Гофмансталь Гуго - О Лафкадио Хёрне под впечатлением известия о его смерти осенью 1904 г

Гуго фон Гофмансталь.
О Лафкадио Хёрне под впечатлением известия о его смерти осенью 1904 г.

Меня позвали к телефону, чтобы сообщить, что умер Лафкадио Хёрн. Умер в Токио, вчера, а может быть нынешней ночью или нынешним утром: телеграфная проволока быстро разносит вести, и сегодня к вечеру в Германии об этом узнают несколько десятков, а далее на Западе несколько сотен, а еще далее несколько тысяч людей, узнают о том, что умер их друг, которому они так многим обязаны, но которого они никогда не видели. Никогда его не видел и я, и никогда не увижу, и никогда не попадет в его теперь окоченевшие руки письмо, которое я так часто собирался написать ему.

Япония потеряла своего приемного сына. Тысячи сынов она теперь теряет ежедневно: трупы их. нагромождаются друг на друга, они запружают реки, они лежат на дне морском, с остановившимися мертвыми глазами... Десятки тысяч семейств гордо, безмолвно и благочестиво, без громких слов и рыданий ежедневно приготовляют для своих умерших маленькую трапезу, зажигают тихий, ласковый огонек... И вот умер чужой, пришелец, так глубоко и много любивший Японию, -- быть-может единственный европеец, знавший страну эту в совершенстве и привязанный к ней всем сердцем. Он любил ее не любовью эстета и не любовью ученого, а любовью сильнейшей, всеобъемлющей, редкой, -- любовью, которая живет внутренней жизнью любимой страны.

Все разнообразие внутренних явлений проходило перед ним и все было прекрасно, потому что во все он умел вдохнуть душу живую. Он знал древнюю Японию, продолжавшую жить в замкнутых парках, в опустевших дворцах великих вельмож и в далеких деревнях с их маленькими храмами; он знал и новую Японию, испещренную сетью железных дорог, трепещущую лихорадочной жизнью Запада; и одинокого нищего, странствующего от одного Будды к другому; и великое войско, юное, но преисполненное древней, классической отваги; для него было одинаково важно и игрушечное кладбище, построенное детьми из липкой грязи и чурочек, и величавый промышленный город Осака, населенный сотнями тысяч людей, так же страстно и самоотверженно предающихся торговле, как другие отдаются войне, -- Осака, где в громадных шелковых складах, за нагроможденным товаром по целым месяцам сидят на корточках бледнолицые продавцы, фанатики чувства долга, придающего даже их тривиальной жизни поэтическую, сказочную окраску.

И он внимал и понимал, что говорилось вокруг него: в его книгах слышится и детский лепет и старческие речи; в них запечатлелись нежные женские слова, прозрачные, как щебетанье птиц, -- слова любви и слова печали, которые без него улетучились бы бесследно. Он записывал изречения мудрецов и правителей древности на ряду со словами ученых современников, ничем не отличающихся от речей высокообразованного европейца, над которым тяготеет все бремя веками унаследованного знания.

И вот Лафкадио Хёрн умер, и никто, ни в Европе, ни в Америке, никто из среды, его многочисленных незнакомых друзей не ответит ему, никто не поблагодарит его за многие письма... никто -- никогда!..

-------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Душа Японии. Рассказы. Из сборников Кокоро, Кью-шу и Ицумо / [Соч.] Лафкадио Херна; Перевод С. Лорие. -- Москва: т-во скоропеч. А. А. Левенсон, 1910. -- XVIII, 333 с. С. XV--XVIII.