САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ
(ROUNDABOUT PAPERS).
В. М. ТЭККЕРЕЯ. (*)

   (*) Подъ заглавіемъ "Roundabout Papers" покойный В. М. Тэккерей, съ самаго начала предпринятаго имъ изданія журнала "Cornhill Magazine" и почти до послѣднихъ дней своей жизни, помѣщалъ въ этомъ журналѣ маленькіе разсказы юмористическаго и фантастическаго свойства и сатирическія статьи, по поводу различныхъ явленій общественной жизни и литературы. Часть этихъ статей напечатана отдѣльной книжкой, а другая -- вѣроятно войдетъ во второе изданіе ея или въ полное собраніе сочиненій этого знаменитаго англійскаго писателя. Въ настоящемъ нумерѣ "Современника" приводятся очерки, взятые изъ книжекъ "Cornhill Magazine", предшествовавшихъ кончинѣ Тэккерея. Пр. пер.

  

I.
ЗАСѢЧКА НА СѢКИРѢ.-- РАЗСКАЗЪ À LA MODE.

ЧАСТЬ I.

   Каждый изъ васъ вѣроятно припомнитъ въ четвертой книгѣ безсмертной поэмы слѣпаго пѣвца (для сомкнутыхъ вѣждъ котораго были видны блестящіе образы и видѣнія небесныя) то мѣсто, гдѣ Адамъ бесѣдуетъ съ Евой о свѣтлыхъ гостяхъ, витавшихъ кругомъ ихъ Эдема:

  

   "Millions of spiritual creatures walk the cearth,

   "Unseen both when we wake and when we sleep (*)

   (*) Милліоны созданій духовнаго міра ходятъ по землѣ, созданій невидимыхъ, когда мы бодрствуемъ и когда -- спимъ.

  

   -- "Какъ часто, говоритъ праотецъ Адамъ:-- съ крутизны горы или чащи лѣса, въ которыхъ отдается эхо, слышатся намъ въ полночный часъ небесные голоса, одинокіе, поющіе, или отвѣчающіе на звуки другъ друга!" -- Послѣ грѣхопаденія, когда заблудшая чета вышла изъ рая по одинокому, пустынному пути, чтобы въ потѣ лица снискивать хлѣбъ свой на обыкновенной землѣ,-- хотя блестящіе образы не были уже видимы, но вы не можете сказать, что они изчезли. Это еще не значило, что свѣтлые гости Эдема удалились, напротивъ омраченные глаза непокорнаго человѣка не могли болѣе видѣть ихъ. Въ вашей комнатѣ виситъ портретъ особы, которой вы никогда не знавали, но этому портрету вы давно пріучились оказывать самое нѣжное вниманіе, портрету, который былъ написанъ для васъ моимъ другомъ, кавалеромъ Плимптономъ.-- Особа эта бесѣдуетъ съ вами. Она улыбается вамъ. Когда вы находитесь въ мрачномъ настроеніи духа, ея свѣтлые глаза такъ весело смотрятъ на васъ и прогоняютъ вашу угрюмость. Ея невинная очаровательная улыбка служитъ для васъ лаской. Своей безгласной болтовней она никогда не перестаетъ утѣшать васъ. Вы любите ее. Она жива для васъ. Когда вы потушите свѣчу и ляжете спать, ваши глаза хотя и не смотрятъ на нее, но, скажите, развѣ они не видятъ, что она все еще улыбается вамъ? Когда вы лежите ночью подъ вліяніемъ безсонницы и думаете о своихъ обязанностяхъ, когда предстоящіе на завтра неизбѣжные труды тяготятъ вашъ дѣятельный, утомленный и бодрствующій мозгъ, какъ совѣсть иногда тяготитъ преступнаго человѣка, въ каминѣ вашемъ вдругъ вспыхиваетъ огонекъ, и она тамъ, ваша маленькая красотка, улыбается вамъ своими очаровательными глазками! Когда луна скроется за облака, когда огонь вездѣ потушенъ, занавѣси спущены, когда глаза совсѣмъ уже сомкнулись,-- развѣ это прелестное созданіе не остается при васъ?-- вы не видите его, но оно тутъ и продолжаетъ улыбаться вамъ. Другъ, невидимыя существа витаютъ вокругъ насъ! Дать людямъ возможность видѣть ихъ, это было бы тоже самое, что открыть для нихъ завѣсу будущаго!

   Портретъ, о которомъ говорилъ мой пріятель и который, дѣйствительно, виситъ въ моей комнатѣ,-- хотя пріятель никогда и не бывалъ въ ней,-- ничто иное, какъ очаровательный зимній видъ работы сэра Джошуа, изображающій лэди Каролину Монтегю, впослѣдствіи герцогиню Букклейтъ. Она представлена среди зимняго ландшафта, укутанная въ муфту и плащъ; она выглядываетъ изъ рамки съ такой очаровательной улыбкой, что, право, взглянувъ на нее, растаялъ бы самъ Иродъ.

   -- Извините меня, мистеръ Пинто, сказалъ я, обращаясь къ господину, съ которымъ разговаривалъ. (Кстати, я удивляюсь, почему меня не изумило обстоятельство: какимъ образомъ могъ онъ узнать, что я люблю этотъ портретъ). Вы упомянули о кавалерѣ Плимптонскомъ. Да вѣдь Сэръ Джошуа умеръ въ 1792 году, а вы называете его своимъ задушевнымъ другомъ?

   Говоря это, я случайно взглянулъ на мистера Пинто, и въ этотъ моментъ въ головѣ моей блеснула странная мысль. "Праведное небо! Да вамъ, такъ я подумалъ, должно быть сто лѣтъ отъ роду. На видъ вамъ какъ будто больше ста лѣтъ. Вамъ, пожалуй, лѣтъ тысячу. Зубы у васъ искусственные. Одинъ глазъ тоже искусственный, вставной. Да позвольте, и другой-то тоже не такой ли"? Если лѣта человѣческія можно считать по морщинамъ вокругъ глазъ, то этого человѣка слѣдуетъ назвать ровесникомъ Маѳусаила. Бороды у него нѣтъ. Онъ носитъ большой кудрявый лоснистый каштановый парикъ; брови выкрашены и имѣютъ оливково-зеленоватый цвѣтъ. Странно, какъ-то неловко было слышать этого человѣка, эту живую мумію, высказывающую свой мысли въ этихъ угрюмыхъ старыхъ покояхъ подворья Шепарда.

   Пинто провелъ желтымъ остъ-индскимъ носовымъ платкомъ по своимъ страшнымъ бѣлымъ зубамъ и пристально посмотрѣлъ на меня стекляннымъ своимъ глазомъ.

   -- Другъ сэра Джошуа! сказалъ онъ (замѣчаете, какъ онъ уклонился отъ своего прямаго вопроса). Развѣ тому, кто знаетъ картины Рейнольдса, нельзя назваться его другомъ? А если я вамъ скажу, что я сотни разъ бывалъ въ его мастерской, что сестра его Тчи приготовляла мнѣ чай, а сестра Тоффи приготовляла кофе? Вѣдь вы пожалуй назовете меня старымъ пустомелей. (Мистеръ Пинто, я замѣтилъ, говорилъ на всѣхъ языкахъ съ одинаково иностраннымъ акцентомъ). А если сказать вамъ, что я знавалъ мистера Самюэля Джонсона и не любилъ его? что я былъ на томъ самомъ балу у мадамъ Корнелисъ, о которомъ вы упоминали въ вашихъ... въ вашихъ... какъ ихъ назвать?.. память измѣняетъ мнѣ,-- кажется, въ вашихъ коротенькихъ Круголетныхъ Запискахъ?-- Если сказать вамъ, что сэръ Джошуа былъ здѣсь въ этой самой комнатѣ...

   -- Неужели же вы занимали это покои болѣе... болѣе семидесяти лѣтъ? спросилъ я.

   -- Они выглядятъ, какъ будто съ тѣхъ поръ ихъ ни разу не мели.-- Неправда ли?-- Однако позвольте! я не говорю, что занималъ ихъ семьдесятъ лѣтъ, но что сэръ Джошуа посѣщалъ меня здѣсь.

   -- Когда? вскричалъ я, сурово взглянувъ на этого человѣка, который началъ казаться мнѣ наглымъ лжецомъ.

   -- Сэръ Джошуа Рейнольдсъ былъ здѣсь сегодня поутру, вмѣстѣ съ Ангеликой Кауфманъ и мистеромъ Оливеромъ Гольдсмитомъ, отвѣчалъ Пинто, посмотрѣвъ на меня еще суровѣе.-- Онъ до сихъ поръ еще сильно привязанъ къ Ангеликѣ, которая о немъ и не думаетъ. Если онъ умеръ (помнится, во время похоронной процессіи, я сидѣлъ въ четвертой каретѣ), такъ неужели вы думаете, что для него нѣтъ никакого повода побывать снова на землѣ? Добрый мой сэръ, вы смѣетесь надо мной. Да знаете ли?-- онъ множество разъ сидѣлъ на томъ самомъ стулѣ, который вы теперь занимаете. Въ настоящую минуту въ этой комнатѣ находится нѣсколько духовъ, которыхъ вы не можете видѣть. Извините меня.

   При этомъ извиненіи онъ отвернулся въ сторону, какъ будто къ кому-то обращался, и бѣгло началъ говорить на языкѣ, для меня непонятномъ.

   -- Это по арабски, сказалъ онъ: -- дурной patois, которому я научился въ Барбарійскихъ владѣніяхъ, будучи плѣнникомъ у Мавровъ. Въ 1609 году bin ick aidas ghekledt gheghaen. Гм! вы не вѣрите мнѣ: посмотрите на меня хорошенько. По крайней мѣрѣ я похожъ...

   Быть можетъ, читатели мои припомнятъ одинъ изъ номеровъ моихъ записокъ, гдѣ человѣческая фигура, несущая боченокъ и скопированная мною со старинной, принадлежащей мнѣ ложки, изображала заглавную букву {Въ Roundabout Papers, заглавная буква въ началѣ статьи изображена въ политипажѣ работы самого Тэккерея. Примѣч. переводчика.}. Когда я взглянулъ на мистера Пинто, то замѣтилъ такое удивительное сходство съ тою фигурой, что невольно вздрогнулъ и почувствовалъ сильное безпокойство.

   -- Ха-ха! захохоталъ онъ сквозь свои искусственные зубы (я положительно говорю, что они были искусственные,-- потому что видѣлъ своими глазами его беззубыя десны):-- тогда извольте видѣть я носилъ бороду, а теперь я сбросилъ ее; быть можетъ, выдумаете, что я какая нибудь ложка. Ха, ха!

   И вслѣдъ за этимъ смѣхомъ онъ закашлялъ, но такимъ кашлемъ, отъ котораго, казалось мнѣ, у него выскочатъ зубы и глаза, свалится не только парикъ, но самая голова; онъ остановилъ этотъ судорожный пароксизмъ, сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по комнатѣ и взялъ маленькую скляночку съ какимъ-то свѣтлорозовымъ лекарствомъ, отъ котораго по всей комнатѣ распространился острый ароматическій запахъ; мнѣ показалось при этомъ,-- впрочемъ за вѣрное не выдаю,-- что когда онъ откупорилъ склянку, то вокругъ ея горлышка какъ молнія пробѣжала струя свѣтло-зеленаго и фіолетоваго пламени. Кромѣ того, по особенному стуку, который онъ производилъ, ходя взадъ и впередъ по голому досчатому полу, я сразу догадался, что у моего страннаго знакомца была деревянная нога. На пыли, густымъ слоемъ закрывавшей половыя доски, вы бы легко могли замѣтить весьма точный отпечатокъ одной ноги, имѣвшій форму круглой буквы О,-- и слѣдовательно служившей вѣрнымъ доказательствомъ присутствія деревяшки. Признаюсь, при видѣ этого отпечатка дрожь пробѣжала по всему тѣлу моему, и я только тѣмъ и успокоился, что отпечатокъ этотъ не имѣлъ вида раздвоеннаго копыта.

   Въ этой запустѣвшей комнатѣ, въ которую мистеръ Пинто пригласилъ меня повидаться съ нимъ, находилось три стула,-- одинъ изъ нихъ безъ сидѣнья,-- небольшой столъ, на который можно было бы поставить только подносъ съ маленькой закуской, и больше ни одного предмета, относившагося къ мебели. Въ сосѣдней комнатѣ, дверь въ которую была отворена, я увидѣлъ великолѣпный золоченый туалетъ, съ лежавшими подлѣ него брилліантовыми и рубиновыми запонками, комодъ и шкэфъ повидимому полный всякаго платья.

   Припомнивъ встрѣчу съ нимъ въ Баденъ-Баденѣ, гдѣ онъ показывался въ величайшемъ блескѣ, я удивился настоящему его стѣсненному положенію.

   -- Скажите мистеръ Пинто, спросилъ я:-- у васъ есть гдѣ нибудь постоянный домъ?

   -- Ихъ очень много у меня,-- отвѣчалъ онъ:-- я во многихъ городахъ имѣю квартиры. Чтобы не таскать съ собой ничего лишняго, я ихъ запираю.

   При этомъ я вспомнилъ, что его квартира въ Баденѣ, гдѣ впервые встрѣтилъ его, была пуста и не имѣла даже кровати.

   -- Значитъ, сосѣдняя комната ваша спальня?

   -- Нѣтъ; спальня моя въ этой комнатѣ. (Ломаное произношеніе не давало никакой нити къ узнанію національности этого страннаго человѣка).

   -- Если вы спите на этихъ двухъ стульяхъ, то ваша постель должна быть весьма неудобная, а если на полу,-- то чрезвычайно пыльная.

   -- А если я сплю вонъ тамъ? сказалъ этотъ странный человѣкъ, показавъ на потолокъ. Я началъ считать его сумасшедшимъ, или какъ онъ называлъ себя,-- старымъ пустомелей.-- Знаю, вы не вѣрите мнѣ; но зачѣмъ же я стану васъ обманывать? Я вѣдь только хочу предложить вамъ дѣло. Я вамъ сказалъ, что могу дать нить къ раскрытію тайны о Двухъ Дѣтяхъ въ Чорномъ, которыхъ мы встрѣчали въ Баденѣ; ну вотъ вы и пришли ко мнѣ. Сами скажите, къ чему я стану испытывать или убѣждать васъ?-- Вѣдь да?

   При этомъ онъ погрозилъ мнѣ разъ, два, наконецъ въ третій разъ, и какъ-то особенно устремилъ на меня свой натуральный глазъ.

   Не могу дать точнаго отчета въ томъ, что со мной происходило въ это время. Мнѣ казалось, что изъ этого глаза въ мой мозгъ пробѣгала струя пламени, между тѣмъ какъ позади стекляннаго глаза загорѣлъ зеленый огонекъ, какъ будто тамъ зажжена была свѣча. Казалось также, что изъ его длинныхъ пальцевъ тоже выходили двѣ струи пламени, которыя разсыпаясь въ искры, пронизывали меня насквозь и принудили перескочить на другой полусломанный безъ сидѣнья стулъ, изъ котораго я съ трудомъ выкарабкался, когда кончилось чарующее дѣйствіе глазъ. Мнѣ показалось, что въ то же время, когда я былъ перенесенъ и прикованъ къ сломанному стулу, сосѣдъ мой поднялся къ потолку, скрестилъ тамъ ноги, и сложилъ руки, какъ будто онъ лежалъ на софѣ, и оттуда смотрѣлъ на меня, оскаливъ зубы. Когда я пришелъ въ себя, онъ спустился съ потолка, и вытащивъ меня изъ сломаннаго стула безъ камышевой плетенки, довольно ласково сказалъ:

   -- Такъ и есть! Это запахъ моего лекарства. Отъ него часто бываетъ головокруженіе. Я сначала подумалъ, что съ вами сдѣлался обморокъ. Выйдемте на чистый воздухъ.

   И мы спустились по лѣстницѣ на дворъ, гдѣ заходящее солнце освѣщало статую Шепарда; грязныя прачки сновали изъ угла въ уголъ; привратники стояли облокотясь на желѣзную рѣшетку; писцы играли въ мраморные шары;-- все это доставило мнѣ невыразимое удовольствіе.

   -- Вы сказали, что намѣрены обѣдать въ кофейнѣ Грэйзъ-Иннъ? спросилъ Пинто.

   Дѣйствительно у меня было это намѣреніе. Я часто обѣдаю тамъ. Тамъ всегда подаютъ превосходное вино, но, признаюсь, намѣренія своего не высказывалъ. Вопросъ его не изумилъ меня, или пожалуй изумилъ, но такъ, какъ будто это было во снѣ. Можетъ статься, я и въ самомъ дѣлѣ былъ во снѣ. Неужели жизнь есть сонъ? Неужели грезы -- факты? Неужели спящее существо можетъ въ то же время и бодрствовать? Право не знаю. Скажу только, что я находился въ какомъ-то странномъ замѣшательствѣ. Я прочиталъ Женщину въ бѣломъ, Странную Исторію, не говоря уже, что это исторія страннѣе всякаго вымысла въ Cornhill Mahazine, хотя достовѣрность ея готовы подтвердить три свидѣтеля, заслуживающіе полнаго довѣрія. Я прочиталъ статью въ Times о мистерѣ Фостерѣ. Я получалъ посланія отъ мертвыхъ; не только отъ мертвыхъ, но отъ людей, которыхъ не существовало вовсе. Во всякомъ случаѣ я находился въ крайнемъ недоумѣніи; впрочемъ, извините пожалуйста,-- я буду продолжать мой простой, мой безъискусственный разсказъ.

   Прекрасно. Мы прошли отъ подворья Шепарда въ Гольборнъ, и остановились у продажи разныхъ разностей въ магазинѣ Вудгэта, который я никогда не могу пройти безъ того, чтобы не позѣвать въ его окна,-- и право, если меня когда нибудь повезутъ на висѣлицу, то я непремѣнно попрошу моего возницу остановиться и позволить мнѣ бросить еще одинъ взглядъ на этотъ очаровательный omnium gatherum. Миновавъ этотъ магазинъ, мы подошли къ маленькой лавкѣ Гэля, No 47, тоже моему любимому мѣсту.

   Мистеръ Гэль случайно стоялъ у дверей, и когда мы обмѣнялись поклонами, я сказалъ своему спутнику:

   -- Мистеръ Пинто, не хотите ли посмотрѣть на настоящую диковинку въ этой лавкѣ рѣдкостей? Войдемте въ заднюю комнату мистера Гэля.

   Въ этой маленькой комнаткѣ находились китайскіе гонги, посуда стариннаго саксонскаго и севрскаго фарфора, и разныя дорогія и рѣдкія бездѣлушки. А одинъ уголъ, какъ вы думаете, чѣмъ былъ занятъ? Тамъ стояла настоящая гильотина. Если не вѣрите мнѣ, сходите сами и посмотрите,-- магазинъ Гэля, въ улицѣ Гай-Гольборнъ, No 47. Это чрезвычайно легкій инструментъ, гораздо легче тѣхъ, которые дѣлаются въ настоящее время; онъ имѣетъ футъ девять вышины и такой аккуратный, что можно поставить въ любую комнату вмѣсто мебели; надъ нимъ вдѣланъ крюкъ, на которомъ виситъ веревка для подъема страшной сѣкиры; и посмотрите! надъ отверстіемъ куда обыкновенно вкладывается голова,-- находится самая сѣкира, вся заржавленная, и на ея лезвеѣ виднѣется огромная засѣчка!

   Когда мистеръ Пинто взглянулъ на нее,-- мистера Гэля, мнѣ помнится, въ комнатѣ не было, его вызвалъ какой-то покупатель, который давалъ три фунта четырнадцать шиллинговъ и шесть пенсовъ за статуэтку синяго Шепарда, сдѣланную изъ pâte tendre,-- когда мистеръ Пинто взглянулъ на гильотину и, повидимому, на минуту пораженъ былъ ужасомъ. Потомъ онъ спокойно посмотрѣлъ на одну изъ тѣхъ большихъ фарфоровыхъ скамеекъ, которыя вы видите въ садахъ, и, мнѣ показалось,-- я не говорю утвердительно, быть можетъ я сходилъ въ то время съ ума, какъ будто выпивъ шесть рюмокъ розоваго элексира Пинто, быть можетъ, былъ на ногахъ, а мнѣ все это казалось во снѣ, быть можетъ, и теперь, когда я пишу эти слова, я находился подъ вліяніемъ этого страшнаго медіума, въ руки котораго мнѣ суждено было попасть,-- но, клянусь, я слышалъ, какъ Пинто сказалъ, взглянувъ на скамейку съ улыбкой, отъ которой меня всего передернуло:

   -- Нѣтъ, не бросай на меня твоего кроваваго взгляда;-- ты не можешь сказать, что это сдѣлалъ я.

   (Мимоходомъ сказать, Пинто произнесъ эти слова, съ чисто нѣмецкимъ акантомъ).

   Я слышалъ, какъ Пинто сказалъ эти слова, и въ тоже время увидѣлъ на фарфоровой скамьѣ сначала неясно, а потомъ съ ужасающею отчетливостью,-- призракъ, какой-то eidolon, фигуру... обезглавленнаго человѣка; голова его лежала у него на колѣняхъ, и имѣла выраженіе глубокой печали и изумленія.

   Въ эту минуту въ комнату вошелъ мистеръ Гэль, показать покупателю дельфтскій фаянсъ; разумѣется онъ ничего не видѣлъ,-- но мы видѣли, какъ фигура встала съ фарфоровой скамейки, покачала своей головой, остававшейся на рукахъ, и такъ пристально и грустно посмотрѣвшей на насъ, и потомъ исчезла за гильотиной.

   -- Пойдемте въ кофейню, сказалъ Пинто:-- и я разскажу вамъ исторію засѣчки на сѣкирѣ.

   Мы пошли по Гольборну; въ это время часы показывали тридцать семь минутъ седьмаго.

   Если въ вышеприведенномъ разсказѣ что нибудь и изумило моего читателя, то я обѣщаю, что въ слѣдующей части этого маленькаго разсказа, онъ будетъ изумленъ еще болѣе.

  

ЧАСТЬ II.

   -- Извините меня за замѣчаніе, сказалъ я моему спутнику:-- когда вы обращались съ нѣсколькими словами къ господину... къ особѣ, сидѣвшей на фарфоровой скамейкѣ, съ головой въ колѣняхъ, ваши обыкновенно пріятныя черты лица (признаюсь, это была чистѣйшая ложь; между нами будь сказано, мнѣ рѣдко попадались на глаза личности отвратительнѣе мсье Пинто)... ваше, обыкновенно красивое лицо приняло выраженіе, которое ни подъ какимъ видомъ нельзя назвать пріятнымъ. У васъ появилась на лицѣ та же самая улыбка, съ которой вы смотрѣли на меня, когда отправились на пото.... извините, пожалуйста, мнѣ это такъ показалось,-- когда я упалъ въ обморокъ въ вашей квартирѣ.

   И я смягчилъ свои слова еще большимъ смущеніемъ и содроганіемъ. Я не хотѣлъ оскорбить этого человѣка, я не смѣлъ его оскорбить. Раза два я покушался вскочить въ кэбъ и умчаться отъ него; покушался спрятаться въ депо ваксы Дэя, Мартина и К°, наконецъ, рѣшился обратиться къ полисмену, но ни одинъ изъ нихъ не попался на встрѣчу. Я сдѣлался рабомъ этого человѣка. Я шелъ за нимъ, какъ его собака. Я не могъ отстать отъ него. Я долженъ былъ разговаривать съ нимъ, долженъ былъ притворяться и глупыми улыбками выражать свое къ нему довѣріе. Я помню, когда былъ еще маленькимъ мальчикомъ въ школѣ, то точно также лисилъ и улыбался взрослому дѣтинѣ изъ выпускнаго класса. И такъ, я сказалъ ему: -- ваше обыкновенно красивое лицо приняло непріятное выраженіе и проч.

   -- Оно вообще у меня весьма красиво, сказалъ Пинто, и при этомъ бросилъ на двухъ проходившихъ мимо дамъ такой пронзительный взглядъ, что одна изъ нихъ вскрикнула:-- няня! вотъ воронье-то пугало! а ребенокъ, находившійся на рукахъ няни, до того расплакался, что съ нимъ сдѣлались конвульсіи. Oh, oui, che suis très-choli garèon, bien peau, cerdainement, продолжалъ мистеръ Пинто:-- но вы все-таки правы. Тому господину... той особѣ крайне не понравилось, когда она увидѣла меня. Между нами, какъ у васъ говорится, не упало ни малѣйшей частички любви; да и то сказать, міръ не знавалъ еще болѣе закоснѣлаго злодѣя. Я ненавижу его, voyez-vous? Я ненавидѣлъ его въ живыхъ, ненавижу въ мертвыхъ. Я ненавижу его, какъ человѣка, ненавижу, какъ призракъ; онъ знаетъ это и трепещетъ предо мной. Если я увижу его двадцать тысячъ лѣтъ спустя... да, да! чему вы удивляетесь?... я и тогда буду ненавидѣть его. Вы замѣтили, въ чемъ онъ былъ одѣтъ?

   -- На немъ были чорные атласные панталоны, полосатые чулки, бѣлый жилетъ изъ пике, сѣрый кафтанъ съ большими металлическими пуговицами, и густо напудренные волоса. Должно быть онъ носилъ косу... только...

   -- Только она срѣзана! ха, ха, ха! вскричалъ мистеръ Пинто, и разразился такимъ хохотомъ, что заставилъ полисмена, какъ я замѣтилъ, выпучить глаза.-- Да. Она была срѣзана тѣмъ же самымъ ударомъ, который снялъ голову этому негодяю... хо, хо, хо! Пинто согнулъ при этомъ палецъ крючкомъ, обвелъ имъ вокругъ жолтой своей шеи и оскалилъ зубы съ выраженіемъ торжества, наводившаго ужасъ.-- Увѣряю васъ, этотъ человѣкъ сильно удивился, когда нашелъ свою голову въ корзинѣ. Ха, ха! Скажите: перестаете ли вы ненавидѣть тѣхъ, кого возненавидите? когда онъ это говорилъ, стеклянный глазъ его засверкалъ страшнымъ образомъ.-- Перестаете ли вы любить тѣхъ, кого однажды полюбили? О, никогда, никогда! Съ этими словами на его натуральномъ глазу навернулась слеза. Но вотъ мы и въ кофейнѣ Грэйзъ-Иннъ. Джемсъ! что у васъ хорошаго?

   Джемсъ, весьма почтенный и услужливый лакей, подалъ карточку, и я съ своей стороны указалъ на ветчину съ горошкомъ, пріятель же мой сказалъ, что для него все равно, чего бы ни подали, а между тѣмъ я замѣтилъ, что онъ только попробовалъ горошекъ, а до ветчины не дотронулся. Вообще онъ ничего почти не ѣлъ, но за то выпилъ огромное количество вина; впрочемъ, я долженъ сказать, портвейнъ моего пріятеля, мистера Харта, такъ хорошъ, что я самъ выпилъ... позвольте, сколько? три рюмки. Да, дѣйствительно, цѣлыхъ три рюмки. Онъ, то есть мистеръ Пинто, старый плутъ, былъ ненасытнымъ, потому что черезъ самое короткое время потребовалъ другую бутылку. Когда и эта кончилась, онъ приказалъ подать еще одну. По мѣрѣ того, какъ онъ поглощалъ вино, на желтыхъ щекахъ его выступалъ легкій румянецъ, и, приподнимая рюмку, онъ какъ-то странно щурился на нее и моргалъ.

   -- Я помню время, сказалъ онъ въ раздумьи: -- когда портвейнъ мало кто пилъ въ этой странѣ... Королева любила это, любилъ и Харли; но Болингброкъ не жаловалъ... онъ пилъ флорентійское да шампанское. Докторъ Свифтъ подливалъ воду въ вино. "Джонатанъ", однажды сказалъ я ему... впрочемъ, autres temps, autres moeurs Джейсъ! подай еще одну -- лучшаго!

   Все это было прекрасно.

   -- Добрый мой сэръ, сказалъ я наконецъ:-- вамъ, можетъ статься, хорошо требовать портвейнъ двадцатыхъ годовъ, по гинеѣ за бутылку; но эта цѣна мнѣ не совсѣмъ-то нравится. У меня въ карманѣ всего тридцать четыре съ половиной шиллинга, изъ нихъ шиллингъ я долженъ отдать лакею и восемнадцать пенсовъ за кэбъ. Вы иностранцы -- люди богатые, любите форситъ, и слѣдовательно можете сорить деньгами сколько вамъ угодно (этимъ я сильно кольнулъ его, потому что платье на немъ было такое истасканное, какого не найти у лоскутниковъ), но человѣкъ семейный не въ состояніи тратить на одинъ только обѣдъ по семи или по восьми сотъ фунтовъ въ годъ.

   -- Гм! сказалъ онъ.-- Нонки, какъ у васъ говорится, заплатитъ за все. Если вы ужь такъ бѣдны, то я принимаю обѣдъ на свой счетъ!

   И на лицѣ его снова показалась непріятная улыбка, когда онъ приложилъ къ носу свой отвратительный съ загнутымъ ногтемъ, ни подъ какимъ видомъ не чистый палецъ. Впрочемъ, теперь я не такъ страшился его, потому что мы находились въ публичномъ мѣстѣ, и при томъ же лишнія двѣ полрюмки портвейна придали мнѣ много храбрости.

   -- Какая миленькая табакерка! замѣтилъ онъ, когда я подалъ ему свою табакерку, которую, по старой привычкѣ, имѣлъ обыкновеніе носить съ собой. Дѣйствительно, это была хорошенькая старинная золотая коробочка, для меня тѣмъ болѣе драгоцѣнная, что была подарена мнѣ на память старой-престарѣлой родственницей, воспоминаніе о которой тѣсно связано съ воспоминаніями о моемъ дѣтствѣ, когда она меня очень любила. Да, премиленькая табакерка. Я помню время, когда многія дамы,-- большая часть дамъ,-- носили съ собой такую вещицу, вѣрнѣе сказать, двѣ такихъ вещицы: tabatière и bonbonnière. А теперь, скажите-ка мнѣ, какая дама носитъ съ собой табакерку? Могу представить себѣ ваше изумленіе, если бы какая нибудь лэди вздумала предложить вамъ въ собраніи щепотку табаку? Я помню одну лэди съ такой же точной табакеркой, съ прической à la tour, какъ называли въ то время, съ фижмами, съ черепаховой тростью, и въ самымъ миленькихъ въ цѣлому свѣтѣ бархатныхъ ботинкахъ на узенькихъ высокихъ каблучкахъ! да, да! Было время, было время! Ахъ, Элиза, Элиза, какъ теперь смотрю на тебя! Помню, какъ вмѣстѣ гуляли мы съ тобой, Элиза, въ Бонгэѣ на Уэйвенѣ. А какъ любила-то я тебя? Элиза! Я и теперь вижу тебя!

   Это было невыразимо странно. Моя родственница, не считаю за нужное называть ея имя,-- дѣйствительно жила въ Бонгэйтъ-Сэнтъ-Мэри, тамъ она и похоронена. Она обыкновенно ходила съ черепаховой тростью. Она любила носить чорные бархатные ботинки, съ такими высокими плѣнительными каблучками, какихъ не видывалъ міръ.

   -- Неужели вы знали мою... мою прабабушку? спросилъ я.

   Мистеръ Пинто подтянулъ къ плечу рукавъ своего фрака.

   -- А развѣ ее звали Элизой? спросилъ онъ.

   -- Элизой...

   Повѣрите ли? Это самое имя было написано чѣмъ-то краснымъ на его рукѣ.

   -- Вы знали ее старушкой, сказалъ онъ, угадывая мои мысли.-- А я зналъ ее, когда она была молода и прекрасна, я танцовалъ съ ней на балахъ. Милая, очаровательная миссъ...

   И онъ назвалъ дѣвическое имя моей дорогой прабабушки. До замужства ее звали... Ея почтенное, заслуженное имя было...

   -- Она вышла замужъ за вашего прадѣда, когда Посидонъ выигралъ въ Ньюмаркетѣ призъ, сухо замѣтилъ мистеръ Пинто.

   Праведное небо! Въ столовой прабабушки моей надъ буфетомъ и надъ шагреновымъ ящикомъ, гдѣ хранилось столовое серебро, висѣла гравюра работы Стобса, изображавшая эту самую лошадь. Портретъ моего прадѣда, въ красномъ кафтанѣ, съ его бѣлокурыми распущенными по плечамъ волосами, висѣлъ надъ каминомъ, и тутъ же стояла ваза, выигранная Посидономъ въ Ньюмаркетѣ въ 1783 году!

   -- Да; вы правы. Я танцовалъ съ ней менуэтъ въ тотъ самый вечеръ,-- передъ потерей моей бѣдной ноги. И въ тотъ же вечеръ я поссорился съ вашимъ дѣдомъ... вѣдь это такъ!

   Когда онъ произнесъ послѣднія слова, подъ столомъ, стоявшимъ по срединѣ комнаты и подъ самымъ бюстомъ покойнаго герцога Веллингтона, послышались три легкіе удара.

   -- Я выстрѣлилъ въ воздухъ, продолжалъ онъ:-- не правда ли? (стукъ, стукъ, стукъ!) Вашъ прадѣдъ попалъ мнѣ въ ногу. Спустя три мѣсяца онъ женился. Кэптенъ Браунъ, сказалъ я: -- кто въ состояніи, видавши миссъ Смитъ, не полюбить ее? Вонъ она! вонъ она! (стукъ, стукъ, стукъ!). Да, моя первая любовь...

   При этомъ раздались еще три удара, но такіе, въ которыхъ ясно отзывалось отрицаніе.

   -- Впрочемъ я забылъ, сказалъ Пинто, и на блѣдныхъ щекахъ его показался слабый румянецъ:-- не она была предметомъ моей первой любви. Въ Германіи... въ странѣ моей родины... была молоденькая женщина...

   Стукъ, стукъ, стукъ! Эти три удара весьма быстро послѣдовали одинъ за другимъ.

   -- Но, Элиза! согласись, что я любилъ тебя болѣе всего свѣта.

   И вслѣдъ за этимъ немедленно послѣдовали три подтвердительные удара.

   Клянусь честью, что я говорю истину. Передъ нами, какъ я уже сказалъ, стояла бутылка портвейну, нѣтъ позвольте, не бутылка, а графинъ. Графинъ приподнялся и наши стаканы наполнились виномъ. Обращаюсь къ вамъ, мистеръ Хартъ... и къ вамъ Джемсъ, почтенный и смышленый служитель, засвидѣтельствуйте, справедливо ли это показаніе? Когда мы кончили, и когда я сказалъ:-- дорогая моя бабушка (теперь я нисколько не сомнѣвался въ ея присутствіи): не выпить ли намъ еще бутылочку? Столъ отчетливо простучалъ:-- нѣтъ!

   -- Теперь, мой добрый сэръ, сказалъ Пинто, на котораго вино начинало производить свое дѣйствіе:-- понимаете вы, почему я принялъ въ васъ участіе. Я любилъ Элизу... (Я не стану называть фамиліи). Я зналъ, что у васъ есть табакерка, которая принадлежала ей,-- я готовъ дать за эту табакерку, что вамъ угодно. Назначьте мнѣ цѣну сейчасъ же, и я заплачу вамъ, не вставая съ мѣста.

   -- Это какимъ образомъ? Когда мы выходили, вы, кажется, сказали, что у васъ нѣтъ и шести пенсовъ въ карманѣ?

   -- Пустяки! назначьте какую угодно цѣну: -- пятьдесятъ... сто... тысячу фунтовъ.

   -- Перестаньте, сказалъ я:-- чистаго золота въ табакеркѣ не больше какъ на девять гиней, да положить за faèon гиней шесть.

   -- Тысячу гиней! провизжалъ онъ, какъ сова.-- Тысячу пятьдесятъ фунтовъ, хотите? и онъ откинулся къ спинкѣ стула, впрочемъ нѣтъ, къ досчатой перегородкѣ, отдѣлявшей насъ отъ другаго помѣщенія,-- это засвидѣтельствуетъ Джемсъ.

   -- Перестаньте говорить вздоръ, продолжалъ я, колеблясь; мнѣ казалось, что все это происходитъ во снѣ.-- Если вы въ самомъ дѣлѣ предлагаете мнѣ тысячу гиней за эту табакерку, то я долженъ взять. Дорогая бабушка! долженъ ли я взять, или нѣтъ?

   Столъ весьма положительно отвѣтилъ:-- да!-- Мистеръ Пинто вцѣпился когтями въ табакерку и, запустивъ въ нее совиный свой носъ, съ наслажденіемъ началъ втягивать въ себя табачный ароматъ.

   -- Постой, постой, старая гарпія! воскликнулъ я, начиная приходить въ изступленіе; я уже совсѣмъ ознакомился съ нимъ.-- Гдѣ деньги? гдѣ чекъ?

   -- Джемсъ! принеси листъ вексельной бумаги и листъ штемпельной бумаги для квитанціи!

   -- Все это превосходно, сэръ, сказалъ я:-- но я васъ не знаю; до этой поры я никогда васъ не видѣлъ. Потрудитесь пожалуйста возвратить мнѣ табакерку, или дать мнѣ чекъ за чьей нибудь извѣстной подписью.

   -- За чьей же? Ха, ХА, ХА!

   Комната освѣщена была тускло. Всѣ лакеи ушли ужинать; въ сосѣднемъ отдѣленіи храпѣли какіе-то два джентльмена. Вдругъ я увидѣлъ, что съ потолка спускалась чья-то дрожащая рука, съ весьма хорошенькими пальчиками, на одномъ изъ которыхъ надѣтъ былъ перстень съ изображеніемъ на немъ короны и нападающаго льва. Я видѣлъ, какъ эта рука обмакнула въ чернила перо и сдѣлала на вексельной бумагѣ надпись. Послѣ того, мистеръ Пинто, вынувъ изъ своего синяго бумажника сѣрый листъ штемпельной бумаги, присоединилъ его къ векселю обыкновеннымъ процессомъ; рука сдѣлала надпись на квитанціи, протянулась черезъ столъ, пожала руку мистера Пинто, и наконецъ, съ движеніемъ, выражавшимъ прощальный привѣтъ, поднялась къ потолку и изчезла.

   Передо мной лежалъ вексель, на которомъ чернила не успѣли еще высохнуть. Передо мной лежала перо, которымъ писала таинственная рука. Неужели вы не вѣрите мнѣ? Это перо хранится у меня по сейчасъ. Весьма обыкновенная кипарисная палочка, съ стальнымъ перомъ издѣлія Gillot'а. Оно и теперь лежитъ подлѣ моей чернильницы. Его можетъ видѣть всякій. Чекъ былъ написанъ женскимъ почеркомъ. Вотъ его содержаніе: "Лондонъ; полночь, 31 марта 1862 года. Подателю сего выдать тысячу пятьдесятъ фунтовъ. Рэчель Сидонія.-- Гг. Сидонія, Поццосанто и К°, въ Лондонѣ".

   -- Прекраснѣйшая и благороднѣйшая женщина! сказалъ Пинто, съ благоговѣніемъ поцаловавъ, вексель; полагаю, добрый мой Mr. Roundabout, теперь вы не станете сомнѣваться въ этой подписи.

   Дѣйствительно, банкирскій домъ, подъ фирмой Сидонія, Поццосанто и К°, считается однимъ изъ богатѣйшихъ въ Европѣ, а что касается до графини Рэчель, она была извѣстна, какъ основательница этого богатѣйшаго учрежденія. Тутъ встрѣтилось только одно маленькое затрудненіе;-- графиня Рэчель скончаласъ въ октябрѣ, предшествовавшаго года.

   Я указалъ на это обстоятельство и передала Пинто съ язвительной усмѣшкой.

   -- C'est, à brendre ou à laisser? сказалъ онъ съ замѣтнымъ негодованіемъ.-- Всѣ вы литераторы -- вообще люди непрактичные, но отъ васъ подобной глупости я не ожидалъ. Ваша табакерка не стоитъ двадцати фунтовъ, а я предлагаю вамъ тысячу, потому что вамъ нужны деньги на уплату долговъ, которые повѣса Томъ надѣлалъ въ коллегіи. (Этотъ странный человѣкъ дѣйствительно узналъ, что мой негодяй Томъ былъ для меня источникомъ огорченій и чрезмѣрныхъ расходовъ). Вы видите, что деньги для меня ничего не стоятъ, а между тѣмъ отказываетесь принять ихъ! Говорите сразу: хотите получить этотъ чекъ въ замѣнъ своей ничтожной табакерки?

   Что мнѣ было дѣлать? Подарокъ бѣдной прабабушки былъ дорогъ для меня, но съ другой стороны, тысячи фунтовъ на полу не валяются!

   -- Идетъ,-- сказалъ я.

   -- Въ такомъ случаѣ, нужно выпить еще по рюмкѣ вина,-- сказалъ Пинто.

   И съ этимъ предложеніемъ я тоже безсознательно согласился, напомнивъ ему однако, что онъ не разсказалъ еще мнѣ исторіи обезглавленнаго человѣка.

   -- Ваша прабабушка была совершенно права, сказавъ, что не была предметомъ моей первой любви. Это одно изъ обветшалыхъ выраженій (тутъ мистеръ Пинто еще разъ покраснѣлъ), которыя мы привыкли употреблять въ отношеніи къ женщинамъ. Каждый изъ насъ говоритъ:-- она наша первая страсть. Женщины отвѣчаютъ по той же обманчивой формулѣ. Ничего подобнаго не бывало. Никакой мужчина не бываетъ предметомъ первой любви женщины, и обратно, никакая женщина не бываетъ предметомъ первой любви мужчины. Мы влюбляемся въ нашу няню, когда она еще носитъ насъ на рукахъ, а женщины уже кокетничаютъ своими глазками прежде, чѣмъ начнутъ лепетать. Какимъ же образомъ ваша прелестная родственница могла полюбить меня? Я былъ слишкомъ слишкомъ старъ для нея. Я гораздо старше, чѣмъ выгляжу. Я такъ старъ, что вы не повѣрили бы, если бы я сказалъ вамъ свои лѣта. Еще до вашей родственницы я любилъ многихъ и многихъ женщинъ. Конечно, любить меня для нихъ не всегда было счастіемъ. Ахъ! Софронія! Вокругъ страшнаго цирка, гдѣ ты пала и откуда меня вытащили за оковы въ полумертвомъ состояніи, сидѣли толпы народа свирѣпѣе львовъ, которые растерзали твое прелестное тѣло! Ah, tenez, когда мы шли вмѣстѣ къ ужасному костру въ Валладолидѣ, протестантъ и жи... Но прочь, прочь, воспоминанія! Другъ мой! Счастье для вашей прабабушки, что она не любила меня!

   -- Во время этого страннаго періода, продолжалъ онъ: -- когда время переполнилось революціонными элементами, и когда самая революція должна была вспыхнуть въ непродолжительномъ времени, я находился по порученію въ Парижѣ вмѣстѣ съ моимъ превосходнымъ, моимъ зловреднымъ другомъ Каліостро. Месмеръ тоже принадлежалъ къ нашему обществу. Я занималъ въ немъ весьма невидное мѣсто, хотя, какъ вамъ извѣстно, въ тайныхъ обществахъ, можно быть главою и начальникомъ,-- явнымъ предводителемъ и въ то же время куклой, приводимой въ движеніе невидимой рукой. Нѣтъ надобности говорить, кто былъ главнымъ дѣйствующимъ лицомъ и кто второстепеннымъ. Пользы изъ этого никакой не будетъ: да и зачѣмъ я стану подвергать себя вашему презрительному недовѣрію, или отвѣчать на ваши вопросы словами, которыя хотя вамъ и знакомы, но понять которыя вы еще не можете? Слова -- это символы знакомыхъ вамъ предметовъ, или предметовъ, которыхъ вы еще не знаете. А если не знаете, то говорить о нихъ значитъ -- тратить по пустому время. (Здѣсь, признаюсь, мистеръ Пинто проговорилъ ровно тридцать восемь минутъ о физикѣ, метафизикѣ, о языкахъ, о происхожденіи и назначеніи человѣка; въ теченіи этого времени мною овладѣла такая страшная скука, что я, для облегченія ея, выпилъ полстакана вина). Любовь, мой другъ, есть фонтанъ юности! Въ мои лѣта, быть можетъ, никогда не приведется испытать это чувство: но когда я люблю,-- я становлюсь юношей. Я любилъ, когда былъ въ Парижѣ. Батильда, Батильда! я любилъ тебя... и какъ страстно любилъ! Эй! вина,-- еще вина!-- Любовь бываетъ вѣчно молодая. У маленькихъ ножекъ Батильды де-Бешамель -- прелестной, любящей, измѣнчивой и коварной Батильды,-- я становился просто ребенкомъ.

   Душевная пытка этого страннаго человѣка была дѣйствительно ужасна; онъ казался гораздо болѣе взволнованнымъ, чѣмъ въ то время, когда говорилъ о моей прабабушкѣ.

   -- Я думалъ, что Бланшъ могла полюбить меня. Я могъ говорить съ ней на языкахъ всѣхъ народовъ и сообщить всѣ легенды до ихъ санскритскаго начала, которыя она такъ любила, могъ передать ей всѣ тайны египетскихъ маговъ. Я могъ пропѣть ей дикій хоръ, раздававшійся на элевзинскихъ пиршествахъ, могъ бы передать ей лозунгъ, который былъ извѣстенъ только одной женщинѣ, королевѣ Сабинской, и который Тирамъ прошепталъ на ухо Соломона.-- Да вы меня не слушаете! Эге! вы слишкомъ много выпили вина!

   Быть можетъ, мнѣ надоѣло его слушать, потому что онъ говорилъ безъ умолку пятьдесятъ семь минутъ, и къ тому же я терпѣть не могу, когда человѣкъ позволяетъ говорить только себѣ одному.

   -- Бланшъ де-Бешамель, какъ водится, страстно желала узнать эту тайну масонства. Въ ранніе, весьма ранніе дни моей жизни я любилъ, я женился на дѣвушкѣ, прекрасной, какъ Бланшъ, которую тоже мучило любопытство, которая тоже старалась заглянуть въ мой кабинетъ,-- выпытать единственную тайну, которую я хранилъ отъ нея. Ужасная судьба постигла бѣдную Фатиму. Несчастный случай сократилъ ея жизнь. Бѣдняжка! у нея была глупенькая сестра, которая подстрекала въ ней это любопытство. Я постоянно ей твердилъ, чтобы она остерегалась Анны. Она умерла. Носилась молва, что ее убили братья. Это грубѣйшая ложь. Да я развѣ умеръ? Если бы умеръ, то могъ ли бы я распивать съ вами вино?

   -- Неужели же васъ звали... сказалъ я, приведенный въ крайнее недоумѣніе:-- скажите пожалуйста, неужели ваше имя была Синяя...

   -- Тс! насъ можетъ подслушать лакей. Кажется, мы говорили о Бланшъ де-Бешамель. Да, молодой человѣкъ, я любилъ ее. Жемчугъ, брилліанты, всѣ сокровища, мой умъ, мою мудрость, мою страсть, все, все я бросилъ въ ее дѣтскія колѣни. Я былъ глупецъ. Но скажите, развѣ сильный Самсонъ не былъ такъ же слабъ, какъ я? Развѣ мудрый Соломонъ былъ лучше меня, когда Балкисъ прельстила его? Я сказалъ этому царю... Но довольно объ этомъ; рѣчь идетъ о Бланшъ де-Бешамель.

   -- Любопытство было слабостью этого бѣднаго ребенка. Въ разговорахъ съ ней, я видѣлъ, что мысли ея блуждали (какъ блуждали сегодня ваши, мой другъ; раза два или три въ теченіе вечера). Узнать тайну масонства было безумнымъ желаніемъ этого злосчастнаго ребенка. Тысячами хитростей, улыбокъ и ласкъ она старалась выпытать ее отъ меня... отъ меня!.. Ха, ха!

   -- У меня былъ ученикъ,-- сынъ моего задушевнаго друга, павшаго подлѣ меня при Росбахѣ, когда Субизъ, въ арміи котораго мнѣ случилось находиться, потерпѣлъ сильное пораженіе, собственно потому, что не послушался моего совѣта. Молодой Шевалье Гоби де-Муши былъ радъ радешенекъ служить при мнѣ въ качествѣ писца и помогать въ нѣкоторыхъ химическихъ опытахъ, которыми я занимался съ другомъ моимъ, докторомъ Месмеромъ. Батильда увидѣла этого молодаго человѣка. Въ чемъ состояло занятіе женщины, съ тѣхъ поръ какъ она существуетъ?-- развѣ не въ томъ, чтобы кокетничать, завлекать и обманывать?-- Не стоитъ объ этомъ и спрашивать. Это было такъ съ самаго начала ея существованія!

   Собесѣдникъ мой, говоря эти слова, посмотрѣлъ такъ злобно, какъ змѣй, который обвился вокругъ дерева и прошипѣлъ ядовитый совѣтъ первой женщинѣ.

   -- Однажды вечеромъ, я отправился, по обыкновенію, повидаться съ Бланшъ. Она была лучезарна; не найти словъ, чтобы выразить ея одушевленіе; въ голубыхъ ея глазахъ отражалось необыкновенное торжество. Какъ ребенокъ, она безъ умолку лепетала, улыбалась, рѣзвилась. Во время этой ребяческой радости, она проговорилась, сдѣлала намекъ, столь страшный, что истина мелькнула передо мной какъ молнія. Я ее не спрашивалъ; да если бы и спросилъ, она бы солгала. Я знаю, какъ нужно поступать, чтобы ложь была невозможна. Я приказалъ ей заснутъ.

   Въ этотъ моментъ часы, послѣ предварительныхъ конвульсій, пробили двѣнадцать. А такъ какъ новый редакторъ Cornhill Magazine'а, человѣкъ, который терпѣть не можетъ пустяковъ,-- не позволитъ напечатать мнѣ болѣе семи страницъ, то я по неволѣ долженъ прервать этотъ разсказъ на самомъ интересномъ мѣстѣ.

  

ЧАСТЬ III.

   -- Вы принадлежите къ нашему братству? Нѣтъ, нѣтъ: я это вижу. Тайна, которую мадмозель де-Бешамель повѣрила мнѣ въ порывѣ своего дѣтскаго восторга,-- это было настоящее дитя,-- бѣдняжка, бѣдняжка! едва ли ей минуло пятнадцать!-- впрочемъ я люблю такую молодость: опрометчивая откровенность пожилымъ несвойственна... (Тутъ мистеръ Пинто, сомкнувъ пальцы, прижалъ ихъ къ своимъ впалымъ глазамъ,-- и, къ сожалѣнію я долженъ сказать, до такой степени не обращалъ онъ вниманія на свою личную чистоплотность, что его слезы произвели бѣлыя полосы на его до нельзя грязныхъ рукахъ). Бѣдный ребенокъ! пятнадцать только лѣтъ,-- и твоя судьба была такъ ужасна! Прочь, прочь, тяжелыя думы! Да, мой другъ,-- моя любовь влекла съ собой гибель. Хорошаго никто не почерпалъ и не почерпнетъ изъ нея. Я угадываю ваши мысли. Вамъ ненужно высказывать того, что вы думаете...

   Въ это время, дѣйствительно, я думалъ, что дѣвушка, которая полюбила бы этого гуттаперчеваго, съ совинымъ носомъ, съ стекляннымъ глазомъ, съ деревянной ногой, отвратительнаго старика,-- не могла бы похвалиться своимъ вкусомъ. Именно объ этомъ я и думалъ.

   -- Джэкъ Вильксъ сказалъ, что самый красивый мужчина въ Лондонѣ можетъ опередить его только на полчаса. Оставляя въ сторонѣ всякое тщеславіе, смѣю сказать, что едва ли я безобразнѣе Джэка Вилькса. Джэкъ и я были членами одного и того же клуба въ Меденхэмъ Аббэй, и провели тамъ много веселыхъ ночей. Я вамъ вотъ что скажу:-- Марія Шотландская знала меня ни болѣе, ни менѣе, какъ за горбатаго музыканта, а между тѣмъ... а все-таки я думаю, она была не равнодушна къ своему Давиду Ричч... и она тоже испытала несчастіе. Такова ужь ихъ участь ... Это ихъ общая участь!

   -- Сэръ, позвольте вамъ замѣтить, вы уклоняетесь отъ вашего разсказа, сказалъ я довольно сурово. И дѣйствительно, для такого стараго пустомели, изъ словъ котораго можно было заключить, что онъ былъ обезьяной, наводившей ужасъ на клубъ въ Меденгэмѣ, что въ Валладолидѣ онъ былъ въ рукахъ инквизиціи, что, подъ именемъ доктора Ричч.... онъ былъ извѣстенъ прелестной королевѣ шотландской,-- это было слишкомъ много.-- Сэръ, повторилъ я:-- вы говорили о миссъ де-Бешамель. Я право не имѣю времени выслушать всю вашу біографію.

   -- Да, да! я вижу, что доброе старое вино начинаетъ дѣйствовать на мою голову. (Я думаю! старый питухъ! четыре бутылки, безъ двухъ стакановъ, подѣйствуютъ хоть на кого!). Однако обратимся къ бѣдной Бланшъ. Когда я сидѣлъ съ ней, смѣялся и шутилъ, она обронила словечко, маленькое словечко, которое привело меня въ крайнее уныніе. Кто-то сообщилъ ей часть тайны,-- тайны, которая едва ли открывается три раза въ три тысячи лѣтъ,-- тайны франкмасоновъ. Знаете ли вы, что бываетъ съ тѣми непосвященными, которые узнаютъ эту тайну? что бываетъ съ тѣми посвященными, которые откроютъ ее?

   Говоря это, Пинто устремилъ на меня свой страшный пронзительный взглядъ, такъ что я не могъ спокойно усидѣть на скамейкѣ. Пинто продолжалъ:

   -- Разумѣется, я не распрашивалъ ее, зная, что она не скажетъ правды. Бѣдный ребенокъ! Я любилъ ее, хотя и не вѣрилъ ни одному сказанному ею слову. Я любилъ ея голубые глаза, ея золотистые волосы, ея сладостный голосъ, который былъ непогрѣшительно вѣренъ въ пѣсни и фальшивилъ, когда она говорила! Надо вамъ сказать, что я въ весьма значительной степени обладаю тѣмъ, что мы условились называть месмерической силой. Я привелъ несчастную дѣвушку въ усыпленіе. Тогда она принуждена была сказать мнѣ все. Какъ я догадывался, такъ и случилось. Гоби-де-Муши, мой злосчастный, безумный, жалкій секретарь, посѣщая замокъ стараго маркиза де-Бешамеля, принадлежавшаго къ нашему обществу, увидѣлъ Бланшъ. Полагали, что она полюбила его собственно потому, что ее предупредили, что это былъ ничтожный, бѣдный, хитрый человѣкъ и въ добавокъ трусъ. Она выпытала отъ этого безумца тайны нашего ордена. Онъ сказалъ тебѣ тайну нумеръ первый? спросилъ я.

   Бланшъ отвѣчала:-- да.

   -- Сказалъ ли онъ, продолжалъ я допрашивать:-- что...

   -- О, не спрашивайте меня, не спрашивайте! сказала она, дѣлая судорожныя движенія на софѣ, гдѣ она лежала въ присутствіи маркиза де-Бешамеля, ея несчастнѣйшаго отца. Бѣдный, бѣдный Бешамель! Какъ онъ былъ блѣденъ, когда я говорилъ! Объявилъ ли онъ, повторилъ я съ грознымъ спокойствіемъ: -- тайну нумеръ второй? Она отвѣчала:-- да! Несчастный старый маркизъ всталъ, сложилъ руки и бросился на колѣна передъ графомъ Каліо... Гм! Тогда я былъ извѣщенъ подъ другимъ именемъ. Впрочемъ, какая намъ надобность до имени? Назовите крестовую розу другимъ именемъ, а она все будетъ издавать тотъ же пріятный запахъ. Monsieur, сказалъ онъ:-- я старъ, я богатъ. Я имѣю пятьсотъ тысячъ ливровъ поземельной ренты въ Пикардіи. Половину этого дохода я получаю въ Артуа. Двѣсти восемьдесятъ тысячъ я имѣю въ записи на Grand Livre. Мой монархъ обѣщалъ мнѣ даровать въ потомственное наслѣдство графство, со всѣми его привилегіями. Я перваго класса грандъ Испаніи и герцогъ Воловенто! Возьмите всѣ мои титулы, всѣ наличныя деньги, мою жизнь, мою честь, все, все, что я имѣю въ этомъ мірѣ, но не дѣлайте третьяго вопроса.

   -- Годфридъ Бульонскій, графъ де-Бешамель, грандъ Испаніи и князь Воловенто, скажите, какую клятву дали вы передъ нашимъ совѣтомъ?

   Старикъ скорчился, вспомнивъ ея содержаніе.

   -- Хотя мое сердце разрывалось на части, и я готовъ былъ умереть, да! даже съ радостію (какъ будто смерть его могла послужить искупленіемъ!), лишь бы только избавить этого прелестнаго ребенка отъ мученій, но я спокойно спросилъ: -- Бланшъ де-Бешамель: объявилъ ли вамъ Гоби-де-Муши тайну нумеръ третій?

   -- Она прошептала: -- oui, которое было такое маленькое, такое тоненькое. Отецъ ея въ судорогахъ лежалъ въ ея ногахъ.

   -- Въ ту же ночь она скоропостижно умерла. Не правду ли сказалъ я вамъ, что несчастно то существо, которое я полюблю? Когда генералъ Бонапарте переходилъ Сенъ-Бернардъ, онъ увидѣлъ въ монастырѣ стараго монаха съ бѣлой бородой, бродившаго по корридорамъ, веселаго и довольно здороваго, но безумнаго,-- безумнаго, какъ мартовскій заяцъ. Генералъ, спросилъ я:-- случалось ли вамъ видѣть это лицо прежде? Генералъ отвѣчалъ отрицательно. До революціи онъ мало обращался въ высшихъ классахъ нашего общества. А я такъ очень хорошо звалъ этого старика. Это былъ послѣдній потомокъ благородной расы, и я любилъ его дочь.

   -- Неужели же она умерла отъ я...?

   -- Послушайте! развѣ я вамъ это говорилъ? Стану ли я разглашать тайны тайнаго суда? Я говорю, что она умерла въ ту же ночь; а онъ... бездушный негодяй и измѣвникъ! вы его видѣли въ лавкѣ рѣдкостей, подлѣ гильотины, съ головой на рукахъ. Вы видѣли, какой это непрочный инструментъ? Это была одна изъ первыхъ, которую сдѣлалъ Гильотенъ, и которую онъ показывалъ своимъ близкимъ друзьямъ, въ какомъ-то сараѣ, на улицѣ Пикпусъ, гдѣ онъ жилъ. Изобрѣтеніе послужило предметомъ совѣщаній между учеными людьми того времени, хотя я очень хорошо помню машину подобнаго устройства въ Эдинбургѣ, лѣтъ двѣсти, нѣтъ, много, много лѣтъ тому назадъ; за завтракомъ у Гильотена, онъ показывалъ тотъ инструментъ, и у насъ завязался длинный разговоръ о лицахъ, испытавшихъ на себѣ его дѣйствіе.

   -- Теперь я долженъ разсказать, какая участь постигла измѣнника, который былъ причиною этихъ страданій. Предвидѣлъ ли онъ, что смерть бѣднаго ребенка будетъ его смертнымъ приговоромъ? Онъ чувствовалъ свойственное трусу удовольствіе, что вмѣстѣ съ ней скрылась и тайна его измѣны. Потомъ онъ началъ сомнѣваться. У меня были средства проникнуть всѣ его мысли, и узнать всѣ его дѣйствія. Онъ сдѣлался рабомъ низкаго страха, бѣжалъ въ одинъ изъ монастырей, которые существовали въ то время въ Парижѣ, и, за стѣнами Якобинцевъ, злодѣй считалъ себя безопаснымъ. Несчастный! мнѣ стоило только усыпить одну изъ моихъ сомнамбулъ. Ея душа начала витать надъ городомъ и усмотрѣла этого перепуганнаго труса въ его кельѣ. Она описала улицу, ворота, монастырь, самую одежду, которую носилъ онъ, и въ которой вы его видѣли сегодня.

   -- И вотъ что случилсь. Въ улицѣ St.-Honoré, въ Парижѣ, въ комнатѣ сидѣлъ одинокій человѣкъ,-- человѣкъ озлобленный, человѣкъ, котораго звали плутомъ и шарлатаномъ, и котораго преслѣдовала инквизиція всегда и всюду. Ха, ха! Человѣкъ съ могучей волей.

   -- Устремивъ взоръ на якобинскій монастырь (ему видны были изъ окна монастырскіе шпицы и деревья), этотъ человѣкъ употребилъ въ дѣло свою волю. Заря еще не занималась, а онъ дѣйствовалъ своей волей, и мужчина, лежавшій въ одной изъ монастырскихъ келій, проснулся и дрожа всѣмъ тѣломъ за преступленіе, впалъ въ магнетическій сонъ...

   -- Хотя онъ и спалъ, но глаза его были открыты. Метаясь изъ стороны въ сторону, судорожно коверкаясь, хватаясь за кровать, и говоря:-- нѣтъ! я не пойду,-- онъ однако же всталъ и надѣлъ платье -- сѣрый кафтанъ, жилетъ изъ бѣлаго пике, чорные атласные полупанталоны, полосатые шелковые чулки и бѣлый галстухъ съ стальной пряжкой; поправилъ волосы и привязалъ косу, все это онъ дѣлалъ въ магнетическомъ снѣ, подъ вліяніемъ котораго человѣкъ ходитъ, дѣлаетъ движенія, иногда летаетъ, все видитъ, но становится равнодушнымъ ко всѣмъ страданіямъ и всему повинуется. Онъ надѣлъ шляпу и вышелъ изъ кельи, и хотя было еще темно, но онъ какъ будто днемъ прошелъ по корридорамъ, миновалъ соборъ и садъ, гдѣ лежатъ древніе покойники; приблизился къ калиткѣ, которую отецъ Джеромъ только что отперъ. За калиткой толпа нищихъ съ костылями и чашками ждала уже милостыни отъ доброй братіи.

   -- Онъ прошелъ сквозь эту толпу, весьма немногіе попадались ему на встрѣчу и говорили про себя: -- Tiens! какъ странно смотритъ этотъ человѣкъ. Какъ будто онъ идетъ во снѣ! Это говорили различныя лица: молочницы, тянувшіяся въ городъ съ кувшинами и телѣжками, кутилы, возвращавшіеся изъ загородныхъ тавернъ, потому что былъ великій постъ, караульные сержанты, оглядывавшіе его съ ногъ до головы, когда онъ приближался къ ихъ алебардамъ.

   -- Но онъ шелъ все впередъ, впередъ и впередъ, не обращая вниманія ни на алебарды, ни на крики кутилъ, ни на торговокъ молокомъ и яицами.

   -- Онъ прошелъ: улицу St.-Honoré.

   -- Потомъ улицу Rambuteau.

   -- Потомъ улицу St.-Antoine.

   -- Потомъ королевскій замокъ Bastille.

   -- Потомъ предмѣстье St.-Antoine.

   -- И наконецъ, подошелъ къ No 29-му въ улицѣ Picpus, къ дому, который стоялъ въ то время между дворомъ и садомъ, или вѣрнѣе къ одноэтажному зданію, зданію съ воротами, вмѣсто дверей.

   -- Вокругъ двора расположены были конюшни, экипажные сараи и службы.

   -- По срединѣ ихъ стоялъ двухъэтажный домъ съ подъѣздомъ.

   -- За домомъ садъ, въ сто пятьдесятъ французскихъ футовъ длиною.

   -- А такъ какъ сто французскихъ футовъ равняются ста шести футамъ англійскимъ, то этотъ садъ имѣлъ ровно двѣсти шестьдесятъ пять футовъ британской мѣры.

   -- Въ центрѣ сада былъ фонтанъ и статуя, или, вѣрнѣе сказать, двѣ статуи: одна изображала мужчину въ лежачемъ положеніи. Надъ нимъ стояла женщина съ мечемъ въ рукѣ.

   -- Мужчина былъ Олофернъ, женщина -- Юдиѳь. Изъ головы... изъ туловища билъ фонтанъ. Это былъ вкусъ доктора, не правда ли, какой смѣшной вкусъ?

   -- Въ концѣ сада находился кабинетъ доктора. Ma foi! весьма замѣчательный кабинетъ, съ весьма рѣдкими картинами! Между ними;

   -- Казнь Карла I въ Вайтголѣ.

   -- Казнь Монтроза въ Эдинбургѣ.

   -- Казнь Cinq Mars. Я вамъ скажу, это былъ человѣкъ съ очаровательнымъ вкусомъ!

   -- Черезъ этотъ садъ, мимо этихъ статуй прошла блѣдная фигура человѣка, который, какъ говорилъ привратникъ, хорошо зналъ дорогу. И дѣйствительно зналъ. Не уклоняясь ни направо, ни налѣво, онъ повидимому, прошелъ сквозь статуи, ему не могли служить препятствіемъ, ни цвѣтныя куртины, ни лѣстницы, ни двери, ни столы, ни стулья.

   -- Въ углу комнаты стоялъ инструментъ, который Гильотенъ изобрѣлъ и усовершенствовалъ. Въ одинъ прекрасный день ему суждено было подставить голову подъ свою собственную сѣкиру. Миръ его имени! Съ нимъ я не имѣлъ никакого дѣла!

   -- Въ рамѣ изъ краснаго дерева, превосходно отдѣланной, находился брусокъ съ полукруглой вырѣзкой, а надъ нимъ другой, съ такой же вырѣзкой. Надъ всѣмъ этимъ тяжелая сѣкира, упадавшая... вы знаете, какъ. Она поддерживалась веревкой, и когда эта веревка была развязана или обрѣзана,-- сѣкира падала внизъ.

   -- Тому, что я намѣренъ разсказать теперь, вы можете вѣрить или нѣтъ,-- какъ вамъ угодно. Спящій человѣкъ подошелъ къ этому инструменту.

   -- Во снѣ онъ вложилъ въ него свою голову.

   -- Во снѣ!

   -- Потомъ вынулъ изъ кармана своего бѣлаго жилета маленькій перочинный ножикъ, и --

   -- Во снѣ перерѣзалъ веревку.

   -- Сѣкира опустилась на голову измѣнника и негодяя. Засѣчка на сѣкирѣ сдѣлалась отъ его пряжки на галстухѣ, которую, впрочемъ, разсѣкло на двѣ части.

   -- Послѣ этого событія разошлась странная молва, что будто бы обезглавившая себя фигура встала, взяла свою голову, прошла черезъ садъ, черезъ ворота мимо изумленныхъ привратниковъ, отправилась въ домъ, гдѣ выставляютъ на показъ найденные трупы, и тамъ легла между другими мертвецами; но этого я не утверждаю, хотя нисколько не сомнѣваюсь въ достовѣрности подобной молвы.-- Гораціо! есть въ мірѣ чудеса, какія не снились нашимъ мудрецамъ. Свѣтъ все сильнѣе и сильнѣе прорывается въ щели. Скоро, среди восхитительной музыки, поднимется занавѣсь, и за ней откроется великолѣпная сцена. Adieu! Не забывайте меня. Хэ, хэ! Уже заря! сказалъ Пинто и ушелъ.

   Стыдно сказать, что, по его уходѣ, моимъ первымъ движеніемъ было схватиться за чекъ, который онъ оставилъ мнѣ и который я рѣшился представить въ банкъ въ тотъ самый моментъ, когда отворятся въ немъ двери. Я зналъ важность подобныхъ вещей, какъ зналъ и то, что люди нерѣдко мѣняютъ свои намѣренія. Почти бѣгомъ бѣжалъ я по улицамъ къ банкирскому дому Манассіи. Мнѣ, дѣйствительно, казалось, что я не шелъ, а летѣлъ. Когда часы пробили десять, я стоялъ уже у счетной конторки и положилъ на нее мой чекъ.

   Джентльменъ, принявшій его, принадлежалъ, какъ и другіе двѣсти писцовъ этого учрежденія, къ еврейскому племени. Съ выраженіемъ ужаса онъ прочиталъ вексель, посмотрѣлъ на меня, потомъ позвалъ къ себѣ двухъ своихъ сослуживцевъ, и, право, нужно было видѣть, съ какимъ вниманіемъ они уткнули орлиные свои носы въ этотъ документъ.

   -- Ну, что же! сказалъ я.-- Сдѣлайте одолженіе, не продержите меня цѣлый день! Выдайте мнѣ деньги какъ можно скорѣе!

   Я, какъ видите, былъ немного встревоженъ, и потому началъ дѣйствовать настойчиво.

   -- Не угодно ли вамъ пожаловать въ директорскую? сказалъ конторщикъ, и я пошелъ за нимъ.

   -- Что тамъ еще! вскрикнулъ лысый, съ рыжими бакенбардами, джентльменъ, въ которомъ я узналъ мистера Манассію.-- Мистеръ Салаѳіель, это весьма дурно! Оставьте меня съ этимъ джентльменомъ.

   И конторщикъ исчезъ.

   -- Сэръ, сказалъ онъ: -- я знаю, какъ достался вамъ этотъ вексель: вы получили его отъ графа Пинто. Это слишкомъ дурно! Я почитаю моихъ родителей; я уважаю ихъ родителей; я признаю ихъ векселя! Но этотъ вексель отъ ихъ бабушки, это... это дурно, изъ рукъ вонъ какъ дурно,-- клянусь честью! Тридцать пять лѣтъ, какъ она скончалась, и вдругъ въ эти послѣдніе четыре мѣсяца начинаетъ выходить изъ могилы и писать векселя на нашъ домъ! Не хорошо, бабушка, весьма не хорошо! говорилъ Манассія, обратясь ко мнѣ; по его крючковатому носу текли слезы.

   -- Вы скажите мнѣ, спросилъ я съ надменнымъ видомъ:-- чей это вексель: графини Сидоніи, или нѣтъ?

   -- Но вѣдь она умерла! О, стыдъ! о, позоръ! и это все бабушка! и мистеръ Манассія желтымъ носовымъ платкомъ стеръ слезы съ своего громаднаго носа. Послушайте, ее возьмете ли вы фунтами, вмѣсто гиней? Вѣдь она умерла,-- это вѣрно! Спорить тутъ нечего! Возьмите фунтами -- одну тысячу фунтовъ! десять новенькихъ, чистенькихъ, хрустящихъ стофунтовыхъ ассигнацій и дѣлайте съ ними, что хотите.

   -- Я долженъ получить весь долгъ, или ничего, сказалъ я и принялъ такой рѣшительный видъ, который, признаюсь, изумилъ меня самого.

   -- Очень хорошо, вскричалъ старикъ, прибавивъ нѣсколько клятвъ: -- такъ вы ничего и не получите. Ха, ха, ха! ничего, кромѣ полисмена! Мистеръ Абеднего, позовите полисмена! Съ вами поступятъ какъ съ обманщикомъ, какъ съ составителемъ фальшивыхъ векселей! и тутъ, съ обиліемъ страшныхъ словъ, которыхъ я не смѣю повторить, богатый банкиръ началъ бранить меня и издѣваться надо мной.

   Au bout du compte, что мнѣ было дѣлать, если банкиръ не хотѣлъ признать векселя, написаннаго его бабкой? Я началъ желать возвращенія мнѣ табакерки. Я началъ считать себя дуракомъ за то, что позволилъ себѣ промѣнять хорошенькую золотую вещь на лоскутокъ этой странной бумаги.

   Между тѣмъ у банкира припадокъ гнѣва перешелъ въ пароксизмъ отчаянія. Повидимому, онъ разговаривалъ съ какимъ-то существомъ, невидимымъ, но находившимся въ комнатѣ: -- Послушайте, ма'мъ, вы дѣйствуете безъ всякаго разсчета. Сто тысячъ въ шесть мѣсяцевъ и теперь еще одна тысяча! Нашему дому не вынести этого, положительно не вынести! Что!? О пощади, пощади!

   При этихъ словахъ, на столѣ появилась рука! Это была женская рука: та самая, которую я видѣлъ наканунѣ. Она взяла перо съ зеленаго стола, обмакнула его въ серебряную чернильницу и на четвертушкѣ листа почтовой бумаги написала: -- А насчетъ украденныхъ бриліантовъ! Если вы не заплатите, я скажу, гдѣ они находятся.

   Какіе бриліанты? да еще украденные? что это за тайна? Она никогда не откроется, потому что злодѣй сейчасъ же перемѣнилъ свое обращеніе.

   -- Я передумалъ, сэръ; передумалъ, сказалъ онъ, вынуждая улыбку.-- Какой монетой желаете получить деньги? Все кончено, мистеръ Абеднего. Пожалуйте въ эту дверь.

   -- Надѣюсь видѣться съ вами почаще, сказалъ я; при этомъ Манассія, вмѣсто улыбки, сдѣлалъ страшную гримасу и отскочилъ отъ дверей.

   Я побѣжалъ домой, крѣпко сжавъ въ рукѣ десять новенькихъ, хорошенькихъ сто фунтовыхъ ассигнацій и сверхъ того пятьдесятъ фунтовыхъ, которыми заключенъ былъ разсчетъ. Я не бѣжалъ по улицамъ, а летѣлъ. Придя въ квартиру, я заперъ наружныя двери, опустился въ кресло и заснулъ...

   По пробужденіи, первымъ дѣломъ моимъ было пересчитать деньги. Perdition! Гдѣ же я былъ? Ха! передо мной на столѣ стояла табакерка прабабушки и подлѣ нея одинъ изъ тѣхъ удивительныхъ, производящихъ сильныя ощущенія романовъ, который я читалъ, и который исполненъ восхитительныхъ чудесъ.

   Впрочемъ, увѣряю васъ честью, гильотину, о которой я говорилъ; и теперь можно видѣть въ магазинѣ мистера Гэля, No 47, въ улицѣ Гай-Гольборнъ. Надо полагать, что я много о ней думалъ. Не знаю. Да и что такое сонъ?-- что такое жизнь? Почему бы мнѣ не спать на потолкѣ? Да и теперь сижу ли я тамъ, или на полу? Я нахожусь въ крайнемъ недоумѣніи. Но довольно. Если существуетъ мода на романы, производящіе сильныя ощущенія, то я готовъ написать такой романъ въ пятьдесятъ томовъ. Однако, между нами, мнѣ бы не хотѣлось, послѣ трехъ маленькихъ отрывковъ изъ своихъ "Записокъ", потерять изъ виду этого Пинто, который ратовалъ въ Колизеѣ, котораго чуть было не изжарила инквизиція, и который пѣлъ дуэты въ Голирудѣ. Et vous?

  

II.
Autour de mon chapeau.

   Никогда еще не видѣлъ я болѣе благороднаго, болѣе трагическаго лица. По срединѣ лба тянется большая морщина заботы, къ которой поднимаются брови, образуя собой складку, вызывающую на состраданіе. Сколько глубокой торжественной скорби въ глазахъ! Они смутно, безсознательно смотрятъ на предметы передъ ними, но сквозь нихъ, или позади ихъ виднѣется выраженіе той же скорби. Въ минуты горести не случалось ли и вамъ смотрѣть на какой нибудь предметъ совершенно равнодушно? Впечатлѣніе, произведенное на взглядъ, смѣшивается съ вашей печалью и остается впослѣдствіи неразрывнымъ съ ней въ вашей душѣ. Предметомъ можетъ быть всякая вещь безъ различія; -- книга, которую вы читали въ то время, когда получили прощальное письмо (какъ хорошо припоминаете вы впослѣдствіи параграфъ, на которомъ остановились, форму словъ и положеніе ихъ на страницѣ!);-- слова, которыя вы писали въ то время, когда вошла ваша мать и объявила, что все кончено... она, Эмилія вышла за мужъ,-- за ничтожнаго соперника, надъ которымъ вы сотни разъ смѣялись вмѣстѣ съ ней. Да, да, мой другъ и читатель, кто бы ты ни былъ: старикъ или молодой, мать семейства или дѣвушка,-- вы всѣ испытали минуты тяжелой печали. Мальчикъ, поступивъ въ школу, провелъ первую ночь въ безсонницѣ, вспоминая о родительскомъ домѣ. Еще тяжелѣе для мужчины, который съ разрывающимся сердцемъ разлучился съ милой дорогой семьей; какъ одинокій мальчикъ припоминаетъ жесткое изголовье, которое подсунулъ ему безчувственный товарищъ, такъ и вы одинокій мужчина, оторванный отъ своихъ дѣтей,-- маленькія выраженія любви которыхъ лежатъ еще въ вашемъ карманѣ,-- вы, прогуливаясь вечеромъ по палубѣ среди бушующаго океана, припоминаете, какъ объявляли вамъ, что поданъ ужинъ, и какъ съ этимъ воспоминаніемъ вы спускались въ каюту, и вмѣсто ужина выпивали немного коньяку съ водой и закусывали сухаремъ. Вы помните ихъ вкусъ. Да; и будете помнить навсегда. Вы употребляли ихъ, когда печаль ваша сидѣла вмѣстѣ съ вами и когтями своими сжимала вашу душу. Змѣя! помню, какъ обвивалась ты и жалила меня! Ночью, когда пробуждался во мнѣ голосъ совѣсти, когда являлись воспоминаній, я слышалъ, какъ она шипѣла, чувствовалъ, какъ сосала сердце!.. Да, лицо этого человѣка похоже на лицо Лаокоона (которое, мимоходомъ сказать, неправильно понимаютъ. Настоящая голова Лаокоона находится въ Брюсселѣ, въ домѣ герцога Даремберга, а не въ Римѣ).

   Какой же это человѣкъ? Да тотъ, о которомъ я сказалъ, что его лицо обнаруживало благородную трагическую скорбь. Въ его жилахъ течетъ не европейская кровь. Онъ хорошъ собой, но красота его не европейская. Лицо у него бѣлое, но эта бѣлизна не сѣверная; его глаза выпуклы,-- они плаваютъ въ своей печали. Эти глаза видѣли солнце востока, его носъ -- орлиный клювъ. Губы полныя; кругомъ ихъ вьется борода темная, не расчесанная. Кудрявые волосы его имѣютъ цвѣтъ самой темнокрасной мѣди. Смуглыя и сильныя руки, привыкшія хвататься за товаръ, которымъ онъ торгуетъ, не знавали по видимому, косметическаго дѣйствія ванны. Онъ пришелъ изъ дикой пустыни, песками которой покрыты его одежда, его лицо, его изодранныя сандаліи и крѣпкія ноги.

   А его печаль,-- откуда взялась она? Я разскажу вамъ. Онъ несъ ее въ рукѣ. Очевидно, онъ только что сейчасъ заключилъ контрактъ, по которому эта печаль сдѣлалась его собственностью. Его ремесло -- покупка и продажа стараго платья. На ранней зарѣ,-- впрочемъ нѣтъ,-- въ то время, когда въ городѣ проявится жизнь, начнется движеніе,-- развѣ намъ не случалось слышать гнусливые крики: Стар... пла... пла...? Въ Парижѣ: Habits Galons, Marchand d'habits, обыкновенно служатъ глухимъ протяжнымъ сигналомъ, которымъ странствующій торгашъ заявляетъ о своемъ существованіи. Въ Парижѣ-то я и видѣлъ этого человѣка. Впрочемъ, гдѣ только я не видѣлъ его? Въ римскомъ Гетто,-- у воротъ Давида, въ царственномъ градѣ его отцовъ. Человѣкъ, о которомъ идетъ рѣчь,-- странствующій покупщикъ и продавецъ стараго платья,-- личность, которую вы называете... Но, довольно! Вы знаете его названіе.

   Черезъ лѣвое плечо у него перекинутъ мѣшокъ; въ лѣвой рукѣ онъ держитъ бѣлую шляпу, которую, я увѣренъ, онъ только что купилъ и которая была причиною печали, омрачавшей его благородныя черты. Разумѣется, я не могу опредѣлить суммы, но онъ передалъ за эту шляпу. Онъ сознавалъ, что могъ бы скупить эту вещь гораздо дешевле. Но дѣло не въ деньгахъ, а въ принципѣ. Скажемъ, онъ заплатилъ четыре пенса, за то, что можно было бы купить за три. Онъ, однако, купилъ; и теперь ему крайне стыдно, что онъ, съ помощію своей энергіи, дальновидности, опытности, честности, всегда побѣждавшій во всѣхъ меркантильныхъ дуэляхъ, въ которыхъ ему приходилось участвовать, вдругъ сдѣлался побѣжденнымъ; и кто же одержалъ побѣду надъ нимъ? жена привратника, которая по всей вѣроятности продала ему старую шляпу, или студентъ, которому эта шляпа наскучила. Я понимаю его печаль. Не кажется ли вамъ, что я говорю объ этомъ черезчуръ непочтительно или опрометчиво? Если да, то вы ошибаетесь во мнѣ. Его просто обманули. Ему приглянулась эта шляпа и онъ началъ сговариваться, хитрить, торговаться, наконецъ пріобрѣлъ желанную вещь и теперь увидѣлъ, что за покупку свою заплатилъ слишкомъ много. Вы, пожалуйста, не подумайте, что я вызываю васъ подсмѣяться надъ печалью этого человѣка. Ничуть не бывало. Это вы, загрубѣлый циникъ, готовы насмѣхаться въ то время, когда по носу моему катятся слезы, вызванныя неподдѣльнымъ сочувствіемъ. И что вы хотите выразить подобнымъ смѣхомъ? Ну что, если бы вы увидѣли раненаго воина на полѣ битвы,-- то стали бы тоже смѣяться? Если бы увидѣли, какъ волкъ тащитъ ягненка отъ овцы, то -- тоже стали бы смѣяться? Вы звѣрь,-- не человѣкъ! Вы циникъ,-- у васъ нѣтъ чувствъ, вы смѣетесь потому, что для васъ непоня

  

САТИРИЧЕСКІЕ ОЧЕРКИ

(ROUNDABOUT PAPERS),

В. М. ТЭККЕРЕЯ.

  

НОВЫЙ РЯДЪ.

  

I.
ПОПАЛСЯ!

   Въ концѣ (примѣрно сказать) царствованія королевы Анны, когда я былъ мальчикомъ въ частной для молодыхъ джентльменовъ приготовительной школѣ, я помню одного мудраго школьнаго учителя, который однажды ночью приказалъ намъ всѣмъ отправиться въ маленькій садъ позади дома и оттуда слѣдовать одинъ за другимъ въ сарай съ садовыми лопатками, или въ курятникъ (я былъ тогда еще маленькимъ существомъ, только что надѣвшимъ курточку, и потому не могу съ точностью сказать, былъ ли это сарай для лопатокъ, или для куръ), и тамъ каждый изъ насъ долженъ былъ засунуть руку въ мѣшокъ, который стоялъ на скамейкѣ, а подлѣ него горѣла свѣча. Я тоже засунулъ руку въ этотъ мѣшокъ и вынулъ ее оттуда совершенно черною. Я вышелъ изъ сарая и присоединился къ другимъ школьнымъ товарищамъ; у всѣхъ у нихъ руки были тоже черныя.

   По причинѣ моего нѣжнаго возраста, я никакъ не могъ понять, что означала эта ночная экскурсія,-- эта свѣча, этотъ курятникъ, этотъ мѣшокъ сажи. Помню только, что насъ маленькихъ мальчиковъ разбудили отъ глубокаго сна и притащили на эту ордалію. Изъ курятника мы подходили къ учителю и показывали ему наши ручонки; вымывали ихъ или нѣтъ, не помню, -- всего вѣроятнѣе нѣтъ, -- и въ крайнемъ недоумѣніи отправлялись обратно въ постели.

   Въ тотъ день въ школѣ что-то было украдено, и мистеръ мудрецъ, нашъ начальникъ, вычитавъ въ какой-то книгѣ самый вѣрный способъ отыскивать вора посредствомъ мѣшка, наполненнаго сажей (отъ котораго преступникъ долженъ былъ отскочить, не прикоснувшись къ сажѣ), подвергнулъ этому испытанію всѣхъ мальчиковъ. Богу одному извѣстно, какую вещь украли тогда и кто ее укралъ. Мы всѣ, какъ я уже сказалъ, представили учителю черныя ручонки и воръ на этотъ разъ не попался.

   Желалъ бы я знать, живъ ли этотъ негодяй въ настоящее время, а если живъ, то онъ долженъ быть истый негодяй, убѣленный сѣдинами лицемѣръ, которому старый школьный товарищъ посылаетъ низкій поклонъ, замѣчая мимоходомъ, какое ужасное мѣсто была эта частная школа! вѣчно холодная, съ дурными обѣдами, съ гомеопатическими завтраками, съ страшными розгами! Живъ ли ты, спрашиваю, безъименный повѣса, которому удалось въ тотъ день увернуться отъ улики? Послѣ того, я полагаю, ты, старый грѣшникъ, часто увертывался. О, мой милый, какое счастье для тебя и для меня, что мы не попадались въ нашихъ проказахъ, и наши спины ускользнули отъ нашего учителя и его камышевки!

   Подумайте только, какова должна быть жизнь, если бы каждый негодяй попадался и если бы каждаго сѣкли розгами coram populo! Какое скотобойство, сколько неприличія, какое безконечное взвизгиванье розогъ! Сдѣлайте милость, не говорите мнѣ о моей мизантропіи. Добрый мой другъ, Медоточивыя Уста, во первыхъ, потрудитесь сказать: ходите ли вы въ церковь? Во вторыхъ, бывая въ церкви или не бывая, сознаете ли вы себя нечестивымъ грѣшникомъ? и сознавая это, убѣждены ли въ томъ, или нѣтъ? Не слѣдуетъ ли васъ подвергнуть исправительнымъ мѣрамъ, и неужели вы не чувствуете признательности за то, что васъ отпустили безъ наказанія? Еще разъ скажу, какое блаженство, что мы не всѣ попались!

   Представьте себѣ, что всѣ провинившіеся въ чемъ нибудь попадись и ихъ всѣхъ наказываютъ. Вообразите себѣ, что всѣхъ мальчиковъ во всѣхъ школахъ сѣкутъ розгами, а за ними учителей и наконецъ начальника школы, назовемъ его хоть докторомъ Вэдфордомъ. Вообразите себѣ, что генерлзъ-гевальдигера, послѣ наказанія всей арміи, самого привязываютъ къ столбу. Послѣ наказаній молодыхъ студентовъ за дурныя сочиненія, представьте себѣ, что наказываютъ и самого доктора Линкользина за нѣкоторые промахи въ его Essay and Review. Послѣ того, какъ священникъ прокричалъ свое peccavi, положимъ, что мы приподнимаемъ какого нибудь епископа и отпускаемъ ему пару дюжинъ (я уже вижу, что милордъ епископъ Double Глостерскій чувствуетъ себя на своей высокопочтеннѣйшей скамьѣ весьма не спокойно). Раздѣлавшись съ епископомъ, что мы скажемъ министру, который назначилъ его? Милордъ Синкварденъ, хотя и прискорбно подвергать тѣлесному наказанію мальчика вашихъ лѣтъ, -- но... Siste tandem, сarnifex! Такая бойня -- слишкомъ ужасна. Рука опускается и теряетъ силу отъ одного страха при мысли о количествѣ розмаховъ розги и ударовъ, которые она должна нанести. Я душевно радъ, что мы не всѣ попадаемся, и въ то же время протестую, что намъ не воздаютъ слѣдующаго за наши заслуги.

   Представить себѣ, что всѣ мужчины попались и всѣхъ ихъ наказываютъ -- дѣло дрянь; но каково себѣ вообразить, что попались всѣ женщины общественнаго круга, въ которомъ вы и я имѣемъ честь обращаться. Не милость ли Неба, что многія изъ этихъ прекрасныхъ преступницъ остаются необличенными и ненаказанными? Вотъ, напримѣръ, мистриссъ Лонгбоу: она вѣчно обманываетъ и пускаетъ ядовитыя стрѣлы; встрѣтившись съ ней, вѣдь вы не назовете ее лгуньей, обманщицей, не обвините ее въ злодѣяніи? Мистриссъ Пэйнтеръ, напримѣръ, слыветъ за респектабельную женщину, за образецъ для всѣхъ женщинъ, и было бы совершенно безполезно говорить о томъ, что вы знаете о ней объ ея продѣлкахъ. А Діана Хонтеръ, какая вѣдь гордая, недоступная, а между тѣмъ намъ извѣстны исторійки о ней, которыя далеко не назидательны. Я опять-таки скажу, слава Богу, что дурные люди не всѣ попадаются. Вы вѣроятно не захотите, чтобы дѣти ваши узнали исторію той лэди въ сосѣдней съ вами ложѣ, которая такъ хороша, и которой всѣ такъ восхищаются? О Боже! что за жизнь была бы, если бы мы всѣ попадались и если бы насъ наказывали за всѣ наши проступки! Но попадись въ чемъ нибудъ безсмѣнный Джакъ Кэтчь (палачь), кто бы его повѣсилъ?

   Говорятъ, что убійства всегда открываются. Вздоръ! Я слышалъ отъ авторитета, вполнѣ заслуживающаго довѣріе, что есть десятки сотенъ убійствъ, о которыхъ никто ничего ее знаетъ. Этотъ страшный человѣкъ упоминалъ о нѣсколькихъ способахъ убійства, которые, по его словамъ, весьма обыкновенны и едвали могутъ быть когда нибудь открыты. Напримѣръ, человѣкъ приходить домой къ своей женѣ и... но я останавливаюсь; я знаю, что Cornhill Magazine имѣетъ огромное число подписчиковъ. Сотни и сотой тысячъ,-- да почему не сказать съ разу милліонъ?-- ну такъ скажемъ, милліонъ читаетъ его. И между этимъ-то несчетнымъ числомъ читателей, я пожалуй научилъ бы какое нибудь чудовище, какимъ образомъ отдѣлаться отъ жены своей и не попасться, или какого нибудь демона-женщину,-- какимъ образомъ уничтожитъ своего милаго мужа. Поэтому я не сообщу такого легкаго и простаго способа убійства, переданнаго мнѣ самой почтенной особой въ конфиденціальномъ разговорѣ. Ну что, если бы какой нибудь благодушный читатель вздумалъ испытать этотъ простой и легкій рецептъ,-- мнѣ кажется; даже самый вѣрный,-- сталъ бы потомъ сокрушаться, попался бы и наконецъ его бы повѣсили? Неужели я простилъ бы себѣ за то, что сдѣлался орудіемъ гибели одного изъ нашихъ многоуважаемыхъ подписчиковъ? Рецептъ, о которомъ я говорю, или вѣрнѣе, о которомъ я не говорю -- будетъ похороненъ въ этой груди. Я вѣдь все-таки гуманный человѣкъ. Я не принадлежу къ числу Синихъ Бородъ, не приду къ женѣ своей и не скажу ей: "Душа моя! я уѣзжаю на нѣсколько дней въ Брайтонъ, вотъ тебѣ всѣ ключи отъ дома. Ты можешь открывать всѣ двери и кабинеты, за исключеніемъ одной, въ концѣ дубовой комнаты противъ камина, съ маленькимъ бронзовымъ Шекспиромъ на каминной полкѣ".-- Я не скажу этого женщинѣ, даже если бы и хотѣлъ отдѣлаться отъ нея,-- не скажу потому, что послѣ такого предостереженія она непремѣнно пойдетъ въ кабинетъ. Вовсе ничего не скажу о кабинетѣ. Я спокойно держу ключъ въ карманѣ, и такимъ образомъ охраняю отъ неизбѣжной гибели существо, которое люблю, но которое, какъ мнѣ извѣстно, имѣетъ много слабостей. Вы, милый ангелъ, вздергиваете вашу головку, топаете о полъ вашей маленькой ножкой, стучите по столу вашими розовыми пальчиками и восклицаете: "О насмѣшникъ! Ты не знаешь глубины женскаго сердца, высокаго пренебреженія. Во всякому обману,-- совершеннаго отсутствія въ нашемъ полѣ пошлаго любопытства, иначе ты никогда, никогда не позволилъ бы себѣ. Писать пасквили".-- "Ахъ, Делія! милая, прелестная Делія!-- Это вѣдь потому, что, мнѣ кажется, я кое-что знаю о тебѣ (не все,-- замѣть -- нѣтъ; ни одинъ человѣкъ не можетъ узнать всего). О, моя невѣста, моя сизая голубка, моя куколка,-- выберите себѣ какое угодно названіе,-- соловей моей могилы, фонтанъ моей пустыни, солнечный лучъ моей мрачной жизни, радость моего темничнаго существованія,-- я это дѣлаю, зная кое-что о тебѣ, а потому рѣшился ни слова во Говоритъ о моемъ потаенномъ кабинетѣ и держать ключъ отъ него въ моемъ карманѣ". Значитъ вы увозите ключъ отъ того кабинета ключъ отъ дома. Вы запираете Делію. Вы охраняете ее отъ непріятностей, и конечно такимъ образомъ она никогда не попадется.

   А между тѣмъ, по какимъ-то страннымъ обстоятельствамъ и стеченію обстоятельствъ, мы попадаемся почти каждый день! Вы, вѣроятно, помните странную исторію объ аббатѣ Какатусъ, который разсказывалъ за ужиномъ, что самая первая исповѣдь была принесена ему убійцей... Вдругъ, совершенно неожиданно, къ тому же ужину является маркизъ de-Croquemitaine. Palsambleu abbé! восклицаетъ блистательный маркизъ, взявъ изъ табакерки щепотку табаку: и вы здѣсь| Джентльмены и лэди! Позвольте сообщить вамъ, что я былъ у мосье аббата первымъ кающимся грѣшникомъ, и повѣдалъ ему грѣхъ, который, могу васъ увѣрить, изумилъ его!

   Извольте видѣть, какъ странно и даже смѣшно обнаруживаются иногда самыя сокровенныя вещи! Вотъ вамъ еще другой примѣръ. Въ одинъ прекрасный день я писалъ въ этихъ Очеркахъ, въ этихъ Roundabout Papers, о нѣкоемъ человѣкѣ, котораго я въ шутку назвалъ Багсомъ и который поносилъ меня передъ моими друзьями, о чемъ послѣдніе, само собою разумѣется, не замедлили мнѣ сообщить! Вскорѣ послѣ выпуска въ свѣтъ этого очерка, другой пріятель, назовемъ его Саксъ, свирѣпо посмотрѣлъ на меня, и прошелъ мимо, не сказавъ ни слова, въ то время, когда я въ самомъ пріятномъ настроенія духа сидѣлъ въ клубѣ. Колкое словцо. Ссора. Саксъ вообразилъ, что я прошелся въ очеркѣ на его счетъ, между тѣмъ какъ, клянусь совѣстью и честью, я вовсе не имѣлъ его и въ помышленіи, и направлялъ мою мораль совсѣмъ на другаго человѣка. Но по этому негодованію, по этой преступной совѣсти Сакса, заговорившей въ его душѣ, неужели вы не можете заключить, что онъ тоже поносилъ меня? Онъ призналъ себя виновнымъ, хотя никто его не обвинялъ. Онъ трепеталъ всѣмъ тѣломъ, въ то время, когда никто не думалъ дотронуться до него пальцемъ. Не успѣлъ я излить своей желчи, какъ пріятель мой уже окунулся въ нее! Ничего, Саксъ,-- ты попался;-- но повѣрь, мой другъ, я не питаю къ тебѣ ни малѣйшей злобы.

   А все-таки попасться, я знаю по собственному опыту, должно было чрезвычайно досадно, и какъ нельзя болѣе убійственно для внутренняго тщеславія. Положимъ, примѣрно сказать, я трусъ. Съ огромными усами, громкимъ разговоромъ, обиліемъ брани и громадной тростью я ни подъ какимъ видомъ не прослыву за храбреца. Я страшно ругаюсь съ извощиками и женщинами, размахиваю своей дубиной и быть можетъ сшибу ею съ ногъ маленькаго человѣка или двухъ; храбрюсь передъ куклами, которыхъ убиваю на повалъ въ галлереѣ для стрѣльбы, и пріобрѣтаю между своими друзьями по усамъ громкое названіе огнеѣда, который не страшится ни мужчины, ни дракона. О Боже! Ну что, если какой нибудь отчаянный сорванецъ налетитъ за меня и откатаетъ камышевкой въ улицѣ Сентъ-Джемсъ, когда всѣ головы моихъ пріятелей высунуты изъ оконъ Сентъ-Джемскаго клуба и любуются этой сценою? Пропала навсегда моя репутація! Вотъ оно и вышло на дѣлѣ, какъ я не страшусь мужчины. Всякій повѣса можетъ дать мнѣ щелчка по носу, да еще встать на стулъ, чтобы щелчекъ пришелся вѣрнѣе. Попался, попался! Впрочемъ, еще въ дни моего торжества, когда люди боялись меня, когда моя искусственная храбрость наводила на нихъ ужасъ, я зналъ, что я страшный трусъ и рано или поздно, но непремѣнно попадусь.

   Эта вѣроятность попасться должна тревожить и наводить уныніе на душу многихъ хвастуновъ. Укажемъ напримѣръ на одного пастора, который умѣетъ выкачивать какъ помпой обильные потоки слезъ изъ своихъ собственныхъ глазъ и изъ глазъ своихъ прихожанъ. Онъ думаетъ про себя: я ни болѣе, ни менѣе, какъ плутъ и обманщикъ, которому данъ даръ красно и много говорить. Долговые мои счеты неоплачены. Я завлекъ многихъ женщинъ, на которыхъ обѣщался жениться. Я даже не знаю, вѣрую ли самъ въ то, что проповѣдую,-- мало того, я выкралъ самую проповѣдь, надъ которой такъ сильно рыдалъ.-- Неужели я еще не попался?-- говоритъ онъ, склоняя голову на подушку, положенную на окраинѣ каѳедры.

   А ваши писатели, поэты, историки, романисты и т. д, и т. д? Журналъ "Маякъ" говоритъ, что "произведеніе Джонса принадлежитъ къ числу первоклассныхъ". Журналъ "Лампа" объявляетъ, что "трагедіи Джона превосходитъ все появлявшееся въ этомъ родѣ по настоящее время". Журналъ "Комета" утверждаетъ, что Біографія Гуди Тушузъ служитъ въ своемъ родѣ благороднымъ и вѣковѣчнымъ монументомъ славы этой удивительной англичанки", и такъ далѣе. Между тѣмъ Джонсъ знаетъ, что онъ далъ въ долгъ пять фунтовъ стерлинговъ критику журнала "Маякъ", что издатель его сочиненій въ половинной долѣ съ издателемъ журнала "Лампа", -- и что редакторъ журнала "Комета" безпрестанно у него обѣдаетъ. Это все очень хорошо. Джонсъ становятся безсмертнымъ, пока не попадется; а тогда -- потухаетъ свѣтильникъ и, безсмертный умираетъ и зарывается въ могилу. Мысль (dies irae!) бытъ обнаруженнымъ должна тревожить и приводить въ уныніе многихъ, даже въ то время, когда трубы громко трубятъ о ихъ торжествѣ. Броунъ, занимающій мѣсто выше, чѣмъ заслуживаетъ, дрожитъ передъ Смитомъ, который сорвалъ съ него маску.-- Къ чему служить этотъ хоръ критиковъ, воспѣвающихъ: браво?-- къ чему -- рукоплесканія и бросаніе букетовъ? Броунъ знаетъ, что Смитъ его поймалъ.-- Трубите трубы! развѣвайтесь знамена! Кричите ура безсмертному Броуну!-- "Все это прекрасно, думаетъ Броунъ, раскланиваясь на всѣ стороны и улыбаясь положивъ руку на сердце:-- но вотъ стоятъ Смитъ у окна; онъ раскусилъ меня,-- а рано или поздно узнаютъ и другіе, что я такое".-- Странное бываетъ ощущеніе, когда сидишь подлѣ человѣка, который васъ обличилъ, или, vice versa, подлѣ человѣка, котораго вы сами обличили. Вамъ говорятъ: а его талантъ?-- Вздоръ! А его добродѣтель? Мы знаемъ маленькую исторію о его добродѣтели, и ему извѣстно, что мы знаемъ ее. Улыбаясь нашему другу Робинсону, кланяясь ему, разговаривая съ нимъ, мы въ тоже время припоминаемъ его продѣлки; мы оба надуваемъ другъ друга. Робинсонъ славный малый -- не правда ли? -- Да; а помните, какъ онъ поступилъ съ Хиксомъ?-- Любезный, обходительный человѣкъ,-- не такъ ли?-- Въ самомъ дѣлѣ!-- а помните вы маленькую исторійку о подбитомъ глазѣ мистриссъ Робинсонъ? Какимъ образомъ люди могутъ работать, говорить, улыбаться, ложиться спать и засыпать, будучи преслѣдуемы страхомъ попасться! Бардодьфъ, ограбившій церковь, и Нимъ, укравшій кошелекъ, отправляются въ свои обычные притоны и курятъ трубки съ своими товарищами. Является сыщикъ мистеръ Булзай и говоритъ: -- а, Бардольфъ! мнѣ нужно тебя по извѣстному тебѣ дѣлу!-- Мастеръ Бардольоъ выколачиваетъ золу изъ трубки, кладетъ свои руки въ маленькіе стальные обшлага и безпрекословно удаляется. Онъ попался. Онъ долженъ идти.-- Прощайте, Доллъ Тэршитъ! До свиданія, мистриссъ Квикли! -- Прочіе джентльмены и лэди de la société глядятъ на удаляющихся друзей и обмѣниваются съ ними безмолвными adieu! Придетъ время, когда и эти джентльмены и эти лэди попадутся въ свою очередь.

   Какъ удивительно и какъ прекрасно распорядилась природа, не одаривъ женскій полъ способностью ловить насъ! Онѣ нисколько не сомнѣваются въ вашихъ достоинствахъ, но допытываются узнать ихъ и взвѣсить. Положите этотъ очеркъ, благосклонный мой другъ и читатель, идите въ гостиную, отпустите тамъ какой нибудь обветшалый каламбуръ, и я держу пари на шесть пенсовъ, что всѣ онѣ начнутъ смѣяться. Отправляйтесь въ домъ Броуна, объявите мистриссъ Броунъ и молоденькимъ барышнямъ свое мнѣніе о немъ, и вы увидите, какъ радушно васъ примутъ! Точно также, позвольте ему придти въ вашъ домъ, сказать вашей доброй супругѣ свое откровенное о васъ мнѣніе и представьте, какъ она приметъ его! Желали ли бы вы, чтобъ ваша жена и дѣти узнали съ точностью, что вы такое на самомъ дѣлѣ, и оказывали вамъ уваженіе въ той степени, въ какой вы дѣйствительно заслуживаете? Если такъ, мой другъ, то вы будете жить въ скучномъ домѣ и огонь въ вашемъ каминѣ всегда будетъ холоденъ. Знаете ли вы, что окружающіе васъ смотрятъ на ваше обыкновенное лицо, какъ на лицо одаренное чарующей силой, съ ореоломъ любви вокругъ него? Ужь не думаете ли, что вы дѣйствительно таковы, какимъ кажетесь имъ? Ничуть не бывало, мой другъ. Оставьте эту чудовищную фантазію и будьте благодарны, что вы еще не попались имъ!

  

II.
СТО ЛѢТЪ СПУСТЯ.

   Не помню, я гдѣ-то читалъ недавно объ игрѣ, которая была принята въ одномъ провинціальномъ домѣ. Вокругъ стола собиралось нѣсколько лицъ съ перьями, чернилами и бумагой. Изъ нихъ кто нибудь разсказываетъ анекдотъ, изобилующій большимъ или меньшимъ числомъ приключеній и дѣйствующихъ лицъ. Каждый гость записываетъ разсказанный анекдотъ, на сколько позволяетъ ему память и способности, и потомъ все написанное читается вслухъ. Я не скажу, чтобы мнѣ понравилось играть въ эту игру часто; по всей вѣроятности она показалась бы мнѣ скучнымъ препровожденіемъ времени,-- и ни подъ какимъ видомъ не заключала бы въ себѣ того удовольствія, которое доставляетъ сигара во время разговора; -- несравненно пріятнѣе было бы слушать молоденькихъ лэди, играющихъ на фортепьяно, или болтовню Хобса и Нобса за бутылкой вина объ утренней охотѣ съ гончими; но во всякомъ случаѣ эта игра весьма полезна въ нравственномъ отношеніи. Говорятъ, что разнообразіе разсказовъ часто бываетъ странно и забавно. Первоначальный изустный разсказъ принимаетъ такой измѣненный и искаженный видъ, что къ концу чтенія вы не въ состояніи узнать, если тутъ хоть тѣнь истины. Такъ какъ время для веселыхъ лицъ, занимающихся этой игрой не составляетъ особенной важности, то, можетъ статься, игра была бы интереснѣе, еслибъ растянуть ее годика на два. Пусть всѣ лица, которыя играли въ эту игру въ 1860 году, съиграли бы въ неё въ 1861, и каждое изъ нихъ еще разъ написало бы свой разсказъ. Потомъ принести оригиналъ и сравнить. Вы увидите, что не только разсказы будутъ различаться одинъ отъ другаго, но и самые авторы перемѣнятся. Въ теченіе года приключенія или увеличатся въ своемъ объемѣ, или уменьшатся. Мѣста, не заслуживавшія ни малѣйшаго вѣроятія, будутъ такъ оживлены, такъ ядовиты, или такъ гладко изложены, что покажутся весьма близкими къ истинѣ. Мнѣ нравятся эти повѣсти и шуточныя упражненія. Я какъ-то началъ составлять изъ нихъ коллекцію. У меня былъ Аддисонъ въ ночной сорочкѣ лежащій въ постелѣ въ Голландскомъ Домѣ {Holland House -- Голландскій домъ, въ Кенсингтонѣ, гдѣ умеръ Аддисонъ.}, и упрашивающій молодаго лорда Варвика замѣтить, какъ долженъ умирать христіанинъ. У меня былъ Камбронъ {Храбрый начальникъ старой гвардіи при Ватерлоо. Примѣч. пер.}, судорожно сжимавшій свою треугольную шляпу съ безсмертными словами: la Garde meurt et ne se rend pas; была картинка съ изображеніемъ корабля Vengeur, идущаго ко дну, при чемъ весь экипажъ кричалъ ура какъ съумасшедшій; была гравюра, изображавшая Альфреда, передъ сельскимъ очагомъ со сковородной въ рукѣ; былъ Курцій Хэйдона {Haydon -- извѣстный живописецъ. Примѣч. перев.}, бросающійся въ пропасть; были извлеченія изъ бюллетеней Наполеона, и прекрасный портретъ барона Мюнхгаузена.

   Какой человѣкъ, вращавшійся въ обществѣ, не слышалъ подобныхъ удивительныхъ анекдотовъ о самомъ себѣ и своей собственной исторіи? Въ этихъ скромныхъ очеркахъ я позволилъ себѣ быть эгоистомъ. Я кричу, когда мнѣ жмутъ башмаки, и кричу, какъ мнѣ кажется, натуральнѣе и патетичнѣе моего сосѣда, мозоли котораго придавила чужая нога. Я безъ умолку говорю о любимомъ блюдѣ, о винѣ, которое мнѣ нравится, о слышанномъ вчера разговорѣ, о нелѣпой заносчивости Броуна,-- о забавномъ восторгѣ Джонса, когда онъ воображаетъ, что поймалъ меня въ промахѣ (презабавная вещь, когда Джонсѣ прочитаетъ это и будетъ совершенно увѣренъ, что я его понимаю; не смотря на то, мы будемъ встрѣчаться и улыбаться другъ другу съ чрезвычайной любезностью). Конечно, я признаюсь, что тутъ нѣтъ ничего возвышеннаго; это ни больше, ни меньше, какъ пуская болтовня, которая забавляетъ нѣкоторыхъ людей. Игривое, доброе молодое пиво будетъ освѣжать тѣхъ, кто не нуждается въ пѣнистой влагѣ изъ болѣе тяжелыхъ крановъ. Двойка трефъ можетъ служить иногда отличной картой; можетъ подцѣпить короля бубенъ; если она козырная. Нѣкоторые философы почерпаютъ свою мудрость изъ глубины мысли и обширныхъ книгохранилищъ; я такъ подбивалъ крохи мышленія за обѣденнымъ столомъ, или отъ мистрисъ Мэри и миссъ Луизы, когда онѣ бесѣдуютъ за вечернимъ чаемъ.

   Не дальше какъ вчера, за обѣдомъ, Джокундусъ былъ такъ добръ, что разсказалъ мнѣ исторію о моей персонѣ, слышанную имъ отъ одной знакомой его дамы, которой я свидѣтельствую мое глубочайшее почтеніе. Исторія заключается въ слѣдующемъ. Въ девять часовъ вечера 31 прошедшаго ноября, меня видѣли, какъ я вышелъ изъ дома No 96 на Abbey Road, въ кварталѣ Ст. Джонсъ Вудъ,-- что я велъ за руки двухъ маленькихъ дѣтей, одного въ нанковой шубкѣ, а у другаго на среднемъ пальцѣ лѣвой руки было родимое пятно. Оттуда я отправился съ ними въ колбасную лавку Чарльза Боробриджа, No 29, на Upper Teresa Road. Здѣсь, оставивъ дѣвочку въ лицевой лавкѣ невинно кушать колбасу, я и Боробриджъ удалялись съ мальчикомъ въ заднюю комнату, гдѣ мистриссъ Боробриджъ раскладывала гранъ-пасьянсъ. Она сложила карты, достала большой кухонный ножъ и салфетку, и мы перерѣзали маленькому мальчику маленькое горло (онъ вынесъ операцію чрезвычайно твердо), а потомъ, съ помощію превосходной колбасной машинки Поркиса, сдѣлали изъ него фаршъ для сосисокъ. Маленькая дѣвочка съ перваго раза не могла составить себѣ понятія объ участи брата, и я, подъ предлогомъ показать ей мистера Фехтера въ Гамлетѣ, отвелъ ее къ Новой рѣкѣ у Садлервелскаго театра, гдѣ впослѣдствіи найдено было тѣло ребенка въ нанковой шубкѣ, но чьего ребенка?-- до сихъ норъ неизвѣстно. Мистриссъ Линксъ можетъ подтвердить это, потому что, по словамъ мистера Джокондуса, она сама видѣла всю эту продѣлку.

   Я нѣсколько измѣнилъ мелкіе подробности этого анекдота, но сущность дѣла, отвѣчаю честью, вѣрна, какъ сама мистриссъ Линксъ. Праведное небо! почему и какимъ образомъ возникаетъ клевета? Какъ великъ становится ея объемъ! Неужели тоже самое количество лжи распространяется о каждомъ человѣкѣ, и неужели мы сами употребляемъ въ дѣло такое же количество! Гдѣ средняя величина ея больше:-- въ Ирландіи или въ Шотландіи -- между женщинами или мужчинами? Неужели ложь и то, что я разсказываю въ настоящую минуту? Если бы я говорилъ о васъ, то, можетъ статься, это была бы чистѣйшее ложь. Заглядывая въ прошедшее, я вспоминаю клевету, которую распускали на мой счетъ, и размышляю о ней съ признательностію и удивленіемъ. Ее распространяли дорогіе друзья говорили ее мнѣ самому. Не распространяли ли они и о васъ, добрый мой сэръ? Одинъ изъ моихъ пріятелей обѣдалъ въ большомъ собраніи духовныхъ особъ, и тамъ одна изъ этихъ особъ,-- мантіи которыхъ, повидимому, прикрываютъ старыхъ бабъ, большихъ охотницъ поболтать, какъ это извѣстно всякому, кто только знаетъ свѣтъ, -- разсказала исторію обо мнѣ, такую же правдоподобную, какъ исторія о сосискахъ. Эти люди изъ мантій своихъ дѣлаютъ себѣ привилегію. Они строятъ козни, сводятъ сплетни шипятъ,какъ змѣи, и каркаютъ, какъ зловѣщія вороны. Положительно могу сказать, что старыя бабы ничуть не болтливѣе и не злѣе этихъ особъ. Съ такимъ человѣкомъ не слѣдовало бы говорить,-- произноситъ Робмуше, разсказывая исторію -- и еще какую исторію, если бы вы знали! Я удивляюсь, какимъ образомъ допускаютъ ей въ общество! Да, да, дорогой мой Робмуше.

   Я всегда желалъ узнать причину исторіи, почему одна лэди не соглашалась принять къ себѣ служанку, когда я, отправляясь за границу, прекратилъ все свое хозяйство. Броунъ отошла отъ насъ съ весьма хорошимъ аттестатомъ, котораго дѣйствительно она были вполнѣ достойна за свою многолѣтнюю и вѣрную службу. Но когда мистриссъ Джонсъ прочитала имя особы, у которой Броунъ находилась въ услуженіи, она сказала: -- этого весьма достаточно; можете отправляться дальше. Я никогда не возьму прислуги изъ того дома. Ахъ, мисьриссъ Джонсъ, какъ бы хотѣлось мнѣ знать, въ чемъ заключалось преступленіе, или рядъ преступленій, которыя принудили васъ рѣшиться никогда не принммать къ себѣ прислуги изъ моего дома? Неужели вы вѣрите въ исторію о маленькомъ мальчикѣ и фаршѣ для сосисокъ? Ужь не проглотили ли и вы частичку этого младенца? Не скушали ли вы всего этого молодаго Полонія? Въ такомъ случаѣ, клянусь честью, у васъ долженъ быть замѣчательный желудокъ. Мы съ какой-то особенной жадностью поглощаемъ всѣ исторіи, въ которыхъ личности нашихъ друзей изрублены въ котлеты, и вѣримъ во все дурное о нихъ, не наводя никакихъ справокъ. Въ послѣднемъ романѣ, написанномъ этой рукой {Adventure of Philip.-- Приключенія Филиппа. Прим. перев.}, я сдѣлалъ нѣсколько патетичныхъ замѣчаній о вашей наклонности думать дурно о вашихъ ближнихъ, -- и я припоминаю эти замѣчанія не потону, чтобы они отличались новизной или оригинальностью, но потому, что дни черезъ три послѣ ихъ появленія въ печати, написавшій ихъ моралистъ, возвращаясь домой съ однимъ своимъ пріятелемъ, услышалъ разсказъ о другомъ другѣ и повѣрилъ ему безъ всякихъ возраженій, хотя въ этомъ разсказѣ на столько же было истины, на сколько и въ приведенной здѣсь побасенкѣ о сосискахъ. О mea culpa, mea maxima culpa! Впрочемъ, если проповѣдникъ заблуждается самъ,то развѣ его ученіе и не можетъ быть хорошо? Правда, правда, братія! Вотъ тутъ розги, -- а вотъ бичи и плети. Выберите бичь для меня самый длинный, размашистый, съ легкой рукояткой, съ толстымъ и распущеннымъ концомъ, -- выберите плеть съ лучшимъ ремнемъ, съ узелками на концахъ, -- и начинайте... мы всѣ этого заслуживаемъ... вотъ такъ... хлысть, хлысть, хлысть! Повторимъ эту операцію другъ надъ другомъ, въ круговую.

   Любимымъ моимъ лжецомъ и слугой былъ человѣкъ, которому я поручилъ лошадь и кабріолетъ. Онъ приходилъ къ намъ въ домъ только за приказаніями, и однажды, когда ему пришлось прислуживать за нашимъ столомъ, онъ исполнялъ свою обязанность такъ неловко и такъ неохотно, что мы согласились отказаться отъ его дальнѣйшихъ услугъ. Лошадь у васъ всегда казалась изнуренною и усталою; содержатель конюшни жаловался, что мы не даемъ ей отдыха и поступаемъ жестоко. Что же оказалось? По сосѣдству съ конюшнями жила супруга мясника, большая любительница кататься въ кабріолетѣ; --

   Томкинсъ отдавалъ ей нашъ кабріолетъ, весело каталъ ее въ Ричмондъ и Путней, и я полагаю, получалъ за это плату въ видѣ бараньихъ котлетъ. Этому доброму Томкинсу, когда въ семействѣ его кто нибудь заболѣвалъ, мы давали вино и слабительное, доставляла ему маленькій комфортъ и различныя пособія, о которыхъ теперь нѣтъ надобности вспоминать,-- а признательное созданіе отблагодарило насъ, сообщивъ всѣмъ торговцамъ, которыхъ удостоивало своимъ посѣщеніемъ: "Мистеръ Roundabout? Господь съ вами! да я каждый день притаскиваю его къ постели распьянымъ-пьянымъ". Надо замѣтить, что Томкинсъ имѣлъ около ста фунтовъ вѣсу и пять футовъ росту,-- между тѣмъ, какъ его господинъ... но здѣсь вмѣшивается скромность, и я не хочу приниматься за вопросъ объ относительномъ вѣсѣ.

   Скажите же на милость, что было у Томкинса побудительной причиной къ составленію и распространенію подобной клеветы? Вѣдь она никакимъ образомъ не могла содѣйствовать его собственнымъ интересамъ и помогать ему въ достиженіи своихъ цѣлей. Если бы въ этой клеветѣ заключалась хотя малѣйшая частица истины, то господинъ Томкинса сердился бы по сіе время, и сердился бы весьма основательно, болѣе чѣмъ на всѣ другія побасенки. Этой клеветой Томкинсъ, такъ сказать, налагалъ руку самъ на себя: она должна была обнаружиться... должна кончиться наказаніемъ. Несчастный обманщикъ получилъ у насъ мѣсто, какъ оказалось, съ фальшивымъ аттестатомъ. Онъ могъ бы оставаться на этомъ мѣстѣ, потому, конечно, что у него была жена и бѣдныя невинныя дѣти. Онъ могъ бы имѣть хлѣбъ, пиво, постель, доброе имя, одежду, тепло. Онъ могъ бы свить гнѣздо на маленькомъ вашемъ островкѣ и спокойно пріютиться отъ невзгодъ и непогодъ жизни; но мы принуждены были отвергнуть его, заставили его одинокаго, погибающаго, умирающаго отъ голода броситься въ море -- утопиться. Утопиться? есть другой образъ смерти, которымъ должны умирать негодяи. Прощай же, Томкинсъ.

   Ну что, если бы мы пригласили желающихъ изъ числа нашихъ многоуважаемыхъ читателей прислать маленькія заявленія о тѣхъ клеветахъ, которыя, завѣдомо имъ, были распространены на ихъ счетъ? Какую бы собрали мы груду писемъ и въ нихъ сколько преувеличенной злобы, какой трескучій фейерверкъ самой возмутительной лжи! А ложь, какъ вамъ извѣстно, одаренная дыханіемъ жизни, вдунутымъ отцомъ лжи, и получившая отъ него повелѣніе стремиться по своему демонскому направленію, отличается особенной живучестью. Вы говорите: Magna est veritas et praevalebit. (Истина велика и возьметъ верхъ). Вздоръ! Сильная ложь, сильная клевета также велика, какъ и истина, и беретъ верхъ постоянно, изо дня въ день. Возьмите примѣръ или два изъ моего собственнаго маленькаго бюджета. Я сижу за обѣдомъ вблизи джентльмена и разговоръ у насъ сводится на одно анонимное литературное произведеніе, которое въ свое время занимало и забавляло весь городъ.-- "О,-- говоритъ джентльменъ, всякому извѣстно, кто написалъ эту статью: ее написалъ Момусъ". Я былъ тогда еще юнымъ писателемъ и разумѣется возгордился своимъ произведеніемъ:-- "извините, сэръ,-- говорю я: авторъ этой статьи -- вашъ покорнѣйшій слуга". Въ самомъ дѣлѣ!-- вотъ все, что отвѣтилъ джентльменъ, пожалъ плечами, повернулся ко мнѣ спиной и завелъ рѣчь съ другимъ сосѣдомъ. Мнѣ никогда не случалось слышать саркастическаго невѣрія, такъ превосходно выраженнаго словами: "въ самомъ дѣлѣ". "Наглый лжецъ", сказало лицо джентльмена, такъ ясно, какъ только способно говорить лицо. Гдѣ же тутъ великая истина и какимъ образомъ она беретъ верхъ? Она подняла свой голосъ, сдѣлала свое воззваніе, и ее прогнали. Въ Нью-Йоркѣ я читалъ однажды газетную критику (написанную изгнанникомъ съ нашихъ берегомъ, избравшимъ своимъ обиталищемъ западную республику), разбиравшую мое письмо, которое появилось въ одномъ повременномъ изданіи и въ которомъ упоминалось, что авторъ письма былъ молодой человѣкъ, такихъ-то лѣтъ, да и въ самомъ дѣлѣ мнѣ тогда было только девятнадцать лѣтъ. "Ложь, мистеръ Roundabout,-- говоритъ благородный критикъ", вамъ тогда было двадцать шесть лѣтъ". Вы видите, что онъ зналъ о моемъ возрастѣ лучше, нежели мои папа и мама, вѣрнѣе метрическаго свидѣтельства. Для него легче было сказать, что я солгалъ по поводу какого-то грошеваго обстоятельства, имѣвшаго связь съ моими собственными дѣлами, нежели вообразить, что онъ ошибался. Годы тому назадъ, когда мы были самыми сумасбродными повѣсами,-- Арктуръ и я встрѣтили одного джентльмена, который пріѣхалъ изъ Китая и зналъ китайскій языкъ. Мы начали говорить по китайски вблизи его. Мы говорили, что родились въ Китаѣ. Насъ было двое противъ одного. Мы говорили на мандаринскомъ діалектѣ весьма бѣгло. Около насъ собралось общество; вѣдь прежде, въ доброе старое время, визгъ дѣйствительнаго поросенка не признавался такимъ натуральнымъ, какъ визгъ поросенка искусственнаго. О, Арктурусъ, въ настоящее время визгъ поддѣльнаго поросенка за улицахъ вызываетъ рукоплесканія толпы, тогда какъ хрюканье дѣйствительной свиньи остается незамѣченнымъ въ ея хлѣву.

   Однажды я разговаривалъ нѣсколько времени съ весьма любезной дамой; это было въ первый разъ, и я увидѣлъ за лицѣ ея выраженіе изумленія, которое ясно говорило: "сэръ, знаете ли, что до этой минуты я составила о васъ нѣкоторое мнѣніе, а теперь начинаю думать, что я сильно ошиблась?" Я не только знаю, что она слышала злую молву обо мнѣ, но знаю также, кто распускалъ эту молву,-- это, дорогіе мои собраты, одинъ изъ тѣхъ проницательныхъ малыхъ, о которомъ мы говорили въ предыдущемъ очеркѣ, которому я попался -- попался въ дѣйствіяхъ, которыхъ никогда не дѣлалъ, попался въ мысляхъ и рѣчахъ, которыхъ никогда не высказывалъ, -- и за все это былъ осужденъ. О, другъ! а ты не попался ли мнѣ? О, risum tenealis. Быть можетъ, лицо, котораго я обвиваю, едва ли виновнѣе меня.

   Какимъ это образомъ случается, что зло, произносимое людьми, распространяется такъ широко и существуетъ такъ долго между тѣмъ какъ наши добрыя слова, повидимому, не пускаютъ корня и не приносятъ цвѣта? Неужели потому, что эти хорошенькіе цвѣтки не находятъ мѣста въ каменныхъ сердцахъ человѣческаго рода? Всякій скандалъ, какъ извѣстно, служитъ предметомъ живаго одушевленнаго разговора, а начните говорить похвалы вашему ближнему -- и повѣрьте, васъ мало кто будетъ слушать. Знакомство, поджаренное, прошпигованное, приправленное горчицей и кайенскимъ перцемъ, возбуждаетъ аппетитъ, тогда какъ кусочекъ холодной дружбы съ обыкновеннымъ желе бываетъ тяжелымъ, нездоровымъ блюдомъ.

   При такихъ обстоятельствахъ,-- дорогое мое чистосердечіе!-- когда становится совершенно яснымъ, что добрыя вещи, которыя мы говоримъ, не приносятъ плода, а напротивъ, погибаютъ въ землѣ, гдѣ они упали, тогда какъ злыя слова разносятся всѣми вѣтрами злословія, пускаютъ корни въ почву и пышно разцвѣтаютъ, когда этотъ разговоръ не приведетъ насъ къ желаемой цѣли, то не лучше ли намъ совсѣмъ отказаться отъ наклонности осуждать ближняго, отъ расположенія произносить наши мнѣнія насчотъ Броуна, Джонса и Робисона (и конечно насчетъ mesdames В., D. и R.)? Мы можемъ ошибиться относительно каждаго изъ нихъ, какъ ошиблись,-- благодареніе Небу! -- тѣ анекдотисты, противъ которыхъ я заявилъ свой смиренный протестъ. Намъ нѣтъ надобности распространяться, что мистриссъ Минингь была премилое созданіе, но ее не поняли, что Джекъ Тортелъ прекрасный, но несчастный малый, не такъ черенъ, какъ его рисовали,-- не лучше ли въ нашей бесѣдѣ вовсе не касаться личностей? Мы, дорогая ма'мъ, будемъ бродить по полямъ науки и сообщать другъ другу занимательные результаты нашихъ открытій. Мы, если вамъ угодно, будемъ разсматривать въ микроскопѣ безконечно-малыя чудеса природы. Будемъ разработывать энтомологію. Обнявши таліи другъ друга, будемъ сидѣть на pons asinorum и любоваться потокомъ математики, бѣгущимъ подъ арками этого удивительнаго моста. Поищемъ убѣжища въ картахъ, и играя въ "нищаго сосѣда", не будемъ порицать нашего сосѣда. Отправимтесь въ зоологическій садъ и будемъ говоритъ о гориллѣ и ея породѣ, но помолчимъ о людяхъ, которые могутъ говорить въ свою очередь. Начиная хвалить ультра-англиканскую партію, мы можемъ оскорбить партію терпимости; заговоримъ о партія лагитудинаріевъ, оскорбится партія терпимости и ультра-англиканская. Что вы думаете о лордѣ Дерби, какъ о политическомъ дѣятелѣ? Какого вы мнѣнія о лордѣ Пальмерстонѣ? -- Нѣтъ, нѣтъ! сдѣлайте одолженіе, сыграйте мнѣ эти очаровательныя варіаціи, на мотивъ: "Въ хижинѣ моей близь лѣса".

  

III.
ЛѢТОПИСИ МОЛОДАГО ПИВА.

   Недавно за однимъ банкетомъ я имѣлъ счастіе сидѣть подлѣ доктора Подиматезиса, который знаетъ все и который въ то время, когда подали лафитъ, произнесъ старую поговорку ворчливаго оксфордскаго Дона: "всякій лафитъ хотѣлъ бы быть портвейномъ". Выпивъ съ особеннымъ аппетитомъ стаканъ-другой, я подумалъ: вотъ, мистеръ Roundabout, отличная тема для одной изъ вашихъ проповѣдей. Примѣнимте, братія, къ человѣческой расѣ , что было сказано здѣсь о португальскихъ и гасконскихъ виноградникахъ, и мы безъ всякаго затрудненія увидимъ, какъ многіе лафиты сильно желаютъ сдѣлаться портвейнами, какъ многіе изъ нашихъ знакомыхъ мужчинъ и женщинъ, да наконецъ и мы сами, будучи аквитанцами, старались придать себѣ видъ лузитянцевъ; какъ сильно желаемъ мы сдѣлаться и прослыть болѣе сильными, болѣе храбрыми, болѣе красивыми и достойными, чѣмъ есть на самомъ дѣлѣ.

   Въ началѣ этого лицемѣрства -- этого желанія превосходства, желанія быть сильными, плодотворными, великодушными, силу-сообщающими, -- скрывается добродѣтельное и благородное самолюбіе, и для человѣка относительно собственно его или его ближняго, чрезвычайно трудно сказать, до какого предѣла это самолюбіе переступаетъ границы добродѣтели и становятся тщеславіемъ, притворствомъ и самонадѣянностію. Скажемъ, вы бѣдный человѣкъ, смѣло смотрите въ лицо превратности Фортуны и носите самоувѣренный видъ. Вашъ кошелекъ весьма тощъ, но вы пенни не должны ни кому; ваши средства скудны, но на вашей женѣ весьма приличное платье; вашъ старый фракъ прекрасно вычищенъ; ваши дѣти въ хорошей школѣ; вы никому не жалуетесь на свою судьбу, ни у кого не просите милости, не раболѣпствуете передъ сосѣдями потому собственно, что они стоять выше васъ въ обществѣ, или (самое худшее, самое низкое и самое обыкновенное преступленіе) не завидуете ихъ лучшему счастію.

   По всѣмъ внѣшнимъ признакамъ вы живете также хорошо, какъ и ваши сосѣди, доходъ которыхъ втрое больше вашего. Правда, въ этомъ случаѣ можетъ быть небольшая смѣсь притворства въ вашей жизни и поведеніи. Вы, конечно, принимаете на себя улыбающееся лицо, въ то время какъ Фортуна безжалостно гнететъ васъ. Ваша жена и дочери такія парадныя на вечерахъ, цѣлый день дома кроятъ, шьютъ, починиваютъ, лишь бы только свести концы съ концами жизненныхъ расчетовъ. При случаѣ вы подаете пріятелю бутылочку вина, а сами довольствуетесь рюмкой виски съ водой. Вы избѣгаете кэбовъ, говоря, что вы лучше всего любите возвращаться домой послѣ обѣда пѣшкомъ (а вы сами знаете, мой добрый другъ, что это ложь).

   Я совершенно согласенъ съ вами, что въ этотъ образъ жизни необходимо должна входить, хотя маленькая частица лицемѣрства, что этотъ лафитъ тяжелъ, какъ говорится, но ваше желаніе обратиться въ портвейнъ -- любезно и простительно, даже можетъ быть почетно; и если бы въ мірѣ не было другихъ лицемѣрствъ, кромѣ вашихъ, то, право, мы были бы самые достойные люди; проповѣдники, моралисты, сатиристы придержали бы свои языки и принялись бы за какое нибудь другое ремесло, чтобы имѣть средства къ жизни. Но вы знаете, что переступите тотъ предѣлъ добродѣтели и скромности, въ область, гдѣ начинается обманъ и тщеславіе, гдѣ моралистъ ловить васъ и дѣлаетъ васъ темою своихъ поученій. Напримѣръ въ одномъ романѣ упоминается о моемъ пріятелѣ мистерѣ Тальботѣ Туисденѣ,-- человѣкѣ, котораго, какъ извѣстно вамъ и мнѣ, можно сравнить съ самымъ обыкновеннымъ краснымъ столовымъ виномъ, а онъ, между тѣмъ, непремѣнно хочетъ показать изъ себя отличный портвейнъ двадцатыхъ годовъ. Въ нашей Британіи есть сотни подобныхъ людей; они вѣчно стараются надуться свыше своей натуральной величины, дѣлать напряженія свыше натуральной своей силы,-- шагать шире натуральнаго шага. Поройтесь, поищите въ карманахъ вашихъ жилетовъ, дорогіе мои братья,-- то есть, въ вашихъ сердцахъ,-- хоть какихъ качествъ, свойственныхъ обыкновенному красному вину, желали бы вы отдѣлаться и въ замѣнъ прослыть за превосходный портвейнъ? А почему же не вы сами, мистеръ Причаръ (проповѣдникъ)! спрашиваетъ конгрегація. Возлюбленные мои,-- ни здѣсь, на этой каѳедрѣ, ни внѣ ея, я не стараюсь показывать себя больше, умнѣе или лучше каждаго изъ васъ. Еще недавно, какой-то рецензентъ провозгласилъ, что я заявляю большія претензіи за титулъ философа.-- Я -- философъ! Я заявляю претензіи!-- Дорогой мой субботній другъ, а что вы скажете про себя? Не вы ли сами учите всѣхъ и всему? не вы ли наказываете дурныхъ мальчиковъ, если они не выучатъ того, что вы имъ задали? Вы преподаете Политику лорду Джону и мистеру Гладстону. Вы учите поэтовъ -- какъ должно писать, живописцевъ -- какъ рисовать, джентльменовъ -- хорошимъ манерамъ, и танцовщицъ -- дѣлать пируэты. Не мало былъ я изумленъ въ недавнее время примѣрамъ скромности нашего субботняго друга, который показалъ себя болѣе аѳиняниномъ, чѣмъ сами аѳиняне; онъ взялъ греческую книгу, написанную грекомъ, сѣлъ за письменный столъ и пресерьезно показалъ, какъ греческій джентльменъ долженъ писать на своемъ природномъ языкѣ.

   Нѣтъ, нѣтъ! сколько мнѣ извѣстно, -- я вовсе не стараюсь быть портвейномъ; напротивъ, теперь же предлагаю здоровое, безъ всякой примѣси, обыкновенное вино, скажемъ, по 18-ти шиллинговъ за дюжину, и предлагалъ его всегда de bon coeur тѣмъ, кому угодно было посидѣть въ моей tonnelle и за рюмкой вина съ полчаса побесѣдовать. Это, мой другъ, не вашъ горячій портвейнъ. Я знаю, вездѣ можно найти влагу несравненно лучше и крѣпче. Нѣкоторые называютъ его кислымъ,-- другіе говорятъ, что оно жидко, третьи находятъ въ немъ совершенное отсутствіе букета. Это можетъ быть справедливо, а можетъ быть и нѣтъ. Бываютъ вѣдь хорошіе и дурные годы; годы, которые удивляютъ всякаго,-- годы, въ которые сборъ винограда бываетъ небольшой и плохой, богатый и обильный. Но если мое вино не чистое, не неподдѣльное,-- это еще ничего не значитъ; нечего безпокоиться и пить его. Я даже не говорю, что желалъ бы быть портвейномъ, если бы я могъ,-- зная, что портвейнъ (подъ этимъ названіемъ я подразумѣваю болѣе крѣпкую, болѣе темную и болѣе густую влагу, нежели влага, доставляемая моимъ виноградникомъ) не всѣмъ проходится по вкусу, не всякая голова легко его выноситъ. Согласитесь же, дорогая братія, что вы и я смѣло можемъ считать себя очень скромными людьми; а будучи такими, почему же намъ не доказывать, сколько притворства скрывается въ нашихъ ближнихъ и какъ многіе изъ нихъ желали бы быть портвейномъ, если бы могли.

   Неужели вамъ никогда не случалось видѣть маленькаго человѣчка, изъ коллегіи, между большими людьми, гдѣ онъ разыгрывалъ роль молодаго человѣка моднаго свѣта? Онъ возвращается въ свою общую комнату съ нѣжными воспоминаніями о замкѣ Эрмайнъ или Стробери-Холлъ. Онъ пишетъ графинѣ, что лордъ Лоллипупъ поправляется и что несчастный случай, повстрѣчавшійся съ нимъ въ дракѣ съ пьянымъ лодочникомъ, выказалъ только его неустрашимость и нисколько не обезобразилъ носа милорда. Лондонскій портной неоцѣненнаго лорда Лоллипупа доставляетъ ему платье; отправляясь посмотрѣть гончихъ, онъ повязываетъ галстухъ à la mouve или Magenta. Любовь къ фэшенабельнымъ людямъ составляетъ слабость,-- не говорю, что всѣхъ, во нѣкоторыхъ наставниковъ. Увидѣвъ однажды въ Корнгиллѣ итонскаго наставника, который внушилъ намъ эту идею, мы не могли понять чистоты намѣреній, деликатности и утонченности джентильныхъ семействъ, которыя посылаютъ сыновей своихъ въ Итонъ. О, субъ-учитель, mon-ami! Старикъ Самъ Джонсонъ, бывшій субъ-учителемъ въ раннихъ годахъ своей жилки, тоже немного придерживался этой слабости. Если бы Гольдсмитъ постучался къ нему часа въ три поутру и предложилъ бы прокатиться въ Гринвичъ на лодкѣ,-- неужели онн сказалъ бы: -- "а, мой другъ,-- ты отправляешься бѣситься?-- и я съ тобой!"-- и потомъ пошелъ бы одѣваться? Скорѣе, мнѣ кажется, онъ спустилъ бы бѣднаго Гольдсмитта кубаремъ съ лѣстницы. Ему навѣрное желательно было бы быть портвейномъ. Но у насъ нѣть этого желанія. Наше мнѣніе о португальскомъ виноградѣ уже извѣстію. Онъ ростетъ высоко, -- притомъ же очень киселъ, такъ что мы не погонимся за виноградомъ подобнаго рода.

   "Я ходилъ съ мистеромъ Фоксомъ"... этотъ анекдотъ приводится очень кстати насчетъ винограда... "Я ходилъ съ мистеромъ Фоксомъ по Лувру, говорить Бенджеминъ Вестъ {Benjamin West -- извѣстный англійскій живописецъ, бывшій въ началѣ текущаго столѣтія президентомъ королевской академіи художествъ, преемникомъ Джосуа Рейнольдса. Прим. перев.} (заимствуемъ это изъ одной газеты, только что мною прочитанной), и замѣтилъ, что большинство публики оборачивалось посмотрѣть на меня. Это показываетъ уваженіе французовъ къ изящнымъ искусствамъ". Вотъ вамъ примѣръ посредственнаго лафита, воображавшаго себя самымъ крѣпкомъ портвейномъ. Немного найдется примѣровъ увѣренности такой глубокой, такой простой, до такой степени удовлетворяющей самолюбію. Я встрѣчалъ многихъ, которые хотѣли бы быть портвейномъ; но немногихъ съ гасконскимъ свойствомъ, которые безусловно считали себя чистѣйшимъ портвейномъ. Георгъ III вѣрилъ въ портвейнъ Веста и находилъ, что достоинство портвейна Рейиольдса было черезчуръ преувеличено. Въ Филадельфіи я смотрѣлъ на картины Веста съ восторгомъ и благоговѣніемъ. О, прикройся, стыдливая слава, прикрой себѣ голову своимъ старымъ спальнымъ колпакомъ. О безсмертіе! неужели этимъ самымъ изображается твой конецъ? Читалъ ли кто нибудь изъ васъ, дорогіе мои братья, стихотворенія Блэкмора, или эпическія поэмы Бауръ-Лорміана, или Генріаду, или... чтобы вамъ сказать... Поллока -- Теченіе времени?. Всѣ эти произведеніи нѣкоторыми людьми считались долговѣчнѣе мѣди, и гдѣ же они теперь? А наши образцовыя произведенія литературы,-- наши портвейны, которые если не безсмертны, то во всякомъ случаѣ должны просуществовать лѣтъ пятьдесятъ, даже лѣтъ сто,-- о, мои добрые сэры, неужели вы думаете, что они могутъ помѣститься въ очень небольшомъ погребѣ?

   И опять эти бѣдные люди, обращенные въ мѣдь, поставленные на пьедесталы, наводящіе страхъ на Трафальгарскій скверъ и его окрестности,-- развѣ вы не думаете, что многіе изъ нихъ,-- не говоря даже о смѣшномъ ихъ выполненіи,-- представляютъ собою смѣшныя фигуры, и что мы всѣми силами стараемся показать портвейномъ нашъ квасной патріотизмъ и жиденькій талантъ? Одного, ну пожалуй хоть и двухъ герцоговъ Веллингтоновъ, было бы совершенно достаточно. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ одинъ извѣстный и остроумный французскій критикъ находился въ Лондонѣ, и я гулялъ съ нимъ по улицамъ. Стыдно сказать, что я сообщилъ ему (въ полной надеждѣ, что онъ намѣренъ писать статьи о нравахъ и обычаяхъ нашей страны), что всѣ статуи, которыя онъ видѣлъ, представляли герцога веллингтонскаго. Это чей монументъ напротивъ арки Апсли-хауза? {Apsley House дворецъ близь Гайдъ-Парка,-- бывшая резиденціи герцога Веллигтона.} Герцога въ плащѣ, треугольной шляпѣ, верхомъ на конѣ. А это чей,-- позади Апсли-хауза, въ воздушномъ костюмѣ съ фиговымъ листкомъ? тоже герцога. А на улицѣ Кокспоръ? герцога въ парикѣ съ косичкой, и т. д. Я показалъ ему цѣлую армію герцоговъ. Есть много бронзовыхъ героевъ, которые спустя нѣсколько лѣтъ кажутся чрезвычайно глупыми, неуклюжими, не на мѣстѣ поставленными. Напримѣръ, тѣ три гренадера въ Поллъ-Моллѣ {Монументъ въ память осады Севастополя. Прим. перев.}, которые поставлены всего только нѣсколько мѣсяцевъ, неужели вамъ не жалко смотрѣть на этихъ несчастныхъ воиновъ, осужденныхъ вѣчно стоять съ нахмуренными и свирѣпыми лицами;-- неужели вы не пожелали бы, чтобы они сошли съ пьедестала и отправились въ казармы? Что они сражались весьма храбро, это не подлежитъ ни малѣйшему сомнѣнію, но точно также храбро сражались и русскіе, и французы; полковникъ Джонсъ 99 полка также храбро дрался, какъ и полковникъ Броунъ 100 полка,-- и я опять таки повторяю, что обыкновенное столовое вино не должно выдавать себя за портвейнъ, и что честное обыкновенное вино покраснѣло было отъ такого самохвальства. Я увѣренъ, что если бы вы обратились къ герцогу Іоркскому, поставленному на колоннѣ между двумя клубами, и спросили бы его высочество, слѣдовало ли ему оставаться тамъ, онъ навѣрное сказалъ бы -- нѣтъ. Храброму, достойному человѣку, не хвастуну, не фанфарону, было бы прискорбно увидѣть себя посаженнымъ на такую героическую жордочку. Лордъ Джорджъ Бентинкъ, находясь въ серединѣ фамильнаго парка, въ Кавендишъ-скверѣ, можетъ еще воображать, что онъ имѣетъ право оставаться на своемъ мѣстѣ. Но взгляните на Вильяма Комберлэнда, съ нахлобученной на глаза шляпой, скачущаго позади лорда Джорджа на своемъ конѣ, съ римскимъ носомъ,-- повѣрьте, онъ охотно бы слѣзъ съ этого коня, если бы получилъ позволеніе. Онъ, какъ вамъ извѣстно, никогда не колебался передъ пустяками; это былъ весьма честный, почтенный, всегда говорившій правду воинъ; и что касается до героическаго почета, я готовъ держать пари на дюжину стараго портвейна противъ бутылки частаго и здороваго Бордо, по 18 шиллинговъ за дюжину (включая и бутылки), что у него и на умѣ не было требовать такого нелѣпаго отличія. Я слышалъ, что въ Дублинѣ намѣреваются поставить статью Томасу Муру. Ужь и его не посадятъ ли верхомъ? Нѣкоторые люди должны пользоваться этой славой лѣтъ шестьдесятъ; а другихъ бронзовыхъ джентльменовъ слѣдовало бы черезъ нѣсколько лѣтъ снова опускать въ плавильную печь, откуда вышли бы новые джентльмены. Недавно я видѣлъ въ Эдинбургѣ колонну Мельвиля; ну скажите, добрые и честные люди,-- не чувствуете ли вы себя какъ-то неловко, проходя мимо этой колонны? Кто такой долженъ стоять на этихъ почетныхъ мѣстахъ? Неужели это тотъ самый человѣкъ, котораго шотландцы чтутъ съ особеннымъ восторгомъ? Я долженъ откровенно признаться, что въ сѣверной Британіи существуетъ наклонность чрезмѣрно высоко цѣнить своихъ героевъ. Шотландскій эль очень хорошъ и крѣпокъ, но нисколько не крѣпче всякаго другаго пива въ мірѣ, хотя нѣкоторые шотландскіе патріоты утверждаютъ противное. Во время войны, когда какой нибудь здоровый Санди Санкюлотъ возвращается изъ Индіи или Крыма, сколько восторженныхъ криковъ, поздравленій, самопрославленій раздается вокругъ него! Послушавъ послѣ обѣда Макоратора, вы бы подумали, что шотландцы выиграли всѣ сраженія, перебили всѣхъ русскихъ, всѣхъ мятежниковъ индійцевъ, словомъ, надѣлали, Богъ вѣсть, какія чудеса. Въ Купаръ-Файфѣ есть маленькая гостинница, называемая "Ватерлооская битва", и какъ вы думаете, что изображено на ея вывѣскѣ? широкоплечій шотландецъ, размахивающій обнаженнымъ мечемъ! Да, да, дорогой Макъ, вы человѣкъ умный, вы добрый, вы красивый, вы храбрый, вы богатый и проч., но таковъ же точно и Джонсъ за предѣлами вашей страны. Шотландская лососина хороша, но въ морѣ есть рыбы насколько ея не хуже. Однажды я слышалъ, какъ одинъ шотландецъ читалъ въ Лондонѣ лекціи о поэзіи. Само собою разумѣется, что пьесы, которыя онъ выбралъ, были преимущественно изъ шотландскихъ авторовъ о что Вальтеръ Скоттъ былъ его любимымъ поэтомъ. Я шепнулъ моему сосѣду, тоже шотландцу (мимоходомъ сказать, слушатели были почти все шотландцы): "Профессоръ сказалъ, что лучшій поэтъ былъ шотландецъ; готовъ держать пари, онъ скажетъ, что худшій поэтъ былъ тоже шотландецъ". И, дѣйствительно, оказалось, что самый худшій поэтъ былъ сѣверный британецъ.

   Говоря о хвастовствѣ, я не могу забыть одной могущественной республики, нѣтъ, двухъ могущественныхъ республикъ, гдѣ народъ страшно какъ любитъ выдавать обыкновенное красное вино за старый портвейнъ. Я очень радъ, ради моего добраго друга, что въ Соединенныхъ и, надѣюсь, въ Конфедеральныхъ Штатахъ существуетъ обширная и вліятельная партія, которая вѣритъ, что кататбское вино несравненно лучше самаго лучшаго шампанскаго. Противъ извѣстнаго стараго Бѣлаго Дома въ Вашингтонѣ, о которомъ я всегда съ признательностью вспоминаю, американцы поставили конную статую генерала Джексона, работы американскаго артиста-самоучки, обладавшаго довольно замѣчательнымъ геніемъ и искусствомъ. Однажды на вечерѣ какой-то членъ конгресса отвелъ меня въ уголъ комнаты и спросилъ: не есть ли это, по моему мнѣнію, лучшая конная статуя въ мірѣ? Какъ долженъ былъ поступить я съ такимъ прямымъ вопросомъ, предложеннымъ въ углу комнаты? Я долженъ былъ отвѣтить, и отвѣчалъ, что, по моему мнѣнію, ее нельзя назвать лучшею въ мірѣ. -- Послушайте, сэръ, говоритъ членъ конгресса: вы не должны забывать, что мистеръ М... до этого произведенія никогда не видѣлъ статуй! Я замѣтилъ, что мистеру М... не было бы хуже отъ того, если бы онъ посмотрѣлъ на другія статуи. Надобно сказать, ни одинъ человѣкъ не сознался бы такъ охотно въ своихъ недостаткахъ, и не сталъ бы такъ скромно отзываться о своихъ достоинствахъ, какъ этотъ самый скульпторъ, съ которымъ я впослѣдствіи встрѣтился. Но, о Боже! на другой день какая очаровательная появилась статья въ Вашингтонскихъ газетахъ о дерзкой критикѣ и оскорбительномъ тонѣ англичанина, съ которымъ онъ отзывался о геніальныхъ людяхъ и произведеніяхъ въ Америкѣ! "Да что такое самъ-то этотъ человѣкъ, кто и пр. и пр." Вашингтонскій авторъ разгнѣвался, потому что я не хотѣлъ принять этого американскаго краснаго вина за лучшій портвейнъ въ мірѣ. О Боже, Боже! Въ настоящее время идетъ вражда не изъ-за вина, но изъ-за крови, и кто въ состояніи предсказать ея конецъ?

   Какъ много краснаго вина, желающаго быть портвейномъ, переходитъ изъ рукъ въ руки въ каждомъ обществѣ! Въ Палатѣ Общинъ сколько найдется членовъ въ родѣ молодаго пива, старающихся прослыть за пиво крѣпкое? Но позвольте: не питаю ли я злобы къ кому нибудь изъ нихъ? Правда, супруга Бонгійскаго депутата перестала приглашать меня и мистриссъ Roundabout на свой вечера. Теперь значитъ самая лучшая пора отомстить ему. Я скажу, что его всегда черезчуръ превозносили и что теперь онъ падаетъ плачевнымъ образомъ даже съ того пьедестала, на который былъ поставленъ. Я поставлю противъ него депутата отъ Сюкъ-Поджиса, и докажу, что блестящій молодой Эйлингтонскій депутатъ заслуживаетъ большаго вниманія, чѣмъ тотъ и другой. Не нахожусь ли я подъ вліяніемъ какой нибудь личной литературной злобы? Разумѣется нѣтъ. Съ литераторами этого не бываетъ. Иначе, какимъ бы образомъ я могъ отдѣлать здѣсь какого нибудь соперника, скорчить гримасу надъ его произведеніями и доказать, что его портвейнъ ни больше, ни меньше, какъ дрянное красное вино! О пустяки, мой другъ! Зачѣмъ такая щекотливость? А пощадятъ ли они васъ! Бичъ теперь въ вашихъ рукахъ, и вы не захотите употребить его въ дѣло? Въ молодости вѣдь вы любили упражняться имъ. Неужели нѣтъ врага, который бы сдѣлался лучше вслѣдствіе маленькой потасовки? Нѣтъ. Въ прежнія времена я ратовалъ не безъ славы, но теперь вмѣстѣ съ лѣтами я становлюсь миролюбивѣе. А если у меня и есть литературный врагъ, то по всей вѣроятности онъ въ непродолжительномъ времени напишетъ книгу, тогда мое любимое Обозрѣніе напустится на нее и отдѣлаетъ его какъ слѣдуетъ.

   Братіи, эти проповѣди у меня нарочно составляются короче; я того мнѣнія о моей конгрегаціи, которое заставляетъ меня думать, что еслибы я черезчуръ распространялся, то мои слушатели стали бы зѣвать, стучать ногами, производить шумъ и даже разошлись бы безъ всякой церемоніи, между тѣмъ какъ на эту тему я могъ бы проговорить нѣсколько часовъ. Какое множество мужчинъ, какое множество женщинъ, мои дорогіе, выдаютъ свое обыкновенное вино за портвейнъ, легкое пиво -- за крѣпкое! Въ литературѣ, въ политикѣ, въ арміи, во флотѣ, въ церкви, въ судѣ, словомъ, въ цѣломъ мірѣ, какое выдѣлывается огромное количество дешевой влаги, чтобы замѣнить ею лучшіе сорта! Спросите у Сержанта Роуланда его мнѣніе объ Оливерѣ, Q. С? "Обыкновенное вино, мой добрый другъ, весьма обыкновенное, хотя на немъ и проклеенъ ярлычекъ съ надписью портвейнъ!" Спросите мнѣніе Оливера о Роуландѣ и онъ отвѣтитъ вамъ: не было еще человѣка, котораго бы свѣтъ и онъ самъ ставили такъ высоко. Спросите мнѣніе Туидльдумски о сценическихъ достоинствахъ Туидльдиштейна, и онъ скажетъ тамъ: "Это шарлатанъ, мой добрый сэръ! невѣжда, даю вамъ честное слово! позоръ для оперы! медвѣдь танцуетъ лучше его!" Спросите Паддингтона и Букмистера, этихъ двухъ записныхъ поклонниковъ моды, что они думаютъ другъ о другѣ? Оба они замѣчательное обыкновенное вино. Вы и я помнимъ очень хорошо то время, когда они считались весьма слабенькимъ винцомъ, а теперь посмотрите, какъ высоко стали они, и какими сдѣлались сильными? Что вы скажете о проповѣдяхъ Томкинса? Обыкновенныя, весьма обыкновенныя, хотя имъ и желательно прослыть за отличныя. А что скажете на счетъ историческихъ произведеній Хопкинса? на счетъ поэзіи Помкинса? То же самое -- обыкновенныя, жиденькія, слабенькія, черезчуръ разхваленныя, и т. д. и т. д. Разобравъ такимъ образомъ мужчинъ, развѣ нельзя сказать того же самаго о женщинахъ? Развѣ онѣ не заявляютъ нелѣпыхъ претензій? Развѣ онѣ не позволяютъ себѣ заноситься?

   Но, друзья мои, на сей день довольно и объ обыкновенномъ винѣ, и о портвейнѣ. Моя бутылка вся вышла.

  

IV.
ЧУДОВИЩА.

   Читатель вѣроятно замѣтилъ, что прямая и независимая буква, стоящая въ грамматикѣ между гласными Е и О {Буква I, т. е. по англійски Я. Примеч. Перев.}, служила предметомъ большой части этихъ очерковъ. Какъ эта гласная чувствуетъ себя сегодня поутру? свѣжа ли, въ хорошемъ ли расположеніи духа, весела ли? Соотвѣтственно этому и сатирическія строки, появляющіяся изъ-подъ этого пера, бываютъ веселы п бойки. Не случилось ли, напротивъ, чего нибудь непріятнаго съ этой гласной? Не былъ ли нарушенъ ея покой,-- не былъ ли вчерашній обѣдъ слишкомъ хорошъ, или не было ли вчерашнее вино не довольно хорошо? При такихъ обстоятельствахъ, перо, безъ всякаго сомнѣнія, отбрасываетъ мрачный, человѣконенавистный оттѣнокъ. Шутки становятся натянутыми и скучными. Юморъ исчезаетъ и вмѣсто него является горечь. Авторъ принимаетъ извѣстный вамъ язвительный топъ, который въ особенности обнаруживается, когда рѣчь идетъ о женщинахъ. Онъ дѣлается угрюмымъ, ни на что не обращаетъ должнаго вниманія; ни въ комъ и ни въ чемъ не видитъ хорошаго, обращается съ джентльменами, съ Лэди, съ исторіей и вообще со всѣми предметами съ мрачной небрежностью. Съ этимъ я совершенно согласенъ. Когда гласная, о которой идетъ рѣчь, находится въ такомъ настроеніи духа, и если вамъ нравится безпечная веселость и нѣжное, быстрымъ потокомъ льющееся сочувствіе къ вамъ, если вы желаете быть довольными само собой и всѣми вашими ближними, то совѣтую вамъ, милое мое созданіе, отправиться въ какой нибудь другой магазинъ въ Корнгиллѣ, или обратиться къ другой статьѣ. Бываютъ минуты, когда эта гласная дѣлается капризной и придирчивой. Да скажите пожалуйста, кто бываетъ постоянно въ добромъ здоровьѣ и въ хорошемъ расположеніи духа? Развѣ философы не ворчатъ иногда? Развѣ мудрецы иногда не выходятъ изъ себя? Развѣ женщины-ангелы никогда не капризничаютъ? Вотъ и сегодня, я въ мрачномъ настроеніи. Опускаю въ чернильницу перо и хмурюсь.

   Наступаетъ день... надо вамъ сказать, распредѣленіе дня у меня соблюдается съ величайшей точностью: на умственныя занятія -- шестнадцать часовъ, на завтракъ, обѣдъ и проч.-- тридцать двѣ минуты; на моціонъ -- сто сорокъ восемь минутъ, на разговоръ съ семействомъ, преимущественно о литературѣ и домашнемъ хозяйствѣ -- часъ и четыре минуты; на сонъ -- три часа пятнадцать минутъ (въ концѣ мѣсяца, когда работы по журналу заключаются, я, признаюсь, употребляю восемь минутъ больше),-- остальное время посвящается туалету и обществу. И такъ, наступаетъ день Сатирическаго Очерка, сюжетъ для котораго у меня уже даннымъ давно задуманъ, превосходный сюжетъ,-- чрезвычайно любопытный, живой и популярный сюжетъ,-- и я отправляюсь завтракать, рѣшившись употребить на это, по обыкновенію 9 3/4 минутъ и потомъ приняться за работу,-- какъ вдругъ,-- ахъ, какая досада!-- смотрю въ газету и что же вижу? въ ней трактуютъ о томъ самомъ предметѣ, о которомъ я намѣревался писать! Вчера говорили о немъ въ другой газетѣ,-- и разумѣется, не знаю, нужно ли вамъ говорить, испортили его. Въ прошлую субботу было писано объ этомъ же предметѣ въ третьей газетѣ;-- быть можетъ, вы сами угадаете, какой это сюжетъ,-- но я вамъ не скажу. Скажу только одно, что это мой любимый сюжетъ, изъ котораго бы вышелъ прекраснѣйшій очеркъ, какого вы давно не имѣли; но эта моя птичка, эта моя дичь, которую я намѣревался подстрѣлить и приготовить къ столу съ такимъ вкуснымъ соусомъ, была отъ-искана другими охотниками; пифъ! пуфъ! пафъ! полдюжина зарядовъ ударили по ней, изувѣчили ее, и она упала.

   -- А развѣ вы не можете выбрать какую нибудь другую тему? спрашиваете вы. Все это прекрасно; но если вы пожелали имѣть за обѣдомъ и съ аппетитомъ покушать извѣстное блюдо, будь это холодная вареная телятина, или что вамъ угодно, и вдругъ вамъ подаютъ черепаховый супъ и жареную дичь, развѣ вы не почувствуете разочарованія? Во время прогулки вы уже окончательно рѣшили, что у васъ будетъ за обѣдомъ холодная телятина, съ желе и пикулями, вы усвоили эту мысль, и вотъ, вмѣсто нея, вы видите индюшку, окруженную грубыми сосисками, или горячій паштетъ изъ голубей, или отвратительнаго жаренаго поросенка. Я знавалъ многихъ добрыхъ и милыхъ людей, которыхъ подобное contre-temps приводило изъ страшное негодованіе. Я видѣлъ, какъ они теряли хорошее расположеніе духа, накидывались на жену и на прислугу и наводили какое-то уныніе на цѣлый домъ. Если, поэтому, такъ опасно для человѣка обмануться насчетъ обѣда, то какъ должно быть еще опаснѣе обмануться насчетъ своей статьи? Я прихожу домой и сажусь за столъ съ чудовищнымъ аппетитомъ. Жена! гдѣ же тотъ маленькій купидончикъ? Начинила ли ты его какъ слѣдуетъ, нашпиговала ли, облила ли соусомъ, какъ я говорилъ, не пережарила ли? Скорѣе, скорѣе! я голоденъ! Я начинаю точить ножъ, ворочать глаза то въ ту, то къ другую сторону, начинаю кричать и хлопать себя по огромному животу, точно какъ горилла; но тутъ бѣдная моя Огрина должна была объявить, что купидончикъ убѣжалъ въ то время, какъ она на кухнѣ приготовляла тѣсто, въ которомъ хотѣла запечь его! Здѣсь я останавливаюсь въ дальнѣйшемъ описаніи. Я не хочу повторять тѣхъ грубыхъ неприличныхъ выраженій, которыя, какъ вамъ извѣстно, должны непремѣнно послѣдовать, когда чудовище при его необузданномъ характерѣ и замѣчательной привычкѣ угождать самому себѣ, увидитъ себя обманутымъ въ своихъ алчныхъ ожиданіяхъ. Какое звѣрское обращеніе съ женой, съ дѣтьми, которыя, хотя и маленькія чудовища, но все же дѣти! Да, дорогіе мои, вы можете сами вообразить и не требовать описанія отъ моего деликатнаго пера; языкъ и поведеніе этого вульгарнаго, грубаго, жаднаго, огромнаго человѣка, съ огромной пастью, часто глотавшею, и огромными зубами, часто пережевывавшими сырое человѣческое мясо.

   И такъ вы видите, что этимъ околичнымъ путемъ я добрался до сюжета настоящаго очерка, и этотъ сюжетъ -- чудовища. Вы, можетъ быть, воображаете, что ихъ болѣе не существуетъ, что это вымышленныя лица, миѳическіе представители силы, жестокости, тупоумія и кровожадности? Хотя у нихъ и есть сапоги, дѣлающіе семиверстные шаги, но вы вѣроятно помните, какъ мальчикъ съ пальчикъ убѣгалъ отъ нихъ и догонялъ ихъ. Они до такой степени тупоумны, что легко попадаются въ самыя замѣтныя ловушки и засады: -- припомните то чудовище, которое со злости распороло себѣ жилетъ и внутренность потому только, что Джекъ-дурачокъ разрѣзалъ на скорую руку приготовленный пуддингь. Они жестоки, звѣрски отвратительны съ своими заостренными зубами, огромными и ножами и рыкающими голосами, но карьера ихъ всегда оканчивается побѣдой надъ ними мальчика съ пальчикъ или какого нибудь другаго бойкаго маленькаго богатыря.

   Да; подъ конецъ они были побѣждены, въ этомъ нѣтъ ни малѣйшаго сомнѣнія. Они стремглавъ бросались въ пропасть (произнося при этомъ страшныя проклятія), гдѣ Джекъ ловкимъ couteau de chasse срѣзывалъ ихъ звѣрскія головы. Они собирались было пожрать заточенныхъ красавицъ, но въ моментъ нападенія ихъ на свои жертвы, вдругъ является прекрасный рыцарь въ блестящей бронѣ, и послѣ непродолжительной борьбы жестокій преслѣдователь падалъ насквозь пронзенный копьемъ... Я вамъ говорю, это совершенная правда, неопровержимая истина. Вы сами помните, что вокругъ пещеры чудовища, земля, на пространствѣ нѣсколькихъ сотъ ярдовъ, была покрыта костями жертвъ, которыхъ онъ заманилъ въ свой замокъ. Много рыцарей и много красавицъ попались ему въ лапы и всѣ они погибли подъ его ножемъ и на его зубахъ. Да драконъ не тѣ ля же самыя чудовища? чудовища, обитавшія въ вертепахъ, откуда они въ стальной бронѣ, съ копьями и факелами бросались и уничтожали заблудившихся, проходившихъ мимо ихъ логовища? Всѣ эти чудовища, хищные звѣри, злодѣи, необузданные тираны -- всѣ, всѣ они, будучи побѣждены, кончили свою карьеру. Но, прежде чѣмъ ихъ уничтожили, много, очень много они надѣлали зла. Возможно ли сосчитать всѣ кости, разсѣянныя кругомъ ихъ пещеръ? Много храбрыхъ душъ отправили они въ царство тѣней, прежде чѣмъ собственныя ихъ души съ пронзительнымъ воемъ отлетѣли изъ ихъ злодѣйскихъ труповъ въ то же мѣсто мрака.

   Полагать, что волшебницы, богатыри, угнетенныя красавицы и слѣдовательно чудовищи перестали существовать -- величайшее заблужденіе. Пещеры ихъ окружаютъ насъ и находятся отъ насъ въ недальнемъ разстояніи. Замки нѣкоторыхъ чудовищъ возвышаются въ какой нибудь мили отъ мѣста, гдѣ я пишу. Я думаю, что нѣкоторыя изъ нихъ считаютъ меня самого за чудовище. Но я нѣтъ, не чудовище, -- а они такъ чудовища. Я бываю у нихъ. Я не намѣренъ сказать, что въ буфеѣ у них тна та печаль, которая приводитъ въ движеніе мои болѣе нѣжныя чувства. Этотъ человѣкъ -- покупщикъ и продавецъ стараго платья -- потерпѣлъ пораженіе въ одной изъ ежедневныхъ битвъ его самой интересной, разнообразной, предпріимчивой жизни.

   Представляли ли вы себѣ когда нибудь, какова должна быть подобная жизнь? Погоня за какими нибудь двумя пенсами и пріобрѣтеніе ихъ должно быть самымъ интереснымъ и очаровательнымъ занятіемъ. Мы бы всѣ могли заняться этимъ дѣломъ, если бы захотѣли? Развѣ игроки въ вистъ, напримѣръ, не трудятся, ее думаютъ, не портятъ кровь изъ-за поэна въ шесть пенсовъ? На своемъ любимомъ трудѣ они учатся, развиваютъ природный умъ, пріобрѣтаютъ дальновидную предусмотрительность и историческую опытность. Не говорите мнѣ, что ихъ удерживаютъ за зеленымъ столомъ одни лишь шести-пенсовые поэны и пяти-шиллинговый робберъ. Нѣтъ, ихъ удерживаетъ желаніе -- одержать побѣду. Часы одинъ за другимъ проходятъ незамѣтно. Наступаетъ ночь. Занимается заря, а они все еще сидятъ въ своемъ клубѣ и требуютъ новыя карты, не смотря на то, что свѣтильни потухающихъ свѣчей начинаютъ шипѣть и трещать и утомленные лакеи давно уже дремлютъ въ передней. Всходитъ солнце. Джонсъ проигралъ четыре фунта; Броунъ выигралъ два; Робинсонъ торопится къ семейству и (быть можетъ негодующей) мистриссъ Робинсонъ. Прошли вечерніе часы, прошла ночь, прошло утро собственно для того, чтобы одержать побѣду въ этой шестипенсовой войнѣ. Что значитъ для Джонса проигрышъ четырехъ или для Броуна выигрышъ двухъ фунтовъ?-- Быть можетъ, Броунъ такъ богатъ, что двумя фунтами больше или меньше для него ровно ничего не значитъ; Джонсъ до такой степени потонулъ въ долгахъ, что выигрышъ четырехъ фунтовъ не принесетъ пользы его кредиторамъ и не въ состояніи измѣнить его положенія; а между тѣмъ они играли на этотъ кушъ,-- пускали въ дѣло всю свою энергію,-- хитрили, подъигрывались другъ подъ друга, подводили другъ друга (я не знаю всѣхъ техническихъ выраженій,-- да и откуда мнѣ знать?). Игра, какъ видите, шестипенсовая, а они все-таки хотѣли выиграть ее. То же самое можно сказать и относительно моего друга -- торговца старыхъ шляпъ. Онъ ставитъ свой кушъ, и хочетъ выиграть игру, а не просто продать шляпу. Конечно, я не могу сказать, что онъ не одушевленъ чувствомъ честолюбія. Цезарь желалъ быть первымъ въ деревнѣ. А если быть первымъ изъ двухъ сотъ деревенскихъ олуховъ, то почему же не быть первымъ изъ двухъ? Мой другъ, старое платье тоже желаетъ выиграть игру и пустить въ оборотъ свои ничтожные шесть пенсовъ.

   Положимъ, что въ игрѣ жизни -- о, она, право, не выше двухпенсовой! -- вы одинаково желаете выиграть. Неужели вы будете стыдиться въ ней своего честолюбія или славы? Есть также игры, которыя соотвѣтствуютъ извѣстнымъ періодамъ жизни. Я помню, въ дни нашей молодости, мой другъ Артуръ Боулеръ былъ превосходнѣйшимъ игрокомъ въ крикетъ. Стройный, ловкій, сильный, отлично сложенный, онъ, въ фланелевой курткѣ, представлялъ собою на полѣ великолѣпную картину. Militasti non sine gloria, Боулеръ, мой другъ! Тс! Мы не разсказываемъ пустяковъ. Молчаніе нашъ девизъ. На полѣ игры является сынъ его, Чарли, и становится первымъ игрокомъ между своими школьными товарищами. Боулеръ старшій, въ широкой своей блузѣ и проч., переваливаясь съ боку на бокъ въ погонѣ за мячемъ, казался весьма непріятнымъ предметомъ, между тѣмъ какъ глаза съ удовольствіемъ останавливались на Боулерѣ младшемъ, который картинно леталъ по полю, представляя собою молодой экземпляръ цвѣтущаго здоровья, бодрости и дѣятельности. Пожилыхъ лѣтъ мужчина благоразумно довольствуется развлеченіями, болѣе соотвѣтствующими его лѣтамъ и гибкости членовъ; онъ скромно катается верхомъ, посѣщаетъ своюферму, занимается поросятами, плугами, персиками и т. п. Его интересуютъ весьма немногія развлеченія рутинеровъ. Мы находимъ удовольствіе въ тѣхъ предметахъ, къ которымъ питали отвращеніе въ молодости. Я вижу, какъ молодые люди упиваются по вечерамъ чтеніемъ восхитительныхъ романовъ. Я подмѣчаю и слѣжу за пылающимъ взоромъ, устремленнымъ на извѣстную страницу, довольствуясь съ своей стороны бесѣдой съ старымъ томомъ "Писемъ Гоуэлля" или Gentleman's Magazine. Дѣйствительно, я пришелъ къ тому безмятежному состоянію души, при которомъ кисель становится лакомымъ блюдомъ. Я никогда не вѣрилъ въ возможность подобнаго состоянія; но это такъ. Спустя еще немного, и мнѣ будетъ нравиться овсянка. Это будетъ уже возрастомъ моего lait de poule u mon bonnet de nuit. И за тѣмъ... за тѣмъ бумажный колпакъ надвинутъ на глаза, и горѣвшій въ нихъ тусклый огонекъ погаснетъ навсегда.

   Неужели вы не знаете стариковъ, которые дѣлаютъ свои замѣтки на поляхъ адресъ-календарей, списка перовъ и т. п.? Это-то и есть кисель и овсянка старости. Изнуренный желудокъ не заботится о болѣе питательной пищѣ, хотя было время, когда онъ поглощалъ двѣнадцать часовъ самаго тяжелаго чтенія и переваривалъ, кажется, цѣлую энциклопедію.

   Если бы мнѣ пришлось воспитывать дѣтей, я на десяти или двѣнадцати-лѣтнемъ возрастѣ пригласилъ бы для нихъ профессора или профессоршу виста и заставилъ бы ихъ изучить эту важную и полезную игру. На старости ужь вамъ ей не учиться, все равно, какъ не учиться танцовать или играть на бильярдѣ. Въ молодости въ нашемъ домѣ насъ не учили играть въ вистъ, потому что мы были милыя послушныя дѣти, которымъ старшіе постоянно твердили, что игра въ карты "пустая трата времени". Пустая трата времени! Allons! А что дѣлаютъ вечеромъ послѣ обѣда наши старшіе домосѣды? Дарби беретъ газету, а дражайшая его половина свой Missionary Magazine или томъ проповѣдей Кумминга, и какъ вы думаете, что изъ этого слѣдуетъ? Минутъ черезъ нѣсколько газета Дарби валится на полъ не замѣченная и самъ Дарби начинаетъ выводить своимъ старымъ носомъ нѣчто въ родѣ trumpet obbligato, а старая Джоани то и дѣло, что клюетъ носомъ книгу, хотя передъ ней можетъ и раскрыта весьма назидательная проповѣдь. Но вотъ раздается: динь, динь, динь... неужели десять часовъ? Душа моя, прислугѣ пора спать, и вслѣдъ за тѣмъ благочестивые супруги сами отправляются въ постель. Замѣтьте, они не играли въ карты и по пустому не тратили времени. О нѣтъ! Я принадлежу къ клубу, гдѣ игра въ вистъ продолжается цѣлую ночь, и гдѣ не безъинтересно послушать, какъ Броунъ начнетъ разсказывать объ игрѣ Томсона и vice versa. Тамъ есть одинъ господинъ, назовемъ его Грэйторексъ, который считается первымъ игрокомъ. Мы всѣ въ душѣ восхищаемся имъ. Я, съ своей стороны, наблюдаю за нимъ въ его частной жизни, подслушиваю все, что онъ говоритъ, замѣчаю, что приказываетъ подать къ обѣду, и вообще питаю къ нему то подобострастіе, съ которымъ, будучй мальчикомъ, смотрѣлъ на школьнаго старшину. Не играть въ вистъ! Quelle triste vieillesse vous vous préparez! говорилъ великій и добрый епископъ Отунъ. Я не могу. Теперь это поздно. Слишкомъ поздно! слишкомъ поздно! О, какое смиренное признаніе! Это удовольствіе могло бы быть доступно, но потокъ жизни пронесъ насъ мимо его, быстрый потокъ, стремящійся въ море, которое уже виднѣется вдалекѣ. Да, слишкомъ поздно! Когда вы читаете въ газетахъ, что "миссъ Лэйтфутсъ преподаетъ взрослымъ valse à deux temps и вообще всѣ модные танцы", неужели у васъ не является желанія сейчасъ же отправиться и начать учиться? Но вы видите, что это уже слишкомъпоздно! Вы, м. г., прошли уже choreas, и молодые люди станутъ танцовать безъ васъ.

   Я не слишкомъ вѣрю тому, что говоритъ милордъ Байронъ, поэтъ; но во всякомъ случаѣ смѣю думать, что онъ размышлялъ, написавъ: "къ числу хорошихъ старыхъ замѣчательныхъ пороковъ слѣдуетъ отнести скупость", и если онъ испыталъ это на дѣлѣ, то, конечно, я не буду съ нимъ ссориться. Мнѣ кажется, я даже увѣренъ, что сбереженіе денегъ на старость лѣтъ составляетъ занятіе полезное, пріятное и отнюдь не неприличное. Оно должно служить безпрерывнымъ удовольствіемъ. Это такая игра, въ которую можно играть днемъ и ночью, дома и внѣ дома, и отъ которой вы всегда будете въ выигрышѣ, Напримѣръ я усталъ и хочу взять кэбъ. Такса до моего дома, скажемъ, два шиллинга. Извощикъ весьма естественно запроситъ полкроны. Я вынимаю книжку и показываю ему, что разстояніе до моего дома ровно три мили и тысяча пятьсотъ девяносто ярдовъ. Уѣзжая отъ меня съ двумя шиллингами, онъ внутренно бранитъ меня, и, вмѣсто комплимента моему искусству, осыпаетъ его проклятіями. Я игралъ съ нимъ и одержалъ надъ нимъ побѣду; шесть пенсовъ -- мои трофеи и справедливое вознагражденіе. Мимоходомъ сказать, женщины лучше нашего играютъ въ эту игру. А какой интересъ сообщаетъ она жизни! Въ теченіе всей дороги я знаю, что игра кончится у самаго дома; я вполнѣ увѣренъ въ ударѣ, который долженъ нанести противнику. Могу я играть еще и другимъ образомъ. Я не хочу брать кэба, я буду однимъ изъ четырнадцати мокрыхъ пассажировъ, затисканныхъ въ душный омнибусъ. Я простою часъ подъ дождемъ, буду видѣть, какъ полные омнибусы одинъ за другимъ проходятъ мимо меня, но все-таки поставлю на своемъ. Я хочу дождаться мѣста и наконецъ дождусь, хотя къ тому времени сапоги мои промокнутъ насквозь, и съ зонтика будутъ лить потоки воды на мои же ноги. Но вѣдь вы получите ревматизмъ, лихорадку, жабу, вы проведете самый непріятный вечеръ, быть можетъ завтра же придется посылать за докторомъ? Да; но за то я выигралъ игру, выигралъ шиллингъ въ этотъ робберъ.

   Если вы играете въ эту игру въ теченіе всей своей жизни, вы увидите, сколько въ ней удивительнаго интереса, и какое пріятное занятіе. Напримѣръ, моя жена располагаетъ подремать послѣ обѣда надъ томомъ избранныхъ проповѣдей. Какъ только я замѣчу, что она, моя добрая душа, заснула, то тихонько подойду и потушу свѣчу. Въ темнотѣ ея сладкія грезы будутъ еще пріятнѣе, и если она проспитъ часъ, то, смотришь, въ карманѣ ужь и есть полпенни.

   Что касается до платья, parbleau! На немъ не много сбережешь денегъ, потому что по мѣрѣ накопленія лѣтъ, по мѣрѣ того, какъ мужчина становится болѣе и болѣе древнимъ британцемъ, онъ менѣе нуждается въ платьѣ. Когда мой портной предлагаетъ мнѣ сдѣлать новую перемѣну, я смѣюсь ему прямо въ лицо. Мой синій фракъ съ металлическими пуговицами выдержитъ еще десять лѣтъ. Вы говорите, онъ устарѣлъ? Что же изъ этого слѣдуетъ? Вѣдь я не намѣренъ прельщать кого нибудь своей наружностью. Вы говорите, что мое платье обшмыгалось. Чтожь за бѣда? Если бы я желалъ блеснуть въ чьихъ нибудь глазахъ, тогда совсѣмъ другое дѣло. А теперь, когда въ концѣ года я получаю счетъ фунтовъ въ десять и сравниваю его съ прежними счетами, я чувствую, что выигралъ игру у господина портнаго, я чувствую, что одержалъ побѣду, и признакомъ ея служитъ мое платье.

   Я не люблю выдавать прислугѣ деньги на столъ, хотя это обходится дешевле, чѣмъ приготовлять для нея кушанье дома: но я знаю, что изъ этихъ денегъ она будетъ дѣлать сбереженія и слѣдовательно брать верхъ надо мной. Это показываетъ, что не деньги, а самая игра интересуетъ меня. Точно также и насчетъ вина. У меня оно бываетъ хорошее и дорогое. Я побезпокою васъ сказать мнѣ, гдѣ можно получать хорошее вино по дешевой цѣнѣ? Вы также можете сообщить мнѣ адресъ лавки, гдѣ я могу покупать мясо по четыре пенса за фунтъ или вымѣнивать соверены по пятнадцати шиллинговъ за штуку. Въ игрѣ на аукціонахъ, въ докахъ, съ виноторговцами, повѣрьте мнѣ, нельзя надѣяться на выигрышъ; я точно также не рѣшусь купить бриліанты на аукціонѣ въ улицѣ Флитъ, купить вина отъ вашихъ нуждающихся винныхъ агентовъ, которые осаждаютъ двери каждаго человѣка. Нѣтъ, ужь извините! Эта была бы самая невѣрная игра, а вашъ покорнѣйшій слуга не имѣетъ къ ней ни малѣйшаго расположенія.

   Въ самомъ занятіи экономіей и сбереженіемъ должны заключаться тысячи невинныхъ удовольствій и наслажденій, которыя мы упускаемъ собственно по своей безпечности. Напримѣръ, что вы знаете изъ естественной исторіи вашего домашняго хозяйства? Поклянитесь мнѣ совѣстью и честью, что вамъ извѣстна цѣна фунту масла? Можете ли вы сказать, что стоитъ сахаръ, много ли потребляетъ его ваше семейство и сколько должно потреблять? Много ли употребляется свинаго сала въ вашемъ домѣ? Когда я начинаю размышлять объ этихъ предметахъ, голова моя невольно склоняется отъ стыда. Я предполагаю, въ эти минуты, что вы, который читаетъ это, джентльменъ среднихъ лѣтъ и отецъ семейства. Въ состояніи ли вы отвѣтить на вышеприведенные ѣопросы? Что! вѣдь не можете? Теперь обернитесь кругомъ, положите книгу, и внезапно спросите мистриссъ Джонсъ и вашихъ дочерей, не могутъ ли онѣ отвѣтить? Тоже не могутъ. Онѣ переглядываются другъ на друга и показываютъ видъ, какъ будто все знаютъ. Нѣкоторыя изъ нихъ дѣйствительно знаютъ кое что изъ исторіи, геологіи и т. д. Но изъ естественной исторіи домашняго хозяйства -- Nichts, и за это, стыдно вамъ всѣмъ! Honnis soyez! Стыдитесь! не менѣе того, впрочемъ, должны стыдиться и мы!

   Рано утромъ я слышу родъ призыва подъ моимъ окномъ; и знаю, что это утренній разнощикъ молока оставилъ у воротъ свою кружку. О, домашніе мои пенаты! я столько лѣтъ прожилъ на свѣтѣ и не знаю ни цѣны, ни количества молока, которое заключалось въ этомъ кувшинѣ. Почему же я не знаю? Клянусь, если я доживу до завтрашняго утра, то лишь только услышу призывъ этого Лактанція, какъ сейчасъ же выбѣгу къ нему и начну распрашивать. Сколько у него коровъ? Сколько онѣ въ годъ принесутъ молока? Какую платитъ аренду? Что стоитъ кормъ и содержаніе прислуги? Какъ велика убыль животныхъ и сколько круглымъ числомъ причитается на ихъ пополненіе? Если меня заинтересуетъ кружка купленнаго молока, то всѣ эти свѣдѣнія окажутся неизбѣжными; все это будетъ добавочнымъ интересомъ въ жизни. Къ чему, скажите, ведетъ болтовня моего пріятеля, мистера Льюиса о предметахъ на морскомъ берегу и т.п.? Что особенно интереснаго нашелъ онъ на морскомъ берегу? Развѣ уже и нѣтъ другихъ предметовъ? А предметы на поверхности звонка, предметы передъ носомъ моимъ, предметы, которые приноситъ мнѣ мясникъ на своемъ лоткѣ, предметы, которые стряпуха приготовляетъ и ставитъ передо мной, и надъ которыми я читаю затрапезную молитву! Да моя ежедневная жизнь окружена предметами, которые должны интересовать меня. Пуддингъ, который я ѣмъ (или отказываюсь отъ него, смотря по обстоятельствамъ; между нами, то, что сказано мною насчетъ киселя, можетъ быть, принято cum grano,-- я не достигъ еще этого возраста, а привожу это такъ, для примѣра, для поясненія),-- пуддингъ на моей тарелкѣ, яйца, изъ которыхъ онъ сдѣланъ, огонь, на которомъ онъ жарился, скатерть, на которой онъ поставленъ, и и т. д. и т. д.,-- развѣ это не есть предметы, заслуживающіе изученія, развѣ безполезно знать цѣну ихъ и происхожденіе? Для человѣка, который знаетъ эти вещи, интересъ жизни пріобрѣтаетъ значительно большіе размѣры. Разнощикъ молока становится для него предметомъ изученія; пекарь дѣлается существомъ, которое онъ разсматриваетъ съ любопытствомъ и любовію. Нѣтъ, Льюисъ! уберите вы въ банку свои отвратительныя морскія растенія; я лучше займусь чѣмъ нибудь другимъ. О лары, о пенаты, покровительствующіе домашнему хозяйству боги! научите меня сочувствовать всему, что входитъ и приносится въ двери моего дома! Заинтересуйте меня книгой моего мясника. Научите меня предвидѣть счеты, которые подастъ мнѣ лавочникъ. Неблагодарно со стороны моего кухоннаго очага не знать стоимости того, что на немъ уничтожается, и я надѣюсь, что не одинъ мужчина, прочитавъ это и пораздумавъ объ этомъ, подобно автору, устыдится самого себя, и смиренно преклонитъ свою голову.

   И опять, если къ этой игрѣ въ домашнее хозяйство вы въ состояніи присоединить небольшой денежный интересъ, то удовольствіе увеличится еще значительнѣе; игра въ карты изъ-за шести пенсовъ несравненно лучше робера въ пустую. Если васъ заинтересуютъ шесть пенсовъ, то уже вся ваша жизнь пріобрѣтаетъ новое возбужденіе. Вы будете играть въ эту игру съ солнечнаго восхода и до той минуты, когда сонъ сомкнетъ ваши глаза, будете вести эту игру съ мясникомъ, булочникомъ, угольщикомъ, извощикомъ, омнибуснымъ кондукторомъ, мало того, съ брильянтщикомъ и биржевымъ маклеромъ. Вы можете выиграть цѣлую гинею при покупкѣ бриліантоваго ожерелья или получить на биржѣ шестнадцать процентовъ барыша при размѣнѣ какихъ нибудь акцій... Намъ всѣмъ извѣстны люди, одаренные этой способностью, которые довольно щедро распоряжаются своими деньгами. Они даютъ ихъ при затруднительныхъ случаяхъ. Они имѣютъ болѣе возможности оказывать помощь, чѣмъ вы и я, которые зря тратимъ деньги и говоримъ приходящему къ намъ Блудному Сыну:-- другъ мой, съ большимъ бы удовольствіемъ, но я издержалъ уже всѣ свои деньги раньше времени, и самъ отправляюсь просить мистера Скрюбай, не можетъ ли онъ сдѣлать для меня что нибудь.

   Въ этой пріятной, полезной и вѣчно новой двухъ-пенсовой игрѣ скрывается, однакоже, опасность излишества, какъ это бываетъ во всякомъ другомъ развлеченіи или житейскомъ занятіи. Если вы станете гнаться слишкомъ горячо за вашими двумя пенсами, то пріобрѣтеніе или потеря ихъ можетъ подѣйствовать на спокойствіе вашей души, а душевное спокойствіе, какъ вамъ извѣстно, дороже денегъ. Пріятель мой, продавецъ стараго платья, агонія котораго надъ шляпой навела насъ на эти отвлеченныя размышленія, мнѣ кажется, горячо погнавшись за ничтожнымъ барышемъ, нарушилъ равновѣсіе духа, которому слѣдовало быть спокойнымъ и счастливымъ. Выдержи я себя, думаетъ онъ: -- и я могъ бы получить эту шляпу за три пенса; заплативъ за нее четыре пенса, онъ сомнѣвается теперь въ томъ, что удастся ли воротить свои деньги. Добрый мой Шадрахъ! если ты, идя по дорогѣ жизни, станешь оплакивать безвозвратно утраченное, если будешь позволять вчерашнимъ своимъ неудачнымъ сдѣлкамъ отравлять радость сегодняшняго или завтрашняго дня, то смѣло подходи къ Сенѣ, бросайся въ нее, съ шляпами, съ мѣшкомъ стараго платья, со всѣмъ, со всѣмъ, и положи конецъ твоей печали и твоимъ тревожнымъ заботамъ. Прежде и послѣ того, какъ мистеръ Франклинъ написалъ хорошенькій апологъ подъ названіемъ "Свистокъ", неужели намъ всѣмъ не случалось дѣлать торговыхъ сдѣлокъ, въ которыхъ впослѣдствіи каялись, неужели не случалось желать пріобрѣтенія и пріобрѣтать предметы, за которые платили слишкомъ дорого? Кто не покупалъ своей шляпы на томъ или другомъ рынкѣ? Для примѣра возьмемъ треугольную шляпу генерала Макъ-Клелана:-- смѣю сказать, что ему сильно хотѣлось носить ее, но онъ узналъ, что украшеніе это далеко непріятное. Были военныя бобровыя шляпы Messeigneurs des Orléans: они храбро носили ихъ передъ лицомъ битвы, но мнѣ что-то сдается, что они охотно бы швырнули ихъ въ рѣку Джемсъ и воротились бы домой въ чалмѣ. Ah mes amisl à chacun son schacotl Какъ-то однажды я взглянулъ на епископа и подумалъ:-- высокопочтеннѣйшій милордъ, эта шляпа съ широкими полями и бантомъ должно быть крѣпко сжимаетъ вамъ большой широкій лобъ и часто бываетъ причиной головной боли; такая же шляпа, но только полегче и безъ излишнихъ украшеній лучше бы шла къ вашему лицу. И опять милордъ мэръ. Мой нѣкогда любезный лордъ, мой добрый другъ, когда кончилось ваше двухлѣтіе, не прыгали ли вы отъ радости, что вамъ представилась возможность вышвырнуть въ окно вашу chapeau-bas; а вѣдь она вамъ стоила порядочныхъ денегъ? И вотъ еще примѣръ: въ великолѣпной дорожной коляскѣ, въ очаровательной шляпкѣ, роскошно убранной вѣнками fleur-d'orange и шантилійскими кружевами, сидитъ милэди Роза, рядомъ съ старымъ лордомъ Сноуденъ. О Роза! что вы заплатили за эту шляпу? не слишкомъ ли дорого обошлась вамъ графская корона? Но довольно о шляпахъ. Сэръ или мадамъ, я скидаю передъ вами свою шляпу и свидѣтельствую вамъ мое глубочайшее почтеніе.

  

III.
DE FINIBUS.

   Когда Свифтъ былъ влюбленъ въ Стеллу и отправлялъ ей письма изъ Лондона три раза въ мѣсяцъ съ ирландскимъ пакетботомъ, вы, вѣроятно, помните, какъ онъ начиналъ письмо, скажемъ, No XXIII, въ тотъ самый день, когда было отослано письмо No XXII, и какъ тайкомъ онъ уходилъ изъ кофейни или собранія, собственно съ тѣмъ, чтобы побесѣдовать съ своей возлюбленной: "онъ никогда не выпускалъ ея нѣжной руки", какъ выразился бы тотъ или другой комментаторъ, говоря о деканѣ и предметѣ его любви. Когда мистеръ Джонсонъ, отправляясь въ клубъ Додсли, и, дотрогиваясь, по дорогѣ, до уличныхъ тумбъ въ Полль-Моллѣ, забывалъ стукнуть по головѣ одной изъ нихъ, онъ ворочался назадъ и налагалъ на нее свои руки, будучи побуждаемъ къ тому, я ужь не знаю, какимъ предразсудкомъ. Мнѣ кажется, и я подверженъ этой неопасной маніи. Какъ скоро у меня кончилась статья, я, не отправляясь еще спать, люблю начинать другую; быть можетъ, придется написать какихъ нибудь строчекъ шесть, но онѣ уже принадлежатъ слѣдующему нумеру. Типографскій мальчикъ не успѣлъ еще дойти до Гринъ-Арборъ-Корта,-- личности, которыя съ часъ тому были оживлены, Пенденнисъ, Клэйвъ Ньюкомъ и (какъ бишь его? какъ звали послѣдняго героя?) Филиппъ Фирминъ, только что выпили по рюмкѣ вина, мама сію минуту надѣла плащи своимъ дѣтямъ, и всѣ, раскланиваясь, переступили черезъ порогъ моего дома, какъ я снова возвращаюсь въ свой кабинетъ: tarnen usque recurro. Какими одинокими кажутся всѣ эти люди! Милые добрые мои друзья! нѣкоторымъ вы страшно надоѣли и они говорятъ: "Какое бѣдное однообразное общество у этого человѣка! Онъ вѣчно приглашаетъ насъ встрѣтиться съ этими Пенденнисами, Ньюкомами и имъ подобными. Почему бы ему не познакомить насъ съ какими нибудь новыми личностями? Почему онъ не такой робкій, какъ Туустарсъ,-- не такой ученый и глубокомысленный, какъ Тринстарсъ, ее такой причудливый и гуманный, какъ Фаурстарсъ? Почему, наконецъ, онъ не кто нибудь другой!" Согласитесь, добрые люди, вѣдь ее только не возможно угодить вамъ всѣмъ, но было бы нелѣпо даже дѣлать подобную попытку. Блюдо, которое съ жадностью уничтожаетъ одинъ человѣкъ, другому можетъ не понравиться. Неужели сегоднишній обѣдъ не по вашему вкусу? Въ такомъ случаѣ будемъ надѣяться, что завтрашнее угощеніе будетъ пріятнѣе. *** Я снова обращаюсь къ моему первоначальному предмету. Какое странное, пріятное, своеобразное и въ то же время грустное чувство овладѣваетъ мной, когда я сижу въ кабинетѣ, одинъ одинешенекъ, въ тишинѣ, когда удалились всѣ эти люди, которые жили у меня, сидѣли со мной за однимъ столомъ въ теченіи двадцати мѣсяцевъ {Эти гости -- извѣстные герои романовъ Тэккерея, печатавшихся иногда въ его журналѣ мѣсяцевъ по двадцати къ ряду. Пр. пер.}! Они нарушали мой покой; не проходило минуты, чтобы чѣмъ нибудь не раздражали меня, лѣзли мнѣ въ глаза и на шею, когда мнѣ нездоровилось, когда я хотѣлъ полѣниться, и ворчалъ про себя: "Повисните вы всѣ! неужели вы не можете оставить меня одного?" Раза два они помѣшали мнѣ отправиться на званый обѣдъ. Много и много разъ они отнимали у меня всякую возможность воротиться домой, потому что я зналъ, что они тамъ, въ кабинетѣ, ждутъ меня, и -- чума ихъ возьми! сколько разъ оставлялъ я домъ и семейство и уходилъ обѣдать въ клубъ, не сказывая никому, куда я ухожу. Да; страшно наскучили мнѣ эти народы. Въ часы душевнаго треволненія они были для меня бѣльмомъ на глазу. Они производили такой хаосъ въ моемъ домѣ и умѣ, что иногда я не зналъ, что происходило у меня въ семействѣ, не слышалъ, что говорили мои знакомые. Но наконецъ-таки они убрались: и вы, пожалуй, подумали, что вотъ теперь-то онъ будетъ спокоенъ? Ничуть не бывало. Я душевно былъ бы радъ, если бы Вулкомъ зашелъ ко мнѣ побесѣдовать, или если бы снова появился Твисденъ, занялъ мѣсто въ креслѣ, которое стоитъ противъ меня, и началъ бы одинъ изъ своихъ нескончаемыхъ разсказовъ.

   Вамъ извѣстно, что одержимымъ умопомѣшательствомъ представляются видѣнія, что они разговариваютъ и даже снимаютъ портреты съ людей, невидимыхъ для васъ и для меня. Неужели это то же самое, что создавать людей изъ разстроеннаго воображенія? и неужели романисты вообще обречены смирительной курткѣ? Я часто забываю имена живыхъ людей; признаюсь съ раскаяніемъ, что относительно ихъ я дѣлаю ужасныя ошибки; но смѣло могу сказать, что личности, вводимыя въ повѣсти вашего покорнаго слуги, ему совершенно знакомы, знаю даже звуки ихъ голосовъ. Однажды пришелъ ко мнѣ повидаться джентльменъ, который былъ такъ похожъ на портретъ Филиппа Фирмина въ прекрасныхъ рисункахъ мистера Уокера въ Cornhill Magazine, что сдѣлался для меня предметомъ величайшаго любопытства. Тѣ же самые глаза, та же борода, тѣ же плечи, словомъ тотъ самый портретъ, который вы видѣли изъ мѣсяца въ мѣсяцъ. Но все-таки онъ не похожъ на того Филиппа Фирмина, который хранится въ моей душѣ. Это отважное, великодушное, беззаботное, мягкосердое созданіе, приключенія котораго только что приведены мною къ концу, давно, давно спитъ непробуднымъ сномъ. Много прошло лѣтъ послѣ того, какъ я слышалъ звучный его смѣхъ, или смотрѣлъ въ его свѣтлые голубые глаза. Когда я зналъ его, мы оба были молоды. Вспоминая его, я снова становлюсь молодъ. Не дальше какъ сегодня утромъ онъ былъ снова живъ, сидѣлъ въ этой комнатѣ, готовый смѣяться, спорить, плакать. Въ то время, какъ я пишу эти строки, на дворѣ уже наступили сѣрые сумерки; въ домѣ глубокая тишина, всѣ ушли изъ него; въ комнатѣ становится темно, я отрываюсь отъ бумаги, пристально смотрю на двери и думаю:-- не войдетъ ли онъ!.. Нѣтъ? Ни малѣйшаго движенія. Не показывается даже сѣрой тѣни, которой воображеніе могло бы придать извѣстныя формы и изъ которой наконецъ бы выглянули хорошо знакомые глаза. Нѣтъ, нѣтъ. Пришелъ типографщикъ и унесъ его вмѣстѣ съ послѣднимъ корректурнымъ листомъ: неужели же вмѣстѣ съ типографщикомъ улетѣла и вся вереница невидимыхъ призраковъ? Ха! позвольте! что это такое? Небесные духи и ангелы! Дверь отворяется и въ нее входитъ темная фигура... на рукахъ у нея что-то черное... черная пара платья. Это Джонъ. Онъ говоритъ, что время одѣваться къ обѣду.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Всякій, кто имѣлъ нѣмецкаго учителя и прогуливался съ нимъ по знаменитому Фаусту, Гёте (ты это дѣлалъ со мной, мой наставникъ, добрый старый Вейсенборнъ, и мои глаза видѣли самого великаго поэта въ маленькомъ Веймарѣ!), вѣроятно читалъ очаровательные стихи, которые предпосланы этой драмѣ и въ которыхъ поэтъ, обращаясь къ тому времени, когда его твореніе было впервые сочинено, припоминаетъ друзей, уже отшедшихъ въ вѣчность, но нѣкогда слушавшихъ его пѣсню. Дорогія тѣни, говоритъ онъ, возстаютъ вокругъ него; онъ снова живетъ въ прошедшемъ. Въ настоящее время это кажется чѣмъ-то неопредѣленнымъ, мечтательнымъ. Мы, болѣе скромные писатели, не можемъ создавать Фаустовъ, или производить монументальныя творенія, которыя должны пережить всѣ вѣка; наши книги ни болѣе ни менѣе какъ дневники, въ которые по необходимости должны записываться наши собственныя чувства. Взглянувъ на страницу, написанную въ прошедшемъ мѣсяцѣ или десять лѣтъ тому назадъ, мы припоминаемъ день и его событія; быть можетъ, въ сосѣдней комнатѣ лежало больное дитя, быть можетъ, въ то время, когда работалъ умъ, его терзали сомнѣнія и страхъ за жизнь любимаго существа; рука милаго друга, который читалъ начало той повѣсти, не будетъ болѣе уже лежать въ нашей рукѣ. Что касается до меня, то я признаюсь, что когда читаю страницы, написанныя этой рукой, въ глазахъ моихъ часто теряется ихъ содержаніе. Въ эти минуты я вижу передъ собой не слова, но тотъ день, въ который онѣ были написаны; вижу страницу изъ исторіи жизни; вижу, быть можетъ, трагедію или комедію, разыгранную въ нашемъ маленькомъ семейномъ кружкѣ, веселье, которое мы раздѣляли, погребальное шествіе, въ которомъ принимали участіе, глубокую, тяжелую горесть, которую мы старались схоронить въ своихъ сердцахъ.

   При такомъ состояніи души моей, я прошу благосклонныхъ читателей обходиться снисходительно съ многочисленными и разнообразными недостатками, ошибками и помраченіями памяти ихъ покорнаго слуги. Читая страницу какого нибудь своего сочиненія, я самъ нахожу ошибку, двѣ, даже полдюжины. Джонсъ названъ Броуномъ. Умершій Броунъ призванъ къ жизни, и, о ужасъ! спустя мѣсяцы послѣ напечатанія статьи, я вижу, что Филиппа Фирмина назвалъ Клэйвомъ Ньюкомомъ, тогда какъ Клэйвъ Ньюкомъ, покорнѣйшимъ писателемъ читателя изображенъ какъ герой совсѣмъ другаго разсказа. Эти двѣ личности въ моихъ глазахъ такъ не похожи одна на другую, какъ... какъ, скажемъ хоть, какъ лордъ Пальмерстонъ на мистера д'Израэли. Между тѣмъ ошибка эта существуетъ въ 84 томѣ Cornhill Magazine, на 76 строкѣ, 990 страница; и я желалъ бы убѣдиться, что въ жизни моей не дѣлалъ ошибокъ или заблужденій хуже этого.

   Но вотъ еще написанъ Finis. Еще пройденъ мильный столбъ по дорогѣ, ведущей отъ рожденія къ будущему міру! Дѣйствительно, это такой высокій предметъ, который требуетъ серьезнаго размышленія! Неужели мы до конца нашей жизни будемъ продолжать это сказочничество, будемъ всегда словоохотливы? Не пора ли тебѣ, о говорунъ! замолчать, и позволить говорить молодому поколѣнію? У меня есть пріятель, живописецъ, который, подобно другимъ личностямъ, не составившимъ себѣ извѣстности, начинаетъ старѣть. Онъ никогда не рисовалъ съ такой тщательной отдѣлкой, какъ показываютъ теперь его произведенія. Этотъ артистъ все еще одинъ изъ самыхъ скромныхъ и прилежныхъ тружениковъ. У искусства онъ всегда считался усерднѣйшимъ, почтительнымъ ученикомъ. Въ его призваніи, въ вашемъ, въ моемъ, трудолюбіе и смиреніе помогаютъ намъ и утѣшаютъ насъ. Позвольте сказать вамъ одно слово. При довольно значительной опытности, я никогда не находилъ людей пишущихъ книги, которые были бы ученѣе и остроумнѣе людей непишущихъ. Относительно обыкновеннаго запаса свѣдѣній неписатели часто стоятъ выше писателей. Нельзя ожидать, чтобы адвокатъ, имѣющій обширную практику, былъ свѣдущъ во всѣхъ родахъ литературы; такъ точно и писатель обыкновенно бываетъ слишкомъ занятъ своими собственными книгами, чтобы имѣть возможность обращать вниманіе на произведенія другихъ людей. Послѣ дневнаго труда (въ которомъ я описывалъ, скажемъ напримѣръ, агонію Луизы при разлукѣ съ капитаномъ, или гнусный поступокъ взбалмошнаго маркиза съ лэди Эмиліей), я отправляюсь въ клубъ съ тѣмъ, чтобы дать отдыхъ головѣ и, какъ выражаются американцы, "порѣшить" на этотъ день съ литературой. Что же изъ этого слѣдуетъ? Удовольствіе, прогулка послѣ обѣда, пріятная книга, прекомфортабельное кресло у камина, и... остальное вамъ извѣстно. Начинаетъ одолѣвать дремота. Пріятная книга вдругъ падаетъ на полъ, быстро поднимается, и съ видомъ нѣкотораго смущенія кладется на колѣна; голова склоняется на мягкую подушку кресла; глаза закрываются; раздается нѣжная носовая музыка. Неужели вы думаете, я разсказываю клубныя тайны? Вечеромъ, послѣ обѣда десятки такихъ людей, какъ я, имѣютъ обыкновеніе спать. Быть можетъ, я еще заснулъ надъ той самой книгой, въ которой недавно было написано Finis. А если надъ ней засыпаетъ авторъ, то что же бываетъ съ читателями? спрашиваетъ Джонсъ, налетѣвшій на меня съ своимъ остроуміемъ. Что?! А вы развѣ спали надъ ней? И прекрасно дѣлали. Мои глаза не разъ видѣли пріятелей, дремлющихъ надъ страницами, написанными этой рукой. Гдѣ-то въ одной изъ моихъ книгъ есть виньетка, въ которой одинъ господинъ сладко спитъ съ "Пенденнисомъ" или "Ньюкомами" на колѣняхъ; а если авторъ можетъ доставить отрадное утѣшеніе, безвредный сонъ, то развѣ онъ не сдѣлалъ вамъ добраго дѣла? Такъ точно и авторъ, который возбуждаетъ ваши чувства и интересуетъ васъ, вполнѣ достоинъ вашихъ благодарностей и благословеній. По временамъ у меня бываетъ лихорадка и головная боль, которыя укладываютъ меня въ постель на нѣсколько дней. Начинается ознобъ, отъ котораго, я съ признательностію долженъ сказать, мнѣ прописанъ коньякъ съ горячей водой; это лекарство броситъ меня въ жаръ и т. д. Во время двухъ такихъ лихорадочныхъ припадковъ я читалъ романы съ ужаснымъ удовольствіемъ. Однажды, на Миссиссипи, со мной былъ Jacob Faithful (Яковъ Вѣрный), въ Франкфуртѣ на Майнѣ -- очаровательные Двадцать лѣтъ спустя, Мг. Dumas, на Тонбриджскихъ минеральныхъ водахъ -- приводящая въ трепетъ Woman in White (Женщина въ Бѣломъ)! Эти книги доставляли мнѣ наслажденіе съ утра и до заката солнца. Я съ особеннымъ удовольствіемъ и признательностію вспоминаю объ этихъ лихорадочныхъ припадкахъ! Вѣдь стоитъ только представить себѣ: цѣлый день въ постели, и хорошій романъ вмѣсто собесѣдника. Никакихъ заботъ, ни малѣйшаго угрызенія совѣсти за лѣность, ни одного посѣтителя, и только Женщина въ Бѣломъ или кавалеръ д'Артаньянъ разсказываютъ мнѣ свои исторіи съ утренней зари до ночи! "Ма'мъ, мой господинъ свидѣтельствуетъ вамъ свое почтеніе, и проситъ, нельзя ли получить третій томъ". (Это посланіе было отправлено къ моей пріятельницѣ и сосѣдкѣ, которая ссужала мнѣ, томъ за томомъ, Женщину въ Бѣломъ). Какъ вамъ нравятся ваши романы? Свои я люблю сильно; въ нихъ нѣтъ промаховъ, нѣтъ любовныхъ интригъ, нѣтъ замѣчаній объ обществѣ, діалоги маленькіе, за исключеніемъ случаевъ, когда дѣйствующія лица нападаютъ другъ на друга, обиліе ратоборства, и какой нибудь наглецъ въ шкафу, который долженъ выдержать пытки передъ самымъ концомъ. Мнѣ не нравится вашъ печальный конецъ. Я никогда не прочитывалъ два раза исторію какой-то чахоточной лэди. Если бы я могъ дать коротенькій совѣтъ безпристрастному писателю (какъ выражался въ былые дни Examiner), я бы сказалъ: не должно дѣйствовать à la mode le pays de Pole (кажется, такова была фразеологія), но всегда миловать. Въ исторіи Филиппа я имѣлъ позволеніе отъ автора сообщить, что онъ намѣренъ былъ утопить двухъ негодяевъ -- нѣкоего доктора Ф... и нѣкоего мистера T. X. на пароходѣ President, или на какомъ-то другомъ трагическомъ кораблѣ, но, какъ видите, я смиловался. Я представилъ себѣ мертвенно-блѣдное лицо Фирмина среди толпы дрожавшихъ отъ ужаса пассажировъ, на разрушавшейся палубѣ, въ пустынномъ океанѣ, и подумалъ:-- "Жалкій злодѣй! ты не долженъ утонуть; ты долженъ только получить горячку; долженъ имѣть сознаніе о своей опасности и шансъ, самый незначительный шансъ, къ раскаянію". Не знаю раскаялся ли онъ, когда увидѣлъ себя въ желтой горячкѣ, въ Виргиніи? Знаю только одно, что онъ воображалъ, что сынъ сильно его оскорбилъ, и что онъ простилъ его на смертномъ одрѣ. Не думаете ли вы, что въ мірѣ этомъ много можно найти неподдѣльнаго истиннаго раскаянія? Неужели вы не знаете, что люди всегда находятъ извиненія, которыя успокоиваютъ ихъ совѣсть, всегда стараются доказать себѣ, что ихъ злостнымъ образомъ оклеветали или перетолковали слова ихъ и дѣйствія въ дурную сторону; прощаютъ преслѣдователей и притѣснителей, которые предъявятъ вексель въ надлежащій срокъ, и не питаютъ злобы къ тому дикому звѣрю, который притянетъ въ полицію за кражу ложекъ? Много лѣтъ тому назадъ я имѣлъ ссору съ одной извѣстной особой (я повѣрилъ показаніямъ относительно его, сообщеннымъ мнѣ его друзьями и оказавшимся впослѣдствіи совершенно невѣрными). Эта ссора до самаго дня его смерти была непримиримою. "Зачѣмъ это душа вашего брата остается для меня темною? говорилъ я брату его. Вѣдь не ему, а мнѣ слѣдуетъ сердиться и быть недоступнымъ для прощенія:-- виноватъ былъ я, а не онъ". Если въ странѣ, гдѣ они обитаютъ теперь (ибо Finis поставленъ уже въ книгахъ жизни того и другаго), сдѣлались понятны имъ всѣ непріятности, сплетни и дрязги здѣшняго міра, то я надѣюсь, что они согласятся, что моя вина не имѣла непростительнаго свойства. Если вы, добрый мой сэръ, не сдѣлали ничего худшаго, то, повѣрьте, обвиненіе ваше не будетъ тяжелое. Да, dilectissimi fratres! только относительно не обнаруженныхъ еще нашихъ прегрѣшеній мы можемъ пѣть и то въ полголоса, выражающимъ плачь и раскаяніе минорнымъ тономъ: Miserere nobis miseris peccatoribus.

   Къ грѣхамъ, въ которые нерѣдко впадаютъ романисты, слѣдуетъ отнести высокопарность или велерѣчіе, противъ которыхъ, съ своей стороны, я хочу предложить особенное libera me. Этотъ грѣхъ принадлежитъ учителямъ, гувернанткамъ, критикамъ, проповѣдникамъ и наставникамъ молодыхъ и старыхъ людей. Мало того (я намѣренъ очистить свою грудь и освободить душу), быть можетъ, изъ всѣхъ существующихъ нынѣ составителей романовъ, вашъ покорнѣйшій слуга болѣе всѣхъ приверженъ къ назидательности. Развѣ вы не замѣтили, что онъ безпрестанно останавливается въ своемъ разсказѣ и начинаетъ говорить вамъ проповѣдь? Въ то время, когда бы ему слѣдовало заниматься дѣломъ, онъ хватаетъ музу за рукавъ и начинаетъ надоѣдать ей своими циническими рѣчами! Громко и отъ чистаго сердца я вопію: peccavi. Я говорю вамъ, что мнѣ хотѣлось бы имѣть возможность написать романъ, въ которомъ не проглядывало бы ни малѣйшаго эгоизма, въ которомъ не было бы ни разсужденій, ни цинизма, ни вульгарности (и такъ далѣе), но чтобы на каждой страницѣ описывался какой нибудь страшный случай, чтобы въ каждой главѣ являлся какой нибудь негодяй, была бы драка или какая нибудь тайна. Я желалъ бы имѣть возможность кормить читателя такъ вкусно и пряно, чтобы оставлять его при концѣ ежемѣсячной трапезы еще болѣе алчущимъ и жаждущимъ.

   Александръ Дюма описываетъ себя во время составленія плана работы безмолвно лежащимъ на спинѣ въ теченіе двухъ дней на палубѣ яхты въ какомъ нибудь портѣ Средиземнаго моря. Черезъ два дня онъ требовалъ обѣдъ. Въ эти два дня онъ созидалъ цѣлое зданіе, дѣлалъ лѣпку изъ глины, чтобы тотчасъ же обратить ее въ вѣчную бронзу. Главы, характеры, случаи, приключенія, комбинаціи, все приводилось въ порядокъ въ головѣ этого артиста прежде, чѣмъ перо прикасалось къ бумагѣ. Мой Пегасъ не хочетъ летать, чтобы позволить мнѣ осмотрѣть раскинувшееся подо мною поле. У него нѣтъ крыльевъ, на одинъ глазъ онъ ослѣпъ, онъ лѣнивъ, упрямъ, неповоротливъ; ползетъ какъ ракъ тамъ, гдѣ нужно мчаться, мчится тамъ, гдѣ нужно идти шагомъ. Онъ не покажетъ своей удали, когда я этого хочу. Иногда бѣжитъ такимъ шагомъ, который изумляетъ меня; а когда мнѣ болѣе всего желательно, чтобы онъ бѣжалъ, животное это становится неподвижнымъ, и я принужденъ бываю уступить его капризу. Хотѣлось бы знать, испытываютъ ли эту же самую роковую участь другіе писатели? Они наперекоръ самимъ себѣ должны идти извѣстной дорогой. Меня удивляютъ замѣчанія и наблюденія, дѣлаемыя нѣкоторыми изъ моихъ дѣйствующихъ лицъ. Повидимому какая-то тайная сила приводитъ перо мое въ движеніе. Дѣлаетъ ли или говоритъ что нибудь личность, и я сейчасъ же спрашиваю: ну, какъ бы подумалъ объ этомъ Диккенсъ? Каждый человѣкъ замѣчалъ во снѣ громадную драматическую способность, которая иногда въ немъ обнаруживала, я не говорю изумительную, силу, потому что во снѣ ничто не изумляетъ. Но встрѣчаемыя нами странныя личности дѣлаютъ такія замѣчанія, о которыхъ вы прежде и не думали. Точно также воображеніе предсказываетъ разныя вещи. Мы какъ-то говорили о напыщенномъ слогѣ нѣкоторыхъ писателей. Почему же не быть вдохновенному слогу, когда писатель, подобно Пиѳіи на ея прорицательномъ треножникѣ, начинаетъ произносить сильныя слова,-- слова, отъ которыхъ онъ не можетъ удержаться, которыя вылетаютъ чрезъ разговорные органы его тѣлеснаго организма съ шумомъ, трескомъ и свистомъ? Я говорилъ вамъ, что для меня было поразительно, когда Филиппъ Фирминъ (произведенія артиста,-- но не моего) съ рекомендательнымъ письмомъ въ рукѣ вошелъ въ эту комнату и сѣлъ на противоположный стулъ. Въ романѣ "Пенденнисъ", написанномъ десять лѣтъ тому назадъ, есть разсказъ о нѣкоемъ Костиганѣ, котораго я изобрѣлъ (точно также, какъ, я полагаю, другіе авторы изобрѣтаютъ своихъ персонажей изъ лоскутковъ, обрывковъ, обрѣзковъ и концовъ различныхъ личностей). Однажды вечеромъ я сидѣлъ въ какой-то тавернѣ и курилъ; вдругъ входитъ этотъ Костиганъ живьемъ, точь въ точь такой же, какимъ я его изобразилъ въ своихъ грубыхъ рисункахъ. На немъ была та же самая визитка, та же изношенная шляпа, нахлобученная на одинъ глазъ, тотъ же самый блескъ въ этомъ глазѣ. "Сэръ, сказалъ я, принимая его за стараго пріятеля, котораго встрѣчалъ въ невѣдомыхъ странахъ: сэръ, сказалъ я:-- могу ли я предложить вамъ стаканъ грогу?-- "Почему же! можете, отвѣчалъ онъ:-- за это я спою вамъ пѣсенку". Само собою разумѣется, что у него былъ грубый ирландскій выговоръ; разумѣется также, что онъ былъ изъ военныхъ. Черезъ десять минутъ онъ вытащилъ свой формуляръ, въ которомъ значилось его имя. Какимъ образомъ узналъ я его, угадалъ, что это онъ? Ничто не можетъ убѣдить меня, что я не видѣлъ этого человѣка въ мірѣ духовъ. Тамъ, я знаю, я видѣлъ его; но вѣдь это только пустая игра словъ. Я нисколько не удивился, услышавъ ирландскій его выговоръ. Я какимъ-то образомъ знавалъ его прежде. Кто не ощущалъ внезапнаго изумленія, когда передъ вами ни съ того, ни съ другаго является какое нибудь лицо, какое нибудь мѣсто, нѣкоторыя слова въ книгѣ, и вы знаете, что еще раньше встрѣчали и это лицо, и эти слова, и эту сцену, и такъ далѣе?

   Добраго сэра Вальтера Скотта обыкновенно называли "Чародѣемъ Сѣвера". Ну что, если явится какой нибудь писатель, который можетъ писать такъ очаровательно, что будетъ въ состояніи призвать къ дѣйствительной жизни людей, которыхъ создаетъ его воображеніе? Что, если бы вдругъ ожили: Миньона, Маргарита, Гецъ Фонъ-Берлихингенъ, Дюгальдъ Дальгетти и Айвенго, и вошли бы въ открытое окно, вонъ подлѣ того маленькаго сада? Если бы Онкасъ и нашъ благородный старый Лидсеръ Стокинъ молча пробрались въ него? Если бы, безъ всякаго шума и закручивая усы, вскочили въ него Атосъ, Портосъ и Арамисъ? Если бы за ними послѣдовали милая Амелія Бутъ, опираясь на руку дяди Тоби и Титльбатъ Титмаусъ съ выкрашенными въ зеленый цвѣтъ волосами; вся компанія комедіантовъ Крумльса съ труппой Жиль-Блаза, сэръ Роджеръ де-Коверлей, и величайшій изъ всѣхъ сумасбродныхъ джентльменовъ, Ламанчскій рыцарь, съ своимъ блаженнымъ оруженосцемъ? Повторяю вамъ, я пристально смотрю на открытое окно, размышляя объ этихъ людяхъ. Если бы кто нибудь изъ нихъ вошелъ, я, право, нисколько бы не испугался. Дорогіе старые друзья! сколько пріятныхъ часовъ проведено мною съ ними! Мы не очень часто видимся другъ съ другомъ, но когда видимся, то встрѣча наша бываетъ самая счастливая. Вчера вечеромъ, когда просмотрѣнъ былъ послѣдній корректурный листъ, когда выставленъ былъ на немъ Finis, и разсыльный мальчикъ благополучно донесъ его до типографіи, я съ удовольствіемъ провелъ полчаса съ Яковомъ Вѣрнымъ.

   И такъ ты ушелъ, маленькій разсыльный, съ послѣдними поправками на корректурномъ листѣ и великолѣпнымъ росчеркомъ въ видѣ слова Finis при концѣ разсказа. Послѣднія поправки? Ничуть не бывало! Эти послѣднія поправки никогда не кончатся. Это настоящія плевелы,-- чтобы ихъ чума взяла! Каждый день, приходя въ свой собственный литературный садикъ, я усматриваю ихъ, беру лопатку и вырываю ихъ съ корнемъ. Но, сосѣдъ мой, праздныя слова -- не пособятъ горю. Возвращеніе къ старымъ страницамъ ничего не производитъ, кромѣ кичливости ума. Согласитесь, вы дорого бы заплатили за возможность вырвать нѣкоторыя изъ нихъ. О, грустныя старыя страницы, скучныя старыя страницы! Однѣ и тѣже заботы, ennui, ссоры, повторенія, старые разговоры! Но, впрочемъ, отъ времени до времени приходитъ на умъ добрая мысль, отъ времени до времени пробуждается какое нибудь пріятное, дорогое воспоминаніе. Еще нѣсколько главъ и явится послѣдняя, а за ней, посмотрите! и самый Finis -- конецъ приходитъ къ концу и начинается Безконечное.

  

IV.
ЗВОНЪ КОЛОКОЛОВЪ.

   Когда, въ ознаменованіе какого нибудь большаго празднества, зазвонятъ въ лѣтній день колокола на ближайшей церкви, я постоянно вспоминаю одинъ іюльскій день, садъ и шумный звонъ колоколовъ, годы и годы тому назадъ,-- именно тотъ самый день, въ который короновался Георгъ IV. Я помню, какъ одинъ маленькій мальчикъ лежалъ въ саду и читалъ первый романъ. Названіе романа -- Шотландскіе вожди (Scottish Chiefs). Этотъ маленькій мальчикъ (теперь уже онъ состарѣлся и далеко не маленькій) читалъ книгу въ лѣтней бесѣдкѣ своей бабушки. Ей тогда было восемьдесятъ лѣтъ. Это была милая привлекательная старая лэди, съ длинной черепаховой тростью, въ напудренной прическѣ, съ бѣлыми какъ снѣгъ (или это такъ казалось отъ пудры?) волосами подъ чепцомъ, въ прехорошенькихъ бархатныхъ туфляхъ на высокихъ каблучкахъ, какихъ вы не видали во всю свою жизнь. У нея былъ внукъ, флотскій лейтенантъ; сынъ ея сына -- флотскій капитанъ; внукъ ея мужа -- тоже флотскій капитанъ. Она жила десятки и десятки лѣтъ въ хорошенькомъ, старомъ хемпширскомъ городкѣ, населенномъ женами, вдовами и дочерями морскихъ капитановъ, адмираловъ и лейтенантовъ. Боже мой! какъ свѣжо еще сохранились въ моей памяти мистриссъ Дюваль,-- вдова адмирала Дюваля,-- дѣвицы Деннетъ, жившія въ Большомъ Домѣ на другомъ концѣ города, дочери адмирала Деннета,-- дѣвицы Барри, дочери покойнаго капитана Барри,-- добрая старая миссъ Маскюсъ, дочь адмирала Маскюса,-- милая маленькая миссъ Норваль, и любезныя дѣвицы Букеры, изъ которыхъ одна вышла за мужъ за капитана, въ настоящее время адмирала, сэра Хенри Эксселента, командора ордена Бани. Далеко, далеко я заглядываю въ прошедшее, и въ немъ отыскиваю этотъ маленькій городокъ, съ его радушіемъ и дружелюбіемъ. Городокъ этотъ такъ похожъ на любой романъ миссъ Аустинъ, что я невольно задаю себѣ вопросъ:-- не тамъ ли она родилась и выросла? Впрочемъ, нѣтъ; намъ это было бы извѣстно, да при томъ же всѣ добрыя старыя лэди единодушно провозгласили бы ее маленькимъ лѣнивымъ созданіемъ, которое занимается только пустыми книжонками и пренебрегаетъ домашнимъ хозяйствомъ. Разумѣется, въ Англіи были и другіе города, гдѣ жили вдовы и жены другихъ морскихъ капитановъ, гдѣ они вели нескончаемыя бесѣды, любили другъ друга и ссорились; предметомъ ихъ разговора нерѣдко бывала и горничная Бетти, съ ея прекрасными лентами, да! Въ шесть часовъ они пили чай, каждый вечеръ часовъ до десяти играли въ кодриль, садились за скромный ужинъ, послѣ котораго Бетти брала фонарь и провожала ихъ домой; такъ проходилъ одинъ день, за нимъ другой, за тѣмъ слѣдующій и слѣдующій, и т. д., пока наконецъ наступилъ день, въ который фонарь не зажигался, когда Бетти болѣе не приходила; все это маленькое общество предалось покою подъ маргаритками, куда въ скоромъ времени послѣдуютъ за ними и нѣкоторыя другія личности. Какимъ это образомъ дожили до такой глубокой старости эти добрые люди? Moi qui vous parle, я превосходно помню стараго мистера Джильберта, который бывалъ въ морѣ съ капитаномъ Кукомъ; да вѣдь капитанъ Кукъ, какъ вы справедливо замѣчаете, любезная миссъ, цитируя изъ вашихъ Mangnall's Questions, былъ убитъ жителями Оугайхи въ 1779 году. Такъ чтоже! а развѣ вы не помните его портрета, гдѣ онъ изображенъ во весь ростъ на морскомъ берегу, въ штиблетахъ, съ ружьемъ въ рукѣ, приказывая своимъ людямъ не стрѣлять съ лодокъ, между тѣмъ какъ громаднаго роста татуированный дикій наноситъ ему смертельный ударъ? Развѣ вы не помните тѣхъ гурій, которыя танцовали передъ нимъ и другими офицерами на большомъ отаитскомъ балу? Развѣ вы не знаете, что Кукъ былъ при осадѣ Квебека, съ знаменитымъ Вульфомъ, сражавшимся подъ начальствомъ герцога Комберлэнда, царственный отецъ котораго былъ храбрымъ и отличнымъ офицеромъ при Рамилье, прежде чѣмъ сдѣлался главнокомандующимъ при Деттингенѣ? Ура! Впередъ, молодцы! Лошадь моя пала! тѣмъ лучше,-- я теперь знаю, что не обращусь въ бѣгство. Неужели французы бѣгутъ? Въ такомъ случаѣ я умру спокойно. Постойте, постойте! О! Quo me rapis? Мой Пегасъ мчится Богъ знаетъ куда, подобно коню его величества при Деттингенѣ.

   Какимъ образомъ эти богатыя историческія и личныя воспоминанія истекаютъ изъ самаго современнаго предмета? Какой же это предметъ, позвольте узнать. Любезный мой другъ, если вы заглянете въ предшествовавшій нумеръ моихъ Записокъ (впрочемъ вы можете оставить ихъ и въ покоѣ: это меня нисколько не удивитъ и не обидитъ), если вы заглянете въ этотъ листокъ, гдѣ авторъ представляетъ себѣ Атоса и Портоса, Дальгетти и Айвенго, Амелію и сэра Чарльза Грандисона, Донъ Кихота и сэра Роджера, гуляющими въ саду предъ окномъ, вы сейчасъ же замѣтите, что романы съ ихъ героями и героинями составляютъ современный предметъ разговора, въ который мы немедленно и углубимся. Любезный сэръ, принадлежите ли вы къ нашей сторонѣ и любите ли чтеніе романовъ? Напоминаніе о вашемъ первомъ романѣ, конечно, будетъ для васъ удовольствіемъ. Свой первый романъ Шотландскіе вожди я не дочиталъ до конца,-- не могъ. Я съ какимъ-то волненіемъ и встревоженнымъ любопытствомъ заглядывалъ въ страницы, ближайшія къ концу. Миссъ Портеръ, какъ доброе милое съ нѣжнымъ сердцемъ созданіе, не хотѣла въ концѣ V тома снять голову Валласа. Она заставила его умереть въ темницѣ. Впрочемъ хорошенько не помню; я читалъ этотъ очаровательный, вызывающій слезы романъ сорокъ два или сорокъ три года назадъ,-- и кромѣ того не могъ дочитать до конца пятаго тома. Праведное небо! при чтеніи его становилось такъ грустно, такъ грустно, какъ будто возвращаешься послѣ праздниковъ въ школу.

   Блистательный скоттовскій циклъ романовъ дошелъ до меня спустя лѣтъ пять; и я полагаю, мальчики нашего возраста были особенно счастливы, напавъ на эти восхитительныя книги въ то особенно время, когда мы могли лучше всего наслаждаться ими. О! съ какимъ восторгомъ вспоминаю я тѣ свѣтлые дни и свободные часы, проведенные на школьной скамейкѣ, когда Клаверхаузъ или Айвенго были моими товарищами! Я замѣтилъ весьма недавно, какъ маленькіе люди приходили въ величайшій восторгъ надъ романами капитана Мэйна Рида, надъ Луговыми степями Густава Эмара или Индійскими разсказами, и въ теченіе случайныхъ вакацій убѣгали въ спальню съ какимъ нибудь томомъ подъ мышкой. Но развѣ эти индійцы и воины ужаснѣе индійцевъ и воиновъ нашего времени? Во всякомъ случаѣ, даже и въ зрѣломъ возрастѣ я не могу оставаться не признательнымъ за романы, особенно историческіе, до періода весьма неотдаленнаго. Позвольте припомнить; вотъ первыя изъ нихъ -- произведеніе нашего неоцѣненнаго Скотта. Кого именно люблю я въ сочиненіяхъ этого дорогаго стараго маэстро? Люблю:

   Барона Брадвординскаго и Фергюса (Капитанъ Ваверлей черезъ-чуръ ужь кротокъ).

   Люблю Айвенго, Локслея; крестоваго рыцаря.

   Люблю Квентинъ Дорварда, и въ особенности дядю Квентина; я забылъ имя этого джентльмена.

   Люблю Саладина и шотландскаго рыцаря въ Талисманѣ. Султана лучше всего.

   Люблю Клаверхауза.

   Люблю майора Дальгетти. Очаровательный майоръ! Вспомнивъ о немъ, такъ и хочется соскочить съ мѣста, подбѣжать къ книжному шкапу и достать съ полки этотъ томъ. Сколько мужественной красоты и благородной скромности обнаруживается во всѣхъ герояхъ Скотта! Они вовсе не похожи на героевъ. Въ положеніи героя, они повидимому краснѣютъ и какъ будто говорятъ: -- ужь если такъ должно быть, то нечего дѣлать -- идетъ! Они хороши собой, скромны, прямодушны, простосердечны, храбры, но не слишкомъ умны. Если бы я былъ матерью (что очень нелѣпо), я пожелалъ бы быть мачихой многихъ молодыхъ людей въ родѣ Вальтеръ-Скоттовскихъ героевъ.

   Какъ, однако же, ни нравятся мнѣ эти безхитростные, благородные, безъ всякихъ претензій джентльмены, я долженъ сознаться, что, по моему мнѣнію, герои другаго автора, и именно: Лидсеръ-Стопинъ, Онкасъ, Хардхартъ, Томъ Коффинъ, вполнѣ могутъ равняться героямъ Скотта,-- Лидсеръ-Стопинъ пожалуй еще и превосходнѣе. La Longue Carabine -- это одна изъ величайшихъ рѣдкостей вымысла. Онъ стоитъ на ряду съ вашимъ Дядей Тоби, сэромъ Роджеромъ де-Коверлей, Фальстафомъ,-- со всѣми героическими фигурами, американскими и британскими, и артистъ, изобрѣвшій ихъ, вполнѣ заслуживаетъ признательность своего отечества.

   Въ школѣ, въ мое время, былъ одинъ публичный день, когда собирались родственники учащихся, старые воспитанники и нѣсколько экзаменаторовъ изъ университетовъ. Въ этотъ день всѣхъ насъ выставляли на показъ; отличившіеся получали награды; всѣ были въ новыхъ платьяхъ, и, надо сказать правду, нѣкоторые изъ насъ казались великолѣпными денди. У всѣхъ пухлые розовые щеки, чистые воротнички, лоснящіяся новыя платья, свѣтлыя лица съ отпечаткомъ на нихъ цвѣтущей юности -- fit tueri coelum -- откровенности, веселья, благородства! Видѣть сотню мальчиковъ, стройно марширующихъ въ церковь или старинный залъ, слышать во время пѣнія звучные свѣжіе ихъ голоса, и смотрѣть на ихъ смѣлыя спокойныя лица,-- скажите, неужели это зрѣлище, эти звуки не въ состояніи привести человѣка въ восхищеніе?.. Но, прекрасно. Что сказалъ я о мальчикахъ, то можетъ быть сказано и о романистахъ. Я точно также представляю себѣ чинное парадированье всѣхъ учениковъ школы Парнасса. Въ этой академіи я считаюсь послѣднимъ. Мнѣ нравится, когда мои товарищи кажутся здоровыми, видными,-- словомъ джентльменами. Вотъ это мистеръ Фильдингъ... у него подбитъ глазъ. Какъ великолѣпно онъ сложенъ!-- Вотъ это -- мистеръ Скоттъ, одинъ изъ старшихъ въ школѣ. Видали ли вы когда нибудь этого человѣка въ болѣе пріятномъ расположеніи духа, при такой мужественной осанкѣ? А вонъ видите худенькаго, переваливающагося съ боку на бокъ, блѣднаго юношу, который вѣчно занимаетъ деньги, вѣчно лжетъ, заглядывается на горничныхъ -- это -- мастеръ Лауренсъ Стернъ -- внукъ епископа, и самъ намѣревался поступить въ духовное званіе,-- не стыдно ли тебѣ маленькій негодяй! Но какимъ онъ обладалъ геніемъ! Надо, надо посѣчь его,-- и какъ только молодой шалунъ выйдетъ изъ позорной комнаты, надо ему дать золотую медаль. Я бы непремѣнно поступалъ такимъ образомъ, еслибы былъ докторомъ Розгой и начальникомъ школы.

   Но оставимте эту школьную метафизику, эту розгу и все, что до нея относится. Покорнѣйшему слугѣ, читатель, позвольте напомнить, что предметъ нашей бесѣды -- герои и героини романовъ. Скажите, милэди, какъ вамъ нравятся ваши герои? Джентльмены, какимъ героинямъ романовъ отдаете вы предпочтеніе? Приступивъ къ этому листку, я послалъ два приведенные вопроса къ двумъ моимъ знакомымъ, самымъ ожесточеннымъ потребителямъ романовъ. Джентльменъ указалъ мнѣ на миссъ Аустинъ,-- а лэди сослалась на Атоса, Гэй Ливингстона и (простите невольный румянецъ) на полковника Эсмонда; кромѣ того она призналась, что въ молодости была сильно влюблена въ Валанкура.

   Валанкуръ! да кто онъ былъ? восклицаетъ молодой народъ. Валанкуръ, мои милые, былъ героемъ одного изъ самыхъ знаменитыхъ романовъ, которые когда либо появлялись въ этомъ государствѣ. Красота и элегантность Валанкура не разъ заставляли нѣжныя сердца вашихъ бабушекъ биться сильнѣе обыкновеннаго. Но онъ и его слова канули въ вѣчность. О, какая жалость, что слава романовъ должна постоянно приходить въ упадокъ; что на полкахъ вокругъ нихъ должна собираться страшная пыль; что ежегодные чеки отъ гг. издателей должны уменьшаться и уменьшаться! Справьтесь, пожалуйста, въ библіотекѣ, кто теперь спрашиваетъ Тайны Удольфскаго замка? Не перестали ли даже Парижскія тайны наводить прежній свой ужасъ? Увы! наши романы имѣютъ свой интересъ только извѣстное время; а, впрочемъ, мнѣ знакомы личности, упомянуть имена которыхъ мнѣ запрещаетъ прискорбная скромность, но которыя готовы отправиться къ преддверіямъ ада вмѣстѣ съ Валанкуромъ, Дарикуромъ и Ѳаддеемъ Варшавскимъ.

   Одна изъ моихъ старыхъ сантиментальныхъ подругъ, съ которой я разговариваривалъ вчера по поводу романовъ, сказала мнѣ, что ея любимымъ героемъ былъ лордъ Орвиль, въ Эвелинѣ, романѣ, который такъ любилъ докторъ Джонсонъ. Я вынулъ эту книгу изъ пыльнаго стараго склепа въ клубѣ, и лэди и джентльмены, я беру нѣсколько строкъ, чтобы доказать вамъ, въ чемъ ваши предки находили удовольствіе: "Между тѣмъ какъ я отъискивала книги, сюда вошелъ лордъ Орвиль. Онъ затворилъ дверь за собой и, приблизясь ко мнѣ съ озабоченнымъ видомъ, сказалъ:

   "-- Правда ли, миссъ Анвиль, что вы уѣзжаете?

   "-- Полагаю -- правда, милордъ, отвѣчала я, продолжая отъискивать книги.

   "-- Такъ внезапно, такъ неожиданно: неужели я долженъ лишиться васъ?

   "-- Не большая потеря, милордъ, сказала я, стараясь говорить веселымъ тономъ.

   "-- Неужели, сказалъ онъ, серьезно: миссъ Анвиль можетъ сомнѣваться въ моей искренности?

   "-- Не могу представить себѣ, вскричала я: что мистриссъ Сельвинъ сдѣлала съ этими книгами?

   "-- Ради самаго Неба, продолжалъ онъ, скажите мнѣ; могу ли я льстить себя надеждой, что вы позволите мнѣ доказать мою преданность!

   "-- Надо сбѣгать на верхъ, сказала я, сильно смущенная: и спросить, что она сдѣлала съ ними?

   "-- Такъ вы рѣшительно уѣзжаете, воскликнулъ онъ, взявъ мою руку; и вы не подадите мнѣ ни малѣйшей надежды на взаимную любовь! По крайней мѣрѣ, научите меня, мой милый другъ, научите меня переносить ваше отсутствіе съ твердостію, подобною вашей.

   "-- Милордъ, сказала я, стараясь освободить свою руку: прошу васъ отпустите меня!

   "-- Я отпущу, вскричалъ онъ, падая, къ моему невыразимому смущенію, на колѣна:-- отпущу, если вы желаете оставить меня.

   "-- О, милордъ, воскликнула я: встаньте, умоляю васъ, встаньте. Я увѣрена, милордъ, вы не столь жестоки, чтобы смѣяться надо мной!

   "-- Смѣяться надъ вами! повторилъ онъ, съ горячностью: нѣтъ я уважаю васъ. Я почитаю васъ и восхищаюсь вами выше всѣхъ человѣческихъ созданій! Вы -- другъ, къ которому душа моя привязана какъ къ своей лучшей половинѣ. Вы милѣйшая и совершеннѣйшая изъ женщинъ: вы для меня такъ дороги, что высказать это языкъ не имѣетъ достаточно силы.

   "Я не берусь описывать моихъ ощущеній въ тотъ моментъ; я едва переводила духъ; я сомнѣвалась въ своемъ существованіи; кровь покинула мои щеки; ноги отказывались поддерживать меня. Лордъ Орвиль поспѣшно всталъ и подвелъ меня къ стулу, на который я опустилась почти безъ жизни.

   "Не могу описать послѣдовавшей сцены, хотя каждое слово напечатлѣно на моемъ сердцѣ; его увѣренія, его выраженія были слишкомъ очаровательны, чтобы ихъ повторить; не смотря на мои усилія оставить его, онъ не позволилъ мнѣ удалиться; короче, мой добрый сэръ, я не могла выдержать этого испытанія и онъ вывѣдалъ у меня самую священную тайну моего сердца {Представляю здѣсь контрастъ этого стариннаго раздушеннаго напудреннаго разговора Д'Арбле съ нынѣшнимъ новѣйшимъ разговоромъ. Если двое молодыхъ людей желаютъ ныньче скрыть свое душевное волненіе и выразиться самымъ скромнымъ языкомъ, то разсказъ будетъ таковъ:

   "Когда я отыскивала книги, вошелъ лордъ Орвиль. Онъ казался чрезвычайно печальнымъ:" -- Правда ли, миссъ Анвиль, сказалъ онъ:-- вы собираетесь въ дорогу?

   "-- Собираюсь, отвѣчала я, продолжая отъискивать книги.

   "-- Вы очень спѣшите, сказалъ онъ.

   "-- Полагаю, въ этомъ нѣтъ большой потери, замѣтила я такъ весело, какъ только могла.

   "-- А вы не обращаете вниманія на мои чувства? сказалъ Орвиль съ сильнымъ волненіемъ.

   "-- Что сдѣлала мистриссъ Сельвинъ съ этими книгами? продолжала я.

   "-- Такъ вы уѣзжаете? сказалъ Орвиль: и уѣзжаете навсегда? Желалъ бы я имѣть столько твердости, сколько ее имѣете вы, миссъ Анвиль, и пр.

   Разговоръ, какъ вы замѣчаете, можно бы легко написать въ этомъ тонѣ; и еслибы герой и героиня были новѣйшаго времени, они бы не позволили своему діалогу идти на ходуляхъ, а повели бы его естественнымъ образомъ по нынѣшнему обыкновенію. Кстати,-- какая странная привычка у нынѣшнихъ писательницъ заставлять мужчинъ грубо обходиться съ женщинами! Во времена миссъ Портеръ и madame D'Arblay, мы видимъ со стороны мужчинъ глубокое уваженіе къ женщинамъ. Во времена миссъ Бронте -- усматривается совершенная грубость. Неужели правда, mesdames, что вамъ нравится грубое обращеніе мужчинъ? Я могъ бы указать болѣе, чѣмъ на одну писательницу, которая изображаетъ васъ въ этомъ видѣ.}.

   Другимъ, быть можетъ, madame, не слишкомъ понравится эта выдержка изъ вашего любимаго романа, но когда вамъ приведется прочитать ее, вы будете отъ нея въ восторгѣ. Развѣ вы не провели зимы въ Батѣ, и не были тамъ первой красавицей въ обществѣ? Развѣ тамъ не было относительно васъ своего Орвиля? Желалъ бы я знать, что вы думаете, вспоминая о немъ по прошествіи одиннадцати люстръ? Въ эти минуты вы смотрите на него свѣтлыми глазами тѣхъ дней; -- вашъ герой стоитъ передъ вами, отважный, даровитый, не приторный, настоящій джентльменъ; онъ дѣлаетъ самый изысканный поклонъ одной изъ прекраснѣйшихъ молоденькихъ женщинъ, какихъ міръ никогда еще можетъ быть не видывалъ, и потомъ ведетъ васъ въ котильонъ подъ звуки милой незабвенной музыки. Горны Эльфанда гудятъ, гудятъ! Bonne vieille, вы помните ихъ мелодію; при этомъ воспоминаніи все еще дрожатъ ваши сердечныя струны.

   Изъ вашихъ героическихъ героевъ, мнѣ кажется, нашъ другъ монсеньоръ Атосъ, графъ де Лаферъ, считается моимъ лучшимъ фаворитомъ. Съ полнѣйшимъ душевнымъ удовольствіемъ я читалъ его отъ восхода и до заката солнца. Черезъ сколько томовъ прошелъ онъ? Черезъ сорокъ? черезъ пятьдесятъ? Съ своей стороны я бы желалъ, чтобы онъ показался еще въ сотнѣ томовъ; мнѣ бы никогда не наскучилъ онъ съ его освобожденіями заточенныхъ, наказаніями злодѣевъ, пронизываніемъ негодяевъ своей легкой граціозной шпагой. О, Атосъ, Портосъ и Арамисъ! можетъ ли быть что нибудь великолѣпнѣе этого тріо? Мнѣ кажется, д'Артаньянъ лучше всего нравится мнѣ въ своихъ собственныхъ запискахъ. Я купилъ его годы и годы тому назадъ, за пять пенсовъ, въ маленькомъ томѣ съ пергаментной обложкой, на книжной выставкѣ въ пассажѣ на подворьѣ Грэя. Дюма облекаетъ его славой и дѣлаетъ его маршаломъ; а сколько мнѣ помнится, настоящій д'Артаньянъ былъ ни болѣе, ни менѣе какъ жалкій авантюристъ, который умеръ въ изгнаніи въ началѣ царствованія Людовика XIV. Читали ли вы когда о Chevalier d'Harmenthal? Случалось ли вамъ когда нибудь читать Tulipe Noire, такое скромное произведеніе, какъ всякій разсказъ миссъ Эджвортъ? Я всегда вспоминаю съ благодарностью и удивленіемъ о расточительныхъ банкетахъ, на которые онъ приглашалъ меня! Какими рядами роскошныхъ пиршествъ угощалъ онъ меня! Откуда онъ беретъ деньги на эти великолѣпные пиры? Говорятъ, что всѣ произведенія, носящія имя Дюма, написаны не имъ самимъ. Что же изъ этого слѣдуетъ? Развѣ главный поваръ не имѣетъ у себя помощниковъ? Развѣ ученики Рубенса не писали на его полотнахъ? Развѣ Лауренсъ не имѣлъ у себя помощниковъ для замалевки фона? Хотя я и самъ въ своемъ родѣ le métier, но признаюсь, я часто желалъ имѣть у себя компетентнаго, респектабельнаго и проворнаго чиновника для дѣловой части моихъ романовъ; по приходѣ его въ одиннадцать часовъ, я сказалъ бы ему: -- мистеръ Джонсъ, if you please, смерть архіепископа, на которой я сегодня поутру остановился, должна быть описана по крайней мѣрѣ на пяти страницахъ. Возьмите энциклопедію и обратитесь къ статьѣ "Водянка", или къ какой вы сами хотите. Но, сдѣлайте одолженіе, чтобы въ смерти его не было какихъ нибудь медицинскихъ промаховъ. Сгруппируйте вокругъ него дочерей, докторовъ и капеллановъ. Достаньте съ третьей полки, подъ литерою В. London Вельза, вы найдете тамъ описаніе Ламбета и нѣкоторые рисунки этого мѣста. Придайте имъ необходимый колоритъ. Одна изъ дочерей пусть сойдетъ внизъ и разговариваетъ съ своимъ обожателемъ, который подъѣхалъ на своей лодкѣ къ пристани Ламбета и пр. и пр. Джонсъ, сметливый молодой человѣкъ, разсматриваетъ какія ему нужно медицинскія, историческія, топографическія книги; его руководитель указываетъ ему въ Джереми Тэйлорѣ (fol. London. MDCLV) нѣсколько замѣчаній, которыя какъ нельзя болѣе соотвѣтствуютъ переселенію добраго стараго архіепископа изъ этой жизни. Когда я прихожу одѣваться къ обѣду, усопшій архіепископъ лежитъ уже на столѣ у меня на пяти страницахъ; медицина, топографія, теологія, все, все въ надлежащемъ порядкѣ, и Джонсъ еще за нѣсколько часовъ ушолъ домой къ своему семейству. Сэръ Крисгофоръ Ренъ (Wren) считается архитекторомъ церкви св. Павла; но вѣдь не онъ клалъ камни и приносилъ известку. Такъ точно и въ романахъ есть множество плотничной и каменной работы, которую можетъ выполнить бойкая знакомая съ своимъ дѣломъ рука. Легко сказать: бойкая, знакомая, съ дѣломъ рука! Даю вамъ честное слово,-- что въ романахъ бываютъ такія части,-- скажемъ напримѣръ любовныя интриги, "дѣла", волокита въ шкапу и т. д., которыя бы я охотно приказалъ взять въ руки моему лакею Джону, какъ я приказываю ему принести угля и вычистить сапоги. И въ самомъ дѣлѣ, попросили ли бы вы лакея подослать вора подъ кровать, припрятать духовное завѣщаніе, которое должно быть вскрыто въ надлежащее время, или написать въ мои лѣта нѣжный любовный разговоръ между Эмиліей и лордомъ Артуромъ! Я стыжусь самого себя, въ особенности когда бываю обязанъ писать о любви; тогда, хотя и сижу въ своемъ кабинетѣ одинъ одинехонекъ, но до такой степени краснѣю, что вы непремѣнно бы подумали, что мнѣ готовится апоплексическій ударъ. Вы спрашиваете:-- неужели на писателей производятъ какое нибудь дѣйствіе ихъ собственныя произведенія? Ничего не знаю о другихъ джентльменахъ, но о себѣ могу сказать, что когда я пишу какой нибудь фарсъ, какую нибудь шутку -- я плачу;-- описывая какую нибудь патетическую сцену, я все время хохочу до безумія,-- по крайней мѣрѣ такого мнѣнія Томкинсъ. Вѣдь вы знаете -- какой я циникъ!

   Редакторъ Cornhill Magazine (не такого мягкаго и уступчиваго характера, какъ его предшественникъ, но человѣкъ непоколебимой твердости) позволяетъ этимъ невиннымъ листкамъ имѣть только опредѣленную длину. Не будь тако ъ стоитъ холодное блюдо поджареннаго человѣческаго мяса, и что они только что передъ моимъ приходомъ кончили каннибальскій поръ. Но я вижу, что по дорогѣ къ ихъ домамъ на панеляхъ и въ садахъ лежатъ человѣческія кости. Само собою разумѣется, вѣжливость удерживаетъ меня отъ всякихъ замѣчаній, но я знаю ихъ очень хорошо. Лучшій способъ узнавать ихъ заключается въ наблюденіи пугливыхъ взглядовъ ихъ женъ и дѣтей. Они ведутъ жизнь, наводящую ужасъ. Они совершаютъ страшныя жестокости. Въ своемъ остервенѣніи эти чудовища готовы наносить язвы всему, что окружаетъ ихъ, готовы убивать не только странниковъ, которымъ приведется зайти къ нимъ и попросить пріюта на ночь, но неистовствовать, наносить смертельные удары и пожирать своихъ кровныхъ. Намъ, я говорю, всѣмъ извѣстны эти чудовища, и мы нерѣдко бывала въ ихъ вертепахъ. Нѣтъ никакой необходимости, чтобы чудовища, приглашающія васъ къ обѣду, подавали гостямъ своямъ особенное блюдо, которое имъ нравится. Они не могутъ постоянно видѣть за своимъ столомъ семейство Мальчика съ пальчикъ. Они тоже ѣдятъ баранину и обыкновенное мясо, выходятъ къ чаю и приглашаютъ васъ напиться его вмѣстѣ съ ними. Короче сказать, въ свѣтѣ ихъ множество. И теперь, когда я промолвилъ о нихъ, когда сдѣлалъ этотъ легкій намекъ, любопытно бы знать, съ какимъ интересомъ общество будетъ слѣдить за вами, узнавъ, что вы рѣшились встрѣчаться съ ними въ томъ же обществѣ.

   Что хочетъ сказать этотъ человѣкъ? спрашиваетъ мистриссъ Доунрайтъ, для которой подобная шутка представляется весьма серьезною вещью. Я хочу сказать, сударыня, что въ обществѣ, собирающемся въ вашей гостиной, вы принимаете людей, которые довольно успѣшно пробираются впередъ, но которые въ частной жизни настоящія чудовища, -- людей злобныхъ, коварныхъ, алчныхъ, лицемѣрныхъ, храбрецовъ у себя на дому, улыбающихся придворныхъ внѣ дома; заставляющихъ своихъ женъ, дѣтей, прислугу, родителей трепетать передъ ними, и низко раскланивающихся передъ чужими людьми, посѣщающими ихъ замки. Я говорю, что есть люди, которые истребляютъ жертву за жертвой, въ кабинетахъ которыхъ лежатъ скелеты, оглоданные до чистоты, наводящей ужасъ. Когда эти чудовища являются въ обществѣ, вы не думайте, что они покажутъ вамъ свои ножи и свои огромные зубы. Вы замѣтите у нихъ обыкновенный бѣлый галстухъ, пріятныя и даже услужливыя манеры, блѣдное лицо, и можетъ быть, отъ времени до времени страшную улыбку;-- они, сколько мнѣ извѣстно, пользуются значительнымъ уваженіемъ, -- и когда вы намекнете какому нибудь мужчинѣ: "My dear sir, знаете ли, на кого похожъ мистеръ ІІІарпусъ?-- на самаго страшнаго каннибала, -- увѣряю васъ". -- "О, какой вздоръ! восклицаетъ джентльменъ: онъ вовсе не такъ черенъ, какъ его рисуютъ. Смѣю сказать, онъ нисколько не хуже другихъ людей". Мы прощаемъ все въ нашей странѣ,-- прощаемъ частную измѣну, обманъ, лесть, жестокое обращеніе въ домашнемъ быту, плутовство, потасовку... Какъ? что?-- Не хотите ли вы сказать, что въ кругу вашего знакомства вы не знаете чудовищъ, виновныхъ въ безчисленномъ множествѣ преступленій, и что, зная ихъ, вы не протягиваете имъ руки, не обѣдаете съ ними за вашимъ столомъ, не встрѣчаетесь съ ними за ихъ обѣдами? Будьте увѣрены, что въ то время, когда дѣйствительно жили чудовища въ настоящихъ пещерахъ или замкахъ, пожирая тамъ дѣйствительныхъ рыцарей и дѣвъ, -- когда они показывались въ обществѣ,-- пріѣзжали, скажемъ напримѣръ, на сосѣдній рынокъ, или въ графскій замокъ, на ихъ замѣчательные пороки никогда не намекали,-- хотя натура ихъ и репутація была хорошо всѣмъ извѣстна. -- Вы вѣроятно говорили: -- Ахъ, другъ мой, Блондерборъ! Какъ поживаешь! Какимъ же ты смотришь свѣжимъ и здоровымъ! Что за рецептъ у тебя, съ помощію котораго такъ хорошо сохраняется здоровье и розовый румянецъ?-- А ваша жена съ своей стороны спрашивала о мистриссъ Блондерборъ и ея милыхъ дѣтяхъ.-- Или такъ: -- Дорогой мой Хомгуффинъ! попробуйте этого окорока. Это доморощенный,-- дома откормленный, дома отпоенный,-- нѣжный какъ масло. Скажите, по правдѣ, такъ же ли хорошъ онъ, какъ и вашъ? Джонъ, -- стаканъ бургонскаго полковнику Хомгуффину! -- Вы навѣрно не захотите, чтобы тутъ были какіе нибудь непріятные намеки на непріятные слухи относительно способа Хомгуффинъ наполнять свою кладовую? Да,-- я все-таки скажу, что всякій изъ насъ знается съ чудовищами. Мы жмемъ руку чудовищамъ и обѣдаемъ съ ними. И если скучные моралисты говорятъ намъ, что мы трусы, -- то мы оборачиваемся къ нимъ съ словами tu quoque, или говоримъ, что у насъ нѣтъ привычки мѣшаться въ чужія дѣла, что люди не такъ бываютъ страшны, какъ ихъ рисуютъ, и т. д.-- Ужь не хотите ли вы, чтобы половина нашего округа не ѣздила въ замокъ Ограмъ? Не хотите ли вы, чтобы духовенство не читало затрапезпой молитвы за вашимъ столомъ? Не хотите ли, чтобы матери не привозили своихъ дочерей для танцевъ съ молодыми Рохэдями (пугалами)? А если умретъ лэди Ограмъ, если лордъ Ограмъ останется вдовцомъ, неужели вы станете утверждать, по совѣсти и чести, что не найдется матерей, которыя нс предложили бы своей дочери заступить мѣсто оплакиваемой лэди? Какъ тяжела эта мизантропія! Да, конечно... Я увѣренъ, вамъ пріятнѣе было бы послушать что нибудь другое. Да, мой другъ; чудовище у тебя въ домѣ; оно гибко, какъ танцмейстеръ, оно дрожитъ въ твоихъ бальныхъ башмакахъ, и носитъ страшную улыбку веселости, чтобы скрыть твой ужасъ, думая, что -- я обличу тебя:-- ты благоденствуешь и пользуешься почетомъ, не правда ли? А я говорю, что ты тиранъ и негодяй во всѣхъ отношеніяхъ. Ты ограбилъ нищаго. Ты застращалъ слабаго. Ты наложилъ руку насилія на достояніе невинныхъ и довѣрчивыхъ. Ты сдѣлалъ себѣ добычу изъ кроткихъ и тихихъ, просившихъ у тебя защиты. Прочь съ моихъ глазъ, чудовище! О, когда придетъ маленькій Джекъ и просверлитъ отверстіе для пропуска дневнаго свѣта въ твое мрачное, кровожадное сердце?

   Чудовищамъ нашихъ дней вовсе не нужно быть гигантами. Въ прежнее время, въ дѣтскихъ книжкахъ, -- гдѣ необходимо изображать вамъ мораль такими крупными буквами, чтобы не было никакой возможности сбиться, чудовища рисовались съ огромною пастью и рядомъ острыхъ зубовъ, съ помощію которыхъ они могла проглотить ребенка, не употребляя даже въ дѣло большаго ножа, который всегда носатъ при себѣ. Въ настоящее время они слишкомъ лукавы. Они являются въ общество жиденькими, скромно одѣтыми, и ни чуть не обнаруживающими особенно большаго аппетита. Въ дни моей молодости, у насъ было обыкновеніе играть въ чудовища, въ людей, которые бы пожирали молодаго, неопытнаго человѣка за одинъ присѣсть, не оставляя ни кусочка мяса на его костяхъ. На видъ -- это были настоящіе джентльмены. Они заманивали молодаго человѣка въ свою пещеру. Тамъ подавали шампанское, pâté de foie-gras и множество другихъ превкусныхъ блюдъ, а потомъ, когда все это уничтожалось, уничтожался въ свою очередь н молодой человѣкъ. Я думаю, что этихъ чудовищъ, любителей и знатоковъ азартныхъ игръ, постигла та же участь, подъ какую подводилъ гигантовъ мальчикъ-съ-пальчикъ. Въ настоящее время, въ такъ называемыхъ конторахъ лондонскаго Сити, существуютъ еще чудовища, которыя заманиваютъ васъ въ свои логовища. Мнѣ сказывали, что и въ нашей части города есть благовидныя чудовища, которыя завлекаютъ васъ въ свои пещеры и тамъ до чиста огладываютъ ваши кости. Въ недавнее время въ одной газетѣ появился цѣлый столбецъ объявленій отъ чудовищъ, принявшихъ на себя самый благовидный, даже плачевный видъ собственно съ тѣмъ, чтобы опутать сѣтями свои жертвы. Вы читаете въ этой газетѣ: "Торговецъ, имѣющій въ Сити свою фирму около семидесяти лѣтъ, извѣстный и уважаемый гг. Н. М. Ротшильдами и Берингами, встрѣчаетъ настоятельную надобность въ трехъ фунтахъ стерлинговъ до будущей субботы. Онъ можетъ представить обезпеченіе на полмиліона и заплатить за этотъ займъ сорокъ тысячъ футовъ и т. д."; или "нѣсколько вліятельныхъ лиць намѣрены учредить компанію, кругъ дѣятельности которой будетъ весьма обширенъ, а съ тѣмъ вмѣстѣ будутъ обширны и ея выгоды. Имъ требуется секретарь съ хорошими манерами и наружностью за жалованье по двѣ тысячи въ годъ. Отъ него не требуется, чтобы онъ умѣлъ писать, но ловкое обращеніе и хорошія манеры положительно необходимы. Въ знакъ довѣрія къ обществу онъ долженъ представить залогъ" и проч.; или "Молодая вдова (съ хорошими манерами и пріятной наружности), имѣя крайнюю необходимость въ четырехъ фунтахъ и десяти шиллингахъ на три недѣли, предлагаетъ, въ видѣ залога за этотъ займъ, свое фортепіано работы Эрара, стоющее триста гиней, -- брилліантовый крестъ въ восемьсотъ фунтовъ стерлинговъ и квартиру со столомъ въ ея элегантной виллѣ близь Банбюри Кригсъ, гдѣ постоянно собирается прекрасное общество". Въ этихъ людяхъ я подозрѣваю чудовищъ. Чудовища повсюду. Полифемъ былъ огромное, высокое, одноглазое, замѣчательное чудовище, ловившее своихъ жертвъ изъ пещеры и уничтожавшее ихъ одну за другой. Въ немъ нельзя было ошибиться. Сирены были тоже чудовища -- маленькія созданія, съ голубыми глазками, которыми они смотрѣли на васъ изъ воды, распѣвая въ то же время плѣнительныя мелодіи, но вокругъ ихъ логовищъ было гораздо больше костей, череповъ и реберъ, нежели вокругъ пещеры Полифема.

   Но вотъ къ воротамъ замка нѣкоторыхъ изъ этихъ чудовищъ подъѣзжаетъ бойкій рыцарь пера; смѣло трубитъ въ рогъ, висящій на цѣпи,-- рѣшительными шагами входитъ въ залъ и вызываетъ свирѣпаго тирана, владѣтеля замка, на бой. Мы отказываемся бороться съ этимъ рычащимъ звѣремъ въ стѣнахъ замка, а предоставляемъ ему встрѣчу на зеленомъ полѣ. На зеленомъ? Да; нѣтъ ничего удивительнаго, что оно зеленое, потому что удобрено человѣческими костями. Послѣ нѣсколькихъ граціозныхъ поворотовъ и курбетовъ, мы останавливаемся и принимаемъ боевую позу. Мы наклоняемся къ сѣдлу, но эго впрочемъ только для того, чтобы поцаловать медальонъ съ прядью волосъ дамы нашего сердца. Забрало приподнято, -- копье направлено (я обыкновенно употребляю копье съ желѣзнымъ наконечникомъ Джиллота, {Извѣстный фабрикантъ стальныхъ перьевъ. Прим. перев.} -- даю шпоры въ бока моего борзаго пегаса и мы летимъ на встрѣчу чудовищу.

   -- Долой ему голову, Флибертиджиббетъ, мой вѣрный оруженосецъ?-- Но кто это толпами повалилъ изъ замка? О, это заточенныя дѣвы, угнетенныя вдовы, убѣленные сѣдинами нссчастпые старцы, десятки и десятки лѣтъ просидѣвшіе на заперти въ темницахъ и испытавшіе на себѣ всю тяжесть тиранства этого звѣря! О, рыцари пера! Да будетъ честь вашимъ щитомъ, и истина да покрываетъ остріе вашего копья! Будьте кротки передъ всѣми кроткими людьми. Будьте скромны передъ женщинами. Будьте нѣжны съ дѣтьми. А что касается до чудовищъ, то смѣло обнажайте мечь и нападайте на нихъ.

  

V.
ПО ПОВОДУ ДВУХЪ ОЧЕРКОВЪ, КОТОРЫЕ Я НАМѢРЕВАЛСЯ НАПИСАТЬ.

   Мы всѣ слышали объ нѣкоторомъ мѣстѣ, вымощенномъ добрыми намѣреніями. Эго мѣсто, по моему мнѣнію, должно быть скучнымъ, безполезнымъ, неудовлетворительнымъ мѣстомъ для многихъ пріятныхъ мыслей, прекрасныхъ фантазій, добрыхъ желаній, забавныхъ остротъ, невинныхъ шутокъ, которыя умираютъ въ моментъ своего рожденія. Бѣдныя маленькія дѣти человѣческаго мозга! Тотъ былъ скучный теологъ, который посадилъ васъ подъ такой грустный кенотафъ, положилъ васъ въ склепы подъ плитами изъ царства тѣней. Я полагаю, что лучшія наши дѣйствія, совершенныя нами въ теченіи нашей жизни, были слѣдствіемъ фантазіи. Не все же у насъ злыя помышленія, que diable! Конечно, я согласенъ съ вами, бываютъ у насъ и дурныя мысли, по мы всегда стараемся отгонять ихъ прочь отъ себя какъ можно скорѣе. Мы смотримъ на нихъ, какъ на вселившагося въ насъ злаго духа, падаемъ на колѣна и читаемъ самыя могущественныя заклинанія, пока онъ не оставитъ насъ. Нѣтъ, нѣтъ, у насъ не все дурныя мысли. Онѣ бываютъ чистыя, бываютъ добрыя, бываютъ нѣжныя. Бываютъ плѣнительныя мысли, когда сердце становится переполнено благодарностью передъ какой нибудь прекрасной сценой природы,-- передъ солнцемъ, заходящимъ за великолѣпное море; передъ луной и миріадами звѣздъ, сіяющими надъ зеркальной поверхностью того же моря, передъ играющей на улицѣ группой дѣтей, передъ куртиной цвѣтовъ, передъ поющей надъ ними птичкой. Въ теченіе дня бываютъ сотни моментовъ или случаевъ, когда къ намъ приходятъ на умъ добрыя мысли, которыя никогда не высказываются; мы молча творимъ иногда самыя теплыя молитвы; поемъ Te Deum безъ церкви, безъ пастора, безъ пѣвчихъ, безъ органа. Да вотъ, напримѣръ, мой врагъ; онъ занялъ мѣсто, котораго я добивался, оклеветалъ меня передъ женщиной, съ которой я хотѣлъ бы быть въ хорошихъ отношеніяхъ, разстроилъ доброе расположеніе ко мнѣ моего патрона. Объ этомъ обстоятельствѣ я не говорю ни слова, но, мой жалкій старый недругъ, въ глубинѣ души моей сохранилась еще та нѣжная привязанность, та любовь, которую я питалъ къ тебѣ, когда мы были мальчиками въ школѣ. Негодяй ты этакой! Неужели ты воображаешь, что я забылъ, какъ мы любили другъ друга? Да мы и теперь продолжаемъ любить другъ друга. Мы продолжаемъ дѣлиться леденцами,-- дѣлаемъ другъ для друга упражненія; подсказываемъ другъ другу во время репетицій,-- прибѣгаемъ къ страшной лжи, чтобы только кто нибудь изъ насъ не попался. Мы встрѣчаемся другъ съ другомъ въ обществѣ. Но тутъ... Берегитесь драки! Разведите ихъ въ разныя стороны! Наши друзья суетятся вокругъ насъ. Монтекки и Капулетти не бываютъ въ такомъ раздорѣ... Милая мистриссъ Буферъ, сдѣлайте одолженіе, сядьте на стулъ между этими двумя джентльменами.

   Встрѣчаясь на площади въ Веронѣ, мы съ быстротою молніи обнажаемъ наши шпаги и нападаемъ другъ на друга. Съ другой же стороны Тиботъ, оставаясь наединѣ, сознается, что Меркуціо имѣетъ рѣдкій умъ, а Меркуціо утверждаетъ, что его противникъ храбрый джентльменъ. Взгляните вонъ на тотъ амфитеатръ. Неужели вы думаете, что гладіаторы, которые боролись и погибли, въ то время, какъ сотни зрителей въ этомъ угрюмомъ, страшномъ циркѣ показывали внизъ пальцами и кричали:-- Бей его! добивай!-- неужели вы думаете, что боровшіеся изъ необходимости ненавидѣли другъ друга? Нисколько не больше того и извѣстные литературные ратоборцы ненавидятъ противниковъ, съ которыми встрѣчаются на аренѣ. По данному сигналу они вступаютъ въ бой; налетаютъ другъ на друга, наносятъ и отражаютъ наносимые удары; -- калѣчатъ другъ друга, отрубаютъ носы; все это дѣлается не изъ ненависти, но по необходимости и, я полагаю, съ взаимнымъ другъ къ другу уваженіемъ. Напримѣръ, я привѣтствую воиновъ журнала Superfine со всѣми почестями, принятыми между воинами, и потомъ... разъ, два! вотъ тебѣ, Спартакъ! А, ударъ! Весьма чувствительный ударъ! Ха, ха! А взамѣнъ этого удара, какъ вамъ нравится тычокъ не въ бровь, а прямо въ глазъ? Когда трубы проиграютъ отбой, или когда зрители утомятся, мы раскланиваемся благородному обществу и уходимъ со сцены.

   Мимоходомъ сказать, я видѣлъ Веронскій амфитеатръ нѣсколько лѣтъ тому назадъ, при какомъ-то странномъ тускломъ свѣтѣ, наводившемъ уныніе: я находился тогда въ такомъ же настроеніи духа, какое выразилось на предшествовавшихъ двадцати строчкахъ; подъ огромнымъ шумнымъ тентомъ двадцать тысячъ гражданъ смотрѣли съ своихъ скамеекъ на циркъ, гдѣ стоялъ мрачный гладіаторъ, съ мечомъ въ рукѣ,-- или кроткій мученикъ, приведенный на растерзаніе львами, или огромный, косматый темнобурый левъ, на котораго должна быть спущена стая собакъ. Сколько ощущеній переиспыталъ я въ этотъ день! Но я долженъ оторваться отъ Вероны, иначе почемъ знать, куда занесетъ меня мой Пегасъ?

   Прежде чѣмъ мы, моя лира, опустились на землю, я говорилъ, что наши невысказанныя слова, находящіяся въ какомъ-то невѣдомомъ мірѣ, также дѣйствительны, какъ и слова уже произнесенныя, что мысли, промелькнувшія въ нашей головѣ, также вещественны, какъ и мысли, которыя нашъ языкъ или перо пустили въ обращеніе. Напримѣръ, кромѣ того, что здѣсь было сказано, я гораздо больше думалъ о Веронѣ, о ранней христіанской церкви, которую я видѣлъ тамъ, о большомъ блюдѣ рису, поданнаго намъ въ тавернѣ, о клопахъ въ той тавернѣ, о множествѣ мелочей, сопровождавшихъ путешествіе отъ Милана до Вероны, объ озерѣ Гарда, лежащемъ на пути отъ Милана и т. д. О сколькихъ прекрасныхъ предметахъ передумали мы всѣ, не правда ли? Какая чудная трагедія была придумана мною, во не написана! Въ день обѣда Устричной Компаніи, какой прекрасный спичъ придумалъ я въ кэбѣ, и онъ разбился въ дребезги... разбился не кэбъ, а спичъ. О, если бы я могъ прочитать нѣкоторые изъ моихъ ненаписанныхъ очерковъ... какъ бы это было забавно для васъ! Ага! мой другъ, я слышу, какъ вы говорите: -- "Я отъ души желаю, чтобы они никогда не были написаны". Очень хорошо. Я въ долгу у васъ однимъ очеркомъ.

   Однажды въ прошедшемъ мѣсяцѣ, когда я склонился на скамью размышленій, съ разстилающимся передо мной океаномъ The Times, этотъ океанъ выбросилъ на берегъ къ моимъ ногамъ два прекраснѣйшіе сюжета для "Сатирическихъ Очерковъ". Я поднялъ эти находки и утащилъ ихъ съ собой, какъ сокровища, думая; что вотъ отчищу ихъ и вынесу на рынокъ. Плану этому не суждено осуществиться. Я не могу писать объ этихъ предметахъ. Но хотя мнѣ не удалось писать о нихъ, я могу, однако, сказать, какіе это предметы, о которыхъ я не намѣренъ писать.

   Первый изъ нихъ -- это происшествіе на улицѣ Нортумберлендъ, описанное во всѣхъ газетахъ. Романисты нынѣшняго времени имѣютъ ли въ виду сцену или катастрофу болѣе страшную и ужасную, чѣмъ это происшествіе, случившееся въ нѣсколькихъ ярдахъ отъ величайшей улицы въ Европѣ? Въ театрахъ существуетъ теперь новое названіе мелодраматическимъ пьесамъ; ихъ называютъ "чувствительными драмами". Что можетъ быть чувствительнѣе этой драмы? Въ теченіе полутораста вечеровъ сколько стекалось народу въ театръ Адельфи? Тамъ какую-то женщину выбросили съ лодки и нѣкій Майльзъ беретъ громаднѣйшаго работника и вытаскиваетъ ее на берегъ? Ну, не вздоръ ли это? Можетъ ли это сравниться съ драмой дѣйствительной жизни, которая представляется среди бѣлаго дня противъ театра Адельфи, въ улицѣ Нортумберландъ? Храбрый Дюма, неустрашимый Айнсвортъ, наводящій ужасъ Евгеній Сю, бросающая въ холодный потъ Женщина въ бѣломъ и изумительный авторъ Лондонскихъ Тайнъ никогда и ничего не изобрѣтали ужаснѣе этого. Это могло случиться съ вами и со мною. Мы, напримѣръ, хотимъ занять денегъ. Насъ обращаютъ къ извѣстному агенту. Мы просимъ устроить денежную сдѣлку какъ можно скорѣе. Агентъ выходитъ въ сосѣднюю комнату, чтобы достать, какъ мы воображали, ассигнаціи и возвращается съ "двумя очень миленькими, весьма изящной отдѣлки, съ ручками изъ слоновой кости, маленькими пистолетами", прицѣливается въ наши головы и спускаетъ курки. Послѣ этого, какая польза быть разборчивымъ насчетъ вѣроятій и возможностей въ произведеніяхъ вымысла? Помнится, много лѣтъ тому назадъ я страшно смѣялся въ пьесѣ Дюма, подъ названіемъ Kean, въ которой на берегу Темзы представляется таверна "Угольный вертепъ" и подлѣ нея цѣлый флотъ изъ судовъ морскихъ разбойниковъ. Какъ! Суда морскихъ разбойниковъ! Почему же и нѣтъ? Развѣ не представляетъ собою вертепа ужаса банкирская контора въ улицѣ Нортумберландъ, съ ея роскошной мебелью, покрытою пылью, съ ея пустыми бутылками, по срединѣ которой сидитъ угрюмый "агентъ", развлекающій себя стрѣльбой изъ пистолетовъ въ безсознательный каминъ или въ головы своихъ посѣтителей!

   Послѣ этого, чего нѣтъ невозможнаго? Весьма быть можетъ, что подъ Хандерфордскій рынокъ подведены мины, и онъ въ одинъ прекрасный день взлетитъ на воздухъ. Пожалуйста остерегайтесь, входя въ какую нибудь кондитерскую скушать порцію мороженаго.-- "Пожалуйте сюда", говоритъ спокойная особа у дверей. Вы входите въ заднюю комнату,-- въ комнату безмолвную и довольно темную. "Прошу покорнѣйше присѣсть на этотъ стулъ". И особа удаляется принести вамъ мороженое. Malheureux! Стулъ подъ вами и вмѣстѣ съ вами опускается все ниже, ниже и ниже, потомъ вдругъ на ваше лицо набрасывается мокрая байка и душитъ васъ. Нужно ли говорить что нибудь больше? Что можетъ быть невѣроятнѣе происшествія въ улицѣ Нортумберландъ? Послѣ этого, конечно, нетрудно повѣрить въ существованіе Рауля-Синей Бороды. Я беру назадъ свое мнѣніе, высказанное въ предыдущемъ очеркѣ о чудовищахъ. Это почему? Потому, что я рѣдко представлялъ себѣ что нибудь ужаснѣе этого "агента" въ мрачной роскоши его вертепа, агента, окруженнаго запыленной мишурой и грудами пустыхъ бутылокъ, стрѣляющаго, для развлеченія, изъ пистолетовъ въ каминъ, пока не явятся его кліенты! Неужели стрѣльба изъ пистолетовъ столь обыкновенное упражненіе въ улицѣ Нортумберландъ, что на нее никто изъ мѣстныхъ жителей не обращалъ вниманія?

   Скажите, мой другъ, есть ли въ вашемъ собственномъ сердцѣ комната Нортумберландской улицы, самая близкая къ ежедневной улицѣ жизни, ежедневно посѣщаемая друзьями и дѣловыми людьми, въ которой совершались различныя сдѣлки, произносились шутки, распивалось вино; чрезъ которую проходили люди, жены и дѣти, и въ которой сидитъ убійца до страшнаго момента, когда онъ встанетъ и совершитъ убійство? Скажемъ, напримѣръ, у одного фермера виситъ надъ каминомъ ружье, въ той самой комнатѣ, гдѣ онъ обѣдаетъ, отдыхаетъ, ласкаетъ дѣтей, шутитъ съ друзьями, куритъ трубку въ минуты отдыха. Однажды ночью фермеръ снимаетъ ружье, выходитъ изъ дому, и возвращается уже убійцей. Былъ ли онъ убійцей вчера, когда качалъ на колѣняхъ своего малютку и когда его руки играли золотистыми прядями волосъ его маленькой дочери? Вчера они не были запятнаны кровью; всѣ честные люди протягивали имъ руку; они въ свое время дѣлали много добра. фермеръ сидитъ, потупивъ голову, жена входитъ поздороваться и бросаетъ на него тревожный взглядъ, дѣти по вчерашнему лепечутъ у колѣнъ отца, который, точно Каинъ, сидитъ передъ горячей золой, между тѣмъ какъ Авель лежитъ въ болотѣ убитый. Подумайте, какая бездна раздѣляетъ вчера и сегодня! Куда дѣвались дни, въ которые оба брата любили другъ друга, когда одинъ подлѣ другаго читали молитвы? Каинъ ложится спать и во снѣ, быть можетъ, видитъ, что братъ его живъ. О, еслибъ этотъ сонъ оказался дѣйствительностью! Онъ готовъ жить во снѣ, никогда не просыпаться. Изгладься, уничтожься преступленіе! Но нѣтъ! Восходитъ солнце, пробуждается совѣсть, открываются глаза и видятъ,что мертвый братъ лежитъ на томъ же мѣстѣ. Я случайно проходилъ мимо дома въ Нортумберландской улицѣ и взглянулъ на него. Нѣсколько праздношатающихся смотрѣли на грязныя окна. Домъ имѣлъ простую обыкновенную наружность; въ одной изъ его комнатъ вдругъ всталъ человѣкъ съ пистолетомъ въ рукѣ, чтобы убить другаго. Убивали ли вы кого нибудь въ вашихъ мысляхъ? Пробуждалось ли когда въ вашемъ сердцѣ состраданіе къ смерти ближняго? въ умѣ вашемъ, брали ли вы когда нибудь головню съ жертвенника и убивали ли ею вашего брата? На какое множество простыхъ обыкновенныхъ лицъ смотримъ мы, вовсе не подозрѣвая, что за этими глазами скрывается убійца? Счастливы вы, мой собратъ, счастливъ и я, что у насъ есть не высказываемыя добрыя мысли. А дурныя мысли? Я вамъ говорю, что видъ этихъ холодныхъ оконъ въ Нортумберландской улицѣ, за которыми я въ умѣ своемъ представлялъ себѣ страшную трагедію,-- навелъ меня на мысль: "Вотъ, мистеръ Стритъ, Причаръ (уличный проповѣдникъ), прекрасная тема для одной изъ вашихъ уличныхъ проповѣдей. Впрочемъ, тема эта слишкомъ серьезна и мрачна. Вы избѣгаете мрачныхъ мыслей и вообще желаете быть веселыми". Въ такомъ случаѣ очеркъ мой по этому поводу не долженъ состояться.

   И прекрасно. Въ колчанѣ у меня была другая стрѣла (совершенно какъ у Вильгельма Телля, у котораго было тоже двѣ стрѣлы: одна для яблока на головѣ его сына, а другая для Геслера, если бы первая не попала въ маленькую цѣль). Этотъ очеркъ, откровенно вамъ говорю, долженъ бы быть самымъ рѣдкостнымъ, самымъ лучшимъ изъ всѣхъ до сей поры написанныхъ. Онъ долженъ былъ заключать въ себѣ и паѳосъ Аддисона, и логическую точность Рабле, дѣтскую игривость Свифта, мужественный стоицизмъ Стерна и метафизическую глубину Гольдсмита, стыдливую скромность Фильдинга и эпиграмматическую изысканность Вальтеръ-Скотта, неистовый юморъ Ричардсона и веселую простоту Самуэля Джонсона; въ немъ должны были соединяться всѣ эти качества, съ нѣкоторыми достоинствами новѣйшихъ писателей, но встрѣтились обстоятельства, изъ-за которыхъ появленіе въ свѣтъ и этого очерка оказалось невозможнымъ.

   Я не встрѣчаю ни малѣйшаго препятствія къ тому, чтобы сказать вамъ, какого рода былъ сюжетъ для этого удивительнаго очерка. Небесныя силы! да самъ деканъ церкви св. Патрикія никогда не имѣлъ темы лучше этой. Предметомъ очерка предназначались быть гориллы. Я долженъ былъ вообразить себя молодымъ помощникомъ хирурга изъ Чарльстона, въ Южной Каролинѣ, который бѣжалъ на Кубу по поводу несчастныхъ семейныхъ обстоятельствъ, до которыхъ никому нѣтъ ни малѣйшей надобности. Этотъ молодой хирургъ отправился съ острова Кубы въ Африку на большой шкунѣ съ необыкновенно просторнымъ помѣщеніемъ между палубами. Здѣсь я сдѣлался предметомъ въ высшей степени дурнаго обращенія со стороны корабельнаго штурмана, который, когда я увидѣлъ, что шкуна занималась торговлею неграми, положительно отказался высадить меня на берегъ. Меня, или вѣрнѣе сказать, насъ преслѣдовали три британскихъ фрегата и одинъ семидесяти-четырехъ-пушечный корабль, съ которыми мы сразились и взяли въ плѣнъ, но въ скоромъ времени принуждены были прорубить имъ днища и пустить на дно океана, потому что не имѣли въ виду ни одного африканскаго порта, гдѣ могли бы ихъ продать. Никогда не забуду я той мужественной покорности своей судьбѣ, и той ненависти и отвращенія къ намъ, съ которыми британскій адмиралъ, прохаживаясь по палубѣ корабля, отрѣзалъ свою косичку и вручилъ ее мнѣ; эту косичку я храню при себѣ еще и теперь, все собираясь передать ее семейству храбраго адмирала въ Бостонѣ, въ Линкольнширскомъ округѣ Англіи.

   Мы пришли 31 апрѣля прошлаго года въ портъ Бпупу, при сліяніи рѣкъ Бунго и Сгглало (которыя вы можете видѣть на картѣ Свалсмердаля). Переходъ былъ до такой степени необычайно быстръ (благодаря постоянно пьяному состоянію капитана и главныхъ офицеровъ, за которыхъ я долженъ былъ править и командовать кораблемъ), такъ быстръ, что мы пришли въ Бпупу шестью недѣлями раньше, чѣмъ разсчитывали, и пятью недѣлями раньше, чѣмъ ожидали насъ агенты внутреннихъ частей страны и главнаго невольническаго депо въ Збаббло. Промедленіе ихъ было для насъ причиною немалаго безпокойства, потому собственно, что, хотя мы и овладѣли шестью англійскими кораблями, по въ то же время мы знали, что вблизи крейсировала броненосная эскадра сэра Бэнама Мартина, состоявшая изъ фрегатовъ: Варріоръ, Имиренабль, Санхоніатонъ и Берозусъ,-- эскадра, съ которой намъ не удалось бы справиться.

   По всему этому оказывалось необходимымъ не только оставить портъ Бпупу до прихода британскаго флота или до наступленія дождливаго сезона, но и принять людей на судно какъ можно скорѣе. Въ то время какъ старшій шкиперъ съ отрядомъ матросовъ поспѣшилъ направиться къ озеру Пгого, гдѣ мы ожидали значительную часть груза, помощникъ его, съ шестью человѣками нашей команды, четырьмя мѣстными начальниками дикихъ племенъ, королемъ Фбумбо, дикаремъ изъ племени Оби, и я отправились на NWtW, къ резиденціи короля Мтоби, гдѣ, какъ вамъ извѣстно было, собралось значительное число пассажировъ для занятія пустаго пространства между палубами. Спустясь по рѣкѣ Пдодо, мы убили множество бекасовъ, страусовъ, носороговъ и, сколько помнится, нѣсколько слоновъ; удовольствіе это продолжалось до тѣхъ поръ, пока по совѣту вожатаго, который, я теперь вполнѣ увѣренъ, былъ измѣнникъ, мы должны были оставить Пдодо и направиться на NOHN. Здѣсь лейтенантъ Ларкинсъ, продолжавшій пить ромъ съ утра и до ночи и распекать меня въ минуты трезвости, умеръ и, по имѣющимся у меня достовѣрнымъ свѣдѣніямъ, былъ съѣденъ туземцами съ большимъ вкусомъ. Въ Магинѣ, гдѣ находились укрѣпленія и депо для нашего груза, мы не получили никакихъ извѣстій о нашихъ новобранцахъ. Вслѣдствіе этого, а въ особенности потому, что нельзя было терять ни минуты времени, мы отправили нѣсколько партій къ озеру Большому Вашабу, по тракту, которымъ обыкновенно слѣдуютъ всѣ караваны, идущіе къ морскому берегу. Вмѣсто каравана мы встрѣтили только четырехъ негровъ въ лихорадкѣ, которыхъ я, въ ожиданіи прибытія своихъ, лечилъ и, признаюсь откровенно, весьма неудачно. Мы то и дѣло, что смотрѣли впередъ, соблюдая въ то же время всѣ предосторожности отъ внезапнаго нападенія и собирая свѣдѣнія о приближеніи каравана.

   Наконецъ, 23-го сентября, подвигаясь впередъ вмѣстѣ съ Чарльсомъ Роджерсомъ, помощникомъ шкипера, и съ двумя туземцами, вооруженными луками и стрѣлами, когда намъ предстояло перейти большую окаймленную лѣсомъ долину, мы увидѣли выходившихъ изъ оврага, на мой взглядъ, трехъ негровъ, одного -- довольно высокаго, другаго -- средняго роста и третьяго -- въ сравненіи съ двумя первыми -- совершеннаго малютку.

   Наши проводники прокричали нѣсколько словъ на своемъ языкѣ, который Чарльзъ Роджерсъ немного понималъ. Я думалъ, что это былъ авангардъ ожидаемыхъ вами негровъ.-- Нѣтъ! сказалъ Роджерсъ съ страшными проклятіями: -- это гориллы! и вмѣстѣ съ этимъ выстрѣлилъ изъ обоихъ стволовъ, поваливъ сначала мальчишку, а потомъ женщину. Уцѣлѣвшій мужчина такъ громко завылъ, что можно было слышать за нѣсколько лигъ; сначала онъ бросился было на насъ, но вдругъ повернулся и съ быстротой, какой нельзя себѣ вообразить, побѣжалъ къ лѣсу.

   Мы подошли къ упавшимъ животнымъ. Маленькому было, повидимому, не болѣе двухъ лѣтъ.Онъ жалобно стоналъ, и протянувъ маленькія свои ручонки, смотрѣлъ и дѣлалъ движенія, до такой степени похожія на человѣческія, что возбудилъ во мнѣ глубокое сожалѣніе. У женщины ранены были обѣ ноги, и она не могла пошевелиться. Она страшно завопила, когда я приблизился къ ребенку.

   -- Мы должны бѣжать отсюда, сказалъ Роджерсъ: -- иначе на насъ нападетъ все племя гориллъ.

   -- Маленькій раненъ въ ногу, сказалъ я; -- я перевяжу ему рану и потомъ мы возьмемъ его на судно.

   Бѣдненькое созданіе приподняло ногу, чтобъ показать, гдѣ она ранена, и бросило на меня умоляющій взглядъ. Оно лежало довольно спокойно, пока я осматривалъ рану и вынималъ пулю; наконецъ, оторвавъ кусокъ своей рубашки, я сдѣлалъ перевязку. Я до такой степени углубился въ свое занятіе, что совсѣмъ не обратилъ вниманія на крики Роджерса: "бѣги! бѣги!", и когда взглянулъ на верхъ...

   Когда я взглянулъ на верхъ, мимо меня пронеслась цѣлая армія черныхъ созданій, съ самымъ ужаснѣйшимъ крикомъ, какого я никогда не слыхивалъ, крикомъ, въ которомъ сливалось десять тысячъ голосовъ. Роджерсъ, который такъ жестоко обходился со мной въ теченіе вояжа и который породилъ во мнѣ роковую страсть къ игрѣ, такъ что я задолжалъ ему 1,500 долларовъ, былъ настигнутъ, убитъ и разорванъ на десять тысячъ кусковъ; положительно можно сказать, что и меня постигла бы та же самая участь, если бы не маленькій горилла, который, по перевязкѣ раны, обвилъ своими руками мою шею (руки у нихъ, какъ вамъ извѣстно, длиннѣе нашихъ), и когда ко мнѣ подошелъ громадный сѣдой, совсѣмъ почти беззубый горилла, съ пронзительнымъ ревомъ размахивавшій жердью въ шестнадцать футъ длиною, маленькій горилла что-то жалобно пропищалъ, чего, конечно, я не понялъ; при этомъ страшное чудовище швырнуло въ сторону свою дубину, присѣло на корточки подлѣ маленькаго больнаго и начало плакать и выть.

   Итакъ, вы видите, какимъ образомъ я избѣжалъ неминуемой смерти? Я спасъ молодаго горильскаго принца, который вышелъ прогуляться съ нянькой и лакеемъ. Лакей побѣжалъ сообщить своему господину о страшномъ несчастіи и, право, я не видывалъ лакея, который бы бѣгалъ такъ быстро. Изъ лѣсу высыпала цѣлая армія гориллъ, чтобы спасти своего принца и наказать его враговъ. Если горесть короля была велика, то вы можете себѣ представить, въ какомъ состояніи находилась королева! Ее принесли на носилкахъ, довольно чисто сплетенныхъ изъ тростника, на которыхъ она лежала съ груднымъ ребенкомъ, трехнедѣльнымъ принцомъ.

   Мой маленькій protégé, съ раненой ногой, продолжалъ обнимать меня своими руками (я, кажется, сказалъ, что руки у нихъ длиннѣе нашихъ), но какъ бѣдное маленькое созданіе было довольно тяжело, и какъ гориллы дѣлаютъ огромные шаги, то и для насъ тоже сдѣлали носилки. Меня мучила страшная жажда, но ее утолилъ тотъ самый лакей, который поднялъ тревогу: онъ быстро слазилъ на кокосовое дерево, сорвалъ орѣхъ, содралъ съ него кору, разбилъ скорлупу о свою голову, и подалъ мнѣ въ одной изъ половинокъ скорлупы свѣжее молоко. Маленькій мой паціентъ тоже выпилъ немного, протянувъ свою маленькую нераненную ножонку, вѣдь гориллы одинаково хорошо дѣйствуютъ какъ руками, такъ и ногами. Большіе гориллы, тащившіе носилки, смѣняли другъ друга черезъ каждыя двадцать минутъ; я замѣтилъ это по моимъ часамъ,-- и до сихъ поръ не могу понять, какимъ образомъ эти животныя считаютъ время съ такой изумительной точностью. Мы спали въ ту ночь подъ...

   Теперь вы видите, мы дошли до самой интересной части моего путешествія въ странѣ, которую я намѣревался посѣтить, т. е. мы дошли до описанія нравовъ и обычаевъ гориллъ chez eux. Я передамъ только заглавія этого повѣствованія, подробное описаніе котораго не состоялось по причинамъ, о которыхъ сейчасъ будетъ сообщено. Вотъ перечень главъ, изъ которыхъ должно было состоять сочиненіе: --

   "Прибытіе автора въ страну гориллъ. Географическое положеніе страны. Помѣщеніе на камедномъ деревѣ. Постоянная привязанность маленькаго принца. Признательность его королевскаго высочества. Анекдоты о его остроуміи, игривости и необыкновенной возмужалости. Къ ужину подаютъ автору часть Ларкинса; но онъ съ ужасомъ отказывается. Лакей приноситъ молодаго крокодила: мясо отзывается рыбой, но довольно вкусно. Мясо старыхъ крокодиловъ слишкомъ жестко,-- тоже можно сказать и о мясѣ носорога. Визитъ матери королевы -- огромной старой гориллы, совершенно бѣлой. Рецептъ для ея величества. Собраніе гориллъ вмѣстѣ, которое по видимому у нихъ должно быть парламентомъ; въ собраніи предсѣдательствуетъ старый горилла въ парикѣ изъ кокосовыхъ волоконъ. Увеселенія гориллъ. Ихъ привычки. Привилегированный классъ между ними. Необыкновенное сходство гориллъ съ людьми вообще и съ моими соотечественниками, въ Чарльстонѣ, въ Южной Каролинѣ, въ особенности, а также съ жителями Лондона, который я посѣщалъ. Плосконосые и синеносые гориллы;-- ихъ взаимная ненависть и войны между ними. Въ одной части страны (географическое положеніе ея уже описано) я вижу многихъ негровъ во владѣніи гориллъ. Хорошее обхожденіе гориллъ съ неграми. Гориллы по ту сторону Солянаго озера -- такъ называемые лягушекъ-ѣдящіе гориллы. Гориллы быкоголовые,-- ихъ взаимная вражда. Гориллы Зеленаго острова,-- болѣе сварливые, чѣмъ гориллы быкоголовые, и кричатъ гораздо громче. Меня приглашаютъ оказать медицинское пособіе одной изъ принцессъ. Очевидное неравнодушіе ко мнѣ ея королевскаго высочества. Ревность и бѣшенство огромнаго рыжаго гориллы. Какія принялъ я мѣры къ своему побѣгу?"

   И въ самъ дѣлѣ, скажите, какія?-- А вы желаете знать? Неужели ваше любопытство возбуждено? Да,-- я знаю, какъ убѣжалъ. Я могъ бы разсказать вамъ необыкновенныя приключенія, сопровождавшія мой побѣгъ. Я могъ бы показать вамъ портреты нѣкоторыхъ гориллъ, имѣющіе сходство съ нашими общими знакомыми,-- которые бы побагровѣли отъ злости, а у васъ бы заболѣли бока отъ смѣха... Но какая же причина, что я не могу написать этого очерка, имѣя передъ собой всѣ факты? А вотъ какая. Прогуливаясь вчера по улицѣ Сентъ-Джемсъ, я встрѣтилъ пріятеля, который говоритъ мнѣ: "Roundabout, мой милый,-- видѣлъ ли ты свой портретъ? Вотъ онъ,-- взгляни!" -- И онъ вынулъ изъ кармана фотографическій портретъ вашего покорнаго слуги, изображающій огромную и съ самыми непріятными чертами лица обезьяну, съ длинными мохнатыми руками, которую остроумный артистъ назвалъ "Горилла-литераторъ". О ужасъ!-- Теперь вы видите, почему я самъ не могу разыграть этой шутки и прибавить къ моей побасенкѣ какого нибудь нравоученія; меня упредили: словечко, которое хотѣлъ я промолвить о другихъ -- другіе промолвили de me.

  

VI.
МИССИСИПІЙСКІЙ ПУЗЫРЬ.

   Начальную букву этого очерка замѣняла виньетка; она была нарисована мною въ странѣ, гдѣ вашему покорнѣйшему слугѣ столько было оказано гостепріимства, радушія, дружбы, что его глаза не заботились выискивать какихъ нибудь недостатковъ, а его перо выставлять ихъ наружу. Какъ пѣли эти негры въ нѣкоторыхъ городахъ Южныхъ, въ ту пору Соединенныхъ, Штатовъ, какъ раскланивались они, какъ расшаркивались, какими комплиментами осыпали васъ и другъ друга! Дѣла удерживали меня въ городахъ; все же я побывалъ на одной плантаціи, въ деревнѣ негровъ; тамъ были однѣ только женщины да дѣти,-- мужчины находились въ полѣ на работѣ. Въ хижинахъ подъ большими деревьями и среди черныхъ городскихъ рабовъ было обиліе веселья. Я говорю то, что видѣлъ. Я былъ свидѣтелемъ курьезнаго разгула; слышалъ безконечное пѣніе, крики радости и смѣхъ; видѣлъ въ праздники, какъ черные джентльмены и лэди облекались въ такіе наряды, какіе рѣдко можно встрѣтить на свободныхъ рабочихъ нашихъ городовъ. Какую улыбку и какой поклонъ сдѣлалъ тотъ черный джентльменъ, когда принесъ мнѣ нѣкоторыя вещи и сказалъ:-- Вы потрудитесь росписаться, господинъ,-- иначе я забуду.-- Я не вхожу въ вопросъ о невольничествѣ, я вовсе не защитникъ этого "учрежденія", какимъ вы, мадамъ, какъ я вижу по гнѣвному движенію вашей головы, намѣрены считать меня. Для домашнихъ цѣлей, милэди, мнѣ казалось это самымъ дорогимъ учрежденіемъ, какое только можетъ быть придумано! Въ домѣ южнаго города вы найдете пятнадцать негровъ, дѣлающихъ ту самую работу, которую въ вашемъ комфортабельномъ лондонскомъ домѣ превосходно исполняютъ Джонъ, кухарка и горничная. И эти пятнадцать негровъ составляютъ еще выборъ изъ восьмидесяти или девяноста человѣкъ. Двадцать изъ нихъ слишкомъ больны или слишкомъ стары для работы, двадцать слишкомъ неуклюжи, двадцать слишкомъ молоды и требуютъ еще десятерыхъ, чтобы за ними присматривали и няньчили ихъ {Это разсказано однимъ ричмондскимъ джентльменомъ о его хозяйствѣ. Шестеро европейскихъ слугъ очень, хорошо содержали его домъ и конюшни. "Его фермы, говорилъ онъ: едва доставало на содержаніе жившихъ на ней негровъ."}. И господинъ долженъ содержать огромную орду, чтобы исполнять работу, которая бы нисколько не затруднила полдюжины усердныхъ и развязныхъ рукъ. Нѣтъ, нѣтъ, пусть Митчель, изгнанникъ изъ бѣдной, дорогой, порабощенной Ирландіи, желаетъ себѣ шайку "жирныхъ негровъ"; я пожелалъ бы и самъ, если бы вы подарили мнѣ десятокъ бенгальскихъ слоновъ, тогда какъ я нуждаюсь въ одной только здоровой лошади -- таскать мой кабріолетъ.

   Какъ гостепріимны были эти южные люди! На самомъ сѣверѣ не было такого радушія,-- это могу засвидѣтельствовать я, который ѣлъ соль и сѣверную и южную. Что касается до Новаго-Орлеана весной, въ то время, когда въ садахъ зацвѣтутъ персиковыя деревья и когда душистыя травы станутъ придавать вкусъ прохладительнымъ напиткамъ,-- онъ казался мнѣ единственнымъ городомъ въ мірѣ, гдѣ вы можете ѣсть и пить сколько душѣ вашей угодно, не боясь за послѣдствія. Въ самомъ Бордо едва ли вы выпьете краснаго вина лучше, чѣмъ въ Новомъ-Орлеанѣ. Всѣ сорты его тамъ превосходны,-- повѣрь мнѣ, опытный Робертъ, всѣ, начиная отъ дешеваго медока, подаваемаго на столъ во всѣхъ гостинницахъ, до отборнаго вина изъ собственнаго погреба какого нибудь джентльмена. Красное вино въ этомъ благодатномъ мѣстѣ пьется съ удовольствіемъ за обѣдомъ, за ужиномъ и поутру за завтракомъ. Оно превосходно и въ большомъ изобиліи, такъ что почти ничего не стоитъ. Найдите хоть одну строку, гдѣ бы я дурно отзывался о подобной странѣ! Если найдете, то, pone mepigris carapis, забросьте меня въ какую нибудь пустыню, пусть Миссисипи или Гаронна утопятъ меня! Въ покойной тавернѣ на Pontchartrain намъ подали bouillabaisse, какого вы никогда не кушали въ Марсели, и, замѣтьте, поутру ни малѣйшей головной боли, даю вамъ честное слово,-- напротивъ, вы пробуждаетесь съ пріятной жаждой, утолить которую только и можно краснымъ виномъ съ водой. Говорятъ, тамъ осенью бываетъ лихорадка,-- можетъ быть, но не весной, когда персиковыя деревья бываютъ покрыты цвѣтами.

   Я отправлялся изъ Новаго-Орлеана въ Сенъ-Люи, и до отъѣзда постоянно прогуливался по набережной, откуда мы могли видѣть сотню огромныхъ миссисипійскихъ пароходовъ, стоявшихъ на своихъ причалахъ въ рѣкѣ. "Посмотрите, сказалъ мнѣ пріятель Лохломондъ въ то время, какъ мы стояли однажды на пристани: -- посмотрите на этотъ столбъ и на кофейню позади этого столба! Я вамъ вотъ что скажу, сэръ: въ прошломъ году здѣсь на рѣкѣ взорвало пароходъ, какъ разъ вонъ на томъ мѣстѣ, гдѣ идетъ шлюбка. Подлѣ столба, гдѣ вы стоите, осколокъ пароходной машины разрѣзалъ на двое лошака, а осколокъ дымовой трубы попалъ въ окно перваго этажа кофейни и убилъ негра, который чистилъ ножи!" Я посмотрѣлъ на столбъ, на окно кофейни, на пароходъ, который долженъ былъ отвезти меня въ Сенъ-Люи, на моего пріятеля, посмотрѣлъ съ большимъ любопытствомъ и нѣкоторою грустью. Вчера, подумалъ я, осколокъ машины перерѣзалъ на двое лошака,-- завтра, быть можетъ, жертвой этой буду я. Въ моемъ маленькомъ альбомѣ есть рисунокъ, изображающій взрывъ парохода Алабама, во время рейса, слѣдовавшаго непосредственно за тѣмъ, когда вашъ покорнѣйшій слуга былъ на этомъ же самомъ суднѣ! Промедли я одной недѣлей и можетъ статься... Эти несчастные случаи придаютъ какую-то странную прелесть плаванію по рѣкѣ жизни въ Америкѣ. Когда нашъ огромный, высокій бѣлый пароходъ развелъ пары и началъ подниматься вверхъ по рѣкѣ, у него трещали всѣ члены, онъ стоналъ и дрожалъ такъ, что вы невольно должны были воображать, что вотъ сейчасъ, сію минуту разорвется паровой котелъ.-- Уцѣлѣетъ ли то онъ, или раздробится на десять милліоновъ осколковъ? О, моя отчизна, мой домъ, мои дѣти! Будетъ ли тѣло вашего покорнаго слуги перерѣзано на двое вонъ той цѣпью на набережной или оно будетъ ввержено въ первый этажъ вонъ этого дома и пришибетъ негра, чистящаго сапоги подлѣ окна? Благодаря небо, негръ уцѣлѣлъ, потому что со мной ничего не случилось. Но вы видите, что маленькое приключеніе подобнаго рода могло бы случиться. Да оно уже случилось, и если съ лошакомъ, то почему же не съ разумнымъ животнымъ? Во время плаванія по Миссисипи, у насъ, клянусь вамъ честью, три раза начинался пожаръ, а кухня такъ-таки и, сгорѣла до основанія. Ночью на палубѣ былъ большой фейерверкъ, дымовая труба выбрасывала миріады звѣздъ, которыя, чернѣя, падали на наше платье, осыпали палубу или тонули въ могучей рѣкѣ, по которой мы поднимались, въ величественной жолтой рѣкѣ, не смотря на множество остановившихся на ней деревьевъ, оторванныхъ отъ береговъ.

   Какимъ образомъ я во время этихъ опасностей сохранялъ присутствіе духа, сейчасъ будетъ разсказано. Прекраснѣйшій содержатель отеля Сентъ-Джоржъ, когда я отъѣзжалъ, просилъ меня принять двѣ бутылки самаго лучшаго коньяку, вмѣстѣ со множествомъ любезностей; и я нашелъ ихъ въ моей каютѣ вмѣстѣ съ багажемъ. Лохломондъ пришелъ проводить меня и, взявъ руку на прощанье, сказалъ: "Roundaboutl вино на пароходѣ можетъ быть не совсѣмъ хорошо, поэтому я принесъ тебѣ дюжину медоку, который тебѣ нравился", мы дружески пожали руки и простились. Чья это шлюбка подплываетъ къ пароходу? Это ѣдетъ нашъ другъ Гленливатъ, который задалъ намъ обѣдъ на озерѣ Поншартрэнъ.

   -- Roundabout, говоритъ онъ: -- мы, мой другъ, старались дѣлать для тебя все, что могли, и это дѣлалось de bon coeur. (Я замѣчаю дрожаніе въ голосѣ этого добраго человѣка).

   -- Да... гм! на пароходѣ... да, на пароходѣ вино не всегда бываетъ хорошо, поэтому я привезъ тебѣ на вояжъ дюжину медока,-- знаешь -- того! Господь надъ тобой! въ маѣ, когда пріѣду въ Лондонъ, то побываю у тебя. Ало! вонъ и Джонсонъ къ тебѣ ѣдетъ!

   Жалкій я грѣшникъ! Джонсонъ, схвативъ меня за руку, сказалъ: "мистеръ Roundabout,-- вы не разсчитывайте на хорошее вино на здѣшнихъ пароходахъ, поэтому-то я и привезъ вамъ маленькій ящичекъ того краснаго вина, которое вамъ нравилось въ моемъ домѣ". Et de trois! Нѣтъ ничего удивительнаго, что я могъ смотрѣть на Миссисипи съ такимъ запасомъ храбрости! Гдѣ-то вы теперь, добрые мои, честные друзья, оказавшіе мнѣ столько радушія, доставившіе мнѣ столько удовольствія? Да ошпаритъ меня кипяткомъ, взорветъ на воздухъ, если я когда нибудь скажу грубое слово о васъ. Пусть скиснетъ красное вино прежде, чѣмъ я это сдѣлаю!

   Поднимаясь вверхъ по рѣкѣ, мы не много приняли пассажировъ. Далеко ли отъ Новаго-Орлеана, до знаменитаго города Мемфиса? Я говорю не объ Египетскомъ Мемфисѣ, по объ американскомъ, отъ котораго до американскаго Каира мы медленно тащились по рѣкѣ,-- до американскаго Каира, при сліяніи рѣкъ Огейо и Миссисипи. Въ Каирѣ мы разстались съ пароходнымъ обществомъ и съ нѣкоторыми извѣстными и даровитыми пассажирами, которые присоединились къ намъ въ Мемфисѣ и портреты которыхъ мы видѣли во многихъ городахъ юга Сѣверной Америки. Я не называю именъ этихъ замѣчательныхъ людей и не назову ихъ до тѣхъ поръ, пока, по какому нибудь удивительному случаю, при выдумываніи имени, я не нападу на дѣйствительное, кому нибудь изъ нихъ принадлежащее; впрочемъ, если вамъ угодно, я скажу, что нашими спутниками, которыхъ мы взяли въ Мемфисѣ, были ни болѣе, ни менѣе, какъ Вермонтскій гигантъ и извѣстная Брадатая Кентукійская лэди съ сыномъ. Я видѣлъ ихъ портреты во многихъ городахъ, чрезъ которые приходилось проѣзжать и давать свои собственныя представленія. Мнѣ думается, что Вермонтскій гигантъ въ портретѣ былъ бездѣлицей выше, чѣмъ въ натурѣ (на первыхъ онъ изображенъ по крайней мѣрѣ двумя ярусами выше обыкновеннаго роста); по художникъ, изобразившій брадатую лэди, отдалъ ей ни болѣе, ни менѣе, какъ только одну справедливость; та часть бороды, которую я видѣлъ, была дѣйствительно черпая, мохнатая, кудрявая,-- я говорю, часть бороды, потому что эта скромная или пожалуй, благоразумная женщина прикрывала большую часть своей мохнатой принадлежности краснымъ носовымъ платкомъ, изъ подъ котораго вся она выказывалась, какъ я полагаю, только въ то время, когда сама лэди ложилась спать, или когда открывала ее на показъ по своей профессіи.

   Гигантъ, сколько я думаю, былъ черезчуръ преувеличенъ. Я знавалъ джентльменовъ, ее принадлежавшихъ къ этой профессіи,-- которые были лучше сложены и ростомъ гораздо выше этого вермонтскаго джентльмена. За столомъ я испытывалъ какое-то странное чувство, когда, окинувъ взглядомъ наше маленькое общество, усматривалъ этого гиганта, брадатую лэди, маленькаго трехлѣтняго брадатаго мальчика, капитана парохода (мнѣ это такъ казалось; теперь же, черезъ такой отдаленный періодъ времени, я не рѣшаюсь говорить утвердительно) и еще трехъ пассажировъ, при чемъ у всѣхъ ножи и рты были въ движеніи, какое-то странное чувство испытывалъ я,-- какъ будто я находился въ замкѣ чудовищъ. Но къ чему такая брезгливость? Нѣсколько десятковъ лѣтъ назадъ, всѣ лучшіе джентльмены и люди кушали точно также. Белинда кушала ножомъ; Сахарисса для своего горошка имѣла только одно это орудіе, или двухконечную вилку или ложку. Видали ли вы гравюру Гилрэя, изображающую принца Валлійскаго, изнуреннаго эпикурейца, идущаго отъ обѣда, и замѣтили ли вы зубочистку, которую онъ употребляетъ?... Вы, правы, милэди, совершенно правы, я сознаюсь, что предметъ этотъ возмутительный и ужасный. Я не буду продолжать. Только согласитесь, что джентльменъ на шаткомъ пароходѣ, на опасной рѣкѣ, въ отдаленной сторонѣ, гдѣ три раза дѣлался пожаръ (не въ странѣ, конечно, а на пароходѣ), видитъ передъ собой гиганта, прожорливаго суперкарго, бородатую лэди и маленькаго мальчика, не болѣе трехъ лѣтъ, а уже подбородокъ у него покрытъ чернымъ пухомъ, и всѣ они ножами спускаютъ пищу въ свои желудки -- согласитесь, что человѣкъ въ такомъ обществѣ имѣлъ нѣкоторое право чувствовать себя немного нервнымъ. Не знаю, случалось ли вамъ видѣть, какъ индійскіе фокусники глотаютъ ножи, или видѣть, какъ видѣлъ я, когда этотъ же фокусъ продѣлываетъ цѣлый столъ людей, но если бы вы въ это время посмотрѣли имъ въ глаза, то увѣряю васъ, вы пришли бы въ ужасъ, увидѣвъ, какъ эти глаза вертятся.

   За исключеніемъ этой привычки, весьма обыкновенной между многими тысячами самыхъ почетнѣйшихъ гражданъ, вермонтскій джентльменъ и кентукійская брадатая лэди были люди, тихіе, скромные, безъ всякихъ претензій. Она, сколько мнѣ помнится, работала что-то иглой, а онъ спалъ въ большой каютѣ, имѣвшей по крайней мѣрѣ семьдесятъ футъ длины, но, я долженъ сказать, ни разу ее слышалъ ни храпѣнья его, ни криковъ, которыми, какъ вы можетъ быть воображаете, долженъ бы сопровождаться сонъ чудовищъ. Мало того, у этого гиганта былъ весьма умѣренный аппетитъ (если только онъ не ходилъ въ носовую часть парохода и не съѣдалъ тамъ съ помощію своего ужаснаго ножа пары барановъ -- о, какая ужасная мысль!-- но въ публикѣ у него былъ самый деликатный аппетитъ) и наконецъ онъ не пилъ ничего хмѣльнаго. Не помнится, чтобы я слышалъ голосъ моей спутницы, хотя въ естественномъ порядкѣ вещей, мнѣ было любопытно услышать его. Былъ ли у нея густой, звучный великолѣпный басъ, или мягкій, флейтный, нѣжный голосокъ? Теперь ужь я никогда этого не узнаю. Даже если она пріѣдетъ въ мое отечество, я не пойду смотрѣть ее. Я видѣлъ се, да еще даромъ.

   Вы можетъ быть воображаете, что такъ какъ на пароходѣ насъ всего было какихъ нибудь шесть человѣкъ, то она могла бы снять красный носовой платокъ, свободно кушать и разговаривать, но я долженъ сказать, что въ подобномъ прикрытіи подбородка выказывалась нѣкотораго рода скромность. Борода была ея профессіей; эта борода привлекала къ себѣ публику;-- но конечно, внѣ спектакля спутница моя желала бы отдѣлаться отъ этой вовсе не женской принадлежности, какъ присяжный желалъ бы отдѣлаться отъ своего парика. Впрочемъ, я знаю нѣкоторыхъ присяжныхъ, которые носятъ парики и въ частной жизни, но это уже не ваши скромные присяжные, не ваши истинные джентльмены.

   Съ своей стороны я уважалъ эту лэди за скромность, съ которой она, по окончаніи публичнаго представленія, возвращалась къ частной жизни. Она уважала свою жизнь и свою бороду. Какъ только борода кончала свой дневной трудъ, ее сейчасъ же убирали въ носовой платокъ, и владѣтельница ея становилась частнымъ обыкновеннымъ лицомъ. Всѣ общественные мужчины и женщины съ здравымъ умомъ, я полагаю, одарены этой скромностью. Когда, напримѣръ, бѣдная мистриссъ Броунъ, глупо улыбаясь, приходитъ ко мнѣ съ альбомомъ въ одной рукѣ, а въ другой -- съ перомъ, и говоритъ:-- любезный мистеръ Roundabout, пожалуйста напишите намъ одинъ изъ вашихъ забавныхъ, и проч. и пр. Неужели же я, для удовольствія мистриссъ Броунъ, долженъ ухмыляться и трясти своей бородой? Дорогая моя лэди, я цѣлый день дѣлалъ гримасы. Это моя профессія. Я выполняю мои комическія представленія съ величайшимъ затрудненіемъ, серьезно и не безъ нѣкоторой досады; -- но вѣдь съ тѣмъ вмѣстѣ они доставляютъ мнѣ не безчестныя средства къ жизни. Если вы приглашаете Блондена на чай, вы вѣроятно не протянете каната изъ окна вашего мезонина на противоположную сторону сквера и не попросите своего гостя напиться чаю на срединѣ этого каната? Положа руку на сердце, или вѣрнѣе, на жилетъ противъ того мѣста, гдѣ находится сердце, я, во все время нашего плаванія, ни разу не подалъ виду кентукійскому гиганту, что разсматриваю его сложеніе, не подалъ брадатой лэди ни малѣйшаго повода къ догадкамъ, что я желалъ бы заглянуть подъ носовой платокъ, прикрывающій нижнюю часть ея лица.

   Тѣмъ глупѣе съ вашей стороны, говоритъ какой нибудь циникъ. (Фуй, эти циники,-- я ненавижу ихъ!) Неужели вы не знаете, сэръ, что геніальному человѣку пріятно, когда геній его становится извѣстнымъ, что красота любитъ, чтобы ею восхищались,-- что актеру нравится, когда ему апплодируютъ,-- что старику Веллингтону пріятно было и онъ улыбался, когда, при его проѣздѣ, народъ кричалъ ему ура! Если бы вы стали оказывать особенное вниманіе той лэди,-- если бы вы хотя разъ пригласили того гиганта къ буфету,-- вы могли бы получить много любопытныхъ свѣдѣній относительно гигантовъ и бородатыхъ лэди, свѣдѣній, которыхъ въ настоящее время вы почти не имѣете. Кромѣ того, тамъ былъ и маленькій трехлѣтній мальчикъ, также съ хорошенькой бородкой,-- и мало того, изъ подъ легкаго платья его видно было, что его ручонки и ножонки покрылись уже чернымъ пушкомъ. Словомъ, это былъ забавный маленькій сатиръ! Онъ былъ добръ, наивенъ и важничалъ далеко не по лѣтамъ.

   Я, кажется, сказалъ, что брадатая лэди имѣла другое дитя. Это была маленькая дѣвочка, лѣтъ шести, такая же хорошенькая и съ такой же гладкой кожей, какъ ваши собственные дорогіе херувимчики. Она все время скрывалась въ большой каютѣ и была весьма меланхолична. Никто, повидимому, не обращалъ на нее вниманія. Материнская любовь сосредоточивалась на маленькомъ Эзо. Его бородка начинала уже служить ему счастіемъ, между тѣмъ какъ миссъ Розальба не приносила для семейства никакой пользы. Не удивительно, что бѣдная маленькая дѣвушка была меланхолична; когда я смотрѣлъ на нее, мнѣ казалось, что я все болѣе и болѣе принадлежу къ волшебной сказкѣ, все болѣе и болѣе углубляюсь въ пещеру чудовищъ. Не была ли это маленькая дѣвочка, которую нашли въ лѣсу, гдѣ лежатъ оглоданныя кости царицы, ея нѣжной матери, и угрюмаго стараго царя -- ея отца? Нѣтъ. Во всякомъ случаѣ, я не сомнѣваюсь, что это добрые люди. Я не думаю, что она не любитъ маленькой дѣвочки безъ бороды. Быть можетъ мнѣ только показалось, что она тужила о томъ, что ея щечки были похожи на розы, у которыхъ не ростетъ борода.

   Пожелали ли бы вы, madame, чтобы ваша дочь имѣла гладкія щечки, скромное и нѣжное женское обращеніе, или, чтобы она была,-- я не хочу сказать такимъ волосатымъ чудомъ, какъ эта брадатая кентукійская лэди,-- но героиней, женщиной, которая бы обладала болѣе чѣмъ женскимъ умомъ, храбростью и силой? Нѣкоторыхъ авторовъ, не назову ихъ именъ, обвиняютъ, сколько мнѣ извѣстно, въ томъ, что у нихъ героинями бываютъ самыя слабыя, педальнаго ума созданія, вѣчно плачущія и говорящія общими мѣстами. Я увѣренъ, что вы пожелали бы имѣть героиней вашего романа особу столь прекрасную, что она своей наружностью должна очаровывать капитана (или героя, кто бы онъ тамъ ни былъ), своей ученостью изумить и привести въ замѣшательство всякаго профессора, обогнать лихаго наѣздника, первой прискакать къ барьеру и, когда онъ упадетъ съ лошади, выхватить копье и нанести ему ударъ; избавить отъ горячки и смерти семейство бѣднаго поселянина, когда докторъ потерялъ всякую надежду; попасть въ мишень 21 разъ, тогда какъ бѣдный капитанъ сдѣлалъ только 18 мѣткихъ выстрѣловъ; дать ему на бильярдѣ двадцать пять впередъ и выиграть партію; своимъ голосомъ или игрой на віолончели вызвать слезы на глаза итальянскихъ артистовъ; словомъ, если бы романистъ захотѣлъ быть популярнымъ между дамами,-- самыми главными и многочисленными потребительницами романовъ,-- подобный видъ героини доставилъ бы его роману возможность выдержать полдюжины изданій. Ну что, еслибы я попросилъ брадатую лэди спѣть что нибудь? Признайтесь, миссъ, вѣдь вы не разсердились бы, если бы я сказалъ вамъ, что голосъ у нея совершенно какъ у Лаблаша, и даже еще гораздо ниже.

   Такъ вы, моя милая, желаете быть героиней? Желаете переѣзжать изъ города въ городъ въ тріумфальныхъ фургонахъ?-- видѣть свое изображеніе наклееннымъ на городскихъ стѣнахъ?-- Желаете, чтобы на ваши выходы собирались толпы народа и кричали:-- бывала ли когда нибудь такая диковинная женщина?-- Вамъ нравится, чтобы вами восхищались?-- Но вы подумайте о пошлинѣ, которую должны вы платить за это удовольствіе. Сдѣлавшись извѣстными, вы будете испытывать одиночество. Если бы вы рѣзко отличились отъ вашихъ ближнихъ -- не скажу бородой или усами, это отвратительно,-- по огромнымъ и замѣчательнымъ умственнымъ превосходствомъ,-- неужели вы думаете, что были бы счастливѣе? А зависть, уединеніе, ревность и душевная пытка, которую должна испытывать кентукійская лэди, услышавъ, что въ Миссурійскомъ штатѣ явилось другое диво, у котораго борода еще длиннѣе? А отчужденіе отъ родныхъ только потому, что она обладаетъ такой чудесной бородой? И когда борода эта посѣдѣетъ,-- какое одиночество будетъ испытывать это бѣдное старое созданіе!-- Вылѣзи или отпади она,-- отпадетъ вмѣстѣ съ ней и восхищеніе публики; съ какимъ сожалѣніемъ будетъ вспоминать она о комплиментахъ своихъ поклонниковъ, о восхищеніи народа, о разъѣздахъ въ золотой колесницѣ. Я вижу старуху одну одинешеньку въ ветхомъ старомъ фургонѣ, съ паутиной на замкѣ, съ дырявымъ флагомъ, лѣниво хлопающимъ по дверямъ. Неужели бы вы захотѣли быть такимъ покинутымъ существомъ? О, Хлоя! быть доброй, быть простосердечной, быть скромной, быть любимой,-- да будетъ твоей участью. Будь признательна, что ты не выше, не сильнѣе, не богаче, не умнѣе прочихъ изъ цѣлаго міра!

  

VII.
ЗАПИСКИ О СЕМИДНЕВНОМЪ ПРАЗДНИКѢ.

   Большая часть изъ насъ любитъ разсказывать сказки въ своихъ семействахъ. Жена и дѣти въ сотый разъ смѣются надъ однимъ и тѣмъ же анекдотомъ. Старые слуги (хотя ихъ число уменьшается съ каждымъ днемъ) киваютъ головой и улыбаются при воспоминаніи о хорошо извѣстномъ происшествіи. "Пожалуйста, не разсказывай мнѣ старый вздоръ", говоритъ Диггори мистеру Хардкастлю въ одной комедіи, "или я расхохочусь". Болтая, старѣясь и дѣлаясь забывчивыми, мы все-таки не прочь разсказать какую нибудь исторійку,-- даже изъ простаго расположенія и желанія занять пріятеля, когда разговоръ упадаетъ, и приплесть къ случаю Джо Миллера; но это не совсѣмъ-то честное занятіе, оно заставляетъ до нѣкоторой степени лицемѣрить, какъ самихъ разсказчиковъ, такъ и слушателей. Грустно подумать, что человѣкъ съ запасомъ анекдотовъ бываетъ пустой болтунъ, но болтунъ, болѣе или менѣе любезный и пріятный. Какое я имѣю право нѣсколько разъ пересказывать всѣмъ извѣстный анекдотъ о Гроузъ, въ присутствіи моей жены, матери, тещи, сыновей, дочерей, стараго лакея или горничной, повѣреннаго адвоката, курата и т. д? А между тѣмъ я улыбаюсь и продолжаю разсказъ, великолѣпно подражая приведеннымъ въ немъ лицамъ: превосходно передразниваю смѣхъ Джонза, косоглазіе Хоббса, заиканье Броуна, грубый разговоръ Грэнди, шотландскій выговоръ Сэнди, при чемъ семейная часть моей аудиторіи весело смѣется. Быть можетъ и посторонній, для развлеченія котораго дано это представленіе, также интересуется имъ и тоже посмѣется. Но частое повтореніе такого занятія -- не назидательно. Это самоугожденіе съ вашей стороны, дорогой мой Paterfamilias, составляетъ слабость, тщеславіе, чтобы не сказать -- преступленіе. Я представляю себѣ достойнаго человѣка, который неосторожно началъ читать эту страницу и, дойдя до настоящей фразы, откидывается къ спинкѣ своего стула, начинаетъ вспоминать исторію, которую самъ невинно разсказывалъ въ продолженіе пятидесяти лѣтъ, и съ грустью признается самому себѣ: "Да, да,-- это дурно, я не имѣю права заставлять смѣяться мою бѣдную жену, принуждать моихъ дочерей казаться заинтересованными моей старой, престарой шуткой. Онѣ бы продолжали смѣяться и казаться заинтересованными до послѣдней минуты своей жизни, если бы этотъ человѣкъ не набросилъ тѣни на нашу веселость"... Я кладу перо и думаю. "Нѣтъ ли еще старыхъ исторій, которыя я продолжаю разсказывать въ нѣдрахъ моего семейства? Нѣтъ ли и у меня еще какого нибудь анекдота въ родѣ Гроузъ?" Если такіе и найдутся, то это значитъ, что мнѣ измѣняетъ память; но отнюдь не потому, что я нуждаюсь въ похвалахъ и хочу повторяться. Поэтому вы видите, что люди съ такъ называемымъ запасомъ анекдотовъ не повторятъ одной и той же исторіи одному и тому же лицу; но они находятъ, что въ новомъ обществѣ повтореніе старой шутки весьма возможно. Мнѣ случается встрѣчать людей на улицахъ Лондона, пользующихся блестящею репутаціей анекдотистовъ:-- я даже знаю такихъ, которые, по всей вѣроятности, прочитаютъ это и скажутъ: "Каковъ негодяй! вѣдь намекаетъ прямо на меня!" И это правда. Никакой человѣкъ не долженъ разсказывать одного и того же анекдота болѣе трехъ разъ: исключеніе можетъ быть допущено въ такомъ лишь случаѣ, если онъ увѣренъ, что говоритъ только для того, чтобы доставить удовольствіе своимъ слушателямъ,-- или если чувствуетъ, что не одно простое желаніе похвалъ заставляетъ его открывать уста.

   Не-то ли же самое бываетъ съ писателями, что и съ разсказчиками? Не должны ли и они соблюдать до извѣстной степени скромность? Сколько разъ могутъ авторы пересказывать старыя исторіи? Когда я пріѣзжаю посмотрѣть на какое нибудь мѣсто, которое не видалъ въ продолженіе двадцати или тридцати лѣтъ, я вспоминаю не собственно мѣстность, по мои впечатлѣнія, испытанныя мною при первомъ моемъ посѣщеніи и совершенно различныя отъ настоящихъ моихъ чувствъ. Первый день въ Кале; визгливые голоса женщинъ, ночью, когда судно подошло къ пристани; ужинъ въ гостиницѣ Кильяка, вкусъ котлетъ и вина; красныя коленкоровыя занавѣси, подъ которыми я спалъ; кирпичный полъ и свѣжій запахъ простынь; забавный кондукторъ съ его косичкой и ботфортами,-- все это съ удивительною ясностью представляется моему воображенію; я вижу ихъ, а не тѣ предметы, которые въ настоящую минуту у меня передъ глазами. Вотъ Кале. Вдали видѣнъ коммиссіонеръ, знакомый мнѣ уже десятки лѣтъ. Вотъ женщины, которыя кричатъ и хлопочутъ надъ багажемъ; а вотъ и таможенный чиновникъ, осматривающій ваши бумаги; о, добрые люди, я чуть чуть вижу васъ. Вы меня столько же интересуете, сколько разнощицы апельсиновъ въ Ковентъ-Гарденѣ, или лавка книгопродавца въ улицѣ Оксфордъ. Но вы заставляете меня припомнить время, когда на васъ въ самомъ дѣлѣ любопытно было посмотрѣть,-- когда маленькіе французскіе солдаты носили бѣлыя кокарды на киверахъ, когда дилижансъ достигалъ до Парижа не ранѣе сорока часовъ и кондукторъ, на котораго устремлены изъ coupé молоденькіе глазки, въ его ботфортахъ, съ его безпрестанной перебранкой, съ веревочной упряжью, съ жиденькой косичкой,-- былъ замѣчательнымъ существомъ, производившимъ нескончаемый интересъ. Вы, молодые люди, не помните тѣхъ молоденькихъ яблочницъ, которыя имѣли обыкновеніе бѣжать за дилижансомъ въ гору вплоть до Булони, не помните также всѣхъ прелестей этой веселой дороги? Путешествуя по континенту съ молодыми людьми, болѣе пожилой человѣкъ -- можетъ казаться весьма спокойнымъ, и даже меланхоличнымъ; но въ сущности онъ вернулся къ днямъ своей юности, ему снова становится семнадцать или восемнадцать лѣтъ (смотря по обстоятельствамъ), и онъ весь обращается въ удовольствіе. Онъ наблюдаетъ за лошадьми, какъ онѣ, въ полночь, съ ржаньемъ выходятъ изъ почтоваго двора, онъ восхищается великолѣпными обѣдами въ Баве и Аміенѣ, и наслаждается ad libitum виномъ за роскошнымъ табль-д'отомъ, онъ на короткой ногѣ съ кондукторомъ и съ увлеченіемъ слѣдитъ за всѣми дорожными приключеніями. И такъ, вы видите, что человѣкъ можетъ воспринимать впечатлѣнія въ 1860 такъ же, какъ былъ воспріимчивъ и въ 1830 году. Физически, въ 1860 году, я могу имѣть наклонность къ неподвижности, бездѣйствію и молчаливости, но душой я еще ношусь въ двадцатыхъ годахъ, вижу себя въ голубомъ фракѣ съ свѣтлыми пуговицами, въ красивомъ, шелковомъ жилетѣ (который совершенно свободно охватываетъ мой стройный станъ), любуюсь прелестными созданіями въ узенькихъ рукавахъ, въ шляпкахъ съ широкими полями, подъ золотистыми каштанами въ Тюльери, или на Вандомской площади, гдѣ развевалось бѣлое покрывало на безстатуйной колоннѣ. Не зайти ли намъ и ее пообѣдать ли у Bombarda, близь Hôtel Breteuil, или въ Café Virginie?-- Идемъ! Bombarda и Hôtel Breteuil уже давнымъ давно срыты съ лица земли. Въ прошедшемъ году таже участь постигла и бѣдную старушку Café Virginie. Все-таки душою я отправляюсь туда и обѣдаю,-- тогда какъ тѣломъ, быть можетъ, я сижу въ вагонѣ желѣзной дороги, въ числѣ другихъ подобныхъ мнѣ пассажировъ, и, право, нѣтъ ничего удивительнаго, если спутники мои находятъ меня скучнымъ и молчаливымъ. Не читали ли вы сочиненія мистера Дэля Овена: Слѣды на предѣлахъ того свѣта. (Дорогой мой сэръ, отъ этого сочиненія у васъ невольно волоса встанутъ дыбомъ). Въ этомъ произведеніи вы прочитаете, что когда душа какого нибудь джентльмена или лэди отправляется за сотни или тысячи миль посѣтить друга, то тѣла ихъ остаются дома въ бездѣйственномъ и безчувственномъ состояніи въ постелѣ или въ креслѣ. Въ точно такомъ же отсутствіи нахожусь и я въ настоящее время. Душою я уношусь за тридцать лѣтъ назадъ. Я уже перехожу за предѣлы того возраста, когда поэмы Байрона перестаютъ нравиться, и показываю видъ, что я гораздо больше люблю Вордсворта и Шелли. Все, что я ни ѣмъ или ни пью, мнѣ не по вкусу; и я одинъ только знаю, кто долженъ быть прелестнѣйшимъ созданіемъ въ мірѣ. О, милая дѣва (конечно, весьма отдаленнаго, но хорошо памятнаго времени), не за мужемъ ли ты теперь, а можетъ быть и овдовѣла?-- жива ли ты?-- не похудѣла ли, не постарѣла ли?-- не растолстѣла ли, не носишь ли чужихъ волосъ? и т. д.

   О Элиза, Элиза?-- Постойте, была ли еще она Элиза? Впрочемъ, я позабылъ твое христіанское имя. Ты знаешь, что я видѣлъ тебя не болѣе двухъ дней, но твое милое личико все еще передо мной, и розы, цвѣтущія го запрещенія, я охотно бы распространился еще на поллиста, и поговорилъ бы еще о многихъ герояхъ и героиняхъ романовъ, которые невольно приходятъ мнѣ на память. Я прилежно изучалъ эти книги съ тѣхъ раннихъ дней, которые описаны въ началѣ этой маленькой статьи. Очаровательные, восхитительные, незабвенные романы! Романы вкусные, сочные и сладкіе, какъ пирожки съ малиновымъ вареньемъ въ цвѣтущіе дни юности! Забуду ли я когда нибудь, какъ однажды вечеромъ, послѣ молитвы (то есть, когда младшимъ классамъ велѣно было ложиться спать), я прижался къ шкафу, чтобы прочитать хоть полстранички моего дорогаго Вальтеръ-Скотта -- и вдругъ прямо мнѣ въ голову прилетѣлъ лексиконъ монитора! Ребекка, дочь Исаака Йоркскаго, я постоянной вѣрно любилъ тебя въ теченіе сорока лѣтъ! Тебѣ было лѣтъ двадцать, а мнѣ двѣнадцать, когда я впервые узналъ тебя. Шестьдесятъ лѣтъ спустя, душа моя, большая часть женщинъ твоей восточной расы давно утратили цвѣтъ юности, давно перешли предѣлъ красоты, но для меня ты вѣчно молода и прекрасна, и я готовъ вступить въ бой со всякимъ вѣроломнымъ рыцаремъ, который осмѣлится оскорбить твое имя.

  

V.
ГРУШЕВОЕ ДЕРЕВО.

   Благосклонный читатель безъ сомнѣнія уже замѣтилъ, что эти смиренныя проповѣди имѣютъ своимъ сюжетомъ какія нибудь маленькія событія, случающіяся у дверей самого проповѣдника или доходящія тѣмъ или другимъ путемъ до его непосредственнаго свѣдѣнія. Однажды, вы можетъ быть помните, мы говорили о знакѣ, сдѣланномъ на двери. Сегодня утромъ Бетси, служанка, приходитъ съ испуганнымъ видомъ и говоритъ: -- Вообразите! изъ садовой ограды съ наружной стороны вынуто три кирпича; у грушеваго дерева переломаны сучья и всѣ груши обобраны! Бѣдное, мирное, одинокое грушевое дерево! Налетаютъ иногда воробьи на твои вѣтки и клюютъ сочные твои плоды. Но эти вынутые кирпичи, эта нарочно приготовленная лѣстница, по которой неизвѣстные мародеры могутъ войти и обратно выбраться изъ моего маленькаго англійскаго замка; развѣ подобный случай не можетъ возбудить интереса и развѣ онъ не можетъ повториться завтра же? вопросъ этотъ наводитъ невольный ужасъ. Ну что, если взлѣзши разъ по наружной стѣнѣ, эти негодяи вздумаютъ штурмовать этотъ замокъ? Впрочемъ, пусть ихъ! мы хорошо вооружены; притомъ же насъ много, мы люди громадной неустрашимости, люди, которые будутъ защищать свои столовыя ложки съ опасностію жизни; кромѣ того, здѣсь близехонько есть бараки (благодаря Бога!) и, при первомъ нашемъ крикѣ или выстрѣлѣ, по крайней мѣрѣ тысяча штыковъ явятся на помощь.

   Но что это за звукъ? Ахъ! это церковный колоколъ. Я бы самъ пошелъ въ церковь, но какъ слушать проповѣдь? Я все думаю о тѣхъ ворахъ, которые по моей оградѣ, какъ по лѣстницѣ, забрались ко мнѣ и обобрали мое грушевое дерево! Они, пожалуй, въ эту минуту тоже идутъ на молитву гладко выбритые, въ чистомъ бѣльѣ, со всѣми внѣшними признаками добродѣтели. Если бы я и пошелъ, то навѣрное, во время службы все бы думалъ: нѣтъ ли тугъ кого нибудь изъ пріятелей, перелѣзавшихъ черезъ ограду моего сада? Если по прочтеніи восьмой заповѣди, кто нибудь запоетъ съ особенной энергіей;-- "Склонимъ наши сердца къ исполненію этого закона", я сейчасъ же подумаю: "Ага, мистеръ Бассо! не было ли у васъ сегодня грушъ за завтракомъ?" преступленіе видится мнѣ со всѣхъ сторонъ; это ясно. Но кто изъ нихъ похититель? ***

   Свѣтъ представляется мнѣ совсѣмъ въ иномъ видѣ, послѣ того, какъ я написалъ эти послѣднія строчки! Я прогуливался по своимъ владѣніямъ и спрашивалъ совѣта у джентльмена въ однобортной синей курткѣ, съ металлическими пуговицами и тесемочнымъ украшеніемъ на галстукѣ. Онъ осмотрѣлъ сдѣланныя въ оградѣ отверстія и обломанное дерево. Мы уже составили съ нимъ планъ обороны,-- даже, можетъ быть и планъ нападенія. Можетъ статься, вы когда нибудь прочитаете въ газетахъ статейку подъ заглавіемъ: "Дерзкое покушеніе на воровство -- геройская побѣда надъ негодяями" etc. etc... Это просто небывалые еще мошенники. Быть можетъ и вы тоже прочитаете эти слова, и они заставятъ васъ отказаться отъ вашего пагубнаго ремесла. Примите совѣтъ искренняго друга и воздержитесь. Поймать плута въ западнѣ, другаго вытащить изъ рва, обнесеннаго палисадомъ, третьяго снять съ дерева, какъ грушу, не доставитъ мнѣ удовольствія; но подобныя вещи могутъ случаться. Предостерегаю васъ заблаговременно, негодяи! Или, ужь если вы непремѣнно должны заниматься ремесломъ воровъ, то сдѣлайте одолженіе, ищите другаго мѣста для своихъ подвиговъ. Но; довольно! живите въ своемъ ослѣпленіи, дѣти тьмы! Воры! Мы не хотимъ видѣть повѣшенными именно васъ,-- но вы ни болѣе ни менѣе какъ столбы, на которыхъ вѣшаютъ другихъ.

   Здѣсь не мѣшаетъ сказать, что если бы мнѣ самому пришлось отправляться на висѣлицу, я съ величайшею точностью описалъ бы мои ощущенія, попросилъ бы остановиться въ какомъ нибудь трактирѣ на пути въ Тибурнъ, потребовалъ бы тамъ отдѣльную комнату и письменный приборъ и далъ бы отчетъ въ состояніи моей души. Потомъ... ну, трогай, возница! Прошу, ваше преподобіе, продолжать ваше напутствованіе, хотя и не новое; продолжайте дѣлать замѣтки о моемъ положеніи, и такимъ образомъ мы подъѣзжаемъ къ Тибурнской заставѣ, гдѣ насъ ожидаетъ нетерпѣливая толпа, услужливые шерифы, ловкій и быстрый въ своемъ дѣлѣ мистеръ Кетчъ...

   Множество рабочаго народа толпится по нашимъ улицамъ и отдыхаетъ въ этотъ праздный день, множество людей, для которыхъ едва ли не труднѣе украсть мои груши, чѣмъ коронные брилліанты изъ Toyэра,-- а между тѣмъ я не могу оторваться отъ мысли и не сказать про себя: "Не вы ли тѣ злодѣи, которые перелѣзали черезъ ограду моего сада въ прошлую ночь?" Неужели подозрѣніе, запавшее въ душу, выражается на моемъ лицѣ? Не думаю.-- Что, если бы эти люди одинъ за другимъ стали подходить ко мнѣ и говорить: -- какъ вы смѣете, сэръ, подозрѣвать насъ въ кражѣ вашихъ плодовъ? Убирайтесь вы сами на висѣлицу съ вашими грушами!-- Ты негодный воръ! Вѣдь ты укралъ у меня не нѣсколько вкусныхъ грушъ, а мое душевное спокойствіе -- мою безъискуственную вѣру въ ближняго, мою дѣтскую увѣренность, что все, что говорится -- сущая правда. Могу ли я въ этомъ состояніи протянуть кому либо руку по дружески? могу ли я сдѣлать это, когда первое мое впечатлѣніе можетъ быть выражено слѣдующими словами: -- я сильно подозрѣваю, мой добрый сэръ, что это вы посѣтили ночью мое грушевое дерево?-- Да; страшно непріятное настроеніе духа. Сердцевина дерева чернѣетъ, смертельно пораженный плодъ качается на вѣткѣ, огромный червякъ уже точитъ его внутренность, жирѣетъ, наслаждается и ползаетъ въ немъ! Кто бы это стащилъ груши? спрашиваю я.-- Не вы ли, любезный братецъ? Не вы ли, сударыня? Ну, что же, вы не отвѣчаете -- respondere parati et cantare pares? (О стыдъ, стыдъ!)

   Будутъ ли когда открыты и наказаны негодяи, похитившіе мои плоды? Нѣкоторые плуты, обкрадывающіе фруктовые сады, попадаются сразу. Другіе -- безнаказанно воруютъ всю жизнь. Что же касается до меня, то если бы мнѣ пришлось взлѣсть на самое маленькое дерево, въ самую темную ночь, и въ самомъ отдаленномъ саду; то держу пари на какія угодно деньги, что меня поймали бы въ одну минуту; я бы самъ попалъ ногой въ капканъ, или бы на меня накинули арканъ. Я всегда бывалъ, былъ и буду пойманъ. Это моя участь. Другіе крадутъ плоды четвериками и остаются не открытыми; на нихъ не падаетъ даже тѣни подозрѣнія; тогда какъ я увѣренъ, на меня посыпались бы всевозможныя несчастія и наказанія, если бы я вздумалъ утащить хотя крошечное яблочко. Что станете дѣлать? При такомъ драгоцѣнномъ убѣжденіи человѣкъ всегда будетъ держать свои руки подальше отъ воровства и мошенничества, а ноги -- на пути добродѣтели. Я увѣренъ, мой благосклонный другъ и читатель, что вы сами добродѣтельны, не изъ страха наказанія, а просто изъ любви къ добру; такъ какъ мы съ вами вращаемся въ одной и той же жизни, то подумайте, съ сколькими сотнями тысячъ мошенниковъ должны мы встрѣчаться, съ сотнями тысячъ негодяевъ, которые еще ни разу не были обличены. До какой степени непріятно для такихъ снисходительныхъ людей, какъ вы и я, вѣчно думать о тѣхъ не открытыхъ злодѣяхъ, которые кишатъ въ высшихъ и низшихъ сферахъ, въ клубахъ и на биржахъ, въ церквахъ, на балахъ и раутахъ дворянства и средняго класса общества. Какая же разница между вами и каторжникомъ? Напримѣръ, вонъ тотъ несчастный страдалецъ на галерахъ; развѣ онъ не человѣкъ и не собратъ вашъ? Вы вѣдь никогда не дѣлали фальшивыхъ ассигнацій? Никогда не обманывали своего ближняго? Никогда не ѣздили въ Хоунсло-Хитсъ и не обкрадывали почту? Вамъ никогда не случалось входить въ вагонъ перваго класса, гдѣ сладко спалъ какой нибудь престарѣлый джентльменъ, не случалось потомъ тихонько умертвить его, захватить его бумажникъ и скрыться на слѣдующей станціи? Вы вѣроятно знаете, что подобное обстоятельство случилось нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ во Франціи. Если бы мы путешествовали тамъ нынѣшнею осенью, мы можетъ статься встрѣтили бы того изобрѣтательнаго джентльмена, который нанесъ этотъ смѣлый и удачный ударъ. Мы, быть можетъ, нашли бы его еще образованнымъ и пріятнымъ человѣкомъ. Я самъ былъ знакомъ съ двумя или тремя джентльменами, которые впослѣдствіи были обличены... обличены въ противузаконныхъ поступкахъ. Какъ! Неужели этотъ пріятный, разговорчивый господинъ, съ которымъ мы встрѣчались, былъ знаменитый мистеръ Джонъ Шепардъ? Неужели этотъ любезный кроткій джентльменъ въ очкахъ былъ хорошо извѣстный мистеръ Фоунтлерой? Въ чудной газетѣ Хазлита въ статьѣ Going to а Fight, господинъ, описываемый щегольскимъ охотникомъ, въ коляскѣ, никто иной, какъ извѣстный душегубецъ, умертвившій мистера Уильяма-Уера. Сдѣлайте одолженіе, не говорите мнѣ, что вы не желали встрѣтиться (не по дѣламъ) съ капитаномъ Шепардомъ, высокопочтеннѣйшимъ докторомъ Доддомъ, или съ другими личностями, составившими себѣ реноме, своими дѣяніями и несчастіями, своею жизнію и своею смертію. Всѣ они служатъ сюжетами для балладъ и героями для романовъ. Одинъ изъ моихъ друзей имѣлъ домъ въ Мэйферѣ, откуда бѣдный докторъ Доддъ былъ взятъ и закованъ; тамъ и и теперь еще существуетъ вымощенный камнемъ залъ, по которому онъ прохаживался. Маленькая комнатка съ боку вѣроятно служила ему кабинетомъ, гдѣ онъ сочинялъ свои изящныя проповѣди. Два года спустя я имѣлъ удовольствіе участвовать на нѣсколькихъ чудныхъ обѣдахъ въ Тибуреіи, дѣйствительно великолѣпные были обѣды, казавшіеся еще болѣе привлекательными отъ того, что зданіе это было занимаемо покойнымъ мистеромъ Садлеромъ. Однажды ночью, покойный мистеръ Садлеръ пилъ чай въ этой столовой, и къ удивленію своего метръ-д'отеля, вышелъ изъ-за стола, положивъ въ карманъ свой собственный сливочникъ. На слѣдующее же утро, какъ вамъ извѣстно, онъ былъ найденъ мертвымъ въ Хамстедѣ-Хитѣ, и подлѣ него лежалъ молочникъ, въ который былъ налитъ погубившій его ядъ. Мысль о духѣ покойнаго джентльмена, носившемся по комнатѣ, придавала пиру странный интересъ. Можете ли вы представить себѣ его одиноко пьющимъ чай въ своей столовой? Онъ осушаетъ сливочникъ и кладетъ его въ карманъ; потомъ отворяетъ вонъ ту дверь, чрезъ которую болѣе уже не возвращался. Вотъ онъ проходитъ по залу: чу! дверь запирается за нимъ, и шаги его замираютъ. Онъ идетъ во мракѣ ночи по спящему городу; шаги его направляются въ поле, гдѣ уже начинаетъ мерцать наше сѣренькое утро. Онъ наливаетъ чего-то изъ бутылки въ маленькій серебряный молочникъ. Подноситъ его къ устамъ, лживымъ устамъ! Прошептали ли они хоть молитву передъ тѣмъ, какъ проглотить этотъ смертельный напитокъ? Но лишь взошло солнце, какъ уста эти были уже нѣмы. Я не знавалъ ни этого несчастнаго, ни его соотечественника, котораго назовемъ, пожалуй, Лаэртомъ, и который находится теперь въ изгнаніи. Будучи принужденъ скрыться отъ своихъ неумолимыхъ кредиторовъ, Лаэртъ бѣжалъ въ Америку, гдѣ перомъ заработывалъ себѣ хлѣбъ. Признаюсь, я питалъ доброе чувство къ этому изгнаннику, потому что онъ никогда не порицалъ страны, изъ которой скрылся. Я даже слышалъ, что онъ уѣхалъ, не взявъ съ собою ничего изъ награбленной добычи, почти безъ пенни въ карманѣ. На пути онъ познакомился съ какимъ-то евреемъ и, когда въ Нью-Йоркѣ заболѣлъ, этотъ еврей пріютилъ и обласкалъ его, даже снабдилъ его деньгами изъ своего собственнаго запаса, который былъ далеко не великъ. Проживъ нѣсколько времени въ чужомъ для нихъ городѣ, этотъ бѣдный еврей истратилъ потомъ всѣ свои деньги, заболѣлъ и впалъ въ крайнюю бѣдность. Тогда Лаэртъ въ свою очередь ухаживалъ за своимъ евреемъ. Онъ пригласилъ докторовъ, кормилъ и заботился о страждущемъ и голодномъ. Богъ съ тобою, Лаэртъ! Я не зналъ тебя. Можетъ быть, тебя справедливо изгнали изъ отечества. Впрочемъ, еврей походатайствуетъ за тебя, мы надѣемся, что ты не совсѣмъ еще закоснѣлый грѣшникъ. Я зналъ на томъ же самомъ берегу еще одного изгнанника: да кто его и не зналъ? Юлій Цезарь едва ли имѣлъ больше долговъ, нежели Цицедикусъ: и, о милосердый Богъ! Какъ это ты, Цицедикусъ, ухитрился истратить такъ много денегъ и надѣлать долговъ? Весь день онъ работалъ для своихъ кліентовъ, ночью занимался въ Общинномъ Совѣтѣ. У него не было ни жены, ни дѣтей. Платы, получаемой имъ за его рѣчи, доставало бы на содержаніе двадцати риторовъ. Изо дня въ день я видѣлъ, какъ онъ съѣдалъ свой скудный обѣдъ, состоящій только изъ рыбы, небольшаго куска баранины и самаго малаго количества Иберійскаго или Тринакріанскаго вина, разбавленнаго свѣжею водою Рейна. Вотъ все, что у него было; и этотъ человѣкъ заработывалъ, платилъ талантами за таланты, и наконецъ убѣжалъ, оставивъ послѣ себя Богъ знаетъ сколько долгу! Неужели человѣкъ, заработывающій пятнадцать тысячъ фунтовъ стерлинговъ въ годъ, трудящійся днемъ, ораторствующій ночью, спящій въ неудобной постелѣ, съ ужасомъ пробуждающійся, видящій на каждомъ углу полисмена, наблюдающаго за нимъ, и мечь правосудія всегда висящій надъ его головой, неужели онъ имѣетъ своимъ единственнымъ развлеченіемъ газету, скудный кусокъ баранины и немного хересу съ зельтерской водой? Въ нѣмецкихъ сказкахъ мы читаемъ иногда, какъ люди продаются извѣстной особѣ, и какъ та особа обманываетъ ихъ; она надѣлитъ ихъ богатствомъ; да, но за то золотыя монеты обращаются въ ничего не стоющіе лоскутки бумаги. Она сажаетъ ихъ за великолѣпные пиры; но какая ужасная улыбка у того чернаго лакея, который снимаетъ крышку съ поданнаго блюда; и не чувствуете ли вы какого-то особеннаго сѣрнаго запаха отъ этого блюда? Фи, гадко! возьмите его прочь; я не могу ѣсть. Она обѣщаетъ имъ роскошь и торжество. Побѣдная колесница катится по городу, толпа волнуется и кричитъ ура! Пошелъ, пошелъ, кучеръ! Но кто это повисъ позади кареты? Неужели это награда за краснорѣчіе, таланты и трудолюбіе? Неужели это конецъ трудовой жизни? Развѣ вы не помните, какъ опечаленные граждане Вавилона, когда Драконъ опустошалъ его окрестности, выходили по вечерамъ посмотрѣть на долины, усѣянныя костями жертвъ, пожранныхъ этимъ чудовищемъ? О ненасытный звѣрь! самое отвратительное, наглое, чешуйчатое пресмыкающееся! Будемъ благодарны, дѣти, что оно не поглотило насъ всѣхъ. Отвернемтесь скорѣе и помолимся о сохраненіи насъ отъ его страшной пасти, костей и челюстей!

   Когда я въ первый разъ пріѣхалъ въ Лондонъ, невинный, какъ Monsieur Gil-Blas, я тоже сдѣлалъ нѣкоторыя пріятныя знакомства, нашелъ дорогу въ различные вертепы, и облегчалъ свой кошелекъ въ пользу многихъ ловкихъ джентльменовъ, мошенниковъ большихъ дорогъ. Одного изъ нихъ я помню особенно хорошо;-- того самаго, который никогда лично не занималъ у меня ни одного мараведиса,-- одного изъ самыхъ милыхъ, вѣжливыхъ и любезныхъ бандитовъ, которыхъ я когда либо встрѣчалъ. Обокрасть меня? Напротивъ! Роландо угощалъ меня, кормилъ своими обѣдами и поилъ винами; держалъ открытый столъ для друзей, и былъ очень щедръ ко многимъ изъ нихъ. О, какъ хорошо мнѣ памятна одна изъ его продѣлокъ! Составленъ былъ планъ провезти контрабанду -- табакъ. Таможенныхъ чиновниковъ предполагалось подкупить, такъ что суда могли спокойно везти его по Темзѣ; на берегу были уже устроены удобные склады, словомъ, за одинъ разъ можно было выручить сотни тысячъ фунтовъ. Какъ сверкали его глаза, когда онъ сообщалъ мнѣ объ этомъ предпріятіи! Какимъ легкимъ и вѣрнымъ казалось оно! не могу сказать на вѣрное: имѣло ли -- дѣло это успѣхъ, но открытый, веселый, чистосердечный и добрый Роландо вдругъ опечалился,-- въ банкѣ на Роландо храбраго произошло гоненіе по случаю открытія сдѣланныхъ имъ фальшивыхъ подписей. Онъ выходилъ изъ дому всегда вооруженный, и клялся, что не дастся въ руки живой: но его все-таки взяли, судили, и приговорили къ вѣчной ссылкѣ; я слышалъ, спустя нѣсколько времени, что онъ пріобрѣлъ большую популярность въ колоніи, которая удостоилась чести принять его. А какія онъ пѣвалъ пѣсни! Бывало, когда предъ нами искрились кубки съ виномъ, въ которомъ небеса отражали свою синеву; я помню эти пѣсни Роландо въ Старомъ Піацца -- кафе-хаузѣ. И гдѣ теперь этотъ старый Піацца -- кафе-хаузъ? Гдѣ Ѳивы? гдѣ Троя? Гдѣ Колоссъ Родосскій? Ахъ Роландо, Роландо! ты былъ храбрый капитанъ, весельчакъ, красавецъ, забавникъ. Въ меня ты никогда не цѣлилъ изъ пистолета. Ты приказывалъ наполнять мой кубокъ до самаго верха бургонскимъ, пилъ за мое здоровье, вмѣстѣ съ тѣми, кто предпочиталъ это вино шампанскому. Coelum non animum, etc. Не думаете ли вы, что онъ исправился послѣ переѣзда черезъ море и измѣнилъ свой видъ? У меня есть на это свое мнѣніе. Какъ бы то ни было, но ты, Роландо, былъ добрѣйшій и гостепріимнѣйшій изъ бандитовъ; я не люблю представлять себѣ тебя съ цѣпями на ногахъ.

   Знаете ли, отъ чего мнѣ пришли въ голову всѣ эти воспоминанія о несчастныхъ людяхъ?. Когда сегодня утромъ сказали мнѣ объ украденныхъ грушахъ и о сломанной оградѣ, я читалъ статью въ Saturday Review о Рупиліѣ. Я сиживалъ рядомъ за обѣденнымъ столомъ съ этимъ молодымъ человѣкомъ и видѣлъ его въ раззолоченной депутатской формѣ. Еще вчера онъ жилъ въ роскоши, у него были длинные волосы, развѣвающаяся борода, бриліантовая запонка на шеѣ и прекраснаго покроя сюртукъ. Разодѣтый такимъ образомъ, онъ еще вчера стоялъ въ судѣ. А сегодня, съ обритой головой, въ арестантской курткѣ онъ сидитъ на грубой тюремной порціи. Борода и волосы обриты, блестящая депутатская форма смѣнилась одеждой арестанта, и твоя ежедневная бутылка шампанскаго замѣнена тюремнымъ какао. Бѣдный Рупилій! какъ должно быть будетъ пріятно тебѣ, когда твое дѣло приведется къ концу! Мнѣ говорили, что шампанское составляетъ обычный напитокъ въ столовой джентльменовъ нижней палаты. Какое это должно быть необыкновенное, все болѣе и болѣе возбуждающее жажду шампанское! Какъ несчастенъ былъ этотъ Рупилій, въ то время, когда по наружности онъ казался намъ такимъ счастливымъ. Онъ былъ отчаянно бѣденъ, между тѣмъ какъ мы воображали его такимъ благоденствующимъ! Когда великій мистеръ Харкеръ провозглашалъ за публичными обѣдами:-- "джентльмены, наполните бокалы и благоволите ничего не говорить за высокопочтеннаго члена депутата Ламбета!" какую душевную пытку, я воображаю, выносилъ этотъ высокопочтенный членъ палаты! Однажды, когда зашелъ разговоръ о чести какого-то джентльмена, Рупилій сказалъ:-- "если бы кто усомнился въ моей чести, я бы далъ тому пощечину". Спартанскій мальчикъ, укравшій лисицу, улыбался въ то время, какъ звѣрь кусалъ его подъ плащемъ; я увѣренъ, что и подъ платьемъ Рупилія было что нибудь острое, которое язвило его, когда мы сидѣли, какъ я сказалъ, за однимъ столомъ, платя дань любви къ ближнему. Да! прося Создателя о насущномъ хлѣбѣ на сей день, я въ тоже время прошу его не ввести меня во искушеніе и избавить меня отъ лукаваго!

  

VI.
ОТЕЛЬ ДЕССЕЙНЪ.

   Я пріѣхалъ изъ Дувра на ночномъ почтовомъ пароходѣ. Переѣздъ нашъ, одинъ изъ бурныхъ, сопровождался всѣми обыкновенными послѣдствіями морскаго путешествія. Я не располагалъ ѣхать въ Парижъ ночью и къ тому же зналъ гостинницу въ Кале за одинъ изъ самыхъ опрятныхъ, самыхъ дорогихъ и комфортабельныхъ отелей въ Европѣ. Самый Кале представляетъ собою едвали не лучшій типъ французскаго города. Прелестный старый отель Dessein съ его дворомъ и садами, съ его барской кухней и важнымъ лакеемъ,-- джентльменомъ стараго закала, который принималъ у себя лучшее европейское общество,-- мнѣ былъ уже давно извѣстенъ. Не разъ приходилось мнѣ читать въ Times жалобы на дороговизну Dessein'скихъ счетовъ. Бутылка содовой воды стоитъ.... ну да все равно, сколько бы она ни стоила. Я помню, еще будучи мальчикомъ, когда, въ Доверской гостиницѣ Корабль (imperante Carolo Decimo), я заплатилъ за мѣсто до Лондона, и у меня, послѣ маленькой прогулки въ Парижъ (о которой мои добрые родители никогда ничего не знали), оставалось только 12 шиллинговъ, я спросилъ къ обѣду порцію рыбы, бифстексъ и стаканъ негусу, и за это мнѣ подали счетъ: обѣдъ 7 шиллинговъ, стаканъ негуса 2 шил., лакею 6 пенсовъ; такъ что у меня грѣшнаго оказалось въ карманѣ всего на все полъ-кроны, которыя и отдалъ я кондуктору и кучеру на пути до Лондона. Я дѣйствительно былъ грѣшенъ, потому что ѣздилъ безъ спроса. И теперь еще помню я это длинное, скучное, преступное, сорока-часовое путешествіе изъ Парижа въ Кале! Но какимъ образомъ пришла мнѣ на память эта шалость, сдѣланная мною во время вакацій на Пасхѣ 1830 года? Очень просто; я всегда вспоминаю о ней, переѣзжая въ Кале. Виноватъ, сэръ, виноватъ! эти слова остаются навсегда запечатлѣнными въ моей памяти; и только тогда становится мнѣ легче на душѣ, когда подумаю, что ей уже отпущенъ этотъ старый грѣшокъ. Не далѣе какъ вчера я встрѣтилъ моего школьнаго наставника; мы путешествуемъ и оба остановились въ одномъ отелѣ. Его комната была рядомъ съ моей. Когда онъ отправился въ свой покой, ласково пожавъ мнѣ руку, мнѣ ужасно хотѣлось постучаться къ нему и сказать: "Докторъ Бентлей! простите меня; помните, когда я уѣзжалъ на Пасху въ 1830 году и вы спросили меня, гдѣ я намѣренъ провести вакаціи? А я отвѣчалъ: съ моимъ другомъ Слингсби въ Хонтиндонширѣ. Съ сожалѣніемъ сознаюсь теперь, что эта была ложь. У меня было тогда 20 ливровъ и я, какъ жаворонокъ, полетѣлъ въ Парижъ, гдѣ находился мой товарищъ Эдуардсъ". Вотъ и все. Докторъ прочтетъ это, потому что я все таки не рѣшился разбудить его для выслушанія моей исповѣди, а разсудилъ за лучшее послать нумеръ этихъ записокъ, когда онъ вернется домой.

   Мнѣ отвели спальню,-- весьма опрятную комнату въ первомъ этажѣ, съ окнами, выходящими въ хорошенькій садъ. Отель казался почти такимъ же, какимъ онъ былъ сто лѣтъ тому назадъ, когда въ немъ останавливался мистеръ Лауренсъ Стернъ. Желалъ бы я знать, заплатилъ ли онъ поданный счетъ? Да, впрочемъ, его путешествіе вѣдь только что началось. Вѣроятно онъ занялъ или досталъ гдѣ нибудь денегъ. Этотъ человѣкъ тратилъ ихъ очень щедро, когда онѣ бывали у него, великодушно помогалъ и, мало того, проливалъ слезы о судьбѣ того несчастнаго, участь котораго ему удалось облегчить. Я не вѣрю ему на слово, но никогда не обвиню его въ скупости, хотя это и часто бываетъ недостаткомъ въ людяхъ, добродѣтельнѣе его. Кошелекъ мистера Лауренса всегда былъ открытъ, если въ немъ лежали чьи нибудь гинеи. Когда я отправился спать въ отведенную комнату,-- она же нѣкогда была и его спальней,-- когда мнѣ пришло на мысль, какъ часто я удивлялся ему, бранилъ его, превратно объяснялъ себѣ его, какое-то неопредѣленное чувство страха овладѣло мною въ этотъ полночный часъ. Что, еслибъ я увидѣлъ его тощую фигуру въ черныхъ атласныхъ панталонахъ, его злобную улыбку, его длинный, сухой палецъ, указывающій на меня при лунномъ свѣтѣ (я уже былъ въ постелѣ и погасилъ свѣчу) и если бы онъ сказалъ:-- Ты не довѣряешь мнѣ, ненавидишь меня, не правда ли? а не подумаешь о томъ, какъ Джекъ, Томъ и Харри, наши братья -- авторы ненавидятъ тебя? Я скрежещу зубами и хохочу въ полночной тишинѣ при лунномъ свѣтѣ.-- О, призракъ въ черныхъ атласныхъ панталонахъ и въ парикѣ! Мнѣ нравится, когда меня ненавидятъ нѣкоторые люди, говорю я: я знаю людей, жизнь которыхъ есть вѣчная спекуляція, смѣхъ -- заговоръ, улыбка выражаетъ что-то другое, которымъ ненависть служитъ плащемъ; я бы желалъ, чтобы такіе люди ненавидѣли меня.

   -- Добрый мой сэръ, говоритъ онъ съ замогильной улыбкой на изсохшемъ лицѣ: ваше желаніе исполнено.

   -- Après? говорю я. Дайте же мнѣ спать. Я знаю, мнѣ крѣпко не заснуть, потому что....

   -- Потому что въ кровати есть насѣкомыя и онѣ жалятъ васъ? (это только такъ говорится, сэръ; теперь меня не кусаютъ никакія животныя. Весь домъ, въ настоящее время содержится повидимому въ удивительной опрятности). Право, нелѣпо выказывать такое равнодушіе. Если ваша кожа тонка и насѣкомыя кусаютъ васъ, то ясно, что они и не даютъ вамъ заснуть.

   -- Есть люди, которые отъ укушенія блохи кричатъ, какъ будто ихъ рветъ ястребъ, пробормоталъ я.

   -- Люди раздражительнаго темперамента, мой почтенный, добрый джентльменъ, и вы одинъ изъ такихъ людей.

   -- Да, сэръ, я дѣйствительно принадлежу къ нимъ по профессіи и, признаюсь, совершепно способенъ поднять шумъ и крикъ при малѣйшей обидѣ.

   -- Вы стыдитесь того качества, которымъ поддерживаете свое существованіе и такую репутацію, какъ ваша. Ваша чувствительность доставляетъ вамъ средства къ жизни, мой почтенный другъ. Скажите, что вы теперь чувствуете: удовольствіе или досаду? То или другое чувство останется у васъ въ памяти и рано или поздно появится въ вашихъ запискахъ. Зачѣмъ это вы въ своемъ послѣднемъ вздорномъ очеркѣ упоминаете о чтеніи вами перваго романа въ день коронаціи короля Георга IV. Я помню его еще въ колыбели въ Сентъ-Джемскомъ дворцѣ; это былъ прелестный ребенокъ; предъ нимъ были позолоченныя китайскія ширмы, и я пролилъ слезу умиленія при взглядѣ на этаго спящаго херувима.

   -- Слезу умиленія!-- пустяки, мистеръ Стернъ, пробормоталъ я; по огромному парику и атласнымъ панталонамъ, я тотчасъ узналъ, что это былъ никто другой, какъ мой другъ, извѣстный, мало того, знаменитый, мистеръ Лауренсъ Стернъ.

   -- Mon ami! Неужели видъ прекраснаго малютки не можетъ очаровать васъ, не можетъ растрогать вашего сердца? Если нѣтъ,-- то очень сожалѣю васъ. Да; онъ былъ прекрасенъ. Въ тотъ годъ, когда онъ родился, я былъ въ Лондонѣ и имѣлъ обыкновеніе завтракать въ Маунтъ-Кафе-Хаузѣ. Я вошелъ въ моду два года спустя, послѣ появленія моего "Тристрама", который около ста лѣтъ пользовался громкою извѣстностью. Кстати, mon bon monsieur: многіе ли изъ писателей вашего времени сохранятъ свою извѣстность до будущаго столѣтія. Не думаете ли вы, что въ этомъ успѣетъ вашъ Броунъ?

   Я презрительно засмѣялся, лежа въ постелѣ (въ свою очередь и привидѣніе старалось подавить саркастическій смѣхъ).

   -- Броунъ! воскликнулъ я. Одинъ изъ самыхъ скучныхъ людей, которые когда либо брались за перо!

   -- А что вы думаете о Джонсѣ!

   Меня окончательно разозлилъ этотъ старый циникъ. Какъ разумное привидѣніе съ того свѣта, сказалъ я: вы конечно не требуете отъ меня серьезнаго мнѣнія о мистерѣ Джонсѣ? Его книги могутъ занимать только развѣ горничныхъ и школьниковъ, но надѣюсь, что вы не попросите меня прочитать ихъ? Вы сами человѣкъ умный и потому должны знать, что

   -- Ну, а какого вы мнѣнія о Робинсонѣ?

   -- Мнѣ говорили, что у Робинсона есть свои достоинства. Я впрочемъ не имѣлъ возможности прочесть его книгу, и потому не могу составить положительнаго мнѣнія о самомъ мистерѣ Робинсонѣ. Во всякомъ случаѣ, вы согласитесь, что о немъ я ничего предосудительнаго не говорю.

   -- Ага! Я вижу, что вы, литераторы, имѣете свои ненависти и привязанности, какъ случалось это и въ мое время. При мнѣ былъ одинъ ирландецъ, по имени Гольдсмитъ, который любилъ бранить меня; но онъ не былъ принятъ въ порядочномъ обществѣ,-- и потому, правду вамъ сказать, мало кто дорожилъ его похвалой, или порицаніемъ. Я въ жизнь свою не былъ такъ удивленъ, какъ въ то время, когда узналъ, что мистеръ Ирвингъ, американскій джентльменъ, очень умный и элегантный, написалъ біографію этого господина. Дѣлать героя изъ такого человѣка -- просто смѣхъ! Я слышалъ, что и вы подражаете модѣ,-- и тоже хотите сплести вѣнокъ этому смѣшному маленькому идолу.-- Это нелѣпо! Нечего сказать, хорошъ тотъ писатель, который нацарапалъ нѣсколько гладенькихъ куплетцовъ. Я положительно не могу терпѣть этого мистера біографа, который вздумалъ возвысить такого человѣка и сдѣлать изъ него героя! Въ мое время жилъ еще одинъ джентльменъ, мистеръ Фильдингъ, человѣкъ съ силою, вкусомъ и манерами дворника! Сумасшествіе что ли нашло на всѣхъ васъ, что вы вздумали преклоняться предъ этимъ своего рода Кальвертомъ Буттомъ? передъ этимъ существомъ безъ вкуса и безъ чувства! Конечно, у этой собаки былъ умъ. Я помню, милордъ Батурстъ часто хвалилъ его; но что касается до чтенія его книгъ,-- то, ma foi! я лучше соглашусь выкупаться въ помойной ямѣ. Грубость этого человѣка возмущаетъ меня. Отъ него такъ и несетъ джиномъ. Его грубый смѣхъ, отзывающійся табакомъ и лукомъ, душитъ меня; pardi! не лучшее мнѣніе имѣю я и о другомъ господинѣ {Авторъ говоритъ о Смоллетѣ и нарочно перемѣшиваетъ названіе лучшихъ произведеній этого писателя: Roderik Random, Peregrine Pickle и Humphry Clinker. Примѣч. пиревод.}... провизоръ шотландскаго антекаря... Перегринъ Клинкеръ и Гомфри Рандомъ... ужь я и не помню, какъ называлъ онъ свою чепуху? Ни у котораго изъ нихъ не было этого bel air, этого bon ton, этого je ne sèais quoy. Встрѣчаясь съ кѣмъ нибудь изъ нихъ въ моихъ прогулкахъ по берегамъ Стикса, я даю имъ широкій просторъ, какъ выразился бы этотъ губернскій аптекарь {Смоллетъ готовился быть медикомъ; но эта профессія ему не удалась и онъ промѣнялъ ее на литературу. Примѣч. перевод.}. Унція цибетоваго соку! хорошъ аптекарь! ужасъ, ужасъ! При одной мысли о грубости этихъ людей по тѣлу у меня начинаютъ бѣгать мурашки. Въ особенности мистеръ Фильдингъ; чувствительности у него меньше, чѣмъ у мясника на Флитъ-Маркстѣ. Его герои всѣ взяты изъ кухонъ, изъ пивныхъ лавочекъ, или откуда нибудь еще хуже. И эту-то личность мистеръ Ирвингъ вздумалъ ставить и уважать наравнѣ со мной.... со мной! О Небо! Monsieur Posterity, въ пріятное общество посадили вы меня, нечего сказать; я вижу вы нисколько не стали умнѣе, чѣмъ были мы въ наше время. Мистеръ Фильдингъ! велика фигура? ни больше ни меньше какъ лукъ и требуха! Мистеръ ромъ и джинъ. Очень вамъ благодаренъ, Monsieur Posterity, очень!

   Вотъ, подумалъ я: даже между этими Стиксцами живутъ (если мнѣ позволятъ это выраженіе) зависть и раздоръ. Какая жалкая мелочность! Конечно, я допускаю эти чувства до извѣстной степени; этого требуетъ самая справедливость. Но, что касается до меня, то я часто нахожу себя вынужденнымъ протестовать противъ нелѣпыхъ похвалъ, щедро расточаемыхъ современникамъ. Вчера, напримѣръ, лэди Джонсъ была на столько добра, что похвалила одно изъ моихъ произведеній. Très bien. Но въ ту же самую минуту, она съ такимъ же точно восторгомъ начала превозносить послѣдній романъ миссъ Гобсонъ. Создатель! да чего же стоитъ, послѣ этого, похвала женщины, которая восхищается сочиненіями миссъ Гобсонъ? Я предлагаю одному пріятелю бутылку лафита 1844 года, вина достойнаго быть поданнымъ даже за ужиномъ папы.-- Отличное вино, говоритъ пріятель: а такъ какъ мы опорожнили эту бутылку, то прикажите-ка подать того.... обыкновеннаго, которое мы пили намедни.-- Ну, подумалъ я: хорошъ знатокъ вина.... обыкновенное столовое вино онъ цѣнитъ выше стараго лафита! Ничто такъ не возбуждаетъ моего гнѣва, не возмущаетъ чувства справедливости, какъ похвалы людямъ, которые ихъ вовсе не заслуживаютъ. Однимъ словомъ, если хотите оставаться друзьями со мною, то, прошу васъ, не хвалите никого. Вы говорите, что Венера Медицейская прекрасна, или Джакобъ Омніумъ очень великъ. Que diable! Да развѣ я не могу судить самъ за себя? Развѣ у меня нѣтъ своихъ глазъ, своего глазомѣра? Я не думаю, чтобы Венера была такъ красива, какъ вы ее описываете. Нѣтъ спора, она хороша, но безъ всякаго выраженія. Что же касается до мистера Омніума, я за два пенса могу увидѣть на ярмаркѣ человѣка вдвое выше.

   -- Поэтому, сказалъ я, повернувшись къ мистеру Стерну:-- вы кажется серьезно ревнуете мистера Фильдинга? О вы, литераторы, литераторы! Неужели міръ (я разумѣю вашъ міръ) не довольно обширенъ для всѣхъ васъ?

   Я часто путешествую во снѣ. Часто вижу себя ночью гуляющимъ въ халатѣ по сѣрымъ улицамъ города. Въ началѣ это кажется довольно странно; но этого никто и не замѣтитъ. Я тихо хожу по землѣ съ босыми ногами. Грязь не пристаетъ къ нимъ. Прохожіе на нихъ не наступаютъ. Я ношусь по землѣ, не касаясь ея, поднимаюсь по лѣстницамъ, прохожу черезъ двери. Я увѣренъ, дорогіе друзья мои, что и вамъ случалось предпринимать путешествія подобнаго рода.

   И такъ въ ночь, про которую я говорю (если вамъ угодно знать точное число -- это было 31 сентября), послѣ маленькаго разговора съ мистеромъ Стерномъ въ нашей спальнѣ, я, вѣроятно, всталъ, хотя и не знаю, какимъ образомъ, и пошелъ съ нимъ внизъ въ кофейную комнату отеля Dessein, гдѣ блистала луна и былъ накрытъ ужинъ изъ холодныхъ блюдъ. Не помню, что именно было на столѣ: кажется vol au vent d'oeufs de Phénix -- agneaux aux pistaches à la Barmecide, впрочемъ что намъ за дѣло до названія блюдъ? извѣстно всѣмъ, что за ужиномъ чѣмъ меньше блюдъ, тѣмъ лучше. Это замѣчаніе было сдѣлано однимъ изъ гостей,-- плутоватымъ старикомъ въ парикѣ, и въ такомъ грязномъ, оборванномъ, даже, можно сказать, неблагопристойномъ шлафрокѣ, что я былъ очень удивленъ, хотя во снѣ при извѣстныхъ обстоятельствахъ никто не удивляется.

   -- Я не могу теперь ѣсть, сказалъ грязный господинъ (не знаю еще, могъ ли бы онъ что нибудь ѣсть вставными зубами). Я помню, какъ однажды Альванлей съѣлъ три ужина въ Карльтонъ-Хаузѣ... однажды вечеромъ, когда у насъ былъ petite comité...

   -- Petit comité, сэръ? переспросилъ мистеръ Стернъ.

   -- Чортъ возьми, сэръ! предоставьте мнѣ разсказывать мою исторію, какъ мнѣ хочется. И такъ, я говорю,-- однажды ночью въ Карльтонъ-Хаузѣ, играя въ карты съ Іоркомъ, Уэльсомъ, Томомъ Рейксъ, принцемъ Бутби и голландцемъ Самомъ -- извѣстнымъ боксеромъ, Альванлей съѣлъ три ужина и выигралъ триста двадцать фунтовъ стерлинговъ. Я никогда не видывалъ такого аппетита, ни у кого, кромѣ Уэльси, когда онъ бывалъ въ расположеніи. Но онъ испортилъ свое пищевареніе мараскиномъ, клянусь Юпитеромъ... вотъ тутъ какъ нарочно захочется понюхать.

   -- Попробуйте моего табаку, сказалъ мистеръ Стернъ.

   -- Какая у васъ забавная табакерка, возразилъ мистеръ Бруммель.

   -- Я получилъ ее здѣсь, въ этомъ городѣ, отъ одного капуцинскаго монаха. Табакерка-то роговая, но табакъ въ ней, для чувствительнаго носа, пріятнѣе аравійскихъ ароматовъ.

   -- Я называю это чертовски затхлымъ старымъ panne, говоритъ мистеръ Бруммель,-- (что до меня, то я не могу нюхать ни изъ какой табакерки). Старый малый въ балахонѣ, возьмите понюшку.

   Старый малый въ балахонѣ, какъ его назвалъ мистеръ Бруммель, былъ весьма древній господинъ, съ большой сѣдой бородой, не въ балахонѣ, а въ длинной рубашкѣ; болѣе на немъ положительно ничего не было надѣто, кромѣ веревки на шеѣ, пресмѣшно висѣвшей позади стула.

   -- Прекрасный господинъ! обратился онъ къ мистеру Бруммелю:-- когда принцъ Уэльскій и его отецъ осадили этотъ городъ...

   -- Что за чепуху вы несете, старый пѣтухъ? прерываетъ его мистеръ Бруммель:-- принцъ Уэльскій никогда здѣсь и не былъ. Покойный Георгъ IV былъ здѣсь, и то проѣздомъ, на пути въ Ганноверъ. Вы, кажется, мой другъ, сами не знаете, о чемъ говорите. Что онъ тамъ толкуетъ объ осадѣ Кале? Я самъ прожилъ здѣсь пятнадцать лѣтъ... Ужь, кажется, долженъ бы знать. Какъ его зовутъ?

   -- Я патеръ Евстафій, изъ монастыря св. Петра, отвѣчалъ старый джентльменъ въ рубашкѣ. Когда король Эдуардъ осадилъ этотъ городъ...

   -- Осадилъ Іерихонъ! вскричалъ мистеръ Бруммель: "старикъ рехнулся... видимо рехнулся".

   -- ...Осадилъ этотъ городъ, продолжалъ старикъ:-- я пять разъ предлагалъ мосье Готье де-Мони отдать за это мѣсто всю нашу братію вмѣсто выкупа. Мы пришли къ королю Эдуарду разодѣтые, какъ видите, но прекрасная королева выпросила у него даровать намъ жизнь.

   -- Королева? вздоръ! вы подразумѣваете принцессу Уэльскую -- прекрасную женщину съ вздернутымъ носикомъ, впослѣдствіи растолстѣвшую до безобразія? проговорилъ мистеръ Бруммель, начитанность котораго была очевидно весьма ограниченна: -- сэръ Сидней Смитъ былъ замѣчательно красивый мужчина, большой говорунъ, съ орлинымъ носомъ, такимъ же какъ у лорда Кокрена и лорда Веллингтона. Она была очень благосклонна къ сэру Сидни...

   -- Ваши свѣдѣнія въ исторіи Кале, по видимому, весьма ограниченны, замѣтилъ мистеръ Стернъ мистеру Бруммелю, пожимая плечами.

   -- Въ самомъ дѣлѣ, епископъ? по вашему парику заключаю, что вы епископъ. Я знаю Кале также, какъ и всякій другой. Я жилъ здѣсь годы и годы, прежде чѣмъ взялъ себѣ на шею это проклятое консульство въ Каеннѣ. Жилъ сперва въ этомъ же отелѣ, а потомъ въ отелѣ Лелексъ; но большею частію всѣ здѣсь останавливались. Нѣкоторые добряки спрашивали бывало о бѣдномъ Джоржѣ Бруммелѣ; спрашивалъ Хертвордъ, спрашивала и принцеса Девонширъ. Мнѣ не знать Кале! Вотъ прекрасно! Сколько разъ еще обѣдалъ здѣсь; всегда сожалѣю, что оставилъ его.

   -- Милордъ король Эдуардъ, защебеталъ старый джентльменъ въ рубашкѣ: -- послѣ нашей сдачи поселилъ здѣсь много англичанъ. Я слышалъ, что они владѣли этимъ городомъ около трехсотъ лѣтъ, до тѣхъ поръ, когда милордъ де-Гизъ отнялъ его у прекрасной королевы Маріи, блаженной памяти; святая была женщина! Сэръ Готье де-Мони тоже славный былъ рыцарь, доблестный вождь, вѣжливый и деликатный во всѣхъ отношеніяхъ. Помните ли вы, какъ онъ выкупалъ...

   -- О чемъ это бормочетъ онъ? восклицаетъ Бруммель:-- говоритъ о какомъ-то рыцарѣ; но вѣдь я никогда не разговаривалъ съ рыцарями, и очень рѣдко съ баронетами. Фиркинсъ, поставлявшій мнѣ масло, былъ тоже рыцаремъ и альдерманомъ. Уэльзъ въ одинъ изъ пріѣздовъ своихъ въ городъ посвятилъ его въ рыцари.

   -- Теперь я не удивляюсь, что джентльменъ не понялъ патера Евстафія, изъ монастыря св. Петра, сказало привидѣніе подъ названіемъ мистера Стерна.-- Вы, безъ всякаго сомнѣнія, читали очень немного.

   -- Чортъ возьми! сэръ, говорите о себѣ! злобно закричалъ мистеръ Бруммель.-- Я никогда не имѣлъ претензій на начитанность, но считался не хуже моихъ ближнихъ. Уэльзъ не былъ ученымъ; Кларенсъ тоже не былъ ученымъ; Суссекъ былъ, но вѣдь онъ рѣдко показывался въ обществѣ. Я читалъ однажды ваше "Sentimental journey" (Сантиментальное путешествіе), читалъ его герцогинѣ въ Бовуарѣ, и помню, какъ она плакала надъ нимъ. Чертовски остроумная и занимательная книга, и дѣлаетъ вамъ честь; Бирронъ также сочинялъ очень умныя книги, какъ сочинялъ ихъ и монахъ Люисъ. Джоржъ Спенсеръ былъ весьма элегантный поэтъ, но прелестная герцогиня девонширская всѣхъ бы ихъ превзошла,-- клянусь Георгомъ, если бы не была знатной дамой. Уэльзъ не писалъ ничего: онъ даже плохо читалъ, но за то пѣлъ -- превосходно!

   -- А! такъ вы знакомы съ большимъ свѣтомъ, мистеръ Бруммель? Я тоже былъ знакомъ съ нимъ въ былыя времена. У меня были визитныя карточки половины аристократіи, когда я жилъ въ Бондъ-Стритѣ. Но потомъ они оставили меня, и имъ было до меня столько же дѣла, сколько до прошлогодняго календаря, сказалъ мистеръ Стернъ со вздохомъ. Желалъ бы я знать: кто теперь въ модѣ въ Лондонѣ? Одинъ изъ вновь прибывшихъ къ намъ -- милордъ Маколей, человѣкъ ученый и замѣчательныхъ достоинствъ; его исторія интереснѣе всякихъ романовъ, не исключая и моихъ.

   -- Не знаю; не читалъ; это не по моей части. Въ этомъ цыпленкѣ одни только кости, сказалъ мистеръ Бруммель, играя лежавшей передъ нимъ обглоданной птицей.

   -- Было время, я помню, когда въ Кале блюдо это заняло бы лучшее мѣсто, сказалъ патеръ Евстафій изъ монастыря св. Петра.-- Да, господа! когда король Эдуардъ осаждалъ нашъ городъ, то счастливъ былъ тотъ, кто могъ достать себѣ кусокъ конины на завтракъ; крыса продавалась такъ же дорого, какъ заяцъ.

   -- Заяцъ -- грубая пища, а крысы никогда не пробовалъ, замѣтилъ Бруммель.-- Табль-д'отъ тоже не роскошь для такого человѣка, какъ я, который привыкъ къ самой лучшей кухнѣ. Но крыса!-- противно! я не могъ бы проглотить куска, потому что не привыкъ ни къ какимъ лишеніямъ.

   -- Мы вдоволь натерпѣлись всего, когда англійскій король прижалъ насъ въ продолженіи осады. Жалко было смотрѣть на лица нашихъ женщинъ и слышать вопли дѣтей, просившихъ себѣ хлѣба.

   -- Дѣти всегда надоѣдаютъ; за десертомъ они противны, а за обѣдомъ просто невыносимы, замѣтилъ мистеръ Бруммель.

   Отецъ Евстафій повидимому очень мало обращалъ вниманія на замѣчанія этого дэнди, и продолжалъ развивать свою мысль, какъ это всегда бываетъ съ стариками.

   -- Я слышалъ, сказалъ онъ: -- что послѣднія пятьдесятъ лѣтъ между нами, французами, и вами, англичанами, совсѣмъ не было войны. Наши всегда были воинственнымъ народомъ. Говорятъ еще, будто нынѣшніе англичане, кромѣ постояннаго войска, имѣютъ теперь болѣе ста тысячъ стрѣлковъ, съ такимъ оружіемъ, которое беретъ на полмили. Многое множество народа переселилось къ намъ изъ какого-то большаго западнаго государства, такое множество, какого не запомню въ мое время; и народъ все храбрый, славные стрѣлки; они говорятъ, что у нихъ есть броненосные корабли, которыхъ никакое ядро не можетъ пробить. Правда ли это? Просто чудеса! по моему, лучшая броня, друзья мои, это -- мужественное сердце!

   -- И если когда либо мужественное сердце билось подъ жабо, то это, патеръ Евстафій, твое сердце! вскричалъ мистеръ Стернъ съ энтузіазмомъ.

   -- На сколько я знаю, сэръ, насъ, французовъ, никогда не обвиняли въ недостаткѣ храбрости, сказалъ патеръ. Мы показали ее въ тысячѣ войнъ съ вами, англичанами, на сушѣ и на моряхъ; иногда мы оставались побѣдителями, иногда же, какъ обыкновенно бываетъ на войнѣ, Фортуна измѣняла намъ и мы претерпѣвали пораженіе. Такъ именно случилось въ большомъ морскомъ сраженіи, при Уэсантѣ, перваго іюня... Нашъ адмиралъ Виларе де-Жойёзъ, на своемъ галлеонѣ Vengeur, страшно тѣснимый одною англійскою бомбардой, рѣшился скорѣе идти ко дну со всѣмъ экипажемъ, нежели сдаться; и, съ крикомъ: ура! респуб... То есть я хотѣлъ сказать: съ именемъ св. Рескусской Богородицы на устахъ, онъ и его экипажъ опустились въ безсмертную могилу...

   -- Сэръ, сказалъ я, съ удивленіемъ смотря на этого стараго джентльмена; въ вашемъ разсказѣ должна быть маленькая ошибка. Позвольте мнѣ замѣтить, что дѣло перваго іюня было пятьсотъ лѣтъ послѣ васъ, и...

   -- Можетъ статься я немного перемѣшалъ числа, сказалъ старикъ съ легкой улыбкой.-- Вы говорите, что я смѣшиваю событія моего времени съ исторіею моихъ потомковъ? Это можетъ быть. Въ нашемъ жилищѣ, на мрачныхъ берегахъ Стикса, мы не беремъ въ разсчетъ нѣсколько столѣтій болѣе или менѣе. Недавно къ намъ прибылъ славный рыцарь, мосье де-Камбронъ, который, бывши еще капитаномъ гвардіи короля французскаго, сражался противъ васъ, англичанъ, во Фландріи, въ славной битвѣ, гдѣ англичане были бы совершенно разбиты, если бы къ нимъ не подоспѣли на помощь пруссаки. Мосье де-Камбронъ, принуждаемый англичанами сдаться, отвѣчалъ слѣдующее: "Гвардія умираетъ, но не сдается", и послѣ того дрался еще долго, какъ истый рыцарь. Въ нашихъ войнахъ съ англичанами судьбѣ угодно было надѣлить ихъ большимъ успѣхомъ, но за то на нашей сторонѣ нѣтъ недостатка въ подвигахъ храбрости, исполненныхъ мужественными людьми.

   -- Король Эдуардъ могъ быть побѣдителемъ, какъ сильнѣйшій, по героемъ осады Кале были вы! вскричалъ мистеръ Стернъ. Ваша исторія священна, и имя ваше было благословляемо въ продолженіи пятисотъ лѣтъ. Когда ни случится говорить о патріотизмѣ и самопожертвованіи, имя патера Евстафія, изъ монастыря св. Петра, будетъ всегда произноситься съ любовію и доброю памятью. Я преклоняюсь къ босымъ ногамъ, стоявшимъ предъ королемъ Эдуардомъ. Какая рыцарская повязка можетъ сравниться съ тѣмъ славнымъ орденомъ, который вы носите! Вы только подумайте, сэръ, что изъ столькихъ милліоновъ нашей расы, одинъ вы и еще нѣсколько другихъ личностей можете служить примѣрами исполненія долга и чести. Fortunati nimium.

   -- Сэръ! возразилъ старый джентльменъ, я исполнилъ только свой долгъ въ трудный моментъ; и мнѣ кажется очень страннымъ, что люди прославляютъ такой обыкновенный подвигъ. Милосердіемъ Богородицы, въ славномъ французскомъ королевствѣ десятки и десятки тысячъ дворянъ и простолюдиновъ сдѣлаютъ при случаѣ то же самое. Не дѣлаетъ ли того же самаго каждый часовой на своемъ посту, каждый солдатъ въ бою? Онъ точно также презираетъ опасностью, и точно также готовъ умереть тамъ, гдѣ прикажетъ его начальникъ. Отчего же именно я, изъ всѣхъ французовъ, долженъ считаться примѣромъ мужества? Мнѣ не приводилось переносить пытки, но я увѣренъ, что перенесъ бы ее съ радостью. Мнѣ только грозили ею. Кто былъ тотъ римскій рыцарь, о которомъ разсказываетъ латинскій писатель Горацій?

   -- Латинскій писатель? Ба, я совсѣмъ забылъ латинскій языкъ, сказалъ Бруммель:-- спросите вонъ у пастора.

   -- Мнѣ помнится, его звали мосье Регулусъ. Захваченный въ плѣнъ Сарацинами, онъ былъ отпущенъ на честное слово за выкупомъ къ своимъ; но не имѣя возможности собрать требуемой суммы, онъ возвратился въ Африку и радостно претерпѣлъ пытку, которой подвергли его язычники. Говорятъ, что онъ прощался съ своими друзьями, какъ будто шелъ на праздникъ или отправлялся въ свой загородный домъ.

   -- Великій, прекрасный, славный человѣкъ! вскричалъ мистеръ Стернъ, совершенно растроганный.-- Позвольте мнѣ поцѣловать эту храбрую руку и оросить ее моими слезами! Пока честь будетъ существовать, имя твое останется незабвеннымъ! Посмотрите на эту блестящую росинку на моей щекѣ! Это самая чистая дань, которую чувствительность приноситъ доблести. Хотя въ жизни мнѣ и приходилось совращаться съ пути добро дѣли, но вѣрьте, я никогда не переставалъ почитать ее! О добродѣтель! О чувствительность! О...

   Тутъ мистеръ Стернъ былъ прерванъ францисканскимъ монахомъ, который вошелъ въ комнату и всѣхъ насъ попросилъ понюхать его чуднаго стараго panne. Надо думать, что табакъ былъ очень острый, потому что я проснулся отъ сильнаго чиханья и только тогда замѣтилъ, что все это былъ сонъ. Нынѣшній отель Dessein совсѣмъ не похожъ на тотъ, въ которомъ мистеръ Стернъ, мистеръ Бруммель и я вспоминали о добромъ старомъ времени. Городъ Кале купилъ старый отель, и Dessein перемѣнилъ свое названіе на Quillacq. Вчера я былъ тамъ. Я еще помню старые дилижансы и старыхъ почтальоновъ съ ихъ косичками и ботфортами; когда-то и они были такъ же живы, какъ и я; много и много разъ приводилось слышать мнѣ въ полночь трескучій звукъ ихъ бичей. Гдѣ-то они теперь? Всѣ, всѣ они перевезены чрезъ Стиксъ и всѣ давно стоятъ у преддверій ада.

   Когда-то явится за мной и моя ладья? А! вотъ идетъ лакей и несетъ мой маленькій счетъ.

  

VII.
КАРПЫ ВЪ САН-СУСИ.

   Мы недавно познакомились съ одною девяностолѣтнею женщиной, которая послѣднія 25 лѣтъ своей старческой жизни провела въ одномъ изъ общественныхъ учрежденій,-- въ богадѣльнѣ прихода св. Лазаря. Однажды, двадцать три или четыре года тому назадъ, она было вышла оттуда съ намѣреніемъ заняться общипкою хмѣля и собрать нѣсколько деньжонокъ, но трудъ оказался выше ея силъ; принужденную ночевать на открытомъ воздухѣ ее ударилъ параличъ, который сдѣлалъ ее неспособною ни къ какому дальнѣйшему труду и причинилъ старымъ ея членамъ постоянное дрожаніе.

   Поясненіемъ грустной пословицы, показывающей намъ, какимъ образомъ бѣдность заставляетъ насъ знакомиться съ совершенно чужими личностями, помѣщенными въ одной и той же комнатѣ, можетъ служить это бѣдное, старое, дрожащее тѣло, которое должно было укладываться на своей постели въ богадѣльнѣ, подлѣ другой такой же старухи, съ которой она могла или не могла сблизиться, смотря по обстоятельствамъ. Конечно, она и сама не могла быть пріятной сосѣдкой, бѣдное созданіе! съ своими дрожащими членами и похолодѣлыми ногами. Большую часть ночи она проводила безъ сна, и ужь навѣрное не въ мечтахъ о счастливомъ старомъ времени, которое для нея никогда не было счастливо; она просто не спала отъ кашля, лихорадки и ревматизма, отъ этихъ неотвязчивыхъ спутниковъ старости.

   -- Джентльменъ далъ мнѣ коньяку съ водой,-- говорила она, и голосъ ея дрожалъ отъ восторга при этомъ воспоминаніи. Я никогда не чувствовалъ большой любви къ королевѣ Шарлоттѣ, но полюбилъ ее гораздо больше съ тѣхъ поръ, какъ эта старуха поразсказала мнѣ о ней. Королева, сама любившая нюхать табакъ, завѣщала его нѣсколькимъ богадѣльнямъ, и бывало, въ безсонныя ночи, больная старушка пропуститъ щепотку королевскаго табаку, и промямлетъ: "для меня это утѣшеніе, сэръ, чистое утѣшеніе! Pulveris exigui munus. И вотъ одинокое престарѣлое созданіе, дрожащее отъ паралича, не имѣющее во всемъ мірѣ ни одной души, которая бы позаботилась о ней, не совсѣмъ еще затертая жизнію, но обойденная и забытая въ потокѣ ея, становится счастливою чрезъ это дешевое завѣщаніе и находитъ для себя утѣшеніе. Позвольте мнѣ писать и съ тѣмъ вмѣстѣ размышлять. (Благодаря Бога, проповѣдь на слѣдующій мѣсяцъ неопасна для прессы). Настоящее же разсужденіе появится не прежде, какъ я прочту въ газетахъ о появленіи яблочныхъ напитковъ, то есть въ сезонъ пантомимъ, индюшекъ и сосисекъ, плюмъ-пуддипговъ и радостей для молодежи, въ сезонъ рождественскихъ разсчетовъ и напоминовеній, болѣе или менѣе грустныхъ или веселыхъ для взрослыхъ. Если мы старики и невеселы, то должны казаться веселыми. Мы увидимъ молодую публику ликующею вокругъ елки. Бутылочка весело будетъ обходить въ круговую, въ то время, когда мы подсядемъ къ камину. Старушкѣ нашей тоже будетъ праздникъ. Въ день Рождества ей также подадутъ говядину, пиво и пуддингъ. Рождество приходится на четвергъ. Въ пятницу имъ позволяютъ выходить изъ богадѣльни. Мери, не забудь пригласить старушку Гудди-Тушузъ, въ пятницу, 26 декабря! Вѣдь ей кажется девяносто лѣтъ? бѣдная! О, какая добрая личность скрывается подъ этой морщинистой наружностью. "Да сэръ, девяносто!" говоритъ она: "моей матери было сто, а бабушкѣ сто два".

   Ей девяносто, матери сто, а бабушкѣ сто два? Какое странное расчисленіе!

   Девяносто! очень хорошо, бабушка: -- значитъ ты родилась въ 1772 году.

   Твоей матери, скажемъ, было двадцать семь, когда ты родилась, и потому годъ ея рожденія долженъ быть 1745.

   Твоей бабушкѣ было тридцать, когда родилась ея дочь, и потому годомъ ея рожденія нужно считать 1715.

   Мы начнемъ, бабушка, съ тебя. Ты, доброе старое созданіе, конечно не помнишь того маленькаго джентльмена въ Темплѣ, у котораго твоя мать была прачкой; это былъ остроумный мистеръ Гольдсмитъ, авторъ исторіи Англіи, Векфильдскаго священника и многихъ другихъ занимательныхъ статей. Тебя, однажды, совсѣмъ еще ребенкомъ, принесли къ нему въ комнаты, въ Брикъ-Кортѣ, и онъ подчивалъ тебя леденцами: вѣдь онъ очень любилъ дѣтей. Не помнишь вѣроятно и того джентльмена, который чуть-чуть не задавилъ тебя, сѣвъ на кресло, гдѣ ты спала; это былъ ученый писатель, Самуэль Джонсонъ, написавшій исторію Rasselas, которую ты, впрочемъ, никогда не читала, моя бѣдная душа! и трагедію Irene, которой, я полагаю, никто не читалъ въ соединенныхъ королевствахъ. Не помнишь также и того шотландскаго джентльмена, который показывался отъ времени до времени въ квартирѣ Гольдсмита, хотя тамъ всѣ смѣялись надъ нимъ, и который написалъ книгу занимательнѣе всѣхъ сочиненій вашего мистера Бёрка и мистера Джонсона, и даже доктора Гольдсмита. Твой отецъ часто уносилъ его домой на креслѣ; услугу эту онъ нерѣдко тоже оказывалъ и Стерну въ Бондъ-Стритѣ, знаменитому остроумцу. Но за то ты навѣрное помнишь, доброе мое созданіе, Гордововскіе мятежи, когда народъ у дверей дома мистера Лангдаля кричалъ: -- долой папство! Помнишь и веселый огонь, въ Блумсбюри-Скверѣ, отъ книгъ милорда Мансфельда? О Боже! Сколько иллюминацій ты видѣла! По случаю блестящей побѣды надъ американцами у Бридъ-Хилля, въ память заключенія мира въ 1814 году, на великолѣпномъ китайскомъ мосту въ Сентъ-Джемсъ-паркѣ, въ коронацію его величества, котораго ты еще помнишь принцемъ Уэльскимъ: не правда ли, Гудди? Да; и ты участвовала въ процессіи прачекъ, которыя ходили въ Бранденбургъ-Хаузъ къ его доброй супругѣ, оскорбленной королевѣ Англіи, помнишь тоже разсказъ своей матери о томъ, какъ ходила она въ Товеръ смотрѣть на казнь шотландскихъ лордовъ. Что касается твоей бабки, то она родилась пятью мѣсяцами позже сраженія при Мальплаке. Да, это вѣрно; тамъ былъ убитъ ея бѣдный отецъ, сражавшійся какъ истый британецъ за свою королеву. Съ помощію хронологіи Уэда, я могъ бы составить для тебя, бабушка, презанимательную исторію и родословную, такую же вѣрную, какія можно видѣть въ книгѣ англійскихъ перовъ.

   Книги перовъ и родословныя? Что она въ нихъ понимаетъ? Сраженія и побѣды, измѣны, короли, казни, литераторы и тому подобное, какое ей дѣло до нихъ? Бабушка, слыхала ты когда нибудь и что нибудь о генералѣ Вольфѣ? Твоя мать, быть можетъ, видѣла его отплытіе; а твой отецъ, можетъ статься, носилъ ружье подъ его командой. Твоя бабушка, быть можетъ, кричала ура! за Марльборо; но что тебѣ за дѣло до принца-герцога, ты слышала развѣ только его имя. Сколько сотъ или тысячъ лѣтъ жила та жаба, которую показывали въ каменномъ углѣ на покойной выставкѣ? а между тѣмъ запасъ ея свѣдѣній былъ нисколько не больше, чѣмъ у жабъ моложе первой семью или восемью стами лѣтъ.

   -- Полно вамъ говорить мнѣ пустяки о вашихъ выставкахъ, о принцахъ, герцогахъ, о жабахъ въ каменномъ углѣ, о каменномъ углѣ въ жабахъ и о чемъ бишь еще! ворчитъ бабушка. Я только знаю, что была когда-то добрая королева Шарлотта, потому что она завѣщала мнѣ табачекъ, который утѣшаетъ меня въ безсонныя ночи.

   Для меня, въ этомъ понятіи о крошечной успокоительной щепоткѣ табаку, которая осталась въ удѣлъ бабушкѣ, и которую она съ такой благодарностью втягивала себѣ въ носъ, заключается что-то весьма трогательное. Развѣ вы не помните о преданіяхъ про сундуки съ серебрянными сосудами, про бриліянтовыя ожерелья, про драгоцѣнныя кружева, тайнымъ образомъ посланные старой королевой въ М-кл-нб-ргъ-Стр-л-цъ для обогащенія нѣкоторыхъ родственниковъ? Но не всѣ сокровища ушли туда. Non omnis moritur. Въ полночь бѣдная, старая, разслабленная женщина чувствует себя совершенно счастливою, когда подноситъ къ носу свою дрожащую руку съ понюшкой табаку. Я живо представляю себѣ призракъ доброй старушки съ табакеркою въ рукѣ; онъ тихо бродитъ между кроватями, въ которыхъ спятъ бѣдныя созданія, заброшенныя въ эти безотрадныя спальни.-- Ну-ка, Гудди! понюхай моего panne. Я знаю, ты не будешь чихать, и я не скажу тебѣ: будь здорова. Но ты съ благодарностью вспомнишь о старой королевѣ Шарлоттѣ; не правда ли? Да; и у меня было много заботъ, много безпокойствъ. Я была почти въ такомъ же заточеніи, какъ и ты. Точно также ѣла каждый день вареную баранину, которую, между нами будь сказано, терпѣть не могла. Ѣла проклиная ее, но не жаловалась. Я бодро переносила всѣ эти невзгоды жизни. У всѣхъ у насъ есть свои горести и страданія. Но чу! Запѣлъ пѣтухъ, повѣяло утренней зарей. Съ этими словами царственное привидѣніе исчезаетъ чрезъ каминъ, если только есть каминъ въ этомъ уныломъ гаремѣ, гдѣ бѣдная Тушузъ и ея подруги проводятъ свои ночи, свои печальныя, безотрадныя, холодныя длинныя ночи, раздѣляемыя въ такомъ грустномъ обществѣ, и освѣщаемыя такимъ тусклымъ свѣтомъ!

   -- Такъ ли я тебя понялъ, моя добрая Тушузъ, говоря, что твоей матери было двадцать семь лѣтъ, когда ты родилась, и что она вышла замужъ за твоего уважаемаго отца, когда ей было двадцать пять? 1745 годъ, былъ, значитъ, годомъ рожденія твоей доброй матери? Вѣдь, кажется, ея отецъ былъ тогда въ отсутствіи, въ Нидерландахъ, съ его королевскимъ высочествомъ герцогомъ Комберлэндскимъ, подъ предводительстомъ котораго онъ имѣлъ честь носить алебарду во время достославной битвы подъ Фонтенуа, а если не тамъ, то онъ находился при Престонъ-Пайсѣ, подъ командою генерала сэра Джона Копа, когда дикіе горцы прорвались сквозь стройный рядъ англійскихъ войскъ; а будучи тамъ, неужели онъ не видѣлъ знаменитаго призрака, который не показывался драгунскому полковнику Гардинеру? Добрая моя старушка! возможно ли, чтобы ты не помнила, что докторъ Свифтъ, сэръ Робертъ Вальполь (милордъ Орфордскій, какъ ты справедливо его называешь), старая Сара Марльборо, и маленькій мистеръ Попъ, изъ Твитнама, умерли въ годъ твоего рожденія? Какая у тебя несчастная память! И неужели тамъ, гдѣ ты живешь, въ старомъ монастырѣ св. Лазаря, нѣтъ ни библіотеки, ни самыхъ обыкновенныхъ справочныхъ книгъ?

   -- Монастырь св. Лазаря, принцъ Вильямъ, докторъ Свифтъ, Атосса и мистеръ Попъ, изъ Твитнама? О комъ это джентльменъ разсказываетъ? спрашиваетъ старая Гудди съ своими "го! го!" и смѣется, какъ старый попугай; вѣдь вамъ извѣстно, что попугаи живутъ до Маѳусаиловской старости, такъ что столѣтній попугай сравнительно еще весьма молодъ (го! го! го!). Да; точно также и карпы живутъ чрезвычайно долго. Нѣкоторыхъ изъ нихъ, въ Сан-Суси, кормилъ Фридрихъ Великій и они еще живы, съ огромными горбами, изъ синей глины на спинахъ. Они бы могли разсказать множество занимательныхъ исторій, если бы захотѣли говорить, но очень молчаливы эти карпы, по своей природѣ они мало сообщительны. О! чѣмъ была твоя долгая жизнь, старая Гудди? чѣмъ, какъ не жизнію попугая, которому постоянно подавали хлѣбъ и воду и клали жердочки въ клѣткѣ; чѣмъ, какъ не однообразнымъ плаваніемъ карпа въ прудѣ Леты? Что значивъ Росбахъ или Іена для этихъ карповъ и понимаютъ ли они, что теперь уже внучка англійской королевы приноситъ имъ пищу?

   Нѣтъ! эти карпы въ Сан-Суси, хотя бы жили до тысячи лѣтъ, все-таки не сказали бы намъ больше того, что одинъ день похожъ на другой; исторія нашего друга Гудди Тушузъ едва ли разнообразнѣе исторіи этихъ карповъ. Тяжелый трудъ, грубая пища, жесткая постель, леденящій холодъ въ теченіе ночи и гнетущій голодъ почти ежедневно, такова ея участь! Справедливо ли говорить въ моихъ молитвахъ: "благодарю небо, что я не одинъ изъ нихъ?" Еслибы мнѣ было восемьдесятъ лѣтъ, то неужели бы мнѣ нравилось терпѣть этотъ всегдашній безотвязный голодъ? вставать и кланяться мистеру Бумблю, старостѣ, при его входѣ въ общую комнату? Слушать миссъ Примъ, которая приходитъ проповѣдывать о будущей жизни? Еслибы мнѣ было восемьдесятъ лѣтъ, то, признаюсь, я не желалъ бы имѣть товарищемъ въ спальнѣ другаго джентльмена моихъ лѣтъ, съ подагрою, съ безсонницею, безпокойнаго во снѣ и который въ добавокъ имѣетъ привычку храпѣть; не желалъ бы слушать приказаній на старости лѣтъ, принаровлять мои невѣрные шаги къ шагамъ другихъ несчастныхъ узниковъ въ моей скучной безотрадной прогулкѣ, протягивать дрожащую руку за порціей жиденькой каши и говорить миссъ Примъ: благодарю васъ, миссъ! когда она кончитъ свою проповѣдь. Джонъ! если Гудди Тушузъ придетъ въ будущую пятницу, я желаю, чтобы ее не безпокоили богословскими преніями. У тебя прекрасный голосъ; однажды вечеромъ я слышалъ, какъ ты пѣлъ гимнъ съ нашими дѣвушками, и я былъ очень благодаренъ, что наше скромное жилище наслаждается такимъ согласіемъ. Бѣдная Тушузъ уже такъ стара и беззуба и такъ дрожитъ, что совершенно не въ состояніи пѣть; но не важничайте передъ ней, не показывайте вида, что вы можете пѣть, а она не можетъ. Пожалуйста, усадите ее какъ можно покойнѣе у кухоннаго очага, и согрѣйте ея старый желудокъ хорошимъ пивомъ и поджареннымъ хлѣбомъ. Будьте снисходительны къ бѣдной девяностолѣтней пансіонеркѣ, которой позволили выдти въ день Рождества Христова. Много ли разъ ей еще остается встрѣтить этотъ праздникъ? Подумайте о томъ, что она уже встрѣтила девяносто такихъ дней! Девяносто холодныхъ, грустныхъ, печальныхъ дней новаго года!

   Если бы вы были на ея мѣстѣ, вѣдь вы бы пожелали имѣть воспоминаніе о лучшихъ дняхъ своей жизни, когда были молоды, счастливы, и быть можетъ, любимы; или же вы предпочли бы обойтись безъ прошедшаго, на которомъ могли бы остановиться ваши мысли? Скажи, Гудди, вѣдь около 1788 года щеки твои были розовы, глаза имѣли блескъ, и на нихъ вѣроятно заглядывался какой нибудь молодецъ съ напудренными волосами и косичкой? Мы сами старѣемъ, но для насъ есть вещи, которыя кажутся намъ всегда молодыми. Онѣ внезапно возникаютъ предъ нами, не мертвыми, но живыми, не позабытыми, но свѣжими въ памяти. Глаза наши снова загараются какъ прежде. Дорогой голосъ снова отзывается въ нашемъ сердцѣ. Восторгъ свиданія и ужасъ разлуки снова и снова проходятъ передъ нами. Вчера на улицѣ, я встрѣтилъ пару чудныхъ глазъ, такъ похожихъ на тѣ, которые когда-то загорались огнемъ при моемъ появленіи, что все прошедшее снова промелькнуло передо мной, не покидало меня во время одинокой прогулки моей по шумному Стрэнду, я снова былъ молодъ съ своими радостями и печалями, одинаково сладкими и грустными, равно священными и съ любовію вспоминаемыми.

   Надѣюсь, что я не обижу моей старой пансіонерки, разсказавъ ей школьную исторію. Однажды, какая-то лэди подарила ей полу-соверенъ, сдѣлавшійся для Гудди источникомъ горя и безпокойствъ. Она зашила его куда-то въ свой старый лифъ, думая, что тамъ для него самое безопасное мѣсто. И какъ бы вы думали? Другая старуха этого же заведенія вырѣзала монету изъ лифа Гудди. Старуха на костыляхъ! Фи! старая колдунья! Какъ? Насиліе между этими беззубыми, дрожащими, разслабленными? Воровство между тѣми, у кого нѣтъ пенса за душею? Да это просто собаки, вырывающія крохи изъ рукъ Лазаря. Съ какимъ негодованіемъ Гудди разсказывала это! Я увѣренъ, что маленькіе пруссо-британскіе принцъ и принцесса приходятъ иногда къ пруду въ Потсдамѣ, гдѣ живутъ сотни сотенъ лѣтъ горбатые карпы, и приносятъ имъ хлѣба и пирожковъ. Эти косоглазые карпы пожалуй видѣли изъ подъ воды ботфорты Наполеона, видѣли въ своей лужѣ отраженіе тонкихъ ногъ Фридриха, быть можетъ, и Вольтеръ приходилъ иногда покормить ихъ; а теперь? изъ-за крошки сухаря они готовы толкаться, ссориться, коситься, вырывать другъ у друга, драться и не ранѣе успокоиваться, какъ когда кончится эта позорная борьба. Безъ заботъ, (Sans-Souci)! въ самомъ дѣлѣ! Какъ легко написать: Sans-Souci! надъ воротами, но гдѣ вы найдете такія ворота, чрезъ которыя бы не промелькнула забота? она сидитъ на плечахъ часоваго въ его будкѣ, она убаюкиваетъ швейцара, спокойно спящаго въ своемъ креслѣ; она умѣетъ прокрасться по лѣстницѣ и расположиться между королемъ и королевой на ихъ царственномъ ложѣ, даже въ нынѣшнюю ночь, я увѣренъ, она подсядетъ къ жесткому изголовью старой Гудди Тушузъ и будетъ ей нашептывать: а что, пригласятъ ли тебя еще разъ эти лэди и джентльмены? Нѣтъ, нѣтъ! они забудутъ о бѣдной старушкѣ Тушузъ. Гудди, стыдись! не будь эгоисткой. Не будь такъ недовѣрчива къ своимъ ближнимъ! Неужели никто не обратитъ вниманія, что день Рождества уже девяносто разъ разсвѣталъ надъ тобою. Неужели никто не пойметъ, что значитъ продрожать дважды сорокъ и еще десять лѣтъ отъ холода, испытать голодъ и оставаться въ неизвѣстности? Да будетъ надъ тобою миръ и благословеніе! скажемъ мы въ день Рождества. Приди къ намъ, пей, ѣшь и отдыхай у нашего очага, бѣдная странница! Изъ хлѣба, посылаемаго вамъ Божіимъ милосердіемъ, умоляю, читатель, удѣляйте часть тѣмъ благороднымъ и смиреннымъ бѣднякамъ, у которыхъ борьба съ жизнію отняла средства къ труду. Довольно! Въ полной увѣренности, что въ день Рождества на столѣ моемъ явится ростбифъ, я тѣмъ не менѣе увѣренъ, что въ монастырь св. Лазаря послана будетъ записка, въ которой мистеръ Roundabout попроситъ мистриссъ Тушузъ удостоить его своимъ посѣщеніемъ въ пятницу, 26 декабря.

  

VIII.
КАРМАННАЯ ПАМЯТНАЯ КНИЖКА.

   Моя памятная книжка, мой дневникъ составляетъ одинъ изъ двѣнадцати нумеровъ вашего дневника, стоющаго три шиллинга въ тисненомъ коленкоровомъ переплетѣ, три съ половиной шиллинга въ шолковомъ, съ золотообрѣзными краями, и четыре съ половиною -- въ переплетѣ изъ французскаго сафьяна. Въ немъ всего двѣ странички, разграфленныя едва замѣтными чертами для памятныхъ записокъ на каждую недѣлю, а въ концѣ приложены тоже разграфленныя таблички на двѣнадцать мѣсяцевъ, съ января по декабрь включительно, гдѣ можно записывать свой приходъ и расходъ. Я полагаю, вашъ дневникъ, многоуважаемый читатель, тоже объемистый; въ немъ, вѣроятно, на каждой страницѣ красуются солидныя, круглыя суммы; свободной рукой записаны расходы, и еще болѣе свободной рукой вписаны приходы. Надѣюсь, сэръ, что въ 1862 году вы будете счастливѣе, чѣмъ въ этомъ 1861 году, карьера жизни котораго быстро приближается къ концу. Въ чемъ счастливѣе? въ кошелькѣ? въ тѣлѣ? въ душевномъ спокойствіи? Аминь, добрый сэръ, во всемъ. Но какъ бы ни былъ счастливъ человѣкъ въ душѣ, тѣлѣ и финансовыхъ обстоятельствахъ, онъ непремѣнно станетъ желать еще большаго счастія. О, невѣдомая судьба, господствовавшая надъ предстоящимъ годомъ, если ты низпошлешь мнѣ на 62 годъ лучшее здоровье, лучшій аппетитъ, лучшее пищевареніе, больше дохода и лучшее настроеніе духа, чѣмъ подарено было мнѣ на 61 годъ, то, мнѣ кажется, твой покорный слуга будетъ признателенъ за эти перемѣны, и будетъ счастливѣе прежн на немъ, точно такъ же свѣжи, какъ и въ тѣ майскіе дни. Ахъ, дорогая миссъ X--, моя застѣнчивая молодость и неподдѣльная скромность никогда бы не позволили мнѣ, даже въ самыхъ сокровенныхъ мысляхъ, назвать васъ иначе, какъ собственнымъ вашимъ именемъ (хотя я и скрываю его); но я очень хорошо его помню, и знаю, что вашимъ дорогимъ и уважаемымъ отцомъ былъ пивоваръ.

   Куранты. Я былъ разбуженъ сегодня утромъ звономъ колоколовъ, раздающихся каждые полчаса отъ часовыхъ курантовъ на Антверпенскомъ каѳедральномъ соборѣ. Съ тѣхъ поръ эта игра звуковъ постоянно меня преслѣдуетъ. Подъ эти звуки вы одѣваетесь, ѣдите, пьете, гуляете и говорите сами съ собою. Вы ихъ въ сущности не слышите, но звонъ ихъ раздается въ вашихъ ушахъ въ продолженіе цѣлаго дня: вы читаете газету, подъ одинъ съ ними тактъ. За завтракомъ я постарался, хотя довольно неуспѣшно, сдѣлать подражаніе этой аріи передъ дамами, и онѣ сказали мнѣ, что эти звуки похожи на музыку въ одной изъ оперъ, гдѣ танцуетъ тѣнь Диноры. Можетъ быть, это и такъ. Я смутно припоминаю, какъ однажды мое тѣло присутствовало на представленіи этой оперы; глаза мои были закрыты, и всѣ умственныя способности находились въ сонномъ состояніи въ углубленіи ложи; но, какъ бы то ни было, музыкальные звуки послѣ того долго преслѣдовали меня, раздаваясь высоко въ воздухѣ -- ночью, утромъ и въ полдень.

   Какъ пріятно лежать въ полуусыпленіи и вслушиваться въ веселый звонъ колоколовъ, все равно, звонятъ ли они въ то время, когда старый городъ погруженъ въ полночный сонъ, или когда онъ пробуждается при розовомъ восходѣ солнца, или грѣется подъ знойными его лучами въ полдень; или омывается дождемъ, который потоками льется по широкимъ площадямъ и по гладкой поверхности быстрой рѣки; или когда онъ ярко блеститъ подъ снѣжнымъ покровомъ, одѣвающимъ собою сотню тысячъ мачтъ, горъ и башенъ; или когда закутанъ въ громовыя тучи, на которыхъ бѣлые шпицы становятся еще бѣлѣе; а куранты между тѣмъ и днемъ, и ночью разыгрываютъ надъ вашими головами свои фантастическія мелодіи: колокола продолжаютъ звонить. Quot vivos vocant, mortuos plangunt, fulgura frangunt; такъ было въ прошедшемъ, такъ будетъ и въ будущемъ, Богъ знаетъ еще, сколько ночей, дней и лѣтъ! Когда французы бросали свои молніи въ цитадель Шассе,-- колокола очень весело звонили. Когда были поставлены эшафоты, окруженные пѣхотой Альбы, и цѣлые полки кающихся синихъ, черныхъ и сѣрыхъ выходили изъ церквей и монастырей и тихо пѣли отходныя молитвы, направляясь къ площади Ратуши, гдѣ еретикамъ и мятежникамъ предстояло встрѣтить свою участь,-- тѣ же самые колокола продолжали вызванивать свои обычные получасы и четверти; для многихъ бѣдныхъ душъ -- они были послѣднимъ колокольнымъ звономъ. Кругозоръ этого колокола простирается до башенъ и плотинъ Роттердама. Онъ можетъ требовать привѣтствія отъ колокола св. Урсулы въ Брюсселѣ и кивнуть головой колоколу на Ратушѣ Оуденарде; можетъ припомнить, какъ полтораста лѣтъ тому назадъ, послѣ большой битвы, вся долина была покрыта бѣгущими французскими рыцарями. "Что вы тамъ шумите объ Оуденарде?" говоритъ другой колоколъ (этотъ долженъ быть Бобъ-Мажоръ). "Молчи ты, старый сварливый болтунъ! Я вижу отсюда Гугумонъ и Сенъ-Жанъ. А около сорока пяти лѣтъ тому назадъ, я звонилъ, въ іюнѣ, цѣлое воскресенье, когда на здѣшнемъ ржаномъ полѣ было такое сраженіе, о какомъ ты и не слыхивалъ. Да, французы и англичане бились тогда съ заутрени и до вечерни". Но вотъ ихъ призываютъ къ дѣлу; они должны прекратить свой частный разговоръ, приняться за свою профессію и распѣвать свой ежечасный хоръ изъ Диноры.

   На какое огромное пространство можно слышать эти колокола! Сегодня утромъ я проснулся отъ ихъ звука, что, впрочемъ, было уже сказано. Съ тѣхъ поръ я безпрестанно ихъ слышу. Домъ, гдѣ я теперь пишу, находится, по показанію Мюррея, въ двухъ-стахъ десяти миляхъ отъ Антверпена. Прошла уже недѣля; а колоколъ все еще гудитъ и гудитъ! Какъ онъ наскучилъ!

   Подъ колоколами. Кто не видѣлъ этихъ величественныхъ церковныхъ фасадовъ, этихъ сумрачныхъ часовенъ, тяжелыхъ каѳедръ съ рѣзьбой, этихъ обширныхъ, сѣрыхъ, каменныхъ половъ, на которыхъ отражается пестрый свѣтъ изъ разноцвѣтныхъ оконъ, этихъ великолѣпныхъ образовъ между высокими колоннами и надъ жертвенниками съ ихъ блестящими украшеніями, церковной утварью, отекшими свѣчами и чашами розоваго масла? Подъ обширнымъ сводомъ мѣстнаго храма, я видѣлъ два строя молодыхъ учениковъ, вошедшихъ туда и составившихъ четыреугольникъ, каждый занялъ опредѣленное мѣсто, немного спустя къ нимъ подошли и ихъ наставники. Изъ разноцвѣтнаго окна прорывается косвенный лучъ солнца и играетъ на лицахъ этого строя маленькихъ дѣтей, между тѣмъ, какъ высокія стѣны и колонны кажутся еще мрачнѣе. Легкіе шаги опоздавшихъ мальчиковъ глухо раздаются въ глубинѣ храма. Они присоединяются къ своимъ товарищамъ, собравшимся подъ косвенными лучами солнца. Чему они учатся? Истинѣ? Вонъ тѣ двѣ сѣдыя лэди, съ молитвенниками въ рукахъ, посреди этого маленькаго люда, кажется, нисколько не сомнѣваются въ истинѣ каждаго слова, напечатаннаго передъ ихъ глазами. Посмотрите, чрезъ окна, украшенныя изображеніями святыхъ, свѣтъ прорывается съ неба, и небесная живопись украшаетъ книгу! Да, дѣйствительно это прелестная и трогательная картина,-- картина дѣтей и ихъ серьезныхъ наставниковъ, собравшихся въ обширномъ храмѣ, который выдержалъ вѣка.-- Да, картина дѣтей, наставниковъ и книги прекрасна,-- но какой же текстъ имъ толкуютъ? Вѣроятно истину, простую истину, ничего больше, кромѣ истины. Если бы я былъ убѣжденъ въ этомъ, то пошелъ бы самъ туда, сѣлъ бы на скамьѣ cum parvulis и отъ всего сердца выслушалъ бы эту драгоцѣнную проповѣдь.

   Церковный староста. Но я отступаю; препятствіемъ къ умиленію служитъ хитрость и дерзость того швейцарца съ перевязью -- личности, соотвѣтствующей церковному старостѣ британскихъ острововъ, который расхаживаетъ по церкви, не спуская глазъ съ конгрегаціи. Католики хвастаютъ, что ихъ церкви открыты для всѣхъ; но нѣкоторыя мѣста и церкви составляютъ исключеніе. Въ Римѣ я бывалъ въ соборѣ св. Петра въ разные часы, двери его всегда открыты, лампады всегда теплятся, и вѣрующіе всегда на колѣняхъ, то передъ одной ракой, то передъ другой. Но въ Антверпенѣ не такъ. Послѣ полудня вы можете войти въ церковь, съ вами вѣжливо обойдутся, но за то вы должны заплатить франкъ у наружныхъ дверей. До полудня двери, конечно, открыты, и нѣтъ никого для сбора денегъ за входъ. Я долго стоялъ и смотрѣлъ изъ большихъ дверей на хорахъ на сверкающіе огни, и слушалъ отдаленное пѣніе священниковъ, исполнявшихъ литургію, какъ вдругъ позади меня, надъ самою головою, раздалось дивное пѣніе съ органомъ, и я обернулся. Мой другъ, церковный староста, въ одинъ моментъ очутился около меня. "Не повертывайтесь спиною къ алтарю во время богослуженія", сказалъ онъ на весьма вразумительномъ англійскомъ языкѣ. Я повинуюсь, поворачиваю кроткое лицо и нѣсколько времени слушаю продолженіе службы. Видѣть ее я не могъ, равно какъ не могъ видѣть алтаря и священниковъ. Мы отдѣлены отъ нихъ огромными ширмами и запертыми чугунными дверями, сквозь которыя мерцаютъ лампады, да отрывками доносится пѣніе. Увидѣвъ около двадцати дѣтей, спѣшащихъ въ придѣлъ, я подумалъ, что могу послѣдовать за ними. Мнѣ уже надоѣло смотрѣть на эту огромную старую каѳедру, съ ея фантастическими изображеніями и рѣзьбой. Я отправляюсь въ боковой придѣлъ; но мой другъ староста тутъ какъ тутъ, сзади меня,-- мнѣ даже показалось, что онъ хочетъ схватить меня. "Не ходите туда", говоритъ онъ, "вы не должны нарушать порядка во время богослуженія". Я подвигался на сколько могъ тихо, и пройдя шаговъ десять, увидѣлъ, какъ ребятишки толкались и шумѣли въ волю. Я указываю на нихъ старостѣ. "Они пришли молиться", сказалъ онъ. "Вы, конечно, не пришли молиться, вы..." "Если бы я заплатилъ, то меня бы приняли съ радушіемъ", возразилъ я, и съ этимъ истертымъ сарказмомъ въ гнѣвѣ удалился изъ церкви. Я не завидую чувствамъ этого старосты при полученіи такого прямаго проблеска ума.

   Бельгійскій левъ. Быть можетъ, послѣ этого вы скажете, что я критикъ съ предубѣжденіями. Я вижу образа въ соборѣ, закоптѣвшіе отъ грубости этого старосты, или же, въ законные часы и за установленную плату, меня осаждаетъ рой оборванныхъ чичероне, которые, болтая позади меня на дурномъ англійскомъ языкѣ, предлагаютъ показать мнѣ диковинки чрезъ посредство ихъ наглыхъ и алчныхъ глазъ. Пріятно смотрѣть на Рубенса вездѣ, но не въ церкви. Въ академіи, напримѣръ, вы можете изучать его сколько угодно. Но въ церкви?-- Я скорѣе попрошу Александра Дюма сказать проповѣдь. Всякій нарисуетъ вамъ мученичество очень страшно и живописно,-- вѣрно изобразитъ скорченные мускулы, горящіе костры, угрюмыхъ воиновъ и палачей, толпящіяся группы, представитъ свѣтъ, тѣнь, колоритъ въ самомъ блестящемъ или самомъ мрачномъ видѣ; но въ Рубенсѣ я преклоняюсь скорѣе передъ исполнителемъ, нежели передъ исполненіемъ. Съ какой удивительной быстротой онъ дѣйствуетъ по полотну; какой выразительный контрастъ представляютъ прохладные цвѣта и теплыя тѣни, и какъ мягко и легко отдѣляются они другъ отъ друга; какъ чудно брошенъ свѣтъ въ картинѣ, вонъ на ту сіяющую кающуюся грѣшницу, съ загорѣлымъ лицомъ, въ желтомъ атласѣ и съ лоснящимися волосами! Вотъ какъ слѣдуетъ работать, друзья мои, и заработывать сто флориновъ въ день. Смотрите, я столько же увѣренъ въ каждой моей линіи, сколько катающійся на конькахъ увѣренъ въ томъ, что сдѣлаетъ вензель 8! Отъ одного размаха кистью является или часть загорѣлой отъ солнца руки, или плавная складка одежды. фигуры разстанавливаются какъ бы по волшебству. Краски почти истощились, доставляя все теплыя тѣни. Ученики съ удивленіемъ смотрятъ, какъ учитель дѣйствуетъ по полотну. Изабелла или Елена, женщина No 1 или No 2, сидятъ подлѣ, веселыя, довольныя, готовыя быть снятыми; а дѣти между тѣмъ дерутся и рѣзвятся въ углу, ожидая, когда ихъ потребуютъ для изображенія херувимовъ на картинѣ. Серьезные бюргеры и граждане приходятъ съ визитомъ. Устрицы и рейнвейнъ всегда готовы на столѣ. Являлся ли когда еще подобный живописецъ? Онъ былъ посланникомъ, настоящимъ превосходительствомъ, да и возможно ли было выбрать человѣка лучше его? Онъ говоритъ на всѣхъ языкахъ. Онъ заработываетъ по сту флориновъ въ день. Удивительно! Тридцать шесть тысячъ, пять сотъ флориновъ въ годъ. Громадная сумма! Онъ отправляется въ свой замокъ и десятки джентльменовъ провожаютъ его точно губернатора. Въ св. Георгіи онъ изобразилъ свой собственный портретъ. Вы вѣдь вѣрно знаете, что онъ англійскій кавалеръ? Онъ выбираетъ красивѣйшихъ женщинъ. Онъ ѣздитъ на лучшихъ лошадяхъ. Онъ пишетъ лучшія картины. Онъ достаетъ за нихъ лучшія цѣны. А тотъ стройный молодой Ванъ-Дикъ, его ученикъ, тоже геній, и пишетъ портреты съ знатнѣйшихъ лэди въ Англіи, и даже нѣкоторымъ изъ нихъ кружитъ головы. А Іорденсъ -- какой смѣшной и вмѣстѣ съ тѣмъ, какой умный человѣкъ! Видѣли ли вы его жирнаго Силена? самъ учитель не могъ бы написать лучше. А его запрестольный образъ въ церкви св. Бавона? Онъ можетъ написать вамъ все, что угодно, все, что можетъ написать Іорденсъ -- пьяную пирушку крестьянъ и крестьянокъ, и вопящаго мученика съ полусодранной кожей. Какое знаніе анатоміи! Но нѣтъ ничего подобнаго этому маэстро -- ничего. Онъ въ состояніи написать вамъ на тридцать шесть тысячъ пятьсотъ флориновъ въ годъ. Не случалось ли вамъ слышать, что онъ сдѣлалъ для французскаго двора? Удивительно! Я не могу смотрѣть на картины Рубенса безъ того, чтобы не вообразить его прекрасную фигуру сидящею передъ полотномъ. А Гансъ Хеммелинкъ изъ Брюгге? Видѣли ли вы когда нибудь этотъ чудный старый госпиталь Св. Іоанна, войдя за ворота котораго, вы какъ будто входите въ пятнадцатое столѣтіе? Я вижу раненаго солдата, все еще лежащаго здѣсь; вижу добрыхъ, ухаживающихъ за нимъ сестеръ милосердія. Его палитра лежитъ у мольберта, поставленнаго противъ свѣта. Онъ покрываетъ полотно самыми удивительными, прекрасными фигурами въ платьяхъ, блестящихъ какъ рубины и аметисты. Я думаю, что у него есть волшебное зеркало, съ помощію котораго онъ схватываетъ портреты съ маленькихъ херувимовъ, съ весьма небольшими, свѣтлыми и разноцвѣтными крылышками. Ангелы, въ длинныхъ, легкихъ, бѣлыхъ одѣяніяхъ, окруженные золотымъ ореоломъ, проходятъ и пролетаютъ мимо зеркала, и онъ улавливаетъ ихъ сходство. Онъ ежедневно слушаетъ обѣдню. Онъ соблюдаетъ великій постъ. Нѣтъ монаха строже и святѣе Ганса. На кого вы лучше любите смотрѣть, на ягненка, или на льва? на орла, парящаго подъ небеса, не смотря на бурю, и быть можетъ оттуда нападающаго на падаль, или на коноплянку, щебечущую на вѣткѣ?

   Изъ картинъ Рубенса, лучшею у меня въ памяти осталась (въ этихъ случаяхъ ego стоитъ на первомъ мѣстѣ, такъ что это мнѣніе должно слыть только за мое, и въ доброй волѣ читателя согласиться съ нимъ, или отвергнуть) -- это Введеніе во храмъ, замѣчательная по краскамъ, нѣжному и кроткому чувству, и по совершенному согласію съ исторіей. Конечно, и всѣ другія картины его тоже постоятъ за себя. Посмотрите, напримѣръ, на это грубое Привѣтствіе, и на это великолѣпное Поклоненіе царей, написанныя тою же сильною и даровитою рукою; на это достойное удивленія Причащеніе св. Франциска, которое, мнѣ кажется, даетъ артистамъ ключъ къ подражанію великому маэстро болѣе, чѣмъ всѣ остальныя его картины. Въ свое время я проводилъ цѣлые часы передъ этой картиной, думая и стараясь понять, какою массою красокъ и какими контрастами артистъ дошелъ до такого эффекта. Во многихъ другихъ картинахъ части этого метода прискорбно-очевидны, вы замѣчаете, что горесть и агонія изображаются синими губами,-- немного киновари въ глазахъ, и они показываются налитыми кровью. Есть что-то простое въ этомъ исполненіи. Сдвиньте брови и приблизьте къ нимъ глаза,-- хотя на нѣсколько линій -- и вотъ у васъ изображенъ гнѣвъ или бѣшенство. Напишите ротъ безъ всякаго особеннаго выраженія, но троньте немного карминомъ по обѣимъ его оконечностямъ -- и губы станутъ улыбаться. Это также искусство, если хотите, но искусство очень наивнаго рода: и теперь, когда вы знаете фокусъ, не правда, ли какъ это кажется легко?

   Tu quoque. И такъ, узнавъ фокусъ, возьмите полотно и попробуйте сдѣлать сами. Вотъ вамъ кисти, палитра, пузыри, полные красокъ, и лакъ. Ну что, попробовали, дорогой мой сэръ?-- вы, имѣющій претензію на знатока изящныхъ искусствъ? Попробовали? Я пробовалъ -- и много разъ. А что было результатомъ этого труда? О, результатъ самый печальный. Не есть ли это ребяческая пачкотня, слабое маранье, безсильный вздоръ, все, все, что вы можете произвести -- вы, который нашли Рубенса простымъ и грубымъ, указывали на фокусы въ его исполненіи, открыли тайны его искусства? Извините, впрочемъ, о великій начальникъ, чудный маэстро и поэтъ! Вы можете производить великія вещи. Вотъ мы, критики, которые насмѣхаемся и умничаемъ, мы можемъ только разсматривать, оцѣнивать, сомнѣваться и порицать. Посмотрите на льва. Видѣли ли вы когда нибудь такое грубое, косматое и рычащее животное? Взгляните, какъ онъ пожираетъ сырое мясо,-- совсѣмъ еще съ кровью, сырое, вязкое -- фи! вся внутренность поворачивается смотря на него.-- О грубая тварь! Да, но за то онъ левъ. Рубенсъ поднялъ свою великую руку, и сдѣланный имъ мазокъ живетъ уже двѣсти лѣтъ; мы все еще удивляемся ему и преклоняемся передъ нимъ. Какая сила въ этой рукѣ!

   Какая сила воли скрывается подъ этой темной бородой и въ этихъ благородныхъ глазахъ! Чините ваше перо, мой добрый критикъ. Стрѣляйте въ него перьями; бейте его, заставьте его содрогаться. Да, вы славно можете побить его, даже до крови; но, несмотря на это, онъ все-таки левъ -- могущественный, всепобѣждающій, великодушный, хищный левъ бельгійскій -- царь своихъ лѣсовъ. Онъ еще не умеръ, и я не смѣю лягнуть его.

   Сэръ Антони. Въ "Pietа" Вамъ-Дика, въ Музеѣ, смотрѣли ли вы когда нибудь на ангела въ желтомъ одѣяніи, съ чернымъ покрываломъ, наброшеннымъ на крылья? Какое чудное изображеніе печали и красоты! Оно невольно внушаетъ сожалѣніе. Это успокоиваетъ меня и доставляетъ мнѣ удовольствіе, какъ сладкое пѣніе! Посмотрите, какъ мягко отличается его желтое платье отъ голубаго неба, а покрывало соединяетъ вмѣстѣ оба контраста! Если у Рубенса недоставало граціи, то у Ванъ-Дика ея было изобиліе. Какое удивительное изящество! Какой пріятный кавалеръ! Не мудрено, что красавицы Англіи восхищались сэромъ Антони. Посмотрите на...

   Но вотъ бьетъ три часа, и три жандарма, служащіе при музеѣ, кричатъ: Allons, sortons! liest trois heures! Allez! sortez! и всѣ стремятся къ выходу изъ галлереи съ такимъ же удовольствіемъ на лицѣ, какъ мальчики, выходящіе изъ школы. Мы тоже должны идти, хотя позади насъ многіе еще остаются -- много британцевъ съ гидами Мюррея въ ихъ красивыхъ рукахъ; они, изволите видѣть, заплатили франкъ за входъ;-- а мы о франкѣ ничего не знали, пока жандармы не вложили сабли въ ножны и не изгнали насъ изъ этого Рая.

   Но за то пріятно гулять и кататься по широкимъ набережнымъ, смотрѣть, какъ разгружаютъ корабли, осматривать цитадель, и удивляться, какимъ образомъ, почему и съ которой стороны она была такъ сильна. Мы надѣемся видѣть во всякой цитадели что нибудь подобное Гибралтару или по крайней мѣрѣ Эревбрейтштейну. Но въ здѣшней нѣтъ ничего, кромѣ плоскаго пространства, нѣсколькихъ рвовъ, деревьевъ, да валовъ, покрытыхъ весьма неинтереснымъ зеленымъ цвѣтомъ. При этомъ я припоминаю, что въ школѣ у насъ былъ одинъ мальчикъ, маленькій толстякъ, не имѣвшій въ своей фигурѣ ничего представительнаго, но его могли одолѣть только бойцы гораздо выше его ростомъ и то послѣ страшной потасовки. Этотъ мальчикъ былъ совершенная цитадель, въ непроницаемомъ для бомбъ казематѣ которой -- въ его сердцѣ -- сидѣлъ генералъ Шассе, позволяя удару за ударомъ рушиться на свою голову и никогда не думая о сдачѣ.

   Наконецъ мы идемъ домой, обѣдаемъ въ обществѣ британцевъ, въ комфортабельномъ Hôtel du Parc; купили себѣ книгъ по шиллингу каждая; милые куранты продолжаютъ разыгрывать въ воздухѣ каждые полчаса вальсъ изъ Диноры. Мы были счастливы; намъ казалось, что мы уже съ мѣсяцъ какъ уѣхали изъ Лондона, а это было вчера; и никто не знаетъ гдѣ мы; сами же мы и думать не хотимъ о родительскихъ заботахъ, о почтальонахъ.

   Шпурвегъ.-- Обширныя зеленыя равнины, покрытыя пестрыми коровами, и окруженныя рядомъ сѣрыхъ вѣтряныхъ мельницъ; свѣтлые каналы, тянущіеся по лугу; ароматъ, похожій на тотъ, который испускаетъ Темза во время каникулъ, и острый запахъ свѣжаго сыра; маленькіе, чистенькіе домики, съ высокими крышами и большими окнами со множествомъ стеколъ; газебозы, или лѣтніе домики, какъ бы висятъ надъ зелеными каналами; добродушныя и круглолицыя фермерши, въ кружевныхъ чепцахъ и вызолоченныхъ налобникахъ и серьгахъ; города и дома, мимо которыхъ мы проѣзжаемъ, дышащіе комфортомъ и опрятностью; странное чувство удивленія, что вы не понимаете разговора вашихъ спутниковъ, тонъ голоса которыхъ и нѣкоторая небрежность въ одеждѣ такъ похожи на ваше родное; всѣ эти виды, звуки, запахи поражаютъ насъ во время маленькаго путешествія по желѣзной дорогѣ изъ Роттердама въ Гагу. Путешествіе кончается; я говорю по англійски съ кондукторами и извощиками, а они отвѣчаютъ на своемъ родномъ языкѣ,-- но тѣмъ не менѣе мы отлично понимаемъ другъ друга. Карета подъѣзжаетъ къ великолѣпному, веселому и комфортабельному отелю. Насъ садится за столъ человѣкъ около двадцати: изъ нихъ только одинъ иностранецъ съ женой,-- я хочу этимъ сказать, что всѣ остальные были англичане. Мы у самаго моря и среди безконечныхъ каналовъ, а рыбы нѣтъ вовсе. Намъ напоминаютъ милую Англію только высокія цѣны за вино. Каюсь, что вчера въ Роттердамѣ я измѣнилъ своему праву, заплативъ флоринъ за бутылку эля (воду невозможно пить, а мѣстное или баварское пиво не довольно благородно для отеля);-- и такъ, говорю, я каюсь, что мой прекрасный, спокойный нравъ былъ взволнованъ, когда бутылка бѣлаго эля оказалась дороже пинты; я мягко сказалъ лакею, что въ Іерусалимѣ продастся пиво гораздо дешевле. Но вѣдь Роттердамъ въ восьмнадцати часахъ отъ Лондона, и пароходъ съ пассажирами и пивомъ подходитъ къ самымъ окнамъ отеля; между тѣмъ какъ въ Іерусалимъ эль доставляется на верблюдахъ отъ Яффы или Бейрута, чрезъ орды грабящихъ арабовъ, которымъ, очевидно, эль не нуженъ, хотя я знаю, что кораномъ онъ не воспрещенъ. Поданный мнѣ эль былъ бы очень хорошъ, но выпивая его, я задыхался отъ злости. Флоринъ за бутылку съ рельефной надписью "Imperial pint" на поверхности! Это ужь слишкомъ. Я намѣревался ничего не сказать; но долженъ говорить. флоринъ за бутылку, и эта бутылка еще пинта! О, стыдъ! стыдъ! Я не могу преодолѣть своего негодованія; у меня бьетъ пѣна отъ бѣшенства; я блѣденъ отъ гнѣва, и жолченъ отъ презрѣнія.

   Вечеромъ, когда мы проѣзжали по старому городу, какъ онъ кипѣлъ и жужжалъ жизнію! какой особенный стукъ, говоръ и шумъ! какая толпа въ еврейскомъ кварталѣ, гдѣ миріады ребятишекъ суетились около рыбной улицы. Почему нѣтъ у нихъ фонарей! Мы проѣзжали мимо каналовъ, до того наполненныхъ водой, что еще одно ведро -- и она залила бы всю мѣстность.

   Laquais de place называютъ строенія: вотъ это ратуша, соборъ, арсеналъ, синагога, статуя Эразма. Впередъ, впередъ! Мы уже достаточно знаемъ статую Эразма. Мы переѣзжаемъ по подъемнымъ мостамъ, перекинутымъ черезъ каналы, гдѣ отдыхаютъ тысячи баржей. Отдыхаютъ -- на отдыхѣ! Найдемъ-ли-то мы отдыхъ въ спальняхъ, въ тѣхъ древнихъ, высокихъ спальняхъ, въ гостинницѣ, гдѣ я заплатилъ флоринъ за пинту эля -- фи! въ отелѣ Новый Батъ, на набережной Бумпжесъ? Неужели это мрачное зданіе и есть Новый Батъ, на что же долженъ походить Старый Батъ? Такъ какъ я боялся идти спать, то остался въ кофейной, рѣшившись сидѣть тамъ какъ можно дольше, но тутъ три молодые человѣка сообщали другъ другу свои частныя похожденія съ такой свободой и живостью, что я почувствовалъ, что не долженъ долѣе слушать ихъ безъискусственную болтовню. Когда я потушилъ свѣчу, завернулся въ одѣяло и очутился въ темнотѣ, мною овладѣло странное чувство ужаса, какъ будто я спускался въ колоколѣ водолаза. Ну что, если съ аппаратомъ сотворится что нибудь неладное, если не поймутъ вашего сигнала -- поднять васъ на верхъ? Что, если спички не дадутъ огня при вашемъ пробужденіи; не загорятся въ то время, когда онѣ будутъ вамъ нужны, когда вы черезъ полчаса должны будете встать, и вступить въ битву съ ужаснымъ непріятелемъ, который ползаетъ по васъ въ темнотѣ? Признаюсь, я никогда не былъ такъ обрадованъ, какъ въ то время, когда проснулся и увидѣлъ свѣтъ зари. Индійскія птицы и чужеземныя деревья виднѣлись на позолоченныхъ шпалерахъ въ высокой комнатѣ, а передъ окнами открывался Бумпжесъ и корабли вдоль набережной. Мы всѣ читали, какъ пойманныхъ дезертировъ ставятъ на колѣна съ завязанными глазами и кричатъ слово "пли". Въ эту ночь я претерпѣлъ всѣ ужасы казни и удивляюсь, какимъ образомъ уцѣлѣлъ.

   Нѣтъ; надо быть голландцемъ, чтобы еще когда нибудь отправиться въ Роттердамъ и остановиться въ отелѣ Батъ. Флоринъ за бутылку бѣлаго эля! О стыдъ! стыдъ!

   Мой покой въ моей гостинницѣ. Не наскучу ли я своимъ разговоромъ о гостинницахъ? Онѣ, впрочемъ, всегда казались мнѣ прекраснымъ предметомъ для разговора. Вальтеръ-Скоттъ полонъ гостинницъ. Въ Донъ-Кихотѣ и въ Жиль-Блазѣ находится множество трактирныхъ разговоровъ. Стернъ, Фильдингъ и Смоллетъ говорятъ о нихъ безарестанно; послѣдніе двое въ своихъ путешествіяхъ даже цѣликомъ выписываютъ поданный счетъ, и весьма подробно говорятъ объ обѣдѣ; между тѣмъ какъ мистеръ Стернъ дѣлается сантиментальнымъ, говоря о кэбѣ, и плачетъ горькими слезами -- надъ участью осла.

   Меня крайне удивляютъ свѣдѣнія, заключающіяся въ "Карманной книгѣ" Мюррея,-- я удивляюсь, какимъ образомъ досталъ онъ ихъ, и восхищаюсь тѣми путешественниками, которые ихъ собирали! Вы читаете, напримѣръ: Амьень (потрудитесь сами выбрать себѣ городъ), 60,000 жителей. Отели, и пр.-- Золотой Левъ, хорошій и опрятный. Серебряный Левъ, имѣетъ такія-то и такія-то достоинства. Черный Левъ -- дурной, грязный и дорогой. Положимъ, что мистеръ Мюррей посылалъ трехъ путешественниковъ -- трехъ изслѣдователей гостинницъ -- съ важнымъ порученіемъ останавливаться во всѣхъ гостинницахъ въ свѣтѣ. Старшій отправляется въ "Золотаго Льва" и находитъ славный домъ, хорошій табль-д'отъ, превосходное вино, умѣренныя цѣны. Второй коммиссіонеръ пробуетъ Серебрянаго Льва -- и узнаетъ, что это посредственное заведеніе, съ посредственными постелями, обѣдомъ, счетами, и т. д. Но подумайте о коммисіонерѣ No 3-й:-- это безъ сомнѣнія бѣдный труженикъ, покорный слуга двухъ своихъ товарищей. Онъ долженъ идти въ отель Чернаго Льва. Онъ знаетъ, что тамъ прегадкій обѣдъ,-- но ѣстъ его безъ ропота. Онъ знаетъ, что тамъ дурное вино,-- но глотаетъ его скрежеща своими несчастными зубами, въ полной увѣренности, что впослѣдствіи отъ него будетъ болѣнъ. Онъ знаетъ, что тамъ ждетъ его грязная постель, и что предстоитъ ему вынести на ней. Онъ тушитъ свѣчу; ложится на эти грязныя простыни; предаетъ свое тѣло ночнымъ мучителямъ, платитъ непомѣрный счетъ, и записываетъ: "Черный Левъ", дурной, неопрятный, дорогой. На слѣдующій день коммиссія отправляется, положимъ, въ Аррасъ, и снова начинаетъ: "Золотой Поросенокъ", "Серебряный Поросенокъ", "Черный Поросенокъ" -- послѣдній, разумѣется, назначается бѣдному прислужнику. Какую жизнь долженъ вести этотъ несчастный! Какіе обѣды онъ обязанъ поглощать, какая должна быть у него кожа! Но и она все-таки чувствительна; иначе, еслибы онъ ничего не чувствовалъ, то могъ ли бы онъ предупреждать другихъ отъ укушенія насѣкомыхъ? Нѣтъ; при вторичномъ размышленіи, вы замѣтите, что у него очень нѣжная кожа. Эти ночныя чудовища, вѣроятно, нарочно стремятся къ нему, кусаютъ его сильно и свободно, собственно за тѣмъ, чтобы онъ былъ въ состояніи предупредить всѣхъ будущихъ покупателей гида объ ожидающей ихъ опасности. Я вижу, что этотъ человѣкъ чисто приноситъ себя въ жертву всякой опасности, неопрятности, дурнымъ обѣдамъ, мутному вину, сырой постели, безсонницѣ и невѣроятнымъ счетамъ. Я восхищаюсь имъ и благодарю его. Подумайте объ этомъ рыцарѣ, жертвующемъ для насъ своимъ тѣломъ,-- объ этомъ неустрашимомъ гладіаторѣ, отправляющемся на битву,-- одинъ, въ темнотѣ, вооруженный только бумажнымъ шлемомъ, да коленкоровой броней. Я сожалѣю и уважаю его. Иди, Спартакъ! Иди, великодушный человѣкъ -- проливать кровь, стонать, страдать -- и улыбаться въ безмолвіи ночи, когда дикіе звѣри нападаютъ на тебя!

   Какимъ образомъ попалъ я на этотъ разговоръ? Вѣроятно меня настроило на него слово отель;-- вотъ и еще одинъ изъ нихъ. Hôtel de Belle Vue, въ Гагѣ, самый комфортабельный, красивый, веселый, въ какомъ мнѣ когда либо случалось отдыхать. А какое тамъ чудное баварское пиво, мой милый другъ, какое вкусное, пѣнящееся и прозрачное! Выпейте еще стаканъ,-- оно освѣжаетъ, но не одуряетъ, а потомъ мы отправимся осматривать городъ, паркъ и картины.

   Городъ оказался самымъ хорошенькимъ городкомъ, съ кирпичными домами, съ веселымъ паркомъ для ѣзды верхомъ, съ добрыми, опрятными жителями, съ каналами, не лишенными пріятности, съ дѣятельной и живописной старосвѣтской жизнью. Ряды за рядами тянутся дома, построенные изъ чистыхъ маленькихъ кирпичей, съ недавно выкрашенными окнами и высокими полированными дверями, съ рѣзьбою, доведенною до совершенства. Какимъ миленькимъ и довольно обширнымъ садикомъ окружена наша гостинница, блестящимъ осенними цвѣтами и украшеннымъ статуями! Въ концѣ его ростетъ рядъ деревъ и стоитъ лѣтній домикъ, передъ самымъ каналомъ, куда вы можете удалиться, выкурить трубку съ мингеромъ Ванъ-Дункомъ, и очень пріятнымъ образомъ схватить лихорадку. Вчера, гуляя, мы увидѣли, какъ складывали сѣно въ лодку, стоящую въ каналѣ, посрединѣ луга. Кенсингтонскій дворецъ тоже окруженъ точно такими же домами, крышами, трубами и кирпичами. Я чувствую, что голландецъ человѣкъ -- и мой братъ. Ужасно смѣшно читать ихъ газету, но все-таки можно что нибудь понять. По справедливости, можно сказать, что это одинъ изъ самыхъ опрятныхъ о веселенькихъ городовъ;-- въ немъ десятки и сотни домовъ похожи на Чейнъ-Уалкъ или на женскіе пансіоны въ Чизвикѣ и Хакнеѣ.

   Le Gros Lot. Для немногихъ счастливыхъ людей выпадаетъ случай пріобрѣсть славу съ одного разу и завладѣть восхищеніемъ цѣлаго свѣта. Думалъ ли когда нибудь бѣдный Оливеръ, еще будучи въ Лейденѣ, что напишетъ такую картинку, которая доставитъ ему похвалы и сожалѣнія всей Европы на цѣлыя столѣтія? Онъ и Стернъ выиграли 20-тысячный призъ славы. Послѣднему удивительно везло въ жизни. Дамы толпились вкругъ него; остроумцы преклонялись передъ нимъ, модный свѣтъ привѣтствовалъ его, какъ преемника Рабле. Драгоцѣнность Гольдсмита едва ли была столько же оцѣнена, да и то въ позднѣйшіе дни. Творенія этихъ людей еще до сихъ поръ приводятъ въ восторгъ и удивленіе любителей англійскаго искусства. Картины Викара и Дяди Тоби стоятъ между образцовыми произведеніями нашей англійской школы. Въ картинной галлереѣ въ Гагѣ есть портретъ блѣднаго и пылкаго Поля Поттера, а вдали находится то чудное произведеніе, которымъ этотъ молодой человѣкъ упрочилъ свою славу. Какимъ это образомъ вы, такой еще молодой, а пишете такъ хорошо? Что за могущество скрывается въ этомъ слабомъ юношѣ, могущество, доставившее ему возможность одержать такую блестящую побѣду? Могъ ли маленькій Моцартъ, будучи пяти лѣтъ, сказать вамъ, какимъ образомъ онъ дошелъ до такого совершенства въ своихъ удивительныхъ сонатахъ? Поттеръ покинулъ здѣшній міръ, не достигнувъ тридцатилѣтняго возраста, но на память о себѣ оставилъ это чудное произведеніе (я не знаю, сколько еще есть образцовъ его генія и искусства). Подробности этой чудной картины столько же любопытны, сколько удивителенъ въ ней и полонъ эффектъ. Погода была непостоянна, тучи и солнце безпрестанно смѣнялись на бурномъ небѣ, и мы во время нашего маленькаго путешествія видѣли безчисленное множество Полей Поттеровъ,-- видѣли луга, освѣщенные солнцемъ и испещренные разнымъ скотомъ, городъ, мелькавшій вдали, сбирающіяся надъ головою громовыя тучи. Наполеонъ увезъ эту картину (смотри Мюррея) въ числѣ другихъ трофеевъ своего лука и копья, чтобы украсить ею Лувръ. Если бы я былъ побѣдителемъ, то конечно тоже взялъ бы эту картину, какъ взялъ бы и Мадонну Рафаэля изъ Дрездена, и Успеніе Тиціана изъ Венеціи, а также Сѣченіе трупа (Dissection) несравненнаго Рембрандта. Распростертые народы заревѣли бы отъ бѣшенства, когда мои жандармы взяли бы эти картины, тщательно уложили и адресовали: "Господину директору моего императорскаго дворца Лувра, въ Парижъ. Этой стороной къ верху". Австрійцамъ, пруссакамъ, саксонцамъ, итальянцамъ etc. дана была бы полная свобода пріѣзжать въ мою столицу, и обливаться слезами передъ картинами, вырванными изъ ихъ родныхъ городовъ. Ихъ посланники кротко возражали бы и съ сдержанными улыбками намекали бы на чувство отчаянія, возбужденное отсутствіемъ любимыхъ произведеній искусства. А я! я, прогуливаясь по моей галлереѣ съ ползущими за мной ихъ сіятельствами, предложилъ бы имъ понюхать табаку изъ моей табакерки. Зиновія была красавица и королева, но она должна была отправиться на торжество Аврелія. Не правда ли, что этотъ procédé былъ peu délicat? En usez-vous, mon cher monsieur? Какіе роскошные цвѣта въ этомъ облакѣ! Какое богатство, какая свобода кисти, и какая удивительная точность! Я наступилъ на мозоль вашего превосходительства?-- тысячу извиненій. Его превосходительство улыбается и говоритъ, что ему даже пріятно, когда ему наступаютъ на мозоль. Сердились ли вы на Сульта изъ-за того Мурильо, котораго мы купили? Ветеранъ любилъ эту картину, потому что она спасла жизнь его ближняго -- ближняго, который спряталъ произведеніе генія, и котораго герцогъ хотѣлъ повѣсить, если бы онъ не выдалъ картины.

   Мы дали за нее нѣсколько тысячъ фунтовъ, да еще сколько тысячъ! Ея достоинство составляетъ вопросъ вкуса, о которомъ мы здѣсь не будемъ разсуждать. Если вамъ угодно поставить Мурильо между первоклассными живописцами, основывая такое право на его запрестольныхъ образахъ св. Дѣвы, я вашъ покорный слуга. Томасъ Муръ писалъ запрестольные образа такъ же хорошо, какъ и Мильтонъ, и по своему щебеталъ "Священныя мелодіи" и "Любовь ангеловъ". Желалъ бы я знать, писалъ ли Ватто что нибудь историческое? Что касается до Грёза, то вамъ извѣстно, что его головки продавались за 1,000, 1,500 и 2,000 ф.;-- онѣ стоили столько же, сколько севрскій сервизъ Розы Дю-Барри. Если высокая цѣна должна служить вашимъ критеріемъ достоинства, то что вы скажете о маленькой роспискѣ въ 10 ф. за издательское право "Потеряннаго рая", висѣвшей въ комнатѣ стараго мистера Роджерса? Если нынѣшніе живописцы, что часто случается, видятъ, какъ распродаютъ ихъ картины на аукціонахъ въ четыре или пять разъ дороже той суммы, какую они сами получили, то развѣ они станутъ гнѣваться на это? Лѣтъ сто тому назадъ положеніе картиннаго рынка было совершенно иное: скучныя, старыя итальянскія картины цѣнились гораздо выше, нежели въ настоящее время; Рембрандтъ, жадный до денегъ, часто затруднялся продавать свои картины. Если замогильные духи все еще любятъ деньги, то каковъ же долженъ быть его гнѣвъ при настоящей оцѣнкѣ его произведеній!

   Картины Рембрандта въ Гагѣ можно назвать замѣчательнѣйшими и лучшими изъ всѣхъ его произведеній. Нѣкоторыя изъ его головокъ такъ же хорошо и свѣтло написаны, какъ и у Гейнсборо; лица, хотя и не особенно красивы, но нѣжны и выразительны; изящные сѣрые тоны вполнѣ достойны вниманія и изученія; головы не намалеваны, но написаны свободной сочной кистью: въ этомъ заключается результатъ его искусства и составляетъ одну изъ величайшихъ побѣдъ, одержанныхъ этимъ совершеннѣйшимъ учителемъ, и оставленныхъ на удивленіе и восхищеніе послѣдующихъ вѣковъ.

   Смиреннѣйшій волонтеръ въ рядахъ искусства, служившій такъ безславно въ одномъ или двухъ походахъ, имѣетъ по крайней мѣрѣ счастіе пониманія или воображенія, что понимаетъ, каковъ былъ ходъ этой битвы и какимъ образомъ воевавшій полководецъ выигралъ ее. Самый блистательный подвигъ для прирейнскаго жителя -- побѣда надъ безчисленной арміей. Ночная стража въ Амстердамѣ великолѣпна во многихъ частяхъ, по когда зритель смотритъ на нее справа, то она кажется тускла и мрачна. Пятъ суконщиковъ замѣчательны по глубинѣ мысли, силѣ, блеску и массивному обаянію. Но достаточны ли эти слова для того, чтобы выразить ими достоинство картины! описать описаніе! Однажды я смотрѣлъ на луну, величественно плывущую по небу, окруженную своими свѣтлыми фрейлинами, и вдругъ маленькая лэди, съ видомъ самодовольства, сказала: "Я срисую ее". О, моя дорогая лэди! если вы съ помощію карандаша, бристольской бумаги и кусочка резинки, въ состояніи срисовать звѣздную твердь и луну во всемъ ея блескѣ, то поздравляю васъ! Я такъ никакими чернилами и перомъ не могъ бы срисовать Пяти суконщиковъ,-- по могу смотрѣть на нихъ во всѣ глаза, и быть благодарнымъ, что сподобился увидѣть такое образцовое произведеніе!

   Говорятъ, что старый арендаторъ мельницы былъ тяжелый, необходительный старикъ. Какого онъ мнѣнія о картинѣ Вамъ-деръ-Гельста, которая виситъ противъ его Бивуака, которая считается одною изъ лучшихъ картинъ въ свѣтѣ? Она написана не такимъ великимъ человѣкомъ, какъ Рембрандтъ; но въ ней вы видите -- событіе изъ вашей жизни. Смотря на нее, вы чувствуете, какъ будто сами жили въ 1648 году на знаменитомъ договорѣ въ Мюнстерѣ. Вы какъ будто жали руку голландскимъ гвардейцамъ, ѣли изъ ихъ чашекъ, пили ихъ рейнвейнъ, слушали ихъ анекдоты, когда они потряхивали своими бородами. Амстердамскій каталогъ слѣдующимъ образомъ говоритъ, объ этомъ: -- кстати сказать, это образцовый каталогъ: онъ сообщаетъ вамъ цѣны, заплаченныя за картины, подписи живописцевъ и краткое описаніе ихъ твореній.

   "Это мастерское произведеніе представляетъ банкетъ національной гвардіи, данный 18 іюня 1648 въ большомъ залѣ св. Джориса Доеле, въ Амстердамѣ, въ память заключенія мира въ Мюнстерѣ. Тридцать пять лицъ, составляющихъ картину,-- портреты.

   "Капитанъ Витзе помѣщенъ за столомъ на главномъ мѣстѣ и потому первый обращаетъ на себя вниманіе. Онъ одѣтъ въ черный бархатъ, грудь покрыта панцыремъ, а голова черной, широкополой шляпой съ бѣлыми перьями. Онъ покойно сидитъ на стулѣ изъ чернаго дуба, съ бархатной подушкой, и въ лѣвой рукѣ, опирающейся на колѣни, держитъ рогъ съ виномъ, украшенный изображеніемъ св. Георгія, убивающаго дракона, и масличными вѣтвями. Черты капитана выражаютъ искренность и добродушіе; онъ жметъ руку лейтенанту Ванъ-Ваверену, сидящему подлѣ него, въ темно-сѣрой одеждѣ, съ золотыми кружевами и пуговицами, въ кружевномъ воротникѣ и нарукавникахъ; ноги у него скрещены и обуты въ желтые сафьянные сапоги, съ высокими отворотами и золотыми шпорами, а на головѣ черная шляпа съ темно-коричневыми перьями. Позади его, въ центрѣ картины, стоитъ знаменоносецъ Іаковъ Банитъ, въ спокойной воинственной позѣ, съ шляпой въ рукѣ, причемъ его правая рука облокочена на стулъ, а правая нога сложена на лѣвое колѣно. Онъ держитъ синее шелковое знамя, на которомъ въ шитьѣ изображена Пресвятая Дѣва (какой шелкъ! какое знамя! какая живопись!) -- это гербъ города Амстердама. Знамя покрываетъ его плечи, и онъ открыто и весело смотритъ въ лицо зрителя.

   "Человѣкъ, стоящій позади него,-- вѣроятно одинъ изъ сержантовъ. Его голова не покрыта. На немъ панцырь, желтыя перчатки, сѣрые чулки, сапоги съ широкими отворотами и суконные наколѣнники. У него на колѣняхъ салфетка, а въ рукахъ кусокъ ветчины, ломоть хлѣба и ножикъ. Далѣе, за нимъ -- какой-то старикъ,-- вѣроятно Вильгельмъ барабанщикъ. У него въ правой рукѣ шляпа, а въ лѣвой рюмка, на золотой ножкѣ, съ бѣлымъ виномъ. На немъ красный шарфъ и черное атласное полукафтанье съ-желтыми шелковыми разрѣзами. Позади барабанщика, на концѣ стола сидятъ два фитильщика. Одинъ въ широкомъ черномъ платьѣ, съ салфеткой на колѣняхъ, съ желтымъ орденомъ на шеѣ, и въ полотняномъ шарфѣ и воротникѣ: онъ ѣстъ ножомъ. Другой держитъ высокую рюмку съ бѣлымъ виномъ. Четыре мушкатера, въ различныхъ шляпахъ, стоятъ позади нихъ,-- одинъ держитъ рюмку а три остальные -- ружья на плечахъ. Прочіе гости расположены между лицомъ, предлагающимъ тостъ, и -- знаменоносцемъ. Первый, съ обнаженной головой и поднятой рукой, говоритъ съ другимъ. Второй обгладываетъ курицу; третій держитъ серебряную тарелку; а далѣе, за нимъ, еще одинъ, на заднемъ планѣ,-- подлѣ него серебряный графинъ, изъ котораго онъ наполняетъ кубокъ. Уголъ позади капитана, занятъ двумя сидящими лицами, изъ которыхъ одинъ очищаетъ апельсинъ, двое другихъ стоятъ вооруженные аллебардами, и изъ нихъ одинъ держитъ шляпу съ перьями. Позади него еще три человѣка, одинъ держитъ оловянную кружку съ вырѣзаннымъ именемъ Пукъ, хозяина гостинницы Доеле. На заднемъ планѣ, входитъ служанка съ паштетомъ и индюшкой. Большая часть гостей слушаетъ капитана. Вдали, изъ открытаго окна, виднѣются фасады двухъ домовъ съ каменными статуями барановъ".

   Теперь, зная подробности содержанія этой картины, вы можете отправиться домой и нарисовать точно такую же другую. Если вы приметесь за этотъ трудъ, то пожалуйста не забудьте написать руки всѣхъ этихъ фигуръ, какъ они написаны въ оригиналѣ -- вѣдь это тоже портреты. Здѣсь нѣтъ ни одной изысканности Ванъ-Дика, которыя особенно въ изображеніи рукъ повторяются такое множество разъ: тутъ у каждаго свои руки и свое лицо. Я краснѣлъ за невѣжество одного изъ начальниковъ этого большаго общества, за личность позади Вильгельма барабанщика, великолѣпно разодѣтую и сидящую лицомъ къ публикѣ съ костью окорока въ рукѣ. Ну что, если бы критикъ "Saturday Review" вдругъ попалъ на эту картину? Ахъ, какой былъ бы ударъ для этой благородной натуры! Почему въ каталогѣ не описана эта кость? Во всякомъ случаѣ отчего бы вокругъ нея не нарисовать кружевной оборки? или отчего бы не прикрыть ее хоть розовой бумажкой? Развѣ нельзя было нарисовать вмѣсто отвратительной свиной кости флаконъ для духовъ съ гербомъ и съ золотой пробкой, или наконецъ батистовый носовой платокъ, съ розовой коронкой въ уголкѣ? Неужели нельзя было прикрыть руку этого человѣка (очень грубую и сильную) замшевой перчаткой и тѣмъ придать ей болѣе приличный видъ? Но кусокъ свинины въ голой рукѣ! О, нервы и одеколонъ! спрячьте ее, спрячьте!

   Наперекоръ этой плачевной грубости, мой благородный сержантъ, дай мнѣ твою руку, какою создала ее природа! Сколько высокаго, славнаго и благороднаго исполненія увидѣлъ я здѣсь! Не великолѣпнѣйшую въ мірѣ картину -- не произведеніе величайшаго генія,-- но выполненіе такое великое, разнообразное и удивительное,-- заключающее въ себѣ столько юмора, столько разумной наблюдательности, столько вѣрнаго и полнаго выраженія, что видъ всего этого доставляетъ истинное наслажденіе, а воспоминаніе о немъ будетъ служить удовольствіемъ на всѣ послѣдующіе дни. Славно, Варѳоломей Ванъ-деръ-Гельстъ! Храбрый, достойный, побѣдоносный, счастливый Варѳоломей, на долю котораго выпало произвести такое образцовое твореніе!

   Не снять ли мнѣ шляпу и не поклониться ли съ особеннымъ уваженіемъ Іоанну Стину? Онъ умѣлъ превосходно располагать фигуры въ картинѣ. Его юморъ также открытъ, какъ и у Фильдинга. Посмотрите, вонъ онъ сидитъ на подоконникѣ и во все горло хохочетъ. Какой блескъ въ глазахъ! Какой ротъ для пѣсни, каламбура или пива! Мнѣ кажется, что композиція въ нѣкоторыхъ картинахъ Іоанна доходитъ до совершенства, и я смотрю на нихъ съ тѣмъ же восторгомъ и удивленіемъ, какое испытывалъ передъ произведеніями высшаго стиля. Галлерея эта вообще удивительна -- а городъ, въ которомъ она находится, можетъ быть еще удивительнѣе и любопытнѣе.

   Первое прибытіе въ Кале (и вообще на другой чужеземный берегъ), первый видъ восточнаго города, первый видъ Венеціи и Амстердама,-- я считаю самыми пріятными толчками, испытанными мною въ качествѣ путешественника. Амстердамъ такъ же хорошъ, какъ и Венеція, но имѣетъ болѣе юмора и смѣшныхъ сторонъ, которыя доставляютъ зрителю необыкновенное удовольствіе. Я едва могу вообразить что нибудь страннѣе, уморительнѣе и въ тоже время обыкновеннѣе -- прогулки по Пекину. Этотъ шумъ, эти толпы и обиліе жизни; эта огромная дѣятельность; это вѣчное движеніе на водахъ, толпящіяся баржи, висячіе мосты, громадные старые шпицы, обширные рынки, кипящіе народомъ; всюду всегда возбуждающій удивленіе жидовскій кварталъ; этотъ милый, старый міръ, едва дышащій и становящійся достояніемъ прошедшаго, но все еще живой, трепещущій, осязаемый,-- міръ дѣйствительный, но все-таки проходящій передъ вами быстро и загадочно какъ сонъ! Изъ многихъ путешествій моей скитальческой жизни, поѣздку въ Амстердамъ я всегда буду вспоминать съ особенной благодарностью. Видѣли ли вы когда нибудь дворецъ въ Амстердамѣ, мой дорогой сэръ? Въ этомъ дворцѣ есть мраморный залъ, который способенъ напугать васъ не менѣе кошмара. Въ одномъ концѣ этого стараго, холоднаго, гладкаго, блестящаго, призрачнаго, мраморнаго зала стоитъ тронъ, на который слѣдовало бы посадить бѣлаго мраморнаго короля, съ бѣлыми ногами, покоящимися на бѣлой мраморной подушкѣ, съ бѣлыми глазами, которыя смотрятъ на Атласа, несущаго на своихъ оледенѣлыхъ плечахъ голубой глобусъ величиною съ луну. Не будь онъ миѳъ, да еще заколдованный, съ силою сверхъ-естественною, онъ бы съ грохотомъ бросилъ луну на мраморный полъ, и осколки ея пробили бы отверзтіе въ преисподнюю. Дворецъ послѣ того колеблется въ основаніи, стѣны даютъ трещины и онъ рушится; подземныя воды поднимаются все выше и выше;-- шпицы тонутъ, тонутъ и тонутъ; баржи поднялись въ уровень съ дымовыми трубами; рыбы бродятъ, гдѣ обыкновенно сидѣли голуби и журавли; рѣки Амстеръ, Роттеръ, Сааръ и Опъ вышли изъ береговъ; голландскіе шлюзы всѣ прорвались и Зюйдерзе свободно разгуливаетъ надъ плотинами; вы просыпаетесь отъ вашего сна, и видите себя сидящимъ въ креслѣ.

   Неужели это былъ сонъ? По крайней мѣрѣ, что-то очень похожее на сонъ. Неужели мы были въ Голландіи? Неужели мы слышали этотъ полуночный звонъ колоколовъ въ Антверпенѣ? Неужели мы въ самомъ дѣлѣ были въ отсутствіи цѣлую недѣлю? или же только дремали, сидя въ креслѣ передъ старымъ, дряхлымъ бюро? Да, дѣйствительно; вотъ и бюро. Но если это сонъ, какимъ же образомъ могъ я узнать звуки этой мелодіи изъ Диноры? И откуда, наконецъ, происходятъ эти звуки, отъ самой ли мелодіи, или отъ меня самого? Если это сонъ, то какимъ же образомъ очутилась предо мной эта желтенькая брошюрка Notice des tableaux du Musée d'Amsterdam avec facsimile des Monogrammes, и подпись очаровательнаго

Bartholomeus Van der Heist, fecit А° 1648.

   Да, дѣйствительно, это былъ восхитительный праздникъ, который продолжался цѣлую недѣлю. За исключеніемъ той маленькой пинты amari ali quid въ Роттердамѣ, мы всѣ были счастливы. Вѣдь мы могли бы быть счастливы еще и Богъ вѣсть на сколько дней? быть можетъ еще на недѣлю, на десять дней? Кто знаетъ секретъ, какимъ образомъ сдѣлать волчокъ, который бы вертѣлся, никогда не кувыркаясь?

   Но одинъ изъ товарищей просилъ посылать ему письма въ Амстердамъ, съ надписью poste restante. Почта находилась рядомъ съ тѣмъ страшнымъ дворцомъ, въ которомъ Атласъ тащитъ луну и который мы осматривали.

   На почтѣ было только одно письмо,-- одно средство узнать наше мѣстопребываніе. "Почта только сію минуту пришла", сказалъ ухмыляющійся коммисіонеръ, подавая письмо и воображая, что поступилъ очень умно.

   Едва только письмо было распечатано, какъ я увидѣлъ слова: "Возвращайтесь домой", написанныя такъ четко, какъ будто они были нарисованы на стѣнѣ. Все кончилось. Дѣйствіе чарующей силы, подъ вліяніемъ которой мы находились, прекратилось. Живая, маленькая, праздничная фея, весело прыгавшая и скакавшая вокругъ насъ въ продолженіе восьми свѣтлыхъ (или дождливыхъ -- но все-таки пріятныхъ) дней -- бросила на насъ прощальный взглядъ полный сожалѣнія, взмахнула крылышками и улетѣла.

  

ХXIV.
Nil nisi bonum.

   Послѣдними словами, сказанными Вальтеръ-Скоттомъ Локгарту, его біографу, было: "будь добрымъ человѣкомъ, мой дорогой!" и съ этимъ порхавшимъ на его умирающихъ устахъ дыханіемъ, онъ простился съ семействомъ своимъ и, благословляя его, переселился въ вѣчность.

   Два человѣка, сдѣлавшіеся знаменитыми, заслужившими всеобщее уваженіе и любовь, Гольдсмитъ и Гиббонъ нашего времени, только что оставили насъ {Вашингтонъ Ирвингъ умеръ 28 ноябри 1859, лордъ Маколей 28 декабря 1859 года.}. Пройдетъ нѣсколько недѣль, множество критиковъ примутся за работу, начнутъ составлять ихъ біографіи, произносить приговоръ ихъ произведеніямъ. Въ настоящемъ очеркѣ не будетъ вовсе ни обзора, ни исторіи, ни критики; -- это только заявленіе глубокаго уваженія отъ литератора, который своей собственной профессіей обязанъ чести быть знакомымъ съ этими двумя знаменитыми писателями. Одинъ изъ нихъ былъ первымъ посланникомъ, котораго новый литературный свѣтъ послалъ старому. Онъ родился почти вмѣстѣ съ республикой; отецъ отечества возложилъ свою руку на голову этого ребенка. Онъ носилъ имя Вашингтона; явившись къ намъ, онъ принесъ съ собой самое теплое сочувствіе, самое безъискусственное расположеніе. Его новое отечество (на которое иные изъ моихъ соотечественниковъ смотрятъ свысока) могло прислать его къ намъ, потому что онъ представлялъ собою джентльмена, который, хотя и родился не въ весьма высокой сферѣ, но получилъ блестящее образованіе, былъ остроуменъ, развязенъ, спокоенъ; въ обществѣ онъ ни въ чемъ не уступалъ самому свѣтскому англичанину. Если радушіе къ Англіи со стороны Ирвинга было такое искреннее, то не должно ли вспоминать о немъ съ признательностью? Если онъ ѣлъ нашу хлѣбъ-соль, то развѣ онъ не отплатилъ намъ за нее сердечною своею благодарностью? Кто въ состояніи опредѣлить итогъ дружескаго расположенія и любви къ нашей странѣ, которыя этотъ писатель распространилъ между соотечественниками своимъ благороднымъ и неизмѣннымъ къ намъ уваженіемъ? Его книги читаются милліонами его соотечественниковъ, которыхъ онъ научилъ любить Англію и за что именно любить ее. Говорить не такъ, какъ говорилъ Ирвингъ, было бы весьма не трудно,-- то есть, не трудно было бы воспламенять національное озлобленіе, которое въ то время, когда онъ впервые сдѣлался извѣстнымъ какъ публицистъ, могло бы возобновить войну,-- не трудно было бы порицать старую цивилизацію на счетъ новой, выказать нашу надменность, наши промахи и недостатки, и такимъ образомъ внушить республикѣ идею, до какой степени она превосходнѣе своей родоначальницы. Въ Соединенныхъ Штатахъ есть довольно писателей благонамѣренныхъ и честныхъ, которые держатся этой доктрины и проповѣдуютъ ее въ народѣ. Но у добраго Ирвинга, мирнаго и дружелюбнаго, не было въ сердцѣ мѣста для горечи. Принятый въ Англіи съ необыкновенной нѣжностью и дружбой (Скоттъ, Саути, Байронъ и множество другихъ представили доказательства своего расположенія къ нему), онъ былъ вѣстникомъ любви и мира между своей страной и нашей.

   Въ Соединенныхъ Штатахъ до сихъ поръ сохраняется преданіе о праздникахъ и пиршествахъ, которые ожидали Ирвинга при его возвращеніи въ отечество изъ Европы. Ему былъ сдѣланъ національный привѣтъ; во время рѣчи онъ конфузился и часто останавливался, но народъ полюбилъ его еще больше. Онъ достойнымъ образомъ представлялъ Америку въ Европѣ. Въ томъ молодомъ еще обществѣ, человѣкъ, возвращающійся въ отечество съ обиліемъ европейскихъ аттестатовъ, пользуется особеннымъ уваженіемъ (я встрѣчалъ американскихъ писателей, весьма обширной извѣстности, которые какъ-то странно домогались получить мнѣнія совершенно темныхъ британскихъ критиковъ, и приходили отъ нихъ въ восторгъ или уныніе); Ирвингъ отправился домой съ медалью отъ короля, съ дипломомъ отъ университета, съ лавровымъ вѣнкомъ, почетомъ и любовію отъ націи. Онъ пріобрѣлъ почести не интригами, а истинными заслугами, и старая Англія какъ въ отношеніи Ирвинга, такъ и другихъ, отдавала ихъ съ всегдашнею готовностью и радостью.

   Въ Америкѣ любовь и уваженіе къ Ирвингу было національнымъ чувствомъ. Тамъ войны партій ведутся безпрерывно и поддерживаются прессой со злобою и ожесточеніемъ, которыя превосходятъ ожесточеніе британское и даже ирландское. Во время годичнаго путешествія по Америкѣ, я замѣтилъ, что никто не рѣшился направить ударъ на Ирвинга. Всѣ удерживали свои руки отъ этого безвреднаго дружелюбнаго миротворителя. Я имѣлъ счастіе видѣться съ нимъ въ Нью-Йоркѣ, Филадельфіи, Балтиморѣ и Вашингтонѣ, и замѣтилъ, что его вездѣ принимали съ уваженіемъ и радушіемъ. Каждый большой городъ имѣетъ свой "Irving House". Америка гордится славой своихъ литераторовъ. Ворота его собственнаго маленькаго помѣстья на прекрасной рѣкѣ Гудсонъ всегда были открыты для желавшихъ посѣтить его. Онъ ни отъ кого не запиралъ своихъ дверей. Я видѣлъ множество картинокъ, изображающихъ его домъ, и читалъ описанія этого дома,-- но тѣ и другія не избѣгли обыкновеннаго американскаго преувеличенія. Въ сущности это былъ красивенькій маленькій домикъ,-- такъ что господинъ, напечатавшій о немъ записки и осматривавшій его въ то время, когда хозяинъ дома спалъ, могъ обойти его минуты въ двѣ.

   Почему же этотъ домъ такой, маленькій, тогда какъ книги мистера Ирвинга продавались сотнями тысячъ, даже милліонами, когда доходы его были огромные, а привычки добраго стараго холостяка замѣчательно скромны и просты? Въ жизни своей онъ однажды любилъ. Любимая имъ дама умерла, и онъ, котораго любилъ весь свѣтъ, никогда не думалъ замѣнить ее другой. Не могу сказать, до какой степени мысль о такой вѣрности всегда меня трогала. Самая веселость его послѣдующей жизни не увеличивала ли паѳоса этой неразсказанной исторіи?

   Ирвингъ держалъ только одну старую лошадь, которая, несмотря на лѣность и старость, раза два уносила своего беззаботнаго стараго наѣздника. Любезному британскому беллетристу, который, увидѣвъ, что этотъ патріархъ спитъ подъ своимъ скромнымъ, безукоризненно чистымъ колпакомъ, привелъ публику въ его кабинетъ полюбоваться имъ, Ирвингъ только и могъ предложить обыкновеннаго хересу. Хотя онъ не былъ женатъ и не имѣлъ наслѣдниковъ, но долженъ былъ жить весьма скромно, потому что на его попеченіи находилось множество дѣтей, которымъ онъ замѣнялъ мѣсто отца. Мнѣ говорили, что у него было девять племянницъ -- двухъ я видѣлъ въ его домѣ,-- и со всѣми ими этотъ добрый старикъ раздѣлялъ плоды своего труда и генія.

   Будь добрымъ человѣкомъ, мой дорогой. Нельзя не призадуматься надъ этими послѣдними словами ветерана-писателя, который вполнѣ узналъ всю цѣну свѣтскихъ успѣховъ, почестей и благоденствія. Ужели Ирвингъ не былъ добрымъ человѣкомъ, и вся его жизнь не составляетъ ли лучшей части изъ всѣхъ его произведеній? Въ своемъ семействѣ кроткій, ласковый, веселый, привязанный, самоотверженный, въ обществѣ -- очаровательный образецъ совершеннаго джентльмена, нисколько не избалованный богатствомъ, никогда не любившій льстить и подслуживаться великимъ міра сего,-- а тѣмъ болѣе людямъ нечестнымъ, всегда готовый признать заслуги каждаго современника и отдать имъ полную дань уваженія, постоянно добрый и обходительный; въ торговыхъ сдѣлкахъ по своей профессіи до утонченности честный и признательный, одинъ изъ самыхъ плѣнительныхъ знатоковъ нашего языка; постоянный другъ нашъ и нашей націи,-- для литераторовъ вдвойнѣ дорогой не по одному только уму и генію, но по добродушію, правдивости и непорочной жизни; не знаю, право, какого рода монументъ будетъ воздвигнутъ ему въ нашемъ отечествѣ, гдѣ въ благородномъ признаніи и щедрой оцѣнкѣ американскихъ заслугъ никогда не было недостатка; впрочемъ, Ирвингъ служилъ на пользу и своего отечества, и нашего; если у насъ въ Гринвичѣ поставленъ камень въ память того доблестнаго молодаго Беллота, который раздѣлилъ опасности и участь нашихъ арктическихъ моряковъ, то желательно было бы услышать о сооруженіи памятника англійскими писателями и друзьями литературы дорогому и доброму Вашингтону Ирвингу.

   Что касается до другаго писателя, смерть котораго оплакиваютъ многіе друзья, весьма немногіе, но горячо любимые родственники и безчисленное множество его поклонниковъ-читателей, то наша республика опредѣлила уже воздвигнуть ему памятникъ. Онъ собственно не поэтъ и не литераторъ, но гражданинъ, политикъ, британская знаменитость. Почти съ первой минуты своего появленія между мальчиками, между товарищами-студентами, между людьми, онъ носилъ уже на себѣ признаки великаго человѣка, и впослѣдствіи занялъ свое мѣсто между великими людьми. Побѣды всякаго рода давались ему очень легко; будучи юношей, онъ входитъ на арену вмѣстѣ съ другими и выигрываетъ всѣ призы, которые ему нравятся. Молодому человѣку предлагаютъ присутствовать въ сенатѣ. Онъ занимаетъ тамъ свое мѣсто; говоритъ рѣчи, когда имѣетъ къ тому расположеніе, и говоритъ безъ всякаго гнѣва, чуждый всякихъ интригъ, но не безъ увѣренности и не безъ нѣкотораго рода героическаго энтузіазма за правое дѣло. Но все-таки онъ болѣе поэтъ и философъ, нежели ораторъ. Чтобы имѣть досугъ и средства для продолженія своихъ любимыхъ занятій, онъ удаляется на нѣкоторое время отъ должности и принимаетъ постъ на востокѣ съ прекраснымъ содержаніемъ. Мнѣ всегда казалось, что обширныя средства и почетное мѣсто принадлежали Маколею по праву. Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, поднялся крикъ по поводу того, что Маколей посылалъ свои письма изъ Виндзорскаго дворца, гдѣ онъ жилъ нѣкоторое время. Безсмертные боги! Неужели еще этотъ человѣкъ не могъ быть пріятнымъ гостемъ въ какомъ угодно дворцѣ въ мірѣ? не могъ быть пріятнымъ собесѣдникомъ для всякаго придворнаго мужчины или женщины? Послѣ сраженія при Аустерлицѣ старые вельможи и придворная челядь при дворѣ K. К. смѣялись надъ Наполеономъ, что онъ на письмахъ своихъ выставлялъ мѣстомъ своего пребыванія Шёнбруннъ. Впрочемъ этотъ жалкій "Виндзорскій вопль" былъ ни болѣе, ни менѣе, какъ отголосокъ быстро-отживавшихъ старосвѣтскихъ воспоминаній. Такой передовой человѣкъ долженъ занимать одно изъ первыхъ мѣстъ въ государствѣ, и то государство можетъ считаться лучшимъ, по крайней мѣрѣ по нашимъ британскимъ понятіямъ, гдѣ большей или меньшей величины знаменитости предоставляется возможность дать просторъ своему уму и генію.

   Если бы въ какомъ нибудь мѣстѣ собралось нѣсколько гигантовъ, то весьма вѣроятно двое или трое изъ нихъ, имѣющихъ шесть съ половиною футовъ росту, озлобились бы на неоспоримое превосходство самаго высокаго въ собраніи; такъ точно я слышалъ, что нѣкоторые лондонскіе остроумцы, сильно раздосадованные на превосходство Маколея, жаловались на то, что онъ слишкомъ много болтаетъ, и т. д. Теперь этотъ удивительный языкъ больше не говоритъ, но скажите, мало ли найдется людей, которые глубоко сожалѣютъ, что не имѣютъ болѣе случая послушать его? Одно воспоминаніе объ этой болтовнѣ доставляетъ наслажденіе,-- воспоминаніе не только о сокровищахъ, хранившихся въ его памяти, но и о бездѣлицахъ, которыя онъ имѣлъ тамъ и могъ доставлять съ одинаковой готовностью. Я имѣлъ счастіе видѣться съ нимъ почти въ послѣдній день; нашъ разговоръ, какъ-то случайно и совсѣмъ неожиданно, коснулся старшихъ студентовъ кэмбриджскаго университета (senior wranglers), и того, что они сдѣлали въ послѣдующей жизни. Къ общему изумленію всѣхъ присутствовавшихъ, Маколей началъ перебирать старшихъ студентовъ 1801--2--3--4 и т. д. годовъ, называя каждаго по имени и описывая его послѣдующую карьеру и возвышеніе. У всякаго, кто только знавалъ его, есть своя исторія объ этой изумительной памяти. Быть можетъ онъ не чуждъ былъ удовольствія, когда вы признавали въ немъ эту способность; но кто въ состояніи отказать въ должной дани уваженія этимъ удивительнымъ интеллектуальнымъ подвигамъ, которые совершались имъ такъ легко! Его болтовня была восхитительна, и мы восхищались ею.

   Изъ появившихся въ журналахъ замѣтокъ относительно лорда Маколея, читатель не откажетъ себѣ въ удовольствіи просмотрѣть въ особенности двѣ. Я считаю за хорошій признакъ настоящаго времени, когда такія статьи, какъ эти (я говорю о статьяхъ въ Times и Saturday Review), появляются въ нашей прессѣ о нашихъ общественныхъ дѣятеляхъ. Онѣ, такъ сказать, учатъ насъ, чему и какъ должно восхищаться. Человѣкъ, непосвященный въ тайны живописи или музыки, не обратитъ вниманія на картину или музыкальную пьесу, которыя въ мнѣніи знатока составляютъ chef-d'oeuvre, гармонію или чудо артистическаго искусства. Прочитавъ эти статьи, вы еще болѣе полюбите и еще болѣе будете уважать человѣка, которымъ вы уже такъ много восхищались. Относительно стиля Маколея, конечно, найдутся недостатки,-- да и какой критикъ не можетъ обнаружить ихъ? При настоящемъ случаѣ мы не намѣрены говорить о недостаткахъ; мы хотимъ только сказать nil nisi bonum. Возьмите на удачу двѣ-три страницы изъ Essays или History, и вы увидите одинъ, два, три, десятки намековъ на другіе историческіе факты, личности, на литературу и поэзію,-- факты, съ которыми вы уже знакомы. Къ чему употребленъ этотъ эпитетъ? Откуда заимствовано это сравненіе? Какимъ это образомъ онъ въ двухъ-трехъ словахъ умѣетъ обрисовать личность или обозначить мѣстность? Вашъ покорнѣйшій слуга, который тоже много читалъ и имѣетъ свой небольшой литературный запасъ, обнаружитъ еще больше мѣстъ, ссылокъ, намековъ, удачныхъ прикосновеній, показывающихъ не только изумительную память и обширную ученость этого маэстро, но и его удивительное трудолюбіе, добросовѣстный, смиренный предварительный трудъ, его подготовку. Чтобы написать какое нибудь дѣльное изреченіе, авторъ этихъ очерковъ прочитываетъ двадцать книгъ, чтобы написать строку порядочнаго описанія, онъ пускается въ путешествіе за сотню миль.

   Многіе лондонцы,-- конечно, не всѣ,-- видѣли библіотеку британскаго музеума. Я говорю à coeur ouvert, и прошу благосклоннаго читателя быть снисходительнымъ ко мнѣ. Я видѣлъ всякаго рода храмы: во имя Петра, Павла, Софіи, видѣлъ Пантеонъ,-- словомъ, видѣлъ ихъ множество, но ни одинъ изъ нихъ не поразилъ меня такъ сильно, какъ католическій храмъ въ Блюмсбюри, подъ сводами котораго хранятся милліоны нашихъ книгъ.-- Сколько мира, любви, истины, красоты, счастія для всѣхъ, великодушной снисходительности ко мнѣ и вамъ распространяется отсюда! Мнѣ кажется, что никто не можетъ присѣсть въ этомъ мѣстѣ безъ того, чтобы сердце его не было переполнено признательностью. Съ своей стороны я долженъ читать затрапезную молитву за этимъ столомъ и благодарить небо за дарованное мнѣ право наслаждаться такимъ обиліемъ пищи для ума и истины, которую я нахожу здѣсь, въ храмѣ, который служилъ пріютомъ для ума Маколея и изъ котораго онъ бросалъ на міръ торжественный взглядъ, въ которомъ заключался обширный, блестящій и удивительный запасъ учености! Какого диковиннаго матеріала не вынесъ бы онъ оттуда по вашему приказанію! Встрѣчалась надобность въ извѣстномъ томѣ закона или исторіи, въ книгѣ поэзіи знакомой или забытой (исключая его самого, который ничего не забывалъ), въ романѣ отдаленной старины, и онъ имѣлъ его подъ рукой. Однажды я заговорилъ съ нимъ о Клариссѣ. "Не читайте Клариссы! вскричалъ онъ. Если вы однажды втянулись въ Клариссу и привязались къ ней, вамъ отъ нея не отстать. Въ бытность мою въ Индіи, я проводилъ одно знойное лѣто въ горахъ, гдѣ былъ также генералъ-губернаторъ, судья и секретарь отъ правительства, главнокомандующій и ихъ жены. Кларисса была при мнѣ, и какъ только начали читать ее, то миссъ Гарлоу, ея несчастія и ея негодяй Ловеласъ, привели всю нашу колонію въ сильное возбужденіе; жена губернатора завладѣла книгой, секретарь съ нетерпѣніемъ ждалъ ее, судья не могъ ея читать, потому что при этомъ не могъ удержаться отъ слезъ!" Расхаживая взадъ и впередъ по библіотекѣ Атенея, онъ могъ бы прочитать наизусть цѣлыя страницы изъ этой книги, изъ этой книги -- и изъ какого безчисленнаго множества другихъ!

   Въ этой маленькой статьѣ позвольте намъ придержаться текста: nil nisi bonum. Одна прочитанная мною газета говоритъ относительно лорда Маколея, что "у него не было сердца". Правда, книги не всегда могутъ высказывать истину, но онѣ высказываютъ душу автора наперекоръ ему самому, и мнѣ кажется, что на каждой страницѣ, написанной этимъ человѣкомъ, видно біеніе его сердца. При всякаго рода несправедливости, коварствѣ, тиранніи, онъ возмущался и приходилъ въ негодованіе. Съ какимъ восторгомъ привѣтствуетъ онъ мужественное сопротивленіе, какъ сильно поддерживаетъ и одобряетъ борьбу за свободу, какъ глубоко ненавидитъ онъ негодяевъ, какъ быстро узнаетъ геній даже въ людяхъ, достойныхъ презрѣнія!... Знавшіе лорда Маколея знали также, какимъ обладалъ онъ нѣжнымъ и любящимъ сердцемъ, и до какой степени онъ былъ щедръ {По разсмотрѣніи бумагъ лорда Маколея оказалось, что онъ имѣлъ привычку раздавать болѣе четвертой части своего годоваго дохода.}.

   Если кто нибудь изъ молодыхъ литераторовъ прочитаетъ эту маленькую проповѣдь,-- для нихъ, впрочемъ, она и назначается -- я еще разъ повторю ему: "сохраняйте въ памяти послѣднія слова Вальтеръ Скотта:-- будь добрымъ человѣкомъ, мой дорогой". И такъ, два литератора заключили свой разсчетъ съ земною жизнью, и, laus Deo, сколько намъ извѣстно, разсчетъ этотъ совершенно чистъ. Здѣсь не представляется надобности извинять недостатки, объяснять пороки, которые были бы добродѣтелями, если бы не неизбѣжныя и пр. и пр. Передъ вами два образца даровитѣйшихъ людей,-- каждый изъ нихъ слѣдуетъ своему призванію; каждый провозглашаетъ истину, какъ повелѣлъ ему Богъ, каждый честенъ въ своей жизни, справедливъ и безупреченъ въ своихъ дѣйствіяхъ, дорогъ для своихъ друзей,-- уважаемъ своимъ отечествомъ, любимъ у своего очага. Тому и другому выпала счастливая доля подарить свѣту безпредѣльное счастіе и наслажденіе, и свѣтъ въ свою очередь благодаритъ ихъ съ глубокимъ уваженіемъ, искреннею признательностію и теплою любовію. Намъ, собратъ-писатель, не суждено оказать такія заслуги, получить въ награду такую славу. Но награды этимъ людямъ служатъ наградами за нашу службу. Намъ не получить маршальскаго жезла или эполетъ, но Богъ дастъ намъ силу охранять честь нашего флага!

КОНЕЦЪ.

"Современникъ", No 1, 1865

OCR Бычков М. Н.

  

яго. Я былъ бы счастливѣе, если бы у меня, между прочимъ, явился новый фракъ. Настоящій мой фракъ, признаюсь, ужь очень устарѣлъ. Мнѣ замѣчаетъ это семья. Добрый мой другъ, кто бы изъ насъ не былъ счастливѣе и лучше, оставивъ навсегда нѣкоторыя свои старыя привычки {Old habits -- старыя привычки; а также и старое платье. Прим. перев.}! Да, да. Вы соглашаетесь со мной. Вы понимаете эту аллегорію? Но, увы! не въ нашу пору жизни оставлять старыя привычки, не правда ли? Да и не совсѣмъ-то хорошо перемѣнять ихъ. Что можетъ сравниться, напримѣръ, съ старымъ, просторнымъ спокойнымъ, заношеннымъ, халатоподобнымъ, располагающимъ къ лѣни фракомъ? Какому благомыслящему человѣку покажется пріятнымъ сбросить его и замѣнить какимъ нибудь новымъ щегольскимъ костюмомъ, который вездѣ ему жметъ? Вонъ онъ виситъ,-- этотъ негодный баловень! какъ онъ легокъ! какъ въ немъ тепло! какъ онъ всегда бываетъ впору! Вы можете выходить въ немъ на прогулки, можете спускаться къ обѣду. Вы можете отзываться о немъ, какъ Туллій отзывается о своихъ книгахъ: Pernoctat nobiscum, peregrinatur, rusticatur. Правда, онъ не много неряшливъ, на немъ много пятенъ, онъ не совсѣмъ приличенъ, отъ него пахнетъ сигарой; но, allons donc! пускай свѣтъ называетъ меня лѣнтяемъ и неряхой. Спокойствіе свое я цѣню выше общественнаго мнѣнія. Я живу, чтобъ угождать себѣ, а не вамъ, мистеръ Дэнди, съ вашимъ надменно вздернутымъ носомъ. Я философъ. Быть можетъ я живу въ бочкѣ, и не позволяю никому воспользоваться ею... Мы не хотимъ развивать этой непріятной метафоры; но относительно нѣкоторыхъ вашихъ старыхъ привычекъ, позвольте вамъ указать:

   1. На привычку быть взыскательнымъ и дурно отзываться о своихъ блйжнихъ.

   2. На привычку сердиться, на вашего слугу, на вашу горничную, на дочь, жену и проч.

   3. На привычку предаваться за столомъ излишествамъ.

   4. На привычку курить въ столовой послѣ обѣда.

   5. На привычку сумазбродно тратить деньги въ bric-à-brac, на покупку рѣдкихъ книгъ, эльзевировъ, на переплеты и проч.; на портвейнъ 1820 года, на красивыхъ лошадей, на пышные балы и мало ли еще на что.

   6. На привычку скряжничать, имѣя богатство, и радоваться сбереженію какой нибудь полкроны, отравляя своихъ друзей и семейство отвратительнымъ виномъ.

   7. На привычку отправляться спать сейчасъ послѣ обѣда, вмѣсто того, чтобы пріятной бесѣдой доставить развлеченіе мистриссъ Джонсъ и семейству, или

   8. Лэди! это относится до васъ: на привычку уплачивать счеты по моднымъ магазинамъ, разлагая ихъ сумму, и слѣдовательно обманывая отца семейства, на счеты по домашнему хозяйству.

   9. На привычку заставлять отца семейства дожидаться завтрака.

   10. На привычку подсмѣиваться надъ мистриссъ Броунъ и ея дочерьми потому, что онѣ не совсѣмъ du monde или ужь такъ джентильны, какъ лэди Смитъ.

   11. На привычку удерживать вашего несчастнаго отца на балахъ до пяти часовъ утра, тогда какъ къ одиннадцати часамъ онъ долженъ быть въ должности.

   12. На вашу привычку, милыя Луиза, Джэнъ, Арабелла и Амелія, вѣчно враждовать другъ съ другомъ.

   13. На привычку всегда приказывать кучеру Джону подавать карету за три четверти часа до выѣзда.

   Милостивый государь, или милостивая государыня, если вы записывали подобныя привычки въ вашу памятную книжку 1861 г., то я не имѣю ни малѣйшаго сомнѣнія, что вы занесете ихъ и въ книжку 1862 года. Укажемъ напримѣръ на привычки подъ NoNo 4 и 7. Я нравственно убѣжденъ, что нѣкоторые изъ насъ ни за что не захотятъ отказаться отъ этихъ дурныхъ привычекъ, хотя женщины такъ вполнѣ справедливо вопіютъ противъ нихъ, сердятся и даже бранятся. А привычки подъ NoNo 9 и 13? Я совершенно увѣренъ, моя милая юная лэди, что вы будете по прежнему заставлять кучера Джона дожидаться васъ; что вы постоянно будете представлять самыя уважительныя причины необходимости такого ожиданія; особливо относительно No 9, вы докажете, что однажды (скажемъ хотя 1-го апрѣля этого года) вы явились къ завтраку первыя, и что вслѣдствіе этого вы всегда бываете первыми.

   Да; я боюсь, что въ памятныя книжки 1862 г. мы всѣ, пожалуй, занесемъ нѣкоторыя замѣтки 1861 года. Вотъ напримѣръ, мой пріятель, Фрнихандъ. (Ага! мистеръ Фрнихандъ! вижу, вижу, какъ вы смѣетесь надъ тѣмъ, что попаливъ эти очерки!). Фрнихандъ имѣетъ привычку дѣлать расходы немного, даже немножко болѣе своего прихода. Онъ доказываетъ вамъ, какъ мистриссъ Фрнихандъ работаетъ и работаетъ (и въ самомъ дѣлѣ, Джэкъ Фрнихандъ, если ты говоришь, что она у тебя настоящій ангелъ, то говоришь еще о ней весьма немного); какъ они оба трудятся и корпятъ надъ работой, кладутъ заплатки на заплатки, штопаютъ и передѣлываютъ старое на новое, и какъ въ самомъ дѣлѣ, недостаточно для нихъ тѣхъ средствъ къ жизни, которыя они имѣютъ. И все-таки я опасаюсь, мало того, я готовъ держать пари на полбутылки Гладстоновскаго хереса въ 14 шиллинговъ противъ дюжины краснаго столоваго вина, что хозяйственный разсчетъ, немного пошатнувшійся въ текущемъ году, пошатнется и въ слѣдующемъ, по милости Божіей нынѣ наступающемъ.

   Памятная книжка! дневникъ! Какъ забавно и смѣшно прочитывать иногда сдѣланныя въ этомъ журналѣ различныя записи! Здѣсь вы увидите замѣтки объ уничтоженныхъ обѣдахъ и вліяніи ихъ на вашъ организмъ. Ни съ того ни съ другаго загараются синіе огоньки, и мы садимся передъ призраками яствъ. Слышите! передъ вами какъ будто оживляются давно уже умершія шутки, каламбуры, остроты! Память встрѣчаетъ и привѣтствуетъ ихъ съ замогильной улыбкой. Передъ вами является полный списокъ лицъ, которыя сидѣли за вашимъ скромнымъ обѣденнымъ столомъ. Душевная пытка, перенесенная до, во время и послѣ этого пиршества возобновляется и напоминаетъ о прежней пыткѣ. Вы представляете себѣ всѣ неудачи, сопровождавшія этотъ въ особенности пышный обѣдъ! Передъ вами рисуется картина, какъ эти чудовищные, наемные лакеи разбиваютъ старый фарфоръ! Слѣдуя совѣтамъ Francatelli, какую дрянь приготовила бѣдная Мери, ваша повариха, вмѣсто французскаго блюда? Какъ сердилась мистриссъ Попъ, что не пріѣхала къ обѣду раньше мистриссъ Бишопъ! Какъ Тримальхіонъ хохоталъ надъ вашей нелѣпой попыткой дать пиръ, а Гарпагонъ выходилъ изъ себя по поводу вашего тщеславія и расточительности! Какъ грубо лэди Алмакъ обходилась съ другими лэди въ гостиной (когда еще не было ни одного джентльмена); никогда больше не приглашала васъ къ обѣду, передала свою визитную карточку черезъ лакея, и не обратила ни малѣйшаго вниманія на вашу жену и дочерей на балу лэди Хостльби! Съ другой стороны какъ спокойны, просты, пріятны и веселы были тѣ маленькіе обѣды, на которые приглашались за день или за два, на которыхъ всѣ были довольны; супъ былъ прозраченъ, какъ янтарь, вино такое же отличное, какъ у самого Тримальхіона, и гости не разъѣзжались до полуночи!

   Вмѣстѣ съ каталогомъ минувшихъ удовольствій, баловъ, банкетовъ и тому подобныхъ замѣтокъ, являются записи о болѣе важныхъ событіяхъ, болѣе серьезныя напоминанія. Въ двухъ мѣстахъ дневника Дайвза напечатаны замѣтки: "срокъ полученія дивидендовъ въ банкѣ". Позвольте намъ думать, сэръ, что эти два дня значительно интересуютъ васъ,-- въ противномъ случаѣ, по всей вѣроятности, вамъ не было бы надобности печатать противъ нихъ такого напоминанія. Если вы пересмотрите памятную книжку бѣднаго Джэка Реклесъ (Безпечнаго), то между замѣтками о проигранныхъ и выигранныхъ пари на конскихъ скачкахъ, быть можетъ, вы прочитаете и такую: "29 сентября срокъ векселю Набама; нужно заплатить 142 ф. 15 ш. 6 пенсовъ". Будемъ надѣяться, что съ наступленіемъ того дня, записанная въ книжку маленькая денежная сдѣлка кончилась къ полному удовольствію обѣихъ сторонъ. Если вы отецъ семейства и вообще почтенный добрый джентльменъ, то нѣтъ сомнѣнія, что въ вашей книжкѣ противъ 17 декабря (примѣрно) вы сдѣлали замѣтку: "пріѣдутъ домой дѣти". О, какъ тщательно обозначенъ этотъ блаженный день въ ихъ маленькихъ календаряхъ! Помню, въ моей книжкѣ были такія отмѣтки: противъ среды, 13 ноября -- остается 3 недѣль до праздника; противъ среды, 20 ноября -- 4 недѣли до праздниковъ; и это продолжалось до тѣхъ поръ, пока лѣнивое время не дотягивалось до среды 18 декабря, и тогда мы пріѣзжали домой. О восторгъ! Помните ли вы самострѣлы для гороха? Мнѣ кажется, ихъ имѣли только тѣ мальчики, которые пріѣзжали на праздники изъ частныхъ учебныхъ заведеній,-- въ общественныхъ заведеніяхъ люди все солидные! Наконецъ наступаетъ среда, 27 декабря, и противъ нея красуется аннонсъ: "Папа везетъ насъ въ театръ", или если не папа, то вы занимаете мѣсто въ партерѣ подъ присмотромъ лакея.

   Приближался конецъ года, и мама подарила вамъ новую карманную книжку, быть можетъ, съ маленькой монетой, да благословитъ ее Богъ! для вашего кармана. Эта карманная книжка, вамъ извѣстно, назначалась на слѣдующій годъ; и въ этой книжкѣ вамъ предстояло отмѣтить печальный день, среда, 24 января, тысяча восемьсотъ... все равно, какого хотите года,-- день, когда молодые друзья доктора Барча должны были снова собраться.

   О Боже! У всякаго, кто только перевертываетъ эту страницу, есть свой собственный дневникъ, сдѣланный изъ бумаги или напечатлѣнный въ его памяти,-- въ которомъ обозначены всѣ интересныя для него происшествія умирающаго года. У мальчиковъ и мужчинъ, у матерей и дѣвицъ, у всѣхъ, у всѣхъ есть свой календарь, своя памятная книжка. Напримѣръ въ вашей памятной книжкѣ, моя добрая Элиза,-- какой тяжелый, печальный отмѣченъ день, съ какою нѣжностью и вмѣстѣ грустью вы вспоминаете о немъ,-- день, когда нашъ сынъ отправился въ Индію къ своему полку, на мѣсто опасности, а можетъ быть и битвы. Что это былъ за день, въ послѣдній разъ проведенный дома, когда взрослый братъ сидѣлъ въ кругу семейства, когда маленькіе вертѣлись около него, разсматривали форму, саблю, ящикъ съ ружьемъ и другіе удивительныя военныя и дорожныя принадлежности, которыя приносили въ залъ и наполняли его; ящикъ съ бритвами для бороды, которая еще не выросла; -- какимъ забавнымъ казался маленькій братъ Томъ, когда надѣлъ на себя огромную саблю! Что за обѣдъ былъ, этотъ послѣдній обѣдъ, когда всѣ и малые и взрослые собрались вмѣстѣ и всѣ старались быть веселыми! Что за ночь была, эта послѣдняя ночь, когда вся молодежь въ послѣдній разъ спала вмѣстѣ подъ одной и той же кровлей, и когда мать лежала одна въ своей спальнѣ, считая роковые часы, среди своихъ слезъ, среди безсонницы, среди нѣжныхъ молитвъ. Что за ночь была, а между тѣмъ, какъ быстро показалась печальная заря! Какъ быстро показалось солнце надъ домами! Еще минута и, повидимому, весь городъ пробудился. Въ домѣ началось движеніе. Семейство собирается за послѣднюю трапезу. Вдова въ послѣдній разъ падаетъ на колѣна между колѣнопреклоненными дѣтьми и, рыдая, произноситъ молитву, въ которой поручаетъ своего милаго дорогаго первенца попеченію Отца Небеснаго. О ночь! какія слезы ты скрываешь,-- какія молитвы ты слышишь! Такъ проходятъ ночи, за ночами дни, пока не наступитъ одного изъ нихъ, когда не будетъ ни слезъ, ни разлуки.

   Въ вашей памятной книжкѣ, равно какъ и въ моей, есть грустные дни, не только для этого года, но навсегда. Въ одинъ изъ такихъ дней, когда, быть можетъ, и солнце сіяло очень ярко, мать дома спускается внизъ къ своему семейству съ печальнымъ лицомъ, которое вдругъ наводитъ испугъ на лица дѣтей среди ихъ невиннаго лепета и смѣха. Они, быть можетъ, позабыли,-- но она нѣтъ,-- день, который она помнитъ очень хорошо, хотя послѣ того прошло уже лѣтъ двадцать; помнитъ долгую ночь, проведенную безъ сна, мрачную зарю, дождь, стучавшій въ окна, безмолвнаго, но стонущаго младенца въ колыбели, потомъ благоговѣйную тишину, и затѣмъ спокойную улыбку на очаровательномъ лицѣ херувима, когда стоны прекратились и маленькая страдавшая грудь перестала подниматься. Увидѣвъ такое лицо матери, дѣти припоминаютъ, что это былъ день, въ который умеръ ихъ маленькій братъ. Это было еще до ихъ рожденія; но они помнятъ его, и когда молятся вмѣстѣ, духъ умершаго малютки какъ будто летаетъ вокругъ группы. Такъ и всѣ перейдутъ въ вѣчность: друзья, родные, близкіе сердцу, взрослые, старые, малые. На дорогѣ жизни помильные столбы -- это надгробные камни,-- на каждомъ изъ нихъ надписывается все болѣе и болѣе именъ; если случайно вамъ приведется пережить обыкновенный человѣческій вѣкъ, когда всѣ друзья одинъ за другимъ спустились уже въ могилу, вы разслабленный, съ дрожащими ногами, никѣмъ не оплаканный, одинъ одинешенекъ достигаете конца своего пути.

   Въ дневникѣ прошлаго года найдется ли у васъ такой драгоцѣнный день, противъ котораго было бы отмѣчено, что вы пріобрѣли новаго друга? Если да, то это особенное счастье. Въ извѣстныя лѣта новый другъ диковинка. Старики рѣдко бываютъ способны поддерживать дружбу. Помните ли, какъ горячо вы любили Джэка и Тома, когда были въ школѣ, какое подобострастное уваженіе питали къ Неду, когда были въ коллегіи, и какія безконечно-длинныя письма писали вы другъ къ другу? А часто ли вы пишете теперь, когда пересылка по почтѣ ничего не стоитъ? Есть возрастъ цвѣтовъ, бутоновъ и очаровательной распускающейся зелени, возрастъ знойнаго лѣта, возрастъ осени, когда увядаютъ и падаютъ листья, и наконецъ возрастъ зимы -- холодной, обнаженной, непривѣтливой. Сюда, дѣти! къ моимъ ногамъ! скорѣй, скорѣй! онѣ озябли у меня, очень озябли, и повидимому ихъ не согрѣетъ никакое вино, никакіе шерстяные чулки.

   Въ дневникѣ прошлаго года найдется ли у васъ такой печальный день, противъ котораго было бы отмѣчено, что вы потеряли друга? Въ моемъ -- находится. Я не говорю о потерѣ друга, похищеннаго смертью. Такія потери есть и у васъ. Тѣ, которые переселились въ вѣчность съ любовію къ вамъ, продолжаютъ любить васъ и теперь; и вы тоже не перестаете ихъ любить. Въ сущности эти дорогія, преданныя и вѣрныя сердца не покинули васъ; они только перешли въ другую комнату; вы можете сейчасъ же встать и послѣдовать за ними; вонъ эта дверь закроется за вами, и васъ не будетъ больше видно. Пользуясь такимъ веселымъ настроеніемъ духа, я разскажу вамъ прекрасную и трогательную исторійку объ одномъ докторѣ, о которомъ я недавно слышалъ. Около двухъ лѣтъ тому назадъ, въ нашемъ, или пожалуй, въ какомъ нибудь другомъ городѣ, былъ знаменитый докторъ, къ которому ежедневно собирались толпы народа за совѣтами, въ полной увѣренности, что его совѣты поведутъ къ несомнѣнному излеченію. Этотъ докторъ какъ-то заподозрилъ, что въ его собственномъ организмѣ что-то тоже неисправно, и онъ отправился посовѣтоваться съ другимъ знаменитымъ докторомъ въ Дублинъ, а можетъ быть и въ Эдинбургъ. Эдинбургскій докторъ постукалъ бока своего собрата, послушалъ, что дѣлается въ сердцѣ, въ легкихъ; пощупалъ пульсъ, я полагаю, взглянулъ на языкъ, и когда все это сдѣлалъ, лондонскій докторъ испросилъ доктора эдинбургскаго:-- докторъ, много ли мнѣ остается жить? эдинбургскій докторъ и говоритъ лондонскому доктору:-- докторъ, съ годъ вы еще проживете.

   Лондонскій докторъ воротился домой, зная, что сказанное эдинбургскимъ докторомъ была правда. Онъ заключилъ всѣ свои разсчеты съ человѣкомъ и небомъ. Посѣщалъ своихъ паціентовъ, прописывалъ лекарства, утѣшалъ, облегчалъ страданія, излечивалъ. Семейству своему онъ не сказалъ ни слова; но жилъ въ кругу его веселый, нѣжный, кроткій и любящій, хотя и зналъ, что не далека была ночь, когда онъ больше не увидитъ близкихъ своему сердцу и перестанетъ трудиться для нихъ.

   Наступила зима; къ нему пріѣзжаютъ и говорятъ, что какой-то человѣкъ, живущій отъ него въ значительномъ разстояніи,-- человѣкъ весьма больной, но весьма богатый, нуждается въ его помощи. Хотя лондонскій докторъ и зналъ, что онъ самъ стоитъ у преддверія смерти, но все-таки отправился къ больному человѣку; онъ зналъ въ тоже время, что получитъ хорошую плату, которая послѣ его смерти пригодится дѣтямъ. Докторъ умеръ; и его семейство, до послѣдней минуты его жизни, не знало о томъ, что ему давно была извѣстна его неизбѣжная участь.

   Вѣдь это веселая святочная пѣсенка,-- не правда ли?-- Надо вамъ сказать, принимаясь писать очеркъ, я и самъ не знаю, какой онъ будетъ, печальный или веселый. У конька моего хотя и есть мундштукъ, но онъ летитъ куда вздумаетъ; то рысью пронесетъ по парку, то тихимъ мѣрнымъ шагомъ пройдется по кладбищу. Два дни тому назадъ приходитъ изъ типографіи мальчикъ и говоритъ: мы дожидаемся вашихъ Roundabout Papers!-- Roundabout Papers о чемъ, или о комъ? Какъ обветшали всѣ эти веселые рождественскіе разсказы? Святочныя пѣсни по заказу, круговыя чаши сидра, елки, миртовыя вѣтки, рождественскій огонь на очагѣ -- какія груды всего этого имѣли мы въ минувшіе годы!-- Изъ года въ годъ приходитъ тотъ же самый сезонъ. Приходитъ тотъ же морозъ, таже оттепель, тотъ же снѣгъ, тотъ же дождь, изъ года въ годъ сосѣдъ мой пасторъ долженъ приготовить проповѣдь на туже самую тему. Тѣже самые конфекты, лакомства, леденцы, елки. Театральные геніи сочиняютъ святочныя пантомимы, которыя молодежь увидитъ и занесетъ въ свои маленькія памятныя книжки.

   Но, друзья мои, не могу ли я заключить эту бесѣду извлеченіемъ изъ самаго большаго дневника, изъ огромной памятной книги, называемой газетой? Не дальше какъ вчера я прочиталъ статью, которая перепутала всѣ мои мысли. Вотъ два извѣстія изъ газеты, слѣдующія одно за другимъ:

   "Мистеръ Р., генералъ-адвокатъ Калькутты, назначается членомъ законодательнаго совѣта при генералъ-губернаторѣ".

   "Сэръ Р. С. Ш., состоящій по особымъ порученіямъ при генералъ-губернаторѣ центральной Индіи, скончался 29 октября отъ bronchitis".

   Эти два человѣка, различныя судьбы которыхъ описаны въ двухъ объявленіяхъ и на полдюжинѣ строчекъ одной и той же газеты,-- были сыновья родныхъ сестеръ. Въ одномъ изъ разсказовъ {Ньюкомы.}, написанныхъ авторомъ этихъ очерковъ, представленъ мужчина, поднимающійся на берегъ отъ рѣчной пристани, гдѣ онъ только что разстался съ своимъ сыномъ, котораго отправилъ изъ Индіи въ Англію. Я писалъ это, припоминая въ отдаленныхъ, весьма дальнихъ дняхъ, рѣчную пристань въ Калькуттѣ; припоминая день, когда по ступенькамъ этой пристани спускались на ожидавшую ихъ шлюпку два ребенка, матери которыхъ оставались на берегу. Одной изъ этихъ дамъ не суждено было больше видѣть своего сына, да и онъ тоже "29 октября умеръ въ Индіи отъ болѣзни дыхательныхъ органовъ". Мы были первыми кузенами, но съ самаго рожденія нашего рѣдко встрѣчались и не могли сблизиться. Первымъ домомъ въ Лондонѣ, въ который я былъ принятъ, былъ домъ нашей тетки,-- матери нынѣшняго высокопочтеннѣйшаго члена совѣта. Этотъ нынѣшній высокопочтеннѣйшій членъ совѣта тогда былъ уже джентльменомъ длиннаго облаченія, потому что его носили еще на рукахъ. Намъ, индійскимъ дѣтямъ, суждено было поступить въ школу, о которой наши обольщенные родители получили самый благопріятный отзывъ, но которая управлялась чудовищнымъ маленькимъ тираномъ, дѣлавшимъ нашу жизнь до такой степени невыносимою, что я помню, ложась спать, я становился на колѣна подлѣ моей кровати и говорилъ: молю Тебя, Боже! дай мнѣ увидѣть во снѣ мою мать! Оттуда мы поступили въ общественную школу, а мой кузенъ въ Аддискомбъ и потомъ въ Индію.

   "Тридцать два года, говорится въ газетѣ: Сэръ Ричмондъ Шэкспиръ вѣрно и преданно служилъ правительству Индіи, и въ теченіе этого періода только разъ былъ въ Англіи на нѣсколько мѣсяцевъ и то по долгу службы. Въ качествѣ военнаго Офицера онъ перенесъ много трудностей, участвовалъ въ восьми генеральныхъ сраженіяхъ и въ послѣднемъ изъ нихъ былъ тяжело раненъ. Въ 1840 году, будучи молодымъ лейтенантомъ, онъ удостоился рѣдкаго счастія быть орудіемъ избавленія отъ почти безвыходнаго рабства въ Хивѣ 416 подданныхъ русскаго императора, а спустя два года много содѣйствовалъ къ избавленію нашихъ собственныхъ плѣнниковъ отъ подобной же участи въ Кабулѣ. Во все свое поприще этотъ Офицеръ всегда былъ готовъ дѣйствовать съ особеннымъ рвеніемъ на пользу общественную, и при отправленіи служебныхъ обязанностей постоянно рисковалъ свободой и жизнью. Лордъ Каннингъ, желая отдать полную справедливость заслугамъ сэра Ричмонда Шэкспира, предложилъ ему постъ главнаго коммисара въ Мисорѣ; сэръ Ричмондъ принялъ его и уже намѣревался отправиться, какъ смерть прекратила его карьеру".

   Когда онъ пріѣхалъ въ Лондонъ, кузены и товарищи игръ въ ранніе дни, проведенные въ Индіи, встрѣтились еще разъ и пожали руки другъ другу.-- Могу ли я что нибудь сдѣлать для васъ? спрашивалъ этотъ добрякъ. Онъ постоянно обращался съ этимъ вопросомъ ко всѣмъ родственникамъ, вдовамъ и сиротамъ, всѣмъ бѣднымъ, къ молодымъ людямъ, которые могли нуждаться въ его кошелькѣ или услугѣ. Вчера я видѣлъ одного молодаго Офицера, которому сэръ Ричмондъ Шэкспиръ писалъ по прибытіи изъ Индіи, и въ письмѣ первыми его словами были: "Могу ли я что нибудь сдѣлать для васъ?" Кошелекъ его былъ всегда готовъ къ услугамъ всякаго. Его щедрая рука всегда была открыта. Какая-то особенно милостивая судьба послала его для того, чтобы облегчать участь вдовъ и плѣнниковъ. Гдѣ-бы могли найти они воина съ такимъ рыцарскимъ духомъ, защитника съ такимъ запасомъ любви и нѣжности?

   Я записываю его имя въ мою маленькую книжку, между тѣми другими горячо любимыми мною, которые также отозваны уже изъ здѣшняго міра. Такимъ-то образомъ встрѣчаемся мы и разлучаемся, боремся и успѣваемъ или испытываемъ неудачу и падаемъ на дорогѣ жизни, никому неизвѣстные. Только что оставимъ нѣжное лоно матери, для насъ сейчасъ-же начинаются тяжелыя испытанія, сопровождающія дѣтство и юность, потомъ наступаетъ мужество и битва жизни, со всѣми ея шансами, опасностями, ранами, пораженіями, отличіями. Орудія форта Вильяма салютуютъ въ честь одного человѣка, между тѣмъ какъ войска дѣлаютъ послѣдніе залпы надъ могилой другаго,-- надъ могилой храбраго, добраго, вѣрнаго христіанскаго воина.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Декабря 16-го. Отправляясь въ типографію пересмотрѣть послѣднія страницы, я прохожу мимо закрытыхъ магазиновъ, мимо многолюдныхъ сборищъ, одѣтыхъ въ черное, иду по городу, облеченному въ трауръ. Къ числу вдовъ, оплакивающихъ самыхъ дорогихъ для ихъ сердца и болѣе всего любимыхъ, къ числу сиротъ, лишившихся отцовъ, небу угодно было присоединить нашу королеву и ея семейство. Милліоны людей, которые, преклонивъ колѣна, еще вчера возсылали въ нашихъ церквахъ мольбы свои къ Царю Царствующихъ, должны теперь пропускать имя, которое, въ теченіе двадцати одного года, было знакомо ихъ молитвамъ. Мудрый, справедливый, скромный, безукоризненно непорочной жизни, другъ науки, свободы, мира и всѣхъ мирныхъ искусствъ, принцъ -- супругъ королевы, переходитъ изъ этой полной треволненій сферы въ ту свѣтлую Сферу, гдѣ правосудіе и миръ царствуютъ вѣчно. Въ минуту тяжелаго сомнѣнія и, быть можетъ, опасности, небо отзываетъ отъ жены, отъ правительницы народа ея лучшаго друга и совѣтника. Но онъ оставляетъ тронъ и его овдовѣвшую обладательницу храненію великаго народа, истинное уваженіе котораго уже давно пріобрѣла вся ея жизнь; лучшее сочувствіе котораго на сторонѣ ея горести; лучшая сила, любовь и вѣрноподданство защитятъ ея честь.

  

IX.
ОБЪ ОДНОМЪ ЛѢНИВОМЪ МАЛЬЧИКѢ.

   Однажды, осенью, мнѣ привелось провести съ недѣлю въ маленькомъ старинномъ городкѣ Курѣ или Куарѣ,-- въ Граубинденѣ, гдѣ похороненъ тотъ весьма древній британскій король Люцій {И Стоу приводить еще и теперь существующую надпись "съ доски, крѣпко прикованной къ стѣнѣ въ церкви свъ Петра, въ ул. Коригиль", и говоритъ: "по однимъ лѣтописямъ король этотъ погребенъ въ Лондонѣ, а по другимъ -- въ Глочестерѣ". Охъ ужь мнѣ эти неисправные лѣтописцы! Альбанъ Бутлеръ въ жизни святыхъ (Lives of the Saints), Мюррей въ своемъ "Гидѣ" и наконецъ ключарь въ Курѣ положительно говорягь, что Люцій быль убитъ здѣсь, и я самъ, своими глазами, видѣлъ его гробницу.}, святой мученикъ, который основалъ церковь св. Петра въ Лондонѣ, въ улицѣ Корнгиль, напротивъ дома подъ No 65. Въ настоящее время немногіе обращаютъ вниманіе на этотъ храмъ, и еще менѣе такихъ, которые слышали объ этомъ святомъ. Въ соборѣ въ Курѣ стоитъ его статуя, окруженная другими святыми изъ его семейства. Въ узкихъ красныхъ панталонахъ, въ римской тогѣ, съ курчавой темной бородой, съ небольшой золотой коронкой и скиптромъ, онъ представляетъ собою красивое, пріятное для глазъ изображеніе. Зная отношенія Люція къ No 65 Корнгиля, я смотрѣлъ на его фигуру съ большимъ интересомъ, чѣмъ на другихъ, которые въ іерархическомъ порядкѣ, можетъ быть, и выше его.

   Этотъ хорошенькій маленькій городокъ находится, такъ сказать, на краю міра,-- міра нашего времени,-- міра быстраго движенія,-- міра стремительныхъ желѣзныхъ дорогъ,-- міра торговли и взаимныхъ сношеній между людьми. Отъ сѣверныхъ его воротъ развѣтвляется желѣзная дорога на Цюрихъ, на Базель, на Парижъ и внутрь страны, а изъ старой южной заставы, у которой бѣжитъ небольшая рѣчка и тѣснятся полуразрушенныя укрѣпленія древняго города, отправляется неповоротливый дилижансъ или лѣнивый веттурино по долинѣ Рейна, чрезъ грозныя ущелія Via Mala, а теперь даже черезъ Шилюгенъ, къ берегамъ Комо.

   Мнѣ рѣдко случалось видѣть мѣстечко пріятнѣе, красивѣе, спокойнѣе и пасторальнѣе этого отдаленнаго маленькаго Кура. Кромѣ лѣтнихъ домиковъ, которые бы служили трельяжемъ для виноградныхъ лозъ и мѣстомъ для сушки бѣлья, обитателямъ этого городка нѣтъ надобности строить ни крѣпостныхъ стѣнъ съ амбразурами, ни рвовъ, ни палисадовъ. Непріятель не пойдетъ къ его полуразвалившимся воротамъ, въ которыхъ только утромъ и вечеромъ проходятъ и мычатъ коровы, да деревенскія дѣвушки, собираясь вокругъ фонтана, весело тараторятъ и смѣются, какъ тотъ вѣчно журчащій ручеекъ, протекающій около городскихъ стѣнъ. Въ извѣстное время черезъ нихъ проходятъ въ гимназію или возвращаются оттуда школьники съ книгами и сумками въ красивенькихъ однообразныхъ курточкахъ. Въ городѣ есть также кафе-гаузъ, и я уже вижу одного стараго господина, который направляется къ нему. Есть и магазины, но, по видимому, безъ покупателей, и продавцы лѣниво поглядываютъ изъ своихъ маленькихъ оконъ на единственнаго прохожаго. Есть и лавочка съ корзинками мелкаго чернаго винограда и грушъ, и хорошенькая бойкая торговка, окруженная полдюжиною ребятишекъ. Кромѣ этого, вы едва ли услышите на улицѣ какой нибудь шумъ или замѣтите движеніе. Въ книжной лавкѣ нѣтъ ни души.-- Если вы будете на столько добры, что пожалуете черезъ часъ, говоритъ мѣстный банкиръ, не прожевавъ еще какого-то куска отъ обѣда, который подаютъ тамъ ровно въ часъ по полудни: то можете получить деньги. Никого нѣтъ и въ гостинницѣ, кромѣ ласковой хозяйки, услужливыхъ лакеевъ и расторопнаго молодаго повара, который хлопочетъ о томъ, чтобы стряпня его пришлась вамъ по вкусу. Никого нѣтъ и въ протестантской церкви (а! странное явленіе; здѣсь два исповѣданія живутъ въ удивительномъ согласіи!) -- ни души и въ католической церкви, пока ключарь изъ тѣсной своей кельи въ церковной пристройкѣ не увидитъ путешественника, созерцающаго замысловатыя колонны, поддерживающія зубчатый фронтонъ собора, не выйдетъ къ вамъ (разумѣется въ надеждѣ на приличное вознагражденіе) и не отворитъ церковныхъ дверей, чтобы показать вамъ почтенный храмъ, показать старинныя святыни въ ризницѣ, древнія одѣянія (и между прочимъ черный бархатный токъ, совершенно новенькій и свѣжій, какъ будто только вчера сдѣланный, хотя и подаренный знаменитымъ "повѣсой" Генрихомъ Наваррскимъ и французскимъ), и наконецъ статую св. Люція, который построилъ церковь св. Петра въ Корнгилѣ напротивъ дома No 65.

   Какой спокойный, привѣтливый, пріятный, хорошенькій, старый городокъ! Неужели онъ все спалъ въ продолженіе этихъ сотенъ лѣтъ, и явится ли какой бойкій, молодой принцъ изъ звѣзднаго міра, въ гремучей колесницѣ, влекомой ревущимъ слономъ, разбудить его? А было время, когда здѣсь кипѣла жизнь, дѣятельность и торговля! Эта высокая старая стѣна ужь конечно не предназначалась для защиты отъ коровъ, и люди, вооруженные подъ предводительствомъ своихъ свирѣпыхъ атамановъ, рыскали около городскихъ воротъ и грабили торговцевъ, когда они выходили оттуда съ тюками товаровъ, вьючными лошадьми и фурами!-- Неужели это мѣсто до такой степени замерло, что даже духовенство различныхъ вѣроисповѣданій не въ состояніи ссориться? Да, впрочемъ и то сказать, прошло семь или восемь сотъ, двѣнадцать, а можетъ быть пятнадцать сотъ лѣтъ (лѣтописей нѣтъ о такомъ отдаленномъ періодѣ,-- надо думать, онѣ сгорѣли въ большомъ лондонскомъ пожарѣ) -- прошло тысяча двѣсти лѣтъ, когда въ городѣ была еще нѣкоторая жизнь, когда Люцій, по основаніи церкви въ корнгильской улицѣ, былъ побитъ здѣсь камнями за свои богословскія тенденціи и диспуты.

   Здѣсь протекала быстрая маленькая рѣчка, по берегамъ которой мы вечеромъ имѣли обыкновеніе гулять и любоваться высящимися со всѣхъ сторонъ горами фіолетоваго цвѣта, глядѣть на тѣни, перебѣгавшія по облитымъ золотомъ стѣнамъ, на журчащую рѣчку, на мычащихъ коровъ, на служанокъ и тараторокъ, болтающихъ и смѣющихся у фонтана. Во время этихъ-то скромныхъ прогулокъ, мы не разъ заставали одного праздношатающагося мальчика, или пожалуй, уже юношу, въ поношенной курткѣ, въ коротенькихъ панталонахъ, съ огромными, лѣниво тащившимися одна за другой ногами, и лѣнивыми руками, торчавшими изъ узкихъ рукавовъ. Этими руками онъ держалъ какую-то книжку, которая, полагаю, до того занимала и восхищала его, что онъ оставался совершенно слѣпымъ для окружавшихъ его очаровательныхъ картинъ, и, держу пари на что угодно, вовсе не думалъ о завтрашнихъ урокахъ, забывалъ о матери, ожидавшей его къ ужину; объ отцѣ, собиравшемся сдѣлать ему выговоръ, словомъ, онъ былъ всецѣло погруженъ въ свою книгу.

   Но что же это за книга, которая до такой степени могла обворожить молодаго ученика, стоявшаго на берегу рѣки? Ужь конечно не Pons Asinorum. Что это за книга, до того восхитительная, что дѣлала его равнодушнымъ ко всему въ мірѣ, что онъ не обращалъ даже вниманія на торговку яблоками и (что еще привлекательнѣе для сыновъ Евы) на хорошенькихъ дѣвушекъ съ яблоко-подобными щечками, которыя смѣялись и болтали у фонтана? Что же это за книга? Не думаете ли вы, что это былъ Титъ Ливій, или греческая грамматика? Нѣтъ; этотъ лѣнивый, далеко неопрятный, но чувствительный юноша читалъ романъ! Онъ читалъ о д'Артаньянѣ, запирающемъ въ ящикъ генерала Монка и почти успѣвшемъ удержать на плечахъ голову Карла I, или о Шато-д'ифскомъ плѣнникѣ, который, находясь на пятьдесятъ футовъ подъ водой, разрѣзалъ себѣ мѣшокъ, въ которомъ былъ затопленъ (я упоминаю о романахъ, наиболѣе любимыхъ мною самимъ, о романахъ безъ любви, безъ разговоровъ, и вообще безъ всякихъ нелѣпостей подобнаго рода, но состоящихъ изъ множества сраженій, битвъ, побѣговъ, грабежей и освобожденій) -- разрѣзалъ мѣшокъ и выплылъ къ острову Монтекристо. О Дюма! о доблестный, великодушный старый Александръ! Я и теперь отдаю тебѣ чссть и приношу сердечную благодарность за доставленіе мнѣ пріятныхъ часовъ. Я читалъ тебя (больной въ постели) по тринадцати часовъ сряду, и изъ-за книгъ твоихъ дамы моего дома только что не выходили на дуэль. Будьте увѣрены, лѣнивый мальчикъ читалъ непремѣнно Дюма (впрочемъ отъ васъ зависитъ похвалить и назвать имя своего любимаго автора); что же касается до гнѣва, или, пожалуй, до чувствительныхъ внушеній его школьнаго учителя, до отцовскаго выговора, до нѣжныхъ материнскихъ увѣщаній -- не доводить ужинъ до охдажленія,-- я не думаю, что этотъ негодяй хотя бы сколько нибудь заботился объ этомъ;-- для него это не стоило и фиги. Да, да; фиги хотя и сладки, но вымыслы -- еще слаще!

   Случалось ли вамъ когда нибудь видѣть человѣкъ двадцать бѣлобородыхъ, въ бѣлыхъ одеждахъ воиновъ, или серьезныхъ городскихъ старшинъ, сидящихъ у воротъ Яффы или Бейрута и внимающихъ болтовнѣ сказочника о чудесахъ изъ Антара или Арабскихъ Ночей? Однажды я былъ свидѣтелемъ, когда за столомъ молодой джентльменъ оттолкнулъ отъ себя пирожное и напыщеннымъ тономъ сказалъ своему сосѣду, меньшему сыну какого-то лорда: я никогда не ѣмъ сладкаго.

   -- Не кушаете пирожнаго? и знаете почему? говоритъ Т.

   -- Потому что для меня прошло время наслаждаться вещами подобнаго рода, возразилъ младшій джентльменъ.

   -- Потому что вы гурманъ и бюверъ! вскричалъ старшій; младшій слегка содрогнулся.-- Всѣ мужчины, имѣющіе натуральный и здоровый аппетитъ, любятъ сладкое,-- его любятъ всѣ дѣти, всѣ женщины, всѣ восточные народы, вкусы которыхъ не испорчены обжорствомъ и пьянствомъ. И тарелка, полная клубники со сливками, опустѣла передъ философомъ.

   Вы соглашаетесь съ этой аллегоріей. Романы тоже самое, что сласти. Всѣ мужчины, съ здоровымъ аппетитомъ къ литературѣ, любятъ ихъ, какъ любятъ почти всѣ женщины и огромное число умныхъ и ученыхъ людей. Не далѣе какъ вчера мнѣ сказалъ одинъ изъ ученѣйшихъ медиковъ въ Англіи: я только что прочиталъ такой-то романъ во второй разъ,-- (это былъ одинъ изъ самыхъ изящнѣйшихъ вымысловъ Джонса). Судьи, епископы, канцлеры, математики -- это самые замѣчательные потребители романовъ, а къ нимъ, конечно, нельзя не присоединить юношей, прелестныхъ дѣвицъ и ихъ добрыхъ нѣжныхъ маменекъ. Кто не слыхалъ объ Эльдонѣ {Графъ Эльдонъ -- англійскій лордъ-канцлеръ въ первой четверти нынѣшняго столѣтія, ревностный приверженецъ существовавшихъ въ то время законовъ. Разсказываютъ, что онъ плакалъ, при отмѣнѣ смертной казнь за кражу пяти шиллинговъ въ обитаемомъ домѣ. Прим. перев.}, по цѣлымъ ночамъ рыдавшемъ надъ романами, когда у него не было виста!

   Что же касается до того празднаго мальчика въ Курѣ, сомнѣваюсь, что онъ, достигнувъ тридцати лѣтъ, будетъ точно также любить чтеніе романовъ. Онъ слишкомъ усердно поглощаетъ ихъ теперь. Онъ будетъ ѣсть желе, пока оно ему не опротивѣетъ. Не достигнувъ еще двадцати-лѣтняго возраста, онъ до такой степени познакомится со всевозможными приключеніями, что нисколько не удивится, когда какой нибудь незнакомецъ вдругъ окажется настоящимъ графомъ,-- когда старый лодочникъ, сбросивъ съ себя свой нищенскій плащъ, откроетъ звѣзды и ордена и, прижавъ свою Антонію къ груди, скажется принцемъ, давно пропавшимъ ея отцомъ. Въ дѣйствующихъ лицахъ романистовъ однѣ и тѣ же личности, хотя бы они и явились въ бальныхъ башмачкахъ съ красными каблучками и голубиными крылышками или въ одеждѣ девятнадцатаго столѣтія. Ему надоѣдятъ эти сладости, какъ за обѣдомъ надоѣдаетъ мальчикамъ въ частныхъ школахъ сладкій пуддингъ передъ кусками жареной баранины (по крайней мѣрѣ въ старину мнѣ самому надоѣдалъ онъ страшнымъ образомъ,-- теперь, быть можетъ, обыкновенія этого не существуетъ).

   Ну скажите пожалуйста, какая же мораль выводится изъ этого аполога? Мораль слѣдующая: жажда къ романамъ простирается во всѣ концы свѣта; тамъ далеко, въ вѣчныхъ льдахъ океана, моряки читаютъ ихъ другъ другу въ нескончаемыя ночи; тамъ далеко, подъ небомъ Сиріи, угрюмые шейхи и городскіе старшины внимательно слушаютъ поэта, разсказывающаго свои фантазіи; еще далѣе, на равнинахъ Индіи, послѣ утомительнаго дневнаго перехода солдаты слушаютъ повѣсти NN или NN; или наконецъ тамъ, въ маленькомъ чудесномъ Курѣ, праздный мальчуганъ упивается книгой и поглощаетъ ее глазами. Требованіе на романы, сколько намъ извѣстно, существуетъ всюду и купецъ долженъ доставлять ихъ, какъ доставляетъ сѣдла и пэль-эль для Бомбея и Калькутты.

   Какъ молодой человѣкъ, на первый разъ слишкомъ много выпившій эля, получаетъ къ нему отвращеніе, такъ и ты, милый юноша, скоро пресытишься романомъ. Желалъ бы я знать: читаютъ ли романы сами романисты? Если вы войдете въ кондитерскую, то не увидите тамъ, чтобы молоденькія прелестныя дамочки (которымъ я свидѣтельствую мое глубочайшее почтеніе) истребляли пирожки и мороженое,-- напротивъ, въ положенное вечернее время имъ подаютъ здоровый чай и хлѣбъ съ масломъ. Кто можетъ мнѣ сказать: читаетъ ли романы авторъ "Исторіи двухъ городовъ?" {Диккенсъ. Вообще съ большей частью упоминаемыхъ ниже романовъ читатели уже знакомы въ русскихъ переводахъ и вѣроятно помнятъ ихъ авторовъ. Прим. перев.}. Поглощаетъ ли повѣсти авторъ "Лондонской башни?" Восхищается ли блестящій Гарри Лоррекеръ, "гладкой прической или локонами", или "веселымъ путешествіемъ Спонжа?" А ветеранъ, изъ-подъ бойкаго пера котораго мы имѣли книги, восхищавшія насъ въ молодые годы: "Дарнлей", "Ришелье" и "Делормъ" {Кстати, какая странная участь постигла этого ветерана-романиста! (Джемса). Онъ былъ назначенъ генеральнымъ консуломъ ея величества въ Венеціи,-- единственномъ городѣ въ Европѣ, гдѣ его знаменитыхъ "Двухъ Всадниковъ" невозможно было бы увидѣть разъѣзжающими вмѣстѣ.}, находитъ ли удовольствіе въ твореніяхъ великаго Александра, приходитъ ли въ трепетъ, читая "Трехъ мушкатеровъ"? Даровитѣйшій авторъ "Какстоновъ" читаетъ ли другія повѣсти въ "Блэквудѣ?" (напримѣръ хоть ту исторію о привидѣніяхъ, помѣщенную въ августовской книжкѣ; что до меня, то я читалъ ее въ Фолькстонѣ, въ библіотекѣ при отелѣ Павильонъ, и, признаюсь, она до такой степени напугала меня, что я боялся оглянуться назадъ). "Дядя Томъ" восхищается ли "Адамомъ Видомъ". Авторъ "Вексфильскаго священника" смѣется ли при чтеніи "Вардена" и "Трехъ чиновниковъ?" Дорогая, простодушная, скромная, довѣрчивая юность! Я нисколько не сомнѣваюсь, что выше-сказанныя знаменитости также читали романы, но умѣренно,-- ѣли желе, но большею частію питались чѣмъ нибудь жаренымъ или варенымъ.

   Да, дорогой мой юноша! Издатели нашего Корнгиль-Магазина постараются снабдить тебя фактами столько же, сколько и вымысломъ; и хотя имъ не совсѣмъ приходится хвастаться своими обѣдами, но они по крайней мѣрѣ приглашаютъ тебя къ столу, гдѣ ты будешь находиться въ хорошемъ обществѣ. Историческій журналъ корабля Fox былъ написанъ однимъ изъ отважнѣйшихъ моряковъ, которые отыскивали несчастнаго Франклина среди страшной арктической ночи; описаніе Китая сдѣлано человѣкомъ, которому изъ цѣлой имперіи лучше всѣхъ было извѣстно то, о чемъ онъ разсказывалъ; страницы о Волонтерахъ начертаны рукой, которая владѣла мечемъ въ сотнѣ замѣчательныхъ сраженій и наводила британскія пушки при одной изъ величайшихъ осадъ.

   Должно ли намъ указать еще на другихъ? Мы товарищи-путешественники, будемъ знакомиться другъ съ другомъ по мѣрѣ продолженія путешествія. На атлантическихъ пароходахъ въ первый день отплытія (и въ послѣдующіе за тѣмъ праздники) подается къ столу богато-убранное блюдо желе; medioque in fonte leporum красуется британскій и американскій флаги, изящно сдѣланные изъ цвѣтныхъ бумажекъ. Лишь только пассажиры обратятъ вниманіе на это пріятное явленіе, какъ капитанъ, пользуясь случаемъ, старается выразить надежду окружающимъ его, что флаги мистера Буля и его младшаго братца всегда могутъ развиваться рядомъ въ дружескихъ заявленіяхъ. Разъ уже сравнивъ романы съ желе, мы теперь имѣемъ два этихъ блюда (одно изъ нихъ, быть можетъ, недовольно сладко и отзывается aman aliquid, для нѣкоторыхъ весьма невкуснымъ),-- два блюда -- одно съ стариннымъ флагомъ, развѣвавшимся надъ хорошо извѣстнымъ балаганомъ "Ярмарки Тщеславія", другой съ свѣжимъ еще и красивымъ гербомъ, который былъ недавно поднятъ надъ "Барчестерскими башнями" {Въ журналѣ Cornhill Magazine, при появленіи этого перваго очерка, только что начались печатаніемъ два романа, Теккерея: The Virginians и Троллопа Framley Parsonage. Примѣч. перев.}. Прошу покорно, сэръ или мадамъ,-- съ котораго блюда вамъ угодно?

   Я самъ видѣлъ, какъ капитанъ Лэнгъ и Кэмстонъ приглашали своихъ гостей принять участіе въ обѣдѣ въ достопамятный "первый день отплытія" ихъ пароходовъ, когда, мнѣ кажется, ни одинъ человѣкъ не садится за столъ безъ того, чтобы мысленно не попросить благословенія на путешествіе; вотъ и нашъ добрый корабль вышелъ изъ гавани и устремился на синія воды океана.

  

X.
О ЛЕНТАХЪ.

   Дядя нынѣшняго французскаго государя, Людовика Наполеона Бонапарте, кавалера ордена Подвязки и проч., ознаменовалъ свое царствованіе надъ сосѣдней націей учрежденіемъ ордена, который сдѣлался доступнымъ всѣмъ подданнымъ его царства: военнымъ, морякамъ и гражданскимъ; всѣмъ вообще людямъ, отличившимся въ наукѣ, литературѣ, искусствахъ и торговлѣ. Эмблемою ордена былъ кусочекъ ленты болѣе или менѣе длинной или широкой, съ маленькой подвѣской на ея концѣ. Бурбоны имѣли свои собственныя подвѣски и ленты: голубыя, черныя и разныхъ цвѣтовъ; по возвращеніи ихъ къ правленію, добрые старые тори, конечно, предпочли бы возстановить свои прежніе ордена: св. Людовика, св. Духа и св. Михаила, но Франціи такъ по сердцу пришлись орденъ и лента Почетнаго Легіона, что никто изъ государей династіи Бурбоновъ не рѣшился отмѣнить его.

   Въ Англіи, до самыхъ послѣднихъ дней, мы всѣ привыкли подсмѣиваться надъ національными орденами, не жалуемъ ни лентъ, ни крестовъ. Всѣмъ извѣстно, до какой степени великій герцогъ Веллингтонъ (у котораго грудь была покрыта полсотней орденовъ) не любилъ носить лентъ, медалей, пряжекъ и тому подобнаго, передъ своей арміей. Мы всѣ читали о томъ впечатлѣніи, какое производилъ необыкновенно представительный лордъ Кастельри въ Вѣнѣ, гдѣ между прочими джентльменами онъ только одинъ являлся безъ орденовъ. По теоріи великаго герцога пряжки и ленты, звѣзды и подвязки были хорошими и приличными украшеніями только для него самого, для генераловъ его славной арміи и для джентльменовъ высокаго происхожденія, которымъ голубая лента черезъ плечо идетъ какъ нельзя лучше; но для прочаго, обыкновеннаго люда, простое платье безъ звѣздъ и лентъ было бы самое приличное.

   Безъ сомнѣнія, вы и я на столько счастливы, на столько имѣемъ свободы и комфорта, что безъ всякой звѣзды на нашемъ платьѣ и безъ всякихъ перьевъ въ шляпѣ, можемъ отлично гулять, обѣдать и выносить зимній холодъ. Какъ часто смѣялись мы надъ маніей американцевъ дарить своимъ сенаторамъ, членамъ конгресса, представителямъ штатовъ, титулъ Honourable (почтеннаго). Мы имѣемъ полное право называть нашихъ тайныхъ совѣтниковъ высокопочтенными Right Honourable, сыновей нашихъ лордовъ почтенными -- Honourable и т. д., но для націи такой многочисленной, образованной, сильной, богатой, цивилизованной, свободной, какъ наша, имѣть смѣлость придавать нашимъ именитымъ гражданамъ почетные титулы, было бы чудовищнымъ притязаніемъ пошлой надменности и тщеславія выскочекъ! Наши титулы сами по себѣ внушаютъ уваженіе, а титулы американцевъ отзываются нелѣпостью. Мистеръ Джонсъ, изъ Лондона, сынъ канцлера и внукъ портнаго дѣйствительно заслуживаетъ почтенія, онъ Honourable, и по смерти своего благороднаго отца имѣетъ право называться лордомъ Джонсомъ; но мистеръ Броунъ, сенаторъ изъ Нью-Йорка, ни болѣе ни менѣе, какъ пустой выскочка, прибавившій къ своему имени титулъ Honourable, а потому нашъ здравый британскій умъ смѣется надъ нимъ. Кто не смѣялся (въ томъ числѣ и я) надъ гонорабль Наумомъ Доджъ, надъ гонорабль Зено Скуддеръ, надъ гонорабль Хирамъ Бокъ и надъ другими? Въ Америкѣ я улыбался надъ сотнями сотенъ такихъ забавныхъ именъ и титуловъ. И, mutato nomine? Я встрѣчаю идіота отъ рожденія, который теперь пэръ и законодатель. Этотъ слюнявый шутъ и его потомки во всю жизнь будутъ стоять выше васъ и выше меня, выше вашихъ и моихъ дѣтей. Я однажды читалъ объ одномъ альдерменѣ, колѣнопреклоненномъ при посвященіи его въ придворные кавалеры; и теперь еще вижу его золотую трость, которою онъ помахивалъ въ торжественной процессіи; а если мы смѣемся надъ этимъ, то неужели вы думаете, что американцы тоже смѣются?

   Да, звѣзды, подвязки, ордена, кавалерство и тому подобное, все суета. Бобусъ, напримѣръ, гражданинъ и мыловаръ, славный человѣкъ; надъ нимъ и надъ мистриссъ Бобусъ, когда они садятся обѣдать въ часъ по полудни, никто и не думаетъ смѣяться. Но за то, кто не посмѣется, увидѣвъ, что сэръ Томасъ въ теплый лѣтній день и лэди Бобусъ отправляются въ Маргэтъ въ повозкѣ, запряженной осломъ и по дорогѣ ѣдятъ шримсы! Сэръ Вальтеръ Маени былъ шутъ: Нельсонъ съ его пылающими звѣздами и аксельбантами, Нельсонъ, блистательный въ день сраженія,-- былъ съумасшедшій; Мюратъ съ его крестами и орденами, во главѣ своихъ побѣдоносныхъ эскадроновъ, не болѣе, какъ сумасбродный шарлатанъ, который прежде былъ слугою въ гостинницѣ, но глупое тщеславіе заставило его погнаться за мундиромъ и ботфортами. Люди, стоявшіе передъ французскимъ войскомъ при Фонтенуа, которые скомандовали гг. гвардейцамъ стрѣлять первыми, были просто смѣшные французскіе танцмейстеры; Черный Принцъ, прислуживая своему царственному плѣннику {Въ 1356 г. французскій король Іоаннъ Добрый, послѣ битвы при Пуатье, былъ взятъ въ плѣнъ Чернымъ Принцемъ, сыномъ короля Эдуарда III. Пр. перев.}, разыгрывалъ только пустой маскарадъ; рыцарство все равно, что нуль, честь -- вздоръ, аристократизмъ -- изчезнувшая съ лица земли глупость, честолюбіе -- съумасшествіе, желаніе отличія -- преступное тщеславіе, слава пустяки, громкая репутація -- празднолюбіе; словомъ, ничего нѣтъ вѣрнаго, кромѣ того только, что дважды два -- четыре; колоритъ всего міра тусклый, одинъ человѣкъ также высокъ, какъ и другой; одинъ также добръ, какъ и другой, и даже гораздо лучше (а great dale betther), какъ говорилъ одинъ ирландскій философъ.

   Такъ ли это? Неужели титулы и знаки отличія, и почести -- не болѣе какъ тщеславіе? А въ американскую революцію не его ли превосходительство генералъ Вашингтонъ возвращалъ, и при томъ съ справедливымъ негодованіемъ, то письмо, которое не было адресовано къ нему, какъ къ превосходительству и генералу? Титулы всѣ уничтожены; а между тѣмъ въ американской республикѣ цѣлые рои требуютъ и носятъ ихъ! Вы видите французскаго солдата въ предсмертной агоніи, ликующаго, счастливаго, и съ горячностію цалующаго руку начальника, который возлагаетъ маленькій крестъ на его окровавленную грудь. У себя въ отечествѣ, вы видите герцоговъ и графовъ, которые ссорятся и интригуютъ изъ-за ордена подвязки; видите военныхъ кавалеровъ, которые дуются на гражданскихъ кавалеровъ ордена бани; маленькая ленточка на шеѣ служитъ предметомъ ревности; видите солдатъ и матросовъ изъ Индіи и Крыма, которые проходятъ церемоніальнымъ маршемъ передъ королевой и получаютъ изъ рукъ ея крестъ съ вензелевымъ изображеніемъ ея имени. Вспомните еще и то обстоятельство, что тутъ не только лица, украшенныя этимъ крестомъ, но ихъ отцы и друзья,-- всѣ женщины, молившіяся за отсутствующихъ героевъ,-- жена Харри, мать Тома, дочь Джека, возлюбленная Френка -- всѣ они впослѣдствіи носятъ въ своемъ сердцѣ знаки отличія, заслуженные ихъ сыномъ, отцомъ, возлюбленнымъ, всѣ они дѣлаются счастливыми, гордятся и становятся привязанными къ своей родинѣ однимъ только этимъ маленькимъ кусочкомъ ленты.

   На публичномъ чтеніи о Георгѣ III, я слышалъ, что этотъ король, при восшествіи на престолъ, имѣлъ намѣреніе учредить орденъ для литераторовъ; орденъ этотъ предполагалось назвать -- орденомъ Минервы,-- и, я полагаю, изобразить на немъ филина. Кавалеры должны были носить звѣзду съ шестнадцатью зубцами, и желтую ленту; добраго стараго Самуэля Джонсона намѣревались сдѣлать президентомъ большаго креста или большаго филина этого общества. Въ настоящее время учрежденіе подобнаго ордена подлежитъ сомнѣнію. Вы только подумайте о числѣ желающихъ получить бы его, о трудности удовлетворить ихъ желанію, о шумѣ, и спорахъ, и ссорахъ между кандидатами и наконецъ о послѣдующихъ безпорядкахъ при назначеніи ордена потомкамъ! Докторъ Беатти {Шотландскій поэтъ и моралистъ, написавшій поэму Minstrel, доставившую ему громкую извѣстность. Кромѣ того извѣстны его сочиненія: О поэзіи и музыкѣ (On poetry and music), "О смѣхѣ и сочиненіи возбуждающемъ смѣхъ", "О пользѣ классическаго образованія". Беатти умеръ въ 1803 году.} (Beattie) занялъ бы первое мѣсто между поэтами, а двадцать лѣтъ спустя величественный мистеръ Хэйлэй {Haylay, англійскій поэтъ, жившій въ послѣдней половинѣ прошедшаго и въ первой четверти нынѣшняго столѣтій.} безъ всякаго сомнѣнія потребовалъ бы себѣ большой крестъ. Мистера Гиббона {Авторъ исторіи паденія западной Римской имперіи.} никогда бы не выбрали кандидатомъ по причинѣ его опасныхъ и черезчуръ свободныхъ мнѣній. Женскій полъ, а равно и республиканскія чувства, пожалуй, помѣшали бы пожаловать орденомъ безсмертную мистриссъ Катарэйнъ Маколей {Урожденная Собриджъ, авторъ историческихъ и политическихъ сочиненій. Она начала свое литературное поприще вскорѣ послѣ выхода въ замужество за лондонскаго доктора Маколея и пріобрѣла извѣстность за свои республиканскіе принципы. Она умерла въ 1791 году. Примѣчанія переводчика.}. О, какъ Гольдсмитъ сталъ бы гордиться своей ленточкой у Madame Cornelys, или на обѣдѣ въ академіи! Какъ бы Питеръ Пиндаръ посмѣялся надъ этимъ! Пятьдесятъ лѣтъ спустя благородный Скоттъ непремѣнно заслужилъ бы и носилъ большой крестъ. Гифортъ {Бывшій издатель "Quarterly Review" и авторъ сатирическихъ поэмъ и другихъ литературныхъ статей.} пожелалъ бы также имѣть этотъ крестъ, а Байронъ, Шелли, Хазлиттъ {Критическій писатель: "Разборъ трагедій Шекспира" и проч.} и Хонтъ {Авторъ "Римини" и сатирической поэмы "Пиръ Поэтовъ" (The Feast of the Poets).} остались бы безъ ордена, и если бы Китсъ {Авторъ поэмъ "Бдѣніе св. Агнесы", "Изабелла", и др. Поэзія Шелли и Китса служитъ раннимъ проявленіемъ тѣхъ поэтическихъ тенденцій, которыя впослѣдствіи развиты Теннисономъ и его школой. Прим. Переводч.} былъ сопричисленъ къ нему, то какимъ бѣшенствомъ и бранью разразились бы торійскія газеты! Если бы звѣзда Минервы просуществовала до нашего времени,-- но нѣтъ! я молчу, не потому, чтобы идея была слишкомъ блестяща, но потому, что она слишкомъ страшна. Вообразите себѣ претендентовъ, шумъ и споръ за ихъ права! кто изъ философовъ долженъ получить орденскую ленту черезъ плечо? Который на шею? Кто остаточекъ ленты, величиною не болѣе перваго весенняго цвѣточка? Изъ историковъ -- назовемъ ихъ: А, C. F, G, S и Т -- кто изъ нихъ долженъ быть кандидатомъ и кто кавалеромъ ордена большаго филина? А изъ поэтовъ, кто долженъ имѣть притязанія на самую блестящую звѣзду? Изъ романистовъ мы имѣемъ въ виду A, B, С, D и Е (звѣзду первой величины, недавно открытую) и F (палату ума) и прекрасную G, I, и J, храбраго стараго Y, очаровательную K, L, M, N и О (прекрасное созвѣздіе), я затрудняюсь только между тремя И: Пиконъ, миссъ Пардо и Поль Прай,-- Квичи, R, S и T, mère et fils, и очень можетъ быть васъ. О, скромный читатель! ибо кто ныньче не писалъ романа?-- кто не имѣетъ претензіи на звѣзду и соломеннаго цвѣта ленту?-- и кто долженъ получить самую большую или самую широкую? Вообразите себѣ борьбу за это первенство! Вообразите шумъ! Вообразите процессъ раздачи наградъ!

   Кто же будетъ распредѣлять ихъ? Не королева ли? Не министръ ли? Глубоко ли изучилъ романы лордъ Пальмерстонъ? Въ этомъ случаѣ покойное министерство оказалось бы болѣе достойнымъ и способнымъ, но даже и тогда недовольные, не получившіе желтой ленты, намекнули бы на пристрастіе, на лицепріятіе; и лишь только ленты были бы розданы, какъ Джекъ надулся бы на свою, потому что у Дика она шире; Недъ обнаружилъ бы негодованіе, потому что у Боба она также широка; Томъ швырнулъ бы свою въ бюро и поклялся бы не носить ее! Нѣтъ -- нѣтъ: такъ называемому литературному міру лучше не имѣть никакого дѣла ни съ Минервой, ни съ ея желтыми лентами. Великіе поэты сдѣлались бы равнодушными, маленькіе -- завистливыми, смѣшные -- злыми, философы -- сатириками, историки -- риторами, словомъ,-- неурядицѣ не было бы конца. Если изобрѣтательность и умъ должны быть награждаемы государственными знаками отличія и призами, для чего, положимъ, дѣйствительно учрежденъ хоть орденъ Минервы, то кто же долженъ получить его? Великій философъ? безъ сомнѣнія, мы отъ души провозгласимъ его кавалеромъ ордена большаго креста Минервы. Великій историкъ? разумѣется то же самое. Великій механикъ? пусть будетъ и онъ кавалеромъ ордена Б. K. М. Поэтъ? съ криками восторга жалуется кавалеромъ ордена Б. K. М. Великій живописецъ? о! конечно, кавалеръ того же ордена. Если великій живописецъ получаетъ этотъ крестъ, то отчего же не получить его и романисту? ну, великій романистъ, будьте и вы кавалеромъ ордена Б. K. М. Но если поэтъ, живописецъ, разсказчикъ и композиторъ могутъ быть удостоены этой почести, то почему бы ее не распространить и на пѣвца? отчего не назначить его баритону? первому тенору? а если назначить пѣвцу, то почему бы балетному танцовщику не сдѣлать съ этимъ орденомъ нѣсколько прыжковъ и антраша на канатѣ на сценѣ, подъ звуки украшенныхъ тѣми же самыми орденами скрипачей? Химикъ доказываетъ свои права на него за вновь изобрѣтенную имъ краску; аптекарь -- за новыя пилюли; поваръ -- за новый соусъ; портной -- за новый фасонъ брюкъ. И вотъ мы перенесли звѣзду Минервы съ груди на панталоны. Звѣзды и подвязки! можно ли намъ идти дальше, или не дать ли ужь и башмачнику желтую ленточку за его башмаки?

   Приступивъ къ этому очерку, я еще не совсѣмъ рѣшилъ, будетъ ли у насъ орденъ для всѣхъ талантовъ, или нѣтъ: быть можетъ, я только что пожелалъ имѣть богатую ленту и великолѣпную звѣзду, которыя мое семейство видѣло бы на мнѣ въ обществѣ на моемъ лучшемъ фракѣ, какъ вдругъ отворяется дверь и въ нее входятъ по одному и тому же праву сэръ Алексисъ Сойэ! сэръ Алессандро Тамбурини! сэръ Агостино Веллути! сэръ Антоніо Паганини (скриаъпачъ)! сэръ Сэнди М. Гиффэгъ (пѣвецъ маркиза Фаринтоша)! сэръ Альцидъ Фликфлэкъ (первый танцовщикъ театра Е. В.)! сэръ Хорлей Квинъ, и сэръ Джозефъ Гримальди (изъ Ковентгарденскаго театра)! Всѣ они имѣютъ желтыя ленты. Всѣ они честные, умные и извѣстные артисты. Пройдемтесь по комнатамъ, поклонимся хозяйкѣ дома, кивнемъ головой сэру Джорджу Труму (козырю), который управляетъ оркестромъ и достанемъ шампанскаго и зелтерской воды у сэра Ричарда Гунтера, завѣдующаго буфетомъ. Національныя украшенія могутъ быть и хороши, и могутъ имѣть прекрасную цѣль,-- знаки отличія назначаются страною всѣмъ ея bene merentibus; но большой части джентльменовъ съ звѣздами Минервы, я полагаю, болѣе бы нравились широкія ленты на груди. Вообразите себя, собратъ-писатель, что вы украшены этой лентой и смотритесь въ зеркало; неужели бы вы не улыбнулись? неужели жена и дочери ваши не разсмѣялись бы надъ этой канареечной эмблемой?

   Но представимъ себѣ человѣка, стараго или молодаго, его жирную или тощую фигуру, красивую или невзрачную, которая передъ зеркаломъ предается размышленіямъ о желтой лентѣ на его фракѣ и крестѣ, называемомъ Victoria Cross; развѣ бы онъ не почувствовалъ гордости въ своей душѣ? А его семейство? Вѣдь оно бы еще больше возгордилось. Для вашихъ нобльменовъ существуетъ старая голубая подвязка и звѣзда,-- ну, и въ добрый часъ. Если бы я былъ маркизъ, если бы имѣлъ тридцать, сорокъ тысячъ фунтовъ стерлинговъ годоваго дохода (назначьте сумму, дорогой Алькансаръ, какую вамъ угодно), повѣрьте, я бы считалъ за собой право на мѣсто въ парламентѣ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и на орденъ Подвязки. Подвязка принадлежитъ парламентальнымъ сословіямъ. Видите ли вы новаго и пышнаго Pavo Spicifer въ зоологическомъ саду, и не завидуете ли вы его драгоцѣнной коронѣ, лазуревому великолѣпію его перьевъ? Мнѣ нравится, когда у лорда-мэра есть позолоченная карета; когда мой могущественный монархъ окруженъ великолѣпнымъ дворянствомъ; я съ благоговѣніемъ восклицаю ура! когда они проходятъ въ процессіи. Для мистера Бриджеса должно быть очень пріятно, что существуетъ лордъ-канцлеръ съ его золотымъ одѣяніемъ и пятнадцатью тысячами фунтовъ жалованья въ годъ. Для бѣдныхъ куратовъ тоже пріятно, что есть епископы въ Фулэмѣ и Ламбетѣ: ихъ сіятельства тоже были когда-то бѣдными куратами и, такъ сказать, выиграли свои ленты. Неужели человѣкъ, взявшій билетъ въ лоттереѣ, и не выигравшій двадцати тысячъ фунтовъ, долженъ печалиться? Неужели я, послѣ осмотра Чатсворта или Виндзора, долженъ выходить изъ себя и придираться къ моему семейству, потому что имѣю только двѣ небольшія гостиныя! Привѣтствую вашу подвязку, милордъ, и да будетъ стыдно тому, qui mal у pense! И такъ, окольнымъ путемъ я наконецъ добрался до точки, около которой бродилъ со времени нашего отправленія.

   Во время плаванія въ Америку, около девяти лѣтъ тому назадъ, на седьмой или восьмой день по выходѣ изъ Ливерпуля, капитанъ Л**** пришелъ къ обѣду въ восемь стклянокъ; по обыкновенію, поговорилъ немного съ особами, сидѣвшими слѣва и справа отъ него, и розлилъ супъ со своей обычной вѣжливостью, потомъ опять вышелъ на палубу, чрезъ минуту снова возвратился и съ озабоченнымъ видомъ разрѣзалъ рыбу. Потомъ снова вышелъ на палубу, и былъ въ отсутствіи, можетъ быть три или пять минутъ, пока безъ него уничтожили рыбу, и появились entrées и ростбифъ. Прошло, пожалуй, минутъ десять... послѣ девяти лѣтъ не могу сказать навѣрное, сколько именно.

   Наконецъ Л**** возвратился, и на этотъ разъ съ радостнымъ и довольнымъ лицомъ началъ рѣзать ростбифъ: "мы увидѣли маячный огонь", сказалъ онъ. "Сударыня, не прикажете ли сои или хрѣну? или еще чего нибудь?"

   Я забылъ названіе маяка: но нужды нѣтъ. Это была оконечность Ньюфаундлэнда, за которою строго наблюдалъ капитанъ, и пароходъ "Canada" теперь хорошо зналъ, гдѣ находился, потому что, между супомъ и жаркимъ, на верху успѣли уже опредѣлить мѣсто судна по открывшейся части берега, около которой лежалъ путь парохода.

   И такъ, въ бурю и темноту, въ туманъ и ночью, корабль продолжалъ свой безостановочный путь по безбрежному океану, гдѣ не проложено дорогъ, продолжалъ идти по бурнымъ морямъ, внушая намъ увѣренность, что офицеры, управлявшіе имъ, въ одну минуту опредѣляли свое мѣсто и везли насъ съ удивительнымъ вниманіемъ къ безопасности нашего плаванія. Съ тѣхъ поръ, какъ существуетъ благородное пароходное общество Кенарда, на этой линіи случилось только одно несчастіе и то по ошибкѣ лоцмана.

   Собственно этимъ-то маленькимъ приключеніемъ (конечно ежечасно повторяющимся и сдѣлавшимся очень скучной вещью для всѣхъ моряковъ), признаюсь, я былъ сильно растроганъ и никогда не могу вспомнить о немъ иначе, какъ съ сердцемъ, переполненнымъ благодарностью и трепетомъ. Мы ввѣряемъ нашу жизнь морякамъ, и какъ благородно они оправдываютъ это довѣріе! Они, такъ сказать, бываютъ тогда нашимъ провидѣніемъ. Во время нашего сна неутомимая ихъ бдительность охраняетъ насъ, и только бой корабельнаго колокола въ продолженіе всей ночи напоминаетъ намъ о заботливости нашихъ хранителей. Колоколъ этотъ звонилъ и во время пожара на Amazon, призывая къ исполненію долга, храбрости и чести.

   Подумайте объ опасностяхъ, которымъ моряки подвергаются изъ-за насъ: всегдашнія лишенія и бдительность; привычные штормы; страшныя ледяныя массы; длинныя зимнія ночи. Когда палуба во льду, и матросъ принужденъ лѣзть по оледенѣлымъ вантамъ и по реямъ, чтобы подобрать заскорузлый отъ мороза парусъ! Подумайте о ихъ отвагѣ и безропотности, въ холодъ, въ бурю, въ голодъ и во время крушенія! "Женщины и дѣти въ шлюбки!" командуетъ капитанъ парохода Birkenhead, и за тѣмъ съ отрядомъ войскъ, который везли на немъ, отрядомъ собраннымъ на палубѣ, и экипажемъ, послушнымъ славному командному слову капитана, безсмертный корабль -- идетъ ко дну!

   Не угодно ли вамъ прочитать вотъ этотъ разсказъ о пароходѣ Sarah Sands:

   "Винтовой пароходъ Sarah Sands, въ 1,330 тонъ, былъ нанятъ осенью, 1858 года, Остъ-Индской компаніей въ Индію. Командиромъ его былъ Кастль, эсквайръ. Онъ вышелъ съ отрядомъ 54-го полка, около 350 человѣкъ, не считая женъ и дѣтей нѣкоторыхъ изъ солдатъ, и семействъ офицеровъ. Все шло хорошо до 11 ноября, пока корабль не достигъ 14о южной широты и 56° восточной долготы, и находился въ 400 миляхъ отъ острова Маврикія.

   "Между четвертымъ и пятымъ часомъ по полудни этого дня стали ощущать въ нижней палубѣ сильный запахъ дыма, и когда капитанъ Кастль спустился въ трюмъ, чтобы узнать о причинѣ, то нашелъ его въ огнѣ и оттуда уже исходили огромные клубы дыма. Тщетно были употреблены всевозможныя усилія овладѣть огнемъ; жаръ и дымъ были невыносимы. Не смотря на то, на суднѣ не было ни малѣйшаго смятенія. Всѣ приказанія исполнялись съ тѣмъ хладнокровіемъ, неустрашимостью и точностью, съ какими они отдавались. Тотчасъ остановили паровую машину и закрѣпили всѣ паруса. Пароходъ привели противъ вѣтра, чтобы дымъ и пламя проносило за корму, такъ какъ пожаръ былъ въ этой части судна. Между тѣмъ доставали пожарныя помпы, вооружали ихъ и переносили къ мѣсту дѣйствія. Огонь, однако, продолжалъ увеличиваться; тогда все вниманіе обращено было на пороховые погреба, которые были расположены по обѣимъ сторонамъ судна около мѣста пожара, и погребъ съ правой стороны скоро очистили. Въ это время вся кормовая часть судна была въ такомъ густомъ дыму, что тамъ едва можно было стоять и всѣ были въ страхѣ за лѣвый пороховой погребъ. Вызвали охотниковъ выносить оттуда порохъ, и они, подъ предводительствомъ лейтенанта Хогса, рѣшились очистить погребъ, и успѣли въ томъ; но предполагаютъ, что боченокъ пороха или два остались на мѣстѣ, потому что выносить было уже опасно. Люди выходили оттуда и падали изнеможенные отъ дыма и пламени, многихъ изъ нихъ вытаскивали на верхъ съ помощію веревокъ.

   "Огонь скоро пробрался черезъ палубу и распространился по каютамъ, такъ что горѣла уже большая часть изъ нихъ.

   "Въ это время капитанъ Кастль приступилъ къ спуску гребныхъ судовъ. Хотя тогда было очень свѣжо, но ихъ успѣли спустить безъ малѣйшихъ поврежденій; солдаты выстроились на шканцахъ; у шлюпокъ не было ни малѣйшей толкотни; всѣ приказанія исполнялись солдатами, какъ на парадѣ. Людямъ было извѣстно, что капитанъ Кастль не отчаявался спасти корабль, но что, во всякомъ случаѣ, они должны быть на готовѣ оставить его, въ случаѣ если понадобится. Женщинъ и дѣтей посадили въ спущенную съ лѣвой стороны спасительную лодку, подъ командою мистера Вери (Very), третьяго офицера, который получилъ приказаніе держаться около судна, пока не позовутъ къ пароходу. Капитанъ немедленно приступилъ къ сооруженію плотовъ изъ запасныхъ деревъ, и въ короткое время успѣли сдѣлать три плота, которые могли спасти весьма значительное число людей. Два плота спустили уже за бортъ и довольно успѣшно удерживали ихъ около судна, третій же былъ оставленъ на шканцахъ, ближе къ носу, на готовѣ быть спущеннымъ.

   "Между тѣмъ огонь дѣлалъ быстрые успѣхи. Всѣ каюты превратились въ одну горящую массу; около 8 1/2 часовъ утра пламя достигло верхней палубы, и немного спустя, охватило бизань мачту. Всѣ ожидали гибели судна, ибо въ подобномъ случаѣ оно могло заворотить по вѣтру, и тогда огонь и пламя распространились бы по всему пароходу. По счастію, заднія брассы скоро перегорѣли и перебросили гротъ-рей на другую сторону, что и удержало носъ судна противъ вѣтра. Около 9 часовъ послѣдовалъ страшный взрывъ въ лѣвомъ пороховомъ погребѣ, гдѣ, какъ надо предполагать, осталось одинъ или два боченка пороха, которыхъ невозможно было вынести. Въ это время уже все судно, отъ кормы до гротъ- мачты, было въ огнѣ; считали почти невозможнымъ спасти его. Капитанъ Кастль, отозвавъ майора Бретта (который тогда начальствовалъ надъ солдатами, ибо полковникъ находился на одной изъ удалившихся шлюпокъ) на носъ судна, объявилъ ему, что онъ отчаявается спасти свой пароходъ, но проситъ его употребить всѣ усилія, чтобы сохранить повиновеніе между солдатами до самаго послѣдняго момента, и въ тоже время употреблять всѣ силы для спасенія судна. По счастію, желѣзная переборка въ кормовой части судна выдержала и не дала огню распространиться; всѣ усилія были теперь направлены къ тому, чтобы не давать ей накаляться.

   "Никто, говорилъ капитанъ, не въ состояніи былъ бы описать той энергіи, съ которой люди тушили пожаръ; одна часть изъ нихъ находилась внизу, чтобы охлаждать переборку, и оттуда безпрестанно поднимали ихъ за мертво на шканцы, а вмѣсто ихъ спускались новые охотники, которыхъ также вытаскивали на верхъ обезсиленными и безъ чувствъ. Около 10 часовъ загорѣлась гротъ-марса-рея. Мистеръ Уэльчъ, квартермистръ, съ четырьмя или пятью солдатами, завернулись въ мокрую парусину и успѣли затушить ее, хотя вся рея и гротъ-мачта совершенно обуглились. Борьба съ огнемъ внизу продолжалась уже четыре часа и около полуночи замѣтно было, что успѣваютъ овладѣвать имъ. Мало-по-малу тушили пламя и отодвигали огонь дюймъ за дюймомъ къ кормѣ, и только на разсвѣтѣ успѣли совершенно погасить пожаръ. Но теперь корабль находился въ отчаянномъ положеніи; вся корма внутри буквально выгорѣла, оставался только одинъ остовъ судна; лѣвая сторона шканецъ была разрушена взрывомъ, въ трюмѣ было пятнадцать футъ воды.

   "Вѣтеръ между тѣмъ продолжалъ дуть также сильно, какъ и прежде; судно страшно качало, и много воды поддавало черезъ корму.

   "Лишь только освободились отъ дыма, какъ капитанъ Кастль приказалъ подвести подъ корму судна запасный парусъ, солдаты же очищали мѣсто пожара и выкачивали воду,-- все это продолжалось цѣлое утро.

   "Въ теченіи дня дамы возвратились на пароходъ. Шлюбки, на которыя онѣ были размѣщены, хотя и держались около судна, но ихъ страшно качало. Остатокъ дня солдаты продолжали усердно откачивать воду, а матросы чинили корму. Всѣ работали цѣлую ночь на помпахъ; шл