Книговод

Золотой жук

По Эдгар Аллан


Эдгар Аллан По.

Золотой жук.

Edgar Allan Poe. The Gold-Bug (1847).
Перевод М. Энгельгардта (1896). 

  
   Источник текста: По Э. А. Золотой жук / Ред. К. Телятников. Рис. А. Васина. - М.: ГИХЛ, 1955. - 40 с.
   Оптическое распознавание символов и вычитка: http://sobakabaskervilej.ru (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла "Собака Баскервилей").
  

ОТ РЕДАКЦИИ

   Эдгар Аллан По (1809 - 1849) - крупнейший американский писатель-романтик. Он известен как замечательный мастер новеллы, основоположник детективного рассказа и научно-фантастической повести ("Убийство на улице Морг", "Тайна Мари Роже", "Украденное письмо", "Небывалый аэростат", "Нисхождение в Мальстем" и другие). Писателю претит капиталистическая действительность с ее культом доллара и органической враждебностью человеческой природе. Миру, в котором царят стяжательские инстинкты и жажда наживы, Эдгар По противопоставляет мир новейших достижений научно-технической мысли, не знающей предела в своем дерзании. Безупречность логических построений, выразительность и лаконизм повествования делают его новеллы подлинным шедевром этого жанра.
   Многие произведения Эдгара По носят известный отпечаток пессимизма. В своих новеллах "кошмаров и ужасов" он уделяет много внимания всему таинственному в жизни человека. Однако даже самая невероятная мистика находит у писателя вполне рациональное объяснение.
   Поэтические произведения Эдгара По ("Колокола", "Ворон", "Улялю", "Анабель Ли") глубоко лиричны. Они отличаются редкой музыкальностью и лирическим богатством, изумительным сочетанием красок и мелодий.
   "Золотой жук" принадлежит к серии "логических" рассказов. Он написан в ярких и светлых тонах и весь овеян атмосферой тайны, в которую проникает пытливый ум человека. Торжество человеческого разума - такова идея, лежащая в основе "Золотого жука".
  

Смотрите! Как пляшет этот малый!
Его, наверное, укусил тарантул.

"Все не правы".

   Несколько лет тому назад я близко сошелся с неким Вильямом Леграном. Он принадлежал к старинной гугенотской семье и был когда-то богат, но ряд неудач довел его до разорения. Чтобы избегнуть унизительных последствий этого несчастья, он покинул Новый Орлеан, город своих предков, и переселился на остров Сэлливан близ Чарльстона, в Южной Каролине.
   Это весьма достопримечательный остров, он состоит почти сплошь из морского песка. Длина его три мили, наибольшая ширина -- четверть мили. Его отделяет от материка едва заметный проток, пробирающийся сквозь тину и заросли камыша -- любимый приют болотных курочек. Растительность, как легко можно себе представить, скудная, низенькая; сколько-нибудь крупных деревьев совсем нет. Только на западной оконечности острова, вокруг форта Моультри и нескольких жалких домиков, занимаемых на летнее время чарльстонскими жителями, спасающимися от городской пыли и лихорадки, встречаются колючие карликовые пальмы. Зато весь остров, если не считать этого уголка и печальной белесоватой полосы песка вдоль берега, одет густыми зарослями душистого мирта, столь ценимого английскими садоводами. Местами он достигает пятнадцати -- двадцати футов в вышину, образуя почти непроходимую чащу и наполняя воздух благоуханием.
   В самой глубине этой чащи, недалеко от восточной, наиболее удаленной от континента оконечности острова, Легран сам выстроил себе хижину, где и проживал в то время, когда я совершенно случайно познакомился с ним. Знакомство вскоре перешло в дружбу, так как многие черты в характере отшельника возбуждали сочувствие и уважение. Я убедился, что он получил хорошее образование, обладает недюжинным умом, но заражен мизантропией и подвержен странным перемежающимся припадкам энтузиазма и меланхолии. У него было с собою много книг, но он редко обращался к ним. Больше всего он любил охоту, рыбную ловлю, прогулки по морскому берегу и среди зарослей в поисках раковин и насекомых. Его энтомологической коллекции позавидовал бы Сваммердам {Сваммердам Ян (1637--1680) -- голландский натуралист.}. В этих экскурсиях его сопровождал старый негр Юпитер, освобожденный еще до разорения; но ни угрозы, ни обещания не могли заставить негра отказаться от того, что он считал своим правом: всюду следовать за своим "молодым масса Виллом". Весьма возможно, что родственники Леграна, опасавшиеся за его рассудок, поощряли Юпитера в его упрямстве, чтобы беглец не остался без всякого надзора и ухода.
   На широте острова Сэлливан зимы редко бывают суровы, и даже осенью почти не приходится топить печи. Однако в половине октября 18.. года выдался чрезвычайно холодный день. Перед самым закатом я пробирался сквозь чащу вечнозеленых кустарников к хижине моего приятеля, которого не навещал уже несколько недель. Я жил тогда в Чарльстоне, в девяти милях от острова, а сообщение между этими двумя пунктами было в те времена далеко не так удобно, как ныне. Добравшись до хижины, я, по обыкновению, постучал и, не получив ответа, отыскал ключ (я знал, где он хранится), отворил дверь и вошел. Яркий огонь пылал в печи. Это была неожиданность -- и, разумеется, очень приятная. Я снял пальто, придвинул кресло к весело трещавшим дровам и стал терпеливо дожидаться прихода хозяев.
   Они явились с наступлением темноты и приветствовали меня очень сердечно. Юпитер, оскалив рот до ушей, принялся ощипывать болотных курочек и стряпать ужин. Легран оказался на этот раз в припадке энтузиазма, ибо как еще можно было назвать его состояние? Он нашел новую разновидность двустворчатой раковины; больше того -- он поймал с помощью Юпитера жука, который казался ему представителем совершенно нового вида и которого он обещал показать мне завтра утром.
   -- Почему же не сегодня вечером? -- спросил я, потирая перед огнем руки и мысленно посылая к черту всех жуков на свете.
   -- Да, если б я знал, что вы здесь! -- ответил Легран. -- Но вы так давно не навещали меня. Откуда мне было знать, что вы придете именно сегодня? Возвращаясь домой, я встретил лейтенанта Г. из форта и имел глупость отдать ему жука, так что вам не удастся увидеть его до завтра. Оставайтесь ночевать. Юп сбегает за ним на рассвете. Это чудеснейшая штука, какую можно себе представить.
   -- Что? Рассвет?
   -- Да нет, черт возьми, жук!.. Он яркозолотого цвета, величиной с крупный орех, с двумя черными, как смоль, пятнышками на верхнем конце спинки и третьим, подлиннее, на нижнем. Его усики...
   -- Никакого олова, масса Вилл, бьюсь об заклад, -- перебил Юпитер, -- жук золотой, весь золотой снаружи и внутри, только крылья не золотые. Я никогда не видел такого тяжелого жука.
   -- Хорошо, допустим, что ты прав, Юп, -- сказал Легран, как мне показалось, несколько более серьезным тоном, чем того требовали обстоятельства, -- но разве из этого следует, что дичь должна пережариться? Действительно, -- продолжал он, обращаясь ко мне, -- его цвет почти оправдывает утверждение Юпа. Вряд ли вы когда-нибудь видели надкрылья с таким ярким металлическим блеском... да вот сами завтра посмотрите. Пока я постараюсь дать вам понятие о его форме.
   С этими словами он уселся за столик, на котором стояла чернильница с пером. Бумаги не было. Он пошарил в ящике, но и там ничего не оказалось.
   -- Все равно, -- сказал он, наконец, -- и эта годится.
   Он вытащил из ящика клочок очень грязной старой бумаги и набросал пером рисунок. Пока он возился с ним, я попрежнему грелся у огня, так как все еще чувствовал озноб. Кончив рисунок, он передал его мне, не вставая с места. В эту минуту послышалось громкое рычание, и кто-то стал царапаться в дверь. Юпитер отворил, и огромный ньюфаундленд Леграна ворвался в комнату, положил мне на плечи лапы и стал осыпать меня ласками: я очень подружился с ним в мои прежние посещения. Когда он угомонился, я взглянул на бумагу и, правду сказать, был весьма озадачен рисунком моего друга.
   -- Да, -- сказал я, поглядев на него несколько минут, -- признаюсь, странный жук, совершенно мне неизвестный; я никогда не видывал ничего подобного. Пожалуй, он похож на череп... да... на череп он похож поразительно.
   -- На череп! -- повторил Легран. -- Пожалуй, вы правы; на рисунке он несколько напоминает череп. Два черных верхних пятнышка имеют вид глаз, а длинное нижнее похоже на рот, общая форма овальная...
   -- Может быть, и так, -- ответил я, -- но, Легран, боюсь, что вы не мастер рисовать. Уж я лучше подожду самого жука, прежде чем судить о нем.
   -- Отлично, -- сказал он, слегка уколотый. -- Но я, кажется, рисую сносно, -- по крайней мере этого следовало бы ожидать. Я учился у хороших мастеров и полагаю, что не вполне бездарен.
   -- В таком случае, дружище, вы подшутили надо мною, -- возразил я. -- Это очень недурной череп, можно даже сказать, превосходный череп, отвечающий самым точным требованиям остеологии, и если ваш жук похож на него, то это действительно самый странный жук на свете. Он может подать повод к какому-нибудь суеверию. Вы, конечно, назовете его scarabaeus caput hominis {Жук -- смерть человеку.}, или что-нибудь в этом роде: такие названия часто встречаются в естественной истории. Но где же у него усики, о которых вы говорили?
   -- Усики! -- с непонятной для меня горячностью сказал Легран. -- Неужели вы не видите усиков? Я нарисовал их так же явственно, как в натуре. Надеюсь, этого довольно.
   -- Ну, что ж, -- ответил я, -- допустим, что вы их и нарисовали, только я их не вижу.
   И я протянул Леграну бумажку без дальнейших возражений, так как я не хотел выводить его из себя. Но меня очень удивлял оборот, который приняла эта история; его раздражение сбивало меня с толку: у жука на рисунке, честное слово, не было никаких усиков, и в целом он изумительно походил на обыкновенный череп.
   Он с недовольным видом взял бумагу и хотел, видимо, скомкать ее и бросить в огонь, но, случайно взглянув на рисунок, замер, словно прикованный к нему. Лицо его побагровело, потом сильно побледнело. В течение нескольких минут он, не двигаясь с места, внимательно рассматривал рисунок. Затем встал, взял со стола свечу и уселся на сундуке в другом конце комнаты. Там он снова углубился в рассматривание бумаги, вертя ее во все стороны. Однако он ничего не сказал, и, хотя его поведение очень удивляло меня, я не желал расспросами усиливать его раздражение. Наконец, он достал из кармана бумажник, тщательно уложил в него листок и спрятал в конторку, замкнув ее на ключ. После этого он успокоился, но прежний энтузиазм уже не возвращался к нему. Впрочем, он казался скорее задумчивым, чем угрюмым. Задумчивость эта росла с часу на час, и все мои попытки рассеять ее оставались тщетными. Я хотел было переночевать в хижине, как часто делал это раньше, но при таком настроении хозяина счел более удобным уйти. Он не удерживал меня, но на прощанье пожал мне руку даже сердечнее, чем обычно.
   Спустя месяц (в течение которого я ничего не слыхал о Легране) ко мне в Чарльстон явился его слуга Юпитер. Я никогда еще не видал добродушного старого негра в таком удрученном состоянии и не на шутку испугался: не случилось ли с моим приятелем какой-нибудь беды.
   -- Ну, Юп, -- спросил я, -- что нового? Как поживает твой господин?
   -- Сказать правду, масса, поживает он не так хорошо, как следовало бы.
   -- Нехорошо? Меня это огорчает. На что же он жалуется?
   -- Ах! Вот в том-то и дело! Он ни на что не жалуется, но он очень болен.
   -- Очень болен? Что же ты сразу не сказал? Он лежит?
   -- Ну нет, не лежит. Все ходит. В этом-то и беда. Ох, меня очень беспокоит бедный масса Вилл.
   -- Что ты мелешь, Юпитер? Понять не могу! Ты сказал, что твой хозяин болен. А он не говорил тебе, что с ним?
   -- Нет, масса... Масса Вилл уверяет, что с ним ничего... Тогда зачем же он ходит взад и вперед, согнувшись, опустив голову и белый, как гусь? И зачем все время пишет и пишет цифры...
   -- Что он пишет, Юп?
   -- Пишет цифры и знаки на грифельной доске... таких смешных знаков я еще никогда не видел... Мне даже страшно... Нельзя спускать с него глаз. Вчера он убежал -- и пропал на целый день... Я сделал палку, хотел вздуть его, когда он вернется... но он пришел такой грустный, что мне, старому дураку, стало жалко его...
   -- Вот как?.. В самом деле. Нет, не обращайся с ним жестоко... не бей его, Юпитер, -- он, пожалуй, не вынесет этого. Но что же вызвало эту болезнь, или, вернее, эту перемену в его поведении? Случилось что-нибудь неприятное после того, как я был у вас?
   -- Нет, масса, после не было ничего неприятного, а вот до того... да, боюсь, что это случилось в тот самый день...
   -- Как? Что ты хочешь сказать?
   -- Да, масса, я хочу сказать, что это жук, вот и все.
   -- Что?
   -- Жук... Я думаю, что золотой жук укусил масса Вилла в голову.
   -- Да почему же ты так думаешь, Юп?
   -- У него огромные когти и морда. Я никогда еще не видел такого проклятого жука: он кусает, что ни попадется. Масса Вилл сперва схватил его за ногу и сразу же выпустил, -- тогда-то жук, верно, и укусил его. Мне этот жук с таким страшным ртом не понравился с самого начала; я не стал брать его руками, а взял клочок бумажки и завернул его, да и в рот ему сунул бумажку. Вот как я сделал!
   -- Так ты думаешь, что жук действительно укусил твоего господина и от этого он заболел?
   -- Я ничего не думаю -- я знаю. А то почему бы ему все снилось золото, коли золотой жук не укусил его? Я слышал уже о них, об этих золотых жуках.
   -- Да почему ты знаешь, что ему снится золото?
   -- Почему знаю? Да он говорит во сне про золото -- вот почему знаю.
   -- Ну, может быть, ты и прав, Юп. Но какому счастливому обстоятельству обязан я сегодня честью твоего посещения?
   -- Что такое, масса?
   -- Ты с каким-нибудь поручением от господина Леграна?
   -- Нет, масса, у меня только вот эта записка.
   И Юпитер подал мне бумажку, на которой я прочел:
  
   "Дорогой мой, что это вас не видно? Неужели вы обиделись на маленькую резкость с моей стороны? Нет, это слишком невероятно. С тех пор как мы виделись с вами последний раз, меня одолевает беспокойство. Мне нужно рассказать вам кое-что, но я не знаю, как за это приняться, не знаю даже, рассказывать ли вообще.
   В последнее время мне нездоровилось, и старик Юпитер донял меня своими заботами. Поверите ли? -- на днях он вырезал здоровенную дубину и хотел отколотить меня за то, что я ушел утром, не известив его, и провел весь день один среди холмов на материке. Кажется, только мой болезненный вид избавил меня от побоев.
   Со времени нашей последней встречи я ничего не прибавил к своей коллекции.
   Если можете, приезжайте с Юпитером. Приезжайте! Мне нужно видеть вас сегодня по важному делу. Уверяю вас, по очень важному делу.

Весь ваш

Вильям Легран".

   Что-то в тоне этой записки серьезно встревожило меня. Она совсем не походила на обыкновенные письма Леграна. Что за фантазия пришла ему в голову? Какая новая химера обуяла его слишком впечатлительный мозг? Какое "важное дело" могло быть у него? Рассказ Юпитера не сулил ничего доброго. Я опасался, что постоянные неудачи в конце концов серьезно повредили рассудок моего друга. Я ни минуты не колебался и отправился вместе с негром.
   У берега нас ожидала лодка, на дне которой я увидел косу и три лопаты.
   -- Это что еще такое, Юп? -- спросил я.
   -- Это, масса, коса и лопаты.
   -- Вижу. Но зачем они?
   -- Масса Вилл приказал мне купить ему в городе косу и лопаты, и я заплатил за них дьявольскую кучу денег.
   -- Да объясни же мне, во имя всего таинственного, на что твоему "масса Виллу" коса и лопаты?
   -- Этого я не знаю, и черт меня побери, если он сам знает это! Все дело в жуке.
   Видя, что от Юпитера, все мысли которого, казалось, сосредоточились на жуке, ничего путного не добьешься, я уселся в лодку и поднял парус. Свежий сильный ветер живо доставил нас в бухту к северу от форта Моультри, а оттуда уже, пройдя около двух миль, мы добрались до хижины. Было почти три часа пополудни. Легран ждал нас с большим нетерпением. Он пожал мою руку с нервной горячностью, встревожившей меня и усилившей мои первоначальные подозрения. Лицо его поразило меня своей прозрачной бледностью, а глубоко запавшие глаза светились неестественным блеском. Осведомившись о его здоровье и не зная, что еще сказать, я спросил, получил ли он, наконец, жука от лейтенанта Г.
   -- О да, -- ответил он, сильно покраснев, -- получил на другое же утро. Ни за что на свете не расстанусь я с этим жуком! Вы знаете, ведь Юпитер-то совершенно прав.
   -- Как так? -- спросил я, и сердце мое сжалось от грустного предчувствия.
   -- Помните, он говорил, что жук из чистого золота?
   Легран произнес эти слова тоном глубокого убеждения, смутившим меня донельзя.
   -- Жуку этому суждено добыть мне богатство, -- продолжал он с торжествующей улыбкой, -- он вернет мне мое утраченное наследство! Еще бы мне не дорожить им! Раз фортуна послала мне его, нужно только правильно этим воспользоваться, и я найду золото, на которое он указывает... Юпитер, принеси мне жука!
   -- Что? Жука, масса? Нет, я не хочу с ним связываться, берите его сами!
   Легран встал с важным и серьезным видом и, вынув жука из-под стеклянного колпака, где он хранился, принес его мне. То был великолепный жук, еще неизвестный естествоиспытателям, -- находка бесспорно интересная с научной точки зрения. На верхнем конце спинки у него было два черных круглых пятнышка, на нижнем -- одно продолговатое. Твердые блестящие надкрылья горели, как настоящее золото. Насекомое оказалось чрезвычайно тяжелым, так что, приняв в соображение все эти обстоятельства, можно было не удивляться заблуждению Юпитера, но я решительно не понимал, почему Легран соглашался с ним.
   -- Я послал за вами, -- сказал он торжественным тоном, когда я осмотрел жука, -- я послал за вами, чтобы просить у вас совета и помощи в осуществлении указаний судьбы и жука...
   -- Дорогой Легран, -- воскликнул я, перебивая его, -- вы положительно нездоровы! Вам следует принять меры предосторожности. Лягте-ка в постель, а я останусь с вами на несколько дней, пока вы не поправитесь. У вас лихорадка и...
   -- Пощупайте мой пульс, -- сказал он.
   Я пощупал и, правду сказать, не заметил ни малейших признаков лихорадки.
   -- Но вы можете быть больны и без лихорадки. Послушайтесь меня хоть раз. Прежде всего ложитесь в постель. Потом...
   -- Вы ошибаетесь, -- прервал он меня, -- я здоров, как только можно быть здоровым при моем возбужденном состоянии. Если вы действительно расположены ко мне, помогите мне успокоиться.
   -- Что я должен сделать?
   -- Самую простую вещь. Я предпринимаю с Юпитером небольшую экскурсию на материк, и нам понадобится помощь третьего лица, на которое мы могли бы положиться. Вы -- единственный человек, которому я могу довериться. Удастся ли нам наше предприятие или же оно провалится, во всяком случае я перестану волноваться.
   -- Я рад вам помочь всем, чем могу, -- ответил я, -- но скажите: неужели ваша экскурсия как-то связана с этим проклятым жуком?
   -- Да, разумеется.
   -- В таком случае, Легран, я не могу принять участия в столь нелепом предприятии.
   -- Жаль, очень жаль. Придется нам взяться за него одним.
   -- Одним! Нет, он решительно сошел с ума!.. Постойте! Надолго вы думаете отправиться?
   -- По всей вероятности, на всю ночь. Мы пойдем сейчас и вернемся на рассвете.
   -- Дайте мне слово, что, когда ваша причуда будет исполнена и история с жуком уладится к вашему удовольствию, вы вернетесь домой и будете слушаться моих предписаний, как если бы я был вашим врачом?
   -- Извольте, даю слово. А теперь -- в путь! Нам нельзя терять времени.
   С тяжелым сердцем последовал я за своим другом. Мы отправились в четыре часа -- Легран, Юпитер, собака и я. Юпитер взял косу и лопаты; он во что бы то ни стало хотел нести эти орудия сам, повидимому не столько вследствие усердия или любезности, сколько потому, что боялся дать их в руки своему господину.
   Он был страшно сердит, и единственные слова, вырывавшиеся из его уст за все время пути, были: "Проклятый жук!" Я нес пару потайных фонарей. Что до Леграна, то он взял только жука, которого привязал на веревочку и размахивал им с видом заклинателя. При виде столь явного доказательства безумия моего друга я едва мог удержаться от слез. Но я все-таки счел за лучшее отнестись спокойно к его причудам, по крайней мере до тех пор, пока не представится случая принять более энергичные меры с надеждой на успех. Мне не удалось, однако, добиться толку насчет цели нашего путешествия. Убедив отправиться с ним, он, повидимому, больше не желал разговаривать и на все мои вопросы отвечал только: "Увидим!"
   Мы переправились через проток на челне и, поднявшись на высокий берег материка, пошли к северо-западу по дикой, унылой местности, где, кажется, еще не ступала человеческая нога. Легран шел решительным шагом, время от времени останавливаясь и проверяя путь по заметкам, сделанным им, повидимому, в одну из прежних прогулок.
   Так шли мы часа два и к закату солнца очутились в местности еще более угрюмой, чем все, что мы видели до тех пор. Это был род плато у вершины почти неприступного холма, сверху донизу заросшего лесом и усеянного огромными каменными глыбами, которые в беспорядке лежали на его склонах; многие из них скатились бы вниз, если бы их не задерживали деревья. Глубокие ущелья пересекали местность во всех направлениях и придавали ей еще более мрачный и торжественный вид.
   Площадка, на которую мы взобрались, так густо заросла цепким кустарником, что без помощи косы через него невозможно было бы пробраться. Юпитер, по приказанию своего господина, стал прокладывать нам тропинку к подножью гигантского тюльпанового дерева, которое возвышалось среди восьми или десяти дубов и далеко превосходило их и все остальные попадавшиеся в этой местности деревья красотою листьев, размахом раскидистых ветвей и всем своим величавым видом. Когда мы достигли этого дерева, Легран спросил негра, может ли он на него взобраться.
   Бедный старик, повидимому, был несколько удивлен этим вопросом и не сразу ответил. Наконец, он приблизился к высокому стволу, медленно обошел вокруг него и внимательно осмотрел дерево. Затем, кончив осмотр, просто сказал:
   -- Да, масса, Юп еще не видел дерева, на которое не мог бы влезть.
   -- Ну, так полезай, и живо, а то стемнеет, и мы не успеем ничего сделать.
   -- Высоко лезть, масса? -- спросил Юпитер.
   -- Сначала до первых ветвей, а там я скажу, куда... Постой! Захвати с собой жука.
   -- Жука, масса Вилл? Золотого жука?! -- воскликнул негр, отшатнувшись со страхом. -- Зачем жуку лезть на дерево? Будь я проклят, если я возьму его с собой!
   -- Послушай, Юп! Если ты, рослый негр, здоровый, толстый негр, боишься тронуть эту безобидную маленькую мертвую тварь, ты можешь держать ее на веревочке, но во всяком случае ты возьмешь жука с собой, или же мне придется проломить тебе голову этой лопатой.
   -- Боже мой, да в чем дело, масса? -- сказал Юп, сдаваясь, пристыженный. -- Вам ничего не стоит обидеть старого негра. Я ведь только пошутил. Чтобы я боялся жука! Велика важность -- жук!
   Тут он осторожно взялся за конец веревочки и, стараясь держать жука как можно дальше от себя, полез на дерево.
   Тюльпановое дерево, или Liriodendron Tulipiferutn, великолепнейшее из американских деревьев, в молодости имеет совершенно гладкую кору и часто не дает сучьев до значительной высоты, но с возрастом кора становится шероховатой и неровной и на стволе появляется множество коротеньких сучков. Таким образом, влезть на это дерево было не гак уж трудно, как казалось. Охватив громадный ствол как можно плотнее руками и коленями, цепляясь пальцами за всякий выступ и упираясь ступнями в неровности коры, Юпитер, раза два-три счастливо избежав падения, взобрался, наконец, на первый большой сук и уселся на нем, считая, повидимому, свою задачу выполненной. Действительно, главная опасность миновала, хотя сук и находился на высоте шестидесяти или семидесяти футов над землей.
   -- Куда теперь лезть, масса Вилл? -- спросил он.
   -- Взбирайся вверх по самому большому суку... вон тому, видишь? -- крикнул Легран.
   Негр тотчас повиновался и, повидимому, без особенных затруднений стал взбираться все выше я выше, пока его коренастая фигура не исчезла в густой листве. Тогда, совсем издали, послышался его голос:
   -- До каких же пор мне лезть?
   -- Высоко ли ты забрался?
   -- Высоко, высоко, -- ответил негр, -- так высоко, что сквозь вершину мне видно небо.
   -- Оставь небо в покое и слушай меня. Сосчитай, сколько ветвей на стволе ниже тебя с этой стороны.
   -- Одна, две, три, четыре, пять, -- на шестую я сел, масса.
   -- Поднимись еще на одну ветку.
   Через несколько мгновений Юпитер закричал, что добрался до седьмой ветви.
   -- Теперь, Юп, -- крикнул Легран с очевидным волнением, -- подвигайся по этой ветке как можно дальше и, если увидишь на ней что-нибудь особенное, скажи мне.
   С этой минуты у меня не оставалось никаких сомнений насчет болезненного состояния моего друга. Его помешательство стало для меня очевидным, и я с беспокойством думал о том, как бы увести его домой. Пока я соображал, как лучше за это взяться, снова послышался голос Юпитера.
   -- По этому суку страшно лезть -- он совсем сухой, он мертвый почти до конца.
   -- Ты говоришь -- мертвый, Юпитер? -- крикнул Легран прерывающимся от волнения голосом.
   -- Да, масса, мертвый, как дверной гвоздь, -- совсем готовый для того света.
   -- Господи, что же делать? -- воскликнул Легран с неподдельным отчаянием в голосе.
   -- Что делать? -- подхватил я, радуясь случаю вставить слово. -- Идти домой и лечь спать. Пойдемте! Уже поздно. И притом вспомните ваше обещание.
   -- Юпитер! -- крикнул Легран, не обратив на мои слова на малейшего внимания. -- Ты слышишь меня?
   -- Да, масса Вилл, очень ясно слышу.
   -- Попробуй дерево ножом -- очень оно гнилое?
   -- Гнилое, масса, довольно гнилое, -- ответил спустя несколько мгновений негр, -- но все-таки не совсем гнилое. Я мог бы подвинуться по суку еще немного, но только один.
   -- Один? Что ты хочешь сказать?
   -- Я говорю про жука. Очень тяжелый жук. Если я его брошу, сук не сломается под тяжестью одного негра.
   -- Ах ты, чертова каналья! -- закричал Легран с видимым облегчением. -- Что ты за глупости городишь? Только попробуй у меня бросить жука, и я сверну тебе шею! Помни это, Юпитер! Ты слышишь меня?
   -- Да, масса, за что вы ругаете бедного негра?
   -- Теперь слушай меня хорошенько! Если ты залезешь по этому суку так далеко, как только можно, и не выпустишь жука, я подарю тебе серебряный доллар.
   -- Лезу, масса Вилл, -- быстро ответил негр. -- Вот... я почти на самом конце.
   -- На самом конце! -- неистово закричал Легран. -- Ты хочешь сказать, что ты на самом конце этого сука?
   -- Сейчас будет конец, масса... О-о-о-о-ой! Господи Боже! Что это тут на дереве?
   -- Ну, что такое? -- радостно воскликнул Легран.
   -- Э, да это только череп. Кто-то оставил на ветке свою голову, и вороны склевали все мясо.
   -- Ты говоришь -- череп? Отлично! Как он держится? Чем он прикреплен?
   -- О, он хорошо держится... надо посмотреть, чем... Ах! Вот так штука! Ей-богу, в черепе большой гвоздь, которым он и прибит к дереву.
   -- Ладно, Юпитер! Теперь делай в точности то, что я буду тебе говорить. Слышишь?
   -- Да, масса.
   -- Будь же внимателен -- отыщи левый глаз у черепа.
   -- Э! Да как же! Тут совсем нет левого глаза.
   -- Проклятый олух! Умеешь ты отличить левую руку от правой?
   -- Да, умею! Хорошо умею! Левая рука -- та, которой я колю дрова.
   -- Ну да, ты левша. И твой левый глаз на той же стороне, что и левая рука. Теперь, надеюсь, ты отыщешь левый глаз черепа или то место, где был левый глаз. Нашел?
   Наступила продолжительная пауза. Наконец, негр спросил:
   -- Левый глаз на черепе там же, где левая рука черепа, да?.. Но у черепа вовсе нет руки!.. Ничего, я все-таки нашел левый глаз: вот левый глаз. Что теперь делать?
   -- Пропусти через него жука, насколько позволит шнурок, только, смотри, не урони его.
   -- Готово, масса Вилл! Очень просто пропустить жука в дырку... Вот смотрите!
   В течение этого разговора Юпитер оставался невидимым; но жук, которого он пропустил в орбиту черепа, показался на конце шнурка, сверкая, точно шарик червонного золота, в последних лучах заходящего солнца, еще озарявших слабым светом возвышенность, где мы стояли. Жук спускался, раздвигая ветви, и, если бы Юпитер уронил его, упал бы прямо к нашим ногам. Легран немедленно взял косу и расчистил пространство в три или четыре ярда в поперечнике, как раз под жуком; затем велел Юпитеру выпустить шнурок и слезть с дерева.
   Мой друг очень сосредоточенно воткнул колышек в том самом месте, где упал жук, и достал из кармана рулетку. Прикрепив один конец ее к дереву в ближайшем к колышку месте, он начал развертывать ее по направлению от дерева через колышек и отмерил таким образом пятьдесят футов; Юпитер расчищал ему в это время дорогу косой. Тут он вбил другой колышек и велел Юпитеру расчистить вокруг него небольшое пространство, около четырех футов в диаметре. Затем он взял лопату и, дав по лопате мне и Юпитеру, попросил нас рыть как можно усерднее.
   По правде сказать, я никогда не питал особой склонности к такому занятию и охотно отказался бы от этого удовольствия, так как ночь уже наступала, а я и без того был утомлен нашим путешествием; но я не видел возможности отказаться, боясь расстроить моего бедного друга. Если бы я мог рассчитывать на помощь Юпитера, то увел бы безумца домой, но я слишком хорошо знал старого негра, чтобы надеяться на его поддержку в случае личного столкновения, с его господином при каких бы то ни было обстоятельствах. Я был уверен, что Легран свихнулся на какой-нибудь из бесчисленных историй о кладах, столь распространенных на Юге, и что химера эта засела у него в голове под влиянием находки жука, а быть может, и неоднократных высказываний Юпитера, будто жук "из чистого золота".
   Рассудок, предрасположенный к помешательству, легко поддается таким внушениям, особенно если они согласуются с его предвзятыми идеями, и я хорошо помнил слова бедняги о жуке, который "добудет ему богатство". Вообще я был жестоко расстроен, но в конце концов решил покориться неизбежному и взяться за лопату, чтобы поскорее на деле доказать безумцу всю нелепость его мечтаний.
   Мы зажгли фонари и принялись за работу с рвением, достойным лучшего применения. Озаренные дрожащим светом фонарей, мы, без сомнения, представляли очень живописную группу, и я невольно подумал, какое странное и дикое впечатление произвело бы это зрелище на постороннего человека, случайно завернувшего в этот уголок.
   Мы усердно рыли в течение двух часов. Говорили мало. Больше всего нам мешала собака, лаявшая и, по-видимому, очень интересовавшаяся нашей работой. Наконец, она подняла такой отчаянный вой, что мы стали опасаться, как бы она не подняла на ноги всех окрестных жителей; вернее, этого очень боялся Легран, ибо я, с своей стороны, был бы рад всякому вмешательству, которое помогло бы мне отвести беднягу домой. В конце концов вой этот был прекращен Юпитером, с решительным видом выскочившим из ямы и завязавшим морду собаки собственной подтяжкой, после чего он, угрюмо ухмыляясь, снова взялся за лопату.
   По истечении двух часов мы достигли глубины в пять футов, но никаких следов сокровища не было видно. Мы остановились, и я начал надеяться, что комедия близится к концу. Однако Легран, хотя и очень смущенный, задумчиво отер потный лоб и продолжал копать. Мы вырыли яму на пространстве всего расчищенного круга в четыре фута диаметром, потом перешли за эту границу и углубили яму еще на два фута. Там тоже ничего не оказалось. Наконец, мой искатель кладов, которого мне было от души жаль, вылез из ямы с крайне расстроенным видом и принялся медленно, с неохотой, надевать куртку, снятую перед началом работы. Я остерегался делать какие-либо замечания. Юпитер, по знаку своего господина, стал собирать инструменты. Затем, развязав морду собаке, мы в глубоком молчании направились домой.
   Не прошли мы и десяти шагов, как вдруг, Легран, громко выругавшись, кинулся на Юпитера и схватил его за ворот. Ошеломленный негр выпучил глаза, разинул рот, уронил инструменты и упал на колени.
   -- Бездельник! -- сквозь зубы прошипел Легран. -- Проклятый черный негодяй! Говори! Отвечай сию же минуту без уверток! Где, где у тебя левый глаз?
   -- О, беда, масса Вилл! Вот левый глаз, вот он! -- ревел испуганный негр, положив руку на правый глаз и плотно прижимая ее, как будто боялся, что господин его вырвет.
   -- Я так и думал! Я так и знал! Ура! -- завопил Легран, отпуская негра и пускаясь в пляс к великому изумлению своего слуги, который, поднявшись, безмолвно переводил взоры с меня на своего господина и с своего господина на меня.
   -- Идем! Мы должны вернуться! -- сказал Легран. -- Не все еще потеряно!
   И он направился обратно к тюльпановому дереву.
   -- Юпитер, -- сказал он, когда мы подошли к стволу, -- поди сюда! Как был прибит череп: лицом наружу или лицом к стволу дерева?
   -- Лицом наружу, масса, -- воронам удобно было клевать глаза.
   -- Ладно. Так в этот или в тот глаз опустил ты жука?
   И Легран поочередно дотронулся до обоих глаз негра.
   -- В этот, масса, в левый, как вы и приказали, -- ответил Юпитер, попрежнему указывая на правый глаз.
   -- Отлично! Нужно начинать сначала!
   Тут мой друг, в помешательстве которого я стал видеть или думал, что вижу, некоторую методичность, переставил колышек, воткнутый в том месте, где упал жук, на три дюйма к западу. Затем, снова протянув ленту от ближайшей точки ствола к колышку, он отмерил в том же направлении пятьдесят футов и отметил новый пункт, в нескольких ярдах от того места, где мы рыли.
   Вокруг этого нового центра был расчищен круг, несколько шире первого, и мы снова взялись за лопаты. Я страшно устал, но, сам не зная почему, уже не чувствовал такого отвращения к работе, как прежде. Я даже необъяснимым образом заинтересовался ею; мало того, я испытывал волнение. Быть может, решительность и какое-то пророческое вдохновение, которым веяло от экстравагантных выходок Леграна, действовали на меня. Я усердно рыл и время от времени ловил себя на том, что поглядываю на яму с чувством, весьма похожим на ожидание воображаемого сокровища, мечта о котором свела с ума моего бедного друга. В то самое время, когда после полуторачасовой работы безумные мысли эти с особенною силой овладели мной, собака снова принялась неистово лаять. В первый раз лай ее был, очевидно, результатом каприза или избытка веселости, но теперь в нем слышались более серьезные и определенные нотки. Юпитер попытался было снова завязать ей морду, но она оказала отчаянное сопротивление и, бросившись в яму, принялась яростно скрести землю лапами. Вскоре она откопала груду человеческих костей -- два скелета, среди которых виднелось несколько металлических пуговиц и остатки истлевшей шерстяной ткани. Несколько ударов лопатой открыли лезвие большого испанского ножа. Мы углубили яму еще немного и увидели несколько рассыпанных золотых и серебряных монет.
   Тут Юпитер едва мог сдержать свою радость, но лицо Леграна отразило ужасное разочарование. Он просил нас все же продолжать работу, и не успел он окончить свои мольбы, как я споткнулся и упал вперед, зацепив ногою за железное кольцо, наполовину закрытое свежей землей.
   Мы с новым жаром принялись копать, -- я никогда еще не испытывал такого возбуждения. Через десять минут мы вырыли продолговатый сундук, удивительно хорошо сохранившийся и твердый, как камень; очевидно, дерево было пропитано каким-нибудь составом, может быть двухлористою ртутью. Сундук имел три с половиной фута в длину, три фута в ширину и два с половиной в вышину. Он был окован железными полосами, перекрещивавшимися в виде сетки. С каждой стороны было по три железных кольца, всего шесть, так что за него могли взяться шесть человек. Наши соединенные усилия только чуть-чуть сдвинули его с места. Мы сразу же убедились, что нам не под силу унести такую тяжесть. К счастью, он был заперт только на две задвижки. Мы сломали их, дрожа от волнения, как в лихорадке. Несметные сокровища, сверкая, открылись нашим глазам. Свет от фонарей падал в яму, и груда золота я драгоценных камней блистала и искрилась таким ослепительным блеском, что у нас зарябило в глазах.
   Не берусь передать мои чувства при виде этого зрелища. Изумление, конечно, господствовало над всеми остальными. Легран, казалось, изнемогал от возбуждения и не произносил почти ни слова. Что до Юпитера, то лицо его покрылось смертельной бледностью, насколько это возможно для негра. Он казался пораженным громом. Потом он бросился на колени и по локоть засунул свои голые руки в золото, блаженно купаясь в нем. Наконец, с глубоким вздохом он воскликнул, словно обращаясь к самому себе:
   -- И все это золотой жук! Милый золотой жук! Бедный золотой жучок! Я так бранил, так проклинал его! И не стыдно тебе, старый негр?.. А? Отвечай!
   Мне пришлось, однако, так сказать, разбудить господина и слугу, дав им понять, что нужно унести сокровище. Становилось поздно, и нам следовало поторопиться, если мы хотели, чтобы уже до рассвета клад был в полной безопасности. Мы не знали, как быть, и долго не могли решить этого вопроса, ибо мысли наши совершенно перепутались. В конце концов мы вынули из сундука почти две трети его содержимого, и нам удалось, все еще не без труда, вытащить его из ямы. Добытые сокровища мы спрятали в кустарнике и оставили собаку сторожить их, со строжайшим наказом от Юпитера -- не трогаться с места и не разевать пасти до нашего возвращения. Затем мы поспешили с сундуком домой и добрались до хижины благополучно, но страшно усталые, к часу ночи. Мы так измучились, что были не в силах сразу же тронуться в обратный путь. Мы отдохнули до двух часов, поужинали и снова отправились к холмам, захватив три больших мешка, случайно найденных нами в хижине. Около четырех часов утра мы были на месте, разделили на три части остатки сокровищ и, не дав себе труда зарыть яму снова, направились к хижине, где и сложили наш груз, как раз когда за верхушками деревьев на востоке вспыхнули первые проблески утренней зари.
   Мы были совершенно разбиты, но возбужденное состояние не позволило нам как следует отдохнуть. Проспав часа три-четыре беспокойным сном, мы разом, точно сговорившись, вскочили и принялись осматривать сокровища.
   Сундук был полон до краев, я мы провели весь день и часть следующей ночи за разборкой его содержимого. Сокровища были навалены как попало, без всякого порядка.
   Рассортировав их, мы убедились, что обладали богатством еще большим, чем казалось с первого взгляда. Тут было более четырехсот пятидесяти тысяч долларов звонкой монетой, вычисляя стоимость золота по текущему курсу. Серебра не было совсем -- исключительно золотые монеты старинной чеканки разных стран: французские, испанские, немецкие, несколько английских гиней и еще каких-то монет, о которых мы и понятия не имели. Попадались тяжелые, большие монеты, настолько стертые, что нельзя было разобрать надписей на них. Американских не было вовсе. Стоимость драгоценных камней было труднее определить. Тут были алмазы, -- некоторые из них громадные и замечательной красоты, -- всего сто десять штук, и среди них -- ни одного мелкого; восемнадцать рубинов удивительного блеска; триста десять прекрасных изумрудов; двадцать один сапфир и один опал. Все эти камни были вынуты из оправ и грудою свалены в сундук. Самые оправы были, казалось, сплющены молотком, по всей вероятности для того, чтобы их нельзя было узнать. Кроме всего этого в сундуке оказалось множество золотых украшений: около двухсот массивных колец и серег; великолепные цепи, если не ошибаюсь, тридцать штук; восемьдесят три больших тяжелых распятия; огромная золотая пуншевая чаша чеканной работы, украшенная виноградными листьями и вакхическими фигурами; пять очень ценных золотых кадильниц; две рукоятки шпаг замечательной работы и масса мелких вещиц, которых я уже не упомню. Вес этих драгоценностей превосходил триста пятьдесят фунтов, не считая ста девяноста семи великолепных золотых часов, из которых трое стоили не менее, чем по пятисот долларов. Многие из них были очень старинной системы, с попорченными от времени механизмами, негодные для употребления, но превосходной ювелирной работы и в дорогих футлярах. Стоимость всего содержимого сундука мы определили в эту ночь в полтора миллиона долларов, но впоследствии по продаже драгоценностей и золотых вещей (мы сохранили для себя лишь немногие), оказалось, что оценка наша была чрезвычайно низка.
   Когда, наконец, мы кончили разборку и волнение наше несколько улеглось, Легран, видя, что я сгораю от нетерпения получить ключ к этой необычайной загадке, приступил к подробному рассказу о всех относящихся к ней обстоятельствах.
   -- Вы помните, -- сказал он, -- тот вечер, когда я передал вам беглый набросок жука? Вы помните также, как я рассердился на вас за то, что вы уверяли, будто мой рисунок напоминает череп? Сначала я думал, что вы шутите, но, вспомнив об особенных пятнышках на спинке насекомого, согласился, что ваше сравнение не лишено основания. Все же недоверие к моим рисовальным способностям раздражало меня, так как я считаюсь хорошим художником, и, когда вы возвратили мне клочок пергамента, я в сердцах хотел скомкать его и бросить в печку.
   -- Клочок бумаги, хотите вы сказать? -- заметил я.
   -- Нет, я сам думал сначала, что это бумага, но, начав рисовать, тотчас убедился, что это клочок очень тонкого пергамента. Он был очень грязен, -- вы, верно, помните? Так вот, собираясь скомкать его, я взглянул на рисунок, который вы рассматривали, и можете себе представить мое изумление, когда я действительно увидел череп в том месте, где, казалось мне, я нарисовал жука. В первую минуту я ничего не мог понять. Я знал, что мой рисунок в деталях резко отличался от этого, хотя в общих очертаниях было известное сходство. Я взял тогда свечу и, усевшись в другом конце комнаты, стал тщательно исследовать пергамент. Повернув его, я нашел свой рисунок на другой стороне. Первое, что я почувствовал, было просто удивление. В контурах рисунков было поистине замечательное сходство: по странной случайности неизвестный мне рисунок черепа находился как раз на обороте моего рисунка и был похож на него не только очертаниями, но и размером. Как я уже сказал, это странное совпадение в первую минуту совершенно ошеломило меня. Таково обычное действие подобных происшествий. Рассудок старается установить связь явлений -- отношения причины и следствия -- и, будучи не в силах сделать это, на минуту парализуется. Но, собравшись с мыслями, я мало-помалу пришел к выводу, поразившему меня еще сильнее. Я совершенно отчетливо вспомнил, что никакого рисунка на пергаменте не было, когда я рисовал моего жука. Я был совершенно в этом уверен, так как помнил, что переворачивал клочок из стороны в сторону, отыскивая место почище. Будь на нем рисунок черепа, я не мог бы не заметить его. Тут заключалась загадка, которой я не мог объяснить, но даже в эту первую минуту в тайниках моего разума уже замерцало, подобно светлячку, предвидение разгадки, столь блистательно оправдавшееся в прошлую ночь, Я решительно встал и, спрятав пергамент, отложил всякую попытку объяснить все это до того, как останусь один.
   Когда вы ушли, а Юпитер улегся спать, я принялся за более методическое исследование. Прежде всего я постарался вспомнить, каким образом этот пергамент попал мне в руки. Мы нашли жука на берегу материка приблизительно в миле к востоку от острова и недалеко от верхней линии прилива. Когда я схватил его, он укусил меня так сильно, что я его выпустил. Юпитер, со своей обычной осторожностью, прежде чем схватить отлетевшего жука, посмотрел, нет ли поблизости листа бумаги или чего-нибудь подобного. В эту минуту его взгляд -- и мой также -- упал на клочок пергамента, показавшегося мне тогда бумагой. Он лежал полузарытый в песке, только один уголок его торчал наружу. Поблизости я заметил остатки лодки, походившей на большую корабельную шлюпку. Эти обломки крушения гнили здесь, должно быть, уже давно, ибо они уже утратили почти всякое сходство с лодкой.
   Итак, Юпитер подобрал пергамент, завернул в него жука и подал мне. Вскоре после этого мы отправились домой и по дороге встретили лейтенанта Г. Я показал ему насекомое, и он попросил его у меня на время. Я согласился. Он положил жука в карман, а пергамент остался у меня в руках. Может быть, он боялся, что я передумаю, и оттого поспешил спрятать жука, -- вы знаете его пристрастие к естественной истории. Очевидно, тогда я совершенно машинально сунул пергамент в карман.
   Вы помните, что, усевшись за стол, чтобы нарисовать жука, я не нашел под рукой бумаги. Я взглянул в ящик, но и там ее не оказалось. Я пошарил в карманах, надеясь найти какое-нибудь старое письмо, и мне попался пергамент. Я описываю с такими подробностями все обстоятельства, вследствие которых он оказался у меня в руках, потому что обстоятельства эти произвели на меня глубокое впечатление.
   Без сомнения, вы сочтете меня фантазером, но я уже установил некоторые логические связи. Я соединил два звена длинной цепи. На берегу лежала лодка, недалеко от нее пергамент, -- не бумага, заметьте, -- с изображением черепа. Вы, конечно, спросите: "Какая же тут связь?" Я отвечу, что череп или мертвая голова -- известная эмблема пиратов. Нападая или защищаясь, они всегда поднимали флаг с изображением черепа.
   Я сказал, что находка оказалась пергаментом, а не бумагой. Пергамент сохраняется долго, почти вечно. Для пустяков редко употребляют пергамент, тем более, что на нем гораздо менее удобно рисовать или писать, чем на бумаге. Это соображение наводило на мысль о какой-нибудь тайне, об особом смысле, связанном с изображением черепа. Я не мог не обратить внимания и на форму пергамента. Хотя один из его уголков был оборван (случайно надо думать), было ясно, что первоначальная форма его продолговатая. Словом, это был именно такой пергамент, какие употребляются для важных документов, которые надо долго и тщательно хранить...
   -- Позвольте, -- перебил я, -- вы сказали, что черепа не было на пергаменте, когда вы рисовали жука. Как же могли вы установить связь между лодкой и черепом, если этот череп, по вашим же словам, был нарисован (Бог знает, как и кем) после того, как вы нарисовали жука?
   -- А здесь-то и кроется тайна, хотя как раз в этой части разгадка не представляла для меня особых затруднений. Ход моих мыслей был строго логичен и мог привести только к одному выводу. Я рассуждал так: когда я рисовал жука, на пергаменте не было и следов черепа. Кончив рисунок, я передал его вам и не спускал с вас глаз все время, пока вы не возвратили мне листка. Стало быть, вы не могли нарисовать череп, а, кроме вас, рисовать было некому. Следовательно, он не был нарисован. И, однако, он был тут, у меня перед глазами.
   Добравшись до этого пункта своих рассуждений, я стал припоминать и припомнил с полной точностью все, что случилось в течение данного промежутка времени. Погода была холодная (о, редкая и счастливая случайность!), и в печке пылал огонь. Я разогрелся от ходьбы и сел за стол. Вы же придвинули стул к самой печке. Как только я передал вам пергамент и вы собрались рассматривать его, Вульф, мой ньюфаундленд, ворвался в комнату и бросился к вам. Левой рукой вы погладили и отстранили его, а правую с пергаментом машинально опустили между колен, к самому огню. Я уже дума

  
  

Эдгар По.

Золотой жук.

Edgar Allan Poe. The Gold-Bug (1847).

Перевод К. Д. Бальмонта.

  
   Первая публикация перевода: По Эдгар. Собрание сочинений в 5-ти тт.: Т. 3 (Страшные рассказы, гротески) / Перевод К. Д. Бальмонта. - М.: Скорпион, 1910. - 310 с.
   Источник текста: По Э. Дьявол на колокольне: Страшные рассказы, гротески / Пер. и сост. К. Д. Бальмонта. Подг. текста, общ. ред. и примеч. Р. В. Грищенкова. - СПб.: ИД "Кристалл", 2002. - 256 с. - ("Старый стиль"). С. 151 - 190
   Оптическое распознавание символов и вычитка: sobakabaskervilej.ru (Официальный сайт повести Артура Конан Дойла "Собака Баскервилей").
  

Хо! хо! Он пляшет как безумный!
Тарантул укусил его.
"Все ошибаются"

   Несколько лет тому назад я сблизился с неким мистером Вильямом Леграном. Он происходил из старой гугенотской семьи, и некогда был богат; но ряд злоключений привел его к нищете. Дабы избегнуть унижений, следствующих за разорением, он покинул Новый Орлеан, город своих предков, и поселился на острове Сэлливана, близ Чарльстона в Южной Каролине.
   Остров этот весьма особенный. Почти весь он состоит из морского песку и имеет приблизительно около трех миль в длину, ширина его нигде не достигает более четверти мили. От материка он отделен еле заметной бухточкой, которая прокладывает себе путь, просачиваясь сквозь ил и глухие заросли камыша, обычное местопребывание болотных курочек. Растительность здесь, как и можно было бы предполагать, скудная или, во всяком случае, карликовая. Нет там деревьев сколько-нибудь значительной величины. На западной окраине, там, где находится крепость Моультри и несколько жалких деревянных строений, обитаемых в течении лета беглецами из Чарльстона, укрывающимися от пыли и лихорадок, можно встретить колючую пальмочку; но весь остров, за исключением этого западного пункта и линии сурового белого побережья, покрыт густыми зарослями душистой мирты, столь ценимой английскими садоводами. Кустарник часто достигает здесь вышины пятнадцати-двадцати футов, и образует поросль, почти непроницаемую, и наполняющую воздух пряным своим ароматом.
   В самой глубине этой чащи, недалеко от восточной окраины острова, т. е. самой отдаленной, Легран собственноручно построил себе маленькую хижину, в которой он жил, когда впервые, совершенно случайно, я познакомился с ним. Это знакомство вскоре выросло в дружбу -- так как, без сомнения, в этом отшельнике было что-то, что могло возбудить интерес и уважение. Я увидел, что он был хорошо воспитан, обладал необычными силами ума, но заражен был человеконенавистничеством и подвержен болезненным сменам восторга и меланхолии. У него было с собой много книг, но он редко пользовался ими. Его главным развлечением было охотиться и ловить рыбу, или бродить вдоль бухты и среди миртовых зарослей в поисках раковин и энтомологических образцов; его коллекции этих последних мог бы позавидовать всякий Сваммердамм. В этих экскурсиях его обыкновенно сопровождал старый негр, прозывавшийся Юпитером, который был отпущен на свободу раньше злополучного переворота в семье, но ни угрозы, ни обещания не могли заставить его отказаться от того, что он почитал своим правом -- по пятам следовать всюду за своим юным "массой Виллем" {"Massa Will", т. е. "Master William", хозяин Вильям, или господин Вильям. -- К. Б.} . Вполне вероятно, что родственники Леграна, считавшие его немного тронутым, согласились примириться с упрямством Юпитера, имея в виду оставить его как бы стражем и надсмотрщиком за беглецом. На той широте, где лежит остров Сэлливана, зимы редко бывают суровыми, и даже на исходе года это -- редкое событие, что возникает необходимость топить. Однако, около середины октября 18... года выдался день необычайно холодный. Перед самым закатом солнца я пробирался сквозь вечнозеленую чащу к хижине моего друга, которого не видал уже несколько недель. Я обитал в то время в Чарльстоне, в девяти милях от острова, и путь туда и обратно был сопряжен с меньшими удобствами, чем в настоящее время. Подойдя к хижине, я постучался, как обыкновенно, и, не получая ответа, стал искать ключ там, где, как я знал, он был спрятан, потом отпер дверь и вошел. Яркий огонь пылал в очаге. Это было неожиданностью и отнюдь не неприятной. Я сбросил пальто, придвинул кресло к потрескивающим дровам и стал терпеливо дожидаться прибытия моих хозяев.
   Они пришли вскоре после наступления сумерек и встретили меня самым радушным образом. Юпитер, смеясь и раскрывая рот до ушей, хлопотал над изготовлением болотных курочек к ужину. Легран находился в одном из своих припадков, -- как иначе могу я назвать это? -- восторженности. Он нашел неведомую двустворчатую раковину, образующую новый род, и, еще лучше того, с помощью Юпитера он выследил и изловил жука, скарабея, который, как он утверждал, был неведом науке, и о котором ему хотелось узнать мое мнение завтра.
   -- А почему же не сегодня вечером? -- спросил я, потирая руки перед огнем и мысленно посылая к черту всю породу жуков.
   -- Ах, если бы я только знал, что вы здесь! -- сказал Легран, -- но так много минуло времени, как я не видал вас; разве мог я предвидеть, что из всех ночей вы выберете именно сегодняшнюю, чтобы посетить меня? Возвращаясь домой, я встретил лейтенанта Г., из крепости, и поступил легкомысленно, одолжив ему жука; потому-то вам и не придется увидать его ранее завтрашнего утра. Оставайтесь здесь эту ночь, а я пошлю за ним Юпитера на восходе солнца. Это самое чудесное, что есть в мироздании!
   -- Что -- восход солнца?
   -- Да нет же! -- нонсенс! -- жук! Он блестящего золотого цвета, величины приблизительно с большой орех, с двумя черными, как смоль, пятнышками на одном конце спины, и с пятном еще побольше на другом конце. Усики у него...
   -- Что там усики, масса Вилль, не в усиках, доложу вам, дело, -- прервал его тут Юпитер, -- этот жук -- золотой жук, из чистого золота, внутри и снаружи, всюду, кроме пятен на спине. Я в жизни своей не видел жука даже и на половину такой тяжести.
   -- Хорошо, положим, что ты прав, Юпи, -- сказал Легран, несколько более серьезно, как мне показалось, чем того требовал случай, -- но все же это! не причина, чтобы ты сжег дичь? Достаточно на него взглянуть, - тут он обратился ко мне, -- для того, чтобы подтвердить мнение Юпитера. Вы никогда не видали металлического блеска более ослепительного, чем блеск его надкрыльев. Но об этом вы не можете судить до завтра. А пока я постараюсь дать вам некоторое понятие о его форме.
   Говоря это, он уселся за небольшим столом, на котором было перо и чернила, но бумаги не было. Он поискал ее в ящике, но не нашел.
   -- Не беспокойтесь, -- сказал он наконец, -- этого будет достаточно, -- и он вытащил из жилетного кармана клочок чего-то, что показалось мне куском очень грязного пергамента, и сделал на нем очень грубый набросок пером, Пока он был занят этим, я продолжал сидеть у огня, так как мне все еще было очень холодно. Когда рисунок был окончен, он протянул мне его, не вставая. В то время как я брал его, послышалось громкое рычание, сопровождавшееся царапаньем в дверь. Юпитер открыл ее, и огромная ньюфаундлендская собака, принадлежащая Леграну, ворвалась в комнату, бросилась мне на плечи и стала осыпать меня своими ласками, так как в предыдущие свои посещения я выказал ей много внимания. Когда ее прыжки кончились, я посмотрел на бумагу и, сказать правду, был немало озадачен тем, что нарисовал мой друг.
   -- Хорошо! -- сказал я, после того как смотрел на рисунок в течение нескольких минут, -- должен признаться: это престранный скарабей, для меня он совсем новый. Я не видал ничего даже подобного ему -- разве только череп, или мертвую голову -- на которые он походил более, чем на что-либо другое, что мне случалось наблюдать.
   -- На мертвую голову! -- повторил Легран, как эхо. -- О да, конечно, есть что-то в моем рисунке схожее с ней. Два верхних черных пятна смотрят как глаза, да? а более продолговатое, ниже, как рот, правда, -- и затем овальная форма.
   -- Может быть, это так, -- сказал я, -- но я боюсь, Легран, что вы не художник. Я должен подождать, пока не увижу самого жука, если мне нужно составить какое-нибудь представление о его внешнем виде.
   -- Хорошо, -- сказал он, несколько задетый, -- я знаю, что рисую порядочно -- по крайней мере, должен был бы неплохо рисовать, так как у меня были хорошие учителя, и я льщу себя надеждой, что был не совсем уж тупоголовым учеником.
   -- Но, мой милый друг, -- сказал я, -- вы шутите тогда: это довольно удачный череп, могу сказать даже -- превосходный череп, согласующийся с общими представлениями о таких физиологических образцах -- и ваш жук был бы самым удивительным из всех жуков в мире, если бы он походил на это. Что же, мы могли бы извлечь из такого намека весьма сердцещипательное суеверие. Я предполагаю, что вы назовете ваше насекомое Scarabaeus caput hominis, жук-человеческая голова, или что-нибудь в этом роде. В книгах по естественной истории много подобных названий. Но где усики, о которых вы говорили?
   -- Усики! -- сказал Легран, который, как казалось, без причины горячился по поводу данного предмета, -- я уверен, вы должны видеть усики. Я сделал их такими же явственными, как у настоящего жука, и я думаю этого вполне достаточно.
   -- Хорошо, хорошо, -- сказал я, -- быть может, вы сделали их -- но все же я их не вижу.
   И я протянул ему бумагу, не прибавив ничего больше, ибо не желал окончательно вывести его из себя; все же я был очень озадачен оборотом дела; я был ошеломлен его дурным настроением -- что же касается жука, то, положительно, на рисунке не было видно усиков, а общий вид насекомого имел очень большое сходство с мертвой головой.
   Он взял обратно свою бумагу с очень недовольным видом и готов был скомкать ее, очевидно, чтобы бросить в огонь, когда случайный взгляд, брошенный им на рисунок, как казалось, внезапно приковал его внимание. В один миг лицо его сильно покраснело -- потом страшно побледнело. В течение нескольких минут он продолжал подробно изучать рисунок. Наконец он встал, взял со стола свечу и отправился в самый отдаленный конец комнаты, где уселся на корабельном сундуке. Здесь он снова начал с взволнованным любопытством рассматривать бумагу, поворачивая ее во все стороны. Он ничего не говорил, однако, и его поведение весьма изумляло меня; но я считал благоразумным не обострять возраставшей его капризности каким-либо замечанием. Вдруг он вынул из бокового кармана портфель, бережно положил туда бумагу и, спрятав все в письменный стол, запер его на ключ. Теперь он сделался спокойнее в своих манерах, но прежний восторженный вид утратил напрочь. Однако, он казался не столько сердитым, сколько сосредоточенным. Чем более надвигался вечер, тем более и более погружался он в мечтательность, из которой никакая моя живость, ни шутка не могла его вывести. У меня было намерение провести ночь в хижине, как это часто случалось раньше, но, видя настроение, в котором находился мой хозяин, я счел за лучшее распрощаться с ним. Он не сделал никакого движения, чтобы удержать меня, но, когда я уходил, пожал мне руку даже более сердечно, чем обыкновенно.
   Прошло около месяца после этого (и за это время я ничего не слышал о Легране), как вдруг в Чарльстоне меня посетил его слуга, Юпитер. Я никогда не видал старого доброго негра таким расстроенным и испугался, не случилось ли с моим другом какого-либо серьезного несчастья.
   -- Ну, как, Юпи? -- сказал я, -- что нового? Как поживает ваш господин?
   -- Сказать правду, масса, ему совсем не так хорошо, как могло бы быть.
   -- Нехорошо! Мне очень прискорбно слышать это. На что же он жалуется?
   -- Вот то-то и оно! -- он никогда не жалуется ни на что, а все же он очень болен.
   -- Очень болен, Юпи! -- что же вы не сказали мне этого сразу? Он в постели?
   -- Нет, не то, если б он лежал -- его нигде не найти -- вот тут-то душе и больно. Сильно мое сердце беспокоит бедный масса Вилль...
   -- Юпитер, я хотел бы понять хоть сколько-нибудь то, о чем вы говорите. Вы сказали, что хозяин ваш болен. Разве он не сказал вам, что у него болит?
   -- Ах, масса, совсем напрасно ломать себе голову над этим -- масса Вилль говорит, что с ним все в порядке -- почему же он бродит тогда взад и вперед, задумавшись, смотря себе под ноги, повесив голову и подняв плечи, а сам -- белый, как гусь? И потом, он все возится с цифрами.
   -- Что он делает, Юпитер?
   -- Возится с цифрами и выписывает их на грифельной доске -- да такие чудные, что я и не видел никогда. Скажу, вам, это начинает меня пугать. За ним нужен глаз да глаз. Тут вот, на днях он сбежал от меня до зари и пропадал весь Божий день. Я нарочно вырезал хорошую палку, чтобы проучить его хорошенько, когда он вернется -- только я, дурак, не мог решиться -- такой он был жалкий на вид.
   -- Как?.. Проучить?.. Ну, да после всего, я думаю, вам не следует быть слишком строгим с беднягой. Уж не бейте его, Юпитер, пожалуй, он и не вынесет этого -- однако можете ли вы установить, что вызвало его недуг или, вернее, эту перемену с ним? С ним случилась какая-нибудь неприятность с тех пор, как я не видал нас?
   -- Нет, масса, после того дня ничего страшного не случилось -- боюсь, это случилось раньше -- как раз в тот день, когда вы были там.
   -- Как? Что вы хотите сказать?
   -- Да вот, масса, хочу сказать про жука -- вот и всё.
   -- Про что?
   -- Про жука -- уверен я, твердо уверен, что масса Вилль был укушен куда-нибудь в голову этим золотым жуком.
   -- Какое же основание у вас, Юпитер, для этого предположения?
   -- Клешней довольно, масса, и вдобавок еще рот. Никогда я не видывал такого чертовского жука -- он толкается ногами и кусает все, что ни приближается к нему. Масса Вилль поймал его скоро, да тотчас же и выпустил. Скажу вам -- тогда-то он и был укушен. Рот у этого жука -- вот что мне не нравится более всего. Сам я потому пальцами взять его не захотел, а в кусочек бумажки поймал, которую нашел. Завернул его в бумагу и кусочек засунул ему в рот -- вот как было дело.
   -- И вы думаете, что ваш господин действительно был укушен жуком, и что он захворал от укуса?
   -- Я ничего не думаю об этом -- я знаю это. Что же его тогда постоянно заставляет видеть во сне золото, ежели это не из-за того, что золотой жук его укусил? Я уж и раньше слыхал об этих золотых жуках.
   -- Но откуда вы знаете, что ему снится золото?
   -- Откуда я знаю? Потому что он говорит об этом во сне -- вот откуда я это знаю.
   -- Хорошо, Юпи, может быть вы и правы, но какой счастливой случайности я обязан чести вашего сегодняшнего посещения?
   -- О чем это вы, масса?
   -- У вас какое-нибудь поручение ко мне от мистера Леграна?
   -- Нет, масса, у меня нет какого-нибудь поручения, а вот есть это письмо, -- и Юпитер вручил мне записку, в которой было следующее:
   "Мой дорогой! --
   Отчего я не видал вас так долго? Надеюсь, вы не были настолько безрассудны, чтобы обидеться на некоторую мою резкость; но нет, это, конечно, невероятно.
   За то время, что я не видал вас, у меня было много причин для беспокойства. Мне нужно сообщить вам нечто, но не знаю, как вам это сказать, и даже нужно ли вообще говорить.
   В течение нескольких дней я был не совсем здоров, и мой бедный старик Юпи надоедал мне, почти до нестерпимости, своими добрыми заботами. Поверите ли? -- на днях он принес огромную палку, дабы наказать меня за то, что я улизнул от него и провел день solus, в полном одиночестве, среди холмов на материке. И поистине я думаю, что только мой больной вид спас меня от палочных ударов.
   С тех пор как мы не виделись, я не прибавил ничего нового к своей коллекции.
   Если вы можете, устройтесь каким-нибудь образом и приходите сюда с Юпитером. Приходите. Я хочу видеть вас сегодня же вечером, по очень важному делу. Уверяю вас, что дело это величайшей важности. --

Всегда ваш,

Вильям Легран".

   В гоне этой записки было что-то, что заставило меня обеспокоиться. Весь ее стиль совершенно отличался от обычной манеры Леграна. О чем мог он мечтать? Какая новая причуда овладела его легко возбуждающимся мозгом? Какое такое "дело величайшей важности" могло у него быть? Рассказ Юпитера не предвещал ничего доброго. Я боялся, что постоянное давление несчастий в конце концов расстроило разум моего бедного друга. Потому, не колеблясь ни минуты, я стал собираться, чтобы сопровождать негра.
   Придя к берегу, я заметил косу и три лопаты, по-видимому, совершенно новые, лежавшие на дне лодки, в которой мы должны были отплыть.
   -- Что все это значит, Юпи? -- спросил я.
   -- Это коса для него, масса, и лопаты.
   -- Совершенно верно; но зачем они тут?
   -- Косу и лопаты масса Вилль велел купить мне для него в городе. И черт знает сколько за них денег я должен был дать.
   -- Но во имя всего таинственного, что же ваш "масса Вилль" хочет делать с этими косами и лопатами?
   -- А уж этого-то я не знаю, и черт меня побери, если он сам это знает. Но это все пришло от жука.
   Видя, что мне ничего не добиться от Юпитера, вся мысль которого, казалось, поглощена была "жуком", я шагнул в лодку и развернул парус. С попутным сильным ветром мы быстро вошли в небольшой залив к северу от крепости Моультри и, сделав переход мили в две, пришли к хижине.
   Было около трех часов пополудни, когда мы прибыли. Легран ждал нас в сильном нетерпении. Он сжал мне руку с нервной стремительностью, которая встревожила меня и подтвердила мои уже возникшие опасения. Лицо его было бледно даже до призрачности, и его запавшие глаза сверкали неестественным блеском. После некоторых вопросов касательно его здоровья я спросил его, не зная, о чем лучше заговорить, получил ли он жука от лейтенанта Г.
   -- О, да, -- ответил он, сильно покраснев, -- я взял его обратно на следующее же утро. Ни за что теперь не расстанусь я с этим скарабеем. Знаете, Юпитер совершенно прав относительно него!
   -- Каким образом? -- спросил я с дурным предчувствием в сердце.
   -- Предполагая, что это жук из настоящего золота.
   Он сказал это с видом такой глубокой серьезности, что я почувствовал себя невыразимо угнетенным.
   -- Этот жук составит мою фортуну, -- продолжал он с торжествующей улыбкой, -- ему предназначено восстановить меня в моих фамильных владениях. Удивительно ли поэтому, что я так дорожу им? Если судьба сочла за нужное даровать мне его, мне нужно только надлежащим образом им воспользоваться, и я достигну золота, указателем которого он является. Юпитер, принеси мне этого скарабея!
   -- Что! Жука, масса? Не очень-то мне хочется трогать его -- возьмите-ка уж его себе сами.
   Тогда Легран встал с серьезным и торжественным видом и принес мне насекомое из-под стеклянного колпака, под которым оно находилось. Это был красивый скарабей, в то время совершенно еще неизвестный естествоиспытателям -- с научной точки зрения, конечно, большая ценность. У него было два круглых черных пятна на одном конце спины, и другое, более продолговатое, ближе к другому краю. Надкрылья были особенно тверды и глянцевиты и были очень похожи на блестящее золото. Вес насекомого был весьма примечательный и, принимая все это в соображение, я не мог слишком осуждать Юпитера за его мнение касательно жука; но что касается того, что Легран был согласен с этим мнением, почему он его разделял, я никоим образом не мог бы этого сказать.
   -- Я послал за вами, -- начал он каким-то высокоторжественным тоном, когда я кончил рассматривать жука. -- Я послал за вами, чтобы спросить вашего совета и помощи для исполнения предначертаний Провидения и жука.
   -- Мой дорогой Легран, -- воскликнул я, прерывая его, -- вы, наверное, нездоровы и вам нужно было бы принять какие-нибудь меры. Ложитесь в постель, а я останусь с вами несколько дней, пока вы не поправитесь. У вас жар и...
   -- Пощупайте мой пульс, -- сказал он.
   Я пощупал его пульс и, по правде сказать, не нашел никакого признака жара.
   -- Но вы можете быть больны и без жара. Позвольте мне хоть раз подать вам настоятельный совет. Прежде всего лягте в постель. Затем...
   -- Вы ошибаетесь, -- прервал он, -- мне хорошо, насколько это может быть при том возбуждении, в каком я нахожусь. Если вы действительно желаете мне блага, то вы захотите облегчить это возбуждение.
   -- А как это сделать?
   -- Очень просто. Юпитер и я, мы отправляемся в некоторую экспедицию в холмы, на материк, и в этой экспедиции нам понадобится помощь такого лица, на которое мы можем вполне положиться. Вы единственный, кому мы доверяем. Удастся ли нам это, нет ли, но то возбуждение, которое вы видите во мне, во всяком случае утихнет.
   -- Я очень хочу служить вам во всем, -- ответил я, -- но можете ли вы сказать, имеет ли этот дьявольский жук какое-либо отношение к вашей экспедиции в холмы?
   -- Да, имеет.
   -- В таком случае, Легран, я не могу принять участия в столь нелепом предприятии.
   -- Мне жаль -- очень жаль -- так как нам придется предпринять это одним.
   -- Попытаться предпринять это одним! Человек этот поистине безумен! -- но постойте! -- сколько времени вы думаете отсутствовать?
   -- Вероятно, всю ночь. Мы выйдем сейчас же и возвратимся во всяком случае с восходом солнца.
   -- А можете ли вы обещать мне вашею честию, что, когда пройдет ваш каприз, и дело с жуком (Господи Боже мой!) будет улажено к вашему удовольствию, вы вернетесь домой и будете в точности следовать моим советам, как если бы я был вашим врачом?
   -- Да, я обещаю; а теперь идем, ибо нам нельзя терять времени.
   С тяжелым сердцем я последовал за моим другом. Мы вышли около четырех часов -- Легран, Юпитер, собака и я. Юпитер взял с собой косу и лопаты, которые он захотел непременно нести сам, как мне показалось, больше из боязни отдать один из этих инструментов своему господину, чем от избытка усердия или услужливости. Он был зол и упрям до крайности, и единственные слова, которые вырвались у него во время всей этой прогулки, были: "Этот проклятый жук!" Что касается меня, мне! были поручены два потайных фонаря, между тем как Легран удовольствовался скарабеем, который был привязан к концу бечевки; он крутил ее, размахивая ею взад и вперед, пока шел, с видом заклинателя. Когда я заметил этот последний признак безумия моего друга, я с трудом мог удержаться от слез. Я думал, что во всяком случае лучше потакать его капризу, по крайней мере теперь, или до тех пор, пока я не смогу принять какие-либо более энергичные меры с надеждой на успех. Между тем я старался, но совершенно напрасно, выпытать у него, какова цель нашей экскурсии. После того как ему удалось убедить меня сопровождать его, он, казалось, не хотел поддерживать разговора о чем-нибудь менее важном, и на все мои вопросы не удостаивал меня другим ответом, кроме как: "Мы это увидим!"
   Мы пересекли на ялике бухту у крайнего выступа острова и, взобравшись на высоту противоположного берега материка, направились к северо-западу через местность страшно дикую и пустынную, где не видно было следов человеческой ноги. Легран шел очень решительно, останавливался изредка то тут, то там для того, чтобы сообразоваться с некоторыми, как казалось, его собственными вехами, поставленными им здесь раньше.
   Мы шли так приблизительно около двух часов, и солнце как раз заходило, когда мы вошли в область еще более мрачную, чем та, какую мы когда-либо доселе видели. Это было что-то вроде плоскогорья, вблизи вершины почти недоступного холма, покрытого густым лесом сверху донизу; там и сям в беспорядке были рассеяны огромные глыбы, они лежали, по-видимому, непрочно, и нередко должны были бы упасть вниз в долину, если бы их не задерживали деревья, в которые они упирались. Глубокие овраги вились во всех направлениях и придавали этой картине характер еще более мрачной торжественности.
   Природная площадка, до которой мы карабкались, густо заросла кустами терновника, через них (мы увидели это тотчас) нам было бы невозможно пробраться без косы; и Юпитер, под руководством своего господина, стал прочищать для нас дорожку к подножию исполински высокого тюльпанного дерева, которое возвышалось среди восьми или десяти дубов, находившихся на одном с ним уровне, и намного превосходило их, а также и все другие деревья, которые я до того времени видел, красотою листвы и формы, широким распространением своих ветвей и общим величественным видом. Когда мы приблизились к дереву, Легран обернулся к Юпитеру и спросил его, по силам ли ему на него взобраться. Бедный старик, казалось, был слегка ошеломлен этим вопросом и несколько мгновений ничего не отвечал. Наконец, он приблизился к огромному стволу, медленно обошел его кругом и осмотрел с тщательным вниманием. Когда он окончил свое исследование, он сказал просто:
   -- Да, масса, Юпи еще не видел за свою жизнь дерева, на какое он не мог бы взобраться.
   -- Так взбирайся, и скорее, а то скоро совсем стемнеет, и нам ничего не будет видно.
   -- Как высоко нужно мне влезть, масса? -- спросил Юпитер.
   -- Взбирайся сначала по главному стволу, а потом я скажу тебе, куда направиться -- послушай -- стой! Возьми этого жука с собою.
   -- Жука, масса Вилль! -- Золотого жука! -- воскликнул негр, пятясь назад в страхе, -- для чего мне нужно брать жука на дерево? Да будь я проклят, если я это сделаю!
   -- Если ты, Юпи, большой-пребольшой негр, боишься взять в руку безвредного маленького мертвого жука -- что ж, ты можешь держать его на бечевке -- но если ты не возьмешь его с собой так или иначе, я буду принужден размозжить тебе голову вот этой лопатой.
   -- Что же тут разговаривать, масса? -- сказал Юпи, очевидно, пристыженный до согласия, -- всегда вам нужно поднять шум, когда вы говорите со старым негром. Пошутил ведь я только. Мне -- бояться жука! Буду я думать о жуке!
   Тут он осторожно взялся за самый крайний конец бечевки и, держа насекомое так далеко от своей особы, как только это позволяли обстоятельства, приготовился влезать на дерево.
   В юном возрасте тюльпанное дерево, Liriodendron Tupiliferum, самое великолепное из американских лесных деревьев, имеет ствол необычайно гладкий и нередко поднимается на большую высоту без боковых ветвей; но с годами кора его делается неровной и сучковатой, ибо на стволе появляется множество коротких ветвей. Таким образом, в данном случае взобраться на него казалось более трудным, нежели это было на самом деле. Обхватывая огромный ствол насколько возможно плотнее руками и коленями, придерживаясь руками за одни выступы и становясь босыми ногами на другие, Юпитер после одной или двух неудачных попыток, едва-едва не свалившись, вскарабкался, наконец, на первое большое разветвление и, казалось, считал, что все дело по существу уже закончено. Риск этого свершения действительно теперь миновал, хотя все же влезавший находился на высоте шестидесяти или семидесяти футов от земли.
   -- В какую мне теперь сторону двигаться, масса Вилль? -- спросил он.
   -- Следуй по самой толстой ветви -- по той, что с этой стороны, -- сказал Легран.
   Негр повиновался ему сразу: по-видимости, он лез лишь с малыми затруднениями, поднимаясь все выше и выше, пока наконец совсем нельзя было различать его мелькавшую скорчившуюся фигуру среди густой листвы, закрывавшей его. Теперь его голос был слышен словно издалека:
   -- Сколько еще мне нужно лезть дальше?
   -- Как высоко ты находишься? -- спросил Легран.
   -- Так высоко, -- отвечал негр, -- что могу видеть небо над верхушкой дерева.
   -- Не занимайся небом, а слушай внимательно, что я тебе скажу. Посмотри вниз на ствол и сосчитай сучья, которые находятся под тобой с этой стороны. Сколько сучьев ты миновал?
   -- Раз, два, три, четыре, пять -- подо мною пять толстых сучьев с этой стороны.
   -- Тогда поднимись еще на один сук выше. Через несколько минут снова послышался голос,
   возвещавший, что седьмой сук был достигнут.
   -- Теперь, Юпи, -- вскричал Легран, видимо, сильно взволнованный, -- я бы хотел, чтобы ты продвинулся по этому суку вперед, насколько только ты сможешь. Если ты увидишь что-нибудь необыкновенное, дай мне знать.
   За это время то маленькое сомнение, которое я еще старался сохранить относительно сумасшествия моего бедного друга, оставило меня окончательно. Я не мог не сделать заключения, что он поражен безумием, и начинал серьезно беспокоиться о том, как бы увести его домой. Покуда я раздумывал, что лучше предпринять, голос Юпитера послышался снова.
   -- Очень страшно продвигаться дальше по этому суку -- он весь до конца сухой.
   -- Ты говоришь, что это сухой сук, Юпитер? -- вскричал Легран дрожащим голосом.
   -- Да, масса, он сух, как дверной гвоздь -- пропащее дело -- тут уж жизни нет никакой.
   -- Боже мой, Боже мой, что же мне делать? -- спросил Легран, по-видимому, в большой тревоге.
   -- Что делать? -- сказал я, обрадованный случаем вставить слово, -- вернуться домой и лечь спать. Пойдем теперь -- будьте добрым товарищем. Становится поздно, и притом вспомните ваше обещание.
   -- Юпитер, -- закричал он, не обращая на меня ни малейшего внимания, -- ты слышишь меня?
   -- Да, масса Вилль, я слышу вас все так же ясно.
   -- Тогда попробуй дерево твоим ножом и посмотри, может быть, сук не очень гнилой.
   -- Гнилой, масса, препорядочно гнилой, -- ответил через несколько мгновений негр, -- но не настолько уж гнилой, как мог бы быть. Могу попытаться пройти немножко дальше по суку один -- это вернее.
   -- Один! -- Что ты хочешь сказать?
   -- Да что же -- я говорю о жуке. Ужасно тяжелый этот жук. Если бы я его бросил, тогда сук выдержал бы, не ломаясь, как раз вес одного негра.
   -- Вот чертов плут, - воскликнул Легран, повидимому, с облегчением, -- что ты хочешь сказать этим вздором? Если ты только бросишь жука, я сверну тебе шею. Смотри же, Юпитер, ты слышишь меня?
   -- Да, масса, никакой нет надобности кричать таким манером на бедного негра.
   -- Хорошо! теперь слушай! --если ты решишься пойти по суку вперед, не рискуя, так далеко, как только ты сможешь, и не бросишь жука -- я подарю тебе серебряный доллар тотчас же, как ты слезешь.
   -- Иду, иду, масса Вилль -- вот я уж тут, -- ответил весьма поспешно негр, -- я почти что на самом конце теперь.
   -- На самом конце! -- пронзительно прокричал Легран. -- Ты хочешь сказать, что ты на самом конце этого сука?
   -- Скоро буду на конце, масса, -- о-о-о-о-ох! Господи Боже мой! Что это тут на дереве!
   -- Ну, -- закричал Легран с великой радостью, что такое?
   -- Да ничего -- только тут череп -- кто-то оставил свою голову здесь на дереве, и вороны склевали все мясо до кусочка.
   -- Череп, ты говоришь! -- хорошо -- как о прикреплен на суку? -- как он на нем держится?
   -- Хорошо держится, масса; нужно посмотреть. Очень это удивительно, честное слово -- тут большой толстый гвоздь в черепе, он-то его и удерживает на дереве.
   -- Хорошо, Юпитер, сделай все так, как я скажу -- ты слышишь?
   -- Да, масса.
   -- Теперь будь внимателен! -- найди левый глаз у черепа.
   -- Гм! Гу! вот хорошо! тут совсем нет левого глаза.
   -- Будь проклята твоя глупость! Можешь ты отличить свою правую руку от левой?
   -- Да, знаю -- все это я знаю -- моя левая рука та, которой я надрезал дерево.
   -- Наверное! ты левша; и левый твой глаз с той же стороны, как твоя левая рука. Теперь, я думаю, ты можешь найти левый глаз на черепе, или то место, где находился левый глаз. Нашел ты его?
   Здесь последовала продолжительная пауза. Наконец, негр спросил:
   --- Левый глаз черепа с той же стороны, как и левая рука его? -- потому что у черепа совсем нет руки, ни чуточки -- да это ничего! Я нашел теперь левый глаз -- тут вот левый глаз! что мне с ним делать?
   -- Пропусти через него жука настолько, насколько достанет веревка. Но будь осторожен, не выпусти его из рук.
   -- Все это сделано, масса Вилль; очень простая вещь -- пропустить жука через дырку -- посмотрите на него снизу, как он там!
   В продолжение этой беседы Юпитера совсем не было видно; но жук, которого он опускал, был теперь виден на конце бечевки и блестел, как шарик полированного золота в последних лучах заходящего солнца, из коих некоторые еще слабо освещали возвышенность, на которой мы стояли. Скарабей свисал совершенно четко с ветвей и, если бы ему было предоставлено упасть, он упал бы к нашим ногам. Легран немедленно же взял косу и расчистил кругообразное пространство в три или четыре ярда в диаметре, как раз под насекомым, и, окончив это, приказал Юпитеру отпустить бечевку и спускаться с дерева.
   Воткнув с большой точностью деревянный клин в землю в то самое место, куда упал жук, мой друг вынул из своего кармана землемерную ленту. Прикрепив один конец ее к тому краю ствола, который был ближе к деревянному клину, он развертывал ее, пока она не достигла клина, и продолжал дальше развертывать ее в направлении, уже определенном двумя точками -- дерева и клина, на протяжении пятидесяти футов -- между тем как Юпитер косой расчищал терновник. В точке, которую он нашел таким образом, был вбит второй клин, и вокруг него, как центра, был начертан грубый круг, около четырех футов в диаметре. Взяв теперь сам лопату и дав одну лопату Юпитеру, а другую мне, Легран попросил нас приняться за копание возможно скорее.
   Сказать правду, у меня никогда не было особенного вкуса к подобному удовольствию, а в этом частном случае я бы весьма желал избегнуть его совсем, ибо ночь уже надвигалась, и я чувствовал большую усталость от всех усилий, которые уже были сделаны; но я не видел никакого способа избежать этого и боялся своим отказом расстроить душевное равновесие моего бедного друга. Если бы я мог, на самом деле, рассчитывать на помощь Юпитера, у меня не было бы колебания, и я попытался бы увести сумасшедшего домой силой; но я слишком хорошо знал характер старого негра, чтобы надеяться на его помощь при каких бы то ни было обстоятельствах в случае личного столкновения с его господином. У меня не было сомнения, что этот последний был заражен одним из неисчислимых суеверий Юга касательно зарытых кладов, и что его выдумка была подкреплена этой находкой скарабея, или, быть может, даже упрямым утверждением Юпитера, что это "жук из настоящего золота".
   Ум, склонный к безумию, вполне мог поддаться подобным влияниям -- особенно, если они согласовались с его излюбленными предвзятыми мыслями -- и потом я вспомнил речь бедняги относительно того, что этот жук есть "указатель его фортуны". В целом, я был сильно огорчен и обеспокоен, но под конец решил примириться с необходимостью -- копать с доброй волей и таким образом поскорее убедить мечтателя, с полной наглядностью, в иллюзорности его мечтаний.
   Фонари были зажжены, и мы принялись за работу с усердием, достойным более разумной цели; и когда свет упал на наши фигуры и орудия, я не мог не подумать о том, какую живописную группу мы представляли, и какой странной и подозрительной показалась бы наша работа кому-нибудь, кто случайно наткнулся бы на нас.
   Мы рыли очень стойко часов около двух. Мало было говорено, и главным нашим затруднением был лай собаки, которая относилась с непомерным интересом к тому, что мы делали. Под конец лай этот сделался настолько громким, что мы стали бояться, что он может привлечь сюда каких-нибудь бродяг, находящихся поблизости; или, скорее, это было большим опасением Леграна; что касается меня, я был бы обрадован всяким вмешательством, которое дало бы мне возможность увести беспокойного странника домой. Наконец, лай был успешно заглушён Юпитером, который, выскочив из ямы, с самым решительным видом связал морду собаки одной из своих подтяжек и затем вернулся, торжествующе посмеиваясь, к своей работе.
   Когда истекло положенное время, мы достигли глубины пяти футов, но и теперь не было никакого признака клада. Последовала большая пауза, и я начал надеяться, что фарс кончен. Меж тем Легран, хотя, по-видимому, очень обескураженный, отер лоб, задумчиво взял свою лопату и начал снова. Мы изрыли уже весь круг в четыре фута в диаметре, а теперь слегка расширили границу и пошли еще далее на два фута в глубину.
   Тем не менее ничего не появлялось. Искатель золота, которого я искренно жалел, выкарабкался, наконец, из ямы и с горькой безнадежностью, запечатленной в каждой черте его лица, стал медленно и неохотно надевать свою куртку, которую он снял перед началом работы. Я между тем не делал никакого замечания. Юпитер, по знаку своего господина, начал собирать орудия. Окончив это и развязав собаку, мы направились к дому в глубоком молчании.
   Мы сделали, может быть, около двенадцати шагов в этом направлении, как вдруг Легран, с громкими проклятиями, бросился на Юпитера и схватил его за шиворот. Негр, пораженный, открыл глаза и рот во всю их ширину, уронил лопаты и упал на колени.
   -- Ты негодяй, -- сказал Легран, шипя и выталкивая каждый слог сквозь стиснутые зубы, -- Ты адский черный мерзавец! -- говори, приказываю я тебе! -- отвечай мне тотчас же, без уловок! -- который -- который твой левый глаз?
   -- Ах, Боже мой, масса Вилль! разве не это мой левый глаз? -- возопил испуганный Юпитер, прижимая руку к правому своему зрительному органу и придерживая его с отчаянным упрямством, как будто в предчувствии неминуемой опасности, что господин его попытается выбить ему глаз. 
   -- Я так и думал! -- я знал это! ура! -- выкликнул Легран, выпустив негра и проделывая разные прыжки и курбеты к великому изумлению своего слуги, который, встав с колен, молча переводил взгляд со своего господина на меня и потом с меня на своего господина.
   -- Пойдем! мы должны вернуться, -- сказал последний, -- игра еще не проиграна, -- и он опять направился по дороге к тюльпанному дереву.
   -- Юпитер, -- сказал он, когда мы достигли подножия его, -- пойди сюда! был череп пригвожден на суку лицом вверх или же лицом к ветви?
   -- Лицо было кверху, масса, так что вороны могли выклевать глаза без всякой помехи.
   -- Хорошо, а через этот или через тот глаз ты пропустил жука?
   Здесь Легран потрогал один, потом другой глаз Юпитера.
   -- Это был вот этот глаз, масса, -- левый глаз -- как вы мне сказали, -- и тут негр указал на свой правый глаз.
   -- Хорошо, -- мы должны, значит, начать снова. Здесь мой друг, в безумии которого я увидал,
   или думал, что вижу, некоторые указания на метод, переставил деревянный клин, отмечавший точку, куда упал жук, в другое место на три дюйма к западу от первого его положения. Разложив теперь землемерную ленту от ближайшей точки ствола к клину, как и раньше, и продолжая укладывать ее по прямой линии на протяжении пятидесяти футов, он нашел некоторую точку на расстоянии нескольких ярдов от того места, где мы копали.
   Вокруг новой точки был теперь очерчен круг немного шире, чем раньше, и мы вновь принялись работать лопатами. Я был ужасно истомлен, но, едва отдавая себе отчет, что произвело перемену в моих мыслях, я не чувствовал больше такого отвращения к навязанной мне работе. Я был необъяснимо заинтересован -- более того, даже возбужден. Может быть было что-то во всем экстравагантном поведении Леграна -- род какого-то провидения или обдуманности, что производило на меня впечатление. Я копал с жаром и время от времени действительно ловил себя на том, что тружусь с чем-то похожим на ожидание воображаемого клада, призрак которого свел с ума несчастного моего товарища. В то время как фантастические мысли вполне охватили меня, и когда мы работали, быть может, уже около полутора часов, мы вновь были прерваны громким воем собаки. Ее беспокойство, в первом случае, очевидно, бывшее проявлением шаловливости или каприза, приобрело более резкий и серьезный характер. На вторичную попытку Юпитера завязать ей морду, она выказала яростное сопротивление и, прыгнув в яму, стала бешено копать землю своими когтями. Через несколько секунд она раскопала массу человеческих костей, которые образовали два полных скелета, перемешанных с несколькими металлическими пуговицами и с чем-то, что казалось сгнившей, обратившейся в пыль, шерстяной материей. Один или два взмаха лопаты подняли на поверхность лезвие большого испанского ножа и, когда мы стали копать дальше, показались три или четыре золотые и серебряные монеты.
   При виде этого Юпитер с трудом мог сдержать свою радость, но лицо его господина выражало величайшее разочарование. Все же он попросил нас продолжать наши старания и, едва он произнес эти слова, как я споткнулся и упал вперед, попав носком сапога в большое железное кольцо, которое наполовину утопало в рыхлой земле.
   Мы снова ревностно принялись за работу, и никогда не проводил я десяти минут в таком напряженном возбуждении. В продолжение этого промежутка времени мы целиком откопали продолговатый деревянный сундук, который, судя по его полной сохранности и удивительной твердости, был, вероятно, подвергнут какому-нибудь минерализирующему процессу, быть может применению двухлористой ртути. Сундук этот был трех с половиной футов длины, трех футов ширины и двух с половиной футов глубины. Он был плотно скреплен полосами из кованого железа, заклепанными и являвшими своего рода решетку. С каждой стороны сундука ближе к крышке было по три железных кольца -- всего навсего шесть -- ухватившись за которые, его могли бы крепко держать шесть человек. Наши крайние соединенные усилия лишь дали нам возможность сдвинуть его в его ложе. Мы тотчас увидели невозможность поднять такой большой груз. По счастию, единственно чем придерживалась крышка, были два выдвижные засова. Мы вытащили их, дрожа и задыхаясь от напряженного беспокойства. В одно мгновение клад неисчислимой ценности, сверкая, лежал перед нами. Когда свет фонаря упал в яму, из нее от беспорядочной кучи золота и драгоценностей брызнул яркий блеск, который совершенно ослепил наши глаза.
   Я не буду пытаться описывать чувства, с которыми я смотрел. Величайшее удивление было, конечно, господствующим. Легран казался истощенным от возбуждения и проговорил только несколько слов. Лицо Юпитера в течение нескольких минут было смертельно бледным, насколько только это возможно по природе вещей, то есть, насколько лицо негра может побледнеть. Оно казалось ошеломленным -- он был как пораженный громом. Наконец, он упал на колени в яме и, засунув голые руки по локоть в золото, оставался так, как бы наслаждаясь роскошеством ванны. Наконец, с глубоким вздохом он воскликнул, как бы обращаясь к самому себе:
   -- И все это пришло от золотого жука! от красивого золотого жука! от бедного маленького жука, а я-то его бранил самым поносным образом! И тебе не стыдно за себя, негр? -- отвечай-ка мне!
   Наконец, сделалось необходимым, чтобы я разбудил и хозяина и слугу и указал им, что нужно унести клад. Становилось уже поздно, и нам надлежало приложить усилия, дабы мы могли отнести всё домой до рассвета. Было трудно сказать, что нужно было сделать, и много времени было потеряно на обсуждения -- так спутаны были мысли у всех. Наконец, мы разгрузили сундук, вынув две трети содержимого, и тогда нам удалось, хотя с некоторым трудом, вытащить его из ямы. Вынутые вещи мы положили в кусты, и сторожить их была оставлена собака, которой Юпитер приказал ни под каким предлогом не трогаться с места и не открывать рта, пока мы не вернемся. Затем мы с сундуком поспешно направились к дому; благополучно, хотя и страшно усталые, мы достигли хижины в час ночи. Мы были так утомлены, что было бы не в человеческих силах сейчас же продолжать работу. Мы пробыли дома до двух и поужинали; после чего вновь отправились к холмам, взяв с собой три крепких мешка, которые, по счастию, нашлись под рукой. Немного раньше четырех мы прибыли к яме, разделили между собой по возможности поровну остальную добычу и, оставив яму незасыпанной, снова отправились к дому, где вторично сложили нашу золотую ношу как раз тогда, когда первые слабые лучи зари засветились на востоке над вершинами деревьев.
   Мы были теперь совершенно разбиты; но напряженное возбуждение, овладевшее нами, не давало нам отдохнуть. После беспокойного сна в продолжение трех или четырех часов мы поднялись, как будто бы сговорившись, чтобы осмотреть сокровища.
   Сундук был полон до краев, и весь день и большую часть следующей ночи мы внимательно изучали его содержимое. Там не было ничего похожего на порядок или распределение. Все было навалено как попало. Тщательно разобрав все, мы увидали себя обладателями богатства большего даже, чем мы предполагали это сначала. Монетами было гораздо более, чем четыреста пятьдесят тысяч долларов -- оценивая их насколько возможно точно по курсу того времени. Серебра во всем этом не было вовсе. Все было золото Старого времени и очень разнообразное -- французские, испанские и немецкие монеты, с несколькими английскими гинеями и несколькими монетами, каких раньше нам никогда не приходилось видеть. Там было несколько больших тяжелых монет таких стертых, что мы совсем не могли разобрать на них надписей. Американских денег там не было. Оценить стоимость драгоценностей нам было гораздо труднее. Тут были бриллианты -- некоторые из них необыкновенно большие и красивые -- сто десять в общем, и маленького ни одного; восемнадцать рубинов замечательного блеска; триста десять изумрудов, все очень красивые; и двадцать один сапфир, с одним опалом. Эти камни были все выломаны из своей оправы и брошены в беспорядке в сундук. Сами же оправы, которые мы отделили от другого золота, казалось, были сплющены молотком, как будто для того, чтобы не быть узнанными. Кроме всего этого там было большое количество украшений из цельного золота: около двухсот массивных колец и серег; великолепных цепочек -- числом тридцать, насколько я припомню; восемьдесят три очень тяжелых и больших распятия; пять золотых кадильниц, большой цены; огромная золотая чаша для пунша, разукрашенная богато вычеканенными виноградными листьями и вакхическими фигурами; две рукоятки мечей превосходной рельефной работы и много других более мелких вещей, которых я припомнить не могу. Вес всех этих ценностей превышал триста пятьдесят английских фунтов; и в эту смету я не включил еще сто девяносто семь чудесных золотых часов, из коих трое стоили каждые по пятисот долларов. Некоторые из них были очень стары и негодны, как счетчики времени, ибо их ход пострадал более или менее от ржавчины -- но все они были богато разукрашены камнями и находились в оправе большой ценности. В эту ночь мы оценили все содержимое сундука в полтора миллиона долларов; а после вторичного пересмотра драгоценностей и украшений (некоторые мы оставили для себя лично) мы нашли, что еще очень низко оценили клад.
   Когда, наконец, мы окончили наш осмотр, и напряженное возбуждение несколько улеглось, Легран, видя, что я горю нетерпением разрешить эту необыкновеннейшую загадку, подробным образом рассказал мне все обстоятельства, связанные с ней.
   -- Вы помните, -- сказал он, -- ту ночь, когда я показал вам грубый набросок скарабея, который я сделал. Вы помните также, что я был очень обижен на вас за то, что вы утверждали, будто мой рисунок походит на мертвую голову. Когда вы в первый раз сделали это замечание, я подумал, что вы шутите; но потом я вспомнил странные пятнышки на спине жука и допустил, что ваше замечание действительно имело некоторое основание. Все же насмешка над моими рисовальными способностями раздражила меня - так как я считаюсь порядочным художником -- и потому, когда вы протянули мне кусок пергамента, я был готов скомкать его и с гневом бросить в огонь.
   -- Кусок бумаги, хотели вы сказать, -- сказал я.
   -- Нет; в нем было большое сходство с бумагой, и сначала я так и думал, но, когда я начал рисовать на этом куске, я увидел сейчас же, что это кусок очень тонкого пергамента. Как вы помните, он был совершенно грязен. Хорошо. Когда я готов был уже скомкать его, мой взгляд упал на рисунок, который вы рассматривали, и вы можете себе представить мое удивление, когда я действительно увидал изображение мертвой головы как раз на том самом месте, где, как мне показалось, я нарисовал жука. Первое мгновение я был слишком изумлен, чтобы думать правильно. Я знал, что мой рисунок в мелочах очень отличался от этого -- однако, тут было некоторое сходство в общих очертаниях. Тогда я взял свечу и, усевшись в другом конце комнаты, стал рассматривать пергамент более тщательно. Перевернув его, я увидел мой собственный рисунок на обратной стороне точно таким, как я его сделал. Первым моим чувством было теперь простое удивление, вызванное действительно замечательным сходством общих очертаний -- странным совпадением, заключавшемся в том неизвестном для меня факте, что тут был череп на обратной стороне пергамента, как раз под моим изображением скарабея, и что череп этот не только очертанием, но и размером мог так точно походить на мой рисунок! Я говорю, что странность этого совпадения на мгновение совершенно ошеломила меня. Это обычное действие таких совпадений. Ум старается установить соотношение -- последовательность причины и следствия -- и, будучи бессилен сделать это, подвергается неизвестного рода временному параличу. Но когда я опомнился от этого оцепенения, во мне постепенно зародилось убеждение, которое поразило меня даже гораздо более, чем самое совпадение. Я точно и ясно начал припоминать, что рисунка не было на пергаменте, когда я делал мой набросок скарабея. Я совершенно уверился в этом, ибо припомнил, что сначала я повернул его на одну, потом на другую сторону, ища более чистого места. Если бы череп был там, конечно, я не преминул бы заметить его. Тут действительно была какая-то тайна, и я чувствовал, что ее невозможно изъяснить; но даже в этот самый миг мне показалось, что в самых отдаленных и тайных уголках моего ума слабо засветилось подобное мерцанию светляка представление об истине, которое приключением прошедшей ночи было приведено к такому блестящему разрешению. Я немедленно встал и осторожно убрал пергамент, отложив все дальнейшие размышления до) тех пор пока не буду один.
   Когда вы ушли и Юпитер крепко заснул, я предался более методичному исследованию этого дела. Прежде всего я стал соображать, каким образом пергамент попал в мои руки. То место, где мы нашли скарабея, было на берегу материка, около мили на восток от острова и лишь в небольшом отстоянии над уровнем прилива. Когда я поймал его, он жестоко меня укусил, что заставило меня выпустить его. Юпитер, с обычной ему осторожностью, прежде чем схватить насекомое, которое полетело по направлению к нему, посмотрел вокруг себя, ища листа или чего-либо в этом роде, чем бы взять его. В это самое время взгляд его, так же как и мой, упал на кусок пергамента, который я принял за бумагу. Он лежал наполовину зарытый в песок, один уголок торчал наружу. Около того места, где мы нашли его, я заметил обломки судна, которое, по видимости, было длинной корабельной лодкой. Как казалось, обломки лежали тут с очень давнего времени, ибо в них с трудом можно было усмотреть сходство с лодочными ребрами.
   Хорошо. Юпитер поднял пергамент, завернул в него жука и отдал его мне. Вскоре мы направились обратно к дому и по дороге встретили лейтенанта Г. Я показал ему насекомое, и он попросил у меня позволения взять его к себе в крепость. Я согласился; он сунул его в свой жилетный карман, без пергамента, в котором тот был завернут и который я продолжал держать в руке моей, пока он рассматривал жука. Может быть, он опасался, что я передумаю и счел, прежде всего, за наилучшее увериться в добыче -- вы знаете, как восторженно он относится ко всему, что касается естественной истории. В то же самое время, совсем бессознательно, я, должно быть, положил пергамент в мой собственный карман.
   Вы помните, что, когда я подошел к столу, намереваясь сделать рисунок жука, я не нашел бумаги там, где она обыкновенно лежала. Я заглянул в ящик и там не нашел ничего. Я пошарил у себя в карманах, в надежде найти какое-нибудь старое письмо, когда рука моя наткнулась на пергамент. Я так точно и так подробно описываю способ, которым он попал в мое обладание, ибо все эти обстоятельства произвели на меня особенно сильное впечатление.
   Без сомнения, вы сочтете меня за мечтателя -- но я уже установил род соотношения. Я соединил два звена большой цепи. Лодка, лежащая на берегу, и неподалеку от нее пергамент -- не бумага -- с черепом, нарисованным на нем. Вы, конечно, спросите: "Где тут соотношение?" Я отвечу, что череп или мертвая голова, это -- хорошо известная эмблема пиратов. Флаг с мертвой головой поднят во всех морских схватках.
   Я сказал вам, что то был пергамент, а не бумага. Пергамент вещь прочная -- почти не гибнущая. Дела маловажные редко препоручают на хранение пергаменту; ибо для простого обыкновенного рисунка или писания он далеко не так удобен, как бумага. Эта мысль внушила мне некоторые предположения -- доводы для составления заключений о мертвой голове. Я также не преминул заметить форму пергамента. Несмотря на то, что один из его углов был уничтожен какой-либо случайностью, можно было видеть, что первоначальная его форма была продолговатая. Это был один из таких свитков, который мог быть выбран для меморандума -- для записи чего-нибудь такого, что не должно было быть забыто и что надлежало тщательно сохранить.
   -- Но, -- прервал я, -- вы говорите, что черепа не было на пергаменте, когда вы делали набросок жука. Как же вы устанавливаете какое-либо соотношение между лодкой и черепом -- если этот последний, по вашему собственному уверению, был нарисован (Бог весть как и кем), после того как вы сделали ваш набросок скарабея?
   -- А! вокруг этого-то и вертится вся тайна; хотя в данном пункте мне сравнительно нетрудно было получить разъяснение. Путь мой был верен и мог привести лишь к одному отдельному результату. Я рассуждал, например, так: когда я рисовал скарабея, черепа не было видно на пергаменте. Когда я кончил рисунок и передал его вам, я внимательно наблюдал за вами, пока вы переворачивали его. Вы, поэтому, не могли нарисовать черепа, а другого никого не было, чтобы сделать это. Значит, это не было сделано с человеческой помощью, и тем не менее это было сделано.
   Но, дойдя до этого пункта моих размышлений, я постарался припомнить и вспомнил, с полной ясностью, все малейшие обстоятельства, которые имели место в упомянутое время. Погода была холодная (о, редкое и счастливое событие!), и огонь горел в очаге. Я был разгорячен прогулкой, и сел около стола. Вы же придвинули стул вплотную к камину. Как раз когда я вложил пергамент в вашу руку, и когда вы собрались рассматривать его, вбежал Вольф, -- ньюфаундлендская собака, -- и прыгнул вам на плечи. Левой рукой вы ласкали его и отстраняли, между тем как вашу правую руку, держащую пергамент, вы уронили небрежно между ваших колен и в непосредственной близости от огня. Одно мгновение я думал, что пламя охватило его, и хотел уже предостеречь вас, но, прежде чем я успел заговорить, вы приблизили его к себе и начали вновь рассматривать. Когда я обсудил все подробности, я ни минуты не колебался, что влияние тепла вызвало на свет Божий тот череп на пергаменте, который я видел нарисованным на нем. Вы хорошо осведомлены, что с незапамятных времен существуют химические препараты, при посредстве которых возможно писать на бумаге или пергаменте так, что буквы делаются видимыми только тогда, когда их подвергнуть действию тепла. Иногда употребляется цафра, растворенная в aqua regia {Царская водка (лат.).} и разбавленная в четырехкратном количестве воды сравнительно со своим весом; в результате получаются чернила зеленого цвета. Королек кобальта, растворенный в нашатырном спирте, дает красный цвет. Эти цвета пропадают более или менее скоро, после того как материал, на котором пишут, остынет, но опять делаются видимыми при нагревании.
   Я снова стал рассматривать мертвую голову с большим тщанием. Внешние ее очертания -- очертания рисунка наиболее близкие к краям пергамента -- были гораздо более явственны, чем другие. Было очевидно, что действие тепла было несовершенно или неровно. Я тотчас же зажег огонь и подверг каждую часть пергамента действию сильного жара. Сначала единственным результатом было усиление бледных линий черепа. При продолжении опыта на углу узкой полосы, противоположной, по диагонали, тому месту, где была начерчена мертвая голова, появилось изображение чего-то, что я сначала принял за козу. При более тщательном исследовании я убедился, однако, что тут было намерение изобразить козленка.
   -- Ха, ха! -- сказал я, -- конечно, я не имею права смеяться над вами -- полтора миллиона монет слишком серьезная вещь, чтобы шутить -- но вы не сможете установить третье звено в нашей цепи -- вы не найдете никакого особенного соотношения между вашими пиратами и козами - пираты, как вы знаете, не имеют ничего общего с козами; это больше касается фермеров.
   -- Но я вам не сказал, что это была фигура козы.
   -- Ну, хорошо, козленок -- но это почти что то же самое.
   -- Почти что, но не совсем, -- сказал Легран. -- Вы, быть может, слышали о некоем капитане Кидде. Я тотчас же стал смотреть на изображение животного, как на род игры слов или иероглифической подписи {Kid (англ.) -- козленок. -- К. Б.}. Я говорю -- подпись; потому что положение животного на пергаменте внушало эту мысль. Мертвая голова в углу, противоположном но диагонали, имела также вид клейма или печати. Но я был огорчен отсутствием всего остального -- самого тела моего воображаемого инструмента -- текста для моего воображаемого документа.
   -- Я полагаю, вы надеялись найти письмо между штемпелем и подписью?
   -- Что-нибудь в этом роде. Дело в том, что я почувствовал себя под неудержимым впечатлением предчувствия какой-то огромной удачи, которая вот уже рядом. Мне трудно сказать, почему. Быть может, в конце концов, это было скорее желанием, нежели действительной верой; но, знаете ли, глупые слова Юпитера о том, что жук -- из чистого золота, имели удивительное действие на мое воображение. И потом этот ряд совпадений -- они были такие необыкновенные. Заметили ли вы, что все это случилось в тот самый единственный из всего года день, в который было или могло быть настолько холодно, что нужно было затопить, и что без огня или без содействия собаки, в тот самый миг, в который она появилась, я никогда не узнал бы о мертвой голове и никогда не сделался бы обладателем клада.
   -- Но продолжайте -- я весь горю нетерпением.
   -- Хорошо. Вы слышали, конечно, множество разных рассказов -- тысячу смутных слухов относительно кладов, зарытых где-то на берегу Атлантики Киддом и его сообщниками. Эти слухи должны были иметь какое-либо основание в самой действительности. И то, что эти слухи существовали так долго и были такими постоянными, могло проистекать, как мне казалось, лишь из того обстоятельства, что клад оставался схороненным. Если бы Кидд на время только спрятал свою добычу и потом взял ее обратно, эти слухи вряд ли дошли бы до нас в настоящей их неизменной форме. Заметьте, что все, рассказы говорят об искателях золота, а не о нашедших золото. Если бы пират взял обратно свои деньги, этим все дело было бы исчерпано. Мне кажется, что какой-нибудь случай -- скажем, потеря записи, указывающей местонахождение клада -- лишил его возможности отыскать клад, и что это происшествие сделалось известным его товарищам, которые иначе не могли бы ничего знать о спрятанном кладе и которые совершенно напрасно старались его найти, ибо не имели руководства, и это все распространило данные слухи, которые стали теперь такими известными. Слыхали ли вы когда-нибудь о каком-либо значительном кладе, отрытом на берегу?
   -- Никогда.
   Но Киддом было скоплено чрезвычайно много, это хорошо известно. Я был потому уверен, что земля доныне хранит эти сокровища; и вряд ли вы будете удивлены, если я скажу вам, что я испытывал надежду, которая граничила с уверенностью, что пергамент, найденный при столь странных обстоятельствах, заключал в себе утраченную запись местонахождения клада.
   -- Но как же вы поступили дальше?
   -- Я снова поднес пергамент к огню, после того как увеличил жар; но ничего не появлялось. Возможно, подумал я, что слой грязи на нем был причиной неудачи; итак, я осторожно сполоснул пергамент теплой водой и, сделав это, положил его в жестяную кастрюлю, черепом вниз, и поставил ее в печь с раскаленными угольями. Через несколько минут, когда кастрюля была основательно нагрета, я вынул свиток и, к моей несказанной радости, нашел, что он был накраплен в различных местах тем, что, как казалось, было цифрами, расположенными по строкам. Опять я положил его в кастрюлю и оставил его так еще на некоторое время. Когда я вынул его, весь он был такой, каким вы видите его теперь.
   Здесь Легран, вновь нагрев пергамент, представил мне его для осмотра. Следующие знаки были грубо начерчены красными чернилами между мертвой головой и козленком:
   ; 4826)4; )4Г); 806*; 48+ 8||бО))85;; 8* ;: ;*8 + 83 (Щ 5* + ;4б(;'88*96*?;8)*Т (;485); 5*+2: *+(; 4956*2 (5*=4)8||8*; 4069285) ; )6 + 8) 4||; 1 09; 48081; 8 : 8|1; 48 + 85; 4) 485 + 528806* 81 (;9;48; <88;4('?34;48)
   -- Но, -- сказал я, возвращая ему свиток, -- я в таких же потемках, как и раньше. Если бы все сокровища Голконды {Город в Индии, богатый бриллиантами. -- К. Б.} ожидали меня за разрешение этой загадки, я вполне уверен, что не был бы способен получить их.
   -- И однако же, -- сказал Легран, -- разгадка отнюдь не так трудна, как это может нам представиться при первом беглом взгляде на письмена. Эти знаки, как каждый легко может догадаться, составляют шифр, -- то есть в них может скрыто известное значение: но по тому, что известно о Кидде, я не могу считать его способным построить более или менее сложную тайнопись. Я с самого начала подумал, что эта запись -- из простейших образцов -- все же такая, что она должна была казаться грубому уму матроса совершенно неразрешимой без ключа.
   -- И вы действительно разрешили ее?
   -- Легко; я разрешал другие, в тысячу раз более отвлеченные. Обстоятельства и известные склонности ума заставили меня интересоваться такими загадками, и весьма можно сомневаться, способна ли человеческая изобретательность построить такого рода загадку, которую человеческая находчивость, при правильном применении, не могла бы разрешить. Действительно, установив сначала связь и удобочитаемость знаков, я едва ли даже и думал о трудности разоблачения их смысла.
   В данном случае -- так же впрочем, как и во всех других случаях тайнописи -- первый вопрос касается языка шифра; ибо принципы разрешения, раз дело идет лишь о простых шифрах, зависят здесь особенно от своеобразного характера каждого языка, и им они видоизменяются. Вообще, здесь нет иного выбора, как последовательно испытывать один язык за другим, пока не будет найден надлежащий. Но в шифре, нас интересующем, всякая трудность была устранена подписью. Игра слов Kidd и kid не могла быть ни в каком другом языке, кроме английского. Без этого соображения я начал бы свою пробу с испанского и французского, как с языков, на которых скорее всего могла быть записана тайна такого рода пиратом испанского происхождения. В данном случае я предположил, что тайнопись была английской.
   Как вы можете заметить, здесь нет разделений между словами. Если бы они были разделены, задача сравнительно была бы легкой. В этом случае я бы начал с сопоставления и анализа самых коротких слов, и если бы попалось слово из одной буквы, как это часто бывает (местоимение "я" и союз "и", например), я считал бы загадку разрешенной. Но так как там не было разделений, моим первым шагом было определить господствующие буквы, так же как и те, которые встречаются наиболее редко. Сосчитав все, я построил следующую таблицу:
   Знак 8 повторяется 34 раза
   " ; 27 раз
   " 4 " 19 "
   " ) " 16 "
   " # " 15 "
   " * " 14 "
   " 5 " 12 "
   " 6 " 11 "
   " + " 8 "
   " 1 л, что он вспыхнет, и хотел предупредить вас, но, прежде чем я заговорил, вы подняли его и стали рассматривать. Сопоставив все эти факты, я не мог ни минуты сомневаться в том, что причиной, вызвавшей на пергаменте изображение черепа, было действие теплоты. Вы знаете, что существуют и существовали с незапамятных времен особые химические составы, с помощью которых можно писать на бумаге или пергаменте невидимые буквы, обнаруживающиеся только под действием тепла. Иногда употребляют сафлор, растворенный в царской водке и разведенный четырьмя объемами воды; тогда получаются зеленые буквы. Кобальтовый королек, растворенный в нашатырном спирте, дает красные буквы. Буквы исчезают вскоре после охлаждения бумаги, но стоит ее нагреть, и они появляются снова.
   Я внимательно рассмотрел тогда изображение черепа. Его внешние, то есть ближайшие к краям пергамента, очертания выделялись резче, чем остальная часть рисунка. Очевидно, действие теплоты было неравномерно. Я тотчас развел огонь и стал тщательно нагревать пергамент. Сначала яснее выступили очертания черепа, но потом в противоположном по диагонали углу листка появилась фигура, которую я принял сначала за изображение козы. Но при ближайшем исследовании я убедился, что она похожа скорее на козленка.
   -- Забавно, -- сказал я, -- я не вправе смеяться над вами: полтора миллиона долларов -- не тема для шуток! Но вы не отыщете третьего звена цепи, вам не удастся установить связь между вашими пиратами и козою: пираты, как известно, не занимаются козами. Это дело фермеров.
   -- Но ведь я только что сказал, что это не было изображением козы.
   -- Ну, козленка -- это почти одно и то же.
   -- Почти, но не совсем, -- возразил Легран. -- Приходилось ли вам слышать о некоем капитане Кидде? Сопоставьте Kidd и kid (козленок). Игра слов здесь напрашивается сама собой. При первом взгляде на рисунок мне пришло в голову, что это должна быть символическая или иероглифическая подпись. Я говорю подпись потому, что место, которое рисунок занимал на пергаменте, заставляло предполагать именно это. Изображение черепа в противоположном по диагонали углу можно было принять за печать. Но меня жестоко сбивало с толку отсутствие главного, самой сути -- текста моего воображаемого документа.
   -- Вы ожидали найти между печатью и подписью текст?
   -- Что-нибудь в этом роде. Дело в том, что я проникся неотразимым предчувствием огромного богатства. Почему -- я и сам не знаю. Это шло скорее изнутри, чем извне. Но, представьте себе, нелепые слова Юпитера о том, что жук из чистого золота, оказали на мое воображение замечательное действие. Потом этот ряд случайностей и совпадений -- разве это не странно? Надо же было всем этим событиям произойти в тот единственный день в течение целого года, когда холод заставил нас затопить печку! А не будь печка затоплена или появись собака минутой позже, я никогда не узнал бы о существовании черепа и не завладел бы сокровищем.
   -- Продолжайте, продолжайте! Я сгораю от нетерпения.
   -- Хорошо. Так вы, без сомнения, слышали рассказы, тысячи смутных преданий о сокровище, зарытом где-то на Атлантическом побережье Киддом и его товарищами. В общем все эти толки должны были иметь некоторое основание. И если они существовали так долго и так упорно, то только потому, казалось мне, что зарытое сокровище до сих пор еще не найдено. Если бы Кидд спрятал свою добычу на время, а потом снова забрал бы се, вряд ли бы эти предания дошли до нас в столь неизменной форме. Заметьте, что все эти истории рассказывают о поисках клада, а не о найденных сокровищах. Если бы пират отрыл свое богатство, об этом бы вскоре забыли. Мне казалось, что какая-нибудь случайность, например, потеря плана, на котором было обозначено точное место, где был зарыт клад, лишила Кидда возможности отыскать его. Я предполагал далее, что это обстоятельство стало известно его товарищам, которых иначе он не посвятил бы в свою тайну, и что своими бесплодными поисками там и сям они подали повод к этим толкам, которые уже превратились в легенды. Приходилось ли вам когда-нибудь слышать о находке на этом берегу большого клада?
   -- Никогда.
   -- А между тем хорошо известно, что Кидд собрал несметные богатства. И я пришел к убеждению, что земля еще хранит их. Вам, конечно, не покажется странным, что у меня мелькнула надежда, которая почти граничила с уверенностью, что пергамент, так странно попавший в мои руки, содержит исчезнувшие указания на место, где был зарыт неведомый клад.
   -- Но как же вы их обнаружили?
   -- Я снова стал нагревать пергамент, постепенно усиливая огонь, но буквы не появлялись. Я подумал о покрывающем пергамент слое грязи и осторожно обмыл его, поливая теплой водой; потом положил пергамент рисунком вниз на жестяную сковородку и поставил ее на уголья. Через несколько минут сковородка совсем нагрелась. Я сиял листок и с невыразимой радостью заметил на нем какие-то знаки, похожие па цифры, расположенные строчками. Я снова положил листок на сковородку и подержал его там еще с минуту. После этого выступила вся надпись -- так, как вы ее сейчас увидите.
   Тут Легран снова погрел у огня пергамент и передал его мне. Я увидел между черепом и козленком следующие знаки, грубо начертанные красными чернилами:

53##+305))6*;4826)4#.)4#);806*;48+8||60))85;;]8*;:#*8+83(88)5*+;46(;88*96*?;8)*#(;485);5*+2:*#(;4956*2(5*=4)8||8*;4069285);) 6+8)4##;1#9;48081;8:8#1;48+85;4)485+528806*81(#9;48;(88;4(#?34;48)4#;161;:188;#?;

   -- Нет, -- сказал я, возвращая ему листок, -- для меня это китайская грамота. Я ничего не разобрал бы тут, хотя бы мне предложили все сокровища Голконды.
   -- А между тем, -- возразил Легран, -- разгадать шифр не так трудно, как это может показаться с первого взгляда. Очевидно, это шифр, но зная, что такое представлял собой Кидд, я не считал его способным на составление сложной криптограммы. Я тотчас решил, что его шифр должен быть очень простым, хотя ограниченному уму моряка и неизбежно покажется совершенно не поддающимся расшифровке.
   -- И вы разобрали его?
   -- Без труда. Такие ли шифры мне случалось разбирать! Обстоятельства и природная склонность ума заставили меня интересоваться подобного рода загадками, и я сомневаюсь, чтобы человеческое остроумие могло изобрести такой шифр, которого человеческое же остроумие, надлежащим образом направленное, не в силах было бы разгадать. Получив зашифрованный текст в приличной сохранности, я никогда не затруднялся разгадать его смысл.
   В данном случае, как, впрочем, и во всех шифрах, прежде всего нужно было решить вопрос о языке текста, так как принципы расшифровки особенно простых шифров зависят от строя языка и соответственно различаются. Чаще всего приходится просто пробовать один за другим все известные вам языки, пока не нападешь, наконец, на верный след. Но здесь это затруднение устранялось подписью. Игра слов "Kidd" и "kid" говорила в пользу английского языка. Не будь этого, я начал бы с испанского или французского, так как пираты испанского побережья воспользовались бы всего вероятнее этими языками. Но в данном случае я предположил, что криптограмма написана по-английски.
   Вы замечаете, что текст здесь идет в сплошную строку? Если бы отдельные слова были выделены, задача значительно упростилась бы. В таком случае я начал бы с анализа самых коротких слов и, если бы попалось слово, состоящее из одной буквы (вроде, например, союза и или местоимения я), я считал бы свою задачу решенной. Но раз деления на слова не было, мне предстояло определить сравнительную частотность знаков в этом тексте. Подсчитав их, я составил следующую табличку:
  
   Знак 8 повторятся 33 раза
знак ; повторяется 27 раз
знак 4 повторяется 19 раз
знак #) повторяется 16 раз
знак * повторяется 13 раз
знак 5 повторяется 12 раз
знак 6 повторяется 11 раз
знак +1 повторяется 8 раз
знак 0 повторяется 6 раз
знак 92 повторяется 5 раз
знак :3 повторяется 4 раза
знак ? повторяется 3 раза
знак || повторяется 2 раза
знак ]- повторяется 1 раз.
  
   В английском языке чаще всего, как известно, встречается буква е. Частотность других букв следует в таком порядке: а, о, i, d, h, n, r, s, t, и, у, с, f, g, l, т, w, b, k, p, q, x, z. Буква е настолько преобладает, что в мало-мальски длинной фразе это почти всегда самая частая буква.
   Итак, у нас уже с самого начала есть база для поисков -- не одни догадки. Ясно, какое употребление можно сделать из подобной таблицы, но в этом шифре она нам поможет лишь в известной степени. Начнем с того, что будем считать преобладающий знак 8 за букву е. Чтобы проверить это предположение, посмотрим, встречается ли в нашем тексте 8 два раза подряд, потому что буква е в английском языке очень часто удваивается, например в словах "meet, "fleet", "speed", "seen", "been", "agree" и т. д. Здесь, как видите, знак 8 удваивается пять раз, хотя криптограмма очень короткая.
   Итак, пусть 8 означает е. Теперь, из всех слов в английском языке самое употребительное -- определенный артикль "the". Следовательно, надо посмотреть, не повторяется ли тут несколько раз одно и то же сочетание из трех знаков, в котором последним был бы знак 8. Если мы найдем такие сочетания, то очень вероятно, что они будут представлять слово "the". Рассмотрев криптограмму, мы находим не менее семи раз сочетание знаков ; 4 8. Мы можем, следовательно, предположить, что знак ; означает t, 4 -- h, a 8 -- е, значение последнего, таким образом, вновь подтверждается. Вот уже важный шаг вперед.
   Мы определили только одно слово, но это уже дает нам громадное преимущество: позволяет определить границы некоторый других слов.
   Возьмем, например, предпоследнее сочетание знаков ; 4 8. Следующий за ним знак (является, очевидно, начальной буквой другого слова, а из пяти дальнейших знаков мы знаем целых четыре. Заменим же эти шесть знаков соответствующими им буквами, оставив свободное место для неизвестной: t eeth.
   Прежде всего нужно отделить буквы th, потому что такого окончания нет ни у одного слова, начинающегося с t. В этом легко убедиться, поставив все буквы алфавита по очереди на место недостающей. Отделив th, мы получаем t ее и опять-таки, перепробовав, если нужно, все буквы алфавита, убеждаемся, что оно может быть только словом: tree (дерево).
   Таким образом, мы узнали еще букву r, обозначаемую посредством знака (и получили слова the tree.
   Несколько дальше мы вновь встречаем сочетание ; 4 8. Пользуемся им, чтобы определить конец фразы. Мы имеем следующий ряд:

the tree ; 4 (#? 3 4 the,
а заменив известные уже нам, знаки буквами, получаем:

the tree thr #? 3 h the.

   Теперь, подставив вместо неизвестных нам знаков точки, читаем:

the tree thr... h the.

   Тут слово through (через) напрашивается, так сказать, само собою. Но это открытие дает нам еще три буквы: о, и, g, обозначаемые посредством # ? и 3.
   Если поищем теперь внимательно в криптограмме сочетания известных нам букв, то найдем недалеко от начала группу 83 (88, или egree, которая, очевидно, может быть только окончанием слова degree (градус) и дает нам еще букву d, обозначаемую знаком +.
   Через четыре знака после слова degree встречаем сочетание:

; 46 ( ; 88 *.

   Заменив известные нам знаки буквами, а неизвестные точками, получим: th. rtee, что немедленно приводит нас к слову thirteen (тринадцать). Мы узнаем, таким образом, еще две буквы l и п, обозначаемые посредством 6 и *.
   Обращаясь к началу криптограммы, находим сочетание:
   5 3 # # +
   Подставляя буквы, как мы уже это делали, мы читаем good (хорошее), откуда следует, что первый знак есть а, а первые два слова: A good.
   Теперь, чтобы не запутаться, расположим результат наших изысканий в виде таблички. Тогда у нас будет начало ключа:
  
   5 означает а
+ означает d
8 означает е
3 означает g
4 означает h
6 означает i
* означает n
# означает о
( означает r
; означает t
  
   Таким образом, мы определили десять самых важных букв. Я думаю, что нет надобности объяснять вам дальше, как я разгадал остальные. Вам теперь ясно, в чем суть подобного шифра и как найти к нему ключ. Но заметьте, что эта криптограмма относится к разряду самых простых. Теперь мне остается только заменить все знаки буквами, то есть дать вам полный перевод шифра. Вот он:
   "A good glass in the bishops hostel in the devil's seat twenty one degrees and thirteen minutes northeast and by north main branch seventh limb east side shoot from the left eye of the death's-head a bee line from the tree through the shot fifty feet out".
   "Хорошее стекло в доме епископа на чертовом стуле двадцать один градус и тринадцать минут норд-норд-ост главный сук седьмая ветвь восточная сторона стрелять из левого глаза мертвой головы прямая линия от дерева через выстрел на пятьдесят футов дальше".
   -- Что же, -- сказал я, -- все это не намного яснее, чем было раньше. Это же сущая тарабарщина: "дом епископа", "мертвая голова" и "чертов стул".
   -- Не спорю, -- ответил Легран, -- на первый взгляд текст кажется довольно темным. Прежде всего я постарался разбить его на отдельные фразы.
   -- То есть расставить знаки препинания? -- Ну да, нечто в этом роде.
   -- Но как же вам это удалось?
   -- Я предположил, что автор криптограммы нарочно не ставил знаков препинания, чтобы затруднить разгадку шифра. Задавшись такой целью, человек не очень тонкий непременно должен был перейти меру. Там, где кончается фраза и требуется пауза, он, наоборот, ставит слова теснее, чем в остальном тексте. Вглядитесь в рукопись внимательнее и вы найдете пять таких мест. Основываясь на этом, я разделил текст следующим образом:
   "Хорошее стекло в доме епископа на чертовом стуле -- двадцать один градус и тринадцать минут -- норд-норд-ост -- главный сук седьмая ветвь восточная сторона -- стрелять из левого глаза мертвой головы -- прямая линия от дерева через выстрел на пятьдесят футов дальше".
   -- Допустим, -- заметил я, -- но все равно смысл остается для меня темен.
   -- И для меня он оставался темным, -- возразил Легран, -- в течение нескольких дней, пока я разузнавал, нет ли где по соседству с островом Сэлливан какого-нибудь строения, называемого "дом епископа".
   Не добившись толку, я намеревался расширить сферу моих поисков и приняться за них более систематично, когда однажды утром мне пришло в голову, что слова "дом епископа" (Bishop's hostel) могут относиться к старинной фамилии Bessop, когда-то, в незапамятные времена, владевшей старинной усадьбой в пяти милях к северу от острова. Я отправился туда и принялся расспрашивать старых негров на плантации. Наконец, одна древняя старушка сообщила мне, что она слыхала про место, называемое "Замок епископа", и может показать мне его, но что это вовсе не замок, а высокая скала.
   Я обещал хорошо заплатить ей за труды, и после некоторого колебания она согласилась провести меня к "замку". Мы нашли его без особых затруднений; затем я отпустил ее и принялся за исследование местности. "Замок" состоял из группы скал и утесов; один из них особенно выделялся своей высотой и формой, напоминавшей искусственное сооружение. Я взобрался на его вершину и некоторое время пребывал в растерянности, не зная, что предпринять.
   Пока я размышлял, взгляд мой упал на узкий выступ на восточной стороне утеса, приблизительно на один ярд ниже того места, где я стоял. Он выдавался дюймов на восемнадцать, а в ширину имел не более фута; над ним в стене утеса находилось углубление, так что в общем он был похож на старинные стулья с изогнутыми спинками. Я сразу же понял, что это и есть "чертов стул", о котором упоминается в рукописи, и ключ к разгадке был у меня в руках.
   "Хорошее стекло" могло означать только подзорную трубу, так как слово "стекло" часто употребляется моряками именно в этом смысле. Очевидно, нужно было смотреть отсюда в подзорную трубу из определенного фиксированного положения. Слова "двадцать один градус тринадцать минут" и "норд-норд-ост" указывали направление трубы. Взволнованный этими открытиями, я поспешил домой, взял подзорную трубу и вернулся на утес.
   Спустившись на выступ, я убедился, что на нем можно было сидеть только в одном определенном положении. Это подтверждало мои догадки. Я взялся за подзорную трубу. Слова "двадцать один градус тринадцать минут" могли относиться только к высоте над видимым горизонтом, так как горизонтальное направление указывалось в словах "норд-норд-ост". Определив его с помощью карманного компаса, я установил трубу приблизительно под углом в двадцать один градус и стал осторожно передвигать ее по вертикали, пока взгляд мой не задержался на круглом просвете в листве огромного дерева, намного возвышавшегося над другими. В центре просвета я заметил белое пятнышко, но сначала не мог разобрать, что оно собою представляет. Отрегулировав, наконец, трубу, я убедился, что это был человеческий череп.
   Теперь загадка была окончательно решена, потому что слова "главный сук, седьмая ветвь, восточная сторона" могли относиться только к положению черепа на дереве, а выражение "стрелять из левого глаза мертвой головы" допускало тоже лишь одно объяснение: нужно опустить пулю через левую глазницу черепа. Далее следовало провести "прямую линию" от ближайшей точки дерева через "выстрел", то есть через место падения пули, и отмерить пятьдесят футов в том же направлении. Таким образом определялось место, в котором могло быть зарыто сокровище.
   -- Вот это, -- сказал я, -- звучит очень убедительно, и при всей запутанности дела, просто и логично. Что же вы предприняли дальше?
   -- Заметив хорошенько дерево, я вернулся домой. Как только я встал с "чертова стула", просвет в листве дерева исчез, и я не мог его больше найти, как ни старался. Все остроумие замысла, по-моему, в том и заключается, что этот просвет, как я убедился, повторив опыт несколько раз, можно видеть лишь с единственного пункта -- с узкого выступа скалы.
   В этой экскурсии к "дому епископа" меня сопровождал Юпитер, который, без сомнения, заметил мое странное поведение за последнее время и решительно не отставал от меня ни на шаг. Но на следующий день я поднялся очень рано, ускользнул от него и отправился разыскивать дерево. Я нашел его с большим трудом.
   Когда я вернулся вечером домой, Юпитер хотел поколотить меня. Что было дальше, вы знаете теперь сами.
   -- Надо думать, -- сказал я, -- в первый раз вы ошиблись местом по милости Юпитера, опустившего жука не в левую, а в правую глазницу черепа?
   -- Разумеется. Разница составляла всего два с половиной дюйма в отношении "выстрела", то есть первого колышка, и если бы сокровище находилось под "выстрелом", эта ошибка не имела бы значения. Но "выстрел" и ближайшая к нему точка дерева указывали только направление, и как бы ни была незначительна разница в исходном пункте, она возрастала по мере удаления от дерева, а на расстоянии пятидесяти футов делалась очень существенной. Не будь я так глубоко убежден, что зарытое сокровище находится где-нибудь поблизости, все наши труды пропали бы даром.
   -- Должно быть, пиратская эмблема навеяла Кидду эту странную причуду с черепом, в глазницу которого надо было опускать пулю. Вернуть себе сокровища через посредство своей эмблемы -- для него в этом, наверное, была некая зловещая поэзия.
   -- Возможно, что и так; хотя мне думается, что практический смысл играл здесь не меньшую роль, чем поэтическая фантазия. Увидеть с "чертова стула" небольшой предмет на ветке дерева можно только при условии, что он будет белый. А что сравнится с черепом, который не только не темнеет от дождей и непогоды, но становится все белее и белее?
   -- Ну, а ваш торжественный вид, ваша загадочная возня с жуком -- что это за чудачество? Я был уверен, что вы помешались! И почему вам вздумалось вместо пули опустить в череп непременно жука?
   -- Видите ли, оказать правду, я был раздосадован вашими сомнениями насчет моего рассудка и решил отплатить вам маленькой мистификацией. Вот почему я проделывал все эти штуки с жуком и воспользовался им вместо пули. Ваше замечание о его тяжести подало мне эту мысль.
   -- Да... понимаю. Теперь остается еще один вопрос. Откуда взялись скелеты, что мы отрыли?
   -- Ну, об этом я знаю так же мало, как и вы. Повидимому, тут возможно только одно объяснение, хотя оно предполагает почти невообразимую жестокость. Ясно, что Кидд, -- если только это сокровище Кидда, в чем я не сомневаюсь, -- не мог зарыть клад один. Но, когда работа была окончена, он счел за лучшее отделаться от посвященных в его тайну. Быть может, двух ударов лома сверху, пока его помощники возились в яме, оказалось достаточно, быть может, понадобился целый десяток... Кто скажет нам это?..
  
   1843
  
  
  
  
" 7 "
   " 0 " 6 "
   9 и 2 " 5 "
   " : и  " 4 раза
   " ? " 3 "
   " ]] " 2 "
   " =и] " 1 раз.
   В английском языке буква, которая встречается чаще всего, есть е. Потом они идут в такой последовательности: а, о, /, d, h, n, r, s, t, и, у, с, f, g, I, m, w, b, к, р, q, х, z. A e так особенно главенствует, что редко можно встретить отдельную, сколько-нибудь длинную фразу, в которой оно не было бы господствующей буквой.
   Хорошо. Теперь мы имеем в самом начале основание для чего-то большего, чем простая догадка. Общее пользование таблицей может быть применено вполне ясно -- но в этом особенном шифре мы только отчасти будем прибегать к ее помощи. Так как наш господствующий знак 8, мы начнем с того, что возьмем его -- как е обыкновенной азбуки. Чтобы проверить это предположение, посмотрим, часто ли 8 встречается дважды подряд, так как е дублируется очень часто в английском -- например, в таких словах, как meet, fleet, speed, seen, been, agree и т. д. В данном случае мы видим это повторение не менее пяти раз, несмотря на то, что криптограмма очень короткая.
   Возьмем же 8, как е. Изо всех слов в речи "the" самое употребительное; посмотрим, следовательно, не найдем ли мы повторения каких-нибудь трех знаков в тождественном порядке сочетания, чтобы последний из них был 8. Если мы найдем повторения этих знаков, так расположенных, они, по всей вероятности, составят артикль "the". По рассмотрении, мы находим не менее, чем семь таких сочетаний, знаки эти -- ;48. Мы может поэтому предположить что ; означает t, 4 означает А и 8 означает е --- последнее вполне подтверждено. Это большой шаг вперед.
   Но, установив одно отдельное слово, мы можем установить еще более важный пункт, т. е. различные начала и окончания других слов. Возьмем, например, последний случай -- тот, в котором сочетание ;48 встречается недалеко от конца шифра. Мы знаем, что знак ;, непосредственно следующий за 8, есть начало какого-нибудь слова, а из шести знаков, следующих за этим "the", мы знаем не менее пяти. Заменим эти знаки изображающими их буквами, которые мы уже знаем, оставив место для неизвестных знаков:
   t. eeth
   Тут мы должны будем сразу отделить "th", которое не может составлять части слова, начинающегося первым t; ибо, пробуя по порядку буквы всей азбуки в применении к пробелу, мы видим, что никакое слово не может быть образовано, у которого это. th было бы окончанием. Таким образом, мы сосредоточиваемся на
   t.ee
   и, вновь как раньше перебирая, если это нужно, азбуку, мы доходим до слова "tree" (дерево), как единственного подходящего. Таким образом, мы получаем другую букву, г, изображаемую знаком (, и можем прочитать уже несколько слов: "the tree".
   Встречая немного дальше эти же слова, мы вновь видим сочетание знаков ;48 и берем его как окончание того, что непосредственно предшествует ему. Таким образом, мы имеем следующее расположение:
   the tree ; 4 ++ ? 34 the
   Заменив обыкновенными буквами знаки, которые нам уже известны, читаем это так:
   the tree thr ++ ? 3h the
   Теперь, если мы на месте неизвестных нам букв оставим пробелы или заменим их точками, мы читаем следующее:
   the tree thr... h the
   -- слово "through" делается очевидным тотчас же. Но это открытие дает нам три новые буквы -- о, и и g, изображенные в криптограмме ++ ? и 3.
   Внимательно отыскивая теперь в шифре сочетание известных нам знаков, мы находим недалеко от начала следующее сочетание:
   83 ( 88
   или "egree", которое, конечно, есть окончание слова "degree" (степень; градус) и которое дает нам другую букву d, изображаемую знаком +.
   Четырьмя буквами далее за словом "degree" мы видим сочетание:
   ; 48 ( ; 88*
   Переводя известные знаки, а неизвестные изображая точками, как раньше, мы читаем следующее:
   th.rtee
   -- сочетание, которое тотчас внушает слово "thirteen" (тринадцать), и опять дает нам две новые буквы ( и я, обозначаемые как 6 и *.
   Обратившись теперь к началу тайнописи, мы находим сочетание: 53++ +
   Переводя как раньше знаки, мы получаем: .good
   -- что удостоверяет нас, что первая буква есть А и что первые два слова суть "A good" (хороший). Теперь пора нам расположить наш ключ, поскольку он открыт, в порядке таблицы, чтобы избежать путаницы. Это будет так:
   5 означает а
   + " d
   8 " е
   3 " g
   4 " h
   6 " i
   * " n
   f " 0
   ( " r
   ; " t
   Таким образом, мы имеем не менее десяти наиболее употребительных букв, и бесполезно было бы продолжать дальнейшее изображение подробностей разгадки. Я достаточно сказал, чтобы убедить вас, что шифр такого рода может быть легко разрешен, и чтобы дать вам некоторое понимание способа его развития. Но будьте уверены, что образчик, находящийся перед нами, принадлежит к простейшим образцам тайнописи. Теперь остается только дать вам полный перевод знаков на пергаменте в том виде, как они разгаданы. Вот они:
   "A good glass in the Bishop's hostel in the Devil's seat -- twenty-one degrees and thirteen minutes -- i northeast and by north -- main branch seventh limb east side -- shoot from the left eye of the death's-head -- a bee-line from the tree through the shot fifty feet out". [Хорошее стекло в доме епископа на чертовом стуле двадцать один градус и тринадцать минут к северо-востоку и на север главная ветвь седьмой сук восточная сторона стреляй сквозь левый глаз мертвой головы по прямой линии от дерева навылет пятьдесят футов.]
   -- Но, -- сказал я, -- загадка, по-видимому, в таком же плохом положении, как и до сих пор. Как! возможно исторгнуть какой-нибудь смысл из всего этого жаргона о "чертовых стульях", "мертвых головах" и "домах епископа"?
   -- Согласен, -- ответил Легран, -- что дело это все еще кажется серьезным, если на него смотрят беглым взглядом. Моей первой заботой было угадать естественное разделение фразы, которое разумел тайнописец.
   -- Вы говорите, поставить знаки препинания?
   -- Что-нибудь в этом роде.
   -- Но как было возможно сделать это?
   -- Я подумал, что это был намеренный умысел пишущего -- поставить слова эти вместе без разделений, дабы таким образом увеличить трудность разгадки. Но не слишком утонченный человек, в преследовании такой цели, почти наверняка перейдет меру. Когда в ходе его работы он подходит к перерыву в содержании, который, конечно, будет требовать паузы или точки, он будет иметь чрезмерную склонность в этом самом месте ставить буквы ближе друг к другу, чем обыкновенно. Бели вы станете рассматривать манускрипт, то здесь вы легко найдете пять случаев такого рода необыкновенно тесного писания. Опираясь на такое указание, я сделал разделение следующим образом:
   "A good glass in the Bishop's hostel in the Devil's seat -- twenty-one degrees and thirteen minutes ---northeast and by north -- main branch seventh limb east side -- shoot from the left eye of the death's head -- a bee-line from the tree through the shot fifty feet out". [Хорошее стекло в доме епископа на Чертовом стуле -- двадцать один градус и тринадцать минут -- к северо-востоку и на север -- главная ветвь седьмой сук восточная сторона -- стреляй сквозь левый глаз мертвой головы -- по прямой линии от дерева на вылет пятьдесят футов.]
   -- Все же и при таком разделении, -- сказал я, -- я остаюсь в потемках.
   -- Я также был несколько дней в потемках, -- сказал Легран. -- В продолжение этого времени я усердно расспрашивал в окрестностях острова Сэлливана о каком-либо здании под названием Bishop's Hostel (Дом Епископа), ибо я, конечно, не подумал о вышедшем из употребления слове "hostel" (hostel -- дом) {В применении к обиталищу человека зажиточного. -- К. Б.}. Не получив никакого сведения по этому поводу, я почти уже готов был расширить сферу поисков и делать их более систематично, как однажды утром, совсем внезапно, меня осенила мысль, что этот "Bishop's Hostel" мог иметь какое-нибудь отношение к какой-либо старинной фамилии по имени Bessop, которая с незапамятных времен владела старым замком около четырех миль к северу от острова. Я отправился поэтому на ту сторону к плантациям и возобновил мои расспросы среди старых негров той местности. Наконец, одна из самых старых женщин сказала, что она слыхала о таком месте, которое называлось Замок Биссопа, и что может проводить меня туда, но что это не был замок или гостиница, а высокая скала.
   Я предложил хорошо заплатить ей за ее хлопоты и, после некоторого колебания, она согласилась сопровождать меня к этому месту. Мы нашли его без большого труда и, отпустив ее, я начал исследовать это место. "Замок" состоял из беспорядочного собрания скал и утесов, один из которых особенно выделялся своей вышиной, так же как и отъединенным искусственным видом. Я взобрался на его вершину и тут почувствовал некоторое недоумение, что теперь предпринять.
   Меж тем как я был погружен в размышления, мой взгляд упал на узкий выступ на восточной стороне утеса, может быть одним ярдом ниже вершины, на которой я стоял. Этот выступ выдавался на восемнадцать дюймов и был не более одного фута ширины. Углубление в утесе, как раз над ним, придавало ему грубое сходство с одним из тех стульев с вогнутой спинкой, которые были у наших предков. Я не усомнился в том, что это и был "Чертов стул", на который намекал манускрипт, и теперь мне казалось что я овладел всей тайной загадки.
   "Хорошее стекло", я знал, не могло относиться ни к чему иному, как только к подзорной трубе; ибо слово "стекло" редко употребляется моряками в ' каком-либо ином смысле. Теперь я был уверен, что нужно было пользоваться подзорной трубой, и с определенной точки, не допускавшей никакого отклонения. Я не сомневался также, что выражение "двадцать один градус и тринадцать минут" и "северо-восток и к северу" означали направление для наведения "стекла". Очень взволнованный всеми этими открытиями, я поспешил домой, раздобыл подзорную трубу и возвратился к утесу.
   Я спустился вниз к выступу и заметил, что держаться на нем было возможно лишь сидя в одном определенном положении. Этот факт подтвердил возникшее во мне предположение. Я стал смотреть в подзорную трубу. Конечно, "двадцать один градус и тринадцать минут" не могли относиться ни к чему иному, кроме высоты над видимым горизонтом, ибо горизонтальное направление было ясно указано словами "северо-восток и к северу". Это последнее направление я сразу установил с помощью карманного компаса; потом, наставив "стекло" приблизительно под углом в двадцать один градус высоты, насколько я мог сделать это догадкой, я стал осторожно передвигать его вверх и вниз, пока внимание мое не было остановлено круглым просветом, или отверстием, в листве большого дерева, превышавшего своих сотоварищей на всем этом пространстве. В средоточии этого просвета я заметил белую точку, но сначала не мог разобрать, что это было. Наведя фокус подзорной трубы, я опять стал смотреть, и теперь убедился, что это был человеческий череп.
   При этом открытии я так возликовал, что считал загадку разрешенной; ибо слова "главная ветвь, седьмой сук, восточная сторона" могли относиться только к положению черепа на дереве, между тем как "навылет из левого глаза мертвой головы" допускало также только одно объяснение по отношению к отыскиванию зарытого клада. Я понял, что указание повелевало пропустить пулю через левый глаз черепа, и что прямая линия, продолженная от ближайшей точки ствола "навылет" (или устремленная к месту, куда упадет нуля) и отсюда протянутая на расстояние пятидесяти футов, указала бы некоторое определенное место -- и около этого-то места, как я по крайней мере полагал, возможно, что сложены спрятанные сокровища.
   --- Все это, -- сказал я, -- чрезвычайно ясно, хотя замысловато, но все же просто и понятно. Когда вы оставили Дом Епископа, что было дальше?
   -- Когда я тщательно заметил местоположение дерева, я вернулся домой. В тот самый миг, однако же, как я оставил "Чертов стул", круглое отверстие исчезло, и после я не мог увидеть даже признака его, как бы я ни повертывался. Что мне показалось верхом изобретательности во всем этом деле, так это тот факт (повторяя опыт, я убедился, что это было так), что круглое отверстие, о котором мы говорили, видно было лишь с одной достижимой точки, именно даваемой этим узким выступом на лицевой стороне утеса.
   В этой экспедиции к "Дому Епископа" меня сопровождал Юпитер, который, без сомнения, заметил в продолжение нескольких недель мой отсутствующий вид и особенно заботился о том, чтобы не оставлять меня одного. Но на следующий день, встав очень рано, я ухитрился улизнуть от него и отправился в холмы отыскивать дерево. После больших хлопот, я нашел его. Когда к ночи я вернулся домой, мой слуга собирался меня побить. Обо всем остальном в этом происшествии, я думаю, вы осведомлены так же хорошо, как и я.
   -- Я полагаю, -- сказал я, -- вы ошиблись точкой при первой попытке сделать раскопку, благодаря глупости Юпитера, который пропустил жука через правый глаз черепа вместо левого.
   -- Конечно. Эта ошибка сделала разницу приблизительно в два дюйма с половиной относительно "выстрела" -- то есть положения клина, ближайшего к дереву; и если бы клад находился под местом "выстрела" -- ошибка была бы маловажная; но линия "выстрела", вместе с ближайшей точкой дерева был необходим для того, чтобы установить направление; конечно, ошибка, хотя и малая вначале, увеличилась по мере того, как мы продолжали линию и по истечении времени мы отошли на пятьдесят футов, что совершенно заставило нас потерять след. Но без моего глубоко засевшего убеждения, что сокровища были зарыты где-то здесь, вся наша работа оказалась бы напрасной.
   -- Однако все ваши пышные фразы и ваше размахивание жуком -- как это было необыкновенно странно! Я был уверен, что вы сошли с ума. И почему вы настаивали на том, чтобы пропустить через череп жука вместо пули?
   -- Ну, говоря откровенно, я чувствовал себя несколько раздосадованным вашими явными подозрениями относительно здравого состояния моего ума и решил хорошенько наказать вас, по-своему, небольшой дозой умеренной мистификации. Поэтому я размахивал жуком, поэтому я велел спустить его с дерева. Ваше замечание относительно его веса внушило мне эту мысль.
   -- Да, я понимаю; а теперь остается один пункт, который интригует меня. Что нам думать о скелетах, найденных в яме?
   -- Это вопрос, на который я так же мало могу ответить, как и вы. Все же, мне кажется, есть только одно правдоподобное объяснение этого -- и, однако, ужасно подумать о такой жестокости, которая возникает в моем воображении. Ясно, что Кидду -- если это действительно Кидд схоронил этот клад, в чем я не сомневаюсь -- ясно, что ему должны были помогать в его работе. Но, когда работа была окончена, он, должно быть, счел нужным удалить всех участников своей тайны. Двух ударов киркой было, может быть, достаточно, в то время как его помощники работали в яме; а может быть тут понадобилась и целая дюжина -- кто скажет?
  
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов