Книговод

Дениc Дюваль

Теккерей Уильям Мейкпис


Тэккерей *)

(Черты изъ его біографіи).

   *) Тэккерей умеръ почти скоропостижно, оставивъ неоконченнымъ одно изъ лучшихъ своихъ произведеній: Дениса Дюваль. Рука знаменитаго писателя замерла на превосходныхъ страницахъ, какія только являлись изъ подъ его пера. По отзыву Диккенса и Троллопа послѣдній романъ Тэккерея, кромѣ отдѣльныхъ замѣчательныхъ сценъ, не смотря на свою недоконченность, представляетъ произведеніе почти цѣльное. Печатая этотъ романъ, мы сочли не безъинтереснымъ сообщить читателямъ біографическій очеркъ Тэккерея, составленный по книгѣ Тэйлора, только-что вышедшій въ свѣтъ. Ред.
   
   30 декабря прошлаго года толпа изъ полуторы тысячи человѣкъ провожала на Кенсаль-Гринское кладбище, въ Лондонѣ, простой гробъ. Аристократы и богачи, простые граждане, актеры и артисты, знаменитѣйшіе писатели и труженики науки составляли эту процессію, и когда гробъ опустили въ могилу, когда въ сердцахъ всѣхъ присутствовавшихъ съ грустною торжественностью отозвались слова священника: "земля землею будеши",-- всѣ благоговѣйно склонили головы и еще долго стояли вокругъ свѣжей насыпи.
   Подъ этою насыпью, въ этой могилѣ, лежалъ одинъ изъ первыхъ современныхъ писателей, Вильямъ Мекписъ Тэккерей, скончавшійся въ ночь Съ 23 на 24 декабря, на 53 году жизни, въ полномъ развитіи своего могучаго дарованья.
   Тэккерей родился въ 1811 г., ровно за годъ до рожденія своего знаменитаго собрата и соотечественника -- Диккенса. Родиной его была Калькутта, гдѣ отецъ его, Ричмондъ Тэккерей, занималъ нѣсколько общественныхъ должностей. Впрочемъ, семейство Тэккерея не всегда жило въ Индіи: первый изъ предковъ его, о которомъ сохранились извѣстія и который считается родоначальникомъ этой фамиліи, былъ докторъ Томасъ Тэккерей, занимавшій мѣсто главнаго наставника въ учебномъ заведеніи Гарроу и много способствовавшій славѣ этого заведенія. Память этого человѣка до сихъ поръ чтится тамошними жителями, какъ память почтеннаго ученаго и хорошаго человѣка. Онъ оставилъ послѣ себя шесть сыновей, изъ которыхъ одинъ, между прочимъ, былъ пасторомъ въ Петерсбороу; младшій сынъ этого семейства былъ дѣдъ знаменитаго романиста. Съ этого времени начинаются переселенія нѣкоторыхъ членовъ фамиліи Тэккерея въ Индію; отецъ автора "Ярмарки Тщеславія" отправился туда въ 1797 г. и оставался тамъ до самой смерти, до 1815 года, года ватерлооской битвы, исторія которой такъ удивительно сплетена съ исторіею "Ярмарки Тщеславія". Такимъ образомъ будущій романистъ остался безъ отца на четвертомъ году и жилъ въ Индіи до 1817 г. съ матерью, которая жива до сихъ поръ и пользуется цвѣтущимъ здоровьемъ и веселымъ, бодрымъ характеромъ, вошедшими даже въ пословицу въ ихъ семействѣ.
   Итакъ въ то время, когда Тэккерей увидѣлъ Англію, ему было всего семь лѣтъ. Воспоминаніе объ Индіи живо сохранилось въ его памяти, онъ часто говорилъ о ней въ своихъ сочиненіяхъ и постоянно желалъ снова посѣтить ее. Корабль, на которомъ онъ ѣхалъ изъ Калькутты, присталъ къ острову св. Елены, и здѣсь Тэккерей издали видѣлъ Наполеона, гулявшаго въ саду. "Это онъ -- крикнулъ Теккерею его черный слуга -- это Бонапартъ! Онъ каждый день съѣдаетъ трехъ барановъ и похищаетъ всѣхъ дѣтей!"
   Въ Англіи Тэккерея отдали подъ покровительство его дѣда, имѣвшаго хорошее состояніе и жившаго въ небольшомъ мѣстечкѣ подлѣ Чаннингъ-Борнема. На двадцатомъ году онъ поступилъ въ чартероузское училище и былъ однимъ изъ лучшихъ учениковъ этого заведенія, пользовавшагося въ то время довольно обширною извѣстностью. Тэккерей всегда съ любовью вспоминалъ, какъ въ разговорѣ, такъ и въ своихъ сочиненіяхъ, объ этомъ училищѣ, и еще за двѣ недѣли до смерти былъ тамъ, по своему обыкновенію, на празднованіи годовщины смерти Томаса Сёттома, основателя этой школы. "Тэккерей -- пишетъ одинъ изъ очевидцевъ -- сидѣлъ на своемъ обыкновенномъ мѣстѣ въ красивой старой часовнѣ. Оттуда онъ прошелъ въ комнату начальника заведенія для слушанія проповѣди, и въ то время, какъ онъ направился къ оратору, его встрѣтило такими искренними рукоплесканіями, какими только картезіанскіе монахи могутъ награждать человѣка, обезсмертившаго ихъ училище. За обѣдомъ онъ сидѣлъ рядомъ со своимъ другомъ и сотрудникомъ по "Пончу", Джономъ Личемъ, и въ юмористическомъ спичѣ произнесъ тостъ за благородное заведеніе, которое объ украсилъ своею литературною славой и сдѣлалъ популярнымъ въ своихъ сочиненіяхъ.
   Изъ Чартероуза Тэккерей перешелъ въ учебное заведеніе Троицы (Trinity College), въ Кенбриджѣ, гдѣ товарищами его были, между прочимъ, знаменитый ученый Кеибль и извѣстный поэтъ Теннисонъ. Съ этимъ послѣднимъ онъ былъ друженъ до самой смерти и оставался однимъ изъ восторженнѣйшихъ почитателей его произведеній. Жизнь Тэккерея въ этомъ училищѣ замѣчательна тѣмъ, что тутъ обнаружились первые, конечно слабые, начатки его дѣятельности. Въ это время ему было только 18 лѣтъ. Въ сообществѣ съ однимъ изъ своихъ товарищей, онъ началъ издавать журналъ подъ заглавіемъ: "Снобсъ; журналъ литературный и ученый". Содержаніе каждаго номера было небогатое и легкое, и состояло изъ шутокъ и юмористическихъ очерковъ въ стихахъ и прозѣ; какъ ни незначительны были эти произведенія, но въ нѣкоторыхъ изъ нихъ уже тогда пробивались зародыши того юмора, которымъ отличались слѣдовавшія за ними журнальныя статьи будущаго романиста. Тутъ же онъ началъ заниматься живописью -- занятіе, котораго не оставлялъ до самой смерти, хотя вся дѣятельность его въ этомъ отношеніи не выходила за предѣлы рисованія каррикатуръ и разныхъ юмористическихъ сценъ.
   Въ 1831 голу, онъ, вмѣстѣ съ нѣсколькими другими молодыми англичанами, отправился въ Веймаръ, гдѣ въ то время жилъ Гете. "Моимъ наслажденіемъ въ то время -- говорить Тэккерей -- было рисовать каррикатуры для дѣтей" -- привычка, съ которою онъ никогда не разставался. Много лѣтъ спустя, когда онъ пользовался уже громкою извѣстностью, онъ снова посѣтилъ Веймаръ, и тутъ съ большимъ удовольствіемъ увидѣлъ, что многія изъ его каррикатуръ сохранились; но еще съ большею гордостью онъ разсказывалъ, что въ 1831 году самъ великій Гете смотрѣлъ на нѣкоторыя изъ нихъ. Недавно вышла прекрасная біографія Гете, написанная Льюисомъ (Lewes); въ ней авторъ помѣстилъ интересное письмо къ нему Тэккерея объ этомъ періодѣ его жизни и объ обществѣ, въ которомъ онъ находился. По словамъ его, великій герцогъ и герцогиня принимали молодыхъ англичанъ съ самымъ милымъ радушіемъ, и приглашеніе на обѣды, балы рауты смѣнялись одно другимъ. Теккерею удалось купить шагу Шиллера; онъ сдѣлалъ ее частью своего придворнаго костюма, я юна висѣла у него въ комнатѣ до самой его смерти, для того, какъ говорилъ онъ, чтобы напоминать ему о лучшихъ дняхъ его молодости. Но самое интересное мѣсто въ этомъ письмѣ Тэккерея то, въ моторомъ онъ разсказываетъ о своемъ свиданіи съ Гете, -- разсказъ, бросающій довольно яркій свѣтъ на личность этого поэта-аристократа. "Въ 1831 г.-- пишетъ Тэккерей -- Гете жилъ въ совершенномъ отдаленія отъ свѣта, но тѣмъ не менѣе желалъ, чтобы иностранцы встрѣчали въ его домѣ радушный пріемъ. Чайный столъ его невѣстки былъ всегда накрытъ дли насъ. Мы проводили за нимъ цѣлые часы въ самыхъ пріятныхъ разговорахъ и занятіяхъ музыкою. Мы прочли безконечное число разсказовъ и стихотвореній на французскомъ, англійскомъ и нѣмецкомъ языкахъ... Гете постоянно оставался въ своихъ комнатахъ, куда допускались только немногіе избранные; но онъ всегда освѣдомлялся о всемъ, что происходило въ его домѣ и интересовался всѣми иностранцами... Я очень хорошо помню смущеніе, съ которымъ я, девятнадцатилѣтній юноша, получилъ давно желанное увѣдомленіе, что господинъ тайный совѣтникъ желаетъ видѣть меня. Эта почетная аудіенція происходила въ маленькой пріемной его покоевъ, заставленной сверху до низу древними фигурами и барельефами. На немъ былъ длинный сюртукъ изъ толстаго сукна и бѣлый галстухъ; въ петлѣ сюртука -- красная ленточка. Онъ стоялъ, заложивъ руки за скину, точно въ такомъ видѣ, въ какомъ Раухъ представилъ его въ своихъ статуеткахъ. Цвѣтъ лица его былъ очень свѣтелъ и свѣжъ; глаза -- необыкновенно темны, проницательны и блестящи. Я почти испугался этого взгляда и помню, что сравнилъ его съ взглядомъ героя романса "Мельмотъ Скиталецъ", которымъ насъ пугали въ дѣтствѣ... Голосъ Гете былъ очень звученъ и пріятенъ. Онъ началъ распрашивать меня обо мнѣ, и я отвѣчалъ, какъ могъ. Помню, что меня сначала удивило, а потомъ отчасти обрадовало, когда я услышалъ, что онъ произносилъ французскія слова не совсѣмъ хорошо. Vidi tantum. Послѣ этого я видѣлъ его всего два раза: одинъ, когда онъ прохаживался въ своемъ саду въ Frauenplan, другой -- когда онъ садился въ коляску, одѣтый въ сюртукъ съ краснымъ воротникомъ и съ фуражкою на головѣ. Въ это время онъ ласкалъ прелестнѣйшую, бѣлокурую дѣвочку, свою внучку, которая дивно уже лежитъ въ могилѣ. Нѣкоторые изъ насъ, получавшіе изъ Англіи книги и журналы, посылали ихъ ему, и онъ внимательно просматривалъ ихъ. "Frazer's Magasine" тогда только что началъ издаваться, и я помню, что онъ интересовался тѣми прекрасными гравюрами, которые нѣкоторое время появлялись на страницахъ этого изданія. Но въ одномъ изъ его номеровъ была помѣщена весьма злая каррикатура Роджерса; увидѣвъ ее, поэтъ, какъ, мнѣ разсказывала потомъ г-жа Гете, гнѣвно отбросилъ книгу и сказалъ: "Они хотятъ представить изъ меня урода", хотя, правду сказать, я не видѣлъ ничего яснѣе, величественнѣе и здоровѣе выраженія великаго старика Гете. Не смотря на то, что солнце его склонилось къ закату, небо, окружавшее его, было спокойно и свѣтло, и проливало блескъ на этотъ маленькій Веймаръ. Въ каждой изъ этихъ милыхъ гостиныхъ разговоръ всегда шелъ объ искусствахъ и литературѣ... При дворѣ бесѣды были крайне привѣтливы, просты я изящны. Великая герцогиня, женщина съ весьма замѣчательными способностями, съ удовольствіемъ принимала отъ насъ книги, ссужала насъ своими и благосклонно разговаривала съ вами о нашихъ литературныхъ вкусахъ и стремленіяхъ... Съ того времени прошло уже двадцать пять лѣтъ, въ теченіи которыхъ я познакомился съ безконечно-разнообразными экземплярами человѣческой породы, но никогда я не встрѣчалъ общества болѣе простаго, гуманнаго, благороднаго и изящнаго, какъ общество милой, маленькой столицы, Саксоніи, гдѣ жили добрый Шиллеръ и славный Гете, и гдѣ оба они похоронены".
   Въ это время ничто не могло навести на предположеніе, что изъ Тэккерея не только выйдетъ знаменитый писатель, но что и вообще онъ посвятитъ себя литературной дѣятельности. Напротивъ того, все свое время онъ посвящалъ живописи; онъ рѣшился сдѣлаться живописцемъ, и долго съ большимъ прилежаніемъ стремился къ осуществленію своего плана. Еще въ 1848 г. онъ проводилъ цѣлые дни въ Луврѣ, копируя картины извѣстныхъ художниковъ. Но и въ этихъ занятіяхъ сказалось врожденное, сатирическое свойство его натуры;-- серьезныя работы ему рѣшительно не давались и въ характерѣ его дарованія (конечно, не въ степени) было много сходнаго съ характеромъ Гогарта, знаменитаго англійскаго каррикатуриста.
   Литературная карьера Теккерея началась въ 1884 г. сотрудничествомъ въ журналѣ "Fraser's Magazine"; но и тутъ онъ является не собственно писателемъ, такъ какъ разсужденія о живописи играли въ этихъ первыхъ статьяхъ его почти главную роль. Впрочемъ, были въ нихъ подробности и о Франціи, къ которой онъ питалъ особенную привязанность; большую часть времени въ этомъ періодѣ своей жизни онъ проводилъ въ Парижѣ, и оттуда посылалъ свои корреспонденціи въ Лондонъ. Воспоминаніе объ этихъ дняхъ никогда не оставляло Тэккерея, и нѣкоторыя подробности своего тогдашняго пребыванія въ Парижѣ онъ изобразилъ въ своемъ позднѣйшемъ романѣ: "Странствованія Филиппа по свѣту." Онъ жилъ весьма скромно, въ Латинскомъ кварталѣ, и вращался преимущественно въ обществѣ студентовъ и художниковъ. Впослѣдствіи, когда громкая слава его уже распространилась по свѣту, онъ снова посѣтилъ Парижъ, и тутъ щедро помогалъ бѣднымъ художникамъ и литераторамъ, да и вообще всѣмъ, кто дѣйствительно терпѣлъ лишенія. О добрыхъ дѣлахъ его въ то время ходитъ не мало анекдотовъ. Вотъ одинъ изъ нихъ, разсказанный очевидцемъ: "Разъ, утромъ, войдя въ спальню Тэккерея, я увидѣлъ, что онъ кладетъ золотыя монеты въ коробочку для пилюль, на крышкѣ которой было написано: принимать въ случаѣ нужды.-- Что это вы дѣлаете?-- спросилъ я.-- Да вотъ -- отвѣчалъ онъ -- я нашелъ въ Парижѣ одного старика, который говоритъ, что онъ очень боленъ и не знаетъ, что ему дѣлать; я подозрѣваю, что ему нужно именно это лекарство, и вотъ почему докторъ Тэккерей намѣревается предпринять этотъ способъ леченія. Пойдемте вмѣстѣ къ нашему больному...
   Привязанность Тэккерея къ Франціи основывалась, впрочемъ, не на сочувствіи его къ французскому порядку вещей того времени. Статьи, которыя онъ писалъ въ то время, заключали въ себѣ, между прочимъ, строгое и пылкое осужденіе политическихъ, соціальныхъ и литературныхъ недостатковъ Франціи; главными предметами его нападокъ были: реакціонное правленіе Людовика Филиппа, іюльское правительство и знаменитая хартія 1830 г. Онъ съ удовольствіемъ жилъ въ Парижѣ собственно потому, что Парижъ въ то время считался раемъ молодыхъ художниковъ. Владѣя хорошимъ состояніемъ (20 т. ), молодой Тэккерей проводилъ дни въ Луврѣ, а вечера въ обществѣ французскихъ артистовъ, или дома, за сочиненіемъ восторженныхъ корреспонденцій о парижскихъ художественныхъ выставкахъ, или -- разборовъ произведеній французскихъ писателей, или -- маленькихъ разсказовъ изъ жизни французскихъ художниковъ, и т. п.
   Но среди этихъ занятій живописью любовь въ литературѣ все болѣе и болѣе усиливалась въ немъ, и живописецъ все болѣе и болѣе уступалъ мѣсто писателю. Что касается до характера его литературной дѣятельности въ это время, то уже теперь будущій романистъ начиналъ сказываться въ Тэккереѣ; по крайней мѣрѣ, въ своихъ библіографическихъ статьяхъ, которыя онъ писалъ для англійскихъ и американскихъ журналовъ, онъ отдавалъ предпочтеніе повѣствовательной литературѣ предъ всѣми другими отраслями ея. Въ это время вышли записки Пиквикскаго клуба "Диккенса". Я увѣренъ -- писалъ Тэккерей -- что человѣкъ, который черезъ сто лѣтъ захочетъ написать исторію нашего времени, поступитъ несправедливо, если отбросятъ, какъ пустое произведеніе, эту великую современную исторію "Пиквика". Въ ней заключаются вѣрные характеры подъ вымышленными именами,-- и подобно "Родерику Рандому" {Романъ Смоллета.}, стоящему ниже ея, и "Томъ-Джонсу" {Романъ Фильдинга.}, далеко превосходящему ее, она даетъ намъ о государственной и народной жизни Англіи понятіе гораздо вѣрнѣе того, которое можно извлечь изъ болѣе громкихъ и достовѣрныхъ описаній".
   Тэккерею было двадцать три года, когда онъ сдѣлался постояннымъ сотрудникомъ "Fraser'e Magazine", -- журнала, пользовавшагося въ то время громадною извѣстностью какъ въ Англіи, такъ и въ другихъ европейскихъ странахъ. Да это и не удивительно, потому что сотрудниками его были извѣстный въ настоящее время подъ псевдонимомъ Берри Конвалля романистъ Вальтеръ Проктеръ, Робертъ Соути, Уильямъ Энсвортъ, Самуилъ Коль-риджъ, Джемсъ Гоггъ, Томасъ Карлейль и др. Въ такой-то кружокъ попалъ Тэккерей при Самомъ началѣ своей литературной карьеры; но статьи его, носившія въ себѣ признаки истиннаго таланта, проходили незамѣченными, и имя его оставалось рѣшительно неизвѣстнымъ для публики, тѣмъ болѣе что онъ долго писалъ подъ различными псевдонимами. Первый псевдонимъ, принятый имъ, былъ -- Чарльзъ Іеллоуплёшъ (Iellowplosch);-- статьи Тэккерея, относящіяся къ этому времени, имѣли характеръ критико-нравоописательный.
   Къ 1836 г. относится первая встрѣча Тэккерея съ Диккенсомъ. Тэккерей явился къ знаменитому романисту съ предложеніемъ -- нарисовать картины для "записокъ Пиквикскаго клуба", выходившихъ въ то время вторымъ изданіемъ. Диккенсъ и не подозрѣвалъ, конечно, что передъ нимъ стоилъ человѣкъ, литературной славѣ котораго суждено было сравняться съ его собственною, если не превзойти ее. Для него Тэккерей былъ довольно дѣятельнымъ сотрудникомъ англійскихъ журналовъ, а какъ художникъ, не имѣвшимъ никакого значенія. Предложеніе Тэккерея было отвергнуто. Разсказываютъ, что когда это случилось, будущій авторъ "Пенденниса" сказалъ Диккенсу: "хорошо же, если вы не хотите, чтобъ я рисовалъ, я стану писать" -- и съ этой минуты рѣшился соперничать съ знаменитымъ романистомъ. Другіе опровергаютъ справедливость этого анекдота тѣмъ обстоятельствомъ, что Тэккерей началъ серьезно заниматься литературой только года черезъ два послѣ этого происшествія и что въ тѣхъ статьяхъ, въ которыхъ ему приходилось упоминать о Диккенсѣ, онъ всегда относился къ нему съ самымъ искреннихъ сочувствіемъ. Въ началѣ сороковыхъ годовъ (въ это время Тэккерей писалъ подъ псевдонимомъ Микель-Анджело Титмарша) на художественной выставкѣ появился портретъ Диккенса; въ рецензіи по поводу этого портрета, Тэккерей говорилъ, между прочимъ, вотъ что: "какой свѣтлый умъ разлитъ въ глазахъ этого человѣка и въ его широкомъ лбу! Ротъ, можетъ быть, слишкомъ широкъ и губы слишкомъ толсты; но улыбка весьма кротка и обличаетъ великодушный характеръ. Если бы Бальзакъ, этотъ многоточный физіономистъ, могъ осмотрѣть эту голову, онъ, безъ всякаго сомнѣнія, объяснилъ бы каждую черту лица и нашелъ бы, что носъ твердъ и хорошо расположенъ, а ноздри широки и толсты, какъ у всѣхъ геніальныхъ людей (таково правило Бальзака). Прошедшее и будущее каждаго человѣка -- говоритъ Жанъ-Поль -- написано на его лицѣ. Я полагаю, что мы можемъ обѣщать этому человѣку блестящую будущность. Въ лицѣ его не-видно ни малѣйшаго душевнаго ослабленія, ни малѣйшаго чувства усталости, ни малѣйшаго сознанія упадка силъ. О, Боцъ! {Извѣстный псевдонимъ Диккенса.} дай богъ, чтобъ ты долго еще царствовалъ въ твоемъ комическомъ царствѣ; дай богъ, чтобъ мы долго еще платили тебѣ подати, по три ли пенса въ недѣлю или по шиллингу въ мѣсяцъ,-- это все равно. Могущественный государь! Титмаршъ, униженнѣйшій изъ твоихъ слугъ, повергаетъ къ твоимъ царственнымъ ногамъ обѣтъ вѣрности и скромную дань своего восхваленія".
   Приведемъ еще одно мѣсто изъ Таккереевскихъ статей того времени, относившееся къ Диккенсу; оно было написано до поводу "Святочныхъ разсказовъ" этого послѣдняго {Отрывки изъ этихъ "Святочныхъ Разсказовъ" были напечатаны въ "Русскомъ Словѣ" прошедшаго года.}. "Эта книга -- говорилъ Тэккерей -- сочинена человѣкомъ, стоящемъ во главѣ всѣхъ современныхъ юмористовъ Англіи; молодымъ человѣкомъ, спокойно занявшимъ первое мѣсто между всѣми своими собратьями и удержавшимъ за собою это мѣсто. Подумаемъ обо всемъ, чѣмъ мы одолжены Диккенсу за послѣднія шесть лѣтъ, объ этомъ длинномъ рядѣ счастливыхъ часовъ, которые онъ заставилъ насъ провести, о милыхъ и веселыхъ товарищахъ, съ которыми онъ познакомилъ насъ; о его незлобномъ смѣхѣ, великодушномъ остроуміи, о той открытой, мужественной, гуманной любви, которую онъ научилъ насъ чувствовать! Каждый мѣсяцъ этихъ годовъ приносилъ намъ какой нибудь дорогой даръ этого прелестнаго генія... Эта книга, по моему мнѣнію, есть благодѣяніе, оказанное всей націи, и каждый мущина или каждая женщина, читающіе ее, должны смотрѣть на нее какъ на личное одолженіе, сдѣланное имъ авторомъ. Недавно и слышалъ, какъ о ней разговаривали двѣ женщины; обѣ они были незнакомы между собою, ни одна изъ нихъ не знала автора, а между тѣмъ и та, и другая сказали о немъ; да благословить его Богъ!.. Какъ долженъ быть счастливъ писатель, способный внушать такія чувства"?
   Въ 1836 г. Тэккерею захотѣлось попробовать свои силы на издательскомъ поприщѣ, мы называемъ эту попытку первою, потому что вышеупомянутое изданіе "Сноба" было ничто иное, какъ студенческая шутка. Для осуществленіи своего плана онъ сошелся съ своимъ тестемъ, маіоромъ Смитомъ; составился капиталъ въ 60 т. ф., раздѣленный на акціи въ 10 ф. каждая,-- и 15 сентября 1836 г. появилась въ Лондонѣ новая газета подъ заглавіемъ: "Constitutional and Pablic Ledger". Впрочемъ, Тэккерей оставилъ себѣ въ новомъ изданіи довольно скромную роль; онъ взялъ на себя обязанность парижскаго корреспондента, (потому что, тотчасъ по выходѣ перваго номера, снова уѣхалъ въ Парижъ); редакторомъ же былъ сдѣланъ Леманъ Бланшаръ. Направленіе газеты было ультра-либеральное; она требовала полной свободы печати, расширенія народной подачи голосовъ, вотировки законовъ посредствомъ баллотированія, сокращенія сроковъ парламентскихъ засѣданій, равенства всѣхъ гражданскихъ правъ и религіозной свободы. Нѣсколько вліятельнѣйшихъ членовъ либеральной партіи, въ томъ числѣ Гротъ, Молесвортъ, Юмъ и полковникъ Томасонъ, обѣщали поддерживать газету и содѣйствовать ея распространенію. Письма Тэккерея, который онъ подписывалъ буквами: "Т. Т.", были не особенно замѣчательны. Главный предметъ ихъ составляли нападки на іюльское правительство, а направленіе ихъ было энтузіастически-либеральное. 8 октября онъ писалъ изъ Парижа: "Къ счастью, мы довольно сильны для того, чтобы не бояться открытой вражды, . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . но если радикализмъ, по ихъ мнѣнію, грѣхъ, то онъ существуетъ не только за Альпами, но я за британскимъ каналомъ". Не смотря, однако, на всѣ старанія участниковъ и покровителей газеты, успѣхъ ея былъ далеко не блистательный. Въ 1837 г. издатели уже увидѣли себя въ необходимости превратить изданіе, и послѣдній номеръ ея вышелъ 1-го іюля этого года. Въ этомъ неудачномъ дѣлѣ Тэккерей потерялъ почти все, что оставалось ему отъ его состоянія.
   Къ этому же времена относится женитьба его на дѣвицѣ Шау; отъ этого брака родились двѣ дочери, старшая изъ которыхъ недавно выступила на литературное поприще романомъ "Елисавета" {Русскій переводъ этого романа печатается въ "Заграничномъ Вѣстникѣ".} обличающимъ весьма замѣчательное дарованіе. Въ 1837 г. онъ переѣхалъ изъ Парижа въ Лондонъ, и тутъ все прилежнѣе и прилежнѣе занимался литературою, хотя все еще не приступалъ въ какому нибудь серьезному произведенію и не появлялся въ публикѣ подъ своимъ собственнымъ именемъ. Въ это время онъ сотрудничалъ въ "Times" (гдѣ между прочимъ, написалъ статью о Фильдингѣ), въ "Torch", въ "Partlenon" и главнымъ образомъ въ "Fraser's Magazine", гдѣ его "Iellowplush Papers" начали обращать на себя нѣкоторое вниманіе публики. Но до мало-мальски значительной извѣстности было еще далеко. Литературная дѣятельность его въ этомъ періодѣ (1837--40 г.) на нѣкоторое время остановилась вслѣдствіе страшнаго семейнаго несчастія: его нѣжно любимая жена сошла съ ума. Въ это время онъ напечаталъ въ "Fraser's Magazine" длинный разсказъ подъ заглавіемъ "The slabby genteel", во не кончилъ его, пораженный тяжелымъ горемъ.
   Въ 1840 году онъ собралъ нѣкоторыя изъ прежде напечатанныхъ статей, своихъ и издалъ ихъ особымъ сборникомъ, подъ заглавіемъ: "The Paris Sketch Book", и подъ псевдонимомъ Титнарша. Книга эта не слишкомъ замѣчательна въ литературномъ отношеніи; интересно въ ней предисловіе, обрисовывающее съ извѣстной стороны личность знаменитаго романнсга. Предисловіе это обращено къ парижскому портному Арену, которому и посвящена вся книга по слѣдующей оригинальной причинѣ. Послѣ прекращенія газеты "Constitutionel" Тэккерей, потерявшій въ этомъ дѣлѣ, какъ мы уже замѣтили, почти все свое состоите, очутился въ Парижѣ, въ довольно затруднительномъ положеніи; въ такое время кредиторы особенно усердно посѣщаютъ своихъ должниковъ. Одномъ изъ такихъ кредиторовъ Тэккерея оказался вышеупомянутый Аренъ; въ одно прекрасное утро онъ явился въ своему должнику съ счетомъ и получилъ въ отвѣтъ, что немедленная уплата долга почти невозможна. "О, въ такомъ случаѣ не безпокойтесь -- замѣтилъ обязательный кредиторъ -- если вы нуждаетесь въ деньгахъ, что весьма понятно, когда живешь на чужой сторонѣ, то у меня есть тысяча франковъ, которые вполнѣ къ вашимъ услугамъ". Великодушное предложеніе было тотчасъ же принято; заимодавецъ отказался даже отъ процентовъ. Тэккерей не забылъ этого поступка и рѣшился посвятить портному свою первую книгу. Болѣе значительный, хотя тоже далеко не громкій, успѣхъ выпалъ на долю изданнаго въ 1841 году сборника подъ заглавіемъ: "Комическіе разсказы и очерки, изданные и иллюстрованные Микель-Анджелло Титмаршемъ" и перепечатанную особымъ изданіемъ "Iellowplush Papers". Имя Титмарша мало по малу пріобрѣтало извѣстность, которая особенно усилилась въ 1841 году, послѣ напечатанія разсказа: "Исторія Самуила Титмарша и великаго Гоггарта Даймона"; впрочемъ, извѣстностью это имя пользовалось не въ массѣ публики, а въ кружкѣ тѣхъ людей, которые обладали тонкимъ критическимъ чутьемъ и сразу могли оцѣнятъ неподдѣльное дарованіе. Такъ извѣстный критикъ Стерлингъ писалъ своей матери: "Я получилъ двѣ первыя части "Гоггарта Даймонда" и читаю ихъ съ крайнимъ наслажденіемъ. Можно ли найти что нибудь лучше у Фильдинга или Гольдсмита? Этотъ человѣкъ обладаетъ геніальнымъ талантомъ, и можетъ написать образцовыя произведенія, которыя будутъ жить очень долго я услаждать милліоны еще неродившихся читателей. Въ каждой изъ этихъ страницъ больше правды и естественности, чѣмъ во всѣхъ произведеніяхъ ..са, взятыхъ вмѣстѣ". За "Исторіей Самуила Титмарша", печатаніе которой окончилось въ 1843 году, послѣдовала "Книга ирландскихъ очерковъ" (Irisch Sketch Book), необратившая на себя большаго вниманія; въ это же время Тэккерей, все подъ псевдонимомъ Титмарша, напечаталъ "Приключеніе Берри Линдонъ", -- разсказъ, который многіе считаютъ однимъ изъ его оригинальнѣйшихъ произведеній; но окончательная извѣстность имени Титмарша установилась только въ 1845 году, послѣ появленія книги: "Описаніе путешествія отъ Коригилля до Каира чрезъ Лиссабонъ, Аѳины, Константинополь и Іерусалимъ, совершеннаго на пароходахъ полуостровитянской (Penisular) и восточной компаніи; составлено М. А. Титмаршемъ, авторомъ "Irish Sketch Book" и проч. Сочиненіе это было слѣдствіемъ путешествія, которое Теккерей совершилъ въ 1844 году. Книга была очень хорошо принята публикой, и объ авторѣ заговорили. Тутъ въ первый разъ имя Тэккерея появилось въ печати хотя сочиненіе было издано съ именемъ Титмарша, но подъ предисловіемъ была подпись: "В. М. Тэккерей". Вотъ что писалъ въ то время одинъ изъ тогдашнихъ критиковъ: "Кто такой Титмаршъ?-- такова формула, въ которой любопытство публики обнаруживаетъ свое нетерпѣніе открыть знаменитый псевдонимъ. Кто такой Микель-Анджело Титмаршъ?-- таковъ вопросъ, который слышится теперь повсюду"...
   Основаніе въ 1841 г. "Понча" имѣло большое вліяніе на развитіе таланта и распространеніе славы Тэккерея. Онъ сдѣлался ревностнымъ сотрудникомъ этого журнала. Публика все болѣе и болѣе узнавала имя Тэккерея, и запросъ на его произведенія увеличивался; рядъ статей подъ заглавіемъ "James'Diay" читался съ большимъ удовольствіемъ.
   Но все это было только прологомъ къ великой славѣ. Она началась въ началѣ 1847 г. съ появленіемъ первой части "Ярмарки Тщеславія". Этотъ романъ печатался помѣсячно и окончился въ іюлѣ 1848 г. Друзья Тэккерея и всѣ, слѣдившіе за литературной карьерой съ особеннымъ интересомъ, приняли "Ярмарку Тщеславія" съ восторгомъ и предсказали ей блестящую будущность; но критическіе журналы отнеслись къ первымъ номерамъ ея довольно холодно. Особенное вниманіе публики обратилось на новое произведеніе только послѣ разбора, напечатаннаго въ "Edinburgh Review" послѣ выхода первыхъ одинадцати номеровъ журнала, гдѣ помѣщалось оно. "По нашему мнѣнію -- писалъ рецензентъ -- "Ярмарка Тщеславія" -- произведеніе, хотя еще неоконченное, но стоящее неизмѣримо выше всѣхъ другихъ произведеній того же автора. Громадную прелесть этого произведенія составляютъ полное отсутствіе манерности и аффектаціи какъ въ стилѣ, такъ и въ содержаніи, задушевная откровенность, съ которою авторъ относится къ читателю, полная безпечность, съ которою онъ позволяетъ своимъ мыслямъ и чувствамъ идти ихъ естественнымъ путемъ, какъ будто совершенно увѣренный, что не скажетъ ничего грязнаго или недостойнаго, ничего такого, что потребовало бы вуалированія, позолоты или прикрытія приличною одеждой... Съ другой стороны, онъ никогда не настаиваетъ слишкомъ сильно на чемъ бы то ни было, не прибѣгаетъ къ слишкомъ усиленной разработкѣ; онъ сыплетъ свои тончайшія замѣчанія и счастливѣйшія объясненія, какъ Бокингамъ сыпалъ свои жемчуги, и предоставляетъ внимательному наблюдателю подбирать ихъ. Его эффекты всегда здравы, цѣлостны, законны,-- и намъ нѣтъ надобности прибавлять, что къ его произведеніяхъ мы никогда не встрѣчаемся съ физическими ужасами писателей школы Евгенія Сю или мелодраматическими злодѣями... Его паѳосъ (хотя не такой глубокій какъ паѳосъ Диккенса) необыкновенно изященъ, можетъ быть больше потому, что онъ по видимому борется съ нимъ и какъ будто стыдится, что публика замѣтитъ его сентиментальное настроеніе; но попытка его являться въ этихъ случаяхъ сатирикомъ или философомъ остается безполезною попыткою; и читая его, мы не разъ съ удивленіемъ отдѣли подтвержденіе той истины, что изящная и добрая натура, при самой высокой гордости своимъ умомъ, все-таки платитъ дань сердцу".
   Со времени появленія "Ярмарки Тщеславія" слава Тэккерея начала быстро возрастать. Во время печатанія этого романа онъ нашолъ время издать "святочный" разсказъ подъ заглавіемъ: "Наша Улица", который появился въ декабрѣ 1847 г., а послѣ Рождества потребовалъ уже второго изданія. Въ 1849 г. онъ далъ публикѣ "Пенденниса"" "доктора Бёрча" и "Ревекку и Ровенну". Во время печатанія "Пенденниса" въ журналахъ "Morning Chronicle" и "Examiner" появились разборы этого произведенія; по поводу нѣкоторыхъ замѣчаній рецензентовъ, Тэккерей написалъ редактору "Morning Chronicle" замѣчательное письмо, о "достоинствѣ литературы", которое мы считаемъ не лишнимъ привести здѣсь съ небольшими сокращеніями:
   "М. Г. Въ руководящей статьѣ вашей газеты отъ 3 числа вы разсуждаете о литературныхъ пенсіонахъ и "status" литераторовъ въ нашемъ отечествѣ, и подкрѣпляете ваши доводы извлеченіями изъ романа "Пенденнисъ", печатающагося въ настоящее время. Вы всегда встрѣчали мои сочиненія такъ благосклонно, что если теперь вамъ показалось необходимымъ возстать противъ нихъ или ихъ автора, то я не оспариваю вашего права порицать меня и ни на минуту не сомнѣваюсь въ дружескомъ расположеніи и честности моего критика; и хотя я могъ бы опровергнуть справедливость вашего обвиненія противъ меня, но рѣшился пройти его молчаніемъ, потому что въ душѣ былъ совершенно спокоенъ на этотъ счетъ. Но другая, весьма почтенная и извѣстная газета воспользовалась этимъ случаемъ для того, чтобы подвергнуть обсужденью вопросъ, поднятый въ нашей руководящей статьѣ; она высказывается въ пользу пенсіоновъ для литераторовъ точно такъ же, какъ вы возстаете противъ нихъ; и единственный пунктъ, въ которомъ: "Examiner" и "Chronicle" сходится, по несчастью касается меня; обѣ руководящія статьи подвергаютъ меня общему осужденію: "Chronicle" за то, что я раздѣляю пагубный предразсудокъ противъ литераторовъ, "Examiner" за то, что я унижаюсь до поддерживанія этого предразсудка въ общественномъ мнѣніи и выставляю въ каррикатурѣ моихъ литературныхъ собратьевъ для того, чтобы польстить "нелитературному классу". Обвиненія "Examiner" противъ человѣка, который, сколько ему извѣстно, никогда не стыдился своей профессіи и ни одной написанной имъ строки, (которыя только своею неудовлетворительностью въ литературномъ отношеніи конфузили его), бездоказательны. Обвиненья въ томъ, что я "унижаюсь до лести" какому нибудь сословію -- я слышу въ первый разъ, съ тѣхъ поръ какъ пишу; что касается до взводимаго на меня преступленія "лести нелитературному классу насмѣшками надъ моими литературными собратьями, то оно, если бы я дѣйствительно былъ повиненъ въ немъ, доказывало бы не только мою низость, но и глупость, на что я, право, не способенъ. Редакторъ "Examiner", можетъ быть, подобно другимъ писателямъ, пишетъ въ торопяхъ и не думая о послѣдствіяхъ, къ которымъ могутъ привести нѣкоторыя изъ его мнѣній. Если я унижаюсь до лести чьимъ бы то ни было предразсудкамъ изъ-за своего собственнаго интереса, то я ни больше ни меньше, какъ бездѣльникъ и мошенникъ; такое заключеніе естественно выводится изъ мнѣнія, высказаннаго, Examiner", и я не унижусь до опроверженья этого мнѣнія, потому что оно само по себѣ нелѣпо. Я не согласенъ съ тѣмъ, что значительное число тѣхъ изъ нашихъ соотечественниковъ, которыхъ "Examiner" обозначаетъ общимъ названіемъ "нелитературнаго класса", можетъ испытывать малѣйшее удовольствіе въ присутствованіи при униженіи или поруганіи литераторовъ. На какомъ основаніи обвинять "нелитературный классъ" въ такой неблагодарности? Если писатель доставляетъ читателю удовольствіе или пользу, то конечно читатель будетъ имѣть хорошее мнѣніе о человѣкѣ, оказывающемъ ему такія услуги. Какой разумный человѣкъ, каковы бы ни были его политическія убѣжденія, не встрѣтитъ съ уваженіемъ и удовольствіемъ того сотрудника "Examiner", о которомъ ваша газета сказала, что онъ "заставляетъ всю Англію смѣяться и думать!"... Развѣ хоть одинъ писатель нависавшій хорошую книгу -- будь это поэтъ, историкъ, романистъ, ученый -- потеряхъ свою репутацію вслѣдствіе занятія литературой или наукой? Нѣтъ, совершенно напротивъ, эти занятія доставляли ему друзей, сочувствіе, рукоплесканія, деньги... То великодушное довѣріе къ литераторамъ, та любовь къ нимъ, которыми отличается вся наша читающая нація, такъ ясно обнаруживаются каждый день въ нашей странѣ, что обвинять этотъ классъ такъ же нелѣпо, какъ -- позвольте мнѣ быть откровеннымъ -- неблагодарно. Вслѣдствіе чего рабочія мастерскія въ большихъ провинціальныхъ городахъ наполняются народомъ, когда литераторы присутствуютъ на ихъ празднествахъ? Развѣ каждый, сколько нибудь замѣчательный писатель, не имѣетъ своихъ друзей и своего кружка, своихъ сотенъ или тысячъ читателей?... Литературное занятіе не пользуется у насъ дурной славой; никому нѣтъ надобности осмѣивать его; ни одинъ человѣкъ, кто бы онъ ни былъ, не теряетъ своего соціальнаго положенія, когда предается этому занятію... Деньги, заработываемыя главнѣйшими изъ нихъ, не такъ велики, какъ тѣ, которыя выдаются людямъ другихъ сословій -- пасторамъ, судьямъ, опернымъ пѣвицамъ и актерамъ; точно также они никогда не получали звѣздъ и орденовъ, и не дѣлались перами и губернаторами острововъ, подобно многимъ военнымъ. Награду за это занятіе нельзя намѣрять суммою полученныхъ денегъ, потому что одинъ тратилъ цѣлую жизнь изученія и труда на составленіе книги, которая не окупаетъ ему даже типографскихъ расходовъ, а другой пріобрѣтаетъ деньги нѣсколькими небольшими томиками. Но, оставляя въ сторонѣ деньги, я нахожу, что соціальное вознагражденіе литератора такое, какимъ оно заслуживаетъ быть и не хуже вознагражденія всѣхъ другихъ людей, занимающихся ремеслами... Что касается до обвиненія въ томъ, что я будто бы раздѣляю пагубный предразсудокъ противъ моихъ собратій по занятію, (въ чемъ меня можно упрекнуть такъ же справедливо, какъ упрекнуть Фильдинга, что изображеніемъ Персона Треллибэра онъ хотѣлъ посмѣяться надъ церковью), -- то позвольте валъ замѣтить, что прежде, чѣмъ высказать такое мнѣніе, вамъ бы слѣдовало подождать окончанія моего романа... Что я возстаю противъ обыкновенія дѣлать долги, пьянствовать, вести безпорядочную жизнь, шарлатанствовать, лгать и тому подобныхъ привычекъ литераторовъ,-- въ этомъ я сознаюсь, точно такъ же, какъ въ томъ, что смѣюсь надъ притязаніями на званіе литератора тѣхъ людей, которые ищутъ разныя салонные политическіе фельетоны ли провинціальныхъ gobe mouches; но я не чувствую ни малѣйшей злобы при описаніи этой слабости не думаю, что врежу кому нибудь, раскрывая выше приведенные порока. Развѣ они никогда не существовали между литераторами? Развѣ дарованія этихъ послѣднихъ никогда не приводились въ оправданіе ихъ безразсудства, а ихъ порой никогда не выставлились, какъ послѣдствія этихъ дарованій? Единственная мораль, которую я, какъ писатель, хотѣлъ вложить въ описанія, послужившія предметомъ вашего протеста, состояла въ темъ, что долгъ литератора, какъ и всякаго другаго человѣка -- вести правильную и трезвую жизнь, любить свое семейство и платить своя долги... Мнѣ кажется, что литераторы, вмѣсто того, чтобы обвинять публику въ преслѣдованіе нашего сословія и насмѣшкахъ надъ нимъ, поступай бы гораздо лучше, если бы носили въ душѣ глубокое убѣжденіе, что они такіе же хорошіе люди, какъ и всѣ другіе, и не заводили бы жалкихъ споровъ о вопросѣ, который всѣ здравомыслящіе люди должны считать рѣшеннымъ. Если я сижу за вашимъ столомъ, то считаю своего сосѣда равнымъ себѣ, а себя равнымъ ему! Если бы я вдругъ обратился къ нему съ словами: "м. г., я литераторъ, но желалъ бы чтобъ вы знали, что я ничѣмъ не хуже васъ," -- то какъ вы полагаете, кто изъ насъ подвергнулъ бы сомнѣнію достоинство званія литератора: мой Сосѣдъ, желавшій спокойно пообѣдать, или литераторъ, возбудившій этотъ вопросъ! И я полагаю, что если сатирическій писатель выставляетъ одного литератора безразсуднымъ человѣкомъ, а другаго -- паразитомъ, то его не только нельзя обвинить въ желаніи унизить свое сословіе, но слѣдуетъ согласиться, что онъ дорожитъ честью этого сословія. Если между нами нѣтъ безразсудныхъ людей и паразитовъ, въ такомъ случаѣ моя сатира несправедлива; но если такіе люди существуютъ, то они подлежатъ сатирѣ точно такъ же, какъ люди другихъ сословій. Я никогда не слышалъ, что сословіе адвокатовъ сочло себя оскорбленнымъ, когда въ "Пончѣ" появилось описаніе мистера Денона, никогда не платившаго долговъ,-- или что изображеніе Стиггинса въ "Поквикѣ" было принято за оскорбленіе всѣхъ диссидентовъ, или что всѣ прокуроры Англіи пришли въ негодованіе, когда прочли знаменитый разсказъ: "Квиркъ, Геммонъ и Снепъ." Такъ неужели же сатира должна обходить только насъ, литераторовъ, потому что мы безгрѣшны, или потому что мы не хотимъ допустить насмѣшки надъ собою? Если бы каждое дѣйствующее лице въ разсказѣ было представителемъ цѣлаго сословія, а не отдѣльной личности, если бы писатель былъ поставленъ въ необходимость противу поставлять каждому дурному лицу лицо хорошее, доброе, и постоянно Поддерживать борьбу между добродѣтелью и порокомъ,-- сочиненіе романовъ сдѣлалось бы невозможнымъ, потому что они выходили бы невыносимо глупыми и неестественными, и на долю сочинителей и читателей такихъ произведеній выпала бы очень жалкая участь. Примите, м. г. и пр."
   Вообще, отличительною чертою характера Тэккерей было то, что нападки на его произведенія раздражали его, и что онъ не умѣлъ скрывать это раздраженіе, когда несправедливая канадка появлялась въ вліятельномъ журналѣ. Онъ тотчасъ же возражалъ, когда видѣлъ, что дѣло стоитъ возраженія. Вслѣдствіе этого онъ нѣсколько разъ ссорился съ главнѣйшими изъ англійскихъ журналовъ.
   Въ 1861 г. Тэккерей явился передъ публикой въ совершенно новомъ свѣтѣ: онъ открылъ рядъ публичныхъ чтеній, и успѣху ихъ онъ главнымъ образомъ обязанъ тѣмъ большимъ состояніемъ, которое оставилъ послѣ себя. Первыми предметами этихъ чтеній были этюды объ англійскихъ юмористахъ; подъ эту категорію онъ подвелъ Свиста, Конгрева, Аддиссона, Стиля, Пріора, Ге, Поппа, Гогарта, Смоллета, Фильдинга, Стерна и Гольдсмита. Успѣхъ этихъ чтеній былъ блестящій; все лучшее общество Лондона, всѣ образованнѣйшіе люди жадно стремились послушать мнѣніе величайшаго изъ современныхъ юмористовъ о юмористахъ только что прошедшаго времени.-- Тэккерей не ограничился однимъ Лондономъ; онъ читалъ и во многихъ другихъ городахъ,-- въ томъ числѣ и въ Эдинбурѣ. Былъ онъ также въ Оксфордѣ, и къ времени пребыванія его въ этомъ городѣ относится забавный анекдотъ, разсказанный англійскими газетами. Для того, чтобы имѣть право публично читать въ Оксфордѣ, надо было испросить позволеніе мѣстнаго начальства. Должность оксфордскаго канцлера исполнялъ въ это время человѣкъ, проникнутый чиновничьимъ духомъ, и потому никогда не слыхавшій о такихъ пустякахъ, какъ "Ярмарка Тщеславія" и "Пенденнисъ". Между этимъ чиновникомъ и Тэккереемъ произошелъ слѣдующій интересный разговоръ: -- чѣмъ я могу быть вамъ полезенъ.-- Мое имя -- Тэккерей.-- Это я вижу по вашей визитной карточкѣ.-- Я прошу позволенія прочесть нѣсколько публичныхъ лекцій.-- А, вы чтецъ! о какихъ же предметахъ намѣрены вы читать -- религіозныхъ или политическихъ.-- Ни о тѣхъ, ни о другихъ; я литераторъ.-- Что же, вы уже написали какое нибудь сочиненіе?-- Да, я авторъ "Ярмарки Тщеславія".-- Вѣроятно диссидентская книга: имѣетъ ли она что нибудь общее съ сочиненіемъ Джона Буніана?-- Не совсѣмъ; я написалъ тоже "Пенденниса".-- Никогда не слыхалъ объ этихъ книгахъ; но, во всей вѣроятности, это хорошія книги.-- Я былъ также сотрудникомъ "Понча".-- "Понча!" и что-то слышалъ о "Пончѣ"; это, кажется, очень неприличный журналъ.
   Скоро послѣ того Тэккерей получилъ приглашеніе пріѣхать читать въ Америку. Американцы приняли его отлично. Тѣ, которые были знакомы съ его сочиненіями, нашли автора въ чтецѣ; тѣ же, которые не знали ихъ, были, по словамъ одного американскаго рецензента, "очарованы въ чтецѣ тѣмъ, что составляло прелесть автора -- неподдѣльною любовью къ человѣчеству, нѣжностью, кротостью, геніальнымъ полетомъ фантазіи, грустнымъ тономъ правды, соединеннымъ съ тѣми быстрыми ударами сатиры, которые, подобно молнія, освѣщаютъ въ то же самое время какъ исчезаютъ". Куда онъ ни появлялся, вездѣ встрѣчалъ самый радушный пріемъ и слушателей, собиравшихся вокругъ него съ уваженіемъ и сочувствіемъ.
   Въ 1852 г. литературная слава его усилилась появленіемъ романа: "Приключеніе Генриха Эсмонда", въ которомъ авторъ подражалъ слогомъ и даже образомъ мыслей писателямъ времени королевы Анны, -- времени, всегда служившаго предметомъ особеннаго сочувствія Тэккерея. Этотъ романъ мало извѣстенъ русской публикѣ; сколько намъ извѣстно, мы не имѣемъ полнаго перевода его. Между тѣмъ образованнѣйшіе англичане смотрятъ на него, какъ на лучшее произведеніе романиста; вотъ, напримѣръ, что говоритъ о немъ извѣстный писатель Тролоппъ: "Эсмондъ болѣе всѣхъ другихъ сочиненій удовлетворилъ критическому вкусу тѣхъ, которые сами объявили себя опытными критиками. Что касается до меня, то я сознаюсь, что смотрю на Эсмонда, какъ на первѣйшій и лучшій романъ на англійскомъ языкѣ. Взятый въ цѣломъ, онъ, по моему мнѣнію, не имѣетъ подобнаго себѣ. Въ немъ столько полноты исторической, столько глубины и такое отсутствіе того оттѣнка неестественности, который портитъ, можетъ быть, всѣ остальные наши историческіе романы, что онъ стоитъ рѣшительно выше всѣхъ произведеній въ этомъ родѣ. И кромѣ этого, онъ полонъ почти божественной нѣжности, -- нѣжности, до которой не достигалъ ни одинъ поэтъ. Въ Эсмондѣ, болѣе чѣмъ во всѣхъ своихъ произведеніяхъ, Тэккерей достигъ высшей степени совершенства въ искусствѣ анализировать предметъ до самой глубины его, не оскорбляя изящнаго вкуса."
   За "Эсмондомъ" послѣдовали (въ 1855 г.) "Ньюкомы", этотъ великолѣпнѣйшій нравоописательный романъ. Всемірная слава Тэккерея окончательно упрочилась, -- и онъ вмѣстѣ съ Диккенсомъ сталъ твердою ногою во главѣ современной повѣствовательной литературы.-- Кстати о Диккенсѣ: въ 1858 г. ничтожное событіе, о которомъ мы считаемъ даже лишнимъ разсказывать, поссорило двухъ знаменитыхъ романистовъ, находившихся до тѣхъ поръ въ самыхъ дружескихъ отношеніяхъ. Къ счастію, эта ссора прекратилась не задолго до смерти Тэккерея, и Диккенсъ хоронилъ своего дорогаго собрата съ чувствомъ самой искренней дружбы...
   Однимъ изъ важнѣйшихъ событій въ жизни Тэккерея было основаніе въ 1860 году журнала: "Корнгильскій Магазинъ". Мысль объ изданіи этого журнала была, можетъ быть, слѣдствіемъ успѣха Дивконсова журнала. Извѣстно, какой блестящій успѣхъ выпалъ на долю "Корнгильскаго Магазина", въ короткое время успѣвшаго пріобрѣсть нѣсколько десятковъ тысячъ подписчиковъ. Въ "Корнгиллѣ" были, между прочими произведеніями Тэккерея, напечатаны и "Странствованія Филиппа". Но еще не прошло шести мѣсяцевъ со дня начатія изданія, какъ знаменитый редакторъ началъ чувствовать то, что онъ называлъ "шипами" своего новаго званія. Его заваливали рукописями, всевозможныя бездарности мучили его предложеніемъ своихъ услугъ, въ оскорбительныхъ письмахъ тоже не было недостатка; однимъ словомъ, Теккерей испытывалъ то, что знакомо всѣмъ, имѣвшимъ несчастіе взвалить на себя редакторскую обузу. "Исключая истинно злыхъ людей -- писалъ несчастный Тэккерей -- я думаю, нѣтъ на свѣтѣ человѣка, желающаго имѣть враговъ. Но здѣсь, въ этой редакторской должности, избѣжать этой участи невозможно... Дѣлай, что хочешь, будь невиненъ или виновенъ, великодушенъ или жестокъ,-- всегда найдутся и А, и Б, и В, и Г, которые будутъ ненавидѣть тебя..." -- "Тэккерей -- говоритъ Тролоппъ -- никогда не могъ рѣшиться сказать какому нибудь честолюбивому писакѣ, что его желаніе попасть въ литераторы было напрасно; тѣмъ менѣе отваживался онъ на такую смѣлость, когда ему предлагала услуги женщина. Письма этихъ людей, какъ онъ самъ разсказывалъ, были иглы, вонзавшіяся въ его тѣло. И онъ говорилъ правду... Тэккерей не доставало рѣзкости, требуемой редакторскимъ званіемъ, и потому, по истеченіи втораго года, онъ отказался отъ него". Но, какъ извѣстно, онъ до самой смерти оставался постояннымъ и дѣятельнымъ сотрудникомъ этого журнала.
   До самой смерти! Да, великая дѣятельность приближалась къ концу, и смерть подходила быстрыми шагами. Никто не ожидалъ этого удара. Еще за недѣлю де смерти онъ провожалъ на кладбище одного изъ своихъ родственниковъ; еще за нѣсколько дней его видѣли въ клубѣ веселымъ и свѣжимъ. Но смерть его нельзя назвать вполнѣ скоропостижною. Онъ уже нѣсколько лѣтъ страдалъ спазмами въ желудкѣ, соединенными со рвотою. 23-го декабря утромъ, съ нимъ повторился обыкновенный припадокъ, и весь день онъ чувствовалъ себя очень нехорошо. Наслѣдующій день, въ девять часовъ утра, его камердинеръ вошелъ къ вену съ чашкою кофе и засталъ его лежащимъ на спинѣ съ руками, раскинутыми поверхъ одѣяла; но онъ не обратилъ на это вниманія, потому что Теккерей обыкновенно приходилъ въ такое изнеможеніе послѣ своихъ припадковъ; черезъ нѣсколько времени слуга воротился и, увидѣвъ, что коое не тронутъ, приблизился къ кровати и тутъ узналъ, что жизнь его господина прекратилась. Доктора объясняютъ его смерть изліяніемъ крови въ мозгъ, вслѣдствіе разрыва артеріи отъ рвоты и прибавляютъ, что мозгъ умершаго былъ очень великъ и вѣсилъ не меньше 58 съ половиною унцовъ (?).
   Тэккерей умеръ на 53 году жизни; могучая рука остановилась какъ разъ въ то время, когда изъ подъ пера, которое она держала, выходило произведеніе, долженствовавшее, можетъ быть, превзойти всѣ другія произведенія великаго писателя. Это -- романъ его "Денисъ Дюваль", предлагаемый теперь читателямъ нашего журнала. "Тэккерей -- писалъ Диккенсъ -- былъ въ полнѣйшемъ развитіи своего таланта въ то время, когда писалъ этотъ романъ. Въ отношеніи серьезнаго чувства, проницательныхъ соображеній, характеровъ, подробностей и милой картинности, разбросанной повсюду, это, по моему мнѣнію, самое лучшее изъ всѣхъ его произведеній. Что онъ самъ такъ думалъ, что онъ сильно привязался къ этой работѣ и много трудился надъ нею -- ясно доказываетъ каждая страница... Весьма замѣчательно, что, вслѣдствіе странной постройки романа, нѣсколько существенныхъ подробностей, обыкновенно заканчивающихъ произведеніе такого рода, здѣсь сгруппированы въ началѣ, и поэтому въ отрывкѣ есть приблизительная законченность, какъ бы для удовлетворенія любопытству читатели относительно самыхъ интересныхъ личностей романа, которыя врядъ ли были бы обрисованы лучше, если бы авторъ предвидѣлъ, что умретъ до окончанія романа".
   Ударъ, произведенный извѣстіемъ о смерти Тэккерея, быть всеобщій и громадный; его не только чтили, какъ геніальнаго писателя, но и горячо любили, какъ превосходнаго во всѣхъ отношеніяхъ человѣка. Во всѣхъ замѣткахъ, написанныхъ по поводу его кончины, господствуетъ самое горячее сочувствіе къ его душевнымъ качествамъ, собиравшимъ вокругъ него цѣлыя толпы друзей и поклонниковъ. "Въ глубинѣ сердца каждаго, кто зналъ Тэккерея -- пишетъ Тролоппъ -- останется теперь пустота, и не исчезнетъ она до самой смерти его. Тэккерея любили почти такъ, какъ любятъ женщину, нѣжно и-мечтательно; въ разлукѣ съ нимъ, о немъ не переставали думать, какъ объ источникѣ радости, которую нельзя анализировать, но которая доставляетъ душѣ великое утѣшеніе. Его любили потому, что сердце его равнялось нѣжностью сердцу женщины".-- "О важнѣйшихъ его качествахъ -- говоритъ Диккенсъ -- о теплотѣ въ дружескихъ отношеніяхъ, спокойной терпѣливости, лишенной всякаго эгоизма заботливости о ближнихъ, широкой благотворительности, нечего и говорить: они всѣмъ извѣстный -- "Пусть -- сказано въ "Пончѣ" -- другіе говорятъ о его блистательномъ умѣ, страшной силѣ его сатиры, тонкой наблюдательности, богатствѣ его таланта, объ его юморѣ и стройномъ спокойствіи его разума; скорбящіе друзья, пишущіе эти строки, вспоминаютъ о его любящей натурѣ, о его широкомъ сердцѣ и всегда раскрытой рукѣ, простотѣ, откровенности, привѣтливости честнаго, благодушнаго, правдиваго джентльмена, которыя описать невозможно такъ, какъ бы желали тѣ, которые его коротко знали".
   Заключимъ этотъ краткій очеркъ слѣдующими задушевными словами Тролоппа: "Мы видѣли его лежащимъ въ его простой могилѣ въ концѣ прошлаго года; мы видѣли, какъ его собраты по литературѣ одинъ за другимъ становились на камень, положенный около могилы, чтобы бросить послѣдній взглядъ на гробъ, скрывшій его тѣло. Глубокая грусть овладѣла всѣми. Не одно лицо твердыхъ, непривыкшихъ къ сердечнымъ изліяніямъ людей покраснѣло отъ слезъ. Могила была такъ же проста, какъ и печаль этой минуты. Въ такихъ случаяхъ лучше, чтобы похороны совершались безъ пышности или атрибутовъ славы. Но теперь, когда прошли недѣли, почитатели англійской литературы желаютъ видѣть нѣкоторыя приготовленія къ возведенію этому человѣку памятника въ томъ мѣстѣ, гдѣ мы ставимъ памятники нашимъ мелкимъ людомъ. Необходимо, чтобы бюстъ Тэккерея былъ выставленъ въ Вестмистерскомъ аббатствѣ".
   Счастлива та страна, у которой есть такіе писатели, и счастливъ писатель, живущій въ той странѣ, гдѣ граждане чтутъ своихъ литературныхъ дѣятелей наравнѣ съ своими народными героями!

П. В.

   

ДЕНИСЪ ДЮВАЛЬ.

ГЛАВА I.
РОДОСЛОВНОЕ ДЕРЕВО МОЕГО СЕМЕЙСТВА.

   На зло моей женѣ, которой очень не нравятся шутки въ дѣлѣ родословныхъ, я однажды нарисовалъ родословное дерево моихъ предковъ, и на верхушкѣ его изобразилъ Клода Дюваля, капитана и головорѣза временъ Карла II, повѣшеннымъ за шею. Но этимъ я только хотѣлъ подшутить надъ моей супругой и моимъ сыномъ. Никто изъ насъ, Дювалей, на сколько мнѣ извѣстно, не былъ повѣшенъ. Мальчикомъ мнѣ не разъ случилось испытывать сладость веревки, но она не затягивала мнѣ шеи. Что же касается преслѣдованій, вынесенныхъ во Франціи моими предками за протестантскую вѣру, которую мы приняли съ давнихъ временъ и упорно исповѣдывали, то эти преслѣдованья не навлекли на насъ смерти; счастливѣе многихъ своихъ единовѣрцевъ, мы отдѣлывались штрафами, бѣдностью и изгнаніемъ изъ отечества.
   Цѣлому свѣту извѣстно, какъ изувѣрство Людовика XIV изгнало изъ Франціи въ Англію многія семейства, сдѣлавшіяся вѣрными подданными Великобританіи. Въ числѣ этихъ выходцевъ былъ и мой дѣдъ съ женою. Они поселились въ Уинчельси, въ графствѣ Соссексъ, гдѣ со временъ королевы Елизаветы и страшной Варѳоломеевской ночи стояла Французская церковь. Въ трехъ миляхъ, въ мѣстечкѣ Рай, находилась другая колонія нашихъ соотечественниковъ съ церковью же, другой fester burg, въ которомъ, подъ защитою Британіи, мы свободно могли исповѣдывать вѣру нашихъ отцовъ и пѣть пѣсни нашего Сіона.
   Мой дѣдъ былъ старшиной и уставщикомъ Уинчельсской церкви, пасторомъ которой былъ Monsieur Денисъ, отецъ контръ-адмирала сэра Питера Дениса, баронета, моего благодушнаго покровителя. Сэръ Питеръ находился вмѣстѣ съ Энсономъ на знаменитомъ Центуріонѣ и обязанъ своимъ первымъ повышеніемъ этому великому мореходцу. Вы всѣ, безъ сомнѣнія, помните, что никто другой, какъ капитанъ Денисъ, доставилъ нашу добрую королеву, Шарлотту, изъ Штаде въ Англію, послѣ девяти-дневнаго бурнаго переѣзда (7-го сентября 1761 г.). Ребенкомъ меня возили въ его домъ, находившійся въ Гритъ Ормандъ-Стритѣ, въ Лондонѣ; бывалъ я также и въ замкѣ адмирала, Валенсѣ, близь Уэстергама въ Кентѣ, гдѣ жилъ полковникъ Уольфъ, отецъ знаменитаго генерала Джемса Уольфа, достославнаго покорителя Квебека.
   Отецъ мой, имѣвшій склонность къ кочевой жизни, случайно находился въ Дуврѣ въ 1761, во время проѣзда уполномоченныхъ, отправлявшихся для подписанія трактата о мирѣ, извѣстномъ подъ именемъ парижскаго мира.
   Когда судьба столкнула его съ этими джентльменами, онъ былъ въ ссорѣ съ своей матерью, -- такого же взбалмошнаго характера, какъ и онъ самъ, и добивался какой нибудь должности. Мистеръ Дюваль, родители котораго были изъ Альзаса, говорилъ по англійски, по французски и по нѣмецки.
   Мистеръ -- нуждался въ довѣренномъ приближенномъ лицѣ, которое хорошо владѣло бы языками; отецъ мой предложилъ свои услуги и былъ принятъ, благодаря преимущественно ходатайству капитана Дениса, корабль котораго стоялъ въ то время близь Дувра.
   Очутившись въ Парижѣ, отцу моему, нужно же было побывать въ нашей родинѣ Альзасѣ, и, имѣя всего на всего двѣ гинеи въ карманѣ, онъ, какъ водится, разсудилъ за благо, влюбиться въ мою мать и жениться на ней. Monsieur mon père, сдаетя мнѣ, былъ блуднымъ сыномъ; но онъ считался у своихъ родителей единственнымъ дѣтищемъ, оставшимся въ живыхъ, и когда онъ, голодный и безъ гроша, возвратился въ Уинчельси съ женою на рукахъ, они закололи лучшаго откормленнаго тельца и пріютили обоихъ скитальцевъ. Мать моя, вскорѣ послѣ замужества, получила отъ родителей своихъ во Франціи небольшое наслѣдство, и съ величайшею нѣжностью ухаживала за моей бабушкой во все время продолжительной болѣзни, которая свела почтенную леди въ могилу. О всѣхъ этихъ обстоятельствахъ, я лично ничего не зналъ, будучи въ ту пору двухъ или трехлѣтнимъ ребенкомъ; я спалъ и кричалъ, ѣлъ и пилъ, росъ и подвергался равнымъ дѣтскимъ недугамъ, точь въ точь, какъ и другія, подобныя мнѣ, милыя крошки.
   Мать моя была женщина горячаго нрава, ревнивая, вспыльчивая и властолюбивая, но великодушная по природѣ и умѣвшая прощать. Я имѣю основаніе думать, что батюшка мой доставлялъ ей слишкомъ много случаевъ упражняться въ этой послѣдней добродѣтели, такъ какъ, въ теченіе своей недолгой жизни, онъ, то и дѣло, попадался въ бѣду. Во время рыболовной экспедиціи къ берегамъ Франціи съ нимъ случилось какое-то несчастіе; онъ вернулся домой, чтобы умереть, и былъ похороненъ въ Уинчельси; но причина его смерти оставалась мнѣ неизвѣстною до той поры, пока мой добрый другъ, сэръ Питеръ, не открылъ мнѣ ее много лѣтъ спустя, когда и самого меня постигли неудачи.
   Я родился въ одинъ день съ его королевскимъ высочествомъ, герцогомъ Іоркскимъ, т. е. 13 августа 1763 года, и былъ извѣстенъ между мальчишками въ Уинчельси подъ именемъ епископа оснабрукскаго. У насъ, могу васъ завѣрить, между Французскими и англійскими мальчиками происходила не одна отчаянная стычка. Дѣдъ мой, помимо своего званія старшины и уставщика Французской церкви въ Уинчельси, былъ цирюльникомъ по ремеслу, и мнѣ самому, коли ужъ вы хотите знать, не разъ приходилось на моемъ вѣку пудрить и завивать голову какого нибудь джентльмена, и брать его за носъ и брить. Не изъ тщеславія говорю я, что мнѣ случалось сбивать мыло и орудовать щеткой. Но, что пользы скрывать это? Тотъ же sèait, какъ говорятъ французы. Да вотъ хоть бы сэръ Гёмфри Говардъ, который служилъ вмѣстѣ со мною младшимъ лейтенантомъ на Мелеагрѣ; онъ увѣряетъ, будто происходить отъ Норфолькскихъ Говардовъ; но отецъ его былъ башмашникомъ, и мы прозвали его Гёмфри Снобъ.
   Во Франціи очень немногія знатныя дамы сами кормятъ дѣтей своихъ грудью; малютокъ отдаютъ на воспитанье женамъ фермеровъ, и они пользуются такимъ образомъ хорошими кормилицами и лучшимъ, быть можетъ, уходомъ, чѣмъ у своихъ сухопарыхъ матерей. Мать моей матери, жена честнаго лотарингскаго фермера (потому что я первый изъ своей семьи сдѣлался дворяниномъ и избралъ себѣ девизомъ fecnnus ipsi не изъ гордости, а изъ чувства признательности къ своей счастливой звѣздѣ), вскормила Клариссу де-Віомениль, дѣвицу знатнаго лотарингскаго рода; нѣжная дружба продолжала связывать молочныхъ сестеръ долгое время -- даже послѣ замужества обѣихъ. Матушка переѣхала въ Англію женою monsieur mon papa; mademoiselle де-Віомениль пристроилась замужъ на родинѣ. Она принадлежала къ протестантской вѣтви дома Віоменилей, бѣднѣйшей вслѣдствіе того, что представители ея оставались вѣрны своей религіи. Остальные члены семейства были католики и состояли въ великомъ почетѣ при Версальскомъ дворѣ.
   Вскорѣ, послѣ прибытія моей матери въ Англію, она узнала, что любезная ея молочная сестра Кларисса выходитъ замужъ за протестантскаго дворянина, Виконта де-Барръ: то былъ единственный сынъ графа Савернскаго, камергера его польскаго величества короля Станислава, отца Французской королевы. Monsieur де-Савернъ, по женитьбѣ сына, отдалъ ему свой домъ въ Савернѣ, и здѣсь новобрачная чета провела нѣсколько времени. Я не говорю молодая чета, потому что Виконтъ де-Барръ былъ двадцатью пятью годами старше своей жены; послѣдней, въ то время, когда родители выдали ее замужъ, было всего осьмнадцать лѣтъ. Такъ какъ у матушки было слабое зрѣніе, или, сказать правду, она не совсѣмъ бойко читала, то на мою долю, когда я былъ мальчикомъ, всегда приходилось разбирать посланія Виконтессы къ ея молочной сестрѣ, ея доброй Урсулѣ; и не разъ моей головѣ больно доставалось отъ матушкиной скалки, хотя я и старался читать, какъ можно лучше. Она вообще не скупилась на колотушки, не баловала ребенка, и, вѣроятно благодаря этому-то обстоятельству, я и выросъ такимъ молодцомъ: ростъ мои теперь -- шесть футовъ и два дюйма безъ каблуковъ, а вѣсомъ я -- до пятнадцати стоновъ, какъ оказалось въ прошлый вторникъ, когда меня свѣсили вмѣстѣ съ нашей свиньею. Примѣчанье: окороки моего сосѣда въ Даръ-Коттеджѣ лучшіе въ цѣломъ Гампшайрѣ.
   Я былъ такъ молодъ, что не могъ понимать всего, что читалъ матушкѣ; но я помню, что матушка обыкновенно разражалась ворчаньемъ въ своемъ обычномъ рѣзкомъ тонѣ (она ростомъ и голосомъ походила на гренадера и въ заключеніе имѣла красивые черные усики).-- "Итакъ, восклицала матушка: она страдаетъ! ma biche несчастна; у нея дурной мужъ. Онъ скотина, да и всѣ мужчины скоты". И при этомъ она сердито взглядывала на дѣдушку, который былъ скромнымъ маленькимъ человѣчкомъ, трепеталъ передъ своею невѣсткой и находился у нея въ строжайшемъ повиновеніи. Вслѣдъ за тѣмъ матушка начинала божиться, что поѣхала бы на родину, на помощь къ своей Biche, но не знаетъ на кого оставить этихъ двухъ болвановъ? Послѣднее относилось къ дѣдушкѣ и ко мнѣ. Къ тому же madame Дюваль была необходима дома. Она многимъ дамамъ убирала головы съ большимъ вкусомъ, на Французскій манеръ, и умѣла не хуже любаго цирюльника въ цѣломъ графСтвѣ брить, завивать, стричь волосы и надвязывать косичку. Дѣломъ дѣдушки и подмастерья было завивать парики. Когда я жилъ дома, я былъ еще слишкомъ малъ для этой работы, и потому меня уволили отъ нея, и отправили въ превосходную школу -- гимназію Покака, въ Рай. Тамъ я научился говорить по англійски, какъ настоящій британецъ, (вѣдь я и былъ имъ отъ рожденья); а не такъ какъ мы говорили дома, гдѣ у насъ было въ употребленіи странное альзасское нарѣчіе, состоявшее изъ смѣшенія французскаго съ нѣмецкимъ. У Покака же я позанялся немного латынью и имѣлъ въ первые два мѣсяца великое множество дракъ. Помню, что мой покровитель пришелъ однажды провѣдать меня въ голубомъ съ бѣлымъ мундирѣ, шитомъ золотомъ, въ шелковыхъ чулкахъ и бѣлыхъ штанахъ. Съ нимъ вмѣстѣ пришли два Офицера. "Гдѣ тутъ Денисъ Дюваль?" спросилъ онъ, заглядывая въ классную комнату, между тѣмъ, какъ всѣ мальчики переглядывались съ изумленіемъ, при видѣ такого важнаго джентльмена. Юный Денисъ въ эту самую минуту стоялъ на скамьѣ въ наказаніе за драку, если не ошибаюсь; на одномъ глазѣ у него красовался синякъ, величиною съ выпущенное яйцо. "Денису не мѣшало бы давать своимъ кулакамъ поменьше воли прогуливаться по носамъ другихъ мальчиковъ," проговорилъ учитель, а капитанъ подарилъ мнѣ семи-шиллинговую монету, отъ которой, помнится, у меня въ тотъ же вечеръ осталось всего два пенса. Все время моего пребыванія въ школѣ Покака я имѣлъ квартиру и столъ у мистера Роджа, торговца, который имѣлъ бакалейную лавку въ Рай, и въ то же время промышлялъ на морѣ: онъ имѣлъ долю въ рыболовномъ суднѣ, и въ сѣти его попадалась самая странная рыба, какъ вы вскорѣ услышите. Онъ былъ важнымъ лицемъ между Уэсманцами, и я ходилъ съ нимъ въ его собственную церковь, но, въ эту раннюю пору моей молодости, я разсѣянно относился къ этимъ священнымъ и глубоко знаменательнымъ обрядамъ; я былъ вѣтренымъ мальчикомъ и ни объ чемъ не думалъ, кромѣ волчковъ, обручей и кегель.
   Капитанъ Денисъ былъ очень привѣтливый, живой господинъ; онъ спросилъ у учителя, мистера Котся, какъ называется по латыни вакація и выразилъ надежду, что мистеръ Котсъ позволитъ мальчикамъ погулять. На это предложеніе всѣ мы, мальчишки, отвѣчали одобрительнымъ возгласомъ; что же касается до меня, то капитанъ Денисъ воскликнулъ; "Мистеръ Котсъ, я насильно вербую этого молодца съ подбитымъ глазомъ въ свое распоряженіе и намѣреваюсь взять его съ собою обѣдать въ гостинницу Звѣзды". Нечего и говорить, что я очень охотно соскочилъ съ своей лавки и послѣдовалъ за покровителемъ. Онъ отправился вмѣстѣ со мною и двумя офицерами въ гостинницу Звѣзды. Послѣ обѣда они велѣли подать себѣ пуншу на цѣлую крону, и хотя я и отказался отъ этого напитка, имѣя къ рому и водкѣ неодолимое отвращеніе, тѣмъ не менѣе мнѣ было пріятно сидѣть въ обществѣ джентльменовъ, которыхъ, по видимому, забавляла моя ребяческая болтовня. Капитанъ Денисъ спросилъ у меня, чему я учусь, и я поспѣшилъ блеснуть передъ нимъ моимъ небольшимъ запасомъ знаній. Помнится мнѣ, что я велерѣчиво толковалъ о Корделіи либо Кррнеліи Непотѣ, и по всѣмъ вѣроятіямъ страшно важничалъ. Онъ спросилъ у меня, нравится ли мнѣ мистеръ Роджъ, у котораго я имѣлъ квартиру и столъ. Я объявилъ, что не слишкомъ-то его долюбливаю, и особенно терпѣть не могу миссъ Роджъ и ихъ подмастерье, преимущественно за то, что они всегда... тутъ я остановился. "Но соръ изъ избы не годится выносить", проговорилъ я; у насъ въ школѣ это не водится.
   На вопросъ, къ чему готовятъ меня родные,-- я отвѣчалъ, что хочу быть морякомъ, но только морякомъ въ офицерскомъ чинѣ, чтобы сражаться за короля Георга. Если это мнѣ удастся, я всѣ свои призовыя деньги привезу домой и отдамъ Агнесѣ, т. е. почти всѣ, и только немножко оставлю себѣ.
   -- Такъ ты любишь море, и катаешься по нему иногда? спросилъ капитанъ Денисъ.
   -- Какъ же, я бывалъ на ловлѣ. Мистеръ Роджъ держитъ лодку пополамъ съ дѣдушкой, и я помогаю чистить ее; меня научили править рулемъ, и много мнѣ доставалось колотушекъ, когда я правилъ не въ ту сторону. Говорятъ, что я хорошій кормчій. Глазъ у меня вѣрный, и я хорошо запоминаю мысы, береговыя скалы и тому подобныя вещи.
   Тутъ я назвалъ нѣсколько мѣстъ, на нашемъ берегу и даже Французскомъ.
   -- Какую же рыбу вы ловите? спросилъ капитанъ.
   -- О сэръ, этого я не могу сказать, мистеръ Роджъ не велитъ. При этомъ отвѣтѣ джентльмены разразились громкимъ хохотомъ. Имъ-то хорошо было извѣстно, въ какую игру играетъ мистеръ Роджъ, хотя я въ простотѣ своей и не понималъ ея.
   -- Такъ ты не хочешь глотнуть пунша? спросилъ капитанъ Денисъ.
   -- Нѣтъ, сэръ, я далъ себѣ торжественное обѣщаніе не брать его въ ротъ, съ той самой поры, какъ я видѣлъ миссъ Роджъ такою странною.
   -- А часто миссъ Роджъ бываетъ странною?
   -- Да, чтобъ ей пусто было. И тогда она всячески ругается, сбѣгаетъ внизъ, бьетъ чашки и блюдечки, и дерется съ подмастерьемъ и... но я ничего больше не скажу, не годится. Я никогда не сплетничаю, никогда.
   Такъ болталъ я съ моимъ покровителемъ и его пріятелями; они заставили меня спѣть имъ французскую пѣсенку, потомъ нѣмецкую, смѣялись и видимо потѣшались моими прыжками и ужимками. Капитанъ Денисъ проводилъ меня до моей квартиры, и я разсказалъ ему, какъ изо всѣхъ дней въ недѣлѣ больше всего люблю воскресенье, т. е. одно воскресенье черезъ каждыя двѣ недѣли, потому что я тогда, рано утромъ, отправляюсь пѣшкомъ къ матушкѣ и дѣдушкѣ въ Уинчельси, и видаюсь съ Агнесой.
   Но кто же, скажите, была эта Агнеса? Имя ея въ настоящую минуту Агнеса Дюваль, и она сидитъ возлѣ меня за своимъ рабочимъ столикомъ. Встрѣча съ нею произвела переворотъ моей жизни. Подобный выигрышъ въ жизненной лоттереѣ достается на долю очень немногимъ. Все, что я ни сдѣлалъ хорошаго, было внушено желаніемъ осчастливить ее. Безъ нея я, быть можетъ, на вѣки остался бы въ той темной ср

   

ДЕНИСЪ ДЮВАЛЬ

РОМАНЪ ТЕККЕРЕЯ. *

   * Этотъ романъ послѣдній трудъ знаменитаго романиста. Слѣдующія слова Диккенса, взятыя нами изъ небольшаго воспоминанія о Теккереѣ помѣщеннаго на страницахъ Cornhill Magazine, гдѣ печатается и самый романъ, лучше всего характеризуютъ это замѣчательное произведеніе, къ сожалѣнію оставшееся неоконченнымъ.
   "Передо мною лежитъ, говоритъ Диккенсъ, не оконченное послѣднее его сочиненіе. Больно думать,-- и писателю больнѣе чѣмъ кому-либо, -- что планъ, созрѣвшій въ головѣ его, никогда не исполнится, и намѣренія его никогда не совершатся, всѣ подготовленія для долгой дѣятельности мысли останутся неосуществленными, и блестящія цѣли никогда не будутъ достигнуты.
   "Грусть, съ которою я прочитывалъ сочиненіе это, была также глубока, какъ и убѣжденіе, что Теккерей обладалъ всею силой своего дарованія, когда трудился надъ послѣднимъ своимъ романомъ. Что касается до глубины чувствъ, обдуманности плана, характеровъ, приключеній и какой-то обаятельной живописности распространенной въ цѣломъ, то мнѣ кажется, что это лучшее изо-всѣхъ его произведеній. Я замѣчалъ на каждой страницѣ, что онъ самъ это чувствовалъ, сильно привязался къ своему труду и усердно его обрабатывалъ. Тутъ есть изображеніе мастерски очерченное, которое, такъ и видно, вылилось изъ глубины сердца. Это -- два ребенка, обрисованные съ такою нѣжностію и любовію, съ какою только отецъ можетъ ласкать свое дитя. Тутъ есть и любовь, чистая, невинная и привлекательная какъ сама истина. Замѣчательно, что по странному содержанію разказа въ началѣ его приведены нѣкоторыя событія относящіяся къ концу, такъ что до нѣкоторой степени любопытство читателя удовлетворено, несмотря на внезапное прекращеніе романа.
   "Послѣдняя написанная имъ строка, послѣдняя его корректура находятся между бумагами, которыя разбиралъ я съ такою любовію. Маленькія страницы манускрипта, на которомъ смерть положила печать свою, доказываютъ своимъ видомъ, что онъ часто вынималъ ихъ изъ кармана для тщательнаго разсмотрѣнія и поправки. Послѣднія слова поправленныя имъ для печати слѣдующія: и сердце мое трепетало отъ неизъяснимой благодати. Дай Богъ, чтобы также трепетало сердце его въ тотъ канунъ Рождества, когда положивъ голову на подушку и закинувъ руку, какъ обыкновенно дѣлывалъ послѣ усталости, онъ перешелъ въ лоно Спасителя съ сознаніемъ исполненнаго долга и съ надеждою христіанина, смиренно услаждавшею его жизнь.
   "Его нашли въ такомъ положеніи, какъ я описалъ, спокойнымъ и будто уснувшимъ, 24 декабря 1863 года. Ему было только 53 года; онъ былъ еще на столько молодъ, что мать, благословившая его первый сонъ, благословила и послѣдній."
   

I. Родословная.

   Чтобы помучить мою жену, которая рѣшительно ничего не понимаетъ въ дѣлѣ родословныхъ, я однажды составилъ превосходную генеалогическую таблицу моихъ предковъ, начиная съ Клавдія Дюваля, капитана и разбойника большихъ дорогъ, повѣшеннаго въ царствованіе Карла II. Но вѣдь это была одна шутка надъ ея свѣтлостью, моею супругой, и надъ его сіятельствомъ, моимъ сыномъ. На сколько мнѣ извѣстно, никто изъ насъ, Дювалей, никогда не былъ повѣшенъ. Въ дѣтствѣ, правда, не разъ прогуливалась по мнѣ веревка; только она вѣдалась съ моею спиной, а не съ шеей; что же касается до испытаній и гоненій, перенесенныхъ во Франціи моими предками за исповѣданіе протестантской вѣры, которую мы издавна приняли и твердо хранили, эти гоненія навлекли на насъ не смерть, какъ на другихъ нашихъ единовѣрцевъ, а только денежные штрафы, бѣдность и изгнаніе.
   Всѣмъ извѣстно, что изувѣрство Лудовика XIV заставило многія французскія семейства искать убѣжища въ Англіи гдѣ они сдѣлались честными и вѣрными подданными британской короны. Въ числѣ прочихъ выходцевъ былъ мой дѣдъ съ своею женой. Они поселились въ Уинчельси въ графствѣ Суссексъ, гдѣ со временъ королевы Елизаветы и страшной Варѳоломеевской рѣзни находилась французская церковь. Въ трехъ миляхъ оттуда, въ Райѣ, находилась другая колонія и другой храмъ нашихъ соотечественниковъ: другая крѣпость, гдѣ подъ покровительствомъ британскаго щита, мы могли свободно исповѣдывать вѣру вашихъ праотцевъ и воспѣвать пѣсни нашего Сіона.
   Мой дѣдъ занималъ должность церковнаго старосты и уставщика въ Уинчельси; пасторомъ въ той же церкви былъ г. Денисъ, отецъ контръ-адмирала сэръ-Питера Дениса баронета, моего добраго и лучшаго покровителя. Отправившись въ Полинезію съ Ансономъ на знаменитомъ Центуріонѣ, онъ получилъ свой первый чинъ при посредствѣ этого великаго мореходца, и читатели вѣрно помнятъ, что 7 сентября 1761 года, капитанъ Денисъ привезъ въ Англію нашу добрую королеву Шарлотту послѣ девятидневнаго бурнаго переѣзда изъ Стэда. Когда я былъ ребенкомъ, меня возили въ его лондонскій домъ, находившійся на Королевской площади, въ большой Ормондской улицѣ, а также въ его загородное помѣстье Валенцію, близь Уэстергэма въ Кентѣ, гдѣ жилъ полковникъ Вульфъ, отецъ знаменитаго генерала Джемса Вульфа, славнаго завоевателя Квебека.
   Въ 1761 году, когда англійскіе уполномоченные ѣхали въ Парижъ для подписанія мирнаго договора, извѣстнаго подъ именемъ Парижскаго трактата, мой отецъ, отличавшійся весьма непостояннымъ характеромъ, случайно находился въ Дуврѣ во время ихъ проѣзда черезъ этотъ городъ. Онъ тогда только что разссорился съ своею матерью, женщиной подобно ему горячею и вспыльчивою, и отыскивалъ себѣ какое-либо занятіе, когда судьба нечаянно свела его съ этими людьми. Такъ какъ г. Дюваль, родители котораго были изъ Альзаса, хорошо говорилъ по-англійски, по-французски и по-нѣмецки, а господину N. нужно было довѣренное лицо, которое бы въ совершенствѣ владѣло этими языками, отецъ мой предложилъ свои услуги, и былъ принятъ, благодаря содѣйствію нашего покровителя, капитана Дениса, стоявшаго въ то время съ своимъ кораблемъ на рейдѣ. Изъ Парижа моему отцу вздумалось проѣхать на родину въ Альзасъ, а тамъ, какъ воводится, онъ влюбился, и почти безъ гроша въ карманѣ, не думая долго, женился на моей матери. Нечего сказать, блудный сынъ былъ мой отецъ; но другихъ дѣтей у его родителей не было, и потому когда онъ вернулся къ нимъ въ Уинчельси, голодный, обнищалый и съ женою на рукахъ, они закололи для него самаго упитаннаго тельца и приняли скитальцевъ въ свой домъ. Вскорѣ послѣ замужства, мать моя получила въ наслѣдство отъ своихъ родителей какую-то собственность во Франціи и нѣжно ухаживала за моей бабушкой въ продолженіе длинной болѣзни, отъ которой добрая старушка умерла. Все это я узналъ въ послѣдствіи, когда выросъ, а въ то время я былъ двухлѣтнимъ или трехлѣтнимъ ребенкомъ, и подобно всѣмъ мальчуганамъ этого возраста только спалъ, плакалъ, ѣлъ, пилъ, росъ и хворалъ разными дѣтскими недугами.
   Мать моя была женщина запальчивая, ревнивая, горячая, властолюбивая, но въ то же время великодушная и умѣвшая прощать обиды. Я полагаю, отецъ часто подавалъ ей случай изощрять эту добродѣтель, такъ какъ въ продолженіе своей кратковременной жизни онъ то и дѣло попадался въ разныя бѣды и затрудненія. Однажды, во время рыбной ловли близь французскаго берега, съ нимъ случилось несчастіе и онъ былъ принесенъ домой, гдѣ вскорѣ умеръ и похороненъ въ Уинчельси; но причину его смерти я узналъ гораздо позднѣе отъ моего добраго друга сэръ-Питера Дениса, когда у меня были уже свои собственныя заботы.
   Я родился въ одинъ день съ его королевскимъ высочествомъ, герцогомъ Іоркскимъ, то-есть 13 августа 1763 года, и получилъ прозваніе епископа Оснабрюкскаго, данное мнѣ ребятишками въ Уинчельси, гдѣ, могу сказать, бывали отличныя драки между нами, маленькими Французами, и маленькими Англичанами. Будучи церковнымъ старосгой и уставщикомъ французской церкви въ Уинчельси, дѣдъ мой въ то же время по ремеслу былъ парикмахеръ и цырюльникъ; и я не хвастаясь могу сказать, что много джентльменскихъ головъ и подбородковъ вышли изъ моихъ рукъ завитыми, напудренными и гладкими. Хвастаться тѣмъ, что я нѣкогда употреблялъ бритву и щетку было бы совершенно напрасно; но для чего сталъ бы я это скрывать? Tout se sait (все узнается), говорятъ Французы и даже болѣе чѣмъ все. Вотъ хоть бы сэръ-Гумфри Говардъ, который служилъ вмѣстѣ со мною на Мелеагрѣ подшкиперомъ; онъ, пожалуй, увѣряетъ, что ведетъ свой родъ отъ норфолькскихъ Говардовъ; а между тѣмъ всѣ знаютъ, что его отецъ былъ башмачникъ, и мы не иначе называли его въ нашей коyстапельской, какъ Гумфри Снобъ.
   Во Франціи богатыя и знатныя дамы почти не имѣютъ обыкновеніz сами кормить своихъ дѣтей; онѣ отдаютъ ихъ большею частію на фермы къ здоровымъ кормилицамъ, которыя воспитываютъ ихъ гораздо лучше нежели ихъ собственныя тощія матери. Мать моей матери, жена одного честнаго фермера въ Лорренѣ (я первый джентльменъ въ моемъ родѣ, и выбралъ своимъ девизомъ слова fecimvs ipsi не изъ гордости, но съ смиренною благодарностью судьбѣ за ниспосланное мнѣ счастіе) выкормила такимъ образомъ дѣвицу Клариссу де-Віомениль, дочь одной знатной лорренской дамы. Съ тѣхъ поръ между молодою питомицей и ея молочною сестрой установилась самая тѣсная дружба, которая продолжалась и послѣ замужства обѣихъ. Мать моя, сдѣлавшись женою моего отца, переѣхала въ Англію, а дѣвица де-Віомениль вышла замужъ въ своемъ собственномъ отечествѣ. Она происходила изъ протестантской линіи Віоменилей, вслѣдствіе чего родители ея за свою преданность къ новому исповѣданію лишились почти всего состоянія. Другіе же члены этой фамиліи, принадлежавшіе къ католической церкви, пользовались большимъ уваженіемъ въ Версалѣ.
   Вскорѣ по пріѣздѣ въ Англію, мать моя узнала, что ея дорогая молочная сестра Кларисса выходитъ замужъ за лорренскаго дворянина виконта де-Барра, протестанта и единственнаго сына графа де-Саверна, который состоялъ въ званіи камергера при польскомъ королѣ Станиславѣ Лещинскомъ, тестѣ Лудовика XV. Послѣ женитьбы сына, г. де-Савернъ уступилъ виконту де-Барръ свой домъ въ Савернѣ, гдѣ новобрачные поселились на нѣкоторое время. Я говорю новобрачные, а не молодые, потому что виконтъ де-Барръ былъ 25-ю годами старше своей жены, которой было не болѣе 18 лѣтъ отъ роду, когда родители выдали ее замужъ. Мать моя не пользовалась хорошимъ зрѣніемъ, или если говорить правду, она вовсе не мастерица была читать, и потому, еще ребенкомъ, я осужденъ былъ разбирать для нея по складамъ письма виконтессы, которыя та писала къ своей молочной сестрѣ, къ своей доброй Урсулѣ: сколько жестокихъ щелчковъ сыпалось на мою бѣдную голову, покамѣсть я силился прочитать письмо. Что ни слово, то тумакъ отъ матери. Она не жалѣла прута и не баловала свое дитя,-- вотъ почему я должно быть и выросъ такимъ молодцомъ,-- легко сказать: во мнѣ вѣдь 6 футовъ 2 дюйма росту безъ сапогъ, и было 5 пудовъ 10 ф. вѣсу прошедшій вторникъ, когда меня свѣсили вмѣстѣ съ нашею свиньей. Примѣчаніе: окорока моего сосѣда въ Розъ-коттеджѣ, славятся въ цѣломъ Гемпширѣ.
   Я былъ тогда слишкомъ молодъ чтобы понимать то что читалъ. Но помню, что при этомъ чтеніи мать обыкновенно сердито ворчала (голосомъ, ростомъ и черными усами она напоминала гренадера) и восклицала: "Она страдаетъ, моя бѣдная Biche несчастна -- у нея скверный мужъ. Онъ скотъ, всѣ мущины скоты." Тутъ она свирѣпо смотрѣла на дѣдушку, который былъ смиреннѣйшее существо въ мірѣ и повиновался ей съ слѣпымъ подобострастіемъ. Затѣмъ она начинала божиться и клясться, что уѣдетъ на родину, чтобы защищать свою Biche; но "кто же будетъ тогда заботиться объ этихъ двухъ идіотахъ?" (Подъ идіотами она разумѣла, конечно, меня и дѣдушку.) Сверхъ того, госпожа Дюваль была необходима въ хозяйствѣ. Она умѣла съ большимъ вкусомъ убирать дамскія головы на французскій манеръ; могла брить, завивать, стричь волосы и подвязывать косы не хуже любаго парикмахера. Дѣдушка съ подмастерьемъ дѣлали парики, а я еще былъ слишкомъ малъ для такой работы. И потому меня отвезли въ Рай, въ знаменитое училище г. Покока, гдѣ я выучился говорить по-англійски, какъ настоящій Бриттъ, Бриттъ по рожденію, а не такъ какъ говорили у насъ дома, какимъ-то страннымъ Альзасскимъ нарѣчіемъ, которое представляло смѣсь французскаго языка съ нѣмецкимъ. Въ школѣ Покока я получилъ самыя поверхностныя свѣдѣнія, но за то въ какихъ-нибудь два мѣсяца вполнѣ изучилъ кулачное искусство. Помню, какъ въ школу пріѣхалъ однажды мой покровитель, капитанъ Денисъ, въ сопровожденіи двухъ офицеровъ. На немъ былъ мундиръ бѣлый съ голубымъ, обшитый золотымъ галуномъ, шелковые чулки и бѣлые рейтузы. "Не здѣсь ли Денисъ Дюваль?" спросилъ онъ, заглядывая въ классную комнату. Всѣ мальчики съ удивленіемъ взглянули на этого важнаго господина. Мистеръ Денисъ Дюваль, съ подбитымъ глазомъ, стоялъ въ эту минуту на скамьѣ, должно быть въ наказаніе за какую-нибудь драку. "Мастеру Денису не слѣдовало бы давать воли своимъ кулакамъ", сказалъ учитель, но вмѣсто отвѣта, капитанъ далъ мнѣ семь шиллинговъ, которые, помнится, я въ тотъ же вечеръ истратилъ, за исключеніемъ двухъ пенсовъ. Во время моего пребыванія въ школѣ Покока, я жилъ нахлѣбникомъ у одного купца, г. Роджа, который, торгуя колоніальными товарами въ Райѣ, въ то же время занимался морскимъ промысломъ и имѣлъ пай въ рыболовной лодкѣ; читатели скоро узнаютъ, какая странная рыба попалась въ его сѣти. Онъ считался главнымъ лицомъ между послѣдователями Уэслея, а я будучи въ то время безпечнымъ ребенкомъ, котораго болѣе всего занимали леденцы, серсо и мячики, ходилъ съ нимъ въ его церковь, почти безъ вниманія къ столь великому и священному предмету какъ религія.
   Капитанъ Денисъ былъ человѣкъ живаго и пріятнаго характера; онъ обратился къ г. Коутсу, учителю латинскаго языка, съ просьбою сдѣлать ученикамъ праздникъ, и всѣ 60 мальчиковъ подтвердили эту просьбу хоромъ. "Что же касается до этого малаго съ подбитымъ глазомъ, продолжалъ онъ, то я беру его съ собою, г. Коутсъ, и намѣренъ отобѣдать съ нимъ сегодня въ гостиницѣ Звѣзда." Само собою разумѣется, что я немедленно прыгнулъ съ своего мѣста, и послѣдовалъ за моимъ покровителемъ. Онъ и пріѣхавшіе съ нимъ офицеры отправились въ гостиницу, и послѣ обѣда потребовали себѣ большую миску пунша. А я хоть и не пилъ никогда вина и даже не могъ выносить вкуса водки и рома, однако, съ удовольствіемъ сидѣлъ съ джентльменами, которыхъ, повидимому, занимала моя дѣтская болтовня. Капитанъ Денисъ разспрашивалъ меня о томъ, чему я учусь, и, признаюсь, я хвастался передъ нимъ моими маленькими познаніями: помню, что я весьма напыщенно выражался о Корделіи и о Корнеліи Непотѣ, при чемъ конечно принималъ на себя очень важный видъ. Капитанъ спросилъ меня, между прочимъ, какъ нахожу я моего хозяина, г. Роджа; я отвѣчалъ, что не чувствую къ нему особеннаго влеченія, го что его дочь, миссъ Роджъ, и ученикъ Бивель мнѣ просто ненавистны, потому что они... постоянно тугъ я остановился... "но зачѣмъ выносить соръ изъ избы", продолжалъ я, "у насъ нѣтъ этого обыкновенія въ школѣ".
   -- Ну, а куда готовитъ тебя твоя старушка?-- продолжали меня разспрашивать.
   Я отвѣчалъ, что хочу быть морякомъ, только не простымъ матросомъ, и сражаться за короля Георга; что если это случится, я буду отдавать всѣ свои призовыя деньги Агнесѣ,-- и только самую малость оставлять себѣ.
   -- Стало-быть ты любишь море, и иногда пускаешься въ него? спросилъ капитанъ.
   -- Еще бы! Я ѣзжу на ловлю! отвѣчалъ я:-- г. Роджъ держитъ пополамъ съ дѣдушкой лодку, которую я помогаю имъ чистить. Они выучили меня править рулемъ, но когда я держу слишкомъ круто на вѣтеръ, то получаю отъ нихъ славные щелчки по головѣ. Впрочемъ они говорятъ, что я отличный караульщикъ, что у меня славное зрѣніе, и что я могу хорошо запоминать крутизны, обрывы, мысы и т. д. Въ доказательство моихъ познаній я назвалъ различныя мѣста и пункты не только нашего берега, но и французскаго.
   -- Чѣмъ же вы промышляете? спросилъ капитанъ.
   -- О, сэръ! г. Роджъ говоритъ, что объ этомъ я не долженъ и заикаться. Тутъ джентльмены разразились громкимъ смѣхомъ, потому что имъ хорошо было извѣстно ремесло мастера Роджа, чего я въ простотѣ сердечной и не подозрѣвалъ тогда.
   -- Итакъ, ты совершенно отказываешься отъ пунша? спросилъ у меня капитанъ Денисъ.
   -- Да, сэръ, я далъ клятву никогда не пить его съ тѣхъ поръ какъ видѣлъ миссъ Роджъ такою.... странною.
   -- А часто она бываетъ странною, эта миссъ Роджъ?
   -- О, да! Пренегодная тварь! Тогда она бранится, падаетъ съ лѣстницы, бьетъ чашки и блюдца, дерется съ ученикомъ Бивелемъ и -- но я не скажу болѣе ни слова! Я никогда не сплетничаю, никогда!
   Такимъ образомъ я продолжалъ болтать съ моимъ покровителемъ и его друзьями. Они заставляли меня пѣть то французскія, то нѣмецкія пѣсни, смѣялись и повидимому чрезвычайно потѣшались моими шутовскими выходками и прыжками. Капитанъ Денисъ отвелъ меня въ мою квартиру, и дорогой я разказывалъ ему, какъ изъ всѣхъ дней недѣли я болѣе всего люблю тѣ воскресенья, которыя я провожу дома, что случается только два раза въ мѣсяцъ. Люблю же я ихъ потому, что въ эти дни я рано, рано ухожу изъ школы, иду за три мили оттуда къ матери и къ дѣдушкѣ въ Уинчельси и вижусь съ Агнесой.
   Но кто же эта Агнеса? спроситъ читатель. Теперь она носитъ имя Агнесы Дюваль и сидитъ около меня за своимъ рабочимъ столомъ. Встрѣча съ нею совершенно измѣнила мою судьбу. Вынуть такой билетъ въ жизненной лотереѣ дается весьма и весьма немногимъ. Всѣ хорошіе поступки въ моей жизни вызваны были желаніемъ сдѣлаться ея достойнымъ. Не будь со мной моего добраго ангела, я могъ бы на вѣки остаться въ своей скромной, убогой долѣ, и можетъ-быть не былъ бы честнымъ и счастливымъ человѣкомъ. Я всѣмъ ей обязанъ, но за то я отдалъ ей всю свою жизнь. А больше этого отъ человѣка врядъ ли можно требовать.
   

II. Домъ Саверновъ.

   Дѣвица де-Савернъ прибыла изъ Альзаса, гдѣ семейство ея занимало много высшее положеніе чѣмъ какое имѣлъ достойный церковный староста протестантской церкви въ Уинчельси, отъ котораго происходилъ ея покорный слуга. Мать ея была изъ роду Віоменилей, а отецъ изъ благородной Альзасской фамиліи графовъ Барровъ и Саверновъ.-- Старый графъ де-Савернъ былъ еще живъ и состоялъ въ званіи камергера при дворѣ его польскаго величества, добраго короля Станислава, въ Нанси, когда сынъ графа, виконтъ де Барръ, человѣкъ пожилыхъ лѣтъ, привезъ съ собой въ эту маленькую столицу свою жену, цвѣтущую красотой и молодостью.
   Графъ де-Савернъ былъ живой и веселый старикъ, а сынъ его угрюмъ и строгъ. Домъ графа считался однимъ изъ самыхъ веселыхъ домовъ въ Нанси, и въ протестантизмѣ его не было ничего суроваго. Напротивъ, онъ сожалѣлъ, что для благородныхъ дѣвицъ протестантскаго вѣроисповѣданія не устроено французскихъ монастырей, наподобіе тѣхъ, которые существовали за Рейномъ, и говорилъ, что онъ весьма охотно помѣстилъ бы туда своихъ собственныхъ двухъ дочерей. Дѣвицы де-Савернъ имѣли весьма непривлекательную наружность, вспыльчивый и сварливый нравъ, и тѣмъ чрезвычайно походили на своего брата, Mr. le Baron de Barr.
   Въ молодости своей Monsieur de Barr отличился въ двухъ сраженіяхъ противъ Messieurs Англичанъ: при Гастенбекѣ и при Лауфельдѣ, гдѣ онъ выказалъ не только мужество, но и дарованія. Но такъ какъ въ качествѣ протестанта онъ не могъ сдѣлать блестящей карьеры, то вскорѣ оставилъ армію, вѣрный своей религіи, но въ высшей степени озлобленный. Въ противоположность своему веселому старику-отцу, онъ не любилъ ни музыки, ни виста. Являясь на вечеринкахъ графа съ угрюмымъ и пасмурнымъ выраженіемъ лица, онъ казался выходцемъ съ того свѣта; впрочемъ, должно прибавить, что г. де-Барръ посѣщалъ ихъ лишь для того, чтобъ;
   развлечь свою молодую жену, которая изнывала отъ скуки въ пустомъ фамильномъ замкѣ Савернѣ, гдѣ виконтъ поселился послѣ женитьбы.
   Характеръ у него былъ ужасный; на него находили иногда страшные припадки бѣшенства; но будучи отъ природы весьма совѣстливымъ человѣкомъ, онъ всякій разъ страдалъ послѣ этихъ безумныхъ вспышекъ. Такимъ образомъ, его грустная жизнь проходила между гнѣвомъ и раскаяніемъ. Всѣ домашніе передъ нимъ трепетали, особенно его бѣдная молодая жена, которую онъ увезъ изъ ея тихаго деревенскаго жилища, чтобы сдѣлать жертвою своихъ вспышекъ и своего раскаянія. Не разъ уѣзжала она отъ него къ своему свекру въ Нанси, и добродушный старый эгоистъ всячески старался защитить свою бѣдную невѣстку. Вслѣдъ за подобными ссорами приходили письма, заключавшія въ себѣ выраженіе самаго униженнаго раскаянія со стороны виконта. Эти семейныя сцены повторялись обыкновенно въ слѣдующемъ порядкѣ: сначала поднималась въ домѣ буря, затѣмъ г-жа де-Барръ спасалась бѣгствомъ къ свекру въ Нанси; послѣ того она получала отъ мужа полныя раскаянія письма, и наконецъ являлся самъ кающійся преступникъ, который своими слезами и отчаяніемъ разстраивалъ ее еще болѣе нежели своими вспышками. Послѣ нѣсколькихъ лѣтъ замужества, г-жа де-Барръ почти совершенно переселилась къ старому графу въ Нанси, и только изрѣдка появлялась въ мрачномъ савернскомъ домѣ своего мужа. Долго отъ этого несчастнаго брака не было дѣтей. Вслѣдъ за плачевною кончиной короля Станислава, который, какъ извѣстно, сгорѣлъ у своего камина, умеръ и старый графъ де-Савернъ. Тогда открылось, что сыну его почти ничего не осталось въ наслѣдство, кромѣ имени и графскаго титула Саверновъ такъ какъ покойный графъ расточительностію и нерадѣніемъ значительно разстроилъ свое родовое имѣніе, изъ котораго, сверхъ того, нужно было выдѣлить извѣстную часть дѣвицамъ де-Савернъ, пожилымъ сестрамъ настоящаго пожилаго графа.
   Городской домъ въ Нанси былъ на время покинутъ, и новый владѣлецъ Саверна удалился въ свой родовой замокъ съ женою и сестрами. Съ своими католическими сосѣдями суровый протестантскій графъ почти не имѣлъ сношеній; а общество, посѣщавшее его скучный домъ, состояло преимущественно изъ протестантскихъ пасторовъ, которые пріѣзжали съ той стороны Рейна. Вдоль лѣваго берега этой рѣки, только недавно вошедшаго въ составъ французской территоріи, въ то время безразлично господствовали нѣмецкій и французскій языки. На первомъ изъ нихъ г. де-Саверна называли Герромъ фонъ-Пабернъ. Смерть отца смягчила его не надолго, и Герръ фонъ-Пабернъ скоро сдѣлался прежнимъ угрюмымъ, бѣшенымъ и своенравнымъ Герромъ фонъ-Барръ.
   Савернъ былъ маленькій провинціяльный городокъ; посреди его возвышался ветхій замокъ де-Савернъ, откуда въ обѣ стороны шла длинная, неправильная улица. Позади дома находились унылые сады, выравненные и подчищенные на старинный французскій ладъ, а за стѣной сада начинались поля и лѣса, отчасти принадлежавшіе къ графскому помѣстью. Эти поля и лѣса окаймлены были другимъ огромнымъ лѣсомъ, который составлялъ нѣкогда собственность савернскаго дома, но безпечный графъ де-Савернъ еще при жизни своей продалъ его монсиньйорамъ де-Роганъ, князьямъ имперіи, Франціи, церкви, кардиналамъ и архіепископамъ Страсбурга. Между ними и ихъ сосѣдомъ-протестантомъ существовало большое отчужденіе; ихъ раздѣляли не только вопросы вѣры, но и вопросы охоты, de chasse. Графъ де-Савернъ до страсти любившій эту забаву и гонявшійся по своимъ тощимъ лѣсамъ за дичью, съ парою худыхъ собакъ и съ ружьемъ за спиной, часто встрѣчался съ великолѣпною охотой кардинала, который, какъ прилично князю, отъѣзжалъ въ лѣсъ сопровождаемый охотниками, псарями, многочисленными сворами собакъ и цѣлою свитой джентльменовъ одѣтыхъ въ его мундиръ. Между лѣсничими монсиньйора де-Рогана и единственнымъ сторожемъ г. де-Саверна нерѣдко происходили ссоры. "Передайте вашему господину", сказалъ имъ однажды г. де-Савернъ, поднимая только что убитую имъ куропатку, "что я подстрѣлю перваго краснаго звѣря, какой только попадется мнѣ на моей землѣ"; и лѣсничіе поняли, что угрюмый графъ способенъ сдержать свое слово.
   Находясь въ такихъ враждебныхъ другъ къ другу отношеніяхъ, оба сосѣда скоро затѣяли процессъ. Но какой правды могъ ожидать себѣ въ страсбургскихъ судахъ бѣдный провинціяльный дворянинъ, противникомъ котораго былъ князь-архіепископъ всей провинціи, одинъ изъ знатнѣйшихъ сановниковъ королевства? Что именно разссорило ихъ между собою,-- вопросъ ли о границахъ,-- въ странѣ, гдѣ нѣтъ заборовъ, или какія другія недоразумѣнія насчетъ лѣса, охоты и рыбной ловли, этого я, не будучи самъ адвокатомъ и стряпчимъ, объяснить не берусь. Въ послѣдствіи аббатъ Жоржель, состоявшій секретаремъ при кардиналѣ, увѣрялъ меня, что г. де-Савернъ былъ безразсудный, вспыльчивый и несносный человѣкъ, вѣчно готовый на ссору, даже безъ малѣйшей къ тому причины.
   Имѣя на рукахъ процессъ, онъ часто долженъ былъ отлучаться въ Страсбургъ для свиданія съ адвокатомъ и стряпчими, и иногда по нѣскольку дней сряду оставался внѣ дома, къ величайшему удовольствію своей бѣдной жены. Въ одну изъ такихъ поѣздокъ случай свелъ его съ однимъ старымъ товарищемъ, барономъ де-Ламоттомъ, офицеромъ Субизскаго полка который нѣкогда участвовалъ вмѣстѣ съ нимъ въ Гастенбекской и Лауфельдской кампаніяхъ. По заведенному въ аристократическихъ домахъ обычаю, Ламоттъ, какъ младшій членъ семейства, предназначался въ духовное званіе, но смерть старшаго брата избавила его отъ пострижевія и семинаріи, и онъ вступилъ въ военную службу съ отличною протекціей. Дѣвицы де-Савернъ припомнили, что этотъ де-Ламоттъ бывалъ у нихъ въ Нанси. По ихъ словамъ, онъ былъ человѣкъ дурной репутаціи: игрокъ, интриганъ, дуэлистъ и мотъ. Но я полагаю, не одному Ламотту, а вообще всѣмъ мущинамъ порядочно доставалось отъ этихъ старыхъ дѣвъ, и если я не ошибаюсь, то старымъ дѣвамъ вездѣ довольно трудно угодить.
   -- Ну, что жь, говорилъ съ бѣшенствомъ г. де-Савернъ,-- развѣ каждый изъ насъ не имѣетъ своихъ недостатковъ? И развѣ трудно оклеветать человѣка? Если мы поступаемъ дурно, изъ этого еще не слѣдуетъ, чтобы мы никогда не каялись. Правда, онъ безумно провелъ свою молодость, но не онъ одинъ такъ дѣлалъ. Блудные грѣшники бывали обращены на путь истинный, и что до меня касается, я не отвернусь отъ Ламотта.
   -- Ахъ, лучше было бы, еслибъ онъ отвернулся отъ меня, говорилъ мнѣ въ послѣдствіи самъ баронъ,-- но видно ужъ такова была его судьба!
   Однажды графъ де-Савернъ возвратился изъ Страсбурга съ своимъ новымъ другомъ; онъ представилъ барона де-Ламотта женѣ и сестрамъ, постарался оживить свой мрачный домъ ради дорогаго гостя, велѣлъ принести лучшую бутылку вина изъ погреба, и самъ выходилъ всѣ извѣстныя мѣста въ лѣсу, отыскивая дичи. Черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ того я познакомился съ барономъ; г. де-Ламоттъ былъ красивый, высокій, блѣднолицый мущина, съ безпокойнымъ взглядомъ, мягкимъ голосомъ и аристократическими манерами. Что касается до г. де-Саверна, онъ былъ малъ ростомъ, черенъ и, по словамъ моей матери, весьма некрасивъ. Впрочемъ, г-жа Дюваль не любила его, воображая, что онъ оскорбляетъ ея Biche, а ужь кого моя почтенная родительница не долюбливала, въ томъ она не замѣчала ни одного хорошаго качества; напротивъ, г-на де-Ламотта она всегда считала совершеннымъ красавцемъ. Короткость между обоими джентльменами быстро возрастала. Г. де-Ламоттъ былъ всегда дорогимъ гостемъ въ Савернѣ: онъ имѣлъ даже свою комнату въ замкѣ, которая носила его имя, но такъ какъ онъ былъ въ то же время знакомъ и съ кардиналомъ де-Роганомъ, то онъ часто переѣзжалъ отъ одного сосѣда къ другому. Шутя передавалъ онъ иногда графу, какъ злится на него кардиналъ; при этомъ онъ всегда высказывалъ желаніе примирить обоихъ противниковъ и, надѣляя г. де-Саверна добрыми совѣтами, старался убѣдить его, что онъ навлекаетъ на себя большія непріятности, раздражая такого сильнаго врага, какъ де-Роганъ.
   -- Бывали примѣры, говорилъ баронъ,-- что людей осуждали на пожизненное заключеніе и за менѣе важные проступки. Кардиналъ можетъ достать себѣ бланкъ за королевскою подписью, и тогда онъ расправится съ своимъ упрямымъ сосѣдомъ по своему личному благоусмотрѣнію. Сверхъ того, онъ можетъ раззорить Савернъ, приговоривъ его владѣльца къ уплатѣ штрафа и судебныхъ издержекъ. Такая борьба далеко не равносильна, и слабѣйшая изъ двухъ сторонъ должна непремѣнно погибнуть, если не прекратится эта несчастная ссора.
   Жена и сестры графа, когда онѣ осмѣливались возвышать свой смиренный голосъ, вполнѣ соглашались съ мнѣніемъ г. де-Ламотта, и стояли за покорность и примиреніе съ кардиналомъ. Наконецъ, слухъ объ этой враждѣ дошелъ до родственниковъ г-жи де-Савернъ, и они также стали умолять ея мужа, чтобъ онъ отказался отъ напрасной борьбы. Одинъ изъ нихъ, баронъ де-Віомениль, командиръ полка, назначеннаго въ Корсику, уговорилъ г. де-Саверна сопровождать его въ этотъ походъ, доказавъ ему, что его ждетъ несравненно меньшая опасность на полѣ сраженія нежели въ его собственномъ замкѣ, гдѣ въ лицѣ кардинала де-Рогана онъ имѣетъ столь непримиримаго и неодолимаго врага. Г. де-Савернъ уступилъ настойчивымъ просьбамъ своего родственника. Онъ снялъ со стѣны свои лауфельдскіе доспѣхи, висѣвшіе на ней въ продолженіе двадцати лѣтъ, привелъ свои дѣла въ порядокъ, затѣмь, торжественно собравъ вокругъ себя свое семейство, онъ поручилъ его съ колѣнопреклоненіемъ благому Промыслу Божію и уѣхалъ въ отрядъ французскаго генерала.
   Черезъ нѣсколько недѣль послѣ его отъѣзда, много лѣтъ спустя послѣ брака, онъ получилъ отъ своей жены письмо, въ которомъ та увѣдомляла его, что она надѣется быть матерью. Это извѣстіе глубоко тронуло суроваго графа, который до сихъ поръ считалъ себя весьма несчастнымъ, полагая, что безплодіе его жены послано ему въ наказаніе за какой-либо грѣхъ, совершенный имъ или ею. У меня до сихъ поръ хранится его нѣмецкая Библія, въ которую онъ вписалъ нѣкогда сочиненную имъ на нѣмецкомъ языкѣ трогательную молитву. Въ ней онъ призываетъ на своего будущаго ребенка благословеніе Божіе и проситъ Всевышняго, чтобъ это дитя, возросши подъ покровомъ Его благодати, внесло миръ, любовь и единство въ его семейную жизнь. Повидимому, онъ нисколько не сомнѣвался, что у него родится сынъ, и съ тѣхъ поръ всѣ его заботы и желанія устремились къ тому, чтобы сберечь какъ можно больше денегъ для своего ребенка. Мнѣ пришлось прочесть нѣсколько писемъ его къ женѣ изъ Корсики; всѣ они были наполнены самыми странными мелочными приказаніями относительно физическаго и нравственнаго воспитанія этого будущаго сына. Онъ предписывалъ ей наблюдать въ хозяйствѣ самую строгую экономію, даже скупость, и разчитывалъ, сколько денегъ можно накопить въ 10 или 20 лѣтъ, чтобъ оставить будущему наслѣднику состояніе, достойное его древняго имени. Въ случаѣ своей смерти онъ строго завѣщалъ женѣ не отступать отъ принятой имъ системы, чтобы сынъ ихъ, достигнувъ совершеннолѣтія, могъ съ честью явиться въ свѣтъ. Помню, что о военныхъ дѣйствіяхъ онъ говорилъ слегка; большая же часть писемъ посвящена была мольбамъ, размышленіямъ и предказаніямъ относительно дитяти, а также и нравоученіямъ, носившимъ отпечатокъ суровой религіи ихъ автора.
   Когда ребенокъ родился и, вмѣсто ожидаемаго мальчика, произошла на свѣтъ дѣвочка, семейство графа до такой степени растерялось, что никто не смѣлъ сообщить о томъ главѣ дома. Читатель можетъ-быть спроситъ, отъ кого я узналъ все это? Отъ того человѣка, который, разговаривая со мною однажды, замѣтилъ, что лучше было бы ему вовсе не встрѣчаться съ г. де-Саверномъ; отъ человѣка, къ которому несчастный графъ питалъ самую нѣжную дружбу, и которому суждено было навлечь таинственное несчастіе на своихъ друзей, несмотря на то что онъ любилъ ихъ искренно, хотя быть-можетъ и эгоистично. Во всякомъ случаѣ слова его на этотъ счетъ не могли возбудить во мнѣ сомнѣній, потому что тогда ему не для чего было меня обманывать.
   Возвратимся теперь нѣсколько назадъ, къ тому времени, когда графъ только-что уѣхалъ въ походъ. Владѣлица замка осталась одна въ своей печальной башнѣ съ двумя угрюмыми дуэннами. Моя добрая мать, разсуждая въ послѣдствіи объ этомъ предметѣ, всегда защищала свою Biche противъ дѣвицъ де-Савернъ и ихъ брата, и утверждала, что всѣ послѣдующія печальныя событія произошли отъ тиранства дуэннъ, отъ придирокъ, разглагольствій и дурнаго характера самого графа. Г. де-Савернъ (такъ разказывала о немъ моя мать) былъ небольшой человѣчекъ, который любилъ себя послушать, и вслѣдствіе этого проповѣдывалъ съ утра до ночи. Его жизнь проходила въ постоянныхъ хлопотахъ. Онъ самъ отвѣшивалъ кофе, считалъ куски сахара и входилъ во всѣ подробности своего экономнаго хозяйства. Не довольствуясь чтеніемъ проповѣдей своему семейству по утрамъ и по вечерамъ, онъ продолжалъ поучать ихъ, хоть и не съ каѳедры, примѣняя Священное Писаніе ко всѣмъ житейскимъ предметамъ съ неутомимою говорливостью. Въ обществѣ такого человѣка веселость была чистымъ притворствомъ: дѣвицы де-Барръ, затаивъ скуку, принимали на себя довольный видъ и казались заинтересованными проповѣдями графа. Впрочемъ, имъ легко было внимать своему брату и повелителю съ почтительною покорностію. Они имѣли тысячу домашнихъ занятій: печенье, варенье, соленье, мытье и безконечныя вышиванья; не зная лучшей жизни, они довольствовались этимъ существованіемъ; при жизни своего отца въ Нанси эти невзрачныя дѣвицы постоянно удалялись отъ свѣта, и ухаживали за его сіятельствомъ едва ли не наравнѣ съ прочею домашнею прислугой. Вступивъ въ семейство, г-жа де-Савернъ сначала смиренно покорилась этому подчиненному положенію. Она пряла, бѣлила, вышивала безконечно длинныя работы по канвѣ, хозяйничала въ домѣ и терпѣливо выслушивала проповѣди графа. Но пришло время, когда эти обязанности стали ее тяготить; нравоученія мужа показались ей невыносимыми, между нимъ и ею начались колкости, и бѣдная женщина обнаружила нетерпѣливое желаніе сбросить съ себя его деспотизмъ. Каждая новая попытка съ ея стороны вызывала страшныя семейныя бури и ссоры, а за бурями и ссорами слѣдовали покорность, примиреніе, прощеніе и притворство.
   Я уже сказалъ выше, что г. де-Савернъ любилъ звукъ своего собственнаго хриплаго голоса и съ наслажденіемъ ораторствовалъ цѣлый день передъ своею домашнею паствой. Каждый вечеръ между нимъ и его другомъ, г. де-Ламоттомъ, происходили религіозные споры, въ которыхъ, по мнѣнію гугенота, онъ постоянно одерживалъ верхъ надъ бывшимъ воспитанникомъ семинаріи. Я, конечно, не присутствовалъ при этихъ спорахъ, и только черезъ двадцать пять лѣтъ послѣ нихъ впервые попалъ во Францію, но мое воображеніе вполнѣ рисуетъ мнѣ такую картину: въ небольшой старинной гостиной Савернскаго замка сидитъ графиня, наклонившись надъ пяльцами, старыя дуэнны играютъ въ карты, и тутъ же идетъ горячій религіозный споръ между поборниками обѣихъ религій.
   -- Клянусь своимъ вѣчнымъ спасеніемъ, сказалъ мнѣ однажды г. де-Ламоттъ въ одну изъ торжественныхъ минутъ своей жизни,-- клянусь надеждой на будущую встрѣчу съ людьми, которыхъ я любилъ въ этомъ мірѣ и которыхъ я сдѣлалъ несчастными, что между мною и Клариссой не было ничего дурнаго. Вся наша вина заключалась въ томъ, что мы скрывали отъ графа наши взаимныя чувства. Сколько разъ оставлялъ я Савернъ, но его злополучный владѣлецъ вновь возвращалъ меня къ себѣ, и я съ радостью ему повиновался. Сидѣть подлѣ Клариссы, вотъ все что мнѣ было нужно. Бывало, графъ заведетъ безконечно-длинную рѣчь о какомъ-нибудь религіозномъ предметѣ, а я лишь изрѣдка вставляю слова для реплики, почерпая ихъ на удачу изъ моихъ старинныхъ школьныхъ воспоминаній; но, вѣроятно, мнѣ приходилось отвѣчать ему не впопадъ, потому что мысли мои блуждали далеко, и его жалкая болтовня такъ же не способна была измѣнить моихъ убѣжденій, какъ онъ самъ не въ состояніи былъ бы измѣнить цвѣтъ моей кожи. Такимъ образомъ часы летѣли за часами. Многимъ они показались бы невыносимо скучными; для меня же они проходили не замѣтно; этотъ маленькій мрачный замокъ я предпочиталъ лучшимъ мѣстамъ въ Европѣ. Видѣть Клариссу -- вотъ въ чемъ заключалось все мое блаженство. Повѣрьте мнѣ, Денисъ! Есть сила, которая неотразимо увлекаетъ каждаго изъ насъ. Съ той минуты какъ я впервые увидалъ ее, я понялъ, что мнѣ суждено ее любить. Въ сраженіи при Гастенбекѣ я застрѣлилъ одного англійскаго гренадера, который бы непремѣнно убилъ бѣднаго Саверна, еслибъ я не подоспѣлъ къ нему на помощь. Поднимая графа съ земли, я подумалъ: "когда-нибудь мнѣ вѣрно придется сожалѣть о моей встрѣчѣ съ этимъ человѣкомъ". То же самое я почувствовалъ при встрѣчѣ съ вами, Дюваль.
   Странно, слушая эти слова, я самъ невольно вспомнилъ то непріятное впечатлѣніе, которое произвело на меня прекрасное и роковое лицо г. де-Дамотта, когда я увидалъ его въ первый разъ. Мною овладѣлъ тогда тайный ужасъ, какъ будто я предчувствовалъ что-то недоброе. Впрочемъ, я съ искреннею благодарностію вспоминаю этотъ разговоръ. Въ то время г. де-Ламоттъ не имѣлъ причины скрывать отъ меня истину, и потому я твердо убѣжденъ въ повинности графини де-Савернъ. Бѣдная женщина! Если въ мысляхъ своихъ она и погрѣшила, то будемъ надѣяться, что страшное наказаніе, посланное въ возмездіе за ея проступокъ, уже примирило ее съ небомъ. Обманувъ своего мужа, она, впрочемъ, не сдѣлала ему никакого зла. Если, дрожа предъ своимъ мужемъ, она имѣла достаточно притворства чтобъ улыбаться и казаться веселою, то вѣрно ни одинъ мужъ и ни одинъ строгій проповѣдникъ не осудилъ бы ее за подобное лицемѣріе. Мнѣ случилось видѣть въ Вестъ-Индіи одного негра, котораго хозяинъ сильно прибилъ за его кислую мину; стало-быть мы хотимъ, чтобы наши негры были и послушны, и въ то же время довольны.
   Я полагаю, что г. де-Ламоттъ сильно содѣйствовалъ своими совѣтами отъѣзду графа въ Корсику. Когда послѣдній уѣхалъ, баронъ пересталъ посѣщать Савернскій замокъ, гдѣ поселился тогда его старый школьный товарищъ, лютеранскій пасторъ и проповѣдникъ изъ Келя, на нѣмецкомъ берегу Рейна; за отсутствіемъ главы дома, бразды правленія перешли въ руки этого пастыря, и онъ принялъ подъ свое начальство обитателей осиротѣвшаго замка. Нѣтъ никакого сомнѣнія, что бѣдная Кларисса обманывала и его, и своихъ золовокъ, и много виновна была предъ нами въ притворствѣ.
   Хотя между обоими савернскими домами, то-есть между вновь построеннымъ дворцомъ кардинала въ Паркѣ, и стариннымъ замкомъ графа въ городѣ существовала непримиримая вражда, однако каждому изъ нихъ было болѣе или менѣе извѣстно все происходившее у сосѣда. Какъ только кардиналъ пріѣзжалъ съ своимъ дворомъ въ Савернъ, дѣвицы де-Барръ получали самыя подробныя свѣдѣнія о всѣхъ празднествахъ, въ которыхъ онѣ не принимали участія. Да вотъ хоть бы въ нашемъ маленькомъ городкѣ Ферепортъ, развѣ не знаютъ мои сосѣдки, миссъ Прейсъ, что у меня подаютъ за обѣдомъ, какъ велики мои доходы, что стоило платье моей жены и до какой цифры дошелъ счетъ поргнаго, поданный моему сыну, капитану Скепгресу? Такъ точно звали и дѣвицы де-Барръ о малѣйшихъ дѣйствіяхъ кардинала и его двора. Въ самомъ дѣлѣ, чего-чего не было въ этомъ замкѣ: и роскошь; и каргежная игра, и размалеванныя красавицы изъ Страсбурга, и театры, и маскарады, и буйныя оргіи! Дѣвицы де-Барръ получали самыя свѣжія и подробныя извѣстія о всѣхъ этихъ ужасахъ, и смотрѣли на замокъ кардинала, какъ на жилище какого-то злаго людоѣда. Вечеромъ г-жа де-Савернъ могла свободно глядѣть изъ своей темной башни и любоваться ярко освѣщенными окнами кардинальскаго дворца, а во время лѣтнихъ ночей до нея долетали оттуда звуки нечестивой музыки, такъ какъ кардиналъ любилъ не только танцы, но и театральныя представленія. Хотя мужъ строго запретилъ г-жѣ де-Савернъ посѣщать эти собраніи, городскіе жители, ѣздившіе по временамъ во дворецъ кардинала, разказывали ей разныя разности о томъ, чему они бывали свидѣтелями. Несмотря на запрещеніе графа, садовникъ его охотился въ кардинальскихъ лѣсахъ; прислуга ходила тайкомъ смотрѣть праздники и балы; горничная графини нашла случай туда пробраться, а вслѣдъ за тѣмъ и самою госпожей овладѣло нечестивое желаніе вкусить подобно праматери Евѣ отъ запрещеннаго плода. И какъ не соблазниться на это роковое яблоко, когда оно такъ заманчиво зрѣло, а искуситель такъ неотступенъ? У г-жи де-Савернъ была вострушка горничная, съ живыми свѣтлыми глазками, которые любили заглядывать въ чужіе сады и парки, и вскружили голову одному изъ слугъ кардинала. Эта горничная разказывала своей госпожѣ о томъ, какіе праздники, балы, обѣды и комедіи давались во дворцѣ г. де-Рогана. "Свита кардинала", говорила она, "ѣздитъ на охоту въ его мундирѣ; самъ онъ пьетъ и ѣстъ на серебрѣ, а за каждымъ гостемъ стоитъ во время обѣда ливрейный лакей. Сверхъ того, у него выписаны изъ Страсбурга французскіе комедіанты. И что за смѣшной этотъ Мольеръ, а ужь какъ великъ Сидъ!"
   Чтобы присутствовать на этихъ балахъ и комедіяхъ, Марта, горничная графини, должна была имѣть лазейки въ обоихъ замкахъ. Она ловко обманывала этихъ старыхъ мегеръ, дѣвицъ де-Барръ, и по всей вѣроятности пользовалась покровительствомъ привратника, чтобы тайкомъ уходить и возвращаться. Всякій разъ она подробно разказывала своей госпожѣ обо всемъ видѣнномъ ею, представляла въ лицахъ актеровъ и актрисъ, и описывала мужскіе и дамскіе туалеты. Г-жа де-Савернъ никогда не уставала слушать росказни своей горничной. Если Марта отправлялась на праздникъ, графиня сама снаряжала ее, украшала ея нарядъ какою-нибудь драгоцѣнною бездѣлушкой, а потомъ сойдя въ визъ, преспокойно слушала, какъ пасторъ Шнорръ и дѣвицы де-Барръ разсуждаютъ о злочестивыхъ дѣлахъ Большаго Саверна, предсказывая ему участь Содома и Гоморры.
   Но будто она и въ самомъ дѣлѣ ихъ слушала? Нѣтъ, ни проповѣди пастора, ни разглагольствованія старыхъ дѣвъ не привлекали вниманія графини. Мысли ея уносились въ Большой Савернъ, а душа постоянно блуждала въ этихъ лѣсахъ. По временамъ приходили письма изъ арміи. Въ одномъ изъ нихъ г. де-Савернъ разказывалъ о послѣднемъ сраженіи, въ которомъ ему пришлось принять участіе, и прибавлялъ, что, благодаря Бога, онъ остался цѣлъ и невредимъ. Прекрасно; что же далѣе? А далѣе, угрюмый мужъ обращался къ одной женѣ съ суровымъ нравоученіемъ, которое безконечно развивали строгій капелланъ и старыя золовки. Однажды, послѣ битвы при Кальви, г. де-Савернъ, всегда оживлявшійся въ минуту опасности. описывалъ своему семейству, какимъ чудеснымъ образомъ онъ былъ спасенъ отъ смерти. Капелланъ не преминулъ воспользоваться этимъ случаемъ, чтобы прочесть домашнимъ длиннѣйшее разсужденіе о смерти, объ опасности, о спасеніи въ настоящей и въ будущей жизни, но увы! бѣдная г-жа де-Савернъ не слыхала ни единаго слова изъ всей этой проповѣди. Ея мысли были далеко отъ проповѣдника, далеко отъ описываемаго сраженія; она мечтала въ эту минуту о Большомъ Савернѣ, о его увеселеніяхъ, и объ изящныхъ кавалерахъ, пріѣзжавшихъ къ кардиналу изъ Парижа, Страсбурга и изъ-за береговъ Рейна.
   Трудно устоять противъ искушенія, когда соблазнитель раздражаетъ любопытство, а роковой плодъ виситъ подъ рукою. Однажды вечеромъ, когда домашніе улеглись, г-жа де-Савернъ, надѣвъ шляпку и окутавшись плащомъ, тихонько проскользнула въ заднія ворота Савернскаго замка, въ сопровожденіи своей горничной, также тщательно окутанной, и сѣла въ ожидавшій ее кабріолетъ. На козлахъ сидѣлъ проводникъ, повидимому хорошо знакомый и съ мѣстностью, и съ своими сѣдоками. Послѣ получасовой ѣзды по прямымъ аллеямъ Большаго Савернскаго парка. Кабріолетъ остановился у воротъ кардинальскаго дворца; подбѣжавшій слуга принялъ возжи изъ рукъ мнимаго кучера, а послѣдній въ сопровожденіи своихъ спутницъ направился въ замокъ, проходя различными дверями и корридорами, которые были повидимому хорошо ему извѣстны. Черезъ нѣсколько минутъ они пробрались на хоры въ большую залу, въ которой сидѣло множество дамъ и мущинъ, и на концѣ которой находилась сцена съ занавѣсомъ. По этой сценѣ расхаживали взадъ и впередъ актеры и актрисы, разговаривая между собою въ стихахъ.
   Боже праведный! вѣдь они представляли комедію, одну изъ тѣхъ нечестивыхъ, но очаровательныхъ комедій, на которыя графинѣ запрещено было смотрѣть, и которыя она такъ страстно желала видѣть. За представленіемъ слѣдовалъ балъ, и актеры должны были появиться на немъ въ своихъ театральныхъ костюмахъ. Нѣкоторые изъ присутствовавшихъ уже надѣли маски, а въ ложѣ, находившейся подлѣ самой сцены и окруженной толпой домино, сидѣлъ самъ монсиньйоръ де-Роганъ. Г-жѣ де-Савернъ уже не разъ случалось его видѣть когда онъ возвращался съ охоты въ сопровожденіи своей свиты. Глядя на сцену, она точно также не могла дать себѣ отчета въ піесѣ, какъ и понять за нѣсколько часовъ передъ тѣмъ проповѣдь пастора Шнорра. Слуга Фронтенъ съ своимъ господиномъ Дамисомъ устроили славную штуку. Когда старый брюзга Жеронтъ отправился спать, заперевъ предварительно всѣ двери, и на сценѣ сдѣлалось совершенно темно, горничная, Матюрина, прицѣпила къ окну веревочную лѣстницу, и стала спускаться по ней съ своею госпожой Эльмирой, между тѣмъ какъ Фронтенъ держалъ другой конецъ лѣстницы. Спустившись, Эльмира съ легкимъ крикомъ упала въ объятія господина Дамиса, и затѣмъ всѣ четверо затянули веселый квартетъ, въ которомъ презабавно описывались человѣческія слабости. Окончивъ пѣніе, они направились къ гондолѣ, ожидавшей ихъ на каналѣ, сѣли въ нее и скрылись. Но вотъ и старый Жеронтъ проснулся отъ шума; выбѣжавъ на сцену въ халатѣ и ночномъ колпакѣ, онъ увидалъ отплывающую лодку, и разразился страшнымъ негодованіемъ, между тѣмъ какъ публика смѣялась, глядя на безплодное и неистовое отчаяніе старика. Въ самомъ дѣлѣ, въ э гой комедіи много забавнаго, и она до сихъ поръ пользуется во Франціи и въ другихъ мѣстахъ большою популярностью.
   Послѣ театра начался балъ. Но развѣ графиня будетъ танцовать? Неужели благородная графиня де-Савернъ рѣшится танцовать съ своимъ кучеромъ? А почему же нѣтъ? внизу, въ танцовальной залѣ было много другихъ дамъ, одѣтыхъ, подобно ей, въ домино и маски. Но я, кажется, еще не сказалъ читателю, что она была замаскирована? упомянулъ только, что она была окутана въ плащъ и шляпку. Но развѣ домино не тотъ же плащъ; и развѣ къ нему не придѣланъ капюшонъ въ видѣ шляпки? Остается маска,-- но я васъ спрашиваю, читатель, не всѣ ли женщины носятъ маски, даже у себя дома? Теперь возникаетъ другой вопросъ. Какимъ образомъ такая высокорожденная дама какъ графиня де-Савернъ могла ввѣриться кучеру, который привезъ ее прямо въ замокъ недруга ея мужа? Кто былъ этотъ таинственный проводникъ? Увы, конечно не кто другой какъ злополучный г. де-Ламоттъ. Со времени отъѣзда ея мужа онъ и не удалялся отъ графини. Невзирая на строгій присмотръ капеллана и дуэннъ, невзирая на крѣпкіе замки и двери, онъ нашелъ средства поддерживать съ ней сношенія. Какимъ образомъ? это мнѣ неизвѣстно. Дѣйствовали ли они обманомъ, хитростью, ловкостью или просто подкупомъ -- рѣшить трудно, такъ какъ оба уже давно сошли въ могилу. Оба понесли страшное наказаніе за свой грѣхъ, но что до меня касается, я не стану описывать ихъ заблужденій и разыгрывать роль Фигаро, помогавшаго графу Альмавивѣ спускаться изъ окна Розины. Бѣдная, запуганная, грѣшная душа! Великъ былъ твой проступокъ, но ты искупила его своими страданіями.
   Повинуясь волѣ родителей, она вышла замужъ за г. де-Саверна еще въ ребяческихъ лѣтахъ, почти не зная и вовсе не любя его. Ее продали, и она смиренно пошла въ свою неволю. Сначала она довольно терпѣливо переносила свою участь, но иногда ей случалось плакать, и ссориться съ мужемъ, впрочемъ слезы скоро высыхали, а за ссорой слѣдовало примиреніе. Она не умѣла долго помнить обиды, и была въ отношеніи его также кротка и послушна, какъ ямайскіе или барбадосскіе невольники, относительно своихъ присмотрщиковъ. Никто не сумѣлъ бы такъ скоро замѣнить слезу улыбкой, и съ такою готовностью цѣловать руку своего жестокаго повелителя, какъ г-жа де-Савернъ, но кто могъ требовать отъ нея искренности? Съ своей стороны я знаю одну женщину, которая повинуется лишь тогда, когда захочетъ, и клянусь Богомъ! не ей, а мнѣ приходится лицемѣрить, и дрожать, и улыбаться, и плутовать.
   Когда r-жѣ де-Савернъ наступило время родить, ее отправили въ Страсбургъ, гдѣ она могла воспользоваться совѣтами и пособіемъ лучшихъ городскихъ врачей; и здѣсь-то, черезъ шесть мѣсяцевъ послѣ отъѣзда графа въ Корсику, родилась ихъ дочь, Агнеса де-Савернъ.
   Вѣроятно, тайный ужасъ и нравственное безпокойство овладѣли уже тогда умомъ несчастной женщины, и въ душѣ ея пробудились угрызенія совѣсти, потому что не имѣя другой повѣренной, кромѣ моей матери, которой впрочемъ не были извѣстны всѣ подробности ея жизни, она написала ей въ то время слѣдующее письмо: "О, Урсула! Какъ я страшусь этого событія! Можетъ-быть я умру. Думаю, надѣюсь, желаю. Въ этотъ длинный промежутокъ времени, съ тѣхъ поръ какъ онъ уѣхалъ, я до такой степени начала бояться его возвращенія, что, мнѣ кажется, я сойду съ ума, увидавъ его. Знаешь ли, послѣ сраженія при Кальви, когда я увидала въ газетахъ что многіе офицеры убиты, у меня невольно промелькнула въ головѣ мысль: не убитъ ли и г. де-Савернъ? Я поспѣшила прочитать списокъ умершихъ, но его имени тамъ не оказалось. Сестра, сестра! Это меня не порадовало! Неужели я стала такимъ чудовищемъ, чтобы желать смерти своего... Нѣтъ! Хотѣла бы стать имъ. Говорить объ этихъ вещахъ съ г. Шнорромъ я не могу. Онъ такъ глупъ. Гдѣ ему понять меня! Онъ только и знаетъ, что читаетъ мнѣ нравоученія, точь-въ-точь какъ мой мужъ.
   "Слушай, Урсула! Не разказывай этого никому! Я ходила слушать проповѣдь, но какую божественную проповѣдь! Говорилъ ее не нашъ пасторъ,-- это такія скучныя!-- а одинъ добрый епископъ французской церкви,-- не нашей нѣмецкой церкви, -- епископъ Аміенскій, который случайно заѣхалъ въ нашу сторону, въ гости къ кардиналу. Имя его г. де0Ламоттъ. Онъ родственникъ тому де-Ламотту, который часто бывалъ у насъ послѣднее время,-- другу г. де-Саверна, который спасъ жизнь графа въ какомъ-то сраженіи, о чемъ мой мужъ постоянно толкуетъ.
   "Еслибы ты знала какъ хорошъ соборъ! Уже было темно, когда я пришла туда. Церковь сіяла огнями, какъ звѣздами, и въ ней раздавалась небесная музыка. О, какъ все это не похоже на г. Шнорра и на вѣчныя проповѣди того.... то-есть, когда онъ дома. Несчастный! Я желала бы знать, проповѣдуетъ ли онъ кому-нибудь Корсикѣ, и если да, то какъ я сожалѣю о тѣхъ, кому приходится его слушать. Въ письмахъ ко мнѣ не упоминай ни слова о соборѣ. Драконы мои ничего не подозрѣваютъ. О, какъ бы мнѣ отъ нихъ досталось, еслибъ они что провѣдали. Какъ они надоѣли мнѣ, эти драконы! Вотъ они! сидятъ, и воображаютъ, что я пишу къ мужу. Ахъ, Урсула! Когда я пишу къ нему, я цѣлые часы сижу надъ бумагой, не находя ни мыслей, ни словъ, а если я и говорю что-нибудь, такъ это все ложь, одна ложь. Между тѣмъ, когда я пишу къ тебѣ, мое перо бѣжитъ, бѣжитъ такъ скоро! и листъ уже давно исписанъ, а мнѣ кажстся, что я еще и не начинала. То же самое бываетъ со мною, когда я пишу къ... Право, одинъ изъ моихъ гадкихъ драконовъ какъ будто заглядываетъ въ мое письмо своими очками! Да, моя добрая сестра, я пишу къ... графу!"
   Къ этому письму, и какъ бы по желанію графини, прибавленъ былъ на нѣмецкомъ языкѣ постъ-скриптумъ, въ которомъ докторъ г-жи де-Савернъ сообщалъ о рожденіи дочери, говоря, что дитя и мать здоровы.
   Эта дочь сидитъ въ настоящую минуту передо мною, съ очками на носу, и преспокойно читаетъ портсмутскую газету, гдѣ, я надѣюсь, она скоро прочтетъ о производствѣ своего сына, господина Скепгреса. Она промѣняла свою знатную фамилію на мое имя, только скромное и честное. О, моя дорогая! Твои глаза утратили свой прежній чудный блескъ, и въ твоихъ черныхъ волосахъ блеститъ уже сѣдина. Защищать тебя отъ житейскихъ бурь и невзгодъ было счастливымъ дѣломъ всей моей жизни и моею первою обязанностью. Когда я думаю, глядя на тебя, какъ уютной счастливо пріютились мы въ нашемъ тихомъ пристанищѣ послѣ бурнаго житейскаго плаванія, чувство глубокой благодарности наполняетъ все существо мое, а сердце воздаетъ- хвалу Создателю! Первые дни жизни Агнесы де-Савернъ ознаменовались событіями, которыя должны были оказать странное вліяніе на ее будущую судьбу. Подлѣ ея дѣтской колыбели готовилась двойная, даже тройная трагедія. И странно, что смерть, преступленіе, месть, угрызенія совѣсти и тайна столпились вокругъ колыбели такого чистаго и невиннаго созданія,-- столь же чистаго и непорочнаго, я надѣюсь, теперь, какъ и въ тѣ дни, когда начались приключенія ея жизни. Ей было тогда не болѣе мѣсяца.
   Письмо, написанное къ моей матери госпожою де-Савернъ наканунѣ рожденія ребенка и оконченное ея докторомъ, помѣчено было 25 ноября, 1768 г. Мѣсяцъ спустя, Марта Зебахъ, горничная графини, писала къ моей матери по-нѣмецки, что госпожа ея вынесла страшную горячку; что нѣсколько времени она была совершенно безъ памяти и что доктора отчаивались въ ея жизни. Дѣвицы де-Барръ хотѣли выкормить ребенка на рожкѣ; но такъ какъ онѣ были не опытны въ этомъ дѣлѣ, дитя болѣло и плакало до тѣхъ поръ, пока его не возвратили матери.
   "Теперь," писала Марта, "r-жа де-Савернъ успокоилась ей гораздо лучше, но она ужасно страдала. Во время болѣзни она постоянно звала свою молочную сестру, чтобы та защитила ее отъ какой-то близкой опасности."
   Несмотря на свой юный возрастъ, я помню какъ пришло слѣдующее за тѣмъ письмо. Оно и теперь лежитъ въ этой конторкѣ и написано было слабою, лихорадочною рукой, которая давно уже остыла, и чернилами, которыя поблѣднѣли и выцвѣли въ продолженіе этихъ пятидесяти лѣтъ. {Эти записки писаны въ двадцатыхъ годахъ. Мистеръ Дюваль, какъ видно изъ газетъ, наименованъ контръ-адмираломъ въ спискѣ повышеній по случаю восшествія на престолъ короля Георга IV.} Я помню, какъ мать моя, получивъ письмо графини, громко воскликнула по-нѣмецки (въ минуту сильнаго душевнаго волненія она всегда говорила на этомъ языкѣ): "Боже праведный! Она сошла съ ума! она совсѣмъ сумашедшая!" И въ самомъ дѣлѣ, это пожелтѣвшее письмо заключаетъ въ себѣ странный разказъ:
   "Урсула", писала г-жа де-Савернъ (я не хочу приводить вполнѣ всѣхъ словъ этой несчастной), "когда родилась моя малютка, демоны хотѣли ее отнять у меня; но я боролась и крѣпко держала ее у своей груди, и теперь они уже не могутъ болѣе повредить ей. Я пошла съ ней въ церковь. Марта пошла со мною, и онъ также тамъ былъ, онъ всегда при мнѣ, чтобы защищать меня отъ демоновъ; я велѣла окрестить малютку и дать ей имя Агнесы, и сама также окрестилась, и получила то же имя. Подумай только, быть окрещенной на 23 году отъ рожденія! Агнеса I и Агнеса II. Но хотя я и перемѣнила свое имя, для тебя, моя Урсула, я все та же, и меня зовутъ теперь Агнеса Кларисса де-Савернъ, рожденная де-Віомениль."
   Дѣйствительно, еще не пришедъ совершенно въ разсудокъ, она окрестилась вмѣстѣ съ своимъ ребенкомъ въ римско-католическую вѣру. Была ли она въ здравомъ умѣ, дѣйствуя такимъ образомъ? Думала ли она о поступкѣ, на который рѣшилась? Наконецъ, не познакомилась ли она съ какими-либо католическими священниками въ Савернѣ, и не было ли какихъ другихъ причинъ для ея обращенія, кромѣ доводовъ, которые она выслушивала во время религіозныхъ споровъ своего мужа съ г. де-Ламоттомъ? Неизвѣстно. Въ томъ же письмѣ бѣдная женщина говоритъ далѣе: "Вчера къ моей постели подошли два мужа съ золотыми вѣнцами на головахъ. Одинъ изъ нихъ былъ въ одеждѣ священника; другой, прекрасный собою, былъ весь унизавъ стрѣлами, и они сказали мнѣ: "насъ зовугъ Св. Фабіанъ и Св. Себастіанъ; завтра празднуется день Св. Агнесы, и она сама будетъ въ церкви, чтобы принятъ тебя."
   Истинныхъ фактовъ этого дѣла я никогда не могъ дознаться. Протестантскій пасторъ, съ которымъ я видѣлся въ послѣдствіи, могъ только показать мнѣ книгу, въ которой значилось, что имя данное имъ ребенку при крещеніи было Августина, а не Агнеса. Марта Зебахъ умерла. Что же касается до г. де-Ламотта, то въ разговорѣ со мною, онъ всегда обходилъ молчаніемъ этотъ эпизодъ изъ жизни несчастной женщины. Если предположенія меня не обманываютъ, дѣло, должно-быть, происходило такъ: находясь въ горячечномъ состоянія, графиня, по всей вѣроятности, бредила иконами и святыми изображеніями, которыя она видала въ церквахъ, а ея воспаленный мозгъ преработалъ ихъ въ живыя существа. Добывъ себѣ католическіе святцы, она можетъ-быть узнала дни различныхъ святыхъ и праздниковъ; и потомъ, не оправившись совершенно отъ болѣзни, или еще не отдавая себѣ вполнѣ яснаго отчета въ своихъ поступкахъ, пошла съ своимъ ребенкомъ въ соборъ и была окрещена.
   Послѣ этого, конечно, бѣдной женщинѣ пришлось еще болѣе хитрить и лицемѣрить. Она должна была провести "демоновъ", то-есть старыхъ сестеръ своего мужа, приставленныхъ къ ней для присмотра. Но развѣ ей не случалось обманывать ихъ прежде, въ то время какъ она ѣздила въ замокъ кардинала? За каждымъ движеніемъ этой новой Евы слѣдили во мракѣ зловѣщіе глаза де-Ламотта. Бѣдняжка! Я увѣренъ, что ты была невинна, но змѣй-обольститель слѣдилъ за тобой повсюду, и тебѣ суждено было умереть въ его смертоносныхъ объятіяхъ. Кто можетъ заглянуть въ неисповѣдимую книгу судебъ? Черезъ годъ послѣ событія, которое я описываю, черезъ Страсбургъ проѣзжала молодая, застѣнчивая, блиставшая красотой и невинностью принцесса, а кругомъ ея гудѣли колокола, палили пушки, развѣвались знамена и гирлянды, и раздавались громкія привѣтствія толпы. Думалъ ли тогда кто-нибудь, что послѣднюю станцію своей жизненной дороги она совершитъ на ужасной телѣжкѣ, которая привезетъ ее прямо къ подножію эшафота? Г-жа де-Савернъ только однимъ годомъ пережила эту несчастную принцессу, и сама имѣла не менѣе трагическій конецъ.
   Я слыхалъ отъ многихъ докторовъ, что послѣ рожденія
   ребенка разсудокъ матери часто бываетъ поврежденъ. Г-жа де-Савернъ довольно долго оставалась въ этомъ горячечномъ состояніи, и хотя она не потеряла сознанія, однако и не могла вполнѣ отдать себѣ отчета въ своихъ поступкахъ. По прошествіи трехъ мѣсяцевъ она какъ будто пробудилась отъ сна, и съ ужасомъ припомнила все случившееся. Что могло заставить ее, жену суроваго протестантскаго дворянина, пойдти въ католическую церковь и тамъ окреститься вмѣстѣ съ своимъ ребенкомъ? Было ли то слѣдствіемъ горяченнаго бреда или чьихъ-либо наущеній? Богъ вѣсть!
   Только вернуть этотъ поступокъ было уже невозможно. Думая о немъ, она чувствовала, какъ ею овладѣваетъ ужасъ, и какъ въ сердцѣ ея растетъ ненависть къ мужу, виновнику ея горя и опасеній. Она стала чаще смотрѣть въ окна, чтобъ онъ не вернулся какъ-нибудь невзначай; потомъ она крѣпко прижимала къ своей груди дитя, загораживала и запирала на ключъ двери, и все боялась, чтобъ у нея не отняли ребенка. Пасторъ и золовки смотрѣли на нее со страхомъ и безпокойствомъ; они справедливо думали, что r-жа де-Савернъ еще не пришла въ разсудокъ, и нашли нужнымъ посовѣтоваться съ докторами. Доктора подтвердили ихъ мнѣніе, стали ѣздить, прописывать лѣкарства. Больная, смотря по настроенію духа, измѣнчивому и причудливому обращалась съ ними иногда презрительно, иногда насмѣшливо, или дерзко; а иногда плакала и тряслась отъ страха. Ея положеніе было очень затруднительно. Сестры по временамъ писали въ Корсику, осторожно извѣщая графа о здоровьѣ его жены, а онъ по обыкновенію немедленно отвѣчалъ имъ цѣлыми посланіями общихъ мѣстъ. Узнавъ о рожденіи дочери, онъ съ покорностью подчинился приговору судьбы, и сталъ сочинять длиннѣйшія инструкціи относительно ея пищи, одежды, физическаго и нравственнаго воспитанія. Дѣвочку назвали Агнесой: онъ сожалѣлъ что не Варварой, такъ какъ это было имя его матери. Помню, какъ въ одномъ изъ своихъ писемъ онъ что-то приказывалъ насчетъ дѣтской кашки, а самой матери предписывалъ діэту. "Скоро надѣюсь вернуться домой, писалъ онъ: Корсиканцы разбиты на всѣхъ пунктахъ, и будь я католикомъ, я уже давно получилъ бы королевскій орденъ. Впрочемъ г. де-Віомениль и теперь надѣется выхлопотать для меня орденъ Военной Заслуги (этотъ протестантскій орденъ учрежденъ былъ за десять лѣтъ передъ тѣмъ). Въ этихъ письмахъ (они были въ послѣдствіи утрачены при переѣздкѣ черезъ море) графъ довольно скромно выражался о своихъ личныхъ дѣяніяхъ; по моему мнѣнію онъ былъ весьма храбрый человѣкъ, и только говоря о самомъ себѣ, о своихъ собственныхъ достоинствахъ и заслугахъ, не впадалъ онъ въ скучное многословіе.
   Между тѣмъ письма его становились все чаще и чаще. Война приближалась къ концу, а вмѣстѣ съ тѣмъ наступало и время возвращенія. Онъ заранѣе восхищался мыслью увидѣть свое дитя и направить это юное созданіе на тотъ истинный путь правды, по которому оно должно идти. По мѣрѣ того какъ разсудокъ матери возвращался, ея ужасъ и отвращеніе къ мужу становились все больше и больше. Она не могла переносить мысли о его возвращеніи, примириться съ необходимостью открыть ему свою тайну. Его жена осмѣлилась сдѣлаться католичкой и окрестить дочь! Она чувствовала, что онъ убьетъ ее, какъ только узнаетъ о случившемся. Въ отчаяніи она пошла къ священнику, который ее окрестилъ. Аббатъ Жоржель, секретарь кардинала, зналъ ея мужа. Онъ увѣрилъ ее, что при своей силѣ и могуществѣ кардиналъ можетъ защитить ее противъ совокупной ярости всѣхъ протестантовъ Франціи. Я полагаю, что она имѣла свиданіе даже съ самимъ кардиналомъ, хотя въ письмахъ къ моей матери она ничего объ этомъ не упоминаетъ.
   Но вотъ и кампанія кончилась. Г. де-Во и г. де-Віомениль, оба доносили правительству въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ о дѣятельности графа де-Саверна. Не взирая на его протестантизмъ, они увѣряли его въ своей дружбѣ и обѣщали употребить въ его пользу всѣ зависящія отъ нихъ средства. День возвращенія графа приближался, и наконецъ наступилъ. Я воображаю съ какимъ трепещущимъ отъ восторга сердцемъ храбрый воинъ вступилъ на порогъ скромнаго жилища, въ Страсбургѣ, гдѣ поселилось его семейство со дня рожденія дитяти. Какъ много мечталъ онъ объ этомъ ребенкѣ, какъ молился за него и за жену, во время ночныхъ бивуаковъ, или среди битвы....
   Вотъ онъ входитъ наконецъ въ комнату, и глаза его останавливаются на двухъ растерянныхъ фигурахъ слугъ, и на мертвенно-блѣдныхъ лицахъ старыхъ, перепуганныхъ сестеръ.
   -- Гдѣ Кларисса и дочъ? спрашиваетъ онъ. Увы! дитя и мать исчезли безъ слѣда, и тетки сами не знали куда они скрылись.
   Громъ небесный не могъ бы сильнѣе сразить несчастнаго графа, какъ сразила его эта нежданная вѣсть, сообщенная перепуганною семьей. Въ послѣдствіи, встрѣтившись съ г. Шворромъ, нѣмецкимъ пасторомъ изъ Келя, о которомъ я уже упоминалъ выше, и которому ввѣрена была нравственная и религіозная опека надъ семействомъ графа, я услыхалъ отъ него болѣе подробный и послѣдовательный разказъ о всемъ случившемся.
   "Когда г-жа де-Савернъ отправилась для родивъ въ Страсбургъ" (сказалъ мнѣ г. Шворръ), "я возвратился къ своимъ обязанностямъ въ Кель, и признаюсь, весьма радъ былъ отдохнуть въ моемъ уединенномъ уголкѣ отъ непривѣтливаго обращенія благородной графини. Богу одному извѣстно, сколько насмѣшекъ и дерзостей принуждевъ я былъ переносить отъ нея, всякій разъ, когда по обязанности являлся къ ея столу. Эта несчастная женщина, сэръ, издѣвалась надо мною въ присутствіи своихъ лакеевъ! Она называла меня своимъ тюремщикомъ, передразнивала меня, представляя, какъ я ѣмъ и пью; зѣвала во время моихъ увѣщаній, восклицая: "oh, que c'est bête!" а когда я начиналъ пѣть псаломъ, она вскрикивала, говоря: "извините меня, г. Шнорръ, но вы такъ фальшивите, что у меня голова разболѣлась;" и я конечно съ трудомъ могъ продолжать, такъ какъ даже слуги смѣялись надо мною, какъ только я начиналъ пѣть. Жизнь моя была настоящею пыткой, но кротко переносилъ я мои мученія, изъ сознанія долга и изъ любви къ графу. Пока графиня оправлялась отъ болѣзни, я ежедневно являлся къ дѣвицамъ де-Савернъ, сестрамъ графа, чтобъ освѣдомиться о состояніи больной и о здоровьѣ ребенка. Я же и окрестилъ его, но такъ какъ мать была еще слишкомъ слаба, чтобы присутствовать при этомъ обрядѣ, она выслала мнѣ сказать черезъ дѣвицу Марту, что какое бы имя я ни далъ ея дочери, она сама будетъ называть ее Агнесой. Это происходило 21 января, и меня тогда же поразила мысль, что по римскому календарю въ этотъ день праздновалась память Св. Агвесы.
   "Какъ теперь вижу бѣднаго графа, когда онъ пришелъ сообщить мнѣ о побѣгѣ графини и о похищеніи ребенка. Его черная голова посѣдѣла, взоръ помутился, и дикое отчаяніе проглядывало въ лицѣ и во всѣхъ движеніяхъ. Въ рукѣ у него былъ небольшой клочокъ бумаги, надъ которымъ онъ плакалъ и бѣсновался какъ сумашедшій. То произнося неистовыя проклятія, то заливаясь горячими слезами, онъ звалъ свою жену, свою дорогую заблудшую овечку, обѣщая ей забыть и простить все, если только она возвратится къ нему съ ребенкомъ. Его стенанія и вопли были такъ жалостны, что я самъ пришелъ въ глубокое уныніе; даже мать моя, занимающаяся у меня хозяйствомъ (и въ это время случайно стоявшая у дверей), сильно разстроилась при видѣ его отчаянія. Но когда я узналъ изъ письма графини, что она измѣнила протестантской вѣрѣ, которую торжественно исповѣдывали отцы наши посреди смутъ, рѣзни, гоненій и неволи, я былъ пораженъ не менѣе самого добраго графа.
   "Возвратившись въ Страсбургъ, мы отправились прямо въ соборъ, и войдя туда, увидѣли аббата Жоржеля, шедшаго къ намъ на встрѣчу изъ часовни, куда онъ приходилъ молиться. Узнавъ меня, аббатъ принужденно улыбнулся. Легкая краска выступила на его мертвенно-блѣдномъ едѣ, въ которой родился, и не зналъ бы, что значитъ быть честнымъ и счастливымъ, но мой добрый ангелъ, что сидитъ теперь рядомъ со мною, во время явился ко мнѣ на помощь. Всѣмъ, что я имѣю, я ей обязанъ; но за то и я отдаю ей все, что имѣю, а больше этого кто же можетъ дать?
   

ГЛАВА II.
ДОМЪ ГРАФОВЪ САВЕРНСКИХЪ.

   Mademoiselle де-Савернъ была родомъ изъ Альзаса, гдѣ семейство ея занимало несравненно высшее положеніе, нежели почтенный старшина протестантской церкви, отъ котораго произошелъ ея покорнѣйшій слуга. Мать ея была урожденная Віомениль, отецъ ея былъ изъ знатнаго альзасскаго рода, графовъ де-Барръ и де-Савернъ. Старый графъ де-Савернъ былъ еще живъ и состоялъ камергеромъ при дворѣ его польскаго величества короля Станислава въ Нанси, когда сынъ его, Виконтъ де-Барръ, человѣкъ уже не молодой, привезъ въ эту веселенькую маленькую столицу свою цвѣтущую молодую жену.
   Графъ де-Савернъ, бодрый и веселый старичекъ, представлялъ совершенную противуположность своему угрюмому, суровому сыну. Домъ графа въ Ланей былъ однимъ изъ самыхъ пріятныхъ и веселыхъ домовъ. Протестантизмъ старика былъ далеко не строгій. Онъ даже всѣмъ завѣдомо сожалѣлъ, что во Франціи нѣтъ монастырей для благородныхъ дѣвицъ протестантскаго исповѣданья, каковые существуютъ по ту сторону Рейна, куда бы онъ могъ сбыть своихъ двухъ дочерей. Дѣвицы де-Савернъ были некрасивы собою и имѣли злой, сварливый нравъ, черту, общую имъ съ братомъ, барономъ де-Барръ.
   Въ молодости своей monsieur де-Барръ служилъ и умѣлъ отличиться. Онъ былъ въ дѣлѣ противъ англичанъ подъ Гастенбекомъ и Лауфельдомъ, и въ обоихъ сраженіяхъ, выказалъ храбрость и воинскія дарованія. Протестантское вѣроисповѣданье было ему помѣхою къ повышенію въ арміи. Онъ вышелъ въ отставку, вѣрной своей религіи, но озлобленный, и вовсе не раздѣлялъ пристрастія своего добродушнаго старика отца къ висту и музыкѣ. Появленіе его за ужиномъ на пріятельскихъ вечеринкахъ отца имѣло такое же дѣйствіе, какъ появленіе мертвеца на веселомъ пиршествѣ. Monsieur де-Барръ посѣщалъ эти собранія только въ угожденіе своей молодой женѣ, которая скучала и чувствовала себя несчастной въ пустынномъ, наслѣдственномъ замкѣ Савернскомъ, избранномъ виконтомъ для своей резиденціи въ первое время женитьбы.
   Нравъ онъ имѣлъ грозный, и былъ вспыльчивъ до нельзя. Будучи человѣкомъ строгой нравственности, онъ каждый разъ послѣ этихъ припадковъ гнѣва, жестоко мучился. Печально было его существованіе, въ которомъ гнѣвъ и угрызенія совѣсти непрерывно чередовались: всѣ домашніе трепетали передъ нимъ, и всѣхъ болѣе бѣдная молоденькая жена, которую онъ увезъ изъ тихаго роднаго селенія, для того только, чтобы мучить ее своими взрывами бѣшенства и раскаянья. Нерѣдко она искала убѣжища у стараго графа Савернскаго въ Нанси, и добродушный, себялюбивый старичекъ дѣлала вялыя попытки защитить свою бѣдную, молоденькую невѣстку. Вслѣдъ за подобными размолвками приходили письма отъ барона, въ которыхъ онъ призывалъ небо въ свидѣтели своего раскаянья, доходившаго до крайнихъ предѣловъ самоуниженіе. Эти супружескія распри происходили по одному и тому же заведенному порядку. Дѣло начиналось припадкомъ бѣшенства. Вслѣдъ за тѣмъ супруга отправлялась искать защиты у батюшки-свекора, въ Нанси; ее нагоняли письма, преисполненныя выраженіями раскаянія, и наконецъ появляйся самъ раскаявшійся преступникъ, отчаянье и самообвинительные вопли котораго были нестерпимѣе самыхъ припадковъ бѣшенства. Но прошествіи немногихъ лѣтъ, madame де-Барръ стала почти безвыѣздно жить у свекора въ Нанси, и лишь изрѣдка повалялась въ сумрачномъ Савернскомъ замкѣ своего супруга.
   Въ продолженіе многихъ лѣтъ несчастный этотъ бракъ оставался бездѣтнымъ. Почти одновременно съ злополучною вотчиною короля Станислава (сгорѣвшаго у собственнаго камина) умеръ и старый графъ Савернскій. Сынъ его увидѣлъ себя наслѣдникомъ отцовскаго имени и титула, и только. Наслѣдственное имѣніе было значительно разстроено, вслѣдствіе расточительности и безпечности покойнаго графа, къ тому же изъ него предстояло удѣлить приданое дѣвицамъ де-Савернъ, пожилымъ сестрамъ стараго графа.
   Отель въ Нанси былъ на время запертъ, и новый грофъ Савернскій съ женою и съ сестрами удалился въ свой замокъ. Съ своими сосѣдями, католиками, суровый протестантъ имѣлъ мало общенія; общество, посѣщавшее его скучный домъ, ограничивалось почти исключительно протестантскими священниками, пріѣзжавшими изъ-за Рейна. На лѣвомъ берегу Рейна, присоединенномъ къ французской территоріи только въ недавнее время, господствовало смѣшеніе Французскаго и нѣмецкаго языковъ; на послѣднемъ графъ Савернскій былъ извѣстенъ подъ именемъ Herr von Zaberп. Въ первое время послѣ смерти отца характеръ Гера фонъ Цаберна, быть можетъ, немного и смягчился, но вскорѣ онъ сталъ угрюмѣе и вспыльчивѣе, чѣмъ когда либо.
   Савернъ былъ маленькій провинціальный городовъ. Посреди главной площади красовался старый полуразвалившійся замокъ гротовъ, а отъ нея тянутся двѣ красивыя улицы. За замкомъ разстилались мрачные сады, подстриженные и вытянутые въ прямую линію по старинной французской модѣ; за садовой оградой лежали лѣса и поля, принадлежавшіе къ помѣстью Савернскаго дома. Эти лѣса и поля окаймлялись другимъ, большимъ лѣсомъ, который нѣкогда тоже былъ собственностью графовъ, но былъ купленъ у послѣдняго безпечнаго владѣльца, монсиньорами де-Роганъ, князьями Имперіи, Франціи и Церкви; кардиналами и архіепископами Страсбургскими. Между послѣдними и ихъ угрюмымъ сосѣдомъ-протестантомъ было мало взаимнаго расположенія. Не одни религіозные вопросы стояли между ними, но и охотницкіе интересы. Графъ Савернскій любилъ ружейную охоту, и, рыская по своимъ рѣденькимъ лѣсамъ съ парою тощихъ собакъ и ружьемъ за спиною, нерѣдко встрѣчался съ пышною охотою Монсиньора Кардинала, который, какъ и подобаетъ настоящему принцу, выѣзжалъ не иначе, какъ съ егерями и трубачами, съ цѣлою сворою собакъ и въ сопровожденіи цѣлой свиты дворянъ, одѣтыхъ въ ливреи его дома. Между сторожами его святѣйшества и единственнымъ лѣсничимъ графа происходили частыя столкновенія. "Передай твоему господину, что я застрѣлю перваго человѣка въ красныхъ штанахъ, который ступитъ на мои владѣнія" сказалъ графъ Савернскій при одномъ изъ этихъ столкновеній, поднимая только что подстрѣленную имъ куропатку; и сторожъ зналъ, что суровый дворянинъ не задумается привести свою угрозу въ исполненіе.
   Взаимная непріязнь сосѣдей не замедлила повлечь за собою процессъ. Можно было поручиться, что бѣдному провинціальному дворянину трудно будетъ тягаться въ страсбургскихъ судахъ съ такимъ могущественнымъ противникомъ, какъ архіепископъ провинціи. Я не законникъ, и потому не могу сказать, что именно послужило поводомъ къ открытію между двумя джентльменами непріязненныхъ дѣйствій: былъ ли то споръ о границахъ въ странѣ, гдѣ не существовало межевыхъ изгородей, или же о лѣсахъ, о правѣ охоты и рыбной ловля? Впослѣдствіи я познакомился съ секретаремъ кардинала; то былъ аббатъ, нѣкто господинъ Жаржель. Онъ говорилъ мнѣ, что графъ Савернскій былъ безразсудный, заносчивый человѣкъ, что называется во Франціи mauvais coucheur, и радъ былъ малѣйшему предлогу поссориться.
   По случаю этихъ ссоръ графъ Савернскій по-неволѣ долженъ былъ имѣть свиданья съ своими адвокатами и стряпчими въ Страсбургѣ, и онъ на цѣлые дни отлучался изъ дома, гдѣ его бѣдная жена, по всѣмъ вѣроятіямъ, не слишкомъ тосковала въ его отсутствіи. Въ одну-то изъ этихъ поѣздокъ въ главный городъ провинціи, онъ встрѣтилъ одного своего бывшаго товарища, съ которымъ вмѣстѣ бился подъ Гастенбекомъ и Лауфельдомъ, барона де-Ламотъ. Ламотъ, подобно младшимъ сыновьямъ во многихъ знатныхъ семействахъ, готовился поступить въ духовное званіе, но смерть старшаго брата избавила его отъ постриженія и семинаріи, и онъ поступилъ въ армію, гдѣ ему была обезпечена хорошая протекція.
   Дѣвицы, де Савернъ видали въ старину этого барона де-Ламотъ въ Нанси. Про него шла самая худая слава: онъ былъ игрокъ, интриганъ, дуэлистъ и кутила.
   Мнѣ сдастся, что злые языки старыхъ дѣвъ не щадили доброе имя и многихъ другихъ господъ; слыхалъ я и про другія страны, гдѣ на дѣвицъ точно такъ же трудно угодить. Я могу представить себѣ, какъ графъ Савернскій выходилъ изъ себя, возражая сестрамъ: "такъ что жъ? развѣ у каждаго изъ насъ нѣтъ своихъ недостатковъ? Почемъ знать, на сколько все это клевета? Или уже мы, впавши разъ въ заблужденіе, не можемъ раскаяться? Я знаю, что онъ буйно провелъ свою молодость, но вѣдь не онъ первый, не онъ послѣдній. Мы и прежде видали примѣры, что грѣшники обращались на путь истины и, что до меня касается, я не отвернусь отъ этого грѣшника".-- А лучше бы было, если бы онъ отвернулся отъ меня, сказалъ мнѣ Ламотъ, много лѣтъ спустя. Но ужь видно судьба его была такая.
   Итакъ, въ одно прекрасное утро графъ Савернскій возвращается изъ Страсбурга съ своимъ новымъ пріятелемъ: онъ представляетъ барона де-Ламотъ женѣ и сестрамъ, старается придать своему жилищу, по возможности, веселый видъ, достаетъ для гостя лучшія вина изъ своего погреба, вынимаетъ лучшую посуду къ столу. Много лѣтъ спустя, я познакомился съ барономъ лично; то былъ высокій, смуглый, красивый мужчина съ хитрымъ взглядомъ, мягкимъ голосомъ и изящными манерами. Что же касается до графа Савернскаго, то онъ былъ низенькій, черненькій, невзрачный человѣчекъ; такъ, по крайней мѣрѣ, слыхалъ я отъ моей матушки. Впрочемъ, мистриссъ Дюваль не любила его за дурное обращенье съ ея Biche; когда же моей почтенной родительницѣ случалось не взлюбить человѣка, она не могла допустить въ немъ ни одного хорошаго качества; за то она постоянно утверждала, что баронъ де-Ламотъ былъ съ головы до ногъ настоящимъ джентльменомъ.
   Дружба между двумя джентльменами завязалась не на шутку; баронъ де-Ламотъ во всякое время былъ принимаемъ въ Савернскомъ замкѣ съ распростертыми объятіями, и одна изъ комнатъ называлась его комнатой. Онъ былъ въ то же время знакомъ съ заклятымъ врагомъ графа, кардиналомъ, и нерѣдко пріѣзжалъ въ замокъ одного прямо изъ замка другаго. Смѣясь, разсказывалъ онъ о томъ, какъ Монсиньоръ злится на своего сосѣда. Онъ желалъ примиренія между обоими домами: давалъ графу Савернскому весьма благоразумные совѣты и указывалъ ему на опасность, которой онъ подвергается, раздражая такого могущественнаго врага. Бывали примѣры, что добрыхъ людей и за меньшія вины подвергали пожизненному заключенію. Кардиналъ могъ выхлопотать lettre de cachet противъ своего неисправимаго противника. Вдобавокъ онъ могъ довести графа до раззоренія штрафами и судебными издержками. Споръ между ними былъ неравный, и слабѣйшей сторонѣ предстояла неминуемая гибель, въ случаѣ если эти несчастныя распри не прекратятся. Мнѣніе госпожъ де-Савернъ, на сколько онѣ отваживались его высказывать, совершенно совпадало съ мнѣніемъ барона де-Ламотъ, и онѣ стояли за примиреніе съ сосѣдомъ. Родные мадамъ де-Савернъ, узнавъ объ этихъ распряхъ, умоляли графа прекратить ихъ. Одинъ изъ этихъ родственниковъ, баронъ де-Віомениль, получивъ назначеніе на важный военный постъ въ Корсикѣ, сталъ звать графа съ собою. Какой бы то ни было уголокъ земнаго шара представлялъ для графа болѣе безопасное убѣжище, чѣмъ его собственный домъ, гдѣ у воротъ караулилъ его неумолимый и всесильный врагъ. Де-Савернъ уступилъ настоятельнымъ просьбамъ своего родственника.
   Онъ снялъ со стѣны свой Лауфельдскій мечъ и пистолеты, гдѣ они висѣли въ теченіи двадцати лѣтъ, привелъ въ порядокъ свои домашнія дѣла, созвалъ торжественно всю свою семью, и, поручивъ ее колѣнопреклоненно покровительству всеблагаго промысла, отправился въ путь, чтобы присоединиться къ штабу французскаго генерала.
   Нѣсколько недѣль спустя послѣ его отъѣзда, и много лѣтъ спустя послѣ его женитьбы, жена написала ему, что имѣетъ надежду сдѣлаться матерью. Суровый человѣкъ, чувствовавшій себя до сихъ поръ глубоко несчастнымъ и считавшій неплодіе своей жены наказаніемъ божіимъ за какое нибудь свое или ея преступленіе, былъ глубоко потрясенъ этимъ извѣстіемъ. У меня еще до сихъ поръ хранится нѣмецкая библія, бывшая у него въ употребленіи; въ этой библіи записана на нѣмецкомъ языкѣ трогательная молитва, сочиненная имъ; онъ призываетъ благословеніе божіе на имѣющаго родиться ребенка и выражаетъ надежду, что божья благодать будетъ пребывать въ младенцѣ, что онъ станетъ залогомъ мира, любви и согласія въ семействѣ. По видимому, онъ твердо былъ увѣренъ, что у него родится сынъ. Цѣлью всѣхъ его надеждъ и стремленій было скопить, по возможности больше, для этого ребенка. У меня были въ рукахъ многія изъ писемъ, писанныхъ имъ изъ Корсики женѣ и сохраненныхъ ею. Онѣ были наполнены странными, мелочными подробностями, казавшимися воспитанія этого нерожденнаго сына. Онъ предписывалъ въ домашнемъ быту соблюденіе экономіи, доходящей до скаредности, и высчитывать, какую сумму можно будетъ отложить въ десять, въ двадцать лѣтъ, такъ чтобы ожидаемому наслѣднику досталось состояніе, достойное его древняго имени. Въ случаѣ если самъ онъ будетъ убитъ на войнѣ, онъ завѣщалъ женѣ своей придерживаться той же системы строжайшей экономіи, такъ чтобы ребенокъ, по достиженіи совершеннолѣтія, могъ появиться въ свѣтѣ, не ударивъ лицомъ въ грязь. Въ этихъ письмахъ, помнится мнѣ, о событіяхъ компаніи упоминалось вкратцѣ; главное содержаніе ихъ составляли молитвы, вычисленія и предсказанія, имѣвшія предметомъ своимъ ребенка, и наставленія, изложенныя языкомъ суровой религіи писавшаго.
   При рожденіи ребенка на свѣтъ, вмѣсто мальчика, такъ страстно ожидаемаго бѣднымъ отцомъ, появилась дѣвочка и все семейство, какъ мнѣ разсказывали, до того растерялось, что не знало, какъ извѣстить объ этомъ главу дома.
   Но отъ кого же я это знаю? Отъ того самаго человѣка, который говорилъ, что лучше бы ему было никогда не встрѣчаться съ графомъ де-Савернъ, отъ того человѣка, къ которому бѣдный графъ привязался горячею дружбою, человѣка, который таинственнымъ сцѣпленіемъ обстоятельствъ сталъ виновникомъ бѣдствій для людей, которыхъ онъ по своему, эгоистически, но искренно любилъ. Говорилъ же онъ со мною въ такое время, когда у него не могло быть желанія меня обманывать.
   Итакъ властелинъ замка ушелъ на воину; молодая chatelaine осталась одна въ своемъ печальномъ теремѣ, подъ надзоромъ двухъ непривѣтливыхъ дуэннъ. Моя добрая матушка, когда ей въ позднѣйшія времена случалось говорить объ этихъ событіяхъ, всегда принимала сторону своей Biche противъ дѣвицъ де-Барръ и ихъ брата, и постоянно увѣряла, что притѣсненія дуэннъ въ связи съ несноснымъ характеромъ самого графа, его многорѣчивостью и страстью во все вмѣшиваться, были причиною многихъ печальныхъ событій. Графъ де-Савернъ, разсказывала матушка, былъ маленькій человѣчекъ, любившій наслаждаться звуками собственнаго голоса и разглагольствовавшій съ утра до ночи. Онъ цѣлый день суетился. Онъ свѣшивалъ свой кофе, считалъ куски сахара, и ни одинъ пирогъ не могъ испечься на его скромной кухнѣ безъ того, чтобы онъ его не понюхалъ. Утромъ и вечеромъ онъ говорилъ домашнимъ проповѣди, и продолжалъ проповѣдывать и внѣ каѳедры, ко всему примѣняя предписанія закона съ неизсякаемымъ многословіемъ. Веселость въ обществѣ такого человѣка была невозможна безъ лицемѣрія. Жена и сестры его должны были скрывать свою скуку, принимать довольный видъ, и съ кажущимся участіемъ слушать его, когда онъ проповѣдывалъ. Что касается до дѣвицъ де-Барръ, то онѣ привыкли слушать своего брата, какъ главу семейства, съ благоговѣйною покорностью. У нихъ было множество хозяйственныхъ занятій; онѣ завѣдывали варкой и печеньемъ, соленьемъ и стиркой; были у нихъ и нескончаемыя работы по канвѣ; словомъ, жизнь маленькаго замка вполнѣ удовлетворяла ихъ. Лучшаго онѣ не видали. Даже при жизни отца въ Нанси некрасивыя женщины мало выѣзжали въ свѣтъ и состояли чѣмъ-то въ родѣ экономокъ въ услуженіи его сіятельства.
   Мадамъ де-Савернъ въ первое время по вступленіи въ эту семью не слишкомъ возмущалась своимъ зависимымъ положеніемъ. Она пряла и бѣлила, вышивала большія работы, хлопотала по хозяйству и скромно выслушивала проповѣди его сіятельства. Но пришла пора, когда ея занятія перестали интересовать ее, проповѣди показались нестерпимо скучными; когда между ею и ея господиномъ стали возникать столкновенія, и бѣдняжка выказала признаки нетерпѣнія и непокорности. Непокорность повлекла за собою страшныя домашнія бури и стычки. За стычками слѣдовали раскаянье, примиреніе, прощеніе и лицемѣріе.
   Какъ уже было сказано, графъ Савернскій любилъ наслаждаться звуками собственнаго разбитаго голоса и разглагольствовать передъ собраніемъ своихъ домашнихъ. Регулярно, каждый вечеръ, у него съ барономъ де-Ламотъ происходили религіозные споры, въ которыхъ гугенотъ-графъ льстилъ себя увѣренностью, что онъ постоянно побиваетъ бывшаго воспитанника семинаріи. Я не присутствовалъ, разумѣется, на этихъ спорахъ, такъ какъ я въ первый разъ побывалъ во Франціи только двадцать пять лѣтъ спустя; но я вижу въ воображеніи графиню, склоненную надъ своими пяльцами, двухъ старыхъ дуэннъ, раскладывающихъ карты, и жаркій бой, кипящій между двумя церквами въ лицѣ ихъ защитниковъ, сошедшихся въ старомодной маленькой гостиной Савернскаго отеля. "Пусть мнѣ въ будущей жизни будетъ отказано въ прощеньи и въ свиданьи съ тѣми, кого я любилъ и погубилъ на землѣ, говорилъ мнѣ баронъ де-Ламотъ въ одну глубокознаменательную минуту своей жизни, если между Клариссою и мною произошло что либо предосудительное; вся вина наша была въ томъ, что мы скрывали отъ ея мужа привязанность, которую чувствовали другъ къ другу. Три раза я уходилъ изъ ихъ дома, но этотъ несчастный Савернъ каждый разъ привозилъ меня обратно, а я слишкомъ былъ радъ воротиться. Я допускалъ его говорить по цѣлымъ часамъ, признаюсь, для того только, чтобы мнѣ можно было оставаться возлѣ Клариссы. Отъ времени до времени я долженъ былъ ему отвѣчать, и выкапывалъ уцѣлѣвшіе у меня въ памяти остатки семинарской учейости, чтобы возражать на его проповѣди. По всѣмъ вѣроятіямъ, я часто отвѣчалъ не впопадъ, потому что мысли мои уносились далеко отъ той чепухи, которую городилъ бѣднякъ, но ему такъ же невозможно было измѣнить мои убѣжденія, какъ измѣнить цвѣтъ моей кожи. Такъ проходили часы за часами; для другихъ они были бы нестерпимо скучны; но не таковы они были для меня. Я не промѣнялъ бы этотъ сумрачный, маленькій замокъ на роскошнѣйшій дворецъ въ Европѣ. Видѣть Клариссу, вотъ все, чего я желалъ. Денисъ! Есть на свѣтѣ какая-то роковая сила, которой мы всѣ повинуемся: съ той минуты, какъ я увидѣлъ ее въ первый разъ, я почувствовалъ, что въ ней моя судьба. Подъ Гастенбекомъ я застрѣлилъ англійскаго гренадера, который, если бы не я, прикололъ бѣднаго Саверна штыкомъ. Приподнимая его съ земли, я сказалъ самому себѣ: рано или поздно я пожалѣю, что встрѣтился съ этимъ человѣкомъ. То же самое, Денисъ, я почувствовалъ, когда увидѣлъ тебя". Слушая несчастнаго, я припомнилъ съ своей стороны то странное, непріятное ощущеніе, похожее на ужасъ и на предчувствіе близкой бѣды, которое пробѣжало по мнѣ, когда я въ первый разъ увидѣлъ его красивое лицо, отмѣченное какъ бы рукою самой судьбы.
   Я отъ всего сердца вѣрю словамъ, сказаннымъ мнѣ барономъ де-Ламотъ въ такое время, когда у него не было интереса лгать, я убѣжденъ въ невинности графини де Савернъ. Бѣдная женщина! Если она и согрѣшила мыслью, то она такъ страшно поплатилась за свой проступокъ, что мы смиренно надѣемся, что грѣхъ этотъ не будетъ ей зачтенъ. Она не была вѣрна своему мужу, хотя и не измѣнила ему фактически. Она трепетала передъ нимъ, но имѣла скромность улыбаться и казаться веселой; за это лицемѣріе, полагаю, ни одинъ мужъ и ни одинъ проповѣдникъ ее не осудитъ. Я видѣлъ въ Вестъ-Индіи, какъ одного невольника жестоко били за то, что у него былъ угрюмый видъ; мы требуемъ отъ нашихъ негровъ, чтобы они не только повиновались намъ, но и чувствовали себя счастливыми.
   Я подозрѣваю, что графъ Савернскій, отправляясь въ Корсику, поступилъ такъ отчасти по совѣту своего друга, барона де-Ламотъ. Когда онъ уѣхалъ,-- баронъ не являлся болѣе въ отель, гдѣ начальство надъ маленькимъ гарнизономъ, покинутымъ своимъ естественнымъ комендантомъ, перешло жъ старому школьному товарищу барона, состоявшему пасторомъ и проповѣдникомъ въ Килѣ, на нѣмецкомъ берегу Рейна; но не подлежитъ никакому сомнѣнію, что Кларисса обманывала этого джентльмена и своихъ обѣихъ золовокъ и поступала въ отношеніи ихъ съ весьма предосудительною скрытностью.
   Не смотря на смертельную вражду, существовавшую между двумя савернскими домами, т. е. между только-что отстроеннымъ замкомъ кардинала въ Паркѣ и отелемъ графа въ маленькомъ городкѣ, въ каждомъ изъ домовъ знали приблизительно обо всемъ, что случалось въ другомъ. Во время пребыванія кардинала въ Савернѣ до дѣвицъ де Барръ доходили подробныя свѣденія обо всѣхъ увеселеніяхъ, въ которыхъ онѣ не принимали участія. Развѣ у насъ, по сю сторону канала, не повторяется та же исторія? Сосѣдки мои, миссъ Прайсъ, знаютъ, какъ нельзя лучше, какія блюда подаются у меня за обѣдомъ; сколько я получилъ дохода, во что обошлось послѣднее платье моей жены и на сколько мой сынъ, капитанъ Скепгресъ {Scapegrace -- повѣса, сорванецъ.} задолжалъ у портнаго. Безъ сомнѣнія дѣвицы де Барръ получали столь же подробныя свѣденія обо всемъ, что дѣлалось при дворѣ принца-кардинала. Что за игра шла въ этомъ замкѣ, что за роскошь тамъ была, что за разрумяненьи развратницы пріѣзжали изъ Страсбурга, что за представленія, что за маскарады тамъ давались, что за оргіи хамъ происходили! Дѣвицы де Барръ знали обо всѣхъ этихъ ужасахъ до самомалѣйшихъ подробностей, и замокъ кардинала казался имъ замкомъ алаго людоѣда. По вечерамъ madame де Савернъ могла видѣть изъ своей маленькой темной башни всѣ шестьдесятъ оконъ кардинальскаго дворца, сверкавшія огнями. Въ лѣтнія ночи звуки грѣховной музыки доносились изъ этого дома, гдѣ давались балы и даже театральныя представленія. Графинѣ было запрещено ея мужемъ посѣщать эти собранія, но изъ жившихъ въ городѣ многіе ходили во дворецъ кардинала и до графини не могли не доходить слухи обо всемъ, происходившемъ тамъ. Не смотря на запрещеніе драла, его садовникъ охотился тайкомъ въ лѣсахъ кардинала; человѣка два изъ прислуги успѣли украдкою побывать во дворцѣ во время бала; собственная горничная графини ходила туда; наконецъ и сама графиня почувствовала преступное желаніе туда отправиться, подобно тому, какъ первая прародительница графини ощутила желаніе съѣсть запрещенный плодъ. У графини Савернской была одна бойкая, молодая прислужница, свѣтлые глазки которой любили заглядывать въ сосѣдскіе сады и парки, и которая успѣла снискать расположеніе одного изъ слугъ архіепископа. Черезъ эту-то женщину узнавала графиня обо всѣхъ пирахъ, балахъ, обѣдахъ и, о ужасъ! драматическихъ представленіяхъ, дававшихся кардиналомъ. Она угнала, что свита его святѣйшества выѣзжаетъ на охоту въ ливреѣ его дома; что кушаетъ онъ на серебрѣ, и что за стуломъ каждаго гостя стоитъ по ливрейному лакею. Онъ выписалъ изъ Страсбурга французскихъ комедіантовъ. Что можетъ быть потѣшнѣе этого новаго Мольера? А "Сидъ"-то какъ хорошъ!
   Чтобы бывать на всѣхъ этихъ увеселеніяхъ, Марта должна была имѣть въ обоихъ домахъ покровительствующую руку для свободнаго входа и выхода; она должна была обманывать этихъ старыхъ драконовъ, дѣвицъ де Барръ: она должна была имѣть возможность тихонько шмыгнуть изъ воротъ, и также тихо шмыгнуть въ нихъ обратно. Она разсказывала госпожѣ обо всемъ видѣнномъ, передавала ей въ дѣйствіи драматическія представленія, описывала наряды дамъ и кавалеровъ. Графиня де Савернъ не могла до-сыта наслушаться разсказовъ своей горничной. Когда Марта отправлялась на одинъ изъ такихъ праздниковъ, графиня снабжала ее разными бездѣлушками для наряда, но въ то же время, когда пасторъ Шноръ и старыя дѣвы судили и рядили о происходившемъ въ большомъ Савернѣ съ такимъ видомъ, какъ будто огненный дождь долженствовалъ истребить эту новую Гоморру и всѣхъ находящихся въ ней,-- она сидѣла скромно и молча слушала ихъ ворчанье и проповѣди. Но въ самомъ ли дѣлѣ она слушала? Каждый вечеръ пасторъ поучалъ братію въ замкѣ, старыя дѣвы болтали, но бѣдная графиня ни на что не обращала вниманія. Мысли "ея уносились въ большій Савернъ, духъ ея постоянно виталъ за этимъ лѣсомъ. Отъ времени до времени приходили письма Изъ дѣйствующей арміи, отъ графа Савернскаго Въ этихъ письмахъ говорилось, что было дѣло съ непріятелемъ. Прекрасно. Графъ остался живъ и невредимъ. Благодареніе Богу. Вслѣдъ за тѣмъ мрачный супругъ читалъ своей бѣдной, молоденькой женѣ мрачную проповѣдь; мрачныя сестры и домовый священникъ пускались по поводу ея въ коментаріи. Однажды, послѣ сраженія подъ Кальви, графъ Савернскій, который особенно воодушевлялся въ минуты опасности, описалъ, какъ онъ въ этомъ сраженіи находился на волосокъ отъ смерти; капеланъ воспользовался этимъ поводомъ, чтобы прочитать благочестивому собранію краснорѣчивую проповѣдь о смерти и грозящихъ намъ опасностяхъ, о спасеніи въ настоящей жизни и въ будущей, и увы! оказалось, что бѣдная графиня не слыхала ни одного слова изъ этой проповѣди. Мысли ея не слѣдили за проповѣдникомъ; не слѣдили онѣ и за полкомъ капитана Віомениля подъ Кальви; онѣ уносились въ дворецъ большаго Саверна; ей грезились балы, комедіи, музыка и изящные молодые люди, съѣзжавшіеся на пиры кардинала изъ Парижа, изъ Страсбурга и изъ имперскихъ владѣній за Рейномъ.
   Духъ искуситель нашептывалъ: "вкуси"; соблазнительное яблоко висѣло такъ близко, что его можно было достать рукою, и легко угадать, что изо всего этого вышло. Однажды, вечеромъ, когда всѣ въ домѣ спали, графиня Савернская, въ плащѣ и капюшонѣ, въ сопровожденіи служанки, укутанной подобнымъ же образомъ, безъ шума прокралась къ калиткѣ, помѣщавшейся на заднемъ дворѣ замка. Тутъ ее ожидалъ экипажъ и возница, повидимому, хорошо знавшій, кого ему предстоитъ везти, и куда. Черезъ полчаса ѣзды по прямымъ аллеямъ Савернскаго парка, экипажъ остановился у воротъ замка. Тутъ возница соскочилъ съ козелъ, передалъ возжи вышедшему на встрѣчу слугѣ, а самъ повелъ обѣихъ женщинъ видимо коротко ему знакомыми ходами на хоры большой залы, въ которой сидѣло множество дамъ и кавалеровъ, и на концѣ которой была устроена сцена съ занавѣсомъ. По сценѣ сновали взадъ и впередъ мужчины и женщины, и говорили стихами. О боже! то была комедія, одно изъ тѣхъ восхитительныхъ грѣховныхъ представленій, на которыя ей запрещено было ѣздить, и которыя ей такъ хотѣлось видѣть! Послѣ комедіи былъ назначенъ балъ, на которомъ актеры должны были танцовать въ тѣхъ же костюмахъ, въ какихъ появлялись на сценѣ. Многіе изъ гостей были уже въ маскахъ, и въ ложѣ, ближайшей къ сценѣ, сидѣлъ самъ монсиньоръ кардиналъ, окруженный нѣсколькими масками. Графиня Савернъ видала его и прежде, когда онъ съ своею кавалькадою возвращался съ охоты. Что касается до содержанія комедіи, то для нея такъ же трудно было бы дать о немъ отчетъ, какъ передать содержаніе проповѣди пастора Шнора, слышанной ею за нѣсколько часовъ передъ этимъ, Франтенъ шутилъ съ своимъ господиномъ Дамисомъ; Жерантъ запиралъ на ключъ всѣ двери своего дома, и ворча отправлялся спать; сцена совсѣмъ темнѣла, Матурина бросала изъ окна веревочную лѣстницу и спускалась по ней вмѣстѣ съ своею госпожею Эльмирой; Франтенъ придерживалъ лѣстницу, и Эльмира, слегка вскрикнувъ, бросилась въ объятія monsieur Дамиса; господинъ и слуга, госпожа и служанка пѣли веселый квартетъ, въ которомъ игривыми красками изображались людскія слабости; допѣвъ его, они направлялись къ гондолѣ, которая дожидалась ихъ у ступеней, спускавшихся къ канату. Итакъ, покойной имъ ночи. Когда же старикъ Жерантъ, проснувшись отъ этого шума, выходилъ въ ночномъ колпакѣ и видѣлъ удаляющуюся лодку, все собраніе громко хохотало надъ безсильною злобою несчастнаго старика. То была поистинѣ забавная комедія; она и до сихъ поръ нравится публикѣ, и играется какъ во Франціи, такъ и въ другихъ странахъ.
   Комедія смѣнилась баломъ. Не желаетъ ли графиня танцовать? Не откажется ли благородная графиня Савернская танцовать съ кучеромъ? Въ танцовальной залѣ много масокъ и домино; не она первая появится въ нихъ. Но развѣ на ней маска и домино? Выше было уже сказано, что она укуталась въ плащъ и въ капюшонъ; а развѣ плащъ не то же домино? Развѣ къ тому, и къ другому не надѣвается капюшонъ? И неужто же женщины не носятъ масокъ дома, точно такъ же, какъ и въ Родотто?
   Здѣсь возникаетъ другой вопросъ. Знатная дама довѣряется кучеру, который везетъ ее во дворецъ заклятаго врага ея мужа. Кто же этотъ возница? Да кому же и быть имъ, какъ не злополучному барону де-Ламотъ. Съ самаго дня отъѣзда графа, онъ и не думалъ удаляться отъ графини на слишкомъ далекое разстояніе. На зло капеланамъ, дуэннамъ, сторожамъ и запорамъ онъ ухитрился поддерживать съ нею сношенія. Какъ это ему удалось? Съ помощью какихъ обмановъ, подкуповъ и военныхъ хитростей? Несчастная чета уже давно предстала передъ своего судью; оба потерпѣли жестокое наказаніе... но я не хочу говорить подробно о ихъ проступкахъ; я не желаю исполнять роль Фигаро и держать фонарь и лѣстницу, пока Альмавива взбирается къ Розинѣ въ окно. Бѣдная, запуганная, слабая женщина! Страшно поплатилась она за свою, безъ сомнѣнія великую, ошибку.
   Почти ребенкомъ вышла она за града де Савернъ, котораго не знала и не любила; родители приказали ей идти замужъ, и она по-неволѣ должна была повиноваться. Она была продана и послѣдовала за своимъ господиномъ. Вначалѣ она переносила свою участь довольно покорно. Если она и плаката, то слезы ея скоро высыхали; если она и ссорилась съ мужемъ, то вскорѣ снова мирилась съ нимъ. Она не помнила зла, и въ кротости и покорности не уступала любому невольнику Ямайки или Барбадоса. Я убѣжденъ, что ни одинъ невольникъ не осушалъ такъ скоро своихъ слезъ, не цѣловалъ такъ охотно руку надсмотрщика, только что нанесшаго ему ударъ, -- какъ эта женщина. Но, само собой разумѣется, вы не станете требовать отъ одного и того же человѣка и безотвѣтной покорности, и искренности. Что до меня касается, я могъ бы назвать вамъ одну даму, которая повинуется только тогда, когда ей угодно; и по чести, чуть ли не самъ я нахожусь вынужденнымъ передъ нею лицемѣрить, трепетать и улыбаться.
   Когда приблизилось время родовъ графини Савернской, рѣшено было, что она поѣдетъ въ Страсбургъ, гдѣ она могла разсчитывать на лучшую врачебную помощь; и здѣсь-то, шесть мѣсяцевъ спустя послѣ отъѣзда ея мужа въ Корсику, родила она ему дочь, Агнесу де Савернъ.
   Какой-то тайный страхъ, смятеніе и угрызеніе совѣсти овладѣли несчастной женщиной Она писала моей матери, которая въ то время была единственной повѣренной ея тайнъ (но, но всѣхъ) "О Урсула! Ä страшусь этого событія. Я могу умереть. Я думаю и надѣюсь, что умру. Въ эти долгіе дни, которые я прожила безъ него, я научилась съ такимъ ужасомъ ожидать его возвращенія, что мнѣ кажеодц что а сойду съ ума, когда увижу его! Знаешь ли, что послѣ сраженія подъ Кальви, когда я прочла, что много офицеровъ было убито, я подумала: не убитъ ли въ томъ числѣ и графъ Савернскій? Я пробѣжала списокъ убитыхъ, и не нашла въ немъ его имени; и, вѣришь ли, сестра моя? я не обрадовалась! Неужели я стала такимъ чудовищемъ, что мужу своему желаю... Нѣтъ. Пусть ужъ лучше я умру. Я не могу открыться во всемъ этомъ пастору Шпору; онъ такъ глупъ, что не понимаетъ меня. Онъ такой же, ваять мой мужъ: вѣчно донимаетъ меня только однѣми проповѣдями."
   "Слушай, Урсула! Только никому несказывай. Я была на одной проповѣди. О, то било съ самомъ дѣлѣ божественно. То не была скучная проповѣдь одного изъ нашихъ пасторовъ. О, какъ онѣ мнѣ надоѣли! Говорилъ человѣкъ святой жизни, епископъ французской -- не нашей нѣмецкой -- церкви, именно, епископъ Амьенскій, который въ настоящее время гоститъ у принца-кардинала. Имя епископа господинъ де-Ламотъ. Онъ родственникъ того самаго господина, который часто бывалъ у насъ за послѣднее время, и который спасъ жизнь моему мужу въ сраженіи, чемъ вѣчно толкуетъ monsieur де-Савернъ."
   "Какъ великолѣпенъ соборъ. Я была въ немъ вечеромъ. Вся церковь была точно усѣяна звѣздами, а музыка напоминала небо. Какое сравненіе съ тѣмъ, что я оставила дома; тамъ этотъ пасторъ Шноръ и тотъ, другой, что, вѣчно проповѣдывалъ, когда былъ дома! Несчастный! Неужели онъ и тамъ проповѣдуетъ, въ Корсикѣ? Въ такомъ случаѣ я жалѣю о тѣхъ, которые его слушаютъ. Когда ты будешь писать мнѣ, смотри не проговорись о соборѣ. Драконы ничего объ этомъ не знаютъ. Ахъ, какъ онѣ стали бы бранить меня, если бы узнали! Какъ же онѣ мнѣ надоѣли, эти злыя вѣдьмы! Посмотрѣла бы ты на нихъ въ эту минуту: онѣ воображаютъ, что я пишу моему мужу. Ахъ, Урсула! Когда мнѣ приходится писать ему, то а по цѣлымъ часамъ сижу надъ бумагой. Я ничего не нахожу сказать, а что говорю, выходитъ ложью. То ли дѣло, когда я пишу тебѣ! Перо само собою ходитъ по бумагѣ. Не успѣю оглянуться, какъ уже цѣлый листъ исписанъ. Тоже самое бываетъ, когда я пишу... Если я не ошибаюсь, вонъ та гадкая вѣдьма заглядываетъ черезъ очки въ мое письмо. Такъ го, добрая сестра моя, я пишу его сіятельству графу!"
   Къ этому письму былъ прибавленъ нѣмецкій постскриптумъ, въ которомъ акушеръ графини, видимо по ея желанію, извѣщаетъ матушку о рожденіи ребенка женскаго пола, и о томъ, что мать и дочь здоровы.
   Эта дочь сидитъ въ настоящую минуту передо мною, тоже съ очками на носу и спокойно просматриваетъ норсмутскую газету, въ которой, я надѣюсь, она въ скоромъ времени прочитаетъ о производствѣ господина Скепгресъ, ея сына. Она промѣняла свое знатное имя на мое, не громкое, но честное. Милая моя! Твои глаза уже не тѣ блестящіе, какими я ихъ помню въ былыя времена; твои черныя кудри посеребрились. На мою счастливую долю досталась обязанность отвращать опасности отъ этой головы. Когда я гляжу на нее, и вижу ее отдыхающею въ нашей тихой пристани, счастливою и спокойною подъ конецъ нашего бурнаго плаванья по житейскому морю, чувство безпредѣльной благодарности наполняетъ все существо мое, и сердце мое поетъ хвалебный гимнъ.
   Первые дни жизни Агнесы Савернской ознаменовались событіями, которыя имѣли странное вліяніе на всю ея будущность. Около ея маленькой колыбели готовилась разыграться драма съ двойною, даже тройною интригой. По странному стеченію обстоятельствъ, смерть, преступленіе, мщеніе, угрызеніе совѣсти и тайна обступили колыбель этого невиннаго и чистаго существа, столь же невиннаго и чистаго въ настоящую минуту, какъ и въ тотъ день, когда чуть ли не мѣсячнымъ ребенкомъ, она начала знакомиться съ превратностями житейскими.
   На вышеупомянутомъ письмѣ къ моей матери, написанномъ графинею Савернскою наканунѣ рожденія ея ребенка и оконченнымъ ея акушеромъ, выставлено 25-е ноября 1768 года. Мѣсяцъ спустя Марта Зебахъ, горничная графини, писала матушкѣ по нѣмецки, что госпожа ея жестоко пострадала отъ горячки, такъ что даже разсудокъ ея помрачился на нѣкоторое время, и доктора отчаявались въ самой ея жизни. Дѣвицы де-Барръ хотѣли кормить ребенка съ рожка, но онѣ были неловкія няньки, и ребенокъ оставался очень плохъ, пока снова не попалъ на попеченіе матери. Въ настоящую минуту графиня Савернская стала спокойнѣе и чувствовала себя гораздо лучше. Во время болѣзни она страшно страдала и въ бреду постоянно звала свою молочную сестру, чтобы та защитила ее отъ какой-то воображаемой опасности.
   Какъ ни малъ я былъ въ то время, когда писались эти посланія, я живо помню полученіе слѣдующаго за тѣмъ письма. Оно и теперь еще лежитъ у меня въ столѣ; рука, писавшая его въ лихорадочномъ жару, теперь охладѣла; чернила за эти пятьдесятъ лѣтъ успѣли выцвѣсть. Я помню, какъ матушка воскликнула по нѣмецки (она всегда говорила по нѣмецки въ минуты сильнаго душевнаго волненія): Боже правый! Голубка моя сошла съ ума! И въ самомъ дѣлѣ, странный бредъ заключается въ этихъ полинявшихъ строкахъ.
   "Урсула, писала она (я не желаю выписывать сполна безумныя рѣчи несчастной женщины) послѣ того, какъ родился мой ребенокъ, нечистая сила хотѣла отнять его у меня. Но я боролась и крѣпко прижимала къ себѣ свою дѣвочку, и теперь они болѣе не могутъ погубить ее. Я понесла ее въ церковь. Со мною была и Марта; онъ тоже былъ тамъ, какъ и всегда, готовый защитить меня отъ нечистой силы. По моему желанію, ее окрестили Агнесою, и меня тоже окрестили Агнесою. Не странно ли, что я окрестилась двадцати двухъ лѣтъ отъ роду? Агнеса первая и Агнеса вторая! Но, хотя имя мое и измѣнилось, сама я не измѣнилась для моей Урсулы. Имя мое теперь Агнеса Кларисса де-Савернъ, урожденная де-Віомениль".
   Она дѣйствительно крестилась вмѣстѣ съ дочерью въ римско-католическую вѣру, въ то время, когда еще не вполнѣ владѣла своимъ разсудкомъ. Поступила ли она такъ подъ вліяніемъ помѣшательства? Подумала ли она объ этомъ шагѣ прежде, чѣмъ на него рѣшилась? Познакомилась ли она съ католическими духовными въ Савернѣ, или же обращенію ея содѣйствовали другія побудительныя причины, помимо тѣхъ споровъ, которые при ней происходили между ея мужемъ и баронамъ де-Ламотъ? Въ этомъ же письмѣ несчастная женщина продолжаетъ: "Вчера къ моей постели подошли два человѣка съ золотыми вѣнцами на головахъ, на одномъ изъ нихъ были священническія одежды; другой былъ прекрасенъ и покрытъ стрѣлами. Они сказали мнѣ: имена наши -- святой Фабіанъ и святой Севастіанъ. Завтра день св. Агнесы, и она будетъ ожидать васъ въ церкви."
   Я никогда не могъ дознаться, какъ доподлинно было дѣло. Протестантскій священникъ, съ которымъ я сошелся впослѣдствіи, могъ только принести мнѣ свою метрическую книгу и показать, что онъ того же самаго младенца окрестилъ не Агнесою, а Августиною. Марты Зебахъ не было въ живыхъ. Ламотъ въ разговорѣ со мною не касался этого эпизода въ жизни злополучной графини. Должно полагать, что образа и картины, видѣнныя ею въ церквахъ, сильно подѣйствовали на ея воспаленный мозгъ. Доставъ вѣроятно гдѣ нибудь католическій календарь или святцы, она начиталась ихъ, узнала, въ какіе дни какіе святые празднуются, и не совсѣмъ еще оправившись отъ умственнаго своего разстройства и не подлежа еще полной отвѣтственности за свои поступки, отправилась съ дочерью въ соборъ и приняла тамъ крещеніе.
   Теперь, само собою разумѣется, несчастная женщина должна была болѣе, чѣмъ когда либо, лгать и таиться. Нечистою силою были никто иныя, какъ старыя дѣвы, слѣдившія за каждымъ ея поступкомъ, и имъ-то прежде всего ей необходимо было отвести глаза. Но, развѣ она не то же car мое дѣлала и прежде, когда ѣздила тайкомъ во дворецъ кардинала въ Савернѣ? Я живо представляю себѣ ея положеніе: худа бы она ни пошла, всюду преслѣдовалъ ее роковой, сверкающій взглядъ этого Ламота. Бѣдная Ева! Она еще не была потеряна безвозвратно; я въ этомъ увѣренъ; но змѣй этотъ неотвязно увивался за нею, и ей суждено было умереть отъ его ядовитаго прикосновенія. Кто возьмется предугадать таинственный ходъ судьбы! Годъ спустя послѣ того времени, къ которому относится мой разсказъ, Страсбургскими улицами проѣзжала прелестная принцесса Имперскаго дома, улыбающаяся и цвѣтущая, привѣтствуемая звономъ колоколовъ, пушечными выстрѣлами, гирляндами, знаменами и кликами толпы. Кто бы подумалъ, что послѣднее свое путешествіе эта принцесса совершитъ въ безобразной телѣжкѣ, и телѣжка свезетъ ее на эшафотъ? Графинѣ Савернской оставалось жить всего только годъ, и ее ожидалъ не менѣе трагичный конецъ.
   Я слыхалъ отъ докторовъ, что рожденіе ребенка во многихъ случаяхъ влечетъ за собою умственное разстройство матери. Графиня де-Савернъ оставалась нѣсколько времени въ этомъ горячешномъ состояніи; хотя въ ней и уцѣлѣло сознаніе своихъ поступковъ, тѣмъ не менѣе она не могла считаться отвѣтственною на нихъ. По истеченіи трехъ мѣсяцевъ она очнулась какъ будто отъ сна, сохранивъ страшное воспоминаніе о случившемся. Я не беру на себя объяснить, подъ вліяніемъ какихъ галлюцинацій или уступая какимъ увѣщаніямъ, жена непреклоннаго дворянина-протестанта отправилась въ Римско-католическую церковь и окрестилась тамъ вмѣстѣ съ своимъ ребенкомъ. Впослѣдствіи она никогда не могла припомнить, какъ это случилось. Страшный ужасъ овладѣлъ ею, когда она стала раздумывать о случившемся, и глубокую ненависть почувствовала она къ мужу, виновнику всѣхъ ея страданій и опасеній. Съ замирающимъ сердцемъ стала она поджидать его возвращенія. Она прижимала къ себѣ ребенка и запирала всѣ двери на замокъ, чтобы кто не похитилъ у нея этого ребенка. Протестанскій капеланъ и протестантки золовки съ безпокойствомъ слѣдили за нею; они приписывали ея странный образъ дѣйствій остаткамъ умственнаго разстройства; призывали докторовъ, которые пріѣзжали, соглашались съ ними и прописывали рецепты; сама больная принимала ихъ то высокомѣрно, насмѣшливо и оскорбительно, то со слезами и видимымъ страхомъ, смотря по причудливому настроенію своего духа. Было тутъ надъ чѣмъ призадуматься.
   Отъ времени до времени сестры писали ея мужу въ Корсику, осторожно извѣщая его о состояніи графини. Онъ, съ своей стороны, немедленно отвѣчалъ имъ, съ своимъ обычнымъ многословіемъ, цѣлыми фоліантами общихъ мѣстъ. Узнавъ, что у него родилась дочь, онъ выразилъ покорность велѣніямъ судьбы, и принялся исписывать цѣлыя стопы бумаги наставленіями о ея пищѣ, одеждѣ, физическомъ и религіозномъ воспитаніи. Ребенку дали имя Агнесы? Онъ былъ бы довольнѣе, если бы ее назвали именемъ его матери, Барбарою. Въ одномъ изъ писемъ несчастнаго джентльмена попались мнѣ наставленія о томъ, какъ варить кашку для ребенка и какую діету должна соблюдать кормилица. Онъ писалъ, чтобы его въ скоромъ времени ожидали домой. Корсиканцы были всюду разбиты. Будь онъ католикъ, онъ давнымъ давно былъ бы пожалованъ королевскимъ орденомъ. Monsieur де Віомениль не терялъ еще надежды исходатайствовать ему орденъ Воинской Доблести (орденъ, основанный его величествомъ лѣтъ десять тому назадъ для протестантовъ). Въ этихъ письмахъ (которыя впослѣдствіи были потеряны по несчастному случаю на морѣ) графъ довольно скромно отзывался о личныхъ своихъ заслугахъ, (я убѣжденъ, что онъ былъ человѣкъ замѣчательной храбрости) и только тогда и не вдавался въ скучное многословіе, когда говорилъ о собственныхъ своихъ достоинствахъ.
   Каждая почта приносила новыя письма отъ графа. Война приближалась къ концу, а съ ея окончаніемъ слѣдовало ожидать и возвращенія его домой. Онъ былъ въ восторгѣ отъ мысли, что увидится съ дочерью и станетъ ея руководителемъ на пути добра и правды. По мѣрѣ того, какъ умственныя способности графини прояснялись, страхъ ея становился все сильнѣе и сильнѣе, а съ нимъ вмѣстѣ росла и ненависть ея къ мужу. Она не знала, куда укрыться отъ мысли о его возвращеніи и страшномъ признаніи, съ которымъ она неизбѣжно должна будетъ предстать предъ него. Какъ! Жена заклятаго протестанта перешла въ католическую вѣру, и даже окрестила въ эту вѣру его ребенка? Она чувствовала, что онъ убьетъ ее, когда узнаетъ о случившемся. Не зная на что рѣшиться и внѣ себя on. страха, она отправилась къ крестившему ее священнику. Аббатъ Жаржель (секретарь его святѣйшества) зналъ ея мужа, но онъ увѣрилъ ее, что у кардинала довольно могущества, чтобы защитить ее отъ всѣхъ протестантовъ Франціи, взятыхъ вмѣстѣ. Должно думать, что она имѣла свиданія и съ самимъ кардиналомъ, хотя объ этомъ не упоминается въ письмахъ ея къ моей матери.
   Походъ кончился. Monsieur-де-Во и monsieur-де-Віомениль, оба съ высокою похвалою отзывались въ письмахъ своихъ о поведеніи графа Савернскаго. Не обращая вниманія на его протестантское вѣроисповѣданіе, они изъявляли готовность употребить все свое вліяніе въ его пользу.
   Приближался день возвращенія графа. Этотъ день насталъ. Я вижу въ воображеніи, какъ храбрый дворянинъ съ трепещущимъ сердцемъ взбирается по ступенямъ скромнаго дома, въ которомъ семейство его жило въ Страсбургѣ со дня рожденія ребенка. Какъ часто видалъ онъ этого ребенка во снѣ; какъ онъ молился о немъ и о своей женѣ, то во время ночнаго бдѣнія на бивуакахъ, то стоя, спокойный и преданный исполненію долга, подъ непріятельскимъ огнемъ.
   Онъ входитъ въ комнату и видитъ только испуганныя лица двухъ слугъ, да блѣдныя растерянныя лица своихъ старыхъ сестеръ.
   -- Гдѣ же Кларисса и ребенокъ? спрашиваетъ онъ.
   Мать и ребенокъ исчезли. Куда? Этого тетки не знали.
   Ударъ паралича не такъ страшно перевернулъ бы несчастнаго, какъ роковое извѣстіе, которое трепещущіе домашніе принуждены были сообщить ему. Впослѣдствіи я видѣлъ господина Шнора, того самаго нѣмецкаго пастора, которому была поручена, въ отсутствіи графа, должность капелана въ графскомъ замкѣ. "Когда графиня Савернская ко времени родовъ уѣхала въ Страсбургъ, разсказывалъ мнѣ пасторъ Шноръ, я возвратился къ своимъ обязанностямъ въ Килѣ. Я радъ былъ снова очутиться у своего спокойнаго домашняго очага, потому что пріемъ, сдѣланный мнѣ высокородною дамою, былъ далеко не радушенъ. Много мнѣ пришлось вынести насмѣшекъ и колкихъ словъ отъ графини, каждый разъ, какъ я, по долгу службы, являлся къ столу. Повѣрители, сэръ, она поднимала меня на смѣхъ даже въ присутствіи своихъ слугъ. Она называла меня своимъ тюремщикомъ. Она передразнивала мою манеру ѣсть и пить. Она зѣвала во время моихъ проповѣдей, и восклицала: "Oh, que c'est bête!" Когда же я начиналъ пѣть псалмы, она вскрикивала и перебивала меня: "Извините меня monsieur Шноръ, но право отъ вашего фальшиваго пѣнья у меня голова болитъ;" такъ что мнѣ становилось затруднительно приступать къ этой части богослуженія. Какъ только я начиналъ пѣть, самые слуги принимались смѣяться надо мною."
   "Жизнь моя била поистинѣ мукою, но я терпѣливо выносилъ всѣ эти пытки, какъ по чувству долга, такъ изъ привязанности къ графу. Когда ея сіятельства слегла въ постель, я почти не пропускалъ ни одного дня, чтобы не явиться къ сестрицамъ графа и не освѣдомиться о здоровье графини и ея ребёнка. Я и крестилъ младенца. Мать его по болѣзни не могла присутствовать при обрядѣ; но она прислала сказать мнѣ черезъ дѣвицу Марту, что я могу датъ ребенку, какое мнѣ угодно, имя, но что она будетъ звать его Агнесою. Это случилось 21 января, въ тотъ самый день, когда католическая церковь празднуетъ память св. Агнесы, и я помню, что въ то время меня поразило это совпаденіе обстоятельствъ."
   "Когда графъ явился ко мнѣ разсказать, что жена его бѣжала и взяла ребенка съ собою, онъ былъ, какъ потерянный; волосы его изъ черныхъ сдѣлались сѣдыми, въ лицѣ и движеніяхъ его была видна безумная скорбь. Онъ принесъ съ собою клочекъ бумаги, надъ которымъ въ изступленіи рвался и плакалъ. То разражался онъ страшными проклятіями, то призывалъ назадъ свою жену, свою дорогую, заблудшую овечку, обѣщая простить ей все, лишь бы она возвратилась и возвратила ему его ребенка. Вопли и стоны его были такъ жалобны, что они самого меня глубоко растрогали. Когда же я, изъ принесенаго имъ клочка бумаги, узналъ, что графиня оставила ту вѣру, которую отцы наши такъ доблестно исповѣдывали въ скорбяхъ, въ заточеніи, на войнѣ, среди гоненій и убійствъ, то я почувствовалъ себя потрясеннымъ не менѣе самого графа."
   "Мы возвратились черезъ мостъ обратно въ Страсбургъ и направились къ соборной церкви; при входѣ въ нее, мы встрѣтились съ Аббатомъ Жоржель. Аббатъ, который меня зналъ, при видѣ моемъ, сдѣлалъ неудачную попытку улыбнуться. Отъ природы онъ былъ блѣденъ лицемъ, но когда я сказалъ: "это его сіятельство графъ Савернскій" -- его лицо слегка зарумянилось.
   "-- Гдѣ она? спросилъ несчастный графъ, хватая Аббата за руку.
   "-- Кто? спросилъ аббатъ, пятясь немного назадъ.
   "-- Гдѣ моя дочь? Гдѣ моя жена? крикнулъ графъ.
   -- "Silence, monsieur! остановилъ его аббатъ. Вспомните въ какомъ вы мѣстѣ.
   "Въ эту самую минуту изъ алтаря донеслось да насъ пѣніе, и бѣдный графъ остановился, какъ громомъ пораженный. Мы стояли возлѣ самой купели. Шатаясь, онъ прислонился къ одной изъ колоннъ храма, и надъ самой его головою пришлось изображеніе св. Агнесы.
   "Не было человѣческой возможности оставаться равнодушнымъ свидѣтелемъ его отчаянья. "Графъ, проговорилъ аббатъ, я сочувствую вашему огорченію. Этотъ ударъ постигъ васъ, такъ неожиданно, но я... я надѣюсь, что это все такъ случилось для вашего же блага."
   "-- Такъ вы знаете о случившемся? спросилъ графъ.
   "Тутъ аббатъ принужденъ былъ, запинаясь, сознаться, что онъ точно зналъ о случившемся. Какъ же была и не знать ему, когда онъ самъ совершилъ обрядъ, отлучившій несчастную графиню отъ церкви ея отцовъ.
   "Графъ, съ отчаяніемъ на лицѣ, потребовалъ метрическую книгу, которая подтвердила роковое извѣстіе. Въ ней мы прочитали, что 21-го января 1769, въ день св. Агнесы, ея сіятельство Кларисса, графиня Савернская, урожденная да Віомениль, имѣя отъ роду двадцать два года, и Агнеса, единственная дочь графа Савернскаго и его супруги, были окрещены и приняты въ нѣдра католической церкви въ присутствіи двухъ свидѣтелей, подписи которыхъ тутъ же находились.
   "Графъ сталь на колѣни и склонился надъ метрической книгой, произнося что-то такое, что скорѣе походило на проклятіе, чѣмъ на молитву. Въ эту самую минуту отошла служба въ алтарѣ, и Монесиньоръ, окруженный духовенствомъ, вышелъ въ ризницу. Тогда сэръ, графъ Савернскій, вскочилъ на ноги, выхватилъ мечъ, и, грозясь на кардинала кулакомъ, произнесъ изступленную рѣчь, призывая проклятія на ту церковь, представителемъ которой былъ принцъ-архіепископъ.
   "-- Гдѣ моя овечка, которую вы отняли у меня? сказалъ онъ словами пророка къ нечестивому царю.
   "Кардиналъ гордо возразилъ ему, что обращеніе графики Савернской было не его дѣломъ, а дѣломъ самого неба, и добавилъ: вы были для меня дурнымъ сосѣдомъ, милостивый государь, но тѣмъ не менѣе я желаю вамъ добра, и потому надѣюсь, что и вы послѣдуете ея примѣру.
   "При этихъ словахъ графъ окончательно потерялъ терпѣніе; въ неистовыхъ рѣчахъ нападалъ онъ на римскую церковь, призывалъ проклятія на голову кардинала и пророчилъ ему, что настанетъ день, когда его гордыня получитъ достойное наказаніе. Противъ Рима и его заблужденій онъ разразился цѣлымъ потокомъ словъ, которыя у него, къ сожалѣнію, были всегда на готовѣ.
   "Я долженъ сознаться, что принцъ Луи де-Роганъ отвѣчалъ въ этомъ случаѣ съ немалымъ чувствомъ собственнаго достоинства. Онъ замѣтилъ, что подобныя слова въ храмѣ оскорбительны и неумѣстны; что въ его власти было бы арестовать графа и требовать его наказанія, какъ богохульца и поносителя церкви; но что, изъ уваженія къ бѣдственному положенію графа, онъ готовъ забыть необдуманныя и дерзкія слова, сказанныя имъ; что же касается графини Савернской, то онъ съумѣетъ защитить ее и ея ребенка отъ гоненій, которыя могъ бы навлечь ей похвальный ея поступокъ. "Не безъ труда, продолжалъ пасторъ Шноръ, удалось мнѣ уговорить несчастнаго графа выдти изъ церкви. Я поспѣшилъ его увести, потому что рѣзкія выраженья графа могли насъ обоихъ втравить въ бѣду. Почти обезумѣвшаго отвелъ я его домой, гдѣ насъ ожидали благородныя дѣвицы, его сестры. Испуганныя его страшнымъ видомъ, онѣ умоляли меня не покидать его.
   "Графъ снова отправился въ ту комнату, гдѣ жила его жена съ дочерью, и при видѣ разныхъ бездѣлушекъ, напоминавшихъ ему о той и другой, предался такому отчаянью, что вчужѣ было жалко смотрѣть. На комодѣ валялся маленькій чепчикъ, принадлежавшій ребенку. Онъ схватилъ его; покрывая поцѣлуями и орошая слезами, обращался къ отсутствующей женѣ, умоляя ее возвратить ему ребенка и обѣщаясь все простить. Онъ спряталъ чепчикъ у себя на груди и принялся перерывать всѣ комоды, шкапы и книги, отыскивая указаній, которыя могли бы навести на слѣдъ бѣжавшей. Я былъ вполнѣ убѣжденъ -- и сестры графа были одного со мною мнѣнія, что графиня укрывается вмѣстѣ съ ребенкомъ въ какомъ нибудь монастырѣ, что кардиналъ знаетъ мѣсто ея убѣжища, и что вСѣ усилія протестанта-мужа отыскать ее будутъ тщетны. Могло случиться, что, наскучивъ своимъ убѣжищемъ -- я зналъ графиню за женщину причудливую и легкомысленную, и уже никакъ не предполагалъ въ ней того, что католики называютъ призваніемъ къ монастырской жизни -- итакъ, могло статься, что она сама черезъ нѣсколько времени покинетъ монастырь. Основываясь на этой шаткой надеждѣ, я старался, какъ умѣлъ, утѣшить графа. Но, онъ, за минуту передъ тѣмъ готовый на всепрощеніе, въ слѣдующую за тѣмъ минуту дышалъ гнѣвомъ. Онъ скорѣе соглашался видѣть дочь свою мертвою, чѣмъ католичкою. Онъ говорилъ, что пойдетъ къ королю -- нужды нѣтъ, что король окруженъ развратницами,-- и потребуетъ суда. Во Франціи еще довольно дворянъ протестантовъ, въ которыхъ еще не въ конецъ подавленъ древній духъ; сильный ихъ сочувствіемъ, онъ станетъ требовать удовлетворенія за свою обиду.
   "У меня было смутное подозрѣніе, отъ котораго я впрочемъ старался отдѣлаться, считая его несправедливымъ, что въ бѣгствѣ графини было замѣшано третье лицо. Подозрѣнія мои падали на человѣка, которому графъ въ былыя времена выказывалъ большое расположеніе и который во мнѣ самомъ успѣлъ возбудить участіе. Нѣсколько дней спустя послѣ отъѣзда графа, я прогуливался позади Савернскаго замка, какъ вдругъ на полѣ, смежномъ съ лѣсами кардинала, показался этотъ самый человѣкъ съ ружьемъ черезъ плечо. То былъ баронъ де-Ламотъ.
   "Онъ сказалъ мнѣ, что гоститъ въ настоящее время у кардинала, освѣдомился о здоровьи Савернскихъ дамъ и поручилъ засвидѣтельствовать имъ свое почтенье. Смѣясь, разсказалъ онъ мнѣ, что не былъ допущенъ въ домѣ, когда на дняхъ явился къ нимъ съ визитомъ, и замѣтилъ, что, какъ старый товарищъ графа, считалъ себя въ правѣ разсчитывать на лучшій пріемъ. Въ то же время онъ выразилъ сожалѣніе объ отъѣздѣ графа, какъ вамъ извѣстно, продолжалъ онъ, я ревностный католикъ; у насъ съ графомъ часто бывали весьма серьезные разговоры, въ которыхъ мы касались вопросовъ, раздѣляющихъ наши церкви. Я убѣжденъ, что мнѣ удалось бы обратить его въ нѣдра католической церкви. При этомъ я, смиренный сельскій пасторъ, не убоялся возвысить голосъ въ защиту истины, и у насъ завязался въ высшей степени занимательный разговоръ, въ которомъ сила аргументаціи осталась на моей сторонѣ."
   "Я всегда былъ плохой ѣздокъ, продолжалъ добрый старый священникъ свой безъискусственный разсказъ. Когда мнѣ, въ должности капелана и домоправителя, случалось сопутствовать графинѣ Савернской въ ея прогулкахъ верхомъ, она, бывало, каждый разъ далеко опередитъ меня, увѣряя, что для нея трястись моей клерикальной рысцой нестерпимо. Надо вамъ сказать, что у нея была ярко красная амазонка, вслѣдствіе чего ее можно было издалека отличить; и мнѣ казалось, что я видѣлъ ее разговаривающею съ господиномъ, сидѣвшимъ на сѣрой лошади и одѣтымъ въ кафтанъ травянисто-зеленаго цвѣта. Когда я спросилъ ее, съ кѣмъ это она разговаривала, она отвѣчала мнѣ: "М. le pasteur, вамъ во снѣ приснилась сѣрая лошадь и зеленый кафтанъ. Если вы приставлены ко мнѣ шпіономъ, то старайтесь, по крайней мѣрѣ, поспѣвать за моею лошадью, или призовите себѣ на помощь старыхъ барышенъ." Дѣло въ томъ, что графиня постоянно ссорилась съ этими старыми барышнями; да и то сказать, обѣ онѣ были презлыя и пресварливыя. Онѣ обращались со мною, съ пасторомъ реформатской церкви аугсбургскаго исповѣданія, какъ съ лакеемъ, и заставляли меня вкушать хлѣбъ мой въ уничиженіи. Графиня же, при всей своей гордости, легкомысленности и вспыльчивости, умѣла порою быть такой ласковой и привѣтливой, что никто противъ нея не могъ устоять. Да, сэръ, продолжалъ пасторъ, эта женщина, умѣла войти въ душу, и. когда она скрылась, я такъ сокрушался о ней, что завистливыя старыя золовки сочинили, будто самъ я былъ въ нее влюбленъ. Фу, ты! придетъ же этакая непотребность въ голову!
   "Въ первый же день своего злополучнаго пріѣзда, графъ открылъ нѣчто такое, что всѣ мы проглядѣли, и сестры его при всемъ своемъ любопытствѣ и я, даромъ что я человѣкъ не дюжинной проницательности. Въ письменномъ столѣ ея сіятельства, между кучею разорванныхъ бумагъ" нашелся клочекъ бумаги, на которомъ было нависаю ея рукою "Урсула, тиранъ возвр..." и ничего болѣе.
   -- Ага! воскликнулъ траль, она отправилась въ Англію къ своей молочной сестрѣ. Скорѣе, скорѣе, лошадей! Не прошло двухъ часовъ, какъ онъ ужь былъ въ сѣдлѣ к отправлялся въ дальній путь."
   

ГЛАВА III.
ПУТЕШЕСТВЕННИКИ.

   Однажды вечеромъ, во время лѣтнихъ вакацій, я сидѣлъ дома на моемъ маленькомъ стулѣ. На дворѣ лилъ ливмя дождь. Въ нашу цирюльню обыкновенно и по вечерамъ навѣдывались посѣтители, но въ этотъ разъ никого не было. Я, помнится, ломалъ голову надъ латинской грамматикой, за которую матушка засаживала меня каждый разъ, какъ я приходилъ изъ школы. Тамъ сидѣли мы, каждый за своимъ занятіемъ, какъ вдругъ по пустынной улицѣ послышался шумъ шаговъ. Мы прислушиваемся -- шаги приближаются и останавливаются у нашей двери.
   -- Г-ма Дюваль, вотъ мы и пришли, говоритъ чей-то голосъ за дверью.
   -- Ah, bon Dieu! восклицаетъ матушка и сильно блѣднѣетъ. Вслѣдъ за тѣмъ я слышу крикъ ребенка. Боже! какъ у меня врѣзался въ памяти этотъ ребяческій крикъ!
   Дверь отворяется, врывающійся вѣтеръ чуть не задуваетъ обѣ наши свѣчи, и въ комнату входятъ...
   Входитъ джентльменъ и подаетъ руку дамѣ, укутанной съ ногъ до головы въ шали и плащи; за ними идетъ служанка съ плачущимъ ребенкомъ на рукахъ, позади всѣхъ слѣдуетъ лодочникъ Джерсанъ.
   Мать моя испускаетъ сиплый крикъ, и съ восклицаніемъ: "Кларисса, Кларисса!" бросается къ дамѣ, обнимаетъ ее и осыпаетъ страстными ласками. Ребенокъ жалобно кричитъ. Нянюшка силится успокоить его. Незнакомецъ снимаетъ шляпу, отряхиваетъ съ нея дождевую воду и глядитъ на меня. Тутъ то по мнѣ пробѣжало какое-то странное сотрясеніе ужаса. Такое сотрясеніе я испыталъ раза два въ моей жизни. Человѣкъ, вызвавшій его во мнѣ однажды, былъ моимъ врагомъ и кончилъ плохо.
   -- Переѣздъ нашъ былъ очень бурный, проговорилъ незнакомецъ по французски, обращаясь къ моему дѣду. Мы пробыли на морѣ четырнадцать часовъ, графиня жестоко страдала во время переѣзда и очень ослабѣла.
   -- Твои комнаты готовы, нѣжно проговорила мать. Бѣдная моя Biche! Нынѣшнюю ночь ты заснешь спокойно; теперь тебѣ нечего бояться.
   За нѣсколько дней передъ этимъ, я видѣлъ, какъ матушка вмѣстѣ съ служанкою хлопотала на верху, убирая комнаты и разставляя въ нихъ лучшую мебель. На вопросъ мой, кого она ожидаетъ, я получилъ пощечину и приказаніе замолчать. Но видимо, незнакомцы-то и были ожидаемые посѣтители: изъ разговора матушки я узналъ, что даму зовутъ графинею Савернскою.
   -- А это твой сынъ, Урсула? проговорила дама. Какой онъ у тебя большой! А моя-то мозглявая, все плачетъ.
   -- Ахъ ты моя милая крошка, воскликнула моя матушка, схвативъ ребенка, который заплакалъ громче прежняго, испугавшись "развѣвающихся перьевъ и высокаго шлема" г-жи Дюваль, которая въ то время носила высокіе головные уборы, и въ воинственности вида ужь конечно не уступала никакому Гектору.
   Я помню, что меня непріятно поразилъ грубый отзывъ блѣдной дамы о своемъ ребенкѣ. Я всегда любилъ дѣтей, и люблю ихъ даже до глупости, (чему можетъ служить доказательствомъ мое обращеніе съ собственнымъ моимъ повѣсою) и никто не скажетъ, чтобы я былъ жестокъ съ моими товарищами въ школѣ и затѣвалъ драки не иначе, какъ съ оборонительною цѣлью.
   Мать моя подала на столъ угощеніе, какое случилось въ домѣ, и пригласила гостей къ своей скромной трапезѣ. Какія мелочныя подробности запечатлѣлись въ моей памяти! Я помню, что меня, какъ истаго мальчика, страшно разсмѣшило замѣчаніе дамы: Ah c'est èa du thé? je n'en nai jamais goûté. Mais c'est très mauvais, n'est ce pas, М. le Chevalier? Какъ видно, въ Альзасѣ чай еще не былъ введенъ въ употребленіе. Матушка осадила мою веселость своимъ обычнымъ прикосновеніемъ къ моимъ ушамъ. Добрая душа дня не пропускала, не подвергнувъ меня этой исправительной мѣрѣ. Графиня вскорѣ удалилась въ свою комнату, гдѣ матушка постлала для нея свое лучшее бѣлье, и гдѣ была тоже приготовлена постель для служанки Марты, которая унесла туда плачущаго ребенка.
   У насъ въ домѣ было обыкновеніе утромъ и вечеромъ молиться сообща, всей семьею, при чемъ дѣдушка весьма краснорѣчиво читалъ за насъ молитвы. Но когда въ этотъ вечеръ онъ раскрылъ свою библію и велѣлъ было мнѣ прочитать изъ нея главу, матушка сказала: "Нѣтъ. Бѣдная Кларисса устала и ей надо лечь въ постель." И пріѣзжая дама пошла ложиться. Когда я приступилъ къ обычному чтенію, я помню что слезы покатились по лицу моей матери и она воскликнула: "Mon Dieu, mon Dieu! ayez pitié d'elle!" Когда я же я хотѣлъ запѣть нашъ вечерній гимнъ: Nun ruhen alla Wälder", она велѣла мнѣ замолчать, говоря что наша верхняя жилица устала и хочетъ спать. И она сама отправилась на верхъ посмотрѣть, не нужно ли чего гостьѣ, а мнѣ велѣла проводить незнакомаго джентльмена къ нашему сосѣду, булочнику Биллисъ, у котораго была для него приготовлена квартира. Я пошелъ съ нимъ, болтая по дорогѣ; первое ощущеніе ужаса, пробѣжавшее по мнѣ при его появленіи, вскорѣ изгладилось.
   Никогда я не забуду ужаса и удивленія, овладѣвшихъ мною, когда матушка сказала мнѣ, что наша гостья папистка. Въ нашемъ городѣ жили два джентльмена этого исповѣданья; но они мало имѣли сношеніи съ тѣмъ смиреннымъ классомъ общества, къ которому принадлежали мои родители. Человѣка два католика было похоронено въ запущенномъ участкѣ сада древняго аббатства, въ которомъ было мѣсто погребенія монаховъ, еще задолго до Генриха VIII. Вообще католики были въ нашемъ городѣ на перечетъ.
   Незнакомый джентльменъ былъ первый папистъ, съ которымъ мнѣ довелось вступить въ разговоръ. Помню, прогуливаясь съ нимъ по городу и показывая ему разныя достопримѣчательности, я спросилъ у него: "А сами вы жгли протестантовъ".
   -- Какъ же, отвѣчалъ онъ, звѣрски улыбаясь. Я нѣсколько человѣкъ ихъ изжарилъ и постомъ съѣлъ. При этихъ словахъ и отшатнулся отъ его блѣднаго, осклабляющагося лица съ тѣ" же старымъ чувствомъ ужаса, какъ и ври перво" наше" свиданьи.
   Наша гостья была очень больна; на блѣдныхъ щекахъ ея рдѣлись но красному пятну; по цѣлымъ часамъ просиживала она молча, боязливо оглядываясь по сторонамъ. Матушка не спускала съ нея главъ, и сама казалась не менѣе перепуганною. Временами графиня не могла слышать крикъ своего ребенка и отсылала его отъ себя. Временами же она прижимала его къ себѣ, уносила въ свою комнату и завиралась съ нимъ. По ночамъ она бродила по всѣмъ комнатамъ. Я спалъ въ маленькой каморкѣ, рядомъ съ комнатой моей матери. Помню, что меня однажды ночью разбудилъ голосъ графини, кричавшей у матушкиной двери: "Урсула, Урсула, скорѣе лошадей, я должна бѣжать! Онъ ѣдетъ сюда, я знаю что онъ ѣдетъ!" Матушка и горничная графини съ трудомъ уговорили ее возвратиться въ свою спальню. Гдѣ бы она не находилась, при каждомъ крикѣ ребенка она вскакивала съ мѣста и бросалась къ нему. Но при всемъ томъ, она не любила его; черезъ минуту она бросала его на постель, а сама шла къ окну и глядѣла на море. По цѣлымъ часамъ сиживала она у окна, притаившись за занавѣской, какъ будто скрываясь отъ кого-то.
   Аптекарь часто приходилъ къ на", качалъ, глядя на пакту гостью, головою и прописывалъ лекарство. Лекарство не помогало. Безсонница продолжалась. Графиня была постоянно въ лихорадочномъ состояніи, безсвязно отвѣчала она на предлагаемые ей вопросы, плакала и смѣялась безъ всякой видимой причины. Она отталкивала подаваемыя ей кушанья, хотя они были лучшія, какія только бѣдная матушка могла состряпать; отсылала моего дѣда въ кухню и запрещала ему имѣть дерзость при себѣ садиться. Съ матушкой она была то капризна, то ласкова, поперемѣнно, и жестоко бранилась съ ней, если матушка строго обращалась со мною. Г-жа Дюваль боялась своей молочной сестры. Она, царившая надъ всѣми въ домѣ, становилась кроткой и покорной передъ бѣдной полоумной женщиной.
   Баронъ де-Ламотъ жилъ по прежнему на своей квартирѣ, и только приходилъ къ намъ. Я принималъ его за двоюроднаго брата графини, онъ и самъ себя выдавалъ за него, и я рѣшительно не понималъ, иго значили слова нашего пастора, мистера Бареля, когда онъ пришелъ однажды къ матушкѣ и сказалъ ей: Fi donc! за славное ты дѣло принялась, madame Дюваль, ты, старшая дочь нашей церкви!
   -- Какое такое дѣло? спросила матушка.
   -- Ты укрываешь нечестіе и потворствуешь грѣху. И онъ назвалъ по имени грѣхъ, обозначенный въ седьмой заповѣди.
   Я былъ слишкомъ молодъ, чтобы понять значеніе сказаннаго имъ слова. Но, не успѣлъ онъ договорить его, какъ матушка, вооружившись мискою съ супомъ, воскликнула: "Убирайтесь-ка вы, милостивый государь, по добру по здорову; а то, я не посмотрю, что вы пасторъ, и спроважу вамъ весь этотъ супъ въ вашу скверную рожу, да и миску туда же." Она была такъ страшна въ эту минуту, что пасторъ поспѣшилъ ретироваться.
   Вскорѣ за тѣмъ дѣдушка возвратился домой. Оцъ казался перепуганнымъ не менѣе своего командира, мистера Бареля, и сталъ выговаривать матушкѣ, за чѣмъ она такъ дерзко отвѣтила пастырю церкви. "Въ цѣломъ городѣ, продолжалъ онъ, только и толковъ, что о тебѣ и объ этой несчастной графинѣ."
   -- Цѣлый городъ не болѣе, какъ старая сплетница, возразила госпожа Дюваль, топнувъ ногою и... чуть было я лицѣ, когда я сказалъ ему: "Вотъ графъ де-Савернъ."
   "--Гдѣ она? спросилъ несчастный графъ, схвативъ его за руку.
   "-- Кто? сказалъ аббатъ, отступая.
   "-- Гдѣ моя дочь? Гдѣ моя жена? кричалъ графъ.
   "-- Тише, милостивый государь! сказалъ аббатъ.-- Вы забываете, въ какомъ мѣстѣ вы находитесь! И въ эту минуту изъ алтаря, гдѣ шла обѣдня, раздалось пѣніе и какъ громомъ поразило слухъ бѣднаго графа. Онъ шатаясь прислонился къ колоннѣ, около самой крестильной купели, а тутъ же надъ его головой висѣло изображеніе Св. Агнесы.
   "Такое глубокое отчаяніе не могло не подѣйствовать даже на самаго равнодушнаго зрителя.
   "-- Графъ, сказалъ ему аббатъ,-- мнѣ жаль васъ. Эта неожиданная вѣсть застигаетъ васъ врасплохъ. Я.... я искренно молю Бога, чтобы все это обратилось вамъ на пользу.
   "-- Стало-быть, вамъ извѣстно все? спросилъ г. де-Савернъ.
   Аббатъ, запинаясь, принужденъ былъ сознаться, что онъ дѣйствительно зналъ обо всемъ случившемся. Мало этого, онъ самъ совершилъ надъ несчастною графиней обрядъ, отлучившій ее отъ церкви праотцевъ.
   "-- Милостивый государь, сказалъ онъ съ жаромъ,-- въ подобной просьбѣ ни одинъ священникъ не имѣетъ права отказать, и я молю Бога, чтобъ Онъ внушилъ вамъ мысль обратиться ко мнѣ за тѣмъ же.
   "Съ отчаяніемъ на лицѣ бѣдный графъ потребовалъ себѣ церковную книгу, чтобы собственными глазами удостовѣриться въ ужасной истинѣ, и мы прочли слѣдующее: "21-го января, 1769 года, въ день Св. Агнесы, благородная графиня, Кларисса де-Савернъ, рожденная де-Віомениль, 22-хъ лѣтъ отъ роду, и Атеса, единственная дочь вышереченнаго графа де-Саверна и его жены Клариссы, были окрещены и причтены къ церкви въ присутствіи двухъ свидѣтелей" (подпись которыхъ стояла внизу).
   "Тяжело было смотрѣть на несчастнаго графа, въ то время, когда, удрученный скорбью, онъ опустился на колѣни передъ церковною книгой. Голова его поникла, а уста шептали, повидимому, не молитву, но проклятіе. Въ эту минуту служба въ главномъ алтарѣ кончилась, и самъ монсиньйоръ де-Роганъ въ сопровожденіи духовенства вошелъ въ ризницу. О, еслибы могли вы видѣть, что сдѣлалось тогда съ графомъ! Онъ вскочилъ, схватился за саблю, и грозя кулакомъ кардиналу, произнесъ неистовую рѣчь, призывая проклятія на церковь, главою которой былъ самъ архіепископъ. "Гдѣ моя овца, которую ты отнялъ у меня?" сказалъ онъ ему словами пророка.
   "Кардиналъ надменно отвѣчалъ, что не. онъ, а самъ Богъ совершилъ обращеніе г-жи де-Савернъ, и прибавилъ: "Хотя вы были мнѣ дурнымъ сосѣдомъ, милостивый государь, однако я на столько желаю вамъ добра, что еще надѣюсь видѣть васъ послѣдовавшимъ ея примѣру."
   "Услыхавъ это, графъ потерялъ послѣднее терпѣніе и разразился громовыми проклятіями противъ римской церкви и самого кардинала; онъ сказалъ ему, что придетъ день, когда его богопротивная гордость будетъ жестоко наказана, и потомъ, съ свойственною ему бѣглою говорливостью, сталъ обличать римскую церковь и ея заблужденія.
   "Я долженъ сознаться, что отвѣтъ князя Лудвига де-Рогана отличался большимъ достоинствомъ. Онъ замѣтилъ графу, что въ такомъ мѣстѣ подобныя слова въ высшей степени неприличны и безразсудны: что отъ него зависитъ арестовать г. де-Саверна и подвергнуть его наказанію за дерзкую хулу противъ церкви, но что снисходя къ его жалкому положенію, онъ рѣшается простить ему эту минутную вспышку, предупреждая его въ то же время, что архіепископъ де-Роганъ сумѣетъ защитить r-жу де-Савернъ и ея дитя отъ всякихъ преслѣдованій. Съ этими словами кардиналъ величественно вышелъ изъ ризницы, въ сопровожденіи своей свиты, и направился во дворецъ, имѣвшій сообщеніе съ соборомъ, а бѣдный графъ остался одинъ съ своимъ отчаяніемъ и безсильною злобой.
   "Когда, разговаривая съ кардиналомъ, г. де-Савернъ вставлялъ въ свою рѣчь библейскія изреченія, которыя всегда были у него на готовѣ, г. де-Рогавъ качалъ головою и улыбался. Хотѣлось бы мнѣ знать, припомнилъ ли онъ эти слова въ день собственнаго несчастія, въ то время, когда роковая исторія брилліантоваго ожерелья сдѣлалась причиной его паденія. {Несмотря на протестантизмъ г. Шнорра, я не помню, чтобъ онъ слишкомъ рѣзко выражался о кардиналѣ. Напротивъ, онъ сказалъ мнѣ, что послѣ своего паденія, князь де-Роганъ велъ самую назидательную жизнь, помогалъ бѣднымъ и употреблялъ всѣ зависящія отъ него средства, чтобы защищать монархическую власть.}
   "Не безъ труда (продолжалъ г. Шнорръ) удалось мнѣ уговорить бѣднаго графа, уйдти изъ церкви, въ которой совершилось отреченіе его жены. Наружвыя двери и стѣны собора украшены безчисленными лѣпными изображеніями святыхъ римской церкви, и минуты двѣ бѣднякъ стоялъ на паперти, съ проклятіями взирая на эти фигуры, освѣщенныя солнцемъ, и громко призывая всякія бѣды и несчастія на Францію и Римъ. Я почти насильно увлекъ его за собой. Такія рѣчи были опасны и не могли довести насъ до добра. Онъ былъ какъ безумный, когда я привелъ его домой, и дѣвицы де-Савернъ, перепуганныя его дикимъ взглядомъ, упросили меня остаться у нихъ и не покидать его.
   "Черезъ нѣсколько времени онъ опять пошелъ въ комнату, нѣкогда занимаемую его женой и ребенкомъ, и увидавъ оставшіяся послѣ нихъ вещи, поддался новому припадку тоски, на которую нельзя было смотрѣть безъ состраданія. Я говорю о событіи случившемся около 40 лѣтъ тому назадъ, но я живо помню эту сцену: и безумное отчаяніе несчастнаго графа, и его рыданія, и молитвы, какъ будто все это только вчера происходило передъ моими глазами. На комодѣ лежалъ маленькій дѣтскій чепчикъ, принадлежавшій ребенку. Графъ схватилъ его, поцѣловалъ и облилъ слезами, обѣщая матери полное прощеніе, если она возвратитъ ему дочь. Потомъ онъ спряталъ чепчикъ на грудь и сталъ заглядывать въ каждый ящикъ, въ каждую книгу, въ каждую комнату, отыскивая какихъ-либо указаній на слѣды бѣглецовъ. Я и сестра графа были того мнѣнія, что r-жа де-Савернъ, безпомощная и безпріютная, вѣроятно скрылась съ ребенкомъ въ какой-нибудь католическій монастырь, что кардиналу извѣстно ея убѣжище, и что графъ напрасно сталъ бы ея отыскивать. Можетъ-быть, думалъ я, когда графиня соскучится въ монастырѣ,-- я считалъ г-жу де-Савернъ легкомысленною, своенравною женщиной, которая, говоря языкомъ католиковъ, конечно не могла имѣть призванія къ монашеской жизни, -- можетъ-быть, думалъ я, она оставитъ его черезъ нѣсколько времени, и тогда.... На этой слабой надеждѣ я основывалъ разныя утѣшительныя соображенія и старался, по возможности, успокоить ими моего бѣднаго покровителя. Его душевное настроеніе мѣнялось ежеминутно. Онъ то готовъ былъ простить жену, то снова приходилъ въ неописанную ярость. "Скорѣе соглашусь увидѣть свое дитя мертвымъ нежели обращеннымъ въ католичество, говорилъ онъ. Я пойду требовать справедливости къ самому королю, хотя онъ и окруженъ дурными женщинами. Слава Богу, во Франціи еще найдутся протестанты, которые поддержатъ меня въ моемъ требованіи, и помогутъ мнѣ добиться удовлетворенія за нанесенный мнѣ позоръ."
   "Должно замѣтить, что я съ первой минуты имѣлъ нѣкоторыя подозрѣнія относительно участія одного лица въ бѣгствѣ графини, но я тутъ же постарался удалить отъ себя эту недостойную мысль. Человѣкъ, на котораго падали мои подозрѣнія, былъ нѣкогда большимъ другомъ графа, и я самъ чрезвычайно имъ интересовался. Черезъ три или четыре дня послѣ отъѣзда графа на войну, я прогуливался позади дома въ полѣ, окаймляющемъ кардинальскій паркъ, чтобъ обдумать проповѣдь, которую намѣревался произвести, какъ вдругъ увидѣлъ шедшаго ко мнѣ навстрѣчу господина съ ружьемъ на плечѣ. Я сейчасъ же узналъ въ немъ того кавалера г. де-Ламотта, который спасъ г. де-Саверну жизнь въ сраженіи подъ Гастенбекомъ.
   "Г. де-Ламоттъ объявилъ мнѣ, что онъ гоститъ у кардинала, и освѣдомившись о здоровьи дамъ, просилъ передать имъ его почтительные поклоны; потомъ онъ замѣтилъ улыбаясь, что, не взирая на его старинную дружбу съ графомъ, обитательницы замка поступили весьма жестоко, не принявъ его посѣщенія, и въ то же время поспѣшилъ выразить свое глубокое сожалѣніе объ отъѣздѣ г. де-Саверна: "Вы знаете, г. пасторъ, сказалъ онъ,-- что я добрый католикъ, а такъ-какъ наши разговоры съ графомъ большею частію состояли въ религіозныхъ спорахъ о преимуществѣ того или другаго вѣроисповѣданія, то я твердо убѣжденъ, что со временемъ мнѣ удалось бы обратить его въ нашу религію." Что касается до меня, смиреннаго сельскаго пастыря, я не боялся подобныхъ споровъ, и мы тутъ же пустились съ нимъ въ весьма интересный разговоръ, въ которомъ, по собственному сознанію кавалера, я представилъ ему много основательныхъ доводовъ. Онъ, кажется, прежде готовился въ духовное званіе, но потомъ вступилъ въ армію. Этого въ высшей степени занимательнаго человѣка звали кавалеръ де-Ламоттъ. Но вы какъ будто бы уже знакомы съ нимъ г. капитанъ? Не угодно ли вамъ набить вашу трубку и выпить еще одинъ стаканъ пива?"
   Я сказалъ пастору, что дѣйствительно, знавалъ г. де-Ламотта, и добрый старикъ опять продолжалъ овое безыскусственное повѣствованіе:
   "Я всегда былъ плохимъ наѣздникомъ, а когда мнѣ пришлось, за отсутствіемъ графа, стать капелланомъ и управителемъ Савернскаго замка, и сопровождать графиню въ прогулкахъ, она далеко опережала меня, говоря, что никакъ не можетъ приноровиться къ моему поповскому шагу. У нея была красная амазонка, которая дѣлала ее замѣтною даже издали, и мнѣ право казалось иногда, что она разговариваетъ съ какимъ-то господиномъ на сѣрой лошади, одѣтымъ въ свѣтло-зеленое охотничье платье. Однажды я спросилъ у нея имя этого собесѣдника: "Г. пасторъ," отвѣчала она, "вы просто бредите какою-то сѣрою лошадью и зеленымъ платьемъ! Если вы приставлены ко мнѣ въ качествѣ шпіона, то совѣтую вамъ не отставать отъ меня, или брать съ собою старухъ, чтобъ онѣ лаяли около васъ." Дѣйствіятельно, графиня вѣчно ссорилась съ своими старыми золовками, и нужно сознаться, что это была пребранчивая и презлая пара. Да, сэръ, онѣ обращались со мной, пасторомъ реформатской церкви аугсбургскаго исповѣданія, почти какъ съ лакеемъ, и заставляли меня переносить много увиженія; между тѣмъ какъ графиня, часто гордая, легкомысленная и вспыльчивая, бывала иногда до такой степени привлекательна и ласкова, что никто не могъ бы противустоягь ей въ эти минуты. Ахъ, сэръ, -- эта женщина, когда она только хотѣла, умѣла быть очаровательною, и ея побѣгъ привелъ меня въ такое отчаяніе, что ревнивыя старухи заговорили, будто я и самъ влюбленъ въ нее. Тьфу! Цѣлый мѣсяцъ, до возвращенія графа, я напрасно стучался во всѣ двери, надѣясь отыскать мою бѣдную бѣглянку. Но увы, она исчезла безъ слѣда, взявъ съ собой ребенка и свою горничную, Марту.
   "Въ самый день своего несчастнаго пріѣзда, графъ сумѣлъ наконецъ открыть то, чего не замѣтили ни его любопытныя, ревнивыя сестры, ни я самъ, даромъ что обладаю большою проницательностью. Между разными бумажками и тряпками, валявшимися на письменномъ столѣ графини, лежалъ небольшой клочокъ бумаги, на которомъ ея собственною рукой написано было: "Урсула, Урсула, тиранъ возвращ..." и только
   "-- А! сказалъ графъ,-- она уѣхала къ своей молочной сестрѣ въ Англію! Лошадей, скорѣе лошадей!
   "И не прошло двухъ часовъ, какъ онъ уже скакалъ по дорогѣ, дѣлая верхомъ первую станцію этого длиннаго путешествія."
   

III. Путешественники.

   Бѣдный г. де-Савернъ такъ торопился, что вполнѣ оправдалъ на себѣ старинную пословицу: "тише ѣдешь, дальше будешь." Въ Нанси онъ занемогъ горячкой, отъ которой едва не умеръ, и въ продолженіе которой безпрестанно бредилъ своимъ ребенкомъ, умоляя свою вѣроломную жену возвратить ему дочь. Еще не оправившись отъ болѣзни, онъ снова пустился въ путь, и наконецъ достигъ до Булони, гдѣ его глазамъ предсталъ тотъ самый англійскій берегъ, на которомъ, какъ онъ справедливо угадалъ, пріютилась его бѣглянка-жена.
   Отсюда, благодаря моей дѣтской памяти, въ которой ясно запечатлѣлись событія этихъ раннихъ дней моей жизни, я могу продолжать начатый разказъ. Читатель увидитъ, что несмотря на свой юный возрастъ, я призванъ былъ исполнять довольно значительную роль въ той странной, фантастической и часто ужасной драмѣ, которой суждено было вскорѣ разыграться. Теперь, занавѣсъ опущенъ и драма давно кончена; но когда я думаю о всѣхъ этихъ нечаянностяхъ, переодѣваніяхъ, таинственныхъ побѣгахъ и опасностяхъ, я самъ прихожу въ удивленіе, и почти готовъ поддаться фанатизму г. де-Ламотта, который клялся и божился, что нашими поступками управляетъ высшая сила, и что онъ также не въ состояніи измѣнить свою судьбу, какъ и остановить сѣдину въ волосахъ. Боже! Но что за судьба это была! И какая роковая трагедія должна была разыграться!
   Однажды вечеромъ, въ 1769 году, во время нашихъ лѣтнихъ вакацій, я сидѣлъ дома на своемъ маленькомъ стулѣ, между тѣмъ какъ въ окна стучалъ проливной дождь. Въ лавкѣ, противъ обыкновенія, въ этотъ вечеръ не было ни души, и мнѣ кажется, что я ломалъ себѣ голову надъ какимъ-то правиломъ изъ латинской грамматики, которую, по приказанію матери, я непремѣнно долженъ былъ зубрить, возвращаясь долгой изъ школы. Уже 50 лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ {Этотъ разказъ, повидимому, былъ написанъ около 1820 г.}, и я успѣлъ позабыть въ это время Богъ знаетъ сколько событій изъ моей жизни, которыя, впрочемъ, и не заслуживали особеннаго воспоминанія, но маленькую сцену, случившуюся въ эту замѣчательную ночь, я помню такъ живо, какъ будто она только что происходила передъ моими глазами. Вотъ мы сидимъ каждый за своимъ занятіемъ, а въ пустой и безмолвной улицѣ шумитъ вѣтеръ и хлещетъ дождь. Но кромѣ дождя и вѣтра, мы различаемъ еще шаги нѣсколькихъ человѣкъ, идущихъ по мостовой. Эти шаги раздаются все громче и громче, и наконецъ, останавливаются у нашихъ дверей.
   -- Г-жа Дюваль! кричитъ съ улицы голосъ,-- это я, Грегсонъ!
   -- Боже мой! воскликнула моя мать, вскочивъ со стула и побѣлѣвъ какъ полотно.
   Въ эту минуту я услыхалъ плачъ ребенка. Дорогая моя! Какъ живо сохранился въ моей памяти этотъ слабый дѣтскій крикъ!
   Но вотъ дверь отворилась, сильный порывъ вѣтра едва не задулъ свѣчей, и въ комнату вошли, вопервыхъ, какой-то господинъ съ дамой, закутанною съ ногъ до головы разными плащами, за ними нянька съ плачущимъ ребенкомъ, и наконецъ, позади всѣхъ, лодочникъ Грегсонъ.
   Моя мать издаетъ какой-то хриплый звукъ, и восклицая: "Кларисса, Кларисса!" бросается къ дамѣ на шею, душитъ ее въ своихъ объятіяхъ и страстно цѣлуетъ. Дитя плачетъ и стонетъ, нянька старается его успокоить, а пріѣзжій господинъ, снявъ съ себя шляпу и стряхивая съ нея воду, смотритъ въ это время на меня. Этотъ взглядъ какъ будто кольнулъ меня въ сердце, и я почувствовалъ необъяснимый ужасъ. Подобное ощущеніе я испыталъ еще одинъ или два раза въ жизни, и одинъ разъ, взглядъ поразившій меня такимъ образомъ принадлежалъ моему врагу, котораго постигъ весьма печальный конецъ.
   -- Нашъ переѣздъ былъ самый бурный, сказалъ по-французски пріѣзжій господинъ моему дѣду,-- мы провели 14 часовъ на морѣ. Качка совершенно измучила графиню, и она ужасно утомлена.
   -- Твои комнаты ужь готовы, сказала моя мать съ нѣжною заботливостью.-- Бѣдная моя Biche, ты будешь спать сегодня совершенно спокойно, и не должна ровно, ровно ничего бояться!
   За нѣсколько дней передъ тѣмъ я видѣлъ какъ мать и служанка возились въ первомъ этажѣ, приготовляя и убирая комнаты. Когда я спросилъ у матери, не ожидаетъ ли она кого, она выдрала мнѣ уши и приказала молчать; но я догадался, что пріѣзжіе были тѣ самые посѣтители, которыхъ она ожидала, а по имени, которымъ она назвала даму, я конечно узналъ, что это г-жа де-Савернъ.
   -- Это твой сынъ, Урсула? сказала дама.-- Какой большой мальчикъ! А моя несчастная крошка все пищитъ.
   -- О, мое сокровище, сказала мать,-- схвативъ дитя, которое еще пуще расплакалось, озадаченное кивавшимъ перомъ и хохлатымъ шлемомъ г-жи Дюваль, которая въ тѣ дни носила огромный чепчикъ, и своимъ грознымъ видомъ могла поспорить съ любымъ героемъ древности.
   Когда блѣдная дама выразилась такъ жестко о своемъ ребенкѣ, я удивился и почувствовалъ къ ней что-то непріятное. Въ самомъ дѣлѣ я всегда любилъ дѣтей, и до сихъ поръ отъ нихъ безъ ума, доказательствомъ чему служитъ мое обращеніе съ собственнымъ моимъ бездѣльникомъ. Никто не можетъ сказать, чтобъ я кого-либо притѣснялъ въ школѣ, или чтобъ я дрался иначе, какъ для собственной защиты.
   Мать собрала на столъ все, что было у нея въ домѣ порядочнаго, и пригласила своихъ гостей раздѣлить ея скромный ужинъ. Какія пустыя вещи остаются иногда въ памяти! Помню, что я пренаивно засмѣялся, когда г-жа де-Савернъ сказала: "А, такъ это чай? Я его еще никогда не пробовала.. Но онъ совсѣмъ не вкусенъ, не правда ли, г. баронъ?" Вѣроятно, въ Альзасѣ въ то время еще не научились употребленію чая. Мать остановила мой дѣтскій смѣхъ обыкновеннымъ воззваніемъ къ моимъ ушамъ, и нужно сказать, что мнѣ ежедневно приходилось получать отъ доброй женщины это непріятное угощеніе. Дѣдъ предложилъ графинѣ небольшую рюмку настоящей нантской водки, и спросилъ, не желаетъ ли она подкрѣпить себя послѣ утомительнаго путешествія; но она отказалась отъ того и отъ другаго, и скоро удалилась въ свою комнату, въ которой мать моя приготовила для нея свои лучшія простыни и одѣяла. Тамъ же она поставила постель и для горничной Марты, которая уже улеглась на ней вмѣстѣ съ плачущимъ ребенкомъ. Что касается до барона де-Ламотта, ему наняли помѣщеніе въ этой же улицѣ, въ домѣ булочника г. Виллиса: этотъ булочникъ Виллисъ былъ мой большой пріятель, награждавшій меня въ дѣтствѣ неимовѣрнымъ количествомъ сладкихъ пирожковъ, и если ужь говорить правду, носившій парики, которые обыкновенно завивались у моего дѣда.
   По утрамъ и по вечерамъ мы всѣ собирались для общей молитвы, которую дѣдъ произносилъ съ большимъ чувствомъ. Но въ этотъ вечеръ, когда онъ досталъ свою большую Библію, съ тѣмъ чтобъ, я прочелъ изъ нея главу, мать сказала ему: "Нѣтъ, бѣдная Кларисса устала и пойдетъ спать." Дѣйствительно, пріѣзжая дама немедленно удалилась. Тогда я сталъ читать главу изъ своей маленькой Библіи, и помню, какъ слезы градомъ катились по лицу моей матери, и она приговаривала: "Боже, Боже мой, умилосердись надъ нею!"' Когда же я хотѣлъ запѣть нашъ вечерній гимнъ: "Nun ruhen alle Waider" она приказала мнѣ молчать, сказавъ, что дама очень утомлена и хочетъ заснуть. Послѣ этого мать отправилась на верхъ къ г-жѣ де-Савернъ, чтобы посмотрѣть хорошо ли она устроилась, а мнѣ нелѣла проводить пріѣзжаго господина въ домъ булочника Виллиса. Я, конечно, не заставилъ ее повторить себѣ этого приказанія дважды и немедленно пустился впередъ, болтая и показывая дорогу незнакомцу; должно замѣтить, что послѣдній уже не внушалъ мнѣ болѣе того ужаса, который я почувствовалъ въ первую минуту нашей встрѣчи. Читатель можетъ быть увѣренъ, что все населеніе мѣстечка Уинчельси уже знало о томъ, что какая-то пріѣзжая французская дама съ ребенкомъ и горничной остановилась у г-жи Дюваль, и что пріѣхавшій съ ней французскій господинъ будетъ занимать квартиру у булочника.
   Я никогда не забуду своего ужаса и удивленія, когда мать сказала мнѣ, что эта дама папистка. Въ нашемъ городѣ, правда, жили два господина принадлежавшіе къ этой религіи; они занимали красивый домъ, носившій названіе монастыря, но почти не имѣли сношеній съ людьми нашего званія, хотя мать моя и ходила иногда убирать голову г-жи Уэстонъ, какъ ходила и къ нѣкоторымъ другимъ городскимъ дамамъ. Я забылъ сказать, что г-жу Дюваль приглашали иногда къ родильницамъ, въ качествѣ сидѣлки. Эту обязанность она исполняла подлѣ г-жи Уэстонъ, которая, впрочемъ, скоро лишилась своего ребенка. У Уэстоновъ была часовня въ бывшемъ монастырскомъ саду, и священники ихъ исповѣданія пріѣзжали туда совершать службу, то отъ лорда Ньюбера изъ Слиндона, то отъ Арунделя, фамилія котораго также принадлежала къ римско-католической церкви. Одинъ или два католика,-- ихъ было очень мало въ нашемъ городѣ,-- погребены были въ одной сторонѣ этого стариннаго сада, тамъ, гдѣ до временъ Генриха VIII помѣщалось монастырское кладбище.
   Пріѣзжій господинъ былъ первый папистъ, съ которымъ мнѣ пришлось говорить. Идя вмѣстѣ съ нимъ по городу, и показывая ему старыя ворота, церковь и прочее, я вдругъ спросилъ его:
   -- А что, вы жгли протестантовъ?
   -- Конечно! отвѣчалъ онъ, и лицо его искривилось ужасною улыбкой:-- я многихъ въ свою жизнь поджарилъ и съѣлъ.
   При этихъ словахъ я съ содраганіемъ отвернулся отъ его блѣднаго, улыбавшагося лица, и почувствовалъ, какъ прежній ужасъ снова начинаетъ овладѣвать мною. Онъ былъ весьма странный человѣкъ; моя простота и наивные вопросы крайне забавляли его; мое присутствіе никогда ему не надоѣдало; онъ говорилъ, что я буду его маленькимъ англійскимъ учителемъ, и въ самомъ дѣлѣ онъ поразительно скоро выучился этому языку, между тѣмъ какъ бѣдная г-жа де-Савернъ никогда не могла ни одного слова понять по-англійски.
   Слабая, блѣдная, съ краснымъ рдѣющимъ пятномъ на каждой щекѣ, она цѣлые часы просиживала въ молчаніи, съ безпокойствомъ озираясь кругомъ, какъ бы преслѣдуемая какимъ-то страхомъ. Я видѣлъ, что мать наблюдаетъ за ней и что на лицѣ ея отражается почти такой же ужасъ, какъ и на лицѣ графини. По временамъ г-жа де-Савернъ, раздраженная плачемъ своего ребенка, приказывала уносить его отъ себя. Иногда же она судорожно брала его на руки, укрывала плащами и запиралась съ нимъ на ключъ въ своей комнатѣ. Ночью она часто вставала и ходила по всему дому. У меня была по сосѣдству съ матерью небольшая комната, которую я постоянно занималъ, возвращаясь изъ школы на вакаціонное время, а также по субботамъ и по воскресеньямъ. Я очень хорошо помню, какъ проснувшись однажды ночью, я услыхалъ голосъ г-жи де-Савернъ, которая, стоя у дверей моей матери, кричала: "Урсула, Урсула! Лошадей, скорѣе лошадей! Я должна спасаться. Онъ ѣдетъ, я знаю, что онъ ѣдетъ!" За тѣмъ послѣдовали увѣщанія со стороны моей матери, пришла горничная графини, и уговаривала ее возвратиться. Стоило, бывало, бѣдной матери услыхать крикъ ребенка, и она летѣла къ нему со всею поспѣшностью, гдѣ бы ни находилась. Нельзя сказать, что она любила его. Минуту спустя, бросивъ его на постель, она снова подходила къ окну, и начинала смотрѣть на море. Цѣлые часы просиживала она передъ этимъ окномъ, закутавшись занавѣской, какъ бы скрываясь отъ чьихъ-то взглядовъ. Ахъ! сколько разъ смотрѣлъ и я съ тѣхъ поръ на это окно, и на мерцавшій въ немъ огонекъ! Хотѣлъ бы я знать, существуетъ-ли еще этотъ домъ? Но я не люблю теперь останавливаться мыслію на той глубокой, отчаянной тоскѣ, которую я пережилъ, смотря на его рѣшетку.
   Было очевидно, что наша бѣдная гостья находится въ самомъ безнадежномъ состояніи. По временамъ ее навѣщалъ аптекарь; онъ качалъ головой и прописывалъ лѣкарство. Но лѣкарство почти не помогало; безсонница продолжалась и жаръ не оставлялъ больную. Иногда она давала несвязные отвѣты, не впопадъ, плакала и смѣялась; отталкивала отъ себя пищу, хотя это были самыя вкусныя блюда, какія только моя бѣдная мать въ состояніи была приготовить; приказывала моему дѣду уходить въ кухню и не смѣть садиться въ ея присутствіи; то плакала, то бранила мою мать, и весьма рѣзко останавливала ее, если та дѣлала мнѣ замѣчанія. Бѣдная г-жа Дюваль сдѣлалась тише воды, ниже травы. Она, которая заправляла всѣмъ домомъ, совершенно смирилась передъ бѣдною полусумашедшею женщиной. Я какъ теперь вижу ихъ обѣихъ: графиня, вся въ бѣломъ, молчаливая, безпечная, сидитъ въ продолженіи нѣсколькихъ часовъ сряду, на одномъ мѣстѣ, ни на кого не обращая вниманія, а мать моя наблюдаетъ за ней своими испуганными черными глазами.
   Кавалеръ де-Ламоттъ, какъ я уже сказалъ выше, имѣлъ отдѣльную квартиру, но большую часть своего времени проводилъ у насъ. Такъ какъ онъ называлъ себя двоюроднымъ братомъ r-жи де-Савернъ, то я дѣйствительно принималъ его за ея родственника, и потому никакъ не могъ догадаться, что бы значили слова нашего пастора г. Бореля, когда онъ, пришедъ однажды къ моей матери, сказалъ ей:
   -- Стыдись г-жа Дюваль; такъ вотъ какимъ ты дѣломъ занимаешься, ты,-- дочь протестантскаго церковнаго старосты!
   -- Какимъ дѣломъ? спросила его мать.
   -- Ты даешь убѣжище преступленію и укрываешь беззаконіе,-- сказалъ онъ, назвавъ преступленіе его настоящимъ именемъ: грѣхомъ противъ седьмой заповѣди.
   Будучи ребенкомъ, я не понялъ тогда этого слова; но не успѣлъ онъ его выговорить, какъ мать моя, схвативъ кастрюлю съ супомъ, крикнула: "вонъ отсюда, или я не посмотрю, что вы пасторъ, и вылью этотъ супъ вамъ на голову, да и кастрюлю пошлю туда же!" И при этомъ она посмотрѣла такъ свирѣпо, что я ни мало не удивился, видя какъ маленькій человѣкъ выкатился изъ комнаты.
   Вслѣдъ за тѣмъ вернулся домой и дѣдушка, почти столько же перепуганный, какъ и его командиръ, г. Борель. Онъ былъ чрезвычайно взволнованъ, и началъ упрекать свою невѣстку за то, что она осмѣлилась говорить такимъ образомъ съ пастыремъ церкви.
   -- Весь городъ, прибавилъ онъ, толкуетъ о насъ и объ этой несчастной женщинѣ.
   -- И ты, и твой городъ старыя бабы! возразила г-жа Дювалъ, топая ногой и крутя усъ, можно было бы прибавить.-- Какъ? эти дрянные Французы смѣютъ порицать меня за то, что я принимаю свою молочную сестру? Стало-быть, грѣшно пріютить у себя бѣдную, полусумашедшую, умирающую женщину? О, низкіе, низкіе люди! Слушай меня дѣдушка; если про твою невѣстку скажутъ хоть единое слово въ клубѣ, и ты не расправишься съ этимъ человѣкомъ, то знай, что я сама расправлюсь съ нимъ!
   Чортъ возьми! я и самъ былъ того мнѣнія, что невѣстка моего дѣда сумѣла бы сдержать слово.
   Къ сожалѣнію, моя собственная глупая простота была отчасти причиною того позора, которому подверглась моя бѣдная мать въ нашей французской колоніи, и вотъ какимъ образомъ: однажды утромъ наша сосѣдка, г-жа Крошю, заглянувъ къ намъ въ комнату, спросила меня:
   -- А какъ здоровье вашей жилицы и ея двоюроднаго брата, г. графа?
   -- Г-жѣ Клариссѣ нисколько не легче, отвѣчалъ я (значительно покачавъ головой); что же касается до этого господина, г-жа Крошю, то знайте что онъ вовсе не графъ и не двоюродный ея братъ!
   -- О! такъ онъ не родственникъ ей? сказала портниха.
   Этотъ разговоръ мигомъ разнесся по всему городу, и когда мы на слѣдующее воскресенье пошли въ церковь, г. Борель сказалъ проповѣдь, которая обратила на васъ всеобщее вниманіе, а бѣдная мать моя сидѣла вся красная, какъ печеный ракъ. Я никакъ не могъ взять въ толкъ, въ чемъ состоитъ моя вина, но я очень хорошо понялъ, что мать угощаетъ меня за какую-нибудь скверную штуку, потому что прутъ ея такъ и хлесталъ меня по спинѣ. Чтобы не кричать, я положилъ себѣ въ ротъ пулю, но вѣроятно наша бѣдная больная услыхала свистъ прута, потому что она стремглавъ вбѣжала въ комнату, вырвала изъ рукъ матери орудіе пытки, оттолкнула ее съ-удивительною силой на другой конецъ комнаты, и обнявъ меня, начала ходить взадъ и впередъ по комнатѣ, дико посматривая на мою мать. "Бить свое собственное дитя! чудовище, чудовище!" проговорила несчастная. "На колѣни, и проси помилованія: или я даю тебѣ королевское слово, что ты будешь казнена!"
   За обѣдомъ она подозвала меня и приказала сѣсть подлѣ себя. "Епископъ," сказала она дѣду, "моя статсъ-дама провинилась. Она высѣкла маленькаго принца скорпіономъ. Я сама отняла у нея этого скорпіона. Герцогъ! Если она вздумаетъ повторить наказаніе: вотъ вамъ сабля, и я повелѣваю вамъ тогда отрубить графинѣ голову." Тутъ она взяла со стола большой разрѣзной ножъ, помахала имъ и засмѣялась тѣмъ дикимъ смѣхомъ, который постоянно вызывалъ слезы изъ глазъ моей матери. Въ разстроенномъ воображеніи несчастной женщины мы всѣ были принцы, герцоги, епископы, и Богъ вѣсть какія знатныя особы. Герцогомъ она обыкновенно называла г. де-Ламотта, и протягивая ему руку, говорила: "на колѣни, сэръ, на колѣни, и цѣлуйте нашу королевскую руку". И г. де-Ламоттъ, съ выраженіемъ глубокой скорби на лицѣ, повиновался, и смиренно преклоняя колѣна, исполнялъ печальную церемонію. Нужно сказать, что дѣдъ мой былъ совершенно плѣшивъ, и снявъ съ себя однажды вечеромъ парикъ, собиралъ салатъ подъ окошкомъ графини. Увидавъ его, графиня привѣтливо кивнула ему головой, и когда бѣдный старикъ подошелъ къ окну, вылила ему на плѣшь блюдцо съ чаемъ, говоря: "назначаю и помазую тебя Сенъ-Денискимъ епископомъ."
   Горничная Марта, бѣжавшая изъ Саверна вмѣстѣ съ графиней,-- я полагаю, что со времени рожденія ребенка несчастная графиня никогда не приходила въ совершенный разсудокъ,-- почувствовала себя наконецъ страшно утомленною отъ постоянныхъ заботъ и неусыпнаго надзора, которыхъ требовало болѣзненное состояніе ея госпожи; обязанности, вѣроятно, были тѣмъ тяжелѣе и непріятнѣе, что въ лицѣ достойной г-жи Дюваль у нея явилась другая госпожа, рѣзкая, повелительная и ревнивая. Мать моя готова была командовать всѣми, кто только подчинялся ея волѣ, и совершенно забирать въ свои руки людей, которые ей были дороги. Она сама укладывала въ постель графиню и укачивала ея ребенка; для обѣихъ приготовляла пищу, одѣвала ихъ съ одинаковою заботливостью, и страстно любила эту несчастную мать и ея дитя. Но она любила ихъ по своему. Все что только становилось между ею и дорогими ей существами возбуждало ея ревность, и нѣтъ никакого сомнѣнія, что подчиненнымъ г-жи Дюваль иногда приходилось отъ нея весьма жутко.
   Три мѣсяца жизни въ домѣ моей матери измучили альзасскую горничную графини. Марту. Она взбунтовалась и объявила, что уѣдетъ на родину. Мать назвала ее неблагодарною дрянью, но въ сущности весьма рада была отъ нея избавиться. Она постоянно утверждала, что будто бы передъ отъѣздомъ своимъ Марта украла нѣсколько платьевъ, золотыхъ вещей и кружевъ, принадлежавшихъ графинѣ; да и не въ добрый часъ ушла отъ насъ эта Марта. Мнѣ кажется, она искренно любила свою госпожу, и вѣрно привязалась бы также и къ ребенку, еслибы суровая рука моей матери не оттолкнула ее отъ этой дѣтской колыбели. Бѣдная невинная малютка, въ какомъ трагическомъ мракѣ началась твоя жизнь! Но невидимая сила берегла тебя свыше, и вѣрно добрый ангелъ сохранилъ тебя въ минуту опасности!
   Итакъ, г-жа Дюваль выпроводила отъ себя Марту, подобно тому какъ Сарра выгнала нѣкогда изъ своей палатки Агарь. Неужели женщинамъ пріятно бываетъ послѣ особенно милыхъ продѣлокъ? Про то онѣ сами знаютъ. Г-жа Дюваль не только выгнала Марту, но всю жизнь свою чернила ее. Быть-можетъ поведеніе этой женщины дѣйствительно было не безупречно, но во всякомъ случаѣ она ушла глубоко оскорбленная оказанною ей неблагодарностью, и унесла съ собой одно звено той таинственной цѣпи, которая опутывала всѣхъ насъ; и меня, семилѣтняго мальчика, и маленькое, невинное семимѣсячное существо, и его бѣдную помѣшанную мать, и мрачнаго непроницаемаго спутника несчастной женщины, который повсюду вносилъ съ собою несчастіе.
   Отъ Дендженеса до Булони всего 36 миль, и. наши лодки, по окончаніи войны, то и дѣло сновали по этой дорогѣ. Даже и въ военное время, эти безобидныя суденышки оставлялись въ покоѣ, и какъ я подозрѣваю, сильно занимались мирнымъ контрабанднымъ промысломъ. Мой дѣдъ также имѣлъ пай въ рыбномъ промыслѣ пополамъ съ однимъ Томасомъ Грегсономъ изъ Лидда. Когда горничная графини рѣшилась отъ насъ уѣхать, одна изъ нашихъ лодокъ отправлялась какъ разъ въ то мѣсто, откуда она прибыла, и потому ей предложили или все время ѣхать на нашей лодкѣ, или пересѣсть по пути на какое-нибудь французское судно, возвращающееся въ свою гавань {Когда не бывало препятствій, то наши лодки доходили обыкновенно до извѣстныхъ пунктовъ, гдѣ онѣ встрѣчались съ французскими лодками, и такимъ образомъ отлично обдѣлывали свои дѣла, чего я тогда вовсе не понималъ.}. Марту отвезли въ Булонь и высадили на берегъ. Я хорошо знаю происшествія этого дня; предо мною и теперь лежитъ печальный документъ, написанный, благодаря злополучной высадкѣ.
   Въ ту минуту какъ Марта спускалась съ пристани, окруженная толпою людей, которыя вырывали у несчастной ея скудный багажъ, чтобъ отнести его въ тамогкшо, первое лицо, попавшееся ей на глаза, былъ графъ де-Савернъ. Онъ только что пріѣхалъ въ этотъ день въ Булонь и ходилъ по пристани, поглядывая на англійскій берегъ, какъ вдругъ глаза его остановились на горничной жены. Онъ рванулся къ ней; Марта съ крикомъ отшатнулась назадъ, и едва не лишилась чувствъ; но толпа нищихъ, окружавшихъ ее со всѣхъ сторонъ, помѣшала ей скрыться. "живо ли дитя?" спросилъ ее графъ по-нѣмецки, такъ какъ оба они говорили на этомъ языкѣ.
   -- Дитя здорово.
   -- О, благодарю, благодарю Тебя, Создатель!
   Сердце бѣднаго отца забилось свободнѣе! Потомъ онъ опять обратился къ Мартѣ съ вопросомъ: "гдѣ осталась твоя госпожа, въ Уинчельси, у своей молочной сестры, не такъ ли?"
   -- Да, г. графъ.
   -- А баронъ де-Ламотть также въ Уинчельси?
   -- Д-д-д-а... о нѣтъ, нѣтъ, г. графъ!
   -- Молчи, лгунья! онъ уѣхалъ вмѣстѣ съ ней. Они останавливались въ однѣхъ гостиницахъ. Г. Лебренъ, купецъ 34-хъ лѣтъ, сестра его г-жа Дюбуа 24-хъ лѣсъ съ груднымъ ребенкомъ на рукахъ и съ горничной отплыли отсюда 20 апрѣля на англійской рыбачьей лодкѣ изъ Райя. Передъ отъѣздомъ они ночевали въ гостиницѣ Ecu de France. Ты видишь, я зналъ, что отыщу ихъ.
   -- Клянусь вамъ всѣмъ святымъ, что я ни разу въ продолженіе путешествія не оставляла графиню одну!
   -- Ни разу до нынѣшняго дня? Довольно. Какъ называется рыбачья лодка, которая доставила тебя въ Булонь?
   Одинъ изъ матросовъ лодки шелъ въ ту минуту позади несчастнаго графа, неся въ рукахъ какой-то свертокъ, отданный ему моею матерью {Все это я узналъ отъ Марты, къ которой мы заѣзжали во время нашей поѣздки въ Лорренъ и Альзасъ въ 1814 г.}. Казалось, сама судьба рѣшилась внезапно и быстро отмстить преступнику, посредствомъ карающей руки друга, котораго онъ обманулъ. Графъ приказалъ матросу идти вмѣстѣ съ нимъ въ гостиницу, обѣщая ему на водку.
   -- Хорошо ли онъ обходится съ ней? спросилъ несчастный де-Савернъ у горничной, въ то время какъ они уходили съ пристани.
   -- О, ни одна мать не можетъ быть нѣжнѣе съ своимъ ребенкомъ, отвѣчала Марта. Но въ смущеніи она не прибавила, что госпожа ея совершенно лишилась разсудка и почти не приходила въ себя съ самаго рожденія дитяти. Марта созналась, что она присутствовала въ соборѣ при крещеніи графини и ея дочери, и что г. де-Ламоттъ также находился тамъ.
   "Онъ взялъ не только тѣло, но и душу," подумалъ вѣроятно несчастный графъ.
   Случай привелъ г. де-Саверна именно въ ту самую гостиницу, гдѣ за четыре мѣсяца передъ тѣмъ останавливались бѣглецы которыхъ онъ теперь отыскивалъ (изъ чего можно заключить, что бѣдный графъ по крайней мѣрѣ два мѣсяца пролежалъ больной въ Нанси при началѣ своего путешествія). Лодочникъ, носильщики и Марта слѣдовали за нимъ; ихъ встрѣтила горничная, которая сейчасъ же припомнила г-жу Дюбуа и ея брата. "Такая больная, слабая дама, всю ночь напролетъ тогда проговорила", замѣтила она. "Братъ ея ночевалъ въ правомъ флигелѣ на дворѣ, а вамъ я отвела теперь ея комнату. Ужь какъ же ребенокъ-то кричалъ! Смотрите, комната хорошая, окна выходятъ прямо на пристань."
   -- Вы говорите, что эту комнату занимала г-жа Дюбуа?
   -- Да.
   -- А гдѣ лежалъ ребенокъ?
   -- Вотъ здѣсь.
   Г. де-Савернъ посмотрѣлъ на мѣсто, указываемое женщиной, прислонился головой къ подушкѣ и зарыдалъ. По загорѣлому лицу матроса также струились слезы. "Бѣдный, бѣдный господинъ," проговорилъ онъ.
   -- Ступай за мной въ кабинетъ, сказалъ ему графъ. Матросъ повиновался и заперъ за собою дверь.
   Въ это время г. де-Савернъ уже успѣлъ овладѣть собою. Онъ былъ, повидимому, совершенно спокоенъ.
   -- Знаешь ли ты въ Уинчельси, въ Англіи, тотъ домъ, изъ котораго пріѣхала эта женщина?
   -- Знаю.
   -- Не ты ли отвозилъ туда недавно одного господина съ дамой?
   -- Я.
   -- Помнишь ты хорошо этого господина?
   -- Какъ нельзя лучше.
   -- Согласишься ли ты за 30 червонцевъ пуститься сегодня же вечеромъ въ обратный путь, взять въ свою лодку пассажира и доставить письмо къ г. де-Ламотту?
   Матросъ согласился. Вотъ оно это письмо съ его темнобурыми расплывшимися отъ времени буквами; пятьдесятъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ какъ оно написано; но всякій разъ какъ мнѣ приходится вынимать его изъ конторки, я перечитываю его съ страннымъ, непонятнымъ интересомъ.
   "Кавалеру Франсуа Жозефу де-Ламотту. Англія, въ Уинчельси.
   "Я зналъ, что найду васъ, и давно уже не сомнѣвался въ томъ гдѣ вы находитесь. Еслибы не жестокая болѣзнь, задержавшая меня въ Нанси, я пріѣхалъ бы къ вамъ двумя мѣсяцами раньше. Послѣ всего происшедшаго между нами я знаю, что этотъ вызовъ будетъ для васъ приказаніемъ, и вы поспѣшите ко мнѣ теперь также, какъ спѣшили нѣкогда выручать меня отъ англійскихъ штыковъ подъ Гастенбекомъ. Я долженъ сказать вамъ, баронъ, что мы будемъ драться на смерть. Прошу васъ не сообщать о томъ никому и поспѣшить за посланнымъ, который приведетъ васъ ко мнѣ."

"Графъ де-Савернъ."

   Это письмо было доставлено къ намъ вечеромъ, когда мы всѣ сидѣли въ комнатѣ, позади нашей лавки. Я держалъ на колѣняхъ маленькую Агнесу, которая ни къ кому не шла съ такою охотой, какъ ко мнѣ. Графиня была въ этотъ вечеръ довольно спокойна; ночь тиха и окна открыты. Дѣдъ читалъ какую-то книгу, а г. де-Ламоттъ игралъ въ карты съ графиней, хотя бѣдняжка болѣе десяти минутъ сряду никакъ не могла сосредоточить свое вниманіе на игрѣ. Вдругъ кто-то постучалъ въ дверь; дѣдъ опустилъ книгу. {Въ послѣдствіи я узналъ, что тайные друзья моего дѣда извѣщали его о своемъ появленіи особеннымъ стукомъ, который вѣроятно употребилъ и г. Бидуа.}
   -- Взойдите сказалъ онъ. Какъ, это вы, Бидуа?
   -- Да, это я, хозяинъ! отвѣчалъ г. Бидуа, огромный малый въ большихъ сапогахъ и въ курткѣ, волосы котораго были перевязаны сзади ремнемъ.-- А это, не правда ли, сынишка бѣднаго Жана Луи? Бравый молодчикъ!-- И глядя на меня, онъ потеръ себѣ переносицу.
   Въ эту минуту графиня вскрикнула раза три, потомъ захохотала и закричала.-- А, это мой мужъ возвратился съ войны; онъ тамъ, за окномъ. Здравствуйте, графъ! здравствуйте. У васъ предурная, дурная дочь, и которую я не люблю нисколько, нисколько, нисколько! Онъ тамъ! Я его видѣла въ окнѣ. Тамъ! Тамъ! Спрячьте меня отъ него, онъ убьетъ меня, убьетъ!
   -- Успокойтесь Кларисса, сказалъ ей баронъ, которому, безъ сомнѣнія, надоѣли безконечные крики и бредни несчастной женщины.
   -- Успокойся, душа моя! послышалось изъ другой комнаты, гдѣ мать мыла что-то.
   -- А это, должно-быть, кавалеръ де-Ламоттъ? спросилъ Бидуа, обращаясь къ барону.
   -- Что вамъ нужно, отвѣчалъ послѣдній, надменно взглянувъ на него изъ-за картъ.
   -- Въ такомъ случаѣ, у меня есть письмо къ г-ну барону.
   И матросъ передалъ ему приведенное мною выше письмо, чернила котораго были тогда еще свѣжи и черны, между тѣмъ, какъ теперь они выцвѣли и пожелтѣли.
   Баронъ де-Ламоттъ двадцать разъ въ жизни встрѣчался лицомъ къ лицу со смертью и опасностью въ своихъ отчаянныхъ экспедиціяхъ. Трудно было найдти человѣка болѣе хладнокровнаго въ игрѣ пулями и сталью. Онъ спокойно опустилъ въ карманъ полученное имъ письмо, доигралъ партію съ графиней, и приказавъ Бидуа идти за нимъ на квартиру, простился съ нами и ушелъ. Бѣдная графиня тотчасъ же начала строить карточные домики, и вся погрузилась въ это занятіе. Мать пошла затворять ставни и, поглядѣвъ въ окно, сказала:
   -- Странно, что этотъ маленькій человѣкъ, товарищъ Бидуа, до сихъ поръ стоитъ на улицѣ.
   Читатель видитъ, что у насъ были всякаго рода странные друзья. Къ намъ безпрестанно являлись моряки, говорившіе особеннымъ нарѣчіемъ, состоявшимъ изъ смѣси французскихъ, англійскихъ и голландскихъ словъ. Боже мой! когда вспомню въ какомъ обществѣ я жилъ и въ какомъ кругу я вращался, то право удивительно, какъ не кончилъ я тѣмъ, чѣмъ кончили многіе изъ моихъ друзей.
   Въ это время я несъ куріозныя обязанности, drôle de metier, какъ говорятъ Французы. Дѣдъ заставилъ меня изучать свою профессію, и нашъ подмастерье посвятилъ меня въ первоначальные пріемы благороднаго парикмахерскаго искусства. Когда я достаточно подросъ, такъ что могъ находиться въ уровень съ джентльменскимъ носомъ, меня обѣщали произвести въ брадобрѣи. Сверхъ того, мать приказывала мнѣ разносить ея картонки и исполнять для нея различныя порученія, и наконецъ приставила меня нягькой къ бѣдной малюткѣ, которая, какъ я уже сказалъ выше, любила меня больше всѣхъ домашнихъ, и протягивая ко мнѣ свои пухленькія ручки, ворковала отъ восторга, когда я къ ней подходилъ. Въ первый день какъ я вывезъ ее покататься на маленькой ручной телѣжкѣ, гдѣ-то пріобрѣтенной для нея моею матерью, городскіе мальчики подняли меня на смѣхъ, и мнѣ пришлось даже подраться съ однимъ изъ нихъ, между тѣмъ какъ бѣдная крошка Агнеса, сидя въ телѣжкѣ, сосала свой маленькій пальчикъ. Въ то время какъ между вами шла перепалка, откуда ни возьмись докторъ Бернардъ, приходскій священникъ Церкви Св. Филиппа, который уступалъ намъ, французскимъ протестантамъ, трапезную своего храма, пока поправлялась наша ветхая полуразрушенная церковь. Докторъ Бернардъ (по весьма уважительной причинѣ, въ то время для меня неизвѣстной) не любилъ ни моего дѣда, ни моей матери, ни всей нашей семьи. Да и они также не оставались у него въ долгу. Мать называла его гордымъ священникомъ, гадкимъ парикомъ и проч., хотя можетъ-быть одною изъ главныхъ причинъ ея недоброжелательства было и то, что этотъ гадкій парикъ (по моему онъ могъ служить образцомъ наилучшей цвѣтной капусты),-- завивался и пудрился не у насъ, а у другаго парикмахера. Итакъ, въ то время какъ между мною и Томомъ Каффиномъ (добрый Томъ! Какъ живо я его помню, даромъ что 54 года прошло съ тѣхъ поръ какъ мы наколотили другъ другу носы) шла отчаянная драка, докторъ Бернардъ подошелъ къ вамъ и прекратилъ эту потѣху: "Ахъ вы маленькіе негодяи! погодите, я сейчасъ велю сторожу васъ высѣчь, сказалъ докторъ, который въ то же время исправлялъ должность городскаго судьи; что же касается до этого маленькаго французскаго цырюльника, онъ вѣчно ссорится и дерется!"
   -- Они смѣялись надо мной, называли меня нянькой и хотѣли опрокинуть телѣжку, а я этого не допустилъ. Моя обязанность защищать безпомощную малютку, сказалъ я твердо.-- Мать ея больна, нянька убѣжала, и ее некому защитить теперь кромѣ меня и Отца Нашего, который на небесахъ.-- Тутъ я поднялъ вверхъ свою маленькую руку, какъ дѣлалъ обыкновенно мой дѣдъ.-- Если эти мальчики будутъ обижать ребенка, я не перестану съ ними драться.
   Докторъ провелъ рукою по глазамъ, пощупалъ у себя въ карманѣ, и далъ мнѣ долларъ.
   -- Да, смотри, навѣщай насъ иногда, дитя, сказала г-жа Бернардъ, шедшая вмѣстѣ съ мужемъ.-- Она взглянула на маленькое созданіе, сидѣвшее въ телѣжкѣ и прибавила:-- бѣдная крошка, бѣдная крошка!--
   А докторъ, обернувшись къ мальчикамъ, и продолжая держать меня за руку, проговорилъ:-- Смотрите, негодяи, если я еще разъ услышу, что кто-нибудь изъ васъ окажется столь низкимъ, чтобы бить этого мальчика, который исполняетъ свою обязанность, я велю сторожу отхлестать васъ на славу, и это также вѣрно, какъ то, что меня зовутъ Томасомъ Бернардомъ. А ты, Томасъ Каффинъ сейчасъ же помирись съ французскимъ мальчикомъ и протяни ему руку.
   Я съ своей стороны замѣтилъ доктору, что готовъ и на рукожатіе и на драку, смотря потому, чего пожелаетъ самъ Томъ Каффинъ. И затѣмъ я снова сталъ лошадкой и покатилъ свою телѣжку внизъ къ Сандгету.
   Это происшествіе разнеслось по всему городу; о немъ узнали и рыбаки, и матросы, и даже маленькій кружокъ нашихъ знакомыхъ; и благодаря ему, въ эти ранніе дни моей жизни завѣщана была мнѣ драгоцѣнность, которою я владѣю и до сихъ поръ. На другой день послѣ пріѣзда Бидуа, въ то время какъ я тащилъ свою телѣжку на гору къ маленькой фермѣ, гдѣ дѣдъ и его компаньйонъ держали отличныхъ голубей, которыхъ я въ дѣтствѣ страстно любилъ, ко мнѣ подошелъ какой-то смуглый, небольшаго роста человѣкъ. Лица его я теперь никакъ не могу припомнить, но онъ говорилъ со мною полуфранцузскимъ, полунѣмецкимъ нарѣчіемъ, которое употреблялось въ нашемъ семействѣ. "Не это ли дитя r-жи Сабернъ?" спросилъ онъ дрожащимъ голосомъ.
   -- Да, сударь,-- отвѣчалъ я...
   О Агнеса, Агнеса! Какъ мчатся годы! Какія странныя событія совершались съ нами, сколько горя мы перенесли: и какъ чудесно хранило насъ благое Провидѣніе съ тѣхъ поръ, какъ твой отецъ стоялъ на колѣняхъ передъ телѣжкой, въ которой покоилось его дитя! Я какъ теперь вижу эту сцену. Вотъ извилистая дорога, ведущая къ городскимъ воротамъ; вотъ голубоватыя болота, а тамъ за болотами возвышаются башни и кровли Райя, еще дальше на горизонтѣ блеститъ необъятное море, и посреди этой картины выступаетъ фигура смуглаго человѣка, склонившагося надъ спящимъ ребенкомъ. Но онъ не поцѣловалъ его и даже не коснулся до него. Я помню, что малютка, улыбаясь, открыла глазки, и протянула ему свои маленькія ручки: а онъ только отвернулся, и изъ груди его вылетѣло что-то похожее на стонъ.
   Въ эту минуту къ вамъ подошелъ вмѣстѣ съ другимъ товарищемъ, повидимому Англичаниномъ, французскій рыбакъ Бидуа, бывшій у насъ наканунѣ.
   -- А мы васъ вездѣ ищемъ, г. графъ, сказалъ онъ;-- приливъ начался и уже давно пора съѣхать.
   -- А баронъ гдѣ? спросилъ графъ де-Савернъ.
   -- Ужь онъ въ лодкѣ отвѣчалъ рыбакъ.-- И они стали спускаться съ горы, ни разу не оглянувшись назадъ.
   Мать моя была въ этотъ день необыкновенно тиха и кротка. Она какъ будто боялась чего-то. Бѣдная графиня болтала, смѣялась или безсознательно плакала; но когда во время вечерней молитвы дѣдъ мой слишкомъ распространился о какомъ-то текстѣ, г-жа Дюваль топнула ногой и сказала: "assez bavardé comme èa, mon père!" и затѣмъ опустившись на стулъ, закрыла лицо передникомъ.
   Въ продолженіе всего слѣдующаго дня она молчала, часто утирала слезы, читала нашу большую Библію, и была очень ласкова со мною. Я помню, какъ она сказала мнѣ своимъ густымъ басомъ: "Ты славный у меня мальчикъ, Денисушка." И погладила меня по головѣ съ необыкновенною вѣжностью, что съ ней рѣдко случалось. Въ эту ночь наша бѣдная больная безумствовала болѣе обыкновеннаго; она безпрестанно хохотала и такъ громко пѣла, что проходящіе останавливались на улицѣ, прислушиваясь къ ея дикому голосу. На другой день, между тѣмъ какъ я тащилъ свою маленькую телѣжку, докторъ Бернардъ опять повстрѣчался со мною на улицѣ, и въ первый разъ зазвалъ меня къ себѣ въ приходъ. Онъ далъ мнѣ бисквитныхъ пирожковъ и вина, подарилъ киижку съ арабскими сказками Тысяча и одна ночь, а дамы любовались малюткой Агнесой, сожалѣя о томъ что она папистка. "Я надѣюсь, что ты не перейдешь въ католичество", сказалъ мнѣ докторъ. "О, никогда!" отвѣчалъ я съ увѣренностью. Ни я, ни мать не любили этого мрачнаго католическаго священника, котораго привозилъ къ себѣ г. де-Ламоттъ отъ Уэстоновъ. Самъ баронъ былъ чрезвычайно твердъ въ своей религіи; и я конечно не могъ предвидѣть тогда, что его мужество и вѣра подвергнутся когда-нибудь жестокому испытанію.
   Наступилъ вечеръ; я сидѣлъ погруженный въ чтеніе интересной книжки, которую подарилъ мнѣ докторъ. Странно, никто не посылалъ меня спать, и я съ большимъ любопытствомъ заглядывалъ вмѣстѣ съ Али-Баба въ пещеру сорока разбойниковъ, какъ вдругъ часы зашипѣли, готовясь пробить полночь, а въ пустой улицѣ раздались чьи-то быстрые шаги.
   Мать вскочила какъ безумная, и пошла отворять дверь. "Это онъ" сказала она съ сверкающими глазами, и въ комнату, вошелъ кавалеръ де-Ламоттъ, блѣдный какъ мертвецъ.
   Въ эту минуту бѣдная г-жа Савернъ, вѣроятно пробужденная у себя на верху боемъ часовъ, запѣла прямо надъ нашей головой; баронъ сильно вздрогнулъ, и лицо его сдѣлалось еще блѣднѣе, когда мать моя подошла къ нему съ вопрошающимъ взглядомъ.
   -- Il l'a voulu (онъ хотѣлъ этого), отвѣчалъ г. де-Ламоттъ, поникнувъ головой. И опять раздалось на верху пѣніе бѣдной сумашедшей.

Объявленіе.

   "27-го іюня текущаго 1769 г. графъ де-Савернъ прибылъ въ Булонь, и остановился въ гостиницѣ Ecu de France, гдѣ квартировалъ также маркизъ Дюкенъ Менвилль, начальникъ эскадры флота его величества, короля французскаго. Графъ де-Савернъ не былъ прежде знакомъ съ г. Дюкеномъ, но онъ напомнилъ ему, что его знаменитый предокъ, адмиралъ Дюкенъ, принадлежалъ, также какъ и самъ графъ де-Савернъ, къ реформатской религіи, и въ силу этой духовной связи, умолялъ маркиза быть его секундантомъ въ дуэли, которая, вслѣдствіе горестныхъ обстоятельствъ, становилась для него неизбѣжною.
   "Въ то же время графъ де-Савернъ сообщилъ маркизу Дюкену причины своей ссоры съ кавалеромъ Франсуа Жозефомъ де-Ламоттомъ, бывшимъ офицеромъ Субизскаго полка, который проживаетъ въ настоящее время въ Англіи, въ графствѣ Суссексъ, въ мѣстечкѣ Уинчельси. Причины сообщенныя графомъ де-Саверномъ были такого свойства, что маркизъ Дюкенъ призвалъ за графомъ право требовать удовлетворевія отъ кавалера де-Ламотта.
   "29-го іюня вечеромъ въ Авглію отправлена была лодка съ нарочнымъ, которому поручено было отвезти къ г. де-Ламотту письмо отъ графа де-Саверна. Въ этой же лодкѣ баронъ возвратился изъ Англіи въ Булонь.
   "Нижеподписавшійся, графъ де-Бериньи, находящійся съ своею бригадой въ Булони и знакомый съ г. де-Ламотомъ, согласился быть его секундантомъ въ предстоявшемъ поединкѣ.
   "Противники сошлись въ 7 часовъ утра на пескахъ, въ полумили отъ Булоньскаго порта, и рѣшились драться на пистолетахъ. Оба были совершенно спокойны и сохранили полное присутствіе духа, какъ и слѣдовало ожидать отъ офицеровъ, отличившихся на королевской службѣ и вмѣстѣ воевавшихъ противъ враговъ Франціи.
   "Когда все было готово, кавалеръ де-Ламоттъ сдѣлалъ четыре шага впередъ съ опущеннымъ внизъ пистолетомъ, и положивъ руку на сердце, сказалъ: "клянусь вѣрою во Христа и честью дворянина, что я не заслужилъ обвиненія, взведеннаго на меня графомъ де-Саверномъ".
   "Г. де-Савернъ отвѣчалъ: -- "кавалеръ де-Ламоттъ, я не обвинялъ васъ ни въ чемъ, во еслибъ я и сдѣлалъ это, то вамъ ничего не стоитъ солгать".
   "Тогда г. де-Ламоттъ, вѣжливо поклонившись секундантамъ, не съ выраженіемъ гнѣва, но скорѣе съ выраженіемъ глубокой скорби на лицѣ, возвратился на свое прежнее мѣсто, отмѣченное на пескѣ секундантами, и сталъ въ разстояніи десяти шаговъ отъ своего противника.
   "По данному сигналу, оба выстрѣлили разомъ. Пуля г. де-Саверна слегка задѣла барона по волосамъ между, тѣмъ какъ пуля барона попала въ правую сторону груди г. де-Саверна. Графъ постоялъ немного и грянулся на песокъ. Секунданты, медикъ и г. де-Ламоттъ бросились на помощь къ раненому, а г. де-ла-Моттъ, поднявъ руку къ небу сказалъ: "Богъ свидѣтель, что она невинна!"
   "Графъ де-Савернъ, повидимому, хотѣлъ говорить. Онъ приподнялся немного, опираясь на локоть, сказалъ только: "Вы, вы --" и затѣмъ кровь хлынула у него горломъ; онъ упалъ навзничь и послѣ нѣсколькихъ судорожныхъ движеній умеръ".
   (Подписано) "маркизъ Дюкенъ Менвилль, начальникъ эскадры королевскаго флота; графъ де-Бериньи, начальникъ кавалерійской бригады."
   

Рапортъ медика.

   "Я нижеподписавшійся Жанъ Батистъ Друо, штабъ-лѣкарь королевскаго полка, расположеннаго гарнизономъ въ Булони, симъ удостовѣряю, что я присутствовалъ при поединкѣ, имѣвшемъ столь плачевныя послѣдствія. Смерть г. де-Саверна была почти мгновенная. Пуля, попавъ въ правую сторону грудной полости, пробила легкія, и артерію, которая снабжаетъ ихъ кровью, что и причинило смерть вслѣдствіе немедленнаго задушенія."
   

IV. Спасенная изъ бездны.

   Послѣднюю ночь, которую ему оставалось пробить на землѣ, графъ де-Савернъ провелъ въ Уинчельси, въ небольшой харчевнѣ, посѣщаемой рыбаками и хорошо извѣстной Бидуа, который даже въ военное время постоянно ѣздилъ въ Англію по разнымъ дѣламъ, крайне интересовавшимъ моего дѣда, несмотря на то, что онъ былъ уставщикомъ, церковнымъ старостою и парикмахеромъ.
   Во время переѣзда изъ Булони въ лодкѣ рыбака, графъ намекнулъ ему нѣсколько о своихъ намѣреніяхъ, а въ эту послѣднюю ночь даже посвятилъ его въ свою тайну и, не назвавъ настоящей причины своей ссоры съ г. де-Ламоттомъ, сказалъ, что дуэль неизбѣжна; что такой негодяй, какъ баронъ де-Ламоттъ, не долженъ тяготить собою землю, и что ни одинъ преступникъ еще не былъ казненъ съ такою справедливостію, какъ будетъ казненъ онъ завтра, когда противники сойдутся для поединка. Сначала рѣшено было стрѣляться въ ту же ночь, но г. де-Ламоттъ совершенно законно потребовалъ нѣсколько часовъ для устройства своихъ дѣлъ, и пожелалъ лучше драться на французскомъ берегу чѣмъ на англійскомъ, для того чтобъ оставшійся въ живыхъ не подвергся строгости англійскихъ законовъ.
   Ламоттъ немедленно занялся приведеніемъ своихъ бумагъ въ надлежащій порядокъ, а графъ де-Савернъ объявилъ, что его распоряженія уже сдѣланы.
   -- Женино приданое пойдетъ ея дочери; что же касается до моего личнаго состоянія, прибавилъ онъ,-- я отказалъ его своимъ роднымъ и ничего не могу завѣщать ребенку. Теперь у меня осталось лишь нѣсколько монетъ въ кошелькѣ, да эти часы. Если мнѣ суждено умереть, отдайте ихъ тому мальчику, который спасъ мое,-- то-есть ея дитя.
   Голосъ графа оборвался на этомъ словѣ, онъ закрылъ лицо руками, и слезы заструились по его пальцамъ. Когда, много лѣтъ спустя, матросъ Бидуа разказывалъ мнѣ эту исторію, я плакалъ вмѣстѣ съ нимъ о бѣдномъ несчастливцѣ, который терзался въ судорогахъ предсмертной агоніи, между тѣмъ какъ сухой песокъ жадно пилъ его кровь. Конечно, кровь эта пала на твою голову, Франсуа де-Ламоттъ.
   Часы, завѣщанные мнѣ графомъ, до сихъ поръ стучатъ на моемъ письменномъ столѣ. Я не разлучался съ ними въ продолженіи цѣлыхъ пятидесяти лѣтъ, и хорошо помню съ какимъ дѣтскимъ восторгомъ принялъ я ихъ изъ рукъ Бидуа, когда онъ пришелъ разказать моей матери о поединкѣ двухъ соперниковъ.
   -- Вы сами видите ея положеніе, сказалъ около того же времени г. де-Ламоттъ моей матери.-- Мы навсегда разлучены съ нею, разлучены столь же безнадежно, какъ еслибъ одинъ изъ васъ уже не существовалъ болѣе. Моя рука сразила ея мужа; я, можетъ-быть, причиной и ея помѣшательства. Мнѣ суждено приносить несчастіе людямъ, которыхъ я люблю, и которымъ бы желалъ быть полезнымъ. Жениться на ней? Я готовъ, если вы находите что я могу ее успокоить. До тѣхъ поръ, пока у меня останется хоть одна гинея, я буду дѣлить ее съ нею пополамъ, но увы! у меня ихъ уже очень немного. Я промоталъ свое состояніе, самъ разорвалъ дружескія связи и испортилъ всю свою блестящую карьеру. Я отмѣченъ рукою судьбы: такъ или иначе я всегда вовлекаю въ свой жребій людей, которые меня любятъ.
   И дѣйствительно, онъ носилъ на себѣ, подобно Каину, какую-то роковую отмѣтку. Онъ навлекалъ бѣды и несчастія на людей, которые его любили. Мнѣ представлялся онъ какою-то погибшею душой, мученія которой уже начались; повидимому, онъ обреченъ былъ на все злое, преступное, мрачное. Но по временамъ находились люди, принимавшіе въ немъ участіе, и въ числѣ ихъ была моя суровая мать.
   Здѣсь время разказать о томъ, какъ удалось мнѣ "спасти" дитя г-жи де-Савернъ, поступокъ, за который бѣдный графъ наградилъ меня своими часами. По всей вѣроятности, о происшествіи этомъ сообщилъ ему Бидуа во время ихъ мрачнаго переѣзда изъ Булони въ Уинчельси. Однажды вечеромъ, уложивъ въ постель дитя и мать, которая была не лучше ребенка, Марта, горничная графини, отпросилась или просто, безъ позволенія, ушла куда-то въ гости; я съ своей стороны отправился спать тѣмъ крѣпкимъ, беззаботнымъ сномъ, какимъ обыкновенно спятъ дѣти. Что именно заставило мою мать отлучиться въ этотъ вечеръ изъ дома, не помню; только, когда, вернувшись къ себѣ, она пошла на верхъ, чтобы взглянуть на свою бѣдную Biche и ея ребенка, -- комната оказалась пустою. Мнѣ случалось видѣть на сценѣ неподражаемую Сиддонсъ, когда вся блѣдная, какъ полотно, и съ выраженіемъ неописаннаго ужаса на лицѣ, она проходитъ черезъ темную залу послѣ убійства короля Дункана. Подобный трагическій ужасъ увидѣлъ я на лицѣ матери, когда, внезапно пробудившись отъ своего ребяческаго сна, засталъ ее передъ своею постелью. Она была внѣ себя отъ страха. Бѣдная, помѣшанная графиня исчезла съ своимъ ребенкомъ неизвѣстно куда! Ушла ли она въ направленіи къ болотамъ или къ морю, или просто блуждала гдѣ-нибудь во мракѣ, никто не могъ сказать намъ этого.
   -- Вставай-ка, дружокъ, нужно отыскать ихъ, сказала мать хриплымъ голосомъ.
   Она послала меня въ Истъ-Стритъ къ мелочному торговцу Блиссу, гдѣ жидъ тогда кавалеръ де-Ламоттъ. Я нашелъ кавалера въ обществѣ двухъ священниковъ, безъ сомнѣнія, монастырскихъ гостей г. Уэстона. Всѣ немедленно встали и вмѣстѣ съ моею матерью, за которою слѣдовалъ и я, отправились на поиски.
   Мы шли попарно и въ разныхъ направленіяхъ. Мать моя, повидимому, напала на настоящую дорогу, потому что не прошло и нѣсколькихъ минутъ, какъ мы увидали въ темнотѣ бѣлую фигуру, шедшую къ намъ навстрѣчу, и услыхали пѣніе.
   "Ah, mon Dien!" "Gott sei Dank!" и ужъ я не знаю, какія благодарственныя восклицанія посыпались изъ устъ моей матери: это былъ голосъ графини.
   По мѣрѣ того, какъ мы подходили къ ней, она замѣтила насъ по свѣту фонаря и начала подражать на свой ладъ крику сторожа, котораго несчастная слыхала подъ окномъ въ продолженіе своихъ безсонныхъ ночей. "Первый часъ, звѣздная ночь!" запѣла она, и потомъ засмѣялась своимъ печальнымъ смѣхомъ.
   Нодошедъ къ ней ближе, мы нашли ее окутанною въ бѣлый пеньйюаръ, съ распущенными волосами, развѣвавшимися по плечамъ и блѣдному, грустному лицу. Она опять запѣла: "Первый часъ!"
   Ребенка, не было съ нею. Мать затряслась всѣмъ тѣломъ, и фонарь такъ сильно задрожалъ въ ея рукѣ, что я думалъ, она его уронитъ. Опустивъ фонарь на землю, она сняла съ себя шаль и окутала ею несчастную женщину, которая съ дѣтскою улыбкой приговорила:
   -- C'est bien! C'est chaud! Ah, que c'est bien!
   Взглянувъ случайно на ноги графини, я увидалъ, что одна изъ нихъ была обнажена. Мать моя, сама въ страшномъ волненіи, цѣловала и успокоивала г-жу де-Савернъ.
   -- Скажи мнѣ, мой ангелъ, моя дорогая, гдѣ дитя? спросила она, едва не лишаясь чувствъ.
   -- Дитя, какое дитя? Этотъ маленькій пострѣленокъ, что вѣчно плачетъ? Что мнѣ за дѣло до дѣтей! проговорила несчастная.-- Сію минуту ведите меня въ постель, сударыня! Какъ вы смѣете выводить меня на улицу съ босыми ногами?
   -- Куда ты ходила, моя милая? сказала моя бѣдная мать, стараясь ее успокоить.
   -- Я была въ большомъ Савернѣ. На мнѣ было домино. Я очень хорошо знала кучера, хотя онъ былъ закутавъ съ ногъ до головы. Меня представляли монсиньйору кардиналу. Я низко ему присѣла -- вотъ такъ. О, какъ нога болитъ!
   Она часто бредила объ этомъ балѣ и представленіи, напѣвала разные мотивы и повторяла отрывки фразъ изъ слышаннаго ею тамъ разговора. Я полагаю, это былъ единственный балъ и единственное представленіе, на которыхъ присутствовала бѣдняжка во всю свою кратковременную, несчастную жизнь. Горько подумать, какъ мало радости выпало ей на долю. Когда я вспоминаю объ этомъ, сердце мое надрывается столько же, какъ при видѣ страждущаго ребенка.
   Когда она подняла свою бѣдную окровавленную ногу, я увидалъ, что край ея одежды былъ вымоченъ и запачканъ пескомъ.
   -- Матушка, матушка, сказалъ я,-- она ходила къ морю!
   -- Ты была у моря, Кларисса? спросила ее мать.
   -- Я была на балу; танцовала, пѣла. Я очень хорошо узнала своего кучера. Я ѣздила на балъ къ кардиналу. Но ты не должна разказывать объ этомъ г. де-Саверну. О, никакъ не должна!
   Внезапная мысль промелькнула въ головѣ моей, и всякій разъ, какъ я вспоминаю объ этомъ, сердце мое воздаетъ хвалу милостивому подателю всѣхъ добрыхъ мыслей. Г-жа де-Савернъ, которой я нисколько не боялся и которую забавляла иногда моя дѣтская болтовня, иногда охотно прогуливалась въ сопровожденіи своей горничной Марты, несшей ребенка, и меня. Я такъ любилъ возить дитя въ маленькой телѣжкѣ. Мы обыкновенно ходили къ морскому берегу, и тамъ, на одномъ изъ утесовъ, несчастная женщина иногда просиживала по цѣлымъ часамъ.
   -- Ведите ее домой, матушка, сказалъ я, дрожа всѣмъ тѣломъ:-- а мнѣ отдайте фонарь, я пойду, я пойду....
   И я исчезъ, не докончивъ фразы. Я пустился внизъ черезъ Уэстгэйтъ, а оттуда, прямо по дорогѣ, къ тому мѣсту, о которомъ догадывался. Пройдя нѣсколько сотъ шаговъ, я увидалъ на дорогѣ что-то бѣлое: это была туфля графини, которую она потеряла; стало-быть она тутъ проходила.
   Бѣжа изъ всѣхъ своихъ дѣтскихъ силъ, я достигъ, наконецъ, берега. Между тѣмъ взошла луна и озарила своимъ чуднымъ сіяніемъ необъятное серебристое море. Свѣтлая струя прилива набѣгала на песокъ; немного подалѣе стоялъ утесъ, на которомъ мы такъ часто сидѣли, и на немъ-то, въ сіяніи звѣздъ, лежало спящее дитя, не сознавая угрожавшей ему опасности. Тотъ, Кто любитъ маленькихъ дѣтей, вѣроятно, охранялъ его.... Слезы мѣшаютъ мнѣ разбирать слова, которыя я пишу въ настоящую минуту. Моя крошка пробуждалась. Она и не подозрѣвала о страшномъ морѣ, которое подступало къ ней съ каждою новою волной; но увидавъ меня, она улыбнулась и привѣтствовала меня своимъ милымъ дѣтскимъ лепетомъ. Я взялъ ее на руки и побрелъ домой съ своею драгоцѣнною ношей. Взбираясь на холмъ, я встрѣтилъ г. де-Ламотта и одного изъ французскихъ священниковъ. Одинъ за другимъ возвратились и прочія лица, ходившія отыскивать мою маленькую бѣглянку. Ее уложили въ колыбель и только черезъ нѣсколько лѣтъ послѣ того узнала она опасность, отъ которой была избавлена.
   Мои похожденія сдѣлались извѣстны въ цѣломъ городѣ, и этотъ случай доставилъ мнѣ весьма добрыхъ знакомыхъ, которые въ послѣдствіи оказались мнѣ очень полезны. Я былъ тогда слишкомъ молодъ, чтобы вполнѣ понимать то что вокругъ меня происходило; но если говорить правду, я долженъ сознаться, что мой старый дѣдъ, кромѣ парикмахерскаго искусства, которое, какъ вы сами знаете, читатель, далеко не знаменитая профессія, занимался еще и другою, гораздо менѣе честною торговлей. Что вы скажете, напримѣръ, о церковномъ старостѣ, который даетъ взаймы деньги на короткій срокъ и за огромные проценты? И рыбакъ, и крестьянинъ, даже два фермера и нѣсколько окружныхъ господъ обращались къ моему дѣду за подобными ссудами, и выходили отъ него не только съ выбритыми подбородками, но и съ обчищенными карманами. Какъ мнѣ кажется теперь, не въ прокъ шла ему эта прибыль; но между тѣмъ руки его вѣчно тянулись за чужими деньгами. Нечего грѣха таить, невѣстка его тоже страстно любила денежки, и была весьма неразборчива въ средствахъ пріобрѣтать ихъ. Кавалеръ де-Ламоттъ дѣйствовалъ съ истинно-барскою щедростію. Онъ платилъ, не знаю именно сколько, за содержаніе бѣдной г-жи де-Савернъ, сознавая себя причиною того-затруднительнаго положенія, въ которомъ находилась бѣдняжка. Не дѣйствуй онъ на нее своими убѣжденіями, она никогда не измѣнила бы своей религіи, никогда не убѣжала бы отъ мужа, и не было бы роковой дуэли. Во всякомъ случаѣ, онъ былъ виновникомъ ея бѣдствій и хотѣлъ облегчить ихъ на сколько возможно. Я знаю, что въ продолженіи многихъ лѣтъ, несмотря на свою расточительность и запутанныя дѣла, онъ находилъ средства прилично содержать маленькую Агнесу, когда она осталась круглою сиротой послѣ смерти отца и матери, и была отвергнута своими родственниками.
   Дѣвицы де-Барръ, тетки Агнесы, положительно отказались признать ее дочерью своего брата и не захотѣли ничего давать на ея содержаніе. Родные ея матери также отвергли ее. Имъ разказали нелѣпую исторію, а извѣстно, что мы охотно вѣримъ тому чему желаемъ вѣритъ. Они слышали, будто бѣдная женщина имѣла преступную связь, что дитя ее родилось въ отсутствіе мужа, и что когда послѣдній написалъ ей о своемъ близкомъ возвращеніи, она скрылась изъ дому, не смѣя встрѣтиться съ нимъ лицомъ къ лицу; наконецъ, до нихъ дошло извѣстіе, что несчастный графъ де-Савернъ палъ отъ руки человѣка, который при жизни обезчестилъ его имя. Ламотту оставалось или переносить этотъ позоръ, или протестовать противъ него письменно изъ Англіи. Онъ не могъ возвратиться въ Лоррень, гдѣ у него было множество долговъ.
   -- По крайней мѣрѣ, Дюваль, сказалъ онъ мнѣ, когда я жалъ ему на прощаньи руку и отъ всего сердца извинялъ его проступокъ,-- какъ ни безумно и ни безпечно провелъ я свою жизнь, и какъ ни пагубна была моя любовь для тѣхъ, съ которыми я сближался, я никогда не оставлялъ ребенка въ нуждѣ; и самъ оставаясь почти безъ куска хлѣба, я обезпечивалъ существованіе маленькой Агнесы.
   Будучи во многихъ отношеніяхъ дурнымъ человѣкомъ, Ламоттъ не былъ совершеннымъ негодяемъ, а скорѣе великимъ преступникомъ, который понесъ жестокое наказаніе за свою вину. Не будемъ же гордиться передъ нимъ мы, имѣющіе также свои проступки, и поблагодаримъ Бога, если въ насъ есть надежда обрѣсти передъ Нимъ милость.
   Я полагаю, что главною причиной не сказалъ: покручивая свои усъ... Какъ? эти французишки поднимаютъ гвалтъ изъ за того, что я приняла къ себѣ свою молочную сестру? По ихнему предосудительно пріютить у себя бѣдную, безумную, умирающую женщину? Ахъ они трусы, трусы! Слушай, petit papa; если ты у себя въ клубѣ позволишь, кому бы то ни было, слово сказать про твою невѣстку, и не поколотишь того человѣка, то я сама съ нимъ расправлюсь." И, но чести, я убѣжденъ, что дѣдушкина невѣстка сдержала бы свое слово.
   Чуть ли не мое собственное простодушіе было отчасти причиною того безчестья, которому подверглась моя бѣдная матушка. Какъ-то разъ, къ намъ заглянула сосѣдка, госпожа Крошю, и спросила у меня, какъ поживаетъ наша жилица и ея двоюродный братъ, графъ?
   -- Madame Кларисса плохо поправляется, отвѣчалъ я, покачивая головою съ глубоконыслеинимъ видомъ; что же касается до джентльмена, то онъ вовсе не графъ и не родня ей, г-жа Крошю.
   -- А! такъ онъ ей не родня! проговорила сосѣдка. И вѣсть эта быстро разнеслась по городу. Когда въ слѣдующее воскресенье мы отправились въ церковь, пасторъ Барелъ сказалъ такую проповѣдь, что вся церковь стала на насъ оглядываться, и бѣдная матушка вся раскраснѣлась, какъ ракъ, только что вынутый изъ кипятка. Я не вполнѣ сознавалъ важность сдѣланнаго мною проступка, но знаю, что матушка по своему лихо отблагодарила меня за него. На свистъ палки (самъ я въ подобныхъ случаяхъ закусывалъ языкъ и не издавалъ ни звука), вошла наша больная; вырвала палку у матушки изъ рукъ и самое ее оттолкнула на другой конецъ комнаты съ такой силой, какой отъ нея нельзя было и ожидать. Она схватила меня въ свои объятія, и принялась прохаживаться взадъ и впередъ по комнатѣ, бросая на матушку гнѣвные взгляды.
   -- Бить роднаго ребенка! повторяла она. Чудовище! Чудовище! Стань на колѣни и проси прощенья; если же ты этого не сдѣлаешь, то, даю слово, что велю отрубить тебѣ голову.
   За обѣдомъ она подозвала меня и велѣла сѣсть возлѣ себя. "Епископъ! обратилась она къ дѣдушкѣ, моя статсъ-дама сегодня провинилась. Она позволила себѣ бичевать маленькаго принца скорпіономъ, котораго я вырвала у нея изъ рукъ. Герцогъ! если она это еще разъ сдѣлаетъ, я повелѣваю вамъ отсѣчь ей голову". И съ этими словами она схватила большой столовый ножъ и принялась имъ размахивать, захохотавъ тѣмъ страннымъ хохотомъ, который бѣдную матушку постоянно вводилъ въ слезы. Она, бѣдняжка, всѣхъ насъ величала герцогами и принцами. Герцогомъ она постоянно называла барона де-Ламотъ, протягивала ему руку и говорила: "преклоните колѣна, сэръ, и цѣлуйте нашу царственную руку". И де-Ламотъ, съ грустнымъ лицемъ, становился на колѣни и исполнилъ эту печальную церемонію. Однажды дѣдушка, который былъ плѣшивъ, и на этотъ разъ безъ парика, работалъ въ саду подъ ея окномъ; вдругъ она, улыбаясь, подозвала его и, когда бѣдный старикъ подошелъ, вылила ему на лысину цѣлое блюдечко съ чаемъ, проговоривъ: ставлю тебя и помазую епископомъ Сенъ-Денисскаго аббатства.
   Горничная Марта не могла вынести постоянныхъ заботъ и ухода, требуемыхъ состояніемъ ея госпожи. Безъ сомнѣнія, обязанности ея показались ей еще болѣе тягостными, съ тѣхъ поръ, какъ новая госпожа, и притомъ очень строгая и повелительная, была поставлена надъ нею въ лицѣ г-жи Дюваль. Мать моя любила командовать надъ всѣми; она ходила за графиней, ходила за ея дочерью, и страстно любила и ту, и другую. Но она любила по своему и ревновала ихъ ко всякому, кто становился между ею и предметами ея любви. Нечего говорить, не сладка была жизнь ея подчиненныхъ.
   Послѣ трехъ мѣсяцевъ Марта объявила, что хочетъ возвратиться домой. Матушка обозвала ее неблагодарною тварью, но рада радешенька была отъ нея избавиться. Она постоянно утверждала, что Марта воруетъ разные наряды, кружева и побрякушки, принадлежащіе ея госпожѣ. Въ недобрый часъ эта Марта покинула нашъ домъ. Я убѣжденъ, что она была привязана къ своей госпожѣ, и любила бы ребенка, если бы матушка не оттолкнула ее отъ него своимъ суровымъ вмѣшательствомъ.
   Между французскимъ и англійскимъ берегомъ, какъ въ военное, такъ и въ мирное время поддерживаюсь постоянное сообщеніе посредствомъ маленькихъ лодокъ, которыя, я имѣю поводъ думать, перевозили всякія позволенныя и непозволенныя клади. Дѣдушка былъ хозяиномъ небольшаго рыболовнаго судна, пополамъ съ однимъ лиддскимъ уроженцемъ, Томасомъ Грегсонъ. Наши лодки довезли Марту до пол-дороги и передали ее встрѣчной французской лодкѣ, которая доставила ее въ Булонь.
   Едва она ступила на набережную, первымъ лицемъ, попавшимся ей на встрѣчу, былъ господинъ ея, графъ Савернскій, только что пріѣхавшій въ этотъ самый день въ Булонь.
   Онъ кинулся къ ней; она вскрикнула и отшатнулась назадъ, но толпа нищихъ, обступившая ее сзади, помѣшала ея отступленію. Ребенокъ, живъ ли ребенокъ? было первымъ вопросомъ графа.
   -- Ребенокъ живъ и здоровъ. Благодареніе Богу!
   Однимъ камнемъ стало меньше на сердцѣ бѣднаго отца.
   -- Госпожа твоя живетъ у своей молочной сестры въ Уинчельси?
   -- Да, ваше сіятельство.
   -- Баронъ де-Ламотъ тоже въ Уинчельси?
   -- Д... О нѣтъ, нѣтъ, ваше сіятельство.
   -- Не лги! Онъ не покидалъ ее во время путешествія. Они останавливались въ однихъ и тѣхъ же гостинницахъ. Г-нъ ле-Брёнъ, купецъ, 34 лѣтъ отъ роду, сестра его, г-жа Дюбуа, 24 лѣтъ, съ ребенкомъ женскаго пола на рукахъ и горничная оставили здѣшній портъ 20 апрѣля, на англійскомъ рыболовномъ суднѣ "Мери" изъ Рай. Ночь передъ тѣмъ, какъ сѣсть на корабль, они провели въ гостинницѣ "Ecu de France". Я былъ увѣренъ, что отыщу ихъ.
   -- Клянусь вамъ всѣми святыми, я ни на минуту не оставляла графиню во время путешествія.
   -- Ты только теперь ее оставила? Довольно. Какъ названіе той лодки, на которой ты пріѣхала въ Булонь?
   Въ эту самую минуту подошелъ одинъ изъ матросовъ, служившихъ на этой лодкѣ, и подалъ Мартѣ, забытый ею узелокъ. Графъ велѣлъ ему идти за собою въ гостинницу, обѣщаясь дать ему заранѣе на водку.
   -- Хорошо ли онъ обходится съ нею? спросилъ онъ по дорогѣ у горничной.
   -- Dame! Мать родная не могла бы быть нѣжнѣе съ своимъ дѣтищемъ.
   Сопровождаемый Мартою, лодочникомъ и наемщиками кладей, графъ пришелъ въ гостинницу. Тутъ служанка гостинницы разсказала ему, что у нихъ же останавливалась г-жа Дюбуа съ братомъ; она, бѣдненькая, смотрѣла такою больною, и всю ночь проговорила, не смыкая глазъ. Братъ ея останавливался во Флигелѣ, что направо черезъ дворъ.
   -- Вамъ, сударь, досталась та самая комната, въ которой она ночевала. И какъ же ея дѣвочка плакала! Посмотрите, окна выходятъ на гавань....
   -- На какой сторонѣ постели спалъ ребенокъ?
   -- Вотъ на этой.
   Графъ Савернскій взглянулъ на то мѣсто, которое указала служанка, наклонился головою къ подушкѣ и горько заплакалъ. По загорѣлому лицу рыбака тоже катились слезы. Le pauvre homme, le pauvre homme, повторялъ онъ.
   -- Пойдемте ко мнѣ въ комнату, обратился графъ къ рыбаку. Взрывъ чувства миновался, и онъ былъ совершенно спокоенъ.
   -- Ты знаешь въ Уинчельси домъ, изъ котораго пріѣхала эта женщина?
   -- Знаю.
   -- Ты отвозилъ туда господина съ дамой?
   -- Да.
   -- Ты помнишь этого человѣка?
   -- Какъ нельзя лучше.
   -- Возьмешься ли ты за тридцать луидоровъ отправиться нынче же въ море, переправить пассажира и отдать письмо барону де-Ламотъ?
   Лодочникъ согласился. Въ моемъ письменномъ столѣ лежитъ письмо, полинявшія, пятидесятилѣтнія строки котораго я всякій разъ пробѣгаю не безъ волненія. Вотъ оно:
   "Кавалеру Франчуа Жозефу де-Ламотъ въ Уинчельси, въ Англіи.
   "Я зналъ, что отыщу васъ. Я съ самаго начала зналъ, гдѣ вы скрываетесь. Не заболѣй я въ Нанси тяжелою болѣзнью, я настигъ бы васъ двумя мѣсяцами ранѣе. Послѣ всего, что произошло между нами, я знаю, что это приглашеніе будетъ для васъ равносильно повелѣнію пріѣхать, и что вы явитесь на него съ тою же поспѣшностью, съ какою явились выручать меня отъ англійскихъ штыковъ подъ Гастенбекомъ. Между нами, баронъ, дѣло идетъ на жизнь и на смерть. Я надѣюсь, содержаніе этого письма вы сохраните въ тайнѣ и не замедлите послѣдовать за моимъ посланнымъ, который доставитъ васъ ко мнѣ.

Графъ Савернскій.

   Письмо это пришло къ намъ вечеромъ, когда все наше семейство было въ сборѣ въ передней комнатѣ магазина. У меня на колѣняхъ сидѣла малютка, которая знать никого не хотѣла, кромѣ меня. Въ этотъ вечеръ графиня была довольно спокойна, ночь стояла тихая, и окна были открыты. Дѣдушка читать свою книгу, графиня и г-нъ де-Ламотъ играли въ карты, хотя первая, увы! не могла играть долѣе десяти минутъ сряду. Вдругъ раздался стукъ въ дверь. Услышавъ его, дѣдушка отложилъ свою книгу.
   -- Что тамъ такое?проговорилъ онъ. Entrez. Comment, c'est vous Bidois?
   -- Oui, c'est bien moi, patron, отвѣчать Бидуа здоровенный малый, въ сапогахъ и курткѣ, съ рыбьимъ хвостомъ, висѣвшимъ до самыхъ пятокъ. C'est la le petit du pauv' Jean Louis? Est i genti, le pti patron! И глядя на меня, онъ теръ себѣ рукою переносицу.
   Въ эту самую минуту графиня вскрикнула три раза, захохотала и заговорила: "а! это мой мужъ воротился съ войны. Вонъ онъ у окна. Здравствуйте, ваше сіятельство! здравствуйте. У васъ дочка родилась, гадкая-прегадкая, которую я совсѣмъ таки, совсѣмъ, совсѣмъ не люблю! Ah, c'est mon mari qui revient de la. guerre. Il est là, à la croisée. Bon jour М. le Comte! Bon jour. Vous avez une petite fille bien laide, bien laide, que je n'aime pas du tant, pas tant, pas du tant. Онъ тутъ, я видѣла его у окна. Вотъ онъ, вотъ онъ! Спрячьте меня отъ него, онъ убьетъ меня, онъ убьетъ меня!"
   -- Успокойтесь, Кларисса, замѣтилъ де-Ламотъ, которому, безъ сомнѣнія, успѣли наскучить вскрикиванья и сумасбродныя выходки бѣдной женщины.
   -- Calmez-vous, ma fille, протянула матушка изъ сосѣдней комнаты, гдѣ она стирала.
   -- Не вашу ли милость зовутъ кавалеромъ де-Ламотъ, спросилъ Бидуа.
   -- Après, monsieur, отвѣчалъ баронъ, гордо взглянувъ на него изъ-за картъ.
   -- Въ такомъ случаѣ у меня къ вашей милости есть письмо. И матросъ подалъ барону вышеприведенное письмо.
   Этотъ Ламотъ не разъ видѣлъ смерть лицемъ къ лицу въ разныхъ отчаянныхъ стычкахъ. Хладнокровнѣе его не было игрока въ ту страшную игру, въ которой участвуютъ сталь и свинецъ. Онъ спокойно положилъ полученное письмо въ карманъ, окончилъ партію съ графиней и, сказавъ Бидуа, чтобы онъ шелъ за нимъ на его квартиру, распростился съ, нами. Бѣдная графиня строила домики изъ картъ и оставляла происходившее вокругъ нея безъ вниманія.
   Странныя должности справлялъ я въ то время, къ которому относится мой разсказъ. Дѣдушка пріучалъ меня къ своему ремеслу. Нашъ подмастерье посвящалъ меня въ тайны благороднаго искусства завиванья париковъ; я бѣгалъ по городу съ порученіями отъ матушки, и въ то же время былъ приставленъ, въ качествѣ няньки, къ графининой дочкѣ, которая, какъ уже было сказано, любила, меня всѣхъ больше въ домѣ. Въ первый разъ, когда я вышелъ съ малюткой на улицу, таща ея маленькую телѣжку, я имѣлъ великое сраженіе съ уличными мальчишками, которые вздумали смѣяться надо мною; маленькая Агнеса сидѣла въ своей телѣжкѣ и сосала пальчикъ. Драка была въ самомъ разгарѣ, когда къ намъ подошелъ докторъ Бернардъ, ректоръ англійской церкви св. Филиппа, въ которой онъ намъ, французамъ, позволялъ справлять богослуженіе, пока наша собственная церковь перестроивалась. Докторъ Бернардъ почему-то не жаловалъ всю нашу семью (впослѣдствіи я узналъ, что у него были на то уважительныя причины) и, само собою разумѣется, пользовался въ свою очередь нерасположеніемъ всѣхъ нашихъ. Быть можетъ, одною изъ причинъ, ожесточившихъ противъ него мою матушку, было то обстоятельство, что его большой, парикъ, завивался въ другой цирюльнѣ.-- Ахъ вы, маленькіе негодяи, сказалъ онъ, подходя къ намъ, мальчишкамъ. Я всѣхъ васъ засажу подъ арестъ и велю высѣчь моему сторожу. (Докторъ Бернардъ занималъ въ то же время высшую муниципальную должность). Этотъ маленькій французскій цирюльникъ вѣчно что нибудь да напроказитъ.
   -- Они смѣялись надо мною, сэръ, кричали мнѣ вслѣдъ: "нянька, нянька", и хотѣли опрокинуть телѣжку; не могъ же я все это стерпѣть. Я обязанъ защищать эту бѣдную крошку, которая сама защититься не можетъ, продолжалъ я, воодушевляясь. Мать ея больна, нянька бѣжала, и у нея нѣтъ другаго покровителя, кромѣ меня и "Notre Père qui est aux cieux"; при этихъ словахъ я поднялъ руку къ небу, точь въ точь, какъ дѣлывалъ дѣдушка. Когда эти мальчишки обижаютъ ее, я долженъ съ ними драться.
   Докторъ провелъ рукою по глазамъ, пошарилъ у себя въ карманѣ и далъ мнѣ долларъ.
   -- Приходи-ка къ намъ въ ректорскій домъ, дитя мое, сказала мистриссъ Бернардъ, которая была съ мужемъ. И взглянувъ на ребенка, она добавила: "бѣдная малютка, бѣдная малютка!"
   Между тѣмъ, докторъ, держа меня за руку и обратившись къ мальчишкамъ, сказалъ: "слушайте вы, мальчишки! Если я еще узнаю про васъ, что вы такъ малодушны и бьете этого молодца за то, что онъ исполняетъ свою обязанность, не будь я Томасъ Бернардъ, если я васъ не велю высѣчь своему сторожу. Эй, ты, Томасъ Каффинъ, сейчасъ мирись съ маленькимъ французомъ!. Я объявилъ, что готовъ во всякое время мириться и драться, когда только Томасу Каффину угодно, и вслѣдъ за тѣмъ снова занялъ свой лошадиный постъ и потащилъ маленькую телѣжку по Сондгету.
   На другой день, послѣ посѣщенія французскаго лодочника Бидуа, я везъ маленькую телѣжку по направленію къ фермѣ, хозяинъ которой былъ большой пріятель моего дѣдушки и держалъ у себя голубей, до которыхъ я ребенкомъ былъ большой охотникъ. Тутъ ко мнѣ подошелъ незнакомый господинъ; лицо его я не могу припомнить, но помню, что онъ заговорилъ со мною на томъ же смѣшанномъ, французско нѣмецкомъ нарѣчіи, на которомъ говорили матушка и дѣдушка.
   -- Это ребенокъ госпожи Фонъ-Цабернъ? спросилъ онъ, дрожа всѣмъ тѣломъ.
   Агнеса, Агнеса! Сколько лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, сколько радостей и печалей успѣли мы извѣдать съ того дня, когда твой отецъ опустился на колѣни, возлѣ маленькой телѣжки, гдѣ спала его дочь! Долго глядѣлъ онъ на ребенка, но не коснулся его губами. Малютка проснулась, улыбаясь, и протянула къ нему рученки, но онъ отвернулся съ чѣмъ-то похожимъ на стонъ.
   Въ эту минуту къ намъ подошелъ Бидуа; съ нимъ былъ еще другой человѣкъ, по видимому англичанинъ.
   -- А мы васъ всюду ищемъ, ваше сіятельство, сказалъ онъ. Прибой начался, и намъ пора ѣхать.
   -- Баронъ въ лодкѣ? освѣдомился графъ Савернскій.
   -- Il est bien là, отвѣчалъ лодочникъ. И они удалились, не оглядываясь назадъ.
   Весь этотъ день матушка была тиха и добра. Казалось, у лея что-то лежало на сердцѣ. Несчастная графиня то болтала и смѣялась, то плакала по своему обыкновенію. Когда дѣдушка за вечерней молитвой затянулъ было свою кантату, матушка толкнула его ногою и проговорила: Assez bavarde comme èa, mon père, и, откинувшись въ креслѣ, спрятала голову въ фартукъ.
   Весь слѣдующій день она была очень молчалива, то и дѣло плакала и читала нашу большую нѣмецкую библію. Со мною она была ласкова; она сказала мнѣ своимъ густымъ голосомъ: "ты у меня добрый мальчикъ, Денникинъ". Рѣдко гладила она меня такъ нѣжно по головѣ, какъ въ этотъ разъ. Въ эту ночь наша больная была очень безпокойна. Она хохотала и пѣла такъ громко, что прохожіе останавливались на улицѣ и прислушивались.
   Въ этотъ вечеръ я поздно засидѣлся, такъ какъ -- дѣло не бывалое!-- меня не отсылали спать. Наши стѣнные часы шипѣли, собираясь пробить двѣнадцать, какъ вдругъ, по пустынной улицѣ послышались шаги.
   Матушка вскочила; на ней лица не было, когда она бросилась отодвигать засовъ у двери. "C'est lui!" проговорила она, съ широко раскрытыми глазами, и баронъ де-Ламотъ вошелъ, блѣдный, какъ мертвецъ.
   Въ эту самую минуту надъ нашими головами запѣла графиня, которую вѣроятно разбудилъ бой часовъ. Де-Ламотъ вздрогнулъ и сталъ еще блѣднѣе прежняго, когда матушка съ искаженнымъ лицомъ заглянула ему въ глаза.
   -- Il l'а voulu, проговорилъ онъ, и опустилъ голову на грудь. А на верху распѣвала графиня свои безумныя пѣсни.
   

ИЗВЛЕЧЕНІЕ ИЗЪ СЛѢДСТВЕННАГО ДѢЛА.

   27-го іюня текущаго 1769 года графъ Савернскій прибылъ въ г. Булонь и остановился въ гостинницѣ "Ecu de Franco, въ которой въ то же время стоялъ маркизъ дю-Кенъ-Менвиль, начальникъ эскадры во Флотѣ его величества. Графъ Савернскій не былъ лично знакомъ съ маркизомъ дю-Кеномъ, но, напомнивъ маркизу то обстоятельство, что знаменитый предокъ его, адмиралъ дю-Кенъ былъ того же реформатскаго исповѣданія, къ которому принадлежалъ и графъ, его сіятельство просилъ маркиза быть его секундантомъ въ дуэли, которую плачевныя обстоятельства дѣлали неизбѣжною.
   Въ то же время графъ Савернскій изложилъ маркизу причины своей ссоры съ кавалеромъ Францискомъ-Іосифомъ де-Ламотъ, бывшимъ офицеромъ субизскаго полка, проживающимъ нынѣ въ Англіи, въ городѣ Уинчельси, въ графствѣ Соссексъ. Сообщенное графомъ было такого свойства, что маркизъ дю-Кенъ вполнѣ призналъ за графомъ право требовать удовлетворенія отъ господина де-Ламотъ.
   Въ ночь на 29-е іюня была отправлена лодка съ посланнымъ и письмомъ отъ графа Савернскаго. Въ этой же лодкѣ г. де-Ламотъ возвратился изъ Англіи.
   Нижеподписавшійся графъ де-Бериньи, стоящій съ полкомъ своимъ въ Булони, будучи знакомъ съ г. де-Ламотъ, согласился быть его секундантомъ въ предстоявшемъ поединкѣ.
   Поединокъ состоялся въ 7 часовъ утра, на песчаномъ прибрежьи, въ разстояніи полумили отъ Булонскаго порта. Избраннымъ оружіемъ были пистолеты. Оба дворянина были исполнены спокойствія и самообладанія, какъ и подобаетъ Офицерамъ, отличившимся на королевской службѣ и рядомъ сражавшимся въ былыя времена съ врагами Франціи.
   Передъ началомъ поединка, г. де-Ламотъ сдѣлалъ четыре шага впередъ и, опустивъ пистолетъ и положивъ руку на сердце, проговорилъ: "Призываю Бога въ свидѣтели и клянусь честью дворянина, что я неповиненъ въ томъ обвиненіи, которое взводитъ на меня графъ Савернскій."
   Графъ Савернскій отвѣчалъ: "баронъ де-Ламотъ, я не взводитъ на васъ никакого обвиненія; но если бы оно и такъ было, вѣдь вамъ ничего не стоитъ солгать."
   Г. де-Ламотъ вѣжливо поклонился свидѣтелямъ, и съ выраженіемъ скорѣе печали, чѣмъ гнѣва на лицѣ, возвратился на свое мѣсто, назначенное ему въ десяти шагахъ отъ противника.
   При данномъ знакѣ оба противника выстрѣлили разомъ. Пуля графа Савернскаго задѣла прядь волосъ на вискѣ г. де-Ламотъ; нуля же послѣдняго попала графу въ правую сторону груди. Графъ Савернскій съ минуту постоялъ на ногахъ, и упалъ.
   Секунданты, докторъ и г-нъ де-Ламотъ подошли къ раненому. Г-нъ де-Ламотъ, поднявъ руку къ верху, снова повторилъ: "Небо мнѣ свидѣтель, что извѣстная особа невинна."
   Казалось, графъ Савернскій хотѣлъ что-то сказать; онъ приподнялся съ земли, опираясь на одну руку; но могъ только выговорить: "Вы, вы...."
   Кровь хлынула у него горломъ, онъ упалъ навзничь и, послѣ непродолжительной агоніи, испустилъ духъ.
   Слѣдуютъ подписи: Маркизъ дю-Кенъ-Менвиль.

Начальникъ эскадры во флотѣ его величества.
Кавалерійскій бригадиръ, графъ де-Бериньи.

   

ГЛАВА IV.
СО ДНА БЕЗДНЫ.

   Послѣднюю ночь свою на землѣ графъ Савернскій провелъ въ маленькой харчевнѣ въ Уинчельси, въ которой останавливались рыбаки, въ томъ числѣ и Бидуа. Съ послѣднимъ графъ успѣлъ разговориться во время переѣзда изъ Булони; онъ открылъ ему часть своей тайны и, не касаясь самой причины своей ссоры съ господиномъ де-Ламотъ, сказалъ ему, что поединокъ между ними неизбѣженъ и что смерть, которая завтра же постигнетъ этого человѣка, будетъ только справедливою карою.
   Поединокъ состоялся бы въ ту же ночь, но баронъ де-Ламотъ потребовалъ нѣсколько часовъ отсрочки для приведенія въ порядокъ своихъ дѣлъ; онъ выразилъ желаніе стрѣляться на французской землѣ, такъ какъ въ Англіи тотъ изъ противниковъ, который остался бы въ живыхъ, могъ подвергнуться серьознымъ непріятностямъ.
   Что же касается до графа Савернскаго, то онъ объявилъ, что всѣ распоряженія его уже сдѣланы. Приданое его жены отходило къ ея дочери; собственное его состояніе отказывалось его родственникамъ, ребенку же онъ ничего не оставлялъ. Въ его кошелькѣ было всего нѣсколько монетъ. "Tenez, проговорилъ онъ, вотъ мои часы. Въ случаѣ моей смерти, я завѣщаю ихъ тому маленькому мальчику, который спасъ моего.... т. е. ея ребенка". И голосъ графа на этихъ словахъ оборвался, и слезы закапали у него изъ глазъ.
   Въ ту самую минуту, какъ я пишу, я слышу стукъ этихъ часовъ на моемъ столѣ. Цѣлые полвѣка они были моимъ неразлучнымъ товарищемъ. Я помню мой ребяческій восторгъ, когда Бидуа вручилъ мнѣ ихъ и передалъ матушкѣ подробности поединка.
   -- Вы видите, въ какомъ она состояніи, говорилъ г-нъ де-Ламотъ моей матушкѣ. Мы разлучены такъ же безвозвратно, какъ если бы смерть постигла одного изъ насъ. Жениться ли мнѣ на ней? Я готовъ, если вы думаете, что я могу быть ей полезенъ. Пока у меня останется гинея, я готовъ дѣлить ее съ нею. Мое состояніе рушилось, отъ моего прикосновенія, точно такъ же, какъ рушились мои привязанности, мои надежды. На мнѣ лежитъ какое-то проклятіе и все, что я ни люблю, подпадаетъ тому же проклятію.
   И дѣйствительно, печать Каина лежала на челѣ этого несчастнаго человѣка; но временами попадались люди, которые чувствовали къ нему состраданіе, и въ числѣ-то ихъ была моя суровая мать.
   Здѣсь будетъ у мѣста разсказать, какимъ образомъ я спасъ ребенка и заслужилъ благодарность бѣднаго графа Савернскаго. Безъ сомнѣнія ему разсказалъ этотъ случай Бидуа, во время ихъ печальнаго переѣзда. Однажды вечеромъ я спалъ, какъ умѣютъ спать только дѣти; не помню по какому случаю, матушки не было дома. Когда она воротилась и зашла провѣдать свою Biche, ни графини, ни ребенка не оказалось въ комнатѣ.
   Я видѣлъ неподражаемую Сиддонсъ въ Макбетѣ, когда она, блѣдная отъ ужаса, проходитъ по потемнѣвшей сценѣ послѣ убійства короля Дункана. Выраженіе ужаса на лицѣ моей матери не уступало ей въ трагичности, когда я, вскочивъ со сна, увидѣлъ ее передъ собою. Какъ было знать, куда бѣжала бѣдная безумная графиня вмѣстѣ съ своимъ ребенкомъ? Быть можетъ она кинулась въ трясины, въ море...
   -- Вставай-ка, мои сынъ, и пойдемъ искать ихъ, проговорила она хриплымъ голосомъ. Я побѣжалъ на квартиру къ барону де-Ламотъ и засталъ его въ обществѣ двухъ джентльменовъ (мимоходомъ будь сказано, двухъ католическихъ священниковъ). Гости и хозяинъ съ одной стороны, мы съ матушкой съ другой, разбрелись въ разныя стороны, по разнымъ дорогамъ отыскивать бѣжавшую.
   Матушка напала на настоящій слѣдъ. Едва мы сдѣлали нѣсколько шаговъ, какъ увидѣли приближавшуюся къ намъ бѣлую фигуру, рѣзко выступавшую среди окружающей темноты, и услышали голосъ, пѣвшій пѣсни.
   -- Ah mon Dieu! воскликнула матушка. Gott sey dank, я не запомню всѣхъ выраженій благодарности, которыми она облегчала свое сердце. Мы узнали голосъ графини.
   Когда мы подошли поближе, она узнала насъ при свѣтѣ нашего фонаря и принялась передразнивать ночнаго сторожа, голосъ котораго бѣдная такъ часто слыхала во время своихъ безсонныхъ ночей. "Двѣнадцать часовъ пробило, на небѣ звѣзды", протянула она, и залилась своимъ обычнымъ хохотомъ, который такъ тяжело было слушать.
   Она была въ бѣлой блузѣ, распущенные волосы падали ей на спину и на блѣдныя щеки.
   Она была безъ ребенка. Матушка затряслась всѣмъ тѣломъ; фонарь до того дрожалъ у нея въ рукѣ, что я боялся, что она его уронитъ.
   Она поставила фонарь на землю, сняла свою шаль и окутала ею графиню, которая принялась улыбаться своей ребяческой улыбкой и проговорила: c'est boh, c'est chaud èa; ah, que c'est bien!"
   Взглянувъ случайно на ноги графини, я замѣтилъ, что одна изъ нихъ разута. Матушка сама, страшно взволнованная, обнимала и уговаривала графиню: "скажи мнѣ, мой ангелъ, скажи мнѣ, моя дорогая, куда ты дѣла ребенка?
   -- Ребенка? Какого ребенка? Ужь не этого ли щенка, который-только и дѣлаетъ, что кричитъ? Мнѣ нѣтъ никакого дѣла до дѣтей. Отведите меня въ постель сію же минуту, сударыня! Какъ смѣете вы водить меня на улицу съ босыми ногами?
   -- Скажи мнѣ, милая, куда ты ходила? продолжала матушка, стараясь успокоитъ ее.
   -- Я была въ большомъ Савернѣ; на мнѣ было домино. Я сейчасъ же узнала кучера, даромъ что все лице его было окутано, кромѣ носа. Я представлялась монсиньору кардиналу; я присѣла ему вотъ такъ...
   Она часто бредила про этотъ балъ, чуть ли не единственный, видѣнный ею въ теченіе всей ея жизни, этой недолгой и печальной жизни. Когда я вспоминаю ея грустную повѣсть, сердце мое надрывается, точно при видѣ страданій ребенка.
   Тутъ я замѣтилъ, что подолъ ея платья замоченъ въ водѣ и покрытъ пескомъ. "Матушка, матушка, воскликнулъ я, она была у моря".
   -- Ходила ты къ морю, Кларисса? спросила матушка.
   -- J'ai été au bal; j'ai dansé, j'ai chanté. J'ai bien reconnu mon cocher. Только вы не сказывайте графу, что я тамъ была, пожалуйста не сказывайте.
   Внезапная мысль озарила мою голову. Графиня, которой я вовсе не боялся и которая любила порой мою болтовню, ходила иногда гулять со мною и съ ребенкомъ, котораго я возилъ въ телѣжкѣ. Мы обыкновенно отправлялись на берегъ моря; тамъ былъ утесъ, на которомъ графиня сиживала по цѣлымъ часамъ.
   -- Вы, матушка, ведите ее домой, проговорилъ я, дрожа съ ногъ до головы. Фонарь отдайте мнѣ, я пойду, я пойду... и не договоривъ, я побѣжалъ, какъ изъ лука стрѣла. Пробѣжавъ нѣсколько ярдовъ по направленію къ тому мѣсту, къ которому относились мои догадки, я увидѣлъ какой-то бѣлый предметъ, валявшійся на дорогѣ. То была туфля графини. Для меня стало ясно, что она была здѣсь.
   Я бѣжалъ со всѣхъ ногъ, спускаясь къ берегу. Около этого времени взошла луна и серебромъ залила все море. Серебристыя волны прибоя затопляли песокъ. Не вдалекѣ была и скала, на которой мы такъ часто сиживали; на скалѣ подъ открытымъ небомъ спокойно спалъ ребенокъ. Слезы застилаютъ передъ моими главами строки, которыя я пишу... Моя малютка просып` іась. Она ничего не знала о грозномъ морѣ, которое съ каждымъ валомъ все ближе и ближе придвигаюсь къ ней; но когда я подошелъ, она узнала меня и, улыбаясь, привѣтствовала меня свогмъ дѣтскимъ лепетомъ. Я взялъ ее на руки и пошелъ съ моей милою ношею домой.
   Молва о моихъ приключеніяхъ разнеслась по городу и доставила мнѣ нѣсколько новыхъ знакомыхъ, которые были добры ко мнѣ и много принесли мнѣ пользы въ послѣдующей жизни. Я былъ слишкомъ молодъ и многаго не понималъ, что вокругъ меня дѣлалось; но теперь я не утаю отъ васъ, что дѣдушка мой смиренное ремесло цирюльника связывать и съ другими, менѣе безгрѣшными промыслами. Что скажете вы, напримѣръ, о церковномъ старшинѣ, отдающемъ деньги въ ростъ на короткіе сроки и за большіе проценты? Коли говорить правду, и дѣдушкина невѣстка любила туго набитый кошелекъ и была не слишкомъ разборчива въ средствахъ наживы.
   Баронъ де-Ламотъ былъ щедръ, какъ настоящій баринъ; онъ платилъ намъ порядочную сумму за содержаніе графини Савернской. Онъ понималъ, что онъ довелъ ее до настоящаго бѣдственнаго положенія. Его увѣщанія заставили ее покинуть вѣру отцовъ своихъ и бѣжать отъ мужа; онъ былъ виновникомъ несчастной дуэли; безвинно ли, нѣтъ ли, онъ былъ причиною всѣхъ ея несчастій и положилъ себѣ по возможности облегчать ихъ. Не смотря на стѣсненное положеніе, до котораго онъ былъ доведенъ своею расточительностью, онъ щедрою рукою давалъ деньги на воспитанье меленькой Агнесы, когда она осталась круглою сиротою и родные отказались отъ нея.
   Дѣвицы де-Барръ, положительно не хотѣли признать ее за дочь своего брата и отказывались расходоваться на ея воспитанье. Родственники со стороны ея матери тоже отъ нея отступились. До нихъ дошли тѣ же слухи; а вы знаете, какъ легко увѣриться въ томъ, чему хочется вѣрить. Виновность графини была дѣломъ очевиднымъ. Ребенокъ родился въ отсутствіи ея мужа. Когда онъ написалъ, что ѣдетъ домой, она бѣжала, не имѣя силъ встрѣтиться съ нимъ лицемъ къ лицу; несчастный графъ Савернскій погибъ отъ пули того человѣка, который лишилъ его чести. Баронъ де-Ламотъ могъ только письменно протестовать противъ этой клеветы; онъ не могъ лично явиться въ Лотарингію, гдѣ успѣлъ кругомъ задолжать. "Какъ бы то ни было, Дюваль, говорилъ онъ мнѣ впослѣдствіи, когда я протянулъ ему руку и отъ души простилъ ему все,-- какъ ни безумны и ни опрометчивы были мои поступки, я ни разу не допустилъ, чтобы ребенокъ этотъ въ чемъ нибудь нуждался; я давалъ ей средства жить въ довольствѣ въ то время, когда мнѣ самому подчасъ нечего было ѣсть".
   Отъ кого узнала графиня Савернская про смерть своего мужа? Матушка была убѣждена, что она случайно услышала разсказъ лодочника, Бидуа, который сообщилъ намъ всѣ подробности этого событія, сидя за стаканомъ вина, въ нашей гостиной. Комната графини приходилась прямо надъ нами, а дверь была отворена. Бѣдняжка первый разъ сердилась, когда запирали ея дверь. Она была въ такомъ состояніи, что довольно равнодушно отнеслась къ этому ужасному событію. Мы и не подозрѣвали, что она знаетъ о немъ до тѣхъ поръ, пока одинъ случай не заставилъ ее высказаться. Однажды вечеромъ къ намъ зашелъ сосѣдъ и разсказалъ объ одномъ потрясающемъ зрѣлищѣ, видѣнномъ имъ на дорогѣ. Онъ видѣлъ женщину, сожженную на кострѣ за убійство мужа. Графиня Савернская, которая постоянно сохраняла величавый видъ и смотрѣла настоящей grande dame, спокойно замѣтила при этомъ: "Коли такъ, моя добрая Урсула, то и меня сожгутъ на кострѣ. Вѣдь мужъ мой, ты знаешь, былъ убитъ изъ за меня. Баронъ отправился въ Корсику и убилъ его". И она, улыбаясь и кивая головою, окинула взглядомъ присутствующихъ и расправила свое бѣлое платье влажными горячими руками.
   При этихъ словахъ бѣдный баронъ откинулся назадъ въ креслѣ, точно самого его поразила пуля.
   -- Покойной тебѣ ночи, сосѣдъ Маріонъ, простонала матушка, видишь она нынѣшній вечеръ очень плоха. Пойдемъ, моя милая, я уложу тебя въ постель, обратилась она къ графинѣ, и бѣдняжка пошла за моей матерью, низко присѣдая всему собранію и приговаривая: Да, да, да, меня сожгутъ, непремѣнно сожгутъ.
   Мысль эта овладѣла ею вполнѣ и больше ее не покидала. Она провела очень безпокойную ночь и болтала безъ умолку. Матушка и горничная просидѣли съ нею до утра, и всю эту ночь до меня доносились ея крики, пѣсни и болѣзненный хохотъ.
   Въ эту раннюю пору моей молодости я, какъ и слѣдовало ожидать, повиновался старшимъ и не видѣлъ ничего предосудительнаго въ томъ, что вокругъ меня дѣлалось. Матушкиными пинками я не обижался; что же касается до высшаго наказанія, которое совершалъ надо мною дѣдушка посредствомъ розги, хранившейся у него въ шкапу, то оно рѣдко выпадало на мою долю и постоянно сопровождалась скучными проповѣдями, которыя дѣдушка читалъ въ промежуткѣ между каждыми двумя ударами. Мало по малу для меня становилось очень ясно, что эти добрые люди пользовались во всемъ околодкѣ незавидною славою. Но я, въ простотѣ своего сердца, чтилъ отца своего и матерь свою, то есть, не отца, а дѣдушку, такъ какъ батюшки давно не было на свѣтѣ.
   Я зналъ, что дѣдушка, какъ и многіе другіе жители Раи и Уинчельси, имѣетъ долю въ рыболовномъ суднѣ. Нашъ лодочникъ Стоксъ бралъ меня раза два съ собою въ море, и эта прогулка мнѣ очень понравилась. Но, какъ оказалось впослѣдствіи, мнѣ вовсе не слѣдовало о ней болтать. Однажды за ужиномъ я вздумалъ было разсказывать заглянувшему къ намъ сосѣду, какъ мы выѣхали поздно вечеромъ, какъ обогнули утесъ, извѣстный подъ названіемъ Бычачьей Головы, какъ окликнулъ французскій лодочникъ Бидма, подъѣхавшій съ своей лодкой изъ Булони и какъ потомъ... я хотѣлъ было пуститься въ дальнѣйшія подробности дѣла, но дѣдушка (который, прежде чѣмъ сѣсть за столъ, прочиталъ очень длинную молитву) отпотчивалъ меня такимъ ударомъ до лицу, что и слетѣлъ со стула.
   Баронъ, случившійся тутъ же за столомъ, засмѣялся надъ моимъ несчастіемъ, и его насмѣшка показалась мнѣ обиднѣе самого удара. Къ ударамъ матушки и дѣдушки я успѣлъ привыкнуть; но отъ человѣка, однажды оказавшаго мнѣ ласку, я не могъ сносить такой перемѣны обращенія, а баронъ де-Ламотъ былъ до этихъ поръ всегда ласковъ со мною. Счастливый случай, помогшій мнѣ спасти нашу дорогую малютку, доставилъ мнѣ расположеніе барона. Когда онъ бывалъ у насъ, я цѣплялся за полы его платья и, забывая свой прежній страхъ, болталъ съ нимъ по цѣлымъ часамъ. Этотъ человѣкъ, отмѣченный, казалось, рукою самой судьбы, внушилъ мнѣ что-то похожее на привязанность. Какъ теперь вижу я его блѣдное лице, вижу его загадочный взглядъ, устремленный на бѣдную графиню и на ея ребенка. Мои пріятели назвали бы этотъ взглядъ дурнымъ глазомъ и стали бы обороняться отъ него посредствомъ заклинаній. Любимою цѣлью нашихъ прогулокъ съ нимъ былъ домъ одного фермера, находившійся на разстояніи мили отъ Уинчельси. У этого фермера были всевозможныя породы голубей, и между прочими одна рѣдкая порода, извѣстная подъ именемъ гонцовъ. Эти гонцы, какъ сказывали мнѣ, могутъ перелетать огромныя пространства и, куда бы ихъ ни завезли, возвращаются въ то мѣсто, гдѣ ихъ вскормили.
   Однажды, когда мы были въ гостяхъ у мистера Перро, къ нему прилетѣлъ изъ за моря одинъ изъ такихъ голубей. Перро осмотрѣлъ его, потрепалъ и, обращаясь къ барону, сказалъ: "на немъ ничего нѣтъ; значитъ, все тамъ на старомъ мѣстѣ". А на это баронъ отвѣтилъ ему: "c'est bien". Когда мы шли домой, баронъ разсказалъ мнѣ все, что зналъ о голубяхъ, а зналъ онъ о нихъ, надо признаться, очень немного.
   Что значили эти слова, "на немъ ничего нѣтъ"? Въ простотѣ своего сердца я спросилъ объ этомъ у барона. Онъ отвѣчалъ мнѣ, что птицы эти приносятъ иногда извѣстія, которыя пишутся на клочкѣ бумаги и подвязываются имъ подъ крылья. Перро же сказалъ, что нѣтъ ничего, потому что дѣйствительно ничего не было.
   -- А! такъ онъ иногда получаетъ письма черезъ своихъ голубей? спросилъ я. Баронъ пожалъ плечами и взялъ щепотку табаку изъ своей щегольской табакерки. "Что тебѣ было намедни отъ papa Дюваля за неумѣстную болтовню? сказалъ онъ серьезно. Пріучайся держать свой язычекъ за зубами, Denis mon garèon. Если Богъ продлитъ Тебѣ вѣку, и ты станешь выбалтывать все, что видишь, плохо тебѣ будетъ жить.
   Я не умѣю сказать вамъ въ точности, черезъ сколько дней или недѣль послѣ этихъ событій болѣзнь графини Савернской Пришла къ той развязкѣ, къ которой рано или поздно приходятъ всѣ наши страданія. Во все время ея послѣдней болѣзни отъ нея не отходили два католическихъ священника, присутствіе которыхъ въ нашемъ домѣ было причиною великаго соблазна для протестантскаго населенія нашего города. Я не помню подробностей самой смерти графини, но помню мое удивленіе, когда, проходя мимо ея комнаты, я увидѣлъ двѣ свѣчи, зажженныя передъ ея постелью, увидѣлъ патеровъ, отдающихъ ей послѣдній долгъ, и барона де-Ламотъ, стоящаго на колѣнямъ съ выраженіемъ глубокой скорби на лицѣ.
   Въ день похоронъ вокругъ нашего дома собралась цѣлая толпа народѣ, и поднялся страшный шумъ. Нашлись люди, которымъ безпрестанное хожденье черезъ нашъ порогъ католическихъ священниковъ показалось личною обидою, и въ ту самую ночь, когда предполагалось увести гробъ изъ дому и священники Наполняли въ комнатѣ усопшей послѣдніе обряды, окна этой комнаты были разбиты цѣлымъ градомъ каменьевъ, и послышались крики толпы: "намъ не надо папства, долой священниковъ"!
   Дѣдушка совсѣмъ растерялся при этой грозной демонстраціи и принялся бранить свою невѣстку, за чѣмъ она подвергаетъ его опасности и гоненіямъ. "Silence, miserabfe, рѣзко отвѣтила ему матушка. Убирайся ты лучше въ кухню и пересчитывай тамъ свой деньги!" Матушку не такъ-то легко было запугать.
   Баронъ да-Ламотъ сохранялъ наружное присутствіе духа, но былъ очень разстроенъ. Дѣла могли принять плохой оборотъ. Мы находились, такъ сказать, въ осадномъ положеніи. Составъ нашего гарнизона былъ слѣдующій: два католическихъ священника, сильно перепуганныхъ; дѣдушка, забившійся подъ кроватъ или въ другое какое-то мѣсто, равно неудобное для дѣйствія; матушка и баронъ де-Ламотъ, сохранявшіе пока свои мыслительныя способности при себѣ, и наконецъ маленькій Денисъ Дюваль, мѣшавшій безъ сомнѣнія всѣмъ и каждому. Маленькой дочери графини не было тогда при насъ; домашніе сочли за лучшее удалить ее на время изъ дома и ее взяла въ себѣ Мистриссъ Уэстонъ, жена одного изъ немногихъ джентльменовъ католиковъ, жившихъ въ нашемъ городѣ.
   Мы не безъ опасеній поджидали катафалкъ, который долженъ былъ вскорѣ пріѣхать за тѣломъ графини; толпа не соглашалась очистить улицу, оба выхода которой она загородила баррикадами. До сихъ поръ толпа выражала свое неудовольствіе только бросаньемъ каменьевъ въ окна; но общее настроеніе было таково, что можно было ожидать и худшаго.
   Баронъ де-Ламотъ подозвалъ меня и сказалъ: "помнишь ты, Денисъ, намеднишняго голубя-гонца, у котораго ничего не было подъ крыломъ?" Сама собою разумѣется, я помнилъ его.
   -- Ты будешь моимъ гонцемъ. Я тебѣ дамъ не письмо, но словесное порученіе. Вѣдь, ты умѣешь хранить тайну? (Я сохранилъ тогда его тайну но хочу разсказать вамъ ее теперь, такъ какъ открытіе ея, ручаюсь вамъ, никому уже болѣе не повредитъ).
   -- Ты знаешь домъ мистера Уэстона?-- Еще бы мнѣ было не знать домъ, въ которомъ находилась Агнеса, лучшій домъ въ цѣломъ городѣ? Онъ указалъ мнѣ еще, кромѣ дома мистера Уэстона, домовъ восемь или десять, въ которые я долженъ былъ зайти и сказать: "Макрель идетъ, собирайтесь всѣ. сколько васъ ни есть". И я отправился по указаннымъ домамъ, повторяя эти слова. Когда же у меня спрашивали, куда собираться, я отвѣчалъ: "къ нашему дому", и отправлялся далѣе.
   Послѣдній и самый красивый домъ былъ домъ мистера Уэстона. Онъ составлялъ часть древняго аббатства. Мнѣ на встрѣчу попалась сама мистриссъ Уэстонъ, расхаживавшая взадъ и впередъ съ плачущимъ ребенкомъ, котораго она никакъ не могла угомонить.
   -- Агнеса, Агнеса, позвалъ я ребенка, и онъ притихъ въ ту же минуту, улыбаясь и протягивая мнѣ рученки.
   Мужчины вышли изъ гостиной, въ которой сидѣли за своими трубками и спросили у меня довольно грубо, что мнѣ надо? "Макрель идетъ, отвѣчалъ я, и нужно, чтобы всѣ были въ сборѣ передъ домомъ Петра Дюваля, цирюльника". Одинъ изъ нихъ, злобно улыбаясь, отвѣчалъ: хорошо! и, приправивъ отвѣтъ свой ругательствомъ, захлопнулъ мнѣ передъ носомъ дверь.
   Путь мой изъ аббатства лежалъ мимо ректорскаго дома, и кто же бы вы думали попался мнѣ на встрѣчу? Да никто иной, какъ самъ докторъ Бернардъ въ своемъ кабріолетѣ.
   -- Что, маленькій карапузикъ, обратился онъ ко мнѣ,-- съ рыбной ловли, что-ли, возвращаешься?
   -- Ахъ нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ я. Я ходилъ по домамъ съ однимъ порученіемъ.
   -- Съ какимъ же такимъ порученіемъ, дружокъ?
   Я передалъ ему то, что мнѣ было велѣно сказать про Макрель и пр. но добавилъ, что по имени никого не назову, потому что баронъ запретилъ мнѣ выдавать эти имена. Далѣе я разсказалъ ему, что передъ нашимъ домомъ стоитъ толпа людей и что они бьютъ у насъ окна.
   -- Бьютъ окна? По какому же это случаю?
   Я передалъ ему въ чемъ было дѣло.
   -- Отведи Долли въ конюшню; да смотри, Симмюэль, ничего не говори барынѣ. Я, мальчуганъ, пойду съ тобою.
   Пока я ходилъ съ порученіями, пріѣхалъ катафалкъ. Сборище передъ нашимъ домомъ увеличилось и приняло еще болѣе угрожающій характеръ. При появленіи катафалка въ толпѣ поднялся страшный ревъ.
   -- Тише, стыдитесь! Будетъ вамъ драть горло! Дайте похоронить покойницу, слышалось нѣсколько голосовъ въ толпѣ. То была голоса рыбаковъ промышляющихъ ловлею макрелей; къ нимъ вскорѣ присоединилось маленькое общество мистера Уэстона. Но что могла подѣлать эта горсть рыбаковъ противъ многочисленной и сильно разсвирѣпѣвшей толпы горожанъ? Подходя къ нашему дому мы увидѣли большое стеченіе народа, заграмождавшее оба конца улицы; у нашей двери среди толпы стоялъ высокій катафалкъ съ развѣвающимися черными перьями.
   Нечего было и думать, чтобы катафалкъ могъ проѣхать сквозь скопище народа, обступившее оба выхода улицы, если это скопище не разойдется.
   Мы съ докторомъ Бернардомъ повернули въ безлюдный переулокъ, который примыкалъ къ саду позади нашего дома, и вошли садовою калиткою. Проходя черезъ кухню, мы были напуганы человѣкомъ, который неожиданно выскочилъ изъ котла и закричалъ: "Сжальтесь, помогите, спасите меня отъ этихъ злодѣевъ!" То былъ мой дѣдушка; при всемъ моемъ уваженіи къ старичкамъ, (я и самъ теперь въ почтенныхъ лѣтахъ и имѣю внучатъ) я долженъ сознаться, что особа моего дѣдушки въ настоящемъ случаѣ была въ высшей степени комична.
   -- Спасите мой домъ, спасите мое имущество! вопилъ мой предокъ, Докторъ съ презрѣніемъ отвернулся отъ него и прошелъ далѣе.
   На порогѣ черной кухни намъ попался г-нъ де-Ламотъ. Ah, c'est toi, mon garèon, сказалъ онъ мнѣ. Я знаю, что ты исполнилъ мое порученіе; наши всѣ въ сборѣ". Онъ поклонился мистеру Бернарду, который отвѣчалъ ему такимъ же церемоннымъ поклономъ. Вѣроятно баронъ, занимая свой наблюдательный постъ въ мезонинѣ, видѣлъ прибытіе своихъ сторонниковъ. Тутъ я замѣтилъ, что онъ вооруженъ: за поясомъ у него были пистолеты, съ боку висѣла шпага.
   Въ комнатѣ позади магазина мы застали двухъ католическихъ священниковъ и четырехъ носильщиковъ, которые пріѣхали съ катафалкомъ. Люди эти пробрались въ нашъ домъ при неистовыхъ крикахъ толпы, которая преслѣдовала ихъ ругательствами, свистками и даже, если не ошибаюсь, палками и каменьями. Когда мы вошли, матушка подносила имъ водки. Ее очень удивило появленіе ректора въ нашемъ домѣ; отношенія между его преподобіемъ и нашимъ семействомъ были довольно натянуты.
   Онъ отвѣсилъ низкій поклонъ католическимъ духовнымъ.-- Джентльмены, проговорилъ онъ, -- какъ ректоръ здѣшняго прихода и судья нашего графства я пришелъ сюда предупредить непріязненныя дѣйствія и, въ случаѣ опасности, раздѣлить ее съ вами. Я слышалъ, что усопшую предполагаютъ похоронить на старомъ кладбищѣ. Мистеръ Трестльсъ, готовы ли вы тронуться въ путь?
   Всѣ сборы были окончены, и носильщики пошли на верхъ за своею печальною ношею.
   -- Эй вы, отворяйте дверь! командовалъ докторъ.
   Присутствующіе попятились.
   -- Дайте-ка, я отворю, вызвалась матушка.
   -- И я, parbleu! воскликнулъ баронъ, хватаясь за рукоятку своей шпаги.
   -- Я думаю, сэръ, что въ настоящемъ случаѣ я могу быть полезнѣе васъ, холодно замѣтилъ докторъ. Если джентльмены, мои собратья, готовы, мы тронемся изъ дома. Я пойду впереди всѣхъ, въ качествѣ ректора этого прихода.-- Матушка вынула дверные засовы и онъ вышелъ съ непокрытой головою.
   Едва отворилась дверь, какъ цѣлый содомъ криковъ, воплей и проклятій ворвался въ наши сѣни; но ректоръ невозмутимо и твердо остановился на порогѣ.
   -- Сколько тутъ между вами моихъ прихожанъ? Пускай отойдутъ къ сторонѣ всѣ тѣ, которые ходятъ въ мою церковь, началъ онъ смѣло.
   Ему отвѣчали криками: намъ не надо папства, долой священниковъ, долой ихъ, долой! и другими словами ненависти и угрозы.
   -- Прихожане французской церкви, всѣ ли вы тутъ? продолжалъ ректоръ.
   -- Мы всѣ тутъ, долой папство! ревѣли французы въ отвѣтъ.
   -- На томъ основаніи, что васъ гнали сто лѣтъ тому назадъ, вы въ свою очередь хотите сдѣлаться гонителями. Этому-ли учитъ васъ ваша библія? Меня этому не учитъ она. Когда перестраивали вашу церковь, я васъ охотно допустилъ въ свою и позволилъ вамъ совершать въ ней ваше богослуженіе. А вы такъ-то отплачиваете за оказанную вамъ ласку? Стыдъ и срамъ вамъ! да, повторяю, стыдъ и срамъ! Не думайте запугать меня! Роджеръ Гукеръ, я вѣдь знаю тебя, бродяга и воръ эдакой! Кто помогалъ твоей женѣ и дѣтямъ, пока ты сидѣлъ въ тюрьмѣ?.. А ты какъ смѣешь, Томасъ Флинтъ, становиться въ ряды гонителей? Если ты будешь мѣшать погребенію, я завтра же засажу тебя подъ арестъ; не будь мое имя Бернардъ, если я этого не сдѣлаю.
   Тутъ послышались крики: "да здравствуетъ докторъ, да здравствуетъ ректоръ!"
   Я подозрѣваю, что такъ усердствовали одни макрели, которые къ этому времени, подошли со всѣхъ сторонъ и не были подобно остальнымъ рыбамъ одержимы нѣмотою.
   -- Теперь, господа, не угодно ли вамъ будетъ идти впередъ;-- обратился ректоръ къ чужеземнымъ священникамъ, которые выступили довольно смѣло, сопровождаемые барономъ де-Ламотъ. Слушайте, друзья и прихожане, люди англиканской церкви и диссентеры! Эти два священника иноземнаго диссентерскаго исповѣданья пришли проводить тѣло одной усопшей сестры своей до сосѣдняго кладбища, подобно тому какъ и вы, иноземцы и диссентеры, безпрепятственно хоронили своихъ усопшихъ. Я намѣренъ сопутствовать этимъ джентльменамъ до могилы, которая уже готова для принятія тѣла. Я буду отстаивать ея прахъ до тѣхъ поръ, пока его съ міромъ не предадутъ землѣ. Это такъ же вѣрно, какъ и то, что самъ я надѣюсь въ свое время опочить въ мирѣ.
   Тутъ толпа громкими восклицаніями привѣтствовала мужественнаго ректора. Крики негодованія утихли. Погребальная процессія построилась въ порядокъ и направилась къ кладбищу, лежавшему за зданіемъ аббатства. Ректоръ шелъ между двумя католическими священниками.
   По окончаніи обряда баронъ де-Ламотъ подошелъ къ ректору.
   -- Monsieur le docteur, сказалъ онъ ему, вы показали себя героемъ; вы предупредили кровопролитіе...
   -- Я душевно радуюсь этому, сэръ, отвѣчалъ ректоръ.
   -- Вы спасли жизнь двухъ почтенныхъ служителей алтаря и избавили отъ поруганія смертные останки той...
   -- Печальная повѣсть которой извѣстна мнѣ, сэръ, проговорилъ докторъ какимъ-то строгимъ голосомъ.
   -- Я не богатъ, но позволите ли вы мнѣ вручить вамъ этотъ кошелекъ для раздачи вашимъ бѣднымъ?
   -- Сэръ, мой долгъ велитъ мнѣ принять его, отвѣчалъ ректоръ. Въ кошелькѣ было сто луидоровъ, какъ я узналъ отъ него впослѣдствіи.
   -- Позволите ли вы мнѣ, сэръ, пожать вашу руку, воскликнулъ несчастный баронъ съ умоляющимъ выраженіемъ въ голосѣ.
   -- Нѣтъ, сэръ, отвѣчалъ докторъ, пряча обѣ руки за спиною. На вашихъ рукахъ я вижу то, что не смывается пожертвованьемъ нѣсколькихъ гиней.
   Ректоръ говорилъ самымъ чистымъ французскимъ языкомъ.
   -- Покойной ночи, сынъ мой, обратился онъ ко мнѣ. Лучшее, что я могу пожелать тебѣ, это -- освободиться отъ вліянія этого человѣка.
   -- Monsieur! воскликнулъ баронъ, машинально хватаясь за рукоятку шпаги.
   -- Если я не ошибаюсь сэръ, въ послѣдній разъ вы показали свое искусство на пистолетахъ? проговорилъ докторъ Бернардъ и направился къ калиткѣ своего дома. Баронъ де-Ламотъ стоялъ, какъ громомъ пораженный.
   

ГЛАВА V.
МОЯ ПОѢЗДКА ВЪ ЛОНДОНЪ.

   Каковы бы ни были отношенія доктора Бернарда къ старшимъ членамъ моего семейства, но къ намъ, младшимъ, т. е. къ маленькой Агнесѣ и ко мнѣ, онъ выказывалъ большое расположеніе. Онъ вообще считалъ себя человѣкомъ, чуждымъ всякихъ предубѣжденій и простиралъ свою либеральность въ отношеніи католиковъ до того, что свелъ знакомство съ семействомъ Уэстонъ. Маленькая Агнеса почти живьмя жила у этихъ Уэстоновъ, которые были къ ней очень внимательны. Они слыли въ околодкѣ за людей достаточныхъ, жили хорошо, держали свой экипажъ и верховыхъ лошадей. Жизнь они вели очень уединенную; но это, быть можетъ, потому, что по сосѣдству жило очень мало дворянскихъ католическихъ семействъ. Тѣ же дворяне католики, которые проживали въ Эронделѣ и Слиндонѣ были слишкомъ высокаго полета, чтобы знаться съ простыми сквайрами, которые только и умѣли, что охотиться на лисицъ да барышничать лошадьми. Г-нъ де-Ламотъ, бывшій джентльменомъ съ ногъ до головы, сошелся съ этими людьми на довольно короткую ногу; но дѣло въ томъ, что у него были съ ними общіе интересы, о чемъ я началъ догадываться лѣтъ съ десяти или двѣнадцати. Я часто ходилъ въ аббатство да свиданье съ моей маленькой Агнесой. Она росла настоящей барышней, у нея были всевозможные учителя, по преимуществу тѣ иностранцы съ выстриженными маковками, которые живьмя жили въ аббатствѣ. Ростомъ она была такъ высока, что матушка договаривала, что пора ей пудрить волосы. Другая рука должна была потомъ убѣлить эти волосы, но черные ли, сѣдые ли они мнѣ равно дороги....
   Я по прежнему ходилъ въ Райскую школу и жилъ на хлѣбахъ у мистера Роджа и его пьянчужки дочери. Я мечталъ о поприщѣ моряка, но докторъ Бернардъ былъ сильно противъ этого и соглашался со мною только на томъ условіи, что я совсѣмъ покину Рай и Уинчельси, и поступлю на королевскую службу, подъ покровительствомъ добраго сэра Питера Дени.
   Послѣ смерти графини Савернской г-нъ де-Ламотъ поселился въ нашихъ верхнихъ комнатахъ. Онъ отличался неутомимою дѣятельностью, то и дѣло ѣздилъ то верхомъ, то въ лодкѣ съ нашими рыбаками.
   Комната маленькой Агнесы въ нашемъ домѣ всегда была для нея на готовѣ; и когда она пріѣзжала къ намъ, ее принимали какъ принцессу; но большую часть времени она проводила въ аббатствѣ, у мистриссъ Уэстонъ. Она царила вездѣ, И въ аббатствѣ, и въ цирюльнѣ, и въ ректорскомъ домѣ, гдѣ мистеръ и мистриссъ Барнардъ были, какъ и всѣ мы, ея покорнѣйшими слугами.
   Тутъ будетъ у мѣста сказать вамъ, что я сдѣлался членомъ англичанкой церкви, благодаря матушкѣ, которая разсорилась съ нашими французскими протестантами, преслѣдовавшими ее за то, что она даетъ у себя притонъ папистамъ. Нашъ пасторъ, мистеръ Барелъ, постоянно изобличалъ ее въ своихъ проповѣдяхъ. Что касалось до меня, то я, каюсь, оставался довольно равнодушенъ къ проповѣдямъ вообще; довольно было съ меня и дѣдушкиныхъ поученій, которыми онъ угощалъ насъ по получасу утромъ и вечеромъ. Поученія эти я впускалъ въ одно ухо и выпускалъ въ другое. Однажды, помнится мнѣ, по поводу помады, состряпанной матушкой изъ свиного сала и бергамота, я уличилъ его въ безсовѣстной лжи. Онъ, именно, хотѣлъ завѣрить покупателя, что эта помада получена имъ прямо изъ Франціи отъ парикмахера самого Дофина. Покупатель уже совсѣмъ готовъ былъ раскошелиться, но я замѣтилъ; стахъ, дѣдушка, вы вѣрно не про ту помаду говорите; я самъ видѣлъ, какъ матушка готовила ее собственными руками. Заплакалъ дѣдушка отъ этихъ словъ моихъ. Онъ объявилъ, что я уморю его и просилъ, чтобы добрые люди сжалились надъ нимъ и ужь пришибли его разомъ. "И неужто, вопилъ онъ, не найдется медвѣдя, который откусилъ бы голову этому выродку и избавилъ бы свѣтъ отъ такого чудовища?" Пока дѣдушка съ плеткою въ рукѣ сокрушался о моихъ порокахъ и въ промежуткахъ своей рѣчи подчивалъ меня плеткой по плечамъ, на порогѣ цирюльни показался докторъ Бернардъ, проходившій мимо нашего дома. Плетка мигомъ выпала изъ дѣдушкиныхъ рукъ, и онъ принялся улыбаться и раскланиваться, освѣдомляясь о здоровьи его преподобія. Мѣра моего терпѣнья переполнилась: утромъ и вечеренъ меня угощали проповѣдями и каждый божій день ударами плетки.
   "Посудите, сэръ, воскликнулъ я, заливаясь горячими слезами, какъ могу я почитать моего дѣдушку и матушку, когда дѣдушка такъ безсовѣстно лжетъ? И я разсказалъ, какъ было дѣло, при чемъ дѣдушка, не имѣя возможности опровергнуть меня, ограничивался тѣмъ только, что бросалъ на меня убійственные взгляды.
   -- Послушайте, г. Дюваль, строго началъ докторъ Бернардъ. Мнѣ болѣе извѣстно про васъ и про ваши дѣла, чѣмъ вы думаете. Мой совѣтъ вамъ -- не притѣснять этого ребенка и бросить дѣло, которое васъ до добра не доведетъ. Знаю я, куда летаютъ ваши голуби и откуда они прилетаютъ; рано или поздно я доберусь до васъ, и тогда не ждите вы отъ меня пощады, которой сами вы не хотѣли оказать этому ребенку. Я знаю, что вы"...
   Знаете ли вы какое слово докторъ Бернардъ шепнулъ на ухо моему дѣдушкѣ, уходя изъ лавки? Не назвалъ ли онъ его ханжою? Если назвалъ, ma foi! онъ не далекъ былъ отъ истины. Но дѣло въ томъ, что онъ назвалъ его контрабандистомъ, я названіе это, ручаюсь вамъ! приличествовало сотнямъ людей среди нашего прибрежнаго населенія. Наши пріятели "Макрели", явившіеся на зовъ барона де-Ламотъ занимались тѣмъ же промысломъ, и самъ баронъ участвовалъ въ ихъ экспедиціяхъ и стычкахъ съ таможенною стражею. Къ тому же почтенному братству принадлежала мужская половина семейства Уэстоновъ, и я могъ бы назвать вамъ имена первыхъ купцовъ и банкировъ въ Кэнтербри, Дуврѣ и Рочестрѣ, которые занимались этимъ промысломъ.
   Привычка моя болтать обо всемъ, что было у меня на умѣ, навлекла мнѣ много непріятностей въ дѣтствѣ, но избавила меня въ то же время отъ большихъ золъ. Что вы подѣлаете съ мальчуганомъ, который если не такъ, то иначе да проболтается, о чемъ слѣдовало бы умолчать. Добрый ректоръ Бернардъ и мой покровитель сэръ Питеръ Дени (который былъ большой пріятель съ ректоромъ) часто подшучивали надъ этою особенностью моего характера и заливались хохотомъ, слушая мои разсказы. Если не ошибаюсь, у ректора былъ по этому поводу серьезный разговоръ съ матушкой, потому что она сказала: "онъ правъ; не пущу я больше мальчика шататься съ этимъ народомъ. Надо попытаться взростить хоть одного честнаго человѣка въ семьѣ".
   На ректорѣ лежала обязанность собирать ренту за свой факультетъ въ Оксфордѣ, который владѣлъ значительною поземельною собственностью въ нашемъ графствѣ; два раза въ годъ ѣздилъ ректоръ въ Лондонъ, чтобы сдавать эти деньги. Въ тѣ времена поѣздка въ Лондонъ была далеко не безопаснымъ дѣломъ; если вы потрудитесь заглянуть въ Gentteman Magazine, то вы въ каждой мѣсячной хроникѣ найдете по одному или по два описанія грабежей, случившихся на большой дорогѣ. Въ школѣ у насъ только и разговоровъ было, что о разбойникахъ и о подвигахъ ихъ по большимъ дорогамъ. Такъ какъ мнѣ часто приходилось отправляться изъ дому въ Рай почти что ночью, чтобы поспѣть рано утромъ въ классы, то я счелъ за нужное купить пару маленькихъ пистолетовъ и началъ упражняться въ стрѣльбѣ изъ нихъ потихоньку отъ матушки, мистера Роджа и школьнаго учителя. Однажды, когда я разсуждалъ съ однимъ школьникомъ товарищемъ о томъ, чтобы мы стали дѣлать въ случаѣ нападенія, курокъ моего пистолета спустился и пуля оторвала полу у платья моего собесѣдника. Это приключеніе сдѣлало меня болѣе осмотрительнымъ, и съ той поры я сталъ заряжать свои пистолеты не пулями, а дробью.
   Около Михайлова дня 1776 года докторъ Бернардъ сказалъ мнѣ: "Слушай пріятель Денисъ! Если твоя матушка позволитъ, то мнѣ хочется свозить тебя въ Лондонъ повидаться съ твоимъ крестнымъ отцемъ, сэромъ Питеромъ Дени. Я ѣду на дняхъ съ факультетскими деньгами, лошадей мы беремъ пополамъ съ сосѣдомъ Уэстономъ; такимъ образомъ не пройдетъ недѣли, какъ ты увидишь Тауеръ и восковыя издѣлія мистриссъ Сольмансъ.
   Само собою разумѣется, я запрыгалъ отъ радости при этомъ предложеніи. Во всю ночь я не смыкалъ глазъ и все думалъ объ ожидающемъ меня удовольствіи; у меня было нѣсколько денегъ, и я задумалъ накупить Агнесѣ столько игрушекъ, сколько обыкновенно привозилъ ей баронъ. Поднявшись до свѣта, я принялся укладывать свои пожитки въ небольшой чемоданъ. Я зарядилъ дробью свой маленькій пистолетъ, засунулъ его въ боковой карманъ, и въ случаѣ встрѣчи съ разбойникомъ положилъ влѣпить ему цѣлый зарядъ дроби въ лицо. Почтовая карета стояла въ конюшнѣ ректора, недалеко отъ нашего дома. Слуга доктора. Браунъ, чистилъ экипажъ при свѣтѣ Фонарей, когда къ конюшенной двери подошелъ мистеръ Денисъ Дюваль. Боже, да скоро ли разсвѣтетъ? А! вотъ и лошади ѣдутъ изъ гостинницы королевской головы, а съ ними Паско, кривой почтальонъ. "Послушай-ка, Браунъ, вотъ мой чемоданъ, куда бы только помѣстить его?" говорилъ я. А мой чемоданъ былъ объемомъ всего съ изрядной величины яблочный пирогъ. Въ одинъ скачекъ очутился я въ каретѣ, и вотъ мы катимъ къ ректорскому дому. Мнѣ кажется, цѣлая вѣчность проходитъ въ ожиданіи ректора; наконецъ онъ выходитъ, дожевывая свой поджареный хлѣбъ. "Браунъ, не подсобить ли тебѣ укладываться", говорю я, и, представьте, всѣ смѣются! Но я такъ счастливъ, что по мнѣ, пожалуй, пускай смѣются. Я вижу огромный чепецъ добрѣйшей мистриссъ Бернардъ, кивающей намъ изъ окна гостиной. Карета наша трогается и, проѣхавъ около сотни ярдовъ, останавливается у аббатства. У окна аббатства стоитъ моя маленькая Агнеса въ бѣломъ платьѣ и въ чепчикѣ съ голубыми лентами, изъ подъ котораго выбиваются кудри. А вотъ и слуга мистера Уэстона выходить съ чемоданомъ; за нимъ слѣдуетъ господинъ его мистеръ Джемсъ Уэстонъ, добродушнѣйшій изъ двухъ братьевъ. Никогда не забуду я моего восторга при видѣ двухъ пистолетовъ, которые онъ сунулъ въ карманы кареты. Живъ ли теперь Томми Чапманъ, сынъ аптекаря въ Уэстегетѣ и помнитъ ли онъ, какъ я кивалъ ему головою изъ каретнаго окна? Онъ вытряхалъ на порогѣ цыновку въ то время, когда моя милость въ обществѣ своихъ благородныхъ друзей прокатила мимо аптеки его отца.
   Первая станція Гамстритъ. Гостиница медвѣдя; въ нашу карету запрягаютъ сѣрую лошадь, да гнѣдую; я очень хорошо помню это обстоятельство. Вторая станція, Эшфордъ; третья станція... третьей-то я не помню, потому что заснулъ. Четвертая станція Медфортъ; гостиница Колокола.-- "А тутъ и пообѣдать можно", говоритъ докторъ Бернардъ, и я выпрыгиваю изъ кареты.
   Докторъ Бернардъ любилъ располагаться на дорогѣ со всевозможными удобствами. Я думалъ, что онъ вѣкъ не докуритъ своей трубки, и пока онъ наслаждался ею, я успѣлъ заглянуть и на кухню, и на голубятню, и въ конюшню; наконецъ, потерявъ таки даромъ не мало времени, мы отправились въ дальнѣйшій путь.
   Большую часть дороги у ректора съ мистеромъ Уэстономъ происходила полемика о преимуществахъ ихъ обоюдныхъ религій. Я подозрѣваю, что мистеръ Бернардъ нарочно съ этою цѣлью и предложилъ мистеру Уэстону мѣсто въ своей каретѣ, потому что споръ между двумя церквами представлялъ для него неизсякаемый интересъ. Къ вечеру этого дня юный Денисъ Дюваль заснулъ на плечѣ доктора Бернарда и проснулся только отъ внезапной остановки.
   Мы находились среди пустынной мѣстности; у окна кареты я увидѣлъ человѣка на лошади.
   -- Подайте-ка намъ вонъ тотъ ящикъ, и ваши деньги, проговорилъ онъ грубымъ голосомъ. О радость! Мы имѣли дѣло съ настоящимъ разбойникомъ!
   Мистеръ Уэстонъ поспѣшно выхватилъ свои пистолеты.-- "Вотъ я тебя какими деньгами награжу, мошенникъ, отвѣчалъ онъ и, приставивъ дуло къ головѣ негодяя въ упоръ, спустилъ курокъ. О ужасъ! пистолетъ осѣкся. Онъ выстрѣлилъ изъ другаго: новая осѣчка!
   -- Какой это мерзавецъ успѣлъ подготовить эту штуку, проговорилъ онъ, совсѣмъ растерявшись.
   -- Живѣе, продолжалъ герой большой дороги, вынимайте-ка ваши...
   Слѣдующее слово, послышавшееся за тѣмъ, было страшное проклятіе; дѣло въ томъ, что я въ эту минуту успѣлъ выхватить свой маленькій пистолетъ, который былъ заряженъ дробью и весь зарядъ всадилъ разбойнику въ лицо. Разбойникъ зашатался, и мнѣ показалось, что онъ сейчасъ выпадетъ изъ сѣдла. Тутъ испуганный почтальонъ погналъ лошадей, и мы понеслись галопомъ. "Не остановиться ли намъ и не захватить ли съ собою этого негодяя, сэръ? обратился я къ ректору. Но при этомъ мистеръ Уэстонъ толкнулъ меня съ какою-то досадой и сказалъ: "Нѣтъ, нѣтъ, начинаетъ темнѣть, намъ надо скорѣй убираться отсюда". Я былъ въ такомъ восторгѣ при мысли, что я, маленькій мальчикъ, застрѣлилъ настоящаго разбойника, что хвастовству моему не было границъ. Пріѣхавъ въ Лондонъ, мы отправились въ Ормондъ-Стритъ, гдѣ мой покровитель жилъ въ великолѣпномъ домѣ, и гдѣ жена его, леди Дени, приняла меня чрезвычайно ласково. Нечего и говорить, что дѣло съ разбойникомъ было снова поднято, и я получилъ въ воздаяніе за Свою храбрость, какъ отъ самого себя, такъ и отъ другихъ, подобающую дань похвалъ.
   Не утаю отъ васъ, что у сэра Питера Дени мнѣ было отведено помѣщеніе внизу, въ комнатѣ экономки, мистрисъ Джагико. Но я такъ полюбился миледи, что она то и дѣло призывала меня на верхъ, брала меня съ собою кататься и приставила даже ко мнѣ лакея. Этому лакею поручила она показать мнѣ всѣ достопримѣчательности города и свозить меня въ театръ.
   Мое приключеніе съ разбойникомъ попало въ газеты и дошло даже до ушей моего всемилостивѣйшаго монарха. Гуляя однажды съ сэромъ Питеромъ въ Кьюскомъ саду, я удостоился лицезрѣть его величество,-- прогуливавшагося въ обществѣ королевы, принца Уэльскаго, тески моемо, епископа оснабрукскаго и двухъ или трехъ принцессъ. Ея Величество милостиво поклонилась сэру Питеру и вступила съ нимъ въ разговоръ. Добрѣйшій изъ монарховъ, взглянувъ при этомъ на своего вѣрноподаннаго и покорнѣйшаго слугу, проговорилъ: "Какъ, такъ? Это тотъ самый маленькій мальчикъ, что выстрѣлилъ въ разбойника? Выстрѣлилъ ему въ лице. Въ лице ему выстрѣлилъ!" Король спросилъ у сэра Питера, къ чему я готовлюсь, и сэръ Питеръ отвѣчалъ, что я надѣюсь быть морякомъ на службѣ его величества.
   Могу васъ завѣрить, что, возвратившись домой, я былъ принятъ съ великимъ почетомъ. Въ Рай и въ Уинчельси множество людей приставали ко мнѣ съ распросами о томъ, что говорилъ король. По возвращеніи домой мы узнали, что съ мистеромъ Джозефомъ Уэстономъ случилось большое несчастіе. Въ самый день нашего отъѣзда онъ отправился на охоту, и перелѣзая черезъ изгородь, зацѣпилъ ружейнымъ замкомъ за сучекъ; ружье выстрѣлило несчастному джентльмену прямо въ лице и всадило ему множество дробинокъ въ лѣвую щеку и въ глазъ.
   -- Боже правый! Зарядъ дроби въ лице? Какое странное стеченіе обстоятельствъ!-- воскликнулъ докторъ Бернардъ, бывшій у насъ на другой день нашего пріѣзда въ гостяхъ.
   -- Глядя на васъ, docteur, можно паду мать, что вы это сдѣлали, смѣясь проговорилъ баронъ де-Ламотъ. Сколько разъ говаривалъ я ему: "эй смотри, Уэстонъ, подстрѣлишь самъ себя, таская такъ неосторожно ружье." У него одинъ былъ отвѣтъ, что ему на роду не написано погибнуть отъ пули.
   -- Но, знаете ли вы, баронъ, что докторъ Бледсъ вынулъ у него изъ глаза лоскутки крепа и тринадцать или четырнадцать дробинокъ? Какъ великъ былъ твой зарядъ, Денни, которымъ ты выстрѣлилъ въ разбойника?
   -- Quid autem vides festucum in oeulo fratris toi, докторъ, проговорилъ баронъ. Славное ученіе! только какое оно, протестантское или папистское? На это ректоръ опустилъ голову и проговорилъ: Баронъ, вы уличили меня, я былъ неправъ глубоко неправъ.
   Де-Ламотъ сталъ подсмѣиваться надъ подозрѣніями ректора. "Священники и женщины всѣ на одинъ покрой, прошу у васъ извиненія, добрѣйшая madame Дюваль, какъ тѣ, такъ и другія смерть любятъ посплетничать и всегда готовы предполагать въ ближнемъ дурное. Я же говорю вамъ, что сто разъ видалъ Уэстона съ ружьемъ, и онъ всегда былъ неостороженъ, перелѣзая черезъ заборы."
   -- Но лоскутки крепа...
   -- Фу, ты! Да, вѣдь, онъ же былъ въ траурѣ. И не стыдно тебѣ, Дени, выводить такія сплетни? лучше выбрось изъ головы такія мысли; не дѣлай себѣ Уэстона врагомъ. Если бы кто про меня это сказалъ, я застрѣлилъ бы его.
   -- Но если бы это была правда?
   -- Parbleu! Тѣмъ болѣе я бы его застрѣлилъ! воскликнулъ баронъ, топнувъ ногою.
   Въ первый же разъ, когда онъ увидѣлъ меня безъ свидѣтелей, онъ снова возвратился къ этому разговору.
   -- Слушай-ка, Деннизаль, сказалъ онъ; ты теперь становишься большимъ мальчикомъ; помни мой совѣтъ: пріучайся держать языкъ за зубами. Твои подозрѣнія относительно мистера Джозефа и безумны, и преступны. Помнишь тотъ разъ, когда я воротился домой и ты схватилъ меня за руку, а я вскрикнулъ и началъ ругаться? Не отпираюсь, я самъ тогда былъ раненъ.
   -- Но вѣдь я же тогда никому ничего не сказалъ, сэръ?
   -- Да, я долженъ отдать тебѣ справедливость, ты никому ничего не сказалъ. И спасибо тебѣ за это. Такъ-то, мой миленькій, пріучайся не все говорить, что знаешь.
   Баронъ де-Ламотъ держалъ въ ту пору трехъ лошадей; онъ сорилъ деньгами, задавалъ у себя на верху славныя пирушки и никогда не спорилъ съ матушкой изъ за счетовъ, которые она на него писала. Я старался слѣдовать его совѣту и держать языкъ на привязи. "Славнаго гуся, Денни, принесли къ вамъ," говорила мнѣ подчасъ мистриссъ Бернардъ.
   -- Такъ точно, сударыня, гусь очень хорошій.
   -- Часто у барона бываютъ обѣды?
   -- Онъ ни одного дня не пропуститъ безъ обѣда, сударыня.
   -- А что видается съ Уэстонами?
   -- Да, сударыня, отвѣчалъ я на этотъ разъ съ глубокимъ вздохомъ. Причину этого вздоха я вамъ, пожалуй, открою. Дѣло въ томъ, что хотя мнѣ было всего тринадцать лѣтъ, а Агнесѣ восемь, я любилъ ее всею силою души моей. То была единственная женщина, которую я любилъ, какъ мальчикомъ такъ и взрослымъ мужчиной. Я нишу эти слова въ моемъ Ферпортскомъ кабинетѣ, между тѣмъ, какъ моя старушка дремлетъ противъ меня надъ своей книгою, поджидая сосѣдей, которые должны придти жъ чаю и составить робберъ. Когда Мои чернила всѣ выдутъ и небольшой разсказъ мой допишется до конца, и колокола сосѣдней церкви, которые теперь призываютъ къ вечерней молитвѣ, будутъ звонить по усопшемъ Денис поспѣшнаго возвращенія г. де-Саверна изъ арміи и разыгравшейся въ послѣдствіи трагедіи, было хвастливое письмо, посланное г. де-Ламоттомъ одному изъ его товарищей въ лагерѣ, г. де-Во. Письмо это, въ которомъ баронъ разказывалъ, будто онъ совершилъ обращеніе одной юной простестантки въ Стразбургѣ, дошло до свѣдѣнія графа; самъ Ламоттъ сознался мнѣ въ этомъ во время нашего послѣдняго свиданія.
   Кто сообщилъ г-жѣ де-Савернъ о смерти ея мужа? Самъ я (несчастный пустомеля, языкъ котораго вѣчно все выбалтывалъ) узналъ объ этомъ происшествіи только нѣсколько лѣтъ спустя. По мнѣнію моей матери, графиня вѣроятно подслушала лодочника Бидуа, когда, за стаканомъ женевской водки, онъ разказывалъ, сидя въ нашей гостиной, исторію поединка. Помѣщеніе графини приходилось какъ разъ надъ этою комнатой, и дверь къ ней была отворена. Бѣдняжка обыкновенно сердилась когда ее запирали, и со времени ужаснаго побѣга къ морскому берегу, мать моя или служанка, къ которой также благоволила больная, постоянно спали въ ея комнатѣ.
   Въ ея положеніи ужасный конецъ мужа почти не произвелъ на нее никакого впечатлѣнія; и мы долго даже не подозрѣвали, что она знаетъ о немъ. Но однажды зашелъ къ вамъ вечеромъ одинъ изъ нашихъ соотечественниковъ, поселившихся въ Райѣ, и за чайнымъ столомъ завелъ разговоръ о страшномъ событіи, котораго онъ былъ свидѣтелемъ на Певденевскомъ полѣ, возвращаясь къ себѣ домой. Онъ видѣлъ тамъ женщину сожженную на кострѣ за убійство мужа. Разказъ объ этомъ происшествіи находится въ журналѣ Gentelman's Magazine за 1769 годъ, обстоятельство, позволяющее довольно вѣрно опредѣлить то число когда вечеромъ сосѣдъ нашъ передавалъ вамъ эту ужасную исторію.
   Бѣдная г-жа де-Савернъ, которая сохранила свою величественную осанку и свои аристократическія манеры, сказала совершенно просто: "Въ такомъ случаѣ, моя добрая Урсула, меня также сожгутъ. Вѣдь ты знаешь, я была причиною смерти моего мужа: г. баронъ поѣхалъ въ Корсику и убилъ его тамъ." И она, съ улыбкою посмотрѣвъ вокругъ себя, кивнула головою и поправила свое бѣлое платье худыми, горячими руками. Услышавъ эти слова, кавалеръ де-Ламоттъ, сидѣвшій въ этой комнатѣ, откинулся на спинку кресла, будто самъ получивъ смертельный ударъ.
   -- Покойной ночи, сосѣдъ Маріонъ, ступай себѣ съ Богомъ, простонала моя мать; "она очень плоха сегодня. Пойдемъ спать, моя милая; пойдемъ спать."
   И бѣдняжка послѣдовала за моею матерью, граціозно поклонившись всему обществу, и проговоривъ шепотомъ:
   -- Да, да, да, меня сожгутъ, меня сожгутъ.
   Эта мысль, однажды овладѣвъ ея умомъ, уже не покидала ее болѣе. Графиня провела тревожную ночь, не умолкая ни на минуту. Мать моя и служанка отъ нея не отходили; и всю ночь раздавались ея пѣсни, ея крики, ея ужасный смѣхъ... О какая жалкая доля выпала тебѣ въ этой жизни, невинная безобидная женщина! Какая кратковременная жизнь, и какъ мало счастія! Замужство, принесло тебѣ съ собою только мракъ, ужасъ, подчиненіе и неволю; но вѣрно такъ угодно было всемогущей волѣ, которая управляетъ нами свыше. Бѣдная, запуганная душа! Теперь ты пробудилась въ свѣтлыхъ небесахъ, и далеко отъ нашихъ земныхъ волненій, соблазновъ и печалей.
   Въ мои юныя лѣта мнѣ слѣдовало только повиноваться старшимъ и роднымъ, и находить прекраснымъ все что вокругъ меня происходило. Материны колотушки, я переносилъ безъ малѣйшаго озлобленія и ужъ если говорить правду, нерѣдко долженъ былъ подчиняться болѣе серіозной экзекуціи, которую обыкновенно учинялъ надо мною дѣдъ съ помощью розги, хранившейся у него подъ ключомъ въ шкафу; при чемъ каждый взмахъ своего любимаго орудія, онъ сопровождалъ длиннымъ и скучнымъ нравоученіемъ. Эти добрые люди, какъ я начиналъ постепенно узнавать пользовались въ вашемъ городѣ лишь посредственною репутаціей, и не были любимы ни вашими соотечественниками Французами, ни Англичанами, между которыми мы жили. Конечно, будучи простодушнымъ мальчикомъ, я, какъ водится, почиталъ своего отца и мать, или лучше сказать дѣда и мать, потому что отецъ мой умеръ уже нѣсколько лѣтъ тому назадъ.
   Я зналъ, что дѣдъ мой, подобно многимъ обитателямъ Вайя и Уинчельси, имѣетъ пай въ рыболовной лодкѣ. Нашъ работникъ Стоксъ нѣсколько разъ бралъ меня съ собою въ море, и мнѣ очень полюбилась эта забава; но повидимому я не долженъ былъ заикаться ни о лодкѣ, ни о ловлѣ; и вотъ какимъ горькимъ опытомъ дошелъ я до этого сознанія. Какъ-то вечеромъ зашелъ къ намъ передъ ужиномъ одинъ изъ сосѣдей, которому я пренаивво сталъ разказывать, какъ выѣхавъ однажды ночью къ утесу, называемому быкомъ по причинѣ двухъ роговъ, торчащихъ изъ-подъ воды, мы были кѣмъ-то окликаны. То былъ нашъ старый пріятель, лодочникъ Бидуа, плывшій на встрѣчу вамъ изъ Буловя, и тогда дѣдъ мой (который занятъ былъ предтрапезною молитвою, продолжавшеюся уже минутъ пять) далъ мнѣ такую пощечину, что я полетѣлъ со всѣхъ ногъ на полъ. А кавалеръ де-Ламоттъ, пришедшій съ вами отужинать, только посмѣялся надъ моимъ несчастіемъ.
   Подобныя насмѣшки трогали меня болѣе чѣмъ самые удары; къ послѣднимъ дѣдъ и мать пріучили меня; но если кто хоть разъ бывалъ со мною ласковъ, я уже не могъ перевести отъ него иного обращенія. Баронъ дѣйствителыю былъ всегда ко мнѣ внимателенъ; онъ подвинулъ меня во французскомъ языкѣ, подтрунивая надъ моими ошибками и дурнымъ произношеніемъ. Когда я бывалъ дома, онъ много занимался мною, и выучилъ меня говорить по-французски comme un petit monsieur. Черезъ нѣсколько времени онъ и самъ заговорилъ по-англійски, правда съ пресмѣшнымъ выговоромъ и акцентомъ, но на столько удовлетворительно чтобъ умѣть свободно объясняться. Главная его квартира находилась въ Уинчельси, хотя онъ часто уѣзжалъ въ Диль, Дувръ, Кантербери и даже въ Лондонъ. Мать моя получала отъ него извѣстную плату за содержаніе маленькой Агнесы, которая быстро развивалась, и становилась на мои глаза самымъ очаровательнымъ существомъ въ мірѣ. Я хорошо помню черное платье, въ которое одѣли ее послѣ смерти бѣдной графини, ея блѣдныя щечки и большіе серіозные глаза, важно смотрѣвшіе изъ-подъ черныхъ, кудрявыхъ волосъ, которые въ безпорядкѣ спускались на ея лобъ и лицо, "Для чего такіе скачки и отступленія?" спроситъ меня читатель. Старикамъ простительна болтливость, и имъ весело вспоминать дни своей юности. Когда погрузившись въ кресло, я сижу въ своемъ спокойномъ и безопасномъ пріютѣ, post tot discrimina, сознавая, что судьба моя была счастливѣе многихъ подобныхъ мнѣ грѣшниковъ,-- въ воспоминаніи моемъ встаетъ бурное, горькое и въ то же время счастливое прошедшее, и я всматриваюсь въ него иногда съ ужасомъ и удивленіемъ, подобно тому какъ охотники оглядываются на рвы и изгороди, черезъ которые они прыгали, удивляясь, что еще остались въ живыхъ.
   Съ тѣхъ поръ, какъ мнѣ удалось спасти это очаровательное дитя, кавалеръ де-Ламоттъ сталъ ко мнѣ особенно милостивъ; когда онъ бывалъ у насъ, я оставался возлѣ него, какъ пришитый, и совершенно забывъ свой прежній страхъ, безъ умолку болталъ по цѣлымъ часамъ. Послѣ моего добраго тезки, капитана и адмирала Дениса, это былъ первый джентльменъ, съ которымъ я былъ въ короткихъ отношеніяхъ -- человѣкъ порочный и даже преступный, но все еще не совершенно погибшій, какъ надѣюсь и о чемъ молюсь. Признаюсь, я чувствовалъ большое расположеніе къ этому роковому существу. Какъ теперь вижу себя ребенкомъ, когда держась за его платье, и болтая безъ умолку, я бродилъ съ нимъ въ полѣ, по дорогамъ и болотамъ. Вижу его грустное, блѣдное лицо и его мертвящій взглядъ, устремленный на помѣшанную женщину и на ея ребенка. Мои друзья Неаполитанцы сочли бы его глазъ дурнымъ глазомъ и непремѣнно стали бы заговаривать его. Чаще всего любили мы ходить на ферму, въ разстояніи одной мили отъ Уинчельси, хозяинъ которой занимался скотоводствомъ; но я особенно любовался не скотомъ его, а голубями, которыхъ у него была большая и разнообразная коллекція. Тутъ были и дутыши и турбастые и космоногіе, а между ними находились еще особенные голуби, называемые почтовыми; они могли перелетать черезъ огромное разстояніе и возвращались опять на то мѣсто, гдѣ были вырощены и выкормлены.
   Однажды, когда мы пришли къ г. Перро, одинъ изъ такихъ голубей возвратился домой, прилетѣвъ, какъ мнѣ показалось, изъ-за моря. Перро осмотрѣлъ его, поласкалъ и сказалъ барону: "Ничего нѣтъ. Значитъ на старомъ мѣстѣ." На это кавалеръ де-Ламоттъ отвѣчалъ: "Хорошо." Когда же мы пошли въ обратный путь, онъ разказалъ мнѣ о голубяхъ все что ему было извѣстно, но познанія его, я полагаю, были весьма ограничены.
   Въ простотѣ сердца, я спросилъ, почему Перро сказалъ, что на голубѣ ничего нѣтъ?
   -- Потому что эти птицы приносятъ иногда подъ крыльями маленькія записочки, отвѣчалъ баронъ,-- и слова Перро означали, что на голубѣ нѣтъ подобной записки.
   -- О! такъ стало-быть онъ посылаетъ иногда письма съ своими птицами?
   Кавалеръ де-Ламоттъ пожалъ плечами, и взялъ большую щепотку табаку изъ своей прекрасной табатерки.
   -- А помнишь что съ тобою сдѣлалъ на дняхъ дѣдушка Дювалъ, когда ты слишкомъ зарапортовался? сказалъ онъ.-- Учись держать языкъ на привязи, дружокъ мой Денисъ. Если ты поживешь подолѣе на бѣломъ свѣтѣ и будешь разказыватъ все что видишь и слышишь, то плохо тебѣ придется: повѣрь мнѣ!
   Нашъ разговоръ на этомъ кончился; онъ пошелъ домой, и я побрелъ за нимъ.
   Я разказываю эти событія моего дѣтства по нѣкоторымъ примѣтамъ сохранившимся въ моемъ воспоминаніи, подобно тому, какъ изобрѣтательный мальчикъ съ пальчикъ возвратился домой съ помощью камешковъ, разбросанныхъ имъ по дорогѣ.. Такимъ образомъ, я могу опредѣлить время болѣзни бѣдной г-жи де-Савернъ, сближая его съ тѣмъ годомъ, въ которомъ сожжена была женщина, на Пендененскомъ полѣ въ присутствіи нашего сосѣда, но я не могу навѣрное сказать чрезъ сколько дней или недѣль окончилась болѣзнь графини, какъ кончатся когда-нибудь и всѣ наши недуги и страданія.
   Въ продолженіи всей ея болѣзни священники изъ Слиндона (или отъ г. Уэстона, католика, жившаго въ монастырѣ) почти не выходили изъ нашего дома, что, полагаю, возбуждало не мало толковъ и порицаній между протестантами нашего города. Г. де-Ламоттъ обнаруживалъ при этомъ необыкновенное усердіе, и, какой бы грѣшникъ онъ ни былъ, въ это время онъ былъ, конечно, самымъ набожнымъ грѣшникомъ. Я не помню, или и не звалъ, когда именно наступилъ конецъ графини, но проходя однажды мимо ея растворенной двери, я съ удивленіемъ увидалъ свѣчи, горѣвшія передъ ея постелью, и сидѣвшихъ тутъ же священниковъ, между тѣмъ какъ въ корридорѣ стоялъ на колѣняхъ кавалеръ де-Ламоттъ, удрученный раскаяньемъ и горемъ.
   Въ этотъ день вокругъ нашего дома было много шума и волненія. Народъ пришелъ въ негодованіе отъ безпрерывнаго появленія католическихъ священниковъ, и въ тотъ вечеръ, когда должны были выносить изъ дому гробъ, и священники совершали надъ нимъ послѣдній обрядъ, въ окно комнаты, гдѣ лежала покойница, влетѣлъ, цѣлый залпъ каменьевъ, и разъяренная толпа вопила на улицѣ: "Долой католицизмъ! Вонъ поповъ!"
   При этихъ грозныхъ демонстраціяхъ дѣдъ мой совершенно растерялся, и съ плачемъ сталъ обвинять свою невѣстку въ томъ, что она подвергла его этимъ преслѣдованіямъ и опасностямъ.
   -- Silence, misérable, крикнула она:-- ступай къ себѣ на кухню, и считай свои мѣшки съ деньгами!
   Она по крайней мѣрѣ не потеряла мужества.
   Г. де-Ламоттъ, хотя и не испугался, однако былъ въ большомъ смущеніи. Дѣло могло принять весьма серіозный оборотъ. Я не зналъ въ то время, какъ негодовали наши горожане на моихъ родителей за то, что они пріютили у себя папистку. Будь имъ извѣстно, что графиня была обращенная протестантка, они конечно поступили бы еще хуже.
   Мы находились въ положеніи осажденныхъ; гарнизонъ нашъ состоялъ изъ двухъ перепуганныхъ священниковъ, дѣда спрятавшагося, какъ мнѣ кажется, подъ кровать, матери и кавалера де-Ламотта, сохранившихъ полное присутствіе духа, и маленькаго Дениса Дюваль, конечно всѣмъ мѣшавшаго. Маленькую Агнесу, по смерти ея несчастной матери, нашли нужнымъ удалить отъ печальнаго зрѣлища; и r-жа Уэстонъ, которая жила въ монастырѣ и принадлежала, какъ мы уже сказали выше, къ католической церкви, приняла ее въ свой домъ.
   Съ большимъ безпокойствомъ ожидали мы, когда погребальныя дроги пріѣдутъ за тѣломъ покойницы; толпа не расходилась и загромоздила собою улицу съ обѣихъ сторонъ; до сихъ поръ, насиліе ограничивалось битьемъ стеколъ, но слѣдовало ожидать, что дѣло этимъ не кончится.
   Подозвавъ меня къ себѣ, г. де-Ламоттъ сказалъ:
   -- Денисъ, помнишь ты почтоваго голубя, у котораго ничего не оказалось подъ крыломъ?
   Я конечно отвѣчалъ утвердительно.
   -- Ты будешь моимъ почтовымъ голубемъ, но я дамъ тебѣ не письмо, а порученіе. Теперь я могу повѣрить тебѣ тайну.
   И я свято хранилъ до сихъ поръ эту тайну и если разказываю ее въ настоящую мануту, то единственно потому что она не можетъ болѣе повредить тѣмъ, которые мнѣ ее открыли.
   -- Вѣдь ты знаешь домъ г. Уэстона?
   Не знать дома, гдѣ жила Агнеса, и притомъ самаго лучшаго дома въ городѣ! Конечно я его звалъ. Тогда баронъ назвалъ мнѣ еще восемь или десять другихъ домовъ, въ которые я долженъ былъ войдти и сказать слѣдующее: "Макрель собирается. Приходите всѣ, кто только можетъ."
   Я пошелъ по домамъ, передавая эти слова, и на вопросъ "гдѣ?" отвѣчалъ: "противъ нашего дома" и потомъ продолжалъ свой путь далѣе. Послѣдній и самый красивый домъ (въ которомъ я никогда не бывалъ прежде) былъ домъ г. Уэстона въ монастырѣ; я вошелъ туда и попросилъ вызвать хозяина. Помню, что r-жа Уэстонъ ходила въ это время взадъ и впередъ на хорахъ большой залы, убаюкивая дитя, которое плакало и не хотѣло засыпать.
   -- Агнеса, Агнеса! сказалъ я.
   Дитя мгновенно смолкло, улыбнулось, залепетало мое имя и протянуло ко мнѣ ручки. Въ самомъ дѣлѣ, первое слово, которое она выучилась произносить, было мое имя.
   Муціины вышли изъ гостиной, гдѣ они сидѣли за трубками, и спросили меня довольно грубо: "Что тебѣ нужно?" Я отвѣчалъ: "Макрель собралась; нужно выслать нашихъ къ дому цирюльника, Петра Дюваля." Одинъ изъ нихъ, ворча и хмурясь, отвѣчалъ что придутъ, и хлопнулъ передъ моимъ носомъ дверью.
   Возвращаясь изъ монастыря чрезъ приходское кладбище, я неожиданно встрѣтилъ у воротъ доктора Бернарда, ѣхавшаго въ своей одноколкѣ съ зажжевными фонарями. Съ того дня какъ онъ обласкалъ меня и наградилъ квижкою и пирожками, я всегда съ нимъ раскланивался.
   -- А, это ты, малышъ! сказалъ онъ:-- не поймалъ ли какую рыбку?
   -- О нѣтъ, сударь: я ходилъ съ порученіемъ.
   -- Нельзя ли узнать съ какимъ?
   Тогда я разказалъ ему о порученіи насчетъ макрели и проч., прибавивъ, что кавалеръ де-Дамоттъ просилъ меня никого не называть по имени. Потомъ я сталъ объяснять ему, что на улицѣ собралась огромная толпа, и народъ бьетъ стекла въ нашемъ домѣ.
   -- Бьетъ стекла? Но ради чего?
   Я сообщилъ ему о случившемся.
   -- Самуилъ, отведи Ваську на конюшню, и ни слова не говори своей госпожѣ, сказалъ докторъ,-- а ты, малышъ, пойдемъ со мною.
   Докторъ Бернардъ былъ высокій мущина въ большомъ бѣломъ парикѣ. Живо помню, какъ онъ зашагалъ черезъ могильныя плиты мимо высокой, обвитой плащомъ, колокольни, и пройдя черезъ церковныя ворота, направился прямо къ нашему дому.
   Между тѣмъ прибыли погребальныя дроги. Толпа увеличилась, и волненіе возрастало. Какъ только дроги приблизились, изъ среды народа раздались крики и ругательства. "Тише! Стыдитесь! Перестаньте! Дайте бѣдной женщинѣ спокойно убраться," говорили нѣкоторые. Это были наши ловцы макрели, къ которымъ вскорѣ присоединились и гг. Уэстоны. Но число рыбаковъ было незначительно въ сравненіи съ горожанами, которые сильно негодовали. Минуя улицу, гдѣ находился нашъ домъ, мы увидѣли, что народъ столпился по обоимъ концамъ ея, а въ серединѣ передъ нашимъ подъѣздомъ стояла большая погребальная колесница съ чернымъ плюмажемъ.
   Колесницѣ невозможно было бы проѣхать сквозь толпу, еслибы народъ рѣшился не пропускать ее. Я вошелъ въ домъ, также какъ и вышелъ изъ него, то-есть заднимъ ходомъ черезъ садъ, гдѣ переулокъ былъ еще совершенно пустъ; докторъ Бернардъ слѣдовалъ за мною. Проходя черезъ черную кухню (гдѣ помѣщалась печь и большой котелъ), мы были страшно перепуганы внезапнымъ появленіемъ человѣка, который выскочивъ изъ котла закричалъ: "Сжальтесь, сжальтесь, спасите меня отъ этихъ злодѣевъ!" Это былъ мой дѣдъ. Несмотря на все мое уваженіе къ дѣдушкамъ (я же и самъ теперь нахожусь въ ихъ лѣтахъ и званіи), я долженъ однако сознаться, что мой дражайшій прародитель разыгралъ въ этомъ случаѣ прежалкую роль.
   -- Спасите мой домъ, спасите мое имущество, кричалъ онъ; но докторъ отвернулся отъ него съ презрѣніемъ и прошелъ далѣе.
   Въ корридорѣ, за кухней, мы встрѣтили г. де-Ламотта, который, обращаясь, ко мнѣ, сказалъ: "А это ты, дружокъ. Ты хорошо исполнилъ свое порученіе. Наши уже здѣсь!" И онъ поклонился вошедшему со мною доктору, который отвѣчалъ ему такимъ же принужденнымъ поклономъ. Обозрѣвая улицу изъ оконъ верхняго этажа, г. де-Ламоттъ вѣроятно видѣлъ, какъ собирались его друзья. Взглянувъ на него, я замѣтилъ, что онъ вооруженъ. За поясомъ у него были пистолеты, а на боку висѣла сабля.
   Въ задней комнатѣ сидѣли два католическіе священника и четверо людей, пріѣхавшихъ съ колесницей. Когда они входили въ домъ, толпа неистово преслѣдовала ихъ проклятіями, криками, толчками, и даже, если не ошибаюсь, палками и каменьями. Въ ту минуту какъ мы вошли въ комнату, мать моя угощала ихъ водкой. Она чрезвычайно удивилась, увидавъ у себя пастора, такъ какъ между нашимъ семействомъ и его благословеніемъ никогда не существовало особенной дружбы.
   Докторъ Бернардъ отвѣсилъ низкій поклонъ католическимъ священникамъ.
   -- Господа сказалъ онъ,-- въ качествѣ пастора здѣшняго прихода и мироваго судьи этого графства я пришелъ сюда, чтобы возстановить спокойствіе, а если встрѣтится какая-либо опасность, то раздѣлить ее съ вами. Я слышалъ, что графиню будутъ хоронить на старомъ кладбищѣ. Г. Тресльзъ, все ли у васъ готово къ выносу?
   Гробовщики отвѣчали, что они не заставятъ себя ждать, и отправились на верхъ, въ комнату умершей, чтобы снести свою печальную ношу.
   -- А вы между тѣмъ отворяйте двери! сказалъ докторъ, обращаясь къ окружающимъ.
   Всѣ отступили назадъ.
   -- Я пойду, сказала моя мать рѣшительно.
   -- Et moi, parbleu! повторилъ баронъ, выступая впередъ и держась рукою за саблю.
   -- Мнѣ кажется, милостивый государь, что я буду гораздо полезнѣе васъ,-- сказалъ докторъ съ замѣтною холодностью.-- Если мои почтенные собратья готовы, то мы можемъ выходить, но какъ священникъ здѣшняго прихода я пойду первый.
   Мать отодвинула задвижку, и докторъ выступилъ на улицу, снявъ съ себя шляпу.
   Цѣлый потокъ неистовыхъ воплей, ругательствъ и проклятій полился въ отворенную дверь, а онъ между тѣмъ неустрашимо стоялъ на ступеняхъ съ своею непокрытою головой.
   -- Много ли здѣсь моихъ прихожанъ?-- спросилъ онъ смѣло.-- Пусть тѣ, которые ходятъ въ мою церковь, станутъ къ одной сторонѣ.
   При этихъ словахъ поднялись ужасающіе крики: "Долой католицизмъ! Долой священниковъ! Топить ихъ! Топить!" и другія угрозы, сопровождаемыя крупною бранью.
   -- А вы, прихожане французской церкви, также находитесь здѣсь, или нѣтъ? закричалъ докторъ.
   -- Мы здѣсь; долой священниковъ, проревѣли Французы.
   -- Не оттого ли становитесь вы теперь гонителями, что сами переносили гоненія сто лѣтъ тому назадъ? Этому ли научаетъ васъ ваша Библія? Въ моей, по крайней мѣрѣ, этого не сказано. Когда ваша церковь нуждалась въ поправкахъ, я далъ вамъ свою трапезную, гдѣ вы могли безпрепятственно совершать богослуженіе. Такъ ли вы платите за оказанную вамъ услугу, которую должны были бы цѣнить? Стыдитесь! Повторяю опять, стыдитесь! Не думайте, чтобы вамъ удалось испугать меня! Знаю я тебя, Роджеръ-Гукеръ, бродяга, гоняющійся за чужою дичью! Кто содержалъ твою жену и дѣтей когда ты сидѣлъ въ Льюзской тюрьмѣ? А ты, Томасъ-Флинтъ, какъ осмѣливаешься ты преслѣдовать кого-нибудь? Попробуй только остановить процессію, то не будь я Бернардъ, если завтра же не призову тебя въ судъ!
   Тутъ раздались восклицанія: "ура, доктору! ура приходскому священнику!" Эти привѣтствія неслись, какъ мнѣ показалось, изъ среды собравшихся въ то время макрелей, которые, вопреки рыбьему обычаю, не оставались безмолвными.
   -- Теперь, господа, выходите, прошу васъ!
   Съ этими словами докторъ Бернардъ обратился къ двумъ иностраннымъ священникамъ, которые довольно мужественно выступили впередъ, сопровождаемые барономъ.
   -- Слушайте меня, друзья и прихожане, православные и отщепенцы! Эти иновѣрные священники намѣрены похоронить на сосѣднемъ кладбищѣ свою отшедшую сестру, подобно тому, какъ вы, иностранные диссиденты, хоронили своихъ покойниковъ, безъ всякой помѣхи и непріятностей. Что же касается до меня, то я вмѣстѣ съ этими господами провожаю усопшую до могилы и ручаюсь, что она сойдетъ въ нее также мирно, какъ сойду, когда-нибудь и я, если угодно будетъ Богу.
   Въ толпѣ пробѣжалъ одобрительный ропотъ, и крики уже не возобновлялись болѣе. Маленькая процессія потянулась въ стройномъ порядкѣ черезъ всѣ улицы, и обогнувъ протестантскую церковь, вступила на старое кладбище, позади монастырскаго дома. Докторъ Бернардъ шелъ между двумя католическими священниками. Сцена эта живо сохранилась въ моемъ воспоминаніи. Въ ночной тишинѣ раздаются мѣрные шаги провожатыхъ, сверкаютъ погребальные факелы, и вотъ мы входимъ черезъ монастырскія ворота на старое кладбище, и приближаемся къ могилѣ, на надгробномъ памятникѣ которой до сихъ поръ еще можно прочесть надпись: "Тутъ погребено тѣло Клариссы, рожденной де-Віомениль, вдовы Франциска Станислава, графа де-Савернъ и де-Барръ въ Лоррени."
   По совершеніи послѣдняго обряда, кавалеръ де-Ламоттъ (котораго я все время держалъ за плащъ), подошелъ къ доктору.
   -- Господинъ докторъ сказалъ онъ,-- вы поступили, какъ благородный человѣкъ; ваше вмѣшательство, быть-можетъ, предупредило кровопролитіе.
   -- Я весьма счастливъ, что мнѣ удалось это сдѣлать, сказалъ докторъ.
   -- Вы спасли жизнь двумъ достойнымъ священникамъ, и избавили отъ оскорбленія бренные останки женщины.
   -- Печальная исторія которой мнѣ уже извѣстна, замѣтилъ докторъ важно.
   -- Я не богатъ, но вы, конечно, позволите мнѣ предложить этотъ кошелекъ для вашихъ бѣдныхъ?
   -- Милостивый государь, возразилъ докторъ,-- я обязанъ его принять.
   Впослѣдствіи онъ говорилъ мнѣ, что въ кошелькѣ находилось сто луидоровъ.
   -- Могу ли пожать вашу руку? воскликнулъ бѣдный баронъ.
   -- Нѣтъ, милостивый государь! отвѣчалъ докторъ, заложивъ свои руки за спину. На вашихъ рукахъ есть пятно, котораго не могутъ смыть принесенные вами въ даръ луидоры.
   Докторъ говорилъ отличнымъ французскимъ языкомъ.
   -- Прощай, мое дитя, сказалъ онъ, обращаясь ко мнѣ;-- спокойной ночи. Вотъ тебѣ мое искреннее желаніе: да разлучитъ тебя поскорѣе судьба съ этимъ человѣкомъ!
   -- Милостивый государь! воскликнулъ кавалеръ, машинально хватаясь за саблю.
   -- Мнѣ кажется, послѣдній разъ вы на пистолетахъ выказали ваше искусство, замѣтилъ докторъ Бернардъ, и съ этими словами онъ вошелъ въ свою калитку, оставивъ бѣднаго де-Ламотта, какъ бы сраженнаго ударомъ. Опомнившись немного, онъ залился слезами и съ отчаяніемъ воскликнулъ, что на немъ лежитъ проклятіе Каина.
   -- Если ты хочешь знать правду, сказалъ мнѣ однажды докторъ Бернардъ, когда мы разсуждали съ нимъ впослѣдствіи объ этихъ событіяхъ,-- твой пріятель кавалеръ де-Ламоттъ былъ самый адскій мошенникъ, какого мнѣ когда-либо случалось видѣть, и глядя на его ноги, мнѣ все казалось, что я увижу копыта.
   -- Не можете ли вы сообщить мнѣ чего о бѣдной графинѣ? спросилъ я.-- Но докторъ ничего не зналъ о ней, и видѣлъ ее кажется всего одинъ разъ въ жизни.
   -- И, по чести, прибавилъ онъ, бросая на меня лукавый взглядъ, -- мнѣ не случилось быть близкимъ съ вашимъ почтеннымъ семействомъ.
   

V. Я слышу звонъ лондонскихъ колоколовъ.

   Несмотря на явное несочувствіе доктора Бернарда къ моимъ родителямъ, онъ не имѣлъ ни малѣйшаго предубѣжденія противъ младшихъ членовъ нашей семьи, и какъ я, такъ и моя дорогая малютка Агнеса де-Савернъ пользовались его полнымъ расположеніемъ. Онъ считалъ себя человѣкомъ безъ всякихъ предразсудковъ, и относительно римскихъ католиковъ поступалъ дѣйствительно съ рѣдкимъ великодушіемъ. Онъ послалъ свою жену съ визитомъ къ г-жѣ Уэстонъ, и такимъ образомъ оба семейства, прежде едва знавшія другъ друга, познакомились между собою. Маленькая Агнеса находились постоянно у Уэстоновъ, съ которыми кавалеръ де-Ламоттъ чрезвычайно сблизился. Судя по разказаннымъ мною выше событіямъ, онъ вѣроятно зналъ ихъ еще прежде, когда посылалъ меня съ знаменитымъ порученіемъ насчетъ "макрели", собравшемъ не менѣе двухъ десятковъ горожанъ.
   Г-жа Уэстонъ имѣла видъ робкой, перепуганной женщины, какъ будто передъ нею вѣчно торчало привидѣніе. Впрочемъ, она постоянно ласкала мою маленькую Агнесу.
   Младшій изъ братьевъ Уэстоновъ (тотъ, который такъ грубо обошелся со мною въ вечеръ похоронъ) былъ красноглазый, угреватый, и вѣчно суетившійся господинъ, который любилъ пѣтушьи бои, и пользовался въ околоткѣ не совсѣмъ хорошею репутаціей. Судя по слухамъ, оба они были люди со средствами, жили довольно прилично, держали карету и превосходныхъ верховыхъ лошадей. Знакомыхъ у нихъ было немного; но это быть-можетъ зависѣло отъ. того, что они принадлежали къ католической церкви, а извѣстно, что въ графствѣ Суссексъ почти нѣтъ послѣдователей этой религіи, исключая Арунделя и Слиндона, обитатели и обитательницы которыхъ стояли слишкомъ высоко, чтобы снизойдти до знакомства съ двумя помѣщиками, занимавшимися только травлею лисицъ и лошадиною торговлей. Г. де-Ламоттъ, какъ я имѣлъ уже случай замѣтить, принадлежалъ къ высшему кругу и сошелся съ ними довольно близко: они имѣли общіе, соединившіе ихъ интересы, которые я научился понимать лишь десять или двѣнадцать лѣтъ спустя, когда хаживалъ въ монастырь навѣщать мою маленькую Агнесу. Эта дѣвочка развивалась необыкновенно быстро и пріобрѣтала всевозможныя совершенства. Къ ней ходили и танцмейстеры, и учителя музыки, и преподаватели различнымъ языковъ (то были, конечно, иностранные священники, безпрестанно заѣзжавшіе къ Уэстонамъ), и она становилась такою большою, что мать моя уже поговаривала, что ей пора пудрить волосы. Ахъ, матушка, матушка! Съ тѣхъ поръ другая рука посеребрила эти волосы, но черные ли они, бѣлые ли -- они одинаково для меня милы!
   Я попрежнему продолжалъ учиться въ школѣ г. Покока, оставаясь нахлѣбникомъ г. Роджа и его падкой до горячихъ напитковъ дочки, и пріобрѣлъ порядочный запасъ тѣхъ поверхностныхъ познаній, которыя можно было получить въ училищѣ. Я имѣлъ сильное влеченіе къ морю, но докторъ Бернардъ положительно возставалъ противъ этой наклонности и соглашался на ея удовлетвореніе лишь въ томъ случаѣ, если я, покинувъ Рай и Уинчельси, опредѣлюсь во флотъ подъ покровительство моего добраго друга сэра-Питера Девиса, который продолжалъ любить меня попрежнему.
   Каждую субботу я пѣшкомъ возвращался изъ Райя, веселый и довольный, какъ только можетъ быть доволенъ школьникъ. Послѣ смерти r-жи де-Савернъ, кавалеръ де-Ламоттъ нанялъ у насъ комнаты въ первомъ этажѣ. Онъ былъ человѣкъ весьма дѣятельный, и нашелъ себѣ бездну занятій, часто отлучаясь изъ дома на цѣлыя недѣли и мѣсяцы. Онъ предпринималъ верхомъ путешествія во внутренность страны, посѣщалъ Лондонъ, а иногда уѣзжалъ на нашихъ рыболовныхъ лодкахъ за границу. Какъ я уже сказалъ выше, онъ хорошо усвоилъ себѣ англійскій языкъ, а меня научилъ французскому. Мать моя гораздо лучше говорила по-нѣмецки чѣмъ по-французски, и читая съ нею на этомъ языкѣ, я всегда употреблялъ библію доктора Лютера, ту самую Библію, гдѣ бѣдный г. де-Савернъ вписалъ сочиненную имъ нѣкогда молитву, въ ожиданіи ребенка, котораго ему суждено было видѣть въ этомъ мірѣ только однажды.
   Хотя въ нашемъ домѣ всегда была готова комната для Агнесы, и ее принимали у насъ, какъ маленькую госпожу, для которой опредѣлена была даже особенная горничная и которую всѣ наперерывъ баловали, однако она большую часть времени проводила въ монастырѣ, у г-жи Уэстонъ, и послѣдняя сильно привязалась къ ребенку, еще прежде, нежели лишилась своей собственной дочери. Я уже сказалъ, что ей даны были хорошіе учителя; она выучилась говорить по-англійски, какъ природная Англичанка, а французскому языку и музыкѣ ее учили священники, которые у нихъ почти не выходили изъ дома. Г. де-Ламоттъ щедро оплачивалъ ея нужды и издержки. Каждый разъ, возвращаясь изъ путешествія, онъ привозилъ ей игрушекъ, конфетъ, и разныхъ дорогихъ бездѣлушекъ, годныхъ для какой-нибудь маленькой герцогини. Она безгранично властвовалъ надъ всѣми, и въ монастырѣ, и въ парикмахерской (если можно такъ назвать жилище моей матери), и даже въ домѣ доктора Бернарда, гдѣ онъ самъ и его жена были, какъ и всѣ мы, ея покорными слугами.
   Здѣсь кстати разказать о томъ, что мать моя, разсердившись на нашихъ французскихъ протестантовъ, которые не переставали преслѣдовать ее за то, что она даетъ убѣжище папистамъ, и утверждали будто между покойною графиней и кавалеромъ де-Ламоттомъ существовала преступная связь, рѣшилась присоединить меня къ англиканской церкви. Нашъ пасторъ, г. Борель, уже нѣсколько разъ читалъ на ея счетъ проповѣди, какъ она увѣряла. Но будучи простодушнымъ ребенкомъ, я не понималъ его намековъ, и вообще не обращалъ тогда большаго вниманія на проповѣди. Что касается до поученій моего дѣда, на которыя онъ ежедневно посвящалъ по получасу утромъ и вечеромъ, я рѣшительно ставилъ ихъ ни во что. Въ эти минуты мнѣ всегда представлялось, какъ дѣдъ, выскочивъ изъ котла въ день похоронъ графини, умолялъ насъ пощадить его жизнь, и потому его нравоученія входили у меня въ одно ухо, а вылетали въ другое. Однажды, по поводу какой-то помады, за которою пршпелъ къ намъ одинъ покупатель, и которую я самъ видѣлъ, какъ-мать моя составляла изъ свинаго сала и бергамотнаго масла, онъ сказалъ такую ложь, что я съ тѣхъ поръ не могъ уже болѣе уважать старика. Онъ сказалъ, что помада только что получена имъ изъ Франціи отъ придворнаго парикмахера, и я полагаю, что сосѣдъ нашъ непремѣнно купилъ бы ее, еслибъ я не поспѣшилъ сказать: "Ахъ, дѣдушка, вы дол.но-быть разумѣете какую-нибудь другую помаду! А эту мать при мнѣ дѣлала своими собственными руками." Дѣдъ не выдержалъ и началъ кричать на меня, что я уморю его, что пусть лучше кто-нибудь взялъ бы и повѣсилъ меня въ ту же минуту. "Неужели, говорилъ онъ, не найдется медвѣдя, который откусилъ бы голову этому маленькому чудовищу, и уничтожилъ бы это проклятое отродье?" Но я и самъ иногда считалъ себя чудовищемъ, такъ неистово толковалъ онъ мнѣ о моихъ порокахъ и испорченности.
   Однажды утромъ докторъ Бернардъ проходилъ мимо нашей отворенной двери въ то время, какъ дѣдъ мой съ ремнемъ въ рукѣ распространялся о моихъ порокахъ, награждая меня ударами въ видѣ знаковъ препинанія. Но едва тонкая фигура доктора появилась въ дверяхъ, какъ ремень мгновенно опустился, и дѣдъ мой, кланяясь и ухмыляясь, сталъ освѣдомляться о здоровьѣ его благословенія. Сердце мое было переполнено: всю эту недѣлю мнѣ читали по утрамъ и по вечерамъ проповѣди, и каждый день хлестали ремнемъ. Видитъ Богъ! я возненавидѣлъ этого старика, и до сихъ поръ его ненавижу.
   -- Какъ могу я, сударь, сказалъ я, заливаясь горячими слезами,-- какъ могу я почитать моего дѣда и мать, когда дѣдъ такъ безстыдно лжетъ?
   И я топнулъ ногою, дрожа отъ ярости и негодованія за нанесенное мнѣ оскорбленіе. Тогда, не удерживаясь долѣе, я разказалъ ему подробно свою исторію, которая была неопровержима, между тѣмъ какъ дѣдъ смотрѣлъ на меня, будто желая съѣсть, а послѣднія слова своего разказа я договорилъ рыдая у колѣнъ доктора.
   -- Послушайте, г. Дюваль, сказалъ докторъ Бернардъ строго;-- ваши продѣлки извѣстны мнѣ короче чѣмъ вы думаете. Совѣтую вамъ получше обращаться съ этимъ ребенкомъ и прекратить тотъ родъ занятій, который, ручаюсь вамъ, не доведетъ васъ до добра. Знаю я, куда летаютъ ваши голуби, и откуда они возвращаются,-- и попадитесь вы мнѣ только въ судъ, я поступлю съ вами также безпощадно, какъ вы поступаете съ этимъ мальчикомъ. Вѣдь я знаю, что вы....-- И шепвувъ что-то на ухо дѣду, докторъ величественно удалился.
   Догадывается ли читатель, какимъ именемъ докторъ Бернардъ окрестилъ моего дѣда? Если онъ назвалъ его лицемѣромъ, то клянусь, что онъ не далекъ былъ отъ истины. Но, по правдѣ сказать, онъ назвалъ его контрабандистомъ, имя, которое могло относиться къ цѣлымъ сотнямъ людей, обитавшимъ вдоль нашего берега. Въ Гайтѣ, въ Фокстонѣ, въ Дуврѣ, въ Дилѣ, въ Сандвичѣ жило множество такихъ господъ. На всѣхъ пунктахъ дороги, ведшей въ Лондонъ, они имѣли склады, друзей и корреспондентовъ. И на сушѣ, и на водѣ по теченію Темзы, происходили безпрестанныя свалки между ними и таможенными чиновниками. Наши друзья "макрели" явившіеся на призывъ г. де-Ламотта, конечно, занимались такою же профессіей. Помню однажды, когда баронъ возвратился изъ какого-то путешествія, я съ восторгомъ прыгнулъ ему на встрѣчу, желая его обнять, потому что было время, когда онъ меня очень ласкалъ: но не успѣлъ я броситься въ его объятія, какъ онъ съ крикомъ отскочилъ назадъ, проговоривъ нѣсколько крѣпкихъ словъ. Дѣло въ томъ, что онъ получилъ рану въ Дилѣ, гдѣ произошло тогда серіозное дѣло между драгунами и таможенными чиновниками съ одной стороны, и контрабандистами и ихъ друзьями съ другой. Кавалерія сразилась съ кавалеріей, и г. де-Ламоттъ (вымышленное имя котораго, какъ онъ говорилъ мнѣ впослѣдствіи, было г. Поль) стоялъ за макрелей.
   Братья Уэстоны принадлежали къ той же шайкѣ. Да я, кромѣ того, могъ бы назвать множество знаменитыхъ торговыхъ и банкирскихъ домовъ въ Кантербери, Дуврѣ и Рочестерѣ, которые промышляли тѣмъ же ремесломъ. Дѣдъ мой, какъ видите, вылъ съ волками; но онъ въ то же время скрывалъ свою волчью шкуру подъ скромною овечьею шерстью. Ахъ, благодарить ли мнѣ Бога, подобно фарисею, за то что я не похожъ былъ на этихъ людей? Мнѣ кажется, я могу смѣло возблагодарить Его за то, что Онъ избавилъ меня отъ искушенія, что въ дѣтствѣ я не сдѣлался негодяемъ, а въ зрѣломъ возрастѣ не попалъ на висѣлицу. Подобная участь постигла многихъ друзей моей юности, какъ я разкажу далѣе.
   Привычка выбалтывать все что у меня было на умѣ, вводила меня въ безчисленныя затрудненія, но я съ благодарностію помышляю, что она быть-можетъ предохранила меня отъ несравненно большихъ золъ. Что было дѣлать съ маленькимъ болтуномъ, который, слыша какъ дѣдъ его выдаетъ банку доморощенной помады за настоящую Pommade de Суthere, некстати подслуживается съ своими замѣчаніями, и кричитъ ему изъ-за угла: "Нѣтъ, дѣдушка, эту помаду дѣлала мать изъ говяжьихъ мозговъ и бергамотнаго масла." Нужно только бывало случиться какому-нибудь происшествію, о которомъ мнѣ не слѣдовало упоминать ни слова, чтобъ я непремѣнно въ чемъ-нибудь да проврался. Добрый докторъ Бернардъ и мой покровитель капитанъ Денисъ (большіе пріятели между собою) часто потѣшались надъ этою слабостію и любили посмѣяться, слушая мои росказни. Вѣроятно докторъ имѣлъ на этотъ счетъ серіозный разговоръ съ моею матерью, потому что я слышалъ, какъ она сказала однажды: "Онъ правъ. Я не пущу съ ними болѣе ребенка. Нужно попробовать, не выйдетъ ли и въ самомъ дѣлѣ изъ нашего семейства, хоть одинъ честный человѣкъ?"
   Что значили эти слова моей матери: не пущу болѣе? Куда не пущу? Это я сейчасъ намѣренъ объяснить (и мнѣ гораздо тяжелѣе говорить объ этомъ обстоятельствѣ чѣмъ сознаться въ томъ, что я былъ брадобрѣемъ -- въ этомъ даю вамъ слово, Monsieur mon fils).
   Живя нахлѣбникомъ у мелочнаго торговца Роджа въ Райѣ, я вмѣстѣ съ другими мальчиками постоянно былъ на водѣ, и довольно рано научился править лодкой. Самъ Роджъ, страдая ревматизмами и лѣнью, большею частью сидѣлъ дома, но ученикъ его, Бивель, разъѣзжалъ иногда по цѣлымъ ночамъ, и нерѣдко бралъ меня съ собою въ лодку, чтобы въ случаѣ надобности воспользоваться моими услугами.
   Голуби, о которыхъ я упоминалъ выше, прилетали изъ Булони. Когда являлся одинъ изъ нихъ, это служило сигналомъ, что нашъ булоньскій корреспондентъ пускается въ путь, и что мы должны его караулить. Французская лодка отправлялась къ извѣстному условленному пункту, гдѣ мы и ожидали. Помню, что намъ пришлось однажды принять отъ него большой грузъ; безчисленное множество какихъ-то боченковъ.
   Однажды мы видѣли, какъ за лодкой гнался таможенный катеръ. Въ другой разъ, то же судно стрѣляло и по насъ. Я не понималъ тогда, что за шарики плещутся вокругъ насъ по водѣ, но помню, что ученикъ Роджа (онъ ухаживалъ за миссъ Роджъ и женился на ней впослѣдствіи) въ неизъяснимомъ ужасѣ завопилъ: "Господи, пощади насъ!" а кавалеръ де-Ламоттъ сердито закричалъ на него: "Молчать, мерзавецъ! Ты не рожденъ для того, чтобъ утонуть или быть подстрѣленнымъ." Кавалеръ не рѣшался сначала брать меня съ собою въ эти экспедиціи; но вѣрно то, что онъ занимался провозомъ контрабандныхъ товаровъ, и слово сказанное докторомъ Бернардомъ на ухо моему дѣду, было "контрабандистъ". Когда насъ сильно преслѣдовали на извѣстныхъ пунктахъ, которые намъ были знакомы по нѣкоторымъ примѣтамъ, мы топили наши боченки до болѣе удобнаго, времени, а потомъ возвращались за ними и вытаскивали ихъ.
   Я, конечно, гораздо лучше велъ себя въ эту ночь, когда по насъ стрѣлялъ катеръ, нежели этотъ олухъ Бивель, который, лежа на днѣ лодки, вопилъ: "Господи, пощади васъ!" Впрочемъ кавалеръ де-Ламоттъ пересталъ поощрять мои юныя стремленія къ контрабандизму, изъ опасенія, чтобы мой несчастный языкъ не выболталъ того, что мнѣ приходилось видѣть. Я былъ на ловлѣ всего разъ шесть не болѣе; во послѣ случившагося съ нами происшествія, Ламоттъ не хотѣлъ болѣе брать меня съ собою. Мать моя также не желала, чтобъ я сталъ морякомъ (контрабандистомъ) по профессіи. Ей хотѣлось сдѣлать изъ меня джентльмена, и я искренно признателенъ ей за то, что она удалила меня съ дурной дороги. Еслибы мнѣ позволяли водиться съ негодяями, докторъ Бернардъ не любилъ бы меня такъ сильно; въ самомъ дѣлѣ я былъ въ величайшей милости у этого добраго человѣка. Когда я возвращался домой изъ школы, онъ часто уводилъ меня къ себѣ, прослушивалъ мои уроки, и благосклонно замѣчалъ, что я живой мальчикъ, съ хорошими способностями.
   Доктору поручено было собирать доходы Оксфордскаго университета, имѣвшаго въ этомъ графствѣ значительную недвижимую собственность, и онъ ѣздилъ въ Лондонъ дважды въ годъ, для уплаты суммъ. Во времена моего дѣтства, эти поѣздки въ столицу были далеко не безопасны, и вамъ стоитъ, читатель, взять съ полки любую книжку журнала Gentlman's Magazine, чтобы найдти въ ней нѣсколько разказовъ о грабежахъ на большой дорогѣ. Мы школьники никогда не уставали говорить о разбойникахъ и ихъ подвигахъ. Такъ какъ мнѣ часто приходилось возвращаться въ Рай ночью (чтобы вовремя поспѣвать къ утреннимъ урокамъ), я нашелъ нужнымъ купить себѣ маленькій мѣдный пистолетъ, которымъ я упражнялся украдкой, тщательно скрывая его отъ всѣхъ, чтобы мать, или Роджъ, или школьный учитель не вздумали отнять его у меня. Однажды, болтая съ однимъ школьнымъ товарищемъ и хвастая о томъ, что сдѣлали бы мы въ случаѣ нападенія, я выстрѣлилъ изъ пистолета и вырвалъ ему кусокъ платья. Боже милостивый, страшно подумать! я могъ бы прострѣлить ему животъ; но этотъ случай сдѣлалъ меня гораздо осторожвѣе въ употребленіи моего оружія. Съ тѣхъ поръ я сталъ заряжать его не пулями, а мелкою дробью, и при всякомъ удобномъ случаѣ стрѣлялъ въ воробьевъ.
   На Михайловъ день, въ 1776 году (о! какъ памятенъ для меня этотъ годъ), мой добрый другъ докторъ Бернардъ, собираясь въ Лондонъ для взноса денегъ, предложилъ мнѣ взять меня съ собою, чтобы повидаться съ другимъ моимъ покровителемъ, сэръ-Питеромъ Денисомъ, который состоялъ въ большой дружбѣ съ докторомъ. Этимъ-то дорогимъ друзьямъ, обязанъ я тѣмъ огромнымъ счастьемъ, которое досталось мнѣ въ жизни. Въ самомъ дѣлѣ, когда я подумаю о томъ, что могло бы изъ меня выйдти, и отъ чего я былъ избавленъ, сердце мое наполняется признательностью за великія милости ко мнѣ судьбы. Итакъ, въ этотъ счастливый и достопамятный Михайловъ день 1776 года, докторъ Бернардъ сказалъ мнѣ: "Денисъ, дитя мое, если мать твоя согласится, я имѣю намѣреніе взять тебя съ собою въ Лондонъ къ твоему крестному отцу сэру-Питеру Денису. Я везу туда деньги; мой сосѣдъ Уэстонъ ѣдетъ со мною на половинныхъ издержкахъ, и не пройдетъ недѣли, какъ ты увидишь лондонскую башню и восковыя фигуры г-жи Самонсъ."
   Читатель конечно догадается, что такое предложеніе заставило мастера Дениса Дюваля подпрыгнуть отъ радости. Я не разъ слыхалъ о Лондонѣ, и разговаривалъ о немъ съ людьми, которые тамъ бывали, но самому ѣхать въ домъ адмирала сэръ-Питера Дениса, видѣть театръ, соборъ Св. Павла, и г-жу Самонсъ, о! о такомъ счастіи я никогда не смѣлъ и мечтать! Мысль о предстоящемъ мнѣ удовольствіи совершенно лишила меня сна: у меня были деньжонки, и я обѣщалъ Агнесѣ привести ей столько же игрушекъ, сколько ей привозилъ кавалеръ де-Ламоттъ. Мать моя рѣшила, что я поѣду бариномъ, она нарядила меня въ красный камзолъ съ блещими пуговицами, присадила кокарду къ моей шляпѣ, и не забыла пришить манжеты къ рубашкамъ. О, какъ считалъ я часы и минуты въ ночь, которая предшествовала нашему отъѣзду! Поднявшись еще до разсвѣта, я занялся укладкой моего маленькаго чемодана; досталъ свой карманный пистолетъ, зарядилъ его дробью, спряталъ за пазуху, и далъ себѣ слово, при первомъ нападеніи разбойниковъ, всадить имъ въ лицо свой зарядъ. Дорожная карета доктора стояла недалеко отъ насъ, въ его конюшнѣ. Фонари въ ней были зажжены, и Браунъ, слуга доктора, чистилъ уже экипажъ, какъ вдругъ, откуда ни возьмись, подходитъ къ дверямъ конюшни мастеръ Денисъ Дюваль таща за собою въ полумракѣ свой маленькій чемоданъ.
   Боже мой! да когда же это разсвѣнетъ? Но вотъ наконецъ старый одноглазый почтальйонъ, Паско, ведетъ лошадей изъ трактира "Королевская Голова". Какъ живо помню я стукъ ихъ копытъ по безмолвной улицѣ! я могъ бы подробно разказать все случившееся въ этотъ день, что въ Медстонѣ, напримѣръ, намъ подали къ обѣду телячьи котлеты съ французскими бобами; могъ бы назвать всѣ станціи, гдѣ мы мѣняли лошадей, и припомнить даже масть каждой изъ нихъ. "Слушай, Браунъ! вотъ мой чемоданъ! куда мнѣ уложить его, скажи пожалуста?" А чемоданъ былъ никакъ не больше хорошаго яблочнаго пирога. Не дождавшись отвѣта, я прыгнулъ въ карету, мы подкатили къ крыльцу. Мнѣ казалось, что докторъ никогда не выйдетъ изъ дома. Наконецъ вотъ и онъ; ротъ его биткомъ набитъ бутербротомъ, и я нетерпѣливо киваю ему головой изъ окна кареты. Но мнѣ не сидится тамъ, мнѣ непремѣнно нужно выпрыгнуть. "Браунъ, не помочь ли тебѣ укладываться?" говорю я, и всѣ смѣются, глядя на мою суетню. А мнѣ что за дѣло! Я такъ счастливъ, что и не обращаю на это вниманія. Наконецъ докторъ влѣзаетъ въ экипажъ, держа подъ мышкой свою драгоцѣнную шкатулку. Лошади трогаются, огромный чепецъ милой г-жи Бернардъ киваетъ намъ изъ окна гостиной, и проѣхавъ нѣсколько сотъ шаговъ впередъ, мы останавливаемся у подъѣзда монастырскаго дома.
   У окна стоитъ моя дорогая малютка Агнеса, въ бѣломъ платьицѣ, въ большомъ чепчикѣ съ голубыми лентами и бантомъ, изъ-подъ котораго въ безпорядкѣ выбиваются ея роскошные густые локоны. О, для чего Райнольдъ не изобразилъ тебя въ эти дни своею кистью, моя дорогая! Впрочемъ, ты и безъ того, какъ двѣ капли воды, походила на одну изъ его граціозныхъ дѣвочекъ, на ту, которая сдѣлалась впослѣдствіи герцогинею Бакклугъ. Между тѣмъ какъ я любуюсь Атесой, изъ дома выходитъ слуга г. Уэстона, съ вещами, и увязываетъ ихъ на верху кареты. За нимъ слѣдуетъ и его господинъ, Джемсъ Уэстонъ. Онъ былъ гораздо добрѣе своего брата, и я никогда не забуду восхищенія, съ какимъ я увидалъ, что онъ кладетъ въ каретные карманы два кавалерійскіе пистолета. Живъ ли теперь Томми Чапъ, сынъ аптекаря въ Уэстгейтѣ, и помнитъ ли онъ, какъ я кивнулъ ему головой, когда наша карета промчалась мимо? Онъ вытрясалъ въ это время половикъ у дверей лавки своего отца, а я въ сопровожденіи моихъ благородныхъ друзей, какъ важный баринъ, скакалъ въ Лондонъ.
   Первая станція Гамъ-Стритъ. Трактиръ "Медвѣдь". Помню, что намъ дали двухъ лошадей: сѣрую и гнѣдую. Вторая станція Ашфордъ. Третья.... но на третьей я кажется заснулъ, что было весьма естественно для маленькаго бѣдняги, не спавшаго уже нѣсколько ночей сряду въ ожиданіи этого чуднаго путешествія. Четвертая станція Медстонъ, трактиръ "Колоколъ." "Здѣсь мы будемъ обѣдать, малышъ," говоритъ мнѣ докторъ и я, не имѣя ничего противъ этого предложенія, выскакиваю изъ кареты, а за мною вылѣзаетъ и самъ докторъ Бернардъ, съ своею неразлучною спутницей, шкатулкой.
   Докторъ любилъ понѣжиться въ трактирѣ, и съ такимъ наслажденіемъ потягивалъ свой пуншъ, что я думалъ, онъ никогда его не кончитъ. Я отправился въ конюшню посмотрѣть на лошадей, потолковалъ съ конюхомъ, который ихъ чистилъ; потомъ заглянулъ въ кухню; полюбовался на дворѣ голубями и осмотрѣлъ все, что только можно было видѣть въ трактирѣ "Колоколъ"; а мои спутники, между тѣмъ, все еще сидѣли за своимъ нескончаемымъ пуншемъ. Это былъ старинный трактиръ съ галлереей, выходившею на дворъ. Боже мой! Почему знать, можетъ-быть Фальстафъ и Бардольфъ останавливались въ немъ по дорогѣ въ Гадзгиллъ. Я все еще стоялъ на конюшнѣ, зѣвая на лошадей, когда г. Уэстонъ, вышедъ изъ трактира, и оглянувшись кругомъ, отворилъ дверцу кареты, вынулъ пистолеты, осмотрѣлъ затравку, и опять положилъ ихъ на прежнее мѣсто. Наконецъ мы снова двигаемся въ путь; и давно бы пора! Мнѣ кажется что ужь Богъ знаетъ сколько времени прошло съ тѣхъ поръ какъ мы остановились въ этомъ старомъ, скрипучемъ "Колоколѣ". По обѣимъ сторонамъ дороги разстилаются, на протяженіи нѣсколькихъ миль сряду, цѣлыя поля хмѣля; мы проѣзжаемъ черезъ Аддингтонъ, Айнсфордъ.... но какъ ни красива окружающая меня мѣстность, я почти не обращаю на нее вниманія, потому что мои молодые глаза только и жаждутъ увидать соборъ Св. Павла и Лондонъ.
   Докторъ Бернардъ и его спутникъ почти всю дорогу спорили о религіи, и каждый усердно отстаивалъ свою. Да быть-можетъ, пасторъ лишь съ этою цѣлью и пригласилъ г-на Уэстона въ свою карету, потому что въ догматическихъ диспутахъ онъ былъ неутомимъ. Къ вечеру, мастеръ Денисъ Дюваль заснулъ на плечѣ доктора Бернарда, и добрый священникъ его не тревожилъ.
   Вдругъ карета внезапно остановилась, и я проснулся. Дѣло шло къ вечеру. Мы были въ уединенной пустоши, а у окна вашей кареты, стоялъ какой-то всадникъ.
   -- Подавайте-ка вашу шкатулку и деньги! сказалъ онъ сурово.
   О Боже! какое счастье! на насъ напалъ разбойникъ.
   Г. Уэстонъ кинулся къ своимъ пистолетамъ.
   -- Вотъ тебѣ деньги, мошенникъ! сказалъ онъ, и выстрѣлилъ ему въ упоръ въ голову. О ужасъ! пистолетъ осѣкся. Онъ прицѣлился во второй разъ,-- выстрѣла не послѣдовало!
   -- Вѣрно какой-нибудь мерзавецъ сыгралъ надо мною эту скверную шутку, сказалъ г. Уэстонъ въ ужасѣ.
   -- Ну, ну, проговорилъ разбойникъ,-- подавайте-ка ваши....
   Негодяй не кончилъ, и произнесъ страшное проклятіе, потому что въ это время я вынулъ свой маленькій пистолетъ, заряженный дробью, и выстрѣлилъ ему прямо въ лицо. Онъ пошатнулся, и я думалъ, что онъ свалится съ сѣдла. Испуганный почтарь, пришпоривъ лошадь, помчался, вскачь.
   -- Не остановиться ли вамъ, сударь, и не схватить ли этого разбойника? спросилъ я у доктора.
   Г. Уэстонъ, сердито толкнувъ меня подъ бокъ, сказалъ:
   -- Нѣтъ, нѣтъ, ужь поздно, будемъ продолжать нашъ путь.
   И въ самомъ дѣлѣ, лошадь разбойника испугалась, и мы видѣли, какъ онъ мчался чрезъ поле.
   Мысль, что я, мальчишка, подстрѣлилъ живаго разбойника, привела меня въ такой восторгъ, что я должно-быть безстыдно хвасталъ своимъ подвигомъ. Мы высадили г-на Уэстона въ трактирѣ Боро, переѣхали чрезъ Лондонскій мостъ, и я очутился въ Лондонѣ. Да, вотъ и монументъ, а вотъ и биржа, а вотъ и соборъ Св. Павла. Проѣхавъ Гоборнъ, мы, наконецъ, добрались до Ормондской улицы, гдѣ въ великолѣпномъ домѣ жилъ мой покровитель, и гдѣ меня встрѣтила съ большимъ радушіемъ его жена, леди Денисъ. Исторія съ разбойникомъ была, конечно, разказана, и я получилъ за свою храбрость должную похвалу и отъ себя, и отъ другихъ.
   Сэръ-Питеръ и его жена представили меня своимъ знакомымъ, какъ мальчика, который подстрѣлилъ разбойника. Они принимали у себя большое общество, и меня часто звали въ столовую, во время десерта. Кажется, я не долженъ скрывать того, что помѣщеніе отведенное мнѣ находилось внизу, въ комнатѣ экономки, мистриссъ Джелико; но я такъ понравился миледи, что она постоянно держала меня на верху, катала съ собою въ каретѣ, или приказывала кому-нибудь изъ своихъ лакеевъ показывать мнѣ всѣ достопримѣчательности города и водить меня въ театръ. Это былъ послѣдній годъ театральной дѣятельности Гаррика. Мнѣ пришлось видѣть его въ трагедіи Макбетъ, гдѣ онъ являлся въ голубомъ камзолѣ, съ золотымъ голуномъ, въ аломъ плюшевомъ жилетѣ и такихъ же штанахъ. Ормондская улица, близь Блумсбери-сквера, находилась въ то время на краю города, такъ что за нею начиналось открытое поле, простиравшееся до Гампстеда. На сѣверъ отъ Блумсбери-сквера стоялъ домъ герцога Бедфорда съ его великолѣпными садами, и тутъ же не вдалекѣ находился дворецъ графа Монтагю, гдѣ мнѣ показывали чучелы жирафовъ, и множество другихъ заморскихъ рѣдкостей. Кромѣ того я былъ въ Лондонской башнѣ, на выставкѣ восковыхъ фигуръ, въ Вестминстерскомъ аббатствѣ и въ саду воксала. Какая веселая недѣля! Въ концѣ ея, добрый докторъ собрался въ обратный путь, и всѣ эти чудные, радушные люди засыпали меня подарками, сластями, деньгами и не могли достаточно обласкать мальчугана, который подстрѣлилъ разбойника. Наконецъ и въ газетахъ появился разказъ объ этомъ происшествіи, и, какъ бы вы думали, читатель, самъ король узналъ о немъ. Однажды сэръ-Питеръ Денисъ взялъ меня съ собою въ садъ въ Кью, чтобы посмотрѣть новую китайскую пагоду, сооруженную ея величествомъ. Въ то время какъ мы прогуливались въ этомъ прекрасномъ мѣстѣ, я имѣлъ счастіе встрѣтить его величество въ сопровожденіи нашей всемилостивѣйшей королевы, принца Вельсскаго, епископа Оснабрюкскаго, моего тезки, и кажется двухъ или трехъ принцессъ. Королева, которую сэръ-Питеръ нѣкогда привезъ изъ Стэда, знала его лично; она милостиво поклонилась ему и начала съ нимъ разговаривать. А лучшій изъ монаховъ, взглянувъ на своего смиреннѣйшаго слугу и подданнаго, сказалъ: "Что что? Мальчуганъ подстрѣлилъ разбойника? подстрѣлилъ въ лицо? подстрѣлилъ въ лицо!" Тутъ молодыя принцессы удостоили меня ласковымъ взглядомъ, а сэръ-Питеръ Денисъ, отвѣчая на вопросъ короля о томъ, куда меня готовятъ, выразилъ надежду, что я опредѣлюсь во флотъ и буду служить его величеству.
   Увѣряю васъ, читатель, что возвратившись домой, я сталъ весьма важнымъ лицомъ, и что какъ въ Райѣ, такъ и въ Уинчельси цѣлые десятки людей приставали ко мнѣ съ вопросомъ, о чемъ говорилъ со мною король. По пріѣздѣ, мы узнали, что съ г. Джозефомъ Уэстономъ случилось пренепріятное происшествіе, имѣвшее для него весьма печальныя послѣдствія. Въ тотъ самый день какъ мы уѣхали въ Лондонъ, онъ отправился на охоту, которую любилъ до страсти; но перелѣзая черезъ заборъ и таща за собою неосторожно свое ружье, онъ зацѣпилъ замкомъ за сучокъ: ружье выстрѣлило несчастному прямо въ лицо, всадивъ ему множество дробинокъ въ лѣвую щеку и глазъ, которымъ онъ пересталъ видѣть послѣ жестокихъ страданій.
   "Ахъ, мой Создатель! Всадить себѣ цѣлый зарядъ мелкой дроби въ лицо! Непостижимо!" воскликнулъ докторъ Бернардъ, пришедшій навѣстить моихъ родителей на другой день послѣ нашего пріѣзда. Онъ узналъ объ этомъ случаѣ наканунѣ, за ужиномъ, отъ своей жены. Еслибы докторъ самъ былъ подстрѣленъ или подстрѣлилъ кого-нибудь, то и тогда онъ не могъ бы имѣть болѣе перепуганнаго вида. Глядя на него, я вспомнилъ Гаррика, котораго только что за нѣсколько дней передъ тѣмъ видѣлъ въ Макбетѣ, когда онъ выходитъ на сцену послѣ убійства короля.
   -- Вы смотрите до такой степени перепуганнымъ docteur, что какъ будто сами подстрѣлили Уэстона, сказалъ смѣясь де-Ламоттъ, на своемъ ломаномъ англійскомъ языкѣ.-- Ужь сколько разъ я говорилъ Уэстону, что если онъ будетъ такимъ образомъ носить свое ружье, то непремѣнно подстрѣлитъ себя, а онъ клялся, что не рожденъ быть подстрѣленнымъ!
   -- Но однако, любезнѣйшій кавалеръ, докторъ Блэйдзъ самъ вынулъ изъ его глаза нѣсколько кусочковъ крепа и тринадцать или четырнадцать дробинъ. Какъ крупна твоя дробь, Денисъ, которою ты подстрѣлилъ разбойника?
   -- Quid autem vides festucam in oculo fratris tui, докторъ? спросилъ кавалеръ:-- мнѣ кажется, это ученіе равно годится и для протестантовъ и для католиковъ; какъ вы находите?
   При этихъ словахъ докторъ опустилъ голову и сказалъ:
   -- Сознаюсь, кавалеръ, я былъ неправъ, совершенно неправъ.
   -- Что же касается до крепа, продолжалъ Дамоттъ,-- Уэстонъ носитъ трауръ; онъ четыре дня тому назадъ ѣздилъ въ Кантербери на похороны; да, онъ именно говорилъ мнѣ, что ѣздилъ туда вмѣстѣ съ моимъ пріятелемъ Дёттерло.
   Этотъ г. Дёттерло былъ Нѣмецъ, жившій близь Кантербери, и съ которымъ Ламоттъ имѣлъ дѣла. Впрочемъ кавалеръ знался со всевозможными людьми, и престранныя были у нихъ дѣлишки, какъ начиналъ я смекать тогда, будучи уже дюжимъ и рослымъ мальчикомъ лѣтъ четырнадцати.
   Де-Дамоттъ сталъ подтрунивать надъ подозрѣніями доктора.
   -- Священники и женщины, съ вашего позволенія, ma bonne madame Duval, равно любятъ сплетни, сказалъ онъ,-- они всегда расположены вѣрить всему дурному о своемъ ближнемъ. Я говорю вамъ, что мнѣ не разъ случалось видѣть Уэстона на охотѣ. Вѣчно тащитъ за собою ружье сквозь изгородь.
   -- Но крепъ?
   -- Bah! Да вѣдь онъ въ траурѣ, говорятъ вамъ! Стыдись сплетничать Денисъ! Никогда не повторяй этого больше, чтобы не нажить себѣ врага въ Уэстонѣ. Еслибы кто-нибудь сказалъ обо мнѣ что-либо подобное, я бы сейчасъ застрѣлилъ его, parbleu!
   -- Но если это правда?
   -- Parbleu! Тѣмъ болѣе причинъ, чтобы застрѣлить! сказалъ кавалеръ, топнувъ ногою.
   И какъ только онъ встрѣтился со мною наединѣ, онъ опять возвратился къ этому предмету.
   -- Слушай, Денисъ, сказалъ онъ, -- ты становишься уже большимъ мальчикомъ. Прими мой совѣтъ: держи языкъ на привязи. Эти подозрѣнія противъ г-на Уэстона столько же преступны, какъ и безразсудны. Пусть бы попробовалъ кто-нибудь сказать то же обо мнѣ,-- былъ ли бы онъ правъ или нѣтъ,-- я бы застрѣлилъ его! Помнишь, какъ возвратился я однажды домой, изъ какой-то поѣздки, и когда ты подбѣжалъ, чтобъ обнять меня,-- я вскрикнулъ и ругнулъ тебя. Я самъ былъ раненъ тогда, и не отрицаю этого.
   -- Но я въ то время не сказалъ вамъ ни слова, поспѣшилъ я перебить его.
   -- Да, я отдаю тебѣ въ этомъ справедливость, ты ничего не сказалъ. Ты самъ знаешь промыселъ, которымъ мы иногда занимаемся? Помнишь ту ночь на лодкѣ, когда таможенный катеръ стрѣлялъ по насъ и, какъ твой бѣдный дѣдушка вылъ и завывалъ? Ты не воображаешь, конечно, что мы ѣздили ловить морскихъ раковъ. Tu n'as pas bronché toi, ты не дрогнулъ; ты велъ себя молодцомъ! А теперь, mon petit, apprends â te taire!
   Онъ пожанъ мнѣ руку и сунувъ въ нее двѣ гинеи, ушелъ къ себѣ на конюшню. Онъ имѣлъ теперь двухъ или трехъ лошадей, и былъ постоянно въ разъѣздахъ; денегъ онъ не жалѣлъ, часто устраивалъ у себя пирушки, и никогда не ссорился съ моею матерью за подаваемые счеты.
   -- Смотри же, держи языкъ за зубами, Денисъ, повторилъ онъ мнѣ опять,-- никогда не говори кто пришелъ, кто ушелъ, и помни, mon petit, что если будешь болтать, маленькая птичка мнѣ все разкажетъ.
   Я пыталъ слѣдовать его совѣту и обуздывать свой неугомонный языкъ. Когда докторъ и мистриссъ Бернардъ предлагали мнѣ вопросы, я былъ какъ нѣмой, и можетъ-быть возбуждалъ неудовольствіе доброй женщины и пастора своею скрытностью. Такъ напримѣръ, если мистриссъ Бернардъ обращалась ко мнѣ съ слѣдующими словами: "Какого прекраснаго гуся пронесли къ вамъ сегодня съ рынка, Девисъ", я отвѣчалъ ей: "Прекрасный гусь, сударыня."
   -- Часто бываютъ у кавалера обѣды?
   -- Онъ каждый день обѣдаетъ, сударыня.
   -- Часто видится съ Уэстонами?
   -- Да, сударыня, отвѣчалъ я съ невыразимою сердечною тревогой, причину которой я могу вамъ объяснить, читатель.
   Вотъ видите ли, -- хоть мнѣ было тогда всего тринадцать лѣтъ, а Агнесѣ только восемь, я любилъ эту маленькую дѣвочку всѣми силами моей души. И въ дѣтствѣ, и въ зрѣломъ возрастѣ я никогда не любилъ другой женщины, кромѣ ея. Въ настоящую минуту я пишу эти строки въ Ферпортѣ, у моего домашняго очага; а тутъ же передо мною сидитъ моя супруга и дремлетъ надъ своею повѣстью въ ожиданіи сосѣдей, которыя придутъ къ намъ пить чай и сыграть партію виста. Когда мои чернила испишутся и мой маленькій разказъ будетъ оконченъ, а тотъ колоколъ, что сзываетъ теперь вѣрующихъ къ вечерней молитвѣ, протяжнымъ гуломъ возвѣститъ о смерти Дениса Дюваля, прошу васъ добрые люди, вспомните тогда, что я никого не любилъ въ своей жизни, кромѣ этой женщины, и приберегите для нея мѣстечко рядомъ съ могилой ея вѣрнаго друга.
   Въ послѣдніе два года послѣ вступленія Агнесы де-Савернъ въ семейство Уэстоновъ, она посѣщала васъ все рѣже и рѣже. Будучи католичкой, она не ходила съ нами въ церковь. Учителями ея были священники. Она въ совершенствѣ изучила музыку, французскій языкъ и танцы, и въ цѣломъ графствѣ не нашлось бы болѣе изящной дѣвочки. Когда она приходила въ вашу лавку, то казалось, настоящая маленькая графиня удостоила васъ своимъ посѣщеніемъ. Мать была передъ нею кротка и послушна, дѣдъ услужливъ, а я, конечно, былъ ея всенижайшимъ маленькимъ слугою. По средамъ и по субботамъ (мои полусвободные дни) и по воскресеньямъ съ самаго утра я могъ возвращаться изъ школы, и пусть всякій юноша, отдавшій свое сердце какой-нибудь Агнесѣ, вообразитъ себѣ, какъ жаждалъ я увидать эту маленькую дѣвочку.
   Въ первый день моего возвращенія домой изъ достопамятной лондонской поѣздки, я явился въ монастырь съ различными подарками для Агнесы. Слуга довольно вѣжливо впустилъ меня въ залу:
   -- Но барышни нѣтъ дома, сказалъ онъ,-- она выѣхала покататься съ г-жою Уэстонъ, и вы можете передать мнѣ то что вамъ нужно.
   Я сказалъ, что желаю видѣться съ ней лично. Не знаю ужъ какъ это случилось, только въ эти двѣ недѣли разлуки я такъ соскучился по Агнесѣ, что ни на минуту не могъ выкинуть изъ головы моей маленькой зазнобы. Быть-можетъ читателю это покажется глупо, но я купилъ себѣ въ Лондонѣ маленькую записную книжку, и сталъ вести въ ней на французскомъ языкѣ журналъ своихъ путевыхъ впечатлѣній и происшествій; должно-быть не мало въ немъ было грамматическихъ ошибокъ. Помню, между. прочимъ, прекрасный параграфъ о моей встрѣчѣ въ Кью съ особами королевской фамиліи, имена которыхъ я записалъ всѣ по порядку; эту-то записную книжку мнѣ и хотѣлось подарить дѣвицѣ де-Савернъ.
   На слѣдующій день я опять явился въ монастырь. Агнесы опять нельзя было видѣть; но вечеромъ я получилъ отъ нея маленькую записку, въ которой она благодарила своего милаго брата за его прекрасную книгу. Это могло служить мнѣ нѣкоторымъ утѣшеніемъ. По крайней мѣрѣ книга понравилась. Желалъ бы я знать, смекнетъ ли молодежь, что сдѣлалъ я, посылая ее Агнесѣ? Да, я сдѣлалъ это "одинъ, три, двадцать разъ," какъ сказалъ бы кавалеръ. На другой день рано утромъ я долженъ былъ возвращаться въ школу, потому что обѣщалъ доктору пристально заняться уроками послѣ такихъ веселыхъ вакацій; дѣйствительно, я всю недѣлю усердно трудился надъ французскимъ и англійскимъ языкомъ, и надъ навигаціей. Мнѣ казалось, что я не дождусь субботы, но наконецъ она наступила, и я торопливо зашагалъ въ Уинчельси. Ноги мои стали необыкновенно длинны въ послѣднее время; когда же онѣ несли меня домой, то быстрота ихъ становилась изумительна, и врядъ ли кому удалось бы ихъ опередить.
   Всѣ добрыя женщины имѣютъ врожденную склонность устраивать свадьбы. Милая мистриссъ Бернардъ скоро отгадала мои чувства и была глубоко тронута этою горячею дѣтскою любовью. Нѣсколько разъ сряду являлся я въ монастырь, чтобъ увидать Агнесу, но все напрасно. Слуга обыкновенно пожималъ плечами, и дерзко смѣялся мнѣ въ лицо. Послѣдній же разъ онъ прибавилъ: "вы бы ужь лучше не приходили сюда. Здѣсь не нуждаются ни въ стрижкѣ волосъ, ни въ помадѣ, ни въ мылѣ,-- понимаете?" И онъ захлопнулъ мнѣ дверь прямо подъ носомъ. Такая наглость сразила меня какъ громомъ, и я былъ внѣ себя отъ гнѣва и оскорбленія. Я отправился къ г-жѣ Бернардъ, чтобы разказать ей о случившемся. Бросившись на диванъ подлѣ доброй женщины, и заливаясь горькими слезами, я сталъ объяснять ей, какъ я нѣкогда спасъ Агнесу, какъ я люблю эту малютку болѣе всего въ мірѣ, и высказавъ все, что у меня накипѣло на сердцѣ, я почувствовалъ нѣкоторое облегченіе, тѣмъ болѣе что добрая г-жа Бернардъ, слушая меня, не разъ утирала слезы, и подъ конецъ поцѣловала меня. Мало того, она пригласила меня въ слѣдующую среду къ себѣ на чай, и какъ бы вы думали, читатель, кого я встрѣтилъ тамъ? Маленькую Агнесу. Увидавъ меня, она вся вспыхнула, потомъ подошла ко мнѣ, подставила свою маленькую щечку для поцѣлуя, и заплакала,-- но какъ горько заплакала! Впрочемъ въ этой комнатѣ хныкали въ то время трое. (Какъ живо помню я дверь, выходившую въ садъ, старинныя китайскія чашки голубаго цвѣта, серебряный чайникъ!) Итакъ я сказалъ, что въ этой комнатѣ прослезились трое: пятидесяти лѣтняя дама, тринадцатилѣтвій мальчикъ и семилѣтняя дѣвочка. Догадываетесь ли вы читатель, что произошло за тѣмъ? Конечно, пятидесятилѣтняя дама вспомнила, что она забыла свои очки и пошла за ними на верхъ; а моя дорогая возлюбленная начала открывать мнѣ свое сердце и разказала своему милому Денни, какъ жаждала она увидаться съ нимъ, и какъ сердятся на него въ монастырѣ.
   -- О! такъ сердятся, продолжала она,-- что не велѣно даже произносить твоего имени. Это сказалъ кавалеръ и оба Уэстоны, особенно же г. Джозефъ, который сдѣлался такимъ страшнымъ послѣ случившагося съ нимъ несчастія! Однажды, когда доложили о твоемъ приходѣ, онъ стоялъ за дверью съ огромнымъ хлыстомъ въ рукѣ, и сказалъ, что впуститъ тебя лишь для того, чтобы засѣчь до смерти; во г-жа Уэстонъ заплакала, а г. Джемсъ закричалъ ему: "полно дурачиться, Джо!" Впрочемъ, ты вѣрно сдѣлалъ что-нибудь непріятное г. Джозефу, милый Денни, потому что стритъ только произвести твое имя, какъ онъ начинаетъ бѣситься и клясться, такъ что даже страшно слушать. Какая можетъ быть причина такой злобы на тебя?
   -- Такъ онъ въ самомъ дѣлѣ поджидалъ меня съ хлыстомъ въ рукѣ? сказалъ я.-- Хорошо, я знаю, что мнѣ дѣлать. Теперь я никогда не выйду безъ пистолета; одного молодца я ужь подстрѣлилъ; и если кто-нибудь еще вздумаетъ угрожать мнѣ, сумѣю защититься.
   Моя дорогая Агнеса разказала мнѣ, что съ ней очень ласково обращаются въ монастырѣ,-- хотя она терпѣть не можетъ г-на Джозефа,-- что къ ней ходятъ хорошіе учителя, и что она должна скоро поступить въ отличную школу, которую содержитъ въ Арунделѣ одна католическая дама. О, какъ желала бы она, чтобъ ея Денни сдѣлался католикомъ, и еслибъ онъ зналъ, какъ она за него молится! Что до этого касается, я и самъ звалъ мальчика, который каждый вечеръ и каждое утро, стоя на колѣняхъ, поминалъ въ своихъ молитвахъ это маленькое существо. Священникъ, сказала она мнѣ, приходитъ къ ней раза три или четыре въ недѣлю, и она обыкновенно учитъ свои уроки наизусть, ходя взадъ и впередъ по большой зеленой аллеѣ огорода каждый день въ-одиннадцать часовъ утра. Какъ не знать мнѣ этого огорода! Одна изъ старыхъ стѣнъ монастырской ограды, къ которой онъ прилагаетъ, выходитъ въ Нордъ-Лэнъ; въ концѣ зеленой аллеи стоитъ грушевое дерево, и подъ нимъ-то учитъ она свои уроки.
   Тутъ, если не ошибаюсь, разговоръ нашъ былъ прервавъ г-жою Бернардъ, которая возвратилась въ комнату съ своими очками. А теперь я самъ снимаю очки, закрываю глаза, и воображеніе мое живо рисуетъ мнѣ эту незабвенную картину моей юности: садъ озаренный послѣдними лучами осенняго солнца, маленькую дѣвочку съ румяными щечками и блестящими кудрями, и милую добрую старушку, которая говоритъ намъ: "Ужь время дѣти, идти вамъ домой." Я долженъ былъ возвращаться въ тотъ вечеръ въ школу; во прежде я побѣжалъ въ Нордъ-Лэнъ, чтобы взглянуть на старую стѣну и грушевое дерево. Знаете ли, читатель, мнѣ вздумалось взобраться на стѣну, что было довольно легко сдѣлать, благодаря старымъ разсѣвшимся камнямъ, въ которые можно было упираться ногами; взобравшись на верхушку дерева, я могъ смотрѣть изъ-за вѣтвей на разстилавшійся внизу садъ, и видѣть стоявшій въ отдаленіи домъ. Такъ вотъ она эта широкая аллея, куда Агнеса приходитъ учить свои уроки! И мастеръ Ден ѣ Дювалѣ, тогда прошу васъ, добрые сосѣди, припомнить, что я не любилъ ни одной женщины, кромѣ этой дамы, и оставьте подлѣ меня мѣстечко и для нея, когда настанетъ и ея очередь.
   Въ послѣднее время Агнеса все рѣже и рѣже показывалась въ нашемъ домѣ. На другой день послѣ достопамятной поѣздки въ Лондонъ, я явился въ аббатство, набивъ себѣ карманы подарками для нея. Лакей впустилъ меня довольно вѣжливо въ сѣни, но объявилъ, что миссъ уѣхала кататься съ мистриссъ Уэстонъ, и что я могу посылку свою оставить, а самъ уйдти.
   Но, вѣдь, мнѣ хотѣлось отдать лично свою посылку. Въ эти двѣ недѣли разлуки Агнеса у меня ни разу не выходила изъ головы. Я имѣлъ при себѣ маленькую памятную книжку, въ которой записалъ по французски все, видѣнное мною въ Лондонѣ. (При этомъ, я долженъ вамъ покаяться, что дѣло не обошлось у меня безъ грубыхъ грамматическихъ ошибокъ.) Мнѣ хотѣлось прочитать эти записки Агнесѣ.
   На слѣдующій день я опять отправился въ аббатство, но меня опять не допустили къ mademoiselle de Савернъ. Къ вечеру однако я получилъ отъ нея записку, въ которой она благодарила своего "милаго брата за чудесную книжку", и это было мнѣ большимъ утѣшеніемъ. На другой день рано утромъ я отправился въ школу, и всю недѣлю проработалъ прилежно, чтобы сдержать слово, данное доктору Бернарду. Казалось, желанная суббота, день покоя, никогда не настанетъ для меня, но, въ свое время она-таки настала и я зашагалъ по дорогѣ въ Уинчельси съ быстротою, на какую только были способны мои ноги.
   Я нѣсколько разъ ходилъ въ аббатство, но все безуспѣшно. Наконецъ слуга объявилъ мнѣ: "У насъ здѣсь некому стричь волосы, намъ не нужно ни помады, ни мыла, понимаете ли вы?" и захлопнулъ у меня подъ носомъ дверь. Я былъ ошеломленъ этой дерзостью, и внѣ себя отъ бѣшенства и негодованья отправился къ мистриссъ Барнардъ и разсказалъ ей о случившемся. Я сказалъ ей, что люблю маленькую Агнесу больше всего на свѣтѣ. (Всѣ добрыя женщины свахи въ душѣ. Добрѣйшая мистриссъ Барнардъ не замедлила разгадать состояніе моего духа, и была тронута моей юношеской страстью.) Слушая меня, эта почтенная женщина не разъ отирала слезы. Но этимъ не ограничилось ея участіе. Она пригласила меня къ чаю въ первую же середу, и кого же бы вы думали я встрѣтилъ у нея, когда пришелъ? Да кому же и быть, какъ не маленькой Агнесѣ, которая краснѣя подошла ко мнѣ, подставила мнѣ для поцѣлуя свою маленькую щечку и принялась плакать. И какъ же она плакала! Въ этой комнатѣ насъ рюмило трое: плтидесятилѣтняя дама, тринадцатилѣтній мальчикъ и семилѣтняя дѣвочка. Ну, а что же бы вы думали произошло вслѣдъ за тѣмъ? Какъ и слѣдовало ожидать, пятидесятилѣтняя дама вспомнила, что забыла на верху свои очки и что ей надо за ними сходить. Тогда маленькая дѣвочка принялась разсказывать своему Денни, какъ она тосковала по немъ, и какъ на него всѣ сердиты въ аббатствѣ, такъ что даже имя его запрещено произносить. "Въ особенности золъ на тебя мистеръ Джозефъ, который, съ тѣхъ поръ, какъ съ нимъ случилось это несчастье, сталъ просто невыносимъ. Разъ, когда ты приходилъ къ намъ, онъ стоялъ за дверью съ кнутомъ; онъ хотѣлъ впустить тебя въ домъ и избить до полусмерти; помѣшали ему только мистриссъ Уэстонъ да мистеръ Джемсъ, который сказалъ: "полно тебѣ дурить, Джо". Должно быть ты что нибудь сдѣлалъ этому мистеру Джозефу, что онъ такъ сердитъ на тебя, дорогой Денни. Какъ онъ только имя твое услышитъ, выходитъ изъ себя и такъ ругается, что страшно слушать".
   -- Такъ онъ караулилъ меня съ кнутомъ? переспросилъ я. Въ такомъ Случаѣ я знаю, что мнѣ дѣлать: я всюду буду ходить съ пистолетомъ. Ужь я на своемъ вѣку подстрѣлилъ одного молодца, если кто другой осмѣлятся угрохать мнѣ, я съумѣю и отъ этого оборониться.
   Моя дорогая Агнеса разсказала мнѣ, что всѣ въ аббатствѣ къ ней очень добры -- только мистера Джозефа она терпѣть не монетъ; что къ ней ходятъ очень хорошіе учителя, всѣ кзъ духовныхъ, и гадаютъ ей уроки, которые она учитъ наизусть, прогуливаясь вводъ и впередъ по огородной дорожкѣ; (я зналъ этотъ огородъ, вжалъ стѣну, составлявшую часть стараго монастырскаго зданія, зналъ и дорожку, замыкавшуюся грушевымъ деревомъ.) Она добавила, что каждое утро въ одинадцать часовъ ходитъ по этой дорожкѣ и учитъ уроки.
   Тутъ мистриссъ Барнардъ, отыскавъ свои очки, возвратилась въ комнату. "А теперь дѣтки, пора и по домамъ, замѣтила намъ добрая старушка".
   Передъ отправленіемъ въ школу я успѣлъ осмотрѣть старую стѣну, изъ за которой возвышалось грушевое дерево. Вскарабкавшись на стѣну, я заглянулъ въ огородъ. "Такъ вотъ она дорожка, на которую Агнеса ходитъ учить свои уроки?" подумалъ я... Въ скоромъ времени мистеръ Денисъ Дюваль выучилъ этотъ урокъ наизусть, и прилагалъ его къ дѣлу.
   Однажды, во время рождественскихъ вакацій, когда на дворѣ стоялъ сильный морозъ, маленькая Агнеса не вышла въ огородъ учить свои уроки; да и то сказать, только идіоту могло придти въ голову, что она выйдетъ изъ дому и въ такую погоду. За то по тропинкѣ, бѣлѣвшей инеемъ, прогуливался Джозефъ Уэстонъ съ повязкою на глазу. Къ несчастію у него оставался цѣлъ еще другой глазъ, которымъ онъ меня увидѣлъ. Въ ту же минуту меня оглушило страшное ругательство и мимо моей головы пролетѣлъ кирпичъ, брошенный съ такою силою, что если бы онъ попалъ въ меня, то вышибъ мнѣ и глазъ и мозгъ, изъ головы. Въ одно мгновеніе я слѣзъ со стѣны на улицу. Надъ моей головой пролетѣло еще нѣсколько кирпичей, адресованныхъ на мое имя, но къ частью они не попали въ цѣль.
   

ГЛАВА VI.
Я ИЗБАВЛЯЮСЬ ОТЪ ВЕЛИКОЙ ОПАСНОСТИ.

   Дома я никому не разсказывалъ о своемъ приключеніи въ саду аббатства кромѣ monsieur де-Ламотъ; матушкѣ я не имѣлъ ни малѣйшаго желанія сообщать о немъ, боясь, чтобы она не угостила меня снова своими обычными нравоученіями въ видѣ пощечинъ, которыя, по моему мнѣнію, становились мнѣ уже не по лѣтамъ. И точно, я успѣлъ уже сдѣлаться большимъ мальчикомъ. Когда мнѣ исполнилось тринадцать лѣтъ, между шестидесятью воспитанниками Покака не было и шести человѣкъ, которые могли справиться со мною въ стычкахъ; но и этимъ немногимъ силачамъ -- товарищамъ я никогда не подставлялъ свою спину безъ сопротивленія. Правда, я зналъ, что изъ боя мнѣ не выйдти побѣдителемъ, но зналъ тоже, что навѣрное успѣю побить посъ или глазъ у своего противника. Въ особенности памятенъ мнѣ одинъ мальчикъ, Томъ Парритъ по имени, который былъ старше меня тремя годами. Бой между нами долженствовалъ быть такимъ же неровнымъ боемъ, какъ между небольшимъ фрегатомъ и семидесяти-четырехпушечнымъ кораблемъ; но, тѣмъ не менѣе, бой этотъ разъ состоялся. Мы нанесли другъ другу нѣсколько ударовъ, послѣ которыхъ Томъ, заложивъ руку въ карманъ и какъ-то уморительно глядя на меня подбитымъ глазомъ, которымъ я его наградилъ, проговорилъ: "слушай, Денни: конечно, если бы я захотѣлъ, я бы могъ съ тобой справиться; ты и самъ это очень хорошо понимаешь; но дѣло въ томъ, что мнѣ лѣнь, и нѣтъ ни малѣйшей охота продолжать драку". При этомъ одинъ изъ свидѣтелей боя позволилъ было себѣ хихикнуть; но Томъ далъ ему такую затрещину, что у того, ручаюсь вамъ, всю насмѣшливость какъ рукой сняло. Кстати замѣчу здѣсь, что пріобрѣтенное мною въ школѣ знакомство съ благороднымъ кулачнымъ искусствомъ пригодилось мнѣ потомъ на военныхъ корабляхъ его величества.
   Что касается пощечинъ и ударовъ палкою, преслѣдовавшихъ меня дома, то я подозрѣваю, что monsieur де-Ламотъ имѣлъ по поводу ихъ объясненіе съ моей матушкой и выставилъ ей на видъ, что я уже слишкомъ великъ для такого рода обращенія. И точно, четырнадцати лѣтъ отъ роду я былъ ростомъ съ моего дѣда и въ случаѣ стычки, безъ малѣйшаго труда могъ бы сшибить его съ хилыхъ ногъ и справился бы съ нимъ въ какихъ нибудь пять минутъ. Быть можетъ, вы найдете, что такой отзывъ съ моей стороны не довольно почтителенъ; но я и не хвалюсь особенной привязанностью къ нему: я некогда не могъ чувствовать къ нему мы малѣйшаго уваженія. Были въ его жизни такіе факты, которые, сдѣлавшись мнѣ извѣстными, оттолкнули меня отъ него, и громкія его разглагольствованія о благочестіи только увеличивали мое недовѣріе къ нему. Monsieur mon fils, если ты когда нибудь женишься и у тебя будетъ сынъ, я надѣюсь, что мальчуганъ этотъ будетъ знать своего дѣда за честнаго человѣка, и что вамъ можно будетъ помянуть добрымъ словомъ этого дѣда, когда самъ я буду лежать подъ цвѣтущими маргаритками. И такъ, Ламотъ былъ виновникомъ "отмѣненія пытки" въ нашемъ семействѣ, и и былъ ему душевно за эти благодаренъ. Странное смѣшеніе чувствъ внушалъ мнѣ этотъ человѣкъ. Когда онъ хотѣлъ, то умѣлъ быть джентльменомъ въ полномъ смыслѣ этого слова; онъ сорилъ деньгами, былъ остроумомъ (какимъ-то черствымъ, жестокимъ остроуміемъ) и выказывалъ нѣжную привязанность къ Агнесѣ. И что-же? Глядя на его желтое, красивое лице, я чувствовалъ, какъ холодная дрожь пробѣгала по моему тѣлу, хотя я и не зналъ еще въ то время, что отецъ Агнесы палъ отъ его руки.
   Когда я разсказалъ ему, какъ мистеръ Джо Уэстонъ салютовалъ меня цѣлымъ градомъ картечяй, лицо у него замѣтно вытянулось. Тутъ же я сообщилъ ему объ одномъ поразившемъ меня обстоятельствѣ, о томъ именно, что крикъ и ругательства, которыми привѣтствовалъ меня Уэстонъ, увидѣвъ меня на стѣнѣ, были поразительно похожи на проклятіе, вырвавшееся у человѣка, съ крепомъ на лицѣ, въ котораго я выстрѣлилъ въ почтовой каретѣ.
   -- Bah, bêtise! отвѣтилъ на это Ламотъ. А ты что дѣлалъ на стѣнѣ? Вѣдь въ твои лѣта ужъ кажется, не лазятъ воровать груши.
   Тутъ я, что грѣха таить, покраснѣлъ.
   -- Мнѣ послышался чей-то голосъ, отвѣчалъ я. Ну, словомъ, я услышалъ, что Агнеса пѣла въ саду и... и я вскарабкался на стѣну, чтобы посмотрѣть на нее.
   -- Какъ! ты... ты, отродье цирюльника, перелѣзаешь заборы, чтобы повидаться съ дѣвицею Агнссою де-Савернъ, принадлежащею къ одному изъ знатнѣйшихъ родовъ въ Лотарингіи? проревѣлъ Ламотъ съ дикимъ хохотомъ. Parbleu! по-дѣломъ тебя отпотчивалъ monsieur Уэстонъ.
   -- Серъ! заговорилъ я въ страшномъ бѣшенствѣ. Хоть я и цирюльникъ, но предки мои были честными протестантскими священниками въ Альзасѣ, и мы, во всякомъ случаѣ, не хуже господъ, грабящихъ по большимъ дорогамъ. Гм! цирюльникъ, продолжалъ я. А я такъ присягнуть готовъ, что человѣкъ, выругавшій меня въ саду и тотъ, котораго я подстрѣлилъ на дорогѣ, одно и то же лице; и я пойду къ доктору Бернарду и присягну ему въ этомъ.
   Съ минуту баронъ простоялъ съ изумленнымъ и угрожающимъ выраженіемъ на лицѣ. "Tu me menaces, je crois, petit manant, проговорилъ онъ, заскрежетавъ зубами. Слушай Денисъ Дюваль! Держи языкъ за зубами, не то, не сдобровать тебѣ. Ты наживешь себѣ враговъ, самыхъ неразборчивыхъ въ способахъ мщенія и самыхъ ужасныхъ,-- понимаешь ли? Я поручилъ Mademoisele Агнесу де-Савернъ заботамъ этой чудной женщины, мистрисъ Уэстонъ, потому что въ аббатствѣ она встрѣчаетъ общество болѣе приличное для дѣвицы ея происхожденія, чѣмъ то, которое она могла бы встрѣтить въ лачугѣ твоего дѣда, parbleu! А ты осмѣливаешься лазить по заборамъ, чтобы взглянуть ни графиню де-Савернъ? Эй, берегись, чтобы: тебѣ не попасться въ ловушку, mon garèon! Vive Dien! если я еще увижу тебя на этой стѣнѣ, я выстрѣлю въ тебя, moi le premier! Онъ позволяетъ небѣ вздыхать по Агнесѣ Савернской. Ха, ха, ха!" Онъ осклабился и сдѣлался поразительно похожъ на того двукопытаго джентльмена, про котораго случалось говорить доктору Бернарду.
   Я почувствовалъ, что съ этой минуты между мною и Ламотомъ завязалась война. Около этого времени я какъ-то внезапно выросъ въ молодаго человѣка и пересталъ быть тѣмъ болтливымъ, податливымъ ребенкомъ, какимъ былъ еще прошлаго года. Я объявилъ дѣдушкѣ, что не намѣренъ болѣе поддаваться тѣмъ наказаніямъ, которымъ старикъ имѣлъ обыкновеніе подвергать меня; когда же разъ матушка на меня замахнулась, я хлопнулъ ее ко рукѣ и схватилъ ее такъ крѣпко, что матушка перепугалась. Съ тѣхъ поръ она ни разу не поднимала на меня руку. Мнѣ даже кажется, что моя выходка понравилась ей, и вскорѣ она просто на просто начала меня баловать. Ничего она не жалѣла для моихъ нарядовъ. Знаю я, откуда получалась шелковая матерія, которая пошла на мой великолѣпный новый жилетъ, и батистъ, изъ котораго надѣлали мнѣ рубашки съ манжетами, и сильно сомнѣваюсь, чтобы за эти предметы была заплачена таможенная пошлина. Посмотрѣли бы вы, какъ, отправляясь въ церковь, я заломилъ шляпу на бекрень и важно наступалъ впередъ. Когда Томъ Боллисъ, сынъ булочника, вздумалъ подсмѣяться надъ моимъ богатымъ нарядомъ, я замѣтилъ ему: "Томъ, я готовъ въ понедѣльникъ снять на полчаса мой кфтанъ и жилетъ и подраться съ тобою, если ужъ тебѣ такая охота приспѣла, но сегодня не будемъ ссориться и пойдемъ въ церковь".
   Кстати о церкви: я не хочу вдаваться по этому предмету ни въ какія самовосхваленія. Это дѣло касается только человѣка и его совѣсти. Знавалъ я людей, очень шаткихъ въ дѣлѣ вѣры и являвшихся чистыми и праведными въ своей жизни; точно такъ же встрѣчался и съ громко разглагольствовавшими о своей набожности и далеко не безукоризненными въ своей нравственности, жестокими и несправедливыми въ своихъ поступкахъ. Къ разряду-то послѣднихъ принадлежалъ у насъ дома одинъ старенькій старичекь, да проститъ ему Господь! Когда я узналъ его жизнь, проповѣди его, которыя онъ говорилъ денно и нощно, начали приводить меня въ такое, бѣшеное негодованье, что надо еще удивляться, какъ а совсѣмъ не вдался въ кощунство и распутство. Знавалъ я не одного молодаго человѣка, свихнувшагося съ пути и развращеннаго только потому, что узда дисциплины била слишкомъ туго подтянута на немъ, и потому, что проповѣдникъ его постоянно напѣвалъ ему въ уши поученія въ духѣ своего собственнаго доведенія. Я благодарю судьбу, пославшую мнѣ лучшаго наставника, чѣмъ мой старый дѣдъ, никогда не выпускавшій платки или трости изъ рукъ. Этимъ наставникомъ былъ мой добрый другъ, докторъ Бернардъ; до сихъ поръ я хорошо помню всѣ разговоры, которые я имѣлъ съ нимъ, и я убѣжденъ, что они-то и имѣли вліяніе на мою послѣдующую жизнь. Если бы я былъ такъ, же легкомысленъ и безнравственъ, какъ многіе изъ моихъ знакомыхъ и сосѣдей, онъ пересталъ бы пихать ко мнѣ всякое участіе; и вмѣсто того, чтобы носить эполеты его величества (которые, я надѣюсь, не обезславилъ) я, быть можетъ, плавалъ бы въ лодкѣ контрабандистовъ или разъѣзжалъ бы до ночамъ съ небольшимъ отрядомъ всадниковъ, вооруженный съ ногъ до головы на случай схватки, какъ дѣлывалъ, по собственному его сознанію, злополучный Ламохъ. Добрая моя матушка, хотя она впослѣдствіи и перестала промышлять контрабандою, никогда не метла понять, что въ ней можетъ быть преступнаго; она разсматривала это дѣло, какъ игру, въ которой вы ставите свой закладъ, и рискуете потерять его, но за то можете выиграть и больше. Она съ своей стороны перестала играть въ эту игру, не потому, чтобы сочла ее безчестною, но потому, что она перестала быть для нея выгодною. Виновникомъ того, что она отстала отъ стараго своего промысла, былъ monsieur Денисъ, ея сынъ.
   Что касается до меня, то я съ благодарностью сознаюсь, что научился смотрѣть на это дѣло съ иной, болѣе строгой точки зрѣнія, не только отъ проповѣдей нашего ректора (двѣ или три изъ нихъ, на текстъ "воздадите кесарево кесареви" возбудили великую ярость между многими изъ его прихожанъ) но и изъ частыхъ разговоровъ съ нимъ. Въ этихъ разговорахъ онъ старался внушить мнѣ, что я не въ правѣ нарушать законы моего отечества и обязанъ имъ повиноваться, какъ и всякій честный гражданинъ. Онъ зналъ (хотя никогда и не говорилъ мнѣ, умалчивая объ этомъ дѣлѣ по своей добротѣ), что бѣдный отецъ мой умеръ отъ ранъ, полученныхъ ямъ при стычкѣ контрабандистовъ съ таможенною стражею; но онъ выставилъ мнѣ на видъ, что подобная жизнь дѣлаетъ человѣка безнравственнымъ, скрытнымъ и безчестнымъ; что она увлекаетъ его въ среду отчаянныхъ товарищей и ставитъ въ необходимость сопротивляться законной власти кесаря посредствомъ мятежа и даже, порою, убійства. "Съ матерью твоей, мой милый Денисъ, я употреблялъ другіе доводы, продолжалъ этотъ добрый человѣкъ. Мы съ адмираломъ задумали сдѣлать изъ тебя настоящаго джентльмена. У твоего старика-дѣда довольно денегъ, чтобы намъ содѣйствовать, если только ему заблагоразсудится. Я не стану слишкомъ разыскивать, откуда у него взялись эти деньги; ясно только то, что мы не можемъ сдѣлать джентльмена изъ мальчика контрабандиста, который рискуетъ въ одно прекрасное утро угодить въ каторгу, или же, въ случаѣ вооруженнаго сопротивленія, можетъ быть..." Тутъ добрый ректоръ приложилъ руку къ своему уху и жестомъ изобразилъ наказаніе, которымъ обыкновенно наказывался разбой во дни моей молодости. "Мой Денни, неправда ли, не захочетъ разъѣзжать съ лицемъ, завѣшеннымъ крепомъ, и стрѣлять изъ пистолета въ таможенную стражу? Нѣтъ, я молю Бога, чтобы ты всегда могъ честно глядѣть въ глаза цѣлому свѣту. Ты будешь воздавать кесарево кесареви, ну, а остальное ты знаешь, дитя мое."
   Надо вамъ сказать, что я замѣтилъ въ этомъ человѣкѣ ту особенность, что, касаясь извѣстнаго предмета, онъ весь преисполнялся невольнымъ чувствомъ какого-то священнаго ужаса и какъ-то притихалъ при одной мысли объ этомъ священномъ предметѣ. Какъ мало онъ походилъ на дѣдушку, болтавшаго своя проповѣди (и на многихъ другихъ, слышанныхъ мною проповѣдниковъ) и произносившаго Его имя такъ же безпечно, какъ и всякое другое и... но кого же я берусь судить? и къ чему, бѣдный мой дѣдъ, стану я, по прошествіи столькихъ лѣтъ, вынимать спицу мзз твоею наэа?... Какъ бы то ни было, напившись въ этотъ вечеръ чаю у моего любезнаго ректора, и отправляясь домой, я далъ себѣ обѣтъ, что съ этого дня буду стараться вести честную жизнь; а поклялся, что уста мои будутъ изрекать только правду и рука моя не осквернится тайнымъ преступленіемъ. Разговаривая такимъ образомъ съ самимъ собою, я увидѣлъ свѣтъ въ окнѣ моей дорогой дѣвочки, увидѣлъ звѣзды? мерцавшія надъ моею головою и почувствовалъ себя счастливымъ и бодрымъ, какъ никто.
   Отправляясь въ школу черезъ Уэстстритъ, я безъ сомнѣнія дѣлалъ большой крюкъ. Я могъ идти болѣе прямою дорогою, но тогда не видать бы мнѣ одного окна; то было маленькое окошечко, помѣщавшееся подъ самою кровлею дома въ аббатствѣ; въ немъ мерцала свѣча вплоть до девяти часовъ, когда она обыкновенно гасилась. Не такъ давно еще, когда мы переправляли французскаго короля черезъ Кале экспедиціей начальствовалъ его высочество герцогъ Кларенсъ), я не утерпѣлъ и нанялъ почтовую карету изъ Дувра, чтобы взглянуть на это старое окошечко въ домѣ Уинчельсійскаго аббатства. Тутъ я вновь пережилъ былыя слезы, былое горе, былую драму. Я вздыхалъ такъ же сантиментально, какъ сорокъ лѣтъ тому назадъ, какъ будто съизнова постигли меня невзгоды моего дѣтства, и я снова сталъ тѣмъ школьникомъ, который, возвращаясь къ своимъ учебнымъ занятіямъ, бросалъ прощальный взглядъ на свое сокровище. Мальчикомъ я обыкновенно наровилъ проходить мимо этого окна около девяти часовъ, и какія горячія молитвы возносились тогда къ небу о милой обитательницѣ этой комнатки. Она знала тѣ дни, по которымъ я приходилъ домой, знала часы, въ которые я отправлялся въ школу и возвращался оттуда. Моя маленькая красавица выставляла на окнѣ разные условные знаки (напримѣръ: цвѣтокъ, означавшій, что все обстоитъ благополучно, поперечную занавѣску, или что нибудь другое въ томъ же родѣ); надѣюсь, что никто не осудитъ ее за эти маленькія военныя хитрости. Мы порѣшили между собою считать ее плѣнницей, находящейся въ рукахъ непріятеля; у насъ же не было другихъ способовъ поддерживать сношенія, кромѣ этихъ невинныхъ хитростей, которыя всѣми допускаются въ любви и на войнѣ. Monsieur де Ламотъ жилъ по прежнему въ нашемъ домѣ, когда только дѣла не заставляли его отлучаться, чтовиронемъ "ручалось довольно часто; но, какъ я уже скакалъ, мы съ нимъ почти не говорили послѣ омисанрасо мноюнеіфіятнаго разговора, и доброе согласіе между нами никогда ужа бокае не возстановлялось.
   Онъ предупредилъ меня, что есть у меня еще другой врагъ, и факты разительнымъ образомъ подтвердили его слова. Однажды, въ воскресенье вечеромъ, отправляясь въ школу, я подвергся вторичному бомбардированію кирпичами, и на этотъ разъ моя красивая шляпа, съ заломленными къ верху краями, которую подарила мнѣ матушка, сильно пострадала и утратила свой модный фасонъ. Я разсказалъ объ этомъ вторичномъ покушеніи доктору Бернарду, и добрый докторъ слегка призадумался. Онъ началъ думать, что не совсѣмъ ошибался, когда караулилъ въ глазу Джозефа Уэстонъ зловѣщій огонекъ. Впрочемъ мы сговорились помалчивать объ этомъ дѣлѣ. Каково же было мое удивленіе, когда, недѣли двѣ епустя, въ воскресенье же вечеромъ, отправляясь тою же дорогою въ школу, я встрѣтилъ доктора Бернарда и мистера Уэстонъ разгуливающими вмѣстѣ. Въ нѣсколькихъ шагахъ за городскими воротами находится поле, окруженное низкимъ заборомъ; докторъ Бернардъ, проходя этимъ полемъ за четверть часа до того времени, когда я обыкновенно проходилъ этимъ мѣстомъ, встрѣтилъ мистера Джозефа Уэстонъ, расхаживавшаго за каменной изгородью.
   -- Добраго вечера, Денни, проговорилъ докторъ, подойдя во мнѣ съ своимъ спутникомъ; но угрюмый мистеръ Уэстонъ не сказалъ ни слова. Ну что, пріятель, не бросалъ ли кто тебѣ опять кирпичами въ голову? продолжалъ ректоръ.
   Я отвѣчалъ, что ничего за боюсь, что у меня есть хорошій пистолетъ, заряженный на этотъ разъ пулей.
   -- Онъ ранилъ этого мерзавца въ тотъ же день, когда и вы были ранены, мистеръ Уэстонъ, замѣтилъ докторъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, прорычалъ собесѣдникъ.
   -- И, вообразите, ваше ружье было заряжено такою же дробью, какъ та, которую Денисъ всадилъ въ своего негодяя, продолжалъ докторъ. Любопытно было бы знать, попали ли въ рану этого негодяя кусочки крепа?
   -- Серъ, воскликнулъ мистеръ Уэстонъ съ ругательствомъ, что вы хотите скоазать вашими намеками?
   -- Какъ разъ тѣмъ же самымъ ругательствомъ разразился и молодецъ, подстрѣленный Денисомъ во время нашей поѣздки съ вашимъ братомъ. Мнѣ прискорбно слышать отъ васъ, мистеръ Уэстонъ, выраженія, употребительныя въ такомъ дурномъ обществѣ.
   -- Если вы осмѣлитесь подозрѣвать меня въ чемъ либо недостойномъ джентльмена, я начну съ вами дѣло законнымъ порядкомъ, ужъ въ этомъ можете быть увѣрены, проревѣлъ мистеръ Уэстонъ.
   -- Denis, mon gargon, tire ton pistolet tant de suite et rise: moi bien coi homme là проговорилъ докторъ и, схвативъ мистера Уэстона за руку, что же бы вы думали онъ сдѣлалъ? онъ запустилъ ему руку прямо въ карманъ и вытащилъ оттуда другой пистолетъ. Онъ говорилъ мнѣ впослѣдствіи, что прогуливаясь съ мистеромъ Узстомъ, онъ замѣтилъ, что у него, изъ кармана торчала металлическая рукоятка.
   -- Какъ, закричалъ мистеръ Уэстонъ, этотъ разбойникъ -- мальчишка будетъ ходить вооруженнымъ и всюду кричать, что онъ убьетъ меня, а я не имѣю нрава дѣлать то же самое для своей защиты? Да я по милости его нахожусь въ постоянномъ страхѣ за свою жизнь.
   -- Мнѣ кажется, у васъ ужъ обычай такой всюду ходить съ пистолетами, мистеръ Уэстонъ. Да притомъ вы порой, слишкомъ кстати узнаете, кто везетъ съ собою деньги въ почтовой каретѣ.
   -- Эй ты мерзавецъ, мальчишка! Ты будешь свидѣтелемъ, какія обидныя слова сказалъ мнѣ этотъ человѣкъ. Онъ оскорбилъ меня; онъ все равно, что сочинилъ противъ меня пасквиль, я затѣю съ нимъ дѣло, не будь я Уэстонъ, если я не затѣю! кричалъ мистеръ Уэстонъ внѣ себя.
   -- Прекрасно, гнѣвно отвѣчалъ ректоръ; а я попрошу лекаря, мистера Бледсъ, показать дробины, которыя онъ вынулъ изъ вашего глаза, и лоскутки крепа попавшіе вамъ въ рану, и такъ же охотно, какъ и вы, затѣю дѣло въ судѣ.
   Тутъ я со страхомъ и сердечною болью вспомнилъ, что Агнеса живетъ въ домѣ этого человѣка и что ссора наша полнѣе чѣмъ, когда либо, разлучитъ насъ съ нею, теперь нечего было и надѣяться на то, что ей позволятъ бывать въ ректорскомъ домѣ, этой дорогой нейтральной территоріи, на которой я отъ времени до времени имѣлъ возможность съ нею встрѣчаться.
   Уэстонь и не подумалъ исполнить свою угрозу и затѣять съ докторомъ процессъ. Это подняло бы различные щекотливые вопросы, на которые ему было бы слишкомъ затруднительно отвѣчать. Хотя онъ и утверждалъ, что поранилъ себя наканунѣ нашей встрѣчи съ извѣстнымъ "benu masque" въ Дартфордь-Коммонѣ, но на нашей сторонѣ былъ одинъ маленькій свидѣтель, готовый показать, что мистеръ Джо Уэстонъ отправился изъ своего дома въ аббатствѣ на разсвѣтѣ того самого дня, тогда мы уѣхали въ Лондонъ, и что онъ возвратился на слѣдующій день съ повязаннымъ глазомъ и посламъ за мастеромъ Бледсъ, нашимъ городскимъ лекаремъ. Моя маленькая свидѣтельница не спала и видѣла въ окно, какъ мистеръ Уэстонъ садился на лошадь при свѣтѣ конюшеннаго фонаря, и слышала, какъ онъ ругнулъ грума, выѣзжая изъ воротъ. Ругательства, какъ будто сами собою, вырывались изъ устъ этого милаго джентльмена, и ужъ подлинно можно сказать, что на этотъ разъ дурныя слова и дурные поступки шли рука объ руку.
   Братья Уэстонъ часто отлучались изъ дому, точно такъ же, какъ и нашъ постоялецъ баронъ. Тогда моей милой маленькой Агнесѣ позволялось навѣщать насъ; или же она украдкою выбѣгала въ садовую калитку и отправлялась повидаться съ своею нянею Дюваль, какъ она всегда называла мою матушку. Въ началѣ я не зналъ, что Агнесѣ было запрещено ея покровителями видѣться съ нами и не подозрѣвалъ, что въ этомъ домѣ нѣкоторыя питаютъ противъ меня такую страшную ненависть.
   Какъ въ видахъ поддержанія домашняго мира, такъ и за спокойствіе моей собственной совѣсти я радовался, что матушка моя не противится моему рѣшенію не принимать ни какого участія въ контрабандномъ промыслѣ, которымъ занималось все наше семейство. Не красна была, ручаюсь вамъ, жизнь всякаго, кто осмѣливался оказывать матушкѣ сопротивленіе въ ея собственномъ домѣ, но она поняла, что если ужь она рѣшилась сдѣлать своего сына джентльменомъ, то нечего его дѣлать приметнымъ къ тайнымъ грѣхамъ контрабандистовъ. Когда Ламотъ, въ которому обратилась она за совѣтомъ, пожалъ плечами и объявилъ, что умываетъ отношеніи меня руки, матушка отвѣтила: eh bien, М. de іа Motte, мы какъ нибудь постараемся обойтись и безъ вашего покровительства: сдается мнѣ, что оно не всѣмъ приносило счастье." "Нѣтъ, отвѣчалъ онъ со стономъ и своимъ обычнымъ сумрачнымъ взглядомъ; моя пріязнь могла быть людямъ во вредъ; но еще хуже имѣть меня врагомъ, понимаете ли?" "Та, та, та, возразила удалая старушка, Денисъ у меня не трусливаго десятка. Да и что это вы толкуете о враждѣ къ невинному ребенку, М. le chevalier?
   Я уже разсказалъ, какъ въ день похоронъ графини Савернской, де Ламотъ посылалъ меня сзывать своихъ товарищей форельщиковъ. Между послѣдними былъ отецъ одного изъ моихъ уличныхъ товарищей, нѣкто Гукамъ, морякъ, съ которымъ на промыслѣ случилось несчастье: онъ натрудилъ себѣ спину я былъ въ то время неспособенъ къ работѣ. Человѣкъ онъ былъ безпечный и неисправно платилъ за свою квартиру. Домовымъ его хозяиномъ былъ мой дѣдушка, который, боюсь, врядъ ли оказывался снисходительнымъ кредиторомъ. Надо вамъ сказать, что, возвратившись съ моей достопамятной поѣздки въ Лондонъ, я привезъ съ собою двѣ гинеи, данныя мнѣ серомъ Питеромъ, да еще гинею, подаренную мнѣ его супругою. Получи я эти деньги за нѣсколько времени до отъѣзда, я безъ сомнѣнія израсходовалъ бы ихъ въ Лондонѣ; но въ лавкахъ нашего маленькаго городишки Уинчельси мало было для меня соблазновъ за исключеніемъ одного охотничьяго ружья, въ лавкѣ закладчика, на которое я сильно зарился. Monsieur Трибуле просилъ за него четыре гинеи, у меня же ихъ всего было три, а въ долги входить мнѣ не хотѣлось. Онъ охотно повѣрилъ бы мнѣ ружье въ долгъ, и часто искушалъ меня этимъ, но я мужественно противился соблазну, и только заходилъ то и дѣло въ лавку, чтобы полюбоваться на чудесное ружье, тѣмъ болѣе, что ложе ружья какъ разъ приходилось мнѣ но плечу.
   -- Отчего бы вамъ теперь же его не взять, мистеръ Дюваль? говорилъ мнѣ Monsieur Трибуле: недостающую гинею вы можете мнѣ заплатить, когда угодно. Ужъ сколько джентльменовъ торговало его у меня; а мнѣ, по чести было бы жаль, если бы этакая рѣдкость досталась кому не изъ нашего города.
   Пока я разговаривалъ съ Трибуле (чуть ли уже не въ десятый разъ), пришла какая-то женщина закладывать телескопъ и оставила его за 15 шиллинговъ.
   -- Знаете ли, кто это такая была? замѣтилъ мнѣ Трибуле, игравшій роль кумушки въ мужскомъ платьѣ. Это жена Гукама. Плохо имъ приходится съ той поры какъ, съ нимъ приключилось несчастье. Много у меня перезаложено ихъ вещей; между нами будь сказано, домохозяинъ то у нихъ крутенекъ, а срокъ платежа на носу.
   Мнѣ ли было не знать, что крутенекъ хозяинъ у Джона, когда этимъ хозяиномъ былъ мой собственный дѣдушка? "Если я снесу мои три гинеи Гукаму, разсудилъ я, онъ, быть можетъ, наберетъ безъ труда остальныя деньги для взноса квартирной платы." Такъ оно и случилось, и мои три гинеи перешли изъ моего кармана въ дѣдушкинъ; что же касается до охотничьяго ружья, то ему вѣроятно нашелся другой покупщикъ.
   -- Какъ! это вы намъ отдаете свои деньги, мистеръ Денисъ, проговорилъ бѣдный Гукамъ, сидя въ своемъ креслѣ, изнуренный болѣзнью. Я не могу принять ихъ, мнѣ ихъ не слѣдуетъ принимать.
   -- Полноте, возразилъ я; вѣдь я на нихъ купилъ бы себѣ просто игрушку; если же этими деньгами я могу пособить вамъ въ нуждѣ, то я обойдусь и безъ игрушки.
   Эта черта добродушія вызвала цѣлый хоръ благословеній со стороны несчастнаго семейства, и я вышелъ отъ Гукама въ высшей степени довольный самимъ собою и своими добродѣтелями.
   Какъ видно, немного времени спустя послѣ моего ухода, мистеръ Уэстонъ пришелъ провѣдать больнаго; услышавъ о томъ, какую я оказалъ послѣднему услугу, онъ разразился противъ меня цѣлымъ потокомъ ругательствъ, обозвалъ меня мерзавцемъ и нахальнымъ хвастунишкой, корчащимъ изъ себя джентльмена и въ бѣшенствѣ выбѣжалъ изъ дома.
   Матушка узнала о случившемся и ущипнула меня за ухо съ видомъ сумрачнаго довольства. Дѣдушка не сказалъ ни слова, только припряталъ моя три гинеи въ карманъ, когда ихъ принесла мистрисъ Гукамъ. Хотя я и не слишкомъ много хвастался своимъ поступкомъ, тѣмъ не менѣе въ маленькомъ городишкѣ трудно что нибудь утаить, и меня стали превозносить до небесъ за то, что въ сущности было весьма обыкновеннымъ добрымъ дѣломъ.
   По странному стеченію обстоятельствъ, сынъ Гукама подтвердилъ мнѣ то, на что намекали доброму доктору Бернарду Слиндонскіе священники. Побожись мнѣ Дени, сдавалъ мнѣ Томъ, на энергическомъ нарѣчіи, которое между нами, мальчишками, было въ большомъ употребленіи; побожись мнѣ такъ: "чтобъ мнѣ тутъ же сквозь землю провалиться", что та никому не скажешь.
   -- Чтобъ мнѣ тутъ же сквозь землю провалиться, проговорилъ я.
   -- Ну такъ слушай же: тѣ, знаешь ли, джентльмены, что-то недоброе замышляютъ противъ тебя.
   -- Да что же могутъ они сдѣлать честному мальчику? спросилъ я.
   -- О, ты еще не знаешь, какіе они, отвѣчалъ Томъ. Ужь если они задумали погубить человѣка, не миновать тому человѣку бѣды. Отецъ говоритъ, что никто еще добромъ не кончилъ изъ тѣхъ, которые чѣмъ нибудь насолили мистеру Джо. Что сталось съ Джономъ Гуилеромъ, изъ Рай, что повторилъ съ мистеромъ Джо? Онъ сидитъ въ тюрьмѣ. Мистеръ Барнсъ, изъ Плайдена поругался съ нимъ на рынкѣ въ Гастингсъ, не прошло и шести мѣсяцевъ, какъ у мистеръ Барнсъ сгорѣли скирды. А кто выдалъ Томаса Берри, когда онъ дезертировалъ съ военнаго корабля? Странный онъ человѣкъ, этотъ Джо Уэстонъ, и лучше ты съ нимъ не связывайся. Батюшка тоже тебѣ совѣтуетъ. Только помни, чуръ не творить, что ты знаешь, что онъ говорилъ у насъ. Батюшка велѣлъ тебѣ сказать, чтобъ ты не отправлялся поздно вечеромъ въ Рай. Остерегайся ѣздитъ на рыбный промыселъ (ты понимаешь меня?) съ такими людьми, которыхъ ты мало знаешь. И Томъ убѣжалъ отъ меня, приложивъ палецъ къ губамъ, съ выраженіемъ ужаса на лицѣ.
   Что касается рыболовства, какъ ни лежало у меня сердце къ морю, совѣта добраго доктора Бернарда заставили меня принять окончательное рѣшеніе по этому дѣлу. Я положительно отказался отъ ночныхъ экспедицій, въ которыхъ участвовалъ мальчикъ. Когда однажды вечерамъ подмастерье Роджъ пригласилъ меня ѣхать съ собою и обругалъ меня трусомъ за то, что я отказался, я показалъ ему, что умѣю быть не трусомъ, когда дѣло доходитъ до кулаковъ. У насъ съ нимъ завязался бой, въ которомъ я, не сомнѣваюсь, остался бы побѣдителемъ, даромъ что мой противникъ былъ четырьмя годами старше меня,-- если бы его союзница, пьянчужка миссъ Роджъ, не подоспѣла къ нему на помощь въ самомъ разгарѣ нашего боя и не сшибла меня съ нотъ кухонными мѣхами; за тѣмъ ужь они оба накинулись на меня, и я могъ только, лежа на землѣ, отбиваться ногами. Къ концу этого страшнаго побоища подоспѣлъ самъ мистеръ Роджъ, и его распутница дочка имѣла безстыдство объявить, что поводомъ къ ссорѣ было то, что я позволилъ себѣ лишнее въ отношеніи ея; представьте себѣ, я, цѣломудренный юноша, который скорѣе сталъ бы любезничать съ негритянкой, чѣмъ съ этою уродливою, рябою, косою, неуклюжею пьянчужкою, миссъ Роджъ. Мнѣ влюбиться въ эту косоглазую миссъ! Какъ бы не такъ. Зналъ я дома пару такихъ свѣтлыхъ, невинныхъ, чистыхъ глазъ, что я устыдился бы взглянуть въ нихъ, еслибы на совѣсти моей была такая гнусная измѣна. Моя маленькая красавица въ Уинчельси услышала о состоявшемся побоищѣ; она ежедневно слышала на меня всевозможныя клеветы отъ этихъ Уэстонъ, но при этомъ обвиненіи она разразилась пламеннымъ негодованіемъ и объявила всемъ присутствующимъ джентльменамъ (впослѣдствіи она сама объ этомъ разсказывала моей матушкѣ) "Денисъ Дюваль не негодяй. Отъ добръ и честенъ. Я не вѣрю тому, что вы про него разсказывало. Это сущая ложь."
   Обстоятельства такъ сложились, что маленькій мой пистолетъ снова помогъ мнѣ привести въ смятеніе моихъ враговъ, и подлинно ужъ оказался въ отношеніи меня "gute Wehr und Wafsen". Я то и дѣло упражнялся въ стрѣльбѣ въ цѣль изъ этого маленькаго огнестрѣльнаго оружія. Я его чистилъ, смахывалъ и укрывалъ съ величайшею бережливостью, и постоянно держалъ его у себя въ коморкѣ въ ящикѣ, ключъ котораго находился при мнѣ. Однажды, видно ужь такъ распорядилась моя добрая звѣзда, я повелъ жъ себѣ въ комнату одного изъ моихъ школьныхъ, товарищей, именно Тома Паррота, съ которымъ мы успѣли сдѣлаться закадычными друзьями. Мы прошли на верхъ не черезъ лавку, въ которой mademoiselle Винная Ягода и подмастерье прислуживали покупателямъ, а заднимъ крыльцомъ. Войдя въ комнату, мы открыли ящикъ и принялись осматривать всѣ принадлежности драгоцѣннаго пистолета: стволъ, винтъ, кремень, пороховницу и пр. Потомъ мы заперли ящикъ и отправились въ школу, сговорившись, повеселиться въ теченіи дня, такъ какъ въ эти послѣ обѣда у насъ не было классовъ. Я возвратился къ обѣду домой; но тутъ меня встрѣтили далеко недоброжелательные взгляды всѣхъ домашнихъ. Начиная отъ самаго хозяина, его дочери, подмастерья и до мальчика, служившаго на побѣгушкахъ, чистившаго сапоги и выметавшаго лавку; и тотъ дерзко уставился на меня глазами и проговорилъ: ну ужь достанется же тебѣ, Денисъ.
   -- Что такое случилось? спросилъ я съ глубокимъ чувствомъ собственнаго достоинства.
   -- А вотъ мы скоро вашему сіятельству покажемъ, что такое случилось. (Подъ этимъ глупымъ прозвищемъ я былъ извѣстенъ въ школѣ и въ городѣ, гдѣ, сдается мнѣ, я таки порядочно важничалъ съ тѣхъ поръ, какъ меня одѣли въ хорошее шиты и свозили въ Лондонъ). Такъ вотъ откуда у него берутся жилеты, шитые галуномъ, и гинеи, которыми онъ соритъ. Узнаете ли, милордъ, вотъ эти шиллинги и эту полкроны? Потрудитесь взглянуть на нихъ, мистеръ Вильсъ! Видите ли эти отмѣтки, которыя я выцарапала на нихъ собственными руками, прежде чѣмъ положила ихъ въ денежный ящикъ, откуда ихъ сіятельство изволили вынуть ихъ.
   Шиллинги, денежный ящикъ? Я ничего не понималъ.
   -- И ты еще смѣешь прикидываться, что ничего не впасть, лицемѣрный мальчишка! воскликнула миссъ Роджъ.-- Я сама отмѣтила эти шиллинги и эту полкроны своей иголкой, сама отмѣтила, и въ этомъ я готова присягнуть.
   -- Ну, что же далѣе? спросилъ я, припоминая, какъ эта молодая особа не задумалась лжесвидѣтельствовать при другомъ обвиненіи, взведенномъ на меня.
   -- Какъ, что же далѣе? Они еще нынче утромъ были въ этомъ ящикѣ, молодой человѣкъ; а гдѣ ихъ нашли впослѣдствіи, тебѣ должно быть хорошо извѣстно, проговорилъ мистеръ Вильсъ.-- Слушай-ка, пріятель, вѣдь это плохая шутка; эта шутка пахнетъ ассизами.
   -- Но гдѣ же нашли эти деньги? допрашивался я снова.
   -- А это мы скажемъ тебѣ передъ сквайромъ Борофсъ и передъ судьями, маленькій негодяй.
   -- Ахъ ты змѣя подколодная! Ахъ ты отпѣтый мерзавецъ! Ахъ ты злющій сплетникъ, ахъ ты негодный воришка, вопили хоромъ мистеръ Роджъ, подмастерье и миссъ Роджъ. Я стоялъ, какъ потерянный, подъ этимъ градомъ ругательствъ и никакъ не могъ понять, въ чемъ заключается сущность направленныхъ противъ меня обвиненій.-- Судьи какъ разъ теперь засѣдаютъ въ ратушѣ. Мы прямо туда раба божьяго и поведемъ, проговорилъ бакалейщикъ.-- А вы, констебль, захватите съ собою шкатулку. Боже мой, Боже мой! Что-то скажетъ на это его несчастный дѣдъ!-- И вотъ меня, недоумѣвающаго о взводимомъ на меня обвиненіи, повели черезъ весь городъ въ ратушу. На улицѣ мнѣ повстрѣчались многіе изъ моихъ школьныхъ товарищей, распущенныхъ по случаю праздника. День былъ базарный и въ городѣ было очень людно. Слишкомъ сорокъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, но мнѣ все еще вспоминается этотъ ужасный день, и я, шестидесятилѣтній старикъ, какъ теперь, вижу себя въ рукахъ мистера Вильсъ, который тащитъ меня за воротъ на райской торговой площади.
   Къ плачевной прецессіи примкнуло множество моихъ школьныхъ товарищей, которое проводили меня вплоть до залы суда. "Денисъ Дюваль обвиняется въ денежной кражѣ", кричалъ одинъ.-- "Такъ вотъ откуда у вето бралась такіе наряды!" усмѣхался другой.-- "Ему не миновать висѣлицы!" замѣчать третій. Народъ на площади глядѣлъ съ удивленіемъ, толпился вокругъ меня и осыпалъ меня насмѣшками. Вотъ мы прошли подъ колонадою зданія, въ которомъ помѣщаются лавки, взошли на лѣстницу и очутились въ ратушѣ передъ собраніемъ судей, которые выбирали базарные дни для своихъ засѣданій.
   Какъ забилось мое сердце, когда я увидѣлъ доктора Бернарда, сидящаго между ними
   -- О, докторъ! воскликнулъ несчастный Денисъ, всплеснувъ руками,-- вы-то, по крайней мѣрѣ, не сочтете меня виновнымъ.
   -- Виновнымъ, въ чемъ? спросилъ докторъ съ возвышенія, на которомъ джентльмены сидѣли вокругъ стола.
   -- Виновнымъ въ кражѣ.
   -- Виновнымъ въ томъ, что повыбралъ всѣ деньги изъ моего денежнаго ящика.
   -- Виновнымъ въ похищеніи двухъ полкронъ, трехъ шиллинговъ и двухъ пенсовъ мѣдными деньгами, прокричали залпомъ Роджъ, подмастерье и миссъ Роджъ.
   -- Чтобъ Денисъ Дюваль сталъ воровать шестипенсовыя монеты? воскликнулъ докторъ.-- Да я скорѣе повѣрю, что онъ укралъ стропила съ церковной колокольни.
   -- Молчать, мальчишки; не смѣть буянить въ залѣ суда, не то васъ отпотчуютъ нагайками и прогонятъ въ три шеи, крикнулъ секретарь суда.
   Дѣло въ томъ, что нѣсколько человѣкъ изъ нашей школы, державшихъ мою сторону, пробрались въ залу засѣданія и отвѣчали на слова моего добраго ректора одобрительными восклицаніями.
   -- Обвиненіе въ высшей степени важное, продолжалъ секретарь.
   -- Но въ чемъ же, позвольте спросить, заключается обвиненіе, любезнѣйшій мистеръ Гиксонъ? Хоть убейте меня, я не могу...
   -- Прошу васъ, серъ, не мѣшайте суду вести дѣло обыкновеннымъ порядкамъ. Мистеръ Роджъ! дѣлайте свое показніе и будьте спокойны: васъ никому не дадутъ въ обиду. Судъ съумѣетъ за васъ заступиться, серъ.
   Тутъ въ первой разъ услышалъ я подробности взводимаго на меня обвиненія. Реджъ и за нимъ его дочь показали (и еще подъ присягою, я долженъ вамъ съ прискорбіемъ сознаться), что въ послѣднее время они стали замѣчать, что у насъ пропадаютъ деньги изъ ящика. Пропадали они небольшими суммами, шиллингами и полкронами, и они не могли обозначить, въ какомъ именно количествѣ. Можетъ статься, въ итогѣ эти пропажи составили бы фунта два, три; но дѣло въ томъ, что деньги исчезали. Наконецъ миссъ Роджъ объявила, что рѣшилась отмѣтить нѣсколько монетъ, что она и сдѣлала. Монеты эти были найдены въ ящикѣ, принадлежавшемъ Денису Дювалю, и принесены ею въ судъ съ констеблемъ.
   -- О, джентльмены, воскликнулъ я въ отчаяніи;-- это гнусная, гнусная ложъ, и уже не первая, которую она взводитъ ни меня. Недѣлю тому назадъ, она вздумала, будто я хотѣлъ поцѣловать ее, и оба они съ Бовилемъ принялись меня колотятъ. А мнѣ никогда и въ голову не приходило поцѣловать эту скверную рожу, видитъ Богъ, что...
   -- Ахъ, неправда, безстыжій ты лгунишка, перебила меня миссъ Роджъ.-- Спасибо Едуарду Бовилю, который подоспѣлъ мнѣ на помощь; помнишь, какъ ты ударилъ меня, низкій, подлый трусъ? За то и поколотили же мы его, и по дѣломъ ему досталось, негодному мальчишкѣ.
   -- И онъ вышибъ мнѣ зубъ... Что, небось и тутъ станешь отпираться, разбойникъ? проревѣлъ Бовиль, челюсть, котораго дѣйствительно пострадала въ достопамятной стычкѣ на кухнѣ, когда его возлюбленная красавица поспѣшила къ нему на выручку съ мѣхами.
   -- Онъ обозвалъ меня трусомъ и я вступилъ съ нимъ въ честный бой, и не посмотрѣлъ, что онъ многими годами старше меня,-- хнычетъ маленькій подсудимый.-- А эта пьянчужка Роджъ налѣтела на меня и тоже принялась бить. А что я ему надавать затрещинъ, такъ и онъ со мной не церемонился.
   -- И послѣ этой-то игры въ затрещины они стали подмѣчать, что ты воруешь у нихъ деньги, не такъ ли? спросилъ докторъ и окинулъ многознаменательнымъ взглядомъ своихъ товарищей судей.
   -- Миссъ Роджъ, потрудитесь продолжать вашъ разсказъ, восклицаетъ секретарь суда.
   Родэъ, отецъ и дочь заключили свой разсказъ тѣмъ, что, имѣя подозрѣнія на меня, они рѣшались осмотрѣть мои шкапы и шкатулки въ мое отсутствіе, на окажутся ли въ нихъ краденыя деньги. Въ моей шкатулкѣ они нашли двѣ помѣченныя полкроны, три помѣченные шиллинга и пистолетъ съ мѣднымъ стволомъ, которые и были представлены суду. "Мы съ мистеромъ Бовилемъ, подмастерьемъ, нашли деньги и вызвали моего папашу изъ лавки, и послали за мистеромъ Бильсомъ, констеблемъ, который живетъ отъ насъ черезъ улицу. Когда этотъ маленькій извергъ воротился изъ школы, мы схватили его и привели передъ вашу милость. А я всегда была того мнѣнія, что не миновать ему висѣлицы... вопила моя ненавистница, миссъ Роджъ.
   -- Да помилуйте, воскликнулъ я,-- ключъ отъ этой шкатулки и до сихъ поръ, у меня еще въ карамнѣ.
   -- Мы и безъ ключа съумѣли открыть ее, отвѣчала массъ Роджъ краснѣя, какъ ракъ.
   -- Вотъ какъ! Такъ у васъ былъ подобранъ другой ключъ... вмѣшался докторъ,
   -- Мы взломали ящикъ клещами и кочергою, проговорила миссъ Роджъ.-- Это мы съ Эдуардомъ... да бишь, съ подмастерьемъ, распорядились.
   -- Когда? спросилъ я съ замирающимъ сердцемъ.
   -- Когда? Да какъ ты былъ въ школѣ, маленькій негодяй, за полчаса до твоего возвращенія къ обѣду.
   -- Томъ Парротъ, Томъ Парротъ! закричалъ я.-- Позовите, джентльмены, Тома Паррота. Бога ради, кликните Тома, проговорилъ я въ тяжомъ сильномъ волненіи, которое едва позволяло мнѣ говорить.
   -- Я здѣсь, Денни, откликнулся Tомъ въ толпѣ, тотчасъ же выступилъ передъ лицо почтенныхъ судей.
   -- Распросите Тома, докторъ, дорогой докторъ Бернардъ, продолжалъ я.-- Томъ, когда я показывалъ тебѣ мой пистолетъ?
   -- За нѣсколько минутъ до начала, утреннихъ классовъ.
   -- Какъ было дѣло?
   -- Ты отперъ шкатулку, вынулъ пистолетъ, который былъ завернутъ въ платокъ, показалъ мнѣ его, а также два кремня, пороховницу, формочку для отливанія пуль, двѣ пули; потомъ ты все это опять положилъ на мѣсто и заперъ шкатулку.
   -- Были-ли деньги въ шкатулкѣ?
   -- Въ ней ничего не было, кромѣ названныхъ мною вещей. Еще я заглянулъ въ нее; она была пуста, какъ моя рука.
   -- И Денисъ Дюваль послѣ того все время просидѣлъ рядомъ съ вами въ школѣ?
   -- Все время; я только отлучился на минуту, когда меня вызвали для порки за то, что я не зналъ Кордерія, отвѣчалъ Томъ съ плутовскимъ выраженіемъ лица. Это свидѣтельство въ мою пользу было принято цѣлымъ взрывомъ хохота и громкими рукоплесканіями со стороны моихъ школьныхъ товарищей.
   Мой добрый покровитель протянулъ мнѣ черезъ рѣшетку свою руку, а когда я взялъ ее, сердце мое до того переполнилось, что меня прошибла слеза. Мысли мои обратились къ маленькой Агнесѣ Каково бы ей было, еслибы ея Дениса предали суду за воровство? Я испытывалъ столько счастья и благодарности въ эту минуту, что удовольствіе видѣть себя оправданнымъ, болѣе чѣмъ вознаградило меня за муки, перенесенныя во время обвиненія. Какое ура подняли воспитанники Покака, когда я вышелъ изъ залы суда! Веселою гурьбою спустились мы по лѣстницѣ; когда мы очутились на торговой площади, послышались новыя восклицанія. Тутъ я увидѣлъ мистера Джо Уэстонъ, закупавшаго зерновой хлѣбъ въ ближней лавкѣ. Онъ только бѣгло взглянулъ на меня; но стиснутые его зубы и кулакъ, сжимавшій хлыстъ, нисколько не пугали меня въ настоящую минуту.
   

ГЛАВА VII
ПОСЛѢДНІЙ ИЗЪ МОИХЪ ШКОЛЬНЫХЪ ДНЕЙ.

   Когда наше веселое шествіе поровнялось съ лавкою Партлета, пирожника, одинъ изъ школьниковъ, Самюэль Арбинъ по имени (мнѣ и до сихъ поръ памятенъ этотъ мальчикъ, отличавшійся непомѣрною алчностью и имѣвшій, не смотря на свои пятнадцать лѣтъ, порядочную черную бороду), объявилъ, что я всѣхъ долженъ угостить по случаю побѣды, одержанной мною надъ моими врагами. Я отвѣчалъ, что гротъ я, пожалуй, готовъ на это пожертвовать, но что больше у меня нѣтъ капиталу.
   -- Ахъ ты лгунишка! воскликнулъ Симъ.-- А куда-жъ ты дѣвалъ тѣ три гинеи, которыми ты всюду хвастался, показывая ихъ каждому мальчику въ школѣ. Ужь не онѣ-ли лежали въ шкатулкѣ, когда ее взломали?-- Этотъ Самюэль Арбинъ былъ въ числѣ мальчишекъ, смѣявшихся надо мною, когда констебль препроводилъ меня въ судъ; и мнѣ почти сдается, что онъ былъ бы радъ, еслибы меня нашли виновнымъ. Боюсь, не слишкомъ-ли я хвасталъ своими деньгами, когда онѣ у меня были, и не показывалъ-ли я свои блестящія золотыя монеты кое-кому изъ моихъ школьныхъ товарищей.
   -- Я знаю, куда онъ дѣвалъ свои деньги, вмѣшался мой неизмѣнный другъ, Томъ Парротъ. Онъ отдалъ ихъ всѣ, до послѣдняго шиллинга, одному бѣдному семейству, которое въ нихъ нуждалось. Небось, отъ тебя никто не видалъ и шиллинга, Самюэль Арбинъ.
   -- Давать-то онъ давалъ, только тамъ, гдѣ надѣялся нажить восемь пенсовъ на шиллингъ, протянулъ другой тоненькій голосокъ.
   -- Томъ Парротъ, не будь мое имя Самюэль Арбинъ, если я тебѣ всѣ ребра не переломаю, воскликнулъ Симъ въ бѣшенствѣ.
   -- Симъ Арбинъ, проговорилъ я, когда ты управишься съ Томомъ, тебѣ предстоитъ перевѣдаться со мною; а то, не хочешь ли съ этого и начать?
   Сказать правду, мнѣ давно уже хотѣлось добраться до него. Онъ питалъ ко мнѣ особенное нерасположеніе; въ отношеніи младшихъ школьниковъ онъ былъ тираномъ и ростовщикомъ съ головы до ногъ. Остальные мальчики закричали "оцѣпляй ихъ, пойдемъ на лугъ, пускай тамъ рѣшится дѣло!" Этотъ невинный возрастъ всегда готовъ на драку.
   Но дракѣ на этотъ разъ не суждено было состояться; мнѣ же не суждено было болѣе видѣть нашу старинную классную комнату въ теченіи долгихъ, долгихъ лѣтъ (впослѣдствіи я свидѣлся съ знакомыми мѣстами и ѣзжалъ туда, чтобы отпросить въ отпускъ то того, то другаго изъ мальчиковъ, смѣнившихъ меня въ школѣ Покака). Пока мы, мальчишки, драли горло, стоя на площади передъ лавкою пирожника, къ намъ подошелъ докторъ Бернардъ, и ссора наша мгновенно притихла.
   -- Это что такое? Опять затѣваются ссоры и драки? проговорилъ онъ строго.
   -- Денни ни въ чемъ не виноватъ, серъ, прокричало нѣсколько голосовъ. Арбинъ первый затѣялъ. И точно, я съ своей стороны могу васъ увѣрить, что во всѣхъ столкновеніяхъ, которыя мнѣ случалось имѣть въ жизни, а ихъ было не мало, право, по крайнему моему убѣжденію, всегда было на моей сторонѣ.
   -- Пойдемъ-ка со мною, Денни, проговорилъ докторъ, взявъ меня за плечо; онъ увелъ меня, и мы отправились съ нимъ гулять по городу. Когда мы проходили мимо старой Ипрской башни, построенной, по преданію, королемъ Стефаномъ, и когда-то служившей крѣпостью, а теперь обращенной въ городовую тюрьму, докторъ Бернардъ замѣтилъ: а что, Денни, если бы ты теперь сидѣлъ за этими рѣшетками и дожидался суда во время ассизовъ? Вѣдь незавидное было бы твое положеніе.
   -- Но вѣдь я былъ невиненъ, серъ, вы знаете, что я былъ невиненъ.
   -- Да; за это надо благодарить Бога. Но если бы самъ Промыселъ не помогъ тебѣ доказать твою невинность, если бы не случилось такъ, что ты показывалъ шкатулку твоему пріятелю Тему, то ты въ настоящую минуту сидѣлъ бы вонъ за тѣми стѣнами. А! вотъ и колоколъ ударяетъ къ вечернему богослуженію, которое совершаетъ мой добрый знакомый, докторъ Уингъ. Какъ ты думаешь, Денни? Не зайти ли намъ... и не поблагодарить ли Его... за твое избавленіе... отъ страшной опасности?
   Помню, какъ при этомъ голосъ дорогаго моего друга задрожалъ, и двѣ или три слезы канули изъ его добрыхъ глазъ на мою руку, которую онъ держалъ въ своей. Я былъ искренно, глубоко благодаренъ за избавленіе свое отъ великой опасности, но еще болѣе радовало меня, вниманіе ко мнѣ этого джентльмена, этого мудраго и любящаго друга, у котораго я всегда находилъ совѣтъ, ободреніе и помощь.
   Когда мы достояли до наслѣднаго псалма, которымъ заканчивалось вечернее богослуженіе того дня, помню я, какъ этотъ добродѣтельный человѣкъ поникъ годовою и положилъ свою руку на мою, и мы вмѣстѣ прочитали этотъ благодарственный псаломъ Тому, который призрѣлъ смиреніе раба своего, чья рука удержала ярость враговъ моихъ и чья десница спасла меня отъ опасности.
   По окончаніи богослуженія, докторъ Уингъ узналъ своего товарища и подошелъ съ нимъ поздороваться; одинъ духовный представилъ меня другому, который былъ въ числѣ судей, засѣдавшихъ въ ратушѣ во время моего допроса. Докторъ Уингъ пригласилъ насъ къ себѣ въ домъ; тутъ въ четыре часа былъ поданъ обѣдъ, и происшествія того утра снова сдѣлались предметомъ разговора. Какая могла быть причина воздвигнутымъ противъ меня гоненіямъ? Кто управлялъ ими? Съ этими вопросами было связано много такого, о чемъ я не въ правѣ былъ говорить. Заговоривъ, я бы выдалъ тайны, которыя не мнѣ принадлежали, запуталъ бы я самъ не знаю сколько личностей, и потому я долженъ былъ молчать. Теперь все это перестало быть тайною. Старая шайка контрабандистовъ давнымъ давно разсѣялась; мнѣ даже предстоитъ въ дальнѣйшемъ ходѣ повѣствованія разсказать, какимъ образомъ я содѣйствовалъ ея разсѣянію. Мой дѣдъ, Роджъ, Лямотъ, джентльмены аббатства, всѣ они были сочлены большой шайки контрабандистовъ, которая имѣла свои склады, какъ въ различныхъ пунктахъ берега, такъ и внутри страны, и имѣла даже своихъ корреспондентовъ въ Дункирхенѣ и Гаврѣ. Я уже разсказывалъ, какъ не разъ маленькимъ мальчикомъ принималъ участіе въ рыболовныхъ экспедиціяхъ подобнаго рода, и макъ, благодаря преимущественно совѣтамъ добрѣйшаго доктора, я далъ зарокъ на будущее время не жить этою беззаконною, нечестною жизнью. Когда Бовиль обозвалъ меня трусомъ за то, что я не хотѣлъ отправиться вмѣстѣ съ нимъ на ночную крейсировку, между нами произошла ссора, и финаломъ ея было достопамятное генеральное сраженіе, подъ конецъ котораго всѣ мы повалились на кухонный полъ, и такъ продолжали барахтаться и отбиваться руками и ногами.
   Что побудило прелестнѣйшую миссъ Роджъ распускать на мой счетъ такія черныя клеветы? Было ли то мщеніе за увѣчье, нанесенное мною зубамъ ея возлюбленнаго? Во обида врядъ ли была такъ велика, чтобы вызвать такую смертельную вражду, которая даже не отступала передъ уголовнымъ обвиненіемъ и ложною присягою. А между тѣмъ, этимъ только и можно было объяснить злобу дочери бакалейщика и подмастерья. Они готовы были насолить мнѣ всѣми возможными способами и, какъ уже было доказано въ дѣлѣ кухонныхъ мѣховъ, готовы были употребить противъ меня первое оружіе, попавшееся подъ руку.
   Въ качествѣ судей графства и людей, знавшихъ многое изъ того, что вокругъ нихъ дѣлалось между ихъ сосѣдями и прихожанами, оба джентльмена не могли меня слишкомъ подробно распрашивать. У кого не водилось контрабандныхъ матерій и кружевъ, рома и водки, по всему протяженію Соссекскаго и Кентскаго берега? Да поручитесь ли вы мнѣ и сами, Уингъ, что въ вашемъ домѣ водятся только такія ленты, за которыя была заплочена таможенная пошлина?
   -- Счастье ваше, мой почтенный другъ, что жена моя ушла разливать чай, отвѣчалъ докторъ Уингъ, не то, я право не отвѣчалъ бы за сохраненіе мира.
   -- Мой добрый Уингъ, продолжалъ докторъ Бернардъ, этотъ пуншъ превосходенъ и водку, изъ которой онъ сдѣланъ, стоитъ провозить контрабандой. Казалось бы, не богъ знаетъ, какой грѣхъ тайно провести боченокъ другой водки: но разъ пустившись по этому скользкому пути нарушенія законовъ, какъ знать, гдѣ остановиться? Я покупаю десять боченковъ водки у французскихъ рыбаковъ, и съ помощью обмана вкладываю ихъ гдѣ нибудь на берегу; я препровождаю ихъ во внутрь страны; сколько бы разъ они ни переходили изъ рукъ въ руки на пути, положимъ, отсюда въ Іоркъ, каждый, сдающій и получающій ихъ, непремѣнно лжетъ и мошенничаетъ. Выгружая ихъ на берегъ, я обманываю таможеннаго чиновника. Я лгу, перепродавая ихъ (тутъ уже впрочемъ ложь становится взаимнымъ обязательствомъ), ну хоть содержателю гостницицы въ Медстокѣ, гдѣ еще помнишь, Денни, одинъ нашъ хорошій знакомый такъ внимательно осмотрѣлъ свои пистолеты. Помнишъ тотъ день, когда его братъ получилъ цѣлый зарядъ дроби въ лице? Мой содержатель гостинницы обманомъ продаетъ водку кому нибудь изъ своихъ посѣтителей. Всѣхъ насъ окутываетъ сѣть неправды, беззаконія и преступленія. Мало, того, стоитъ таможенной стражѣ сунуть носъ въ наши дѣла, и мы хвать за свои пистолеты, и вотъ уже къ остальнымъ нашимъ преступленіямъ присовокупилось убійство. Какъ вы думаете: люди, привыкшіе лгать на каждомъ шагу, задумаются-ли дать ложное показаніе, будучи призваны въ качествѣ свидѣтелей передъ судомъ? Преступленіе, серъ, порождаетъ преступленіе. Я знаю, Уингъ, что вокругъ насъ существуетъ цѣлая обширная конфедерація обмана, алчности и мятежа. Я никого, серъ, не называю по имени; но, увы! имѣю поводъ думать, что люди, высоко стоящіе во мнѣніи свѣта, и щедро надѣленные земными благами, участвуютъ въ этомъ безбожномъ промыслѣ, который называется контрабандою. И до чего же онъ ни доводитъ? До лжи, разврата, убійства и...
   -- Пожалуйте, серъ, кушать чай, перебилъ его вошедшій Дженъ. Барыня съ барышнями васъ дожидаются.
   Дамамъ была уже извѣстна повѣсть бѣднаго Дениса Дюваля, претерпѣнныхъ имъ гоненій и его оправданія; онѣ поспѣшили оказать ему всевозможную ласку. Когда мы пришли къ нимъ послѣ обѣда, то застали ихъ за картами въ обществѣ нѣсколькимъ сосѣдей; онѣ уже успѣли переодѣться. Я зналъ мистрисъ Уингъ за обычную покупщицу французскихъ товаровъ въ лавкѣ моей матери; во всякое другое время она врядъ ли допустила бы къ своему столу такого ничтожнаго гостя, какъ сынъ модистки; но, какъ она, такъ и другія дамы были на этотъ разъ очень любезны со мной, будучи предрасположены въ мою пользу разсказомъ о моихъ гоненіяхъ и доказанной невинности.
   -- Долго же, вы, господа, засидѣлись въ столовой, замѣтила мистрисъ Уингъ. Вѣрно вы заговорились о политикѣ и нашихъ несогласіяхъ съ Франціей.
   -- Мы точно разговаривали о Франціи и о французскихъ товарахъ, моя милая, сухо отвѣчалъ докторъ Уингъ.
   -- И о томъ, какое ужасное преступленіе заниматься контрабандой и поощрять контрабандистовъ, добрѣйшая мистрисъ Уингъ, воскликнулъ мой докторъ.
   -- Въ самомъ дѣлѣ, докторъ Бернардъ,!
   А надо вамъ сказать, что мистрисъ Уингъ и ея дочери были разряжены въ щегольскіе новенькіе чепчики и ленты, купленныя у бѣдной моей матушки; онѣ покраснѣли, и я тоже заалѣлся, какъ ленты на ихъ чепцахъ, когда вспомнилъ, откуда онѣ берутъ свои наряды. Не удивительно, что мистриссъ Уингъ поспѣшила перемѣнить предметъ разговора.
   -- Куда-то теперь дѣнется этотъ молодой человѣкъ, послѣ всей этой непріятной исторіи? проговорила она. Не можетъ же онъ возвратиться къ мистеру Роджу, этому противному Уэсліанцу, который обвинялъ его въ кражѣ.
   И точно, мнѣ нельзя было возвратиться къ нему. До сихъ поръ вопросъ этотъ не приходилъ еще намъ въ голову. Въ теченіи тѣхъ шести часовъ, которые прошли со времени моего взятія и освобожденія, было мнѣ и безъ того о чемъ подумать и изъ за чего волноваться.
   Докторъ порѣшилъ, что отвезетъ меня въ своемъ экипажѣ въ Уинчельси. Нечего было и думать о возвращеніи къ моимъ гонителямъ; мнѣ оставалось только вытребовать у нихъ мои скудныя пожитки и бѣдныя мои шкатулки, которыя они ухитрились взломать. Мистрисъ Уингъ протянула мнѣ руку; дѣвицы чинно присѣли; мои добрый докторъ Бернардъ взялъ подъ руку цирюльникова внука, и мы распростились съ нашими ласковыми хозяевами. Какъ видите, я еще не былъ морякомъ на королевской службѣ; калъ сынъ простыхъ торговцевъ, я занималъ очень скромное общественное положеніе.
   Кстати, я совсѣмъ было забылъ упомянуть, что оба пастора, оставаясь за столомъ послѣ обѣда, употребили часть этого времени, чтобы проэкзаменовать меня въ тѣхъ немногихъ свѣденіяхъ, которыя я пріобрѣлъ въ школѣ и потолковать о томъ, что я думаю изъ себя сдѣлать. Я кое-что смыслилъ по латыни, что же касается французскаго языка, то я, благодаря моему происхожденію и, главнымъ образомъ, урокамъ г. де-Ламотъ, могъ за поясъ заткнуть обоихъ моихъ экзаменаторовъ, и говорилъ настоящимъ языкомъ хорошаго общества; въ арифметикѣ и геометріи я былъ тоже довольно далекъ; путешествія Дампира доставляли мнѣ столько же наслажденія, какъ я похожденія Синбади, или моихъ друзей Робинзона и Пятницы. Я былъ въ состояніи удовлетворительно отвѣчать на вопросы, касавшіеся мореходства и могъ назвать, какіе угодно, маневры, морскія теченья и двойныя высоты.
   -- И ты умѣешь управляться съ лодкой въ морѣ? холодно спросилъ у меня докторъ Бернардъ. Если я не ошибаюсь, я покраснѣлъ при этомъ вопросѣ. Какъ же: я умѣлъ править лодкой, умѣлъ управлять рулемъ, грести веслами и брать рифы. По крайней мѣрѣ я умѣлъ все это дѣлать два года тому назадъ.
   -- Денни, голубчикъ, продолжалъ добрѣйшій докторъ, мнѣ кажется, пора тебѣ оставить эту школу; пускай нашъ пріятель, серъ Питеръ, постарается тебя пристроить.
   Какъ бы ни горѣлъ мальчикъ желаніемъ усовершенствоваться въ наукахъ, думаю, что не найдется такого, котораго огорчило бы предложеніе оставить школу. Я отвѣчалъ, что счелъ бы за величайшее счастіе, если бы мой покровитель, серъ Питеръ, меня куда нибудь пристроилъ. Докторъ вырасилъ такого рода мнѣніе, что при полученномъ мною воспитаніи я смогу проложить себѣ дорогу, и что у дѣдушки навѣрное найдутся средства поставить меня въ свѣтѣ на ноги джентльмена.
   Чтобы окопировать мальчика для морской службы, и дать ему возможность жить не хуже другихъ, нужно было, какъ мнѣ говорили, отъ тридцати до сорока фунтовъ въ годъ по крайней мѣрѣ. Я спросилъ у доктора Бернарда, думаетъ ли онъ, что мой дѣдушка будетъ въ состояніи датъ мнѣ эту сумму?
   -- Мнѣ неизвѣстны средства твоего дѣдушки, отвѣчалъ докторъ Бернардъ, улыбаясь. Онъ про нихъ со мною не распространялся. Но я сильно ошибаюсь, Денни, если онъ не въ состояніи содержать тебя роскошнѣе, чѣмъ иной знатный джентльменъ своего сына. Я думаю, что онъ богатъ. Ты понимаешь, я не могу привести никакихъ положительныхъ доказательствъ въ подтвержденіе моего мнѣнія, но думается мнѣ, мистеръ Денисъ, что рыбная ловля принесла твоему дѣдушкѣ значительныя выгоды.
   До какой же суммы могло простираться его состояніе? Я началъ перебирать въ умѣ своемъ сокровища моихъ любимымъ "Тысяча и одной ночи". Такъ докторъ Бернардъ думалъ, что дѣдушка очень богатъ? Ну этого докторъ и самъ хорошенько не зналъ. Общее мнѣніе въ Уинчельси было, что старикъ Дюваль человѣкъ зажиточный. Во всякомъ случаѣ мнѣ слѣдовало вернуться; къ нему; въ семействѣ Роджъ мнѣ невозможно было оставаться послѣ ихъ оскорбительнаго обращенія со мною. Докторъ сказалъ, что отвезетъ меня въ своей каретѣ домой, но что предварительно я долженъ собрать всѣ свои небольшіе пожитки. Разговаривая такимъ образомъ, мы достигли лавки мистера Роджа, въ которую я вошелъ не безъ замиранія сердца. Роджъ встрѣтилъ меня сверкающимъ взглядомъ изъ-за своей конторки, гдѣ онъ разставлялъ свои книги. Убійственно поглядѣлъ на меня подмастерье, вылѣзавшій въ эту минуту изъ подвала съ пачкою сальныхъ свѣчей; что же касается прелестнѣйшей миссъ Сусанны, то она стояла за прилавкомъ, закинувъ назадъ свою безобразную голову.
   -- Ага! таки пришелъ назадъ! проговорила она. Всѣ шкапы въ гостиой заперты, можешь себѣ, идти туда и пить чай, молодой человѣкъ.
   -- Я беру Дениса домой, мистеръ Роджъ, продолжалъ мой добрый докторъ. Онъ не можетъ далѣе оставаться у васъ послѣ обвиненія, которое вы взвели на него сегодня утромъ.
   -- Обвиненія въ томъ, что деньги, помѣченныя нами, очутились у него въ ящикѣ? Такъ вы осмѣливаетесь намекать, что мы ихъ ему подсунули? прокричала миссъ, грозно сверкая главами то на меня, то на доктора Бернарда. Ну что-жъ вы не говорите этого прямо? Сдѣлайте одолженіе, повторите это хоть разокъ, докторъ Бернардъ, вотъ въ присутствіи мистрисъ Баркеръ и мистрисъ Скельсъ (то были имена двухъ женщинъ, случайно находившихся въ эту минуту въ лавкѣ, гдѣ онѣ что-то такое покупали). Пожалуйста, потрудитесь только сказать въ присутствіи этихъ дамъ, что мы подсунули деньги этому мальчишкѣ въ шкатулку, и мы посмотримъ, найдетъ ли себѣ защиту передъ англійскимъ правосудіемъ бѣдная дѣвушка, которую вы оскорбляете, пользуясь вашимъ званіемъ доктора и судьи. Гм! будь я мужчина, немного бы у меня нащеголялись иные люди въ своихъ долгополыхъ платьяхъ и жабо, ужь это вѣрно. И если бы одинъ человѣчекъ не былъ трусомъ, онъ не далъ бы бѣдную женщину въ обиду.
   И при этомъ миссъ Роджъ взглянула до направленію подвальной двери, придѣланной, въ полу, изъ которой въ эту минуту выглядывала голова подмастерья; но докторъ Бернардъ бросилъ въ томъ же направленіи такой угрожающій взглядъ, что Бовиль мгновенно захлопнулъ дверцу, и этимъ не мало насмѣшилъ моего доктора.
   -- Ступай и уложи твои вещи, Денни. Я пріѣду за тобою черезъ полчаса. Мистеръ Роджъ долженъ понять, что послѣ такого оскорбленія, какъ то, которое тебѣ нанесли, ты въ качествѣ джентльмена не можешь далѣе оставаться въ его домѣ.
   -- Хорошъ джентльменъ, нечего сказать! воскликнула миссъ Роджъ. Позвольте спросить, съ которыхъ это поръ цирюльники стали джентльменами? Прелюбопытно было бы, узнать. Мистрисъ Скельсъ, мистрисъ Баркеръ! случалось ли вамъ когда, чтобы джентльменъ убиралъ вамъ голову? Если вамъ желательно видѣть такую диковинку, можете обратиться къ господину Дювалю въ Уинчельси; еще былъ одинъ воръ и разбойникъ, тоже изъ Дювалей, мистрисъ Баркеръ, котораго повѣсили, да небось, не его перваго, не его и послѣдняго въ ихъ родѣ.
   Безполезно было бы отвѣчать ругательствами на ругательства этой женщины. "Я пойду уложить свои вещи, серъ, и соберусь въ минуту", обратился я къ доктору. Но едва онъ вышелъ изъ лавки, какъ изступленная фурія напустилась на меня съ такимъ градомъ ругательствъ, что я всѣхъ ихъ, конечно, не могу и упомнить по прошествіи сорока пяти лѣтъ. Какъ теперь вижу передъ собою маленькіе зеленые глаза, бросающіе на меня взгляды, исполненные ненависти, тощія, подбоченившіяся руки, топающія ноги, и слышу шипѣнье невообразимыхъ ругательствъ, падающихъ на мою бѣдную голову.
   -- И неужто никто не хочетъ помочь мнѣ, и всѣ будутъ спокойно смотрѣть, какъ этотъ мальчишка, отродье цирюльника, меня оскорбляетъ? вопила она. Бовиль, говорятъ тебѣ... Бовиль, помоги мнѣ!
   Я побѣжалъ на верхъ, въ мою маленькую комнатку, и не прошло и двадцати минутъ, какъ всѣ мои пожитки были уложены. Много лѣтъ прожилъ я въ этой комнатѣ, и мнѣ почему-то было жаль разставаться съ нею. Отъ этихъ отвратительныхъ людей я ничего не видѣлъ, кромѣ оскорбленій, но все же я бы желалъ мирно разстаться съ ними. Сколько восхитительныхъ вечеровъ провелъ я въ этой комнаткѣ, въ обществѣ мореплавателя, Робинзона Крузе, Monsieur Galland и его арабскихъ сказокъ, и Гектора Траянскаго, котораго похожденія и плачевную кончину я могъ разсказывать наизусть, по мистеру Попе. Были у меня, и скучныя ночи, который я просиживалъ надъ моими классными книгами, набивая мою бѣдную, недоумѣвающую голову мудреными правилами латинской грамматики. Съ ариѳметикой, логариѳмами и математикой, какъ я уже сказалъ, мнѣ было легче совладѣть. По этимъ предметамъ я числился однимъ изъ первыхъ въ нашей школѣ, и успѣлъ перегнать болѣе взрослыхъ мальчиковъ.
   Уложивъ свои ящики (всю свою библіотеку я свалилъ въ одну шкатулку съ достопамятнымъ пистолетомъ), я снесъ их исъ Дювалъ повадился безпрестанно туда заглядывать.
   Прекрасно; но однажды утромъ, во время рождевственскихъ каникулъ, когда отъ сильнаго мороза камни на монастырской оградѣ были до такой степени скользки, что я ободралъ себѣ руки и штаны, карабкаясь на свой обсерваціонный пунктъ, маленькая Агнеса не пришла подъ дерево учить свои уроки, и только подобный мнѣ идіотъ могъ-вообразить себѣ, что она выйдетъ въ такой холодъ.
   Но кто бы вы думали расхаживалъ вмѣсто того взадъ и впередъ по дорожкѣ? Джозефъ Уэстонъ, весь покрытый инеемъ и съ повязкой на глазу. Къ несчастію, у него оставался еще одинъ глазъ, которымъ онъ тотчасъ увидалъ меня; и въ ту же минуту прогремѣлъ залпъ проклятій, и надъ головой моей просвисталъ обломокъ кирпича, но такъ близко, что попади онъ въ меня, я навѣрное лишился бы глаза, а можетъ-быть и самой жизни.
   Въ одно мгновенье я очутился за оградой, хотя она была очень скользка; еще два или три кирпича полетѣли вслѣдъ за мною, но по счастью не попали въ цѣль.
   

VI. Я избавляюсь отъ большой опасности.

   Я никому не разказазъ объ исторіи съ кирпичами, кромѣ г-на де-Ламотта, изъ опасенія, чтобы мать не возвратилась къ своему старому обыкновенію давать мнѣ пощечины, для котораго, мнѣ казалось, я уже былъ слишкомъ великъ. Въ самомъ дѣлѣ, я сдѣлался совершенно большимъ мальчикомъ. Изъ шестидесяти школьниковъ въ училищѣ Покока не нашлось бы и полдюжины, которые были бы въ состояніи побороть меня, когда мнѣ было тринадцать лѣтъ отъ роду, и какъ ни сильны иногда бывали мои противники, я не оставлялъ ихъ ударовъ безъ того, чтобы не заплатить имъ тою же монетой. Хоть иногда и меня поколачивали, однако, мнѣ всегда удавалось оставить нѣсколько некрасивыхъ знаковъ на носу и подъ глазами моего противника. Особенно памятенъ мнѣ одинъ мальчикъ, по имени Томъ Парродъ, который былъ старше меня тремя годами, и котораго я также могъ побить, какъ фрегатъ можетъ одолѣть семидесяти-четырехъ-пушечное судно; тѣмъ не менѣе мы вступили съ нимъ въ бой, и послѣ нѣсколькихъ схватокъ, Томъ, положивъ одну руку въ карманъ и какъ-то странно поглядывая на меня, съ большимъ фонаремъ, который я поставилъ ему подъ глазомъ, сказалъ мнѣ:
   -- Послушай, Денни, вѣдь ты знаешь, что я могъ бы побить тебя; но мнѣ такая лѣнь, что право не хочется продолжать.
   И когда одинъ изъ секундантовъ, державшій воду на готовѣ, началъ смѣяться, онъ далъ ему такую затрещину, что вѣрно отбилъ у него охоту насмѣхаться въ другой разъ. Кстати, въ благородномъ искусствѣ бокса, изученномъ мною въ школѣ, мнѣ вскорѣ пришлось упражняться и на морѣ, на многихъ военныхъ корабляхъ флота его величества.
   Что касается домашнихъ побоевъ и палочныхъ ударовъ, то я полагаю, что г. де-Ламоттъ останавливалъ въ этомъ мою мать, представляя ей, что я уже слишкомъ великъ для подобнаго обращенія. Въ самомъ дѣлѣ, когда мнѣ минуло четырнадцать лѣтъ, я былъ не ниже дѣда, и еслибы мнѣ пришлось съ нимъ подраться, я увѣренъ, что легко сшибъ бы его съ ногъ, и минутъ въ пять совершенно одолѣлъ бы его. Вы, можетъ-быть, найдете, читатель, что я говорю о немъ безъ должнаго уваженія? Я не хочу увѣрять будто люблю его, и никогда не могъ его уважать. Нѣкоторыя изъ его тайныхъ продѣлокъ оттолкнули меня отъ него, а то, что онъ громко высказывалъ убѣжденія, еще болѣе увеличивало мое недовѣріе. Если ты женишься когда-нибудь, любезный сынъ, и у тебя будетъ свой собственный мальчуганъ, я надѣюсь, что ему не придется краснѣть за своего дѣда, и что на моей могилѣ, поросшей маргаритками, ты скажешь: "я любилъ его".
   Ламоттъ, такимъ образомъ, былъ причиною уничтоженія пытки въ нашемъ домѣ, и я былъ благодаренъ ему за это. Но вообще чувства мои къ этому человѣку были самаго страннаго свойства. Онъ умѣлъ быть настоящимъ джентльменомъ, когда хотѣлъ того; не щадилъ денегъ, острилъ (но какъ-то сухо, жестко) и нѣжно любилъ Агнесу. Увѣряю васъ, что когда я глядѣлъ на его желтое, но красивое лицо, меня пронизывалъ какой-то холодъ, хотя я и не зналъ въ то время, что отецъ Агнесы погибъ отъ его роковой руки.
   Когда я сообщилъ ему о залпѣ кирпичей, которымъ угостилъ меня г. Джо Уэстонъ, онъ принялъ весьма серіозный видъ. Я обратилъ также его вниманіе на одно обстоятельство, которое поразило меня въ высшей степени: крикъ и проклятіе, произнесенные Уэстономъ, когда онъ увидалъ меня на стѣнѣ, были точь-въ-точь похожи на восклицанія и ругательства человѣка, завѣшаннаго крепомъ, въ котораго я выстрѣлилъ изъ кареты.
   -- Bah, bêtise! сказалъ Ламоттъ.-- А ты что тамъ дѣлалъ да стѣнѣ? Въ твои лѣта ужь не крадутъ грушъ.
   При этихъ словахъ я покраснѣлъ.
   -- Мнѣ послышался чей-то голосъ, сказалъ я.
   Дѣйствительно, я услыхалъ, что Агнеса поетъ въ саду, и я влѣзъ на стѣну, чтобъ увидать ее.
   -- Какъ? ты, мальчишка, цирюльникъ, взбираешься на стѣну, чтобы разговаривать съ дѣвицею Агнесой де-Савернъ, которая ведетъ свой родъ отъ одной изъ знатнѣйшихъ фамилій въ Лоррени? воскликнулъ Ламоттъ съ дикимъ смѣхомъ.-- Parbleu! г. Уэстонъ хорошо сдѣлалъ!
   -- Сэръ, сказалъ я съ бѣшенствомъ,-- хотя я и цирюльникъ, но предки мой были честные протестантскіе священники въ Альзасѣ, и мы во всякомъ случаѣ не хуже разбойниковъ большихъ дорогъ! Ну да, цирюльникъ, повторилъ я опять:-- теперь я готовъ присягнуть, что человѣкъ обругавшій меня, и тотъ, котораго я подстрѣлилъ на дорогѣ, одно и то же лицо; я пойду къ доктору Бернарду и клятвенно подтвержу это при немъ!
   Кавалеръ растерялся, поднялъ на меня глаза съ выраженіемъ изумленія и упрека, и съ минуту грозно смотрѣлъ на меня.
   -- Tu me menaces, je crois, petit manant! сказалъ онъ скрежеща зубами.-- Это ужь слишкомъ. Слушай меня, Денисъ Дюваль! Придержи свой языкъ, или тебѣ будетъ худо. Ты наживешь себѣ враговъ самыхъ ужасныхъ и не разборчивыхъ въ средствахъ. Слышишь? Я помѣстилъ дѣвицу де-Савернъ къ этой превосходной женщинѣ, мистриссъ Уэстонъ, потому что она можетъ встрѣтить въ монастырѣ общество, болѣе соотвѣтствующее ея благородному происхожденію, нежели то, которое она могла бы найдти въ лавкѣ твоего дѣда -- parbleu! А, ты осмѣливаешься лазить на стѣну, чтобы смотрѣть на дѣвицу де-Савернъ? Берегись! Vive Dieu! Попадись ты мнѣ на этой стѣнѣ, я выстрѣлю въ тебя, moi le premier! Ты смѣешь разчитывать на дѣвицу де-Савернъ. Ха! ха! ха!
   Лицо его исказилось ужаснымъ смѣхомъ, и онъ показался мнѣ похожимъ на того господина съ раздвоеннымъ копытомъ, о которомъ говорилъ докторъ Бернардъ.
   Я почувствовалъ, что отнынѣ между мною и Ламоттомъ началась борьба. Въ это время я какъ-то вдругъ сдѣлался настоящимъ молодымъ человѣкомъ и уже пересталъ быть послушнымъ, болтливымъ ребенкомъ, какимъ былъ въ прошедшемъ году. Дѣду я объявилъ, что не намѣренъ болѣе переносить наказаній, которыми старикъ имѣлъ обыкновеніе надѣлять меня; а когда однажды мать вздумала на меня замахнуться, я отпарировалъ ударъ и такъ сильно схватилъ ее за руку, что она испугалась. Съ этого дня она уже никогда болѣе не поднимала на меня руки. Мало того, мнѣ кажется, она даже не разсердилась, и скоро начала меня сильно баловать. Она ужь и не знала, какъ угодить мнѣ. Я очень хорошо понималъ, откуда добывалась шелковая матерія, изъ которой сдѣланъ былъ мой новый жилетъ и кембрикъ для моихъ гофрированныхъ рубашекъ; но далеко не былъ увѣренъ чтобы за нихъ заплачены были таможенныя пошлины. Идя въ церковь, я молодецки надѣвалъ шляпу на бокъ и преважно выступалъ впередъ. Когда Томъ Биллисъ, подмастерье булочника, вздумалъ было насмѣхаться надъ моимъ красивымъ нарядомъ, я сказалъ ему: "Томъ, въ понедѣльникъ я сниму на полчаса мой сюртукъ и жилетъ, и если желаешь, задамъ тебѣ трепку; но теперь не будемъ ссориться и пойдемъ въ церковь."
   Что касается до церкви, то я не намѣренъ хвастаться на этотъ счетъ. Этотъ священный предметъ составляетъ тайну между человѣкомъ и его совѣстью. Я знавалъ людей шаткой вѣры, жизнь которыхъ была чиста и безукоризненна, и мнѣ случалось также встрѣчать другихъ людей, громко заявлявшихъ о своихъ христіанскихъ убѣжденіяхъ и въ то же время шаткихъ въ нравственности, жестокихъ и несправедливыхъ въ своихъ поступкахъ. Таковъ былъ напримѣръ нашъ старичокъ, да проститъ ему Богъ его прегрѣшенія! и когда жизнь его сдѣлалась мнѣ извѣстна, его ежедневныя проповѣди стали приводить меня въ такое бѣшенство, что еще удивительно, какъ я не попалъ въ число отъявленныхъ насмѣшниковъ и негодяевъ. Я знавалъ многихъ молодыхъ людей, которые совращались съ пути истиннаго и наконецъ становились совершенными негодяями, единственно потому, что дисциплина тяготѣвшая надъ ними была слишкомъ строга, а наставники вѣчно надоѣдавшіе имъ съ своими нравоученіями, были слишкомъ вольны въ своемъ собственномъ поведеніи. Вотъ почему я благодарю судьбу за то, что она послала мнѣ лучшаго наставника, нежели какимъ былъ мой дѣдъ съ своимъ ремнемъ и тростью, и что умъ мой получилъ, я надѣюсь, надлежащее развитіе съ помощью человѣка вполнѣ здравомыслящаго, и въ высшей степени благодушнаго и чистаго. Таковъ былъ мой добрый другъ докторъ Бернардъ, и до сихъ поръ памятны мнѣ наши разговоры съ нимъ, которые, я твердо увѣренъ, имѣли большое вліяніе на мою будущность. Будь я совершенно безпечнымъ и безпутнымъ человѣкомъ, подобно многимъ изъ нашихъ сосѣдей и знакомыхъ, онъ пересталъ бы принимать во мнѣ участіе; и вмѣсто того чтобы носить мундиръ его величества (который, надѣюсь, я не опозорилъ), я можетъ-быть и до сихъ поръ мылъ бы палубы на судахъ контрабандистовъ или разъѣжалъ бы съ ночными караванами, тайкомъ перевозя бочонки и держа на готовѣ пистолеты и тесаки, чтобы защищать себя въ случаѣ надобности, какъ дѣлывалъ это злополучный де-Ламоттъ, по его собственному сознанію. Хотя моя добрая мать и отказалась отъ занятій контрабандою, однако она никогда не находила въ этомъ ничего дурнаго, и смотрѣла на этотъ промыселъ, какъ на игру, въ которой каждый ставитъ что-нибудь на карту, разчитывая или выиграть или проиграть. Она перестала играть, не потому что это было дурно, но потому что она нашла полезнымъ отказаться отъ этого стараго ремесла; побудительною же причиною тому былъ никто другой, какъ ея сынъ мастеръ Денисъ.
   А меня, сознаюсь съ чувствомъ глубокой признательности, серіозно смотрѣть на это дѣло научилъ докторъ Бернардъ, какъ своими проповѣдями (изъ которыхъ двѣ или три на текстъ: "Воздадите убо Кесарева Кесареви" онъ произнесъ къ величайшему неудовольствію многихъ изъ своихъ слушателей), такъ и своими бесѣдами, въ которыхъ указалъ мнѣ зло, къ которому я былъ близокъ, готовясь сдѣлаться нарушителемъ законовъ страны, которымъ я обязанъ повиноваться, какъ всякій добрый гражданинъ. Онъ зналъ (хотя никогда не говорилъ мнѣ объ этомъ, что служило признакомъ величайшей деликатности съ его стороны), что мой бѣдный отецъ умеръ отъ ранъ, полученныхъ имъ въ одной стычкѣ во время провоза контрабанды: но онъ показалъ мнѣ какъ подобная жизнь должна быть беззаконна, требуетъ скрытности, постыдна и преступна; что она неизбѣжно должна вовлечь человѣка въ кругъ отчаянныхъ товарищей и поставить его въ необходимость сопротивляться законнымъ властямъ посредствомъ возмущенія, а можетъ-быть и убійства. "Съ твоею матерью я употребилъ другіе доводы, дружокъ мой Денни, сказалъ онъ ласково. Я и адмиралъ объявили ей, что мы желаемъ сдѣлать изъ тебя джентльмена. Твой старый дѣдъ довольно богатъ, чтобы помочь намъ въ этомъ, если онъ захочетъ. Я не стану слишкомъ строго разбирать откуда онъ взялъ свои деньги; но ясно, что мы не можемъ сдѣлать джентльменомъ сына контрабандиста, который какъ разъ можетъ угодить въ ссылку, а въ случаѣ вооруженнаго сопротивленія, и на...." Тутъ мой добрый докторъ показалъ на шею, намекая на тотъ родъ наказанія, которому, въ дни моей юности, большею частію подвергали контрабандистовъ и морскихъ разбойниковъ. "Моему Денни не зачѣмъ ѣздить съ крепомъ на лицѣ и стрѣлять въ таможенныхъ чиновниковъ! Нѣтъ! я молю Бога, чтобы ты могъ всегда смѣло смотрѣть въ глаза людямъ. Воздавай Кесарева Кесареви; а въ остальномъ, дитя мое, ты знаешь какъ долженъ поступать."
   Я долженъ замѣтить здѣсь, что когда докторъ въ своихъ разговорахъ касался завѣтнаго предмета, имъ овладѣвало невольное благоговѣніе, и онъ понижалъ свой голосъ, при одной мысли объ этомъ священномъ предметѣ. Не такъ поступалъ мой бѣдный дѣдъ, безъ умолку болтавшій свои проповѣди; не такъ поступали и нѣкоторые другіе пасторы, которыхъ, мнѣ приходилось слышать. Они безцеремонно обращались съ этимъ именемъ, какъ со всякимъ другимъ, и.... но кого же осуждаю я? и есть ли какая надобность послѣ столькихъ лѣтъ указывать сучекъ въ глазѣ твоемъ, мой бѣдный, старый дѣдъ?... Какъ бы то ни было, возвращаясь въ этотъ вечеръ домой отъ моего добраго доктора, у котораго я пилъ чай, я далъ себѣ клятву стараться отнынѣ жить честно, всегда говорить правду и не осквернять своей руки никакимъ тайнымъ преступленіемъ. И когда произносилъ я эти слова, я взглянулъ на окно моей милой, дорогой дѣвочки, гдѣ блестѣлъ огонекъ, и на звѣзды, сверкавшія надъ моею головой,-- и почувствовалъ, что счастливѣе и смѣлѣе меня въ эту минуту не было никого на свѣтѣ!
   Возвращаться въ школу черезъ Уэстъ-Стритъ значило дѣлать крюкъ; я могъ бы выбрать болѣе прямой путь, но тогда я не увидалъ бы извѣстнаго окна: маленькаго мерцавшаго окошечка въ одномъ изъ флигелей монастырскаго дома, въ которомъ въ десять часовъ обыкновенно угасалъ свѣтъ. Недавно, когда мы (подъ начальствомъ герцога Кларенскаго) сопровождали французскаго короля въ Кале, мнѣ вздумалось, въ бытность въ Дуврѣ, нанять карету, чтобы проѣхать въ Уинчельси взглянуть на это старое окно монастырскаго дома. Я глядѣлъ на него, и вновь ожили во мнѣ мои прежнія печали, мои infandi dolores, и, по прошествіи сорока лѣтъ, мнѣ казалось, что я прежній школьникъ, возвращающійся къ своимъ занятіямъ и бросающій послѣдній взглядъ на дорогой предметъ своей радости. Будучи мальчикомъ, я обыкновенно старался пройдти мимо этого окна въ девять часовъ, ибо я зналъ, что въ это время въ ней произносится молитва за обитателя другой отдаленной комнаты. Милая дѣвочка знала всѣ мои свободные дни, также какъ и время моего отправленія въ школу и возвращенія оттуда. Она вывѣшивала въ окнѣ какой-нибудь сигналъ (цвѣтокъ, занавѣску или что-нибудь подобное, въ знакъ того, что все обстояло благополучно), и въ этомъ, надѣюсь, не было ничего предосудительнаго. Мы условились съ нею считать, что она плѣнница въ рукахъ непріятеля и имѣла мало средствъ къ сообщенію, кромѣ этихъ невинныхъ ухищреній, которыя допускаются въ любви и въ войнѣ. Г. де-Ламоттъ продолжалъ жить въ нашемъ домѣ, часто отлучаясь изъ него по своимъ дѣламъ; но, какъ я уже сказалъ выше, мы почти не говорили другъ съ другомъ послѣ вашей послѣдней ссоры, послѣ которой мы навсегда уже перестали быть друзьями.
   Онъ предупредилъ меня, что я имѣю еще другаго врага, и послѣдствія вполнѣ подтвердили его предостереженіе. Однажды вечеромъ, въ воскресенье, когда я шелъ въ школу, сцена съ кирпичами повторилась, и на этотъ разъ красивая шляпа съ кокардой, подаренная мнѣ матерью, вынесла такой погромъ, что нельзя было и узнать ея прежней щегольской формы. Я разказалъ доктору Бернарду объ этомъ вторичномъ нападеніи. Онъ началъ думать, что не былъ въ заблужденіи, подмѣтивъ бревно въ глазу Джозефа Уэстона. Впрочемъ, мы условились не разглашать этого дѣла, и, двѣ недѣли спустя, въ одинъ изъ воскресныхъ вечеровъ, когда я шелъ по моей обычной дорогѣ въ школу, глазамъ моимъ неожиданно предсталъ докторъ Бернардъ, прогуливавшійся въ сопровожденіи г. Уэстона. Немного подалѣе, за городскими воротами, стояла низкая стѣна, окружавшая собою какое-то поле. Докторъ Бернардъ, проходя мимо этого поля за четверть часа до того времени, когда я обыкновенно пускался въ путь, нашелъ г. Джозефа Уэстона, расхаживающимъ позади этой каменной ограды!
   -- Добрый вечеръ, Денни, сказалъ докторъ, когда онъ и его спутникъ поравнялись со мной; но угрюмый г. Уэстонъ не сказалъ ни слова.-- Не угостили ли тебя опять кирпичами дружокъ? продолжалъ пасторъ.
   Я отвѣчалъ ему, что ни мало не боюсь этого угощенія, что я запасся хорошимъ пистолетомъ и на этотъ разъ зарядилъ его пулею.
   -- Вы знаете, онъ подстрѣлилъ мошенника въ тотъ же самый день, когда и вы ранили себя, г. Уэстонъ, сказалъ докторъ.
   -- Неужели? проворчалъ его спутникъ.
   -- И ваше ружье было заряжено точно такою же дробью, которою Денисъ угостилъ своего разбойника, продолжалъ докторъ.-- Я желалъ бы знать, попалъ ли крепъ въ рану этого негодяя?
   -- Милостивый государь, сказалъ г. Уэстонъ съ проклятіемъ,-- позвольте васъ спросить, на что вы намекаете?
   -- Вотъ точно такое проклятіе произнесъ и молодецъ, котораго подстрѣлилъ Денисъ, когда мы ѣхали вмѣстѣ съ вашимъ братомъ въ Лондонъ. Мнѣ больно слышать, что вы говорите языкомъ такихъ негодяевъ г. Уэстонъ.
   -- Если вы осмѣлитесь подозрѣвать меня въ чемъ-нибудь недостойномъ джентльмена я буду съ вами судиться г. пасторъ, да, непремѣнно буду! проревѣлъ тотъ.
   -- Denis, mon garèon, tire ton pistolet de suite, et vise moi bien cet hogime là, сказалъ докторъ; и ухвативъ, Уэстона за руку, запустилъ свою руку въ его карманъ, и вынулъ оттуда другой пистолетъ! Впослѣдствіи онъ говорилъ мнѣ, что прогуливаясь съ г. Уэстономъ, онъ видѣлъ, какъ изъ его кармана торчало мѣдное дуло.
   -- Какъ! воскликнулъ г. Уэстонъ; этотъ молодой злодѣй будетъ расхаживать вооруженный, разказывая всѣмъ, что онъ намѣренъ убить меня, а мнѣ нельзя и защищаться? Я каждую минуту опасаюсь за свою жизнь, благодаря ему!
   -- Вы, повидимому, имѣете привычку путешествовать съ пистолетами г. Уэстонъ, и вамъ бываетъ извѣстно, когда мимо васъ проѣзжаютъ люди съ деньгами въ своихъ дорожныхъ каретахъ.
   -- Эй ты, мошенникъ, тебѣ говорю, гнусный мальчишка! Будь свидѣтелемъ того, что сказалъ сейчасъ этотъ человѣкъ: онъ оскорбилъ меня, онъ опозорилъ меня и клянусь днемъ своего рожденія, я призову его въ судъ! кричалъ разсвирѣпѣвшій человѣкъ.
   -- Прекрасно г. Джозефъ Уэстонъ, возразилъ докторъ грозно,-- а я попрошу доктора Блейдза, привести съ собою дробь, которую онъ вынулъ изъ вашего глаза, и найденные имъ кусочки крепа, а потомъ мы уже отправимся въ судъ, если вамъ угодно!
   Въ эту минуту я съ невыразимою тоской опять подумалъ, о томъ, что Агнеса живетъ въ домѣ этого человѣка, и что эта ссора можетъ еще больше разлучить меня съ нею; такъ какъ, теперь ей вѣрно не позволятъ уже посѣщать домъ доктора -- эту милую нейтральную почву, на которой я по временамъ надѣялся съ нею встрѣчаться.
   Уэстонъ не исполнилъ своей угрозы и не подумалъ судиться съ докторомъ. Онъ зналъ, что начнись только дѣло, ему пришлось бы отвѣчать на весьма затруднительные вопросы; и хотя онъ утверждалъ, что приключившаяся ему бѣда произошла наканунѣ нашей встрѣчи съ прекрасною маской на Дартфордской пустоши, мы съ своей стороны запаслись маленькимъ свидѣтелемъ, который готовъ былъ показать, что г. Джо Уэстонъ еще до восхожденія солнца вышелъ изъ монастыря въ тотъ самый день, какъ мы отправились въ Лондонъ, и что онъ возвратился на слѣдующее утро съ перевязаннымъ глазомъ и немедленно послалъ за городскимъ врачомъ г. Блейдзомъ. Нашъ свидѣтель, вставъ еще до разсвѣта смотрѣлъ въ окно, какъ г. Уэстонъ садится на лошадь подлѣ конюшеннаго фонаря и слышалъ какъ онъ ругалъ конюха выѣзжая изъ воротъ. Уста этого милаго господина то и дѣло произносили проклятія, и въ этомъ, случаѣ можно безошибочно сказать, что дурныя слова и дурные поступки шли рука объ руку.
   Уэстоны часто отлучались изъ дому, такъ же какъ и нашъ. Жилецъ кавалеръ де-Ламоттъ. Тогда моей милой маленькой Агнесѣ позволяли навѣщать насъ, а иногда она украдкой выбѣгала черезъ садовую калитку чтобы повидаться съ своею кормилицей Дюваль, какъ она называла мою мать. Сначала я не понималъ, что Уэстоны запрещаютъ Агнесѣ бывать у насъ и не подозрѣвалъ, что въ этомъ домѣ таится противъ меня такая ужасная злоба. Какъ изъ любви къ мирной домашней жизни, такъ и по чувству чести, я радовался, что мать не сопротивляется моему рѣшенію не принимать участія въ занятіяхъ контрабандой, чѣмъ все еще промышлялъ нашъ домъ. Тотъ, кто вздумалъ бы перечить моей матери въ ея собственномъ домѣ, навѣрное не дешево бы съ нею раздѣлался; но она поняла, что сыну ея, котораго она готовила въ джентльмены, не слѣдъ быть ученикомъ контрабандиста. Когда она пожелала узнать на этотъ счетъ мнѣніе г. де-Ламотта, и кавалеръ, пожавъ плечами, отвѣчалъ ей, что умываетъ въ этомъ дѣлѣ руки, "Eh bien А!. de la Motte!" сказала она, "посмотримъ, нельзя ли намъ обойдтись безъ васъ и безъ вашего покровительства. Я думаю это даже будетъ полезнѣе."
   -- Нѣтъ, проговорилъ онъ съ глубокимъ вздохомъ, бросая на мою мать одинъ изъ своихъ мрачныхъ взглядовъ,-- моя дружба правда можетъ приносить вредъ, но моя ненависть еще опаснѣе, entendez vous.
   -- Ба! ба! сказала толстая старушка.-- Мой Денисушка и самъ не робкаго десятка. Да и что вы мнѣ толкуете о враждѣ къ невинному мальчику, г. кавалеръ?
   Я уже разказывалъ, какъ въ вечеръ похоронъ г-жи де-Савернъ, Ламоттъ посылалъ меня собирать своихъ. Между ними находился отецъ одного изъ моихъ городскихъ товарищей, по игрѣ, по имени Гукгамъ, человѣкъ занимавшійся морскимъ промысломъ. Однажды, во время ловли съ нимъ случилось несчастіе. Онъ повихнулъ себѣ спину и на нѣкоторое время долженъ былъ отказаться отъ работы. Гукгамъ былъ не предусмотрителенъ: онъ много задолжалъ за квартиру. Дѣдъ мой, его домовый хозяинъ, былъ, я думаю, не изъ самыхъ человѣколюбивыхъ кредиторовъ на бѣломъ свѣтѣ. Когда я возвращался домой, послѣ моей знаменитой поѣздки въ Лондонъ, мой покровитель, сэръ-Питеръ Денисъ, подарилъ мнѣ на прощаньѣ двѣ гинеи, а его жена прибавила отъ себя третью. Получи я эти деньги раньше, я непремѣнно истратилъ бы ихъ въ Лондонѣ; но въ нашемъ маленькомъ мѣстечкѣ Уинчельси, ничто не соблазняло меня въ лавкахъ, кромѣ охотничьяго ружья у закладчика, которое маѣ сильно хотѣлось пріобрѣсти. Но г. Трибуле просилъ за него четыре гинеи, а у меня было ихъ всего три, и я не хотѣлъ входить въ долги. Онъ, конечно, продалъ бы мнѣ ружье, повѣривъ недостававшую сумму на слово, и даже часто соблазнялъ меня имъ, но я мужественно противился искушенію, хотя то и дѣло увивался около лавки, чтобы полюбоваться прекраснымъ ружьемъ, ложе какъ нельзя лучше приходилось мнѣ по плечу и было великолѣпной работы.-- Почему бы вамъ не взять его теперь же, мастеръ Дюваль? сказалъ мнѣ monsieur Трибуле;-- а остальную гинею заплатите когда вамъ угодно. Ужь сколько господъ приходили смотрѣть это ружье, и мнѣ крайне было бы жаль, увѣряю васъ, упустить такое сокровище изъ города.
   Между тѣмъ какъ я разговаривалъ съ Трибуле (чуть ли уже не въ десятый разъ) какая-то женщина пришла въ лавку заложить телескопъ, и, получивъ за него пятнадцать шиллинговъ, удалилась.
   -- Вы не знаете кто это? спросилъ Трибуле, который былъ страшный болтунъ.-- Это жена Джона Гукгама. Нечего сказать, плохо она живетъ на свѣтѣ съ тѣхъ поръ, какъ съ Джономъ случилось несчастіе. У меня много ихъ вещей въ залогѣ и, между вами сказать, у Джона прекрутой домохозяинъ, а срокъ уплаты за квартиру уже на носу.
   Я самъ зналъ, что домохозяинъ Джона крутой человѣкъ, такъ какъ онъ былъ мой родной дѣдъ. "Если я снесу эти гинеи къ Гукгаму", подумалъ я, "онъ можетъ-быть будетъ въ состояніи заплатить за квартиру?" Такъ и случилось; и мои гинеи перешли въ карманъ дѣда, а охотничье ружье, о которомъ я такъ вздыхалъ, вѣроятно купилъ кто-нибудь другой.
   -- Какъ, неужели вы дали мнѣ эти деньги мастеръ Денисъ? сказалъ бѣдный Гукгамъ, который, сидя на своемъ стулѣ съ угрюмымъ видомъ, стоналъ отъ боли.-- Я не могу ихъ принять, я не долженъ ихъ брать.
   -- Напрасно, сказалъ.-- Я купилъ бы на нихъ игрушку, но такъ какъ есть случай помочь вамъ въ нуждѣ, я могу обойдтись и безъ игрушекъ.
   Тутъ бѣдное семейство хоромъ стало прославлять мое доброе сердце, и мнѣ кажется я вышелъ отъ Гукгама въ высшей степени довольный и собой и своими добродѣтелями.
   Не успѣлъ я удалиться, какъ г. Джо Уэстонъ пришелъ навѣстить Гукгама, и когда послѣдній разказалъ ему о моемъ поступкѣ, онъ разразился потокомъ брани, называлъ меня мошенникомъ, нахальнымъ франтикомъ, который только важничаетъ и корчитъ изъ себя джентльмена, и наконецъ, разсерженный ушелъ изъ дому. Мать также узнала объ этомъ происшествіи и выражая свое удовольствіе по своему, ущипнула меня за ухо. Дѣдъ не сказалъ ничего, но припряталъ три гинеи, принесенныя ему г. Гукгамомъ; и хотя я мало хвастался этимъ дѣломъ, но въ маленькомъ городкѣ все скоро узнается, и меня превозносили за этотъ обыкновенный поступокъ.
   Странно, сынъ Гукгама подтвердилъ мнѣ то же самое, на что намекнули доброму доктору Бернарду сдиндонскіе священники.
   -- Поклянись, сказалъ мнѣ Томъ, съ тою удивительною энергіей, которою отличались мы будучи мальчиками,-- скажи: умереть мнѣ на этомъ мѣстѣ, если разкажу хоть слово!
   -- Пусть умереть мнѣ на этомъ мѣстѣ, если разкажу хоть слово! повторилъ я.
   -- Хорошо, такъ знай же, что они.... понимаешь? извѣстные господа хотятъ съ тобою сдѣлать что-то недоброе.
   -- Но жь они могутъ сдѣлать честному мальчику? спросилъ я.
   -- О, ты ихъ не знаешь, сказалъ Томъ.-- Если они задумаютъ кому сдѣлать зло, тому не миновать бѣды. Отецъ говоритъ, что всякій, кто только перейдетъ дорогу г. Джо, не доживетъ до добра. Гдѣ теперь Джонъ Уилеръ изъ Райя, который поссорился съ г. Джо? Въ тюрьмѣ. Г. Барнсъ изъ Плейдена повздорилъ съ нимъ на Гестингскомъ рынкѣ, и что жь? не прошло шести мѣсяцевъ, какъ скирды Барнса сгорѣли до тла. А какъ взяли Томаса Берри послѣ того какъ онъ убѣжалъ съ военнаго корабля? О, онъ ужасный человѣкъ, этотъ Джо Уэстонъ! Не переходи ему дороги. Это отецъ велѣлъ тебѣ сказать. Но смотри, и не заикайся, что онъ говорилъ тебѣ объ этомъ. Не возвращайся одинъ въ Рай по вечерамъ, говоритъ отецъ; и никогда не пускайся, знаешь на что? ни на какую ловлю, кромѣ какъ съ людьми, которые хорошо извѣстны.
   И Томъ ушелъ отъ меня, прижавъ палецъ къ губамъ съ невыразимымъ ужасомъ на лицѣ.
   Что касается до ловли, то хотя я страстно любилъ кататься на лодкѣ, но совѣты добраго доктора Бернарда заставили меня принять другое рѣшеніе. Я уже не хотѣлъ болѣе выѣзжать на ночную ловлю, подобную той, на которую меня брали иногда мальчикомъ; и когда ученикъ Роджа пригласилъ меня съ собою однажды ночью въ лодку и за мой отказъ назвалъ меня трусомъ, я доказалъ ему, что далеко не трусъ въ боксы, и вступилъ съ нимъ въ борьбу, изъ которой я непремѣнно вышелъ бы побѣдителемъ, хотя этотъ молодецъ и былъ старше меня четырьмя годами, еслибы не подоспѣла къ нему на помощь, въ самомъ разгарѣ схватки, неожиданная союзница, миссъ Сюкки Роджъ, и не сшибла меня съ ногъ кухонными мѣхами, послѣ чего оба обработали меня отлично, покамѣсть я лежалъ на землѣ, брыкаясь ногами. Къ концу этого ужаснаго побоища, взошелъ г. Эльдеръ Роджъ, и его безпутная дочь имѣла дерзость сказать, будто ссора произошла отъ того, что я слишкомъ нагло приставалъ къ ней. Я, невинный мальчикъ, который скорѣе рѣшился бы любезничать съ Негритянкой чѣмъ съ этою отвратительною, рябою, косоглазою, кривобокою, пьяною Сюкки Роджъ! Скажите пожалуста, мнѣ влюбиться въ косаго зайца! Я зналъ пару глазъ такихъ свѣтлыхъ, невинныхъ и чистыхъ, что мнѣ стыдно было, бы взглянуть на нихъ, еслибъ я былъ повиненъ въ такой низкой измѣнѣ. Моя маленькая дѣвочка слышала объ этой схваткѣ отъ достойныхъ гг. Уэстоновъ, которые ежедневно злословили меня передъ ней; но узнавъ обвиненіе, она пришла въ ярость и громко сказала бывшимъ тутъ на лицо джентльменамъ (она передавала это въ послѣдствіи и моей доброй матери): "Денисъ Дюваль не дурной мальчикъ. Онъ храбръ и добръ, и все что вы разказываете о немъ -- неправда. Это ложь!"
   Случилось такъ, что мой маленькій пистолетъ еще разъ помогъ мнѣ разрушить злые замыслы моихъ враговъ, и въ самомъ дѣлѣ оказывался для меня gute Wehr und, Waffen (coслужилъ мнѣ добрую службу). Я постоянно занимался стрѣльбою въ цѣль изъ этого маленькаго оружія. Я чистилъ его, смазывалъ масломъ, тщательно завертывалъ, и держалъ у себя въ комнатѣ, въ небольшомъ ящикѣ, ключъ отъ котораго всегда находился при мнѣ. Однажды, по весьма счастливой случайности, я повелъ въ свою комнату одного школьнаго товарища, Тома Паррота, съ которымъ мы очень подружились. Мы прошли на верхъ черезъ заднюю дверь Роджева дома, а не черезъ лавку, гдѣ mademoiselle Figs (Сюкки-Роджъ) и monsieur ученикъ прислуживали покупателямъ. Войдя въ мою комнату, мы открыли ящикъ, осмотрѣли драгоцѣнный пистолетъ, отвертку, стволъ, кремень, пороховницу и проч., и налюбовавшись вдоволь, заперли ящикъ и отправились въ школу, обѣщая себѣ знатно повеселиться послѣ обѣда въ этотъ полупраздничный день. По окончаніи уроковъ, я возвратился домой къ обѣду и съ удивленіемъ замѣтилъ, что всѣ домашніе на меня косятся. Начиная съ самого лавочника, его дочери, ученика, и кончая разсыльнымъ мальчикомъ, который чистилъ сапоги и подметалъ лавку. Онъ дерзко уставился на меня и сказалъ:
   -- Ну, братъ, достанется же тебѣ!
   -- Въ чемъ дѣло? спросилъ я довольно надменно.
   -- Вотъ мы сейчасъ покажемъ вашему лордству, въ чемъ дѣло. (Это глупое прозвище дали мнѣ въ городѣ и въ школѣ, гдѣ я вѣрно не мало важничалъ съ тѣхъ поръ, какъ побывалъ въ Лондонѣ и сталъ носить свое изящное платье.) -- Теперь мы знаемъ откуда берутся эти обшитые галуномъ жилеты и эти гинеи, которыми онъ-соритъ направо и налѣво. Не знакомы ли вашему лордству вотъ эти шиллинги, и эта полкрова? Глядите сюда, г. Бильсъ, видите вы эти знаки, которые я выцарапала на нихъ своею собственною рукой прежде нежели опустила ихъ въ ящикъ съ выручкой, откуда лорду угодно было ихъ взять.
   -- Шиллинги, денежный ящикъ? Что вы хотите сказать этимъ?
   -- И ты еще смѣешь спрашивать, негодный притворщикъ! закричала миссъ Роджъ.-- Я сама замѣтила эти шиллинги и эту полкрову своею собственною иголкой, слышишь ты? И готова присягнуть въ этомъ передъ Библіей.
   -- Прекрасно, что жь далѣе? спросилъ я, припоминая, что эта дѣвушка уже не посовѣстилась однажды оклеветать меня въ другомъ случаѣ.
   -- Какъ что? они еще сегодня были въ ящикѣ, молодчикъ, и ты очень хорошо знаешь гдѣ ихъ нашли потомъ, сказалъ г. Бильсъ.-- Да ужь нечего запираться. Это скверная штука. Это пахнетъ тюрьмой, любезный.
   -- Да гдѣ же нашли ихъ, наконецъ? спросилъ я опять.
   -- Мы это скажемъ тебѣ въ присутствіи сквайра Барозъ и другихъ судей, молодой побродяга!
   -- Ахъ ты змѣенышъ негодный, такъ и высовываетъ свое жало, чтобъ укусить!
   -- Ахъ ты мошенникъ окаянный!
   -- Ахъ ты гнусный сплетникъ, негодный воришка!-- Кричали взапуски Роджъ, его дочь и ученикъ. А я стоялъ оглушенный этими криками, и еще не вполнѣ понимая взводимое на меня обвиненіе.
   -- Судьи засѣдаютъ теперь въ ратушѣ. Мы сейчасъ же отведемъ туда этого маленькаго негодяя, сказалъ лавочникъ.-- А вы, г. констебль, несите съ собою ящикъ. Господи! Господи! что скажетъ его бѣдный дѣдъ?
   И еще ошеломленнаго этимъ чудовищнымъ обвиненіемъ, меня повели чрезъ всѣ улицы къ градской ратушѣ. По дорогѣ я встрѣтилъ по крайней мѣрѣ десятка два моихъ школьныхъ товарищей, которые наслаждались своею послѣобѣденною рекреаціей. Сверхъ того, день этотъ былъ базарный, и въ городѣ собралось множество народа. Уже сорокъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, а мнѣ и теперь еще грезится этотъ ужасный день; и я, шестидесятилѣтній старикъ, вижу себя идущимъ черезъ Райскій базаръ, между тѣмъ какъ рука г. Бильса, констебля, крѣпко держитъ меня за воротникъ!
   Къ этой печальной процессіи присоединились нѣкоторые изъ моихъ товарищей и провожали меня до присутствія. "Дениса Дюваль ведутъ за кражу денегъ!" кричалъ одинъ. "Вотъ на что онъ покупалъ себѣ хорошее платье!" подтрунивалъ другой. "О, его непремѣнно повѣсятъ," говорилъ третій. Крестьяне, съѣхавшіеся на базаръ, смотрятъ на меня во всѣ глаза, толпятся кругомъ и издѣваются. Мнѣ кажется, будто меня давитъ какой-то ужасный кошмаръ. Вотъ мы проходимъ надъ колоннами базарныхъ лавокъ, взбираемся по ступенямъ ратуши и входимъ въ присутствіе, гдѣ засѣдаютъ судьи, нарочно выбравъ для этого базарный день.
   О, какъ забилось мое сердце, когда между ними я увидалъ моего милаго доктора Бернарда.
   -- О, докторъ! воскликнулъ я, всплеснувъ руками, не правда ли, вы не считаете меня виновнымъ?
   -- Виновнымъ, въ чемъ? спросилъ докторъ изъ-за стола, вокругъ котораго засѣдали судьи.
   -- Онъ воръ!
   -- Онъ ограбилъ мою кассу.
   -- Онъ утащилъ двѣ полкроны, три шиллинга и два мѣдныхъ пенса, всѣ помѣченные, кричали въ одинъ голосъ Роджъ, его дочь и ученикъ.
   -- Денни Дюваль воруетъ деньги? воскликнулъ докторъ:-- я скорѣе бы повѣрилъ, что онъ укралъ флюгеръ съ церковной колокольни!
   -- Молчать, мальчишки! молчать въ присутствіи, или васъ всѣхъ розгами погонятъ отсюда! сказалъ судейскій письмоводитель, когда нѣкоторые изъ моихъ школьныхъ друзей, толпившіеся въ этомъ мѣстѣ, громкими одобрительными криками привѣтствовали слова моего добраго доктора Бернарда.
   -- Это весьма серіозное обвиненіе, сказалъ писарь.
   -- Но въ чемъ оно заключается, мой добрый г. Биксонъ? пожалуй, вы можете обвинять и меня какъ этого мальчика.
   -- Позвольте, сэръ, вы задерживаете ходъ дѣла, сказалъ судейскій помощникъ съ сердцемъ. Дѣлайте ваши показанія г. Роджъ, и не бойтесь никого. Вы находитесь подъ покровительствомъ суда, сэръ.
   И тутъ, наконецъ, я въ первый разъ услыхалъ всѣ подробности взводимаго на меня обвиненія. Роджъ, а за нимъ и его дочь (мнѣ страшно вымолвить) подъ клятвою показали, будто въ продолженіи нѣкотораго времени они не досчитывались денегъ въ кассѣ; они не могли навѣрное сказать, сколько именно денегъ у нихъ пропало: изчезали все мелкія монеты, то шиллинги, то полкроны, такъ что можетъ набралось за все время фунта два или три; но какъ бы то ни было деньги не переставали пропадать. Наконецъ миссъ Роджъ, рѣшилась замѣтить нѣсколько монетъ и эти монеты найдены были въ ящикѣ, принадлежащемъ Денису Дювалю и принесенномъ въ присутствіе констеблемъ.
   -- О господа! воскликнулъ я въ отчаяніи,-- это гнусная, гнусная ложь, и ей уже не въ первый разъ лгать на меня. Съ недѣлю тому назадъ она выдумала, будто я хотѣлъ поцѣловать ее и накинулась на меня съ Бивелемъ, а я и не думалъ никогда цѣловать эту гадкую тварь, клянусь.
   -- Врешь, гадкій лгунишка, ты хотѣлъ, ты хотѣлъ! кричала миссъ Сюкки:-- и ужь спасибо Эдуарду Бивелю, который пришелъ ко мнѣ на выручку; а тутъ, какъ низкій подлый трусъ, ты меня ударилъ; тогда ужь мы славно отколотили маленькаго развратника, да и подѣломъ ему!
   -- Да онъ мнѣ еще и зубъ вышибъ въ добавокъ; да да, ты мерзавецъ! проревѣлъ Бивель, челюсть котораго дѣйствительно пострадала во время нашей схватки въ кухнѣ, когда его сокровище подоспѣло къ нему на помощь съ мѣхами.
   -- Онъ назвалъ меня трусомъ, и я вызвалъ его за это, хотя онъ гораздо старше меня, жалобно проговорилъ я.-- А Сюкки Роджъ накинулась на меня и также тузила; если я и далъ ему пинка, такъ вѣдь и онъ не давалъ мнѣ спуску.
   -- А послѣ этой потасовки они вѣрно и нашли, что ты крадешь у нихъ деньги, не такъ ли?-- сказалъ докторъ, и окинулъ вопрошающимъ взглядомъ своихъ собратій.
   -- Миссъ Роджъ, не угодно ли вамъ продолжать вашъ разказъ,-- сказалъ обращаясь къ ней судейскій письмоводитель.
   Конецъ этой исторіи заключался въ томъ, что однажды заподозривъ меня, они рѣшились обыскать въ мое отсутствіе мои шкафы и ящики, чтобы посмотрѣть не найдутся ли тамъ украденныя вещи, и въ ящикѣ наши двѣ замѣченныя полкроны, три замѣченные шиллинга и мѣдный пистолетъ, что и было представлено теперь въ судъ?
   -- Я и г. Бивель, ученикъ, нашли деньги въ ящикѣ; и мы позвали папашу изъ лавки, и привели констебля г. Бильса, который живетъ противъ насъ; а когда это маленькое чудовище вернулось домой изъ школы, мы схватили его и привели къ вашей чести. Я всегда предсказывала, что онъ кончитъ висѣлицей, -- пронзительнымъ голосомъ кричалъ мой врагъ, миссъ Роджъ.
   -- Какъ! да ключъ отъ этого ящика и теперь у меня въ карманѣ! воскликнулъ я.
   -- Ужь мы нашли средства открыть его,-- сказала миссъ Роджъ вся вспыхнувъ.
   -- А, такъ у васъ есть другой ключъ,-- перебилъ докторъ.
   -- Мы взломали его клещами и кочергой, сказала миссъ Роджъ;-- я и Эдуардъ это сдѣлали, то-есть я хочу сказать г. Бивель, ученикъ.
   -- Когда? спросилъ я, дрожа отъ волненія.
   -- Когда? Когда ты былъ въ школѣ злодѣй! за полчаса передъ тѣмъ какъ тебѣ вернуться къ обѣду.
   -- Томъ Парротъ, Томъ Парротъ!-- закричалъ я:-- велите позвать Тома Паррота, господа. Ради самого Бога велите позвать Тома!-- продолжалъ я чуть не задыхаясь отъ волненія: такъ сильно билось мое сердце.
   -- Я здѣсь, Денни!-- пропищалъ Томъ изъ толпы; и выступивъ впередъ, подошелъ къ судьямъ.
   -- Спросите у Тома, докторъ, милый докторъ Бернардъ! продолжалъ я.-- Томъ, когда я показывалъ тебѣ мой пистолетъ?
   -- Сегодня утромъ, какъ разъ около десяти часовъ передъ тѣмъ какъ идти въ школу.
   -- Что я сдѣлалъ тогда?
   -- Ты отперъ ящикъ, вынулъ оттуда пистолетъ, обернутый платкомъ, показалъ мнѣ сначала его, потомъ два кремня, пороховницу, форму для отливанья пуль, нѣсколько готовыхъ пуль и потомъ положивъ все опять въ ящикъ, заперъ его.
   -- Были въ ящикѣ деньги?
   -- Въ ящикѣ ничего не было кромѣ пистолета, пуль и названныхъ мною вещей. Я заглядывалъ въ него. Онъ былъ пустъ какъ моя ладонь.
   -- А Девисъ Дюваль все время съ тѣхъ поръ сидѣлъ подлѣ васъ въ школѣ?
   -- Все время -- кромѣ той минуты когда меня вызвали, чтобъ отхлестать за Кордеріуса,-- сказалъ Томъ съ плутовскимъ взглядомъ. И это показаніе, данное въ пользу ихъ школьнаго сотоварища, было встрѣчено громкимъ смѣхомъ и цѣлымъ взрывомъ одобреній со стороны нашихъ школьныхъ мальчиковъ.
   Мой добрый докторъ протянулъ мнѣ свою руку черезъ рѣшетку, и когда я взялъ ее, сердце мое было такъ полно, что изъ глазъ невольно полились слезы. Я вспомнилъ объ Агнесѣ. Что почувствовала бы она, еслибъ ея Денисъ былъ осужденъ какъ воръ? Восторгамъ и благодарности моей не было предѣла, и я полагаю, что радость быть оправданнымъ далеко превзошла испытанныя мною мученія. Что за крикъ и шумъ подняли наши школьники, когда я вышелъ изъ присутствія! Мы радостною толпою сбѣжали съ лѣстницы, и когда вступили на базаръ, тамъ раздались новые привѣтственные крики и одобренія. Я увидалъ г. Джо Уэстона, покупавшаго хлѣбъ въ балаганѣ. Онъ только покосился на меня; но его скрежещущіе зубы и судорожно сжатый въ рукѣ хлыстъ ничуть не испугали меня теперь.
   

VII. Послѣдніе дни мои въ школѣ.

   Между тѣмъ какъ наша веселая процессія мальчишекъ проходила мимо пирожника Партлетта, одинъ изъ школьниковъ, Самуилъ Арбинъ -- я очень хорошо помню этого молодца -- Ладный малый, съ бородой и бакенбардами, несмотря на свои пятнатцать лѣтъ -- настойчиво требовалъ, чтобъ я угостилъ ихъ въ честь побѣды одержанной мною надъ врагами. Я сказалъ, что готовъ это сдѣлать, если они удовольствуются угощеніемъ на одинъ гроши, потому что болѣе этого у меня не было въ карманѣ.
   -- Охъ ты обманщикъ! а куда ты дѣвалъ свои гинеи, которыми хвастался передъ нами въ школѣ. Вѣрно, они были у тебя въ ящикѣ, когда его взломали, прибавилъ Самуилъ Арбинъ, который насмѣхался надо мною въ числѣ прочихъ мальчиковъ, когда я былъ арестованъ ковстаблемъ, и мнѣ кажется, онъ порадовался бы, еслибы меня въ самомъ дѣлѣ нашли виновнымъ.
   Дѣйствительно, когда деньги были у меня въ рукахъ, я должно-быть хвастался ими передъ товарищами и, быть-можетъ, показывалъ свои блестящія золотыя монеты кому-либо изъ школьниковъ.
   -- Я знаю, что онъ сдѣлалъ съ своими деньгами! вмѣшался мой неизмѣнный другъ Томъ Парротъ:-- онъ отдалъ все, до послѣдняго шиллинга, одному бѣдному семейству, между тѣмъ, какъ ты, Самуилъ Арбинъ, еще никому не далъ и шиллинга.
   -- А если и давалъ, то развѣ лишь для того, чтобы выманить восьмнадцать пенсовъ! пропищалъ другой тонкій голосокъ.
   -- Томъ Парротъ, не будь я Арбинъ, если не переломаю тебѣ костей! закричалъ послѣдній въ бѣшенствѣ.
   -- Когда ты покончишь съ Томомъ, Самуилъ Арбинъ, сказалъ я,-- то помѣряешься со мною, а не то, начнемъ хоть сейчасъ.
   По правдѣ сказать, у меня давно чесались руки на Арбина. Мы никогда съ нимъ не были дружны, и онъ считался между мальчиками буяномъ и ростовщикомъ.
   Остальные закричали:
   -- Въ кружокъ! Въ кружокъ! Идемъ на лугъ и покончимъ дѣло!
   Въ эти невинныя лѣта всѣ ребятишки бываютъ готовы на драку.
   Но этой дракѣ не суждено было осуществиться, и мнѣ не пришлось болѣе видѣть нашу старую классную комнату (только въ послѣднее время случилось мнѣ посѣтить прежнія мѣста и выпросить нѣсколько свободныхъ часовъ для моихъ юныхъ преемниковъ въ школѣ Покока).
   Въ то время, какъ мы, мальчишки, горланили на базарной площади передъ лавкой пирожника, къ вамъ подошелъ докторъ Бернардъ, и всѣ мгновенно пріутихли.
   -- Какъ! уже драться и ссориться? сказалъ докторъ строго.
   -- Виноватъ не Денисъ, сударь! закричало нѣсколько голосовъ:-- зачинщикъ Арбинъ.
   И въ самомъ дѣлѣ, я смѣло могу сказать о себѣ, что во всѣхъ ссорахъ, которыя мнѣ приходилось имѣть въ жизни, я былъ, какъ мнѣ кажется, постоянно правъ.
   -- Пойдемъ со мною, Денни, сказалъ мнѣ докторъ, взявъ меня за руку; и онъ увелъ меня съ базара, чтобы вмѣстѣ прогуляться по городу. Проходя мимо старой Ипресской башни, которая, какъ говорятъ, построена была королемъ Стефаномъ, съ цѣлью служить крѣпостью, а въ то время обращена была въ городскую тюрьму, докторъ Бернардъ сказалъ мнѣ:
   -- А что, еслибы ты смотрѣлъ теперь изъ-за этихъ рѣшетчатыхъ оконъ, Денни, въ ожиданіи суда,-- непріятное было бы твое положеніе?
   -- Но я былъ невиненъ, сэръ! Вы это знаете!
   -- Конечно. Я отдаю тебѣ должную справедливость. Но еслибы Провидѣнію не угодно было устроить это дѣло такъ, чтобы ты могъ доказать свою невинность, еслибы тебѣ и твоему другу Парроту не вздумалось случайно осмотрѣть въ этотъ день твоего ящика, ты непремѣнно сидѣлъ бы вотъ тамъ. А вотъ и благовѣстъ къ вечернѣ, которую будетъ служить мой добрый другъ, докторъ Уингъ. Какъ ты думаешь? Не взойдти ли намъ туда, чтобы воздать наши благодаренія Богу, Денни, за то, что Онъ избавилъ тебя.... отъ такой ужасной опасности?
   Я помню, какъ дрожалъ голосъ моего друга, произнося эти слова, и какъ двѣ или три слезы скатились изъ его добрыхъ глазъ на мою руку, которую онъ держалъ въ своихъ рукахъ. Я послѣдовалъ за нимъ въ церковь. Въ самомъ дѣлѣ, я изъ глубины души возблагодарилъ Бога за то, что Онъ избавилъ меня отъ великой опасности, и еще болѣе возблагодарилъ Его за любовь и уваженіе этого превосходнаго человѣка, благоразумнаго и нѣжнаго друга, который былъ посланъ мнѣ, чтобы руководить мною, поддерживать, утѣшать и ободрять меня.
   Я помню, какъ при чтеніи послѣдняго псалма, которымъ окончилась вечерняя служба, добрый докторъ, наклонивъ голову, положилъ свою руку на мою, и мы вмѣстѣ произнесли благодарственныя слова Всевышнему, Который, призрѣвъ смиреннаго, простеръ Свою длань на ярость враговъ моихъ, и спасъ меня Своею десницей.
   Когда служба кончилась, докторъ Уингъ, узнавъ своего сотоварища, подошелъ къ намъ. Мой добрый покровитель представилъ меня, и докторъ Уингъ, который, вмѣстѣ съ прочими судьями, засѣдалъ въ присутствіи во время моего допроса, пригласилъ васъ въ свой домъ, гдѣ во время обѣда, который у него подавался ровно въ четыре часа, поднялъ вопросъ объ утреннемъ происшествіи. "По какой причинѣ преслѣдуютъ меня? Кто возбуждаетъ эти преслѣдованія?" Въ связи съ моею исторіей были такія обстоятельства, о которыхъ я не могъ говорить. Рѣшись я открыть всю истину, мнѣ пришлось бы измѣнить чужой тайнѣ, въ которой замѣшано было Богъ вѣсть сколько людей, и хранить которую я былъ обязанъ. Теперь эта тайна уже не тайна болѣе. Старинное общество контрабандистовъ давнымъ давно разсѣялось, ни скоро разкаіку читателю, какимъ образомъ я самъ тому содѣйствовалъ. Дѣдъ мой, мелочной торговецъ Роджъ, кавалеръ де-Ламоттъ и гг. Уэстоны, всѣ принадлежали къ этому обширному обществу контрабандистовъ, которое имѣло свои притоны вдоль всего берега и во внутренности страны, равно какъ и своихъ корреспондентовъ отъ Дювкирхева и до Гавръ де-Граса. Я уже разказалъ выше, какъ будучи мальчикомъ, я участвовалъ иногда въ этихъ рыболовныхъ экспедиціяхъ; и какъ, по совѣту моего милаго доктора, я навсегда удалился отъ этой беззаконной и порочной жизни. Когда Бивель назвалъ меня трусомъ за то, что я отказался принять участіе въ одномъ изъ такихъ ночныхъ похожденій, между вами произошла ссора, окончившаяся знаменитымъ побоищемъ, въ продолженіе котораго мы тузили другъ друга, барахтались и брыкались на полу кухни. Ужь не знаю что побудило миссъ Сюкки взводить на меня клеветы,-- злоба ли за оскорбленіе физіономіи ея возлюбленнаго, или личная ко мнѣ ненависть? Только со стороны моей не было достаточнаго повода къ такой заклятой враждѣ, которая повела къ судебному преслѣдованію и лжесвидѣтельству. Какъ бы то ни было, дочь лавочника и его ученикъ имѣли теперь основательную причину на меня злиться. Они навѣрное готовы были всячески вредить мнѣ; и (какъ въ вышеупомянутомъ происшествіи съ мѣхами) воспользоваться первымъ попавшимся оружіемъ, чтобы погубить меня.
   Въ качествѣ мировыхъ судей графства, оба джентльмена не стали допытывать меня слишкомъ строго; да, впрочемъ, они и сами были хорошо знакомы со всѣми происходившими вокругъ нихъ событіями, равно какъ и съ репутаціей своихъ прихожавъ-сосѣдей. Кто изъ прибрежныхъ жителей графства Суссексъ и Кента не покупалъ контрабандныхъ матерій, кружевъ, рому и коньяку?
   -- Да и можете ли вы поручиться мнѣ, Уингъ, что въ вашемъ собственномъ домѣ не найдется такихъ лентъ, за которыя не было заплачено на таможнѣ? спросилъ докторъ Бернардъ.
   -- Хорошо, что жена моя занялась чаемъ, добрый другъ мой, возразилъ докторъ Уингъ,-- иначе я не поручился бы, что вы съ нею не поссоритесь.
   -- Вотъ что я вамъ скажу, мой любезный Уингъ, продолжалъ докторъ Бернардъ,-- этотъ коньякъ превосходенъ, и его стоитъ провезти контрабандой. Кажется, что за преступленіе провезти бочку, другую коньяку? Но когда люди начинаютъ заниматься такими беззаконными и рискованными дѣлами, кто знаетъ до чего можетъ дойдти зло? Положимъ, я покупаю десять боченковъ коньяку съ какой-нибудь французской рыбачьей лодки; обманомъ выгружаю ихъ на берегъ, отправляю куда-либо во внутренность страны, хоть отсюда въ Йоркъ, и всѣ мои покупатели лгутъ и плутуютъ вмѣстѣ со мною. При выгрузкѣ обманываю таможеннаго чиновника; обманомъ продаю ихъ (это наша взаимная тайна) хозяину "Колокола" въ Мэдстонѣ,-- помнишь, Денни, тотъ трактиръ, гдѣ нашъ добрый другъ Уэстонъ осматривалъ свои пистолеты, въ тотъ день, какъ его брату всадили въ лицо цѣлый зарядъ дроби? Трактирщикъ обманомъ продаетъ этотъ коньякъ посѣтителю, и такимъ образомъ мы всѣ являемся замѣшанными въ преступленіи, заговорахъ и надувательствѣ; мало того, если таможня слѣдитъ за нами слишкомъ зорко, то мы сейчасъ за пистолеты, и къ преступленію и заговорамъ прибавляемъ еще убійство. Вы думаете, что люди, привыкшіе къ повседневной лжи, задумаются принести ложную клятву въ присутствіи? Преступленіе порождаетъ преступленіе, сэръ. Я знаю, что вокругъ насъ, Уингъ, существуетъ обширный союзъ обмана, алчности и возмущенія. Я никого не называю по имени, но знаю, что люди, высоко стоящіе въ общественномъ мнѣніи и щедро одаренные всѣми благами міра сего, къ сожалѣнію, принимаютъ участіе въ этомъ нечестивомъ промыслѣ. И что выходитъ изъ подобныхъ занятій? Неправда, грѣхъ, убійства....
   -- Чай готовъ, сэръ, сказалъ Джонъ, появляясь въ дверяхъ:-- мистриссъ Уингъ и молодыя миссъ васъ ожидаютъ.
   Этимъ дамамъ уже извѣстна была исторія преслѣдованія и оправданія бѣднаго Дениса Дюваля, и онѣ очень обласкали его. Покамѣстъ мы сидѣли безъ нихъ въ столовой, онѣ успѣли перемѣнить свой туалетъ, собираясь куда-то на карточный вечеръ. Я зналъ, что мистриссъ Уингъ обыкновенно покупала у моей матери разные французскіе товары, и въ другое время она едва ли бы допустила къ своему столу такого низкаго гостя, какъ сынъ простой модистки; но на этотъ разъ она и ея дочери были весьма благосклонны, и я заинтересовалъ ихъ исторіей моихъ несчастій и моего оправданія.
   -- Какъ вы долго засидѣлись, господа, сказала мистриссъ Уингъ:-- вѣрно толковали о политикѣ и о нашей ссорѣ съ Франціей.
   -- Мы говорили о Франціи и о французскихъ товарахъ, моя милая, сказалъ докторъ Уингъ сухо.
   -- И объ ужасномъ преступленіи заниматься контрабандою и поощрять ее, любезная мистриссъ Уингъ! воскликнулъ докторъ Бернардъ.
   -- Конечно, докторъ! отвѣчала мистриссъ Уингъ.
   Нужно вамъ замѣтить, читатель, что на головѣ мистриссъ Уингъ и ея молодыхъ дочерей надѣты были пренарядные уборы изъ лентъ, поставленныхъ имъ моею бѣдною матерью; онѣ вспыхнули, а мое лицо сдѣлалось столь же красно, какъ и цвѣтъ ихъ лентъ, когда я подумалъ, кто снабдилъ ими этихъ добрыхъ дамъ. Не удивительно, что мистриссъ Уингъ захотѣлось перемѣнить предметъ разговора.
   -- Что намѣренъ дѣлать этотъ молодой человѣкъ, послѣ перенесенныхъ имъ притѣсненій? спросила она.-- Нельзя же ему опять возвращаться къ г. Роджу, который обвинилъ его въ воровствѣ.
   Конечно, это было невозможно. Но мы еще не подумали объ этомъ до сихъ поръ. Въ эти шесть часовъ, протекшіе со времени моего ареста и освобожденія, множество другихъ вещей занимали и волновали меня.
   Докторъ хотѣлъ отвезти меня въ Уинчельси въ своей собственной каретѣ. Было ясно, что возвратиться къ моимъ преслѣдователямъ я могъ лишь для того, чтобы вытребовать отъ нихъ свое маленькое имущество и свои бѣдныя шкатулочки, которыя имъ удалось взломать. Мистриссъ Уингъ пожала мнѣ руку; молодыя миссъ величественно присѣли, а мой добрый докторъ Бернардъ, взявъ подъ руку цирюльникова внука, вышелъ вмѣстѣ съ нимъ отъ этихъ добрыхъ людей. Какъ видите, я не служилъ еще на шканцахъ, а былъ скромнымъ малымъ изъ простыхъ торговцевъ.
   Кстати, я забылъ сказать, что оба священника посвятили часть своей послѣооѣденной бесѣды на распросы о томъ, чему я учился въ школѣ, что я знаю, и что намѣренъ съ собою дѣлать. Латынь я зналъ поверхностно; французскимъ же языкомъ, благодаря своему происхожденію, преимущественно же наставленіямъ и обществу г. де-Ламотта, владѣлъ свободнѣе обоихъ моихъ экзаминаторовъ, и говорилъ весьма чисто, и съ хорошею манерой. Въ ариѳметикѣ и геометріи я былъ также довольно силенъ; а путешествія Дампьера приводили меня въ такой же восторгъ, какъ и приключенія Синдбада и моихъ друзей, Робинзона Крузе и его слуги Пятницы. Я могъ прекрасно отвѣчать на вопросы изъ навигаціи и мореходства, вполнѣ удовлетворительно объяснялъ различныя движенія кораблей, приливы и отливы, исчисленія навигаціи и прочее.
   -- Ты, конечно, можешь управлять и лодкой; не правда ли? спросилъ докторъ Бернардъ сухо.
   При этихъ словахъ я, кажется, покраснѣлъ. Безъ сомнѣнія, я могъ управлять лодкой, дѣйствовать рулемъ, брать рифы и грести. По крайней мѣрѣ два года тому назадъ я это дѣлалъ,
   -- Вотъ что, Денисушка, сказалъ мнѣ мой добрый докторъ,-- я полагаю, тебѣ во всякомъ случаѣ пора оставить эту школу и нашъ другъ сэръ-Питеръ долженъ о тебѣ позаботиться.
   Мнѣ кажется всякій мальчикъ, какъ бы онъ ни желалъ усовершенствоваться въ наукахъ, съ удовольствіемъ встрѣчаетъ предложеніе выйдти изъ школы. Я отвѣчалъ, что почту себя счаст.тевымъ, если мой покровитель сэръ-Питеръ захочетъ меня пристроить. Докторъ находилъ, что, при полученномъ мною образованіи я долженъ идти впередъ, что дѣдъ мой непремѣнно найдетъ средства дать мнѣ содержаніе приличное джентльмену.
   Чтобы прилично содержать молодаго человѣка въ домѣ и дать ему возможность не отставать отъ другихъ, нужно было, какъ мнѣ говорили, по крайней мѣрѣ тридцать или сорокъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ. Я спросилъ у доктора Бернарда, можетъ ли мой дѣдъ употребить на меня такую сумму.
   -- Я не знаю средствъ твоего дѣла, отвѣчалъ докторъ Бернардъ, улыбаясь:-- онъ объ этомъ умалчиваетъ. Но если я не ошибаюсь, Денни, онъ можетъ положить тебѣ такое содержаніе, какого другой аристократъ не въ состояніи дать своему сыну. Я считаю его богатымъ; и хоть не имѣю на этотъ счетъ положительныхъ данныхъ, но мнѣ сдается, мастеръ Денисъ, что ловля вашего почтеннаго дѣдушки принесла ему не мало прибыли.
   Такъ онъ былъ богатъ, мой дѣдъ? Но какъ велико было его богатство? Мнѣ уже стали мерещиться сокровища, о которыхъ я читалъ въ моихъ любимыхъ арабскихъ сказкахъ. Я спросилъ доктора Бернарда, думаетъ ли онъ, что мой дѣдъ ученъ богатъ?
   -- Ну, этого не могу тебѣ сказать, отвѣчалъ докторъ:-- въ Уинчельси стараго Дениса считаютъ очень зажиточнымъ человѣкомъ. Во всякомъ случаѣ ты долженъ къ нему возвратиться, потому что тебѣ невозможно болѣе оставаться въ семействѣ Роджей послѣ ихъ оскорбительнаго поступка съ тобою.
   Докторъ сказалъ, что онъ отвезетъ меня въ своей каретѣ домой, если я поспѣшу уложить свои маленькіе пожитки. Разговаривая такимъ образомъ, мы достигли до лавки Роджа, въ которую я вошелъ съ сильнымъ біеніемъ сердца. Самъ Роджъ, стоявшій въ это время за конторкой, гдѣ онъ провѣрялъ свои счетныя книги, выпучилъ на меня глаза. Ученикъ, выходившій изъ погреба чрезъ опускную дверь съ связкой сальныхъ свѣчъ въ рукѣ, бросилъ на меня пронзительный взглядъ; а прелестная миссъ Сусанна стояла за прилавкомъ закинувъ назадъ свою невзрачную голову.
   -- Ого! такъ онъ вернулся? сказала миссъ Роджъ.-- Но теперь всѣ шкафы въ гостиной заперты на ключъ, и потому ты можешь взойдти туда, молодчикъ, и напиться тамъ чаю.
   -- Я намѣренъ отвезти Дениса домой, г. Роджъ, сказалъ мой добрый докторъ.-- Послѣ обвиненія, которое вы взвели на него сегодня утромъ, онъ не можетъ болѣе оставаться въ вашемъ домѣ.
   -- Обвиненія въ томъ, что у него нашли въ ящикѣ наши замѣченныя деньги? Еще не вздумаете ли вы сказать, что мы сами ихъ туда уложили? кричала миссъ Сьюкки, перенося свои сверкающіе глаза съ меня на доктора и обратно.-- Попробуйте сказать это. Сдѣлайте одолженіе, докторъ Бернардъ, скажите это при мистриссъ Баркеръ и при мистриссъ Скельсъ (это были двѣ покупательницы, случайно зашедшія въ то время въ лавку).-- Пожалуста, потрудитесь сказать при этихъ дамахъ, будто мы подложили деньги въ ящикъ этого мальчика, и тогда мы увидимъ, не найдется ли въ Англіи достаточно правосудія, чтобы защитить бѣдную дѣвушку, которую вы позволяете себѣ обижать, лишь потому только, что вы докторъ и судья этого графства. О! будь я мущина, я бы сорвала съ нѣкоторыхъ людей ихъ мантіи и рясы, ужь это бы я сдѣлала. А другіе люди не стали бы равнодушно смотрѣть на то, какъ оскорбляютъ женщину, еслибъ они не были трусы!
   Сказавъ это, миссъ Сьюкки посмотрѣла на погребъ, изъ котораго выглянула въ это время голова ученика, но докторъ въ свою очередь бросилъ въ ту же сторону столь грозный взглядъ, что Бивель быстро захлопнулъ творило къ величайшей потѣхѣ моего добраго доктора.
   -- Ступай-ка и укладывай свой чемоданъ, Денни, а я заѣду за тобой черезъ полчаса. Г. Роджъ вѣрно пойметъ, что послѣ нанесеннаго тебѣ оскорбленія, ты, какъ джентльменъ, не можешь болѣе оставаться въ его домѣ.
   -- Нечего сказать, славнаго нашли джентльмена! проговорила миссъ Сюкки.-- Скажите пожалуста, съ какихъ это поръ цирюльники сдѣлались джентльменами? очень любопытно было бы узнать? Мистриссъ Скельсъ, мистриссъ Баркеръ,-- я расъ спрашиваю, сударыни, убиралъ ли вамъ когда-нибудь голову джентльменъ? Если вы желаете этого, то обратитесь къ мусье Дювалю въ Уинчельси. Одинъ молодчикъ изъ этой фамиліи уже попалъ на висѣлицу, мистриссъ Баркеръ, за воровство и грабежъ, и это, конечно, не послѣдній!
   Браниться съ этою женщиной было совершенно безполезно. "Я пойду уложить свой чемоданъ и приготовлюсь къ отъѣзду, сэръ," сказалъ я доктору; но едва послѣдній вышелъ изъ лавки, какъ бѣшеная фурія, стоявшая насупротивъ меня, разразилась цѣлымъ потокомъ ругательствъ, которыхъ я, конечно, не могу припомнить теперь, по прошествіи сорока пяти лѣтъ. Мнѣ такъ и мерещутся ея зеленые злобно сверкающіе глазки, ея тощія руки, растопыренныя фертомъ, и чудится, будто я слышу еще громкое пристукиванье ея ногъ, между тѣмъ какъ на мою бѣдную голову съ шипѣніемъ изливаются всевозможныя проклятія.
   "Неужели никто не придетъ ко мнѣ на помощь, а всѣ будутъ только смотрѣть, сложа руки, какъ этотъ цирюльничій мальчишка издѣвается надо мною?" воскликнула миссъ Сьюкки. "Бивель, слышишь ли, Бивель, на помощь!" Я побѣжалъ на верхъ въ свою, комнатку, и въ какихъ-нибудь двадцать минутъ уложилъ всѣ свои пожитки. Цѣлые годы прожилъ я въ этой комнаткѣ и мнѣ какъ-то грустно было ее покинуть. Несмотря на то что эти ужасные люди жестоко оскорбили меня, мнѣ хотѣлось разстаться съ ними по-дружески. Сколько упоительныхъ ночей провелъ я тутъ, въ обществѣ моряка Робинзона Крузе, г. Голланда и его арабскихъ сказокъ, и Гектора, героя троянскаго, приключенія и бѣдственную смерть котораго, вычитанныя мною изъ Попа, я звалъ наизусть; случались, конечно, и непріятныя ночи, которыя я просиживалъ надъ моими школьными учебниками, зубря и вбивая себѣ въ голову эту мудреную латинскую грамматику. Съ ариѳметикой, логариѳмами и вообще математикой, я, какъ уже сказано выше, былъ лучше знакомъ. Благодаря имъ, я занялъ въ школѣ довольно видное мѣсто, и стоялъ выше многихъ мальчиковъ, старше меня возрастомъ.
   Уложивъ свои шкатулки (моя маленькая библіотека спрятана была именно въ тотъ ящикъ, въ которомъ лежалъ прежде мой знаменитый пистолетъ), я снесъ ихъ внизъ безъ посторонней помощи и поставилъ въ корридорѣ, въ ожиданіи пріѣзда доктора Бернарда. Корридоръ этотъ находился за заднею лавкой (Боже! какъ все это живо въ моей памяти), а дверь изъ него выходила въ переулокъ. По другую сторону этого корридора помѣщалась кухня, въ которой произошла выше описанная мною драка, и гдѣ мы обыкновенно обѣдали и завтракали.
   Итакъ, я пошелъ въ кухню, совершенно расположенный дружески разстаться со всѣми, миссъ Сьюкки простить ея клеветы, Бивелю его колотушки, и предать забвенію всѣ наши прежнія ссоры и драки. Старый Роджъ ужиналъ, сидя у камина; миссъ Сьюкки помѣщалась насупротивъ его, а Паульсонъ между тѣмъ сидѣлъ, въ лавкѣ.
   -- Я пришелъ пожать вамъ руку на прощаніе, сказалъ я.
   -- Что-о, ты никакъ уходишь? А позвольте узнать, сударь, куда это вы отправляетесь? спросила миссъ Сьюкки, распивая чай.
   -- Я ѣду домой съ докторомъ Бернардомъ. Я не могу болѣе оставаться въ этомъ домѣ, послѣ взведеннаго на меня обвиненія въ покражѣ денегъ.
   -- Обвиненія? Да не въ твоей ли шкатулкѣ оказались наши деньги, негодный воришка?
   -- Ахъ, ты, молодой мошенникъ! странно, какъ это лютые звѣри еще не растерзали тебя, брюзжалъ старый Роджъ. Ты мнѣ укоротилъ жизнь своею негодностью, да, укоротилъ, говорятъ тебѣ; и признаюсь, я буду крайне удивленъ, если ты не уморишь своего почтеннаго сѣдаго дѣда, ты, потомокъ благочестиваго семейства! о, мнѣ страшно становится, когда я вспомню о тебѣ, Денисъ Дюваль!
   -- Страшно! Тьфу ты пропасть! поганецъ этакой! А мнѣ такъ тошно дѣлается, когда я гляжу на него! воскликнула миссъ Сьюкки, съ выраженіемъ истиннаго омерзѣнія на лицѣ.
   -- Пусть онъ убирается отъ насъ поскорѣе! кричалъ Роджъ.
   -- Чтобы намъ никогда болѣе не видать его гадкой рожи! вопила кроткая миссъ Сьюкки.
   -- Я не замедлю уйдти отъ васъ, какъ только пріѣдетъ за мною докторъ Бернардъ, сказалъ я: -- мои пожитки уложены, и ящики уже снесены въ корридоръ.
   -- Ужь снесены и уложевы? А не стащилъ ли ты еще чего-нибудь изъ нашего добра, молодой негодяй?. Папа, загляните-ка въ шкафъ, цѣлъ ли вашъ серебряный кубокъ и ложки?
   Кажется, что бѣдная Сьюкки, желая позабыть свои утреннія неудачи и униженіе въ судѣ, напилась съ горя. Она все болѣе и болѣе горячилась, кричала и грозила мнѣ кулаками, какъ сумашедшая.
   -- Сусанна, дитя мое, тебя обнесли лжесвидѣтели; но ты не первая женщина этого имени, которой пришлось пострадать отъ клеветы. Успокойся, успокойся; мы обязаны соблюдать спокойствіе и сдерживать себя!
   -- Каково покажется! (тутъ она хрюкнула) быть спокойною съ этимъ подлецомъ, свиньей, лгуномъ, бестіей! Да гдѣ же это Эдуардъ Бивель? Почему онъ не выступитъ впередъ, какъ слѣдуетъ мущинѣ, и не захлещетъ до смерти этого молодаго мошенника? кричала Сусанна.-- О, какъ бы мнѣ хотѣлось отдуть тебя этимъ хлыстомъ! (Въ эту минуту она схватила отцовскій хлыстъ, который обыкновенно висѣлъ надъ кухоннымъ столомъ на двухъ крючкахъ.) -- Ахъ ты, подлецъ! Что у тебя пистолетъ въ ящикѣ, говоришь ты? вотъ оно какъ! Ну что жь, стрѣляй въ меня, трусишка, я не боюсь тебя! Ишь, пистолетомъ вздумалъ стращать, мерзавецъ! (Дѣйствительно, въ отвѣтъ на ея послѣднюю выходку, я безъ всякой нужды упомянулъ о пистолетѣ.)
   -- Погоди жь ты! Слушайте меня, папа! надѣюсь, что вы не позволите этому молодому всришкѣ уйдти отъ насъ съ своими ящиками, и ограбить весь домъ. Сейчасъ же отопри свои сундуки! Мы посмотримъ, не укралъ ли ты чего-нибудь! Отпирай же ихъ, говорятъ тебѣ!
   Я отвѣчалъ, что не намѣренъ дѣлать ничего подобнаго. Кровь моя такъ и кипѣла отъ этого грубаго обращенія; и когда миссъ Сьюкки, вылетѣвъ изъ комнаты, бросилась къ одному изъ моихъ ящиковъ, я загородилъ ей дорогу и сѣлъ на него.
   Конечно выбранная мною позиція была далеко невыгодна, потому что бѣшеная фурія начала хлестать меня и по лицу и по рукамъ, и несмотря на всѣ мои усилія, я не могъ вырвать у нея плети.
   При этой попыткѣ съ моей стороны, миссъ Сьюкки, безъ сомнѣнія, страшно завопила, и стала звать на помощь своего возлюбленнаго; "Эдуардъ! Нэдъ Бивель! Негодяй бьетъ меня. Сюда, Нэдъ, помогите! помогите!" Дверь лавки распахнулась, и защитникъ Сьюкки уже готовъ былъ налетѣть на меня, какъ вдругъ ноги его зацѣпились за другой мой ящикъ, и онъ шлепнулся объ него съ трескомъ и страшными проклятіями. Вотъ онъ лежитъ ничкомъ на полу; миссъ Сьюкки неистово машетъ во всѣ стороны своимъ хлыстомъ; (мнѣ кажется, что большая часть ея ударовъ попадала на куртку Бивеля) мы всѣ въ одной кучѣ брыкаемся и барахтаемся въ темнотѣ,-- но въ эту минуту къ крыльцу подъѣзжаетъ экипажъ, стукъ котораго я не разслышалъ въ пылу сраженія, дверь прихожей отворяется, и я съ удовольствіемъ ожидаю появленія добраго доктора Бернарда, который вѣрно заѣхалъ за мною по своему обѣщанію.
   Но оказалось, что вошедшій былъ не докторъ, и что на немъ надѣта была не ряса, а женское платье. Вскорѣ послѣ окончанія моего допроса въ судѣ, нашъ сосѣдъ Джефсовъ изъ Уивчельси, сѣлъ въ свою таратайку и отправился съ Райскаго базара домой. Онъ прямо заѣхалъ къ моей матери и разказалъ ей странную сцену, которой только что былъ свидѣтелемъ, равно какъ и исторію моего обвиненія и оправданія передъ судьями. Мать моя тотчасъ же упросила Джефсона, или, лучше сказать, приказала ему уступить ей на время телѣжку и лошадь. Схвативъ въ руки возжи и хлыстъ, она немедленно покатила въ Рай; и признаюсь, я не завидую старой сѣрой кобылѣ Джефсона, которой пришлось совершить это путешествіе подъ управленіемъ такого яраго возницы. Черезъ распахнувшуюся дверь прихожей, коридоръ наполнился свѣтомъ, и глазамъ моей матери, вступившей въ это время въ комнату, предстали въ самомъ разгарѣ свалки три бойца, отчаянно боровшіеся между собою на полу!
   Какое возбуждающее зрѣлище для моей матери, съ сильною рукой, горячимъ сердцемъ и пылкимъ нравомъ! Г-жа Дюваль немедленно бросилась на миссъ Сусанну и, безъ вниманія къ ея воплямъ и крикамъ, оторвала ее отъ моего тѣла, надъ которымъ прелестная Сусанна усердно работала хлыстомъ. Рука моей неустрашимой амазонки сорвала чепецъ, украшавшій голову миссъ Сьюкки, вырвала кстати нѣсколько клочковъ ея рыжихъ волосъ и вышвырнула ее черезъ отворенную дверь въ кухню, гдѣ Сусанна упала къ ногамъ своего перепуганнаго родителя. Ужь не знаю, навѣрное, сколько ударовъ моя почтенная матушка нанесла этой презрѣнной твари. Мнѣ кажется, она заколотила бы ее до смерти, еслибы цѣломудренная Сусанна не подкатилась, съ пронзительнымъ визгомъ подъ кухонный столъ. Г-жа Дюваль вырвала изъ рукъ молодой особы хлыстъ, которымъ Сусанна обрабатывала плечи и спину ея единственнаго дѣтища, и когда сокрушенный врагъ палъ на землю, маменька моя въ свою очередь воспользовалась отбитымъ оружіемъ. Увидавъ, что старый Роджъ въ смертельномъ страхѣ забился въ уголъ, она бросилась на него, во мгновеніе ока, и ремнемъ и рукояткой нанесла ему ударовъ двадцать по лицу, по носу и по глазамъ, за что всякій воленъ жалѣть его, сколько душѣ угодно. "А, ты вздумалъ называть моего сына воромъ, не такъ ли? А, ты водилъ моего Денисушку къ допросу? Prends moi èa gredin! Attrape, lâche! Nimmt noch ein Paar Schläge, Spitzbube!" кричала моя мать на своемъ вавилонскомъ нарѣчіи, состоявшемъ изъ смѣси англійскихъ, ф ъ внизъ одинъ, безъ посторонней помощи, и поставилъ въ сѣняхъ, въ ожиданіи пріѣзда доктора Бернарда. Эти сѣни помѣщаются за второю комнатой магазина мистера Реджа (Боже! какъ все это мнѣ памятно), и изъ нихъ выходитъ дверь въ переулочекъ. По другую сторону сѣней находится кухня, въ которой состоялось вышеописанное побоище, и въ которой мы обыкновенно! совершали нашу трапезу.
   Я торжественно заявляю, что отправился въ кухню въ намѣреніи мирно разстаться съ этими людьми, простить миссъ Роджъ ея выдумки, Бовилю -- его пинки, и предать всѣ наши прошлыя ссоры забвенію. Старикъ Роджъ сидѣлъ у камина и ужиналъ; напротивъ его сидѣла дочка; что же касается подмастерья, то онъ еще не приходилъ изъ лавки.
   -- Я пришелъ проститься съ вами передъ отъѣздомъ, проговорилъ я.
   -- Такъ вотъ какъ! ты уѣзжаешь? А позвольте спросить, серъ, куда это вы уѣзжаете, заговорила миссъ Роджъ, попивая свой чай.
   -- Я отправляюсь домой съ докторомъ Бернардомъ. Я не могу далѣе оставаться въ этомъ- домѣ, послѣ того, какъ вы обвинили меня въ покражѣ вашихъ денегъ.
   -- Въ покражѣ? А что жъ? Ты скажешь, что деньги не были найдены у тебя въ ящикѣ? Ахъ ты безсовѣстный, маленькій воришка!
   -- Ахъ ты, безбородый развратникъ! Еще надо удивляться, какъ до сихъ поръ не пришли медвѣди и не растерзали тебя, простоналъ старикъ Роджъ. Ты сократилъ мою жизнь своимъ распутствомъ, вотъ что ты сдѣлалъ; и, помяни мои слова, ты доведешь сѣдины твоего почтеннаго дѣда до преждевременной могилы. Ты, отпрыскъ благочестиваго семейства, Денисъ Дюваль! и я каждый разъ содрогаюсь, думая, о тебѣ!
   -- Что тутъ содрогаться? Фу, ты, скверное животное! Меня такъ просто на просто отъ него тошнитъ, воскликнула миссъ Сусанна съ искреннимъ выраженіемъ омерзенія.
   -- Да изыдетъ онъ изъ нашего дома! воскликнулъ Роджъ.
   -- Не попадайся ты мнѣ никогда на глаза съ своею поганою рожею, вопила кроткая Сусанна.
   -- Я только дожидаюсь кареты докторъ Бернарда, чтобъ уѣхать, отвѣчалъ я. Всѣ мои вещи уложена и вынесены въ сѣни.
   -- Такъ вотъ какъ! Ты совсѣмъ уложился! А сколько еще припрятано у тебя нашихъ денегъ, бусурманъ ты этакій! Тятенька, посмотрите въ шкапъ, не пропалъ ли вашъ серебряный кувшинъ, да цѣлы ли еще ложки?
   Мнѣ сдается, что бѣдная пьянчушка заливала водкой свое горе, потому что утромъ потерпѣла пораженіе въ залѣ суда. Она становилась азартнѣе съ каждымъ, вырывавшимся у нея, словомъ, кричала и грозила на меня кулаками, точно помѣшанная.
   -- Сусанна, ты была оклеветана, и не ты первая твоего имени. Но будь же спокойна, дочь моя, будь спокойна; всѣ мы обязаны владѣть собою.
   -- Что? (тутъ она издала звукъ, похожій на рычанье) Мнѣ быть спокойной съ этимъ подлецомъ, свиньею, лгуномъ, животнымъ! Гдѣ Эдуардъ Бовиль? Отчего онъ не выступитъ впередъ, какъ настоящій мужчина и не изобьетъ до полусмерти этого мерзавца? вопила миссъ Роджъ. У! какъ бы я тебя отпочивала вотъ этимъ кнутомъ!-- И она схватила кнутъ своего отца со шкапа, гдѣ онъ обыкновенно висѣлъ на двухъ гвоздикахъ.-- О ты, негодная тварь! Вѣдь у тебя есть пистолетъ? есть? Такъ стрѣляй-же въ меня, трусъ, я тебя не боюсь. Пистолетъ у тебя въ шкатулкѣ?.. да отвѣчай же! (Я совершенно безъ нужды отвѣтилъ да на эти вызывающія рѣчи). Стой! Вотъ что я думаю, тятенька: не отпустить же намъ такъ этого воришку со всѣми его ящиками; этакъ онъ весь домъ обокрадетъ. Сейчасъ же отпирай свои ящики! Мы посмотримъ не стянулъ ли онъ что. Слышишь? Сейчасъ отпирай ихъ!
   Я объявилъ, что ничего подобнаго не сдѣлаю. Кровь кипѣла во мнѣ отъ этого грубаго обращенія; когда она кинулась изъ комнаты, чтобы завладѣть однимъ изъ моихъ ящиковъ, я отслонилъ ее и усѣлся на ящикѣ. Позиція эта была самая невыгодная, какую только можно было избрать, потому что изступленная фурія принялась меня бить и хлестать по лицу своимъ кнутомъ вырвать который изъ ея рукъ было мнѣ не подъ силу.
   Само собою разумѣется, что при попыткѣ самообороны съ моей стороны, миссъ Роджъ съ визгомъ стала звать на помощь и закричала: "Эдуардъ, Недъ-Бовиль! Этотъ подлецъ меня бьетъ; помоги мнѣ Недъ!" На эта крики распахнулась дверь магазина и появился защитникъ Сусанны; онъ хотѣлъ было на меня броситься, но споткнулся о мои пожитки и съ грохотомъ и страшными проклятіями растянулся на полу. Картина: подмастерье лежитъ, уткнувшись носомъ въ землю, миссъ Роджъ дико размахиваетъ на право и на лѣво кнутомъ (отъ котораго, если не ошибаюсь, всего больнѣе достается курткѣ мистера Бовиля), всѣ мы барахтаемся и отбиваемся, какъ ни попало, въ потемкахъ Вдругъ подъѣзжаетъ экипажъ, громъ котораго я и не разслышалъ въ пылу битвы; отворяется парадная дверь, и я льщу себя надеждою, что это докторъ Бернардъ пріѣхалъ, согласно съ своимъ обѣщаніемъ.
   Но то былъ не докторъ. Новоприбывшее лице хотя и было облечено въ длинныя одежды, однако не въ священническую рясу. Вскорѣ по окончаніи моего допроса передъ судьями, сосѣдъ нашъ, Джонъ Джефсонъ, изъ Уинчельси, пріѣзжавшій на базаръ въ Рай, сѣлъ въ свою телѣжку и поѣхалъ домой. Онъ прямо отправился къ намъ въ домъ и разсказалъ моей матушкѣ о только-что случившемся странномъ происшествіи, о томъ, какъ я былъ обвиненъ передъ судьями и оправданъ. Матушка выпросила, или вѣрнѣе, вытребовала у Джефсона его телѣжку, схватила кнутъ и возжи и поскакала въ Рай. Правду сказать, не завидую я старой, сѣрой кобылѣ Джефсона, сдѣлавшей этотъ переѣздъ съ такимъ возничимъ за своей спиной. Дверь, отворившаяся съ улицы, пропустила въ сѣни лучъ свѣта, который озарилъ передъ вошедшей матушкой отчаянную свалку трехъ воителей.
   Какое зрѣлище для матери, обладающей здоровыми кулаками, любящимъ сердцемъ и вспыльчивымъ нравомъ! Madame Дюваль мгновенно бросилась на миссъ Сусанну, и какъ та ни вопила, оттащила ее отъ моего тѣла, по которому она барабанила своимъ кнутомъ. Часть чепца Сусанны и нѣсколько клочьевъ ея рыжихъ волосъ остались въ рукахъ моей матери-амазонки; сама же Сусанна полетѣла въ отворенную дверь кухни, гдѣ и грохнулась передъ своимъ испуганнымъ отцомъ. Не могу ужь вамъ сказать, сколько ударовъ нанесла моя родительница этой твари. Матушка, пожалуй, убила бы ее, если бы цѣломудренная Сусанна не повалилась подъ кухонный столъ, крича не своимъ голосомъ.
   Madame Дюваль успѣла вырвать изъ рукъ этой дѣвицы тотъ самый кнутъ, которымъ она стегала по ногамъ единственнаго ея дѣтища. Когда побѣжденный врагъ упалъ, матушка подхватила это оружіе. Но вотъ попался матушкѣ на глаза старикъ мистеръ Роджъ, сидѣвшій, весь блѣдный отъ ужаса, въ своемъ углу; она кинулась на бакалейщика, и въ одно мгновеніе исполосовала ему десятками двумя ударовъ лице, глаза и носъ. Предоставляю на волю желающаго пожалѣть о несчастномъ старикѣ. "Ага, будешь обзывать моего сына воромъ? Будешь таскать моего Денни но судамъ? Prends moi èa, gredin! Attrape, lâche! Nimmt noch ein Päar Schläge Spitzbubn! " кричала матушка на томъ вавилонскомъ смѣшеніи языковъ англійскаго, французскаго и нѣмецкаго, которое она употребляла въ минуты душевнаго волненія. Добрая моя матушка не хуже любаго мужнины могла брить и убирать голову, какому хотите джентльмену, но ручаюсь вамъ, что ни одному джентльмену въ Европѣ еще не пудрили такъ славно голову, какъ мистеру Роджу въ этотъ вечеръ:
   Каково, однако! Я написалъ почти цѣлую страницу о сраженіи, которое не продолжалось и пяти минутъ. Пока матушка совершала свои побѣдоносные подвиги, телѣжка дожидалась ее въ переулкѣ. Между тѣмъ, карета доктора Бернарда подкатила къ парадному входу лавки; когда докторъ Бернардъ вошелъ этимъ ходомъ, мы торжествовали; оба поля сраженія оставались за нами. Со времени послѣдней нашей стычки съ Бовилемъ, оба мы знали, что ему со мной не совладѣть. "Именемъ короля повелѣваю вамъ вложить ваши шпаги въ ножны", говорится въ одной трагедіи. Такъ и нашъ бой прекратился при появленіи представителя мира. Матушка перестала обработывать кнутомъ мистера Роджа; миссъ Сусанна выползла изъ-подъ стола, мистеръ Бовиль поднялся съ пола и отправился мыть свое окровавленное лице. Когда несчастный Роджъ принялся хныкать о томъ, что онъ раздѣлается съ нами судебнымъ порядкомъ за это нападеніе, докторъ строго замѣтилъ ему: "васъ было трое на одного въ началѣ этой драки, трое на двухъ въ послѣдствіи, и неужели вы думаете, старый клятвопреступникъ, что послѣ ложнаго свидѣтельства, даннаго вами сегодня, еще найдется судья, который вамъ повѣритъ?"
   Нѣтъ. Не нашлось ни одного человѣка, который бы ему вѣрилъ. Этихъ дурныхъ людей постигло достойное наказаніе. Не знаю, кто далъ имъ это прозвище, только Роджъ и его дочь стали извѣстны въ цѣломъ Рай подъ именемъ Ананія и Сапфиры; и съ этого дня дѣло старика пошло все хуже и хуже. Когда мои товарищи по школѣ Покака встрѣчались въ торговцемъ, его дочерью, или подмастерьемъ, шалуны принимались кричать: кто подсунулъ деньги къ Денису въ ящикъ? Кто лжесвидѣтельствовалъ на друга своего? Сусанна, голубушка, поцѣлуй евангеліе и скажи намъ правду, всю правду, но, слышишь ли, непремѣнно правду? Однажды въ базарный день, когда лавка была биткомъ набита народомъ, въ нее вошелъ Томъ Парротъ и спросилъ себѣ леденцовъ на пенни. Отдавая деньги старику Роджу, который сидѣлъ надъ книгами за своей высокой конторкой, онъ проговорилъ: (этотъ Томъ былъ такъ же мало способенъ, конфузиться, какъ монета, которою онъ въ эту минуту расплачивался) "это хорошія деньги; онѣ не помѣчены, мистеръ Роджъ, не то, что деньги у Дениса Дюваля". И по знаку, данному, безъ сомнѣнія, молодымъ повѣсою, цѣлый хоръ мальчишекъ, дожидавшихся на улицѣ, подхватилъ: "Ананія, Ананія! онъ корчитъ изъ себя такого набожнаго человѣка! Ананія и Сапфира..." Но этимъ не ограничилось наказаніе несчастнаго Роджа. Мистрисъ Уингъ и многіе другіе изъ его главнѣйшихъ покупщиковъ лишили его своей практики и стали забирать товары въ другой бакалейной лавкѣ, конкуррировавшей съ нимъ. Вскорѣ послѣ разсказаннаго приключенія со мною, миссъ Роджъ вышла замужъ за беззубаго подмастерья; и не находка же она ему была, какъ жена, или возлюбленная. Мнѣ предстоитъ разсказать, какъ поплатилось это семейство (и многія другія) за свои неправды; а также и о томъ, какимъ поступкомъ миссъ Роджъ заявила свое раскаянье. Что до меня касается, то я отъ души ей простилъ. Тогда разъяснилась тайна гоненій, направленныхъ противъ смирнаго мальчика, который въ жизнь свою никого не тронулъ, не будучи вызванъ къ самооборонѣ. (До тѣхъ поръ я напрасно ломалъ себѣ голову надъ разъясненіемъ этой тайны, которую и докторъ Бернардъ не могъ, или не хотѣлъ понять).
   Я взвалилъ на плечи свои чемоданы, причину недавнихъ раздоровъ и поставилъ ихъ въ матушкину телѣжку. Я было и самъ хотѣлъ взлѣзть туда же, но эта умнѣйшая старушка не допустила меня занять мѣсто возлѣ нея. "Я сама умѣю порядочно править, сказала она мнѣ: а ты поѣзжай съ докторомъ въ его каретѣ. Отъ него, мой сынъ, ты больше услышишь разумныхъ рѣчей, чѣмъ отъ такого темнаго человѣка, какъ я. Сосѣдъ Джефсонъ разсказалъ мнѣ, какъ этотъ джентльменъ, дай Богъ ему здоровья, отстоялъ тебя въ залѣ суда. Если мнѣ или кому изъ близкихъ моихъ представится случай отплатить ему за услугу, онъ можетъ на насъ разсчитывать. Ну, трогайся кляча, до дому недалеко!" И съ этими словами она укатила съ моими пожитками. На дворѣ уже начинало темнѣтъ.
   Я покинулъ домъ Роджа, въ которомъ нога моя уже болѣе не бывала съ тѣхъ поръ. Я занялъ свое мѣсто въ каретѣ, рядомъ съ добрѣйшимъ докторомъ Бернардомъ. Мы проѣхали Уинчельсійскіе ворота и покатили по болотистой равнинѣ, лежавшей за ними; въ сторонѣ отъ дороги сверкали мѣстами виды пролива; надъ головами нашими мерцали звѣзды. Само собою разумѣется, что разговоръ нашъ вращался около происшествій того дня; то былъ, по крайней мѣрѣ для меня, самый интересный предметъ разговора; у меня только и вертѣлись въ головѣ различныя подробности судебной процедуры. Докторъ еще разъ повторилъ мнѣ, что вполнѣ убѣжденъ въ существованіи обширнаго заговора контрабандистовъ, вѣтви котораго простираются вдоль всего берега и по всей окрестности. Къ этому братству несомнѣнно принадлежалъ мистеръ Роджъ (да и самъ я долженъ къ стыду моему сознаться, что зналъ о существованіи братства, такъ какъ раза два я сопутствовалъ этимъ людямъ въ ихъ поѣздкахъ). "Быть можетъ между твоими знакомыми найдутся и другія личности, принадлежащія къ тому же обществу? сухо проговорилъ докторъ Бернардъ.-- Ну, пошевеливайся, Дези!-- Много ихъ найдется между нашими знакомыми, какъ въ Рай, такъ и въ Уинчельси. Твой кривой пріятель замѣшанъ въ это дѣло, а также не сомнѣваюсь, замѣшанъ и баронъ де Ламотъ, ну, а не угадаешь ли ты, Денни, еще одного имени?
   -- Какъ не угадать, серъ, отвѣчалъ я печально. Я зналъ, что родной мой дѣдъ занимался этимъ промысломъ.-- Но, что бы тамъ ни дѣлали другіе, я даю вамъ честное свое слово, что самъ я никогда не буду заниматься этимъ.
   -- Теперь этотъ промыселъ будетъ сопряженъ съ большимъ рискомъ, чѣмъ прежде. При переѣздѣ черезъ каналъ будутъ встрѣчаться такія затрудненія, какихъ давно не знавали господа контрабандисты. Ты еще не слыхалъ великой новости?
   -- Какой новости?
   Дѣло въ томъ, что я до сихъ поръ былъ исключительно занятъ своими собственными дѣлами. Въ этотъ самый вечеръ лондонская почта принесла извѣстіе, которое, даже для моей темной личности, оказалось очень важнымъ. Извѣстіе это заключалось въ томъ, что его величество король, извѣстившись о подписаніи дружественнаго и торговаго союза, между французскимъ дворомъ и нѣкоторыми лицами, состоящими на службѣ мятежныхъ подданныхъ его величества въ Сѣверной Америкѣ, счелъ за нужное отозвать своего посланника отъ французскаго двора, и въ твердой надеждѣ на исполненную любви и усердія поддержку своихъ вѣрноподданныхъ, рѣшился принять мѣры, чтобы, въ случаѣ надобности, всѣми силами соединеннаго королевства отразить супостатовъ и поддержать могущество и честь страны.
   Итакъ, пока я выходилъ изъ залы суда въ Рай, ни о чемъ не помышляя, кромѣ моихъ враговъ и превратностей моей судьбы, гонцы скакали по всѣмъ направленіямъ съ извѣстіемъ, что Франціи объявлена война. Одинъ изъ нихъ обогналъ насъ на дорогѣ домой, трубя въ свой рогъ и провозглашая вѣсть о войнѣ съ Франціей. Проѣзжая равниной, мы могли разглядѣть французскіе сигнальные огни, горѣвшіе по ту сторону пролива. Еще пятдесятъ лѣтъ прожилъ я съ тѣхъ поръ на свѣтѣ, и во все это время рѣдко, рѣдко, и то на короткіе промежутки погасили эти роковые маяки, глашатаи войны.
   "Гонецъ, посланный съ этимъ важнымъ извѣстіемъ, прискакалъ въ Рай, когда уже мы оттуда выѣхала. Но такъ какъ онъ скакалъ гораздо быстрѣе, чѣмъ было въ обычаѣ у докторской лошади, то онъ и обогналъ васъ по дорогѣ въ Уинчельси. Не прошло и получаса, какъ привезенное извѣстіе переполошило весь городъ: па рынкѣ, въ кабакахъ, по частнымъ домамъ, всюду собиралась люди и толковали между собой. Итакъ, у насъ на рукахъ было двѣ войны: съ Франціей и съ нашими непокорными сынами въ Америкѣ; а непокорные сыны около этого времени уже одолѣвали свою родину-мать. Въ началѣ войны мы; т. е. школьники отъ Покака, держались храбро и бодро. Мы преслѣдовали мятежниковъ по картѣ и побивали ихъ при каждой встрѣчѣ. Мы разбили ихъ на Лонгъ-Эйландѣ; мы покорили ихъ при Брандиуайнѣ. Мы одержали надъ ними блистательную побѣду при Коннерсъ-Гилѣ. Мы побѣдоносно вступили въ Филадельфію вмѣстѣ съ Гоу. Но мы точно съ неба упали, когда выпущены были сдаться подъ Сиратогою вмѣстѣ съ генераломъ Боргойномъ; для насъ было дѣломъ непривычнымъ слышать, что англійскія войска сдаются и что войнскія доблести англичанъ, находятъ себѣ болѣе, чѣмъ равныя въ другихъ націяхъ. "За Лонгъ-Эйландъ насъ уволили отъ послѣобѣденнаго класса, шепнулъ мнѣ Томъ Парротъ, сидѣвшій въ школѣ рядомъ со мною:-- думаю, что за Сиратогу намъ будетъ порка." Что-же касается французовъ, то мы давно знали о замышляемой ими измѣнѣ, и наша ненависть противъ нихъ со дня на день увеличивалась. "Французы протестантскаго вѣроисповѣданія, порѣшили мы,-- совсѣмъ другое дѣло; по крайней мѣрѣ, гугеноты, изгнанные изъ Франціи, какъ видно, оказались недурными подданными своего новаго государя."
   Но въ Уинчельси жида одна милая маленькая француженка, которая, я долженъ сознаться, была отъявленной бунтовщицей. Когда мистрисъ Бернардъ, разговаривая о воинѣ, обратилась къ Агнесѣ и спросила: "А ты, Агнеса, дитя мое, на чьей сторонѣ?" Mademoiselle де-Барръ вся вспыхнула и отвѣчала: "Я француженка и держу сторону моего отечества. Vive la France! vive le roi!"
   -- Ахъ, Агнеса! Ахъ ты развращенное маленькое чудовище неблагодарности! воскликнула мистрисъ Бернардъ и принялась плакать.
   Но докторъ не только не разсердился, но улыбался и казался очень довольнымъ; отвѣсивъ Агнесѣ шутливо церемонный поклонъ, онъ проговорилъ: "Mademoiselle де-Савернъ, я того мнѣнія, что маленькой француженкѣ и слѣдуетъ держать сторону Франціи; но, видите-ли, столъ накрытъ и мы отложимъ сраженіе до послѣ-ужина." Когда онъ въ этотъ вечеръ прочиталъ молитву, предписанную его церковью на время войны, молитву, въ которой мы просили Бога покрыть насъ своимъ щитомъ и дать намъ побѣду, мнѣ казалось, что ни разу еще голосъ этого добродѣтельнаго человѣка не звучалъ такъ трогательно и торжественно.
   Во время совершенія этого утренняго и вечерняго обряда въ ректорскомъ домѣ, одна маленькая дѣвочка, принадлежавшая къ Римско-католической церкви, постоянно сиживала въ сторонѣ, ея духовные наставники запрещали ей молиться съ нами по англиканскимъ обрядамъ. По окончаніи молитвы, и по удаленіи прислуги, миссъ Агнеса проговорила съ пылающимъ и почти гнѣвнымъ лицемъ:
   -- Какъ же мнѣ быть тетя, Бернардъ? Молясь за васъ, я молилась бы о покореніи собственнаго моего отечества, о томъ, чтобы вамъ спастись и избавиться отъ нашихъ рукъ?
   -- Твоя правда, дитя мое, и ужь мы лучше не станемъ отъ тебя требовать, чтобы ты говорила "аминь" на нашу молитву.
   -- Не понимаю, изъ-за чего вы хотите одержать верхъ надъ моею отчизною, всхлипывала маленькая дѣвочка. Небось я не стану молиться, чтобы какое несчастье приключилось вамъ, или тетѣ Бернардъ, или Денни... нѣтъ, ни за что, ни за что не стану. И залившись слезами, она спрятала голову на груди нашего добраго друга, и всѣ мы почувствовали себя глубоко растроганными.
   Въ тотъ же вечеръ двое дѣтей, держа другъ друга за руки, вышли изъ докторскаго дома и направились къ аббатству, которое, увы! было слишкомъ близко. Я не торопился дернуть звонокъ и продолжалъ держать ея трепетную руку въ своей.
   -- Ты никогда не сдѣлаешься, Денни, моимъ врагомъ, никогда? проговорила она, поднимая на меня глаза.
   -- Милая, отвѣчалъ я дрожащимъ голосомъ, я буду любить тебя до конца дней моихъ.
   Тутъ я вспомнилъ про младенца, найденнаго мною на морскомъ берегу и принесеннаго домой на рукахъ, и снова эти руки обхватили мою дорогую дѣвочку и сердце мое забилось несказаннымъ счастьемъ.
   

VIII.

   Могу васъ завѣрить, что мнѣнія нашего добраго ректора высказались въ слѣдующее же воскресенье въ самой рѣзкой и опредѣленной формѣ. Съ самаго начала американской войны онъ неусыпно убѣждалъ своихъ прихожанъ оставаться вѣрными своему государю, и отдавалъ подобающею честь кесаревой власти. "Войну, проповѣдывалъ онъ, не слѣдуетъ исключительно разсматривать, какъ несчастье. Подобно болѣзнямъ, она ниспосылается небомъ для нашего же блага. Она учитъ насъ покорности и терпѣнію среди лишеній, она укрѣпляетъ наше мужество и закаляетъ въ вѣрноподданническихъ чувствахъ; она даетъ намъ случай упражняться въ милосердіи, быть великодушными въ побѣдѣ, терпѣливыми и бодрыми среди пораженія. Храбрые, побѣдоносно сражающіеся за свое отечество, оставляютъ наслѣдіе славы своимъ дѣтямъ. Мы, англичане настоящаго времени, пожинаемъ плоды сраженій при Креси, Аженкурѣ и Блэнгеймѣ. Я охотно уступаю Французамъ ихъ битву подъ Фонтене, и шотландцамъ ихъ баннокбернское сраженіе. Подобные подвиги мужества доказываютъ возмужалость націй. Когда намъ удастся усмирить американское возстаніе,-- а что удастся, въ этомъ я не сомнѣваюсь,-- тогда, я убѣжденъ, мы увидимъ, что наши непокорные сыны не опозорили своего британскаго происхожденія, были терпѣливы и мужественны, сострадательны и великодушны. Что касается только что объявленной войны съ Франціей, войны, имѣющей громадное значеніе для всей Англіи и для обитателей нашего прибрежья по преимуществу, то я столь же мало сомнѣваюсь въ правотѣ нашего дѣла, какъ и въ томъ, что королева Елизавета имѣла полное право сопротивляться испанской Армадѣ. Въ настоящій часъ намъ угрожаетъ почти такая же опасность, и я молю Всевышняго, чтобы мы съумѣли выказать себя столь же мужественными, твердыми и неутомимыми. Приготовимся исполнить лежащій передъ нами долгъ, и исходъ дѣла предоставимъ Тому, кто одинъ можетъ даровать побѣду.
   Прежде чѣмъ сойдти съ каѳедры, нашъ добрый ректоръ объявилъ, что намѣренъ въ слѣдующій же базарный день созвать митингъ въ нашей ратушѣ, митингъ, на которомъ дворяне, фермеры и мореплаватели будутъ обсуждать мѣры, необходимыя для защиты нашего берега. Со дня на день слѣдовало ожидать нападенія французовъ. Весь городъ былъ въ сильномъ, волненіи; патрули охотниковъ, и милиціи занимали прибрежье, и подзорныя трубки то и дѣло наводились съ рыбачьихъ судовъ на противоположный берегъ.
   Въ ратушѣ собрался многочисленный митингъ и ораторы, наровили другъ передъ другомъ блеснуть своею преданностью королю и отечеству. Тутъ же было приступлено къ подпискѣ, результатъ которой предназначался для приготовленій къ оборонѣ. Рѣшено было между пятью главнѣйшими приморскими: городами южнаго берега Англіи, выставить на общій счетъ цѣлый полкъ милиціи. Кромѣ того, дворяне и главные негоціанты города Уинчельси согласились снарядить отъ себя конный отрядъ волонтеровъ, которые исполняли бы обязанность береговой стражи и поддерживали бы коммуникацію между регулярными войсками, расположенными въ Дуврѣ, Гастингсѣ и Дилѣ. На французскомъ берегу происходили подобныя же воинственныя приготовленія. Между рыбаками обѣихъ націй дѣло пока не доходило до непріязненныхъ дѣйствій, но, увы, имѣю поводъ думать, что одинъ мой престарѣлый родственникъ не совсѣмъ порвалъ сношенія съ своими французскими пріятелями.
   Какъ бы то ни было, на митингѣ въ ратушѣ дѣдъ мой выступилъ однимъ изъ ревностнѣйшимъ подписчиковъ и произнесъ длинную рѣчь. Онъ говорилъ отъ своего лица и отъ лица своихъ единовѣрцевъ и соотечественниковъ, французскихъ выходцевъ, которые, вотъ уже около столѣтія, пользовались гостепріимствомъ и свободными учрежденіями Великобританіи. Изгнанные изъ родины папистскими преслѣдованіями, они нашли въ Англіи пріютъ. И вотъ, продолжалъ дѣдушка, приспѣло имъ время показать себя вѣрными и благодарными подданными короля Георга. Дѣдушкина рѣчь была принята съ выраженіями живаго одобренія. Старикъ обладалъ здоровыми легкими и большимъ навыкомъ въ ораторскомъ искусствѣ. Онъ умѣлъ, не переводя духъ, растягивать свои періоды до безконечности, и кому, какъ не мнѣ, было звать его неутомимость по этой части, когда мнѣ по цѣлымъ часамъ приходилось выслушивать этотъ завывающій голосъ, давно уже переставшій (да проститъ мнѣ богъ) отзываться въ ожесточенномъ сердцѣ дѣдушкина внука. Когда дѣдушка замолчалъ, настала очередь то корить мистеру Джемсу Уэстону, и онъ съ своей стороны не ударилъ лицемъ въ грязь. (На митингѣ присутствовалъ и пріятель мой, мистеръ Джо, и оба брата сидѣли на эстрадѣ, занимаемой судьями и мѣстною аристократіей). Мистеръ Джемсъ началъ съ того, что мистеръ Дюваль говорилъ отъ лица французскихъ протестантовъ, онъ же, мистеръ Уэстонъ, считаетъ своею обязанностью выразить вѣрноподданническія чувства другой корпораціи, именно англичанъ римско-католическаго исповѣданія. Онъ надѣялся, что въ критическую минуту онъ и его единовѣрцы съумѣютъ показать себя такими же добрыми гражданами, какъ и протестанты. Какъ слабое доказательство своего патріотизма онъ вызвался подписаться на сумму вдвое большую противъ той, которую пожертвуетъ monsieur Дюваль, хотя, добавилъ онъ, сосѣдъ Дюваль будетъ и побогаче меня. На это дѣдушка закричалъ: о нѣтъ, нѣтъ!-- при чемъ все собраніе разразилось хохотомъ:
   -- Я за своей гинеей не постою, кротко проговорилъ дѣдушка, да будетъ же принята и употреблена съ пользою лепта и этого человѣка.
   -- Гинея! какъ бы не такъ, проревѣлъ мистеръ Уэстонъ. Я жертвую цѣлую сотню гиней.
   -- А я другую, добавилъ его братъ. Мы покажемъ, что римско-католическое дворянство Англіи не уступаетъ въ вѣрноподданническихъ чувствахъ нашимъ протестанскимъ соотечественникомъ.
   -- Запишите, что мой свекоръ, Петръ Дюваль, жертвуетъ сто гиней, раздался матушкинъ басъ. Запишите на меня двадцать пять гиней и на сына моего, Дениса, другихъ двадцать пять. Мы ѣли англійскую хлѣбъ-соль, и умѣемъ помнить добро, и отъ всего сердца готовы запѣть: Боже храни короля Георга!
   Матушкина рѣчь была принята съ восторженными рукоплесканіями. Люди всѣхъ состояній, фермеры, дворяне, лавочники, повалили гурьбою къ подпискѣ. Когда митингъ разошелся, была уже собрана порядочная сумма на вооруженіе и обмундированіе уинчельсійской милиціи. Старый полковникъ Ивэнсъ, дравшійся при Минденѣ и при Фонтене, и молодой мистеръ Барлоу, у котораго оторвало ногу при Бранднуайнѣ, вызвались обучать этотъ отрядъ въ ожиданіи, пока его величество соблаговолитъ назначить для начальствованія надъ нимъ своихъ офицеровъ. Вообще, можно сказать, что всѣ присутствующіе, какъ въ рѣчахъ, такъ и въ поступкахъ, показали себя достойными сынами отечества.-- "Пускай-ка Французы сунутся къ намъ на берегъ, было общимъ отзывомъ:-- у насъ про нихъ въ Рай, въ Уинчельси и въ Гастингсѣ припасена почетная стража, съ которою мы ихъ и встрѣтимъ."
   Что Французы непремѣнно сдѣлаютъ высадку на нашъ берегъ, считалось между нами дѣломъ рѣшеннымъ. Мнѣніе это еще болѣе подтвердилось, когда вышла королевская прокламація, говорившая о громадныхъ приготовленіяхъ во флоіѣ и въ арміи непріятеля. У насъ все еще поддерживались кое-какія сношенія съ Булонью, Кале и Дункирхеномъ; случалось даже, что наши рыбачьи суда доходили до Остенде. Такимъ образомъ до насъ доходили свѣденія обо всемъ, что дѣлалось въ этихъ портахъ, о томъ, сколько тамъ собрано войска, сколько королевскихъ и частныхъ судовъ стоятъ на-готовѣ. Я не слишкомъ удивился, встрѣтивъ однажды вечеромъ нашего стариннаго булонскаго сообщника, Бидуа, покуривавшаго трубочку въ кухнѣ моего дѣдушки и потягивавшаго при этомъ водку, за которую, мнѣ доподлинно извѣстно, не былъ заплаченъ динарій, слѣдовавшій Кесарю. Голуби нагорной фермы по прежнему сновали взадъ и впередъ черезъ проливъ. Однажды, зайдя провѣдать фермера Перро, я засталъ monsieur Ламота и еще другаго господина, снаряжавшихъ въ путь одного изъ этихъ голубей, при чемъ товарищъ Ламота угрюмо проговорилъ по-нѣмецки:-- За чѣмъ таскается сюда этотъ Spitzbube?-- Versteht vielleicht Deutsch, торопливо пробормоталъ Ламотъ, и, обернувшись ко мнѣ, любезно осклабился и освѣдомился, какъ поживаютъ дѣдушка и матушка.
   Этотъ товарищъ monsieur Ламота былъ нѣкто лейтенантъ Моттерло, состоявшій не задолго передъ тѣмъ на нашей службѣ въ Америкѣ въ одномъ изъ гессенскихъ полковъ. Въ настоящее время онъ повадился-таки частенько таскаться въ Уинчельси, гдѣ онъ велерѣчиво разглагольствовалъ о войнѣ и о собственныхъ воинскихъ подвигахъ, какъ на европейскомъ материкѣ, такъ и въ американскихъ нашихъ владѣніяхъ. Слыхалъ я, что онъ живетъ гдѣ-то по близости отъ Кэнтербери; я, само собою разумѣется, догадывался, что онъ принадлежитъ къ той же компаніи форельщиковъ, къ которой принадлежали Ламотъ, братья Уэстоны, мой старый грѣховодникъ, дѣдъ, и союзникъ его, мистеръ Роджъ изъ Рай. Скоро мнѣ придется разсказать, какъ дорого поплатился monsieur Ламотъ за знакомство съ этимъ нѣмцемъ.
   Зная, на какой короткой ногѣ стоитъ баронъ со всѣми джентльменами, участвовавшими въ форельномъ промыслѣ, я нисколько не удивился, встрѣтивъ его въ обществѣ капитана нѣмца, хотя одно обстоятельство, случившееся при этомъ и могло бы навести меня на мысль, что господинъ этотъ занимается дѣломъ еще болѣе противузаконнымъ и опаснымъ, чѣмъ контрабанда. Отправившись однажды прогуляться къ нагорной фермѣ... Выболтать, что ли, здѣсь всю правду, сударыня? Ну ужь такъ и быть, выболтаю; вѣдь отъ этого вреда никому не будетъ, потому что дѣло касается только насъ съ вами. Итакъ, я хотѣлъ вамъ сказать, что часто отправлялся гулять, въ этомъ направленіи потому, что одна молодая особа была тоже страстная охотница до голубей и порой заходила на голубятню фермера Перро. Ужь не любилъ ли я эту бѣлую голубку болѣе всѣхъ прочихъ? Не случалось ли мнѣ подчасъ прижимать ее, трепещущую, къ моему сердцу? Ухъ! какъ старая кровь закипѣла при одномъ этомъ воспоминаніи! Я чувствую себя помолодѣвшимъ... сказать ли, милая, на сколько лѣтъ?.. Эти прогулки на голубятню остались самыми свѣтлыми точками въ нашихъ воспоминаніяхъ.
   Итакъ, возвращаясь однажды изъ этого дома, оглашавшагося неумолкаемымъ воркованьемъ, я встрѣтился съ одномъ старымъ школьнымъ товарищемъ, но имени Томасомъ Мизомомъ, который чрезвычайно гордился своимъ новымъ мундиромъ рядоваго въ милиціи нашего города, не скидалъ его съ плечъ и всюду расхаживалъ съ своимъ ружьемъ за спиною. Когда я встрѣтился съ Томомъ, онъ только что разрядилъ ружье, попавъ въ какую-то птичку. У ногъ его лежалъ одинъ изъ голубей фермера Перро, и именно изъ голубей гонцовъ. Томъ совсѣмъ растерялся въ виду своего собственнаго подвига, въ особенности, когда подъ крыломъ убитой птицы нашелъ подвязаннымъ небольшой клочекъ бумаги.
   Онъ не могъ разобрать содержаніе этой записки, писанной по-нѣмецки и состоявшей всего, изъ трехъ строкъ; но въ этомъ отношеніи я былъ счастливѣе Тома. Сначала я было вообразилъ, что извѣстіе, подавшееся въ наши руки, касается контрабанднаго дѣла, къ которому столько лицъ были прикосновенны между нашими знакомыми. Что же касается Мизома, то онъ поспѣшилъ удалиться, вовсе не желая подвергнуться подъ руку фермеру, который конечно не поблагодарилъ бы его за убитаго голубя.
   Я положилъ бумажку къ себѣ въ карманъ, ни слова не сказавъ Тому о моихъ догадкахъ; но въ головѣ у меня вертѣлась мысль, которую я рѣшился прежде всего сообщить моему дорогому доктору Бернарду. Я отправился въ ректорскій домъ и тамъ прочиталъ ему извѣстіе, которое несъ бѣдный гонецъ, настигнутый пулею Тома. Содержаніе записки, переведенной мною доктору, сильно переполошило и обрадовало моего добраго друга. Въ особенности же онъ похвалилъ меня за то, что я смолчалъ при Томѣ.-- Чуть ли мы не напали па цѣлый заговоръ, Денни, голубчикъ, оказалъ онъ мнѣ;-- Дѣло, кажется, важное. Нынче же вечеромъ переговорю о немъ съ полковникомъ Ивэнсомъ. Мы отправились на квартиру мистера Ивэнса. То былъ тотъ самый старый воинъ, который сражался еще подъ начальствомъ герцога Комберлэндскаго. Въ настоящее время онъ былъ, подобно самому доктору, мировымъ судьею въ нашемъ графствѣ. Я перевелъ полковнику содержаніе записки, которое было слѣдующее:
   (Тутъ слѣдуетъ пропускъ у Тэккерея.)
   Мистеръ Ивэнсъ справился съ лежавшимъ передъ нимъ ффиціальнымъ спискомъ войскъ, расположенныхъ въ различныхъ пунктахъ между пятью главными портами; оказалось, что свѣденія, отправленныя съ бѣднымъ голубемъ, были вполнѣ вѣрны. Джентльменъ этотъ предложилъ мнѣ вопросъ: узнаю ли я въ запискѣ почеркъ monsieur Ламота? Нѣтъ, врядъ ли то была его рука. Тутъ я разсказалъ о нѣмецкомъ капитанѣ, котораго видалъ въ обществѣ monsieur Ламота. Оказалось, что мистеръ Ивэнсъ знаетъ этого Моттерло, какъ нельзя лучше. "Если Моттерло замѣшанъ въ это дѣло, проговорилъ мистеръ Эвансъ,-- то мы въ скоромъ времени доберемся я до дальнѣйшихъ подробностей." И онъ шепнулъ что-то на ухо доктору Бернарду. Меня же онъ осыпалъ похвалами за мою осмотрительность, наказалъ мнѣ никому не говорить ни слова объ этомъ дѣлѣ, да и товарищу посовѣтовать, чтобъ онъ держалъ языкъ за зубами.
   Но Томъ Низомъ не слишкомъ-то былъ остороженъ; онъ проболтался о своемъ приключеніи двумъ, тремъ кумушкамъ, и родителямъ своимъ, которые были такъ же, какъ и мои, торговцы средней руки. Жили они въ уютномъ домикѣ, при которомъ находился садъ и удобное помѣщеніе для скота. Въ одно прекрасное утро они нашли принадлежавшую имъ лошадь мертвою въ стойлѣ; нѣсколько дней спустя у нихъ пала корова. Странные способы мщенія употреблялись сплошь и рядомъ во времена моей юности. Фермеръ, торговецъ или дворянинъ, прогнѣвившій чѣмъ нибудь известную партію, нерѣдко дорого платился за возбужденную имъ непріязнь. Къ сожалѣнію, я не могу ни отрицать, ни смягчать того факта, что мой злополучный старый дѣдъ былъ и оставался участникомъ заговора контрабандистовъ. Правда, тяжелое наказаніе обрушилось на него за его грѣхи, но я не хочу забѣгать впередъ моего разсказа.
   Въ гости къ нашимъ уинчельсійскимъ судьямъ пріѣхалъ однажды капитанъ Пирсонъ, командиръ фрегата Сераписъ, стоявшаго въ то время возлѣ Дувра. Я помнилъ этого джентльмена, котораго видалъ еще въ Лондонѣ, въ домѣ моего добраго покровителя, сэра Питера Дениса. Мистеръ Пирсонъ съ своей стороны помнилъ маленькаго мальчика, подстрѣлившаго разбойника, и съ большимъ вниманіемъ выслушалъ разсказъ о голубѣ гонцѣ и о найденныхъ на немъ извѣстіяхъ. Оказалось, что и онъ, подобно полковнику Ивэнсу, знакомъ съ мистеромъ Моттерло.-- "Поступокъ вашъ, молодой человѣкъ, очень похвальный, проговорилъ капитанъ,-- но всѣ извѣстія, приносимыя этими птицами, идутъ черезъ наши же руки."
   Между тѣмъ, сильное волненіе господствовало по всему протяженію нашего берега и съ часу на часъ ожидали высадки французовъ. Говорили, что французскій флотъ многочисленнѣе нашего флота, стоящаго въ проливѣ; что касается французской арміи, то мы положительно знали, что она превосходитъ нашу. Живо помнятся мнѣ страхъ и безпокойство, господствовавшіе тогда между нами, паническій ужасъ однихъ, хвастливыя выходки другихъ; въ особенности же памятно мнѣ одно воскресенье, когда церковь наша внезапно опустѣла вслѣдствіе слуха, распространившагося по скамьямъ, будто французы уже высадились на берегъ. Помню, какъ все собраніе устремилось къ выходу, и ивъ первыхъ побѣжали тѣ, которые всего больше хвастали, всего громче восклицали: пускай-ка ихъ къ намъ сунутся! Остались дослушивать проповѣдь только мы съ матушкой, да капитанъ Пирсонъ на ректорской скамьѣ; а докторъ Бернардъ, какъ на зло, не захотѣлъ выкинуть изъ своей проповѣди ни единаго слова, и я, признаюсь, сидѣлъ, какъ на горячихъ угольяхъ. Обычное благословеніе онъ произнесъ съ большею противъ обыкновеннаго медленностью и торжественностью, послѣ чего онъ принужденъ былъ самъ отворить дверцу каѳедры и спуститься съ лѣстницы одинъ, потому что провожавшій его обыкновенно причетникъ оставилъ свой налой и бѣжалъ вмѣстѣ съ остальными прихожанами. Въ этотъ день докторъ Бернардъ увелъ меня обѣдать съ собою въ ректорскомъ домѣ. Что же касается добрѣйшей моей матушки, то она была слишкомъ себѣ на умѣ, чтобы обижаться на ласку за то только, что эту ласку оказывали не ей, а мнѣ. Являясь къ мистрисъ Бернардъ съ своею корзиною модныхъ товаровъ, она держала себя на почтительномъ разстояніи, какъ и подобаетъ торговкѣ.-- "Ты же, сынъ мой, говаривала она, -- совсѣмъ другое дѣло. Я хочу сдѣлать изъ тебя джентльмена." И по чести, я, кажется, могу сказать, что старался, на сколько хватало моихъ слабыхъ силъ, исполнить желаніе почтенной старушки.
   Само собою разумѣется, что разговоръ за столомъ преимущественно вращался около войны, ожидаемой высадки французовъ и способовъ отразить нападеніе. Многое изъ того, что говорилось, было для меня тогда китайскою грамотою; но здѣсь будетъ у мѣста изложить нѣкоторые факты, которые, собственно для меня, выяснились только впослѣдствіи. Голубя не только доставляли свѣденія французамъ, но и приносили намъ оттуда обратно кое-какія извѣстія. Посредствомъ этихъ и другихъ лазутчиковъ правительству нашему, какъ нельзя лучше, были извѣстны намѣренія и приготовленія непріятеля. Помню я, какъ всюду намекали на какихъ-то таинственныхъ корреспондентовъ, которыхъ его величество имѣло во Франціи, и которые сообщали ему изумительно точныя свѣденія. Мистеръ Моттерло тоже чѣмъ-то орудовалъ по части рекогносцировки. Въ Америкѣ онъ служилъ въ дѣйствующей арміи, потомъ, возвратившись въ Англію, былъ нѣсколько времени вербовщикомъ и еще справлялъ какую-то службу. Съ разрѣшенія своего начальства онъ сообщалъ кое-какія свѣденія непріятелю, а въ обмѣнъ получалъ извѣстія изъ Франціи, которыя и передавалъ англійскому правительству. Почтенный джентльменъ этотъ былъ шпіонъ по ремеслу; и хотя ему на роду и не было написано познакомиться съ висѣлицей, тѣмъ не менѣе онъ жестоко поплатился за свое вѣроломство, о чемъ мнѣ еще предстоитъ разсказать вамъ впослѣдствіи. Что же касалось Ламота, то, по мнѣнію гостей мистера Бернарда, онъ не пускался въ предательство, считая своимъ призваніемъ контрабанду, и въ этомъ дѣлѣ имѣлъ своими сообщниками десятки и даже сотни нашихъ согражданъ. Однимъ изъ .этихъ .сообщниковъ завѣдомо мнѣ былъ мои благочестивый дѣдушка, двое другихъ жили въ аббатствѣ, и еще многихъ могъ бы я насчитать между жителями нашего маленькаго городка; такъ, всѣ форельщики, созванные мною въ ту ночь, когда хоронили бѣдную Madame де-Савернъ, принадлежали къ этой партіи.
   Передъ уходомъ домой я получилъ дружеское пожатіе руки отъ капитана Пирсона; что же касается добраго доктора, то, по одному уже взгляду, брошенному имъ на меня, я угадалъ, что на умѣ у и его какое-то особенно хорошее намѣреніе относительно меня. Догадка моя оправдалась въ самомъ скоромъ времени, и какъ разъ въ ту минуту, когда я было началъ предаваться безвыходному отчаянію. Моя дорогая малютка Агнеса пользовалась позволеніемъ этихъ противныхъ Уэстоновъ, въ домѣ которыхъ она жила, навѣщать мистрисъ Бернардъ; а эта добрѣйшая старушка никогда не забывала косвеннымъ образомъ довести до моего свѣденія, что моя возлюбленная малютка будетъ у нея въ гостяхъ. То посылала она мнѣ сказать, что "ректору понадобилась его книга Арабскихъ сказокъ, а потому не принесетъ ли ее Денисъ самъ?" То мистрисъ Бернардъ препровождала мнѣ свою карточку съ надписью: можешь придти къ намъ нынче вечеромъ, если рѣшилъ свою задачу изъ математики,-- или же: тебѣ представляется случай взять урокъ французскаго языка;-- или что нибудь въ этомъ родѣ, а я уже зналъ, кто будетъ моею милою учительницею. Не знаешь ли ты, моя милая, сколько лѣтъ было Джульетѣ, когда начался ея романъ съ молодымъ Камулетомъ? Что до насъ касается, го пора расцвѣтанія нашей молодой страсти относится къ тому времени, когда моя возлюбленная еще не переставала играть въ куклы, не мало пожилъ я съ тѣхъ поръ на свѣтѣ, но ни разу еще не разставался съ драгоцѣннымъ талисманомъ невинности, который носилъ тогда въ своемъ сердцѣ; онъ-то и помогалъ мнѣ не разъ устоятъ противъ искушенія.
   Ужь не покаяться ли мнѣ вамъ во всемъ? Ну, такъ и быть, знайте, что мы, плутишки, то и дѣло обмѣнивались коротенькими записками, которыя умѣли очень ловко прятать въ такія норки, иро которыя никто кромѣ насъ не зналъ. Джульета писала крупными, круглыми буквами, но французски; что же касается отвѣтовъ Ромео, то боюсь, что они грѣшили по части правописанія.
   Странныя были у насъ пріисканы мѣста, въ которыя мы прятали свои письма, чтобы они лежали тамъ poste restante. Для это и цѣли служила намъ между прочимъ фарфоровая ваза, стоявшая на этажеркѣ въ гостиной; мы запускали туда руки и рылись между цвѣточными лепестками, пока пальцы наши не ощупывали сложенную бумажку, болѣе душистую и драгоцѣнную въ нашихъ глазахъ, чѣмъ всѣ розы и гвоздики въ мірѣ. Былъ у насъ еще великолѣпный почтамтъ, помѣщавшійся въ дулѣ ружья, висѣвшаго надъ каминомъ въ залѣ. Правда, къ этому ружью была прикрѣплена записочка, на которой значилось, что оно заряжено, но мнѣ ли было не знать, какую цѣну придавать этому предостереженію, когда самъ же я помогалъ Мартину, докторскому слугѣ, чистить это ружье? Наконецъ на кладбищѣ подъ крыломъ лѣваго херувима, на памятникѣ сэра Джостра Бэллннга, было у насъ подмѣчено небольшое углубленіе, въ которое мы клали клочки бумаги, исписанные условными знаками собственнаго нашего изобрѣтенія. На этихъ-то клочкахъ бумаги говорилось... Ну, да вы и сами догадываетесь, о чемъ на нихъ говорилось. Мы писали на нихъ старую пѣсню, которую не переставали пѣть молодыя сердца отъ начала міра. Мы писали "amo, amas и т. д." нашею ребячьей рукою. Теперь эти руки начинаютъ дрожать, но, благодареніе Богу! онѣ могутъ писать тѣ же слова. Знаешь ли, моя голубка? въ послѣднюю мою поѣздку въ Уинчсльси я не утерпѣлъ и пошелъ взглянуть на гробницу сэра Джостра и на углубленіе подъ крыломъ херувима; но тамъ я ничего не нашелъ кромѣ плесени и моху. Записки эти часто попадались въ руки мистрисъ Бернардъ, которая ихъ пробѣгала, какъ эта добрѣйшая старушка сама разсказывала мнѣ впослѣдствіи, но дурнаго она въ нихъ ничего не видѣла, и когда докторъ Бернардъ начиналъ хмурить брови (на что онъ, безъ сомнѣнія, имѣлъ полнѣйшее право) и собирался задать преступникамъ головомойку, его жена напоминала ему то время, когда самъ онъ былъ старшимъ въ Гарроуской школѣ и улучалъ таки свободныя минуты, чтобы писать посланія одной молоденькой сосѣдкѣ; которыя между тѣмъ не имѣли ничего общаго съ упражненіями въ латинскомъ и греческомъ языкахъ. Обо всемъ этомъ, какъ я уже упоминалъ, она разсказала мнѣ впослѣдствіи; съ самаго начала нашего знакомства она была моимъ неизмѣннымъ другомъ и покровительницей.
   Но эта счастливѣйшая пора моей жизни (да! счастливѣйшая, хотя я и теперь очень и очень счастливъ, и благодарю свою судьбу) должна была кончиться внезапнымъ переворотомъ. Съ высшей ступени благополучія, на которую я успѣлъ взобраться, судьба готовила мнѣ неожиданное, жестокое паденіе, послѣ котораго я долго чувствовалъ себя совершенно оглушеннымъ и разбитымъ. Я уже разсказалъ о наказаніи, постигнувшемъ Томаса Мизома за непрошенное вмѣшательство въ дѣло господина Моттерло и за неумѣстную болтовню. Дѣло въ томъ, что тайна мейн-герра была извѣстна двумъ личностямъ: Тому Мизому и Денису Дювалю; и хотя Денисъ и помалчивалъ объ этомъ дѣлѣ, за исключеніемъ вышеописаннаго разговора съ ректоромъ и капитаномъ Пирсономъ, все же до свѣденія Моттерло дошелъ тотъ фактъ, что записка, найденная на убитомъ голубѣ, была прочитана и переведена мною; сообщилъ же ему объ этомъ никто иной, какъ самъ капитанъ Пирсонъ, у котораго съ нѣмцемъ были какія-то частныя дѣла. Когда Моттерло и его сообщникъ узнали объ участіи, которое я, на бѣду свою, принималъ въ открытіи этого дѣла, они разразились противъ меня еще болѣе страшною яростью, чѣмъ противъ Мизома. Баронъ де-Ламотъ, нѣкогда ограничивавшійся нейтралитетомъ и даже оказывавшій мнѣ расположеніе, воспылалъ теперь противъ меня непримиримою ненавистью и смотрѣлъ на меня, какъ на врага, отъ котораго ему надлежало, во что бы то ни стало, избавиться. Изъ всего этого готовился переворотъ, которому суждено было сбросить меня съ блаженной высоты, откуда я взиралъ на мою маленькую красавицу, гулявшую въ саду, у подножія стѣны.
   Однажды вечеромъ... какъ живо помнится мнѣ этотъ вечеръ! Дѣло было въ пятницу...
   (Тутъ слѣдуетъ пропускъ у самого Тэккерея).
   Напившись чаю вмѣстѣ съ моей маленькой красавицей у мистрисъ Бернардъ, я получилъ позволеніе проводить ее до дома мистера Уэстона, въ аббатствѣ, который находился всего въ какихъ нибудь ста ярдахъ отъ ректорскаго дома. Между гостями мистера Бернарда только и рѣчи было въ этотъ вечеръ, что о сраженіяхъ, объ опасностяхъ, о высадкѣ непріятеля и о военныхъ извѣстіяхъ изъ Франціи и Америки; моя милая малютка все время сидѣла молча, поглядывая своими большими глазами то на одного изъ разговаривающихъ, то на другаго, и снова принимаясь за свое вышиванье. Но вотъ часы пробили девять, обычный часъ, въ который миссъ Агнеса возвращалась къ своему опекуну. Я удостоился чести быть ея провожатымъ и дорого бы далъ, чтобы короткое разстояніе, отдѣлявшее эти два дома, удесятерилось. "Покойной ночи, Агнеса! Прощай, Денисъ; въ воскресенье)видимся." -- Еще на одно короткое мгновеніе затягивается нашъ разговоръ; онъ происходитъ шопотомъ и безъ другихъ свидѣтелей кромѣ звѣздъ; маленькая ручка серьезно замѣшкалась въ моей рукѣ и тихо пожимаетъ ее. Но вотъ на мраморномъ полу внутри дома послышались шаги слугъ, и я спѣшу удалиться. Ужь не знаю, какъ это такъ дѣлалось, только ни утромъ, ни вечеромъ, ни за уроками, ли за играми, не выходила у меня это милая малютка изъ головы.
   -- Въ воскресенье увидимся, а сегодня была пятница. Но даже и этотъ промежутокъ времени казался мнѣ невыносимо долгимъ. Оба мы и не подозрѣвали, какая долгая разлука лежитъ передъ нами, сколько приключеній и опасностей переживу я прежде, чѣмъ мнѣ будетъ дано снова пожать эту дорогую ручку.
   Калитка захлопнулась за нею, а я пошелъ вдоль церковной ограды домой. Дорогой я вспомнилъ ту счастливую, ту незабвенную ночь моего дѣтства, въ которою мнѣ удалось спасти мою малютку отъ ужасной смерти; вспоминались мнѣ и послѣдующіе годы моей молодой жизни, озаренные любовью къ ней. Въ теченіе многихъ лѣтъ она одна была мнѣ утѣхою и товарищемъ. Дома я не терпѣлъ недостатка ни въ пищѣ, ни въ питьѣ, ни даже въ ласкѣ, по крайней мѣрѣ съ матушкиной стороны; но жизнь моя проходила одиноко и, только сдѣлавшись своимъ человѣкомъ въ домѣ добраго доктора, узналъ я, что такое дружбѣ и сообщество близкихъ людей. О, какіе торжественные обѣты давалъ я передъ самимъ собою! Какъ я молилъ Бога; чтобы мнѣ показать себя достойнымъ такихъ друзей! Погруженный въ эти мысли, я весело шелъ домой, какъ вдругъ... вдругъ случилось нѣчто такое, разомъ измѣнившее теченіе всей моей послѣдующей жизни.
   Это нѣчто бытъ ударъ дубиною по головѣ, отъ котораго я безъ чувствъ повалился на землю. Помню я съ полдюжины человѣческихъ фигуръ, чернѣвшихъ въ переулкѣ, черезъ который лежалъ мой путь; помню я драку, сопровождавшуюся ругательствами, да голосъ, воскликнувшій: -- бей его крѣпче, чортъ съ нимъ совсѣмъ!-- вслѣдъ за тѣмъ я повалился на землю, столь же безжизненный, какъ и мостовая, на которой я лежалъ. Очнувшись, я почти ничего не могъ видѣть отъ крови, слѣпившей мнѣ глаза; я очутился въ крытомъ фургонѣ въ обществѣ нѣсколькихъ другихъ раненыхъ; на вырвавшійся у меня стонъ чей-то грубый голосъ прорычалъ, чтобы я, знай молчалъ, не то мнѣ еще разъ проломятъ голову, и приправилъ эту угрозу крѣпкимъ словцомъ. Первыми моими ощущеніями, когда я пришелъ въ себя, были недоумѣнія и страшная боль; но вскорѣ я опять лишился чувствъ. Когда же сознаніе снова возвратилось ко мнѣ на половину, то я почувствовалъ, что меня вынимаютъ изъ фургона и несутъ къ носу барки, куда вслѣдъ за мною, кажется, бросили и остальныхъ моихъ несчастныхъ товарищей по фургону. Помню я, что кто-то пришелъ ко мнѣ и обмылъ мою окровавленную голову соленою водою (которая причинила мнѣ жестокую боль). Потомъ тотъ же самый человѣкъ шепнулъ мнѣ на ухо: не бойтесь, я вамъ другъ,-- и повязалъ мнѣ голову носовымъ платкомъ. Потомъ наша лодка тронулась по направленію къ бригу, стоявшему недалеко отъ берега. Когда я, шатаясь, взбирался на бригъ, меня чуть не убилъ тотъ самый человѣкъ, который нанесъ мнѣ ударъ; но мой покровитель за меня заступился. Покровителемъ этимъ оказался никто иной, какъ Томъ Гукамъ, семейству котораго я помогъ своими тремя гинеями; онъ положительно въ этомъ случаѣ спасъ мнѣ жизнь, потому что напавшій на меня негодяй сознался впослѣдствіи, что у него было недоброе противъ меня на умѣ. Меня да еще нѣсколько человѣкъ. стонущихъ, изувѣченныхъ плѣнниковъ бросили въ трюмъ. Вѣтеръ дулъ попутный, и нашъ бригъ отправился къ мѣсту своего невѣдомаго для насъ назначенія. Что за мучительную ночь я провелъ на немъ! Въ бреду мнѣ представлялось, что я спасаю Агнесу изъ воды, и я громко звалъ ее по имени, какъ мнѣ разсказывалъ впослѣдствіи Томъ Гукамъ, приходившій съ фонаремъ провѣдать несчастныхъ, валявшихся въ этой конурѣ. Томъ принесъ мнѣ еще воды, и такъ, въ лихорадочномъ, тяжеломъ снѣ прошла эта мучительная ночь.
   Поутру нашъ брегъ подъѣхалъ къ фрегату, лежавшему въ дрейфѣ около какого-то города. Опираясь на руку Тома Гукама, я кое-какъ перемѣстился на корабль. Случилось такъ, что въ эту самую минуту пришла отъ берега капитанская шлюпка, такъ что капитанъ съ своимъ обществомъ столкнулся лицомъ къ лицу съ нашей жалкою партіей плѣнныхъ, сопровождаемой поимщиками. Вообразите себѣ мое удивленіе и радость, когда я въ капитанѣ узналъ друга моего добраго ректора. капитана Пирсона. Лице мое было повязано, и къ тому же такъ блѣдно и перепачкано кровью, что трудно было его узнать.-- "Такъ-то, пріятель, обратился ко мнѣ капитанъ довольно строгимъ голосомъ:--ты хотѣлъ непремѣнно драться; вотъ ты и поплатился за сопротивленіе людямъ, состоящимъ на службѣ его величества "Я и не думалъ сопротивляться, отвѣчалъ я.-- Меня ударили сзади, капитанъ Пирсонъ."
   Капитанъ поглядѣлъ на меня свысока, съ выраженіемъ изумленія. И дѣйствительно, трудно было представить себѣ молодаго человѣка съ болѣе подозрительною внѣшностью. Но, поглядѣвъ съ минуту, онъ воскликнулъ:--"Съ нами сила крестная! Да это никакъ молодой Дюваль! Тебя ли я вижу, голубчикъ?"
   -- Да, сэръ, проговорилъ я, и съ этими словами отъ волненія ли, отъ слабости ли и потери крови, я почувствовалъ, что въ глазахъ у меня мутится и снова упалъ въ обморокъ.
   Очнулся я въ каютѣ Сераписа, гдѣ на этотъ разъ никого не было, кромѣ меня, да еще другаго больнаго. Оказалось, что я пробылъ цѣлый день въ бреду, во время котораго я не переставалъ кричать: Агнеса! Агнеса! и все порывался стрѣлять въ разбойниковъ. Я былъ порученъ одному сострадательному Фельдшеру, который ходилъ за мною съ такою заботливостью, какой я и не въ нравѣ былъ ожидать въ моемъ настоящемъ унизительномъ положеніи. На пятый день я оправился, хотя все еще былъ блѣденъ и чувствовалъ слабость, но слабость эта не помѣшала мнѣ явиться на зовъ капитана въ каюту. Мой пріятель фельдшеръ показалъ мнѣ дорогу.
   Капитанъ Пирсонъ сидѣлъ за своимъ столомъ и писалъ. Онъ отослалъ своего секретаря, и когда тотъ ушелъ, ласково пожалъ мнѣ руку и откровенно заговорилъ о странномъ случаѣ, который привелъ меня на его корабль. Капитанъ и одинъ изъ его офицеровъ разузнали, что въ одномъ изъ уинчельсійскихъ кабаковъ можно подцѣпить нѣсколько отличныхъ матросовъ, принадлежавшихъ къ такъ называемой шайкѣ форельщиковъ; офицеръ отправился на поимку и наловилъ съ полдюжины этихъ молодцовъ, "которымъ, замѣтилъ капитанъ Пирсонъ, гораздо лучше быть полезными слугами его величества на одномъ изъ королевскихъ кораблей, чѣмъ заниматься противозаконнымъ промысломъ на своихъ собственныхъ судахъ. Тебѣ же досталось въ чужомъ пиру похмѣлье. Я узналъ твою повѣсть; мы много говорили о тебѣ съ твоими друзьями въ ректорскомъ домѣ. Не смотря на свою молодость, ты таки ухитрился нажить себѣ враговъ въ родномъ городѣ, и чѣмъ скорѣе ты оттуда выберешься, тѣмъ лучше. Въ первый же вечеръ нашего знакомства съ тобою я обѣщался друзьямъ твоимъ принять тебя въ качествѣ волонтера перваго разряда. Въ свое время ты выдержишь экзаменъ и будешь занесенъ въ служебные списки мичманомъ. Да погоди уходить! Твоя матушка въ Дилѣ. Ты можешь отправиться къ ней, и она дастъ тебѣ средства обмундироваться. А вотъ и письмо на твое имя. Я писалъ о тебѣ доктору Бернарду, какъ только разъяснилось, кто ты такой."
   Я распростился съ моимъ добрымъ покровителемъ, капитаномъ, и побѣжалъ читать мои письма. Одно изъ нихъ было отъ доктора и мистрисъ Бернардъ. Въ немъ говорилось о томъ, какъ они безпокоились, не зная, куда я дѣвался, пока не пришло письмо отъ капитана Пирсона, извѣщавшее ихъ о моихъ приключеніяхъ. Другое письмо было отъ моей доброй матушки и писано ея обычнымъ угловатымъ слогомъ; она увѣдомляла меня, что остановилась въ Дилѣ, въ гостинницѣ Синяго Якоря и желала бы пріѣхать во мнѣ, но боится, что новые мои товарищи засмѣютъ неотесанную старуху, если она явится на корабль провѣдать своего сынка. А потому всего лучше будетъ мнѣ пріѣхать къ ней въ Диль, гдѣ она окопируетъ меня приличнымъ образомъ для офицера, состоящаго на службѣ его величества. Итакъ я отправился въ Диль съ первой отходившей лодкой. Добродушный фельдшеръ, ходившій за мною во время болѣзни и почему-то полюбившій меня, одолжилъ мнѣ чистую рубашку и такъ ловко прикрылъ рану на головѣ, по ея почти не было видно подъ моими черными кудрями.-- "Le pauvre cher enfant! comme il esi pale". Какою нѣжною любовью заискрились глаза моей матушки, когда она увидала меня! Эта добрая душа и слышать не хотѣла, чтобы чья нибудь чужая рука коснулась моихъ волосъ и убрала ихъ на славу, связавъ сзади въ косичку, украшенную чернымъ бантомъ. Потомъ она повела меня къ городскому портному и заказала мнѣ такой гардеробъ, съ которымъ и сыну какого нибудь лорда не зазорно бы было явиться на корабль. Когда я явился передъ ней въ мичманскомъ мундирѣ, она опустила мнѣ въ карманъ такой тяжелый кошелекъ съ гинеями, что я въ себя не могъ придти отъ изумленія. Сколько помню, я заломилъ шапку на бекрень и очень важно выступалъ, проходя съ нею по набережной. Намъ встрѣтилось нѣсколько человѣкъ изъ ея знакомыхъ, принадлежавшихъ, подобно ей, къ торговому сословію и участвовавшихъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, въ томъ подозрительномъ промыслѣ, на который я столько разъ намекалъ. Но матушка не выказала на этотъ разъ особенной готовности знаться съ ними. "Помни, сынъ мой, что ты теперь джентльменъ, и вся эта мелкая сошка для тебя не товарищи. Я совсѣмъ иное дѣло; и вѣкъ свой останусь простой парикмахершей и лавочницей." И встрѣчаясь съ своими знакомыми, она кланялась имъ съ глубокимъ чувствомъ собственнаго достоинства, но и не подумала представить меня кому нибудь изъ нихъ. Мы поужинали вдвоемъ въ гостинницѣ якоря и разговорились о родномъ городѣ, который лежалъ всего на разстояніи двухъ дней пути, а между тѣмъ отодвинулся такъ далёко. Матушка ни разу не упомянула про мою дорогую малютку, а я не смѣть наводить ее на этот.ъ разговоръ. Матушка позаботилась приготовить для меня хорошенькую комнатку въ гостинницѣ и спозаранку уложила меня спать на томъ основаніи, что я все еще не совсѣмъ оправился послѣ болѣзни. Когдая улегся въ постель, она пришла въ мою комнату, стала на колѣни возлѣ меня и на родномъ своемъ нѣмецкомъ нарѣчіи обратилась съ мольбою къ Тому, чья рука спасала меня столько разъ отъ всевозможныхъ опасностей; слезы катились по ея морщинистому лицу, когда она просила Его не оставлять меня и впредь своими щедротами и хранить меня на жизненномъ пути, лежавшемъ передо мною. Теперь этотъ путь уже близокъ къ цѣли; я оглядываюсь назадъ на страшныя опасности, когорта мнѣ суждено было миновать, на великія радости, которыми мнѣ дано было насладиться, и сердце мое преисполняется безпредѣльнымъ чувствомъ ужаса и благодарности.
   Я написалъ длинное посланіе къ мистрисъ Бернардъ, въ которомъ старался описать мои приключенія въ веселомъ тонѣ; но, коли сказать правду, при одной мысли о домѣ и объ одной милой крошкѣ, остававшейся тамъ, крупная слеза канула изъ глазъ моихъ на бумагу. А впрочемъ, я былъ искренно благодаренъ за оказанное мнѣ капитаномъ участіе, не бездѣлица тоже было знать, что теперь а настоящій джентльменъ, и не нынче, такъ завтра, буду офицеромъ во флотѣ-его величества. Мундиръ поспѣлъ въ самый короткій срокъ. Мистеръ Леви принесъ его на другой же день, и я имѣлъ удовольствіе нарядиться въ полную форму, вслѣдъ за чѣмъ отправился гудятъ по городу въ шляпѣ на бекрень, со шпагою на поясѣ и съ матушкою подъ руку. Какъ ни доволенъ я былъ самимъ собою, все же, мнѣ кажется, она была еще довольнѣе. Встрѣтивъ кое-кого изъ знакомыхъ торговцевъ съ женами, она гордо кивнула имъ головою и прошла мимо, не говоря ни слова, какъ бы желая дать имъ понять, что ихъ дѣло держаться въ сторонѣ, когда они встрѣчаютъ ее въ такомъ хорошемъ обществѣ. "Умѣй всегда знать себѣ цѣну, сынъ мой; проговорила она.-- "У себя въ лавкѣ я дѣлаюсь лавочницей, и покорной слугою моихъ покупщиковъ, но когда гуляю по дильской набережной подъ руку съ тобою, я нахожусь въ обществѣ молодаго джентльмена, состоящаго на королевской службѣ. Богъ благословилъ наши труды за послѣднее время, дитя мое, и мы позаботимся, чтобы ты не-ударилъ лицемъ въ грязь передъ любымъ офицеромъ во флотѣ."
   Расхаживая по набережной па другой день моего пребыванія въ Дилѣ, я завидѣлъ... какъ бы вы думали, что? Я завидѣлъ знакомую карету моего милаго доктора Бернарда, катившую къ намъ по дуврской дорогѣ. Докторъ и жена его съ веселымъ удивленіемъ осмотрѣли мою преобразившуюся особу; когда карета ихъ остановилась у подъѣзда гостинницы, добрѣйшая старуха, не думая долго, протянула ко мнѣ объятія и поцѣловала меня. Полагаю, что матушка видѣла эту сцену изъ окна своей комнаты.-- "Ты счастливъ, сынъ мой, что имѣешь такихъ друзей, проговорила она съ оттѣнкомъ грусти въ голосѣ.-- Они для тебя могутъ больше сдѣлать, чѣмъ я. Ну, теперь ты поставленъ на ноги, и я могу спокойно отправиться во свояси. Если ты занеможешь, старуха мать пріѣдетъ ходить за тобою, а пока оставляю тебѣ свое благословеніе на вѣки нерушимое." Матушка на отрѣзъ объявила, что намѣрена въ этотъ же день выѣхать изъ Диля. У нея были добрые знакомые въ Гайдѣ, Фалькстонѣ и Дуврѣ (обстоятельство это слишкомъ хорошо было мнѣ извѣстно), и она разсчитывала заѣхать къ кому нибудь изъ нихъ по дорогѣ. Но передъ отъѣздомъ она съ замѣчательнымъ искусствомъ уложила всѣ мои пожитки въ мой новенькій чемоданъ. Каковы бы ни были ея чувства при разлукѣ, она не выразила ихъ ни слезою, пи вздохомъ, спокойно взлѣзла въ свою маленькую повозку, стоявшую на дворѣ гостинницы, и, не оглядываясь назадъ, пустилась въ свой одинокій путь. Хозяинъ Синяго Якоря съ женою почтительно и привѣтливо пожелали ей добраго пути и обратились ко мнѣ съ предложеніемъ: не зайду ли я въ буфетъ выпить вина или водки? Какъ я уже сказалъ вамъ, я не употреблялъ нм того, ни другаго; но я имѣю поводъ думать, что это добро поставлялось въ гостинницу прямо съ рыболовныхъ судовъ, принадлежавшихъ моей матушкѣ. -- "Если бы у меня былъ единственный сынъ, да еще такой красавецъ, замѣтила мистрисъ Бонифэсъ (неблагодарностью было бы съ моей стороны запамятовать имя той, которая сказала мнѣ такой комплиментъ),-- если бы у меня былъ единственный сынъ, и я имѣла бы средства, мистрисъ Дюваль, я не отпустила бы его въ море, да еще въ военное время, умъ ни за что не отпустила бы!" -- "Хотя сами вы вина и не употребляете, обратился ко мнѣ содержатель гостинницы,-- но все же, монетъ, между вашими товарищами на кораблѣ найдутся охотники до него; такъ милости просимъ ихъ во всякое время въ гостинницу Синяго Якоря." Не въ первый разъ уже приходилось мнѣ выслушивать намеки на то, что у моей матушки денегъ куры не клюютъ.-- "Можетъ быть, оно и такъ, отвѣчать я моему хозяину,-- только я-то, право, ничего не знаю."Въ отвѣтъ на это мужъ и жена похвалили меня за осторожность и добавили съ лукавою улыбкой:-- "Знаемъ-то мы больше, чѣмъ сказываемъ, мистерѣ Дюваль. Слыхали вы, можетъ статься, про мистера Уэстона, или про барона Ламота? Мы тоже знаемъ дорогу въ Булонь и въ Ост...." -- "Молчи, жена, перебилъ ее тутъ хозяинъ гостинницы.-- Видишь, что капитанъ не желаетъ объ этомъ говорить, такъ за чѣмъ же приставать? А вонъ и обѣдъ подаютъ къ доктору въ номеръ, пора вамъ идти къ нему, мистеръ Дюваль." Онъ былъ правъ, и я поспѣшилъ раздѣлить трапезу моихъ добрыхъ друзей, въ которой у меня былъ припасенъ отличный аппетитъ.
   Докторъ не преминулъ извѣстить о своемъ пріѣздѣ капитана Пирсона; мы еще сидѣли за столомъ, какъ вдругъ явился капитанъ, прибывшій съ корабля въ собственной своей шлюпкѣ, и потребовалъ непремѣнно, чтобы докторъ и мистрисъ Бернардъ пожаловали кушать дессертъ у него въ каютѣ на кораблѣ. Такимъ образомъ и мистеръ Денисъ Дюваль удостоился чести быть приглашеннымъ; для меня и для моего новенькаго чемоданчика нашлось мѣсто въ капитанской шлюпкѣ, и всѣ мы отправились на фрегатъ. Мой чемоданъ препроводили въ ту каюту, гдѣ мнѣ было отведено помѣщеніе; я просидѣлъ нѣсколько времени за столомъ мистера Пирсона, но тутъ мнѣ подмигнулъ одинъ изъ моихъ собратовъ мичмановъ, и я поспѣшилъ выйдти, чтобы ознакомиться съ моими будущими товарищами, которыхъ было около двѣнадцати на Сераписа. Не смотря на то, что я поступилъ простымъ волонтеромъ, я былъ выше ростомъ и старше многихъ мичмановъ. Само собою разумѣется, моя скромная родословная была имъ извѣстна, и много мнѣ пришлось вынести отъ нихъ грубыхъ шутокъ; но я не слишкомъ-то обижался ими и отстаивалъ себя по методу, принятому мною въ школѣ, посредствомъ своихъ кулаковъ. Я не стану вычислять здѣсь количества подшибенныхъ мною глазъ расквашенныхъ носовъ, а такъ же не назову всѣхъ тѣхъ увѣчій, которыя доставались на мою долю. Вѣрно только то, что я никогда не помнилъ зла, и, -- благодареніе Богу!-- никогда еще не наносилъ человѣку такой обиды, послѣ которой былъ бы вынужденъ возненавидѣть его. Были, правда, люди, ненавидѣвшіе меня, но ихъ уже нѣтъ, а я уцѣлѣлъ и сохранилъ, -- благодареніе Богу!-- чистую совѣсть, а вражда ихъ немного надѣлала мнѣ зла.
   Первый лейтенантъ нашего корабля, мистеръ Пэджъ, приходился съ родни мистрисъ Бернардъ, и эта добрая дама съ такой хорошей стороны отрекомендовала ему своего покорнѣйшаго и благодарнаго слугу, такъ патетично разсказала ему о моихъ приключеніяхъ, что мистеръ Пэджъ принялъ меня подъ свое спеціальное покровительство и успѣлъ зарасположить во мнѣ нѣкоторыхъ изъ моихъ товарищей. Приключеніе съ разбойникомъ на большой дорогѣ послужило источникомъ безконечныхъ толковъ и шутокъ, изъ которыхъ я вышелъ побѣдителемъ; вѣрный той тактикѣ, которой я придерживался въ школѣ, я рѣшился разомъ упрочить за собою хорошее мнѣніе товарищей и, воспользовавшись первымъ же представившимся случаемъ, вызвалъ на бой самаго отчаяннаго драчуна во всемъ нашемъ мичманскомъ обществѣ. Надо вамъ сказать, что я былъ извѣстенъ между товарищами подъ различными прозвищами, относившимися къ парикмахерскому ремеслу моего дѣдушки. Меня звали "мыльной водой, пудрешкой" и другими, тому подобными именами. Одинъ изъ товарищей вздумалъ какъ-то подразнить меня, и воскликнулъ: "А скажи-ка намъ, мыльная вода, въ какое ты мѣсто попалъ разбойнику?" -- Вотъ въ это, отвѣчалъ я, и отвѣсилъ ему по носу такой полновѣсный ударъ лѣвою рукою, что у него, думаю, искры изъ глазъ посыпались.-- За то и онъ минутъ черезъ пять отплатилъ мнѣ точно такимъ же ударомъ. Сорвавъ свое сердце, мы снова стали закадычными друзьями. Но что же это такое? Недалѣе, какъ вчера, дописывая послѣднюю страницу, я положилъ себѣ зарокъ не говорить болѣе ни слова о моихъ кулачныхъ подвигахъ? Вотъ то-то и есть, что всѣ мы прытки на обѣщанія, которыя потомъ забываемъ. Думаю, что грѣшенъ въ этомъ не я одинъ.
   Передъ отъѣздомъ на берегъ добрые друзья мои пожелали проститься со мною, при чемъ мистрисъ Бернардъ, приложивъ Малецъ -къ губамъ, вынула изъ кармана и вручила мнѣ небольшой свертокъ бумаги. Мнѣ вообразилось, что это она даетъ мнѣ денегъ, и грустно мнѣ стало, что она могли мнѣ сдѣлать такой подарокъ. Простившись съ нею, я заглянулъ въ свертокъ и нашелъ въ немъ медальонъ съ прядью блестящихъ черныхъ волосъ. Догадываетесь ли вы, чьи это были волосы? Къ медальону была приложена записка, писанная по-французски крупнымъ дѣтскимъ почеркомъ, въ которой говорилось, что она будетъ денно и нощно молиться о своемъ миломъ Дени. И какъ бы вы думали, гдѣ находится теперь этотъ медальонъ? Да все тамъ же, гдѣ онъ находился за всѣ эти сорокъ два года, и гдѣ онъ останется даже и тогда, когда вѣрное сердце, трепещущее подъ нимъ, перестанетъ биться.
   Съ вечернимъ выстрѣломъ наши друзья удалились съ фрегата, не думая, не гадая объ участи, ожидавшей столь многихъ изъ нашего экипажа. Еще три недѣли прошло съ этого дня, и насъ постигло то достохвальное пораженіе, которое занесено въ лѣтописи нашего отечества.
   Въ тотъ самый вечеръ, когда капитанъ угощалъ у себя на кораблѣ своихъ уинчельсійскихъ друзей, пришло приказаніе плыть ему въ Гуль и поступить подъ начальство командовавшаго тамъ адмирала. Оттуда насъ послали на сѣверъ въ Скорборо. По всему сѣверному берегу господствовало въ то время довольно сильное безпокойство, возбужденное появленіемъ нѣсколькихъ американскихъ частныхъ судовъ, которые предали разграбленію замокъ одного шотландскаго дворянина и наложили контрибуцію на одинъ приморскій городъ въ Комберландѣ. Когда мы прибыли къ мѣсту своего послѣдняго назначенія, изъ Скарборо пришла шлюпка съ письмомъ отъ городскихъ властей, увѣдомлявшемъ насъ о появленіи того же отрада неподалеку отъ этой части берега. Начальникомъ этой Пиратской экспедиціи былъ завѣдомо всѣмъ шотландскій мятежникъ, рисковавшій въ сраженіяхъ тою самою жизнію, которая, по всѣмъ вѣроятіямъ, была обречена висѣлицѣ въ предѣлахъ его отечества. Само собою разумѣется, наша молодежь заранѣе хвасталась, что при встрѣчѣ съ нимъ не ударятъ лицомъ въ грязь и поставитъ себѣ въ особенное удовольствіе повѣсить его на мачтѣ его же собственнаго корабля.
   Измѣнникъ этотъ былъ никто иной, какъ monsieur Джонъ Поль Джонсъ, сдѣлавшійся впослѣдствіи кавалеромъ ордена in Mérité, пожалованнаго ему его французскимъ величествомъ; никогда еще мечъ не обнажался болѣе героическимъ измѣнникомъ.
    ранцузскихъ и голландскихъ словъ, которое она постоянно употребляла въ минуты сильнаго раздраженія. Моя добрая мать могла брить и пудрить мужскія головы не хуже любаго парикмахера; и я смѣло могу увѣрить читателя, что ни одинъ мущина въ цѣлой Европѣ никогда не былъ такъ великолѣпно напудренъ, какъ г. Роджъ въ этотъ знаменитый вечеръ.
   Но что это? Я посвятилъ кажется цѣлую страницу на описаніе побоища, продолжавшагося всего минутъ пять. Между тѣмъ какъ мать моя побѣдоносно сражалась въ домѣ, телѣжка ея стояла въ переулкѣ. Наконецъ пріѣхалъ и докторъ Бернардъ, который, пройдя черезъ главный входъ въ лавку, нашелъ насъ побѣдителями на полѣ битвы. Со времени моей послѣдней схватки съ Бивелемъ, мы оба знали, что я не только ему ровня, но пожалуй и посильнѣе его. "Именемъ короля повелѣваю вамъ бросить ваше оружіе," сказалъ докторъ словами мелодраматическаго героя. Появленіе мироваго судьи положило конецъ нашей ссорѣ. Хлыстъ моей матери пересталъ прогуливаться по г. Роджу; миссъ Сьюкки выползла изъ-подъ стола; г. Бивель всталъ и тихонько улизнулъ изъ комнаты, чтобъ обмыть свое окровавленное лицо; а когда бѣдняга Роджъ провизжалъ, что онъ будетъ жаловаться въ судъ за подобное оскорбленіе, докторъ сказалъ ему строго: "Помни, въ началѣ драки васъ было трое противъ одного; потомъ трое противъ двухъ; да неужели ты въ самомъ дѣлѣ воображаешь, старый клятвопреступникъ, что послѣ твоего утренняго лжесвидѣтельства въ присутствіи, кто-либо изъ судей тебѣ повѣритъ?"
   Нѣтъ, конечно, никто бы имъ не повѣрилъ, и эти дурные люди понесли должную кару. Не знаю, кому принадлежала эта мысль, только Роджъ и его дочь получили въ Райѣ прозваніе Ананіи и Сапфиры; и съ этого дня дѣла старика замѣтно ухудшились. Когда наши школьники отъ Покока встрѣчали на улицѣ лавочника, его дочь или ученика, маленькіе негодяи принимались кричать: "А кто подкинулъ деньги въ ящикъ Дениса? А кто лжесвидѣтельствовалъ противъ своего ближняго? Цѣлуй же Евангеліе, моя милая Сьюкки, и говори всю правду, истинную правду, ничего кромѣ правды, слышишь?" -- Семейству бѣднаго лавочника пришлось весьма круто. Что же касается до проказника Тома Паррота, то пришедъ однажды въ лавку къ Роджу въ базарный день, когда тамъ было множество народа, онъ потребовалъ себѣ на одинъ пенсъ ячменнаго сахару, и подавая деньги старому Роджу, сидѣвшему надъ счетными книгами за своею высокою конторкой сказалъ (такъ смѣло, какъ будто лобъ его былъ сдѣлавъ изъ одного металла съ мѣднымъ пенсомъ):
   -- Это хорошія деньги, эта монета не замѣчена, г. Роджъ, не то, что деньги, найденныя у Дениса Дюваля!
   И вслѣдъ затѣмъ, вѣроятно по знаку, подданному молодымъ негодяемъ, хоръ мальчиковъ, стоявшихъ снаружи, затянулъ: "Ананія, Ананія! Вѣдь онъ прикидывается такимъ благочестивымъ! Ананія и Сапфира!"
   Но это было не единствевнное наказаніе постигшее несчастнаго Роджа. Г-жа Уингъ и многія другія его покровительницы перестали забирать товаръ въ его лавкѣ, и съ тѣхъ поръ начали обращаться къ другому мелочному торговцу, его сопернику. Вскорѣ послѣ моей исторіи миссъ Сьюкки вышла замужъ за беззубаго ученика, и должно сознаться, что сдѣлавши ее своею женой, послѣдній едва ли не попалъ изъ огня да въ полымя. Мнѣ скоро придется разказать читателю, какимъ образомъ они (и нѣкоторыя другія лица) поплатились за свою злобу противъ меня, и о томъ, какъ раскаялась бѣдная миссъ Сьюкки, которую, конечно, я простилъ отъ чистаго сердца. Тогда только открылась тайная причина (причины этой я не могъ, а докторъ Бернардъ можетъ-быть и не хотѣлъ понять) преслѣдованій направленныхъ противъ смиреннаго юноши, который въ жизнь свою не сдѣлалъ вреда ни одному смертному, за исключеніемъ тѣхъ случаевъ, когда ему нужно было защищать себя.
   Взваливъ себѣ на спину чемоданы, невинную причину послѣдней бѣдственной стычки, я положилъ ихъ въ телѣжку къ матери, и уже готовился было самъ занять въ ней мѣсто, когда умная старуха, не допустивъ меня до этого, сказала:
   -- Я и безъ тебя сумѣю доѣхать, а ты ступай-ка лучше съ докторомъ въ его каретѣ. Его разговоры полезнѣе для тебя, сынокъ, чѣмъ мои глупыя рѣчи. Сосѣдъ Джефсонъ разказалъ мнѣ, какъ этотъ добрый докторъ защищалъ тебя въ судѣ, и если когда-нибудь я или семейство мое въ состояніи будемъ отблагодарить его за эту услугу, пусть онъ смѣло приказываетъ мнѣ все что ему угодно. Ну, ну, сѣрко, пошелъ! Ужь немного осталось!
   И сказавъ это, она пустилась въ путь съ моими пожитками, когда на дворѣ уже сильно темнѣло.
   Итакъ, я вышелъ изъ Роджева дома, въ которомъ съ тѣхъ поръ мнѣ не пришлось быть ни разу. Я занялъ мѣсто въ каретѣ подлѣ моего добраго доктора Бернарда; мы проѣхали черезъ Уинчельсійскія ворота и погрузились въ болотистую раввину, разстилавшуюся за городомъ; въ сторонѣ отъ насъ сверкали издали свѣтлыя воды канала, а тамъ высоко надъ нашею головой ярко горѣли звѣзды. Разговоръ, конечно, вертѣлся на происшествіи дня, происшествіи особенно интересномъ для вашего покорнаго слуги, который ни о чемъ болѣе не могъ думать, какъ о судьяхъ, арестѣ и оправданіи. Докторъ снова высказалъ мнѣ свое твердое убѣжденіе, что вдоль всего берега и во всей окрестной странѣ существуетъ сильное общество контрабандистовъ, и что мистеръ Роджъ одинъ изъ членовъ этого братства (это впрочемъ было мнѣ хорошо извѣстно, потому что, къ стыду моему, я не разъ ѣздилъ вмѣстѣ съ его людьми на ловлю).
   -- Можетъ-быть найдутся еще и другія лица изъ числа нашихъ общихъ знакомыхъ, которыя также принадлежатъ къ этому обществу, сказалъ докторъ сухо.-- Ну, ну, пошевеливайся, гнѣдышка! Да, и въ самомъ дѣлѣ найдутся, какъ въ Уинчельси, такъ и въ Райѣ. Вотъ хоть бы взять, напримѣръ, твоего дорогаго одноглазаго пріятеля Уэстона, я увѣренъ, что онъ замѣшанъ въ этомъ заговорѣ, такъ точно и monsieur le Chevalier de la Motte; не можешь ли ты еще кого, назвать, Денни?
   -- Да, сэръ, отвѣчалъ я съ грустью; я зналъ, что мой дѣдъ занимался этимъ промысломъ.-- Но если другіе это и дѣлаютъ, то клянусь вамъ своею честью, что съ своей стороны никогда не предприму ничего подобнаго,-- поспѣшилъ я прибавить.
   -- Теперь это становится опаснѣе, нежели было прежде,-- сказалъ докторъ Бернардъ.-- При переправѣ черезъ каналъ контрабандисты встрѣтятъ затрудненія, отъ которыхъ они уже поотвыкли. Слышалъ ли ты новость, Денисъ?
   -- Какую новость?
   До сихъ поръ я только и думалъ что о своихъ собственныхъ дѣлахъ. Между тѣмъ оказалось, что въ тотъ же вечеръ изъ Лондона пришла почта, принесшая съ собою довольно важныя извѣстія даже и для меня бѣднаго. Новость, о которой говорилъ мнѣ докторъ, состояла въ томъ, что его величество король, извѣстившись о заключеніи дружественнаго и коммерческаго трактата между французскимъ дворомъ и агентами мятежныхъ подданныхъ его величества въ Сѣверной Америкѣ, нашелъ нужнымъ послать предписаніе своему послу при французскомъ дворѣ оставить занимаемый имъ постъ и что, твердо уповая на усердную и ревностную поддержку со стороны своего вѣрнаго народа, онъ рѣшился въ случаѣ надобности воспользоваться всѣми силами и средствами королевства, которыя, какъ онъ надѣется, окажутся достаточно значительными, чтобъ отразить всякое оскорбленіе и нападеніе и вполнѣ поддержать могущество и честь страны.
   Такимъ образомъ, между тѣмъ какъ я выходилъ изъ Райскаго суда, размышляя только о своихъ врагахъ, о допросѣ, и блестящемъ для меня исходѣ дѣла, по всей странѣ скакали эстафеты съ извѣщеніемъ о войнѣ съ Франціей. Одинъ изъ такихъ курьеровъ проскакалъ мимо насъ, громко трубя въ рогъ, въ то время, какъ мы возвращались домой. Огибая равнину, мы могли видѣть горѣвшіе издали на противоположномъ берегу канала французскіе военные сигналы, и я съ сожалѣніемъ долженъ здѣсь замѣтить, что съ тѣхъ поръ въ продолженіе пятидесяти лѣтъ моей жизни, эти бѣдственные огоньки почти не угасали.
   Курьеръ, посланный съ этимъ важнымъ извѣстіемъ, прибылъ въ Рай уже послѣ нашего отъѣзда оттуда; но такъ какъ онъ ѣхалъ немного побыстрѣе чѣмъ старая гнѣдышка доктора Бернарда, то онъ догналъ насъ прежде, нежели мы прибыли въ нашъ Уинчельси. Въ какихъ-нибудь полчаса весь городъ всполошился отъ полученнаго извѣстія; народъ собирался всюду, толковалъ и на базарной площади, и въ трактирахъ, переходилъ толпами изъ дома въ домъ. Итакъ мы снова вступали въ войну съ нашими сосѣдями по ту сторону канала, въ то же время какъ и съ нашими мятежными чадами въ Америкѣ; но возмутившіеся чада въ то время уже одолѣвали своего родителя. Вмѣстѣ съ моими товарищами въ школѣ Покока, бодро и съ гордостію слѣдили мы за случайностями войны. Согнувшись надъ картами, мы преслѣдовали мятежниковъ, и побивали ихъ въ различныхъ сраженіяхъ. Мы разсѣяли ихъ при Long Island, разбили ихъ при Бранднуайнѣ, одержали надъ ними блистательную побѣду на Бенкерскихъ высотахъ, и торжественно вступили въ Филадельфію вмѣстѣ съ Гауомъ. Но мы были весьма озадачены, когда намъ пришлось сдаваться при Саратогѣ, вмѣстѣ съ генераломъ Бергайномъ: ухо наше не привыкло слышать, чтобы британскія арміи сдавались, и чтобы британское мужество могло терпѣть пораженіе.
   -- За дѣло при Long Islands намъ дали полу-праздникъ, сказалъ Томъ Парротъ, сидѣвшій подлѣ меня въ школѣ.-- Ну, а за Саратогу, я думаю, насъ всѣхъ поочередно отхлещутъ.
   Что же касается до этихъ Французовъ, то мы давно знали объ ихъ измѣнѣ, и сердца наши кипѣли противъ нихъ злобою. "Французы-протестанты -- это другой народъ," говорили мы; и я дѣйствительно полагаю, что изгнанные изъ Франціи гугеноты были достойными подданными своего новаго государя.
   Нужно вамъ сказать, читатель, что въ Уинчельси жила одна прелестная маленькая Француженка, но въ то же время страшная мятежница. Когда мистриссъ Бернардъ, разговаривая о войнѣ, обратилась однажды къ Агнесѣ и спросила ее: "А ты, дитя мое, на чьей сторонѣ?", mademoiselle де-Барръ сильно покраснѣла и отвѣчала: "Я Француженка, и потому я на сторонѣ моей родины. Vive la France! Vive le roi!"
   -- О Агнеса, о развращенное, неблагодарное маленькое чудовище! воскликнула мистриссъ Бернардъ со слезами на глазахъ.
   Между тѣмъ докторъ, нимало не разсердился, и лицо его озарилось довольною улыбкой. Онъ насмѣшливо поклонился Агнесѣ, сказавъ ей: "Mademoiselle de Saverne, я полагаю, что маленькой Француженкѣ слѣдуетъ стоять за Францію; но вотъ несутъ приборы, и если вы позволите, мы отложимъ наше сраженіе до окончанія ужина." Когда докторъ сталъ читать въ этотъ вечеръ молитву, положенную церковнымъ уставомъ на все продолженіе военнаго времени, когда онъ началъ просить Бога о ниспосланіи намъ крѣпкой защиты Того, Кто Одинъ можетъ даровать побѣду,-- мнѣ показалось, что голосъ этого добраго человѣка никогда еще не былъ такъ трогателенъ и торжественъ, какъ въ эту минуту.
   Всякій разъ какъ совершалась эта утренняя и вечерняя церемонія, одна извѣстная мнѣ маленькая особа, принадлежавшая къ римско-католической церкви, обыкновенно удалялась въ сторону, потому что ея духовные наставники запрещали ей принимать участіе въ нашемъ англійскомъ богослуженіи. Въ этотъ вечеръ, когда молитва была окончена, и всѣ стали расходиться по своимъ комнатамъ, миссъ Агнеса сидѣла съ пылающимъ, почти недовольнымъ лицомъ.
   -- Что же мнѣ прикажете дѣлать, тетушка Бернардъ?-- сказала маленькая бунтовщица.-- Если я стану молиться за васъ, значитъ я должна просить Бога о покореніи мое родины и о томъ, чтобъ онъ избавилъ васъ отъ руки моихъ соотечественниковъ.
   -- Нѣтъ, нѣтъ, дитя мое, успокойся, сказалъ докторъ, погладивъ ее по щекѣ;-- въ такомъ случаѣ мы, конечно, не заставимъ тебя повторять за нами аминь.
   -- Рѣшительно не понимаю, для чего это вамъ хочется непремѣнно властвовать надъ моимъ отечествомъ, жалобно пропищала малютка.-- Конечно, я никогда не стану молиться о томъ, чтобы случилось что-либо дурное съ вами, или съ тетушкой Бернардъ, или съ Денни,-- о, никогда, никогда!-- И заливаясь горькими слезами, она скрыла свое личико на груди добраго доктора, и мы всѣ были глубоко растроганы.
   Рука въ руку отправились мы, вдвоемъ, изъ прихода въ монастырь; но этотъ путь намъ показался слишкомъ короткимъ. Подойдя къ дому, и не выпуская изъ своихъ рукъ ея маленькой, горячей ручки, я остановился на минуту передъ звонкомъ.
   -- А ты, Денни, ты никогда не будешь моимъ врагомъ, не правда ли?-- сказала она, поднимая на меня свои глазки.
   -- О, моя дорогая, пробормоталъ я въ смущеніи, -- я буду вѣчно, вѣчно любить тебя!
   И я вспомнилъ о дитяти, которое я несъ нѣкогда на своихъ рукахъ съ морскаго берега; теперь, какъ и тогда, я принималъ къ своей груди то же сокровище, и сердце мое сладостно билось отъ подноты блаженства.
   

VIII.

   Могу завѣрить, что въ слѣдующее воскресенье слова нашего добраго доктора не могли подать повода къ какимъ либо сомнѣніямъ или колебаніямъ относительно его образа мыслей. Съ тѣхъ поръ какъ началась война съ Америкой, онъ употреблялъ всѣ усилія, убѣждая своихъ прихожанъ быть вѣрными и свидѣтельствуя о власти кесаря.
   "Война, говорилъ онъ въ одной изъ своихъ проповѣдей, вовсе не есть зло: она посылается намъ небомъ, подобно нашимъ недугамъ и болѣзнямъ, безъ сомнѣнія, для нашего же блага. Она научаетъ повиновенію и довольству въ лишеніяхъ, она укрѣпляетъ мужество; испытываетъ вѣрность; доставляетъ случаи обнаружить милосердіе сердца, умѣренность при побѣдѣ, терпѣніе и бодрость при пораженіи. Храбрецы, побѣдоносно сражавшіеся за дѣло своей родины оставляютъ завѣтъ чести своимъ дѣтямъ. Мы, Англичане настоящаго времени, возвышаемся побѣдами предковъ при Креси, Азинкурѣ и Бленгеймѣ. И я не завидую торжеству Шотландцевъ при Бавнокбургѣ и Французовъ -- при Фонтенуа. Такія доблести служатъ доказательствомъ зрѣлости націй. Когда мы усмиримъ американское возстаніе, въ чемъ я не сомнѣваюсь, тогда окажется, я увѣренъ, что и эти возмутившіеся сыны нашей родины вели себя какъ прилично Англичанамъ, что они были смѣлы и рѣшительны, милосерды и умѣренны. И въ объявленіи войны Франціи, вѣсть о которомъ только-что достигла до насъ и которое интересуетъ всю Англію, въ особенности же жителей нашего берега, я убѣжденъ, мы также правы, какъ права была королева Елизавета, сопротивляясь испанской армадѣ. Въ минуту почти равной опасности я молю Бога, чтобы мы могли выказать такую же бдительность, постоянство и храбрость. Употребимъ же всѣ зависящія отъ насъ средства, чтобъ исполнить предстоящій намъ долгъ, поручая исходъ дѣла Подателю всякой побѣды."
   Прежде чѣмъ сойдти съ каѳедры, добрый докторъ объявилъ, что онъ хочетъ въ слѣдующій базарный день созвать въ ратушѣ митингъ изъ помѣщиковъ, фермеровъ и моряковъ для обсужденія средствъ къ защитѣ нашего берега и гаваней. Французы могли ежедневно напасть на насъ. Все наше народонаселеніе пришло въ движеніе; волонтеры и милиція обходили патрулями берегъ, а рыбаки то и дѣло наводили свои подзорныя трубы на противоположную сторону канала.
   Въ ратушѣ собрался большой митингъ, и ораторы наперерывъ одинъ передъ другимъ старались выказать свою преданность королю и отечеству. Открыта была подписка на оборонительный фондъ. Рѣшено было, что пять портовъ (Дувръ, Гастингсъ, Диль, Плимутъ и Портсмутъ) сформируютъ полкъ милиціонеровъ. Въ одномъ Уинчельси помѣщики и знатнѣйшіе торговцы вызвались снарядить отрядъ конныхъ волонтеровъ для содержанія стражи вдоль берега и для сношеній съ главными квартирами регулярныхъ войскъ, расположенныхъ въ Дуврѣ, Гастингсѣ и Дилѣ. Рыбаки должны были образовать наблюдательную береговую стражу. Весь берегъ, отъ Маргота до Фокстона, былъ, охраняемъ патрулями; и многіе порты по нашей линіи снарядили капера и выслали ихъ въ море. Мы слышали, что и Французы съ своей, стороны дѣлали подобныя же воинственныя приготовленія. Рыбаки обоихъ береговъ до сихъ поръ еще не трогали другъ друга, но теперь начали происходить между ними стычки; и я зналъ, что мой дѣдъ не совсѣмъ еще прекратилъ сношенія съ своими французскими друзьями.
   Между тѣмъ на митингѣ, въ ратушѣ, онъ выступилъ съ предложеніемъ подписки и съ длинною рѣчью. Онъ сказалъ, что вотъ уже около столѣтія, какъ онъ и его французскіе единовѣрцы и соотечественники пользуются британскимъ гостепріимствомъ и свободою, что во время гоненія на протестантовъ, они нашли здѣсь покровительство, и что теперь настало для нихъ время доказать, что они признательные и вѣрные подданные короля Георга. Рѣчь дѣда была весьма тепло принята. Старикъ имѣлъ сильныя легкія и его искусство говорить никогда не измѣняло ему. Онъ могъ выплетать свои рѣчи цѣлыми аршинами. Я хорошо зналъ это: мнѣ такъ часто приходилось слушать, какъ онъ своимъ голосомъ, который напоминалъ жужжаніе трутня, -- этотъ голосъ давно уже смолкъ теперь (Господи, прости мои прегрѣшенія!) -- разводилъ рацеи по цѣлымъ часамъ, усиливаясь влить убѣжденіе въ сердце своего негоднаго внука.
   Когда онъ кончилъ, сталъ говорить Джемсъ Уэстонъ изъ монастыря, и говорилъ съ большимъ одушевленіемъ. (Онъ и мой благопріятель, мистеръ Джо, оба были здѣсь и сидѣли вмѣстѣ съ помѣщиками и судьями на возвышеніи, въ концѣ залы.) Мистеръ Джемсъ сказалъ, что такъ какъ мистеръ Дюваль говорилъ за французскихъ протестантовъ, то онъ съ своей стороны хочетъ заявить о преданности другаго класса людей, римскихъ католиковъ Англіи. Онъ надѣется, что въ минуту опасности онъ и его собратья окажутся столь же вѣрными подданными, какъ любой протестантъ въ королевствѣ. И какъ слабое доказательство своей преданности онъ предлагаетъ -- хотя онъ и увѣренъ, что его сосѣдъ Дюваль гораздо богаче его (дѣдъ вскрикнулъ: "нѣтъ, нѣтъ!" и громкій раскатъ хохота покрылъ его восклицаніе) -- на каждую гинею, которую пожертвуетъ мистеръ Дюваль въ оборонительный фондъ, дать двѣ своихъ.
   -- Конечно, я дамъ свою гинею, сказалъ скромно дѣдъ,-- и пусть лепта бѣдняка будетъ принята и принесетъ пользу!
   -- Одну гинею! заревѣлъ Уэстонъ,-- я даю сто гиней!
   -- А я другую сотню, сказалъ его братъ.-- Мы хотимъ доказать, какъ римско-католическіе землевладѣльцы Англіи, что мы не уступимъ въ патріотизмѣ нашимъ братьямъ протестантамъ.
   -- Заставьте моего свекора, Питера Дюваля, дать сто гиней! сказала моя мать своимъ грубымъ голосомъ.-- Возьмите съ меня двадцать пять гиней и съ моего сына, Девиса, двадцать пять! Мы ѣли англійскій хлѣбъ, и мы признательны, и мы поемъ отъ полноты сердца: Боже, храни короля Георга!
   Слова матери вызвали взрывъ одобреній. Фермеры, помѣщики, торговцы, богатые и бѣдные, тотчасъ приступили къ подпискѣ. И прежде нежели разошелся митингъ, была собрана весьма почтенная сумма на вооруженіе и обмундировку уинчедьсійской милиціи. Старый полковникъ Эвансъ, участвовавшій въ сраженіяхъ при Минденѣ и Фонтевуа, и молодой мистеръ Барлоу, потерявшій ногу при Бранднуайнѣ, предложили заняться обученіемъ милиціонеровъ до тѣхъ поръ, пока его величество не пришлетъ своихъ офицеровъ для командованія отрядомъ. Было призвано, что всѣ говорили и дѣйствовали въ общественномъ духѣ.-- Пусть-ка теперь высадятся Французы! былъ общій крикъ.-- жители Райя, Уинчельси и Гастингса будутъ имѣть свою почетную стражу, чтобы достойно встрѣтить ихъ на берегу!
   Мнѣніе, что Французы хотятъ попытаться высадиться на берегъ, было весьма распространено, въ особенности же, когда была получена прокламація его величества, возвѣщавшая о большихъ морскихъ и военныхъ приготовленіяхъ, предпринятыхъ непріятелемъ. Мы имѣли нѣкоторыя сношенія съ Булонемъ, Кале и Дюнкирхеномъ, и наши рыбачьи лодки доходили иногда даже до Остенде. Наши корреспонденты подробно извѣщали насъ о всемъ, что-происходило въ этихъ портахъ: о собиравшихся тамъ войскахъ, о военныхъ французскихъ корабляхъ и каперахъ, снаряжавшихся тамъ. Я не былъ очень удивленъ когда нашелъ однажды ночью нашего стараго булоньскаго сообщника, Бидуа, въ кухнѣ, вмѣстѣ съ дѣдомъ, гдѣ онъ курилъ трубку и угощался рюмкою коньяку, за который, я зналъ, не было заплачено кесарево кесареви. Голуби еще продолжали совершать свои ежедневныя путешествія.
   Однажды, когда я пришелъ навѣстить фермера Парро, я нашелъ г. де-Ламотта съ товарищемъ, отправлявшихъ одну изъ этихъ птицъ. Товарищъ Ламотта сказалъ сердито по-нѣмецки:
   -- Чего здѣсь нужно этому маленькому Spitzbube?
   -- Versteht vielleicht deutsch, проворчалъ поспѣшно Ламоттъ, и обратившись ко мнѣ съ притворно любезною улыбкой, освѣдомился о моей матери и дѣдѣ.
   Этотъ товарищъ кавалера былъ лейтенантъ Лоттерло, служившій въ Америкѣ въ одномъ изъ гессенскихъ полковъ съ нашей стороны. Онъ теперь очень часто бывалъ въ Уинчельси и разказывалъ обыкновенно въ великолѣпныхъ выраженіяхъ о войнѣ и о своихъ собственныхъ подвигахъ, какъ на континентѣ, такъ и въ американскихъ провинціяхъ. Онъ жилъ, какъ я слышалъ, близь Кантербери. Я, разумѣется, догадался, что онъ принадлежалъ къ партіи ловцовъ макрели и занимался контрабандой, подобно Ламотту, Уэстонамъ и моему старому нечестивому дѣду съ его пріятелемъ, мистеромъ Роджемъ изъ Райя. Я разкажу вскорѣ, какъ горько пришлось въ послѣдствіи господину де-Ламотту раскаяться въ его знакомствѣ съ этимъ Нѣмцемъ.
   Зная короткость кавалера съ людьми занимавшимися ловлей макрели, я не имѣлъ причины удивляться, встрѣтивъ его вмѣстѣ съ нѣмецкимъ капитаномъ; но тутъ случилось обстоятельство, заставившее меня предполагать, что онъ былъ замѣшанъ въ дѣлѣ еще болѣе беззаконномъ и опасномъ чѣмъ контрабанда. Я всходилъ на холмъ -- долженъ ли я говорить всю правду, моя милая, въ моихъ запискахъ? Что жь, это никогда никому не вредило и не повредитъ, и такъ какъ это касается только меня и тебя, то я могу говорить безъ опасенія. Я упоминалъ уже, что я часто ходилъ на холмъ любоваться на голубей, потому что нѣкоторая молодая особа была также большая до нихъ любительница и иногда приходила посмотрѣть голубятню фермера Нарро. Не эта ли бѣлая голубка и привлекала меня преимущественно передъ другими? Не припадала ли она иногда трепещущая къ моему сердцу? А! старая кровь кипитъ во мнѣ при одномъ воспоминаніи. Я чувствую -- сказать ли, на сколько лѣтъ моложе чувствую я себя, моя милая? Да, эти маленькія прогулки на голубятню принадлежатъ къ самымъ сладкимъ, къ самымъ пріятнымъ воспоминаніямъ моей жизни.
   Возвращаясь изъ этого милаго домика поцѣлуевъ и воркованья, я встрѣтилъ одного изъ моихъ бывшихъ школьныхъ товарищей, по имени Томаса Мизома, который чрезвычайно гордился своимъ мундиромъ рядоваго въ уинчельсійской милиціи, никогда не уставалъ носить его и всегда ходилъ съ ружьемъ на плечѣ. Когда я подошелъ къ Тому, онъ только что выстрѣлилъ изъ своего ружья и убилъ птицу. Одинъ изъ голубей Фермера Парро, одинъ изъ почтовыхъ голубей, лежалъ мертвый у его ногъ; молодой человѣкъ очень испугался своего поступка, въ особенности же, когда подъ крыломъ убитаго голубя онъ увидалъ маленькій кусочекъ бумаги.
   Онъ не могъ прочесть посланія, написаннаго по-нѣмецки и состоявшаго всего изъ трехъ строкъ, которыя я скорѣе могъ разобрать нежели Томъ. Первою моею мыслью было, что записка касалась дѣлъ контрабанды, которою занимались столь многіе изъ моихъ пріятелей. Между тѣмъ Мизомъ поспѣшилъ удалиться, вовсе не желая попасться въ руки фермера, который былъ бы весьма недоволенъ тѣмъ, что онъ убилъ одну изъ его птицъ.
   Я положилъ бумажку въ карманъ, не сказавъ Тому ничего, что я о ней думаю; но у меня было кое-что на умѣ, и я хотѣлъ прежде всего показать ее доктору Бернарду. Я нашелъ его дома и прочелъ ему содержаніе записки.
   Мой добрый докторъ былъ нѣсколько взволнованъ и обрадованъ, когда я перевелъ ее, и особенно похвалилъ меня за то, что я ничего не сказалъ Тому. "То, что мы нашли, можетъ-быть какая-нибудь утка, мой милый Денисъ", сказалъ докторъ, "а можетъ-быть и очень важная вещь. Я повидаюсь нынче ночью по этому предмету съ полковникомъ Эвансомъ." Мы направились вмѣстѣ къ жилищу Эванса. Это былъ старый служака, который сражался подъ начальствомъ герцога Кумберландскаго и былъ подобно доктору мировымъ судьей нашего графства. Я перевелъ для полковника записку, которая была слѣдующаго содержанія:

(Пропускъ въ рукописи Теккерея).

   Мистеръ Эвансъ посмотрѣлъ на лежавшую передъ нимъ бумагу, въ которой заключались офиціальныя свѣдѣнія о войскахъ, расположенныхъ въ пяти портахъ, и нашелъ, что записка бѣднаго голубя составлена правильно.
   -- Это писалъ кавалеръ? спросилъ онъ.
   -- Нѣтъ, я не думаю чтобъ это былъ почеркъ де-Ламотта.
   Я назвалъ Нѣмца, котораго я видѣлъ вмѣстѣ съ кавалеромъ -- г-na Лоттерло; г. Эвансъ сказалъ, что знаетъ его хорошо.
   -- Если Лоттерло замѣшанъ въ это дѣло, продолжалъ г. Эвансъ,-- мы узнаемъ объ немъ поподробнѣе; и онъ пошепталъ что-то доктору Бернарду.
   За тѣмъ въ самыхъ лестныхъ выраженіяхъ онъ похвалилъ меня за мою благоразумную скрытность, прибавивъ, чтобъ я и впередъ никому не разказывалъ объ этомъ дѣлѣ, и товарищу посовѣтовалъ держать языкъ на привязи.
   Но Томъ Мизомъ не былъ также остороженъ какъ я, и разболталъ объ этомъ приключеніи одному или двумъ пріятелямъ и своимъ родителямъ, которые, подобно моимъ, занимались торговлей. Они жили въ Уинчельси, въ уютномъ домикѣ съ садомъ и прекраснымъ скотнымъ дворомъ. Однажды они нашли свою лошадь мертвою въ стойлѣ; въ другой разъ ихъ корову разнесло, и она околѣла. Въ тѣ времена такіе странныя проявленія мести повторялись довольно часто. Фермеры, торговцы или помѣщики, которымъ случалось имѣть непріязненныя столкновенія съ извѣстными партіями, часто бывали принуждены горько оплакивать послѣдствія вражды, которую имѣли неосторожность возбудить. Что мой несчастный старый дѣдъ не переставалъ быть сообщникомъ контрабандистовъ, я заключаю изъ одного случая, о которомъ не могу умолчать и который не могу извинить чѣмъ-нибудь. Конечно, дѣдъ былъ жестоко наказанъ за это; но мое повѣствованіе еще не подвинулось на столько, чтобъ я могъ теперь же разказать о томъ, какъ старикъ поплатился за свои грѣхи.
   Въ это время пріѣхалъ навѣстить нашихъ уинчельсійскихъ судей капитанъ Пирсонъ, командиръ фрегата Серапионъ, находившагося въ Доунскомъ портѣ. Я вспомнилъ, что видѣлъ этого джентльмена въ Лондонѣ, въ домѣ моего добраго покровителя Питера Дениса. Мистеръ Пирсонъ также узналъ во мнѣ маленькаго мальчика, выстрѣлившаго въ разбойника. Онъ былъ очень заинтересованъ, услыхавъ о почтовомъ голубѣ и объ извѣстіи, которое онъ несъ. Повидимому, онъ, подобно полковнику Эвансу, зналъ Лоттерло.
   -- Ты славный малый, сказалъ капитанъ, -- но мы знаемъ всѣ извѣстія, которыя приносятъ голуби.
   Весь нашъ берегъ въ это время былъ въ большомъ волненіи, ожидая съ часа на часъ вторженія Французовъ. Флотъ ихъ въ каналѣ, какъ говорили, превосходилъ численностію нашъ, и мы знали, что и армія ихъ была сильнѣе нашей. Я помню всеобщій ужасъ и волненіе, паническій страхъ однихъ и хвастливыя выходки другихъ; въ особенности же памятна мнѣ суматоха, происшедшая однажды въ церкви во время воскресной службы. По мѣстамъ пробѣжалъ слухъ, что Французы уже высадились. Народъ тотчасъ же бросился вонъ изъ церкви, и въ числѣ бѣжавшихъ я замѣтилъ нѣкоторыхъ изъ самыхъ буянливыхъ и задорныхъ хвастуновъ, которые прежде громче другихъ покрикивали: "пусть-ка попробуютъ!" Только мать и я, да капитанъ Пирсонъ остались на мѣстахъ и просидѣли до конца службы, изъ которой докторъ Бернардъ не хотѣлъ выпустить ни одной строки и которую даже я находилъ чрезвычайно утомительною и мучительно-длинною. Онъ произнесъ благословеніе, которымъ оканчивается служба, съ большею противъ обыкновенная медленностью и торжественностью. Самъ принужденъ былъ отворить дверь своей каѳедры и сойдти съ нея безъ обычнаго сопровожденія церковника, который соскочилъ съ своего мѣста и выбѣжалъ изъ церкви подобно другимъ прихожанамъ. Докторъ Бернардъ повелъ меня обѣдать къ себѣ; моя добрая мать была слишкомъ умна, чтобы завидовать внимательности оказанной мнѣ, а не ей. Когда ей случалось прислуживать мистриссъ Бернардъ съ корзинкою кружевъ и духами, мать почтительно стояла передъ нею, какъ прилично торговкѣ.
   -- Ты, сынъ мой, совсѣмъ другое дѣло, говорила она, -- я хочу сдѣлать изъ тебя джентльмена.
   И я надѣюсь, что употреблялъ всѣ усилія, чтобъ исполнить желаніе доброй женщины.
   Война, возможность высадки Французовъ, и средства противиться вторженію были предметами разговора джентльменовъ; и хотя я не могъ понимать всего происходившаго, но я могу привести теперь факты, значеніе которыхъ было объяснено мнѣ впослѣдствіи. Голуби продолжали передавать нѣкоторыя извѣстія во Францію, взамѣнъ тѣхъ, которыя они доставляли оттуда. Въ помощію этихъ и другихъ вѣстниковъ наше правительство получало подробныя свѣдѣнія о плавахъ и приготовленіяхъ непріятеля. И я припоминаю, какъ я слышалъ, что его величество имѣлъ своихъ собственныхъ тайныхъ корреспондентовъ во Франціи, увѣдомленія которыхъ были поразительной вѣрности. Мистеръ Лоттерло также занимался передачею извѣстій. Онъ былъ солдатомъ въ Америкѣ, насильственнымъ вербовщикомъ здѣсь, и я не знаю чѣмъ еще только онъ не былъ. Онъ пересылалъ извѣстія по распоряженію своихъ патроновъ, которымъ взамѣнъ того сообщалъ свѣдѣнія, получаемыя имъ изъ Франціи. Достойный джентльменъ былъ слѣдовательно шпіономъ по ремеслу; и хотя ему не суждено было быть повѣшеннымъ, тѣмъ не менѣе онъ получилъ ужасное возмездіе за свое вѣроломство, о чемъ я разкажу въ свое время. Что касается г. де-Ламотта, то джентльмены полагали, что кавалеръ былъ скорѣе контрабандистъ нежели измѣнникъ, и что въ этомъ дѣлѣ онъ имѣлъ сообщниками десятки, -- что я?-- сотни людей группировавшихся около него. Одинъ изъ нихъ, я зналъ, былъ мой набожный дѣдъ; другіе двое жили въ монастырѣ, и я могъ бы назвать еще множество лицъ даже въ одномъ нашемъ маленькомъ городкѣ, именно всѣхъ ловцовъ макрели, къ которымъ посылали меня въ вечеръ похоронъ бѣдной r-жи де-Савернъ.
   Капитанъ Пирсонъ съ чувствомъ пожалъ мнѣ руку, когда я собирался уходить и, по взгляду, брошенному на меня докторомъ, я заключилъ, что онъ готовитъ мнѣ нѣчто весьма пріятное. Предположеніе мое оправдалось очень скоро, и въ такое время, когда я былъ погруженъ въ мрачную бездну отчаянія.
   Хотя моя дорогая малютка Агвеса жила пансіонеркой въ домѣ ненавистныхъ Уэстоновъ, однако ей позволено было посѣщать мистриссъ Бернардъ; и эта добрая женщина никогда не забывала извѣстить меня какимъ-нибудь сигналомъ, что моя маленькая возлюбленная сидитъ у нихъ въ домѣ. Иногда мнѣ присылали сказать слѣдующее: "пасторъ проситъ возвратить ему назадъ книгу съ Арабскими Сказками, и Денису не худо было бы самому занести ее." Въ другой разъ моя милѣйшая мистриссъ Бернардъ писала мнѣ на своей визитной карточкѣ: "если ты хорошо занимался математикой, то можешь придти къ чаю," или: "ты сегодня можешь имѣть французскій урокъ," и тому подобное,-- а тамъ ужъ я навѣрное зналъ, что увижу мою очаровательную маленькую учительницу. Сколько лѣтъ, моя милая, было Джульеттѣ, когда она и молодой Ромео полюбили другъ друга? Что касается до моей возлюбленной, она еще играла въ куклы, когда въ насъ зародилась эта маленькая страстишка. Но чудный талисманъ невинности, который я носилъ въ своемъ сердцѣ, не покидалъ меня съ тѣхъ поръ въ продолженіи всей моей жизни, и сохранилъ меня отъ многихъ искушеній.
   Разъ начавъ откровенничать, нужно сознаваться во всемъ. Мы, молодые лицемѣры, имѣли обыкновеніе писать другъ другу маленькія записочки, которыя прятали въ разные мудреные уголки, лишь намъ однимъ извѣстные. Джульетта писала крупнымъ круглымъ почеркомъ по-французски; Ромео отвѣчалъ, какъ мнѣ кажется, съ сомнительною орѳографіей.
   Мы изобрѣли для нашихъ писемъ множество странныхъ хранилищъ, гдѣ они лежали poste-restante. Такъ, напримѣръ на японскомъ шкафикѣ въ гостиной стояла китайская ваза, наполненная смѣсью изъ разныхъ душистыхъ травъ и спецій, туда молодые хитрецы обыкновенно опускали свои руки, и рылись въ ней до тѣхъ поръ, пока не ощупывали между розовыми листьями и душистыми кореньями маленькой записочки, еще болѣе душистой и драгоцѣнной нежели всѣ ваши цвѣты и гвоздики. Въ прихожей мы имѣли другое знаменитое почтовое отдѣленіе, а именно: стволъ большаго мушкета, висѣвшаго надъ каминомъ, изъ котораго торчалъ билетикъ съ надписью "заряжено", но на этотъ счетъ я имѣлъ другія, болѣе достовѣрныя свѣдѣнія, такъ какъ я самъ помогалъ Мартину, слугѣ доктора, чистить это ружье. Затѣмъ на кладбищѣ, подъ лѣвымъ крыломъ херувима на могилѣ сэръ-Джаспера Биллинга была небольшая впадина, въ которую мы клали маленькіе клочки бумаги, исписанные особенными условными знаками, нами же самими изобрѣтенными. И какъ бы вы думали, читатель, что мы писали на этихъ бумажкахъ? Старую пѣсню, которую поютъ молодые люди съ тѣхъ поръ, какъ началось пѣніе. Мы спрягали нашимъ дѣтскимъ почеркомъ: "Amo, amas", и т. д. О! какъ не благодарить мнѣ Бога за то, что мои дрожащія руки еще могутъ писать эти слова! Когда я посѣтилъ послѣдній разъ Уинчельси, моя милая, я нарочно пошелъ взглянуть на могилу сэръ-Джаспера и на впадину подъ крыломъ херувима; но тамъ было только немного земли и моху.... Мистриссъ Бернардъ говорила мнѣ, въ послѣдствіи, что она нашла и прочитала нѣсколько подобныхъ писемъ, но въ нихъ не было ничего дурнаго; а когда докторъ принималъ свой серіозный видъ, его grand sérieux (на что онъ имѣлъ полное право) чтобы пожурить виновныхъ, жена его напоминала ему то время, когда будучи первымъ ученикомъ въ Гарроузской школѣ, онъ находилъ время писать не одни только латинскія и греческія упражненія, но и маленькія записочки къ одной молодой дѣвушкѣ, жившей въ деревнѣ. Обо всемъ этомъ, какъ я уже сказалъ выше, она сообщила мнѣ въ послѣдствіи; но съ самаго перваго дня нашего знакомства, она не переставала быть моимъ лучшимъ другомъ и покровительницей.
   Этому лучшему и счастливѣйшему времени моей жизни (я дѣйствительно нахожу его таковымъ, хотя въ настоящую минуту чувствую себя въ высшей степени счастливымъ и благодарнымъ) суждено было внезапно окончиться, и бѣдный простофиля, Денисъ, зазѣвавшійся на верху блаженства, испыталъ неожиданное паденіе, которое на нѣсколько времени совершенно уничтожило и ошеломило его. Я уже разказалъ, что приключилось съ моимъ товарищемъ, Томомъ Мизомомъ, за его злополучное вмѣшательство въ дѣла г. Лоттерло и за нескромную болтовню о нихъ. Теперь секретъ мейнгера Лоттерло, знали двое, а именно: Томъ Мизомъ и Девисъ Дюваль, и хотя Денисъ держалъ языкъ за зубами, кромѣ тѣхъ случаевъ, когда онъ разговаривалъ съ пасторомъ или капитаномъ Пирсономъ, однако Лоттерло сдѣлалось извѣстно, что я прочелъ и объяснилъ голубиную депешу, вѣстникъ которой былъ сраженъ рукою Мизома. Лицо сообщившее все это г. Лоттерло, былъ никто другой, какъ самъ капитанъ Пирсонъ. Когда Лоттерло и его сообщникъ узнали объ участіи, которое я принималъ въ этомъ злополучномъ открытіи, они озлобились противъ меня еще больше чѣмъ на Мизома. Кавалеръ де-Ламоттъ, нѣкогда равнодушный и даже ласковый ко мнѣ, положительно меня возненавидѣлъ, и сталъ считать меня врагомъ, котораго рѣшился устранить съ своей дороги. И отсюда-то возникла катастрофа, низринувшая бѣднаго простофилю Дюваля эсквайра съ той блаженной стѣны, съ высоты которой онъ любовался на свою возлюбленную, между тѣмъ какъ она рѣзвилась и играла въ саду. Однажды вечеромъ -- могу ль забыть этотъ вечеръ? Это было въ пятницу {Пропускъ въ рукописи Теккерея.}. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . когда моя маленькая дѣвочка напилась чаю у мистриссъ Бернардъ, я получилъ позволеніе проводить ее домой къ Уэстонамъ, которые жили не болѣе какъ въ ста шагахъ отъ прихода. Въ продолженіе всего вечера общество толковало о войнѣ, объ опасности вторженія, о военныхъ извѣстіяхъ изъ Франціи и Америки, а моя дѣвочка сидѣла молча за своимъ вышиваньемъ, изрѣдка поглядывая своими большими глазками то на того, то на другаго изъ говорящихъ. Наконецъ пробило девять, часъ, въ который миссъ Агнеса по обыкновенію возвращалась къ своему опекуну. Мнѣ предоставлена была честь служить ея провожатымъ, и я, конечно, желалъ бы въ десять разъ увеличить разстояніе между обоими домами. "Доброй ночи, Агнеса." -- "Доброй ночи, Денисъ! въ воскресенье увидимся!" Мы перешептываемся еще нѣсколько минутъ въ сіяньи звѣздъ; маленькая ручка съ нѣжнымъ пожатіемъ медлитъ въ моей рукѣ; но вотъ раздаются шаги прислуги по мраморному полу дома, и я скрываюсь. Впрочемъ и днемъ, и ночью, и за уроками, и во время рекреацій я не переставалъ думать объ этомъ маленькомъ созданіи.
   "Въ воскресенье увидимся!" А еще только пятница! Даже такой промежутокъ казался мнѣ длиннымъ. Какъ мало предчувствовали мы оба предстоявшую намъ продолжительную разлуку, и тѣ странныя перемѣны, опасности и приключенія, которыя суждено мнѣ было перевести прежде, нежели я снова долженъ былъ пожать въ своихъ рукахъ эту дорогую ручку.
   Ворота затворились за нею, и я пошелъ мимо церковной стѣны къ себѣ домой. Мысли мои уносились въ прошедшее, къ той счастливой незабвенной ночи моего дѣтства, когда мнѣ удалось спасти эту дорогую дѣвочку отъ ужасной смерти; я думалъ о томъ, какъ я любилъ ее съ тѣхъ поръ всѣми силами души своей, и какое утѣшеніе внесла она въ мою юную жизнь. Въ продолженіе многихъ лѣтъ она была моею единственною отрадой и моимъ единственнымъ товарищемъ. Дома я имѣлъ пищу и пріютъ, и, по крайней мѣрѣ со стороны матери, видѣлъ ласку, но мнѣ не доставало общества; и до тѣхъ поръ пока я не сталъ домашнимъ человѣкомъ въ семействѣ моего добраго доктора Бернарда, я не зналъ что такое дружба и доброе сотоварищество. Какъ мнѣ было не чувствовать благодарности за такое драгоцѣнное благо? И я молился, внутренно давая себѣ обѣщаніе сдѣлаться достойнымъ такихъ друзей. Погруженный въ эти счастливыя мысли, я брелъ домой, какъ вдругъ -- встрѣтилось нѣчто, разомъ рѣшившее мою будущую судьбу.
   Это нѣчто была дубина, такъ сильно треснувшая меня по уху и по виску, что я безъ чувствъ упалъ на землю. Помню, что передъ этимъ я видѣлъ съ полдюжины людей, мелькавшихъ во мракѣ аллеи, по которой мнѣ нужно было проходить, потомъ началась борьба, посыпались ругательства, чей-то голосъ закричалъ: "Хорошенько его, проклятаго, хорошенько!" и я очутился на мостовой, столь же безжизненный, какъ и тѣ плиты, за которыя упалъ. Очнувшись, я почти ничего не могъ разглядѣть, струившаяся по лицу кровь ослѣпляла меня; я лежалъ въ крытой повозкѣ вмѣстѣ съ другими стонавшими несчастливцами; и когда я заохалъ отъ боли, грубый голосъ, съ приправой крѣпкаго слова, приказалъ мнѣ немедленно замолчать, посуливъ въ противномъ случаѣ повторить затрещину. Я очнулся въ страшныхъ мученіяхъ и безпокойствѣ, по потомъ опять лишился чувствъ. Когда я снова пришелъ въ полусознательное состояніе, я почувствовалъ, что меня поднимаютъ изъ повозки, несутъ куда-то, и за тѣмъ бросаютъ въ переднюю часть лодки, въ которую, по всей вѣроятности, послѣдовали за мною и остальные товарищи моего печальнаго путешествія. Наконецъ, кто-то пришелъ и сталъ обмывать мою окровавленную голову соленою водой (отъ чего всѣ мои жилы забились и заныли). Потомъ какой-то человѣкъ, шепнувшій мнѣ на ухо: "я другъ", туго перевязалъ мнѣ лобъ носовымъ платкомъ, и наша лодка направилась къ бригу, стоявшему на возможно-близкомъ разстояніи отъ берега. Въ то время, какъ я поднимался на корабль, покачиваясь отъ слабости изъ стороны въ сторону, негодяй, ранившій меня и осыпавшій меня ругательствами, хотѣлъ-было нанести мнѣ еще одинъ ударъ, но мой тайный другъ не допустилъ его до этого. То былъ Томъ Гукгамъ, семейству котораго я подарилъ когда-то три гинеи; можно смѣло сказать, что онъ спасъ мнѣ въ этотъ день жизнь, потому что напавшій на меня негодяй сознавался въ послѣдствіи, что онъ имѣлъ намѣреніе причинить мнѣ серіозный вредъ. Меня бросили въ переднюю часть корабля съ тремя или четырьмя избитыми и стонавшими бѣдняками, и такъ какъ вѣтеръ былъ попутный, судно поплыло къ своему назначенію. Какую страшную ночь провелъ я! Боль и жаръ не покидали меня. Мнѣ представлялось, что я вытаскиваю изъ воды маленькую Агнесу; и я нѣсколько разъ называлъ ее по имени, какъ сообщилъ мнѣ въ послѣдствіи Томъ Гукгамъ, который приходилъ ночью съ фонаремъ, чтобы посмотрѣть на насъ несчастныхъ, скученныхъ въ одномъ углѣ. Томъ принесъ мнѣ воды, и такимъ образомъ, то страдая, то впадая въ безпамятство, я провелъ ужасную ночь.
   Поутру судно наше достигло фрегата, стоявшаго близь какого-то города, и Томъ Гукгамъ взнесъ меня на корабль на своихъ собственныхъ рукахъ. Случилось, что въ то же время лодка капитана отчаливала отъ берега, и такимъ образомъ капитанъ съ своими друзьями и ваша партія несчастныхъ новобранцевъ съ ихъ похитителями очутились лицомъ къ лицу. Я не мало удивился и обрадовался, увидавъ, что капитанъ этотъ былъ никто другой, какъ самъ Пирсонъ пріятель моего добраго пастора. Лицо мое было обвязано, и до такой степени блѣдно и окровавлено, что я былъ почти неузнаваемъ.
   -- Ага, молодчикъ, сказалъ онъ довольно строго,-- ты, какъ видно, подрался, не такъ ли? Вотъ что значитъ сопротивляться людямъ, состоящимъ на службѣ его величества.
   -- Я и не думалъ сопротивляться, меня ударили сзади, капитанъ Пирсонъ, сказалъ я.
   Капитанъ посмотрѣлъ на меня съ серіознымъ и въ то же время удивленнымъ лицомъ. Въ самомъ дѣлѣ, трудно было сыскать болѣе не представительнаго малаго, какъ тотъ, который стоялъ передъ нимъ въ эту минуту. Минуту спустя, онъ сказалъ:
   -- Господи помилуй, да неужели это ты, мой другъ? Не ужели это молодой Дюваль?
   -- Точно такъ, сэръ, отвѣчалъ я. И не то отъ волненія, не то отъ горячки или потери крови и слабости, я почувствовалъ, что голова моя снова кружится, и я безъ чувствъ упалъ на землю. Очнувшись, я увидалъ себя въ маленькой каюткѣ на Сераписѣ, гдѣ, кромѣ меня, лежалъ еще другой больной. Весь день у меня былъ жаръ и бредъ, въ продолженіе котораго я постоянно кричалъ: "Агнеса, Агнеса!" и все хотѣлъ застрѣлить разбойника. За мною ухаживалъ одинъ добрый подлѣкарь, съ такимъ вниманіемъ и усердіемъ, которыхъ, конечно, не въ правѣ былъ ожидать отъ него бѣдный раненый юноша въ моемъ жалкомъ и униженномъ положеніи. На пятый день, я уже оправился, хотя былъ еще нѣсколько слабъ и блѣделъ; впрочемъ, слабость моя была не на столько велика, чтобы я не въ состояніи былъ пойдти къ капитану, когда тотъ прислалъ звать меня къ себѣ въ каюту, и мой пріятель подлѣкарь провелъ меня къ нему.
   Капитанъ Пирсонъ писалъ въ это время за столомъ; увидавъ меня, онъ выслалъ своего секретаря, и когда послѣдній ушелъ, дружески пожалъ мнѣ руку, и сталъ откровенно говорить со мною о странномъ случаѣ, приведшемъ меня на его корабль.
   -- Мы получили извѣстіе, сказалъ онъ, -- что въ одномъ трактирѣ въ Унчельси можно захватить нѣсколько хорошихъ моряковъ изъ такъ-называемой партіи макрелей, и мой помощникъ, дѣйствительно, поймалъ съ полдюжины молодцовъ, которые найдутъ себѣ болѣе приличное занятіе на королевской службѣ во флотѣ его величества, нежели на своихъ собственныхъ суденышкахъ, гдѣ они обирали и обманывали своего государя. Ты былъ случайною рыбкой, попавшеюся вмѣстѣ съ прочими. Я знаю твою исторію. Я говорилъ о тебѣ съ нашими добрыми друзьями въ приходѣ. Ты еще очень молодъ, а ужь успѣлъ нажить себѣ странныхъ враговъ въ своемъ родномъ городѣ, и тебѣ лучше совершенно изъ него удалиться. Въ тотъ вечеръ, когда я въ первый разъ встрѣтился съ тобою, я обѣщалъ нашимъ друзьямъ взять тебя на корабль въ качествѣ волонтера перваго класса. Въ свое время ты выдержишь экзаменъ и будешь произведенъ въ мичманы. Кстати -- мать твоя теперь въ Дилѣ. Ты можешь отправиться, на берегъ и она тебя обмундируетъ. Вотъ полученныя на твое имя письма. Я писалъ о тебѣ доктору Бернарду, какъ только узналъ тебя.
   Я простился съ моимъ капитаномъ и покровителемъ, и побѣжалъ читать свои письма. Въ одномъ изъ нихъ добрая мистриссъ Бернардъ и докторъ разказывали о томъ какъ перепугало ихъ мое внезапное исчезновеніе, и какъ безпокоились они до тѣхъ поръ, пока капитанъ Пирсонъ не сообщилъ имъ, что я отысканъ. Что касается до письма моей матери, то она писала мнѣ своимъ простымъ языкомъ, съ какимъ нетерпѣніемъ она ожидаетъ меня въ трактирѣ "Голубаго Якоря" въ Дилѣ, и какъ хотѣлось бы ей самой пріѣхать ко мнѣ; "но твои новые товарищи, пожалуй, засмѣютъ простую старуху, если она явится посмотрѣть на сынка. Пріѣзжай-ка ты лучше самъ въ Диль, гдѣ я обмундирую тебя, какъ прилично офицеру, состоящему на королевской службѣ." Итакъ, я немедленно отправился въ Диль. Добрый подлѣкарь, ходившій за мною во время болѣзни, и уже успѣвшій полюбить меня, далъ мнѣ чистую рубашку и такъ акуратно перевязалъ мою рану, что ее почти нельзя было замѣтить подъ моими черными волосами. "Le pauvre cher enfant! Comme il est pâle!" сказала моя мать, увидавъ меня, и глаза ея загорѣлись любовью и нѣжностью. Добрая женщина непремѣнно пожелала сама причесать мои волосы, и собравъ ихъ въ щегольскую косу, перевязала ее черной лентой. Потомъ она повела меня къ портному и заказала мнѣ добрый запасъ разнаго платья, которое даже и сынъ лорда могъ бы, не стыдясь, привезти съ собою на корабль. Когда она увидала меня въ моемъ мичманскомъ мундирѣ, она положила мнѣ въ карманъ такой тяжеловѣсный кошелекъ съ гинеями, что я просто сталъ въ тупикъ отъ ея щедрости. Заломивъ шляпу на бекрень, я, какъ мнѣ кажется, преважно выступалъ вмѣстѣ съ нею по городу. Въ Дилѣ она имѣла двухъ или трехъ друзей, подобно ей торговцевъ, и по всей вѣроятности сообща занимавшихся вышеупомянутыми морскими промыслами; но она и не подумала сдѣлать имъ визитъ. "Помни, мой сынъ," сказала она, "что ты теперь джентльменъ. Лавочники и торговцы тебѣ не компанія. Я другое дѣло, я только бѣдная парикмахерша и лавочница, яя ничего болѣе." Встрѣчаясь съ такими знакомыми, она кланялась имъ съ большимъ достоинствомъ, но не представила меня ни одному изъ нихъ. Мы отужинали вмѣстѣ въ "Якорѣ," толкуя о нашемъ домѣ, столь близкомъ и въ то же время столь далекомъ; но она ни разу не упомянула мнѣ о моей маленькой дѣвочкѣ; я же самъ какъ-то не рѣшался намекнуть о ней. Мать приготовила для меня въ трактирѣ прекрасную спальню, въ которую она прогнала меня довольно рано, такъ какъ я чувствовалъ еще большую слабость послѣ горячки; а когда я улегся, она вошла въ мою комнату, стала на колѣни подлѣ моей постели, и съ лицомъ, орошеннымъ слезами, начала молиться и просить Бога на своемъ природномъ нѣмецкомъ языкѣ, чтобы Тотъ, Которому благоугодно было избавить меня отъ бѣдствій, защитилъ бы меня и на будущее время, и всегда охранялъ бы меня въ предстоящей мнѣ жизненной дорогѣ. Теперь, когда эта дорога уже приближается къ концу, я оглядываюсь назадъ съ чувствомъ глубокаго благоговѣнія и благодарности за странныя опасности, отъ которыхъ я былъ избавленъ, и за великія милости, которыми я наслаждался.
   Я написалъ длинное письмо къ мистриссъ Бернардъ, передавая ей исторію моихъ приключеній въ наивозможно веселомъ тонѣ, хотя по правдѣ сказать, при мысли о родинѣ и о находившемся тамъ маленькомъ существѣ, изъ глазъ моихъ выкатились на бумагу двѣ крупныя слезы; но я не могъ не чувствовать себя благодарнымъ за ласки, которыми я былъ осыпанъ, и не мало восхищался мыслію что становлюсь настоящимъ джентльменомъ, и, того и гляди, сдѣлаюсь офицеромъ флота его величества. Мое платье было готово очень скоро. Чрезъ двадцать четыре часа послѣ заказа, г. Леви принесъ его къ намъ въ трактиръ, и я имѣлъ удовольствіе тотчасъ же обновить его. Заломивъ на бекрень шляпу и привѣсивъ съ боку тесакъ, я взялъ подъ руку свою мать и вышелъ съ нею вмѣстѣ на плацъ-парадъ. Я былъ совершенно доволенъ собою, но мнѣ кажется, она чувствовала еще большую гордость. Встрѣтивъ нѣсколькихъ знакомыхъ торговцевъ съ ихъ женами, она преважно кивнула имъ головой, и прошла мимо, не сказавъ ни слова, какъ будто давая имъ почувствовать, что они должны держать себя подальше, когда она находится въ такой изящной компаніи. "Завсегда уважай себя, сынъ мой," сказала она. "Въ лавкѣ, другое дѣло, я готова быть покорною слугой всѣхъ моихъ покупателей; но когда я прогуливаюсь съ тобою по Дильскому плацъ-параду, я иду съ молодымъ офицеромъ флота его величества."
   Въ то время какъ я расхаживалъ по городу на второй день моего пріѣзда въ Диль, какъ бы вы думали, читатель, что предстало моимъ глазамъ? Карета моего добраго доктора Бернарда, приближавшаяся къ намъ по Дуврской дорогѣ. Докторъ и его жена съ пріятнымъ удивленіемъ посмотрѣли на мою измѣнившуюся наружность; и когда они вышли изъ кареты въ трактиръ, добрая леди просто на просто заключила меня въ свои объятія и нѣжно поцѣловала. Мать должно-быть видѣла изъ своей комнаты этотъ поцѣлуй. "Ты нашелъ себѣ добрыхъ друзей, мой сынъ," сказала она, и въ ея грубомъ голосѣ отозвалась грусть. "Это хорошо, они могутъ быть тебѣ полезнѣе, чѣмъ я. Теперь, когда ты уже оправился, я могу ѣхать съ покойною душой; но если ты заболѣешь, мой сынъ, твоя старая мать придетъ ухаживать за тобою и благословлять тебя." Она непремѣнно хотѣла отправиться домой въ тотъ же вечеръ. У нея были друзья въ Фокстонѣ и Дуврѣ (какъ мнѣ было извѣстно), и она хотѣла остановиться у кого-нибудь изъ нихъ. Но передъ отъѣздомъ она уложила мои вещи въ новый сундукъ съ необыкновенною акуратностью. Каковы бы ни были ея чувства при нашемъ разставаніи, она не обнаружила ни слезъ ни горя, и сѣвъ въ свою маленькую таратайку на дворѣ трактира, ни разу не оглянувшись назадъ, отправилась въ свое одинокое путешествіе. Хозяинъ "Якоря" и его жена простились съ ней дружески и почтительно. Они предложили мнѣ взойдти въ буфетъ чтобы выпить стаканъ вина или водки; по я сказалъ что никогда не пью ни того ни другаго; какъ мнѣ кажется, мать моя снабжала хозяина "Якоря" нѣкоторыми запасами съ своихъ рыбачьихъ лодокъ. "Будь у меня одинъ сынъ, да еще такой пригожій," сказала мистриссъ Бонифасъ (чувство благодарности за подобный комплиментъ не позволяетъ мнѣ позабыть ея имя). "Будь у меня одинъ только сынъ, и имѣй я возможность оставить ему такое же состояніе какое r-жа Дюваль можетъ оставить вамъ, ужь я не послала бы его въ море въ военное время, никакъ не послала бы!" -- "Если вы сами не пьете никакого вина, такъ вѣрно имѣете товарищей, которые его употребляютъ," прибавилъ хозяинъ, "и потому можете передать имъ, что они всегда будутъ дорогими гостями въ Голубомъ Якорѣ." Мнѣ ужь не въ первый разъ приходилось слышать, что мать моя богата. "Если это такъ," сказалъ я своему хозяину, "то увѣряю васъ, что для меня это совершенная новость." Онъ и его жена оба похвалили меня за мою осторожность, прибавивъ съ значительною улыбкой "мы больше знаемъ, чѣмъ разказываемъ, г. Дюваль. Слыхали ли вы когда-нибудь о г. Уэстонѣ? Слыхали ли вы о г. де-Дамоттѣ? Мы знаемъ, гдѣ находится Булонь и Ост--..."
   -- Молчи, жена, перебилъ ее тутъ хозяинъ. Если капитанъ не хочетъ говорить, то зачѣмъ его разспрашивать? А, вотъ уже и обѣденный звонокъ! Вашъ обѣдъ вѣрно несутъ на верхъ къ доктору Бернарду, г. Дюваль.
   Дѣйствительно онъ былъ правъ, и я съ большимъ аппетитомъ усѣлся за столъ съ моими добрыми друзьями.
   По пріѣздѣ въ городъ докторъ послалъ за своимъ другомъ, капитаномъ Пирсономъ, и покамѣсть мы сидѣли за обѣдомъ, послѣдній пріѣхалъ въ своей лодкѣ съ корабля, и потребовалъ, чтобы докторъ и мистриссъ Бернардъ отправились оканчивать свой обѣдъ въ его каюту. Это доставило мистеру Денису Дювалю честь получить приглашеніе, и какъ я, такъ и мой новый сундукъ были пристроены въ лодкѣ и отвезены на фрегатъ. Вещи мои отнесли въ каюту канонира, гдѣ висѣла также и моя койка. Посидѣвъ нѣсколько минутъ за столомъ г. Пирсона, я вышелъ по знаку, поданному мнѣ однимъ изъ мичмановъ, и познакомился съ моими новыми товарищами, которыхъ на Сераписѣ было около дюжины. Хотя я былъ только волонтеръ, но ростомъ и лѣтами превосходилъ многихъ мичмановъ. Конечно, имъ было извѣстно, что я сынъ торговки въ Уинчельси; и тогда, и въ послѣдствіи,-- въ этомъ вы можете быть увѣрены, читатель,-- на мою долю выпало не мало грубыхъ шутокъ; но я принималъ ихъ весьма добродушно, и здѣсь, также какъ въ школѣ, долженъ былъ пролагать себѣ дорогу кулаками. Нѣтъ никакой надобности сообщать! вамъ число фонарей и боксовъ, которые я давалъ и получалъ. Право я былъ не злопамятенъ, и благодаря Бога, никогда никому не причинялъ такого вреда, чтобы быть вынужденнымъ въ послѣдствіи ненавидѣть этого человѣка. Правда, были люди, которые меня ненавидели: но ихъ уже нѣтъ болѣе, а я еще живу по милости Божіей съ чистою совѣстью, и ихъ вражда мнѣ ничего не сдѣлала.
   Первый лейтенантъ нашего корабля, г. Пэйджъ, былъ родственникъ мистриссъ Бернардъ, и эта добрая леди выставила ему въ такомъ прекрасномъ свѣтѣ качества своего благодарнаго и покорнаго слуги, и такъ трогательно разказала ему о моихъ приключеніяхъ, что г. Пэйджъ удостоилъ меня своего особеннаго благоволенія и расположилъ въ мою пользу нѣкоторыхъ изъ моихъ сослуживцевъ. Исторія съ разбойникомъ служила неисчерпаемымъ источникомъ разговоровъ и шутокъ, но я не обижался и скоро пріобрѣлъ себѣ хорошую репутацію между своими однокашниками, примѣнивъ къ нимъ ту систему, которой слѣдовалъ въ школѣ: а именно, я воспользовался первымъ случаемъ, чтобы побороть извѣстнаго въ вашемъ мичманскомъ кружкѣ боксера. Нужно вамъ сказать, что мои товарищи называли меня "мыльницей," "пудрилкой," и тому подобными прозвищами, намекая на извѣстную профессію моего дѣда; когда одинъ изъ нихъ, насмѣхаясь надо мною однажды, спросилъ меня: "Слушай, мыльница, куда ты хватилъ разбойника-то?"
   -- А вотъ куда, отвѣчалъ я, и вмѣстѣ съ этимъ далъ ему лѣвою рукою преисправный ударъ по носу, такъ что у него вѣрно искры изъ глазъ посыпались. Нѣсколько минутъ спустя, онъ заплатилъ мнѣ тою же монетою, мы подрались на славу, а потомъ уже навсегда остались друзьями. Что это? не далъ ли я вчера обѣщанія не говорить болѣе ни слова о моихъ кулачныхъ подвигахъ? Вотъ видите ли, читатель, мы всегда обѣщаемъ исправиться, и вѣчно забываемъ свои обѣщанія. Я полагаю, что всякій можетъ сказать о себѣ то же самое.
   Передъ отъѣздомъ съ корабля мои добрые друзья пожелали еще разъ меня увидѣть; мистриссъ Бернардъ, приложивъ палецъ къ губамъ, вынула изъ своего кармана маленькій пакетикъ и опустила его въ мою руку. Я думалъ, что она даетъ мнѣ деньги, и мнѣ было какъ-то непріятно, что она обращается со мною такимъ образомъ. Но когда она уѣхала, я раскрылъ пакетикъ и нашелъ въ немъ медальйонъ съ маленькимъ локономъ блестящихъ черныхъ волосъ. Догадываетесь ли вы, чьи это были волосы, читатель? Къ медальйону было приложено письмо на французскомъ языкѣ, написанное крупнымъ дѣтскимъ почеркомъ, въ которомъ моя возлюбленная говорила, что она день и ночь молится за своего милаго Дениса. А, какъ бы вы думали, гдѣ находится теперь этотъ медальйонъ? Тамъ, гдѣ онъ былъ въ продолженіе сорока двухъ лѣтъ, и гдѣ онъ останется даже и тогда, когда на вѣки смолкнетъ бьющееся подъ нимъ вѣрное сердце.
   Прогремѣла заревая пушка, и наши друзья простились съ фрегатомъ, не подозрѣвая судьбы, которая ожидала многихъ изъ находившихся на немъ въ это время лицъ. Какая страшная перемѣна совершилась черезъ три недѣли! Славное бѣдствіе, постигшее насъ, внесено въ лѣтописи нашего отечества.
   Въ тотъ самый вечеръ, какъ капитанъ Пирсонъ принималъ своихъ друзей изъ Уинчельси, онъ получилъ предписаніе отплыть въ Гулль, и сообразоваться съ приказаніями находившагося тамъ адмирала. Изъ Гумбера насъ скоро послали на сѣверъ, въ Скарборо. Тамъ вдоль всего сѣвернаго берега, господствовало довольно сильное волненіе, по случаю появленія нѣсколькихъ американскихъ каперовъ, которые ограбили замокъ одного шотландскаго дворянина, и взяли контрибуцію съ одного приморскаго города въ графствѣ Кумберландъ. Когда мы уже подъѣзжали къ Скарборо, мѣстныя власти выслали къ намъ на встрѣчу лодку съ извѣстіемъ, что непріятельскую эскадру уже видѣли съ берега. Начальникомъ этой странствующей разбойничьей экспедиціи былъ одинъ мятежный Шотландецъ, который, можно сказать, дрался съ веревкой на шеѣ. Безъ сомнѣнія, многіе изъ нашихъ молодцовъ хвастливо разглагольствовали о томъ, съ какимъ мужествомъ сразятся они съ этимъ пиратомъ, и положили вздернуть его на его же собственную рею, если только онъ попадется въ ихъ руки. Но это было diis aliter visum (боги рѣшили иначе), какъ говорили мы у Покока, и мы сами попались въ просакъ. Monsieur Джонъ Поль Джонсъ, сдѣланный въ послѣдствіи кавалеромъ Ордена Заслуги его христіанскаго величества, былъ если хотите, измѣнникъ; но болѣе храбрый измѣнникъ еще никогда не носилъ оружія.
   Насъ послали охранять купеческую флотилію, плывшую въ Балтійское море подъ прикрытіемъ нашего корабля и Графини Скарборо, которою командовалъ Перси. Такимъ образомъ черезъ двадцать пять дней по вступленіи моемъ на службу его величества, я имѣлъ счастіе присутствовать при одномъ изъ самыхъ серіозныхъ и отчаянныхъ сраженій, которыя когда-либо происходили.
   Я не намѣренъ описывать здѣсь исторію битвы 23 сентября, кончившуюся тѣмъ, что нашъ славный капитанъ долженъ былъ опустить флагъ передъ непреодолимымъ и сильнѣйшимъ врагомъ. Сэръ-Ричардъ разказалъ о своемъ бѣдствіи въ словахъ болѣе благородныхъ, нежели тѣ, которыя я могъ бы пріискать; хотя я и участвовалъ въ этомъ ужасномъ дѣлѣ, гдѣ нашъ флагъ опустился передъ британскимъ ренегатомъ и его пестрою шайкой, однако я видѣлъ только малую часть этой роковой для насъ битвы. Она едва началась какъ наступила ночь. Какъ хорошо помню я звукъ непріятельской пушки, которая въ отвѣтъ на окликъ нашего капитана угостила насъ выстрѣломъ! Мы также отвѣчали залпомъ, и это былъ первый залпъ, который мнѣ пришлось услыхать въ сраженіи...
   

ПРИМѢЧАНІЕ ИЗДАТЕЛЯ СОRNHILL MAGAZINE.

   Читатели пробѣжали теперь послѣднія строки, написанныя Уилльямомъ Мэкписомъ Теккереемъ. Повѣсть его внезапно прерывается, какъ прервалась и самая жизнь, исполненная силъ и цвѣтущихъ надеждъ на будущее; но между повѣстью его и жизнью есть одна разница: тогда какъ послѣднія главы первой имѣютъ пробѣлы и перерывы, свидѣтельствующіе о недоконченныхъ усиліяхъ автора, послѣднія главы второй наполнены и завершены.
   Постараемся, по возможности, уяснить читателю, что вышло бы изъ Дениса Дюваля, еслибы авторъ успѣлъ окончить свое произведеніе. Несмотря на свой отрывочный характеръ, эта повѣсть всегда будетъ имѣть огромное значеніе, и служить предостереженіемъ для неосновательныхъ критиковъ не кричать посмѣшно о какомъ-либо талантѣ: "онъ исписался, въ немъ ничего не осталось, это только отголосокъ въ пустотѣ". На подобныхъ порицателей, конечно, никто не обращаетъ вниманіе; однако каждый честный авторъ испытываетъ не только удовольствіе, но даже своего рода торжество, видя, что геній, обвиняемый въ безсиліи и дряхлости, вдругъ проявляется на закатѣ дней своихъ съ новымъ блескомъ и съ новою силой. Денисъ Дюваль не конченъ, но вполнѣ разрѣшаетъ этотъ вопросъ. Блистательный геній, озарившій насъ въ Ярмаркѣ Тщеславія и достигшій въ Эсмондѣ своего зрѣлаго развитія, ни чуть не умалился, но сталъ только шире, мягче, пріятнѣе, когда такъ внезапно угасъ въ Денисѣ Дювалѣ.
   Говоримъ это, чтобъ опровергнуть другое поспѣшное, но весьма распространенное заключеніе, а именно, будто Теккерей мало заботился о планѣ своихъ произведеній. Факты доказываютъ, напротивъ, что онъ чрезвычайно объ этомъ заботился, и въ подтвержденіе нашихъ словъ, мы можемъ сообщить читателямъ, что въ бумагахъ его найдено множество самыхъ тщательныхъ замѣтокъ и изслѣдованій о мельчайшихъ топографическихъ и историческихъ подробностяхъ, которыя могли сдѣлать его разказъ вполнѣ подходящимъ къ истинѣ. Много ли найдется молодыхъ романистовъ, которые, желая помѣстить своего героя въ Уинчельси, сто лѣтъ тому назадъ, взяли бы на себя трудъ изучить, какъ построенъ былъ городъ, какія ворота вели въ Рай (еслибы герою случилось имѣть какія-либо сношенія съ этитъ городомъ), кто были мѣстные магнаты, и кто имъ управлялъ? Теккерей, между тѣмъ, все это сдѣлалъ, хотя изслѣдованія его не прибавили двадцати строкъ къ его разказу и нисколько не усилили его интереса, въ этомъ просто высказалось добросовѣстное усиліе автора держаться въ вымыслѣ какъ можно ближе къ истинѣ. Что въ Уинчельси было трое воротъ: "Ньюгэтъ на югозападной сторонѣ, Ландгэтъ на сѣверовосточной, и Страндгэтъ (отсюда шла дорога въ Рай) на юговосточной"; что "управленіе состояло изъ мера и двѣнадцати судей"; что "отъ города посылались въ Лондонъ носильщики балдахина во время коронаціи" и проч. и проч., все это какъ должно внесено въ памятную книжку съ указаніемъ на источники. Точно также все что говорится о выходцахъ въ Райѣ, о находившейся тамъ французской церкви основано на точныхъ историческихъ свидѣтельствахъ. Порядокъ и аккуратность, съ которыми расположены замѣчанія, заслуживаютъ также вниманія читателя. Каждое изъ нихъ озаглавлено, какъ напримѣръ:
   "Французскіе выходцы въ Райѣ. Въ Райѣ находится маленькая колонія французскихъ выходцевъ, которые большею частію занимаются рыбнымъ промысломъ, и имѣютъ своего священника."
   "Французская реформатская церковь. Тамъ, гдѣ есть достаточное число вѣрныхъ, устраивается церковь. Пасторъ утверждается въ своемъ званіи провинціальнымъ синодомъ ила съѣздомъ, если послѣдній состоитъ, по крайней мѣрѣ, изъ семи пасторовъ. Пасторамъ помогаютъ въ отправленіи ихъ обязанностей міряне, которые носятъ титулъ церковныхъ старостъ, дьяконовъ и уставщиковъ. Изъ собранія пасторовъ, дьяконовъ и церковныхъ стиростъ составляется консисторія."
   Конечно, въ подобной мелочной заботливости нѣтъ какой-либо особенной заслуги, но такъ какъ автору Дениса Дюваля всегда отказывали въ этомъ достоинствѣ, то справедливость требуетъ, чтобы мы о немъ упомянули. Пусть молодые, неоперившіеся геніи увидятъ, что считалъ онъ необходимымъ для усовершенствованія своего произведенія.
   Но главнѣйшій интересъ этихъ выносокъ и примѣчаній заключается въ томъ, что онѣ освѣщаютъ намъ ходъ разказа. Помѣщать ихъ здѣсь сполна мы находимъ лишнимъ, ибо это составило бы только длинный перечень книгъ, журналовъ и разныхъ періодическихъ изданій, на основаніи которыхъ Теккерей такъ ярко изобразилъ обычаи и характеры описываемаго имъ времени. Впрочемъ, мы постараемся дать читателю возможно полную идею о задуманной повѣсти.
   Для начала, вотъ характеристическое письмо, въ которомъ г. Теккерей рисуетъ для своего издателя планъ и завязку романа:
   
   "Любезный N.--
   Я родился въ 1764 году въ Уинчельси, гдѣ отецъ мой занимался мелочною торговлей и въ то же время исполнялъ должность церковнаго причетника. Всѣ мѣстные жители сильно промышляли контрабандой.
   Къ намъ часто хаживалъ одинъ французскій дворянинъ, по имени графъ де-Ламоттъ и съ нимъ одинъ Нѣмецъ баронъ фонъ-Лоттерло. Отецъ мой доставлялъ для этихъ двухъ джентльменовъ разные тюки въ Остенде и въ Кале, а можетъ-быть ѣздилъ даже въ Парижъ, и видѣлъ тамъ французскую королеву. Помѣщикъ нашего города, эсквайръ Уэстонъ изъ монастыря, и его братъ имѣли одинъ изъ самыхъ представительныхъ домовъ въ округѣ. Онъ былъ церковнымъ старостою въ нашей церкви и пользовался большимъ уваженіемъ. Да, по если вы прочтете Annual Regester за 1781 г., то увидите, что 13-го іюля шерифы отправились въ Лондонскую Башню для того, чтобы взять подъ стражу г. де-Ламотта, преступника, обвиненнаго въ государственной измѣнѣ. Дѣло въ томъ, что этотъ альзасскій дворянинъ, попалъ въ затруднительное положеніе въ своемъ собственномъ отечествѣ (гдѣ онъ командовалъ Субизскимъ полкомъ), пріѣхалъ въ Лондонъ, и подъ предлогомъ пересылки гравюръ во Францію и въ Остенде снабжалъ французскихъ министровъ свѣдѣніями о движеніяхъ англійскихъ флотовъ и войскъ. Его помощникъ, г. Лоттерло изъ Брунсвика, былъ вербовщикомъ, потомъ слугою, шпіономъ Франціи и г. Франклина, и наконецъ сдѣлался королевскимъ свидѣтелемъ противъ самого де-Ламотта, который, благодаря ему, и былъ повѣшенъ.
   Этотъ Лоттерло, бывшій вербовщикомъ рекрутъ для нѣмецкихъ войскъ во время американской войны, потомъ слугою въ Лондонѣ во время возмущенія Гордона, потомъ помощникомъ шпіона, и наконецъ шпіономъ надъ шпіономъ, былъ какъ мнѣ кажется, отъявленный мошенникъ, вдвойнѣ ненавистный тѣмъ что говорилъ поанглійски съ нѣмецкимъ акцентомъ.
   "Что, если онъ задумаетъ жениться на этой очаровательной дѣвочкѣ, которая живетъ у г. Уэстона въ Уинчельси? А! здѣсь я вижу тайну.
   "Что, если этотъ мошенникъ, отправляясь за полученіемъ своей платы отъ англійскаго адмирала, съ которымъ онъ имѣлъ сношенія въ Портсмутѣ, случайно попадетъ на Royal George въ день потопленія этого корабля?
   "Что касается до Джона и Джозефа Уэстоновъ изъ монастыря, я съ сожалѣніемъ долженъ сказать, что они были также большіе мошенники. Ихъ судили за разграбленіе Бристольской почты въ 1780 г.; но, будучи оправданы по недостатку уликъ, они снова были преданы суду, вслѣдствіе вторичнаго обвиненія въ подлогѣ: Джозефъ оправдался, а Джонъ былъ обвиненъ въ уголовномъ преступленіи. Впрочемъ это не помогло бѣдному Джозефу. Еще до начала суда оба брата и нѣкоторые другіе заключенные бѣжали изъ Ньюгата; въ это время Джозефъ выстрѣлилъ и ранилъ привратника, пытавшагося поймать его на Сноу-Гиллѣ. За это его судили, объявили виновнымъ на основаніи закона именуемаго "Чернымъ актомъ" и повѣсили вмѣстѣ Цѣль нашего назначенія состояла въ томъ, чтобы конвоировать нѣсколько купеческихъ судовъ, отправлявшихся въ Балтійское море; конвой состоялъ изъ нашего фрегата и изъ другаго корабля Countes of Scarborough, подъ командою капитана Пирси. И вотъ какимъ стеченіемъ обстоятельствъ, двадцать пять дней спустя послѣ моего поступленія на королевскую службу, я удостоился чести присутствовать при одномъ изъ самыхъ отчаянныхъ и кровопролитныхъ сраженій нашего, да и не одного нашего, времени.
   Я не хочу пускаться здѣсь въ описаніе сраженія 23-го сентября, которое кончилось тѣмъ, что нашъ предводитель-герой опустилъ флагъ передъ болѣе сильнымъ непріятелемъ. Сэръ Ричардъ оставилъ свѣту разсказъ о своемъ пораженіи, къ которому я ничего не могъ бы прибавить. Хотя я и былъ участникомъ этого страшнаго боя, въ которомъ нашъ флагъ опустился передъ измѣнникомъ британцемъ и его разноплеменной шайкой, но мнѣ удалось видѣть только нѣсколько эпизодовъ изъ этого роковаго для насъ сраженія. Началось оно съ наступленіемъ ночи. Какъ мнѣ памятенъ гулъ непріятельскихъ пушекъ, пославшихъ свои ядра въ бока нашего корабля въ отвѣтъ на вызовъ нашего капитана! За тѣмъ съ нашей стороны раздался залпъ, первый залпъ, слышанный мною въ сраженіи.

-----

   На этомъ мѣстѣ обрывается разсказъ Тэккерея. Издатель его посмертнаго творенія въ "Cornhill Magazine", помѣстилъ въ томъ же журналъ нѣсколько примѣчаній, составленныхъ частью изъ указаній, найденныхъ въ бумагахъ покойнаго, частью изъ воспоминаній его друзей, которымъ онъ разсказывалъ планъ задуманнаго романа, частью изъ собственныхъ соображеній издателя. Вотъ тѣ изъ этихъ notes, которыя помогаютъ читателю угадать дальнѣйшую судьбу Дениса Дюваля:
   
   Письмо Тэккерея; къ издателю, въ которомъ онъ набрасываетъ въ чернѣ планъ своего творенія.
   "Любезный С! Я родился въ 1764 г. въ Уинчельси, гдѣ отецъ мой былъ бакалейщикомъ и церковнымъ причетникомъ. Контрабандный промыселъ былъ сильно развитъ въ этомъ городѣ.
   Къ намъ въ домъ часто ходилъ знатный Французскій дворянинъ, называвшій себя графомъ Ламотъ, а съ нимъ какой-то нѣмецъ, баронъ Фонъ-Лоттерло. Отецъ мой часто возилъ посылки отъ этихъ двухъ джентльменовъ въ Остенде и въ Кале; скажемъ, что и мнѣ довелось побывать разокъ въ Парижѣ, гдѣ я видѣлъ французскую королеву.
   Сквайромъ нашего города былъ сквайръ Уэстонъ изъ аббатства; онъ жилъ вмѣстѣ съ своимъ братомъ, и домъ его считался однимъ изъ первыхъ домовъ въ цѣломъ графствѣ. Онъ былъ страршиною въ нашей церкви и всѣми очень уважался. А между тѣмъ, раскройте Annual Register за 1781 г., и вы прочитаете тамъ, что 13 іюля шерифы были позваны въ лондонскую башню и тамъ имъ отдали подъ стражу нѣкоего Ламота, обвинявшагося въ государственной измѣнѣ. Дѣло въ томъ, что этому альзасскому дворянину по разнымъ причинамъ неудобно было оставаться въ своемъ отечествѣ (гдѣ онъ командовалъ одно время субизскимъ полкомъ), и онъ отправился въ Лондонъ; тутъ подъ предлогомъ отправки ситцевъ въ Остенде и въ Кале, онъ доставлялъ французскимъ министрамъ подробныя свѣденія о движеніяхъ англійскаго войска и флота. Его орудіемъ въ этомъ дѣлѣ былъ нѣкто Лоттерло, брауншвейгскій уроженецъ, служившій одно время вербовщикомъ, потомъ сдѣлавшійся слугою; онъ былъ шпіономъ Франклина и французскаго правительства, и въ то же время выступилъ передъ судьями свидѣтелемъ противъ Ламота, который, благодаря ему, былъ повѣшенъ.
   Этотъ Лоттерло, вербовавшій нѣмецкія войска во время американской войны, потомъ во время безпорядковъ, вызванныхъ въ Лондонѣ Гордономъ, сдѣлавшійся слугою, потомъ служившій агентомъ шпіона, далѣе обратившійся въ шпіона за шпіономъ, представляется мнѣ отъявленнымъ мерзавцемъ, особенное отвращеніе внушилъ мнѣ къ нему нѣмецкій акцентъ, съ которымъ онъ произносилъ англійскія слова.
   Да ужь не было ли у него въ мысляхъ жениться на прелестной дѣвушкѣ, которая воспитывалась у мистера Уэстона въ Уинчельси? Э! да тутъ открывается передо мною цѣлая интрига.
   Положимъ, что этотъ мерзавецъ, въ одну изъ своихъ поѣздокъ въ Портсмутъ за жалованьемъ къ англійскому адмиралу, съ которымъ онъ находился въ сношеніяхъ, попалъ на Royal George, какъ разъ въ тотъ самый день, когда корабль этотъ пошелъ ко дну?
   Что же касается до Джона и Джозефа Уэстона изъ аббатства, то я съ прискорбіемъ долженъ сказать, что они тоже были порядочные негодяи. Въ 1786 г. они подверглись суду за ограбленіе бристольской почты, но были оправданы за неимѣніемъ доказательствъ. Непосредственно за тѣмъ они были обвинены въ подлогѣ; Джозефъ отвертѣлся, но Джонъ былъ уличенъ. Впрочемъ, и бѣдному Джозефу пришлось отъ этого не легче. Еще до окончанія суда надъ ними они бѣжали изъ ньюгэтской тюрьмы, и Джозефъ выстрѣлилъ въ одного сторожа, пытавшагося схватитъ его въ Сноу-Гилѣ, и ранилъ его. За это онъ былъ подвергнутъ суду, найденъ виновнымъ въ черномъ злодѣяніи (Black Act. См. ниже въ примѣчаніяхъ объясненіе этого термина) и повѣшенъ вмѣстѣ съ братомъ.
   И представьте себѣ, что я былъ невиннымъ соучастникомъ въ измѣнѣ Ламота, въ мошенничествахъ и разбояхъ Уэстоновъ! Судите же послѣ этого, въ какихъ я страшныхъ бывалъ передѣлахъ!
   Я женился на молодой дѣвушкѣ, за которую сватался грубое животное Лоттерло, и счастливо прожилъ съ нею до сѣдыхъ волосъ.
   
   Графъ Ламотъ, баровъ Лоттерло и Уэстоны являются такимъ образомъ историческими личностями. Вотъ что говорятся о нихь въ Annual Regitter, на который ссылается вышеприведенное письмо
   
   Января 5-го 1781 г.-- Былъ арестованъ за измѣнническіе поступки одинъ джентльменъ, по имени Генрихъ-Францискъ Ламотъ, къ коему имени онъ присовокуплялъ титулъ -- баронъ. Жительство онъ имѣлъ за послѣднее время въ Бандъ-Стритѣ, у мистера Отли, продавца шерстяныхъ матерій.
   Поднимаясь на лѣстницу, въ бюро статсъ-секретаря въ Клевеландъ-Роу, онъ обронилъ нѣкоторыя бумаги, которыя были немедленно узнаны курьеромъ и отнесены имъ къ лорду Гильсборо. Послѣ допроса онъ былъ подвергнутъ строжайшему аресту, какъ государственный преступникъ, въ Тоурѣ. Оказалось, что найденныя на немъ бумаги имѣютъ чрезвычайную важность. Между прочими бумагами тутъ нашлись подробныя росписанія всѣхъ военныхъ кораблей, какіе только имѣлись въ нашихъ докахъ и верфяхъ, и пр. и пр.
   Вслѣдствіе открытія вышеупомянутыхъ бумагъ, былъ арестованъ и привезенъ въ Лондонъ Генри Лоттерло эсквайръ, изъ Уикама близь Портсмута. Посланные застали мистера Лоттерло въ высокихъ сапогахъ, отправляющагося на охоту. Когда они растолковали ему, по какому дѣлу явились, онъ не обнаружилъ и тѣни волненія и безъ малѣйшаго сопротивленія отдалъ имъ свои ключи... Мистеръ Лоттерло родомъ нѣмецъ и только въ недавнее время нанялъ домъ въ Уикамѣ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Портсмута. Такъ какъ онъ держалъ свору собакъ и слылъ за отличнаго малаго, охотника и погулять, и выпить, то онъ стоялъ на хорошей ногѣ со всѣми сосѣдними джентльменами.
   Іюля 14-го 1781 г. Показанія, данныя мистеромъ Лоттерло, оказались до того важными, что судьи съ изумленіемъ внимали имъ во все время допроса, тянувшагося очень долго. Онъ объявилъ, что въ 1778 г. принялъ, вмѣстѣ съ подсудимымъ, участіе въ заговорѣ, имѣвшемъ цѣлію доставлять французскому двору тайныя свѣденія о нашемъ флотѣ. За это въ началѣ онъ получалъ только по восьми гиней въ мѣсяцъ; но вскорѣ подсудимый хорошо понялъ важность сообщаемыхъ имъ свѣденій и сталъ давать ему ежемѣсячно до пятидесяти гиней, и кромѣ того дѣлалъ крупные подарки. Въ случаѣ важныхъ сообщеній, онъ ѣздилъ лично на почтовыхъ въ городъ къ monsieur де-Ламоту; въ обыкновенное же время онъ доставлялъ всѣ свѣденія, относившіяся въ принятому имъ обязательству по почтѣ. Онъ призналъ бумаги, найденныя у него въ саду, и объявилъ, что приложенныя къ нимъ печати принадлежатъ monisieur де-Ламоту и пользуются большой извѣстностью во Франціи. По порученію подсудимаго, онъ ѣздилъ въ Парижъ и имѣлъ аудіенцію у французскаго министра monsieur Сартина. Онъ составилъ планъ взятія эскадры, командуемой Джонстономъ, за что потребовалъ 8000 гиней и треть захваченныхъ судовъ; эту плату предполагалось раздѣлить между подсудимымъ, имъ самимъ и однимъ его пріятелемъ, служившимъ въ одномъ бюро, но французское правительство согласилось уступить только одну восьмую часть эскадры. Условившись дать французамъ возможность захватить начальника эскадры, онъ отправился къ сэру Паллизеру и предложилъ ему планъ, какъ взять французовъ и воспрепятствовать осуществленію того самаго проекта, которымъ самъ же онъ снабдилъ французское правительство.
   Судъ продолжался тринадцать часовъ. Присяжные, послѣ кратковременнаго совѣщанія, признали подсудимаго виновнымъ, и приговоръ надъ нимъ былъ немедленно произнесенъ. Подсудимый выслушалъ этотъ страшный приговоръ (его приговорили повѣсить и четвертовать) съ замѣчательнымъ спокойствіемъ, но въ рѣзкихъ выраженіяхъ высказалъ свое негодованіе противъ мистера Лоттерло... Во все продолженіе этой тяжкой сцены онъ выказалъ много мужества, твердости и присутствія духа. Въ то же время обращеніе его было исполнено вѣжливости, снисходительности и чуждо всякой аффектаціи. Врядъ ли онъ могъ бы сохранить столько спокойствія и твердости въ такую критическую минуту, если бы, сознавая себя измѣнникомъ тому государству, которое дало ему пріютъ, онъ въ то же время, вслѣдствіе ложнаго воззрѣнія, не оправдывалъ себя мыслью, что онъ жертвуетъ жизнью для своей отчизны.
   Monsieur де-Ламотъ имѣетъ около пяти футовъ и десяти дюймовъ росту; ему пятьдесятъ лѣтъ отъ роду, и онъ обладаетъ пріятной наружностью; все обращеніе его носило на себѣ отпечатокъ порядочности, а во взглядѣ выражалось непоколебимое убѣжденіе. На немъ былъ бѣлый суконный кафтанъ и полотняный жилетъ шитый въ тамбуръ.
   Что касается Лоттерло, возбуждавшаго такое отвращеніе въ Денисѣ между прочимъ и нѣмецкимъ акцентомъ, съ которымъ онъ выговаривалъ Французскія слова, то онъ, по видимому, отправился въ Уинчельси, гдѣ ему ничего не стоило ласками или угрозами склонить Уэстоновъ на свою сторону и начать съ ихъ поддержкою преслѣдованіе Агнесы. Выведенная изъ терпѣнія этими преслѣдованіями, она бѣжала отъ Уэстоновъ и искала покровительства у доктора Бернарда. Тутъ подоспѣла неожиданная помощь: Де-Віоменили, родственники ея матери, вдругъ убѣдились въ невинности графини. Быть можетъ (мы говоримъ "быть можетъ", основываясь на намекахъ, вырывавшихся у самого Тэккерея, когда онъ развивалъ свою мысль въ кругу близкихъ людей) они провѣдали о кое-какихъ наслѣдствахъ, на которыя Агнеса получала право съ оправданіемъ памяти ея матери. Агнеса, посовѣтовавшись съ докторомъ Бернардомъ, отправилась къ этимъ родственникамъ, такъ долго забывавшимъ о ея существованіи, а теперь такъ пламенно желавшимъ ее видѣть. Пока Агнеса собиралась во Францію, Денисъ сражался на Аретузѣ подъ начальствомъ своего стараго командира, сэра Ричарда Пирсона, того самаго, который начальствовалъ Сераписомъ въ дѣлѣ противъ Джонса, и принужденъ былъ опустить свой флагъ передъ непріятелемъ, потерявъ почти весь свой экипажъ убитыми или ранеными. Денисъ Дюваль былъ раненъ въ самомъ началѣ этого сраженія. Сераписъ и Countes of Scarborough послѣдовали за Павломъ Джонсомъ въ нѣмецкое море и были приведены имъ въ Тексель. Когда англійскій посланникъ въ Гагѣ, сэръ Джозефъ Іоркъ обратился къ нидерландскому правительству съ требованіемъ о выдачѣ призовъ, ему отвѣчали отказомъ. Само собою разумѣется, Денисъ раздѣлялъ судьбу Сераписа. Слѣдующая выписка изъ Gentleman's Magazine заставляетъ насъ предполагать, что, вырвавшись изъ одного плѣна, онъ попалъ въ другой.
   "Нѣсколько матросовъ пріѣхали на дняхъ изъ Амстердама на Летиціи, командуемой капитаномъ Марчемъ. Капитанъ частнаго корабля Кингстона освободилъ ихъ изъ трюма голландскаго корабля, направлявшагося въ Вестъ-Индію. Капитанъ этотъ, у котораго безъ-вѣсти пропало нѣсколько человѣкъ изъ экипажа, разузналъ объ участи пропавшихъ черезъ какую-то странствующую пѣвицу; онъ имѣлъ мужество сцѣпиться на абордажъ съ вышеупомянутыхъ кораблемъ и произвести на немъ обыскъ. Такимъ образомъ онъ нашелъ несчастныхъ, закованныхъ въ цѣпи и брошенныхъ въ трюмъ. Не подоспѣй онъ къ нимъ на помощь, всѣ они были бы проданы въ вѣчное рабство".
   По всѣмъ вѣроятіямъ, и Денисъ Дюваль былъ въ числѣ узниковъ, освобожденныхъ капитаномъ Кингстона. Очутившись за свободѣ, Денисъ продолжалъ службу на морѣ и шелъ обычною колеею мелочныхъ обязанностей, которою идетъ и всякій другой молодой морякъ. Выросъ онъ въ героя не въ одинъ день. Денисъ былъ современникомъ великихъ, ужасающихъ событій, и принималъ участіе не въ одномъ изъ этихъ событій, которыя съ такою быстротою слѣдовали другъ за другомъ во время войнъ съ Америкой, Франціей и Испаніей.
   Осенью 1782 г. происходила казнь братьевъ Уэстоновъ, и Денису суждено было сдѣлаться невольною причиною наказанія, постигнувшаго его давнишнаго врага, Джозефа Уэстона, какъ это явствуетъ изъ двухъ примѣчаній, найденныхъ въ бумагахъ Тэккерея:
   1782--3. Джозефъ Уэстонъ, всегда приходившій въ изступленіе при видѣ Дениса, стрѣляетъ въ него въ Чипсайдѣ.
   Въ законѣ противъ Чернаго Преступленія говорится: принимая въ соображеніе, что нѣкоторые злонамѣренные люди соединились подъ именемъ черныхъ и составили между собою союзъ съ цѣлью, помогать другъ другу въ воровствѣ, истребленіи Дичи, кроликовъ и рыбы.... постановляется, что каждое лице, умышленно и злонамѣренно выстрѣлившее въ другое лице, къ жильѣ или въ другомъ какомъ мѣстѣ, будетъ судиться, какъ за уголовное преступленіе, и наказываться смертною казнью, при чемъ привиллегіи, дарованныя духовенству, теряютъ свою силу.
   И дѣйствительно, въ памятникахъ того времени мы встрѣчаемъ имя нѣкоего Джозефа Уэстона, который, ранивъ одного человѣка въ Сноу Гилѣ, былъ найденъ виновнымъ въ совершеніи чернаго преступленія и повѣшенъ вмѣстѣ съ своимъ братомъ.
   
   Въ слѣдующихъ-за тѣмъ примѣчаніяхъ говорится объ одномъ безкорыстномъ поступкѣ, которымъ отличился Дюваль
   Безпорядки въ Дилѣ 1783.
   
   Диль. Здѣсь произошла кровавая схватка, вызванная появленіемъ отряда легкихъ драгунъ полковника Дугласа. Отрядъ этотъ, состоявшій изъ шестидесяти человѣкъ, въ глухую полночь вступилъ въ городъ, съ тѣмъ чтобы помочь таможенной стражѣ произвести обыски и схватить запрещенные товары. По контрабандистовъ трудно застать въ-расплохъ; они подняли тревогу, сомкнулись рядами и вступили въ отчаянный бой.
   Старикъ Дюваль, какъ намъ извѣстно, принадлежалъ къ шайкѣ форельщиковъ, другими словами къ заговору контрабандистовъ, обнимавшему все прибрежье. Припоминая все, что было сказано Тэккереемъ о характерѣ этого джентльмена, мы легко можемъ вообразить себѣ всѣ тѣ увертки, слезы и ложныя увѣренія въ своей бѣдности и неприкосновенности къ дѣлу контрабандистовъ, которыми старикъ старался отклонить грозу. По все это ни къ чему не повело, потому что Девисъ, узнавъ въ чемъ дѣло, открылъ всю истину и повелъ таможенныхъ чиновниковъ къ тѣмъ шкапамъ, въ которыхъ хранилось богатство старика Дюваля, и слѣдовательно наслѣдство его внука. Такимъ образомъ Денисъ лишился всего своего состоянія; но, какъ можно догадаться, ему повезло на службѣ, и онъ ни разу не имѣлъ сличая пожалѣть о неправедно нажитомъ богатствѣ.
   Но тяжелыя испытанія ожидали еще Дениса. Онъ попался въ плѣнъ къ французамъ, и много лѣтъ влачилъ печальное существованіе въ одномъ изъ французскихъ арсеналовъ. Наконецъ грянула революція, и Денисъ, по всѣмъ вѣроятіямъ, былъ освобожденъ, или же, быть можетъ, благодаря своему французскому происхожденію и знанію французскаго языка, нашелъ возможность бѣжать изъ плѣна. Около этого же времени, быть можетъ, онъ отправился отыскивать Агнесу, знатные родственники которой должны были находиться въ бѣдѣ. Освободившая его, революція страшною грозою обрушилась на "аристократовъ."
   Вотъ все, что мы знаемъ о похожденіяхъ Дениса Дюваля и о судьбѣ Агнесы до дня ея соединенія съ Дювалемъ. Мы не можемъ сказать на-вѣрное, былъ ли онъ орудіемъ ея бѣгства изъ Франціи; или же она еще прежде нашла средства отправиться въ Англію, гдѣ, среди знакомой обстановки, вблизи отъ ректорскаго сада, отъ голубятни фермера Перо, отъ старой стѣны, осѣненной грушевымъ деревомъ, они свидѣлись въ первый разъ послѣ долгой разлуки?

"Русское Слово", No No 4, 5, 7, 1864

-----

   Денис Дюваль // Рус. слово. -- Спб., 1864. -- No 4. -- С. 217-290; No 5. -- С. 89--128; No 7. -- С. 97--127, 195--216. -- В No 4 -- биогр. очерк в пер. П[етра] В[ейнберга].
   
   
   
съ братомъ.
   "Итакъ, если я былъ невиннымъ участникомъ въ измѣнахъ де-Ламотта, въ поддѣлкахъ и грабительствахъ Уэстоновъ, въ какихъ мудреныхъ дѣлахъ и затрудненіяхъ случалось мнѣ иногда находиться?
   "Въ послѣдствіи я женился на молодой дѣвушкѣ, на которую мѣтилъ грубый Лоттерло, и жилъ очень счастливо."
   
   Здѣсь, какъ видятъ читатели, общая идея набросана довольно грубо, и планъ этотъ былъ выполненъ не во всѣхъ своихъ частяхъ. Другое письмо, никогда не достигшее до своего назначенія, заключаетъ въ себѣ позднѣйшія свѣдѣнія о Денисѣ.
   
   "Дѣдъ мой, Дюваль, былъ цирюльникомъ и парикмахеромъ по ремеслу и исправлялъ въ то же время, должность церковнаго старосты во французской протестантской церкви въ Уинчельси. Я былъ посланъ въ Рай нахлѣбникомъ къ одному методисту, мелочному торговцу, корреспонденту дѣда.
   "Дѣдъ мой и его корреспондентъ держали пополамъ рыбачье судно, но они ловили не рыбу, а бочонки нантскаго коньяка, который мы выгружали на берегъ гдѣ-нибудь въ хорошо извѣстномъ намъ мѣстѣ. Въ простотѣ сердца я, ребенокъ, получилъ однажды позволеніе ѣхать на ловлю. Обыкновенно мы выѣзжали ночью на-встрѣчу судамъ, плывшимъ отъ французскаго берега; и я выучился всѣмъ морскимъ маневрамъ не хуже любаго изъ нашихъ матросовъ. Какъ памятна мнѣ болтовня Французовъ въ ту ночь, какъ я въ первый разъ присутствовалъ при перегрузкѣ бочонковъ! Однажды по насъ стрѣлялъ таможенный катеръ его величества, Lynx, и я спросилъ, что это за мячики, которые плещутся около насъ по подѣ и проч.
   "Я не захотѣлъ далѣе заниматься контробавдой, по увѣщанію г. Уэслея, который пріѣзжалъ проповѣдывать къ вамъ въ Рай, во не въ томъ дѣло..."
   
   Въ этихъ письмахъ не появляются ни "моя мать", ни графъ де-Савернъ, ни его несчастная жена; между тѣмъ какъ Агнеса существуетъ только подъ именемъ "очаровательной дѣвочки". Графъ де-Ламоттъ, баронъ Лоттерло и Уэстоны занимали повидимому первое мѣсто въ умѣ автора: это историческіе характеры. Въ своемъ первомъ письмѣ авторъ отсылаетъ насъ къ журналу Annual Register по поводу исторіи де Ламотта и Лоттерло; и вотъ что мы тамъ находимъ.
   "5-го января 1781 г. арестованъ за разныя измѣнническія продѣлки нѣкто, по имени Генрихъ Франсуа де-Ламоттъ, называющій себя барономъ. Онъ жилъ нѣкоторое время въ Бондъ-Стритѣ у суконнаго фабриканта, г. Отлея.
   "Входя по лѣстницѣ въ канцеляріи государственнаго секретаря въ Клевеландъ Роу онъ обронилъ нѣсколько бумагъ, которыя были немедленно замѣчены и доставлены вмѣстѣ съ обвиненнымъ къ лорду Гиллзборо. По окончаніи допроса, его отвезли въ Лондонскую башню, какъ государственнаго преступника, и посадили въ тѣсное заключеніе. Говорятъ, что отобранныя отъ него бумаги имѣютъ весьма важное значеніе. Между-ними находятся подробныя описанія каждаго значительнаго корабля въ нашихъ верфяхъ и докахъ и проч. и проч.
   "Вслѣдствіе открытія вышеупомянутыхъ бумагъ, Генрихъ Лоттерло, эсквайръ изъ Викгэма близь Портсмута, былъ также арестованъ и привезенъ въ городъ. Посланные застали г. Лоттерло отправлявшимся на охоту. Узнавъ въ чемъ дѣло, онъ не обнаружилъ ни малѣйшаго смущенія, и съ величайшею готовностью отдалъ свои ключи.... Г. Лоттерло Нѣмецъ, недавно поселившійся въ Викгэмѣ, въ нѣсколькихъ миляхъ отъ Портсмута. Имѣя свору гончихъ собакъ и пользуясь репутаціей вѣселаго собесѣдника, онъ былъ хорошо принятъ всѣми окрестными джентльменами.
   "14-го іюля 1781 г. Показаніе г. Лоттерло было такого важнаго свойства, что судъ былъ въ большомъ изумленіи въ продолженіе всего допроса. Г. Лоттерло сказалъ, что въ 1778 г. онъ заключилъ съ де-Ламоттомъ условіе, по которому обязался снабжать французскій дворъ тайными свѣдѣніями объ англійскомъ флотѣ; что за эту услугу онъ получалъ сперва только по восьми гиней въ мѣсяцъ, но что важность доставляемыхъ имъ свѣдѣній показалась подсудимому до такой степени очевидною, что послѣдній вскорѣ положилъ ему уже по пятидесяти гиней въ мѣсяцъ, не считая множества цѣнныхъ подарковъ; что во всѣхъ непредвидѣнныхъ случаяхъ онъ самъ пріѣзжалъ въ городъ къ г. де-Ламотту, но обыкновенныя происшествія, касавшіяся ихъ сдѣлки, сообщалъ ему по почтѣ. Онъ призналъ бумаги, найденныя въ его саду, прибавивъ, что печати принадлежатъ г. де-Ламотту и хорошо извѣстны во Франціи. По приказанію подсудимаго онъ ѣздилъ въ Парижъ и тайно видѣлся съ французскимъ министромъ, г. Сартиномъ. Онъ составилъ планъ для взятія эскадры губернатора Джонстона, за что требовалъ съ Французовъ восемь тысячъ гиней и третью долю приза, предполагая раздѣлить ихъ между собою, подсудимымъ, и однимъ должностнымъ пріятелемъ; но французскій дворъ согласился на уступку только восьмой части приза. Условившись съ Французами какъ взять коммадора, онъ отправился къ сэръ-Гью Паллизеру и представилъ, ему планъ какъ взять Французовъ и разстроить тотъ первоначальный проектъ, которымъ самъ снабдилъ французскій дворъ.
   "Судъ продолжался тринадцать часовъ; наконецъ присяжные послѣ вебольшаго совѣщанія, объявили подсудимаго виновнымъ, и надъ нимъ немедленно былъ произнесенъ приговоръ; подсудимый съ большимъ спокойствіемъ принялъ извѣстіе объ ожидавшей его страшной участи (его осудили повѣсить и четвертовать), но онъ въ сильныхъ выраженіяхъ сталъ обвинять г. Лоттерло.... Въ продолженіи всей этой тяжелой сцены онъ выказалъ большое мужество, соединенное съ твердостію и присутствіемъ духа, въ то же время сохраняя вѣжливый, снисходительный и непринужденный видъ. Уличенный въ измѣнѣ государству, которое его пріютило, онъ не могъ бы, думаемъ мы, перенести эту ужасную минуту такъ твердо и спокойно, еслибы не сознавалъ себя невиннымъ относительно своего собственнаго отечества, на служеніе которому, какъ онъ думалъ, посвящена была его жизнь....
   "Г. де-Ламоттъ имѣлъ около пяти футовъ, десяти дюймовъ росту, пятьдесятъ лѣтъ отъ роду и весьма красивую наружность; его манеры были въ высшей степени благородны, а въ глазахъ выражалась большая проницательность. Онъ былъ одѣтъ въ бѣлое суконное платье и полотняный жилетъ, вышитый по тамбуру." Annual Register, книга 24, стр. 184.
   
   Весьма можетъ быть, что этотъ разказъ о судѣ надъ государственнымъ измѣнникомъ въ 1781 г., послужилъ основою всей повѣсти. Здѣсь появляются тѣ же самыя лица, которыя мы встрѣчаемъ въ романѣ г. Теккерея; но какая разница между безжизненными образами, сохранившимися въ Annual Register, и живыми лицами, снова воскресающими въ Денисѣ Дювалѣ. Роль, предназначенная имъ въ повѣсти, вполнѣ понятна, но читателю оставалось еще узнать, какъ разстроивали они жизнь и любовь Дениса. "По крайней мѣрѣ, Дюваль, сказалъ мнѣ де-Ламонтъ, когда я жалъ ему на прощаньи руку, и отъ всего сердца извинялъ его проступокъ, какъ ни безумно и ни безпечно провелъ я свою жизнь, и какъ ни пагубна была моя любовь для тѣхъ, съ которыми я сближался, я никогда не оставлялъ ребенка въ вуждѣ; и, самъ оставаясь почти безъ куска хлѣба, обезпечивалъ существованіе маленькой Агнесы." Что это былъ за проступокъ, который Денисъ прощалъ ему отъ всего сердца? Изъ словъ: "какъ ни пагубна была моя любовь для тѣхъ, съ которыми я сближался," видно, что де-Ламоттъ долженъ былъ поддерживать притязанія Лоттерло на Агнесу; этотъ эпизодъ обозначенъ въ памятной книжкѣ Тэккерея словами: "Генріэта Ифигенія" Первоначально Агнеса называлась Генріэтой, а Денисъ Блезомъ {Въ числѣ примѣчаній находится маленькая хронологическая таблица событій по порядку чиселъ.
   Блезъ родился въ 1763 г.
   Генріэта де Барръ родилась въ 1766--7 г.
   Отецъ ея отправился въ Корсику въ -- 68 г.
   Мать бѣжала въ -- 68 г.
   Отецъ былъ убитъ въ Б. въ -- 69 г.
   Мать умерла въ -- 70 г.
   Блэза выгоняютъ въ -- 79 г.
   Генріэта Ифигенія, въ -- 81 г.
   Катастрофа Ламотта въ -- 82 году.
   Дѣло адмирала Роднея въ -- 82 г.}.
   Что касается г. Лоттерло, "этого отъявленнаго мошенника, вдвойнѣ ненавистнаго тѣмъ что говорилъ по-англійски съ нѣмецкимъ акцентомъ," то, введя Ламотта на висѣлицу, послѣ того какъ самъ признавался, что между ними было торжественное условіе никогда не выдавать другъ друга, онъ тутъ же бился объ закладъ, что Ламоттъ будетъ повѣшенъ; взломавъ бюро и отличившись многими другими подобными продѣлками,-- онъ, повидимому, уѣхалъ въ Уинчельси, гдѣ ему легко было, грозя или льстя Уэстонамъ, сдѣлать попытку овладѣть Агнесой. Мы знаемъ, что она жила у этихъ людені и что они порицали ея вѣрную любовь къ Денису. Доведенная до крайности настойчивыми преслѣдованіями Лоттерло и Уэстоновъ, она обратилась къ доктору Бернарду съ просьбой о защитѣ, и вскорѣ явилась неожиданная помощь. Родственники ея матери, де-Віоменили, убѣдились наконецъ въ невинности графини. Можетъ-быть (говоримъ можетъ-быть; повторяя намекъ на такой планъ, сдѣланный самимъ Тэккереемъ въ пріятельской бесѣдѣ у домашняго очага) они знали, что, въ случаѣ прощенія матери, Агнеса получитъ право на нѣкоторое наслѣдство: какъ бы то ни было, они, вѣроятно, имѣли свои причины, чтобы потребовать ее къ себѣ въ эту благопріятную минуту. По совѣту доктора Бернарда, Агнеса отправилась къ своимъ богатымъ родственникамъ, которые такъ долго ее отвергали, а теперь выказывали ей такое сильное расположеніе. Говоря слѣдующія слова, Денисъ, быть-можетъ, именно думалъ о той минутѣ, когда, возвратившись домой послѣ долговременнаго отсутствія, онъ не нашелъ болѣе своей возлюбленной: "О, Агнеса, Агнеса, говоритъ онъ, какъ мчатся годы! Какія странныя событія совершились съ нами, сколько горя мы перенесли, и какъ чудесно хранило насъ благое Провидѣніе, съ тѣхъ поръ какъ твой отецъ стоялъ на колѣняхъ передъ телѣжкой, въ которой покоилось его дитя!"
   Въ то время какъ Агнеса уѣзжала на родину во Францію, Денисъ сражался на Аретузѣ подъ начальствомъ своего прежняго капитана сэръ-Ричарда Пирсона, который командовалъ Сераписомъ въ дѣлѣ съ Полемъ Джонсомъ. Денисъ былъ раненъ при самомъ началѣ этого сраженія, а капитанъ Пирсонъ, какъ извѣстно, долженъ былъ опустить флагъ, потому что всѣ люди на его кораблѣ были или убиты или переранены. О дальнѣйшей дѣятельности Пирсона, за которою, вѣроятно, продолжалъ слѣдить Денисъ, въ памятной книжкѣ Теккерея находится множество замѣчаній.
   
   Сераписъ, К. Пирсонъ. Мемуары Витсона.
   Gentleman's Magazine, 49, стр. 484. Разказъ о дѣлѣ съ Полемъ Джонсомъ въ 1779 г.
   Gentleman's Magazine, 502, стр. 84. Пирсонъ сдѣланъ кавалеромъ ордена въ 1780 г.
   Командовалъ Аретузою при Юшантѣ въ дѣлѣ адмирала Кемпенфельдта въ 1781 г. Марсово Поле, ст. Юшантъ.
   
   Затѣмъ слѣдуетъ вопросъ:
   
   Какимъ образомъ Пирсонъ ушелъ отъ Поля Джонса?
   Но прежде чѣмъ отвѣчать на этотъ вопросъ, мы заставимъ самого сэръ-Ричарда разказать намъ исторію этого бѣдствія. Должно полагать, что Тэккерей много думалъ о письмѣ капитана въ адмиралтейство и заимствовалъ изъ него характеръ Пирсона.
   
   "Послѣ нѣсколькихъ предварительныхъ эволюцій, мы стали другъ противъ друга. Лапа вашего запаснаго якоря уцѣпилась за корму непріятельскаго корабля, и мы сошлись на такомъ близкомъ разстояніи, что жерла нашихъ пушекъ касались другъ друга. Въ этомъ положеніи мы дрались отъ половины восьмаго до половины десятаго. Благодаря огромному количеству и разнообразію воспламеняющихъ снарядовъ, брошенныхъ непріятелемъ, корабль нашъ загорался разъ десять или двѣнадцать въ различныхъ мѣстахъ, и вамъ не разъ стоило величайшихъ трудовъ и усилій, чтобы погасить пламя. Въ то же время наибольшій изъ двухъ фрегатовъ, крейсируя вокругъ васъ въ продолженіе всего сраженія, и обстрѣливая наше судно вдоль, положилъ почти всѣхъ людей бывшихъ на кормѣ и на главныхъ палубахъ.
   "Около половины девятаго загорѣлся одинъ пороховой патронъ; отъ него пламя сообщилось другимъ патронамъ, расположеннымъ по направленію къ кормѣ, такъ что въ одну минуту взлетѣли на воздухъ и матросы, и офицеры, стоявшіе назади главной мачты... Въ десять часовъ непріятель сталъ просить о пощадѣ; я немедленно скомандовалъ на абордажъ; но, вступивъ на палубу, ваши люди замѣтили, что въ засадѣ спрятано было несравненно большее число враговъ, вооруженныхъ пиками, и готовыхъ выдти имъ на встрѣчу. Тогда нашъ экипажъ немедленно вернулся назадъ и возобновилъ пальбу, продолжавшуюся до половины одиннадцатаго. Наконецъ когда фрегатъ, ставъ поперегъ нашей кормы, снова началъ васъ обстрѣливать (между тѣмъ какъ мы не въ состояніи были навести на него на одной пушки), мнѣ показалось лишнимъ и даже невозможнымъ сопротивляться долѣе безъ малѣйшей надежды на успѣхъ. Я опустилъ флагъ, и наша главная мачта, надломившаяся у самого корня, повалилась черезъ бортъ...
   "Глубоко сожалѣя о случившемся несчастіи -- объ утратѣ королевскаго корабля, которымъ я имѣлъ честь командовать, я въ то же время льщу себя надеждой, что ихъ лордства придутъ къ тому убѣжденію, что корабль этотъ былъ взятъ съ боя, а не уступленъ, и что для защиты его употреблены были всѣ средства."
   
   Послѣ продолжительнаго плаванія въ Сѣверномъ морѣ Сераписъ и Графиня Скарборо приведены были Полемъ Джонсомъ въ Тексель. Тогда сэръ-Джоржъ Йоркъ, нашъ посланникъ въ Гагѣ, обратился къ государственнымъ чинамъ Нидерландовъ съ просьбою о возвращеніи этихъ призовъ. Но послѣдніе отказались употребить свое вмѣшательство.
   Конечно, съ судьбою Сераписа связана была и судьба Дюваля; но какимъ образомъ ускользнулъ онъ отъ Поля Джонса? Въ замѣткѣ, слѣдующей за этимъ вопросомъ, есть намекъ на то, какъ удалось ему освободиться отъ двойнаго заключенія.
   
   "Недавно прибыли изъ Амстердама на кораблѣ Летиція нѣсколько моряковъ. Они вырваны были изъ когтей голландскаго остъиндскаго корабля капитаномъ капера Кингстонъ, который, потерявъ нѣсколько человѣкъ изъ своего экипажа, и узнавъ объ ихъ судьбѣ отъ одной уличной пѣвицы, нашелъ въ себѣ достаточно мужества, чтобъ абордировать корабль и обыскать его. Бѣдняки лежали скованные въ трюмѣ, и, не случись это обстоятельство, они навѣрное были бы увезены въ вѣчную неволю." Gentleman's Magazine, 50, стр. 101.
   
   Замѣчаетъ ли читатель, какъ правда и вымыселъ должны были слиться между собою въ этой повѣсти? Вообразимъ себѣ Дениса Дюваля, который, избавившись отъ заключенія въ Голландіи, попадаетъ въ сѣти голландскаго остъ-индскаго корабля, или схваченъ вмѣстѣ съ матросами капера Кингстонъ? Вотъ лежитъ онъ скованный въ трюмѣ, думая то объ Агнесѣ и садовой стѣнѣ, которая одна раздѣляла ихъ въ былое время, то о вѣчной, безнадежной неволѣ, куда влекутъ его въ настоящую минуту. Вообразимъ себѣ уличную пѣвицу и радостныя восклицанія матросовъ Кингстона, когда они бросаются въ трюмъ освобожлать плѣнниковъ, и мы будемъ въ состояніи представить себѣ до нѣкоторой степени, что вышло бы изъ этихъ главъ.
   Получивъ свободу, Денисъ продолжалъ служить на морѣ, но онъ не съ разу попалъ въ герои, а прежде прошелъ всѣ постепенныя должности, какія обыкновенно проходитъ молодой морякъ, и которыя записаны у Теккерея въ слѣдующемъ порядкѣ:
   
   "Прежде производства въ мичманы, молодой человѣкъ долженъ прослужить на кораблѣ два года. Такіе волонтеры большею частію отдаются на попеченіе канонира, который заботится объ ихъ содержаніи; имъ позволяютъ ходить по шканцамъ и съ самаго начала носить мундиръ. По наступленіи пятнадцати лѣтъ, будучи произведены въ мичманы, они начинаютъ обѣдать за общимъ столомъ съ прочими товарищами. Держа экзаменъ на офицерскій чинъ, они обязаны знать все, относящееся къ навигаціи и къ мореходству, умѣть подробно объяснить различныя движенія корабля, приливы, и отливы, различные способы опредѣленія долготы и широты мѣста съ помощью хронометра и наблюденій надъ луною. Изъ практическаго мореходства они должны знать: какимъ образомъ провести корабль съ одного мѣста на другое при всевозможныхъ неудобствахъ вѣтра, прилива и проч. За тѣмъ, если кандидатъ оказываетъ удовлетворительныя познанія, онъ получаетъ отъ капитана свидѣтельство и чинъ."
   
   Въ другой замѣткѣ описывается личность, съ которою мы не имѣли еще случая познакомиться въ повѣсти:
   
   "Это былъ морякъ старой школы, болѣе привыкшій къ мазилкѣ, чѣмъ къ квадранту Гадлея; онъ проникъ въ тайны навигаціи по руководству Дюкова Гамильтона Мура, а объ оснасткѣ и другихъ корабельныхъ принадлежностяхъ получилъ понятіе изъ великолѣпныхъ гравюръ, украшающихъ страницы Дарси Ливера."
   
   Денису пришлось быть морякомъ въ бурное время. "Въ 1779 г., сказано въ Annual Register, "общественныя дѣла представляли такое ужасное зрѣлище, какого страна не видала, быть-можетъ, въ продолженіе нѣсколькихъ столѣтій." Дюваль былъ дѣйствующимъ лицомъ во многихъ поразительныхъ событіяхъ, быстро слѣдовавшихъ одно за другимъ въ продолженіе войнъ съ Франціей, Америкой и Испаніей. Ему суждено было придти въ столкновеніе съ майоромъ Андре, судьба котораго возбудила въ то время такое живое участіе: говорятъ, что Вашингтонъ плакалъ, подписывая его смертный приговоръ. Этотъ молодой офицеръ казненъ былъ 2 октября 1780 г., а черезъ годъ послѣ того Денисъ долженъ былъ присутствовать при допросѣ и. казни человѣка, еще болѣе ему знакомаго и близкаго, г. де-Ламотта. Мужество и благородство, съ которыми послѣдній подчинился своей судьбѣ, тронули не только всѣхъ свидѣтелей его казни, но и самого Дюваля, которому онъ столько вредилъ.
   Вотъ что писалъ о немъ Денисъ: "Послѣ моего добраго тески, капитана и адмирала Дениса, это былъ первый джентльменъ, съ которымъ я находился въ короткихъ отношеніяхъ, человѣкъ порочный и даже преступный, но все еще не совершенно погибшій, какъ надѣюсь, и о чемъ молюсь. Признаюсь, я чувствовалъ большое расположеніе къ этому роковому существу."
   Очередь Лоттерло тогда еще не наступала; но изъ вышеприведеннаго письма мы знаемъ, что онъ погибъ на Royal George, сверхъ того въ памятной книжкѣ Теккерея есть отмѣтка, соединяющая судьбу этого дурнаго человѣка съ судьбою этого прекраснаго корабля. {Изъ современныхъ описаній о погибели Royal Georg видно, что онъ переполненъ былъ народомъ, пріѣхавшимъ съ берега; мы уже видѣли, что въ числѣ прочихъ находился Лоттерло, прибывшій на корабль, чтобы получить плату за свое вѣроломство.}
   Между тѣмъ примѣчаніе, подъ заглавіемъ: "Дѣло адмирала Роднея въ 1782 г." указываетъ на то, что Дюваль долженъ былъ принять участіе въ побѣдѣ Англичанъ надъ французскимъ флотомъ, которымъ командовалъ тогда графъ де-Грассъ, взятый въ плѣнъ вмѣстѣ съ Ville de Paris и четырьмя другими кораблями.
   "Де-Грассъ съ своею свитой высадился близь Портсмута, на Jouthsea Common. Ихъ повезли въ каретахъ, въ гостиницу George, гдѣ вице-адмиралъ, сэръ-Питеръ Паркеръ угощалъ все общество великолѣпнымъ обѣдомъ, на свой собственный счетъ." Здѣсь также Денису пришлось увидать много любопытнаго; наконецъ, въ ту же осень судили обоихъ Уэстоновъ, и Денисъ сдѣлался невольною причиной наказанія, которое постигло его стариннаго врага Джозефа Уэстона. На этотъ счетъ мы находимъ двѣ слѣдующія замѣтки:
   
   "1782--3 г. Джо Уэстонъ, попрежнему ненавидящій Блэза, стрѣляетъ по немъ въ Чипсайдской улицѣ.
   "Черный Актъ, изданный въ царствованіе Георга II, глава 22:-- "Поелику многіе неблагонамѣревные и безпорядочные люди, соединившись между собою подъ именемъ Черныхъ, образовали союзы, для того, чтобы съ помощью другъ друга воровать и уничтожать оленей, красть кроликовъ и опустошать рыбные пруды..... симъ узаконяется, что если кто-либо станетъ умышленно и злонамѣренно стрѣлять въ людей, въ жилищахъ, или въ какихъ другихъ мѣстахъ, то подвергнется смертной казни, какъ уголовный преступникъ, и будетъ лишенъ послѣдняго напутствія отъ священника."
   
   Нѣкто Джозефъ Уэстонъ дѣйствительно былъ найденъ виновнымъ на основаніи Чернаго Акта, потому что ранилъ человѣка на Сноу-Гиллѣ, за что и былъ повѣшенъ вмѣстѣ съ своимъ братомъ. Въ памятной книжкѣ Теккерея читаемъ слѣдующія примѣчанія:-- "Уэстоны въ Парламентскихъ Вѣдомостяхъ, 1782 г. стр. 463, 470, 473." -- "Gentleman's Magazine, 1782 г." "Настоящіе мемуары Джоржа и Джозефа Уэстоновъ, 1782 г." Notes and queries, выпускъ I, книга X. {Слѣдующія замѣчанія относятся къ тому же Предмету: "Конокрады. Нѣкто Сондерсъ посаженъ былъ въ Оксфордскую тюрьму за конокрадство. Онъ, повидимому, принадлежалъ къ шайкѣ, одна часть которой крала лошадей въ сѣверныхъ графствахъ, а другая въ южныхъ. Въ среднихъ же графствахъ эти молодцы сходились между собою и учиняли обмѣнъ.-- Gentleman's Magazine, 39, 165.
   "1783 г. Уголовныя преступленія.-- Во время "весеннихъ засѣданій" въ 1783 г., 119 преступниковъ приговорены были къ смертной казни.}
   Слѣдующія за тѣмъ примѣчанія (по порядку чиселъ) заключаютъ въ себѣ разказъ о весьма безкорыстномъ поступкѣ Дюваля:
   
   "Безпорядки въ Дилѣ, 1783 г. Диль. Здѣсь произошло большое волненіе: 60 человѣкъ легкихъ драгунъ подъ начальствомъ полковника Дугласа, пришли ночью въ городъ на помощь таможеннымъ чиновникамъ, чтобы взломать магазины и отобрать товаръ; но такъ какъ контрабандисты всегда бываютъ на-готовѣ, то при первой тревогѣ они соединились вмѣстѣ, и за тѣмъ послѣдовалъ отчаянный бой."
   
   Намъ уже извѣстно, что старый парикмахеръ Дюваль принадлежалъ къ партіи макрелей, или къ союзу контрабандистовъ, существовавшему вдоль всего берега. Въ повѣсти встрѣчаются безпрестанные намеки на его тайные склады и на прибыль, которую онъ получалъ отъ своихъ такъ-называемыхъ рыболовныхъ экспедицій. Припомнивъ все написанное объ этомъ джентльменѣ, мы легко можемъ вообразить себѣ увертки, слезы, лживыя увѣренія въ бѣдности и невинности, которыя вѣроятно расточалъ старый Дюваль въ ту ужасную ночь, когда его посѣтили таможенные чиновники. Но всѣ его возгласы и восклицанія не повели ни къ чему: какъ только Денисъ увидалъ сцену, происходившую въ домѣ дѣда, онъ высказалъ всю правду и немедленно открылъ чиновникамъ завѣтные склады, сознавая при этомъ, что онъ жертвуетъ своимъ собственнымъ достояніемъ.
   На поведеніе свое въ этомъ случаѣ Денисъ указалъ въ слѣдующихъ словахъ: "Въ связи съ этимъ дѣломъ были вещи, о которыхъ я не могъ говорить.... Теперь эти тайны перестали быть тайнами. Это старинное общество контрабандистовъ уже давнымъ давно разсѣялось, и мнѣ скоро придется разказать читателю, какимъ образомъ я самъ тому содѣйствовалъ."
   Итакъ, всѣ пріобрѣтенія стараго Дюваля и все будущее состояніе Дениса Дюваля погибли безвозвратно; но послѣдній составилъ себѣ такую блестящую карьеру, что ему не нужно было противозаконныхъ прибылей. {Извѣстія о Суссекскомъ контрабандизмѣ (сказано въ памятной книжкѣ Теккерея) можно найдти въ X томѣ Суссекскаго Археологическаго Сборника, 69, 94. Тамъ же встрѣчаемъ ссылку за Gentleman's Magazine, т. VIII, стр. 292, 172.}
   Но прежде чѣмъ достигнуть благосостоянія, Денису пришлось испытать много горькаго. Ему предстояло попасться въ плѣнъ къ Французамъ и протосковать нѣсколько лѣтъ въ одномъ изъ ихъ арсеналовъ. Наконецъ, когда вспыхнула революція, онъ или получилъ свободу, или, благодаря своему иностранному языку и происхожденію, нашелъ средства убѣжать. Потомъ онъ отправился, быть-можетъ, отыскивать Агнесу, которую, какъ намъ извѣстно, онъ никогда не забывалъ. Знатные родственники ея находились въ это время въ большомъ затрудненіи, потому что революція, доставившая свободу Дювалю, была безпощадна для "аристократовъ".
   Вотъ все, что мы знаемъ объ томъ періодѣ жизни Дениса Дюваля и Агнесы де-Савернъ, когда они находились въ разлукѣ. Можетъ-быть, въ это время Денисъ видѣлъ Марію Автуанету; {Въ памятной книжкѣ мы находимъ слѣдующее примѣчаніе.
   "Марія Антуанета родилась 2-го ноября, 1755 г., и ея именины приходятся въ одинъ день съ праздникомъ Fête des Morts.
   "Во время корсиканской экспедиціи Лорреньскій легіонъ состоялъ подъ начальствомъ барона де-Віомениля. Онъ эмигрировалъ въ началѣ революціи, участвовалъ въ дѣйствіяхъ арміи Конде и былъ дѣятельнымъ членомъ эмиграціи; возвратился во Францію вмѣстѣ съ Лудовикомъ XVIII, затѣмъ послѣдовалъ за нимъ въ Гентъ, и наконецъ, послѣ 1815 г., сдѣланъ былъ маршаломъ и перомъ Франціи.
   "Другой Віомениль уѣхалъ въ Америку вмѣстѣ съ Рошамбо въ 1780 году.} можетъ-быть онъ отыскалъ Агнесу и способствовалъ ея бѣгству; или можетъ-быть Агнеса уже находилась въ Англіи, и они встрѣтились послѣ своей продолжительной разлуки посреди старой знакомой обстановки. Читателю остается только догадываться, гдѣ именно произошла встрѣча. На голубятнѣ ли фермера Парро, гдѣ жили голуби, которыхъ такъ любила Агнеса; въ приходскомъ ли саду, озаренномъ вечерними лучами осенняго солнца; у старой ли стѣны, за которою росло грушевое дерево; въ равнинѣ ли, откуда можно было видѣть французскіе огоньки по ту сторону канала; или наконецъ въ маленькомъ окнѣ флигеля монастырскаго дома, гдѣ огонь угасалъ обыкновенно въ девять часовъ вечера?
   Но какъ бы это ни случилось, мы находимъ въ памятной книжкѣ слѣдующую выноску: "портной обязуется поставить три пары платья изъ хорошаго сукна за 11 фун. 11 шил. (Gazeteer и Daily Advertiser)"; и потомъ другое примѣчаніе насчетъ дачи въ Бекенгемѣ; "съ четырьмя гостиными, восьмью жилыми комнатами, конюшнею съ двумя акрами садовой и четырнадцатью акрами луговой земли, отданной въ наймы за 70 фун. въ годъ." Вѣроятно это былъ домъ, въ которомъ поселилась молодая чета послѣ брака. Въ послѣдствіи они переѣхали въ Ферепортъ, гдѣ, какъ мы прочли выше, адмиралъ вѣшался на вѣсахъ вмѣстѣ съ своею свиньей. Изъ слѣдующихъ словъ должно заключить, что Дюваль еще долго оставался на службѣ послѣ женитьбы: "Недавно, когда мы подъ начальствомъ герцога Кларенскаго сопровождали французскаго короля въ Кале, мнѣ вздумалось, въ бытность въ Дуврѣ, нанять карету, чтобы проѣхать въ Уинчельси взглянуть на это старое окно монастырскаго дома. Я глядѣлъ на него, и вновь ожили во мнѣ мои прежнія печали, мои infandi dolores, и по прошествіи сорока лѣтъ мнѣ казалось, что я прежній школьникъ, возвращающійся къ своимъ занятіямъ и бросающій послѣдній взглядъ на дорогой предметъ своей любви."
   Въ другомъ мѣстѣ Дюваль пишетъ: "Но кто же эта Агнеса? спроситъ читатель. Теперь она носитъ имя Агнесы Дюваль и сидитъ около меня за своимъ рабочимъ столомъ. Встрѣча съ нею совершенно измѣнила мою судьбу, вынуть такой билетъ въ жизненной лотереѣ дается весьма и весьма не многимъ. Всѣ хорошіе поступки въ моей жизни вызваны были желаніемъ сдѣлаться ея достойнымъ".... Далѣе: "если ты женишься когда-нибудь, любезный сынъ, и у тебя будетъ свой собственный мальчуганъ, я надѣюсь, что ему не придется краснѣть за своего дѣда, и что на моей могилѣ, поросшей маргаритками, ты скажешь: "я любилъ его!"
   Еще разъ возвращаясь къ Агнесѣ, Дюваль говоритъ: "Когда мои чернила испишутся, и мой маленькій разказъ будетъ оконченъ, а тотъ колоколъ, что сзываетъ теперь вѣрующихъ къ молитвѣ, протяжнымъ гуломъ возвѣститъ о смерти Дениса Дюваля, прошу васъ, добрые люди, вспомните тогда, что я никого не любилъ въ своей жизни, кромѣ этой женщины, и приберегите для нея мѣстечко рядомъ съ могилой ея вѣрнаго друга."

"Русскій Вѣстникъ", NoNo 4--6, 1864

   
   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов