Грот Яков Карлович - О втором отделении Академии Наук

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848--1893).

О ВТОРОМЪ ОТДѢЛЕНІИ АКАДЕМІИ НАУКЪ 1).

1866.

1) Напеч. въ "Сборникѣ статей, чит. въ Отд. рус. яз. и сл. И. А. Η., т. I, 1866. Въ No 54 Московскихъ Вѣдомостей 1866 г. (12 марта) напечатана была передовая статья объ Академіи Наукъ, заключавшая въ себѣ между прочимъ слѣдующія строки объ Отдѣленіи русскаго языка и словесности:

"Если смотрѣть на Академію какъ на ученое учрежденіе, то едва-ли не было бы достаточно, вмѣсто передѣлки всего устава Академіи, ограничиться согласованіемъ частныхъ постановленій, изданныхъ относительно ея въ разное время, и также согласованіемъ ея устава съ позднѣйшими общими узаконеніями. Только одинъ пунктъ требуетъ въ этомъ отношеніи особеннаго вниманія, именно согласованіе Второго или такъ-называемаго русскаго Отдѣленія, образованнаго изъ Россійской Академіи, съ двумя остальными Отдѣленіями (I физико-математическимъ и III историко-филологическимъ), изъ коихъ первоначально состояла, а говоря въ сущности и теперь еще состоитъ Академія Наукъ. Это вопросъ трудный, хотя по нашему мнѣнію совершенно ясный. Задача Второго Отдѣленія наслѣдована имъ отъ Россійской Академіи; эта задача -- блюсти чистоту русскаго языка -- не можетъ быть ввѣрена такому учрежденію какъ Академія Наукъ, и требуетъ совершенно особенной организаціи. Это вовсе не дѣло учености, а скорѣе дѣло вкуса, поддерживаемаго опытностью. Академическія кресла Второго Отдѣленія должны быть доступны не только ученымъ, но и литераторамъ; они не могутъ итти въ параллель съ каѳедрами Отдѣленій I и III. Было бы очевидною ошибкой приводить къ одному знаменателю вещи совершенно разнородныя, и можно напередъ сказать, что обѣ стороны проиграли бы, если бы, единственно въ видахъ наружнаго однообразія, преобразованіе Академіи Наукъ было сопряжено съ окончательнымъ введеніемъ въ составъ Академіи II Отдѣленія, существующаго на основаніи своихъ собственныхъ правилъ и штатовъ, совершенно отличныхъ отъ остальныхъ двухъ Отдѣленій. Академія словесности и Академія Наукъ -- различныя учрежденія. Слитіе ихъ воедино, но упраздненіи Россійской Академіи, не было счастливою мыслію. Успѣхъ заключался бы теперь въ ихъ взаимной эманципаціи, а не въ дальнѣйшемъ закрѣпленіи ихъ неестественной связи. Русскій языкъ, какъ предметъ ученыхъ изысканій, долженъ входить въ составъ историко-филологическаго Отдѣленія (теперешняго ІІІ-го), и учрежденіе въ этомъ Отдѣленіи особой каѳедры для славяно-русской филологіи есть дѣйствительно потребность весьма ощутительная; отдѣлять эту каѳедру отъ остальныхъ каѳедръ историко-филологическаго Отдѣленія не только нѣтъ надобности, но было бы даже вредно для славяно-русской филологіи, которая пострадала бы отъ такого уединенія. Съ другой стороны практическая литературная задача, лежавшая на Россійской Академіи, не можетъ быть осуществлена иначе какъ обществомъ довольно многолюднымъ, и нѣтъ никакой причины требовать, чтобы всѣ члены этого общества состояли на постоянномъ казенномъ жалованьи".

Эти строки вызвали помѣщаемую здѣсь статью, которая и появилась въ No 102 Москов. Вѣдомостей (21 мая) съ такимъ примѣчаніемъ отъ редакціи:

"Эта статья была получена въ редакціи Московскихъ Вѣдомостей при слѣдующемъ письмѣ отъ 26-го марта:

"Препровождая къ вамъ статью, написанную мною по поводу высказанныхъ въ вашей уважаемой газетѣ мыслей о Второмъ Отдѣленіи Академіи Наукъ и разсматривающую предметъ съ другой точки зрѣнія, нужнымъ считаю объяснить, что она выражаетъ не одинъ личный мой взглядъ, но и общее мнѣніе участвующихъ въ трудахъ Отдѣленія членовъ его, которые выслушали ее съ полнымъ одобреніемъ. Зная, что вы болѣе всего дорожите истиной и всегда готовы содѣйствовать къ ея разъясненію, я покорнѣйше прошу васъ дать этой статьѣ мѣсто въ одномъ изъ ближайшихъ листовъ Московскихъ Вѣдомостей"

"Печатаніе этой статьи замедлилось по недостатку мѣста, причиненному обиліемъ извѣстій и статей, вызванныхъ днемъ 4-го апрѣля. Затѣмъ произошелъ перерывъ изданія. При помѣщеніи нынѣ статьи многоуважаемаго Я. К. Грота, выражающей мнѣнія его товарищей по Второму Отдѣленію Академіи Наукъ, необходимо привести и главныя основанія мыслей, высказанныхъ Московскими Вѣдомостями. Эти основанія состоятъ въ слѣдующемъ:

"1. Обособленіе славяно-русской филологіи и исторіи отъ историко-филологическаго Отдѣленія Академіи Наукъ не можетъ не быть вредно и для историко-филологическаго Отдѣленія и для предполагаемаго Отдѣленія славяно-русской филологіи и исторіи.

"2. Особое Отдѣленіе славяно-русской филологіи и исторіи было бы трудно удержать на требующемся отъ Академіи Наукъ уровнѣ, ибо замѣстить достойнымъ образомъ два или три новыя кресла историко-филологическаго Отдѣленія гораздо легче, нежели сформировать особое Отдѣленіе.

"3. Устройство особаго Отдѣленія славяно-русской филологіи и исторіи въ Академіи Наукъ не устранило бы потребности въ литературной Академіи, которая, будучи, что весьма возможно, хорошо направлена, имѣла бы благотворное вліяніе на чистоту русскаго языка и на возвышеніе уровня русской литературы. Ред."

Напечатанная въ No 54 Московскихъ Вѣдомостей передовая статья объ Академіи Наукъ коснулась, между прочимъ, и Отдѣленія русскаго языка и словесности. Такъ какъ съ положеніемъ его связаны важные для русской литературы и филологіи и для самой Академіи интересы, то вопросъ о немъ долженъ быть разобранъ подробно; тогда только дѣло можетъ представиться въ настоящемъ своемъ свѣтѣ.

Взглянемъ на отношеніе этого Отдѣленія какъ къ Россійской Академіи, изъ которой оно возникло, такъ и къ Академіи Наукъ, настъ которой оно составляетъ съ 1841 года.

При основаніи Россійской Академіи въ 1783 г., учредительницы ея, Екатерина II и княгиня Дашкова, не дали себѣ яснаго отчета въ планѣ будущей дѣятельности задуманнаго ими общества. Россійской Академіи предназначены были двѣ разнородныя цѣли: она должна была очищать, установлять языкъ и въ тоже время обогащать литературу произведеніями краснорѣчія и поэзіи. Въ первомъ отношеніи ей было предписано "сочинить прежде всего россійскую грамматику, россійскій словарь, риторику и правила стихотворенія". Въ чемъ полагалась остальная дѣятельность Академіи, видно изъ слѣдующихъ словъ рѣчи, произнесенной княгиней Дашковою при ея открытіи: "Звучныя дѣла государей нашихъ, знаменитыя дѣянія предковъ нашихъ, наипаче славный вѣкъ Екатерины II явитъ намъ предметы къ произведеніямъ, достойнымъ громкаго нашего вѣка. Сіе, равномѣрно какъ и сочиненіе грамматики и словаря, да будетъ первымъ нашимъ упражненіемъ". Слѣдствіемъ такой неопредѣленности въ задачахъ Академіи былъ и смѣшанный составъ ея: объ условіяхъ для выбора 60-ти, или на первый случай 35-ти ея членовъ, не было иного постановленія, кромѣ слѣдующаго: "Выборъ членовъ будетъ изъ извѣстныхъ людей, знающихъ россійскій языкъ". Дѣйствительно, въ составѣ Россійской Академіи встрѣтились люди, не имѣвшіе между собой почти ничего общаго, кромѣ сказаннаго признака: именно, сверхъ нѣкоторыхъ писателей, въ число членовъ ея назначено нѣсколько профессоровъ Академіи Наукъ и Московскаго Университета по самымъ разнороднымъ предметамъ, также нѣсколько духовныхъ лицъ, сановниковъ и вообще служащихъ по гражданскому и придворному вѣдомствамъ, отчасти военныхъ. Не менѣе пестроты представляли и впослѣдствіи списки членовъ этой Академіи. Такому-то смѣшанному собранію предлежала прежде всего трудная задача составить словарь и грамматику. Къ счастію, въ средѣ его нашлись люди, которые могли принять на себя руководство всѣми приготовительными работами и самую редакцію словаря, такъ что это дѣло было выполнено довольно скоро и, по тогдашнимъ требованіямъ, успѣшно. Въ началѣ нынѣшняго столѣтія была издана Академіей составленная въ ней такимъ же образомъ русская грамматика. Большая часть остальныхъ предпріятій. Россійской Академіи не находилась ни въ какомъ отношеніи съ этими первыми ея трудами. Ея періодическія и другія изданія не имѣли ни опредѣленнаго характера, ни ясно сознанной цѣли. По смерти императрицы Екатерины, въ управленіе Академіей Бакунина, Нартова и Шишкова, однимъ изъ главныхъ предметовъ ея заботливости составляли переводы древнихъ и новыхъ писателей; но и въ этихъ трудахъ не было никакой руководящей идеи: по случайному выбору переводили то Демосѳена, Гомера и Овидія, то "Путешествіе Анахарсиса", "Ликей Лагарпа" и т. п. Болѣе положительнымъ характеромъ отличались собственные труды послѣдняго президента Академіи Шишкова по корнесловію, которыминаполнялись издававшіяся въ его время Извѣстія Россійской Академіи. Хотя онъ уже и сознавалъ отчасти, что главное призваніе этого учрежденія заключалось въ трудахъ филологическихъ, хотя въ состоявшемся по его проекту новомъ уставѣ Академіи (1818) ученыя занятія поставлены на первый планъ; однакожъ въ опредѣленіи всего круга ея дѣятельности остались, какъ увидимъ далѣе, прежнія сбивчивыя понятія: она продолжала задавать темы для панегириковъ и трагедій, награждала медалями иногда хорошихъ, но чаще посредственныхъ писателей, и издавала безъ послѣдовательности и строгаго разбора сочиненія то своихъ членовъ, то постороннихъ ученыхъ и литераторовъ. Правда, что послѣдній періодъ существованія Академіи ознаменовался нѣсколькими полезными дѣлами, напримѣръ: она издала Иліаду въ переводѣ Гнѣдича, Ключъ Строева къ Исторіи Карамзина, и отправила на свой счетъ Венелина въ Болгарію; но, вообще говоря, дѣятельность ея и тогда не имѣла ни строго-научнаго характера, ни литературнаго значенія, ни, наконецъ, прямого отношенія къ практическимъ потребностямъ общества. Съ претензіей быть "стражемъ языка", "охранительницей отъ вводимыхъ въ него злоупотребленій", и наставницей "возрастающаго юношества", она поставила себя во враждебное отношеніе ко всему живому въ литературѣ и существовала такъ вяло, что, наконецъ, званіе члена Россійской Академіи сдѣлалось почти синонимомъ жалкаго тунеядства.

Такое состояніе Россійской Академіи указывало на необходимость коренного ея преобразованія: рѣшено было дать ей болѣе ученое назначеніе и менѣе сложное устройство; а отсюда естественно развилась и мысль присоединить ее къ Академіи Наукъ, тѣмъ болѣе, что къ соображеніямъ, касавшимся сущности дѣла, примѣшались и другія, чисто внѣшняго свойства: говорятъ даже, что эти послѣднія имѣли тутъ главное значеніе. Отпускавшіяся на Россійскую Академію суммы далеко превышали ея дѣйствительныя издержки, такъ что сбереженія отъ нихъ достигли, наконецъ, громадныхъ размѣровъ. Тогдашній министръ народнаго просвѣщенія, С. С. Уваровъ, радѣя о пользахъ бывшей подъ его предсѣдательствомъ Академіи Наукъ, обратилъ вниманіе на эти сбереженія, и еще въ 1837 г. испросилъ Высочайшее разрѣшеніе употребить изъ нихъ около 115.000 р. с. {402.500 р. асс. См. Труды Имп. Росс. Академіи, томъ I, стр. 90.} на построеніе Пулковской обсерваторіи. Но и это значительное пожертвованіе еще не истощило сундуковъ Россійской Академіи: вступленіе въ храмъ наукъ бывшей блюстительницы отечественныхъ письменъ сопровождалось принесеніемъ въ казну его слѣдующаго почетнаго вклада:

Наличными деньгами -- 1.945 р. 75 к.

Билетами кред. уст. -- 68.931 " 56 "

Изъ страх. общ. за пожарн. убытки. -- 4.007 " 21 "

Отъ монетн. двора за медали, обращен. въ слитки. -- 3.447 " 17 "

За домъ съ мѣстомъ Росс. Ак. получ. отъ М-ва Вн. Дѣлъ -- 70.000 " -- " 1)

Итого серебромъ -- 148.331 р. 70 к.,

1) Изъ справки Вице-презид. отъ 4 янв. 1842 г. No 25.

къ чему надобно еще присоединить библіотеку Екатерининской Академіи.

При этомъ личный составъ ея былъ уменьшенъ на цѣлыя двѣ трети: изъ полагавшихся прежде 60 членовъ ея, въ Отдѣленіи русскаго языка и словесности оставлено было только 20 (16 ординарныхъ и 4 адъюнкта, или экстраординарныхъ), и дѣятельности новаго учрежденія данъ характеръ, выраженный въ Положеніи его слѣдующими словами:

"Въ кругъ занятій Второго Отдѣленія входятъ:

"1) Основательное изслѣдованіе свойствъ русскаго языка, начертаніе сколь можно простѣйшихъ и вразумительнѣйшихъ правилъ употребленія его и изданіе полнаго словаря; 2) изученіе славянскихъ нарѣчій въ ихъ составѣ и грамматическихъ формахъ, относительно къ языку русскому, и составленіе сравнительнаго и общаго словопроизводнаго ихъ словаря, и 3) славяно-русская филологія, вообще, и въ особенности исторія русской словесности. Впрочемъ, при такомъ главномъ направленіи трудовъ Отдѣленія, ему не чуждо будетъ все входящее въ область изящной словесности и въ особенности русской исторіи ".

Эта выписка показываетъ, что въ основу существованія Второго Отдѣленія уже сознательно положена была идея филологической дѣятельности. Въ его уставѣ уже не было ничего такого, что бы давало ему значеніе литературнаго ареопага или блюстителя чистоты языка и вкуса. При всемъ томъ, однакоже, отъ занятій его еще не устранена вполнѣ и изящная словесность. Согласно съ этимъ между членами новаго Отдѣленія Академіи Наукъ остались нѣкоторые писатели, труды коихъ не имѣли собственно ученаго характера: такъ оно удостоилось чести удержать въ своемъ составѣ, между прочими, высокопреосвященнаго Филарета московскаго, Крылова, Жуковскаго и князя Вяземскаго. Несмотря на то, оно, согласно съ своимъ ясно-опредѣленнымъ главнымъ призваніемъ, стало съ самаго начала развиваться въ смыслѣ ученаго учрежденія. Въ этомъ можетъ убѣдить самый бѣглый взглядъ на изданія его: въ 1840-хъ годахъ оно напечатало Словарь церковно-славянскаго и русскаго языка, въ 1852 году Опытъ областнаго велико-русскаго словаря; въ томъ же году начато изданіе Извѣстій Втораго Отдѣленія, которыя вмѣстѣ съ своими приложеніями почти исключительно посвящались научной разработкѣ языка и продолжались десять лѣтъ, пока не слились съ Записками Академіи, возникшими въ 1862 г. при дѣятельномъ участіи Отдѣленія. Съ 1854 г. оно издало семь томовъ Ученыхъ Записокъ, въ которыхъ содержатся главнымъ образомъ болѣе обширныя изслѣдованія по языку и исторіи. Между тѣмъ при Отдѣленіи изданъ былъ однимъ изъ членовъ его Опытъ общесравнителѣной грамматики, который хотя и не удовлетворилъ высшимъ требованіямъ науки, однакожъ по идеѣ принадлежалъ къ тому же разряду трудовъ. Затѣмъ слѣдовали составленные Востоковымъ грамматика и словарь церковно-славянскаго языка. Наконецъ, позднѣйшія предпріятія Отдѣленія относятся также къ области филологіи или исторіи русскаго просвѣщенія. При такомъ господствующемъ направленіи дѣятельности Отдѣленія, естественно было, что тѣ изъ членовъ, которые не считали своимъ призваніемъ науку, въ занятіяхъ его не принимали участія, засѣданій его не посѣщали {Къ этому могло способствовать также и исключительное положеніе, въ какое поставлено было новое Отдѣленіе Академіи, членамъ котораго, вмѣсто жалованья, производимаго но другимъ ея Отдѣленіямъ, назначено было особаго рода вознагражденіе, состоящее въ платѣ за засѣданія.}, и только изрѣдка произведенія ихъ, какъ напримѣръ стихотворенія князя Вяземскаго, являлись въ приложеніяхъ къ Извѣстіямъ Отдѣленія.

Замѣтимъ, что приведенными опредѣленіями устава и русская исторія не исключена изъ круга занятій Отдѣленія. Дѣйствительно, въ первое время его существованія было въ немъ нѣсколько членовъ, которыхъ академическая дѣятельность почти исключительно посвящена была изслѣдованіямъ въ области отечественной исторіи. Эти члены были: Арсеньевъ, Бередниковъ, Бутковъ и Коркуновъ; такое же значеніе въ составѣ Второго Отдѣленія имѣетъ еще и теперь академикъ Погодинъ. Всѣ эти ученые оставили въ академическихъ изданіяхъ слѣды своихъ трудовъ по русской исторіи.

Изъ всего сказаннаго видно, что это Отдѣленіе ни по уставу своему, ни на дѣлѣ не наслѣдовало задачи Россійской Академіи блюсти чистоту отечественнаго языка. Въ 25-ти-лѣтній періодъ своего соединенія съ Академіей Наукъ Отдѣленіе, по преобладающему характеру своихъ трудовъ, дѣйствовало совершенно согласно съ общимъ ея назначеніемъ. Кто говоритъ, что въ составъ Историко-филологическаго (нынѣ 3-го) Отдѣленія долженъ входить русскій языкъ и что учрежденіе въ этомъ Отдѣленіи кресла для славяно-русской филологіи составляетъ ощутительную потребность, тотъ, безъ противорѣчія себѣ, не можетъ желать отторженія отъ Академіи нынѣшняго Второго Отдѣленія ея, назначеніе котораго именно и состоитъ въ широкой разработкѣ этой отрасли языкознанія. Для членовъ Историко-филологическаго отдѣленія было бы, конечно, очень сподручно имѣть въ средѣ своей человѣка, способнаго разрѣшать всѣ встрѣчающіеся при ихъ работахъ вопросы по славянскимъ языкамъ; но непонятно, почему славяно-русская филологія могла бы успѣшно разрабатываться только въ составѣ чуждаго ей ученаго собранія. Никто не станетъ отрицать, что для занимающихся ею было бы въ высшей степени полезно частое общеніе съ представителями другихъ отраслей языкознанія; но она имѣетъ, сверхъ того, свои самостоятельныя нужды, которыхъ нельзя же приносить въ жертву этому удобству. Неужели славяно-русская филологія, въ русской Академіи Наукъ, могла бы довольствоваться изученіемъ ея въ одинакихъ размѣрахъ съ языками финскимъ и татарскимъ, для которыхъ учреждено въ Академіи также по одному креслу? Въ обширную область славянерусской филологіи входятъ: и церковно-славянскій языкъ, и древнерусскій, и западно-славянскія нарѣчія, и составленіе русскаго словаря, и сравнительное изслѣдованіе всѣхъ славянскихъ языковъ, и наконецъ исторія русской литературы съ ея тремя многообъемлющими періодами. Можно ли желать, чтобы всѣ эти предметы, изъ которыхъ каждый требовалъ бы по крайней мѣрѣ своего особаго дѣятеля, соединены были въ рукахъ одного или двухъ лицъ въ зависимости отъ посторонней коллегіи? Еслибъ и нашелся человѣкъ, довольно самонадѣянный, чтобъ одному, или съ помощникомъ, взяться за такую многосложную дѣятельность, то едва-ли можно было бы съ довѣріемъ возложить ее на подобнаго ученаго. Притомъ не значило ли бы это прежде всего обѣднить самую Академію Наукъ, гдѣ Второе Отдѣленіе успѣло уже положить довольно широкое основаніе разработкѣ славяно-русской филологіи, гдѣ это Отдѣленіе, по особенному для Россіи интересу своихъ занятій, по своему чисто-русскому характеру, образуетъ весьма полновѣсную и многозначительную составную часть? Эти-то соображенія, конечно, и были причиной, почему въ новомъ проектѣ академическаго устава для славяно-русской филологіи и литературы предположено восемь креселъ, каждое съ опредѣленною областью занятій, что, безъ сомнѣнія, было бы важнымъ улучшеніемъ въ устройствѣ Второго Отдѣленія, которое теперь, въ виду предположеннаго преобразованія, затрудняется выборомъ новыхъ членовъ и по необходимости остается слишкомъ малочисленнымъ.

Но разсмотримъ поближе составъ нынѣшняго Историко-филологическаго Отдѣленія, чувствующаго потребность въ одной славяно-русской каѳедрѣ, которая замѣнила бы цѣлое отдѣленіе. Сверхъ 5-ти креселъ по азіатскимъ языкамъ и одного по финскому, Историко-филологическое Отдѣленіе заключаетъ въ себѣ еще: два кресла на классической филологіи, два по статистикѣ и политической экономіи и два же по исторіи Россіи и древностямъ русскимъ. Но мы уже видѣли, что русская исторія относится отчасти и къ занятіямъ Второго Отдѣленія. Сравнивъ кругъ дѣйствія обоихъ Отдѣленій, мы найдемъ, что за исключеніемъ статистики и политической экономіи, они по остальнымъ предметамъ своимъ совершенно однородны, такъ что, собственно говоря, нынѣшняя Академія имѣетъ два историко-филологическія Отдѣленія. Вмѣсто того, чтобъ одно изъ нихъ приносить въ жертву другому, не полезнѣе ли была бы иная комбинація? Очевидно, что отнесеніе одной и той же науки, то-есть русской исторіи, къ двумъ Отдѣленіямъ лишено логическаго основанія. Между тѣмъ историческое изслѣдованіе языковъ, составляющее въ наше время основу всей филологіи, а равно и исторія литературы, находятся въ такой неразрывной связи съ исторіею народовъ, что въ сущности русская исторія не можетъ быть вполнѣ отдѣлена отъ славяно-русской филологіи, и во всякомъ случаѣ она ближе къ этой послѣдней, нежели, напримѣръ, къ древнимъ и азіятскимъ языкамъ, съ которыми она теперь соединена въ одномъ классѣ. Не слѣдуетъ ли отсюда, что распредѣленіе предметовъ между обоими историко-филологическими Отдѣленіями Академіи требуетъ нѣкотораго измѣненія, и что русская исторія должна по настоящему войти въ Отдѣленіе славяно-русской филологіи, какъ законная его собственность? При такомъ преобразованіи можно бы признать въ Академіи только одно совокупное историко-филологическое Отдѣленіе, распадающееся на два самостоятельные класса или разряда, изъ которыхъ одинъ представлялъ бы въ полномъ объемѣ славяно-русскую филологію и исторію Россіи, а другой сохранилъ бы въ себѣ всѣ нынѣшнія части Историко-филологическаго Отдѣленія, за исключеніемъ русской исторіи.

Но, можетъ быть, для пользы русскаго языка и литературы дѣйствительно полезнѣе было бы, чтобъ Второе Отдѣленіе, просуществовавъ въ настоящемъ своемъ видѣ четверть столѣтія, собравъ столько матеріяловъ и опытовъ для дальнѣйшей дѣятельности въ томъ же направленіи, снова было оторвано отъ Академіи Наукъ и, преобразованное въ прежнемъ смыслѣ, сдѣлалось бы опять чѣмъ-то въ родѣ Россійской Академіи? Какую же практическую задачу могло бы имѣть такое довольно многолюдное общество, составленное изъ ученыхъ и литераторовъ? Блюсти чистоту языка? Языкъ очищается и развивается независимо отъ Академій и даже наперекоръ имъ: двигатели его -- во-первыхъ, все образованное общество, во-вторыхъ -- даровитые и мыслящіе писатели, пріобрѣтающіе авторитетъ не званіемъ академиковъ, а своимъ дѣйствіемъ на публику. Ломоносовъ создалъ русскій письменный языкъ совсѣмъ не въ качествѣ академика, а какъ геніальный писатель; Карамзинъ, Жуковскій, Крыловъ, Пушкинъ носили, правда, званіе академиковъ, но свой литературный подвигъ совершили они помимо Россійской Академіи; Шишковъ былъ не только академикомъ, но даже президентомъ Академіи, и однакожъ въ борьбѣ съ Карамзинымъ не онъ остался побѣдителемъ. Карамзинская школа никогда не составляла корпораціи, но народное чувство и признаніе сказались за нее. Славяно-русскія крайности Шишкова, въ дѣятельности котораго нельзя впрочемъ отрицать и пользу, принимались съ восторженнымъ одобреніемъ всею Россійскою Академіей; для поддержанія ихъ онъ создалъ еще и другую Академію, -- Державинскую Бесѣду; однакожъ неакадемическій Арзамасъ покрылъ ихъ позоромъ и смѣхомъ. Вотъ какимъ стражемъ языка была Россійская Академія и будетъ окончательно всякая другая съ тою же задачей.

Или новая преемница Екатерининской Академіи должна бы сдѣлаться законодательницею вкуса, судилищемъ современной литературы, -- раздавать награды за лучшія сочиненія, возводить въ званіе таланта и генія? Но какими средствами литературная Академія могла бы выполнять такую роль, которая, какъ дознано опытомъ всѣхъ народовъ, принадлежитъ опять-таки цѣлому обществу и болѣе никому? Французская академія была основана между прочимъ съ такою идеей, но и посреди націи, склонной подчиняться условнымъ законамъ вкуса и приличія, она могла только отчасти осуществить эту идею. Она предлагала темы для описательныхъ и нравоучительныхъ поэмъ, панегириковъ и драмъ, и за выполненіе ихъ раздавала преміи; но славу писателямъ раздавала все-таки нація, а не она. Ея главная и всѣми признанная заслуга заключается все-таки въ учено-лингвистическомъ подвигѣ -- въ составленіи словаря. Однакожъ и въ этомъ трудѣ успѣху ея повредили два обстоятельства: разнохарактерный составъ академіи и задача установитъ языкъ. Эта послѣдняя цѣль могла быть достигнута только временно: чопорные французы вѣка Людовика XIV и ближайшихъ къ нему поколѣній, правда, признали въ языкѣ авторитетъ академіи, но напослѣдокъ нація переросла ее: французскій языкъ въ нынѣшнемъ столѣтіи отбился отъ самозванной законодательницы своей и заставилъ ее передѣлать свой словарь такъ, какъ хотѣла нація. Затѣмъ, какъ судилище вкуса, французская академія никогда не имѣла большого значенія. У нѣмцевъ, всегда ставившихъ выше всего свободу и самостоятельность мысли, академія этого рода была бы невозможна и дѣйствительно никогда не возникала. И въ Россіи подобное учрежденіе едва-ли было бы сообразно съ направленіемъ, въ какомъ идетъ у насъ развитіе языка и литературы. Да и вездѣ академіи, какъ руководительницы вкуса и таланта, должны встрѣчать въ своей дѣятельности большія затрудненія и неудачи. Въ наше время литературная Академія была бы столько же мало полезна для общества, сколько и для самихъ писателей. Въ дѣлахъ вкуса окончательный приговоръ публики всегда будетъ вѣрнѣе суда академическаго. Литературная Академія можетъ быть благопріятна для успѣха посредственныхъ дарованій; но хорошій романистъ, драматургъ или поэтъ не нуждается ни въ званіи академика для успѣха своихъ произведеній, ни въ одобреніяхъ и наградахъ Академіи для оживленія своей дѣятельности: его поддерживаетъ, его вознаграждаетъ публика,-- это верховное судилище таланта и искусства. Любопытно, что эту истину понималъ отчасти самъ Шишковъ, представлявшій себѣ Россійскую Академію стражемъ языка: давая ей самую смѣшанную организацію, составленную изъ ученыхъ, литераторовъ и поэтовъ, онъ въ написанномъ для нея уставѣ выразилъ однакожъ мысль, что ученые труды "не приносятъ ни той славы, ни тѣхъ выгодъ", какъ произведенія таланта и вкуса, и потому должны пользоваться особенною поддержкой и одобреніемъ.

Такимъ образомъ не подлежитъ, кажется, сомнѣнію, что учрежденіе, посвященное языку и литературѣ, только въ такомъ случаѣ можетъ приносить дѣйствительную пользу, если будетъ имѣть задачею не мечтательное очищеніе или установленіе языка, не мнимую опеку надъ литературой, а изслѣдованіе ихъ во всѣхъ направленіяхъ, ученую разработку ихъ путемъ историко-филологическихъ трудовъ. Такая дѣятельность не можетъ считаться чуждою наукѣ, такое учрежденіе не только не въ противорѣчіи съ назначеніемъ Академіи Наукъ, но и необходимо въ средѣ ея для того, чтобъ упрочить ея связь съ обществомъ, чтобы дать ей вполнѣ національное и жизненное значеніе. Если въ русской Академіи Наукъ, наряду съ астрономіей, біологіей, химіей и т. п., находятъ достойное мѣсто языки инородцевъ, то не должна ли славяно-русская филологія тѣмъ съ большимъ правомъ и въ несравненно большихъ размѣрахъ входить въ кругъ дѣятельности этой Академіи? Не есть ли русская Академія Наукъ, по самому призванію своему, естественная покровительница славяно-русской филологіи, которая только въ Россіи и можетъ быть воздѣлываема съ надлежащею полнотой и многосторонностью? Пренебреженная здѣсь, въ какой странѣ образованнаго міра найдетъ себѣ пріютъ эта отрасль языкознанія? Правда, что она, особливо въ соединеніи съ русскою исторіей, могла бы доставить довольно пищи для дѣятельности цѣлой отдѣльной Академіи, довольно задатковъ для самостоятельнаго существованія такого учрежденія; но для самой Академіи Наукъ важно сохранить Отдѣленіе славяно-русской филологіи. Предлагаемая взаимная эманципація Академіи и нынѣшняго Второго Отдѣленія ея не составила бы для послѣдняго слишкомъ чувствительной перемѣны; но для Академіи она едва-ли была бы событіемъ желательнымъ и благовиднымъ. Что касается до Отдѣленія, то оно, оглядываясь на свою двадцати-пяти-лѣтнюю дѣятельность, смѣетъ думать, что, несмотря на несовершенство скромныхъ трудовъ своихъ, оно пріобрѣло нѣкоторое право на будущность. И оно твердо увѣрено въ своей будущности, что бы ни предстояло ему, продолженіе ли нынѣшняго существованія, или полное объединеніе съ Академіей. На мысль же о возможности исключить русское Отдѣленіе изъ Академіи Наукъ, оно можетъ спокойно повторить отвѣтъ Ломоносова на угрозу Шувалова отставить его отъ Академіи: "Развѣ Академію отъ меня отставятъ".