Гогоцкий Сильвестр Сильвестрович - Украйнофильство с его затеями о двутекстных учебниках

Украйнофильство с его затеями о двутекстных учебниках

Известно, что в пределах нашего юга и юго-запада, как и в других русских областях, обучение на всех его инстанциях идет, как и всегда шло, с первого основания учебных заведений, не иначе, как на нашем общем, образованном русском языке. Между тем, с некоторого времени, и особенно в недавние месяцы, так называемые украйнофилы стали заявлять довольно странные желания об устранении нашего русского языка из пределов обучения по крайней мере в первые его годы (не устанавливая с точностью количества лет) и о замене его каким-то южно- или малорусским языком, который они надеются не только сочинить, но и возвести на степень общего и обязательного в деле обучения, в широких пределах нашего юга и юго-запада. Естественно, что в такой странной выходке, направленной к тому, чтобы всех нас заставить отказаться от исторически выраставшей и самой существенной принадлежности нашей жизни, от нашего собственного исторического, если можно так сказать, самосознания, высказывается уже какая-то притязательность, которой нельзя оставить без рассмотрения и отпора. И прежде уже неоднократно были печатаемы возражения против подобных заявлений, в сущности совершенно диких и только манящих многими фальшивостями людей, далеко живущих, или не изучавших этого вопроса. Но возражения эти отличались, по большей части, общим характером. В настоящее время, при большей ясности заявлений, представляется возможность войти в объяснения более подробные, насколько они возможны в краткой записке. Если бы по краткости этой записки, пришлось что-нибудь предоставить соображениям и выводам самого читателя, то мы желали бы, по крайней мере, так выяснить главные стороны вопроса, чтобы по ним, как по основаниям, можно было судить и о необходимых следствиях. Прибавим только, что в нашей статье мы будем иметь в виду преимущественно наш юго-запад; того требует, как увидим ниже, вся его история, территориальное положение и некоторые особенности самого народонаселения.

В чем же состоят заявления и проекты наших благожелателей? По смыслу их заявлений обучение в первые годы (сколько лет ясно не говорится) должно идти по двутекстным учебникам, в которых один текст, как первый, главный и составляющий как бы точку отправления, должен быть на предполагаемом кем-то к сочинению южно- или малорусском языке, а другой -- русский, на нашем живом и действительном, книжном и литературном, общем русском языке. Обучение должно идти на этом предполагаемом южно-русском языке; что же касается русского текста, то он прилагается только как бы к сведению. Но чтобы яснее была мысль наших благожелателей, приведем подлинные слова автора статьи об этом двутекстном обучении. Сначала автор делает вид, будто он восстает против устранения русского языка из пределов обучения и говорит: "Если бы заявлялось намерение отлучать малорусских детей от русской образованной речи, то мы не менее автора "записки" {По поводу которой автор и пишет свою статью.}, вооружились бы против такого намерения". Но вслед за тем, оказывается, что это изучение нашего же русского языка должно быть вроде изучения какого-нибудь иностранного языка; потому что преподавание предметов должно идти на этом предполагаемом к сочинению южно- или малорусском языке. "Мы напротив, желали бы, продолжает автор, чтобы изучение книжного образованного русского языка в малорусских школах обязательно шло рядом с изучением научных предметов (т.е., с изучением их на этом предполагаемом к сочинению языке), и даже, если возможно, в самых учебных руководствах, vis-a-vis с изложением малорусским напечатано было тоже по-русски; такой способ не только не отлучал бы малорусских детей от образованного русского языка, но и содействовал бы легчайшему его усвоению {Странное умозаключение. Как будто, сами наши дети учатся прямо и постоянно на своем русском языке, то это отлучает их от своего русского языка, а обучение, рекомендуемое благожелателем не отлучит от него.}. Такому направлению в южнорусских школах (т.е., обучению по двутекстным учебникам) не могут быть препятствием несходства в наречиях (украинском, полесском, и карпаторусском) и поднаречиях южнорусских"{Вестник Европы, No 1, 1881 года. Русская Старина, 1881 г., Февраль; см. еще Львовское Слово, 1881 г., No 22, стран. 2, столб. 2.}, т. е. что несмотря на эти несходства, наши печальники постараются составить для наших детей общий южнорусский язык.

Вот в немногих словах самая сердцевина скромных и непрошенных педагогических благожеланий и украинцев всем нам, сынам нашего юга и юго-запада, и нашим детям.

В них так много неудачно прикрытой фальши и, скажем просто, юродства, что читатель-иностранец, или и русский, незнающий достаточно нашего юга и юго-запада, или и знающий, но забывающий многие их особенности, различные в различных полосах, наконец, не вдумывающийся внимательно в смысл педагогического плана ненужных нам благожелателей, легко может впасть в огромные ошибки, хотя на первых порах они будут для него вовсе незаметны и непонятны. Мало того; неопытный читатель, живущий на других концах нашей широкой русской земли, не говорим уже о каких-нибудь иностранцах, прочитывая эти заявления благожелателей, может даже подумать, что в них все так хорошо обстоит, что ему -- читателю остается только согласиться с ними. А между тем, действительное положение дела в этих заявлениях, до такой степени или закрыто и замаскировано или даже умышленно искажено, что непременно требует строгого и добросовестного разоблачения. В особенности нашему русскому юго-западу, по нашему постоянному и глубокому убеждению, нужно смотреть на подобные вопросы собственными очами и собственным разумом, не смешивая своих очень серьезных судеб с выходками украинцев и не позволяя увлекать себя яркими мыльными пузырями. В этом, именно в этом уменьи понимать свою задачу в тысячелетнем ходе русской истории, не смешивая ее с хаотическими проектами так называемых украинофилов, и заключается прочный залог его благосостояния в будущем.

С этою-то целью постараемся, как можно короче, выяснить мысль изобретателей двутекстных учебников. Точное разъяснение нашего вопроса тем необходимее, что и лехиты, как достоверно известно, все усилия направляют к тому, чтобы парализовать как общее, так и в частности педагогическое, полное и безраздельное значение нашего русского языка в пределах нашего юга и особенно юго-запада, ради нужного им среди нас хаоса, и всеми мерами поддерживают выходки известных украинофилов.

А.

Итак, прежде всего спрашивается, кого благожелатели разумеют под именем малорусских детей, заявляя, что с этого времени, они, по манию их -- благожелателей, должны отказаться от своего русского языка и что знакомиться с ним могут не иначе, как если предварительно, в течение нескольких лет, изучать приготовляемый кем-то другой язык и пройдут определенный курс учения на этом предполагаемом к сочинению другом языке. А с этим вопросом неразрывно связан и другой вопрос: каково отношение этих детей, упоминаемых благожелателями, к русскому языку? -- Иностранец, читая, или слыша подобные заявления, да еще где? -- в престольном граде, может легко подумать, что наш русский, образованный язык, для каких-нибудь осьми губерний нашего юга и юго-запада, -- словно иностранный; иначе трудно ему и представить, чтобы с вышеупомянутым двутекстным обучением могли благожелатели обращаться к среде людей, которая не только прямо и непосредственно вполне понимает русский язык как свой, но и говорит на нем, как на своем же собственном языке. Трудно и даже смешно было бы для него допустить, чтобы тут могла быть речь о детях, для которых русский язык -- свой, на котором они говорят с колыбели, а просторечие часто -- и неизвестно, новосочиняемый же другой язык не только им, но и никому неизвестен. И однако же на деле -- так. Новый язык кто-то хочет сочинить для такой страны, которая от крайних пределов западных до крайних восточных, никакого понятия не имеет об общем южнорусском языке, для страны -- и которую можно пройти от одного конца до другого с одним только своим русским языком без всяких переводчиков. Очевидно для каждого, сколько-нибудь понимающего и не утратившего способности здраво относиться к делу, что в этих заявлениях благожелателей непременно должна быть не то какая-нибудь нелепость, не то фальш; это -- ясно как день Божий. Откуда бы подобная фальш, или нелепость ни происходила, от собственной ли бездарности, особенно падкой в наше время на эффекты, или от страсти к фальсификациям, под влиянием вражьих наущений -- все равно; она должна быть разоблачена и безусловно отвергнута. Потому что, повторяем, говоря пока вообще, вещь -- абсолютно немыслимая -- настаивать, чтобы от берегов Дона, или и от пределов более близких -- до крайних пределов русского юго-запада, можно было начинать и продолжать учение не на нашем же русском языке, а на предполагаемом кем-то к сочинению общем южнорусском языке; изучение же своего русского языка, как иностранного, только присоединять как один из предметов преподавания, как бы наравне с иностранным языками. Тут -- нелепость, близкая sit venia verbo, -- к умопомешательству. Тем не менее, наши благожелатели с ревностью, которой мы душевно желали бы лучшего дела, рисуются с подобной нелепостью. -- Ревность в таком роде нельзя объяснять одним педагогическим увлечением, как бы благожелатели ни старались прикрывать образовательными интересами настоящие свои поползновения, не имеющие ничего общего ни с образованием, ни даже с здравым смыслом. -- Итак, кого же благожелатели разумеют под именем малорусских детей? Таков наш первый вопрос.

Конечно под их именем благожелатели разумеют детей, рождающихся в пределах нашего русского юга и юго-запада; ибо как же мы отличим малорусских детей от немалорусских? Нужна разве каждый раз бесконечная генеалогия. Но при этом вопросе тотчас возникает другой вопрос: на каком же основании, дети, рождающиеся на нашем русском юге и юго-западе, обязаны, в силу благожелательных заявлений о двутекстных учебниках, учиться не на своем русском языке, а на каком-то другом, предполагаемом общем, южно- или малорусском языке, и от него только, потом, переходить к своему русскому языку?

Мы знаем, что если кто-нибудь желает быть гражданином какого-нибудь культурного, политически самостоятельного гражданского общества или государства, то, конечно, ему нужно знание его общего языка. Тут подобное требование имеет свое логическое, самое естественное основание, будет ли это изучение сопряжено с трудностями или нет, будет ли оно в какой-нибудь связи с языком его собственным или нет -- это все равно. Как члену, или как желающему быть членом этого самостоятельного политического общества, ему необходимо знать его язык. Но наши благожелатели и композиторы двутекстных учебников должны же знать, что они не обладатели нашего русского юга и юго-запада, чтобы предъявлять нам и нашим детям такие нелепые требования, -- чтобы учение у нас происходило на первых порах, сколько бы то ни было лет, на каком-то сочиняемом ими другом языке, а не на русском, на котором, как на нашем, учение всегда существовало и теперь существует. Никакого их потентата мы не знаем, ничего об их завоеваниях не слышали, а потому и на поползновения их в подобном роде всегда смотрели бы просто, как на посмешище. Это нужно бы им помнить раз навсегда, чтобы не отвлекать наших сил, труда и времени пустыми словопрениями. Пусть предъявители двутекстных учебников и выдумываемого ими языка делают над своими детьми какие угодно им эксперименты обучения; а нас и детей наших мы просим оставить в покое, с нашим культурным русским языком, единственным образовательным орудием русских детей в земле русской.

Итак, где же еще придется нашим благожелателям искать оснований своим притязаниям? Разве в том, что мы живем под такими-то градусами географической широты и долготы? Но и тут неминуемо могут выйти пренеприятные затруднения, как только раскусят самое суть украинофильских благожеланий: как же это так, скажут, все мы русские, говорим постоянно по-русски, всегда учились и учимся по-русски, и вдруг по чьему-то желанию ("мы бы желали", вещает г. благожелатель), за то, что мы живем под лучами южного солнца, нам благожелают начинать и долго продолжать учение не на нашем русском языке, а на каком-то другом, кем-то сочиняемом языке? К чему же нас мучить заучиванием какого-то другого, несуществующего языка? Положим, что ананасы, так сказать, зависят в некотором отношении от лучей солнечных, но наш русский язык... почему же он перестает быть нашим, от начала до конца учения, как только мы живем не на севере, а на русском юге и юго-западе? Поднимется противоположный лагерь и начнут отбиваться и руками, и ногами от различных кебетій и мрій... Словом, с обеих сторон, от нападающих и защищающихся, поднимется такой хаос, что и самим благожелателям, неминуемо, несмотря на все их любвеобилие к нам, придется, подобру-поздорову, убираться от нас подальше, и искать себе других более прохладных или более жарких градусов широты и долготы.

Оставим же наших печальников заниматься придумыванием всевозможных убеждений для сообщения своим заявлениям общей обязательной силы на нашем юге и юго-западе, не забывая, конечно, прибегнуть к подкреплению и со стороны двух союзных лагерей -- одного, заявляющего, что они не русские, а украинцы, и другого, жаждущего выбить даже имя всего русского из пределов по крайней мере всего нашего юго-запада, до самого подножия Карпат. Что касается нас, то мы не чувствуем охоты к великим планам наших хлопотливых благожелателей и для выяснения нашего вопроса предпочитаем обратиться к способу самому простому, требуемому здравым смыслом. Нам нужно просто выяснить отношение наше и наших детей, в пределах нашего юга и юго-запада, называемых иногда малорусскими, к русскому языку. Потому это одно название "малорусский", само по себе, в этом вопросе, равняется нулю, и ровно ничего не объясняет, а скорее, все затемняет.

Итак, каково же отношение наше в пределах русского юга и юго-запада, к нашему русскому языку?

Б.

Во-первых, каждый из нас очень хорошо знает, что на пространстве нашего широкого юга и юго-запада есть такие огромные полосы территории, особенно к востоку, где хотя и есть небольшое количество малорусского племени (например, в Курской или в Воронежской губерниях), но решительно можно сказать, что там в общем употреблении -- только общий русский язык. Далее, что и в остальных областях, подвигаясь к югу и к западу, также во-первых, не только все без исключения мало-мальски образованные, но даже очень многие из неграмотных говорят по-русски, и при том так, что многие из тех и других даже вовсе и не употребляют местного южнорусского просторечия. Мало того; есть такие, то более, то менее широкие пространства (например, Херсонская губерния, или северная часть Черниговской), где решительно господствует между деревенским простонародьем говор или русский или средний между русским и белорусским. Наконец, есть множество спорадических поселений, также употребляющих не южнорусское просторечие, а язык русский. Что действительно и у нас, на киевской территории, даже очень многие неграмотные не только совершенно понимают говорящих, или говорят на общем русском языке, считая его просто своим, то в этом непредубежденные люди легко могут убедиться. Войдите в любое местное семейство, и вы легко убедитесь, что все говорят по-русски; даже прислуга, без всякого предварительного обучения, будет ли она с севера или юга, непосредственно не только все понимает, но и говорит по-русски. Войдите в любой магазин, или в лавку, пройдитесь по улицам, везде вы можете слышать русский говор. Разумеется, что изредка вы будете встречать при этом разные оттенки местной фонетики или местного произношения; но это различие, в своем роде, встречается и в других более северных губерниях, и нисколько не служит помехой для свободной и живой русской речи.

Таков факт, высказанный нами, как он есть, против которого могут спорить только потерявшие, на радость благожелателям, способность относиться к делу объективно.

Имея в виду вышеупомянутый факт и вышеупомянутую сферу обучения, можно теперь спросить: есть ли какой-нибудь здравый смысл заявлять желание, да еще с каким апломбом, чтобы наши дети, постоянно говорящие на своем русском языке и очень часто вовсе и не знающие южнорусского просторечья, начинали и продолжали свое учение не на русском же языке, а на каком-то кем-то сочиняемом южно- или малорусском жаргоне, возводимом кем-то даже на степень общего и как бы обязательного, хотя мы его вовсе и не знаем? Тут даже никакое обсуждение возбуждаемого фантазерами вопроса неуместно; потому что дело совершенно ясно: как всегда было наше и детей наших образование на нашем русском языке, так и должно оно быть таким же и на том же нашем языке, как и в любой местности русского севера. Толковать тут даже о каких бы то ни было предварительных объяснениях на каком бы то ни было провинциальном просторечии было бы смешно, нелепо и дико. Спросите у любого толкового ученика, и он вам скажет то же самое, да быть может, еще и посмеется над таким вопросом. Что же касается двутекстных учебников, измышляемых благожелателями, то в этом измышлении, если бы оно было искреннее, пришлось бы видеть только какую-то смешную и вместе грустную аномалию. В нем ясно выразился бы для нас печальный пример утраты нормального внутреннего состояния, когда под влиянием галлюцинации воображения, нам кажется, что мы видим самую действительность, а между тем, мы постоянно видим только мираж, до тех пор, пока наконец не натолкнемся на твердую среду, окружающую нас и пробуждающую из забытья. Иначе мы и не можем, да и никто здравомыслящий не может смотреть на это комическое уверение, что даже в педагогическом отношении было бы нелепо нашим детям начинать и продолжать свое учение не на своем же русском языке, а на каком-то неизвестном ни им, ни нам новосочиняемом другом языке. Тут такого рода болезненный сумбур, который заслуживает не опровержения, а скорее сожаления, а потому считаем странным даже распространяться о нем.

Но точно ли в этом измышлении двутекстных учебников выразилось искреннее желание доставить нашим детям лучшее средство к легчайшему усвоению русского языка? Ясно, как день Божий, без всяких доказательств, что -- нет; и нам опять остается только пожалеть о том, что наши благожелатели теряют силы и время на такие, говоря как можно умереннее, неблаговидные измышления, направленные будто-бы к лучшему усвоению русского языка, когда они очевидно у одних парализовали бы это усвоение, а других, ограничивающихся только первыми классами учения, навсегда оставили бы буквально без всякого знания нашего же общего русского языка! И после таких жалких подвигов нам еще говорят о морали и деморализации!

Но благожелатели, как гешефтмахеры, неистощимы в своих изобретениях. Собственное чувство, вероятно, говорит им, что в этом измышлении двутекстных учебников просвечивает что-то неладное и лживое. И вот, чтобы придать сколько-нибудь благовидного характера своему ничтожному измышлению, они нисколько не краснея силятся уверить, что наш русский язык -- у нас, русских южан "изученный", а не живой, и что, конечно, поэтому наши дети должны волей-неволей подчиниться их требованиям. Что отвечать на такое заявление? Увы! к великому прискорбию благожелателей, русский язык -- наш живой, неразрывный с нами язык, как неразрывны с нами наши плоть и кости, что на этот язык, как увидим ниже, мы смотрим, как на достояние нашей многострадальной истории, тогда как мы не знаем и знать не хотим какого-то другого новосочиняемого компанией языка. К чему же нам такое юродство -- менять живое на выдумываемое чьей-то досужей фантазией? Но таков уже, видно, естественный ход дела, что кто начал с грубой фальши и лжи, тот не иначе может подвигаться и дальше, как вереницей таких же лжей. Доказательство этой лжи налицо: все дети русских южан, обучающиеся в разного рода учебных заведениях -- гимназиях, прогимназиях, реальных училищах, с первого же класса знают по-русски точно также, как и дети, пьющие воду Невы и Москвы. Да и потом, по окончании процесса обучения, разве не доказывается то же самое воочию постоянными фактами, что русские южане, не хуже северян, пишут по-русски? Да разве Гоголь и многие другие наши земляки не служат тому блестящим подтверждением? Мы уже не говорим о другой лжи, спрятавшейся в этом гнезде лжей, потому что невольно рождается вопрос: если язык, на котором дети постоянно, от колыбели, говорят, для них "изученный", то каким же будет язык никому неизвестный и кем-то предполагаемый к изобретению? Это во-первых. Если же кому-нибудь у нас русский язык и приходится только как изученный, например, детям евреев и других инородцев, то все же во-сто крат лучше им знать наш общий русский яхык, чем вовсе ненужный ни им, ни нам какой-то, кем-то новосочиняемый, южнорусский жаргон, с его безобразной орфографией.

Но и на этом наши благожелатели не останавливаются и придумывают все, что только можно придумать, лишь бы как-нибудь заставить нас и детей наших свернуть с нашей прямой исторической дороги и вытеснить наш русский язык -- язык нашего образования и жизни. Чтобы придать своей аргументации побольше форсу и запугивающего тона, они даже употребляют какой-то, в китайском роде, страшилищный прием, и как-бы ставят уже последнюю карту, решаясь уверять, что нынешнее обучение на русском языке в каких-то малорусских школах, т. е., в наших русских школах на юге и юго-западе (малорусских школ мы решительно не знаем), вызовет только ненависть {См. "Порядок", 1881 г.}, разумеется, со стороны благожелателей. Сколько тут немногими словами выразилось болезненного трагикомизма в душевном состоянии благожелателей?... Дойти до такого умопомешательства, чтобы угрожать другим своей смехотворной ненавистью, если они не исполнят требований благожелателей, т.е., не откажутся от своего русского языка и не примут какого-то сочиняемого ими языка! Ведь это тоже самое, что угрожать волнам Невы своей яростью и кулаками, если они и впредь осмелятся течь в Балтийское море, и не поворотят назад в Ладожское озеро. Но эта комическая угроза вдвойне ничтожна, если она к одной галлюцинации присоединяет другую, думая найти себе опору и в целой сфере нас окружающей; потому что в ее самоуверенности -- ни больше ни меньше, как ложь. Наоборот, все эти бегания и запугивания, направленные к тому, чтобы как-нибудь помешать у нас основательному и беспримесному изучению нашего русского языка, чтобы перепутать это изучение вверху и подавить внизу, действительно могут, наконец, вызвать не только ненависть, но и полнейшее презрение к компании благожелателей и их вовсе ненужным благожеланиям, идущим под камертон польской справы. Думая иначе, мы глубоко оскорбили бы здравый смысл общества, уважающего свой русский язык.

После сказанного нами, беспристрастный читатель может уже судить, есть ли, опять повторяем, хотя капля здравого смысла в сетованиях благожелателей об угнетении какого-то предполагаемого к сочинению другого языка, на том основании, что мы учились, учимся и учим не на этом новосочиняемом, а на своем русском языке? После того, пожалуй, и лисицы будут жаловаться на угнетение, потому что их не пускают в курятник, а волки подадут жалобу, что их не пускают в овчарню. Русский язык -- наш язык, а потому мы учимся на нем, как на своем языке. Южнорусские местные просторечия мы понимаем, иногда знаем и слышим; но никакого другого, общего нашего языка, кроме русского, мы не знаем, и напрасны все эти заискивания у столичных газет и печатание в них своих заявлений для сообщения им какого-нибудь эффекта; потому что они ровно ничего не достигнут. Русский язык, -- повторяем, наш язык, язык нашей жизни и образования и абсолютно никакой другой язык не имеет права вторгаться в наше образование. Что касается этих газетных заявлений, то мы только сожалеем, что печатая подобные очень странные вещи, никто даже не потрудился спросить, -- так ли и не выразил желания разъяснений от людей, стоящих близко к предмету вопроса. Вот и все. Большего чего-либо все эти и подобные им заявления, где бы они ни были, никогда не достигнут.

В.

Но нам скажут, что на нашем широком юге и юго-западе есть же и такие неграмотные люди, которые говорят только на местном просторечии. Да, но мы не входили в объяснения об этой сфере обучения, потому что наши благожелатели вообще говорят, или таков смысл их заявлений, что в пределах нашего юга и юго-запада, все мы (все малорусские дети) должны подчиниться их требованиям и обучать наших детей не на нашем общем русском языке, а на каком-то проектируемом ими другом языке, с приложением и русского текста, если это возможно!!! Мы и отвечали, поэтому, только то, что на пространстве нашего русского юга и юго-запада есть такое огромное количество не только вполне понимающих, но и говорящих по-русски, и часто только по-русски, что было бы полнейшей бессмыслицей, не только обучение их детей по каким-то никому ненужным двутекстным учебникам, начиная с какого-то, кем-то предполагаемого общего южнорусского языка, но даже и выслушивание, при обучении на нашем русском языке, еще каких-нибудь вовсе не идущих к делу пояснений на местном просторечии. Мы отвечали, что ставить такое общее положение, будто все живущие на русском юге и юго-западе и их дети должны учиться на каком-то проектируемом общем южнорусском языке было бы нелепо, и еще нелепее было бы запугивать нас ненавистью за неисполнение требований какой-то украинофильской компании, и что ответом на такие запугивания будет одно презрение. Самая ничтожная замашка ее тут до такой степени очевидна, что мы считали совершенно излишним и распространяться о ней.

Но если мы проследим теперь наш вопрос и далее, то легко увидим, что и в этой дальнейшей сфере обучения благожелания украинофильской компании окажутся с такими крайностями, которые также ни в каком случае не могут и не должны быть приняты. Стоит только принимать во внимание и взвешивать все обстоятельства, имеющие самое тесное отношение к нашему обучению и неразрывную, самую существенную связь их с нашим образованием; а при обсуждении даже какого бы то ни было вопроса, всегда очень важно обсуждать его как можно полнее и всестороннее.

Рассмотрим же наш вопрос, как можно короче, и в другой сфере обучения, не забывая, как мы сказали, и многоразличных обстоятельств, которых никак нельзя выпускать из виду: лучше же идти в темноте с фонарем, чем без фонаря, и потом стукнуться лбом о стену.

Первый вопрос наш и в этой сфере опять касается отношения нашего общего, образованного русского языка к местному просторечию, которое, как мы знаем, большей частью южнорусское, а не какое-нибудь латышское или грузинское. Говорим, большей частью, потому что было бы большой ошибкой думать, что во всех деревенских местностях существует только южнорусское просторечие, и что будто бы в деревнях все знают только местное просторечие и не говорят на нашем общем русском языке. Во многих местах и даже в целых огромных полосах русского юга существует просто русский язык с местными его провинциализмами. Не говорим уже о том, что есть говор южнорусский-смешанный, представляющий нечто среднее между чистым русским языком и южнорусским просторечием и что почти в каждой деревне есть люди, знающие или не знающие местное просторечие, однако же говорящие просто по-русски. Очевидно, что даже тут, в деревенской сфере обучения, нельзя без оглядки распространяться даже с объяснениями на местном просторечии, в предположении, будто все деревенские ученики знают и употребляют только местное просторечие. Положим же, что мы не выпустили из виду, как и должно, этого различия между учениками в деревенской школе, и будем иметь дело с деревенским людом, говорящим только на местном просторечии. Спрашивается, как же понимать это отношение общего нашего русского языка к местному южнорусскому просторечию на нашем юге и юго-западе?

Если бы отношение нашего русского языка к просторечию было, опять повторяем, таково же, как к какому-нибудь языку иностранному, например, грузинскому (на грузинский язык и на обучение грузин ссылаются наши благожелатели), то очевидно, никто бы и не оспаривал, что это пример обучения грузин и для нас имеет смысл; потому что для грузина лучше же начинать обучение на его грузинском языке, так как грузин буквально ни одного слова не поймет по-русски. Но когда дело касается обучения людей, говорящих на местном южнорусском просторечии, то тут каждый здравомыслящий не может не видеть огромной разницы. Чтобы в том убедиться, стоит взять наскоро несколько русских фраз, например: "Бог сотворил небо и землю в шесть дней единым словом своим; первый человек Адам и жена его Евва жили в раю; грамматика учит правильно писать и читать; мы молимся в церкви; мы сидим в саду; скоро читаем там книжку, а потом поливаем цветы; коровы и козы дают молоко, а мы его пьем" и т. п., и прочитать их двум мальчикам -- грузинскому и нашему деревенскому, говорящему только на местном южнорусском просторечии. Результат будет тот, что первый не поймет буквально ни одного слова; а второй -- наоборот, поймет в этих фразах буквально каждое слово; потому что у грузина все вышеприведенные представления выражаются совсем иными звуками, а в южнорусском просторечии все эти слова будут буквально те же самые, и только произношение некоторых слов будет грубее. В том и другом нет никакого сомнения. Пусть же теперь сам читатель, желающий разумно и беспристрастно относиться к делу, рассудит, можно ли в деле обучения отождествлять, да еще с такой самонадеянностью, отношение нашего русского языка к южнорусскому просторечию с отношением его -- к грузинскому? Каждому беспристрастному очевидно, что отношение их слишком неодинаково: грузину русские слова вовсе чужды и непонятны; а нашему южнорусскому мальчику -- они поняты. Мы уже не говорим о том, что у грузин и письмена другие.

Что действительно наш образованный русский язык понятен нашему деревенскому люду, говорящему на южнорусском просторечии, то это -- до такой степени несомненный факт, подтверждающийся всесторонним ежедневным опытом, что даже странно было бы еще доказывать его. Ежедневно мы говорим в деревне с простым людом по-русски без всяких переводчиков, и не только примера не было, чтобы нас не понимали, но даже сами же эти простые люди рассмеялись бы, если бы, говоря с ними, стали их уверять, что они нас не понимают, и приводили бы к нашему разговору переводчика, как это нужно в разговоре с грузином.

Очевидно, значит, что между нашим русским языком и южнорусским просторечием есть такое сходство, которое делает несомненным понимание русской книжной речи даже простым деревенским ученикам. Если так, а это именно так, то приравнивание отношения нашего русского языка к южнорусскому просторечию с отношением его к языку грузинскому, для отождествления самого обучения с обучением грузин, и в этой сфере обучения, также будет нелепостью. Не забудем же еще, что у нас есть и один, общий церковнославянский язык, который всегда имеет и должен иметь важное значение и особенно в этой сфере обучения. От этой коренной нелепости вышло целое гнездо других нелепостей в этом приравнивании. Грузинам, как вовсе не понимающим русского языка, естественно было желать, чтобы их учили сперва на грузинском языке; а тут нечто совсем другое: несмотря на несомненную понятность простой книжной русской речи, и на единство церковно-славянского языка для всех нас, несмотря на исторически образовавшуюся долговременную практику, наконец, на положительное, категорическое желание народа, чтобы его дети учились, как и всегда, по общерусским учебным книгам и по-церковнославянски, какая-то компания украинцев, со стороны, отвне, кричит и вопит, чтобы не смели учить так, как желает народ, но чтобы учили так, как желает эта компания. Не очевидно ли, что тут существует не сходство, а полнейший контраст. Нужно, значит, как-нибудь умерить свои крайности, похожие на какие-то истерические, чисто-субъективные вопли дитяти, требующего, чтобы ему дали в руки луну. Учитесь себе, как хотите, но не надоедайте своими требованиями, чтобы и все не смели иначе учиться, как по двутекстным учебникам.

Однако же при сходстве, скажут нам, есть и некоторое различие. Да, различие есть, как всегда и везде бывает большее или меньшее различие между языком образованным и разнообразным местным просторечием. А потому никто же, как увидим ниже, не отвергает, что в этой сфере обучения полезны какие-нибудь целесообразные приспособления, которые, на первых порах, облегчили бы простому деревенскому мальчику, употребляющему только свое местное просторечие, понимание книжной русской речи, по некоторой новости для него даже самого содержания в сфере школьного обучения. Но уже это очень резкое несходство в отношении грузина или латыша (с их совершенно несходными звуковыми знаками для представлений и понятий) к нашему русскому языку с отношением к нему нашего деревенского люда, очевидно показывает, что никак нельзя, даже было бы большой нелепостью ссылаться на способ обучения грузинских детей и, произвольно приравнивая две совершенно несходные вещи, также произвольно толковать потом и вопиять о необходимости тождественного обучения детей и нашего деревенского простонародья с обучением грузин. Очевидно, что подобные заявления непременно будут скрывать в себе какую-то очень крупную нелепость, которой не поймет только человек или совершенно неразвитый, или пустой фразёр. Очевидно, далее, что при вышеупомянутом резком несходстве в отношении одних и других к русскому языку, было бы просто безумно отождествлять и способы обучения тех и других, и их подхода к книжной русской речи. Что, в самом деле, подумали бы мы об умственном состоянии какого-нибудь брадатого мужа, если бы он, зная что тяжелую повозку, в пятьдесят пудов поклажи, везет пара лошадей, пресерьёзно стал бы впрягать также пару лошадей и в игрушечную повозочку детей. Ведь мы поскорбели бы о таком умственном падении бедного человека и подумали бы, что он рехнулся. Итак, кратко и сжато: всевозможные разумные, целесообразные приспособления в этой сфере обучения должны быть; но отсюда, повторяем, вовсе не следует, что они должны быть тождественны со способом обучения грузин (или вообще субъектов с иностранным языком). Самый общий характер этого несходства, в обоих случаях обучения, будет состоять в том, что обучение нашего деревенского мальчика по русским учебникам, при некоторых приспособлениях, может быть, а потому, без всякой потери времени на разглагольствования, и должно быть непосредственным; тогда как обучение грузин на нашем русском языке вовсе не может быть непосредственным. Эта огромная существенная разница до такой степени каждому понятна, что и сомневаться в ней могли бы только причудливые и капризные люди; а потому, в первом случае, т. е., при обучении нашего деревенского мальчика, пользующегося только местным южнорусским просторечием, вовсе нет нужды, непременно, сперва проходить с ним какой-то другой, целый вовсе не нужный курс учения на местном просторечии, а тем более, на каком-то произвольно-предполагаемом компанией и никому ненужном языке; но действительно -- полезны, вполне достаточны и целесообразны будут только некоторые приспособления, облегчающие и ускоряющие ему понимание простой книжной русской речи, или, большей частью, не столько самой речи, которую он поймет не только очень скоро, но даже сразу, сколько привходящих новых понятий. Вопрос будет состоять только в том, какие же именно приспособления можно считать достаточными и целесообразными, постоянно не теряя из виду, что и для этих приспособлений есть свои пределы; потому что даже и в этой -- деревенской сфере обучения бывают субъекты, говорящие по-русски и до начала обучения. Ниже мы увидим, что главным из таких средств должно быть, в самом начале обучения, при обучении чтению, объяснение непонятных слов книжной русской речи на местном просторечии.

Но прежде, нежели перейдем к указанию этих средств, которые очень просты, остановимся еще на несколько минут на объяснении и подтверждении полной достаточности и целесообразности в деревенской школе простых и непосредственных приспособлений, облегчающих понимание книжной русской речи, без всякого предварительного какого-то, и вовсе ненужного курса по учебникам на местном просторечии. Что сказанное нами об этих простых средствах не лишено оснований, то это воочию доказывается не одним постоянным и повсюдным фактом полного понимания простонародьем русской речи. Тоже самое можно бы доказать и беспристрастным разбором этимологии южнорусского просторечья. Не имея возможности входить здесь в обстоятельные объяснения, укажем только на главное.

Во-первых, каждому из нас очень хорошо известно, что огромное количество слов южнорусского просторечия совершенно тождественно со словами нашего книжного русского языка, и что многие из этих слов даже и фонетикой не отличаются. Таковы, например, слова: Господь, Бог, крест, святый, Евангелие, небо, земля, вода, плащаница, море, песок, глина, трава, конопля, корова, собака, щука, карась, рука, нога, голова, сердце, губы, волос, дерево, двери, яблоко, груша, пшеница, вишня, слива и т. д., и т. д. Отсюда происходит, что и огромное количество фраз простой книжной русской речи может быть тождественно с фразами на местном южнорусском просторечии, часто отличаясь от них также только фонетикой; таковы, например, вышеприведенные фразы: "Бог сотворил небо и землю единым словом своим из ничего, в шесть дней", и так далее.

Что касается слов несходных, то прежде всего каждый из нас должен же знать, что во-первых, было бы нелепо, как мы выше сказали, приравнивать это несходство к несходству со словами какого-нибудь иностранного языка, когда в нем и звуки, и самые корни слов для определенных представлений бывают совсем иные. В нашем просторечии, при несходстве с образованной русской речью в произношении, особенно гласных, остается огромное количество слов хотя и несходных, но с одинаковыми корнями. Далее, очень много есть слов из церковно-славянского языка, которые должны быть общими как для книжного русского языка, так и для местного южнорусского просторечия. Наконец, многое уже известно, просто и из житейского употребления, до такой степени, что даже безразлично употребляется и людьми пользующимися только просторечием, например, слова: лошадь, неприятель, ружье и т. д. Затем, остальных слов вовсе несходных, останется для сферы обучения самое ничтожное количество, да и из этого количества многие будут принадлежать только то одному, то другому местному употреблению. -- Вот почему мы имеем полное, самое разумное основание утверждать, что даже и в этой сфере обучения было бы нелепо думать, что при обучении деревенского мальчика, как и при обучении грузин, нужно переводить каждое русское слово, и затем, как и грузина, заставлять его заучивать эти несходные звуки. Перевод тут вовсе неуместен, а просто, необходимо только объяснение. Перевод тут был бы только умышленной, самой бесполезной тратой времени -- на толчение в ступе воды.

В дополнение к сказанному о небольшом количестве русских слов, несходных с просторечием или непонятных сразу деревенскому мальчику в начале обучения, нужно еще иметь в виду, что, во-первых, на каком бы языке ни шло обучение, всегда будут появляться для ученика новые выражения, неизбежные в науке, будут ли они иностранные или на том же языке, на котором идет обучение. Во-вторых, что наши русские технические научные выражения даже несравненно лучше и удачнее в сравнении с теми выражениями, которые обыкновенно придумываются украйнофилами единственно из желания удалиться и других удалить от русского языка. Все различие, таким образом, при употреблении этих выражений деревенским мальчиком, на первых порах, будет состоять только в произношении. Так, например, к чему непременно и как бы нарочно, вводить в книжный язык слова -- справа,складане, одлич, подил и т. д., когда решительно, даже при объяснениях на южнорусском просторечии книжной речи, можно удержать в употреблении, нисколько не мешая делу обучения, обыкновенные русские книжные выражения: действие (дійствіе, лыцедійство), сложение, вычитание, деление, или например, пропорция, плюс, грамматика, правописание, синтаксис или словосочинение, арифметика и т. д., хотя бы конечно произношение этих слов у простого деревенского мальчика было иногда ближе к местной южнорусской фонетике. Не говорим уже о таких диких и вовсе не нужных словах, вводимых некоторыми украйнофилами, над которыми смеются сами же русские южане, как например, мріі, кебети, водносини, обставини и т. д. В-третьих, должно заметить, что учебные книги и невозможны на местном просторечии, потому что их нельзя сделать общими, повсюдными и обязательными, и всякие попытки в этом роде производили бы, кроме самого бесплодного и вредного раздвоения, только нескончаемые споры, раздоры и взаимные насмешки.

Сделанные нами примечания тем больше имеют силы и должны быть приняты во внимание, что того требует, во-первых, тесная связь нашей книжной русской речи с языком церковно-славянским, а равно, и установившийся язык в предметах, касающихся вероучения, как например, в законе Божием, в объяснении богослужения и т. д.; во-вторых, что также очень важно, наша органическая связь с целым историческим развитием общего книжного русского языка {Интересно по поводу этого вопроса прочитать все сохранившиеся памятники общерусской письменности до начала XVIII века, и между прочим, три поучения, напечатанные в Журнале Министерства Народн. Просвещения, 1854, Декабрь (Куприановым), из которых два -- о христианстве и о страхе Божием решительно должно отнести к началу 14, или даже к 13 веку, и при том, к пределам нашего русского юго-запада. Но в особенности замечателен сборник русских или славянорусских стихотворений XVII века, открытый (и подробно описанный А. П. Добротворским) в библиотеке Загоровского монастыря Волынской губернии. (См. Юго-Западный Вестник, 1863 года, Июль, Август и Сентябрь). Этот памятник русской письменности в высшей степени замечателен во многих отношениях. Из него ясно видно, что во-первых, в юго-западной Руси живо сознавалась мысль о русском роде, о единстве всей русской земли, русского народа, русского языка и веры православной. Нет у него речи о великой, малой или белой и черной руси, не говорим уже о каком-то украинстве (один проходимец недавно заявил, что он украинец, а не русский). Автор знает одну обширную русь (даже употребляет уже слово Россия, российский), которая "до океана за Володимера свято-просвещенна". Во-вторых, замечателен этот памятник по своему языку и по взгляду автора на этот язык. Несмотря на некоторую примесь слов польских, в нем очень ясно отдаленные стихии нашего обще-русского образованного языка. Да и автор говорит о нем, как о русском, а равно, и обращаясь к землякам, называет их племенем русским, чадами русскими, даже иноков называет русскими, крещение русским и т. д. См. там же, Сентябрь, стр. 169--175.}, в котором нам, и в особенности нашему юго-западу, предстоит твердо и незыблемо сохранять свое значение как естественного звена; тогда как затеи компании украинофильской, не в силу каких-нибудь только внешних причин, как им угодно уверять себя, но и в силу естественных законов этого исторического развития нашего общего русского языка, невольно и неизбежно должны остаться только боковой, частной и произвольной фракцией. Как боковой побег, по самому существу своему, она уже не может ни в каком случае выдвигаться с своими притязаниями на какое бы то ни было общее значение в пределах нашего юга и юго-запада.

На основании представленных нами данных, вполне достаточны и действительно полезны в этой сфере, вообще говоря, только такие средства, целью которых было бы только изустное объяснение простой книжной русской речи. Тут вовсе неуместно печатание другого текста, wis-a-wis русскому, даже на местном просторечии, а тем более на каком-то новосочиняемом языке; потому что цель объяснения не перевод одной речи на другую, а возможно-лучшее уразумение русской речи, которая и без того ученику отчасти уже понятна; употребление же слов и фраз просторечия делается только для более обстоятельного понимания. И как только эта цель достигнута, то бывшее объяснение на языке просторечия сходит со сцены. Ему решительно незачем оставаться неподвижно, когда уразумением книжной русской речи цель уже достигнута. Даже какие-нибудь полезные печатные произведения на местном просторечии нет особенной нужды непременно печатать wis-a-wis тут же в переводе на образованном русском языке. Гораздо лучше, если такие произведения будут печататься отдельно; так как они имеют значение только вспомогательное, первоначальное, а не постоянное и параллельное книжной русской речи. У нас -- книжная русская речь только одна: другой мы не знаем. Что касается средств, о которых мы упомянули выше, то к ним вообще можно отнести следующие:

Во-первых, нет никакой нужды настоятельно требовать, чтобы простой деревенский мальчик, употреблявший только местное просторечие, да еще в какой-нибудь глуши, непременно так произносил, как мы произносим. Да и вообще невозможно избегнуть хотя бы самых тонких местных разностей произношения, хотя бы язык, на котором говорят, был один и тот же. И вот эта-то, некоторая, на своем месте, фонетическая уступка при употреблении общего книжного русского языка, а не умышленное выдумывание и искажение слов вовсе не нужных и диких, с таким же нелепым правописанием, способствовала бы полнейшему объединению и обобщению южнорусского просторечия с нашим книжным, образованным русским языком, а вместе с тем, разумеется, к постепенному очищению наших южнорусских просторечий.

Во-вторых, так как на основании вышесказанного, простые деревенские мальчики могут иногда, не только по самому роду и обстоятельствам жизни, но и по самой новости содержания в предметах обучения, затрудняться в полном понимании сразу книжной русской речи, то естественно, что учителю полезно иногда как мы уже сказали, где это нужно, особенно на первых порах, делать, и на местном просторечии, объяснения слов и целых фраз в учебнике ли то, или в прочитываемых каких-либо статьях в букваре. Пределы и способ этих приспособлений в первоначальном обучении этой сферы обучения, можно во многом предоставить благоразумию и опытности самого учителя; потому что заранее трудно определить -- и это крепко нужно помнить -- какое будет количество учеников, требующих этого объяснения или перефразирования на местном просторечии. Достоверно только то, что деревенская школа вовсе не составляет чего-либо совершенно противоположного, в отношении к объяснениям, остальным школам. Было бы, конечно, смешно и нелепо прибегать к объяснениям на местном просторечии и во всех других школах, где, как известно, не только понимают, но и говорят на образованном русском языке; но и в деревенских школах очень редко не бывает небольшого количества учеников, для которых и эти объяснения, в первые недели или месяцы, на местном просторечии решительно не нужны, и только понапрасну сбивали бы их с употребляемой ими русской речи.

В-третьих, при таком способе обучения, мы конечно удержим такие принятые в русских учебниках технические научные выражения, которые нет никакой нужды заменять другими постоянными, даже в этих изустных объяснениях на местном просторечии. Удерживая наши общерусские технические выражения в предметах преподавания, даже в этих объяснениях на местном просторечии, мы и не вводили бы ничего чуждого просторечию, и сохранили бы очень важное для нас единство обучения. -- Вообще, во всяком случае, такие приспособления в этой сфере первоначального обучения и желательнее, и будут разумнее, нежели эти умышленно придумываемые термины, или довольно дикие слова, заимствуемые из какого-нибудь местного просторечия.

В-четвертых, необходимо удерживать приучение учащихся к церковно-славянской письменности и к церковно-славянскому языку. Средством для этого служат молитвы; но могут быть и другие, какие-нибудь нравственно-религиозные произведения, например, богослужебные песнопения и т. п. Церковно-славянская письменность имеет очень важное значение не только религиозное, но и языковое.

Наконец, в-пятых, если бы кто из учащихся желал прочитывать что-нибудь полезное и на местном просторечии, то подобному чтению нет никаких препятствий. Но оно также не может быть обязательным. Мы ставим эту необязательность условием не потому, что желали бы совсем устранить подобное чтение, но потому, что решительно невозможно заранее утверждать, что в школе не будет и таких учеников, которые уже употребляют наш общий русский язык, и которым эти письменные произведения на местном просторечии вовсе не нужны.

Само собою разумеется, что общее правило обучения на этой степени и в этой сфере обучения, это то, чтобы оно было как можно проще и по содержанию, и по языку.

Вообще, нам нужно желать и в этой сфере первоначального обучения употребления таких приспособлений, которые и приблизили бы преподавание, по содержанию и речи, к степени разумения деревенского мальчика и к его местному говору, и вместе с тем, вносили бы единство и гармонию вообще в нашу жизнь и культуру, и соответствовали бы одной, главной нити нашей русской истории. Наш юго-запад, как древнейшая русская территория, на которой издавна уже начались попытки к созданию общего книжного русского языка, преимущественно должен бы дорожить этим направлением обучения и в этой элементарной его сфере. От этих условий зависит его всестороннее благосостояние -- и никто не в праве бросать нам слово укора за то, что мы следовали и будем следовать этим началам, выработанным нашей историей, а не какими-то побочными притязаниями каких-то вовсе ненужных нам благожелателей.

Подобного единства требуют и все самые существенные принадлежности нашей жизни; а мы сказали, что в решении такого важного вопроса, как первоначальное обучение, мы и должны, и имеем основание руководствоваться вниманием к ним, а не ко вкусам чуждых нам печальников. К таким принадлежностям нашей жизни, разумеем опять преимущественно наш юго-запад, относятся: древнейшая история нашего края, единство веры и церкви, общность нашего церковно-славянского языка, наша славянорусская письменность, вырабатывавшаяся преимущественно на нашем юго-западе, наконец и то обстоятельство, что наш книжный русский язык есть общий результат, выработанный долговременными трудами не одной великой, но и малой России, и преимущественно, юго-западной. В этой-то исторически выраставшей силе нашего общего русского языка заключается причина уважения к нему и деревенского люда, постоянно и единогласно заявляющего желание, чтобы дети его учились именно на этом общем русском языке (и по-церковно-славянски), а не на каком-то новосочиняемом жаргоне. Такое общее значение русский язык и должен, по-прежнему, сохранять для нас навсегда, на всех инстанциях и во всех сферах обучения. Тем сильнее, и особенно на нашем юго-западе, мы должны дорожить этими началами нашего обучения даже и в этой среде элементарного обучения, что наши западные соседи, как известно, именно того преимущественно и желают, чтобы обособить нас при помощи композиторов разных кебетій и мрій, и затем -- повлечь куда угодно.

Из всего сказанного нами касательно обучения детей деревенского люда, ясно видно, что мы вовсе не исключаем целесообразных средств к облегчению первоначального обучения, определяемых различными приспособлениями к местному южнорусскому просторечию. Но в тоже время мы указываем и пределы этих приспособлений, так как повсюдными и обще-обязательными, даже в этой сфере обучения, они быть не могут. В пределах русского юга и юго-запада есть, как мы уже сказали, такие огромные полосы территорий, где в общем употреблении или русский язык, или близкий к русскому и белорусскому, или смешанный, есть и такое огромное количество даже неграмотного люда, говорящего по-русски, что даже эти объяснения русской речи на местном южнорусском просторечии очень часто были бы совершенно неуместны, и только умышленно затрудняли бы и замедляли усвоение русской книжной речи.

Что касается рекомендуемых нам двутекстных учебников и обучения по ним, то на то и другое мы смотрим очень просто, как на юродство. Иначе и нельзя смотреть на этот проект благожелателей, когда у нас не только все мало-мальски образованные, но и множество неграмотных говорят по-русски, часто даже и не зная южнорусского просторечия, когда у нас даже самый простой люд вполне понимает русскую речь и постоянно в житейских сношениях говорит с людьми знающими только русский язык, рекомендуемого же нам благожелателями языка мы вовсе не знаем, да и никто его не знает. Ведь как бы кто ни был ограничен в понимании этого вопроса, стоит только мысленно сопоставить обе стороны: одну, исторически-выработавшуюся действительность обучения, с ее действительным, общим русским языком, и другую, в лице какой-то неведомой компании, с каким-то неведомым, сочиняемым ею языком, и вдуматься в смысл проекта, рекомендуемого благожелателями, и дикость его будет очевидна. Словом, не распространяясь много, мы считаем рекомендуемые благожелателями двутекстные учебники и обучение по ним, самой безобразной нелепостью; потому что, с одной стороны, в рекомендуемом ими проекте очевидно -- какое-то нахальное намерение вырвать из среды нас исторически выросшую силу и действительность нашего же русского языка и превратить его только в язык как бы сторонний, с другой -- выдвинуть какой-то другой, нигде не существующий язык, как общий и обязательный и притом, как? Так как новосочиняемый компанией благожелателей язык не существует, а потому естественно, что сам по себе абсолютно и не может быть общим и обязательным, то благожелательной компании желалось бы попытаться, -- нельзя ли как-нибудь посредством различных (очень хорошо известных нам) фокусов, и особенно газетных, вторгнуться с своими проектами в исторически-выработавшийся фарвотер обучения, внешней силой распоряжений? Тут нелепость на нелепости.

Волынские епархиальные ведомости, 1881, NoNo 20--24. -- Кременец, 1881.