Гексли Томас Генри - Мысли Гёксли о значении древних языков и естественных наук для воспитания и вообще для культуры.

Мысли Гёксли о значеніи древнихъ языковъ и естественныхъ наукъ для воспитанія и вообще для культуры.

Богатый англичанинъ, мистеръ Іосія Масонъ, рожденный въ бѣдности и составившій себѣ огромное состояніе упорнымъ долговременнымъ трудомъ, возъимѣлъ въ старости благое желаніе подарить своимъ согражданамъ учебное заведеніе. Начавъ свое житейское поприще въ скромной долѣ простаго работника, онъ, путемъ тяжкихъ лишеній и неутоминыхъ стараній, достигъ положенія хозяина и сдѣлался потомъ однимъ изъ богатѣйшихъ промышленниковъ. Проходя свое усыпанное на первой половинѣ всякими терніями поприще, ему часто доводилось испытывать горькимъ опытомъ, какъ мѣшалъ его успѣхамъ недостатокъ научныхъ свѣдѣній и какъ трудно пробиваться ощупью, когда не умѣешь попасть на торную дорогу и идти къ цѣли вѣрнымъ путемъ. Вознамѣрившись оставить по себѣ память дѣломъ благотворенія, онъ, по долгомъ размышленія о томъ, какъ осуществить свое желаніе, призналъ за лучшее предложить юному поколѣнію своего округа средства къ пріобрѣтенію такого образованія, которое служило бы ему надежною опорою въ практической жизни и рѣшилъ создать на своей родинѣ, въ Бирмингамѣ, училище для высшаго образованія, основаннаго на естествознаніи. Для своей научной коллегіи -- такъ онъ ее назвалъ -- онъ построилъ роскошное зданіе, щедро снабдилъ ее всякими учебными пособіями и обезпечилъ ея содержаніе значительнымъ капиталомъ. Научная коллегія Масона была торжественно открыта въ началѣ минувшаго октября, и при этомъ случаѣ Гёксли, слава англійскихъ ученыхъ, произнесъ рѣчь, въ которой изложилъ свои взгляды на значеніе классическихъ языковъ и естественныхъ наукъ въ дѣлѣ воспитанія и на вліяніе ихъ вообще на культуру.

До позднѣйшаго времени въ англійскихъ школахъ и университетахъ давалось исключительно классическое образованіе, и лишь очень недавно, по усиленному настоянію англійскихъ ученыхъ, начали вводить въ нихъ преподаваніе естественныхъ наукъ. Поэтому рѣчь Гёксли обратила на себя общее вниманіе и возбудила жаркую полемику въ періодической печати.

Вопросъ о классическомъ и научномъ (у насъ реальномъ) образованіи очень интересуетъ и недавно волновалъ русское общество, а теперь оживаетъ съ новою силою. Наши журналы и газеты переполнены злобными статьями противъ классическаго обученія и скорбными возгласами о дѣтяхъ, угнетаемыхъ невыносимымъ бременемъ древнихъ языковъ, такъ неохотно ими изучаемыхъ и такъ мало полезныхъ для ихъ будущаго житейскаго поприща. Но во множествѣ всего написаннаго рѣдко раздавался авторитетный голосъ спокойнаго всесторонняго обсужденія дѣла воспитанія. Полагаемъ, что просвѣщенной нашей публикѣ любопытно узнать, какъ смотритъ на этотъ предметъ знаменитый ученый, пріобрѣвшій неувядаемую славу своими изслѣдованіями въ области естествознанія, и предлагаемъ читателямъ "Русской Мысли" извлеченіе изъ его рѣчи.

Школа основанная на изученіи естественныхъ наукъ имѣеть особенное значеніе для насъ сыновъ девятнадцаго столѣтія. Она служитъ знаменіемъ тому, что мы приближаемся въ кризису битвы или правильнѣе долгаго ряда битвъ за воспитаніе. Борьба началась давно и теперь еще не наступилъ ея конецъ. Въ послѣднее столѣтіе сражающіеся были поборники словесности, съ одной стороны древней, а съ другой стороны новой; но лѣтъ тридцать тому назадъ, къ намъ пріобщилась еще небольшая дружина, ставшая подъ знамя естественныхъ наукъ.

Едва-ли кто уполномоченъ говорить отъ имени этой новой дружины. Нельзя не согласиться, что она походитъ на вольницу, набранную по большей части изъ наѣздвиковъ-охотниковъ, изъ которыхъ каждый бьется самъ за себя. Но, тѣмъ не менѣе, разсказъ простаго воина, близко знакомаго съ рядовою службой, о настоящемъ положеніи дѣлъ и объ условіяхъ прочнаго мира заслуживаетъ вниманія.

Съ той поры, какъ огласились первые робкіе намеки на введеніе естественныхъ наукъ въ кругъ обыкновеннаго воспитанія, защитники образовательнаго значенія этихъ наукъ встрѣчая двоякаго рода оппозицію: съ одной стороны надъ ними подтрунивали дѣловые люди, которые съ гордостію видятъ въ себѣ представителей практическаго направленія; съ другой стороны, надъ ними изрѣкали отлученіе ученые классики, считая себя левитами, приставленными къ охраненію скиніи культуры и монополистами либеральнаго воспитанія.

Практическіе люди полагали, что идолъ, которому они покланяются служитъ источникомъ всему минувшему благосостоянія и что изъ него выльется будущее благоденствіе ремеслъ и промышленности. Они считали науку отвлеченнымъ хламомъ; они думали, что теорія не имѣемъ ничего общаго съ практикой и что каждый складъ ума служитъ скорѣе помѣхою, чѣмъ пособіемъ при веденіи обыкновенныхъ дѣлъ.

Упоминая о практическихъ людяхъ, я выразился прошедшимъ временемъ потому, что хотя за тридцать лѣтъ они были страшно могущественны, но теперь едва-ли уже не истреблены чистокровные типы этого рода. Дѣйствительно, противъ нихъ были направлены вѣскіе доводы аргументаціи такимъ адскимъ огнемъ, что лишь судомъ могъ бы кто-либо изъ нихъ спастись отъ побіенія. Я замѣтилъ, однако, что наши типическіе практическіе люди имѣютъ удивительное сходство съ однимъ изъ падшихъ ангеловъ Мильтона. Духовныя уязвленія, наносимыя имъ оружіемъ логики, будь они глубоки, какъ колодезь и широки, какъ церковные врата, тотчасъ заживаютъ лишь только оросятъ ихъ капли живительной влаги и они снова, какъ ни въ чемъ не бывали. Поэтому, если-бъ и уцѣлѣли такіе противники, я не стану терять времени на повтореніе доказательной очевидности великаго значенія науки въ практическомъ отношеніи; но зная, что притча проникаетъ иногда туда, куда нѣтъ доступа силлогизму, я предложу имъ на размышленіе сказку.

Однажды, среди многолюднаго фабричнаго населенія, бросили мальчика, который въ жизненной битвѣ могъ опираться только на свое крѣпкое сложеніе. Борьба его была трудная, такъ что въ тридцатилѣтнемъ возрастѣ весь капиталъ, которымъ онъ могъ располагать, состоялъ изъ двадцати фунтовъ стерлинговъ. Тѣмъ не менѣе, на половинѣ жизненнаго пути онъ доказалъ своимъ необыкновенно счастливымъ жребіемъ, какъ глубоко постигъ онъ тѣ практическія задачи, которыя довелось ему разрѣшать тяжкимъ трудомъ. Въ старости, превознесенный честно заслуженными почестями и толпою друзей, онъ вспомнилъ о тѣхъ, которые вступаютъ на жизненное поприще пройденнымъ имъ путемъ и задумался надъ тѣмъ, какъ протянуть имъ руку помощи. Послѣ продолжительнаго и заботливаго размышленія, онъ убѣдился, что всего пригоднѣе доставить имъ средства къ пріобрѣтенію здраваго, обширнаго и практическаго научнаго образованія. Для этой цѣли онъ посвятилъ пять лѣтъ неустаннаго труда и значительную часть своего богатства. Нужно-ли указать нравоученіе разсказа, который не басня, какъ то доказываютъ прочныя и обширныя зданія научной коллегіи? Никакія мои слова не увеличатъ силы такого практическаго отвѣта за возраженіи практиковъ.

Можно, стало-быть, не сомнѣваться въ томъ, что люди, наиболѣе способные произнести правильно сужденіе, признаютъ распространеніе основательнаго научнаго образованія существенно не: обходимымъ условіемъ для преуспѣянія промышленности. Они увѣрены въ томъ, что открываемая коллегія принесетъ неисчислимыя блага тѣмъ, которые снискиваютъ себѣ пропитаніе ремесленными и промышленными работами въ округѣ. Единственный, подлежащій разсмотрѣнію, вопросъ заключается въ томъ, дѣйствительно-ли условія, опредѣляющія кругъ дѣятельности коллегіи, таковъ, чтобы можно было съ полною вѣроятностію разсчитывать на ея постоянный успѣхъ.

Основатель этой коллегіи, конечно, распорядился очень мудро, предоставивъ широкую свободу дѣйствій попечителямъ, которымъ онъ поручаетъ ея управленіе, дабы они могли согласовать на устройство съ измѣнившимися требованіями будущности; но онъ вмѣнилъ въ непремѣнную обязанность преподавателямъ и администраціи коллегіи строго охранять ее отъ всякаго вліянія, какихъ бы то ни было политичекихъ партій. Онъ постановилъ также ненарушимымъ правиломъ, чтобы коллегія не содѣйствовала чисто литературному образованію и воспитанію. Послѣднее условіе ставитъ насъ лицомъ къ лицу съ другими противниками научнаго образованія, которые приведены далеко не въ такое безнадежное положеніе, какъ практическіе люди, но живы, бодры и могущественны. Быть можетъ исключеніе литературнаго образованія и воспитанія изъ коллегіи, предназначенной давать высокое и полезное воспитаніе, вызоветъ рѣзкую критику. Недалеки времена, когда левиты культуры затрубили бы въ свои труби противу стѣнъ подобнаго воспитательнаго Іерихона.

Какъ часто намъ твердили, что наука о природѣ неспособна дать культуры, что она не касается высшихъ задачъ жизни, а главное, что непрерывное занятіе изученіемъ естественныхъ наукъ приводитъ къ узкому и суевѣрному убѣжденію въ приложимости научнаго метода къ изслѣдованію всякаго рода истинъ. Какъ часто удавалось намъ слышать въ отвѣтъ на докучливый доводъ, что предлагать его можетъ лишь научный спеціалистъ. Разсуждая о подобнаго рода оппозиціи научному образованію, едва-ли мы имѣемъ право говорить въ прошедшемъ времени; развѣ мы не можемъ ожидать, что намъ скажутъ въ возраженіе: исключеніе и запрещеніе чисто литературнаго образованія и воспитанія служитъ очевиднымъ примѣромъ ученой ограниченности взгляда.

Мнѣ неизвѣстны причины, побудившія основателя коллегіи къ принятой имъ мѣрѣ; но если, какъ я полагаю, подъ выраженіемъ литературнаго образованія и воспитанія онъ разумѣлъ обычные классическіе курсы англійскихъ школъ и университетовъ, то я попытаюсь, съ своей стороны, подтвердить разными соображеніями основательность его мысли.

Я твердо придерживаюсь двухъ убѣжденій: во первыхъ, что классическое воспитаніе, ни до возбуждаемой имъ умственной дѣятельности, ни по предмету занятій, не имѣетъ такой непосредственной важности для изучающаго естественныя науки, которая оправдывала бы трату дорогаго потребнаго для нихъ времени; во вторыхъ, что образованіе, основанное исключительно на естественныхъ наукахъ, есть, по крайней мѣрѣ, столь же дѣйствительное средство для достиженія настоящей культуры, какъ и исключительно литературное воспитаніе.

Едва ли нужно замѣтить, что эти мнѣнія, особливо послѣднее, діаметрально противоположны мнѣніямъ большей части образованныхъ англичанъ, остающихся подъ вліяніемъ школьныхъ и университетскихъ преданій.

По опредѣленію Арнольда, культура есть "знаніе всего лучшаго, что было передумано и сказано въ свѣтѣ"; кто заключающаяся въ литературѣ критика жизни. Такая критика признаетъ "Европу въ умственномъ и духовномъ отношеніи за великую конфедерацію, соединенную для совмѣстной дѣятельности и трудящуюся для общей цѣли; у всѣхъ членовъ этой конфедераціи одинаковая подготовка -- знаніе греческой, римской и восточной древности и знаніе другъ друга. Не принимая въ соображеніе спеціальныхъ мѣстныхъ и временныхъ преимуществъ, та изъ націй наиболѣе преуспѣетъ въ сферѣ умственнаго и духовнаго развитія, которая лучше другихъ удовлетворяетъ указанной программѣ. Не значитъ ли кто, что и мы, каждый изъ васъ, какъ отдѣльная личность, тѣмъ далѣе уйдемъ впередъ, чѣмъ лучше исполнимъ ту же программу"!

Здѣсь два различныя предложенія: первое -- критика жизни составляетъ сущность культуры; второе -- литература заключаетъ въ себѣ матеріалы, достаточные для таковой критики.

Всѣ. кажется мнѣ, согласятся съ первымъ предложеніемъ. Культура, конечно, означаетъ нѣчто совершенно иное, чѣмъ ученость или техническое искусство. Оно предполагаетъ присутствіе идеала и умѣнье критически оцѣнятъ достоинство вещей, посредствомъ сравненія ихъ съ теоретическимъ образцомъ. Совершенная культура должна дать полную теорію жизни, основанную на точномъ знаніи того, что для нея доступно и предѣловъ ее ограничивающихъ.

Можно со всѣмъ этимъ согласиться и вмѣстѣ съ тѣмъ сильно возставать противъ предположенія, что изъ одной лишь литературы мы можемъ почерпнуть такое знаніе. Изъ того, что мы изучали все, что мыслила и сказала греческая, римская и восточная древность и узнали все, что повѣдаютъ намъ новѣйшія литературы, не слѣдуетъ, само собою, что мы этимъ самымъ положили достаточно широкое и глубокое основаніе для критики жизни, то есть для культуры.

Дѣйствительно, это вовсе не очевидно тому, кто знакомъ съ цѣлью естествознанія. Разсматривая прогрессъ лишь въ сферѣ умственнаго и духовнаго развитія, я никакъ не могу допустить, чтобы націи или отдѣльныя лица могли двинуться впередъ, если онѣ ничего не заимствовали изъ знанія естественныхъ наукъ. Легче арміи безъ прицѣльнаго оружія и безъ надлежащей операціонной базы начать, съ надеждою на успѣхъ, компанію на Рейнѣ, чѣмъ человѣку не вѣдающему, что сдѣлано въ послѣднее столѣтіе въ области естественныхъ наукъ приступить къ критикѣ жизни.

Біологъ, встрѣчая аномалію, инстинктивно обращается за разъясненіемъ къ изученію развитія. Съ такимъ же довѣріемъ слѣдуетъ искать въ исторіи разумную причину противорѣчивыхъ мнѣній.

Къ нашему счастію, англичане нерѣдко употребляли свое богатство на созиданіе и обезпеченіе содержанія воспитательныхъ учрежденій; но пятьсотъ или шестьсотъ лѣтъ тому назадъ, уставы такихъ учрежденій заключали въ себѣ условія, совершенно противуположныя тѣмъ, которымъ Іосія Масонъ призналъ полезнымъ подчинить основанную имъ коллегію. Естественныхъ наукъ тогда почти не знали, нѣкоторое же литературное образованіе предписывалось лишь, какъ средство для пріобрѣтенія знанія, которое въ то время было существенно богословское.

Не трудно найти причину такого страннаго противорѣчія въ дѣйствіяхъ людей, равно одушевленныхъ горячимъ и безкорыстнымъ желаніемъ улучшить благосостояніе своихъ собратій.

Въ тѣ отдаленныя времена каждый, кто желалъ пріобрѣсть болѣе познаній, чѣмъ сколько можно было почерпнуть изъ собственныхъ наблюденій или изъ разговоровъ, долженъ былъ начать съ изученія латыни; потому что всѣ высшія знанія западнаго міра заключались въ сочиненіяхъ, написанныхъ на этомъ языкѣ. Поэтому латинская грамматика вмѣстѣ съ логикою и реторикою, которымъ учили по латыни, служила основаніемъ воспитанія. Сущность знанія, почерпаемаго изъ этого источника, заключалась въ священныхъ еврейскихъ и христіанскихъ писаніяхъ, объясненныхъ и дополненныхъ Римскою церковью, которыя, какъ тогда вѣрили, содержали въ себѣ всеобъемлющую и непогрѣшимо истинную совокупность знаній.

Богословскія положенія были для мыслителей того времени такія же аксіомы, какъ опредѣленія Евклиды для современныхъ геометровъ. Трудъ средневѣковыхъ философовъ состоялъ въ выводѣ изъ богословскихъ данныхъ заключеній, согласныхъ съ постановленіями церкви. Имъ предоставлено было важное право доказывать логическимъ путемъ, какъ и почему то, что церковь признала истиннымъ, должно быть истинно. Когда же ихъ доказательства не досягали этого предѣла или переходили за него, тогда церковь, какъ добрая матерь, всегда была готова удержать ихъ отъ заблужденія, даже при помощи свѣтской руки, если то было нужно.

Богословы и философы даровали, такимъ образомъ, нашимъ прародителямъ тѣсно сплоченную и полную критику жизни. Имъ повѣдали, какъ начался міръ и какъ онъ кончится; ихъ учили, что всякое вещественное бытіе есть лишь грязная и ничтожная тля предъ лицомъ духовнаго міра, а что природа во всѣхъ ея стремленіяхъ и цѣляхъ есть игралище дьявола; ихъ учили, что земля есть центръ вселенной, а человѣкъ есть, какъ бы полюсъ всѣхъ земныхъ вещей; особенно же имъ внушали, что явленія природы совершаются не въ опредѣленномъ порядкѣ, но что они могутъ быть измѣнены и постоянно измѣняются властію безчисленнаго сонма духовныхъ веществъ, добрыхъ или злыхъ, сообразно тому, какъ вліяютъ на нихъ дѣянія и молитвы людей. Сущность всего ученія имѣла цѣлью убѣдить, что единственное достойное познанія дѣло въ этомъ мірѣ заключается въ томъ, какъ стяжать человѣку мѣсто въ лучшемъ свѣтѣ, обѣщаемое ему, при извѣстныхъ условіяхъ, церковью,

Предки ваши искренно вѣрили въ такую теорію жизни и сообразовались съ нею, какъ въ воспитаніи, такъ и во всемъ прочемъ. Культура означала святость, по понятію святыхъ того времени; воспитаніе, которое вело къ ней, по необходимости, было богословское, а путь къ богословію шелъ черезъ латынь.

Люди, такимъ образомъ, воспитанные, не помышяли, чтобъ изученіе природы, болѣе глубокое, чѣмъ сколько нужно для удовлетворенія ежедневныхъ потребностей, могло имѣть какое либо вліяніе на жизнь человѣка. Дѣйствительно, такъ какъ природа была проклята ради человѣка, то очевидно слѣдовало, что общеніи съ нею ведетъ къ довольно тѣсному сближенію съ сатаной. Это изъ одаренныхъ при рожденіи способностію къ научному изслѣдованію уступалъ своему влеченію, тотъ прослывалъ колдуномъ и ему грозилъ жребій предназначенный колдуну.

Если-бъ западный міръ былъ предоставленъ самому себѣ въ житейскомъ разобщеніи; то трудно рѣшить, какъ долго продолжался бы такой порядокъ вещей. Къ счастію, Западъ не быхъ предоставленъ самому себѣ. Еще ранѣе тринадцатаго вѣка развитіе мавританской цивилизаціи и крестовые походы внесли въ него феодальное начало, неперестававшее дѣйствовать съ того времени до сего дня. Сперва при посредствѣ арабскихъ переводовъ, а потомъ изъ изученія оригиналовъ, западные народы познакомились съ твореніями древнихъ философовъ и поэтовъ, а затѣмъ и со всею обширною древнею литературою.

Всѣ люди съ высшими умственными стремленіями и съ выдающимися способностями въ Италіи, Франціи и Германіи, въ продолженіи нѣсколькихъ столѣтій, старались овладѣть богатымъ наслѣдствомъ, завѣщаннымъ отжившею цивилизаціей Греціи и Рима. При чудесной помощи книгопечатанія, классическая ученость распространялась и процвѣтала, обладавшіе ею гордились тѣмъ, что достигли высшей досягаемой для человѣчества культуры. И они были правы, потому что за исключеніемъ одинокаго колосса Данта, никто въ новой литературѣ временъ Возрожденія не можетъ сравняться съ мужами древности; не было искусства, которое могло бы соперничать съ ихъ изваяніями, не было естествовѣдѣнія, кромѣ того, которое создала Греція. Но важнѣе всего то, что внѣ древняго міра не было другаго примѣра полной умственной свободы и неуклоннаго признанія разума единственнымъ руководителемъ въ истинѣ и судіей нашихъ дѣяній.

Новая ученость неизбѣжно должна была глубоко повліять на воспитаніе. Языкъ, на которомъ говорили монахи и въ школахъ, звучалъ жаргономъ въ ушахъ людей, читавшихъ Виргилія и Цицерона; вслѣдствіе чего изученіе латыни было утверждено на новыхъ основаніяхъ. Сверхъ, того сама латынь перестала быть единственнымъ ключемъ знанія. Кто стремился освоиться съ самыми высокими мыслями древности, тотъ находилъ въ римской литературѣ лишь слабое ихъ отраженіе и обращался въ яркому свѣту Греціи. Послѣ борьбы, представляющей нѣкоторое сходство съ тою, которая ведется теперь противъ преподаванія естественныхъ наукъ, греческій языкъ былъ наконецъ признанъ существеннымъ элементомъ высшаго образованія.

Гуманисты, какъ ихъ тогда называли, выиграли дѣло, и совершенный юга переворотъ оказалъ человѣчеству неоцѣненную услугу. Но ограниченность взгляда, какъ Немезида, преслѣдуетъ всѣхъ реформаторовъ, и преобразователи воспитанія, такъ же какъ и реформаторы религіи, впали въ глубокую, хотя и обыкновенную ошибку, принявъ начало дѣла реформы за его конецъ.

Представители гуманности въ девятнадцатомъ столѣтіи опираются на положеніе, что классическое воспитаніе есть единственный путь въ культурѣ такъ же твердо, какъ будто мы продолжаемъ жить въ эпоху Возрожденія. Несомнѣнно, однако, что умственная связь между мірами новымъ и древнимъ теперь совсѣмъ уже не та, какъ три вѣка назадъ. Помимо существованія обширной и своеобразной новѣйшей литературы, новѣйшей живописи и, особенно новѣйшей жизни, есть въ настоящемъ положеніи образованнаго свѣта черта отдѣляющая его отъ эпохи Возрожденія еще глубже чѣмъ послѣдняя была отдѣлена отъ средневѣковыхъ временъ.

Отличительный характеръ настоящаго времени заключается въ обширномъ и постоянно возрастающемъ значеніи естествознанія. Оно не только налагаетъ свою печать на нашъ ежедневный бытъ, отъ него не только зависитъ благосостояніе милліоновъ людей, но и вся наша теорія жизни подчинилась, сознательно или безсознательно, продолжительному воздѣйствію обѣихъ понятій о вселенной, которымъ научали насъ естественныя науки.

Дѣйствительно, достаточно самаго поверхностнаго знакомства съ результатами научныхъ изслѣдованій, чтобы убѣдиться какъ глубоко и рѣзко они противорѣчатъ тѣмъ мнѣнія, которымъ такъ беззавѣтно вѣрили и учили въ средніе вѣка.

Понятія нашихъ прадѣдовъ о началѣ и концѣ міра не могутъ долѣе держаться. Несомнѣнно, что земля не главное тѣло вещественной вселенной и что свѣтъ устроенъ не на потребу человѣка. Еще болѣе достовѣрно, что природа есть выраженіе опредѣленнаго, ничѣмъ ненарушаемаго порядка, и что изученіе этого порядка и сообразное съ нимъ управленіе собою составляетъ главную задачу человѣчества. Притомъ, такую научную критику жизни мы извлекаемъ изъ доводовъ совершенно различныхъ съ прежнимъ путемъ убѣжденія. Она не ссылается на авторитетъ, не опирается на то, что кто либо мыслилъ или сказалъ, и обращается лишь къ природѣ. Она допускаетъ, что всѣ наши объясненія явленій природы болѣе или менѣе несовершенны и символичны, и побуждаетъ ученаго искать истину не въ словахъ, но въ самыхъ вещахъ. Она предостерегаетъ насъ, что утверждать что либо за гранью очевидности есть не только ошибка, но преступленіе.

Чисто классическое образованіе, отстаиваемое современными представителями гуманистовъ, не открываетъ на все это никакого просвѣта. Человѣкъ можетъ быть ученѣе Эразма и остаться въ такимъ же, какъ онъ, невѣденіи о главныхъ причинахъ умственнаго броженія въ наше время. Ученые и набожные люди, достойные всякаго уваженія, съ сокрушеніемъ дарятъ папъ поученіями объ антагонизмѣ науки съ ихъ средневѣковымъ образомъ мыслей, обнаруживавшимъ ихъ невѣжество въ основныхъ началахъ научнаго изслѣдованія, ихъ неспособность понять то, что ученый называетъ правдивостію и ихъ почти комическое непониманіе значенія неоспоримыхъ научныхъ истинъ.

Аргументъ tu quoque не на столько силенъ, чтобы защитники научнаго образованія могли благонадежно противуставить его новѣйшимъ гуманистамъ и возразить имъ, что они хотя и ученые спеціалисты, но имъ недостаетъ такого здраваго основанія для критики жизни, которое заслуживало бы названія культуры. Дѣйствительно, еслибъ мы увлеклись до жестокости, мы могли бы настоятъ на томъ что гуманисты сами накликали на себя подобные уроки, не потому что они преисполнились духомъ древней Греціи, а потому что имъ его недостаетъ.

Періодъ Возрожденія называютъ очень часто эпохой оживленія словесности, какъ будто вліяніе, подѣйствовавшее тогда на умы Западной Европы, было вполнѣ исчерпано на поприщѣ литературы. Мнѣ кажется, при этомъ обыкновенно забываютъ что оживленіе наукъ, вызванное тѣмъ же вліяніемъ, хотя и менѣе замѣтное; было не менѣе знаменательно.

Дѣйствительно немногіе разбросанные по разнымъ странамъ изслѣдователи природы того времени подхватили клубокъ ея тайнъ въ томъ самомъ видѣ, въ какомъ онъ выпалъ изъ рукъ грековъ за тысячу лѣтъ. Эти греки такъ изложили начала математики, что наши дѣти учатся геометріи по книгѣ, написанной для александрійскихъ школьниковъ двѣ тысячи лѣтъ тому назадъ. Новая астрономія представляетъ собою естественное продолженіе и развитіе трудовъ Гиппарза и Птоломея; новая физика тоже самое относительно физики Демокрита и Архимеда; и потребовалось много времени на то, чтобы новая біологія перешла за предѣлы знанія, завѣщанныхъ намъ Аристотелемъ, Теофрастомъ и Галеномъ.

Мы не можемъ уразумѣть лучшихъ мыслей и изрѣченій грековъ, если намъ неизвѣстны ихъ понятія о явленіяхъ природы. Мы не въ силахъ вполнѣ постигнуть ихъ критику жизни безъ сведеній о томъ, сколько повліяли на эту критику ихъ научныя представленія. Мы лживо будемъ считать себя наслѣдниками ихъ культуры, если не проникаемся, подобно умнѣйшимъ ихъ мужамъ, непоколебимою вѣрою въ то, что лишь свободное дѣйствіе разума опирающагося на научный методъ, можетъ привести къ познанію истины.

Такимъ образомъ, я рѣшаюсь призвать, что новѣйшіе гуманисты должны умѣрить свои притязанія и обладаніе монополіей культуры и на свое исключительное право считать себя наслѣдниками духа древности, если не вовсе отъ нихъ отказаться. Но мнѣ было бы очень прискорбно если бы, по поводу сказаннаго мною, меня заподозрили въ желаніи умалять значеніе классическаго образованія. Прирожденныя человѣчеству способности видоизмѣняются не въ меньшей мѣрѣ, чѣмъ благопріятныя для ихъ проявленія случайности; притомъ хотя культура едина, но путь, по которому всего легче достигаетъ ея одинъ человѣкъ, лежитъ очень далеко отъ пути, по которому удобнѣе добраться до нея другому. Къ тому же научное образованіе появляется теперь лишь въ зачаткѣ и какъ попытка, тогда какъ классическое воспитаніе превосходно и вполнѣ организовано практическою опытностію многихъ поколѣній наставниковъ; поэтому я полагаю, что молодому англичанину, свободно располагающему своимъ временемъ и готовящемуся къ обыкновенной общественной жизни или къ литературной дѣятельности, и теперь всего лучше получить культурное образованіе въ нашихъ обычныхъ предназначенныхъ для того школахъ и въ послѣдствіи собственными трудами пополнить недостатки такого воспитанія.

Для тѣхъ же юношей, которые посвящаютъ себя наукѣ, или хотятъ сдѣлаться врачами или же готовятъ себя съ молодыхъ лѣтъ къ дѣловой жизни, классическое воспитаніе, по моему мнѣнію, было бы ошибкой; и вотъ почему я радуюсь тому, что основатель коллегіи возбранилъ въ ней чисто литературное обученіе и образованіе, очень хорошо понимая что включеніе таковаго въ крутъ ея дѣятельности вѣроятно повлекло бы за собою поверхностное занятіе языками латинскимъ и греческимъ.

Несмотря на все сказанное, я не менѣе, чѣмъ кто-либо цѣню важное значеніе основательнаго литературнаго воспитанія и полагаю, что безъ него умственное образованіе не можетъ быть полнымъ. Исключительныя занятія науками также неизбѣжно придадутъ уму особый складъ, какъ и исключительно литературное воспитаніе. Цѣнность груза не искупаетъ ошибокъ въ постройкѣ судна, и меня очень смутила бы мысль, что изъ коллегіи будутъ выходить только люди съ односторонними взглядами. Нѣтъ, однако, повода опасаться такой бѣды. Въ коллегіи преподаются языки англійскій, французскій и нѣмецкій, такъ что ученикамъ ея будутъ доступны три главнѣйшія литературы новаго міра.

Языки французскій и нѣмецкій, особенно послѣдній, совершенно необходимы тому, кто желаетъ изучить вполнѣ какую-либо отрасль наукъ. Если намъ замѣтятъ, что знаніе этихъ языковъ служитъ только достаточнымъ пособіемъ для чисто научной цѣли; то я скажу въ отвѣтъ, что англичанинъ, не съумѣвшій пріобрѣсть литературной культуры изъ чтенія Библіи, Шекспира и Мильтона, не достанетъ ея и изъ глубокаго изученія Гомера и Софокла, Виргилія и Горація. Такимъ образомъ, коллегія, предлагая достаточныя средства какъ для научнаго, такъ и для литературнаго воспитанія, и имѣя еще въ виду дополнить его воспитаніемъ художественнымъ, доставитъ, по моему мнѣнію, своимъ питомцамъ также и хорошее образованіе.

Возможно, что на этомъ мѣстѣ забитый, но все еще живой, практическій человѣкъ перерветъ нашу рѣчь вопросомъ: "что за связь между всѣми подобными разглагольствованіями о культурѣ и коллегіи, имѣющей цѣлью содѣйствовать преуспѣянію отечественныхъ мануфактуръ и промышленности?" Онъ можеть намекнуть, что для этого нужна не культура, ни даже чисто научныя знанія, но достаточно свѣдѣній изъ прикладныхъ наукъ.

Какъ часто приходится мнѣ желать, чтобъ не существовало выраженія: прикладная наука. Оно какъ бы подсказываетъ, что есть особаго рода непосредственно полезное въ практикѣ научное зданіе, которое можно изучать независимо отъ другаго рода научнаго знанія, въ практикѣ безполезнаго и называемаго чистою или теоретическою наукою. Мысль эта совершенно ложная. Такъ называемая прикладная наука есть не иное что, какъ приложеніе теоретической науки къ различнымъ разрядамъ задачъ. Она составлена изъ выводовъ, изъ тѣхъ общихъ началъ, открытыхъ размышленіемъ и наблюденіями, которыя образуютъ собою теоретическую науку. Такіе выводы можетъ правильно дѣлать лишь тотъ, кто твердо владѣетъ началами; овладѣть же ими можно, научившись личнымъ опытомъ, способомъ наблюденія и усвоивъ себѣ разсужденія, на которыхъ они основаны.

Почти всѣ пріемы, употребляемые въ ремеслахъ и въ мануфактурахъ, заимствованы изъ физики или изъ химіи. Для ихъ усовершенствованія необходимо понять ихъ вполнѣ, что возможно лишь тому, кто совершенно освоился съ началами науки и продолжительными цѣлесообразными работами въ химической и физической лабораторіяхъ, пріобрѣлъ навыкъ управляться съ фактами. Поэтому нельзя даже поднимать вопроса о необходимости чисто научнаго изученія и въ томъ случаѣ, если бы дѣломъ коллегіи было лишь самое ограниченное толкованіе твердо установленныхъ цѣлей науки.

Что же касается желанной потребности болѣе широкой культуры, чѣмъ та, къ которой приводитъ изученіе однѣхъ только наукъ; то слѣдуетъ припомнить, что усовершенствованіе фабричныхъ процессовъ составляетъ лишь одно изъ условій преуспѣянія промышленности. Промышленность есть средство, а не цѣль, и человѣчество трудится только для того, чтобы удовлетворить своимъ нуждамъ. Въ заключаются его нужды -- зависитъ частію отъ прирожденныхъ ему, частію отъ пріобрѣтенныхъ желаній.

Если богатство, доставлявшее цвѣтущей промышленностію, тратится на удовлетвореніе недостойныхъ желаній; если усовершенствованіе фабричныхъ процессовъ сопровождается возрастающимъ развращеніемъ работниковъ, то я не признаю пользы промышленности и благоденствія.

Совершенно справедливо, что взгляды людей на то, что для нихъ желательно, зависитъ отъ ихъ характера, и что такъ-называемыя прирожденныя наклонности остаются, какъ бы много человѣкъ ни учился. Но отсюда не слѣдуетъ, чтобы даже чисто умственное воспитаніе не могло до крайней степени видоизмѣнять практическое проявленіе характера людей въ ихъ поступкахъ, побуждая ихъ къ тому поводами, неизвѣстными невѣждамъ. Человѣкъ, по характеру склонный веселиться, всегда найдетъ себѣ забаву; но если ему представляется выборъ, онъ можетъ предпочесть увлеченіе его не развращающее тому, которое его портитъ. Такой выборъ предлагается каждому человѣку, получившему въ литературномъ или художественномъ образованіи неисчерпаемый источникъ удовольствій, непритупляемыхъ лѣтами, нестарѣющихъ отъ обычаи и неотравляемыхъ въ воспоминаній упреками совѣсти.

Если открываемое нынѣ учрежденіе исполнитъ предназначеніе своего основателя, то чрезъ него пройдутъ выдающіяся дарованія всѣхъ сословій населенія этого округа. Бирмингамскій дѣти способны воспользоваться предлагаемыми имъ пособіями сперва въ начальныхъ и другихъ школахъ, а потомъ въ Научной Коллегіи и будутъ лишніе возможности ни только выучиться, но и получить образованіе наиболѣе соотвѣтствующее условіямъ ихъ жизни.

Въ стѣнахъ этого учрежденія будущіе хозяева и будущія работники проведутъ нѣкоторое время вмѣстѣ и вынесутъ на всю жизнь вліяніе наложенной на нихъ печати. Поэтому не излишне помнить, что благоденствіе промышленности зависитъ не только отъ усовершенствованія фабричныхъ процессовъ и отъ облагороженія личныхъ характеровъ; но еще и отъ третьяго условія, а именно: отъ яснаго пониманія условій соціальной жизни какъ капиталисты, такъ и труженикамъ, и отъ ихъ соглашенія касательно общихъ началъ соціальнаго дѣйствія. Они должны познать, что соціальныя явленія, наравнѣ со всѣми другими явленіями, суть выраженія законовъ природы, что никакіе соціальные порядки не могутъ быть устойчивы, если они не согласуются съ предписаніями соціальной статики и динамики, и что въ самой природѣ вещей таится судія, котораго приговоры сами собою приводятся въ исполненіе.

Такое познаніе пріобрѣтается приложеніемъ употребляемыхъ въ физикѣ методовъ изслѣдованія къ изслѣдованію явленій соціальныхъ. Признаюсь, я поэтому желалъ бы, чтобъ установленный для коллегіи превосходный планъ воспитанія былъ пополненъ преподаваніемъ соціологіи. Хотя всѣ мы согласны, что политическія партіи не должны вліять на обученіе въ коллегіи, но въ нашей странѣ, управляемой въ дѣйствительности всеобщимъ голосованіемъ, каждый человѣкъ, исполняющій свой долгъ, не можетъ отказываться отъ своихъ политическихъ обязанностей. Если можно противодѣйствовать злу, неразлучному съ благомъ политической свободы, если возможно замѣнить вѣчныя колебанія націй между анархіей и деспотизмомъ твердымъ теченіемъ сдерживающей себя свободы, то осуществится это лишь тогда, когда люди постепенно привыкнутъ обращаться съ политическими вопросами такъ же, какъ съ вопросами науки, когда на томъ и на другомъ поприщѣ они равно будутъ стыдиться излишней поспѣшности и предразсудковъ партій, когда они убѣдятся, что механизмъ общества, по крайней мѣрѣ, столь же сложенъ и деликатенъ, какъ и механизмъ прядильной машины, и что его нельзя улучшить вмѣшательствомъ неумѣлыхъ людей, не взявшихъ на себя труда изучить вполнѣ начала его дѣйствія.

"Русская Мысль", No 2, 1881