Книговод

Легенды о графе Брюсе

Баранов Евгений Захарович


   Евгений Баранов

Легенды о графе Брюсе

Московские легенды, записанные Евгением Барановым

  
   Источник текста: Московские легенды, записанные Евгением Барановым. Составление, вступительная статья и примечания Веры Боковой. М., "Литература и политика", 1993.
   Публикация Веры Боковой.
   Оригинал здесь: http://imwerden.de/
  
  
   Содержание:
   Брюс и вечные часы
   Как Брюс из старого человека молодого сделал
   Брюсовы чудеса
   Смерть Брюса
   Брюс и Петр Великий
   Как Брюс с царем поссорился
   Брюс и волшебная наука
  
  
  

Легенды о графе Брюсе

  

Брюс и вечные часы

   Про этого Брюса мало ли рассказывают! Всего и не упомнить. Я еще когда мальчишкой был, слышал про него, да и теперь, случается, говорят. А был он ученый -- волшебством занимался и все знал: и насчет месяца, солнца, и по звездам умел судьбу человека предсказать. Наставит на небо подзорную трубу, посмотрит, потом развернет свои книги и скажет, что с тобой будет. И как скажет, так и выйдет точка в точку. А вот про себя ничего не мог узнать. И сколько ни смотрел на звезды, сколько ни читал свои книги -- ничего не выходит.
   -- Вижу, говорит, один туман.
   Ну, все-таки хотел добиться. Мучился-мучился, да уж потом откровение во сне ему было. Сам рассказывал.
   -- Приходит, говорит, неизвестный старец и пальцем погрозил:
   -- Ты, говорит, сверх меры хочешь захватить. А ты, говорит, будь тем доволен,
   что тебе дано. А ежели, говорит, будешь пытать сверх указанного, все отымется и будешь ты наподобие пня или чурбана...
   Ну, он после этого и остыл...
   Ладно, говорит, что будет, то будет...
   А про других хорошо узнавал. Вот и насчет погоды... Ведь это он календарь составил, все распределил по дням, по месяцам, по годам... Вот потому-то и называется "Брюсов календарь". А в отношении погоды брал он от птиц, животных... и от природы брал -- от зари, облаков. Взять хоть воробья. Ну, какая из него птица? Ни пения, ни красоты... щелкни его по башке, он и подохнет... А ведь как погоду предсказывает! Ежели назавтра вёдро, так он тут и давай прыгать "жив-жив" и весь такой пушистый станет. А ежели к дождю, то молчит, насупится. Тоже и ворона... Ну, эта как закаркала, то обязательно дождь или снег пойдет. От этого чорта не жди ясного дня...
   Вот Брюс и примечал все. Да тут много из своей головы брал. Но только не в календаре дело, а тут все больше по волшебству он работал, тоже вот и машины выдумывал. И, жил он при Петре Первом, Петре Великом. В Сухаревой башне [2] ему помещение было отведено, там и составлял разные порошки, составы. Книги у него редкостные были, вот из них-то он и брал. Конечно, без ума не возьмешь, а у него ум обширный был.
   Ну, всего не упомнишь, что он повыдумал. А вот насчет вечных часов я знаю хорошо, это помню, как все дело произошло. И трудился он долго, может, лет десять, а все-таки выдумал. И такие часы выдумал, что раз завел их -- на вечные времена пошли без остановки. И как завел он их -- ключ в Москву-реку забросил. И как был жив Петр Первый и Брюс был жив, то часы шли в полной исправности. Из-за границы приезжали, осматривали. Хотели купить, только Петр не согласился.
   -- Я, говорит, не дурак, чтобы брюсовские часы продавать. Ну, те и утерлись, -- отъехали ни с чем.
   Ну, значит, при Петре и при Брюсе ходили часы. А стала царицей Екатерина, тут и пришел им конец. Конечно, затея глупая, женская.
   -- Мне, говорит, желательно, чтобы ровно в двенадцать часов дня из нутра часов солдат с ружьем выбегал и кричал:
   -- Здравия желаем, Ваше Величество!
   Это вроде как раньше были часы с кукушкой: "дон... ку-ку... дон...ку-ку...". А то еще с перепелом: "Пить пойдем... пить пойдем..." Так это что же? Это штука не мудреная, это кто знает -- может устроить, тут такой механизм. А вечные часы для этого не годятся, они не для того сделаны, чтобы на птичьи голоса выкрикивать или чтобы солдаты с ружьем выбегали... Они для вечности сделаны, чтобы шли и чтобы веку им не было. А Екатерина в этом деле ничего не смыслила. Она так полагала: постучат молотком и готово дело. Ну, а вразумить-то ее некому было. Министры эти -- "слушаем, говорят, все исполнено будет". Тоже -- ветер в голове погуливал. Ну как можно так говорить, ежели не знать механизма? Они думали: стоит только сказать, и все готово будет. И приказали привести самого лучшего мастера. Вот разыскали немца. Пришел и только глянул на часы, а уж говорит:
   -- Можно. Но только, говорит, я меньше пяти тысяч не возьму, и чтобы мне квартира при дворце и чтобы харчи первоклассные.
   А министры говорят:
   -- Все будет, делай.
   Вот и начал немец делать. Осмотрел часы.
   -- Дурацкая, говорит, работа. Это, говорит, дурак делал.
   Ну ладно, пусть будет дурак. Посмотрим, как ты, умная голова, станешь делать...
   Вот он разобрал часы и начал мудрить. Дня три проработал -- ничего не выходит. Приходят министры.
   -- Сделал, спрашивают, солдата?
   А немец сердится:
   -- Я, говорит, не волшебник, чтобы в такой короткий срок солдата сделать.
   Ну, министры говорят:
   -- Ладно, делай, не станем мешать, -- и пошли...
   А немцу не везет: никак не может потрафить в точку. Не спорится дело... Начал по-своему механизм переделывать. А толку нет. Кушанье каждый день хорошее: курятина, поросятина, индюшатина, разные там супы да макароны. Ну, и вина вдоволь. Вот прошел месяц, идет сама Екатерина.
   -- Ну что, сделал? -- спрашивает.
   Тут немец и признался:
   -- Никак, говорит, не могу поставить на точку зрения. Вот Екатерина видит, что зря была ее затея и говорит:
   -- Не надо делать солдата, собери часы, как они были.
   -- Это можно, -- говорит немец.
   А какое там "можно"! Три недели собирал и ничего не вышло. А потому и не вышло, что он брюсовские пружины изломал, винты изломал, колеса искалечил, маятник тоже испортил. А которые сам сделал пружины -- они не годятся, ломаются. Видят министры: не выходит у немца дело. Докладывают царице.
   -- В шею, говорит, немца, а найдите такого, который мог бы собрать часы.
   Вот взяли немца за рукав, вывели за ворота, да и дали по шее. Он и полетел торчмя головой. После того многие мастера приходили. Посмотрят, понюхают и отворотят морду, не по зубам кушанье. Но все же отыскался один такой русский разудалый молодец -- у хозяина в подмастерьях служил. И взял он на себя такую отвагу, чтобы часы в полный порядок привести.
   -- Все, говорит, в лучшем виде исполню, только чтобы мне награда царская была и чтобы харчи хорошие.
   Министры и рады:
   -- Все будет, и награду деньгами дадим, и золотую медаль, только собери часы. А
   насчет харча, говорят, не беспокойся.
   Вот и принялся тот мастер работать. И стучит, и гремит, и пилит, и молоточном пристукивает, и припаивает, и меха у него горят -- жар раздувают... И на весь дворец напустил дыму, копоти этой. Вот приходят министры. Видят -- суетится человек, работа так и кипит у него.
   -- Вот, говорят меж собой, мастер так мастер, не сравнять с немцем.
   -- Ну как? -- спрашивают. -- Подвигается? А тот и говорит:
   -- У нас подвинется. Мы, говорит, знаем дело. Тут, говорит, разве такая пружина нужна? А колесо? Нетто это колесо? Это лабуда, а не колесо. А министры одобряют его:
   -- Это, говорят меж собой, настоящий спец.
   Тут сейчас один министр побежал, припер ему бутылку вина.
   -- Пей, говорит, на доброе здоровье!
   Ну, тому это и на руку -- высосал всю бутылку. В башке зашумело, он и давай свою специальность оказывать: чего немец не успел изломать, так он докончил. А министры бегут к царице:
   -- Так и так, докладывают, очень хорошего мастера мы отыскали: работа так и кипит. Часы скоро готовы будут.
   Царица и рада.
   -- Ну, и слава Богу, -- говорит.
   А этот "хороший мастер" стучал, стучал молотком, видит: дело не подвигается вперед, и не знает, что тут делать, как тут быть, как тут горю подсобить. По его расчетам дело пустяковое, а примется собирать часы -- ничего не выходит. И сам он за этой работой обалдел и стоит истукан-истуканом, на эти винты, гайки да колеса смотрит, бельмы свои вытаращил...
   Оно и понятно. Брюс над этими часами 10 лет мозговал, а этот чертогон за месяц захотел в порядок привести их. А главное -- не тот состав у него в голове был.. У Брюса-то ум какой был? Один на всю Россию... Ну, может Петр Первый превышал его. Да и как сказать? В одном-то деле и превышал, а в другом не доходил... Ну, а у этого похвальбишки какой-такой ум? Глупость одна. А раз в башке нет, из... спины не достанешь: спина есть спина -- такой и почет ей. Вот в чем тут дело.
   А министрам не терпится, хочется, чтобы он поскорее собрал часы. Идут к нему. А тот уже вделся_, инструменты сложил в сумку -- собрался уходить.
   -- Ну, как? -- спрашивают министры.
   -- Хитра механика! -- говорит хваленый мастер. -- Тут, говорит, и сам чорт ни чего не поделает, а уж где мне: мое дело маленькое.
   Тут министры и приступили к нему:
   -- А как же, говорят, подлая твоя душа, ты хвалился, что сделаешь?
   -- А он отвечает: -- Что ж из того, что хвалился? Спервоначала, говорит, я думал, что штука тут не важная, а на поверку вышло -- не нашего ума это дело.
   Тут один министр развернулся -- бац его в ухо! Тот и завертелся кубарем. А другой министр вцепился ему в волосья и давай таскать. И принялись они тут вдвоем разделывать своего "спеца": один за патлы теребит, другой то в ухо засмолит, то по зубам стебанет... И невмочь стало мастеру, и тут заорал он на все горло:
   -- Караул! Убивают!
   И вышел переполох на весь дворец. Бежит царица, бегут генералы:
   -- Что это такое? -- спрашивает царица. -- За что бьете мастера?
   А министры говорят:
   -- Его, подлеца, убить мало! Нешто, говорят, это мастер? Это мазурик, он и нас, и вас обманул, с первого раза обнадежил, соберу, мол, часы, а теперь пошел на попятную, "не моего, говорит, ума дело".
   -- Ну хорошо, -- говорит царица. -- Я это дело разберу, -- и приказала взять мастера под арест.
   И посадили этого поганца за решетку. Потом такое определение сделала Екатерина: министров со службы вон, а мастеру дать сто розог. Ну, разложили его степенство и нарисовали ему на спине разгонами_ и маятники, и пружины, и колеса, потом с зашейным маршем проводили из дворца. Так он, словно окаянный, бросился бежать, как будто собака бешеная гналась за ним. И после такой прокламации баста хвалиться, только одно и знал: "наше дело маленькое". Вот как градусник понизился! А то "я" да "мы". А что такое "я"? Прохвост, и больше ничего. Только людям голову морочить можешь. Много таких "спецов" -- свиньям хвосты закручивать! А ежели ты не брешешь языком, а с умом дело свое делаешь, то ты и есть настоящий спец. И цена тебе настоящая. Тоже вот и с брюсовскими часами: ну как можно было их разбирать да исправлять, ежели ты ихнее устройство не знаешь? После-то Екатерина каялась, сколько потом выписывала она этих мастеров! Только результату не вышло настоящего. Да и как ему выйти-то? Ведь каждый по-своему крутил, завинчивал, да молотком пристукивал. Ну и докрутились, достучались -- все изломали, исковеркали и уж понять нельзя было -- часы ли это были или еще какая машина. И лежали, лежали эти пружины да колеса, да и выбросили их, чтобы глаза не мозолили. После-то ученые кинулись их искать, да где найдешь, ежели от них и звания не осталось? Человек столько ума положил, а тут такое хамское обращение. Вот и толкуют: "Брюс", "Брюс"...
   Ну, Брюс-то, Брюс, а вот мы-то и не можем ценить его... Ну, что осталось после него? Все изломали, все испакостили. Вот только Сухаревская башня осталась, да, говорят, еще книги. Только говорят, а доподлинно-то никто не знает...
  
   Записано в Москве в августе 1924 г.; рассказывал рабочий-штукатур Егор Степанович Пахомов.
  

Как Брюс из старого человека молодого сделал

   В Сухаревой башне жил этот Брюс. Ну, тут только банки стояли с разными составами да подзорные трубы, а главная мастерская у него была в подземельи -- там и работал по ночам. Мастер на все был. Вот раз взял, да и сделал горничную из цветов. Настоящая девушка была: комнату убирала, кофий подавала, только говорить не могла. Приходит царь Петр Великий.
   -- Хороша, говорит, у тебя служанка, только одно плохо -- не говорит. Немая,
   что ли? -- спрашивает.
   А Брюс говорит:
   -- Да ведь она не рожденная. Я, говорит, из цветов ее сделал.
   А царь не верит:
   -- Полно, говорит, зря языком трепать, мыслимое ли это дело?
   -- Ну, говорит Брюс, смотри!
   Вынул из головы служанки булавку, она вся рассыпалась цветами. Царь и смотрит, дескать, что это за чудо такое?
   -- Как, говорит, ты этого добился?
   -- Наукой, -- говорит Брюс.
   -- Да ведь наука науке рознь, -- говорит царь. -- Может, волшебством? Ты, говорит, лучше признайся.
   А Брюс ему отвечает:
   -- Мне, говорит, нечего признаваться. Вот мои книги, вот составы, смотри сам.
   Посмотрел Петр книги. Видит -- книги ученые. А Брюс не все книги показал ему: самые главные по волшебству были спрятаны в подземельи, тринадцать штук. Очень редкие и тогда были, а теперь и не найти. Но Петр все же не поверил ему. А без волшебства тут ничего не поделаешь. Только ведь это не такое волшебство, вроде колдовства. Это в деревне раньше были колдуны. Действительно, попадались знатоки... И так у них заведено было: от отца сыну передавалось, весь род -- все колдуны были. Но до Брюса им далеко. Есть и теперь в деревне, только не колдуны, а выдают себя за колдунов, и не от науки действуют, а наобум святого Лазаря. Иной-то дуролом поймает лягушку и примется шилом ей голову колоть.
   -- Мне, говорит, надобно достать лягушиные мозги, чтобы сделать лягушиное масло.
   А для чего, спроси. Он и не скажет -- сам не знает. Он слышал звон, да не знает, откуда он. Тут не каждая лягушка годна, а нужна жаба, да и не мозги ее требуются, а сердце. Положат ее в муравейник, муравьи и объедят ее. Да ведь все с умом надо делать, а не на авось. Тоже вот и травы: надо знать, какая против какой болезни действует. А то дадут тебе такого настоя, что ты на стену полезешь или станешь на людей кидаться. На все надо наука, но только без ума и наука ни к чему.
   Тоже вот и Брюс: науки науками, а ум-то у него все разрабатывал. И все доступно было ему. Квартира его была на Мясницкой -- жена там жила. И посейчас дом этот цел, гимназия там раньше была. Так вот Брюс сделал вечные часы и замуровал в стену. И до настоящего времени ходят эти часы. Приложишься ухом к стене и слышишь, как стучат: тик-тук... тик-тук... А сверху вделал в стену такую фигуристую доску, а к чему -- неизвестно. Ну, думает хозяин, к чему эта доска? Долой ее! Начали выламывать -- не поддается. Позвали каменщика. Он стук киркой, а кирка отскочила, да его по башке тоже стук! Каменщик удивляется:
   -- Что за оказия? -- говорит.
   Да тут хозяин проговорился.
   -- Эту, говорит, доску еще Брюс вделал.
   Тут каменщик и принялся ругать хозяина.
   -- Чего же, говорит, ты раньше не сказал мне об этом? Пусть, говорит, чорт выламывает эту доску, а не я! -- и ушел.
   Хозяин и приказал закрасить доску. Ну, выкрасили, а ее все еще видно. И вот тут что главное: как быть войне, доска становится красной. Перед японской войной замечали, перед германской... Закрашивали ее сколько раз, она все выступает. А где подъезд -- медная доска прибита и на ней какие-то буквы вырезаны, и тоже неизвестно для чего. Приходили профессора, смотрели:
   -- Это, говорят, Брюсова работа, а что означает -- ничего, говорят, не можем понять.
   А ведь, гляди, недаром же прибита доска?..
   Ну, это все не то. А вот как он из старого человека молодого сделал -- это, действительно, чудо из чудес... Работал-работал, и добился-таки -- выдумал эти составы. Сперва-наперво он над собакой сделал испытание: розыскал старую-престарую собаку, да худющую такую -- кости да кожа. Притащил он этого пса в подземелье, изрубил на куски, потом перемыл в трех водах. После того посыпал куски порошком и снова они срослись как следует, по-настоящему. Вот он полил на ту собаку из пузырька каким-то составом, и сейчас из нее получился кобелек месяцев шести. Вскочил на ноги, хвостом замахал и давай вокруг Брюса бесноваться. Известно, малыш: ему бы только поиграться. Тут Брюс и обрадовался:
   -- Наше дело на мази! -- говорит. -- Теперь всех стариков сделаю молодыми, пусть живут.
   А этот кобелек так и остался при нем; как вечер, сейчас взберется наверх и поднимет брех: тяв-тяв... тяв-тяв...
   А народ, который мимо идет, поскорее бежать: думает, что это Брюс собакой обернулся и свою башню сторожит. Понятно, не знали, в чем тут дело.
   Вот приходит к нему царь Петр и говорит:
   -- Где ты достал такого славного кобелька? А Брюс говорит:
   -- Это я его из старой собаки переделал.
   -- Как так? -- спрашивает царь.
   Брюс все рассказал ему, а царь не верит.
   -- Ну, хорошо, -- говорит Брюс, -- приведи ко мне самого старого старика; я из него сделаю молодого парня.
   Вот царь сделал распоряжение.
   Отыскали такого старючего деда, что он и лета свои позабыл считать и ходить не может, не слышит ничего. В носилках притащили его в башню, спустили в подземелье. Вот как царская прислуга ушла, Брюс изрубил в куски старика, перемыл в трех водах, посыпал порошком. Вот видит царь: ползут эти куски один к другому, срастаются. И видит, лежит целый дед... Тут Брюс полил из пузырька, и заместо этого деда поднимается молодой парень. Встал, стоит и смотрит. Тут Петр очень удивился и думает: "Наяву ли я или во сне?" Потом приказывает выгнать этого парня. Брюс и выпроводил его, ну, может, дал ему рублишко-другой... Потом натравил на него кобелька. Как принялся кобелек за икры хватать, так этот парень, точно полоумный, бросился бежать.
   После этого Петр и говорит:
   -- А ты брось свою затею, чтобы из стариков делать молодых.
   -- А почему бросить? -- спрашивает Брюс.
   -- По этому, по самому, -- говорит Петр, -- что из этого кроме греха ничего не выйдет. Ведь если переделать стариков на молодых, тогда и смерти не будет человеку.
   И как, говорит, тогда жить? Ведь ежели теперь люди грызутся, то тогда, говорит, за каждый вершок земли станут резаться. А с человека довольно и той жизни, какая ему определена. Ты, -- говорит, -- уничтожь эти порошки и составы и больше не занимайся этаким делом.
   Брюс послушался, уничтожил. Только он тут другую штуку придумал: сделал из стальных планок и пружин огромаднейшего орла. Сядет на него верхом, придавит пружинку, орел и полетит. И сколько раз летал над Москвой. Народ и высыпет, задерет голову и смотрит. Только полицмейстер ходил к царю жаловаться на Брюса.
   -- Первое, говорит, от народу нет ни прохода, ни проезда. А второе, говорит, приманка для воров: народ, говорит, кинется на Брюсова орла смотреть, а воры квартиры очищают...
   Ну, царь дал распоряжение, чтобы Брюс по ночам летал. А говорят, не знаю, правда ли, что нынешние аэропланы по Брюсовым чертежам сделаны. Будто профессор один отыскал эти самые чертежи. И будто писали об этом в газетах...
   Но только долетался Брюс на своем орле. Полетел раз и не вернулся: унес его орел, а куда -- никто не знает. Царь жалел его:
   -- Такого, говорит, Брюса больше у меня не будет. И верно, не было ни одного такого ученого.
  
   Рассказывал в Москве в марте 1923 г. маляр Василий. Фамилия его мне неизвестна; рассказ происходил в чайной "Низок" на Арбатской площади, за общим столом.
  
  

Брюсовы чудеса

   Брюс астроном был. У него на Сухаревской башне подзорные трубы стояли -- по ночам смотрел на звезды, изучал. Это он определил, когда затмению солнца быть, когда луне... Он и календарь составил. Только все же главное занятие его -- волшебство. Книги у него были очень редкие, древние. Ищут их теперь, только зря: они уже давно в Германии. Еще как только он помер, кинулись искать деньги, а у него денег-то всего-навсего сотня рублей была. Они же думали -- у него миллионы имеются. Ну, взяли эту сотню, а на книги внимания не обращают -- разбросали по полу бумаги, планы, топчут... Ну, не все же были тут вислоухие, нашелся один умный человек -- немец, забрал книги, рукописания и гойда в Германию. Вот теперь эти аэропланы, телефоны, телеграфы -- все по бумагам Брюса сделаны, по его планам и чертежам. Он дорожку первый проделал, а там уж нетрудно было разработать. Да и то сколько лет возились -- все не выходило: в голове не хватало. Что Брюс один сделал, то сотня самых ученых профессоров разрабатывала. Башка не та! Теперь эти профессора, эти разные механики, разные спецы, техники, инженеры нос кверху задирают: "Мы сделали". -- Вы? А кто дорогу вам показал? Откуда вы взяли программу? Зачем вы над брюсовскими бумагами свои головы ломали? К чему это вам понадобились Брюсовы книги и вы, как угорелые, мечетесь по всей Москве, ищете их? "Мы, говорят, от природы берем". А Брюс откуда брал? Не из чорта же лохматого брал, а тоже из природы. Ведь ежели не будет природы, то и ничего не будет. "Природа"! Ты вот ее сумей взять!
   Тогда еще царь Петр был... И раз спрашивает:
   -- А скажи, говорит, Брюс, как на твое мнение: природа одолеет человека или
   человек природу?
   А Брюс отвечает:
   -- Это глядя по человеку.
   -- Как так? -- спрашивает Петр.
   Тут Брюс выломал из улья сот меду и спрашивает:
   -- Знаешь, что это за штука?
   -- Мед, -- говорит Петр.
   -- А как он делается, знаешь? -- спрашивает Брюс.
   -- Да как? -- говорит Петр. -- Пчела летает по цветам, по травам, высасывает сладкий сок и несет в улей.
   -- Это ты правильно объясняешь, -- говорит Брюс. -- Ну а между прочим, и муха умеет высасывать сок, только отчего, говорит, ни сота не сделает, ни меда не принесет?
   -- Муха, -- говорит Петр, -- не работает, она жрет и пакостит.
   -- Ну, а муравьи? -- спрашивает Брюс. -- Ведь они только и знают, что работать, -- этакие-то домины себе выбухивают. А какая от этого польза? А ведь тоже, говорит, мастера они вытягивать сладкий сок: брось им окурок -- и нос завернут, а брось кусок сахару -- то откуда только их, чертей, наберется -- живо сожрут, только не сделают ни сахару, ни меду... Действительно, говорит, если их набить полну бутылку и поставить в вольный дух, то получится муравьиный спирт -- от ревматизма хорошо помогает. Но только, говорит, и паук одобряет мух -- вкусная пища для него.
   Вот какую загадку загадал он Петру. Только Петр был башковитый.
   -- А это, говорит, вот отчего: ежели, говорит, пчела берет сок, то обрабатывает его: что нужно -- тащит в сот, а что не нужно -- бросает. А муравей и муха, хоть и высасывает сок, да не могут обработать его и жрут целиком.
   -- А почему не могут? -- спрашивают Брюс.
   -- Потому не могут, -- говорит Петр, -- что им этого не дано.
   Тогда Брюс и говорит:
   -- То же самое и с человеком. Дано ему -- он одолеет природу, а не дано -- не одолеет. Тут хоть сто лет трудись -- толку не будет. Тут, говорит, важно, чтобы котелок твой варил, да и было бы чем варить.
   Вот как он разъяснил "от природы берем". Она тому и дает, кто умеет варить.
   Вот тот же Брюс сделал из цветов девушку: и ходила, и комнату убирала, только говорить не могла. Правда, долго работал, но все же сделал. Вот один граф увидел ее и полюбил -- красавица была. Ну, знал, что она не может говорить, только так рассуждал, что и с немой можно жить. И пристал к Брюсу:
   -- Выдай замуж за меня свою девицу.
   А Брюс отвечает:
   -- Да ведь она искусственная!
   Граф не верит, пристал как банный лист к спине:
   -- Отдай, говорит, не то жизни лишусь и записку оставлю, что это ты меня до точки довел.
   Ну, что с дураком делать? Взял Брюс из головы девушки шпинек -- она вся и рассыпалась цветами. Тут граф испугался и кинулся бежать.
   -- Ну, говорит, к чорту его, этого Брюса! Он, говорит, еще возьмет, да превратит меня в медведя или волка! -- И после того и близко к Брюсу не подходил.
   А то еще и так бывало: среди лета, в самую жару, идет дождь и гром гремит... Вот Брюс выйдет на свою башню и давай разбрасывать направо, налево какой-то состав. И вот на тебе: валит снег! Молния сверкает, гром гремит, а снег сыплет и сыплет. Вся Москва в снегу! Форменная зима: снег на крышах, снег на земле, снег на деревьях... А гром гремит. Ну, известно, народ всполошится, испугается:
   -- Что это за чудо? -- говорит.
   Выбежит на улицу, видит -- Брюс стоит на башне и хохочет. Ну, тут народ и поймет, что это его работа и примется ругать его, потому что для овощи вред от того снега. Только не долго снег лежал -- час, не больше, ну, от силы два...
   А вот дождь Брюс не мог остановить. Петр спрашивал его насчет этого.
   -- Нет, говорит, это невозможно. Я, говорит, все испробовал: что можно, то де
   лаю, а чего нельзя, то и не пытаю.
   Тоже вот -- не понимал он птичьего языка. Ученый, волшебник и все такое, а вот не знал. Это только одному царю Соломону премудрому дано было. Тот знал. Но ведь Соломон -- совсем другое дело: тот мудрец был, а волшебство ему ни к чему было. Соломон от природы такой был, а Брюс умом и наукой до всего доходил.
   Вот не знаю, не могу объяснить, за что Брюс замуровал в стену свою жену. Квартировал он на Разгуляе. Дом этот и теперь еще цел, гимназия раньше в нем была. И вот говорят, будто в это доме в стене доска вделана. Сколько раз закрашивали, а ее все видно -- не принимает краску. И будто в этом месте он замуровал свою жену, а за что, за какую вину -- не знаю.
  
   Записывал в Москве в августе 1924 г. Рассказывал в чайной неизвестный мне старик-рабочий.
  

Смерть Брюса

   Пропал Брюс через свою жену и ученика своего: они погубили его. Брюс был старый, а жена молодая, красивая. Ученик тоже старый был. Тут как раз в этому времени Брюс выдумал лекарство... ну такой состав, чтобы старого переделывать в молодого. А еще не пробовал, как он действует: удача будет или неудача? А на ком испытать? Думал, думал... Вот позвал ученика в подземелье. А у него в этом подземельи тайная мастерская была -- никого в нее не пускал. И как позвал ученика, взял да и зарезал. Всего на куски изрубил, сложил в кадку, посыпал порошком. А сам рассказал, что будто рассчитал своего ученика, так как он ленивый. И целых девять месяцев в кадке лежали эти куски. Это как женщина носит ребенка девять месяцев, так и тут. Вот на десятый месяц взял он изрубленное тело, вывалил на стол, сложил кусок к куску, как было у живого. Как сложил -- сейчас полил составом, куски все срослись. Он взял, из пузырька покапал. И поднялся ученик: был старый, стал молодой.
   -- Вот, говорит, как я спал долго!
   А Брюс говорит:
   -- Ты спал девять месяцев. Ты, говорит, вновь народился.
   -- Как так? -- спрашивает ученик. Брюс рассказал ему. А тот не верит.
   -- Это, говорит, белой кобылы сон.
   Брюс и говорит:
   -- Когда не веришь -- посмотри в зеркало.
   Вот ученик посмотрел в зеркало, видит: совсем молодым стал.
   -- Это, говорит, такие чудеса, что и сказать нельзя. По наружности, говорит, я молодой, а по уму старый.
   Вот Брюс и приказывает ему:
   -- Ты, говорит, смотри, никому не говори, что я сделал тебя молодым. И жене моей не говори. А рассказывай, что ты у меня новый ученик. Я буду то же говорить.
   Потом стал он учить его, как переделывать старого на молодого.
   -- Это, говорит, для того учу тебя, что сам хочу переделаться на молодого. А когда, говорит, будут спрашивать, где Брюс, говори: уехал, мол, на девять месяцев, а куда -- неизвестно. И жене моей не рассказывай про наше дело, а то она по всей Москве разнесет.
   И взял с ученика клятву, что все исполнит как следует. И отдал он ученику эти порошки и составы. И после того ученик зарезал Брюса, на куски изрубил, в кадку положил, порошком засыпал. А сам молчок. Но только жена Брюсова, как увидела молодого ученика, сейчас полюбила его. Ну и он оказался тоже парень не промах. Одним словом, закрутили они вдвоем любовь. Ну, он тоже брех оказался: все выложил Брюсовой жене. А та говорит:
   -- Не надо переделывать Брюса на молодого. А будем, говорит, жить вместе: ты будешь заниматься волшебными делами, а я по хозяйству управлять стану.
   Вот ученик и взял себе в голову:
   -- Это, говорит, верно. Я, говорит, довольно обучен и буду как Брюс.
   Но только ему до Брюса было очень далеко: и сотой части брюсовских наук не знал.
   Ну, время идет. Народ удивляется:
   -- Что это, мол, Брюса не видать, не слыхать? И царь Петр Великий спрашивает:
   -- Где это девался Брюс? Раньше, говорит, каждое утро с рапортом являлся, а теперь не приходит?
   А это, значит, такой рапорт: что он за ночь выдумает, то утром докладывает царю. Вот пошли от царя узнать насчет Брюса. А ученик говорит:
   -- Уехал на девять месяцев, а куда -- неизвестно.
   Ну, те и доложили царю. И тут девять месяцев кончились. Вот ученик и Брюсова жена выложили изрубленное тело, сложили по порядку. Ученик взял, этим составом полил. Куски срослись. Вот он вынимает из кармана пузырек с каплями. А жена Брюсова вырвала у него пузырек, да хлоп! -- обземь и разбила.
   -- Теперь, говорит, пускай Брюс Страшного суда ожидает -- тогда воскреснет. Довольно, говорит, я помучилась за ним, бродягой, пососал он моей кровушки вволю.
   А ведь брехала, потому что он не бил ее. А тут, видишь, такая вещь: она молодая, в ней кровь играет, а он старый. Она бесится, а он без всякого, может, внимания, потому что ему и без этого полон рот дела. Конечно, если правильно рассуждать, на что ему молодая жена? Но только она больше виновата: ведь видела, за кого ты выходила? Или тебе, чортовой лахудре, платком глаза завязывали, когда выдавали за Брюса? Но только у нас такого закона нет. А тут, видишь, простая штука: она думала, что через Брюса ей будет почет -- дескать, народ станет говорить: "Вон идет волшебникова жена". А народу и дела до нее не было никакого. Действительно, самому Брюсу от всех почет и уважение, ну, многие и боялись. А Брюс с ней под ручку по бульвару не ходил на прогулку. Вот ее и брала досада, вот в чем тут дело. А больше всего, как она полюбила этого ученика, так и думала, что лучше его и на свете нет никого. Баба, и понятие у ней бабское.
   И вот они вдвоем обрядили Брюса, в гроб положили и сговорились, как им брехать перед людьми. Вот она сейчас и подает известие:
   -- Головушка ты моя бедная!.. -- завыла, заголосила...
   Ну, народ стал спрашивать:
   -- Чего это Брюсиха завыла?
   Ну, пришли люди, посмотрели -- лежит Брюс в гробу... Ну, которые-то обрадовались: "А! -- себе на думке. -- Наконец-то черти забрали!" А все по глупости: думали, что он чорту душу продал. А тут только наука была. А которые понимали, те жалели и спрашивали:
   -- Когда помер? От каких причин?
   Вот Брюсиха и принялась разводить свою брехню:
   -- Только, говорит, вчера приехал больной, а нынче помер.
   Народ и верит. Смерть свое время знает. Доложили царю. Только он не очень-то поверил, пошел сам посмотреть. Вот приходит. А жена Брюсова еще пуще принялась выть, на разные голоса выделывала. Тут Петр Великий сразу догадался, что тут дело не спроста. И думает себе: "Баба через меру воет, значит, тут есть подлость и обман". И увидел он ученика, посмотрел на него. Знает, что он ученик, но только такой вид показал, будто не знает его.
   -- Ты, говорит, за каким здесь делом? Что тебе здесь требуется?
   А тот испугался и говорит:
   -- Я Брюсов ученик.
   -- Как ученик? -- спрашивает царь. -- Ведь у него старый ученик. Ты, говорит, врешь! Ты самозванец.
   А ученик говорит:
   -- Да ведь я тот самый и есть, но только Брюс переделал меня на молодого.
   Спохватился было, да уж поздненько. Петр и говорит:
   -- Ну-ка, расскажи, как он тебя переделал.
   Нечего делать -- надо рассказывать. Тут он и принялся говорить, да во всем сознался.
   -- Я, говорит, не виноват, а меня подговорила вот эта мадама, -- указывает на Брюсиху.
   А она оправдывать себя начала.
   -- Нет, говорит, ты врешь, поганый прощелыга, от тебя, жулика, все огни загорелись!
   А ученик на нее все сваливает. А царь слушает и вникает. Слушал, слушал и говорит:
   -- Я вижу, вы два сапога пара. У вас, говорит, анафемов, совместный уговор был погубить Брюса. Ну, говорит, если совместный, так и награда вам будет совместная.
   Взять, говорит, их под арест!
   И сейчас этому ученику и этой его любовнице белые ручки назад и потащили, куда следует. После того Петр приказал, чтоб Брюса с большим почетом похоронили. Потом ученику и Брюсовой жене отрубили головы. Но только народ нисколько их не жалел.
   -- Собакам, говорит, и смерть собачья.
   Так и пропали эти живительные капли. Петр поискал, как похоронили Брюса. Много пузырьков нашел, а как без Брюса распознаешь? Без хозяина и товар плачет. А если бы не погубили Брюса, так, гляди, сколько бы он переделал стариков на молодых...
  
   Записано в Москве в августе 1924 г., рассказывал уличный торговец яблоками Павел Иванович Кузнецов, уроженец Тверской губ.
  

Брюс и Петр Великий

   Про Брюса не все правду говорят: есть и такие, что привирают многое. Иной пустослов напустит дыму, лишь бы людей обморочить... А доподлинная история про Брюса то из историев история. Подумаешь, до чего роскошный ум был у человека! И шел он по науке, и все узнавал. Умнейший из умнейших был человек!
   А жил он тогда в Сухаревой башне. Положим, не вполне жил, а только была у него там мастерская и работал он в ней больше по ночам. И какого только струмента не было в этой мастерской! И подзорные трубы, и циркуля... А этих снадобий пропасть: и настойки разные, и кислота, и в банках, и в пузырьках. Это не то, что у докторов: несчастная хина, да нашатырный спирт, а тут змеиный яд, спирты разные! Да всего и не перечесть! И добивался человек наукой все постигнуть на свете: что на земле, что под землей и что в земле -- хотел узнать премудрость природы.
   А купечество московское не любило его, очень противен он был купцам. И не любили его купцы, собственно, вот через что: сидит, примерно, купец в своей лавке, торгует. У него на уме покупателя общипать, а тут глядь -- на самого каркадил лезет... Такой огромаднейший каркадилище, пасть -- во как разинул и так и прет на него. Ну, купец с перепугу вскочит на прилавок и заорет не своим голосом на весь квартал:
   -- Караул, пропадаю! Кара-ул!
   И взбулгачит он своими криками народ. Вот и сбежится народ со всех сторон.
   -- Что такое? В чем дело? Чего ты разорался? А купец чуть не плачет и весь дрожит.
   -- Да как же, говорит, мне не орать, ежели каркадил слопать меня хотел?!
   -- Какой такой каркадил? -- спрашивают. -- Где он? Покажи!
   Смотрит купец... нет никакого каркадила... И сам себе не верит. А народ смотрит на него и удивляется.
   -- Что же, говорит, это такое?
   И не знает, как понимать ему об этом купце. Ежели бы сказать пьян, так этого не видать: человек совсем тверезый. Или сказать -- полоумен, так опять же ничего такого не заметно: человек как будто при своем полном рассудке. Может, скуки ради озорничать начал? Так и на это не похоже: человек уже пожилой и борода седая. И примется народ ругать этого купца:
   -- Ах, ты, говорит, чорт новой ловли! Ах ты, бес прокаженный!
   А купца стыд берет и опасается он, как бы по шее не наклали ему. И сам не знает, что подумать: не спал и не дремал, своим делом занимался, а между прочим явственно видел каркадила. И народ тоже ничего не понимает.
   А тут слышит -- другой купец завопил:
   -- Караул, грабят! -- и потому он так закричал, что видит, быдто полна лавка свиней набежала. Прибежали свиньи и давай буровить, давать копать, и рвут на клочья ситец, сукно... И видит купец -- разор на него пришел, вся его мануфактура пропадает зря. Вот он и давай кричать, чтобы помощь ему дали. Ну, народ слышит -- орет человек, надрывается, бежит к нему. Городовые в свистки свистят, пристав мчится, как рысак... Только смотрит -- и тут ничего нет, и тут все в порядке, все благородно и никто не грабит купца. И опять все в удивление приходят:
   -- Ты что же, говорят, безобразничаешь? Кто тебя грабит? Разуй глаза, обуй очи -- посмотри, где тут грабители?
   А купец говорит:
   -- Да я не насчет грабителей, а вот, говорит, свинота меня одолела.
   Смотрит народ -- ну хоть бы одна свинья была.
   -- Да ты, говорит, видно, с перепою в белой горячке, или, может, маналхолия на тебя нашла. Ну, где эта твоя свинота?
   Смотрит купец -- нет свиней и товар цел. Тут пристав бац его в ухо.
   -- Подай, говорит, мерзавец, штраф за беспокойство! -и потянет с него пятерку.
   Конечно, какой штраф! В собственный карман сунет, а не в казну. Не дурак, своего не упустит.
   Ну, покончат с этим свинопасом, станут расходиться, а тут третий завыл. И все бегут к нему.
   -- Ты еще, спрашивают, чего?
   -- Да я, говорит, великана испугался...
   -- Какого, спрашивают, великана?
   -- Да вот, говорит, пришел в лавку великан и стал матерно ругать меня. Я, говорит, тебя, негодяя, в три погибели согну.
   Ну, и тут то же самое: нет никакого великана. Народ примется ругаться.
   -- Да вы, говорит, все нынче перебесились.
   А пристав свое дело знает: развернется да как чесанет в ухо купца, так у того аж колокола в башке зазвенят.
   -- Подай, говорит, штраф, шелапут ты этакий! -- и с этого пятерик, а то и всю десятку потянет.
   И вот раз происходит такая контробация, а понимающие люди идут мимо. Видят, народ собрался, галдеж поднял.
   -- Это еще что за синедрион такой собрался? -- спрашивают.
   Ну, им объясняют, какое здесь дело разыгралось. А они смеются:
   -- Эх, вы, говорят, скоты неразумные! Да ведь это, говорят, испытание натуры Брюс производит. А народ не знает, что это за испытание.
   -- А как, спрашивает, это испытание и в чем тут корень вещества?
   А эти понимающие говорят:
   -- Об этом Брюса спросите.
   Пристав, как услышал про Брюса, со всех ног бросился бежать.
   -- Ну его к шуту! -- говорит. -- Свяжись с ним, и жизни не рад станешь!
   И как пристав задал тягуля, народ себе бросился врассыпную, кто куда попало.
   А боялся народ Брюса от своего недопонимания, от того, что не знал, какое это бывает испытание натуры. А это -- наука такая, тут требуется хороший ум, чтобы уразуметь ее. И это самое испытание натуры вот что означает: положим, возьми человека. Вот он живет, делом каким занимается, а то просто ворует. Но только ему и в ум не приходит, какой в нем есть магнит. Ему какой магнит требуется? Нажрался да спать, а нет -- портамонет с деньгами из чужого кармана вытащить -- вот какой его магнит. И выходит, что он, как свинья нечувствительная, не шевелит мозгами. Вот от этого самого он натуры не знает, да и где знать, ежели он как Божий бык? А Брюс знал и умел отводить глаза. А этот отвод вот что значит: вот, примерно, сидит человек и пьет чай, а Брюс сделает такое, и человеку этому представится, будто полна комната медведей. Вот это и есть испытание натуры. Всем наукам наука. И по-настоящему за нее Брюсу должна быть похвала, а купцы ругают его.
   -- Он, говорят, окаянный дух, в Сухаревой башне сидит, испытание натуры производит, а мы пугайся, кричи? Нет, говорят, это не фасон. Потому что, говорят, ежели мы будем каждый день кричать, народ скажет: купцы с ума посходили, и покупать у нас ничего не станет.
   И как они обсудили это дело, сговорились ехать жаловаться царю Петру Великому. Выбрали людей, которые поразумнее, и отправили с жалобой.
   Вот приезжают эти разумники к царю и свою жалобу рассказали. А Петр Великий такой был: не любил бумаги писать, а сам до всего докапывался.
   -- Надо, говорит, посмотреть, что это за испытание натуры такое.
   И как приехал в Москву, взобрался на Сухареву башню. А Брюс только что собрался обедать идти. И как он отворил дверь, Петр ухватил его за волосья и давай таскать. А Брюс и понять не может, за что ему такое наказание от царской руки.
   -- Петр Великий! -- кричит. -- Да ты что это? Ведь за мной никакой вины нет!
   -- Врешь! -- говорит Петр. -- Есть: ты московскую торговлю портишь!
   -- Трепанул еще Брюса раза два, а может, и три, и после того рассказал про купцову жалобу.
   Тут-то Брюс и уразумел, каким ветром нагнало на него черную тучу, тут-то и понял, через что, собственно, воспоследовало ему наказание от царской руки. И тут он принялся разъяснять Петру свою прахтику насчет испытания натуры. А Петр еще не знал эту иструкцию_ насчет отвода глаз и на дает веры словам Брюса.
   -- И как это, говорит, возможно, чтобы отводом глаз сделать каркадила? Тут, говорит, может, какая другая наука?
   А Брюс на своем стоит:
   -- Раз я, говорит, сказал "отвод", значит, и есть отвод. А так как, говорит, тебя берет сумнение, то идем сейчас на площадь и там увидишь этот отвод.
   -- Ну, идем, -- говорит Петр, -- только смотри, Брюс, ежели ты подведешь пантомину насчет брехни, я тебя по зубам двину.
   А Брюс только посмеивается.
   И спустились они с башни, приходят на Красную площадь, а народ прослышал, что царь приехал, собрался его смотреть. Ну вот, хорошо... И как приехали на площадь, Брюс взял палочку и нарисовал на земле преогромного коня с двумя крыльями и говорит Петру:
   -- Смотри, сяду я на этого коня и вознесусь в поднебесье. А Петр молчит, только смотрит, не станет ли Брюс посыпать этого коня каким-нибудь порошком. Только нет, не посыпал, а только махнул три раза рукой и сделался этот конь живой и поднялся на небеса, а Брюс сидит на нем верхом, смотрит на Петра и смеется.
   Задрал Петр голову кверху, смотрит на коня этого, и народ тоже смотрит и в удивление приходит.
   Вот Петр смотрел, смотрел и говорит:
   -- Удивительное дело, до чего Брюс наукой дошел. Только слышит, кто-то позади него говорит:
   -- Петр Великий, а ведь я -- вот он!
   Обернулся Петр, смотрит -- стоит Брюс и смеется. Тут Петр в большое удивление пришел.
   -- Что же, говорит, это такое? Был один Брюс, а стало два? Только, говорит, не знаю, какой настоящий, какой поддельный?
   А Брюс разъясняет ему:
   -- Я, говорит, есть настоящий, а который летает -- одно лишь твое мечтание. И коня, говорит, нет никакого.
   А Петр сердится:
   -- Как, говорит, нет? Не пьян же, говорит, я в сам-деле! Ну, Брюс не стал с ним спорить, а только махнул рукой -- и не стало крылатого коня на небе. После этого Брюс и говорит:
   -- Вот это и есть отвод глаз. Что, говорит, я захочу, то и будет тебе представляться.
   Вот, говорит, я сделал купцам отвод глаз, только они не вразумились и нажаловались тебе на меня, а ты, не разобрамши дела, ухватил меня за волосья и давай трепать.
   А Петр говорит:
   -- Купцово дело можно поправить.
   И отдал он приказ собрать всех купцов. И как их собрали, он и говорит:
   -- Вы вот нажаловались на Брюса, будто он вашу торговлю портит, а ведь зря: это не порча, а только отвод глаз. А так как, говорит, вы не вразумились, то у меня есть такой состав: как примете, сразу вразумитесь.
   Купцы и думают, что он будет давать им брюсовские порошки или капли. И очень боятся, думают: от брюсовского состава добра не жди, примешь -- и обернешься каркадилом или свиньей.
   И говорят они Петру:
   -- Лучше штраф наложи, а лишь бы не этот состав.
   -- Нет, -- говорит Петр, -- что такое штраф? Заплатил, и опять без умственного понятия остался, а от моего состава ясность ума будет. Ну-ка, говорит, снимай по очереди портки да ложись.
   И делает он распоряжение дать каждому купцу двадцать пять горячих. Ну, их сейчас разложили, и отпустили каждому. И как отполировали их, Петр говорит Брюсу:
   -- Пойдем-ка, Брюс, в трактир, чайку напьемся.
   А он простецкий был, ему этого чох-мох не дал Бог, не разбирал, где пить чай: трактир -- трактир, харчевня -- харчевня, а не то чтобы беспримерно_ дворец.
   Ну, а Брюс что? Чай пить -- не дрова рубить, притом же приглашает не чорт шелудивый, а сам Петр Великий. Вот Брюс и говорит:
   -- Что ж, пойдем.
   Вот приходят. Заказывает Петр чаю две пары, графинчик водочки. Вот выпили, закусили, после за чай взялись. Только Брюс и думает: "Неспроста, говорит, это Петрово угощение!" А не знает, к чему тот дело клонит. Вот Петр за чаем и давай Брюса расхваливать:
   -- Это, говорит, ты умной штуки добился -- глаза отводить. Это, говорит, для войны хорошо будет.
   И стал объяснять, как действовать этим отводом:
   -- Это, примерно, идет на нас неприятель, а тут такой отвод глаз надо сделать, будто бегут на него каркадилы, свиньи, медведи и всякое зверье, а по небу летают крылатые кони. И от этого неприятель в большой испуг придет, кинется бежать, а тут наша антиллерия и начнет угощать его из пушек.
   И выйдет так, что неприятелю конец придет, а у нас ни одного солдата не убьют. Вот Брюс слушал, слушал да и говорит:
   -- Тут мошенство, а честности нет.
   А Петр спрашивает:
   -- Как так? Какое же тут мошенство?
   А Брюс разъясняет:
   -- А вот какое, говорит, на войне сила на силу идет, и ежели, говорит, у тебя войско хорошее и сам ты командир хороший, то и победишь, а так воевать, с отводом глаз -- одна подлость. Я, говорит, мог бы невесть что напустить на купцов, а сам забрался бы в ящик и унес бы деньги. Так это, говорит, будет жульничество.
   А Петра за сердце взяли Брюсовы слова.
   -- Ну, ежели тут жульничество, зачем же ты, так-растак, выдумал этот отвод глаз?
   А Брюс говорит:
   -- Я не выдумал, а так наука доказывает. Я, говорит, на свой манер повернул науку, вот у меня и вышло, а другой, говорит, как ни вертит ее, ничего у него вне выходит, потому что он скотина и поврежденного ума человек.
   Только Петр не сдается:
   -- После таких твоих слов, говорит, ты есть самый последний человек. Ты, говорит, своему царю не хочешь уважить, и за это, говорит, надо надавать тебе оплеух.
   Только Брюс нисколечко не боится.
   -- Эх, говорит, Петр Великий, Петр Великий, грозишь ты мне, а того не видишь, что у самого змея под ногами.
   Глянул Петр -- и взаправду змея у него под ногами. Как вскочит... Схватил стул, давай бить змею. А хозяин и половые смотрят, а подступиться боятся: знают, что он царь, и Брюса тоже знают.
   И разломал Петр стул об пол. Смотрит -- нет никакой змеи, и Брюса нет. Тут он и понял, что Брюс сделал ему отвод глаз. Отдал за чай и за водку -- четвертной билет выкинул и сдачи не взял.
   -- Это, -- говорит половому, -- тебе на водку. -- И поскорее вон из трактира.
   И сильно осерчал он тогда на Брюса. А тронуть его боится. И уехал ни с чем, а после жаловался:
   -- Он, говорит, из прохвостов. Правда, говорит, он самый ученый человек, а все же ехидина.
   Ну, Брюсу передали царские слова:
   -- Ты, говорят, что же это наделал? Вон царь обижается на тебя.
   А Брюс говорит:
   -- А что я наделал? Ничего, говорит, такого особенного от меня не было. Действительно, говорит, я по науке работаю. Только у меня этого нет, чтобы наукой на подлость идти. Вот, говорит, я умею фальшивые деньги делать, а не делаю, потому что это есть подлость. А Петр, говорит, чего добивался от меня? Он хотел, чтобы я помогал ему весь свет обманом завоевать, только я на это не пошел. Вот, говорит, через что его обида...
   Ну, уж разумеется, Брюсовы слова передали Петру. А тот ругается.
   -- Ничего, говорит, пусть храбрится, так-растак! Но только, говорит, придет время и его черти заберут, и никакая наука ему не поможет.
   Ну, это что? Понятно, каждый умрет, как придет его время, тут чертей в науку нечего примешивать... А только Брюсова смерть такая была: пропал он, можно сказать, дуром. Вот он и умный человек был, и ученый, а все же была в нем дуринка: своему лакею доверился, а тот и уложил его в гроб. И как это он не взял в свой ум, что прислуге нельзя вполне доверяться?.. Ведь это что за народец такой? Нынче ты для него хорош и он для тебя хорош. А назавтра погладь его против шерсти, он и ощетинится, выберет время и тяпнет тебя исподтишка. А Брюс не взял этого в расчет. Конечно, человек думал, как жил у него этот лакей много лет и ничего такого заметно за ним не было, -- вот он и понадеялся на него, и доверил ему свой секрет.
   А дело такое: мазь и настойку выдумал Брюс, чтобы из старого человека сделать молодого. И поступать надо было в таком порядке: взять старика, изрубить на куски, перемыть хорошенько и сложить эти куски как следует, потом смазать их мазью и все они срастутся. После того надо побрызгать этим настоем, этим бальзаном. И как обрызгал, станет человек живой и молодой. Ну, не так, чтобы вполне молодой, а наполовину. Примерно, было человеку 70 лет, станет 30. Это так по науке полагается. С наукой шутить нельзя: требуй от нее столько, сколько она может дать, а лишку потребовал -- она сейчас на дыбы станет, и сколько ты ни трудись, все попусту будет, прахом пойдут твои труды, потому что науке аккуратность нужна. А Брюс знал все это, умел, как обойтись с ней, вот от этого у него все выходило. А главное -- голова, ум хороший был у него.
   А было тогда Брюсу восемьдесят лет, и хотел он, чтобы стало сорок. И приказал он лакею, чтобы тот перерезал ему горло бритвой, изрубил на куски и чтобы эти куски перемыл и сложил по порядку, после того смазал бы мазью и уже после полил бы бальзаном. А лакей сделать-то сделал, да не все: бальзаном не полил, а взял, да разлил его по полу. И чего ради пошел он такое дело -- и поднесь никто на знает. Зло ли какое было ему от Брюса или подкупил его кто -- никому не сказал об этой причине. На что уж ученые профессора по книгам, по бумагам смотрели -- ни до чего не докопались.
   -- Тут, говорят, лакеева тайна.
   Разумеется, причина была, потому что как же так без причины убить человека? Что-то такое было...
   Ну, хорошо... Вот он не полил бальзаном и не знает, куда спровадить мертвого Брюса. А тут как раз в эту пору приходят в башню Брюсовы знакомцы. Смотрят -- лежит мертвый Брюс. Они и удивляются:
   -- Что же это такое? -- говорят. -- Ничего не слышно было, чтобы Брюс болел, а уже лежит мертвецом. -- И спрашивают они лакея:
   -- Когда же это Брюс помер? А он говорит:
   -- Вчера поутру.
   Они опять спрашивают:
   -- Почему же ты, подлая твоя харя, молчишь? Почему ты, анафемская сила, никому об этом не сказал? А он и не знает, что на это сказать.
   -- Да я, говорит, маленько перепугался.
   Ну, они были не дураки -- сразу увидели, что тут дело не чисто. Кинулись к нему, давай его бить:
   -- Признавайся, говорят, как дело было?
   А он говорит:
   -- У него разрыв сердца произошел.
   Ну, только они не верят:
   -- Брешешь, чортов мазурик! -- И давай его головой об стенку стукать.
   Он было крепился, да видит -- мочи нет, и сознался:
   -- Мой, говорит, грех. Вот так и так произошло, -- все рассказал.
   Они спрашивают:
   -- А за что ты руку на Брюса наложил?
   А он говорит:
   -- Хоть убейте, не скажу.
   Они давай ему под бока ширять кулаками, давай по затылку бить. Только он не сознается. Вот они видят -- человек уперся на своем, заковали его в кандалы, повезли к царю. Привезли, и рассказали об этом деле. А Петр так рассудил:
   -- Действительно, говорит, Брюс очень ученый был, это правда. Ну, говорит, и то правда, что ехидина из ехидин был. Он, говорит, очень зазнался и царской короны не признавал.
   Это Петр за насмешку так говорил и за то, что Брюс не дал своего согласия на отвод глаз в военном деле. Не мог забыть он своей злобы.
   -- Правда, говорит, такая Брюсова судьба, чтобы от руки лакея смерть ему была, только все же, говорит, лакея никак прощать нельзя, а то, говорит, и другие лакеи станут убивать своих господ. И потому, говорит, надо сжечь лакея живьем, чтобы другим лакеям пример был.
   И сейчас подхватили лакеишку под мышки, поволокли на площадь. И как притащили, стали жечь: костер огромаднейший разложили и стали поджаривать. А тогда простота-матушка была: ни этой Сибири, ни каторжной работы не знали, а рубили головы да живьем жгли. Этой волокиты и в помине не было. Вот и с лакеем долго не стали хомутаться: сожгли, и дело с концом.
   А Брюса Петр велел похоронить:
   -- Оттащите, говорит, этого пса на кладбище, закопайте!
   Вот как он благословил Брюса! Видно, солоно пришлось ему от Брюсовой насмешки!
   Ну, похоронили Брюса, а Сухареву башню Петр приказал запечатать. После-то ее и распечатывали не раз, Брюсовы книги искали, да не нашли. И как найдешь, ежели они в стене замурованы? Станешь стену ломать -- башня завалится, -- вот и не трогают ее, пусть, мол, стоит.
  

Как Брюс с царем поссорился

   Раньше Брюс жил в Петрограде, да царь Петр выслал его в Москву за одну его провинность: на царском балу, во дворце, он устроил насмешку. А эта насмешка такая. Приехал на этот бал Брюс, а уж был хватемши, да мало-мало до настоящей припорции недоставало. Вот он подошел к буфету, взял бутылку вишневки и давай прямо из горлышка сосать. Сейчас лакузы [т. е. лакеи], разная эта шушера-мушера побежали царю жаловаться.
   -- Брюс, говорят, пьяный напился и безобразничает: прямо изо всей бутылки наливку вишневую пьет, а тут дамский пол, генералы...
   Вот царь подходит к Брюсу и говорит:
   -- Ты что же хамничаешь? Нешто рюмок нет, что ты из бутылки прямо тянешь?
   Ты вот, говорит, вместо того, чтобы охальничать, устроил бы какую-нибудь потеху, а гости посмеялилсь бы...
   -- Ну ладно, -- говорит Брюс, -- устрою тебе потеху. И устроил. Понятно, с пьяных глаз...
   Эта публика, разные там графы да князья, генералы, женский пол, эти барыни под музыку плясали-танцевали... Все одеты хорошо, все шелка да бархат, одним словом, шико... Вот Брюс махни рукой. И тут видят эти самые господа, которые по паркету кренделя выделывали, что на полу отчего-то стало мокро... По первому-то разу подумали, что беспременно грех с кем-нибудь случился... И-и пошло у них тут "хи-хи" да "ха-ха"... Но только видят -- идет вода из дверей, из окон, падает с потолка... И завизжали, загорланили...
   -- Потоп! Потоп!
   Они думали, что это петербургское наводнение. Нева из берегов вышла, весь город потопила. И началась тут потеха! Эти госпожи барыни платья задрали, а генералы да князья кто на стул взобрался, кто на стол, кто на подоконник... И все вопят, орут, -- думают, что им конец подошел. Только царь знал, что это Брюс сделал отвод глаз, и кричит он ему:
   -- Брюс, пьяная морда! Брось свои штуки!
   Вот Брюс опять махнул рукой -- и смотрят все: нет никакой воды, везде сухо. Но только господа эти стоят на столах, на стульях, а барыни задрали подол... Тут все поняли, что Брюс над ними шутку подшутил, и стали жаловаться царю, дескать, Брюс на нас такую срамоту нагнал -- разговор на весь столичный город Петербург выйдет. А Петр им говорит:
   -- Вы как веселились, так и веселитесь, а я с Брюсом расправлюсь.
   Подозвал Брюса и принялся ему выговаривать:
   -- Нешто, говорит, я такую потеху приказывал делать? Ты, говорит, моих гостей осрамил.
   А Брюс в ответ говорит царю:
   -- Не велика, говорит, штука русский квас: копейка стакан! А что касается твоих гостей, то, по мне, они есть собрание сволочей.
   Тут Петр осердился:
   -- Не смей, говорит, выражаться! Я, говорит, с улицы не собираю всякую сволочь.
   Ты, говорит, напился, ты пьян!
   А Брюс смеется:
   -- Немножко, говорит, заложил за галстук. Но только, говорит, скажу, что пьяница проспится, а дурак никогда!
   Тут Петр и спрашивает:
   -- Так это, по-твоему выходит, что я дурак?
   А Брюс отвечает:
   -- Я тебя не ставлю в дураки, а только меня досада берет, что ты взял под свою защиту этих оглоедов.
   Ну, слово за слово. В голове-то Брюса зашумело, он и наговорил много лишнего. Тут еще больше рассердился царь.
   -- Я, говорит, вижу, ты чересчур много о себе понимаешь: все у тебя дураки, одного себя ты умным выставляешь. Ну, ежели, говорит, все дураки, а ты один умный, то нечего тебе промежду дураков жить. Завтра поутру пришлю тебе подводу и отправляйся в Москву, живи в Сухаревой башне.
   Вот после такого приказа Брюс и отправился домой.
   -- В Москву, так Москву, -- говорит Брюс.
   А царь все-таки думал, что Брюс проснется и придет прощения у него просить. Только утром ждет -- Брюс не приходит. Вот он сам к нему направляется. А Брюс забрал с собой свои книги, бумаги, подзорные трубы и все свои причиндалы, которые нужны по его науке, и сел в свой воздушный корабль. А у него такой корабль был, вроде как теперь аэропланы... Ну, сел в этот корабль. А Петр бежит и кричит:
   -- Стой, Брюс!
   Только Брюс не послушал, надавил кнопку, корабль и поднялся. Взяло тут Петра большое зло, выхватил он пистолет -- ба-бах! в Брюса... Но только пуля отскочила от Брюса и чуть самого царя не убила. А Брюс кричит с корабля:
   -- Ваши пули для нас ничего, а вот от наших, говорит, мыслей вы покоробитесь!
   И взвился корабль его птицей. А народ собрался, смотрит и крестится:
   -- Слава тебе, Господи, -- говорит. -- Унесли черти Брюса от нас.
   Невежество, понятно. Ведь у этого народа какое понятие про Брюса было? За колдуна его почитали, и думали, что он все болезни на людей насылает. Теперь дури в России много, а раньше еще больше было. Ну, только какое дело до этого Брюсу? Колдун? Ну и пусть. А он свой путь исправно на Москву направляет. И вот прилетел, закружился, как коршун, высматривает, где Сухарева башня стоит... Высмотрел и опустился. Тут полны улицы, полны площади народа... Кто радуется, а больше все ругают:
   -- Не было, говорят, печали, черти накачали: нелегкая Брюса принесла.
   А Брюс принялся в башне работать. Тут один генерал приходит и стал выпытывать, что тот приготавливает. А Брюс говорит:
   -- Да тебе-то что? Ну, приготавливаю. Можешь ли это понять? Я, говорит, в твои дела не вмешиваюсь, ничего от тебя не выпытываю.
   А генерал говорит:
   -- Мое дело иное -- я генерал.
   -- Ну, и я генерал, -- говорит Брюс. А генерал смеется:
   -- Какой, говорит, ты генерал? Ты кудесник. Тут Брюс и разъяснил ему:
   -- Ты, говорит, по аполетам генерал, а я по уму генерал. Сорви, говорит, с тебя аполеты, кто скажет, что ты генерал? Дворник, скажут.
   Тут генерал рассердился и давай его ругать.
   -- Ежели, говорит, на то пошло, я твою башку к чертям разнесу! Наставлю, говорит, орудии, да как тресну, так от тебя, стервы, только клочья полетят.
   Брюс на это отвечает:
   -- Ежели я стерва, так зачем ты пришел ко мне? Пошел, говорит, прочь! -- и в шею выгнал генерала.
   Вот этот господин генерал, его превосходительство, и распалился, помчался в казарму и отдал приказ, чтобы немедля разбить из орудий Сухареву башню. И сейчас привезли пять орудий, наставили на башню... Вот скомандовали: "пли!" И ни одна пушка не выстрелила. Принялись солдаты мудрить и так, и этак -- ничего не помогает, словно это не пушки, а бревна. А Брюс стоит на башне, смеется и кричит:
   -- Вы -- дураки! Зарядили песком орудия и хотите, чтобы они дали огонь.
   Генерал приказал разрядить одно орудие. Разрядили. Смотрят -- вместо пороха песок и в других то же самое. А народ, который тут собрался, говорит генералу:
   -- Вы, ваше превосходительство, лучше увозите свое орудие, не то, говорят, Брюс того вам наделает, что век не человеком будете.
   Тут генерал и того... испугался и скомандовал, чтобы уводили орудия в казарму. А как привезли, смотрят солдаты -- порох настоящий в орудиях. Доложили генералу. А он и руками машет:
   -- Ну его к чорту, этого Брюса, говорит, с ним только грех один. -- И отступил от Брюса.
   Да мало ли еще проделывал Брюс... Вон Лев Толстой говорил: "Брюс на всю Россию был самый чудесный человек". И верно. Ведь иной-то и не поверит, какой он был искусник.
   У него служанка была, сделанная из цветов: подавала, комнату убирала. Теперь вот доискиваются до этого секрета и дойти никак не могут: локомотив плохо действует.
   А Брюс-то вон как шагал: на тысячу лет вперед погоду предсказывал. А теперь эти самые барометры. Посмотришь -- одно только смехотворство. Указывает стрелка: "ясная погода". А на дворе-то жарит дождище как из ведра. По мостовой реки бегут. Что же это, мол, ваш инструмент врет? Говорит: "ясная погода", а вон какой хлещет дождь! Или, по-вашему, называется это прекрасная погода?
   -- Да тут, говорит, что-то винтик в каприз ударился.
   -- И примется крутить этот винтик. -- Теперь, говорит, в полной исправности.
   -- А что, спрашиваю, показывает?
   -- Да теперь, говорит, на завтрашний день предрекает: "пасмурно, а к вечеру дождь".
   Ну, утром встаешь... Солнце -- и ни единой тучки!.. Ну, думаешь, к вечеру дождь соберется... И вечером хорошая погода, и заря ясная... -- Что же это, мол, наше здоровье, механизм-то ваш подгулял? Вы бы салом его смазали, что ли...
   -- А чорт его знает, что он врет! Только, говорит, зря деньги загубил на такую дрянь! -- да обземь его... И вылетели винты, стрелки, пружинки дурацкие, крючочки - этот поганый механизм...
   А почему он действует с обманом? А все по единственной причине: слаба гайка -- дойти не могут и только пыль в глаза пускают. На словах -- мастера: все теория-матушка отдувается, а как практики коснется, то и примутся выдумывать эти стрелки, стержни. Понятно, без теории практики не бывает, но практика теорию побивает. А у Брюса всегда теория с практикой сходилась. Вот от этого самого и ошибки не выходило... Ну, и голова на плечах была, а не тыква!
   А вот насчет смерти его не знаю, как и сказать: тут надвое рассказывают. Одни говорят, что лакей не полил его живой водой. Это будто он выдумал живую и мертвую воду, чтобы стариков превращать в молодых. Вот взял, изрубил в куски своего лакея. А тот лакей был старый... Ну, изрубил, перемыл мясо, полил мертвой водой, все тело срослось, полил живой водой -- лакей стал молодым. Потом Брюс сам захотел помолодеть. Научил лакея. Вот изрубил его лакей, полил мертвой водой -- тело срослось. А живой водой не полил. Ну, видит -- умер, похоронили...
   А вернее всего он улетел, потому что ежели бы он умер, то остался бы воздушный корабль, а то его нигде не могли найти. Это так и было: сел на корабль и полетел, а куда -- неизвестно. И трубы забрал с собой. Вот начальство видит -- нет Брюса, и написало царю: "Брюс неизвестно куда девался, какое распоряжение будет насчет его книг, порошков?" А Петр написал: "Не трогать до моего приезда". Через сколько-то времени приезжает. Заперся в башне и трое суток рассматривал книги, порошки. Туда ему обед и ужин подавали. А народ собрался, ждет, что будет. Вот на четвертые сутки приказывает царь вылить в яму все эти Брюсовы жидкости, а порошки сжечь на костре, книги и бумаги замуровать в стену этой самой башни.
   -- Но, говорит Петр, главных-то книг нет. Должно быть, спрятал в потаенном месте.
   Ну, замуровали. И приказал царь запереть башню на замок и сам печати к двери приложил сургучные. И приказал поставить часового с ружьем. И уехал царь, и тут вскорости помер.
   После него другие царствовали. А только у Сухаревой башни все ставят часового. Вот стала царствовать Екатерина Великая. Докладывают ей насчет Сухаревой башни. Она говорит:
   -- Не я ее запечатывала, и не мне ее распечатывать. А часовой, говорит, пусть стоит. Как, говорит, заведено, так пусть и будет.
   Ну и другие цари такой же ответ давали.
   Вот взошел на престол Александр Третий. Был он на коронацию в Москве. Едет осматривать город и проезжает мимо Сухаревой башни. Часовой встал на караул -- честь отдает. Вот царь спрашивает генерала:
   -- А что хранится в этой башне? А генер ал отвечает:
   -- Не могу знать.
   Царь приказал кучеру остановиться, выходит из коляски, спрашивает часового:
   -- Что ты, братец, караулишь?
   -- Не могу знать, ваше императорское величество, -- говорит часовой.
   Смотрит царь -- висит замчище, может, фунтов в пятнадцать, и семь печатей сургучных со шнурами привешены. Стал спрашивать генералов -- ни один не знает, что в этой башне хранится. Время-то прошло много, как она запечатана была. Которые знали, те давно поумирали, а новым эта башня без надобности. Вот царь требует ключ. Кинулись искать. А где его в чертях найдешь, когда его и в глаза никто не видел, какой он есть! Тут генерал объяснил:
   -- Это, говорит, по неизвестному случаю башня запечатана, а где находится ключ, тоже никому не известно.
   Рассердился царь.
   -- Что за порядки, говорит, такие дурацкие: не знают, что в башне хранится! Тащи лом, командует, тащи молот!
   Живо притащили. Засунули лом... Только не поддается замок.
   -- Бей молотом! -- командует царь. И принялись наяривать молотом по замку.
   Насилу сбили с двери. Ну вот, отворили дверь, входит царь, смотрит -- все пусто кругом, стоят голые стены и больше ничего. Тут царь опять рассердился:
   -- Какого же, говорит, чорта здесь караулили? Пауков, что ли? Только, говорит, это не такая драгоценность, чтобы из-за такой сволочи ставить караул!
   Да тут пришло ему в голову постучать в стену. Постучал -- слышит, будто отдает пустое место. Приказал позвать каменщика. Притащили их целый десяток.
   -- Выламывай стену! -- приказывает царь.
   Ну, выломали. Смотрят -- лежат книги, бумаги. Царь удивился.
   -- Что же это за архив такой секретный? -- спрашивает. Генералы в один голос отвечают:
   -- Не можем знать!
   Посмотрел царь, что напечатано, -- ничего понять не может. Смотрели и генералы -- тоже ни в зуб толкнуть. Посылает царь за профессорами. Набралось их много. Принялись разбирать. Уж как они ни старались, чтобы перед царем отличиться, -- ничего не выходит, не действует механизм!
   -- Это, говорят, какие-то неизвестные книги. А царь сердится.
   -- Неужели, говорит, ни одного не найдется, который бы разобрал?
   Тут говорят ему:
   -- Есть еще один старичок-профессор: если он не разберет, так никто не разберет.
   Послал царь за этим старичком. Привозят его. Как глянул, так сразу и сказал:
   -- Это, говорит, книги Брюсовы, и бумаги тоже его.
   А царь и не знал, какой-такой Брюс был, и спрашивает старичка:
   -- А что за человек был Брюс, что его книги и бумаги беспременно нужно было замуровать в башню?
   Старичок и говорит:
   -- А это, говорит, вот какой был человек: такого, говорит, больше не рождалось, да и не родится. -- И стал рассказывать про Брюса.
   А царь слушает и удивляется.
   -- А ну-ка, говорит, почитай хоть одну книгу.
   Вот старичок начал читать. Все слушают, а понять ничего не могут, потому что на каком-то неизвестном языке написано. Чорт знает, что за язык! Царь говорит:
   -- Хоть ты и читал, а понять ничего невозможно.
   Тут старичок и стал объяснять эти слова. И все насчет волшебства. Вот царь и говорит:
   -- Ладно, теперь я понял, в чем тут дело, -- это тайные науки. Только ты не читай их здесь, а поедем со мной -- там мне одному прочитаешь.
   -- Это все, -- говорит, -- волшебство тут описано. Это Брюс разные волшебные составы делал.
   Царь спрашивает:
   -- Откуда ты научился книги такие читать? Сколько, говорит, профессоров, ни один не знает, а вот ты выискался, что и про волшебство знаешь.
   А старик говорит:
   -- Я до всего доходил.
   -- Значит, говорит царь, ты много знаешь? Ну так, говорит, поезжай со мной -- послушаю я твою премудрость. -- И забрал все книги Брюсовы, бумаги и того старика...
   Уехал, и ничего неизвестно, что стало с этим стариком и книгами -- и приказал забрать эти книги и бумаги, положить в коляску.
   Взял старичка с собой и поехал. И где теперь эти книги, бумаги, где старичок -- никто не знает, нет ни духу, ни слуху.
  
   Записано в Москве 8 сентября 1924 г. Рассказывал старик-печник Егор Алексеевич, фамилию не знаю.
  

Брюс и волшебная наука

   Был этот Брюс умнейший человек, ученый: волшебную науку постиг лучше и некуда. Ну, и прочее. Какая видимость на земле, какая на небе -- это мог определить, что к чему принадлежит. Ну, тут и так, и этак толковать можно, у каждого свой ум. А вот как он свою волшебную науку показал, так это на удивление: живую женщину сделал из цветов: ходила, работала, прислугой у него была, только говорить не могла. А Брюсова жена приревновала к нему эту прислугу.
   -- Ты, говорит, с нею живешь.
   А Брюс смеется:
   -- Эх, говорит, Дурында Ивановна, ничего не понимаешь.
   Ну, та все свое, давай его грызть, давай пилить каждый день:
   -- Не без того, говорит, ты с ней живешь.
   Вот раз при гостях и начни она его срамить.
   -- Бесстыжие, говорит, глаза: от законной жены откачнулся, с прислугой связался.
   Взяла тут досада Брюса.
   -- Эх, говорит, дуреха, да и мозги твои дурацкие. Посмотри-ка, какая это прислуга! -- Взял, да и вынул железный стержень у прислуги из головы. Она тут вся цветами и рассыпалась. Жена, гости: ах-ах! А жена говорит:
   -- А я думала, она из тела сделана.
   Ну -- баба, какое у нее понятие о такой науке?
   А только нашлись такие шпионы поганые, -- может, из гостей и были, -- донесли царю про это Брюсово рукомесло, про цветочную женщину. А царь не любил Брюса и не любил вот за что: Брюс сделал над ним волшебную насмешку. Он хотел шутку подшутить, а вышла насмешка. А какая это была насмешка -- точно рассказать не смогу. То ли он царя в дураках оставил, или еще что... не знаю... А какой был царь -- тоже сказать не сумею, только не Петр Великий.
   Ну, значит, эти мазурики-шпионы донесли царю. А царь говорит:
   -- Этот проклятый Брюс -- бельмо у меня на глазу. Пойдите, говорит, хоть обманом поймайте его и приведите под конвоем.
   Хм... "поймайте"... Не таковский Брюс был, чтобы попасть в клетку: царь только сказал, а он уже знал, что ловить его собрались. Царь думал обманом взять его, а Брюс сам всех обманул.
   Ну, полиция и направилась прямо к Брюсу в дом. А жил Брюс на Басманной -- дом и теперь цел. И в доме этом в стену вделана гробовая доска -- крышка от гроба, и на ней крест, а повыше доски надпись сделана, только не нашими буквами, а какие это буквы -- никто не знает и прочитать никто не может. Собрались профессора, посмотрели и отвернули нос: не вкусна говядина, не по зубам. Ну, прочесть не сумели, давай Брюса ругать: накрутил, нацарапал, сам чорт не поймет! И немцы, и англичане приезжали разбирать надпись, и французы... Ничего у них не выходит.
   -- Нет, говорят, не нам читать это надписание.
   Ну и приказание было закрасить эту надпись и гробовую доску. И сколько раз закрашивали, а никак закрасить не могут: нынче закрасят, а назавтра доска и надпись опять выступают. Вот она какая тут волшебная наука!
   Ну, хорошо... Вот, значит, полиция пришла в Брюсов дом. Пристав и спрашивает жену:
   -- Где Брюс?
   Она говорит:
   -- Из Москвы уехавши. К вечеру вернется.
   А это Брюс научил ее так говорить. Вот пристав и пошел ловить Брюса по заставам. Ну, разослал на пять застав. Смотрит -- сам Брюс едет. Тут пристав подкрался, ухватил Брюса.
   -- А-а, говорит, попался, милачок!
   А Брюс ничего: попался и попался, и не вырывается, стоит смирно. Только смотрит пристав -- волокут еще одного Брюса. Он и рот разинул.
   -- Что же это такое? -- говорит. -- Откуда взялось два Брюса? А тут и третьего притащили. Да так на пяти заставах пять Брюсов и наловили. И все как один, точка в точку, и обличьем, и одеждой, и голосом. Пристав и глаза вылупил, и понять ничего не может -- как ошалелый стоит.
   -- Кто же, спрашивает, из вас настоящий Брюс?
   А Брюсы смеются:
   -- Да мы, говорят, все настоящие, все сами по себе.
   Вот тут и разгадывай -- где настоящий. Ну, что тут делать приставу? И ничего придумать не может. Ведет к царю всех Брюсов: пусть, мол, сам ищет настоящего. Вот приводит:
   -- Так и так, эмператорское величество, говорит, наловил я, говорит, на заставах пять Брюсов, а какой из них настоящий Брюс -- не мог дознаться.
   Посмотрел царь на этих Брюсов, и зло его взяло большое:
   -- Ну и стерва же, говорит, этот Брюс, ишь, на какие штуки ударился! Ну как, говорит, отыщешь тут настоящего Брюса, ежели все они один в один? Только, говорит, одно и остается: взять, да и перестрелять всех из поганого ружья. Да и то вряд ли настоящего убьешь: уйдет, говорит, проклятый, козявкой обернется и уйдет, а безвинные люди смерть примут... А я, говорит, не хочу грех на душу брать.
   Думал, думал:
   -- Гоните, говорит, всех вон -- добра нечего ждать от них!
   Ну, кинулись к Брюсам -- кого в шею, кого по затылку.
   Побежали пятеро, а стало четверо, и ведь совсем они не Брюсы, а царские генералы. А это Брюс нарочито обернул их Брюсами, чтобы царю досадить. Ну, стало четверо генералов, а настоящий-то Брюс пропал.
   Еще больше взяло зло царя.
   -- Я, говорит, так и знал, что тут подлость. Ишь, говорит, что выкинул!
   А генералы вернулись и жалуются:
   -- Когда же, говорят, эмператорское величество, посадишь проклятого Брюса на цепь?
   А царю и без них тошно. Как закричит:
   -- Вон из моего дворца! Генералы и помчалилсь.
   А Брюса пристав все же накрыл: сидит в пивной и пивцо попивает.
   -- А-а, -- говорит пристав, -- вот где настоящий Брюс!
   А Брюс ему говорит:
   -- Ты вот что: отстань, а не то оберну тебя петухом -- будешь на улице лошадиный навоз разгребать.
   Пристав как дунет от него -- испугался: свяжись, мол, с чортом и кукарекай целый век!
   Вот он какой мастер был по волшебству! И все ведь наукой постигал. Ну, это что хитро, то хитро, а все же не настоящее. А настоящее вот какое у него было дело: из старых людей молодых делал. И никаким отваром не поил, а поступал великатно: увидит старика, сейчас перережет ему горло и давай его кромсать -- всего на куски изрежет. После того польет одним составом -- тело срастется, польет другим -- и станет из старика молодой. Вот это наука, всем наукам наука!
   Ну, только же она и погубила Брюса. Правду сказать, тут наука не виновата, а лакей Брюсов виноват -- такая гадина был человек. Вот кому бы пулю из поганого ружья в затылок закатить -- в самый бы раз!
   Тоже и Брюса оправдать нельзя. Нашел, кому довериться в таком важном деле -- лакею! А может, тут такая судьба Брюса была -- пропасть ему от лакейской руки. Это, пожалуй, вернее будет...
   А уж стар был Брюс -- восемьдесят годов было. И говорит лакею:
   -- Изруби меня на куски. Сперва, говорит, вот из этого пузырька полей, потом вот из этого, и стану, говорит, я юноша прекрасный.
   Вот лакей изрубил его на куски. Из одного пузырька полил -- срослось тело, а из другого не стал поливать. Побежал к царю... ну, может, не к самому царю, а к генералу, который при царе находился.
   -- Вот каким, мол, средствием я сделал конец Брюсу. Ну, отпустили ему сколько-то денег. А Брюса поскорее тайком похоронили -- боялись, чтобы не ожил.
   А книги Брюсовы приказал царь разыскивать и жечь. И которые нашли -- сожгли... Только еще штук с десяток утаили... ну те, которые разыскивали: пристава, полиция. А самые главные книги под Сухаревой башней в сундуке железном спрятаны. В башне этой у него мастерская была. А из башни ход был проделан в подземелье. Тут вот, в этом подземельи у него главная мастерская была, там он и делал разные секретные составы. Да нетто в одном месте у него такое подземелье было? Он всю Москву избуровил, ходы проделал, как крот. А книги те и посейчас лежат там.
  
   Записано мною в Москве 15 ноября (н. ст.) 1925 г. от крестьянина, ломового извозчика Ивана Антоновича Калины из Волоколамского уезда.
  
  
  
Ко всем произведениям автора К списку авторов