Горький Максим - Открытое письмо А. С. Серафимовичу

М. Горький

Открытое письмо А. С. Серафимовичу

М. Горький. Собрание сочинений в тридцати томах

М., ГИХЛ, 1953

Том 27. Статьи, доклады, речи, приветствия (1933--1936)

Александр Серафимович!

Я прочитал Вашу статейку "О писателях облизанных и необлизанных" и чувствую себя обязанным возразить Вам.

Хотя форма и тон статейки Вашей говорят, что Вы как будто хотели придать ей характер увеселительный, но, по смыслу ее, она является определенно вредоносной.

Мы с Вами -- древние писатели и, не особенно хвастаясь, можем сказать, что в литературе советской признаны как бы за протопопов. Мы проповедуем, молодежь слушает нас, но, к сожалению, редко подвергает проповеди наши критике -- это, должно быть, из почтения к нашей дряхлости. Но хотя и протопопы, однако мы не обладаем правом "канонизировать", то есть причислять людей к лику святых угодников, уже не подлежащих широкой критике. Однако мы присваиваем себе это право и -- часто, слишком часто! -- ошибаемся, возглашая: писатель -- сей или оный -- хотя и молод, но уже гениален и обречен на бессмертие в памяти людей.

На-днях мне было правильно указано, что я перехвалил книгу Алексеева "Атаманщина". Конечно, не только одна эта ошибочка числится за мною, -- перехваливал я многих из среды "пишущей братии". Ныне Вы канонизируете Панферова, говоря о нем такими словами:

Видите ли, какая штука: идешь, бывало, по лесу, бледный туман. Смотришь, что-то вырисовывается, человек не человек, в что-то такое рогатое торчит во все стороны, и не сразу сообразишь, в чем же дело?

А когда подойдешь -- это просто громадная вывороченная бурей сосна. И вот торчит корнями во все стороны. И потом, много спустя, как-нибудь случайно припоминаешь, как среди этого тумана во все стороны торчит какая-то сила. Но в этой рогатости заключена сила, которую постоянно с собой носишь, от которой не отделаешься, если бы и хотел. Вот это Панферов.

Сидит в нем мужицкая сила, и ее не вырвешь из его сознания. Ну, а если бы он задумал сделать свою вещь "облизанной", ничего не вышло бы, она потеряла бы свою силу, этакую корявую, здоровую, мужичью.

Я готов думать, что даже Панферову "не поздоровится от этаких похвал", хотя он человек, который слишком спешит достичь славы и чина, протопопа от литературы. Но гораздо больше оснований опасаться, что Ваша тяжелая похвала повредит молодому писателю, ибо Вы утверждаете за ним право остаться таким, каков он есть, не заботясь о дальнейшем его техническом и культурном росте.

Разрешите напомнить Вам, что мужицкая сила -- сила социально нездоровая и что культурно-политическая, талантливо последовательная работа партии Ленина-- Сталина направлена именно к тому, чтоб вытравить из сознания мужика эту его хвалимую Вами "силу", ибо сила эта есть в основе своей не что иное, как инстинкт классовый, инстинкт мелкого собственника, выражаемый, как мы знаем, в формах зоологического озверения. Этот инстинкт внушает мужику мысли и стремления, которые очень верно оформлены Панферовым на 107--108 страницах третьей книги "Брусков", но по небрежности автора оформлены так, что можно думать: автор излагает свои личные мысли и чувства, а не чувства и мысли одного из героев.

Панферов хорошо понимает мужицкую силу, которая питается стихийной "властью земли", -- властью, особенно глубоко понятой и убедительно изображенной Глебом Успенским.

Но одно дело -- понимать, другое -- чувствовать, и бот, например, мне, читателю, кажется, что в третьей книге "Брусков" разноречие между умом и чувством выражено весьма резко, отчего и получается так, что вражеское отношение "мужицкой силы" к социалистической культуре дано гораздо ярче, наглядней, более "прочувствованно", чем освободительное значение революционной работы пролетариата.

Перевоспитание прославленного народниками мужика, страдальца, который в одну сторону фабрикует нищих, а в другую -- мироедов, лавочников, фабрикантов и вообще жесточайших грабителей, -- это перевоспитание по существу своему имеет целью изменить классовый тип человека, воспитанного веками зверской собственнической культуры.

Насколько типично изображен этот процесс в "Брусках"? Критика не ставила перед собою этот вопрос во всем его объеме и глубине, критика еще не удосужилась сопоставить "Бруски" с "Ненавистью" Шухова и "Поднятой целиной" Шолохова. И нам с Вами, протопопам, следовало бы предоставить слово критике, подождав несколько с оглашением наших личных вкусов и симпатий. Поставленные благосклонной оценкой читателей на некую высоту, мы, старики, меценатствуем, а это -- дело вредное.

Вы утверждаете: "По произведениям Панферова учатся сейчас и в будущем будут изучать нашу эпоху". Мне кажется, что хотя мы и протопопы, но нам следует воздерживаться от пророчеств, совершенно неуместных в эпоху могучей и глубочайшей социальной революции, и не "следует торопиться создавать литературные авторитеты для нашей молодежи.

Напомню, что торопливость в этом деле уже создала несколько смешных анекдотов: так, например, лет шесть тому назад некий профессор Фатов утверждал, что писатель Пантелеймон Романов равен Бальзаку, Тургеневу, Толстому и еще кому-то. Профессору верили, но вскоре оказалось, что он бездарен и литературно малограмотен. Были и еще анекдоты такого рода. Недавно некто Резников утверждал, что Панферов тоже равен Бальзаку и классикам. Я уверен, что этим утверждением Резников очень вредно повлиял на Панферова, нуждающегося в более внимательном и серьезном отношении к нему.

Нет, Александр Серафимович, не будем торопиться провозглашать гениями писателей, которые еще должны учиться литературной грамоте, очень слабо освоенной ими. Я вполне согласен с Вами, когда Вы говорите, что

...пройдет время, многие из нас, "облизанных", будут белеть костями на полках -- мы свое дело тоже, я думаю, сделали и делаем, -- но многие из нас будут белеть костями на полках, а вот панферовская вещь -- корявая, такая, что торчит во все стороны, надолго останется, ибо вопреки своим недостаткам, своей корявости она насыщена той силой, которая свойственна мужику. Эта сила тоже корявая, тоже с этакими штуками.

Здесь я разрешу себе маленькое отступление: мне не совсем понятно, почему кости мои будут "белеть на полках"? Значит ли это, что плоть и кости мои не будут сожжены в крематории? Неужели скелетишко мой выварят и косточки мои будут разобраны почитателями таланта моего "на память"? Или же будет создан музей скелетоз писательских на предмет внушения малоприятной истины: "как ни пиши, а -- умрешь"? Если так, то хотя сие и оригинально, однако ужасает мрачностью своей.

Но -- шутки прочь!

Я решительно возражаю против утверждения, что молодежь может чему-то научиться у Панферова, литератора, который плохо знает литературный язык и вообще пишет непродуманно, небрежно. Прошу понять, что здесь идет речь не об одном Панферове, а о явном стремлении к снижению качества литературы, ибо оправдание словесного штукарства есть оправдание брака. Рабочих за производство брака порицают, а литераторов -- оправдывают. К чему это ведет?

Вот в книжке Нитобурга "Немецкая слобода" я встречаю такие уродливые словечки: "скокулязило", "вычикурдывать", "ожгнуть", "небо забураманило" и т. д., встречаю такие фразы, как, например: "Белевесый был. Гогона, крикун, бабник, одно слово: брянский ворокоса безуенный". "Шалапутный табунок анархистзовавших девиц невзначай лягнулся задиристой фразой". Что значат эти слова?

Вот у Пермитина в книге "Враг" читаю такие же дикие словечки: "дюзнул", "скобыской", "кильчак тебе промежду ягодиц", "саймон напрочь под корешок отляшил", "ты от меня не усикнешь", "как нинабудь". "Поженили близнецов в один мясоед, и молодухи долго путали своих мужей, особенно в бане, -- в банях кержаки моются семьями, мужчины, женщины, дети -- все вместе. Не один год мучались бабы, пока не приноровились узнавать каждая своего". Что за ерунда!

Вот Петр Сажин, книжка "Британский профиль", у него; лебедки "хардыбачат", солнце -- "карминовая медуза", "согнулась спина, утащив за собою грудь", героям его "природа еще в муках рожденная подарила ослиное терпение", "облака -- паршивые клочья густой влаги -- неслись на запад в поисках пристанища", омнибусы у него "орут, как заблудившиеся мастодонты" -- где он слышал, как орут мастодонты? У него "желания забредали в гости к чувствам", "туман ослабил вожжи", "рожь сочная, зерном любопытства наполненная", "они шли с песней и звуками флейт. В тишине были слышны отчетливо их шаги" -- разве флейты и песни не нарушали тишины?

Можно привести еще десяток книг, -- все "продукция" текущего года, -- наполненных такою чепухой,таким явным, а иногда; кажется, злостным издевательством над языком и над читателем. Поражает глубочайшее невежество бойких писателей: у них "с треском лопаются сосновые почки", они не знают, что дерево не гниет в воде, у них "чугун звенит, как стекло", пила "выхаркивает стружку", ораторы "загораются от пороха собственных слов" и т. д. -- без конца идет какое-то старушечье плетение словесной чепухи, возбуждая читателя до бешенства, до отвращения к людям, которые всё еще не могут или не хотят понять, как огромна должна быть роль писателя в нашей стране, как необходимо честное, строгое отношение к работе со словом и над словом.

В области словесного творчества языковая -- лексическая -- малограмотность всегда является признаком низкой культуры и всегда сопряжена с малограмотностью идеологической, -- пора, наконец, понять это!

По линии идеологической славные литераторы наши сугубо беззаботны и даже более того: некоторые хвастают слабостью идейного вооружения своего. Так, например, в какой-то газетке я нашел нижеследующее заявление автора "Цусимы" Новикова-Прибоя:

У меня этого не бывает, чтобы вычеркивать из написанного что-нибудь, хоть строчку... Это вычеркивают те, которые стараются напустить как можно больше идеологии и которым приходится сказать: "Ты с этой, с позволения сказать, идеологией только срамишь Советскую власть". А у меня идеология в крови и волосах.

О составе крови этого писателя мне, разумеется, ничего не известно, но волос на голове его, мне помнится, не очень много, а судя по приведенным его словам -- совсем нет волос.

Кто-то редактирует, кто-то издает обильнейший словесный брак, какие-то безответственные люди хвалят эту продукцию безответственных бракоделов, -- хвалят, очевидно, по невежеству и по личным симпатиям к авторам.

Ни один из наших критиков не указал литераторам, что язык, которым они пишут, или трудно доступен, или совершенно невозможен для перевода на иностранные языки.

А ведь пролетариат Союза Советов завоевал и утверждает право свое большевизировать мир, и литература пролетариата-диктатора должна бы -- пора уже! -- понять свое место, свое назначение в этом великом деле.

Я спрашиваю Вас, Серафимович, и единомыслящих с Вами: возможно ли посредством идиотического языка, образцы коего даны выше, изобразить героику и романтизм действительности, творимой в Союзе Социалистических Советов?

Нам нужно вспомнить, как относился к языку Владимир Ленин.

Необходима беспощадная борьба за очищение литературы от словесного хлама, борьба за простоту и ясность нашего языка, за честную технику, без которой невозможна четкая идеология. Необходимо жесточайше бороться против всех попыток снижения качества литературы.

К чему я и призываю всех, кто понимает ее подлинное значение мощного орудия социалистической культуры.

ПРИМЕЧАНИЯ

В двадцать седьмой том вошли статьи, доклады, речи, приветствия, написанные и произнесенные М. Горьким в 1933--1936 годах. Некоторые из них входили в авторизованные сборники публицистических и литературно-критических произведений ("Публицистические статьи", издание 2-е -- 1933; "О литературе", издание 1-е -- 1933, издание 2-е -- 1935, а также в издание 3-е -- 1937, подготавливавшееся к печати при жизни автора) и неоднократно редактировались М. Горьким. Большинство же включенных в том статей, докладов, речей, приветствий были опубликованы в периодический печати и в авторизованные сборники не входили. В собрание сочинений статьи, доклады, речи, приветствия М. Горького включаются впервые.

ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО А. С. СЕРАФИМОВИЧУ

Впервые напечатано в "Литературной газете", 1934, No 17, 14 февраля.

Статья А. С. Серафимовича, послужившая поводом для письма М. Горького, была напечатана в "Литературной газете", 1934, No 13, 6 февраля, с примечанием: "Из выступления т. Серафимовича на дискуссии о "Брусках" Ф. Панферова в Гихле".

Письмо включалось во второе и третье издания сборника статей М. Горького "О литературе".

Печатается по тексту второго издания указанного сборника, сверенному с рукописью и авторизованной машинописью (Архив А. М. Горького).

...я перехвалил книгу Алексеева "Атаманщина" -- в статье "О литературе" (см. том 25 настоящего издания).-- 147.

Нам нужно вспомнить, как относился к языку Владимир Ленин. -- См. В. И. Ленин, Сочинения, изд. 4-е, т. 30, стр. 274. -- 152.