СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
А. В. ДРУЖИНИНА
(РЕДАКЦІЯ ИЗДАНІЯ Н. В. ГЕРБЕЛЯ)
САНКТПЕТЕРБУРГЪ
ВЪ ТИПОГРАФІИ ИМПЕРАТОРСКОЙ АКАДЕМІИ НАУКЪ
1865
Представляя читателямъ эти болѣе анекдотическія, нежели дѣловыя замѣтки о нѣсколькихъ любопытныхъ мѣсяцахъ въ моей жизни, я заранѣе извиняюсь въ ихъ неполнотѣ и легкости. Многаго я просто не могъ касаться; касаться кое-чего другого мнѣ казалось не своевременнымъ и такъ сказать не великодушнымъ. Многое я долженъ былъ преднамѣренно затемнить, чтобы характеръ вымысла сохранился и не повелъ къ личностямъ. Посреди всякаго рода личностей, я просто держался анекдотической стороны дѣла, и если позволялъ себѣ общія соображенія, то позволялъ ихъ лишь относительно самого себя и своихъ собственныхъ промаховъ въ хозяйствѣ.
I.
Выѣздъ изъ столицы съ путевыми мыслями и сценами.
Въ ясное и свѣжее утро, двадцатаго іюня 1861 года, я помѣстился въ одномъ изъ вагоновъ желѣзной дороги. Путь мой лежалъ до станціи ***. На станціи долженъ я былъ найдти коляску и лошадей, отдохнуть немного, и двинуться въ мое имѣніе Петровское, для составленія уставной грамоты. Утвердительно могу сказать, что изъ всѣхъ помѣщиковъ въ это время разлетавшихся изъ Петербурга съ тою же цѣлью, я былъ самымъ веселымъ и покойнымъ. Причинъ тому было много: я не имѣлъ ни семьи, ни долговъ, доходы cъ Петровскаго не были единственными доходами въ моемъ бюджетѣ; само имѣніе принадлежало къ оброчнымъ, за исключеніемъ малой запашки и двадцати тяголъ на барщинѣ. Сверхъ того, я безвредно пережилъ года, когда человѣкъ привязывается къ деньгамъ, и хорошо помнилъ, что лучшею порой моей жизни была весьма безденежная и крайне некомфортабельная молодость.
Поэтому не мудрено, что, не взирая на мои довольно солидныя лѣта я выходилъ изъ вагона при каждой остановкѣ, разговорчивостью своей очаровывалъ кондукторовъ и съ удовольствіемъ раздумывалъ о цѣли своей поѣздки. Въ моемъ вагонѣ было пусто, и уединеніе только питало мои розовыя фантазіи. Къ обѣденной порѣ я уже былъ готовъ глядѣть на себя какъ на мудраго практическаго человѣка, всю свою жизнь заботившагося о благѣ меньшихъ братьевъ и стремящагося къ конечному облагодѣтельствованію персонъ ему подвластныхъ, pour conronner l'édifice, по выраженію нынѣшняго французскаго императора. Скверный обѣдъ, однакоже, разсѣялъ мои грезы.
Но только къ вечеру, когда я и мои вещи очутились на платформѣ уединенной станціи, когда поѣздъ со свистомъ исчезъ въ отдаленіи, и безпредѣльная лѣсная пустыня охватила меня справа и слѣва, я почувствовалъ тягость на сердцѣ и спросилъ самъ себя: однако подготовился ли и какъ слѣдуетъ къ тому дѣлу, за которое долженъ приняться? Вопросъ этотъ меня озадачилъ. Тихо вошелъ я на станцію, помѣстился на диванѣ и опустилъ голову. Комары кусали меня безжалостно, но я не обращалъ на нихъ вниманія. "Да, повторялъ я самъ себѣ,-- не мѣшаетъ узнать, готовъ ли я для того дѣла, за которое предстоитъ мнѣ взяться?"
Экземпляръ Положенія о крестьянахъ, скрывавшійся въ моемъ дорожномъ мѣшкѣ и уродливо оттопырившій всю правую его сторону, кинулся мнѣ въ глаза на эту минуту. Со вздохомъ сознался я, что этотъ экземпляръ только одинъ разъ прочитанъ мною, что на немъ нѣтъ никакихъ моихъ отмѣтокъ въ отношеніи къ Петровскому, и что о подробностяхъ въ немъ заключенныхъ я больше знаю изъ вечернихъ разговоровъ съ пріятелями нежели изъ собственнаго, внимательнаго изученія.
Затѣмъ представились мнѣ всѣ трудности, предстоящія мнѣ вслѣдствіе необходимости личныхъ условій, личныхъ объясненій съ крестьянами. Я не умѣлъ говорить съ мужикомъ. Объясняясь съ нимъ, я или сыпалъ выраженіями ему непонятными, или вдавался въ простоту рѣчи, нелѣпость которой тотчасъ же меня самого коифузила. Двадцать лѣтъ владѣть хорошимъ имѣніемъ и въ двадцать лѣтъ не выучиться говорить съ его населеніемъ -- надо сознаться, что то была плохая подготовка.
Отъ перваго вопроса о самомъ себѣ родились вопросы новые и въ большомъ количествѣ. А крестьянъ моихъ подготовилъ ли я къ новому ихъ положенію? Имѣю ли я право хотя на малѣйшую ихъ благодарность за все время моего управленія? Честно ли велъ я себя относительно людей, которыхъ благосостояніе столько лѣтъ зависѣло отъ моей прихоти?
Отвѣты шли исключительно невеселые.
Въ одномъ я могъ назваться честнымъ передъ своею совѣстью: я не притѣснялъ крестьянъ, ни оброчныхъ, ни находящихся на натуральной повинности. Тѣлесное наказаніе я помню у насъ одно, и только одно: Василій Сидоровъ, осьмнадцатилѣтній парень, по желанію міра былъ высѣченъ два года тому назадъ, за побитіе своего восьмидесятилѣтняго родителя. Крестьяне были зажиточны, оброкъ не великъ, на барщину рабочіе выходили въ восемь часовъ утра. Становые и иные, пьющіе кровь, лица по годамъ не заглядывали въ Петровское.
Треть оброка пропадала въ ежегодной недоимкѣ, и никогда я ее не взыскивалъ.
Иные лѣнивцы, два бывшихъ ополченца, и родственники бурмистра, почти никогда не являлись на работу; никакихъ побудительныхъ мѣръ но этой части не принималось.
Кажется, все было какъ слѣдуетъ быть у снисходительно-гуманнаго землевладѣльца, съ дѣтства ненавидящаго крѣпостное право и съ восторгомъ встрѣчавшаго каждый слухъ о его уничтоженіи. И между тѣмъ я чувствовалъ себя, можетъ быть, въ первый разъ жизни, глубоко чувствовалъ себя человѣкомъ дряннымъ и несправедливымъ. Подъ гуманностью моею крылась мертвенная лѣнь; подъ кротостью -- полная неправда. У сосѣда Петра Ивановича, въ жизнь свою не думавшаго ни о крѣпостномъ и ни о какомъ иномъ правѣ, крестьяне были далеко зажиточнѣе моихъ; старушку Панкратьеву, исполненную самыхъ застарѣлыхъ понятій, ея крестьяне любили, мои же питали ко мнѣ... какое-то чувство нечуждое сожалѣнія. Въ ихъ глазахъ я даже не былъ человѣкомъ неспособнымъ на зло, ибо моя вялость и безтолковая снисходительность приносили съ собой зло самое положительное. Честный ли мужикъ выигрывалъ отъ прощенной недоимки? Честный мужикъ мирно вносилъ свою часть, и даже въ затруднительныхъ обстоятельствахъ не лѣзъ ко мнѣ за отсрочкой. Вся премія выдавалась гулякамъ и пройдохамъ; всякій труженикъ это зналъ и говорилъ, что у насъ нѣтъ правды. Отъ работъ уклонялись люди не имѣвшіе правъ на снисхожденіе, и смирный Иванъ пахалъ поле, хорошо зная, что кумъ его Власъ въ это время лежитъ на печкѣ. Такъ шли дѣла у меня, и такъ, къ сожалѣнію, шли они у тысячи добрыхъ помѣщиковъ почти что презираемыхъ ихъ крестьянами. И я и помѣщики эти, мы были убѣждены, что иначе и быть не можетъ, что при крѣпостномъ правѣ всякое улучшеніе управленія невозможно, что просвѣщенный владѣтель человѣческихъ душъ обязанъ сидѣть сложа руки, и не допускать у себя лишь вопіющихъ беззаконій. Мы забыли святое правило о томъ, что подъ всякимъ, самымъ дурнымъ закономъ, до его отмѣны -- человѣкъ долженъ оставаться существомъ трудящимся и твердымъ. Мы слишкомъ думали о принципѣ, покрывая себя стыдомъ во всѣхъ подробностяхъ практической жизни. Глядя на небо, мы не замѣчали, что націи ноги вязнутъ въ болотѣ, между тѣмъ, какъ другіе путники, умѣющіе глядѣть себѣ подъ ноги, даже но болоту шли безопасно и ровно.
Мысли мои становились мрачнѣе и мрачнѣе, наконецъ они стали просто меня мучить. Я обрадовался когда дверь заскрипѣла, и въ комнаткѣ показалась фигура моего кучера.
-- Все готово-съ, сказалъ онъ, поднимая съ полу мой дорожный мѣшокъ, и заключавшееся въ немъ Положеніе.
-- Постой, сказалъ я, поглядѣвъ на часы.-- Я обѣщался ночевать у посредника, еще доѣдемъ засвѣтло. Здѣсь на станціи можно достать чаю; скажи, чтобы мнѣ подали.
Кучеръ вышелъ и вернулся съ страннымъ извѣстіемъ. Новый смотритель Станціи не только объявилъ, что въ вокзалѣ не дозволяется, что-либо пить и ѣсть, но что я долженъ сейчасъ же очистить комнату, которая запрется.
Помня любезность и услужливость прежняго смотрителя, я отворилъ дверь и очутился передъ новымъ... То былъ красивый молодой человѣкъ, какъ кажется, проникнутый величіемъ своего званія и мундира съ серебряными украшеніями. На мой вѣжливый протестъ онъ отвѣчалъ положительнымъ отказомъ.-- Вы пробыли въ вокзалѣ (вокзалъ состоялъ изъ комнаты съ диваномъ и пятью стульями) болѣе получаса. Долѣе оставаться вы не можете. Чаю здѣсь нѣтъ; вы можете его найдти на постояломъ дворѣ, рядомъ.
Онъ приложилъ руку къ фуражкѣ, и исчезъ, какъ мимолетное видѣніе.
Убѣдясь, что дѣлать нечего, я прошелъ на постоялый дворъ. шагахъ въ осьмидесяти сзади строенія станціи. Но увы! къ сожалѣнію, зданіе, украшенное ложнымъ именемъ постоялаго двора, было харчевней или попросту кабакомъ, имѣвшимъ обширную практику. Мѣсто увеселеній состояло изъ обширной, но грязной комнаты, раздѣленной на четыре части тоненькими перегородками; меня провели въ послѣднюю клѣтку, безъ двери; ея убранство состояло изъ огромной кровати съ ситцевымъ одѣяломъ, издававшимъ сильный запахъ деревяннаго масла. Въ остальныхъ комнатахъ происходили сцены обычныя въ подобнаго рода пріютахъ. Какой-то человѣкъ въ синей чуйкѣ безъ чувствъ лежалъ на лавкѣ; руки у него были связаны полотенцемъ, во избѣжаніе какого нибудь непріятнаго экспромпта. Далѣе, пьяная компанія изъ четырехъ молодыхъ крестьянъ говорила о своихъ домашнихъ дѣлахъ, въ очень сильныхъ выраженіяхъ, отзываясь о какой-то Дуняшкѣ,-- особѣ, какъ можно было понять, отличавшейся довольно зазорнымъ поведеніемъ. Я вспомнилъ строгаго смотрителя съ серебрянымъ шитьемъ на мундирѣ и подумалъ, что если онъ и другихъ проѣзжихъ выгоняетъ со своей станціи на постоялый дворъ,-- то, по всей вѣроятности, благодаря ему, иной дамѣ и дѣвушкѣ, въ ожиданіи лошадей, приходится присутствовать при разговорахъ не весьма назидательныхъ.
Наконецъ, въ третьей и послѣдней комнаткѣ, два крестьянина, весьма нетрезвые и оборванные, нѣжно прощались съ какимъ-то путникомъ сомнительнаго вида, въ длинномъ коричневомъ сюртукъ съ продранными локтями. По наряду, ужимкамъ и складу рѣчи, этотъ почтенный незнакомецъ походилъ на писаря или младшаго конторщика, давно уже лишившагося должности и скитающагося по свѣту.
-- Благодаримъ на угощеніи, говорилъ онъ, въ четвертый разъ вставая со скамейки.-- Прощайте! добрые люди.
-- Прощай, батюшка, прощай, Антипычъ, отвѣчалъ, заключая его въ объятіи, младшій крестьянинъ.-- Такъ ты говоришь, за крустальною печатью будетъ?
-- За хрустальною, за хрустальною печатью. Это ужь будетъ настоящая, третья воля.
-- Ишь ты, скромно замѣтилъ старшій мужикъ.-- Первая за золотою, вторая за серебряною...
-- Первая за серебряною, вторая за золотою, сурово поправилъ Антипычъ.
-- А третья за крусталыюю печатью, добавилъ младшій изъ собесѣдниковъ.-- И коли работать придется, за день по новому серебряному рублю отвалятъ.
-- Возьмешь и старый, холодно ввернулъ словцо старшій крестьянинъ.
-- Нѣтъ, Иванъ Акимычъ, внушительно отозвался коричневый сюртукъ: -- старыхъ рублей не будетъ, вотъ-те Христосъ, ни одного не увидишь. Всякую субботу съ Питера станутъ присылать новехонькіе. Ахти, кажись, и машина засвистала! Прощайте, братцы; вѣкъ не забуду вашего доставленія.
И коричневый сюртукъ ушелъ, оставивъ за собой слова, повтореніе которыхъ, можетъ быть, дорого обойдется Ивану Акимову и въ особенности его болѣе довѣрчивому товарищу. Наскоро выпивши свой чай, я оставилъ пріютъ россійскаго Бахуса въ самую пору; связанный молодецъ очнулся отъ своего усыпленія и заревѣлъ неистовымъ голосомъ. Когда я проходилъ мимо всей пирующей компаніи, меня поразило стоическое хладнокровіе хозяина и его прислуги: казалось, весь домъ долженъ былъ разрушиться; чуйка ревѣла; одинъ изъ пьющихъ занесъ пустой штофъ надъ головою другого; оборванный товарищъ Ивана Акимова ругался съ какимъ-то вновь прибывшимъ разнощикомъ; все шумѣло и кажется находилось на волосокъ отъ отчаянной драки; но никто не тревожился, никто не являлся примирителемъ, никто не ускорялъ шага и не останавливался въ спокойномъ исполненіи своей должности.
Съ наслажденіемъ очутился я на чистомъ воздухѣ, съ наслажденіемъ въѣхалъ въ лѣсъ, отъ котораго пахнуло на меня такою свѣжестью и здоровьемъ. Солнце уже сѣло, но путь предстоялъ мнѣ недолгій.
Верстъ пять ѣхалъ я ***скимъ лѣсомъ, носившимъ нѣкоторые слѣды того замѣшательства, которое на короткое время случилось въ нашемъ краѣ вслѣдъ за обнародованіемъ манифеста. Мѣстахъ въ двухъ виднѣлись значительныя порубки, сдѣланныя наскоро и остановленныя въ расплохъ; оно было замѣтно по инымъ деревьямъ, уже поврежденнымъ топоромъ, но оставленнымъ на корнѣ. Тамъ и сямъ виднѣлись такъ-называемыя головки, а немного подалѣе сосна, поваленная, но не увезенная. Дорога казалась несравненно хуже нежели прошлаго года въ эту же пору; одинъ мостикъ совсѣмъ обвалился, и объѣзжать его пришлось по болоту. Но всего страннѣе кинулось мнѣ въ глаза крестьянское поле деревни Осиновки,-- первое поле начавшееся за лѣсомъ. Только двѣ полоски въ цѣломъ полѣ имѣли на себѣ кучи вывезеннаго навоза; на остальныхъ или ничего не было, или удобреніе только начало вывозиться. Осиновка принадлежала къ имѣніямъ оброчнымъ, господа въ ней никогда не жили, всею землей располагали крестьяне. Я указала, кучеру на это поле, онъ только усмѣхнулся. "Совсѣмъ зашалили Осиновцы", сказалъ онъ подъѣзжая къ деревенькѣ: "только одни старики и выходятъ на полосу", Вообще въ нашемъ краѣ за это лѣто крестьяне и для себя самихъ работали плохо; но Осиновскіе мужики вели себя совершенно какъ сумасшедшіе. Половину своихъ яровыхъ полей они не засѣяли, а ржаное поле, опять за исключеніемъ двухъ или трехъ полосъ, оставалось невыжатымъ въ концѣ августа.
Около слѣдующихъ трехъ деревень все обстояло но старому, безъ признака перемѣны. И на господскія и на крестьянскія поля навозъ былъ вывезенъ; чему слѣдовало быть вспаханнымъ, было вспахано совѣстливо и добропорядочно; яровые посѣвы зеленѣли; ничто не говорило о безпорядкахъ, замедленіи или брошенныхъ запашкахъ. И вотъ наконецъ, въ свѣтломъ, все еще немного розовомъ сумракѣ, обозначился впереди меня знакомый бѣлый домъ съ зелеными ставнями, знакомый старый садъ круто спускавшійся къ рѣчкѣ нѣсколькими уступами, знакомыя хозяйственныя постройки за садомъ, знакомое село, выстроенное, какъ у Собакевича, изъ самаго крѣпкаго лѣса, неспособнаго покоситься мизернымъ образомъ. Близость желѣзной дороги сказывалась недавнимъ сооруженіемъ двухъ лавочекъ, чистаго постоялаго двора, не имѣвшаго ничего общаго съ кабакомъ, въ который отравленъ я былъ ***скимъ смотрителемъ да еще крестьянскою избой въ два этажа, такою нелѣпою по пропорціямъ, что она походила на какой-то обелискъ съ своею высокою пирамидальною кровлею.
Село принадлежало Владиміру Матвѣевичу Матвѣеву, нашему посреднику, и одному изъ тѣхъ людей, съ которыми, разъ сблизившись, невозможно ни разойдтись, ни стать въ холодныя отношенія.
Ближе и ближе подвигаюсь я къ этому милому дому, гдѣ мнѣ всегда бывало такъ привѣтливо и весело, гдѣ имѣлъ я столько живыхъ бесѣдъ и ночей съ богатырскимъ сномъ, и тихихъ, свѣтлыхъ минутъ, какія даетъ намъ лишь близость человѣкѣ, котораго мы почему нибудь считаемъ выше и лучше многихъ людей. Вотъ и веселыя комнаты, увѣшанныя ружьями и охотничьими принадлежностями, вотъ кабинетъ съ каминомъ никогда не угасающимъ. Хозяинъ идетъ мнѣ на встрѣчу, не торопясь и какъ будто хмурясь, но привѣтливая улыбка не можетъ спрятаться подъ его бѣлокурыми усами, будто нарочно спущенными книзу, чтобы маскировать добрую улыбку. Вотъ онъ, мой полуплѣшивый, бородатый Владиміръ Матвѣичъ, котораго уже столько лѣтъ всякій окрестный мужикъ знаетъ въ лицо и по имени, какъ умницу-барина и защитника въ случаѣ нужды. Онъ измѣнился за этотъ годъ, похудѣлъ, но много оживился и выпрямился.
-- Насилу-то пожаловали, говорилъ онъ цалуясь со мною: -- а ужь у насъ говорили, что вы собрались въ Баденъ; оно же къ тому и самое время.
-- Ну, ну, не начинайте бранью, Владиміръ Матвѣичъ. Какъ дѣла ваши, какъ посредничество? что въ уѣздѣ?
-- Конечно скверно, еще скверно и опять скверно.
Но подъ усами опять мелькнуло что-то сбавлявшее часть горечи съ несовсѣмъ-радостной оцѣнки. Я безъ труда составилъ заключеніе, что не все было скверно, по крайней мѣрѣ въ участкѣ нашего посредника.
-- Странно, сказалъ я, садясь у камина и желая подразнить хозяина (это было лучшимъ средствомъ для его оживленія); -- странно, почему бы дѣламъ быть такимъ сквернымъ. У насъ, вы сами знаете, помѣщики смирные, нѣмцевъ-управляющихъ не водилось, половина имѣній въ женскихъ рукахъ... Если гдѣ были лишнія работы, онѣ отмѣнены Положеніемъ, а народъ нашъ никогда не отличался буйствомъ.
-- Да неужели вы думаете, возразилъ Влидиміръ Матвѣевичъ: -- что безпорядокъ непремѣнно происходитъ или отъ притѣсненія старшихъ, или отъ буйства со стороны имъ подвластныхъ? Такъ позволяется судить людямъ книжнымъ или чиновникамъ, а вы кажется никогда не вдавались въ эту сторону. Безпорядки, дорогой мой сосѣдъ, родятся прежде всего изъ безтолковщины, а смѣю спросить, у кого изъ нашихъ, начиная съ васъ, не было большей или меньшей, но постоянной безтолковщины, въ имѣніи? Безтолковщина эта, столько лѣтъ таившаяся во мракѣ, теперь только вышла на свѣтъ и заявила себя торжественно, съ украшеніями и фіоритурами, дополненная новизной Положенія и нѣкоторыми недосмотрами въ данныхъ намъ правилахъ.
-- То-есть, перебилъ я: -- выходитъ что я, сидя въ Петербургѣ причинилъ часть безпорядковъ и повиненъ въ томъ, что въ вашемъ сосѣдствѣ полевыя работы идутъ плохо.
-- И выходитъ, и повиненъ, весело сказалъ посредникъ, наливая мнѣ стаканъ чаю.-- Нашли вы какъ оправдываться, передъ человѣкомъ, у котораго ваше Петровское сидитъ вотъ тутъ, добавилъ онъ, стукнувъ себя рукой около затылка.-- Вы въ свою жизнь лично не сдѣлали зла мухѣ, я это знаю. А у фонъ-Зильбера, который довелъ оброки до безумной суммы и у котораго пришлось уничтожить множество безобразныхъ поборовъ, я не имѣлъ половины возни какую пришлось имѣть съ вашимъ Петровскимъ. Люди не выходили на работы,-- а кто началъ? тѣ самые, которые не выходили на работу столько лѣтъ и которымъ ваши власти мирволили. Кто ревѣлъ, городилъ чушь на сходкѣ и силился выбрать въ старшины отъявленнаго пьяницу, Ѳедота Иванова, не платившаго вамъ оброка три года? Тѣ крестьяне, на которыхъ вы распространили ту же привиллегію уклоняться отъ повинностей. Еслибъ вы прямо обратили всѣхъ вашихъ крестьянъ въ Ѳедотовъ Ивановыхъ, я бы не сказалъ слова: уравнять всѣхъ и не получать гроша съ имѣнія вредно для кармана, но оно не развращаетъ мужика и не отнимаетъ у него правды, какъ отнимаетъ ее наложеніе всей тяготы на людей добросовѣстныхъ и безотвѣтныхъ съ полною льготой для плута и лѣнтяя. Ну да успѣемъ поговорить объ этомъ. Надолго вы пріѣхали?
-- А вотъ сперва составлю грамоту, такъ и рѣшу надолго ль. Можно будетъ принанять вашего землемѣра?
-- При мнѣ не имѣется землемѣра.
-- И ни при комъ изъ посредниковъ?
-- И ни при комъ изъ посредниковъ.
-- Однако въ Положеніи...
-- Вижу, что вы читали Положеніе.
-- Ну есть же землемѣры у кого нибудь изъ сосѣдей?
-- Ни одного въ уѣздѣ не оказывается.
-- Какъ же быть, Боже мой! вскричалъ я съ досадой.-- Вѣдь планамъ Петровскаго болѣе сорока лѣтъ: что по нимъ сдѣлаешь? О томъ какъ мѣряютъ землю, я имѣю столько же понятія сколько о китайской азбукѣ... а между тѣмъ, время пройдетъ понапрасну.
Веселый хохотъ посредника былъ отвѣтомъ на мои жалобы.-- Да помилосердуйте, Сергѣй Ильичъ, перебилъ онъ меня, кусая губы, какимъ это образомъ вы, человѣкъ жившій въ деревнѣ, могли подумать о составленіи уставныхъ грамотъ въ іюнѣ мѣсяцѣ? Или вы ужь рѣшились мѣшать и тѣмъ лѣтнимъ работамъ, которыя у васъ происходятъ? Вѣдь безъ ходьбы по полямъ и долгихъ разговоровъ съ крестьянами вамъ согласиться трудно. Да какъ же наконецъ въ самую горячую пору отрывать крестьянъ отъ ихъ собственныхъ полей, для того, что можно сдѣлать въ сентябрѣ мѣсяцѣ? Другое дѣло, еслибы вы были заняты, еслибы только одинъ іюнь былъ въ вашемъ распоряженіи...
-- Правда, правда, дорогой сосѣдъ, отвѣчалъ я, вполнѣ признавая себя побѣжденнымъ: -- я еще разъ показалъ вамъ, что не рожденъ для самыхъ простыхъ обязанностей сельской жизни.
Затѣмъ разговоръ перешелъ къ уѣздной хроникѣ, къ домашнимъ воспоминаніямъ, и мы разошлись на разсвѣтѣ.
-- Послушайтесь меня, сказалъ мнѣ на прощанье Владиміръ Матвѣевичъ:-- не мучьте себя, не забѣгайте впередъ, проживите мѣсяца два какъ наблюдатель. Ручаюсь вамъ, что такого любопытнаго лѣта вы еще не проводили нигдѣ, даже на островѣ Вайтѣ. Мы будемъ видѣться часто, я стану разсказывать обо всемъ, что сдѣлалъ, и что свершается въ краѣ; сосѣдей у васъ довольно; къ сестрѣ вашей ѣздятъ помѣщицы, а это тоже не малое преимущество. Не выходя изъ дома, вы составите себѣ понятіе обо всемъ, приглядитесь къ тому, что сдѣлано людьми болѣе опытными и положите основаніе своему плану. А теперь отдыхайте; я и самъ былъ въ разъѣздахъ двѣ послѣднія ночи.
-- Еще одно слово, перебилъ я посредника, улыбаясь: -- безъ сомнѣнія вы на вашихъ сходкахъ говорите крестьянамъ вы и "господинъ Ефимъ Ивановъ", "господинъ Семенъ Ѳедоровъ?"
Но этого чудака и поддразнить не легко было:-- Я не подхожу подъ эти правила, отвѣчалъ онъ холодно,-- мы съ здѣшними крестьянами знакомцы не новые. Мы десять лѣтъ говоримъ другъ другу ты, и на вы съѣзжать не видимъ надобности.
Мы простились, и когда я проснулся, было уже восемь часовъ утра.
II.
Нашъ мировой посредникъ.
Теперь предстоитъ сказать нѣсколько словъ о Владимірѣ Матвѣевичѣ, моемъ посредникѣ и амфитріонѣ.
Есть люди, у которыхъ все въ жизни идетъ такъ твердо, просто и рѣшительно, что въ самой скромной долѣ они глядятъ избранниками изъ массы. По моему мнѣнію, безъ такихъ людей и пришлось свѣту, особенно въ наше время колебаній и духовнаго безсилія. Какъ ни оправдывай современнаго человѣка,
"Съ его озлобленнымъ умомъ,
Кипящимъ въ дѣйствіи пустомъ."
внутреннее чувство, намъ заявляетъ, что человѣкъ созданъ не для озлобленія, не для раздвоенія, не для сомнѣнія и не для стремленій къ утопіямъ. Что Владиміръ Матвѣевичъ не былъ человѣкомъ такого разряда, доказывала вся жизнь его, въ своихъ малѣйшихъ подробностяхъ. Молодость Матвѣева была блистательна въ служебномъ отношеніи. Двадцати трехъ лѣтъ онъ былъ капитаномъ и адъютантомъ при одномъ изъ прежнихъ главнокомандующихъ на Кавказѣ, въ пору огромныхъ экспедицій, наградъ и отличій. Но за два дня до одной экспедиціи, весьма важной и занимательной, Матвѣевъ получилъ письмо, извѣщавшее его о тяжкой болѣзни отца, вмѣстѣ съ самымъ критическимъ положеніемъ имѣнія. Стачоикъ Матвѣевъ, хлѣбосолъ и собачникъ стараго времени, давно уже жилъ не по состоянію, въ огромныхъ деревенскихъ палатахъ, занимая деньги гдѣ могъ и не желая вѣдать о существованіи Опекунскаго Совѣта съ его претензіями. Существованіе это обнаружилось описью имѣнія. Кредиторы, при первой о томъ вѣсти, подали векселя ко взысканію, а старикъ, безстрашный въ отъѣзжемъ нолѣ, пришелъ въ такое отчаяніе, что параличъ стукнулъ его разомъ. Кромѣ жены и Владиміра, онъ имѣлъ еще сына и дочь, малолѣтнихъ.
Молодой Матвѣевъ прочелъ письмо и просидѣлъ задумавшись минутъ пять, не больше. Затѣмъ онъ поднялъ голову, положилъ въ конвертъ всѣ деньги, которыя по счастію были у него подъ рукою, прибавилъ записочку къ матери и послалъ пакетъ на почту. Потомъ онъ написалъ своимъ ровнымъ почеркомъ двѣ просьбы, о немедленномъ отпускѣ и объ отставкѣ, и понесъ ихъ къ начальнику. Онъ даже не думалъ о томъ, какъ можетъ быть перетолкована иными людьми отставка наканунѣ похода. И онъ былъ правъ; его не запятнали тѣнью подозрѣнія. Напротивъ того, его увѣщевали и почти упрашивали, ему предлагали годовой отпускъ, Матвѣевъ благодарилъ и не подался. Черезъ мѣсяцъ онъ былъ въ отцовскомъ имѣніи, посреди растерявшейся семьи, праздношатающейся дворни и всякой гнусной чиновной челяди, подобно орламъ слетающимся всюду, гдѣ пахнетъ разложеніемъ и раззореніемъ. Первые дни, при недостаткѣ денегъ и добрыхъ людей, были ужасны, но Владиміръ Матвѣевичъ извернулся. Онъ продалъ лѣсъ, продалъ главную усадьбу, наскоро поправилъ домикъ въ одной изъ заброшенныхъ деревень, и перевелъ туда отца съ семьей. Изъ полуторы тысячи душъ оставилъ онъ триста; продажа была поспѣшна и невыгодна, но медлить не позволялось. Мало того, мой сосѣдъ самъ лишилъ себя порядочнаго куша денегъ, и никто, кромѣ иного умнаго мужичка, даже не похвалилъ его за это. Когда еще не была заключена продажа, эстляндскій баронъ фонъ-Зильберъ прибылъ въ уѣздъ и надбавилъ за усадьбу Матвѣевыхъ пятнадцать тысячъ. Условіе съ прежнимъ покупщикомъ не было кончено, Владиміръ Матвѣевичъ могъ безъ грѣха его нарушить. Но онъ отозвался, что никогда ни одна изъ деревень, ему принадлежавшихъ не будетъ въ рукахъ фонъ-Зильбера. Баронъ понялъ отвѣтъ какъ нельзя лучше и даже говорилъ о дуэли, но сообразивши, что деревенскій скандалъ, чего добраго, заставитъ говорить столицу о гадостяхъ, совершившихся въ его имѣніяхъ, счелъ за лучшее успокоиться.
Лѣтъ семь тянулась для Матвѣева-сына жизнь почти что каторжная. Больной и прихотливый отецъ, мать съ вѣчными слезами, худое положеніе мужиковъ, слѣдъ стараго управленія, наконецъ удовлетвореніе разныхъ остальныхъ кредиторовъ, все это помогло назваться радостнымъ. Въ горькой школѣ молодой человѣкъ выучился, вопервыхъ, опираться лишь на самого себя, а вовторыхъ, спасать себя ежеминутно, непрерывною работой. Въ полѣ, особенно при уборкѣ сѣна, онъ работалъ наравнѣ съ рабочими, дома давалъ уроки брату, наконецъ, когда серьёзная работа истощалась, пилилъ, стругалъ, точилъ, чертилъ планы. Его выбирали въ разныя должности по уѣзду, онъ принималъ всякую, и во всякой велъ себя такъ, какъ будто бы все его благосостояніе отъ ней зависѣло. Онъ грызся за земскія суммы всегда почти безуспѣшно, онъ ни пяди не уступалъ начальству, коли оно было неправо, и за то имѣлъ много непріятностей. Но служебная непріятность огорчала его не болѣе сутокъ, нисколько ни усмиряя и не повергая въ апатію. Изъ десяти случаевъ, въ девяти онъ убѣждался, что плетью не перебьешь обуха, но иногда выпадали случаи полной удачи, и Матвѣевъ мастерски ими пользовался. Онъ не брезгалъ ничѣмъ, не пренебрегалъ старыми связями, и по мѣрѣ того какъ его бывшіе боевые товарищи подвигались вверхъ по бюрократической лѣстницѣ, прибѣгалъ къ ихъ кредиту. Случилось наконецъ такъ, что одинъ губернскій магогъ, совсѣмъ было приготовившійся проглотить нестерпимаго Матвѣева, самъ полетѣлъ долой послѣ самой нечаянной ревизіи. Съ этихъ поръ, моего сосѣда уже никто не собирался глотать, а голосъ его сталъ слышнѣе въ краѣ.
Я сблизился съ Владиміромъ Матвѣевичемъ уже послѣ его служебныхъ и домашнихъ треволненій. Родители его умерли, въ покоѣ и довольствѣ, сестра вышла замужъ, мужики совсѣмъ поправились,
Но привычка къ ежеминутной дѣятельности уже вошла въ жизнь. Благодаря ей, этотъ человѣкъ строгій и суровый по натурѣ, оказывался услужливѣйшимъ хлопотуномъ, помощникомъ и ходатаемъ для всякаго, кто къ нему за чѣмъ нибудь обращался. Стоило только не быть отъявленнымъ негодяемъ для того, чтобы двери Матвѣева были для васъ отперты, а его хлопоты и кошелекъ къ вашимъ услугамъ. Всякая просьба, особенно со стороны сосѣда ***скаго жителя, исполнялась безотлагательно. Межевались ли вы, имѣли ли дѣло въ судѣ, собирались ли покупать землю, вы прямо шли къ Владиміру Матвѣевичу за совѣтомъ, содѣйствіемъ и помощью. И странно то, что его надували рѣдко, а еще рѣже принимали его услуги недостойнымъ образомъ. Можетъ быть оно происходило отъ того, что онъ умѣлъ одолжать по-братски, помогать ближнему безъ замашекъ à la prince Rodolphe, какъ выразилась по этому случаю одна барыня.
Съ мужиками своего околодка, особливо подгородными, Матвѣевъ находился въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, безъ малѣйшей натяжки. Отношенія эти образовались сами собою, безъ всякаго участія книгъ и филантропическихъ порывовъ. Никогда Матвѣева, не питалъ особенно высокихъ понятій о народѣ, простомъ и не простомъ, но никогда не отказывалъ онъ въ услугѣ слабому и угнетенному. И услуги эти были весьма просты: служа но выборамъ, Матвѣевъ имѣлъ подъ своимъ начальствомъ одно присутственное мѣсто и пользовался вліяніемъ на другія; по этой-то части крестьяне впервые узнали и полюбили его. Мужикъ, вносившій подати за свою деревню, зналъ что съ него не станутъ требовать копѣйки лишней; свидѣтели по судному дѣлу имѣли вѣру, что послѣ необходимыхъ опросовъ ихъ отпустятъ домой безъ промедленія; проситель въ лаптяхъ, имѣя правду на своей сторонѣ, былъ убѣжденъ, что его отстоятъ и поддержатъ. Владиміра Матвѣевича, это имя часто произносилось по избамъ и клѣтямъ въ трудныя минуты, Владиміра Матвѣевича знали въ лицо всѣ ребятишки края, хотя въ обращеніи онъ былъ не ласковъ и не шутливъ (качество особенно цѣнимое крестьянами). Но я заговорился о нашемъ мировомъ посредникѣ, совершенно забывъ, что ему самому предстоитъ еще много говорить и дѣйствовать. Уже пробило девять часовъ, когда я проснулся, одѣлся и вышелъ на широкій балконъ, гдѣ въ лѣтнюю пору хозяинъ работалъ и принималъ просителей. Утро было великолѣпное. Ароматъ цвѣтовъ несся изъ сада, но на балконѣ еще не исчезъ запахъ отъ огромнаго количества сапоговъ, смазанныхъ дегтемъ, вѣрный признакъ того, что на утренней посреднической аудіенціи находилось много народа. Одни изъ отпущенныхъ просителей тянулись по горкѣ къ церкви, другіе еще гуторили гдѣ-то за заборомъ сада. На балконѣ, кромѣ Матвѣева, находились только два лица -- мужичокъ, до крайности оборванный (въ нашемъ краѣ, гдѣ даже голяки одѣваются щеголевато, оборванная одежда есть какъ бы признакъ великой и униженной просьбы), да еще высокій, молодецки сложенный иностранецъ въ синемъ сюртукѣ изъ толстаго сукна, застегнутомъ до верху. То былъ швейцарецъ, Вильгельмъ Гильфъ, управляющій въ одномъ изъ сосѣднихъ имѣній.
Матвѣевъ говорилъ съ швейцарцемъ по нѣмецки. Языкъ онъ зналъ плохо, и все-таки его рѣчь отличалась бойкостію и вразумительностію.
-- Такъ нельзя вести дѣлъ, Вильгельмъ Иванычъ, говорилъ посредникъ: -- по вашимъ жалобамъ приходится по взыскивать, а самихъ васъ тянутъ къ отвѣту. Вы требуете лишняго, и раздражаете крестьянъ чѣмъ только можете. Въ какой части Швейцаріи жили ѣы до пріѣзда въ Россію?
-- Въ кантонѣ Аппенцель, отвѣчалъ Вильгельмъ Ивановичъ, видимо порадованный любезнымъ вопросомъ послѣ суроваго замѣчанія.
-- Такъ и ведите себя такъ какъ вели бы себя на работахъ въ кантонѣ Аппенцелѣ. Тамъ бы васъ побили за ваши порядки; зачѣмъ же вы думаете что здѣсь все вамъ дозволится? Вы пробовали ужь хозяйничать и такъ и эдакъ, только все безъ толка. Ну теперь попробуйте жь быть съ мужикомъ какъ съ рабочимъ въ Аппенцелѣ, можетъ быть такъ оно и пойдетъ лучше.
-- О, нельзя, совершенно нельзя, милостивый герръ, отвѣчалъ Вильгельмъ Ивановичъ.-- люди здѣсь другіе.
-- А коли другіе, такъ не вамъ ихъ передѣлывать. Я буду у васъ на дняхъ, и самъ опрошу кого слѣдуетъ. И если я найду что вы, хотя въ какой-нибудь мелочи, позволяете себѣ править по прошлогоднему, и даете рукамъ волю, я буду просить объ удаленіи васъ изъ уѣзда безъ всякаго отлагательства. Прощайте.
Гильфъ ускользнулъ съ балкона, и оборваный мужичокъ очутился передъ посредникомъ.
-- Уже какъ хочешь, Владиміръ Матвѣичъ, сказалъ онъ вкрадчиво, а ежели мнѣ съ женой будетъ обидно.
-- Тебѣ чего? спросилъ хозяинъ.-- Вѣдь ужь тебѣ было сказано?
-- Да ужь бабу мою я не вышлю на барщину.
-- Тебѣ жь хуже, коли тебя высѣкутъ въ волости.
-- Да ты, Владиміръ Матвѣичъ, старшинѣ-то прикажи, чтобы ко придирался.
-- Вотъ какой! А на бѣду я велѣлъ глядѣть за тобой въ оба!
-- Да вѣдь первую мою жену сама барыня свободила.
-- Первая жена у тебя была больная.
-- Такъ ты мнѣ скажи, для какого же бѣса я женился теперича? возразилъ мужикъ, видимо стараясь разсмѣшить посредника.
Но Владиміра Матвѣича разсмѣшить было трудно.
-- Ты у меня шутомъ не прикидывайся, сказалъ онъ коротко.-- Волостной знаетъ, что дѣлать при первомъ ослушаніи. А ужь тамъ какъ знаешь, держи бабу или нѣтъ; самъ напрядешь, самъ и разпутывай.
-- Такъ на что жь я женился, Господи ты Боже мой, еще разъ сказалъ проситель и медленно выползъ съ балкона, напередъ посмотрѣвши мнѣ въ глаза, какъ бы отыскивая въ нихъ сочувствія своему горю.
-- Надо признаться, довольно странный проситель! замѣтилъ я, когда проситель скрылся изъ виду.
-- Не знаю что и сказать вамъ, отвѣтилъ Владиміръ Матвѣевичъ, мужикъ кажется не глупый и нелѣнивый, а вотъ протащился десять верстъ съ нелѣпою просьбой! И на всякомъ шагу вы увидите то же.
-- Мнѣ кажется, только одного глупостію и можно объяснить эти претензіи.
-- Не думаю, отвѣчалъ посредникъ.-- Вчера, одинъ изъ самыхъ дѣльныхъ мужиковъ въ околодкѣ, грамотный еще въ добавокъ, просилъ что же?... чтобъ я разрѣшилъ ему строить новую избу на лучшей десятинѣ господскаго поля! Вы, конечно, воспитывались въ какомъ нибудь учебномъ заведеніи?
-- Конечно, какъ и всѣ на свѣтѣ.
-- А хорошо помните время передъ выпускомъ?
-- Еще бы не помнить!
-- Это время, въ которое начальство дозволяетъ поспать подольше и покуритъ безпрепятственно?... Перенеситесь же памятью къ порѣ, про которую мы разсуждаемъ. Не хотѣлось вамъ иногда до точности измѣрить на сколько простирается терпимость начальника, превысить мѣру льготъ вамъ данныхъ, уйдти на цѣлый день, закурить трубку въ самомъ дортуарѣ, пронести бутылку шампанскаго, и въ кружкѣ товарищей распить ее не безъ трепета? Не только человѣкъ, сама лошадь устроена такъ, что едва ей отпустятся поводья, она инстинктивно попытается добыть больше воли нежели сколько ей положено. Вотъ что, по моему мнѣнію, объясняетъ много нелѣпицы въ нынѣшнихъ сношеніяхъ крестьянина съ его властями. И вы, какъ помѣщикъ, не уйдете отъ самыхъ вздорныхъ требованій. Васъ закидаютъ просьбами о льготахъ, о которыхъ вамъ и въ умъ не приходило: это вамъ должно знать прежде всего, и быть готовымъ.
-- Однако, замѣтилъ я, нельзя же во всемъ отказывать и отказывать.
-- Однако, отвѣтилъ посредникъ, нельзя же давать безтолковую льготу одному передъ другими, за то лишь, что онъ смѣлѣй и умѣлъ забѣжать къ вамъ раньше сосѣда. Да и вообще, даже на льготы самыя разумныя подавайтесь съ осторожностію. Я говорю про мелкія льготы. Во всемъ дѣльномъ и основномъ, если вы желаете добра и любите крестьянина, будьте добры и щедры. Не жалѣйте хорошей земли при надѣлѣ, обезпечьте мужика лѣсомъ, сдѣлайте все что можно для того, чтобы даже его дѣти современемъ помянули васъ добрымъ словомъ. Но мелкихъ льготъ не давайте. Копѣечныя пособія не помогали никому никогда, а раззориться на нихъ очень можно. Больше всего берегитесь... Однако, сегодня намъ трудно бесѣдовать, вотъ еще кто-то ѣдетъ.
Въ самомъ дѣлѣ, на дорогѣ, по которой сейчасъ шли мужики съ посреднической аудіенціи, въ облакахъ пыли показался экипажъ не совсѣмъ обыкновеннаго вида. Четыре лошади прекрасной породы, но старыя и запаленныя, везли коляску прекрасной работы, но ветхую и сверхъ того украшенную золотыми колесами. На купеческихъ свадьбахъ бываютъ дивные экипажи, но такихъ золотыхъ колесъ и тамъ не встрѣтишь. Они рѣшительно сіяли; ихъ позолота или бронзировка побѣдоносно выдержала напоръ суроваго времени. Кучеръ имѣлъ кафтанъ съ галунами, но галуны не сіяли, а глядѣли блѣднѣй плохого басона. Въ коляскѣ сидѣла дама лѣтъ тридцати-пяти, въ темномъ платьѣ, загорѣлая, съ бѣлыми глазами безъ всякаго выраженія. Я безъ труда узналъ въ ней Анну Васильевну Десятникову, сосѣдку сестры по имѣнію, имѣвшую обыкновеніе заѣзжать къ намъ въ самое неуказанное для визитовъ время, въ восемь часовъ пополуночи, въ пять часовъ пополудни и такъ далѣе. При видѣ Анны Васильевны, посредникъ видимо выразилъ маленькую досаду; однако онъ поспѣшилъ оправить жилетъ слишкомъ растегнутый, вышелъ на крыльцо, подалъ руку гостьѣ, и черезъ минуту оба они были на балконѣ.
Не смотря на наше лвадцатилѣтнее знакомство, Анна Васильевна поклонилась мнѣ такъ, какъ будто бы привѣтствовала въ моемъ лицѣ какого-нибудь лорда Пальмерстона. Потомъ она сѣла и вздохнула. Потомъ на нее видимо напалъ припадокъ робости: она завертѣлась на стулѣ, и бѣлые глаза ея приняли какое-то безпомощное выраженіе.
-- Я къ вамъ по великой крайности, Владиміръ Матвѣичъ, наконецъ сказала она глухимъ шепотомъ: -- я просто ночей не сплю, и какъ быть не знаю.
-- Что же у васъ такое сдѣлалось? спросилъ посредникъ заботливо.
-- Да я все по тому дѣлу... ужь не знаю какъ и разсказать вамъ.
На лицѣ Матвѣева опять мелькнула досада.-- Кажется мнѣ, что по тому дѣлу мы наговорились досыта, замѣтилъ онъ улыбнувшись.
-- Позвольте, съ запинками продолжала Анна Васильевна: -- еще поговорить съ вами въ вашемъ кабинетѣ.
-- Да неужели вы Сергѣя Ильича боитесь?
-- Я знаю, что они будутъ смѣяться.
-- Ну если и посмѣется, бѣда не большая.
-- Нѣтъ ужь позвольте въ кабинетѣ. Они будутъ смѣяться, я знаю.
Пока посредникъ и робкая дама бесѣдуютъ въ кабинетѣ, я попробую взяться за трудное дѣло, изобразить типическую личность Анны Васильевны Десятниковой. Подобныя ей помѣщицы разсѣяны но всему лицу земли русской, ихъ кто-то очень вѣрно окрестилъ именемъ вѣчно-несовершеннолѣтнихъ, а между тѣмъ ихъ еще никто не описывалъ. Знаю, что мой разсказъ выйдетъ сухъ и голъ, но и онъ можетъ навести на хорошую мысль какого-нибудь настоящаго художника.
Анна Васильевна родилась въ деревнѣ и всю жизнь свою не показывалась ни въ одномъ городѣ, даже уѣздномъ. Отецъ ея, мрачный чиновникъ, нажилъ себѣ пятьсотъ душъ, женился на своей ключницѣ, которая скоро умерла, и предался деревенскому far niente. Посреди домашняго гарема онъ думалъ о дочери менѣе чѣмъ о послѣдней дѣвчонкѣ своей усадьбы. Одинъ разъ, однако, онъ было выписалъ ей гувернантку-француженку, но воспитательница, едва осмотрѣвшись въ домѣ, завела легкую интригу съ поваромъ, что и повело къ ея изгнанію. Отецъ-дьяконъ выучилъ Анну Васильевну читать и писать по-русски, тѣмъ все и кончилось. Можно было надѣяться, что дѣвочка, взросшая на свободѣ, въ красивомъ и здоровомъ сельскомъ уголкѣ, пополнитъ недостатокъ образованія бойкостью, свѣжестью, тою простою, но привлекательною веселостью, которая иногда такъ краситъ самыхъ заброшенныхъ деревенскихъ барышень, съ румяными щеками и добрыми заспанными глазками. Ни чуть не бывало; изъ Анны Васильевны вышла такая длинная, хилая, вялая, слабаго здоровья дѣвица, какія выходятъ изъ голодныхъ институтовъ сотнями. Только лицо ея оказалось не блѣднозеленымъ, а сѣрожелтымъ,-- изъ сапожнаго товара, какъ говорили уѣздные остроумцы. Она могла съѣдать огромное количество смородины, крыжовника и яблокъ; другихъ же достоинствъ или другихъ недостатковъ за ней не имѣлось.
Дѣвушкѣ исполнилось двадцать лѣтъ, когда умеръ ея отецъ, не посѣщавшій никого изъ сосѣдей и въ своемъ имѣніи принимавшій лишь станового пристава, да по большимъ праздникамъ священника и дьякона. Смерть старика была какъ бы сигналомъ для всѣхъ окрестныхъ холостяковъ, промотавшихся одинокихъ вивёровъ и авантюрьеровъ красивой наружности. Даже изъ Петербурга иные искатели счастія направлялись къ **скому уѣзду: пятьсотъ незаложенныхъ душъ со всѣми угодьями и строевымъ лѣсомъ имѣли свою пріятность! Но усилія селадоновъ были остановлены въ самомъ началѣ: пока они списывались съ сосѣдями, заказывали себѣ фраки и выискивали предлога къ знакомству, письмоводитель уѣзднаго судьи, по имѣющій чина дворянинъ, Модестъ Десятниковъ, пришелъ, увидѣлъ, побѣдилъ, переговорилъ съ попадьей, бывавшей у Анны Васильевны, явился въ церковь къ обѣднѣ, весь завитой и напомаженный, проглотилъ дѣвичье сердце, и черезъ два дня получилъ званіе жениха, вмѣстѣ съ нѣкоторою денежною суммой на уплату своихъ холостыхъ должковъ. Господинъ Десятниковъ былъ дѣйствительно дороденъ, бѣдъ, румянъ; его лицо живо напоминало вывѣски въ хорошихъ цирюльняхъ: когда онъ собирался на побѣды или кутилъ съ друзьями, вамъ зрѣлся парикмахерскій кавалеръ, самодовольный, наряженный и расчесанный; но когда ему случалось быть съ дамами, хотя бы съ дьячихой или ключницей аптекаря, томная прелесть, разлитая во всей его фигурѣ, рисовала передъ вами меланхолическаго щеголя на стулѣ, съ протянутой рукой, изъ которой кровь легкою дугой струится въ тарелку. Про характеръ счастливца трудно было отозваться съ похвалою: почти всякую недѣлю, съ перваго года свадьбы, онъ жестоко билъ Анну Васильевну; имѣніе ея разстроилъ, и доходы съ него поглащалъ необыкновенно быстро. А между тѣмъ куда уходили эти доходы -- совершенно неизвѣстно. Коляска съ золотыми колесами и четверня заводскихъ лошадей -- далѣе этой роскоши Десятниковъ не пускался. Жилъ онъ свиньей, знакомство велъ лишь съ буянами, любившими выпить. Не надолго бы хватило имѣнія Васильевны; но къ счастію, на шестой годъ брака, въ одно жаркое утро, плотно закусивъ и выпивши графинъ настойки, Модестъ Пахомовичъ пошелъ купаться и погибъ скоропостижно, едва залѣзши въ воду.
Снова сосѣдка моя очутилась свободною, по увы! на этотъ разъ холостяки, уѣздные вивёры не пришли въ движеніе. Изъ пятисотъ душъ осталось триста заложенныхъ; лѣсъ былъ почти весь проданъ; сверхъ коляски съ золоченными колесами, Модестъ Десятниковъ оставилъ четверыхъ дѣтей, трехъ мальчиковъ и одну дѣвочку. Впрочемъ, Анна Васильевна не тяготилась свободою: по всѣмъ примѣтамъ, она была очень влюбчива, но ея натура, подавленная мрачнымъ отцомъ и мужемъ-буяномъ, никогда и ни въ чемъ не высказывалась. Она стала жить одна, иногда выѣзжая въ своей коляскѣ къ ближайшимъ сосѣдямъ; тамъ она молчала, ѣла много ягодъ и безпокоилась о толь, что надъ ней будутъ смѣяться. Посмѣяться надъ ней было бы тяжело и гадко. Часто, встрѣчая ее у сестры, и забирался въ уголокъ и долго глядѣлъ на загорѣлое лицо Анны Васильевны, на ея довольно правильный профиль, на ея неловкую фигуру. И невольно во мнѣ рождался вопросъ о томъ, для чего жила и живетъ эта женщина, какое, хотя бы самое маленькое, но ясно очерченное назначеніе дано ей на свѣтѣ.
И дѣйствительно, трудно было представить себѣ жизнь болѣе безцвѣтную, безсмысленную и безполезную чѣмъ жизнь госпожи Десятниковой. Должно было ожидать, что хотя отъ нечего-дѣлать, она сосредоточитъ всѣ любящія силы души на своихъ дѣтяхъ, но этого не было. Дѣти бѣгали оборванные и грязные, не учились ничему; кучеръ по десяти разъ въ день прутомъ гонялъ ихъ изъ конюшни, которая даже для дѣвочки казалась какимъ-то земнымъ раемъ. Казалось, что съ дѣтства живши возлѣ крестьянъ, Анна Васильевна станетъ хорошо ими править и будетъ способна къ хозяйству -- и того не было; она не умѣла сказать двухъ словъ мужику, и едва отличала рожь отъ пшеницы. Наконецъ отъ женщины, съ дѣтства обращавшейся въ тѣснѣйшемъ кругѣ домашней жизни, всякій могъ ждать хотя нѣкоторой домовитости, по Анна Васильевна а тутъ была несостоятельна. Въ ея домѣ все смотрѣло грязно и неряшливо до безобразія; съ ея обѣда даже не взыскательны я духовныя особы уходили голодными; тощая прислуга грубила и ничего не дѣлила; толстяку исправнику, за непогодой, случилось одинъ разъ переночевать въ домѣ Анны Васильевны: объ этой ночи онъ до сихъ поръ разсказываетъ отплевываясь!
Не просидѣлъ я десяти минутъ на балконѣ въ одиночествѣ, какъ въ сторонѣ кабинета послышались голоса и шаги особъ, державшихъ совѣщаніе. Аудіенція кончилась, какъ кажется, къ неудовольствію просительницы. Анна Васильевна, возвращаясь на балконъ, глядѣла совсѣмъ потерянною и шептала: -- пожалуйста, ради Бога... А Владиміръ Матвѣевичъ худо скрывалъ свою досаду.
-- И на будущее время я попрошу васъ, Анна Васильевна, говорилъ онъ:-- я усерднѣйше попрошу васъ не обращаться ко мнѣ помимо мирового посредника, у котораго вы въ участкѣ. Если не вѣрите мнѣ, спросите Сергѣя Ильича, онъ скажетъ вамъ то же. Вашъ посредникъ извѣстенъ всему уѣзду за честнаго человѣка; крестьяне ему довѣряютъ: чего же вамъ надо еще, для чего вы отнимаете у меня время, а себя мучите?
-- Степанъ Алексѣичъ такіе гордые, отвѣчала Анна Васильевна: -- да я ихъ и видѣла-то только одинъ разъ, въ церкви. Они будутъ смѣяться.
-- Да въ чемъ дѣло, если мой вопросъ не нескроменъ, спросилъ я, видя, что посредникъ теряетъ терпѣніе при этомъ несчастномъ: они будутъ смѣяться.
-- Дѣло довольно серіозное, отвѣчалъ Владиміръ Матвѣевичъ: -- но по моему крайнему разумѣнію, уже рѣшеное и неисправимое. Вы слышали о томъ, въ какомъ положеніи находились дѣла нашего уѣзда болѣе мѣсяца послѣ обнародованія манифеста и Положенія. Съ половины февраля предводитель хворалъ въ Петербургѣ, судья временно правилъ его должность. Исправникъ былъ въ отпуску за тысячу верстъ; изъ четырехъ становыхъ двое были смѣнены, и мѣста ихъ оставались не занятыми. Ни волостей, ни посредниковъ, ни старшинъ еще не назначали, само собой разумѣется. Какъ удержался у насъ порядокъ, безъ жалобъ безъ экзекуцій, безъ призыва военной силы, я и самъ не знаю. Въ это странное безначальное время, крестьяне Анны Васильевны пришли къ ней, стали говорить, что теперь уже конецъ барщинѣ, и пользуясь ея... неопытностью и совершеннымъ незнаніемъ Положенія выторговали себѣ на это лѣто двѣ трети ея луговъ, клочокъ строевого лѣса на вырубку, и половину поля (конечно съ хлѣбомъ) за то только, чтобы собрать остальной хлѣбъ и сѣно. Сдѣлка была добровольная; ни грубостей, ни угрозъ ни одинъ мужикъ себѣ не дозволилъ.
-- Только одинъ рыжій, замѣтила Анна Васильевна;-- сказалъ мнѣ, уже тебѣ ли, барынька, имѣньемъ-то у править!
-- Кто же этотъ рыжій? спросилъ Владиміръ Матвѣевичъ.
Помѣщица опустила глаза и покраснѣла, она не знала въ лицо ни одного своего крестьянина.
-- Условія были, конечно, неразумны, продолжалъ мировой посредникъ:-- но они приняты добровольно, и до іюня мѣсяца Анна Васильевна никому на нихъ не жаловалась. Теперь у ней оказывается желаніе вернуться къ тѣмъ правамъ на работу, которыя даетъ ей Положеніе. По моему крайнему разумѣнію, это дѣло потерянное; но каково бы оно ни было, собственно я тутъ лицо чужое, а обращаясь ко мнѣ, Анна Васильевна тратитъ время по пустому.
Гостья встала съ своего мѣста, на лицѣ ея выразилось такое безконечное уныніе, что оба мы почувствовали жалость. Столько лѣтъ въ ея глазахъ Владиміръ Матвѣевичъ былъ героемъ-олимпійцемъ, общимъ благодѣтелемъ, человѣкомъ всемогущимъ,-- и вотъ, этотъ самый герой холодно отправляетъ ее къ другому мировому посреднику, который будетъ надъ ней смѣяться.
-- Богъ съ вами, Владиміръ Матвѣичъ, сказала бѣдняжка, и не выдержавши характера, добавила: -- я вамъ сегодня помѣшала, а вотъ завтра или послѣ завтра еще пріѣду посовѣтоваться.
-- Завтра я на Ильинской волости, послѣ завтра на мировомъ съѣздѣ. И попрошу Степана Алексѣича, чтобъ онъ побывалъ у васъ и въ чемъ можно васъ успокоилъ. Больше я ничего не могу и не сдѣлаю. До свиданія, Анна Васильевна!
Онъ проводилъ ее до коляски и вернулся ко мнѣ, не теряя времени.
-- Я думаю все это вамъ кажется ужасно скучно, сказалъ онъ садясь и закуривая трубку.
-- Но только не скучно, а интересно до крайности, отвѣчалъ я посреднику.-- Надо быть невыразимымъ дурнемъ, чтобы не интересоваться даже небольшими подробностями такого дѣла. Теперь вся жизнь края кипитъ по провинціямъ и сельскимъ участкамъ, ужь конечно не по столичнымъ канцеляріямъ, не по столичнымъ гостиннымъ, не въ столичной литературѣ, которой придется горько поплатиться за всю ея непрактичность, за ея толки о крайнемъ и нестройномъ прогрессѣ, за всѣ ея фокусы, передѣланные съ французскаго. Скучно, говорите вы! Да я, со всею своею лѣностью и негодностью, счелъ бы за великое счастіе вглядѣться въ дѣла каждой сосѣдней деревни, побесѣдовать со всякимъ помѣщикомъ и крестьяниномъ, если бы только я умѣлъ говорить съ мужикомъ и мужикъ могъ бы оказаться передо мной откровеннымъ. Никогда еще не жалѣлъ я такъ о томъ, что мнѣ не двадцать лѣтъ, и о томъ что я, кажется, въ конецъ испорченъ и книгами, и жизнію за границей.
-- Браво, браво! перебилъ посредникъ улыбаясь.-- И ужь если у васъ явилась такая охота до наблюденій, то я вамъ могу предложить сегодня же одну экспедицію. Вмѣсто того, чтобъ ѣхать въ Петровское, не желаете ли, вмѣстѣ со мною, обѣдать у сосѣдки моей Варвары Михайловны?
-- Будто она здѣсь? Варвара Михайловна Краснопольская въ своемъ имѣніи?
-- Да какъ же ей и не быть въ немъ, ей, жаркой ревнительницѣ, новыхъ порядковъ? Вѣдь изъ ея же гостинной вы почерпали свѣдѣнія о ходѣ крестьянскаго дѣла, со многими умствованіями, отъ которыхъ можно бы уволить и ее, и ея мужа, и ея друзей, важныхъ чиновниковъ? Какъ же ей теперь не сооружать у себя дома общаго благоденствія? Мужъ далъ ей въ пособіе одного чиновника, одного писаря (онъ хоть и молодой бюрократъ, но отъ старыхъ привилегій отказаться по хочетъ). Выписываютъ и землемѣра, по знакомству, въ видѣ командировки, съ оставленіемъ казеннаго содержанія. Ну да что толковать объ этомъ? Коли съ вами взятъ фракъ, переждемте жару и велимъ закладывать.
Двѣнадцать верстъ отдѣлявшихъ усадьбу Матвѣева отъ замка Варвары Михайловны, мы проѣхали скоро и пріятно. Воображеніе перенесло меня за десять лѣтъ назадъ, къ той порѣ, когда ея превосходительство была одною изъ прелестнѣйшихъ женщинъ Петербурга, а супругъ ея, нынѣ участникъ великихъ вопросовъ, тайный совѣтникъ, Викторъ Петровичъ Краснопольскій, несъ скромную должность чиновника особыхъ порученій при министерствѣ. Не знаю какъ и почему оно происходило, но этотъ истинно честный и превосходный чиновникъ особыхъ порученій, изъ всѣхъ городовъ и селъ Россіи отъ рожденія своего бывалъ только въ Петербургѣ, Гатчинѣ, Петергофѣ, Царскомъ Селѣ, и почему-то въ Колпинѣ. Онъ отлично владѣлъ перомъ и работалъ скоро, и вотъ пагубная причина тому, что его вѣчно держали за бумагами. И теперь, на своемъ замѣтномъ посту, Викторъ Петровичъ считался человѣкомъ благонамѣреннымъ, либеральнымъ, неподкупнымъ; но позволительно думать, что изъ него вышло бы кое-что несравненно полезнѣйшее, еслибъ онъ не засушилъ себя перепиской, бумажными проектами, пустохвальными преніями въ гостинныхъ, впрочемъ превосходно убранныхъ, да еслибъ сверхъ того былъ познакомѣе съ своимъ любезнымъ и обширнымъ отечествомъ.
Варвара Михайловна и мужъ ея всегда жили хорошо, изящно и, что какъ-то не вяжется съ ихъ демократическими принципами, даже щепетильно. Питая любовь къ меньшимъ братіямъ, они всегда одѣвали свою прислугу въ ливрею съ гербами, и независимо глядя на общественные предразсудки, дулись на пріятеля, приходившаго къ нимъ вечеромъ не во фракѣ. Съ полученіемъ важной должности, образъ жизни ихъ принялъ размѣры болѣе широкіе. Появились англійскія привычки и англійская складка: обѣды въ восемь часовъ, особенная упряжь; даже достойный Викторъ Петровичъ, всю жизнь свою сидѣвшій сиднемъ, началъ ѣздить въ извѣстные часы по Лѣтнему Саду, на очень долгоногой и куцой лошади. Домъ въ деревнѣ былъ перестроенъ, снабженъ какими-то башенками, шпилями, выступами и кровельными зигзагами. Къ этому-то замку мы подъѣхали съ Матвѣевымъ. Трое хорошенькихъ дѣтей хозяйки встрѣтили насъ на лужкѣ передъ домомъ, голыя икры бѣдняжекъ были страшно искусаны комарами. Старшая дочь Варвары Михайловны, дѣвочка лѣтъ двѣнадцати, замѣтно конфузилась отсутствіемъ чулокъ, хотя, кажется, имѣла довольно времени къ тому привыкнуть.
Двѣ гувернантки, англичанка и француженка, сидѣли на зеленой скамьѣ, рядомъ, не мѣняясь ни однимъ словомъ. Должно быть entente cordiale между ними не имѣлось.
Не успѣлъ я перецаловаться съ моими маленькими пріятелями, какъ раздался возлѣ насъ милый голосокъ хозяйки, и изъ ближайшей аллеи вышла сама Варвара Михайловна. Давно уже не случалось мнѣ видѣть ее такою молодою, свѣжею и привлекательною. Высокая, стройная, гибкая, съ своими голубыми глазами, золотисто-пепельными волосами, ея превосходительство глядѣло не маменькой, а сестрицей шалуновъ уцѣпившихся за обѣ мои руки. Она обрадовалась гостямъ, назвала Владиміра Матвѣевича идеальнымъ посредникомъ, и сообщила мнѣ, что сочла бы меня своимъ врагомъ, еслибъ я посмѣлъ не заѣхать къ ней по пути изъ города. Уже воображеніе мое готово было перенести меня за десять лѣтъ назадъ, въ годы теплой дружбы и пожалуй чего-то еще большаго, когда Варвара Михайловна разрушила всѣ иллюзіи, сказавъ внушительно:-- Вамъ дѣлаетъ честь, что вы ѣдете въ свое имѣніе, я не говорю уже объ обязанностяхъ помѣщика, но провести это лѣто не въ деревнѣ, значитъ отстать отъ всего на десять лѣтъ по крайней мѣрѣ.
Тутъ уже слышался тонъ сановницы, у которой въ гостинной разсуждаютъ о крайне-важныхъ вопросахъ. Я довольно холодно принялъ одобреніе, и въ свою очередь спросилъ, какъ идетъ хозяйство Варвары Михайловны.
-- Смѣшно разсказывать, отвѣчала она, покуда мы шли по лѣстницѣ и выступному балкону въ прохладную, установленную цвѣтами гостинную:-- смѣшно разсказывать, потому что при общихъ и нелѣпыхъ помѣщичьихъ жалобахъ, можетъ показаться, что я просто выдумываю. Впрочемъ, Владиміръ Матвѣичъ будетъ моимъ свидѣтелемъ. Ни малѣйшей жалобы, ни малѣйшаго недоразумѣнія, я до сихъ поръ не видѣла. Работы идутъ превосходно, какъ не шли никогда, даже при прежнемъ, строгомъ управителѣ. Скажу вамъ откровенно, что покорность крестьянъ и ихъ вѣчные отзывы "нѣтъ, ничего не надо, съ вами хотимъ мы жить по старому", мнѣ даже не совсѣмъ нравятся; я бы желала встрѣтить больше самостоятельности, больше иниціативы, хоть бы и неправильной. Въ этомъ есть что-то сонное; впрочемъ, сонъ кажется проходитъ. И какъ хорошо иные крестьяне выучили Положеніе! Я увѣрена, что Сергѣя Ильича всякій изъ нихъ загоняетъ. Но что болѣе всего меня радуетъ, это успѣхъ вольнаго труда. Да-съ, mon très cher pessimiste, у меня теперь уже двѣнадцать лошадей и двѣнадцать наемныхъ рабочихъ. Пишутъ, что вольный трудъ вдвое дѣйствительнѣе обязаннаго; по моему мнѣнію это невѣрно, надо бы сказать втрое.
-- Не рано ли вы собрались увеличивать запашку? замѣтилъ я на этотъ потокъ радостныхъ свѣдѣній.-- Я бы на вашемъ мѣстѣ погодилъ немного.
-- Да кто же вамъ сказалъ, что я ее увеличиваю?
-- Такъ на что же вамъ двѣнадцать наемныхъ рабочихъ, если работы идутъ лучше прежняго? Или для чего жь у васъ осталась барщина, если эти двѣнадцать человѣкъ трудятся за троихъ каждый?
-- Боже мой, какъ во всякомъ вашемъ словѣ сказывается человѣкъ, полъ-жизни прошатавшійся гдѣ-то въ Италіи! весело возразила Варвара Михайловна.-- Да развѣ можно сейчасъ же уничтожить обязанный трудъ, не подготовивъ ему замѣны? Я чрезвычайно довольна нанятыми людьми, но они еще не помѣщены какъ слѣдуетъ, выборъ ихъ сдѣланъ случайно... Колесо еще не пущено полнымъ ходомъ, хотя и нѣтъ сомнѣнія, что оно завертится отлично. Обо всемъ этомъ я ужь писала въ Петербургъ; мужъ извѣщалъ меня, что мои письма ходятъ по рукамъ, а иногда заходятъ очень высоко. А кстати, Владиміръ Матвѣичъ, въ послѣдній разъ я писала о насъ очень много. Я прямо сообщала, что будь по Россіи двадцать-пять посредниковъ на васъ похожихъ, можно было бы вполнѣ успокоиться на счетъ пользы этого учрежденія.
-- И очень худо сдѣлали, что писали, отвѣчалъ Матвѣевъ:-- въ особенности, если ваши письма читаются не однимъ Викторомъ Петровичемъ. Доказывать пользу учрежденія какимъ ни будь однимъ частнымъ примѣромъ, удачнымъ или неудачнымъ, значитъ имѣть очень мало вѣры въ самое учрежденіе.
-- Да я и не имѣю въ него большой вѣры, замѣтила ея превосходительство.-- И мнѣ, и многимъ лицамъ, болѣе вліятельнымъ, учрежденіе мировыхъ посредниковъ вовсе не кажется чѣмъ-то ужь очень блестящимъ... Эти громкія одобренія, отовсюду привѣтствующія посредничество и посредниковъ, даже немного подозрительны: откуда идутъ одобренія? Со стороны помѣщичьей, а потому они и односторонни. Сословію, отъ котораго невозможно и требовать безпристрастія въ своемъ дѣлѣ, предоставлены самыя важныя заботы но этому самому дѣлу, самыя многочисленныя мѣста съ вліяніемъ -- и какъ еще предоставлены? почти съ полною независимостью отъ администраціи!...
-- Скажите лучше, отъ шаткой и придирчивой бюрократіи, возразилъ я въ свою очередь.
-- Я ненавижу это слово "бюрократія", сказала Варвара Михайловна, за него уцѣпились разные фантазеры, но предъ людямъ дѣйствительно трудящимся и направляющимъ общее движеніе. Бюрократія, бюрократы!... И всякій произноситъ эти слова съ отвращеніемъ, какъ будто бы просвѣщенный чиновникъ, головой и перомъ трудящійся въ столицѣ, не стоитъ какого нибудь помѣщика-рутинера, только умѣющаго помышлять о своихъ двадцати десятинахъ въ каждомъ полѣ!
-- Согласитесь, однако, милая защитница чиновниковъ, что когда дѣло именно идетъ о сохраненіи собственныхъ десятинъ, о надѣлѣ другими десятинами своихъ "меньшихъ братьевъ", человѣкъ, сидящій на десятинахъ, окажется толковѣе мудреца умирающаго за горой бумажныхъ проектовъ.
-- И соглашаюсь и не соглашаюсь, возразила хозяйка.-- Спора нѣтъ, что нѣкоторое количество посредниковъ могло быть взято изъ помѣщиковъ, но большинству лучше бы состоять изъ людей совершенію новыхъ, испытанныхъ въ службѣ и способныхъ быть проводниками идей и стремленій администраціи...
-- То есть вертѣться по вѣтру, поминутно прислушиваться къ петербургскимъ толкамъ, при Ѳедорѣ Степановичѣ тѣснить одну сторону, а послѣ назначенія Михаила Васильича мирволить другой?... оно, конечно, покойнѣе, но само дѣло отъ того не подвинется. И наконецъ, гдѣ вы найдете такое огромное количество испытанныхъ, надежныхъ чиновниковъ, какое понадобится но числу мировыхъ посредниковъ въ Россіи? Всякій знаетъ, кѣмъ у насъ занимаются мѣста, если имъ случится открываться въ большомъ количествѣ. Всякій начальникъ оставляетъ лучшаго труженика при себѣ, а всю посредственность сбываетъ съ благословеніемъ на новую дѣятельность. Потомъ хватаются за юношей, чуть лишь кончившихъ воспитаніе, еще не раздѣлавшихся съ журнальнымъ вздоромъ, набившимся въ ихъ голову, юношей ретивыхъ и покуда еще честныхъ, но знающихъ жизнь не болѣе какъ ее знаетъ какая нибудь институтка. Затѣмъ все еще много не замѣщенныхъ вакансій, и вотъ, при помощи рекомендательныхъ инеемъ, ходатайства княгинь и сановниковъ, вербуется масса всякой неспособности изъ попрошаекъ, лѣнтяевъ и такъ далѣе. И этой-то неопытной, сбродной фалангѣ вы желали бы поручить исполненіе одной изъ труднѣйшихъ реформъ, когда либо предпринятыхъ! И отъ нея вы могли бы ждать единства, твердости и устойчивости! Да черезъ годъ половина фаланги стала бы жить грабежомъ, жалуясь, что ей ѣсть нечего.
-- Въ первый разъ слышу я, замѣтила Варвара Михайловна,-- что содержаніе мировыхъ посредниковъ недостаточно.
-- Оно достаточно для посредниковъ изъ класса помѣщиковъ мѣстныхъ, и совершенно недостаточно для посредниковъ вашего воображенія, для чиновниковъ пришлыхъ. У помѣщика уже есть домъ, есть хозяйство, есть экипажъ и лошади, при этихъ условіяхъ полторы тысячи подмоги значатъ много. Посредники, которыхъ навязала бы намъ бюрократія, потратя почти все жалованье на свое помѣщеніе, на канцелярію, на лошадей, на средства продовольствія, остались бы почти нищими, въ чужомъ краѣ, между людей къ нимъ нерасположенныхъ. А о томъ, къ чему можетъ привести чиновника недостаточность средствъ къ жизни, распространяться нечего...
Краснорѣчивые доводы мои были прерваны жесточайшимъ звономъ, раздавшимся гдѣ-то въ самомъ домѣ. Желая узнать его причину, я оглянулся назадъ, потомъ направо и налѣво, но звонокъ умолкъ, и когда я собрался вернуться къ прерванному разговору, оказалось, что Варвары Михайловны въ гостинной не было. Зато мимо насъ съ шумомъ пробѣжали дѣти, крича своими звонкими голосками: dress for dinner! dress for dinner! Руководствуясь нашимъ болѣе чѣмъ скромнымъ знаніемъ англійскаго языка, мы съ посредникомъ догадались, что скоро будетъ обѣдъ, по поводу коего оказывается необходимымъ надѣть фраки. Мы вышли въ сосѣднюю залу, гдѣ уже ждалъ насъ старичокъ въ бѣломъ галстукѣ, повидимому первый мажордомъ ея превосходительства. Чрезъ галлерею съ цвѣтными окнами, онъ проводилъ насъ въ комнаты, назначаемыя для посѣтителей. Окна моего апартамента выходили на красивый дворикъ со службами: комната Владиміра Матвѣевича приходилась рядомъ съ моею.
Весь парадный костюмъ, словно для бала, оказывался въ полной готовности около моей кровати, но мнѣ было жарко, меня разбирала лѣнь, и я рѣшился сдѣлать уступку хозяйкѣ лишь относительно фрака, оставивъ на себѣ безъ перемѣны всѣ остальныя лѣтнія принадлежности. Старичокъ въ бѣломъ галстукѣ объявилъ, что звонокъ къ обѣду раздастся черезъ полчаса, не ранѣе. Мы его отпустили, я прилегъ на диванъ, Матвѣевъ ушелъ въ свою комнату, и вскорѣ въ ней раздались чьи-то тяжелые шаги, а потомъ пошелъ разговоръ не лишенный занимательности. Дверь, насъ раздѣлявшая, не была притворена, и я, лежа въ полномъ спокойствіи, могъ наблюдать за всѣмъ, что происходило. Передъ посредникомъ стоялъ человѣкъ высокаго роста, геркулесовскаго сложенія, съ прекраснѣйшею сѣдою бородой и лицомъ съ котораго иной ловкій поставщикъ патріотическихъ картинъ могъ бы рисовать всѣхъ знаменитыхъ мужей старой Руси: Минина или Пожарскаго, Сильвестра или Адашева. Красиваго старика портило только толстое брюхо. Одѣтъ онъ былъ въ довольно длинный синій казакинъ, покроя особенно любимаго прикащиками и бурмистрами. Въ начало разговора я не вслушался.
-- Ужь какъ ты себѣ знаешь, Владиміръ Матвѣичъ, говорилъ синій казакинъ: -- а безъ тебя мы просто пропали... Эдакой напасти, прости Господи, я думаю и при Татарахъ не было. Говорить срамно, а у насъ еще навозъ не вывезенъ, ярового поля кусокъ незасѣяннымъ остался. Черезъ недѣлю добрые люди возьмутся за косу, а наши еще съ полемъ не управились; я изъ силъ выбился; на чужого человѣка взглянуть стыдно. Коли ты ихъ не приструнишь, батюшка, все наше хозяйство пойдетъ прахомъ.
-- Развѣ могу я соваться въ ваши дѣла мимо помѣщицы? возражалъ посредникъ.-- Варвара Михайловна всѣмъ довольна.
-- Да вѣдь она-то сама все и путаетъ, батюшка! У насъ народъ не задорный, не великая на немъ тягота, кажется, дурить не изъ чего: а какъ не дурить, когда барыня во всемъ потакаетъ? Намедни барщина пришла въ поле въ десятомъ часу. Смотрю я, катитъ генеральша; ну, думаю, слава Богу, скажетъ имъ: нехристи вы эдакіе! Ну подъѣхала, всѣ къ ней, смѣются идучи, говорятъ: разговоръ будетъ! Оно и точно, стала говорить такъ сладко, про школу, да про то, что надо завести казну общую, нанимать рекрутовъ -- самое дескать время къ такой рѣчи; поле не запахано, чего, торопиться! Шепнулъ я было, что на работу поздно выѣхали, а она твердитъ: это ничего, лишь бы дѣло шло живо. У самой словно глазъ нѣту -- дѣло идетъ живо! Вечеромъ валятъ наши барщинники мимо мызы, солнце еще высоко, сами ушли безъ спроса, а она велитъ водку вынести, бабамъ даетъ пряники, дѣвки набѣгутъ изъ деревни, пѣсни затянутъ, какъ въ праздникъ. Веселое стало у насъ житье, Владиміръ Матвѣичъ, ужь какое веселое!
Трудно передать скорбь и злобу, съ какими сказана была эта послѣдняя фраза.
-- У тебя есть нанятые рабочіе, у тебя цѣлыхъ двѣнадцать лошадей, замѣтилъ Матвѣевъ.
-- Не двѣнадцать, а пять, отвѣчалъ прикащикъ: -- а работали эти лошади всего два дни: то гувернантку до станціи свезти надо, то записки разослать къ сосѣдямъ, то фортепьяно доставить къ желѣзной дорогѣ. Самъ знаешь, теперь работа конная, навоза не понесешь въ охапкѣ, не станешь лопатой ковырять поля! И сидѣли безъ дѣла рабочіе, да и весь-то народъ разбаловался. Вѣришь ли, на прошлой недѣлѣ Кирпа Васильева въ барскомъ лѣсу поймали -- старый мужикъ, честная душа,-- и тотъ лѣсъ воруетъ! Ужь коли ты намъ не поможешь...
-- И, конечно, не помогу, отвѣчалъ Матвѣевъ.-- Можно коня привести на рѣку, а насильно пить его не заставишь. Другое дѣло, коли сама барыня...
-- Да развѣ ты не видишь, батюшка, что у насъ барыня-то ровно какъ шальная?...
Ровно какъ шальная! Бѣдная, бѣдная Варвара Михайловна! И вотъ твоя награда за всѣ добрыя намѣренія, за безропотное пожертвованіе своими интересами, за твои умныя письма изъ деревни, за все твое рвеніе къ крестьянскому дѣлу, за безчисленные турниры, совершавшіеся въ твоей гостинной по поводу великаго вопроса! Ровно какъ шальная! И кто знаетъ на сколькихъ благонамѣренныхъ людей, слуги самые преданные смотрятъ какъ на ошалѣлыхъ? Мнѣ стало очень грустно, но къ счастію, звонокъ къ обѣду не позволилъ мнѣ очень расчувствоваться.
Столъ былъ накрытъ въ красивой легкой галлереѣ, соединявшей главный корпусъ дома съ оранжереей. Изъ растворенной двери въ это жилище рѣдкихъ растеній несся ароматъ цвѣтовъ, даже черезчуръ пахучихъ. Другіе цвѣты с тояли въ самой галлереѣ, около красиваго переноснаго фонтана, хотя отчасти освѣжавшаго не кстати-тропическую атмосферу галлереѣ. Уже мы собирались занять свои мѣста за столомъ, когда въ сѣняхъ раздался звонокъ, за тѣмъ по комнатамъ послышались шаги, и въ галлерею вошелъ мущина еще не старый, толстый, съ лицомъ умнымъ и веселымъ, но не симпатическимъ. Одѣтъ онъ былъ очень небрежно, въ бѣлыхъ панталонахъ и жакеткѣ изъ какой-то сѣроватой матеріи, въ рукахъ держалъ сѣрую шляпу съ широкими полями. Лицо Варвары Михайловны немного омрачилось при видѣ такого презрѣнія къ декоруму, однако она дала руку гостю и приняла его привѣтливо.
-- Не хмурьтесь, не хмурьтесь, ваше превосходительство, весело сказалъ гость послѣ первыхъ привѣтствій.-- Одѣтъ я такимъ уродомъ, потому что на солнцѣ больше двадцати пяти градусовъ, а во фракъ не облекся по случаю двухъ сотъ причинъ, изъ которыхъ первая -- неимѣніе фрака. Предоставляю вамъ право изгнать меня съ поношеніемъ: я заѣхалъ лишь на минуту взглянуть на васъ и спросить о Викторѣ.
-- Садитесь, садитесь, отвѣчала хозяйка.-- Гдѣ вы скитались цѣлую недѣлю?
-- Скитался я въ ***, у синяго моря. Знаете вы что цѣна хлѣбу дошла до десяти рублей за четверть?
Мы съ Матвѣевымъ невольно переглянулись: въ этомъ страшномъ возвышеніи цѣны, совпадавшимъ съ вѣстями о бросаемыхъ помѣщиками запашкахъ, имѣлось нѣчто зловѣщее. Только къ концу лѣта оказалось, что не одна паника, но и усиленное требованіе хлѣба за границу, были причиной ужасающихъ цѣнъ, стоявшихъ въ *** за іюль мѣсяцъ.
-- Я немного разумѣю въ цѣнахъ, спокойно сказала Варвара Михайловна,-- да кажется мнѣ, что и вы, Петръ Тимоѳеичъ, къ нимъ довольно равнодушны.
-- Ну, нельзя сказать чтобъ равнодушенъ, весело возразилъ толстякъ, кончая свою тарелку супа.-- Благодаря этимъ десяти рублямъ за четверть, я смотрю на себя, какъ на человѣка получившаго щедрый выкупъ и за крестьянъ, и за полный надѣлъ земли, къ нимъ отходящей.
-- А этого ужь я вовсе не понимаю, отвѣтила хозяйка, глядя на Матвѣева.
-- Петръ Тимоосичъ хочетъ вѣроятно сказать, улыбаясь замѣтилъ Владиміръ Матвѣевичъ: -- что онъ продалъ въ нѣсколько тысячъ четвертей хлѣба. Безъ крестьянскаго дѣла не было бы десяти рублей за четверть; оттого онъ и смотритъ на свои барыши какъ на выкупную премію.
-- Совершенно такъ, идеальнѣйшій и проницательнѣйшій изъ мировыхъ посредниковъ, съ хохотомъ прервалъ толстый посѣтитель:-- только щадя меня, уже и безъ того отъявленнаго ретрограда, вы умолчали о томъ, что вся операція была мною предугадана и подготовлена за два года назадъ. Два года я не продавалъ ни зерна, два года скупалъ хлѣбъ, гдѣ только было можно, настроилъ лишнихъ амбаровъ; за то и подвезъ хлѣбъ безъ задержки. Конечно, это смѣлая спекуляція.
-- И къ сожалѣнію, спекуляція на страхъ и дурные слухи, сухо прибавилъ Матвѣевъ.
-- Да, спекуляція на страхъ и дурные слухи; но если ужъ нельзя безъ страха и дурныхъ слуховъ, то почему же выгода должна достаться не мнѣ, а другому? Или вы думаете, что сосѣди мои, да и всѣ поставщики хлѣба скажутъ ***`скимъ торговцамъ: "что вы дурачитесь и даете такую цѣну?-- для пользы рода человѣческаго, я отдамъ мой хлѣбъ по пяти за четверть!" Будьте покойны, никто не окажетъ такого великодушія. А если кто виноватъ въ страхѣ на хлѣбномъ рынкѣ, такъ конечно не я, а ваше же начальство, сидѣвшее по своимъ норамъ въ самое критическое время, когда въ краѣ еще не было ни волостей ни посредниковъ. И если въ будущемъ году, и черезъ два года, и черезъ три года, хлѣбъ дойдетъ до двадцати рублей за четверть, я его буду припасать и сбывать безъ всякаго угрызенія совѣсти.
-- Это едва ли вамъ удастся, серьезно возразила Варвара Михайловна.-- Съ паденіемъ крѣпостного права, производительность усилится, хлѣбъ подешевѣетъ, и черезъ три года, вы не узнаете нашего края.
-- Срокъ не великъ, съ усмѣшкой замѣтилъ Петръ Тимооеевичъ.
-- Я еще кладу самый долгій, съ благородною пылкольстью отвѣчала хозяйка.-- Видѣли ли вы окрестности Берлина и вообще восточную часть Пруссіи, гдѣ земля гораздо хуже нашей, а климатъ только немногимъ лучше? И что же? Весь этотъ край покрытъ фермами, плодородными полями, онъ кормитъ столицу и никогда не знаетъ неурожаевъ: вотъ вамъ живой примѣръ тому, что значитъ вольный трудъ, тому, что можетъ совершить работа человѣка, не подавленнаго крѣпостнымъ правомъ.
-- Конечно, конечно, говорилъ толстый гость съ своею поддразнивающею усмѣшкою.-- Дивлюсь я только одному: какъ это у насъ земли удѣльныхъ крестьянъ, или деревни государственныхъ имуществъ не похожи на окрестности Берлина? Вѣдь тутъ не было никого, подавленнаго крѣпостнымъ правомъ...
-- Cher monsieur Атабековъ, сказала ея превосходительство: -- хорошо, что вы сидите между людьми, знающими вашу страсть представляться отсталымъ человѣкомъ. Не знаю, какъ на другихъ, но на меня ваши насмѣшливые отзывы по поводу всего, что похоже на реформу, производятъ самое унылое впечатлѣніе. Не такимъ я знала васъ, когда вы служили вмѣстѣ съ Викторомъ, и когда даже онъ укорялъ васъ за экзальтацію вашихъ политическихъ мнѣній.
-- Дѣло не въ политическихъ мнѣніяхъ, возразилъ толстякъ какъ будто замявшись: -- а въ томъ, что ваша иллюзія о блаженствѣ, которое прольется на насъ черезъ три года, и была и останется иллюзіей. Вамъ теперь очень пріятно говорить и воображать, что черезъ три года, ***скій уѣздъ сравняется съ самыми богатыми уголками Бельгіи, а по всей Россіи потекутъ медовыя рѣки; но смѣю спросить, что скажете вы, когда пройдутъ три года, и вы еще не дождетесь даже малѣйшаго осуществленія вашихъ предчувствій? А что осуществленія не будетъ въ такой короткій срокъ -- это вамъ скажетъ всякій человѣкъ, если только онъ не изсохъ надъ книгой и не протухъ нравственно въ одной изъ вашихъ канцелярій. Если не вѣрите мнѣ, отчаянному скептику, спросите Владиміра Матвѣича; онъ ужь конечно не врагъ крестьянскому вопросу. Какъ вы думаете, дорогой нашъ посредникъ, обратится ли, въ три года, начиная отъ сего дня, то-есть къ 20-му іюня 1864 года, вся Россія въ цвѣтущія окрестности Берлина или Дрездена?..
-- Хотя мнѣ и не совсѣмъ но вкусу форма запроса вашего, сказалъ Матвѣевъ: -- но я долженъ заявить, что эта мысль о немедленномъ появленіи благосостоянія, вслѣдствіе отмѣны крѣпостного права, кажется мнѣ истинно пагубною. Предразсудки закоренѣлаго плантатора кажутся мнѣ не такъ вредрыми, какъ преувеличенныя ожиданія, за которыми не минуемо послѣдуетъ отчаяніе въ добромъ началѣ. Сила обстоятельствъ и свой интересъ насильно вдвинутъ плантатора въ сферу людей порядочныхъ; но какая сила утѣшитъ и укрѣпитъ тѣхъ добрыхъ людей которые, разсчитывая, что ими уже достигнута грань обѣтованной земли увидятъ, что можетъ быть не имъ, а ихъ дѣтямъ придется увидѣть эту землю? Не могу безъ горести вспомнить, какъ въ прошломъ мѣсяцѣ, въ Петербургѣ, при мнѣ, одинъ изъ благороднѣйшихъ людей, когда-либо мною встрѣченныхъ, профессоръ, умница, человѣкъ, положившій всю душу на вопросъ оконцѣ крѣпостного права, съ восхищеніемъ говорилъ мнѣ: "черезъ два года, мы не найдемъ словъ, чтобы выразить какъ переродилась Россія!" Онъ былъ еще горячѣе Варвары Михайловны и давалъ два года тамъ, гдѣ она даетъ три. А по моему искреннему убѣжденію и черезъ два и черезъ три года, и черезъ десять лѣтъ, мы ne увидимъ ни окрестностей Берлина, ни диковинныхъ фермъ, ни чудесъ вольнаго хлѣбопашества, какъ они описаны въ книгахъ. По всей вѣроятности, до конца жизни нашей мы увидимъ лишь трудъ и лишенія, жертвы и жертвы. И невозможно жалѣть объ этомъ тому, кто знаетъ, что люди живутъ въ мірѣ не для спокойствія и не для увеселеній.
Пока мы бесѣдовали такимъ образомъ, поздній обѣдъ кончился; хозяйка, дѣти и господинъ Атабековъ вышли на балконъ подышать чуднымъ вечернимъ воздухомъ. Мы съ Матвѣевымъ немного отстали отъ компаніи.
-- Не нравится мнѣ этотъ человѣкъ, сказалъ посредникъ, глядя въ слѣдъ толстому помѣщику.-- Я легко мирюсь со всякими убѣжденіями, очень хорошо знаю, что можно быть трехбунчужнымъ пашой въ душѣ и самымъ кроткимъ господиномъ въ дѣйствительной жизни; но этихъ себялюбцевъ и насмѣшниковъ переносить не умѣю.
-- За то я къ нимъ достаточно присмотрѣлся, замѣтилъ я въ свою очередь.-- Атабековъ -- это представитель неудавшихся бюрократовъ, сгоряча оставившихъ служебную карьеру и бросившихся въ оппозицію всему хорошему и дурному, что только идетъ отъ ихъ бывшихъ сверстниковъ. Еслибъ этихъ людей поскорѣе сдѣлали генералами и со слезами упросили принять видныя мѣста, они пустились бы прославлять то, что теперь ругаютъ. Вы думаете, что онъ очень врождебенъ крестьянскому вопросу, а мнѣ кажется, онъ болѣе злится на то, что Викторъ Петровичъ и Семенъ Михайловичъ и другіе сослуживцы имѣли въ немъ голосъ, а онъ не имѣлъ и не будетъ имѣть, хоть по уму онъ имъ равспъ, и во сто разъ больше чѣмъ равенъ. Изъ-за чего онъ съ такимъ торжествомъ сообщалъ о своей хлѣбной спекуляціи, можетъ быть преувеличивая ея размѣры? Ему просто хотѣлось кольнуть хозяйку, дать ей замѣтить, какихъ бѣдъ надѣлано ея друзьями, а намъ показать, что вотъ вы дескать, дураки, готовитесь къ жертвамъ, а для меня и трудное время даетъ выгоду!
Въ это время послышался съ балкона голосъ Варвары Михайловны, а дѣти прибѣжали съ извѣстіемъ, что насъ ждутъ пить кофе.
Приказавъ закладывать коляску, я пробрался къ ея превосходительству и гостямъ ея превосходительства. Солнце ужь стояло низко; небольшая свѣжесть разлилась въ воздухѣ; за рѣчкой, отдѣлявшей садъ отъ деревни, собрался большой хороводъ женщинъ и дѣвушекъ; парни въ синихъ кафтанахъ, накинутыхъ сверхъ рубашекъ бродили около прекраснаго пола и играли на гармоникахъ. День былъ праздничный: Варвара Михайловна дала знакъ рукой, и по ея мановенію, веселыя группы перешли мостъ, съ пѣснями двинулись въ нашу сторону и съ пѣснями вошли въ садъ; за хороводомъ и парнями притащилось до тридцати ребятишекъ.
За угощеніемъ дѣло не стало: лакеи и горничныя показались между народомъ; одни разносили водку, другіе надѣляли пѣвицъ пряниками и кренделями. Дѣти Варвары Михайловны забавлялись тѣмъ, что кидали лакомства въ толпу ребятишекъ, что производило свалку и крики; я подивился тому, что этотъ довольно обидный и ужь вовсе не демократическій способъ угощенія не былъ тотчасъ же остановленъ хозяйкой.
Однообразныя пѣсни лились, дѣвушки поочереди выходили въ кругъ, по двое, и танцовали, съ платочками; мужчины, подкрѣпившись водкой, бойко разсуждали съ Варварой Михайловной, видимо гордившеюся своей популярностью. Къ сожалѣнію, крестьяне, выходившіе впередъ для бесѣды, все оказывались одними и тѣми же какъ разговаривающіе актеры въ какой-нибудь комедіи изъ крестьянскаго быта. И надо признаться, что трое или четверо парней, бесѣдовавшихъ съ помѣщицей, совершенно походили на мужиковъ, какъ намъ ихъ показываютъ въ Александринскомъ театрѣ, и подпоясывались они какъ-то странно, и кафтанъ наброшенъ съ шикомъ, и лица у нихъ были какія-то прилизанныя, нездоровыя. Настоящіе же, солидные мужики, съ золотисто-бѣлокурыми бородами, загорѣлые и спокойные, только слушали въ какой-то и не враждебной и не одобрительной задумчивости.
-- Матушка наша, ваше превосходительство, говорилъ хозяйкѣ старшій изъ удалыхъ парней,-- что же свѣтъ нашъ, Викторъ Петровичъ на лѣто къ намъ не заглянетъ?
-- Служба совсѣмъ его замучила, былъ отвѣтъ Варвары Михайловны: -- даже оставила я его больнымъ; теперь, слава Богу, пишетъ, что лучше.
-- Слава Богу, слава Богу, поддержалъ парень.
-- А хочется ему побывать здѣсь, продолжала помѣщица:-- во всякомъ письмѣ спрашиваетъ про васъ, говоритъ, нѣтъ ли мужичкамъ нашимъ въ чемъ обиды.
-- Какая обида, раздалось въ группѣ четырехъ артистовъ съ рѣчами: -- да мы за вами какъ за каменной стѣной.
-- Отъ такой барыни быть обидъ!
Я посмотрѣлъ на смирныхъ крестьянъ безъ рѣчей: они молчали и слушали разговоръ, не производя никакой демонстраціи.
-- И тебѣ скажу, матушка ты наша, началъ самый рѣчистый артистъ, проникнутый какимъ-то лиризмомъ,-- намъ съ тобою, да съ нашимъ соколомъ бариномъ никакихъ новыхъ порядковъ не надо. Рады мы всею вотчиной и землю твою пахать и служить вамъ во всемъ какъ служили. Другимъ, говорятъ, воля на радость, а намъ про волю и говорить-то не хочется.
-- И очень худо, коли не хочется, внушительно перебила Варвара Михайловна.-- Всякому человѣку дорога воля; воля дѣло прочное, а мы у васъ не вѣчные. Конечно, пока вы за мной и мужемъ, притѣсненій не будетъ, а развѣ безъ воли, вы не могли бы послѣ насъ попасть въ руки худому барину?
-- Хоть ко мнѣ напримѣръ, вмѣшался Атабековъ: -- у меня четыре управляющихъ-нѣмца, и всѣ крестьяне по міру ходятъ.
-- Полноте говорить вздоръ, строго возразила Варвара Михайловна и снова пустилась объяснять, на обще-доступномъ языкѣ, почему надо дорожить дарованною волей, если не для себя, то для своихъ дѣтей и внуковъ.
Трудно сказать, почему именно, но эта бесѣда меня тяготила. Чѣмъ-то нескладнымъ, лживымъ звучало для меня каждое слово. Я совершенно вѣрилъ, что Варвара Михайловна любила крестьянъ, не имѣлъ никакой причины думать, чтобы мужики ея не любили, а между тѣмъ разговоръ былъ съ обѣихъ сторонъ натянутъ, чувства, въ немъ выразившіяся до крайности приторны. И почему эти одни и тѣ же четыре оратора занимали сцену, и для чего помѣщица, если дѣйствительно искала бесѣды но душѣ, не обратилась къ задней, молчаливой группѣ своихъ вассаловъ? Вся сцена пахнула горькою ложью, безнадежной фразой; сами говорившіе чувствовали, что ихъ рѣчь почему-то не клеится, что имъ нечего сказать другъ-другу. Атабековъ цинически улыбался и иногда ввертывалъ въ разговоръ злую шутку. Владиміръ Матвѣевичъ курилъ сигару, и, занимаясь съ дѣтьми, силился не видѣть и не слышать того, что дѣлалось и говорилось. Что до меня, то я въ самомъ разгарѣ разговора Варвары Михайловны ускользнулъ изъ сада, боковою калиткою вышелъ къ надворнымъ строеніямъ, и примѣтивъ, что моя коляска заложена, сѣлъ въ нее и велѣлъ кучеру везти меня въ Петровское.
Всю дорогу меня разбирала грусть, а дорога тянулась до ночи. На мызѣ все спало, въ домѣ тоже. Запретивъ будить сестру, я пробрался въ свою половину и утомленный до крайности, заснулъ очень крѣпко.
IV.
Первый день испытаній.
Принимаясь набрасывать эти замѣтки, я далъ себѣ слово не скрывать ни одного изъ своихъ непохвальныхъ ощущеній, не прикрашивать ни одной подробности. Только полнѣйшая искренность можетъ придать цѣну моему разсказу, и я не стану отступать передъ нею, ни въ большихъ ни въ малыхъ случаяхъ.
Строго держась принятаго рѣшенія, я долженъ признаться, что мое первое пробужденіе у себя въ деревнѣ не могло назваться очень пріятнымъ. Напрасно въ окна мои несся ароматъ цвѣтовъ и сѣна, скошеннаго на садовыхъ лужайкахъ, напрасно кидалась мнѣ въ глаза свѣтлая обстановка веселой комнаты, гдѣ я всегда спалъ такъ покойно -- лѣтней и деревенской радости на душѣ не было. Не было въ душѣ и того полнаго спокойствія, которое въ старую пору деревенской жизни, съ первыхъ ея дней, возстановляло весь мой организмъ, прогоняло прочь помыслы о хлопотахъ и буряхъ жизни. И чувствовалъ себя обреченнымъ на какую-то тревогу. Мнѣ словно не дали доспать и меня, неготоваго къ работѣ, тянули на работу не шуточную. Ощущенія мои были сходны съ ощущеніями чиновника облѣнившагося на спокойномъ мѣстѣ, устыдившагося своей безполезности, напросившагося на важное порученіе и вдругъ испуганнаго мыслію о томъ, что кажется порученіе-то не по его способностями.. Такъ какъ большая часть моихъ читателей или служили, или служатъ, или много слыхали про службу, то надъ; юсь, что сравненіе для нихъ не окажется темнымъ.
Болѣе всего меня мучило и сокрушало отсутствіе всякаго плана для моего поведенія какъ землевладѣльца и помѣщика. Въ городѣ мнѣ все казалось такъ просто и гладко; здѣсь, при первомъ шагѣ къ практическому рѣшенію, я колебался постыднымъ образомъ. Поддержать ли усадебное хозяйство, бросить ли господскую запашку, что дѣлать съ домомъ и садомъ, не перевести ли рабочія тягла на оброкъ и затѣмъ навсегда покинуть Петровское? Ни на одинъ изъ этихъ вопросовъ я не умѣлъ отвѣтить и признаюсь, горячо желалъ, чтобы какое нибудь постороннее обстоятельство, помимо моей воли, обозначило передо мною общія черты будущей дѣятельности.
Къ счастію, оно вышло, или къ несчастію, но мнѣ не пришлось ждать долго; я пошелъ въ комнаты сестры и засталъ ее за чаемъ. Дѣти ея еще не вернулись съ купанья: Англичанка, не понимавшая ни слова по-русски, готовила для нихъ бутерброды. Послѣ первыхъ привѣтствій, сестра обратилась ко мнѣ съ такимъ вопросомъ;
-- А ты вѣрно не знаешь, что изволилъ встревожить все Петровское?
Для сестры моей Петровское заключалось въ мызѣ съ принадлежностями и ея многочисленнымъ населеніемъ дворовыхъ. Садъ, скотный дворъ, птичникъ, все это она очень любила, но полевое хозяйство ее не занимало.
-- Въ первый разъ слышу, что я способенъ кого-нибудь потревожить, отвѣчалъ я пожимая плечами.
-- И еще какъ! Сегодня не успѣла я встать, какъ къ крыльцу пришли всѣ дворовые, en masse, съ дѣтьми, и даже столѣтнимъ Никономъ. Я вышла, и они стали умолять меня, чтобъ я ихъ не покинула и заступилась за нихъ передъ бариномъ. Кто-то проѣзжалъ съ желѣзной дороги и сказалъ имъ, что ты намѣренъ бросить мызу и распустить дворню. "Мы готовы работать лучше прежняго", говорили они: "у насъ и мысли не было въ чемъ-нибудь вамъ перечить; за что же намъ покидать свой уголъ и шляться по міру?" Само собой разумѣется, я дала и за себя и за тебя слово, что пока у насъ есть кусокъ хлѣба, мы не разстанемся съ людьми столько лѣтъ служившими нашему семейству.
-- Этого, признаюсь, я не ожидалъ вовсе, замѣтилъ я съ удивленіемъ.-- Довольство идетъ нашимъ дворовымъ весьма обыкновенное...
-- А дѣти, а привязанность къ мѣсту, а врожденная неохота къ перемѣнамъ? У садовника четверо ребятишекъ, у пастуха шестеро и больная жена: какъ имъ двинуться съ такою ордою? Да и мнѣ было бы горько не видать около себя стариковъ при которыхъ я родилась, лицъ, къ которымъ я привыкла... Да и гдѣ, при теперешней безтолковицѣ, нанять хорошихъ людей для мызы?..
-- Все это такъ, отвѣчалъ я, и самъ не зная отчего, почесалъ затылокъ: -- но подумала ли ты, Вѣра, что своимъ рѣшеніемъ ты положительно связала и себѣ и мнѣ руки въ хозяйственномъ отношеніи? Удерживая дворовыхъ, ты удерживаешь усадьбу въ ея настоящемъ видѣ; нельзя же кормить двадцать пять человѣкъ купленнымъ хлѣбомъ, и оставлять ихъ въ праздности. Удерживая усадьбу, ты удерживаешь всю запашку и всѣ покосы, стало быть оставляешь барщину на два лѣта, а потомъ дѣлаешь необходимымъ наемъ большаго числа вольныхъ рабочихъ.
-- Все это очень дѣльно, возразила сестра: -- только я увѣрена, и еще какъ! что будь все на твоей волѣ, у тебя не достало бы твердости прогнать самого дрянного изъ дворовыхъ.
-- Оно, можетъ быть, а все-таки слѣдовало бы обдумать, не торопиться рѣшеніемъ...
Но сестра видѣла меня насквозь.
-- Не прикидывайся недовольнымъ, сказала она со смѣхомъ.-- Ты первый радъ тому, что дѣло съ дворовыми опредѣлило твое будущее хозяйство. Ты ѣхалъ сюда и мучился, не зная что предпринять и на что рѣшиться.
И она была права: я чувствовалъ, что съ сердца свалилась большая тягость. Мнѣ была указана дорога, можетъ быть кривая и трудная, но все лучше какая нибудь дорога, нежели глухая степь при совершенномъ незнаніи мѣстности.
Дѣти прибѣжали, холодные и съ мокрыми волосами; я ихъ расцаловалъ несравненно крѣпче нежели расцаловалъ бы до вышеприведеннаго разговора. Потомъ я вышелъ изъ дома, поздоровался съ дворней какая оказалась на лицо, извѣстилъ ее, что не намѣренъ никого ни прогонять, ни удерживать у себя, переговорилъ съ прикащикомъ и получилъ отъ него краткое удостовѣреніе въ томъ, что полевыя работы идутъ такъ скверно, какъ ни у кого изъ сосѣдей.
Прикащикъ мой, Михайло Степановъ, принадлежалъ къ числу людей довольно распорядительныхъ, но крайне негодныхъ на какое-нибудь дѣло, выходящее изъ рутины. Какъ всѣ бурмистры и прикащики на Руси, онъ былъ непоколебимымъ столпомъ крѣпостного права, и на волю глядѣлъ въ высшей степени враждебно. По его словамъ, крестьяне, кромѣ иныхъ стариковъ, были мнѣ злыми супостатами, ему же, Михайлѣ, оказывали такъ мало послушанія, что онъ рѣшился бросить свою должность. "Что же, брось", отвѣчалъ я ему, и тѣмъ окончательно остановилъ потоки его краснорѣчія. Мой министръ только пугалъ меня угрозой отставки: догадавшись, что при сельскомъ старшинѣ и при вѣроятномъ уменьшеніи запашки для полевыхъ работъ будетъ довольно и старосты, онъ прекратилъ жалобы и пошелъ къ своему дѣлу.
Я прошелъ въ садъ, а изъ сада выбрался въ рощу раскинувшуюся по высокому холму подъ рѣчкою. Изъ этой рощи, открывался видъ на сосѣднія деревни, лѣсъ, покосы, и что главное, на господское паровое поле. Каменный скотный дворъ, изъ котораго въ настоящую пору вывозился навозъ на поле, стоялъ около рѣчки, въ весьма близкомъ отъ меня разстояніи. Сѣвъ подъ первымъ деревомъ на высокомъ мѣстѣ, я могъ не тревожа никого, наблюдать за ходомъ работы и такимъ образомъ провѣрять дѣйствительность только что принесенныхъ мнѣ жалобъ.
Не прошло нѣсколькихъ минутъ наблюденія, какъ я долженъ былъ сознаться, что работы на моемъ полѣ, безъ малѣйшаго сомнѣнія, идутъ такъ скверно, какъ ни у кого изъ сосѣдей. Не смотря на позднюю пору и близость другихъ занятій, удобреніе было вывезено лишь на самое малое количество десятинъ, и то ближайшихъ (тогда какъ у насъ оно свозится прежде всего на десятины отдаленныя и стало-быть нуждающіяся въ немъ болѣе). Самый ходъ работъ раскрывался передо мною, какъ на ландкартѣ: маленькія кучки людей копошились на полѣ и у скотнаго двора, покуривая трубочки, присаживаясь на колѣняхъ и немного шевелясь только послѣ усилій и увѣщаній Михайлы, который показывалъ большую дѣятельность, вѣроятно зная, что самъ плантаторъ неподалеку. Но всего удивительнѣе и забавнѣе было глядѣть на крестьянъ уже сложившихъ свой возъ удобренія, и возвращавшихся къ скотному двору за новымъ грузомъ. Такъ и видно было, что эти люди, привыкшіе къ труду сильному и честному, просто не умѣли лѣниться, и если позволено будетъ неправильное выраженіе "лѣнились на свою голову". Солнце палило безъ жалости, дорога отъ поля къ скотному двору была гладка, какъ шоссе около Царскаго Села: въ видахъ собственнаго интереса, рабочему слѣдовало бы пустить лошадь рысью, и добравшись до двора, пріять долгій отдыхъ подъ деревомъ или тѣнью стѣны, въ кружкѣ сосѣдей; но этотъ маневръ, ясный для всякаго настоящаго лѣнивца, не приходитъ мужику въ голову. Онъ плелся тихо, тихо, солнце жгло и его и бѣдную лошадь, какимъ-то неловкимъ и полусоннымъ подъѣзжалъ онъ къ скотному двору и довольно скоро выѣзжалъ оттуда, чтобы снова плестить шагъ за шагомъ и жариться на солнцѣ. Смѣло можно было завѣрить, что лѣности болѣе неловкой, неразсчетливой и тяжелой для человѣка трудно придумать даже въ наказаніе. Вообще вся сцена оставила во мнѣ впечатлѣніе самое странное: я ожидалъ найдти людей свѣжихъ, лѣнящихся con amore, празднолюбствующихъ съ удовольствіемъ отдыхающаго труженика. Вмѣсто того, я увидалъ толпу которая, если не лицами и тѣломъ, то вялостью движеній, напоминала больныхъ высланныхъ изъ госпиталя на прогулку съ сельскими упражненіями. И выраженіе лицъ оказывалось неимовѣрно кислымъ; только два или три старика, которымъ уже не подъ лѣта было перемѣнять свою методу работы, глядѣли весело и двигались, какъ живые люди.
Наступало время утренняго отдыха, и крестьяне, разбрасывавшіе навозъ на полѣ, направились къ мѣсту общаго сбора. Оставалось и мнѣ, покинувъ наблюдательный постъ, направиться къ рабочимъ для серіозныхъ переговоровъ. Но когда я дошелъ до опушки рощицы, на меня напала обычная стыдливость неопытнаго помѣщика. Я дорого далъ бы за дозволеніе остаться подъ деревьями и послать къ крестьянамъ, вмѣсто себя, какого-нибудь искуснаго оратора. Что буду я говорить? Какое право имѣю я соваться съ упреками?-- такія глупыя мысли лѣзли въ мою голову. Уже я думалъ отложить дѣло до завтра, а настоящій день весь посвятить отдыху, когда новый припадокъ стыда, и стыда справедливаго, стыда за свое малодушіе, покончилъ навсегда съ моими колебаніями.
"Да что же такое въ самомъ дѣлѣ?" сказалъ я самому себѣ: "изъ-за какой причины мнѣ волноваться и совѣститься? Не я отмѣнялъ Юрьевъ день, не я поддерживалъ крѣпостное право, даже не я пріобрѣлъ это имѣніе, больше пятидесяти лѣтъ, считающееся за семействомъ нашимъ. Отчего я буду мямлить передъ этими людьми? Я не желалъ имъ зла, не дѣлалъ имъ притѣсненій; правда, я могъ править ими разумнѣе, но слабое правленіе не есть еще грѣхъ великій. Даю себѣ честнѣйшее слово позабыть всѣ книжныя умствованія и держаться честной вседневной житейской правды. Вотъ поле, на которомъ, если я буду зѣвать, выростетъ какая-нибудь чертовщина, вмѣсто хлѣба, къ будущему году. Вотъ рабочіе, которымъ я не могу дозволить губить лѣтніе дни безъ пользы для себя или для меня, нуждающагося въ рабочей силѣ. Всякая запинка съ моей стороны теперь признакъ безхарактерности. А потому нечего терять времени".
Съ радостью почувствовалъ я свѣжесть въ головѣ и сердцѣ.
Черезъ минуту я уже шелъ по дорогѣ, нисколько не думая о томъ какъ и что буду я говорить. Крестьяне, понявши что сейчасъ будетъ объясненіе, стали кучкой у скотнаго двора, подъ большими тополями, посаженными около дороги еще моимъ отцомъ, великимъ любителемъ всякихъ рѣдкихъ въ нашемъ краѣ деревьевъ. При моемъ приближеніи, всѣ сняли шапки и поклонились мнѣ съ привѣтливостію. Къ удивленію, разговоръ завязался безъ натянутости: было слишкомъ много предметовъ, о которыхъ требовалось спросить или условиться. Мнѣ назвали сельскихъ старостъ по каждой деревнѣ, разсказали о составѣ волостного правленія; я сказалъ крестьянамъ, что привезъ нѣсколько экземпляровъ Положенія, и за исключеніемъ одного, предложилъ ихъ желающимъ. О волѣ я говорилъ безъ всякой восторженности, предполагая, что крестьяне не вѣрятъ искренности помѣщичьихъ поздравленій: правъ я былъ въ этомъ или нѣтъ, не знаю. Наконецъ, дѣло дошло до хода работъ, и я сообщилъ прямо, что такъ вести полевыя занятія нельзя и что съ настоящаго дня, съ общаго согласія, намъ необходимо принять надлежащія мѣры.
На этомъ мѣстѣ крестьяне немного понурили головы, а одинъ изъ нихъ, болѣе меня знавшій, сказалъ бойко, однако, не поднимая глазъ:
-- Наша воля, батюшка Сергѣй Ильичъ: -- а у насъ все по старому, и кажись, въ работахъ никакой нѣтъ порухи.
Случайное обстоятельство избавило меня отъ спора и доказательствъ, тому чему доказательствъ не требовалось. Съ поля подъѣзжала къ намъ послѣдняя пустая телѣга, самымъ тихимъ шагомъ. На телѣгѣ, какъ-то поперекъ ея, согнувъ ноги и совсѣмъ свѣсивъ голову лежалъ и спалъ сладкимъ сномъ Карпъ Андреевъ, дѣтина работящій и въ обыкновенную пору неспособный предаваться сну во время работы. Голова его болталась вправо и влѣво самымъ уморительнымъ образомъ. Лошадь, добравшись до другихъ лошадей, остановилась сама, но возница не просыпался.
Я указалъ на него и посмотрѣлъ на мужика утверждавшаго, что въ работахъ никакой нѣтъ порухи. Всѣ засмѣялись, и старикъ Дементій, находившійся съ края, въ видѣ любезной шутки, взялъ Карпа за ноги и вывалилъ его изъ телѣги, на кучу навоза. Послѣдовалъ новый смѣхъ, и кислое выраженіе лицъ пропало.
-- Что грѣха таить, батюшка, сказалъ Дементій, окончивъ свой подвигъ, не возбудившій никакого неудовольствія въ низверженномъ Карпѣ: -- что грѣха таить: работа плоха, да и у другихъ-то она не лучше нашего.
-- Лучше, лучше, задорно вмѣшался прикащикъ.-- у сосѣда не въ примѣръ лучше, у другихъ озимое поле готово, у Матвѣева -- косить собираются.
-- Такая работа, началъ я: -- и мнѣ не выгодна, и у насъ время отнимаетъ. Я глядѣлъ на возку навоза: эдакъ намъ не кончить до іюля мѣсяца. Поэтому, вотъ что я предлагаю вамъ, и прошу васъ передать другимъ барщниникамъ. Вы на барщинѣ по своей волѣ, кромѣ двухъ или трехъ недоимщиковъ. Отчего для васъ барщина казалась выгоднѣе оброка, я не совсѣмъ понимаю. Но можетъ быть, съ новыми порядками вы не хотите на ней оставаться. А потому, если кто хочетъ идти на оброкъ, я не мѣшаю -- условія вамъ извѣстны. Объ одномъ я нахожу нужнымъ сказать вамъ; паспорты я начну выдавать съ половины іюля -- вы понимаете, что мнѣ придется нанять рабочихъ, а на это нужны двѣ или три недѣли. Двѣ или три недѣли хорошей работы, больше я не требую, а послѣ этого срока, идите кто куда хочетъ. Выгодно ли это для васъ? Идешь ли ты на оброкъ, Дементій?
Дементій Павловъ немного выступилъ изъ круга, поправилъ бороду и сказалъ:
-- Мнѣ, батюшка Сергѣй Ильичъ, въ Интерѣ дѣлать нечего, а сыновей пошлешь, такъ либо сопьются, либо придутъ назадъ со скверною болѣзнью. Знаю я оброчниковъ, а моя семья и безъ оброка живетъ порядочно.
За Дементьемъ еще нѣсколько человѣкъ отказались отъ оброка. У однихъ дѣти были малы, такъ что нельзя было семью бросить, другіе находили, что въ Питерѣ заработки хороши, да на одни харчи ихъ уходитъ половина. Когда я замѣтилъ, что они, при своей семьѣ и кой-какихъ зимнихъ промыслахъ, безъ Питера могутъ наживать деньгу, мнѣ было сказано: "оно пожалуй и такъ, да дѣло выходитъ невѣрное. Ужь коли на оброкъ, такъ не обойдешь Питера".
Оставались недоимщики, народъ готовый гулять и очень обрадованный моимъ предложеніемъ, но едва они заикнулись, какъ Дементій Павловъ и вся барщина, бывшая налицо, накинулись на нихъ съ неумолимостью. Оказалось, что недоимщики такъ любили Петеръ, что забравшись въ него, не высылали ни копѣйки въ семью, ни копѣйки на подати, что ставило міръ въ затруднительное положеніе. За одного недоимщика, деревня третій годъ платила подати, выжимая изъ него затраченныя деньги не безъ большихъ усилій.
-- И, ни, ни, ни, ни, и думать не смѣйте! кричали бѣднымъ гулякамъ старики и въ особенности Дементій Павловъ.-- Баринъ воленъ вамъ мирволить, у него карманъ толстый, а у насъ вы и безъ того на шеѣ сидите!
Запуганные охотники до столичныхъ удовольствій не посмѣли возражать старшимъ. Въ результатѣ вышло то, что барщина осталась въ прежнемъ видѣ, а для меня наступила самая трудная минута во всемъ совѣщаніи.
-- И такъ вы остаетесь на прежнемъ положеніи, обратился я къ крестьянамъ: -- но разсудите сами, какая мнѣ будетъ потеря, если вы станете работать такъ же лѣниво и скверно, какъ до сихъ поръ работали. Я готовъ дать вамъ всякое разумное облегченіе, лишніе часы отдыха, но не могу дозволить, чтобы мыза осталась безъ хлѣба, а стадо мое безъ сѣна. Неужели вамъ веселѣе шататься по солнцу будто съ похмѣлья чѣмъ работать, такъ честно, какъ вы прежде работали?
Я думалъ уже, что впадаю въ безплодныя умствованія, но противъ ожиданія, рѣчь моя не пропала даромъ. Рабочіе прямо сказали мнѣ, чтобъ я былъ покоенъ, что мнѣ не будетъ стыдно передъ сосѣдями и что ни безъ хлѣба, ни безъ сѣна мыза моя не останется. При этомъ братъ Дементія, Спиридонъ Павловъ, сдѣлалъ замѣчаніе, выставившее въ весьма невыгодномъ свѣтѣ и мою помѣщичью догадливость, и способности моего прикащика.
-- Тебѣ, батюшка Сергѣй Ильичъ, сказалъ Спиридонъ Павловъ:-- кинулось въ глаза, что навозъ не свезенъ и поле не подпахано. Конечно, виноваты тутъ и мы, да виноваты не такъ много. Въ прежніе годы все дѣло кончалось день въ шесть, потому что оброцкія тягла два дни намъ помогали. А теперь безъ нихъ, можетъ быть, и на три недѣли протянется.
Дѣйствительно, въ Петровскомъ, существовала всегда смѣшанная повинность. Крестьяне, находившіеся въ оброкѣ, давали помѣщику шесть рабочихъ дней въ лѣто. Про это подспорье я позабылъ совершенно; но какъ же не помнилъ о немъ мой интендантъ Михайло Степановъ?
На вопросъ по этому поводу прикащикъ замялся, но тотчасъ же, безъ сомнѣнія, припомнивъ мои слабыя хозяйственныя познанія, пустилъ цѣлые потоки краснорѣчія. По его словамъ выходило, что, слыша отовсюду противоречащіе толки и не зная, на сколько смѣшанная повинность отличается отъ сгонныхъ дней, положительно уничтоженныхъ, онъ не смѣлъ дѣлать наряда оброчнымъ до моего прибытія.
-- Вотъ и врешь, Михайло Степанычъ, холодно перебилъ Спиридонъ Павловъ: -- нарядъ-то ты пробовалъ дѣлать, только тебя обругали, да еще чуть ли не вытолкали съ улицы.