Герцен Александр Иванович - (День был душный...)

А. И. Герцен

<День был душный...>

А. И. Герцен. Собрание сочинений в тридцати томах.

Том первый. Произведения 1829-1841 годов.

М., Издательство Академии Наук СССР, 1954

Дополнение:

Том тридцатый. Книга вторая. Письма 1869--1870 годов. Дополнения к изданию.

М., Издательство Академии Наук СССР, 1965

День был душный, солнце жгло всей июньской силою, потоки огня лились на домы и улицы, и разгоревшаяся Москва едва дышала воздухом, зараженным миазмами и перемешанным с густою пылью. В это время с другом детства посетил я Воробьевы горы. Там алтарь нашей дружбы, там некогда мы, еще дети, еще чужие, впервые раскрыли наши души "и Рафаил нашел столь близкого родного в Юлии" {Schiller. "Philosophischo Briefe".}*. Молча взошли мы на гору, молча стояли на платформе. Есть минуты, в которые вполне чувствуешь недостаток земного языка, хотел бы высказаться какой-то гармониею, музыкой; музыка -- невещественная дочь вещественных звуков, она одна может перенести трепет души в другую, перелить сладостное, безотчетное томление...

Тридцать верст Москвы, этого иероглифа всей России, опоясанной узкой рекою, инде облитой полосою света, инде затемненной облаком, стелились перед нами с своими минаретами-колокольнями, домами, Кремлем, Иваном Великим, с своей готической, вольной неправильностью. Долго смотрели мы; наконец, удрученные, бросились на ступеньку, окружающую надгробный памятник великому намерению монументально увековечить славу 1812 года*, поделиться ею с самим богом. Тогда былое, подобно туману, покрыло пеленою своей город родины и самые горы. Мы вспомнили, как тут, при переходе из младенчества в юношество, нас поразила мысль высокая, как наши души бросились в ее объятия, как он* в них потонул, как я ее сам обнял. Я боялся высказать ему мысль свою... и ныне нашел в нем товарища на весь тернистый путь, и ныне бытие наше судорожно обвилось около этой мысли, и с нею мы выше толпы, и без нее мы ничтожны.

Немного времени прошло после того, какие-нибудь 8 лет*, но какая в нас перемена. Менее самоотвержения, более славолюбия; менее энтузиазма, более фанатизма; менее веры, более разочарования; менее поэзии, более прозы. Даже лицо наше было не то юношеское, чистое; кое-где виднелись колеи страстей жгучих и смердящиеся признаки встречи с людьми. Истомленное лицо было в пыли городской, и в глазах менее света ясного, более огня порывистого. Но в эту священную минуту мы очистились; какая-то высшая поэзия смыла с нас все земное, мы опять погрузились в немую созерцательность и тогда не думали ни о чем -- только чувствовали. Полнота чувства исключает ум. Дивно влияние воздуха нагорного. Поэты великие описывали его, но как недостаточно. Поэт может только с успехом описать порывы души своей, но тут, кроме души, есть еще природа живая, и горе, ежели дерзкое перо вздумает ее описывать; тут всегда останется ужасное расстояние между творением человека и творением бога, между отторженными частями природы Вернетовой* и всею целостию природы настоящей.

Я вынул Шиллера и Рылеева.-- Как ясны и светлы в ту минуту казались нам эти великие поэты! Мы читали одного и понимали глубокую, мечтательную поэзию его, читали другого -- и понимали его самоотверженную, страдальческую душу. Звучный, сильный язык Шиллера подавлял нас. "Как ярящийся поток из расселин скал, льющийся с грохотом грома, подмывая горы и унося дубы"*. Певец Войнаровского смотрел на меня и мне говорил:

Ты все поймешь, ты все оценишь*.

Наконец -- -- -- наконец подошел к нам солдат, который бережет от русских плиту, свидетельствующую о невыполненном обещании памятника русской славе, и механическим голосом, который так симпатизирует с механическим шагом, с механическим мундиром, с механической силою нашего солдата, нечто вроде шомпола при ружье: "Смена! Извольте идти". Да, ты прав,-- смена, смена с твоими словами взошла в душу мою; пропало небо, опять земля с душными испарениями своими. Падение было ужасное, и я, Клод Фролло, бежал с своим другом, взглянув еще раз на вид, который был тот же, но производил совсем противное действие; эта толпа строений, эта огромная тюрьма -- все казалось страшным, и солнце жгло всей июньской силою. Так взоры девы красоты живят, льют негу и восторг; они же жгут, уничтожают, ежели в них любовь к другому; они же мертвят, ежели в них равнодушие!

"Как природа хороша, выходя из рук творца; как она гнусна, выходя из рук человека"*,-- сказал Руссо. "Где остался след человека, там погиб след бога",-- прибавил Шиллер.

Великие, вы правы, вы правы.

-----

Смерклось, трещат дрожки по скверной мостовой, мы в Москве; опять 300 000 жителей, отравленный воздух, опять толпа, развратная, бесчувственная. Там священник идет с дарами продавать рай, не веря в Христа; там судья продает совесть и законы; там солдат продает свою кровь за палочные удары; там будочник, утесненный квартальным, притесняет мужика; там купец обманывает покупщика,-- покупщика, который желал бы обмануть купца; там бледные толпы полуодетых выходят на минуты из сырых подвалов, куда их бросила бедность. Но глядите выше, в окны; там еще лучше человек, там он дома, без покрывала. Здесь юноша приучается к разврату в трахтире, там другой убивает свою поэтическую душу школьными бреднями невежд-учителей; там дети желают смерти доброго отца, там отец, гнетет детей; там жена, лаская мужа, обдумывает измену; там бледная стая игроков с яростью грабят друг друга; там ростовщик с металлическим лицом, с запахом серебра, разоряет отца семейства; там, наконец, где полузавешены, где стора с пренебрежением отвергает свет, там -- о, отвернитесь -- там любовь продается ценою злата.

-----

Люди, люди, где вы побываете, все испорчено: и сердце ваше, и воздух, вас окружающий, и вода текущая, и земля, по которой ходите. Но небо, небо -- оно чисто, оно таково, как в первый день творения, дыхание пресмыкающихся не достигает его. Туда, туда...

Тот мир открыт для наслажденья,

В нем вечная любовь,

В нем нет тоски и нет мученья,

И страсти не волнуют кровь!*

Dahin! Dahin

Möcht'ich mit dir, о mein Geliebtcr, zielm!1*

1 Туда! Туда, о, мой возлюбленный, хотела б я уйти с тобой! (нем.). Ред.

<Июнь 1833 г.>

ВАРИАНТЫ РУКОПИСИ (ПД)

Стр. 52

14-18 Вместо: Тридцать верст Москвы, этого иероглифа всей России, опоясанной узкой рекою, инде облитой полосою света, инде затемненной облаком, стелились перед нами, с своими минаретами-колокольнями, домами, Кремлем, Иваном Великим, с своей готической, вольной неправильностью.-- было: а) Москва стелилась перед нами своими тридцатью верстами, Москва с своими минаретами-колокольнями, домами, Кремлем, Иваном Великим, с своей готической, вольной неправильностью, б) Тридцать верст Москвы стелились перед нами, с своими минаретами-колокольнями, домами, Кремлем, Иваном Великим, с своей готической, вольной неправильностью, Москвы, похожей на огромную кучу кристаллов, служащую иероглифом всей России.

КОММЕНТАРИИ

Печатается по черновому автографу (ПД). Без подписи. На первом листе рукой неустановленного лица надписано: "Посвящено сестре Ольге. Под этим заглавием впервые опубликовано М. К. Лемке в "Былом", 1906, No 2, стр. 1--4. О судьбе рукописи см. комментарий к статье "О месте человека в природе".

-----

7 июня 1833 г. Огарев писал Герцену: "Когда будешь писать о Воробьевых горах, напиши, как в этом месте развилась история нашей жизни..." ("Русская мысль", 1888, No 7, стр. 6). А в письме от 6 июля того же года Герцен сообщает Н. А. Захарьиной: "У меня есть статья о Воробьевых горах <...> я о ней, кажется, уж говорил Вам". "День был душный...", несомненно, и является этой статьей, написанной, очевидно, в июне 1833 г.

Произведение это чрезвычайно характерно для революционных устремлений Герцена 1830-х годов. Революционное начало подчеркнуто запретным для того времени именем Рылеева (он назван "великим поэтом"). Романтическое противопоставление возвышенной мечты и "низкой действительности" Герцен насыщает острым социально-политическим содержанием. "Низкая действительность" оказывается здесь миром социального зла, несправедливости и насилия. Если образы священника, продающего рай, и судьи, продающего совесть, но выходят еще за пределы абстрактного обличения общечеловеческих пороков, то "будочник, утесненный квартальным" и в свою очередь притесняющий мужика, уже принадлежит вполне конкретной действительности крепостнического государства.

Насыщенная политическим, революционным содержанием тема клятвы на Воробьевых горах постоянно звучит в раннем творчестве Герцена и в письмах Герцена и Огарева. Письмо Герцена к Н. А. Захарьиной от 6 июля 1833 г. содержит как бы краткий вариант "статьи о Воробьевых горах". В нем упоминается о посещении Воробьевых гор в обществе Пассеков; быть: может, с этим посещением связана и надпись: "Посвящено сестре Ольге". Адресат посвящения -- Ольга Васильевна Пассек, сестра Вадима Пассека и Людмилы Пассек.

-----

Стр. 52. ..."и Рафаил нашел столь близкого родного в Юлии".-- Произведение Шиллера "Philosophische Briefe" написано в форме переписки двух друзей, Рафаила и Юлия.

...надгробный памятник великому намерению...-- На Воробьевых горах в 1817 году был заложен храм-памятник, в ознаменование победы в Отечественной войне 1812 года, по проекту архитектора А. Л. Витберга. Строительство не осуществилось. См. об этом подробнее в "Записках" Витберга, написанных совместно с Герценом (раздел "Приложения" наст. тома), и в гл. XVI "Былого и дум".

...он -- Огарев.

Стр. 53. ...какие-нибудь восемь лет... -- Клятва на Воробьевых горах датируется 1826 или 1827 годом (см. ЛН, т. 61. М. 1953, стр. 668--669). Таким образом, летом 1833 г., когда писалось комментируемое произведение, прошло шесть или семь лет со дня клятвы.

...природы Вернетовой...-- природы, изображенной на полотнах известного французского художника XVIII в. Клода Жозофа Берне (Vernet). Некоторые элементы пейзажей Верне тяготеют к "идеальной природе" в духе классицизма.

"Как ярящийся поток..." -- Вольный прозаический перевод первых четырех строк стихотворения Шиллера "Die Macht des Gesanges":

Ein Regenstrom aus Felsenrissen,

Er kommt mit Donners Ungestüm,

Bergtrümmer folgen semen Gussen,

Und Eichen stürzeu unter ihm.

Строки эти приведены Герценом на полях рукописи.

"Ты все поймешь, ты все оценишь".-- Цитата из поэмы Рылеева "Войнаровский" (часть первая).

Стр. 54. "Как природа хороша...".-- Этой фразой (Герцен переводит ее неточно) начинается "Эмиль" Руссо. Точный перевод: "Все прекрасно, выходя из рук творца, все вырождается в руках человека".

Стр. 55. "Тот мир открыт для наслажденья..." -- Цитата из стихотворения Людмилы Пассек; полностью это стихотворение Герцен приводит в письмах к Огареву от 24 июня 1833 г. и к Н. А. Захарьиной от 5 августа 1833 г.

"Dahin! Dahin!..." -- Из песни Миньоны в романе Гёте "Годы учения Вильгельма Мейстера", начало 3-й книги.