Грот Яков Карлович - "Кулак", поэма Никитина

ТРУДЫ Я. К. ГРОTА

III.
ОЧЕРКИ
изъ
ИСТОРІИ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ.
(1848--1893).

"КУЛАКЪ," ПОЭМА НИКИТИНА1).

1858.

1) Извѣстія II Отд. Ак. Наукъ 1858, т. VII вып. IV, стр. 289 (и отд. оттиски).

Въ русской поэзіи давно не было такого замѣчательнаго явленія, какъ новая поэма г. Никитина. Нѣкоторыя изъ нашихъ періодическихъ изданій отозвались о ней съ похвалою, въ публикѣ же она возбудила, какъ всегда бываетъ, разнообразные толки; вотъ почему неизлишне будетъ еще поговорить о ней.

Предметъ этой поэмы заимствованъ изъ быта простого народа и близокъ къ тѣмъ темнымъ сторонамъ нашей общественной жизни, которыя съ нѣкотораго времени сдѣлались любимою темой современной сатиры: и здѣсь мы видимъ обманъ, произволъ, корыстолюбіе, взятки. Но на этотъ разъ поэтъ переноситъ насъ въ новую сферу и самыя эти язвы представляетъ намъ съ новой стороны. Онъ переноситъ насъ въ сферу, которая очевидно такъ знакома ему, что всѣ изображаемыя имъ лица и явленія носятъ отпечатокъ поразительной истины; начертываемые имъ типы движутся со всею свободою жизни, въ нихъ вовсе не видно ложной искусственности. Новая сторона предмета заключается въ томъ, что выставляемые здѣсь характеры принадлежатъ не къ чиновному сословію и обманываютъ не правительство, а всякаго, съ кѣмъ имѣютъ дѣло; они упражняются въ самыхъ мелкихъ плутняхъ, притѣсняютъ слабѣйшихъ сродниковъ и вообще тѣхъ, кого прижать легко и выгодно. Къ разряду такихъ лицъ въ поэмѣ относятся: во-первыхъ самъ кулакъ, старый, посѣдѣлый въ плутовствѣ Карпъ Лукичъ Лукинъ, далѣе Пучковъ, у котораго онъ нѣкогда служилъ и котораго поэтому справедливо считаетъ своимъ учителемъ, потомъ зять Лукича Тарасъ Петровъ, отставной помѣщикъ Окобѣевъ и профессоръ Зоровъ. Впрочемъ послѣдніе два промышляютъ уже обманами другого рода -- высшаго или низшаго? предоставляю рѣшить читателямъ "Кулака". Разсмотримъ напередъ составъ поэмы и ходъ разсказа.

Поэма состоитъ изъ двадцати одного отдѣла неравной величины; всѣ они написаны четырехстопнымъ ямбомъ съ риѳмами, перемѣшанными безъ симметріи. Многія почти цѣликомъ въ драматической формѣ. Представлю вкратцѣ содержаніе всѣхъ главъ по порядку, передавая его по возможности стихами самого подлинника.

I. Поэма открывается описаніемъ мѣстности, гдѣ происходитъ дѣйствіе; по нѣкоторымъ чертамъ ясно, что это городъ на Дону или притокѣ его; конечно -- Воронежъ.

Проснулись воды и росли,

Гроза Азова, корабли.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Гдѣ былъ Петра пріютъ простой,

Купецъ усердною рукой

Одинъ почтилъ былые годы

и проч.

Тамъ межъ высокими домами,

Какъ нищіе въ толпѣ нарядной,

Торчатъ избенки бѣдняковъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Таковъ домишко, гдѣ горюетъ

Съ женой и дочерью кулакъ.

II. Въ этомъ убогомъ жилищѣ мы находимъ хозяйку Арину и дочь ея Сашу за работой и въ горѣ. Онѣ сокрушаются объ отцѣ.

Старикъ надъ дочерью родною

Смѣется -- чѣмъ бы не женихъ

Столяръ-сосѣдъ? Уменъ и тихъ.

Три раза сваха приходила,

Ужъ какъ вѣдь старика просила!

Одинъ отвѣтъ: на дняхъ приди...

Подумать надо... погоди...

Этотъ старикъ -- тиранъ своего семейства. И мать и дочь терпѣливо сносятъ свое несчастье, иногда ропщутъ невольно, но потомъ сами себя осуждаютъ за это.

III. Ужъ столъ накрытъ, и скудный ужинъ

Готовъ, покой старушкѣ нуженъ,

Заснуть бы время -- мужа ждетъ:

Скрыпитъ крылечко -- онъ идетъ.

Сертукъ до пятъ, въ плечахъ просторенъ,

Картузъ въ пыли, ни рыжъ, ни черенъ,

Спокоенъ строгій, хитрый взглядъ,

Густыя брови внизъ висятъ,

Угрюмо супясь. Лобъ широкой

Изрытъ морщинами глубоко,

И теменъ волосъ, но сѣда

Подстриженная борода.

Старикъ садится ужинать. Арина, видя, что онъ трезвъ, рѣшается просить его за Сашу, которая между тѣмъ вышла за квасомъ:

Обрадуй ты меня подъ старость,

Отдай ты дочь за столяра!

Но онъ и слышать о томъ не хочетъ; послѣднія слова его:

Оставь пока не разсердился!

Лукичъ, оставшись одинъ, закурилъ трубку и разсуждаетъ самъ съ собою. Между прочимъ онъ говоритъ:

Вотъ дочь невѣста... все забота!

И сватаютъ, да нѣтъ разсчета: --

Сосѣдъ нашъ честенъ, всѣмъ хорошъ,

Да голь большая -- вотъ причина!

Что честь-то? коли нѣтъ алтына.

Далеко съ нею не уйдешь.

Безъ денегъ честь -- плохая доля!

Согнешься нехотя кольцомъ

Передъ зажиточнымъ плутомъ:

Нужда -- тяжелая неволя!

Мнѣ дочь и жаль! Я человѣкъ,

Отецъ къ примѣру... да не вѣкъ

Мнѣ мыкать горе. Я не молодъ.

Лукичъ -- кулакъ! Кричитъ весь городъ.

Кулакъ... Душа-то не сосѣдъ,

Сплутуешь, коли хлѣба нѣтъ.

Будь зять богатый, будь помога,

Не выйди я изъ-за порога,

На мѣстѣ дай Богъ мнѣ пропасть,

Коли подумаю украсть!

А есть женихъ, навѣрно знаю...

Богатъ, не долженъ никому,

И Саша нравится ему.

Давно я сваху поджидаю.

IV. Тутъ мы узнаемъ прошлое кулака: отецъ-торгашъ заставлялъ мальчика учиться грамотѣ и думалъ, что этимъ все уже сдѣлалъ для воспитанія его; но Карпушка ничѣмъ не занимался и выучился только лгать да обманывать.

Карпушка на ноги поднялся

И все безъ дѣла оставался,

Покамѣстъ вздумалось отцу

Въ науку кудрую къ купцу

Его отдать. Тутъ всѣ разсчеты --

Торговыхъ плутней извороты

Онъ изучилъ, и кошелекъ

Казной хозяйскою, какъ могъ,

Наполнилъ. Годы шли. Скончался

Его отецъ; угасла мать.

Невѣсту долго ли сыскать?

И сынъ женился. Распрощался

Съ купцомъ; заторговалъ мукой;

И какъ по маслу годъ-другой

Все шло. Но вдругъ за пень задѣло;

Тутъ неудача, тамъ сплошалъ...

Спустилъ какъ воду капиталъ

И запилъ: горе одолѣло!

Искать мѣстечка -- стыдъ большой;

Искать рѣшился -- отказали.

А ремеслу не обучали;

Подумалъ -- и махнулъ рукой:

"Тьфу, чортъ возьми! да что за горе!

Пойду на рынокъ по утру,

Такъ вотъ и деньги! Рынокъ -- море,

Тамъ рыба есть, умѣй ловить,

Достанетъ какъ-нибудь прожить!"

И съ той поры лѣтъ тридцать сряду

Онъ всякой дрянью промышлялъ,

И Лукича весь городъ зналъ

По разнымъ плутнямъ, по наряду,

По вѣчной худобѣ сапогъ

И по загару смуглыхъ щёкъ.

V. Въ городѣ ярмарка: Лукичъ обмѣриваетъ и обсчитываетъ. Вотъ его узнаетъ помѣщикъ Климъ Кузьмичъ Долбинъ, который хочетъ купить жеребца подъ шерсть къ пристяжнымъ.

"Есть, сударь, есть!"

отвѣчаетъ Лукичъ:

"Рысакъ! А бѣгъ -- мое почтенье!"

И онъ прищелкнулъ языкомъ:

Да-съ одолжу молъ рысакомъ!

-- Ты плутъ естественный, я знаю;

Смотри, Лукичъ! не обмани!

"Ну вотъ-съ, помилуйте! ни-ни!

Я васъ съ другими не сравняю.

Тутъ... Вамъ Скобѣевъ незнакомъ?"

-- Нисколько.

"Онъ, сударь, кругомъ

Въ долгахъ: весь въ карты проигрался,

Теперь рысакъ одинъ остался...

Ну, конь! Глазами, ваша месть,

Вотъ такъ, къ примѣру, хочетъ съѣсть!

Чортъ знаетъ! просто заглядѣнье!"

-- Да правда ль?

"Не далеко домъ,

Коли угодно, завернемъ,

Посмотримъ."

Сдѣлай одолженье!

VI. Они приходятъ къ дому Скобѣева, вступаютъ въ разговоръ съ кучеромъ, который сидитъ у воротъ и вмѣстѣ съ нимъ идутъ осматривать коня. Потомъ является самъ хозяинъ. Торгуются; Лукичъ плутовски вмѣшивается въ ихъ споръ, чтобъ услужить обоимъ, и наконецъ торгъ заключенъ.

Кому не святъ обычай русской!

И вотъ за водкой и закуской

Скобѣевъ и Долбинъ сидятъ.

Червонцы на столѣ звенятъ;

Лицо хозяина сіяетъ;

Онъ залпомъ рюмку выпиваетъ,

Остатки въ потолокъ -- вотъ такъ!

Дескать, попрыгивай, рысакъ,

Долбинъ поморщился немного,

Но тоже выпилъ.

Послѣ разговора съ Скобѣевымъ, который скрываетъ, что онъ подъ судомъ,

Помѣщикъ всталъ и распростился.

Онъ къ воротамъ, Лукичъ во слѣдъ.

"За трудъ, сударь", и побожился:

Коню-то вѣдь цѣны молъ нѣтъ.

-- Вотъ два цѣлковыхъ.

"Что вы-съ! Мало!

Какъ можно! Это курамъ смѣхъ!

Гм, время, значитъ, такъ пропало..."

-- Ну сколько же?

"Да пять не грѣхъ."

Долбинъ заспорилъ.

"Воля ваша,

Хоть не давайте ничего!

Мы, стало, служимъ изъ того...

А все, къ примѣру, глупость наша:

Добра желаешь."

-- Эхъ, какой!

Одинъ прибавлю.

Долбинъ уходитъ съ конемъ. Но Лукичъ ждетъ награды и отъ Скобѣева.

"Эй! старый хрычъ! кого ты ждешь?

Пора въ свояси убираться!"

Съ крыльца Скобѣевъ забасилъ;

Лукичъ за козырекъ хватился,

Картузъ подъ мышку положилъ

И молвилъ: ну, сударь, трудился!

Весь лобъ въ поту!

"Платокъ возьми,

Утрись".

-- Утремся. Я дѣтьми

За вашу клячу-το божился,

Не грѣхъ за хлопоты мнѣ взять.

"Вишь, старый шутъ, чѣмъ похвалился!

Я бъ безъ тебя сумѣлъ продать.

Взялъ съ одного, ну знай и мѣру...

А много заплатилъ Долбинъ?"

-- Съ него возьмешь! хоть бы алтынъ,

Такая выжига, къ примѣру!

"Все лжешь!"

-- Бываетъ, что и лгу,

А передъ вами не могу:

Не хватитъ духу.

"Это видно!...

Я бъ далъ, нѣтъ мелочи въ дому."

-- Да не шутите, сударь, стыдно!

"Не забываться! ротъ зажму!"

-- Благодаримъ. Не вы ли сами

Просили вашу клячу сбыть?

"Взялъ съ одного, ты съ барышами --

И полно!"

-- Что и говорить!

Вотъ щедрость! Гм, мое почтенье!

Останься съ рюмкою вина...

Но, дорогое угощенье!

"Вишневка. Какъ? Вѣдь не дурна?"

-- Хоть рубль-то дайте!

"Чести много.

Пожалуй, на вотъ четвертакъ".

-- Себѣ возьмите, коли такъ!

Эхъ, баринъ! не боишься Бога!

"Я говорилъ тебѣ -- молчать!"

-- Потише! можно испугать!...

Онъ четвертакъ, къ примѣру, вынулъ;

Вишь умникъ! дурака нашелъ...

И свой картузъ Лукичъ надвинулъ,

Съ досады плюнулъ -- и ушелъ.

Въ концѣ этой главы, Лукичъ, пьяный, ищетъ по улицамъ своего дома.

VII. Въ вечеру Арина со страхомъ ждала своего мужа. Наконецъ

Дверь распахнулась -- онъ явился:

Лобъ сморщенъ, дыбомъ волоса,

Дырявый галстукъ на бокъ сбился

И кровью налиты глаза.

Между пьянымъ старикомъ и его домашними начинается сцена возмутительная, но исполненная истины. Испуганныя мать и дочь уходятъ въ садъ и тамъ проводятъ ночь на холоду.

Проснувшись по утру, Лукичъ объявляетъ женѣ, что онъ ждетъ сваху.

-- "Отъ кого?

Про это я, выходитъ, знаю.

Что думалъ, сбудется авось."

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

-- Мнѣ замужъ, батюшка, нейти,

Чуть слышно Саша отвѣчала,

И съ чаемъ чашка задрожала

Въ ея рукѣ.

"Ты безъ пути

Того... Не завирайся много!"

-- Я правду говорю.

"Ну врешь!

Велю, за пастуха пойдешь".

Пока между ними продолжался въ томъ же тонѣ разговоръ, у калитки застучало желѣзное кольцо: это сваха. Саша поблѣднѣла. Отецъ выслалъ ее въ кухню.

VIII. Входитъ сваха:

"Кажись, вамъ времячко приспѣло

Живой товаръ свой съ рукъ сбывать;

Есть у меня купецъ; не знаю,

Хорошъ ли будетъ онъ для васъ."

-- А! Понимаю, понимаю!

Товаръ, къ примѣру, есть у насъ;

Да кто купецъ-то?

"Таракановъ,

Тарасъ Петровичъ."

Это онъ!

Лукичъ подумалъ: въ руку сонъ!

Его и ждалъ.

Сваха начинаетъ выхвалять жениха. Потомъ заговорили о приданомъ, при чемъ дѣло не обходится безъ торга.

-- Выходитъ дѣло, не взыщи!

Съ приданымъ эдакимъ, гдѣ знаешь,

Иную дѣвушку ищи.

"И, золотой, ты обижаешь!

Ты покажи товаръ купцу;

Нельзя: такое заведенье!

Не сразу торгъ, не вдругъ рѣшенье,

Сказать: здорово -- и къ вѣнцу."

-- Ну да! вотъ эта рѣчь умнѣе!

Смотрушки завтра. Попозднѣе

Прошу покорно вечеркомъ

Пожаловать къ намъ съ женихомъ.

"Всенепремѣнно. Ваши гости."

XI. Портретъ столяра:

Сосѣдъ-столяръ высокъ и строенъ,

Не очень смуглъ, не слишкомъ бѣлъ,

Веселый взглядъ его спокоенъ

И простодушно твердъ и смѣлъ;

Въ обтяжку казакинъ изъ нанки,

Рубашка красная чиста;

Не въ тяготу ему рубанки

И не въ кручину бѣднота.

Саша встрѣчается съ нимъ.

"Вотъ, Саша, встрѣча-то! здорово!

Эхъ, мѣсто дрянь! народъ вонъ есть...

Поцѣловалъ бы... право слово!

Ну, жаль! глаза бъ ему отвесть,

Да не умѣю."

-- Горя много,

Не до того...

"О чемъ грустить?

Что горе? въ горѣ Богъ помога,

Вѣкъ горевать, такъ что и жить!"

-- Куда ходилъ?

"Да тутъ скончался

Старикъ знакомый. Тамъ сиротъ!

Нѣтъ гроба... голосьба идетъ...

Я приготовить обѣщался,

Теперь снялъ мѣрку. Жаль до слезъ!

Спасибо, есть готовый тесъ...

Ну, что отецъ?"

-- Терпѣть устала:

Не въ мочь! и Саша разсказала

О свахѣ.

"Эдакой старикъ!"

И головой столяръ поникъ,

Подумалъ -- и встряхнулъ кудрями:

"Все вздоръ! не надо унывать!

Повѣрь, все кончится словами..."

Саша горюетъ: завтра смотрушки. Но молодой столяръ не теряетъ надежды: онъ чувствуетъ свои силы, онъ обѣщаетъ прокормить не только себя съ женой, но и тестя.

X. Ночь. Мы въ мастерской столяра; утомленный отдѣлкой гроба, онъ уснулъ на полу возлѣ верстака.

Печально смотритъ мастерская:

Смолистый запахъ изливая,

Бѣлѣютъ стружки на полу.

Сосновый гробъ стоитъ въ углу,

Топоръ въ березовый отрубокъ

Воткнулся носомъ. На стѣнѣ

Чернѣетъ старый полушубокъ,

Пила при трепетномъ огнѣ

Блеститъ и меркнетъ. На скамейкѣ,

Въ платкѣ и желтой душегрѣйкѣ,

Семьи сварливая глава,

Сидитъ дородная вдова.

Она раскладываетъ карты и гадаетъ про женитьбу сына.

Межъ тѣмъ, съ гремушкою въ ручонкѣ,

До вечера проспавшій днемъ,

Въ штанишкахъ, въ синей рубашонкѣ,

По стружкамъ скачетъ босикомъ

Ея сынишка краснощекой,

И православныхъ избъ жилецъ,

Извѣстный на Руси пѣвецъ,

Сверчокъ стрекочетъ одиноко

Подъ печью...

Столяръ разговариваетъ съ свою матерью о Лукичѣ и дочери его. Потомъ маленькій Ваня пляшетъ подъ пѣсню брата. Вдова узнаетъ, что старшій сынъ дѣлаетъ гробъ даромъ, потому что покойникъ былъ ему пріятель. Столяръ вспоминаетъ своего умершаго отца и добрые совѣты его. Всѣ готовятся ко сну; меньшой братъ читаетъ молитву.

..... Чистъ и звонокъ

Былъ дѣтскій голосъ. Братъ стоялъ,

Его ошибки поправлялъ.

Локтями упершись въ колѣни,

Вдова внимала въ тишинѣ:

Огонь мигалъ -- и братьевъ тѣни

Передвигались на стѣнѣ.

XI. Домъ Лукича. Разгнѣванный отецъ разговариваетъ съ дочерью, которая не соглашается выйти за немилаго ей Тараса. Наконецъ Лукичъ проклинаетъ дочь и тѣмъ побѣждаетъ упорство ея.

"Согласна", Саша отвѣчала

И на полъ замертво упала.

XII. Невѣста и мать ея заняты приготовленіями къ смотрушкамъ. Вотъ наступаетъ рѣшительный вечеръ: женихъ въ гостяхъ у родителей Саши. Опять завязывается со свахою споръ о приданомъ; но дѣло уладилось. Лукичъ велитъ женѣ принести полотенце и платокъ, невѣста подаетъ жениху на подносѣ обручальный подарокъ.

Женихъ утерся имъ легонько,

Невѣстѣ молча возвратилъ,

Утерлась и она.

Сваха объявляетъ имъ, что теперь они соединены,

И поцѣлуемъ приказала

Обрядъ закончить, рядомъ сѣсть

И полюбовно рѣчи весть.

Невѣста печальна; отецъ уже пьяный, по обыкновенію, грозитъ ей за это побоями. Сострадательная подруга, чтобъ выручить ее, подсѣла къ жениху и занимаетъ его разговоромъ.

XIII. Мать столяра разсказываетъ печальному сыну, что Сажа обманула его; между тѣмъ при этомъ открывается характеръ старухи:

Ей нужды было очень мало,

Что сынъ невѣсту потерялъ,

Да самолюбіе страдало:

Сосѣдъ, бѣднякъ -- и отказалъ.

Обидно, главная причина!

И оскорбленная вдова

Сердилась на себя, на сына,

На цѣлый свѣтъ... она едва

Кота полѣномъ не убила,

За то, что въ кухнѣ захватила

Его надъ чашкою съ водой:

Ты, молъ, не пей, такой-сякой!

Но что между тѣмъ происходитъ съ столяромъ?

Кручина молодца сломила,

Ввела въ кабакъ, виномъ поила,

Поила отъ роду впервой.

И пѣлъ онъ пѣсни -- и смѣялась

Толпа гулякъ средь кабака --

Пѣлъ громко, а змѣя тоска

Кольцомъ холоднымъ обвивалась

Вкругъ сердца.

Вдругъ мать, шедшая случайно мимо кабака, узнаетъ голосъ сына и вбѣгаетъ туда въ слезахъ, въ смущеніи. Она усовѣщиваетъ сына и уводитъ его. "Ахъ! Саша, Саша! говоритъ онъ, слѣдуя за матерью:

"На вѣкъ пропали мы шутя!"

Столяръ заплакалъ какъ дитя.

XIV. Въ домѣ Лукича приготовленія къ свадьбѣ.

Свою печаль отъ жениха

Таила Саша. Равнодушна

Въ толпѣ подругъ она была;

Порой казалась весела,

Шутить, смѣяться начинала,

Но вдругъ, средь смѣха, умолкала

И уходила въ садъ, и тамъ,

Въ зеленой чащѣ, одиноко

Садилась на скамьѣ широкой

И накопившимся слезамъ

Давала волю...

Между тѣмъ отецъ радовался, что нашелъ достаточнаго затя:

Не столяру чета! онъ вѣрно

Поможетъ тестю... вотъ что скверно --

Никакъ съ приданымъ не собьюсь!

Онъ ищетъ, у кого бы занять денегъ, но заемъ ему никакъ не удается. Вдругъ у него мелькнула счастливая мысль -- попытаться пойти къ Скобѣеву. И черезъ часъ Лукичъ тзъ его пріемной. Лакея не случилось, дверь въ кабинетъ отворена и онъ слышитъ разговоръ хозяина съ купцомъ: дѣло идетъ о подлогѣ и подкупѣ. Когда гость ушелъ, Лукичъ начинаетъ просить у Скобѣева помощи:

Просваталъ дочь, нужна помога,

Цѣлковыхъ эдакъ сто взаёмъ,

Я заложилъ бы вамъ свой домъ,

Не откажите, ради Бога!

Скобѣевъ сперва шутитъ, но кончаетъ тѣмъ, что прогоняетъ просителя. Дорогой Лукичъ видитъ домъ Пучкова и рѣшается зайти къ своему бывшему хозяину.

XV. Пучковъ, оставшись въ дѣтствѣ сиротою и ни съ чѣмъ, попалъ въ домъ къ одному старому бездѣтному купцу, который

Его за бойкость полюбилъ,

Одѣлъ и въ лавку посадилъ.

Но парень изъ благодарности --

Купца ограбилъ наконецъ.

Не вынесъ бѣдный мой купецъ:

И пилъ и плакалъ, спился съ кругу,

И ночью, пьяный и больной,

Застылъ средь улицы зимой.

Чужого золота наслѣдникъ,

Пучковъ себя не уронилъ.

Глядѣлъ смиренникомъ и былъ

О чести строгой проповѣдникъ.

Не кушалъ рыбы по постамъ,

Молился долго по ночамъ,

На церковь подавалъ грошами,

Передъ нетлѣнными мощами

Большія свѣчи зажигалъ,

Но плутовства не покидалъ.

И странно! плутъ не лицемѣрилъ:

Онъ искренно въ святыню вѣрилъ,

Да! совѣсть надо очищать!

Что дѣлать! страшно умирать!

Пучковъ объ адѣ начитался...

И какъ же онъ чертей боялся!

На полчаса вздремнуть не могъ,

Три раза "Да воскреснетъ Богъ"

Не повторивъ. Теперь, угрюмый,

Въ очкахъ, псалтырь читалъ онъ вслухъ,

Но врагъ добра, лукавый духъ,

Мутилъ его святыя думы,

И вдругъ -- съ духовной высоты

На рынокъ, полный суеты,

Ихъ низводилъ.

Вдругъ является Лукичъ:

И рѣчь повелъ онъ стороною:

Я молъ извѣстенъ вамъ давно

И позабыть меня грѣшно.

Но когда онъ объясняетъ свою просьбу, Пучковъ доказываетъ ему, что никому нельзя вѣрить; дѣло доходитъ до брани.

Опомнись! съ кѣмъ ты говоришь?

восклицаетъ Пучковъ:

-- Съ тобою, старый песъ! съ тобою!

Ты вмѣстѣ воровалъ со мною!

Клади мнѣ денежки на столъ!

Дѣлись! я вотъ за чѣмъ пришелъ!

"И ты мнѣ могъ! и ты мнѣ смѣешь!.."

-- Кто? я-то?... ты не подходи

И въ грѣхъ, къ примѣру, не вводи,

Убью! вотъ тутъ и околѣешь!

Пучковъ оцѣпенѣлъ. Нѣмой

Стоялъ онъ съ поднятой рукой,

Огнемъ глаза его сверкали,

И губы синія дрожали.

Лукичъ захохоталъ.-- Ну что жъ!

Ударь, попробуй! что жъ не бьешь?

"Вонъ, извергъ!"

-- Не бранись со мною!

Я выйду честью! не шуми!

Не то я... прахъ тебя возьми!...

Не стоишь, правда... Богъ съ тобою.

Пучковъ стоналъ. Онъ гадокъ былъ:

Безсильный гнѣвъ его душилъ.

-- Прощай! садись опять за книги,

Копи казну, надѣнь вериги,

Все, значитъ, о душѣ печаль...

А жаль тебя! ей Богу жаль!

Глава оканчивается обращеніемъ Лукича къ самому себѣ и прекрасною характеристикою кулака, каковъ онъ не. въ одномъ низшемъ слоѣ народа, но и во всѣхъ сферахъ общества.

"Нѣтъ, не дождаться мнѣ помоги!"

Грустилъ дорогою бѣднякъ:

"Не вѣрятъ мнѣ. Я -- голь! кулакъ!

Вотъ и ходи, считай пороги,

И гнись, и гибни ни за что,

На то, молъ, голь! кулакъ на то!

Гм, да! упрекъ то вѣдь забавный!

Эхъ, ты -- народецъ православный!

Не честь тебѣ лежачихъ бить,

Безъ шапки сильныхъ обходить!

Кулакъ... да мало ль ихъ на свѣтѣ?

Кулакъ катается въ каретѣ,

Изъ грязи да въ князья ползетъ

И кровь изъ бѣднаго сосетъ...

Кулакъ во фракѣ, въ полушубкѣ,

И съ золотымъ шитьемъ, и въ юбкѣ --

Гдѣ и не думаешь -- онъ тутъ!

Не мелочь, не грошовый плутъ,

Не намъ чета, -- подниметъ плечи,

Прикрикнетъ, -- не найдешь и рѣчи,

Рубашку сниметъ, -- все молчи!

Господь суди васъ, палачи!

А ты, къ примѣру, въ горькой долѣ

На грошъ обманешь по-неволѣ --

Тебя согнутъ въ бараній рогъ:

Бранятъ, и бьютъ-то, и смѣются...

Набей карманы, -- видитъ Богъ,

Въ пріятели всѣ назовуться!

Будь воромъ -- скажутъ: не порокъ!

Вотъ гадость! тьфу!"

XVI. Лукинъ входитъ къ профессору Зорову, который, завидѣвъ его изъ своего окна, позвалъ къ себѣ.

У старика, тому давно,

Путь тяжкій Зоровъ начиналъ --

Латынью умъ свой притуплялъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Ученой бурсы отпечатокъ

Невольно Зоровъ сохранилъ:

Зналъ букву, глубже не ходилъ.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Передъ нимъ

Теперь просители стояли:

Священникъ, старичекъ больной,

И дьяконъ тучный и рябой.

Оба они пришли къ Зорову по одинаковому дѣлу: изъ духовнаго училища исключены сыновья ихъ, одинъ за нерадѣніе, другой за пьянство. И вотъ отцы пришли просить за мальчиковъ. Зоровъ сначала на отрѣзъ отказываетъ священнику, но, побывъ съ нимъ наединѣ въ кабинетѣ, перемѣняетъ тонъ.

О чемъ они тамъ толковали,

Однѣ нѣмыя стѣны знали.

Дверь отворилась наконецъ,

Священникъ просто былъ мертвецъ,

Такъ блѣденъ! "Вы побойтесь Бога...

Я бъ больше... бѣдность... негдѣ взять..."

За тѣмъ Зоровъ оборачивается къ дьякону; тотъ заговорилъ-было о сынѣ, но вдругъ перемѣнилъ рѣчь --

Такъ странно, что Лукичъ съ улыбкой

Подумалъ: круто своротилъ!

-- Я слышалъ стороною,

Что вы нуждаетесь въ конѣ...

Такъ все равно-съ. Позвольте мнѣ...

Продамъ охотно.-- И съ божбою

Плечистый дьяконъ увѣрялъ:

-- Конь добрый! я на немъ пахалъ!

"Взглянуть, пожалуй, не мѣшаетъ.

Вы приведите-ка его...

Не норовистъ онъ?

-- Ничего.

"Хмъ. Знаю, знаю!

Пусть поисправится вашъ сынъ.

Вы вотъ что, я предупреждаю,

Вѣдь я зависимъ... не одинъ...

Тутъ нужно..."

-- Какъ же-съ! понимаю!

И тучный дьяконъ вышелъ вонъ,

Отдавъ почтительный поклонъ."

Лукичъ, оставшись одинъ наединѣ съ Зоровымъ, начинаетъ просить и у него взаймы. Зоровъ проситъ его повременить.

XVII. Въ трогательныхъ чертахъ изображена тоска Саши передъ свадьбою. Вскорѣ она уже замужемъ; осиротѣвшей матери грустно, и рѣдко удается ей видѣться съ дочкой.

Свой садъ старушка позабыла:

Мать столяра ей досадила

Упрекомъ, бранью каждый день

Черезъ изломанный плетень:

-- Здорово, другъ! въ саду гуляешь?

Хозяйка! яблоки считаешь?

Ты не пускай къ намъ куръ на дворъ,

Поймаю, -- прямо подъ топоръ!

Арина головой качала

И ничего не отвѣчала.

Она не зла, молъ... это такъ;

Всему причина -- Сашинъ бракъ.

Между тѣмъ Лукичъ каждый день встрѣчался съ зятемъ на рынкѣ; они толковали о всякой всячинѣ, Тарасъ угощалъ старика чаемъ, но денегъ ему не предлагалъ и Лукичъ не могъ понять, что это значитъ.

"Ну если онъ меня обманетъ,

И я останусь въ дуракахъ,

Безъ дома съ сумкой на плечахъ?"

XVIII. Лукичъ въ большой нуждѣ; осень, глухая пора, на рынкѣ нечѣмъ поживиться, дороги плохи, нѣтъ крестьянъ. Арина горюетъ; какъ нарочно на эту пору приходитъ разсыльный отъ старосты и требуетъ подушнаго. Лукичъ отдѣлывается гривенникомъ, который онъ даритъ посланному.

XIX. Арина занемогла и, предчувствуя смерть, прощается съ Сашей, которая уже рѣдко отлучается изъ дому, потому что свекровь и мужъ не пускаютъ ее. Когда не стало старушки --

"Одинъ остался!

Одинъ какъ перстъ!" Лукичъ сказалъ, ·

Закрылъ лицо -- и зарыдалъ.

Уснуло доброе созданье!

Жизнь кончена. И какъ она

Была печальна и бѣдна!

Стряпня и вѣчное вязанье,

Забота въ домѣ приглядѣть,

Да съ голоду не умереть,

На пьянство мужа тайный ропотъ,

Порой побои отъ него,

Про бытъ чужой несмѣлый шопотъ,

Да слезы... больше ничего.

И эта мелочь мозгъ сушила

И человѣка въ гробъ свела!

Страшна ты, роковая сила

Нужды и мелочнаго зла!

Какъ громъ, ты не убьешь мгновенно,

Войдешь ты -- полъ не заскрипитъ,

А душишь, душишь постепенно.

Покуда жертва захрипитъ!

Сосѣдки толпятся въ комнатѣ, гдѣ лежитъ покойница.

Мать столяра въ углу стояла,

Съ кумой любимою шептала:

"Вѣдь на покойницѣ платокъ,

Что тряпка... ай-да муженекъ!

Убралъ жену, кулакъ проклятый!

О платьѣ и не говорю --

Я вчужѣ отъ стыда горю:

Съ заплатой, кажется, съ заплатой!..

А дочь слезинки не прольетъ...

Вотъ срамъ-то! инда зло беретъ!

Ахъ, я тебѣ и не сказала!

Она за сына моего

Хотѣла выйти... каково?

Да я-то шишъ ей показала!

И мать-то, помянуть не тѣмъ,

Глупа была, глупа совсѣмъ!"

Лукичъ идетъ къ зятю просить у него денегъ на похороны

XX. Румянъ, плечистъ, причесанъ гладко,

Тарасъ Петровичъ за тетрадкой

Въ рубашкѣ розовой сидѣлъ,

На цифры барышей глядѣлъ

И улыбался.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Лукичъ вошелъ -- и сердце сжалось

У Саши. Жалокъ былъ отецъ!

Оборванъ, блѣденъ... грусть, казалось,

Его убила наконецъ.

Зять изъявляетъ ему сожалѣніе; но когда рѣчь зашла о помощи, онъ жалуется, что у него мало денегъ въ сборѣ и упрекаетъ тестя.

"Оно конечно,

Родню позабывать грѣшно,

Да вѣдь грѣшно и жить безпечно,

Да-съ! поскользнетесь неравно!

На васъ вотъ тулупишко рваный,

Изъ сапоговъ носки глядятъ,

А вы намедни были пьяны...

Выходитъ, кто же виноватъ?"

Напрасно Лукичъ умоляетъ зятя, описываетъ свое жалкое положеніе и обѣщаетъ исправиться; Тарасъ остается холоденъ и наконецъ предлагаетъ ему рубль серебра.

Саша встала.

Негодованія полна,

Казалось, выросла она

И мужу съ твердостью сказала:

"Я свой салопъ отдамъ въ закладъ --

И мать похороню!"

Между мужемъ и женой начинается язвительный разговоръ, въ который вмѣшивается и Лукичъ; Саша отвѣчаетъ ему:

"Нѣтъ, воля ваша!

Ужъ у меня изныла грудь

Отъ этой жизни!... я молчала...

Онъ мягко стелетъ, жестко спать...

Пусть бьетъ! я не хочу скрывать!

Вольною мать моя лежала,

Я мать провѣдать не могла!

Боится -- столяра увижу..."

Саша улыбнулась,

Мужъ отъ улыбки поблѣднѣлъ,

Но вмигъ собою овладѣлъ.

-- Все вздоръ! изъ пустяковъ надулась!

Объ этомъ мы поговоримъ

На единѣ-съ... а вотъ роднымъ

Поможемъ. Нужно -- и дадимъ.

Держите, батенька, Богъ съ вами!

Лукичъ, получивъ вспоможеніе отъ зятя, сбирается хоронить Арину; сидя передъ гробомъ ея, онъ размышляетъ о своемъ прошломъ и сознаетъ всю свою низость:

"Все терпитъ Богъ!

Вотъ зять, какъ нищему, помогъ...

Въ глазахъ мутилось: сердце ныло, --

Я въ поясъ кланялся, просилъ!..

А вѣдь и я добро любилъ,

Оно вѣдь дорого мнѣ было!

И смѣлъ и молодъ, помню, разъ

Въ грозу и непогодь весною

Я утопающаго спасъ.

Когда онъ съ мокрой головою,

Нагой, на берегу лежалъ,

Открылъ глаза, пошевелился

И крѣпко руку мнѣ пожалъ...

Я, какъ ребенокъ, зарыдалъ

И радостно перекрестился!

И все пропало! все забылъ!.."

XXI. Прошло два года; зима; завтра Рождество; рынокъ кипитъ народомъ. Здѣсь между прочимъ мать столяра разсказываетъ кумѣ:

-- И говорю я это сыну:

"Оставь, молъ, ты свою кручину!"

Нѣтъ! Долго Сашу вспоминалъ!

И вотъ что было -- запивалъ!

Теперь ни-ни! взялся за дѣло...

Поди-ты, не женю никакъ:

Прошу, прошу, -- такой дуракъ!

Вишь рано... время не приспѣло...

Да вретъ онъ! это ничего!

Ужъ уломаю я его!"

Лукичъ также на рынкѣ; по старой привычкѣ онъ кого-то обвѣсилъ, но на этотъ разъ обманъ обошелся ему дорого: въ толпѣ народа

Мужикъ съ курчавой бородою,

Взбѣшенный, жилистой рукою

Его за шиворотъ держалъ,

И больно билъ, и повторялъ:

"Вотъ эдакъ съ вами! эдакъ съ вами!"

Вдругъ является столяръ; раздвинувъ толпу сильными руками, онъ выручаетъ стараго сосѣда изъ бѣды и уводитъ его съ собою:

"Сосѣдъ! Ну какъ тебѣ не стыдно?

Столяръ дорогой говорилъ:

Весь помертвѣлъ.... лица не видно...

Что завтра? вспомни! "

-- Согрѣшилъ.

Обвѣсилъ... не во что одѣться...

Озябъ... и нечѣмъ разговѣться.

"А зять?.."

-- Мошенникъ! охъ продрогъ!

"Ну Саша?"

Саша помогаетъ...

Въ постели... кровью все перхаетъ...

Охъ, больно!.. заложило бокъ...

"Эхъ, Карпъ Лукичъ!

-- Молчи, я знаю!..

Сгубилъ я дочь свою, сгубилъ!

"Нѣтъ, я не то... не попрекаю.

Мнѣ жаль тебя: сосѣдомъ былъ...

Бѣдняга! выгнали изъ дома...

Да ты идешь едва-едва,

Квартира гдѣ?"

-- У Покрова.

Не топлена. Постель -- солома.

Привыкъ, къ примѣру... охъ продрогъ!

"Слышь, Карпъ Лукичъ! ты не сердися...

Вотъ деньги есть. Не откажися,

Возьми на праздникъ. Видитъ Богъ,

Даю изъ дружества. Вѣдь хуже

Обманывать, дрожать на стужѣ...

Возьми пожалуста, сосѣдъ!

Ну хоть взаемъ... какъ знаешь!"

-- Нѣтъ!

Я виноватъ передъ тобою:

Ты съ Сашей росъ...

"Оставь! пустякъ!

Угодно было Богу такъ.

Возьми! Ты, слышь, не спорь со мною:

Въ карманъ насильно положу,

Вотъ на!.. и руки подержу."

-- Покинь! мнѣ стыдно!

"Знаю, знаю!

А ты не вынимай назадъ:

Я что родному помогаю,

Не то что, значитъ... чѣмъ богатъ!

Утри-ко лучше кровь полою,

Неловко... стой! Господь съ тобою!

Ты плачешь?"

-- Ничего, пройдетъ.

Я такъ. Озябъ... Вода течетъ...

Сегодня въ воровствѣ поймали,

Прибили... милостыню дали...

А дочь... проклятый зять! прощай!

"Да брось его! не поминай!

Вотъ завтра праздникъ, дѣлъ-το мало,

Ты завернешь въ мой уголокъ,

Мы потолкуемъ, какъ бывало,

Ну, да! Присядемъ за пирогъ...

Ты просто приходи къ обѣду:

Равно!" и старому сосѣду

Онъ руку дружески пожалъ

И на прощаньи шапку снялъ.

Лукичъ съ разорванной полою

Побрелъ одинъ. Взглянулъ кругомъ --

Знакомыхъ нѣтъ; махнулъ рукою

И завернулъ въ питейный домъ.

Этимъ оканчивается поэма. Предложенные отрывки, связанные между собой собственнымъ нашимъ разсказомъ, составляютъ такъ сказать только остовъ всего произведенія и не даютъ понятія о полномъ развитіи характеровъ и положеній. Я хотѣлъ только показать въ нѣкоторой подробности содержаніе: очевидно, что оно проникнуто глубокою и въ высшей степени нравственною мыслью. Низость грубой матеріальной жизни, грязь разврата и порока здѣсь всегда освящаются высокимъ пониманіемъ достоинства и значенія жизни въ самомъ поэтѣ. Рядомъ съ жалкими личностями кулака, зятя его, Скобѣева и Пучкова онъ создалъ отрадные характеры Арины, Саши и столяра. Да и въ самомъ Лукичѣ какъ много проблесковъ добра, примиряющихъ съ его испорченною натурою и заставляющихъ видѣть въ немъ только несчастную жертву обстоятельствъ, въ которыя онъ съ дѣтства поставленъ былъ судьбою. Самъ поэтъ говоритъ въ концѣ 3-й главы:

Быть-можетъ, съ дѣтства взятый въ руки

Разумной матерью, отцомъ,

Лукинъ избѣгъ бы жалкой муки --

Какъ нынѣ, не былъ кулакомъ.

Великъ, кто взросъ среди порока,

Невѣжества и нищеты,

И остается безъ упрека

Жрецомъ добра и правоты;

Кто видитъ горе, знаетъ голодъ,

Усталый, пахнетъ за трудомъ,

И, крѣпкой волей вѣчно-молодъ,

Всегда идетъ прямымъ путемъ!

Но пусть, какъ мученикъ, сквозь пламень

Прошелъ ты, полный чистоты,

Остановись, поднявши камень

На жертву зла и нищеты!

Корою грубою закрытый,

Быть-можетъ, въ грязной нищетѣ

Добра зародышъ неразвитый

Горитъ какъ свѣчка въ темнотѣ!

Быть-можетъ, жертвѣ заблужденья

Доступны рѣдкія мгновенья,

Когда казнитъ она свой вѣкъ

И плачетъ, сердце надрывая,

Какъ плакалъ передъ дверью рая

Впервые падшій человѣкъ!

Рядомъ съ этимъ можно поставить и заключеніе XX главы:

Бѣднякъ, бѣднякъ! печальной доли

Тебя урокъ не вразумилъ!

Своихъ цѣпей ты не разбилъ,

Послушный рабъ безсильной воли!

Ты понималъ, что честный трудъ

И путь иной тебѣ возможенъ,

Что ты, добра живой сосудъ,

Не совершенно уничтоженъ;

Ты плакалъ и на помощь звалъ...

Подхваченный нужды волнами,

Въ послѣдній разъ взмахнулъ руками --

И въ грязномъ омутѣ пропалъ.

Наконецъ къ такому взгляду на кулака относится и прекрасный эпилогъ поэта, который въ немъ обращается къ Лукичу и между прочимъ говоритъ:

И мнѣ по твоему пути

Пришлось бы, можетъ быть, итти,

Но я избралъ иную долю...

Какъ узникъ, я рвался на волю,

Упрямо цѣпи разбивалъ!

Я свѣта, воздуха желалъ!

Въ моей тюрьмѣ мнѣ было тѣсно!

Ни силъ, ни жизни молодой

Я не жалѣлъ въ борьбѣ съ судьбой!

и далѣе:

Моей душѣ была близка

Вся грязь и бѣдность кулака!

Мой братъ! никто не содрогнется,

Теперь взглянувши на тебя.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Придетъ ли наконецъ пора,

Когда блеснутъ лучи разсвѣта;

Когда зародыши добра

На почвѣ, солнцемъ разогрѣтой,

Взойдутъ, созрѣютъ въ свой чередъ

И принесутъ сторичный плодъ;

Когда минетъ проказа вѣка

И воцарится честный трудъ,

Когда увидимъ человѣка --

Добра божественный сосудъ?

Счастливъ поэтъ, который вышелъ съ побѣдою изъ такой борьбы и такъ понимаетъ задачу жизни: онъ призванъ дѣйствовать не для одного наслажденія, но для блага своихъ согражданъ.

Много глубокаго чувства обнаружилъ г. Никитинъ въ изображеніи Арины и дочери ея, съ ихъ преданностью безчувственному старику, который располагаетъ ихъ судьбою; описаніе болѣзни и смерти Арины трогательно. Вообще всѣ характеры у г. Никитина выдержаны хорошо и обрисованы вѣрно, съ рѣдкимъ знаніемъ всѣхъ подробностей быта, въ которомъ они обращаются.

Сообщая содержаніе поэмы, я съ намѣреніемъ останавливался только на самыхъ главныхъ чертахъ и потому въ приведенные отрывки не вошли лучшія мѣста "Кулака", въ которыхъ собственно развертывается жизнь изображаемыхъ лицъ и событій. Мы здѣсь находимъ множество яркихъ и разнообразныхъ картинъ русскаго быта, столь удачныхъ, что это произведеніе въ полномъ смыслѣ заслуживаетъ названіе народнаго; прекраснѣйшія въ ней мѣста, наиболѣе исполненныя жизни, по моему мнѣнію, слѣдующія:

Изображеніе Арины и ея дочери во ІІ-й главѣ: сколько тутъ граціи и какъ все сердечно!

Ужинъ Лукича въ ІІІ-й главѣ.

Ярмарка и рыночныя плутни кулака въ У-й главѣ.

Покупка лошади у Скобѣева (VI).

Возвращеніе домой пьянаго отца и сцена его съ женой и дочерью (VII).

Сваха въ домѣ Лукича (VIII).

Домъ столяра (X).

Разговоръ подруги Сашиной съ женихомъ на помолвкѣ (XIII).

Сцена въ кабакѣ (XIII).

Лукичъ въ домѣ Пучкова (XV).

Болѣзнь и смерть Арины (XIX).

Лукичъ проситъ помощи у зятя, и весь разговоръ ихъ при этомъ случаѣ (XX).

Здѣсь пришлось указать болѣе половины всего числа главъ; но въ сущности каждая глава представляетъ свои красоты, и при означеніи лучшихъ частей поэмы нельзя не затрудняться. Талантъ г. Никитина глубокъ и разнообразенъ; особенное мастерство обнаруживаетъ онъ въ изображеніи народныхъ и домашнихъ сценъ. Другая блестящая сторона дарованія его -- картины природы, которыхъ въ поэмѣ разсѣяно много; всѣ онѣ дышатъ какою-то особенною свѣжестью и такъ непринужденны, что какъ-будто сами собою льются съ кисти поэта. Вотъ для примѣра хоть одна изъ нихъ:

Полдневный воздухъ жаромъ пышитъ.

Съ открытой грудью спитъ, не дышитъ

Въ постели свѣтлая рѣка.

На желтой полосѣ песка

Бѣлѣетъ камень. Одиноко

За бѣлымъ камнемъ грачъ сидитъ.

Крыло повисло, клювъ раскрытъ.

Покрытый влажною осокой,

Къ крутому берегу приросъ

Недвижной лодки черный носъ.

Вдали барахтаются смѣло

Мальчишки. Весело волнѣ

Ласкать ихъ молодое тѣло...

И видны головы однѣ

Да руки крикуновъ. Толпою

Идутъ коровы къ водопою;

Усталый, щелкая кнутомъ,

Пастухъ тащится босикомъ,

Въ рубашкѣ.

Характеристика изображаемыхъ лицъ иногда дополняется также чертами неожиданными и поразительно-вѣрными. Такъ въ ХІІ-й главѣ передъ описаніемъ смотрушекъ находимъ слѣдующее замѣчательное мѣсто о Лукичѣ:

Лукичъ былъ тоже озабоченъ:

Всталъ рано, чуть не на зарѣ,

Замѣтилъ, что заборъ не проченъ,

Двѣ щепки поднялъ на дворѣ

И отдалъ въ кухню на топливо.

Хозяйствомъ грѣхъ пренебрегать.

Онъ зналъ, что надо терпѣливо

И неусыпно собирать

Добро домашнее. Бывало,

Когда домой идетъ не пьянъ,

Что подъ ноги ему попало --

Подкова, гвоздикъ -- все въ карманъ.

Прошелся по саду отъ скуки,

Червей на яблони сыскалъ

И, снявъ ихъ, про себя сказалъ:

"Ахъ вы, анаѳемскія штуки!

Не давитесь чужимъ добромъ!"

И наконецъ покинулъ домъ.

На перекресткѣ помолился

На церковь; нищей поклонился,

Откуда, чья она -- спросилъ,

И грошъ ей въ чашку положилъ,

Не по любви и состраданью

Къ подобному себѣ созданью,

Онъ просто вѣрилъ, что Господь

За подаяніе святое

Ему сторицею пошлетъ...

Желанье, кажется, благое

И основательный разсчетъ.

Купилъ на площади торговой

Осенней шерсти два мѣшка

У горемыки мужика,

О всходахъ проса, гречи новой

Потолковалъ съ нимъ напередъ

И крѣпко побранилъ господъ:

"Народъ, молъ, да! работай втрое,

Изъ жилъ тянись, -- имъ все не въ честь!"

Мужикъ былъ тронутъ за живое,

Заговорилъ, забылъ про шерсть:

-- Вотъ то, дескать!.. и то, и въ праздникъ.

"Такъ! трудъ чужой кладутъ въ бумажникъ!"

Лукичъ, нахмурясь отвѣчалъ,

И вѣся шерсть, на рубль укралъ.

Иногда самое обыкновенное явленіе даетъ г. Никитину поводъ къ важнымъ, прекрасно выраженнымъ мыслямъ, напр. въ началѣ ХХІ-й главы:

Бѣгутъ часы, идутъ недѣли,

Чредѣ обычной нѣтъ конца,

Кричитъ младенецъ въ колыбели,

Несутъ въ могилу мертвеца.

Живи, трудись людское племя,

Вопросы мудрые рѣшай,

Сырую землю удобряй

Своею плотью!.. время, время!

Когда твоя устанетъ мочь?

Какъ страшный жерновъ день и ночь,

Вращаясь силою незримой,

Работаешь неудержимо

Ты въ Божьемъ мірѣ. Дѣла нѣтъ

Тебѣ до нашихъ слезъ и бѣдъ!

Ихъ доля -- вѣчное забвенье!

Ты дашь широкій оборотъ

И ляжетъ прахомъ поколѣнье,

Другое очереди ждетъ!

При первомъ знакомствѣ съ новымъ произведеніемъ г. Никитина читатель въ концѣ его можетъ почувствовать нѣкоторое разочарованіе, не находя такъ называемой развязки, которой онъ ожидалъ. Но перечитывая поэму, онъ болѣе и болѣе примиряется съ такимъ окончаніемъ ея: такъ было по крайней мѣрѣ со мною. Вникая въ простоту всего содержанія поэмы, нельзя не согласиться, что и заключеніе ея совершенно естественно, хотя здѣсь, можетъ быть, добродушіе столяра немножко переслащено. Жадный отецъ принудилъ дочь выйти за человѣка, отъ котораго онъ ждетъ себѣ помощи. Бракъ несчастенъ, кулакъ обманутъ въ своихъ разсчетахъ. Но тотъ, котораго Саша прежде любила, постепенно успокоивается и чрезъ два года послѣ ея женитьбы предлагаетъ свою помощь отцу; однакожъ несчастный неисправимъ и, простившись съ добрымъ сосѣдомъ, идетъ по старой привычкѣ въ кабакъ... Что можетъ быть согласнѣе съ обычнымъ ходомъ житейскихъ дѣлъ? А между тѣмъ благородство столяра и чувства, которыя онъ пробуждаетъ въ загрубѣломъ сердцѣ кулака, примиряетъ насъ съ грустными сценами, происходившими передъ нами.

Мнѣ остается поговорить о внѣшней формѣ поэмы г. Никитина. Живость разсказа и діалога его прекрасно поддерживается правильностью, звучностью и легкостью стиха, который удивительно ловко воспроизводитъ иногда Пушкинскіе пріемы. Изрѣдка только замѣчаются невполнѣ побѣжденныя трудности и хотѣлось бы видѣть еще болѣе естественный стихъ; спѣшу однакожъ прибавить, что такихъ случаевъ очень мало. Мѣстами, но также весьма рѣдко, встрѣчаются отдѣльныя выраженія не совсѣмъ удачныя, напримѣръ:

За лѣсъ свалились облака;

Когда казнитъ она (жертва) свой вѣкъ.

Есть двѣ-три неправильности въ словахъ; такъ въ стихѣ:

Про сынинъ бракъ она гадаетъ,

прилагательное сынинъ составлено произвольно.

Въ числѣ риѳмъ у г. Никитина попадаются довольно часто такъ называемые ассонансы или полуриѳмы, въ которыхъ не обращается вниманіе на согласныя буквы, наприм. горько, только, легонько; цѣпкій и вѣтки, или Господь и пошлетъ. Замѣтимъ, что у тѣхъ изъ нашихъ поэтовъ, которые достигли полнаго господства надъ формой, такія риѳмы встрѣчаются развѣ только въ видѣ самаго рѣдкаго исключенія.

Между употребляемыми г. Никитинымъ народными словами я нашелъ два-три такихъ, которыхъ нѣтъ ни въ общемъ, ни въ областномъ словарѣ Академіи, именно: мазницы (стр. 28), сокруха (стр. 52), смотрушки (стр. 59), краснорядцы (127).

Благодареніе г. Никитину за прекрасное произведеніе, которымъ онъ обогатилъ нашу литературу. Всѣ истинные любители поэзіи должны радоваться такому явленію и, привѣтствуя поэта съ несомнѣннымъ талантомъ, пожелать, чтобъ онъ шелъ впередъ твердо и безостановочно, не довольствуясь первымъ успѣхомъ, не увлекаясь похвалами, "усовершенствуя плоды любимыхъ думъ".