Грот Яков Карлович - Белинский и его мнимые последователи

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848--1893).

БѢЛИНСКІЙ И ЕГО МНИМЫЕ ПОСЛѢДОВАТЕЛИ 1).

1861.

1) С.-Петерб. Вѣдомости 1861, No 109.

Въ статьѣ своей, написанной въ защиту князя Вяземскаго ("Сѣв. Пч." No, 83), Μ. П. Погодинъ ссылается на литераторовъ, участвовавшихъ въ юбилеѣ 2-го марта, и приглашаетъ ихъ подтвердить или опровергнуть его слова. Вполнѣ раздѣляя взглядъ его на князя Вяземскаго, и не касаясь нѣкоторыхъ менѣе важныхъ предметовъ статьи г. Погодина, я долгомъ считаю остановиться только на одномъ, очень существенномъ замѣчаніи его, требующемъ, какъ мнѣ кажется, скорѣйшаго разъясненія.

Г. Погодинъ, полагаетъ, что многіе изъ молодыхъ нашихъ рецензентовъ вѣрятъ только тому, что сказалъ Бѣлинскій; "большая часть нынѣшнихъ критикъ есть только слабый отголосокъ его мнѣній, убѣжденій и вѣрованій, за исключеніемъ его таланта", такъ говоритъ далѣе авторъ статьи. Эти слова показываютъ, что почтенный мой сочленъ по академіи, среди своихъ историческихъ изслѣдованій, не имѣлъ времени сравнивать рецензій, о которыхъ онъ говоритъ, съ сочиненіями Бѣлинскаго. Одинаково съ г. Погодинымъ думаетъ большая часть публики; такъ думаютъ даже многіе и изъ самихъ подразумѣваемыхъ имъ рецензентовъ. Но справедливо ли это? Дѣло заслуживаетъ внимательнаго разсмотрѣнія.

Одна изъ отличительныхъ чертъ извѣстной школы молодыхъ писателей заключается въ совершенномъ невѣдѣніи того, что было написано прежде ихъ. Однакожъ, въ пользу Бѣлинскаго сдѣлано ими, конечно, исключеніе? Едва-ли. Еслибъ они были хорошо знакомы съ Бѣлинскимъ, котораго такъ уважаютъ, то, конечно, извлекли бы изъ него много здравыхъ мыслей, и не говорили бы того, что мы безпрестанно встрѣчаемъ въ области нашей критики.

Странно сказать: Бѣлинскаго знаютъ у насъ почти такъ же мало, какъ и большую часть нашихъ писателей не въ повѣствовательномъ родѣ. Большинству молодого поколѣнія онъ извѣстенъ чуть не по одному имени, старое поколѣніе судитъ о немъ по нѣкоторымъ рѣзко выдававшимся, въ свое время новымъ, его взглядамъ, по увлеченіямъ, ошибкамъ и противорѣчіямъ его, но оно не составило безпристрастнаго мнѣнія объ общемъ его характерѣ, его достоинствахъ и недостаткахъ Бѣлинскій писалъ такъ много и такъ скоро, что нельзя и ожидать одинаковой обдуманности во всѣхъ его статьяхъ; онъ былъ такъ мало приготовленъ къ своему дѣлу ученіемъ, а съ другой стороны такъ впечатлителенъ, что искать въ его сужденіяхъ постоянной основательности и послѣдовательности было бы также несправедливо: изъ этихъ двухъ источниковъ проистекали его всегдашнее многословіе, его частыя повторенія и противорѣчія, его недостаточное знакомство съ положительной стороной предметовъ, о которыхъ онъ разсуждалъ. Вотъ его недостатки. Но ему никакъ нельзя отказать въ свѣтломъ и проницательномъ умѣ, который, при поверхностномъ его образованіи въ молодости, поражаетъ насъ разнообразіемъ пріобрѣтенныхъ имъ, позже, свѣдѣній и начитанности: нельзя отказать ему также въ искреннемъ сочувствіи всему великому и прекрасному и въ врожденномъ эстетическомъ чутьѣ, которое руководило его очень вѣрно, когда онъ не былъ ослѣпленъ какимъ-нибудь предубѣжденіемъ. Ошибки его были замѣтны только самымъ образованнымъ читателямъ; критическій талантъ его, сопровождаемый большою независимостью мысли, смѣлостью и рѣзкостью сужденій, долженъ былъ доставить ему значительное вліяніе на массу. Теперь изданы его сочиненія; но многіе ли, не скажу изучили, а прочитали ихъ вполнѣ? Еслибъ наши молодые литераторы увлекались не однимъ именемъ его, а самыми трудами, то, конечно, нашелся бы кто-нибудь, кто подробно разсмотрѣлъ бы эти труды, показалъ бы намъ постепенное развитіе воззрѣній критика, извлекъ бы изъ нихъ основные его взгляды на искусство, на разные предметы, относящіеся къ литературѣ, на важнѣйшихъ европейскихъ писателей, особенно же на русскую литературу, въ разныя эпохи ея -- кто-нибудь, однимъ словомъ, обработалъ бы подробную характеристику Бѣлинскаго, какъ писателя, составилъ бы сводъ его критическихъ мнѣній, изложилъ бы, наконецъ, его теорію искусства. Если Бѣлинскій, дѣйствительно имѣетъ для русской литературы, значеніе, которое ему приписываютъ, то, всякій согласится, такой трудъ необходимъ. Отчего же не явилось до сихъ поръ и малѣйшей попытки такого труда? Отчего со времени изданія его сочиненій, вмѣсто того, стали появляться только черты для его біографіи, воспоминанія о немъ, о свиданіяхъ съ нимъ и т. п.? Мнѣ возразятъ, что этого еще не успѣли и не могли сдѣлать, потому что 9-я и 10-я части сочиненій Бѣлинскаго еще только недавно вышли. Однакожъ, со времени смерти Бѣлинскаго прошло болѣе 10-тилѣтія, и изучать его легко было бы по журналамъ, въ которыхъ онъ постоянно участвовалъ. Притомъ, собраніе его разборовъ начало выходить еще въ 1859 г., а до сихъ поръ не было еще почти ни одной дѣльной статьи и о первыхъ томахъ. Мы еще не слышали почти ничего, кромѣ возгласовъ, голословныхъ похвалъ и кое-какихъ разсужденій, основаніемъ которыхъ была не критика, а взятое за аксіому положеніе, что Бѣлинскій великъ. Но позволительна ли такая слѣпота въ признаніи за авторитетъ писателя, который самъ всегда благородно ратовалъ противъ поклоненія авторитетамъ на вѣру? Мало того: многіе изъ почитателей Бѣлинскаго, поклонившіеся ему только потому, что имъ нуженъ былъ идолъ, до того были не знакомы съ нимъ, что стали проповѣдывать мысли, совершенно противоположныя его мыслямъ, и, вмѣстѣ съ тѣмъ, до того были наивны, что всякое отрицательное свое мнѣніе считали согласнымъ со взглядами Бѣлинскаго. Я увѣренъ, что еслибъ онъ теперь вдругъ ожилъ и прочиталъ кое-какія эстетическія сужденія нашего времени, то рѣшительно отрекся бы отъ многихъ изъ мнимыхъ своихъ послѣдователей, отъ тѣхъ, которые преклоняются предъ его именемъ и не знаютъ его мнѣній. Въ оправданіе свое, эти критики возразятъ, что мысль все развивается, что справедливое двадцать лѣтъ тому назадъ теперь уже невѣрно, что Бѣлинскій для нашего времени устарѣлъ, и т. п. Но если такъ, то гдѣ же высокое развитіе Бѣлинскаго, чѣмъ же онъ былъ впереди своей эпохи, и каковы истины, которыя чрезъ 15--20 лѣтъ уже не годятся и должны уступить мѣсто другимъ? Въ такомъ случаѣ выходило бы, что Бѣлинскій имѣетъ въ литературѣ нашей только исторической значеніе, и что его поклонники должны смотрѣть на него точно такъ же, какъ, напримѣръ, на Мерзлякова. Но они смотрятъ на него иначе, и въ этомъ совершенно правы. Не раздѣляя всѣхъ мнѣній Бѣлинскаго, я, однакожъ, нахожу, что изъ сказаннаго имъ многое безотносительно вѣрно и никогда не утратитъ своей цѣны, что онъ рѣшилъ окончательно многіе изъ тѣхъ вопросовъ, которыхъ касался.

Чтобы дать всякому возможность судить, дѣйствительно ли та школа современныхъ намъ критиковъ, которую разумѣетъ г. Погодинъ, есть эхо Бѣлинскаго, я приведу здѣсь нѣсколько сужденій, причемъ, однакожъ, нужнымъ считаю предупредить, что выдаю ихъ не за образцы безусловно вѣрныхъ взглядовъ,-- а только за образчики духа и тона Бѣлинскаго въ оцѣнкѣ прежнихъ писателей.

Вотъ, напримѣръ, какъ онъ вообще говорилъ о нихъ: "Какихъ-нибудь сто лѣтъ едва прошло съ того времени, какъ мы не знали еще грамоты, и вотъ уже мы, по справедливости, гордимся могущественными проявленіями необъятной силы народнаго духа въ отдѣльныхъ лицахъ, каковы: Ломоносовъ, Державинъ, фонъ-Визинъ, Карамзинъ, Крыловъ, Жуковскій, Батюшковъ, Пушкинъ, Грибоѣдовъ и другіе". (Ч. 4, стр. 247, Русская Литература въ 1840 г.).

Посмотримъ теперь, какъ онъ изъ числа этихъ писателей отзывался о тѣхъ двухъ, которые болѣе другихъ въ опалѣ у нынѣшней критики, т. е. о Державинѣ и Жуковскомъ.

Оставляя въ сторонѣ "Литературныя мечтанія", какъ одно изъ раннихъ произведеній Бѣлинскаго (1834 г.), гдѣ онъ съ юношескимъ увлеченіемъ восхищается Державинымъ, ограничусь тѣмъ, что онъ писалъ объ этомъ поэтѣ въ 1843 г.

Послѣ частнаго разсмотрѣнія достоинствъ и недостатковъ Державина, Бѣлинскій приходитъ, правда, къ слѣдующему выводу: "Итакъ, невыдержанность въ цѣломъ и частностяхъ, преобладаніе дидактики, сбивающейся на резонёрство, отсутствіе художественности въ отдѣлкѣ, смѣсь риторики съ поэзіею, проблески геніальности съ непостижимыми странностями -- вотъ характеръ всѣхъ произведеній Державина". (Ч. 7, стр. 79). Но вслѣдъ затѣмъ онъ прибавляетъ: "Державинъ былъ человѣкъ, одаренный великими творческими силами, и сдѣлалъ все, что можно было ему сдѣлать въ то время. Не его вина, что онъ явился въ то, а не въ наше время; не его вина, что поэзія не падаетъ готовая прямо съ неба, а выростаетъ на землѣ, переходя чрезъ всѣ степени развитія, какъ все растущее" (стр. 80).

Далѣе, Бѣлинскій замѣчаетъ: "Въ поэзіи Державина явились впервые яркія вспышки истинной поэзіи, мѣстами даже проблески художественности, какая-то, ему одному свойственная, оригинальность во взглядѣ на предметы и въ манерѣ выражаться, черты народности, столь неожиданныя и тѣмъ болѣе поразительныя въ то время, и, вмѣстѣ съ- тѣмъ, поэзія Державина удержала дидактическій и риторическій характеръ въ своей общности, который былъ сообщенъ ей поэзіею Ломоносова. Въ этомъ виденъ естественный историческій ходъ" (стр. 84).

"Въ дѣйствіяхъ великихъ людей", продолжаетъ Бѣлинскій, "бываетъ два рода недостатковъ и ошибокъ: одни происходятъ отъ ихъ личнаго произвола, ихъ личной ограниченности; другіе -- изъ духа и потребностей самаго времени. За недостатки и ошибки перваго рода можно и должно обвинять великихъ дѣйствователей; недостатки же и ошибки второго рода можно и должно называть ихъ собственными именами, т.-е. недостатками и ошибками, но ставить ихъ въ вину великимъ дѣйствователямъ не можно и не должно." (стр. 86). "Итакъ, некого обвинять и нечего жалѣть, что Державинъ не былъ поэтомъхудожникомъ; лучше подивиться тѣмъ свѣтозарнымъ проблескамъ поэзіи и художественности, которыми такъ часто и такъ ярко вспыхиваетъ дидактическая, по преобладающему элементу своему, поэзія этого могучаго таланта. Натура Державина по преимуществу поэтическая и художническая, но время и обстоятельства положили непреодолимыя преграды ея развитію, и потому въ созданіяхъ Державина нѣтъ поэзіи какъ искусства, есть только элементы и проблески истинной поэзіи. Это уже не чисто подражательная поэзія, какъ у Ломоносова: въ ней уже слышатся и чуются звуки и картины русской природы, но перемѣшанныя съ какою-то искаженною, на французскій манеръ греческою миѳологіею" (стр. 88). "Повторяемъ: талантъ Державина великъ; но онъ не могъ сдѣлать больше того, что позволили ему его отношенія къ историческому положенію общества въ Россіи. Державинъ великъ и въ томъ, что онъ сдѣлалъ: зачѣмъ же приписывать ему больше того, что могъ онъ сдѣлать?" (стр. 93).

Пропуская множество страницъ, въ которыхъ Бѣлинскій, между прочимъ, обращаетъ вниманіе на искренность и благородный тонъ похвалъ Державина Екатеринѣ, и распространяется съ уваженіемъ о личномъ характерѣ поэта, поспѣшимъ къ концу статьи и возьмемъ оттуда только немногія строки: "Богатырь поэзіи, по своему природному таланту, Державинъ, со стороны содержанія и формы своей поэзіи, замѣчателенъ и важенъ для насъ, его соотечественниковъ: мы видимъ въ немъ блестящую зарю нашей поэзіи" (стр. 150).

Прочитавъ всѣ эти выписки, скажите: не видно ли тутъ, несмотря на строгость многихъ приговоровъ, благородное и честное уваженье къ таланту, къ умственному труду и къ правдѣ? Вспомните же теперь то грубое и невѣжественное презрѣніе, съ какимъ многіе, въ наше время, отзывались о Державинѣ, чести его то обскурантомъ, то бездарнымъ риѳмачомъ.

Клеймя такимъ образомъ память одного изъ замѣчательнѣйшихъ русскихъ писателей, эти мнимые послѣдователи Бѣлинскаго и не подозрѣвали, что онъ, въ той же статьѣ о Державинѣ, въ 1843 г., произнесъ имъ, въ какомъ-то критическомъ ясновидѣніи, слѣдующій убійственный приговоръ: " Чѣмъ одностороннѣе мнѣніе, тѣмъ доступнѣе оно для большинства, которое любитъ, чтобъ хорошее непремѣнно было хорошимъ, а дурное -- дурнымъ, и которое слышать не хочетъ, чтобъ одинъ и тотъ же предметъ вмѣщалъ въ себѣ и хорошее и дурное. Вотъ почему толпа, узнавъ, что за какимъ-нибудь великимъ человѣкомъ водились слабости, свойственныя малымъ людямъ, всегда готова сбросить великаго съ его пьедестала и ославить его негодяемъ и безнравственнымъ человѣкомъ. Толпа не понимаетъ, что одинъ и тотъ же человѣкъ можетъ отличаться и великими добродѣтелями, и великими пороками, что одно хорошее начало въ немъ могло быть развито, а другое задавлено и заглушено въ самомъ зародышѣ своемъ, что одно дурное начало въ немъ могло быть подавлено еще въ зернѣ, а другое развито, что причины этого должно отыскивать и въ духѣ времени, когда явился великій человѣкъ, и въ общественности, среди которой возросъ и воспитался онъ, и что, на основаніи этихъ причинъ, иные пороки его можно извинить, а иные даже и поставить ему въ заслугу, такъ же точно, какъ иныя добродѣтели его возвысить, а съ иныхъ сбавить цѣну" (стр. 65).

Прежде чѣмъ перейдемъ къ другому предмету, выпишемъ еще два небольшія мѣста изъ библіографическихъ замѣтокъ, написанныхъ Бѣлинскимъ по случаю выхода Глазуновскаго и Штукинскаго изданій Державина: "Не съ легкою ношею, а весь дойдетъ Державинъ до позднѣйшаго потомства, какъ явленіе великой поэтической силы, которая, по недостатку элементовъ въ обществѣ его времени, ни во что не опредѣлилась -- и потому Державинъ весь будетъ всегда, какъ онъ уже есть и теперь, интереснымъ фактомъ исторіи русской литературы. У Державина нѣтъ избранныхъ стихотвореній, которыя могли бы пережить его неизбранныя стихотворенія, и всегда будутъ помнить, какъ помнятъ и теперь, не избранныя стихотворенія, а поэзію Державина" (стр. 200). Черезъ два года послѣ Глазуновскаго, появилось (1845) Штукинское изданіе сочиненій Державина. Бѣлинскій, сводя прежде-высказанныя имъ мнѣнія о замѣчательномъ поэтѣ, говорилъ о самомъ себѣ: "Авторъ, равно удаляясь и отъ дѣтскаго, безотчетно-восторженнаго удивленія къ Державину, и отъ ложной гордости успѣхами современности, гордости, которая мѣшаетъ отдаватъ должную справедливость заслугамъ прошедшаго, попытался взглянуть на сочиненія Державина и съ эстетической и съ исторической точки зрѣнія" (ч. 10, стр. 157).

Посмотримъ теперь, какъ Бѣлинскій судилъ о Жуковскомъ.

Свой взглядъ на этого писателя высказалъ онъ, главнымъ образомъ, при двухъ случаяхъ: въ 1840 г., при разборѣ "Очерковъ русской литературы" Полевого, и въ 1844 г., при разсмотрѣніи дѣятельности Пушкина. И здѣсь, и тамъ, выражены одни и тѣ же мнѣнія, и потому мы можемъ пользоваться обоими трудами безъ строгаго разграниченія ихъ.

"Неизмѣримъ подвигъ Жуковскаго", говоритъ Бѣлинскій "и велико значеніе его въ русской литературѣ" (ч. 8, стр. 247).

"Творенія Жуковскаго -- это цѣлый періодъ нашей литературы, цѣлый періодъ нравственнаго развитія нашего общества. Ихъ можно находить односторонними, но въ этой-то односторонности и заключается необходимость, оправданіе и достоинство ихъ. Съ произведеніями музы Жуковскаго связано нравственное развитіе каждаго изъ насъ, въ извѣстную эпоху нашей жизни, и потому мы любимъ эти произведенія, даже и будучи отдѣлены отъ нихъ неизмѣримымъ пространствомъ новыхъ потребностей и стремленій: такъ возмужалый человѣкъ любитъ волненія и надежды своей юности, надъ которыми самъ же уже смѣется" (стр. 269).

"И какъ не любить горячо этого поэта, котораго каждый изъ насъ съ благодарностію признаетъ своимъ воспитателемъ, развившимъ въ его душѣ всѣ благородныя сѣмена высшей жизни, все святое и завѣтное бытія?" (ч. 4, стр. 16).

"Жуковскій выразилъ собою столько же необходимый, сколько и великій моментъ въ развитіи духа цѣлаго народа -- и онъ навсегда останется воспитателемъ юныхъ душъ, полныхъ стремленія ко всему благому, прекрасному, возвышенному, ко всему святому и завѣтному жизни, ко всему таинственному, духовному и небесному земного бытія. Недаромъ Пушкинъ называлъ Жуковскаго своимъ учителемъ въ поэзіи, наперсникомъ, пѣстуномъ и хранителемъ своей вѣтреной музы: безъ Жуковскаго Пушкинъ былъ бы невозможенъ и не былъ бы понятъ. Въ Жуковскомъ, какъ и въ Державинѣ, нѣтъ Пушкина, но весь Жуковскій, какъ и весь Державинъ, въ Пушкинѣ, и первый едва-ли не важнѣе былъ для его духовнаго образованія. О Жуковскомъ говорятъ, что у него мало своего, но почти все переводное: ошибочное мнѣніе! Жуковскій поэтъ, а не переводчикъ: онъ возсоздаетъ, а не переводитъ, онъ беретъ у нѣмцевъ и англичанъ только свое, оставляя въ подлинникахъ неприкосновеннымъ ихъ собственное, и потому его такъ называемые переводы очень несовершенны, какъ переводы, но превосходны, какъ его собственныя созданія" (ч. 4, стр. 20).

"Полевой не можетъ простить Жуковскому отсутствія народности... Забавное обвиненіе! Жуковскій не народный поэтъ, и немногія попытки его на народность были неудачны -- правда; но это совсѣмъ не недостатокъ, а скорѣе честь и слава его. Онъ призванъ былъ на другое великое дѣло: осуществить, чрезъ поэзію, въ своемъ отечествѣ, необходимый моментъ въ развитіи духа, моментъ, выраженный въ жизни Европы средними вѣками, одухотворить отечественную поэзію и литературу романическими элементами. Жуковскій по-преимуществу романтикъ, такъ-какъ Державинъ по-преимуществу классикъ, во внутреннемъ значеніи этихъ словъ. Какъ сѣверное сіяніе, роскошны и великолѣпны картины природы у Державина, но такъ же и внѣшни, и холодны, какъ сѣверное сіяніе. Жуковскій вводитъ васъ во внутреннее святилище природы, дѣлаетъ для васъ слышнымъ біеніе ея сердца, ощутительнымъ теплое ея дыханіе.... Въ изображеніяхъ природы у Державина вы не услышите прозябанія дольней лозы; Жуковскій вводитъ васъ въ сокровенную лабораторію силъ природы -- и у него природа говоритъ съ вами дружнымъ языкомъ, повѣряетъ вамъ свои тайны, дѣлитъ съ вами горе и радость, утѣшаетъ васъ" (стр. 19 и 20).

Вотъ съ какимъ живымъ сочувствіемъ замѣчательный русскій критикъ 40-хъ годовъ говорилъ о писателѣ, отъ котораго презрительно отвернулась, въ наше время, холодная отрицательная школа. Нѣтъ, Бѣлинскій не призналъ бы ея своею дочерью, онъ самъ отъ нея отвернулся бы съ негодованіемъ, видя въ ея дѣйствіяхъ разрушеніе того, что считалъ побѣдою своего времени. Признавая за Полевымъ великую заслугу "въ уничтоженіи ложныхъ авторитетовъ", онъ уже тогда прибавлялъ: "Между тѣмъ, гоненіе на старое часто доходило до ослѣпленія: нехорошо не потому, что нехорошо, а потому, что старое...." Правда, вслѣдъ затѣмъ, Бѣлинскій находилъ, что все это было нужно и все принесло великую пользу; но въ чемъ же полагалъ онъ эту пользу? А вотъ въ чемъ, какъ ясно показываетъ непосредственно затѣмъ идущее поясненіе: "Уничтоживши совершенно достоинство и заслуги Карамзина, мы -- молодое поколѣніе -- снова признали ихъ, но уже признали свободно, а не по преданію, не съ чужого голоса, или не по привычкѣ съ дѣтства думать одно и то же" (ч. 3, стр. 107).

Слѣдовательно, пользу отрицанія Бѣлинскій поставлялъ въ томъ, что оно привело къ положительному и разумному признанію. Что жъ бы сказалъ онъ, еслибъ увидѣлъ, что это радовавшее его признаніе такъ скоро вытѣсняется опять отрицаніемъ, доводимымъ до послѣдней крайности?

Для доказательства, что мнимые послѣдователи Бѣлинскаго не что-иное, какъ самозванцы, я могъ бы указать еще на множество другихъ мѣстъ изъ его сочиненій, но считаю на этотъ разъ, вполнѣ достаточнымъ и то, что здѣсь приведено мною.

Этихъ выписокъ изъ сужденій Бѣлинскаго о Державинѣ и Жуковскомъ не могу закончить лучше, какъ приведя нѣсколько строкъ изъ замѣчательной статьи г. Дружинина объ этомъ критикѣ, помѣщенной въ январской книжкѣ "Библіотеки для Чтенія" 1860 года: "Такъ воспринимаютъ истинно-свѣтлыя натуры все, что прочувствовано въ трудахъ предшествовавшихъ имъ дѣятелей, и вотъ почему имъ такъ дорога вся литература народа, имъ родного -- дорога при всѣхъ ея несовершенствахъ и заблужденіяхъ. Глумиться надъ стариной въ искусствѣ и вести родословную родной словесности со вчерашнихъ дѣятелей -- есть первый несомнѣнный признакъ цѣнителя съ черствой, невоспріимчивой душою, хотя, можетъ-быть, очень честнаго, очень убѣжденнаго. Бѣлинскій, какъ человѣкъ въ высшей степени воспріимчивый въ высшей степени нѣжный сердцемъ, былъ до крайности далеко отъ этой современной намъ тенденціи."

Но неужели дѣйствительно нѣтъ ничего общаго между Бѣлинскимъ и тѣми цѣнителями, на которыхъ намекаютъ гг. Погодинъ и Дружининъ? Существенная черта сходства между нимъ и мнимыми его послѣдователями не заключается ли въ отрицаніи? Но Бѣлинскій нападалъ только на то, что дѣйствительно или, по крайней мѣрѣ, по его убѣжденію, на чемъ-нибудь основанному, заслуживало отрицанія; желающіе же итти по слѣдамъ его отрицаютъ все -- и дурное и хорошее, и малое и великое, и случайное и необходимое. Разность въ бездѣлицѣ, неправда ли? Вотъ плоды поверхностнаго изученія избранныхъ нами образцовъ!

Но въ самомъ ли дѣлѣ такова большая часть нынѣшнихъ рецензентовъ, какъ думаетъ г. Погодинъ? Кажется, справедливѣе сказать, что нѣсколько времени являлись въ печати одни разборы съ такимъ направленіемъ, т.-е. это направленіе такъ громко и нахально навязывало всѣмъ свои мнѣнія, что люди здравомыслящіе не хотѣли выходить на одну арену съ его представителями и уступили имъ, на время, поле сраженія. Мало того: многіе, не довольствуясь молчаніемъ, перемѣнили свои убѣжденія, въ угоду господствовавшему тону критики, и пристали къ заносчивымъ бойцамъ: показывая презрѣніе ко всякому угодничеству и низкопоклонству, они такимъ образомъ преклонились, однакожъ, сами предъ незаконной умственной силой; имъ не приходило въ голову, что такой видъ подобострастія ничѣмъ не лучше того, который, въ былые годы, выражался неуважаемыми въ наше время торжественными одами. Другіе, расходившіеся съ литературной толпой, не пошли такъ далеко и остановились на ступени всего менѣе почетной: отличаясь добродѣтелью осторожности, они высказывали свои собственныя мнѣнія только въ половину, но зато и понесли заслуженное наказаніе, т.-е. не приставъ вполнѣ къ проповѣдникамъ всякаго отрицанія, навлекли на себя ихъ презрѣніе и играли жалкую роль какихъ-то безцвѣтныхъ литературныхъ амфибій. Теперь наступило уже болѣе отрадное время: съ разныхъ сторонъ, въ разныхъ органахъ нашей періодической печати, послышались громкіе протесты противъ исключительно-отрицательнаго направленія, и уже открывается, какъ несправедливы были тѣ, которые подозрѣвали все наше молодое поколѣніе въ образѣ мыслей, принадлежащемъ одной только партіи. Въ самомъ дѣлѣ возможно ли, чтобы въ эпоху торжества здраваго смысла надъ вѣковыми предразсудками, въ эпоху образованія общественнаго мнѣнія, вся молодежь могучей, быстро развивающейся націи заразилась узкими воззрѣніями односторонней литературной школы? Намъ всегда казалось клеветою на молодое поколѣніе, когда нелѣпыя крайности этой школы приписывались всей молодой литературѣ, когда, вмѣсто нѣкоторой партіи, указывали на всѣхъ молодыхъ писателей. Между тѣмъ естественно, что для этой партіи такое недоразумѣніе было очень пріятно, что она всячески его поддерживала и, разумѣя себя, охотно говорила о цѣлой молодой литературѣ, отождествляла ее съ собою. Это было такое же недоразумѣніе, какъ и то, въ которое впалъ г. Погодинъ, приписавъ Бѣлинскому воззрѣнія мнимыхъ его послѣдователей. И это недоразумѣніе было не менѣе желанно для партіи, лживо прикрывающей себя, съ одной стороны, знаменемъ Бѣлинскаго, а съ другой, именемъ всего молодого поколѣнія.