Книговод

Очерки английского общества в романах А. Троллопа

Полонский Леонид Александрович


   

ОЧЕРКИ АНГЛІЙСКАГО ОБЩЕСТВА ВЪ РОМАНАХЪ А. ТРОЛЛОПА.

   Phineas Finn, in three volumes. 1869.
   He Knew he was right, in three volumes. 1869.
   The Vicar of Fulhampton. 1870.

I.

   "Ежедневная англійская жизнь" -- вотъ та практическая сфера, въ которую вкусъ публики въ Англіи все болѣе и болѣе замыкаетъ беллетристовъ. Объ этомъ единогласно свидѣтельствуютъ и журнальные рецензенты, и сами беллетристы, въ своихъ объясненіяхъ съ читателями. Писатель, о которомъ мы будемъ говорить, хотѣлъ дебютировать въ беллетристикѣ романомъ историческимъ. Онъ принесъ свой романъ издателю и получилъ въ отвѣтъ: "намъ нужна обыденная жизнь, сэръ; обыденная англійская жизнь, а вашъ историческій романъ (не удостоенный издателемъ и взгляда) не стоить той бумаги, на которой написанъ". Въ громадной массѣ ежегодно выходящихъ новыхъ англійскихъ романовъ, вы найдете очень немного такихъ, которые выходятъ изъ этой указанной сферы -- daily English life. Бульверъ со своими "Помпеи", "Занони" и "Послѣднимъ изъ бароновъ" имѣлъ бы теперь мало шансовъ на успѣхъ. Сфера обыденной жизни, конечно, не есть какая-нибудь вновь открытая для беллетристики область: достаточно напомнить о Гольдсмитѣ и Фильдингѣ. Новость состоитъ только въ рѣшительномъ, можно даже сказать исключительномъ преобладаніи этой сферы въ англійской романической литературѣ нашего времени.
   Нѣтъ сомнѣнія, что такое преобладаніе дано этой сферѣ въ литературѣ прежде всего тѣмъ фактомъ, что ее разработали такіе высокіе таланты, какъ Диккенсъ и Тэккерей. Диккенсъ, за исключеніемъ только двухъ романовъ {Замѣчательно, что оба знаменитые писателя сдѣлали такія исключенія -- для экскурсіи въ исторію -- The tale of two Cities Диккенса и Henry Esmond Тэперея, и разъ для экскурсіи въ другую часть англосаксонскаго свѣта -- Martin Chusslewit Диккенса и Virginians Тэккерея.}, исключительно держался ея. Тэккерей точно также удалился отъ нея только въ двухъ романахъ, несмотря на то, что его увлекалъ въ область исторіи личный вкусъ, какъ то ясно изъ частыхъ обращеній его къ прошлому, въ мелкихъ его статьяхъ. Въ "Ярмаркѣ тщеславія", правда, избрана эпоха не настоящая, и не давнопрошедшая, но это, очевидно, сдѣлано не для того, чтобы дать роману историческій характеръ, котораго онъ и не имѣетъ, какъ его не имѣютъ и "Несчастные" В. Гюго, несмотря на описаніе битвы при Ватерлоо, которое находится въ нихъ обоихъ, -- а, собственно для удобства: сатира Тэккерея на аристократизмъ тутъ слишкомъ рѣзка, для того, чтобы героями могли быть современники, а перенесеніе времени на четверть столѣтія назадъ нисколько не уменьшало дѣйствія романа, ибо духъ, съ которымъ онъ борется, еще далеко не исчезъ.
   Диккенсъ и Тэккерей, нынѣ оба лежащіе въ вестминстерскомъ аббатствѣ, отлично знали, почему именно "обыденную жизнь", дающую столь мало красокъ для произвольной фантазіи поэта, слѣдовало, однакоже, предпочесть изображенію поэтической гибели сэра Эдгарда Равенсвуда, или картинѣ сэра Вальтера Ралея, бросающаго свой плащъ подъ ноги великой Елисаветы, или послѣдняго дня города, засыпаннаго пепломъ, или послѣдняго феодала -- "дѣлателя королей". Картины Скотта и Бульвера безспорно красивы, типы ихъ живописны и повѣсть увлекательна. Но пользы въ нихъ нѣтъ никакой, и онѣ неспособны внушить серьезнаго интереса. При нынѣшнихъ полицейскихъ порядкахъ, Вальтеру Ралею никогда не удалось бы съимпровизировать бархатный коверъ для королевы Викторіи, а если бы это ему удалось, и даже неоднократно, то все-таки не доставило бы ему мѣста въ кабинетѣ, котораго составъ зависитъ отъ избирателей. Варвикъ, дѣлатель королей, во всякомъ случаѣ ничтоженъ въ сравненіи съ тѣмъ великимъ дѣлателемъ властей, какимъ представляется нынѣ народъ, и во всю свою жизнь не передѣлалъ столько престоловъ, сколько ихъ передѣлано на нашихъ глазахъ въ теченіи десятка лѣтъ. Мысль объ общественной солидарности и о правахъ человѣческой личности, болѣе и болѣе проникающая современность, сама по себѣ такъ велика, она ссылается не на одну личную драму, а на такую громадную массу драмъ, и дѣйствуетъ на человѣка не поверхностною игрою красокъ, а возбужденіемъ такихъ глубокихъ инстинктовъ и такихъ благородныхъ страстей, что весь поэтическій калейдоскопъ передъ ней ничто, и даже судьба "Корсара" или роковая печать на челѣ Чайльдъ-Гарольда -- передъ нею являются не только лишенными могущественнаго интереса, но даже пораженными самою роковою изъ всѣхъ роковыхъ печатей -- печатью фальшивости.
   Что же сказать о тѣхъ произведеніяхъ, которыя были нѣкогда въ модѣ, и которыхъ сюжеты заимствованы собственно изъ "модной" жизни, и прельщали читателей собственно изящностью описываемыхъ манеръ и изысканностью языка своихъ героевъ? Это была еще худшая фальшь,-- фальшь посредственности и безвкусія. Диккенсъ и Тэккерей сознательно пошли по иной, реальной дорогѣ, и въ сатирическомъ очеркѣ Тэккерея -- "Novels by eminent hands" достаточно высказано сознаніе имъ разныхъ видовъ фальши, при чемъ достается и Бульверу. Замѣчательно, что въ то же время, когда обыденная жизнь завоевываетъ беллетристику, она тѣснитъ и самихъ поэтовъ. Теперь именно Байронъ въ Англіи рѣшительно непопуляренъ; о немъ не любятъ говорить, его никогда не цитируютъ. Теннисона, правда, любятъ и печать считаетъ долгомъ восторженно привѣтствовать каждое новое его произведеніе. Но популярнымъ Теннисона никакъ назвать нельзя: его любятъ аматёры изящной лирики, какъ гастрономы любятъ бордо, закупоренное въ "годъ кометы". И самыя тѣ свойства, за которыя любятъ Теннисона, такъ-сказать, свидѣтельствуютъ, что "священный огонь" лирики утратилъ свое господство надъ сердцами современниковъ: Теннисона любятъ за выработку стиха, за спокойствіе, правильность, изящность, деликатность, однимъ словомъ, за всѣ свойства противоположныя характеру "высокополетнаго" поэта, какимъ представляется, напримѣръ, заблудившійся въ нашу эпоху Викторъ Гюго.
   Сказавъ, что Диккенсъ и Тэккерей (чрезвычайно уважавшій Диккенса) сознательно пошли по иному, реальному пути, мы должны однакоже оговориться о ихъ различіи. Оба они обработывали обыденную жизнь не праздно, а съ плодотворною мыслью: у Диккенса главная мысль -- гуманность, у Тэккерея -- борьба съ предразсудкомъ о внѣшнемъ достоинствѣ. Если справедливо то мнѣніе, что подлѣ зла всегда произрастаетъ лекарство, какъ вдоль дорогъ ростетъ особая трава, употребляемая противъ мозолей, то совершенно естественно два великіе поэта современной жизни въ Англіи должны были раздѣлить между собою роли именно такъ, какъ они сдѣлали. Жесткость англійскаго національнаго характера и крѣпость граней, раздѣляющихъ англійское общество, болѣе всего требовали отъ мыслящихъ поэтовъ именно изобличенія жестокости къ слабымъ, картинъ насилія надъ женщинами и дѣтьми, и вопіющихъ образовъ нищеты, безвыходно стоящей между смертью и преступленіемъ. Что можетъ быть поразительнѣе жизни и смерти того несчастнаго уличнаго мальчика, который никогда отъ общества не слыхалъ иного слова, какъ роковое move on (проходи) {Bleak Hoose, Диккенса.}, того отчаяннаго страха передъ пріютами для нищихъ, которымъ вѣчно одержима старушка {Great Expectations; Our Mutual Friend, Диккенса.}; того неизбѣжнаго пути къ преступленію, который изображенъ въ "Оливерѣ Твистѣ"; тѣхъ страшныхъ жестокостей разнаго матеріальнаго и нравственнаго характера, которые представлены Диккенсомъ въ описаніяхъ школъ, а иногда и семейныхъ отношеній, начиная съ нищихъ и до самой миссизъ Домби? Все эти сцены изображены такъ мучительно реально, страдающіе типы эти такъ несомнѣнно живы въ своихъ боляхъ, что дѣйствіе ихъ на читателя не можетъ быть усилено никакими объясненіями, которыхъ поэтому никогда и нѣтъ у Диккенса, а есть -- и то рѣдко, краткія обращенія или призывы. Кто можетъ опредѣлить, какую огромную пользу принесъ Диккенсъ для смягченія нравовъ и для улучшенія мѣстъ призрѣнія? Опредѣлить ея нельзя, но мы очень хорошо знаемъ, что всѣ дѣйствія наши совершаются подъ вліяніемъ впечатлѣній и образовъ, запавшихъ намъ въ душу и оцвѣтившихъ наше міровоззрѣніе.
   Желчное добродушіе, съ какимъ Тэккерей изображаетъ маркиза Стейна {Vanity Fair, Тэккерея.}, пріобрѣвшаго свой титулъ услугами личности короля, и не имѣющаго въ своей нравственной природѣ ничего, кромѣ спѣси званія и той цинической ироніи, какую внушаетъ ему собственная глубокая безнравственность, добродушіе, говоримъ, съ какимъ Тэккерей относится ко всѣмъ свойствамъ и дѣйствіямъ такихъ героевъ, какъ къ чему-то какъ будто невинному, какъ будто непонимаеть той сущности дѣла, которую такъ рельефно даетъ чувствовать читателю -- дѣйствуетъ сильнѣе ювеналова бича. Весь этотъ міръ, созданный пресыщенностью чужимъ, заѣдаемымъ трудомъ, вся эта пустошь аристократической чистокровности, представляемая какъ нѣчто вполнѣ понятное, нѣчто такое, что вполнѣ прилично благородному званію и служитъ украшеніемъ Великобританіи, а еще лучше -- аристократизмъ лакеевъ, респектабельность ливреи, изящные разговоры выѣздныхъ лакеевъ со швейцарами {Pendennis, Тэккерея.}, презрѣніе мистера Де-ла-Плюшъ къ печати {Diary of С. Jeunes De la Plnche, esq., Тэккерея.}, пресмыканіе всей буржуазіи, богатой и бѣдной, не только передъ лордомъ, но передъ племянникомъ, даже знакомымъ лорда, геніальная картина обуревающаго общество желанія казаться выше, лучше самого себя {The snobs of England, Тэккерея.} -- и все это въ такомъ тонѣ, будто все это очень хорошо, будто такъ и слѣдуетъ -- какая разъѣдающая сатира! И опять скажемъ -- опредѣлить сколько пользы принесъ Тэккерей для истребленія того предразсудка, который стоялъ въ Англіи поперегъ пути политической реформы, нельзя, но извѣстно, что противъ предразсудка, основаннаго на понятіи о величіи, сатира болѣе вѣрное средство, чѣмъ ученые трактаты; извѣстно также, что слово snob сдѣлалось въ Англіи ходячимъ эпитетомъ, въ которомъ содержится готовый приговоръ.
   Теперь скажемъ нѣсколько словъ о различіи между Диккенсомъ и Тэккереемъ. Различіе это зависитъ не только отъ различія избранныхъ ими ролей, а стало быть и круговъ, въ которыхъ вращается ихъ творчество, но и отъ особенностей талантовъ этихъ писателей. Оба они -- реалисты, но въ разной степени; оба -- первостепенные юмористы, но въ различныхъ родахъ. Диккенсъ обнимаетъ болѣе широкое пространство современной жизни, чѣмъ Тэккерей, который изъ среды аристократической и лакейской выходитъ только для того, чтобы вступить въ любезную ему, и мастерски очертанную имъ среду литературную и артистическую. Нѣтъ, кажется, такой профессіи и такого положенія въ обществѣ, которыхъ бы не коснулся Диккенсъ и которыхъ нравовъ онъ не описалъ бы съ необыкновенной точностью и рельефностью. Поэтому, въ обыкновенномъ и неточномъ смыслѣ слова "реализмъ", надо бы сказать, что реализма больше у Диккенса, потому что у него больше сценъ и типовъ изъ народной жизни. Но въ истинномъ значеніи слова реализмъ,-- т.-е. обузданность фантазіи, устраненіе личности писателя, и естественность дѣйствія -- Тэккерей гораздо исключительнѣе реалистъ, чѣмъ Диккенсъ. Въ Диккенсѣ часто проглядываетъ и поэтъ, забывающій о своемъ публицистическомъ призваніи подъ нашептываніемъ прелестныхъ мечтаніи, увлекающійся рисункомъ для самого рисунка, а иногда даже произвольно и фантастически распоряжающійся судьбою своихъ лицъ {Для примѣра укажемъ на прелестное воплощеніе семейнаго очага въ "Cricket", и на развязку "Our Mutual Friend", обусловленную очевиднымъ насилованіемъ характера мистера Боффина.}. Тэккерей всегда строго-реаленъ; онъ не забывается ни на минуту, никогда не упускаетъ изъ виду своей цѣли и дѣйствіе у него всегда совершенно естественно; оно вытекаетъ прямо изъ характеровъ и положенія дѣйствующихъ лицъ, и заботливость объ истинной реальности доходитъ у Тэккерея до такой степени, что онъ даже боится, какъ бы самая эта строгая, раціональная послѣдовательность не показалась неестественною, а потому всегда включитъ такія непредвидѣнныя обстоятельства, которыя дадутъ совсѣмъ иную и гораздо болѣе простую развязку, чѣмъ вы ожидали.
   Юморъ ихъ также различнаго рода. Диккенсъ именно тогда юмористъ, когда онъ поэтъ; юморъ его имѣетъ только художественное значеніе и онъ заставляетъ васъ смѣяться громко, отъ всей души. У Тэккерея, напротивъ, юморъ -- оружіе, онъ сатирикъ, и вызываетъ въ васъ не громкій, добродушный смѣхъ, а улыбку, рѣдко лишенную горечи, только улыбку, но улыбку, которая, такъ-сказать, пронизываетъ вашъ умъ, какое-то спазмодическое впечатлѣніе глубокаго комизма, такъ что невольно прерываете чтеніе и на минуту задумаетесь....
   Тэккерей и Диккенсъ -- оба представители и разсказчики той эпохи въ жизни британскаго общества, когда въ жизнь эту еще не проникли всѣ послѣдствія парламентской реформы 1832 года, послѣдствія огромныя, измѣнившія и складъ общества, и законы, и финансовую систему, и принципы внѣшней политики. Теперь Англія находится уже за рубежомъ новой парламентской реформы, которой послѣдствія будутъ, безъ сомнѣнія, столь же значительны, и которая сильно двинетъ англійское общество впередъ въ смыслѣ демократизаціи. Политическая реформа, передвиженіе самого центра политической силы даетъ толчекъ всему. Новое время создастъ, конечно, и новую литературу. Въ области романистовъ, мы видимъ уже писателей, обращающихся преимущественно къ изображенію классовъ такъ-называемыхъ низшихъ, буржуазіи недостаточной и рабочихъ, живущихъ понедѣльною платою. Замѣчательно, что иниціатива въ этомъ направленіи, повидимому, будетъ принадлежать женщинамъ: такіе сюжеты мы уже находимъ у г-жи Гаскелль, Джорджа Элліота, г-жи Вудъ, но направленіе это далеко еще не обозначилось, или лучше сказать, въ немъ не создалась еще душа, не высказался сознательный принципъ, соотвѣтствующій потребности общества. Новость пока еще состоитъ почти исключительно именно въ выборѣ сюжетовъ ближе къ жизни народной массы; но въ обработку ихъ примѣшиваются еще даже принципы совсѣмъ другого времени; у Дж. Элліота проглядываетъ клерикализмъ, который есть и будетъ принципомъ мертвящимъ, къ какой бы сектѣ онъ ни относился; у г-жи Вудъ {А Life's Secret.} мы встрѣчаемъ даже проповѣдь противъ рабочихъ обществъ и за благотворность безусловнаго правленія фабрикантовъ. Нѣтъ, однако, сомнѣнія, что новая эпоха скажется и въ литературѣ сознательно и рельефно.
   Но между реформами 1832 и 1867 годовъ заключается періодъ цѣлаго поколѣнія, и духъ этого поколѣнія долженъ имѣть своихъ представителей. Реформа 1832 года нанесла ударъ исключительному преобладанію родовой аристократіи. Все прежде было устроено для нея и для нея одной. Три четверти мѣстъ въ выборномъ парламентѣ, т.-е. въ общинахъ, принадлежали ей; для нея существовали по странѣ rotten boroughs -- фиктивныя избирательныя коллегіи, сохранившіяся въ силу той политической фикціи, что законный источникъ власти есть недѣйствительный организмъ націи, а привилегія {Какъ то означается этимологическимъ значеніемъ самаго названія избирательнаго орава въ Англіи -- franchie.}; для нея существовали таможенные законы, поддерживавшіе высокую цѣну хлѣба; для нея почти исключительно служили высшія мѣста въ арміи и администраціи, и золотыя сатрапства въ колоніяхъ, и богатыя пребенды "установленной" церкви. Ея принципы управляли внутреннею и внѣшнею политикою Великобританіи, и баснословный огромностью государственный долгъ англійскаго государства сложился, главнымъ образомъ, изъ той страшной дани, какую страна принесла антагонизму своей аристократіи противъ французской революціи, повлекшему за собой и борьбу съ Наполеономъ. Десятокъ тысячъ семействъ, распоряжаясь всѣми средствами Великобританіи, нанималъ цѣлыя государства для войны съ ненавистнымъ ему принципомъ равенства, а у себя, дома, поддерживалъ тѣ порядки, при которыхъ людей хватали насильно на улицѣ и записывали въ матросы. Реформа 1832 года, перенесеніе центра политической власти нѣсколькими ступенями ниже, то-есть расширеніе избирательнаго права произвели огромную перемѣну во всѣхъ сторонахъ британской жизни, значительно измѣнили и внутреннюю и внѣшнюю политику страны. Аристократія, "the upper ten thousands", уступила свое господство богатой буржуазіи мануфактуристовъ, торговцевъ, банкировъ, съ которыми раздѣлила свою власть аристократія крови. Рядомъ съ Apsley house, жилищемъ желѣзнаго герцога, Уэллингтона, воздвигся дворецъ Ротшильдовъ; "верхнія десять тысячъ" превратились въ "верхнія сто тысячъ". Во внутренней политикѣ пала таможенная привилегія землевладѣльцевъ, пала аристократическо-протестантская исключительность, католики уравнены въ правахъ, а наконецъ и евреи заняли мѣсто въ парламентѣ. Внѣшняя политика еще продолжала держаться прежнихъ преданій вмѣшательства, захвата и насилія, но уже только именно какъ преданій и пока не выработались новые принципы, внушенные интересомъ новаго господствующаго класса. Тотъ же Пальмерстонъ въ концѣ концовъ очутился одинокимъ представителемъ системы вмѣшательства, такъ что въ послѣдніе лѣтъ десять его жизни она считалась уже только личною его системою: общество уже забыло, что Пальмерстонъ былъ не творцомъ, а только послѣднимъ представителемъ этой системы, нѣкогда весьма реальной, пока она соотвѣтствовала интересамъ господствующаго класса.
   Весь этотъ періодъ, періодъ, въ которомъ пошатнулись основы аристократической Англіи,-- періодъ торжества старыхъ виговъ, продолжавшійся до того момента, когда новая реформа показала, что жизнь націи пойдетъ къ демократизаціи; что особенности англійской жизни идутъ къ исчезновенію; что Англіи суждено сблизиться съ континентомъ; что сами ветхозавѣтныя національныя партіи тори и виговъ утратили свои знамена, до такой степени, что сама новая реформа проведена торіями; и вообще, что политическая жизнь Великобританіи не можетъ покоиться на основахъ совершенно отдѣльныхъ; что спеціальныхъ политическихъ истинъ для Англіи нѣтъ; что одно историческое основаніе можетъ поддерживать неопредѣленное время только извѣстныя реформы, но не охраняетъ духа, смысла учрежденій; однимъ словомъ, что спеціальное, великобританское преданіе безсильно противъ потребностей жизни, -- этотъ періодъ имѣетъ полное право на названіе переходнаго. Правда, названіемъ этимъ часто злоупотребляютъ, и всякое время, всякій періодъ можно назвать переходнымъ. Но когда до реформы 1832 года вы видите государство, живущее жизнью совершенно отдѣльною, устроенное на совершенно спеціальныхъ историческихъ основахъ, а со времени "скачка въ темноту", какъ была прозвана реформа 1867 года, вы видите, что государство это уже прониклось убѣжденіемъ, что историческія основы не могутъ быть нерушимы; что онѣ годятся только для формъ, а на дѣлѣ должны уступать совсѣмъ новой основѣ, именно основѣ разумности, которая одинакова въ Великобританіи какъ и вездѣ; когда вы видите, что политическимъ правомъ уже пользуются рабочіе; что его добиваются не безъ вѣроятности успѣха женщины; что въ парламентѣ уже ставятъ такіе вопросы, какъ преобразованіе палаты пэровъ и исключеніе изъ нея пэровъ духовныхъ, -- то за промежуткомъ между этими двумя моментами общественнаго сознанія, между господствомъ воззрѣнія національно-историческаго и раціонально-общечеловѣческаго, вы навѣрное согласитесь признать особое право на названіе переходнаго.
   Диккенсъ и Тэккерей -- сказали мы выше -- представители и разсказчики той эпохи, когда въ жизнь британскаго общества еще не проникли всѣ послѣдствія парламентской реформы 1832 года. Это особенно справедливо относительно Тэккерея, который предпочтительно избиралъ сюжеты изъ еще болѣе отдаленнаго времени. Но и многое изъ того, что описывалъ Диккенсъ въ своихъ наиболѣе краснорѣчивыхъ разсказахъ, значительно ослабло. Положеніе народныхъ школъ и мѣстъ призрѣнія съ тѣхъ поръ значительно улучшилось, и даже жесткость національнаго характера до нѣкоторой степени сгладилась. Но, во всякомъ случаѣ, тѣ принципы зла, съ которыми боролись два великіе юмориста, были еще сильны и въ переходное время, далеко не исчезли и до сихъ поръ, такъ что дѣятельность ихъ обоихъ имѣла огромное значеніе для всего переходнаго періода, имѣетъ большое значеніе и до сихъ поръ, ибо общество не перевоспитывается и въ тридцать пять лѣтъ совершенно радикальнымъ образомъ. Огромную услугу оказало обществу появленіе этихъ геніальныхъ юмористовъ въ тотъ моментъ, когда оно само, это общество "тронулось" съ точки преданій; они много способствовали тому, что британское общество, котораго едва ли не преобладающею чертою въ прежнее время было самодовольство и врожденная, слѣпая увѣренность въ превосходствѣ всего своего національно-историческаго передъ иностраннымъ, стало оглядываться на себя; что самодовольство стало робѣть, а жесткость начала стыдиться себя самой. Тѣмъ не менѣе, въ теченіи переходнаго періода, и къ тому времени, когда уже сказались всѣ послѣдствія реформы 1832 года, многіе изъ типовъ и описаній Диккенса и въ особенности Тэккерея устарѣли. Напримѣръ, лордъ Стейнъ, представитель цинизма всемогущей аристократіи; лордъ Крэбсъ, настоящій злодѣй съ блестящими манерами; Альджернонъ Дьюсисъ, аристократъ шулеръ, объѣзжающій Европу для добычи,-- это типы отжившіе вмѣстѣ съ типами тѣхъ милыхъ lordlings, аристократическихъ шалуновъ, которые били полисменовъ по ночамъ, и тѣхъ аристократическихъ офицеровъ фантастическаго полка "зеленой гвардіи", которые жили картами и жили для лошадей. Нравы самой аристократіи значительно смягчились и пороки ея умѣрились съ тѣхъ поръ, какъ она перестала быть классомъ всемогущимъ. Въ этомъ отношеніи разница, произведенная четвертью столѣтія послѣ реформы, огромна. Сравните аристократическіе типы "Ярмарки тщеславія" съ любыми мемуарами первыхъ трехъ десятковъ лѣтъ нашего вѣка и вы оцѣните правдивость Тэккерея. Сотни тысячъ, проигрываемыя въ карты; уличные скандалы; невоздержность всякаго рода; слава, какою пользовались five-bottle-men (выпивавшіе пять бутылокъ за обѣдомъ), и болѣе всего -- фэшенебльность распутства, самодовольство его, открытая его похвальба -- все это исчезло. Пороки, конечно, остались, но они перестали быть извиняемы аристократичностью; аристократія лишилась привилегіи стоять выше общественныхъ правилъ. Новое богатое общество стало и воздержнѣе и честнѣе, и типы разгульныхъ аристократовъ теперь уже не служатъ типами цѣлаго сословія.
   Однакоже, повторяемъ, совершенно перевоспитаться общество не могло вдругъ. Тѣ самыя преданія, которыхъ господство уже сокрушалось въ политической жизни, въ жизни общественной продолжали, а отчасти и продолжаютъ держаться до тѣхъ поръ, пока не опредѣлились еще всѣ послѣдствія политическихъ реформъ и, совмѣстно съ поднятіемъ уровня образованія въ обществѣ, не передѣлали и общественныхъ отношеній. Такимъ образомъ, представителямъ "переходнаго періода" въ литературѣ не предстояло уже для изображенія типовъ и положеній столь рельефныхъ, какъ ихъ предшественникамъ. Переходные періоды вообще неспособны сильно вдохновлять литературу, и даже лучшіе ихъ представители отмѣчаются чертою умѣренности и даже посредственности. Для борьбы со старымъ, сокрушившимся зломъ у нихъ уже нѣтъ охоты; для проложенія новыхъ путей, для громкой проповѣди впередъ, они въ самомъ обществѣ не находятъ данныхъ: оно устало отъ только-что сдѣланнаго усилія и значительная часть его, только-что пріобрѣвшая новыя права, расположена скорѣе къ спокойному пользованію ими, къ благодарности и довольству настоящимъ, чѣмъ къ прозрѣнію новыхъ путей, къ развитію новой энергіи.
   

II.

   Нѣтъ болѣе вѣрнаго представителя англійскаго общества въ этомъ переходномъ періодѣ, какъ Антони Троллопъ. Искусный разсказчикъ, описавшій всѣ сферы высшаго и средняго англійскаго общества, истинный реалистъ, чуждый всякой необузданности фантазіи, отличный наблюдатель, не лишенный спокойнаго юмора, соотвѣтствующаго спокойному времени, промежутку двухъ эръ, наконецъ, беллетристъ наиболѣе популярный, авторъ множества романовъ, услаждающихъ англійскія семейства въ теченіи лѣтъ уже пятнадцати, романовъ, изъ которыхъ иные переведены были и на русскій языкъ, Антони Троллопъ и самъ по себѣ заслуживаетъ этюда. Но для насъ, не-англичанъ, важна не столько личность его и оцѣнка его какъ писателя, сколько написанное имъ, большая и разнообразная картина всѣхъ главныхъ сферъ жизни высшаго и средняго англійскаго общества. Особенности этой жизни, подъ вліяніемъ побѣды раціонализма надъ исторіею въ самыхъ учрежденіяхъ Великобританіи, будутъ болѣе и болѣе сглаживаться. Раціонализмъ, требующій истинной свободы избирателя, изгонитъ историческій порядокъ открытаго избирательства, замѣнитъ его тайнымъ голосованіемъ -- и вотъ весь характеръ выборовъ измѣнится; всѣ картины нынѣшней электоральной жизни станутъ достояніемъ прошлаго, сохранятся въ живописной сатирѣ Гогарта, въ юмористическихъ запискахъ Пиквикова клуба и въ нѣсколькихъ очеркахъ Троллопа. Отмѣнятъ establistment церкви въ самой Англіи, и вотъ совершенно исчезнетъ нынѣшняя жизнь многочисленнаго класса clergymen, съ ихъ отношеніями къ патронамъ, съ ихъ аристократическими привычками. Произведутъ судебную реформу -- и вотъ прощай порядки Chancery и Lincoln's Inn и историческія особенности нынѣшнихъ barristers. Коснутся въ самой Англіи законовъ землевладѣнія, и измѣнится само сословіе country-squires. Когда наростетъ въ Англіи высокообразованный пролетаріатъ, какой есть въ Германіи, измѣнятся всѣ условія литературнаго труда. А когда преобладаніе въ избирательствѣ уже на самомъ дѣлѣ перейдетъ въ руки рабочаго класса, наконецъ, когда политическое право получатъ женщины и воспользуются имъ для измѣненія законовъ гражданскихъ?
   Англія совершенно перестроится, англійская жизнь совершенно переродится. Мы говорили выше о той огромной перемѣнѣ, какую произвела въ жизни англійскаго общества одна реформа 1832 года. Какую же перемѣну произведутъ тѣ нововведенія, о которыхъ мы упомянули теперь? А вѣдь нововведенія эти не принадлежать къ области мечтаній; о всѣхъ нихъ уже возбужденъ вопросъ, и о многихъ не только возбужденъ, но и поставленъ весьма серьезно, о нѣкоторыхъ даже рѣшенъ въ общественномъ сознаніи. Такъ недавно, одинъ членъ парламента положительно удостовѣрилъ насъ, что уже теперь рабочіе вездѣ, гдѣ только они хотятъ пользоваться своимъ правомъ, рѣшаютъ выборы. И это свидѣтельствовалъ намъ не консерваторъ, который бы впадалъ въ преувеличеніе "ужаса грядущихъ дней", а радикалъ, другъ Милля, склонный скорѣе считать то, что сдѣлано до сихъ поръ, недостаточнымъ, чѣмъ преувеличивать значеніе сдѣланнаго. Old England -- въ смыслѣ историческо-національныхъ особенностей и диковинъ -- положительно близится къ исчезновенію, хотя сама Англія, "старая Англія", въ смыслѣ государства населеннаго благороднымъ племенемъ, оказавшимъ громадныя услуги всемірному принципу свободы, конечно, только укрѣпится своимъ обновленіемъ.
   Троллопъ, какъ мы уже сказали -- превосходный представитель того переходнаго періода жизни Великобританіи, когда въ учрежденіяхъ уже тронулась аристократическая неподвижность, но привычки и духъ аристократизма не поколеблены еще въ общественной жизни; когда господство въ политическихъ дѣлахъ перешло къ богатой буржуазіи, но сама буржуазія эта, занявъ мѣсто аристократіи на форумѣ, остается вполнѣ подчиненною духу аристократизма у себя дома. Троллопъ исключительно занимается описаніемъ "вседневной" англійской жизни, во всѣхъ ея сферахъ. Въ многочисленныхъ романахъ его читатель переносится то въ міръ помѣщиковъ, то въ міръ законниковъ, то въ высшія политическія сферы, то въ скромные приходы. Люди политическіе, юристы, доктора, пасторы, литераторы, чиновники проходятъ передъ читателемъ со всѣми своими вседневными аттрибутами, обычаями, условіями жизни, семейными дѣлами. И всѣ эти мѣстные типы и мѣстныя условія описываются перомъ точнаго реалиста, у котораго нѣтъ ни одной лишней черты, который фантазію держитъ на привязи и выбираетъ слова наиболѣе точныя, подходящія, не заботясь о красотѣ цѣлой строки и устраняя все похожее на фразу.
   Естественность, вѣрность природѣ, точность описанія -- вотъ главныя цѣли Троллопа. Даже драматическимъ интересомъ разсказа онъ вовсе не дорожитъ. У него не найдете тѣхъ "основныхъ секретовъ", на которыхъ выѣзжаетъ талантливая, но пустая миссизъ Браддонъ. Онъ охотно говоритъ впередъ развязку; онъ дорожитъ только ходомъ, развитіемъ. Не найдете у него и "тенденціи" Тэккерея или Диккенса. Цѣль его -- описаніе, изображеніе англійской жизни и ея типовъ. При такой скромной цѣли, Троллопъ, само собою разумѣется, никогда не сталъ бы на одну высоту съ помянутыми двумя писателями, даже еслибы имѣлъ громадный ихъ талантъ. Но это не мѣшаетъ ему имѣть свою особую, весьма значительную и прочную цѣну. Въ Англіи популярность свою онъ пріобрѣлъ правдивымъ воспроизведеніемъ повседневной жизни разнообразныхъ частей общества, и замѣчательнымъ умѣньемъ анализировать эту жизнь, и придать описанію самыхъ мелочей ея большой интересъ. Для насъ, иностранцевъ, это свойство, эта спеціальность Троллопа важны тѣмъ, что благодаря имъ онъ является весьма надежнымъ и обильнымъ источникомъ для ознакомленія съ этой британской жизнью, жоторая въ столь многомъ отлична отъ жизни континентальной вообще, а съ жизнью русскою не имѣетъ почти ничего общаго. Все это подало намъ мысль избрать Троллопа для этюдовъ по англійской жизни. Троллопъ и самъ по себѣ -- повторяемъ -- заслуживаетъ этюда, какъ крупный литературный талантъ; но еще болѣе пригодно для русскихъ читателей ближайшее ознакомленіе съ общественными, моральными и случайными, мѣстными, условіями англійской жизни, которой онъ является правдивымъ, талантливымъ описателемъ и полнѣйшимъ представителемъ даже въ своей литературѣ.
   Антони Троллопъ -- сынъ славившейся въ тридцатыхъ годахъ писательницы Франсесъ Троллопъ. Онъ родился въ 1815 году; отецъ его былъ адвокатъ. По связямъ своимъ Троллопы принадлежатъ къ тому классу, который въ Англіи называется genteel. Антони Троллопъ учился въ извѣстной школѣ Гарроу, и поступилъ на государственную службу. Происхожденіе и воспитаніе его были таковы, что онъ съ самой ранней молодости долженъ былъ познакомиться съ различными кругами британскаго общества: съ кругомъ литературнымъ, по дѣятельности своей матери; съ адвокатскимъ и судейскимъ по дѣятельности отца; съ аристократами по фешенебльной школѣ, въ которой учился; вообще же съ кругомъ преимущественно среднимъ, изображенію котораго и посвятилъ потомъ большую часть своей собственной дѣятельности. Свою литературную дѣятельность онъ началъ уже болѣе двадцати лѣтъ тому назадъ. Но первыя произведенія его, какъ "The Macdermott's of Ballycloran", романъ, явившійся въ 1847 году, "The Kelly's and the O'Kelly's" -- въ 1848, "La Vendée", историческій романъ, въ 1850 году, теперь уже забыты. Настоящая же, европейская извѣстность Троллопа начинается съ конца пятидесятыхъ годовъ. Въ 1857 году вышелъ "Barchester Towers", первый его разсказъ изъ міра англиканскаго провинціальнаго духовенства, и въ 1858 году -- "Doctor Thorne", въ которомъ является міръ помѣщиковъ, въ 1859 году "The Bertrams", который касается міра литературнаго. Съ этой поры, Троллопъ пріобрѣлъ всеобщую извѣстность, какъ тонкій анализаторъ, талантливый и въ высшей степени правдивый, хотя иногда и слишкомъ медлительный разсказчикъ, и послѣдующія его произведенія только упрочили эту репутацію, скромную, но весьма солидную. Мастерскіе очерки, "Orley farm" -- 1862 и "Can You forgirve her" -- 1864 года, одинъ изъ міра судебнаго, другой изъ міра политическаго и аристократическаго, обнаружили его замѣчательный талантъ въ полномъ свѣтѣ. Нѣкоторые изъ романовъ Троллопа первоначально явились въ "Cornhill Magazine", журналѣ, основанномъ Тэккереемъ, "The last Chronicle of Barset" выходилъ еженедѣльными отрывками 1866--1867. Назовемъ еще другіе главные разсказы Троллопа: Framley Parsonage, вмѣстѣ съ Barchester Towers и The last Chronicle of Barset, описываютъ міръ клерикальный; Doctor Thorne, the Small House at Allington, The Claverings, The Belton Estate, и ирландскій романъ Castle Richmond, посвящены преимущественно изображенію міра помѣщичьяго, но касаются и міра чиновничьяго (House at Allington и Chronicle of Barset), и медицинскаго (Doctor Thorne); Rachel Ray -- міръ мелкаго провинціальнаго городка. Въ нѣкоторыхъ изъ романовъ Троллопа совершенно преобладаетъ именно мысль изображенія среды; въ другихъ главное намѣреніе автора сказывается въ изображеніи случайныхъ личнихъ типовъ; но во всѣхъ къ неослабѣвающему, чисто-романическому интересу приданъ еще интересъ реальной картины англійской жизни. Изъ вновь вышедшихъ романовъ Троллопа, которыхъ названія мы выписали въ заглавіи, одинъ Не Knew he was right принадлежитъ къ числу тѣхъ, гдѣ преобладаетъ намѣреніе сдѣлать просто психическій очеркъ; другой -- Phineas Finn принадлежитъ къ сферѣ политической (оба вышли въ прошломъ году); третій -- The Vicar of Fulhampton (вышелъ нынѣшнимъ лѣтомъ), еще разъ возвращается въ міръ англиканскаго духовенства.
   Троллопъ не имѣетъ "высокаго полета". На самомъ дѣлѣ, онъ лишенъ почти всѣхъ тѣхъ качествъ, которыя необходимы для такого полета. Но онъ -- писатель не только не дюжинный, а даже весьма замѣчательный именно по своей силѣ анализа и безошибочной трезвости. Самые бойкіе критики въ англійской журналистикѣ, охотно трактующіе свысока новѣйшія произведенія всякаго давнишняго писателя, не отказываютъ Антони Троллопу и по послѣднимъ его романамъ въ томъ драгоцѣнномъ свойствѣ, что никто не умѣлъ сообщить такой живости, такого интереса той массѣ мелкихъ и обычныхъ фактовъ, которая составляетъ именно жизнь цѣлаго общества. Троллопъ до такой степени усвоилъ себѣ эти основные элементы всѣхъ сферъ средняго, а отчасти и высшаго общества, что, подобно Бальзаку, создалъ себѣ цѣлый воображаемый и весьма полный англійскій миръ. Прочитавъ нѣсколько его романовъ, вы въ послѣдующихъ будете встрѣчать людей, которыхъ положеніе, постановка въ обществѣ извѣстна вамъ уже потому, что вы знакомы съ ихъ родственниками и знакомыми. Писатель, сильный анализомъ и притомъ анализомъ безтенденціознымъ, любящій изслѣдованіе для изслѣдованія, соединяющій живыя общія черты въ живые цѣльные типы, самъ наконецъ до того сживается съ этими типами, что не можетъ съ ними разстаться. Мало того, ему и для изображенія новыхъ типовъ того же общества всего удобнѣе оставаться въ томъ же мірѣ, потому, что такимъ образомъ одна повѣсть придаетъ жизнь другой и когда вы слѣдите за политической карьерой такого-то джентльмена, вы понимаете ее тѣмъ лучше, что знаете изъ другого романа всю частную жизнь этого джентльмена, а изъ третьяго романа, знакомы со множествомъ людей той партіи, къ которой онъ примкнулъ.
   Такимъ образомъ, мало-по-малу, Троллопъ создалъ себѣ цѣлый англійскій міръ, съ вигами и торіями, герцогами и чиновниками, докторами и юристами, міръ фантастическій только потому, что герои его носятъ вымышленныя имена. Но въ нѣкоторыхъ изъ нихъ проглядываютъ даже фигуры довольно похожія, по крайней мѣрѣ нѣкоторыми своими сторонами, на личности существующія, въ Англіи общеизвѣстныя, да и за предѣлами Англіи не безъизвѣстныя. И каждая отдѣльная драма въ этомъ мірѣ тѣмъ живѣе, тѣмъ понятнѣе для читателя, что онъ ясно видитъ ея мѣсто среди исторіи всего этого многочисленнаго и разнообразнаго общества, и съ нѣсколькими изъ дѣйствующихъ въ ней лицъ знакамъ давно. Перечитавъ всѣ безъ исключенія разсказы этого скромнаго, но дѣльнаго писателя, вы наконецъ доходите до того, что у васъ въ умѣ нарисовалась цѣлая Англія, за исключеніемъ рабочихъ классовъ, состоящая изъ живыхъ людей, съ которыми вы отлично знакомы и встрѣчались много разъ, при разныхъ обстоятельствахъ. Вы можете, напримѣръ, составить два полныхъ именныхъ министерскихъ списка, виговъ и торіевъ; вы знаете, какого именно адвоката надо позвать для дѣла, въ которомъ "смѣлость города беретъ", и какого для разбора тончайшихъ юридическихъ казусовъ. Знаете, какіе есть нобльмены въ странѣ, и почему съ равными титулами и даже состояніями, одинъ нобльменъ бываетъ гораздо важнѣе другого. Знаете нѣсколькихъ веселыхъ ребятъ, съ которыми отлично можно попасть въ просакъ и окончательно пропасть; знаете и многихъ славныхъ людей, чисто-британской стойкости, британскаго бодраго темперамента, которые въ томъ и другомъ случаѣ подали бы вамъ всякую помощь. А сколько личныхъ, случайно-оригинальныхъ типовъ! Прибавимъ къ этому рѣдкое умѣнье Троллопа описывать женщинъ. У него есть нѣсколько такихъ женскихъ портретовъ, въ которые читатель влюбляется, какъ древніе рыцари въ невиданныхъ глазами принцессъ.
   У Бальзака тоже есть свой постоянный міръ; отчасти и у Тэккерея -- это общая черта тонкихъ аналитиковъ. Но міръ Троллопа самый полный и самый согласный съ дѣйствительностью, потому что онъ не тенденціозенъ какъ у Тэккерея, и лишенъ бальзаковской фантасмагоріи. У Тэккерея человѣкъ постоянно представляетъ одну идею -- чего въ природѣ нѣтъ; у Бальзака мелочи вѣрны, подробности анализированы съ огромнымъ умѣньемъ, но весь этотъ трудъ пропадаетъ отъ произвольности, фантастичности фактовъ самыхъ крупныхъ: каждая точка показана въ микроскопъ, но сама фигура разбита капризомъ фантазіи.
   Въ настоящихъ этюдахъ мы не имѣемъ возможности познакомить читателя сколько-нибудь подробно съ міромъ Троллопа, ввести его во всѣ сферы общества. Все, что мы можемъ сдѣлать, это познакомить его въ нѣсколькихъ домахъ, настолько, насколько нужно, чтобы дать понятіе объ англійской жизни. При этомъ роль чичероне или ментора удерживаемъ за собою и не можемъ предоставить ее Троллопу потому именно, что онъ ничего не объясняетъ; онъ только разсказываетъ и записываетъ разговоры.
   Тѣ три романа, которыхъ заглавія выписаны нами въ началѣ этой статьи -- новѣйшія произведенія Троллопа; послѣдній изъ нихъ только-что вышелъ. Изъ нихъ только одинъ, именно первый можетъ быть поставленъ на ряду съ лучшими произведеніями этого автора. Но каждый изъ нихъ представляетъ спеціальную сферу въ дѣятельности Троллопа и по нимъ можно уже составить о ней вѣрное понятіе. О каждомъ изъ нихъ мы упомянемъ въ своемъ мѣстѣ, такъ какъ за каждымъ изъ нихъ стоить цѣлый циклъ предшествовавшихъ разсказовъ, и начнемъ съ перваго, какъ относящагося къ сферѣ политической; но этими тремя романами мы не ограничимся, а выберемъ тѣ картины и типы изъ всѣхъ его романовъ, какіе намъ понадобятся.
   

III.

   Извѣстно, что въ томъ историческомъ періодѣ, о которомъ мы говорили, въ Англіи переходнаго времени, не было такихъ политическихъ партій, которыя бы имѣли исходною точкою или цѣлью своихъ стремленій возстановленіе какой-либо династіи, или чисто-отвлеченный принципъ, которыя бы, однимъ словомъ, стремились къ перемѣнѣ самаго правленія: ни легитимистовъ, ни республиканцевъ, ни соціалистовъ (въ смыслѣ политической партіи). Двѣ боровшіяся партіи, смѣнявшія одна другую въ управленіи, были историческія партіи тори и виговъ. Въ настоящее время эти партіи уже клонятся къ упадку и преобразуются въ консерваторовъ и прогрессистовъ. Но мы говоримъ о времени переходномъ, и въ немъ находимъ тори и виговъ съ ихъ историческимъ значеніемъ. Оригинальность ихъ состояла не только въ томъ, что обѣ эти партіи были лойяльныя, что оппозиція была только по отношенію къ данному правительству, то-есть министерству, но еще и въ томъ, что онѣ были партіи -- фамильныя. Человѣкъ, призванный къ политической жизни, былъ торіемъ или вигомъ по рожденію, по связямъ, нерѣдко по положенію. Въ то время, какъ на континентѣ, въ каждомъ семействѣ, каждое поколѣніе имѣетъ свое личное убѣжденіе, въ аристократической Англіи молодой человѣкъ родился торіемъ или вигомъ. Разница между торіями и вигами заключалась не въ разныхъ убѣжденіяхъ, а въ разныхъ программахъ по отношенію къ непосредственнымъ вопросамъ. Въ партіи тори, по сущности своей консервативной, находились иногда люди, которые проводили такія реформы, которыя шли далѣе требованій и даже желаній самихъ виговъ. Партія виговъ, хотя и прогрессивная по общему направленію, была все-таки партіею аристократическою до реформы 1832 года, когда она стала искать себѣ союзниковъ въ покой, такъ-называемой манчестерской партіи, школѣ фритредеровъ-радикаловъ, радикаловъ собственно потому, что они уже ничего аристократическаго не имѣли и первые стали ставить раціонализмъ выше исторіи, выше преданій.
   Такую историческую наслѣдственность двухъ главныхъ партій и вытекавшую отсюда ограниченность выбора какъ людей для управленія, такъ и программъ для дѣйствія этихъ самыхъ людей, необходимо было оговорить въ самомъ началѣ при входѣ за кулисы политическаго міра. Романистъ выводитъ за кулисами конечно только личные интересы, личныя отношенія. Но изъ того, что въ данное время главою кабинета можетъ быть только такой-то лордъ или баронетъ, никакъ не должно заключать, что это есть результатъ какого-либо сговора или интриги. Всѣ эти сговоры и интриги подчиняются великому политическому условію: возможно ли или невозможно провесть извѣстную политическую мѣру при данномъ состояніи общественнаго мнѣнія и данномъ распредѣленіи партій въ палатѣ общинъ. Но каковъ бы ни оказался результатъ, смыслъ положенія, исполненіе той или другой программы въ данный моментъ можно было поручить только тѣмъ лицамъ, на которыхъ указывало самое положеніе дѣлъ: выборъ людей былъ весьма ограниченъ. Въ каждый моментъ была только одна смѣна правителей, то-есть только два состава возможныхъ кабинетовъ. Одинъ изъ нихъ сидѣлъ на министерской скамьѣ, другой -- на скамьѣ противоположной, оппозиціонной. Оппозиція имѣла свое министерство на готовѣ. Внѣ этихъ составовъ -- не было выбора, а въ эти опредѣленные, ограниченные, смѣнные составы или кружки правителей люди попадали путемъ парламентской выслуги. Вся сила въ палатѣ общинъ -- отъ нея совершенно зависитъ, который изъ двухъ составовъ правителей будетъ править могущественнѣйшею страною. Итакъ, пріобрѣсть вліяніе въ парламентѣ -- серьёзнымъ изученіемъ вопросовъ, навыкомъ къ дѣламъ, тактомъ, наконецъ ораторскимъ талантомъ, значитъ стать силою. Это и называется въ свободной странѣ -- сдѣлать карьеру. Такой человѣкъ, котораго въ парламентѣ выслушиваютъ, уже значитъ много; такой же, котораго слушаются, который имѣетъ вліяніе на свою партію -- есть уже готовый министръ. Вотъ что значитъ сдѣлать карьеру и пріобрѣсти власть.
   А власть -- это и есть цѣль каждой партіи и каждаго члена партіи. По самому историческому образованію своему, тори и виги не только стремились къ осуществленію того или другого принципа, сколько именно къ захвату въ свои руки власти. Давно прошло то время, когда торійскія и вигскія фамиліи стремились къ власти для того, чтобы озолотить себя и своихъ приверженцевъ, возобновить или умножить величіе своихъ домовъ, и когда страна раздѣлялась между интересами Нортомберленда или Салисбэри. Но и въ то время фамиліи эти боролись о власти во имя политическихъ, національныхъ цѣлей и при помощи тѣхъ и другихъ народныхъ сочувствій. Теперь же власть не снабжаетъ ни конфискованными имѣніями, ни королевскими дарами; но въ странѣ, гдѣ издревле существуетъ общественная политическая жизнь и многочисленный классъ, получившій по наслѣдству политическое воспитаніе -- власть и сама по себѣ представляется уму этихъ гражданъ-квиритовъ какъ главный призъ форума, какъ высшее наслажденіе въ жизни.
   Британецъ питаетъ въ душѣ глубокое убѣжденіе, что вождь министерской партіи въ палатѣ общинъ, "руководитель" палаты, то-есть наиболѣе популярный изъ людей, управляющихъ судьбами британскаго государства, занимаетъ самое высокое и самое лестное положеніе, какое только доступно смертному, и что онъ въ дѣйствительности -- первый человѣкъ въ мірѣ. Если кто-либо подходитъ къ нему, по своему значенію, такъ это развѣ только -- сидящій на другой сторонѣ стола въ палатѣ вождь оппозиціи. И нельзя не согласиться, что власть въ самомъ дѣлѣ представляетъ нѣчто весьма соблазнительное для мыслящаго человѣка въ такой странѣ, гдѣ власть исходитъ изъ мысли, основана на мысли и служитъ торжеству той же мысли. Тамъ сама власть, хотя по свойству своему и можетъ быть только временною, облечена достоинствомъ независимости отъ личныхъ предначертаній. Но чтобы достигнуть власти, надо, тѣмъ не менѣе, пройти чрезъ болѣе или менѣе строгую дисциплину. Политическая карьера въ Англіи болѣе или менѣе доступна людямъ по личному положенію ихъ; она не оплачивается, кромѣ на самыхъ высшихъ ступеняхъ, и потому почти недоступна для бѣднаго человѣка. Такъ, по крайней мѣрѣ, было доселѣ, и Милль показалъ первый примѣръ человѣка, который отказывается по принципу дѣлать издержки, сопряженныя съ избраніемъ. О разныхъ этихъ условіяхъ и вообще о политикѣ съ точки зрѣнія карьеры, мы поговоримъ послѣ, когда выведемъ въ видѣ примѣровъ нѣсколько различныхъ типовъ изъ разсказовъ Троллопа.
   Теперь же мы хотимъ обратить вниманіе только на ту "дисциплину", о которой только-что упомянули. Само собою разумѣется, что хотя въ свободной странѣ власти добиваются какъ средства осуществить свое убѣжденіе, но дѣйствуя сообразно съ своимъ убѣжденіемъ, человѣку все-таки приходится вступать въ компромиссы, дѣлать уступки, въ виду общей цѣли, той партіи, съ которою онъ дѣйствуетъ на практикѣ. Иногда ему можетъ даже представиться необходимымъ, конечно не по первостепенному вопросу, подать свой голосъ противъ личныхъ своихъ симпатій, для того, чтобы не доставить торжества партіи совсѣмъ противоположной; или оставаться членомъ кабинета, несмотря на неполное согласіе съ какою-либо мѣрою правительства. Эти практическія требованія создаютъ извѣстнаго рода дисциплину вездѣ; но нигдѣ дисциплина эта не была такъ строга, какъ въ Англіи, именно потому, что здѣсь на политическія дѣла смотрятъ самымъ практическимъ образомъ: главный, потому что непосредственный, практическій вопросъ здѣсь всегда тотъ -- считаете ли вы въ настоящій моментъ болѣе полезнымъ для вашего убѣжденія, чтобы настоящее министерство оставалось въ управленіи, или же чтобы оно удалилось, уступило мѣсто другому, противоположнаго направленія. Притомъ, же самое историческое, такъ-сказать фамильное образованіе двухъ великихъ партій виговъ и тори въ прежнія времена дѣлало отпаденіе отъ вождя настоящею измѣною знамени, и это понятіе еще сильно держалось въ переходномъ періодѣ. Практичность политической дѣятельности въ Англіи не дозволяла, чтобы человѣкъ мыслящій сидѣлъ въ парламентѣ одиноко, не участвуя въ борьбѣ двухъ главныхъ партій, и эта-то практичность, доведенная до нѣкоторой крайности преданіями вѣковой борьбы виговъ съ торіями, не дозволяла даже отдѣльному члену подавать свой голосъ различно, по различнымъ вопросамъ, то-есть, то въ пользу министерства, то противъ, слѣдуя единственно внушенію личнаго убѣжденія относительно даннаго вопроса, а не вообще людей, представляющихъ извѣстное направленіе. Второстепенные политическіе дѣятели, рутинисты парламентскихъ преданій и теперь еще видятъ во всякомъ такомъ покушеніи на личную независимость -- по меньшей мѣрѣ -- непрактичность, глупость, а скорѣе всего -- измѣну, честолюбивую интригу, настоящее отступничество совсѣмъ не на пользу убѣжденія, а въ интересѣ личной выслуги, карьеры.
   Радикалы манчестерской школы первые стали колебать эту дисциплину, въ силу которой политику исключительно направляли двѣ сплоченныя партіи. Къ радикаламъ присоединились, какъ бы для большаго разнообразія (присоединились, говорю, въ этомъ только смыслѣ) ирландскіе католики, которыхъ допущеніе въ парламентъ, какъ и происхожденіе манчестерской школы принадлежатъ къ крупнѣйшимъ чертамъ переходнаго періода. Но эти радикалы, изъ которыхъ наиболѣе извѣстны Кобденъ, Брайтъ, Робокъ, Юмъ, Мильнеръ-Гибсонъ, являясь представителями духа раціонализма противъ историческихъ преданій, какъ тори, такъ отчасти и виговъ, по этому самому были сперва партіею не политиковъ, а мыслителей. Они дѣйствовали не столько вотированіемъ и поддержкою той или другой партіи, сколько пропагандою новыхъ принциповъ. Ихъ слово было обращено не столько къ палатѣ, сколько къ цѣлой странѣ для понужденія самой палаты. Для давленія на нее. Вотъ почему они, хотя положеніе ихъ постепенно и измѣнилось, оставались долгое время въ сторонѣ отъ управленія -- не принимали должностей. Дѣятельность каждаго изъ нихъ, постепенно, по мѣрѣ того какъ они пріобрѣтали огромное значеніе, не могла не сдѣлаться и практическою въ дѣловомъ смыслѣ этого слова. Такъ, Кобденъ устроилъ знаменитый фри-тредерскій торговый трактатъ съ фракціею, а Брайту принадлежитъ главная заслуга въ понужденіи виговъ къ послѣдней избирательной реформѣ. Но должностей они однако до послѣднихъ лѣтъ не принимали, боясь ослабить тѣмъ свое значеніе какъ представителей "народныхъ интересовъ". Кобденъ отказывался отъ министерской должности до конца жизни. Мильнеръ-Гибсонъ, однако, уже вступилъ въ кабинетъ Росселя въ интересахъ реформы. И наконецъ въ Гладстоновъ кабинетъ вступилъ и Брайтъ, жертвуя своимъ положеніемъ для поддержки того министерства, которое уступило представляемому имъ мнѣнію относительно отмѣны государственной церкви въ Ирландіи. Но было такое время, когда Брайтъ смотрѣлъ на вступленіе въ министерство Мильнеръ-Гибсона почти какъ на отступничество отъ раціонализма. Приведемъ одну сцену изъ романа "Финіасъ Финнъ", въ видѣ объясненія къ этому моненту. Подъ именемъ Торнболла является Брайтъ, подъ именемъ Монка -- Мильнеръ, Финнъ и Кеннеди -- лица романа.
   Настроеніе это недурно выражаетъ Троллопъ въ слѣдующемъ портретѣ:
   "Баррингтонъ-Эрль былъ человѣкъ честный, въ обыкновенномъ смыслѣ слова. Вилльяму Мильдмею, великому министру виговъ, и своему дядѣ по матери, онъ не измѣнилъ бы ни за что въ свѣтѣ. Работать онъ готовъ былъ всегда, съ жалованьемъ и безъ жалованья. Онъ дѣйствительно былъ усердно преданъ дѣлу, не требуя многаго для себя. Онъ имѣлъ какое-то неопредѣленное убѣжденіе, что для страны гораздо лучше, чтобы власть была въ рукахъ г. Мильдмея и не была въ рукахъ лорда де-Террьера. Онъ былъ убѣжденъ, что для англичанъ либеральная политика была здорова, и что либеральная политика и партія г. Мильдмея было одно и тоже. Несправедливо было бы не признать въ Баррингтонѣ-Эрлѣ патріотизма. Но онъ ненавидѣлъ самое имя независимости въ парламентѣ, и когда кто-нибудь говорилъ ему, что обращаетъ вниманіе на смыслъ мѣръ, а не на людей, то онъ тотчасъ убѣждался, что этотъ человѣкъ неустойчивъ какъ вода, и недобросовѣстенъ какъ вѣтеръ. Отъ такого человѣка, по его мнѣнію, нечего было ожидать хорошаго, а дурного ожидать слѣдовало. Такой политикъ въ глазахъ Баррингтона-Эрля принадлежалъ къ тѣмъ классическимъ "грекамъ", отъ которыхъ опасно было даже принимать подарки, т.-е. случайный ихъ голосъ. Парламентскіе отшельники, одиночники были ему ненавистны и на участниковъ частныхъ политическихъ сговоровъ онъ смотрѣлъ съ отвращеніемъ, подозрѣвая въ нихъ или полную непрактичность или плутовство. Онъ готовъ былъ искренно пожать руку доброму строго-консервативному своему противнику, также охотно какъ и доброму товарищу -- чистому вигу. Но человѣкъ -- что называется "ни рыба, ни мясо -- былъ противенъ ему. По его теоріи парламентскаго правленія, палата общинъ должна была раздѣлаться надвое рѣзкою чертою, такъ чтобы каждый членъ постоянно находился на той или на другой сторонѣ. "Не со мною -- такъ по крайней мѣрѣ будь противъ меня" -- таковъ былъ его совѣтъ въ партіи. На дебаты онъ смотрѣлъ какъ на нѣчто полезное собственно для того, чтобы дѣйствовать на страну, и вызывать то общественное мнѣніе, которое потомъ создавало новую палату общинъ. Но онъ не признавалъ возможнымъ, чтобы въ самой палатѣ дебаты имѣли вліяніе на подачу голоса за ту или за другую сторону, и былъ совершенно убѣжденъ, что подобный образъ подачи голосовъ былъ бы опасенъ, революціоненъ и почти несообразенъ съ парламентской законностью. Голосъ каждаго члена партіи, по его мнѣнію, принадлежалъ неотъемлемо -- исключая незначительныхъ вопросовъ -- главѣ этой партіи.
   

IV.

   Нѣсколько человѣкъ приглашены Монкомъ къ обѣду.
   "Это было въ четвергъ и палата не засѣдала {Phineas Finn.}; ровно въ семь Финіасъ вошелъ въ квартиру г. Монка. Еще не было никого и г. Монкъ надъ чѣмъ то старался въ столовой. "Я исправляю должность метрдотеля", сказалъ онъ и Финіасъ увидѣлъ у него въ рукахъ пару графиновъ, которые г. Монкъ пристроилъ возлѣ огня. "Я кончилъ", продолжалъ онъ, "пойдемъ теперь на верхъ, и встрѣтимъ великихъ людей какъ слѣдуетъ".
   -- "Виноватъ, я кажется пришелъ слишкомъ рано", сказалъ Финнъ.
   -- "Вовсе нѣтъ; сказано -- въ семь, и скорѣе я замѣшкался. Но вы, можетъ быть, думаете, мнѣ совѣстно, что вы застали, какъ я самъ разливалъ свое вино? Помнится, лордъ Пальмерстонъ, лѣтъ пять или шесть тому назадъ, выразился въ коммиссіи о жалованьяхъ, что неприлично было бы, еслибы у англійскаго министра дверь отворяла служанка, а не лакей. Ну вотъ, я -- англійскій министръ, а у меня дверь отворяетъ служанка, и я самъ долженъ смотрѣть за виномъ. Хотѣлъ бы я знать, въ самомъ ли дѣлѣ это неприлично? Мнѣ не хотѣлось бы, чтобы чрезъ меня потерпѣла британская конституція.
   -- "Быть можетъ, если вы скоро выйдете изъ министерства и если никто не станетъ подражать вашимъ обычаямъ, то конституція значительно не потерпитъ.
   -- "Искренно желаю этого, ибо я въ самомъ дѣлѣ люблю британскую конституцію, люблю и тотъ почетъ, въ какомъ состоятъ члены англійскаго министерства. А вотъ Торнболлъ -- онъ сейчасъ придетъ -- все это ненавидитъ. Но онъ человѣкъ богатый, и у него въ домѣ больше пудренныхъ лакеевъ, чѣмъ было у самого Пальмерстона.
   -- "Онъ все еще занимается промышленными дѣлами?
   -- "О да;-- и зарабатываетъ тысячъ тридцать въ годъ. Вотъ онъ. Какъ ваше здоровье, Торнболлъ? Мы говорили о моей служанкѣ; надѣюсь, что она отперла вамъ дверь приличнымъ образомъ.
   -- "Конечно,-- сколько я замѣтилъ", отвѣчалъ г. Торнболлъ, который зналъ болѣе толку въ политическихъ рѣчахъ, чѣмъ въ шуткахъ.-- Весьма приличная молодая женщина, какъ мнѣ кажется.
   -- "Приличнѣе ея нѣтъ во всемъ Лондонѣ, -- сказалъ г. Монкъ;-- но вотъ Финнъ думаетъ, что мнѣ слѣдовало бы имѣть лакея въ ливреѣ.
   -- "Я совершенно равнодушенъ къ такимъ вещамъ", отвѣтилъ г. Торнболлъ, и никогда не думаю о нихъ.
   -- "Я точно также", сказалъ Монкъ. Доложили о г. Кеннеди. Затѣмъ, всѣ пошли внизъ, въ столовую.
   Г. Торнболлъ былъ красивый, плотный мущина, лѣтъ около шестидесяти, съ длинными сѣдыми волосами и краснымъ лицомъ, сурово-глядѣвшими глазами, красиво-обрисованнымъ носомъ, и толстыми губами. Ростомъ онъ былъ футовъ шесть, держался совершенно прямо и постоянно носилъ черный фракъ, съ короткими фалдами, черные панталоны и черный атласный жилетъ. По крайней мѣрѣ, такъ онъ всегда являлся въ палатѣ и на обѣды. Какъ одѣвался онъ дома, у себя въ Стэлибриджѣ, это было извѣстно немногимъ изъ знавшихъ его въ Лондонѣ. Въ лицѣ его не было никакого указанія на особый талантъ. Никто, взглянувъ на него, не счелъ бы его глупымъ, но въ глазахъ его нисколько не свѣтился геній, и въ линіяхъ его рта не сказывалось какой-либо мысли или наклонности, подобно тому какъ то обыкновенно замѣчается въ чертахъ великихъ людей. Однако г. Торнболлъ безъ всякаго сомнѣнія успѣлъ сдѣлаться великимъ, и успѣть въ этомъ едва ли бы могъ, если бы не обладать мыслительной силою. Это былъ одинъ изъ самыхъ популярныхъ, пожалуй даже самый популярный изъ политическихъ людей въ странѣ. Бѣдные классы вѣровали въ него, видѣли въ немъ своего честнаго общественнаго заступника; да и достаточные люди вѣрили въ его силу, склонны были думать, что его внушенія всегда одержатъ верхъ. Онъ завладѣлъ вниманіемъ палаты и сочувствіемъ репортеровъ, и когда начиналъ свой спичъ, за публичнымъ обѣдомъ или на публичныхъ подмосткахъ, могъ быть, вполнѣ увѣренъ, что произносимыя имъ слова будутъ прочтены тысячами людей. Чтобы говорить хорошо, первое условіе -- имѣть много слушателей, и это-то преимущество г. Торнболлъ пріобрѣлъ себѣ прочнымъ образомъ. А все-таки нельзя было назвать его великимъ ораторомъ. Онъ былъ одаренъ могущественнымъ органомъ и крѣпкими, могу даже сказать, широкими убѣжденіями, полнѣйшею увѣренностью въ себѣ и свойствомъ почти неограниченной выносливости, горячимъ честолюбіемъ, отсутствіемъ особой щепетильности, и весьма толстою нравственною эпидермою. Никакое порицаніе не дѣйствовало на него, никакія нападки его не оскорбляли, никакая насмѣшка не могла кольнуть его, сколько-нибудь тронуть его за живое. У него не было больного мѣста, и, по всей вѣроятности, первой ежедневной мыслью его при пробужденіи была мысль, что онъ, по крайней мѣрѣ, онъ -- всецѣлъ въ своемъ высокомъ служеніи (totus teres atque rotundus). Само собою разумѣется, что онъ былъ настоящій радикалъ.-- Но настоящимъ радикаломъ былъ и Монкъ, однакожъ первыя его мысли, при пробужденіи, были вѣроятно какъ разъ противоположны сознанію его друга. Монкъ въ преніяхъ горячился гораздо больше, чѣмъ Торнболлъ; но тѣмъ не менѣе Монкъ вѣчно сомнѣвался самъ въ себѣ, и никогда не былъ такъ мало увѣренъ въ себѣ, какъ именно послѣ самаго горячаго и наиболѣе дѣйствительнаго своего участія въ дебатахъ. И когда г. Монкъ подшучивалъ надъ собою, что онъ министръ, а не имѣетъ иной прислуги какъ одна служанка, подъ этой шуткою была подкладка самосомнѣнія.
   "Г. Торнболлъ положительно былъ великій радикалъ и въ такомъ качествѣ пользовался большою славою. Не думаю, чтобы ему когда-либо были уже дѣлаемы предложенія принять какую либо высокую государственную должность; но были слухи, которые давали ему поводъ, по крайней мѣрѣ какъ онъ думалъ самъ, объявлять во всеуслышаніе, что ни въ какомъ случаѣ онъ не можетъ служить коронѣ. "Я служу народу", были его слова, "и какъ высоко я ни уважаю служителей короны, думаю однако, что мое служеніе выше". За такія слова онъ подвергался многимъ нападеніямъ, а г. Мильдмей, настоящій премьеръ, поставилъ ему вопросъ: неужели онъ не признаетъ такъ-называемыхъ слугъ короны вмѣстѣ съ тѣмъ самыми работящими и вѣрнѣйшими слугами народа? Палата и печать поддержали въ этомъ г. Мильдмея, но г. Торнболлъ остался къ этому совершенно равнодушенъ; и когда затѣмъ, въ Манчестерѣ, онъ, въ присутствіи трехъ или четырехъ тысячъ человѣкъ, объявилъ, что онъ -- именно и особенно онъ -- другъ и служитель народа, и на это ему отвѣчали кликами, то онъ вполнѣ удовольствовался этимъ и убѣдился, что ему удалось поставить на своемъ. Главными статьями политическаго каталога Торнболла были: постепенная реформа избирательства, въ томъ смыслѣ, чтобы оно какъ можно скорѣе приближалось къ поголовной подачѣ голосовъ; равномѣрность избирательныхъ округовъ; тайная балотировка; огражденіе правъ фермеровъ въ Англіи точно также, какъ и въ Ирландіи; сокращеніе постоянной арміи до-тѣхъ-поръ, пока ужо не останется ничего и сокращать; совершенное невниманіе ко всѣмъ политическимъ событіямъ и перемѣнамъ въ Европѣ; почти идолопоклонническое удивленіе къ ходу всѣхъ политическихъ дѣлъ въ Америкѣ; свобода торговли для всѣхъ продуктовъ, за исключеніемъ солода, и безусловная отмѣна государственной церкви -- таковы главные пункты этого каталога. Мнѣ думается, что однажды научившись складывать свои слова, когда онъ встаетъ съ мѣста, и однажды пріурочивъ свой голосъ къ тому тону, который привлекалъ вниманіе палаты, г. Торнболлъ имѣлъ затѣмъ передъ собою дѣло не трудное. Устраивать ему ничего не предстояло и онъ могъ обходиться общими истинами. Отвѣтственности онъ не несъ, и стало быть ему незачѣмъ было вникать въ подробности или глубоко обслѣдывать даже крупнѣйшіе факты. Нападать на злоупотребленія довольно легко, когда однажды пріобрѣтено общее вниманіе. Его дѣло -- срубить въ лѣсу деревья, не заботясь о послѣдующей обработкѣ земли. Г. Монкъ недаромъ говорилъ однажды Финну о прелести той неточности выраженій, какая дозволена въ оппозиціи. Этими прелестями г. Торнболлъ, навѣрное, наслаждался вполнѣ, хотя никогда не признался бы въ томъ. Вообще же говоря, г. Торнболлъ, безъ сомнѣнія, былъ правъ, рѣшившись не принимать должности, только съ его стороны было бы любезнѣе промолчать о такомъ рѣшеніи".
   Фигурамъ Торнболла и Монка Троллопъ нарочно придалъ нѣкоторыя черты, несходныя съ дѣйствительностью; но черты эти несущественныя, и введены они, очевидно, для приличія. Въ этихъ фигурахъ можно узнать Брайта и Мильнера-Гибсона, двухъ радикаловъ переходнаго періода. Было именно время, по смерти Пальмерстона, когда въ министерство Росселя-Гладстона вступилъ радикалъ Мильнеръ-Гибсонъ, а радикалъ Брайтъ хотѣлъ быть только "слугою народа". Къ Торнболлу-Брайту Троллопъ очевидно не имѣетъ сочувствія, и въ этомъ онъ -- вѣрный представитель большинства достаточныхъ классовъ въ переходномъ періодѣ. Но необыкновенно типична и вѣрна также и какъ бы невольная оговорка его, что "и люди достаточные вѣрили въ силу" этого человѣка и "склонны были думать, что его внушенія всегда одержатъ верхъ". Въ самомъ дѣлѣ, матеріальнымъ образомъ, кто сдѣлалъ новую реформу? Прежняя палата, представительство богатыхъ классовъ; это представительство измѣнило законъ, дававшій ему преобладаніе. Отчего же это произошло? Оттого, что въ свободной странѣ есть сила могущественнѣе самого парламента -- голосъ страны, сознаніе, что шагъ впередъ необходимъ и неизбѣженъ.
   Что новая реформа была необходима это просто "чувствовалось" -- the feeling was growing -- вотъ выраженіе, которое вполнѣ характеризуетъ и объясняетъ ходъ дѣла въ свободной странѣ. У Троллопа, въ другомъ мѣстѣ, мы находимъ наивное описаніе, каммъ образомъ господствующіе классы приходятъ сами къ отреченію отъ части своихъ привилегій; описаніе это тѣмъ правдивѣе, что самъ авторъ, очевидно, не сочувствуетъ радикальной реформѣ. "Все это время въ свѣтѣ много толковали о реформѣ, хотя г. Мильдмей (поставленъ вмѣсто графа Росселя) обнаруживалъ добродушную медлительность. Сознаніе возрастало и г. Торнболлъ (Брайтъ) со своими друзьями старался, чтобы оно росло поскорѣе. Въ дѣйствительности, предметъ этотъ шевелилъ народъ, но это возбужденіе истекло отъ вождей къ народу,-- оно истекало отъ самовольныхъ вождей народной политики внизъ, посредствомъ печати, въ сферу рабочихъ, вмѣсто того, чтобы роста изъ недовольства самихъ массъ, вверхъ, къ такимъ органамъ, которые были бы дѣйствительно избраны самимъ народомъ, дали бы выраженіе этому недовольству. Настоящаго, сильнаго волненія, такого волненія, которое бы показывало, что безопасность могла быть обезпечена реформою и не могла быть обезпечена безъ нея, въ странѣ не было. (До этого не дошло!). Но всѣ были согласны, что печать и ораторы слишкомъ сильны, чтобы ни можно было игнорировать и что необходимо уступить имъ и дать имъ реформу, въ какомъ-нибудь видѣ. Чѣмъ скорѣе будетъ сдѣлана уступка, тѣмъ лучше, ибо тѣмъ меньше принуждены были бы уступить. И люди всѣхъ партій были согласны между собою относительно этого пункта. Что сама по себѣ реформа была ненавистна многимъ изъ тѣхъ, которые развязно говорили о ней, и даже предлагали себя съ готовностію въ исполнители ея -- было признано всѣми. Ненавистна она была не только лорду де-Терріеру (вмѣсто графа Дэрби) и его приверженцамъ, но также и многимъ изъ приверженцевъ г. Мильдмея. Герцогъ вовсе не желалъ реформы (герцогъ Сент-Бонгэй у Троллопа означаетъ одного изъ вліятельныхъ при дворѣ, но не въ парламентѣ членовъ росселева кабинета, и въ немъ легко узнать графа Грэнвилля). И въ самомъ дѣлѣ, трудно предположить, чтобы такой герцогъ могъ желать какой-либо перемѣны въ положеніи дѣлъ, весьма для него благопріятномъ. Рабочіе продолжали получать полную задѣльную плату (чего же имъ еще надо?). Фермеры исправно вносили ренты. Дюжины капиталистовъ создавали сотни капиталовъ. Все въ странѣ обстояло хорошо, кромѣ преобладанія духа спекуляціи -- а противъ него реформа была безсильна. Съ какой стати желалъ бы реформы герцогъ? Что касается нѣкоторыхъ другихъ членовъ кабинета, то всѣмъ было извѣстно, что они совѣтовали обратиться къ реформѣ точно такъ, какъ совѣтуютъ обратиться къ докторамъ. Леченіе въ извѣстной мѣрѣ необходимо всѣмъ намъ. Мы не можемъ надѣяться обойтись совсѣмъ безъ лекарства. Но намъ желательно принимать его какъ можно меньше. Г. Торнболлъ и дешевая печать, и возраставшее возбужденіе наиболѣе крикливыхъ изъ народа, доказывали очевиднымъ образомъ, что нѣкоторая уступка неизбѣжна. Уступимъ великодушно -- такова была теперь доктрина многихъ, пожалуй всѣхъ политическихъ вождей дня. Будемъ великодушны. Постараемся, по крайней мѣрѣ показаться великодушными. Раскроемъ дарующую длань, но такимъ образомъ, чтобы она не дала слишкомъ много. Повозка должна катиться подъ гору. Надо даже признаться, что если она не будетъ катиться впередъ по склону, то мы и подвигаться не будемъ. Но наложимъ тормозы на оба заднія колеса. Тѣмъ болѣе, что повозкамъ, катящимся съ горы безъ тормозовъ, угрожаетъ серьёзное злоключеніе.
   "Однако были и такіе люди, даже въ самомъ кабинетѣ, которые смотрѣли на общественную службу не съ точки зрѣнія тормозовъ на колесахъ. Г. Грешэмъ (вмѣсто Гладстона) принималъ дѣло искренно. Плантаженетъ Паллизеръ (лицо фиктивное, канцлеръ казначейства) тоже. Необыкновенно умный молодой нобльменъ, лордъ Кэнтрипъ (по нѣкоторымъ чертамъ -- лордъ Гартингтонъ) тоже понимал ъ реформу искренно. Самъ г. Мильдхей относился къ этому дѣлу настолько искренно, насколько это было совмѣстимо съ его старостью и полнымъ пониманіемъ тѣхъ средствъ, какими былъ вызванъ крикъ о реформѣ. Онъ быть глубоко-добросовѣстенъ, глубоко-патріотиченъ, и глубоко питалъ честолюбивое желаніе получить въ исторіи имя человѣка, который и до самаго конца своей долгой жизни усердно работалъ для благополучія народа (извѣстно, что Россель былъ однимъ изъ главныхъ руководителей реформы 1832 года). Но онъ не имѣлъ довѣрія къ г. Торнболлу, и въ глубинѣ своего сердца чувствовалъ аристократическое презрѣніе къ дешевой прессѣ. Но во всей Англіи не было человѣка болѣе добросовѣстно преданнаго идеѣ реформы, чѣмъ г. Монкъ. Его главное политическое убѣжденіе было, что политическія преимущества должны быть распространены на народъ во всякомъ случаѣ требуетъ ли онъ ихъ для себя или не требуетъ, желаетъ ли ни или хотя бы даже не желаетъ. Вы не спрашиваете у ребенка -- говаривалъ онъ -- желаетъ ли онъ учиться, и во всякомъ случаѣ, вы не станете ждать пока онъ расплачется, чтобы ему дали въ руки книгу. И потому, когда при немъ говорили, что въ крикахъ о реформѣ нѣтъ искренности, что эти крики -- фальшивые, возбужденные заинтересованными лицами, для цѣлей партіи, онъ отвѣчалъ всегда, что осуществить реформу все-таки слѣдуетъ не для уступки въ виду криковъ, а потому, что ея требуетъ справедливость и что реформа есть долгъ, который слѣдуетъ уплатить народу".
   Монкъ пишетъ герою романа, молодому ирландцу, случайно попавшему въ парламентъ, письмо, въ которомъ авторъ вдается въ точное обсужденіе вопроса о своевременности реформы, о неудовлетворительности 50-ти фунтового ценза (существовавшаго въ графствахъ до послѣдней реформы) и доказываетъ, что представительное правленіе только тогда можетъ быть правдою, когда 658 членовъ палаты обязаны будутъ представлять миніатюру самой британской націи. Но онъ хочетъ именно миніатюры, а не соглашается на зеркало, утверждая, что американская система въ Англіи еще не годится. Монка, вообще, авторъ выставляетъ въ лучшемъ свѣтѣ, очевидно сочувствуетъ этому типу столько же, сколько не сочувствуетъ другому радикалу, Торнболлу, т.-е. Брайту. Троллопъ прекрасно описалъ, какимъ образомъ господствующіе классы бываютъ принуждены уступать часть своей власти, но самъ очевидно не сознаетъ, какъ необходима и законна для побужденія ихъ къ тому роль такихъ людей, какъ Брайтъ. Совершенно вѣрно, что и безъ ихъ возбужденій господствующіе классы были бы принуждаемы уступать по временахъ въ виду сильнаго волненія, то-есть тогда именно, когда безопасность уже не можетъ быть охранена безъ уступки. Но неужели же выгодно было бы для страны дожидаться, при требованіи каждой реформы, чего-либо въ родѣ хартистскаго движенія, или ирландскихъ мятежей? "Друзья народа", какъ иронически называетъ ихъ Троллопъ -- истинные его органы; правда, онъ не выбираетъ формально, но какимъ же образомъ онъ могъ бы это сдѣлать? Выборовъ въ "друзья народа" не существуетъ, да и въ парламентскихъ-то выборахъ рабочіе не участвовали до послѣдней реформы.
   Какъ бы то ни было, очевидно, что въ свободной странѣ господствующіе классы постепенно сами отрекаются отъ своихъ привилегій потому именно, что передъ ними -- сила: голосъ страны, внушающій имъ сознаніе, что шагъ впередъ необходимъ и неизбѣженъ. Иначе аристократическое представительство 1832 года не согласилось бы на отмѣну аристократическаго состава палаты; а представительство богатыхъ классовъ въ 1867 году не сложило бы своими собственными руками тѣ ворота, въ которые суждено пройти въ политическій кругъ избранникамъ рабочихъ. Вотъ та "сила", въ которую вѣрили почтенные джентльмены переходнаго времени, въ родѣ Троллопа; вотъ почему, и не любя Брайта, они не только принуждены были его слушать, но и слушаться его "внушеній".
   Съ самимъ Брайтомъ съ тѣхъ поръ произошла перемѣна: онъ -- министръ, онъ согласился вступить въ кабинетъ и сталъ слугою короны наравнѣ съ Гладстономъ. Это доказываетъ искренность замѣчательнаго дѣятеля, котораго Троллопъ описываетъ слово въ слово какъ о немъ постоянно отзывались "достаточные классы". Дѣло въ томъ, что даже не будь у Брайта въ самомъ дѣлѣ антипатіи къ государственной -службѣ, -- антипатіи, которая вовсе не есть какое-либо чудовищное явленіе -- онъ уже вслѣдствіе того, что открыто заявлялъ о своемъ нежеланіи когда-либо быть министромъ, не вступилъ бы семидесяти лѣтъ отъ роду въ кабинетъ. Онъ не могъ не знать, что этимъ онъ нѣсколько ослабитъ свое значеніе. И однакоже онъ это сдѣлалъ, сдѣлалъ изъ истинно высокаго патріотизма, сдѣлалъ это для того, чтобы поддержать то министерство, которое онъ умолялъ провесть билль объ отмѣнѣ установленной церкви въ Ирландіи и улучшить положеніе тамошнихъ фермеровъ. И если теперь Брайтъ, во время сессіи, не сидитъ на министерской скамьѣ, а все болѣетъ гдѣ-то, то не ясно ли, что причину тому слѣдуетъ видѣть въ той неудовлетворительной полумѣрѣ, на которой кабинетъ остановился въ ирландскомъ поземельномъ вопросѣ.
   Но возвратимся къ обѣду у мистера Монка.
   "Разговоръ за обѣдомъ былъ исключительно политическій, но не былъ интересенъ, пока служанка перемѣняла тарелки. Когда же она ушла, затворивъ за собою дверь, разговоръ понемножку развернулся и между прочимъ произошло маленькое пререканіе между обоими великими радикалами,-- радикаломъ, который присоединился къ предержащимъ властямъ, и радикаломъ, который держался въ сторонѣ отъ нихъ. Г. Кеннеди только по временамъ произносилъ словечко, а Финіасъ былъ почти также молчаливъ: онъ пришелъ сюда съ надеждою услышать какое -либо преніе и былъ очень радъ сидѣть и слушать, когда такія огромныя пушки открыли огонь какъ бы для его забавы.
   -- "Мнѣ кажется, что г. Мильдмей предпринялъ важный шагъ впередъ, сказалъ г. Торнболлъ.
   -- "Я того же мнѣнія, согласился Монкъ.
   -- "Не вѣрилось мнѣ, чтобы онъ дожилъ до такого предпріятія. Конечно оно едва ли выдержитъ даже настоящую сессію, по съ его стороны и оно значитъ очень много. Это только показываетъ, какъ человѣка можно заставить пойти впередъ, если употребить на то соотвѣтствующую силу. Въ сущности, довольно безразлично, кто именно сидитъ въ министерствѣ.
   -- "Я всегда высказывалъ мое убѣжденіе въ этомъ, сказалъ Монкъ.
   -- "Совсѣмъ безразлично. Намъ рѣшительно все равно кто тамъ правитъ, лордъ де-Терріеръ, или г. Мильдмей, или г. Грешэмъ, или хоть бы вы сами, если бы вы пожелали быть первымъ лордомъ казначейства {Т.-е. премьеромъ. Treasury въ общемъ смыслѣ значитъ министерство, хотя спеціально оно означаетъ казначейство.}).
   -- "Я совсѣмъ этого не добиваюсь, Торнболлъ.
   -- "А я полагалъ, что да. Еслибы я самъ пошелъ по этой линіи, то конечно пожелалъ бы влѣзть на самый верхъ лѣстницы. Мнѣ бы показалось, что если я могу принесть какую-либо пользу въ качествѣ министра, то развѣ только въ званіи перваго министра.
   -- "Вы не усомнились бы въ вашей пригодности занять такое положеніе?
   -- "Я вообще сомнѣваюсь въ моей пригодности для положенія какого бы то ни было министра.
   -- "Да, но по другимъ причинамъ, замѣтилъ г. Кеннеди.
   -- "По всѣмъ причинамъ,-- отвѣчалъ Торнболлъ. Онъ всталъ и обратился спиною къ огню.-- Само собою разумѣется -- продолжалъ онъ, -- что я не былъ бы способенъ дипломатически трактовать съ людьми, которые обращались бы ко мнѣ собственно для того, чтобы надуть меня. Само собою разумѣется, что я быть бы неспособенъ имѣть дѣло съ членами парламента, которые тѣснились бы вокругъ меня для того единственно, чтобы получать мѣста. Чувствую также, что не былъ бы способенъ отвѣчать на каждый вопросъ удовлетворительно, но такъ, чтобы изъ отвѣта никто не узналъ ровно ничего.
   -- "А отвѣчать такъ, чтобы узнали что-нибудь? спросилъ г. Кеннеди.
   Но Торнболлъ былъ такъ занятъ своимъ спичемъ, что пожалуй и не слыхалъ этого перерыва; по крайней мѣрѣ онъ не принялъ его къ свѣдѣнію.
   -- "И то надо сказать -- продолжалъ онъ,-- что я былъ бы неспособенъ сохранять всѣ приличія и мнимое взаимное довѣріе между короною, которая совершенно безсильна, и народомъ, который всемогущъ. Нѣтъ человѣка, г. Монкъ, который столь ясно сознавалъ бы свою неспособность въ такого рода работѣ, какъ я. Но ужъ еслибы я вообще взялся за такую работу, то мнѣ, думаю, хотѣлось бы скорѣе вести другихъ, чѣмъ идти самому на привязи. Ну, скажите намъ, вотъ тутъ, откровенно: много ли значатъ ваши убѣжденія въ кабинетѣ г. Мильдмея?
   -- "Ну, это такой вопросъ, на который никто не отвѣтитъ самъ.
   -- "Но каждому слѣдовало бы отвѣтить себѣ на такой вопросъ, прежде чѣмъ согласиться занять мѣсто, произнесъ г. Торнболлъ уже почти сердитымъ тономъ.
   -- "А какое же вы имѣете основаніе думать, что я не исполнилъ этого долга передъ собою? спросилъ г. Монкъ.
   -- "Да то, что я не могу согласить вашихъ извѣстныхъ убѣжденій съ убѣжденіями вашихъ товарищей.
   -- "Я не скажу вамъ, много ли значатъ мои убѣжденія въ кабинетѣ г. Мильдмея; не возьму на себя утверждать даже, что они значатъ тамъ болѣе, чѣмъ тотъ стулъ, на которомъ я сижу. Но я могу сказать вамъ, что я имѣлъ въ виду, когда согласился занять этотъ стулъ. Мнѣ казалось, что мои убѣжденія могутъ послужить ферментомъ для того тѣста, которое намъ предстоитъ испечь, сообщить этому тѣсту болѣе вкуса въ смыслѣ реформы, чѣмъ бы оно имѣло, еслибы я отказался отъ участія въ печеньи. Мнѣ казалось, что самый фактъ обращенія гг. Мильдмея и Грешэма къ моему содѣйствію означалъ шагъ впередъ въ либеральномъ смыслѣ, и что отказъ мой былъ бы отказомъ помочь имъ въ хорошемъ дѣлѣ.
   -- "Вы и безъ того могли поддерживать ихъ, еслибы они предложили что-либо достойное поддержки, произнесъ Торнболлъ.
   -- "Конечно; но я не могъ бы имѣть такого вліянія на самое содержаніе этого предложенія, не могъ бы стараться, чтобы предложена была именно мѣра достойная поддержки. Я много думалъ объ этомъ и полагаю, что былъ правъ въ своемъ рѣшеніи.
   -- "Нѣтъ сомнѣнія, что вы были правы, сказалъ г. Кеннеди.
   -- "Мѣсто въ кабинетѣ есть самый достойный предметъ для законнаго честолюбія, вставилъ Финіасъ.
   -- Сэръ, я совершенно несогласенъ съ этимъ, -- обратился Торнболлъ на нашего героя. Положеніе нашихъ главныхъ министровъ я признаю весьма почтеннымъ...
   -- "Очень благодаренъ,-- сказалъ г. Монкъ. Но ораторъ продолжалъ, опять не обращая никакого вниманія на перерывъ.-- Но положенія джентльменовъ, занимающихъ менѣе важныя посты, тѣхъ джентльменовъ, которые должны поступать такъ, какъ имъ киваютъ и подмигиваютъ изъ Доунинг-Стрита, а не такъ, какъ того требовали бы интересы ихъ избирателей,-- ихъ положенія я весьма почтеннымъ не признаю.
   -- "Нельзя же начать съ высшей ступени, возразилъ Финіасъ.
   -- "Нашъ другъ, г. Монкъ, началъ именно съ того, что ни изволите называть высшею ступенью, сказалъ Торнболлъ. А между тѣмъ, не думаю, чтобы даже онъ возвысилъ свое значеніе, поступивъ на службу. Быть независимымъ представителемъ истинно-народнаго, торговаго сословія избирателей -- вотъ, по моему мнѣнію, самый высшій предметъ для честолюбія англичанина.
   -- "Почему же именно торговаго? спросилъ г. Кеннеди.
   -- "А потому, что избиратели торговыхъ городовъ въ самомъ дѣлѣ избираютъ людей по своему убѣжденію, между тѣмъ, какъ графства и небольшіе города находятся подъ вліяніемъ отдѣльныхъ личностей или комбинацій аристократическаго преобладанія.
   -- "Между тѣмъ, у насъ въ Шотландіи, возразилъ г. Кеннеди, въ числѣ представителей избираемыхъ графствами нѣтъ и полдюжины консерваторовъ.
   -- "Шотландіи подобаетъ за это всякое уваженіе, высказалъ Торнболлъ.
   "Первымъ ушолъ Кеннеди, за нимъ Торнболлъ, Финіасъ тоже было-поднялся, но, по просьбѣ хозяина остался и закурилъ ситару.
   -- "Удивительный человѣкъ Торнболлъ, сказалъ г. Монкъ
   -- "Не слишкомъ ли онъ самоувѣренъ?
   -- "Видите ли, его ошибка не въ излишкѣ надменности, а въ несознаніи, что должна же быть нѣкоторая разница въ тонѣ между общественной дѣятельностью и частною жизнью. Въ палатѣ общинъ такой человѣкъ, какъ Торнболлъ, долженъ говорить съ диктаторскою самоувѣренностью потому, что онъ всегда обращается не къ одной палатѣ, а ко всей странѣ, а страна не будетъ вѣрить ему, если онъ самъ не безусловно увѣренъ въ себѣ. Но онъ забываетъ, что не всякое же, произносимое имъ, слово обращено къ цѣлой странѣ. Любопытно бы знать, какъ-то пріятна его манера дома, для г-жи Торнболлъ и для маленькихъ Торнболловъ?
   "Финіасъ, по дорогѣ домой, достигъ такого заключенія, что для г-жи Торнболлъ и для маленькихъ Торнболловъ эта манера едва ли благопріятна".
   

V.

   Надо признаться, что мысль Троллопа вывесть на сцену живыхъ людей, заставлять Брайта говорить за обѣдомъ для назиданія читателей, или Гладстона -- давать вечеръ и говорить любезности гостямъ -- весьма оригинальна. Еще болѣе оригинальна и -- можно пожалуй сказать -- рискована его мысль открывать засѣданія совѣта министровъ, влагать рѣчи въ уста лорда Росселя и подсказывать Гладстону такія замѣчанія, которыя нѣсколько скандализируютъ совѣтъ министровъ. Ничего подобнаго, кажется, еще никто не предпринималъ. Но такъ какъ описанія Троллопа правдивы, вѣрны съ гласною дѣятельностью изображенныхъ имъ личностей, не содержатъ въ себѣ и тѣни чего-либо оскорбительнаго для нихъ, а наконецъ самыя личности прикрыты нѣкоторыми несходными съ дѣйствительностью чертами, при помощи иногда произвольнаго распредѣленія между ними портфелей, иногда несходство физическаго портрета и всегда -- несходствомъ фамиліи, то кажется можно извинить смѣлость Троллопа и во всякомъ случаѣ признать, что эту смѣлость онъ позволилъ себѣ недаромъ, такъ какъ романъ "Финіасъ Финнъ" представляетъ очень большой интересъ и какъ романъ, и въ особенности какъ картина изъ очень недавняго, даже несовсѣмъ еще минувшаго времени.
   Мы приведемъ сейчасъ описаніе совѣта министровъ, съ тѣмъ юмористическимъ оправданіемъ, которое самъ Троллопъ предпосылаетъ ему. Но прежде помѣстимъ краткій отчетъ о томъ засѣданіи палаты, въ которомъ билль Росселя о реформѣ провалился и вслѣдствіе котораго собрался совѣтъ министровъ....
   "Этотъ вечеръ ознаменовался нѣсколькими замѣчательными рѣчами. Г. Грешэмъ произнесъ такую рѣчь, о которой говорили послѣ, что ея не забудутъ до тѣхъ поръ, пока сохранятся какіе-либо остатки англійскаго ораторства. Въ этой рѣчи онъ упрекалъ Торнболла въ невѣрности дѣлу того народа, котораго онъ постоянно выставлялъ себя защитникомъ. Но на г. Торнболла это нисколько не подѣйствовало. Г. Грешэмъ зналъ, что на Торнболла никакія слова подѣйствовать не могутъ, но тѣмъ не менѣе слова эти дѣйствовали на палату и на страну. Люди, слышавшіе эту рѣчь, разсказывали, что Грешэмъ, произнося ее, забылъ себя, забылъ о своей партіи, о своей стратегіи, о старательно подготовленномъ своемъ планѣ дѣйствій, забылъ даже свою любовь къ рукоплесканіямъ и думалъ только о томъ дѣлѣ, которому посвятилъ себя. Г. Добени (вмѣсто Дизраэли) отвѣчалъ ему съ равнымъ талантомъ, съ одинаковымъ умѣньемъ, хотя и не съ одинаковою искренностью. Г. Грешэмъ взывалъ къ одобренію всѣхъ настоящихъ и будущихъ друзей реформы, г. Добени отказывалъ ему въ правѣ на то и на другое: въ одобреніи первыхъ -- потому что онъ не будетъ имѣть успѣха, въ одобреніи послѣднихъ -- потому что онъ успѣха и не заслуживаетъ. Тогда, часовъ около трехъ ночи, всталъ г. Мильдмей и выговорилъ набожное пожеланіе -- малозначущее, надо признаться, чтобы послѣднее дѣло его на пользу его соотечественниковъ могло быть успѣшнымъ. Затѣмъ его билль былъ прочтенъ во второй разъ, но только потому, что, при равенствѣ голосовъ, спикеръ подалъ рѣшающій голосъ въ его пользу -- что было равносильно пораженію...."
   "И теперь, да помогутъ мнѣ музы спѣть совсѣмъ новую пѣсню! Во вторникъ собрался совѣтъ министровъ въ казенной квартирѣ премьера, на Доунинг-Стритѣ, и я попробую описать что именно, сообразно съ безпорядочнымъ воображеніемъ бѣдняги беллетриста, было сказано или могло быть сказано, сдѣлано или могло быть сдѣлано, при столь священно-торжественномъ случаѣ.
   "Бѣдный беллетристъ весьма часто попадаетъ въ какой-нибудь просакъ вообще при разныхъ описаніяхъ, о чемъ ему и сообщаютъ жесткимъ манеромъ критики, а друзья его сердца съ нѣжностью. Онъ иногда побуждается говорить о вещахъ опустивъ предварительно освоиться съ ихъ природою, какъ то слѣдовало бы ожидать отъ добросовѣстнаго беллетриста. Онъ ловитъ лососей въ октябрѣ, а въ мартѣ стрѣляетъ куропатокъ. У него даліи цвѣтутъ въ іюнѣ, и птицы поютъ осенью. У него опера начинается до пасхи, а парламентъ засѣдаетъ въ четвергъ вечеромъ. Не говорю уже о сѣтяхъ юридическихъ! Ну какъ бѣдному сочинителю, въ настоящее страстное время создать необходимый, забирательный интересъ, не вдаваясь въ судебныя затрудненія. Какъ провесть лодку посреди этихъ шхеръ безъ лоцмана, когда шхеры нарочно созданы для того, чтобы лоцманъ былъ необходимостью? Но положимъ еще, въ юридическихъ затрудненіяхъ можно найти лоцмана, который подастъ руку помощи. А кто подастъ помощь при описаніи столь высокоторжественной матеріи, какъ засѣданіе кабинета? Никто. Разсказать что-нибудь могли бы только тѣ, кто ничего не скажетъ. Правда, зато тутъ представляется и нѣкоторая безопасность: какъ ни удались отъ правды, никто не обличитъ, потому что для этого надо быть членомъ кабинета.
   "Въ большой, темной комнатѣ, гдѣ полъ покрытъ турецкимъ ковромъ, а на срединѣ стоитъ большой столъ темнаго краснаго дерева, на тяжелыхъ рѣзвыхъ ногахъ, старый разсыльный въ два часа пополудни дѣлалъ приготовленія для удобства министровъ ея величества. Столъ этотъ былъ бы достаточно великъ для трапезы четырнадцати гостей; вдоль его, на сторонѣ противоположной камину, стояло шесть неуклюжихъ стульевъ, добрыхъ, удобныхъ для сидѣнья, такъ какъ не только само сидѣнье, но и спинки въ нихъ были набиты. На сторонѣ же ближайшей въ камину стулья разставлены были не въ рядъ, а неправильно и между ними стояли четверо креселъ попарно на каждомъ концѣ. Въ этой комнатѣ четыре окна, выходящія на сент-джемскій паркъ, и окна эти снабжены тяжелыми, темными гардинами, соотвѣтствующими полновѣсности происходящихъ здѣсь рѣшеній. Въ прежніе дни эта комната служила столовою поочередно нѣсколькимъ премьерамъ. Она служила храмомъ семейныхъ обѣденныхъ пенатовъ Питту, и въ ней же скучный лордъ Ливерпуль годъ за годомъ скучалъ посреди скучныхъ своихъ друзей. Но нынѣшніе министры находятъ болѣе удобнымъ жить въ частныхъ домахъ, и иногда въ нихъ же собираютъ и все министерство. Но при управленіи г. Мильдмея, засѣданія совѣта обыкновенно происходили въ этой древней комнатѣ оффиціальнаго его мѣста жительства. Трижды передвигалъ старый курьеръ каждое кресло, то немножко въ одну сторону, то въ другую, и каждый разъ потомъ осматривалъ ихъ, какъ будто настроеніе будущаго собранія могло отчасти зависѣть отъ удобства, доставленнаго его членамъ. Могло случиться, что г. Мильдмей, сидя совершенно покойно, такъ чтобы слышать всякое слово безъ напряженія слуха, и видѣть ясно выраженіе лицъ своихъ товарищей, и ощущать пріятность теплоты, не подвергая своихъ лядвей опаленію, -- не сталъ бы настаивать на выходѣ въ отставку. Если таковъ могъ быть результатъ, то какую огромную важность имѣли труды почтеннаго курьера. Окинувъ комнату нѣсколько разъ заботливымъ взглядомъ, перепробовавъ рукою устойчивость каждаго стула, коснувшись гардинъ, онъ наконецъ смахнулъ пыль съ нѣкоторыхъ бумагъ, лежавшихъ на боковомъ столикѣ, такихъ бумагъ, которыя лежали тамъ уже года два, безъ всякой пользы для кого бы то ни было. Затѣмъ, онъ потихоньку опустился въ стулъ стоявшій возлѣ двери, пребывая на сторожѣ, чтобы кто-нибудь непрошенный не забрался въ мѣсто тайныхъ совѣщаній.
   "Скоро послышался за дверью звукъ разныхъ голосовъ, голосовъ довольно веселыхъ, самодовольныхъ, голосовъ, но тону которыхъ можно было судить, что обладателямъ ихъ хорошо жить на свѣтѣ. Затѣмъ, въ комнату вошло четверо или пятеро джентльменовъ. На первый взглядъ, это были совершенно обыкновенные джентльмены, такіе, какихъ вы встрѣчаете вездѣ вокругъ Пэлл-Мэлла въ послѣполуденное время. Наружность въ нисколько не была запечатлѣна величіемъ государственной мудрости и полновѣснымъ достоинствомъ министерскаго званія. Вотъ этотъ низенькій человѣкъ въ короткомъ сюртукѣ, можно даже сказать въ пиджакѣ, который размахиваетъ зонтикомъ и не носитъ перчатокъ, это знаете кто -- самъ лордъ-канціерь, лордъ Уизлингъ, сдѣлавшій себѣ въ должности генеральнаго адвоката состояніе въ сотню тысячъ фунтовъ и признаваемый первымъ юристомъ нашего времени. Ему пятьдесятъ лѣтъ, но ему кажется не болѣе сорока, и по внѣшности его можно бы принять за чиновника военнаго министерства, достаточнаго и любимаго своими сослуживцами. Съ нимъ стоитъ сэръ Гарри Кольдфутъ, по спеціальности тоже юристъ, но никогда не занимавшійся юридическою практикой. Онъ уже тридцать лѣтъ сидитъ въ палатѣ, а теперь онъ министръ внутреннихъ дѣть. Онъ -- толстый, здоровый, сѣдой джентльменъ и въ чертахъ его уже никакъ не отражаются заботы управленія. А между тѣмъ, ни одного министра не отдѣлываютъ такъ въ печати, и про него говорятъ, что онъ охотно подарилъ бы кому-нибудь изъ своихъ политическихъ враговъ управленіе полиціею и тяжелую обязанность рѣшенія по аппеляціямъ въ уголовныхъ дѣлахъ. Позади ихъ нашъ пріятель Монкъ, молодой лордъ Кэнтрилъ, министръ колоній, въ настоящее время самый бойкій изъ молодыхъ пэровъ, украшающихъ нашу наслѣдственную палату, и сэръ Мармадюкъ Моркомбъ, канцлеръ ланкастерскаго герцогства. Для чего сэръ Мармадюкъ постоянно включался въ кабинеты г. Мильдмея, этого никто не зналъ. Въ качествѣ канцлера герцогства ланкастерскаго ему дѣлать было нечего, а еслибы было что, такъ онъ бы не съумѣлъ. Въ палатѣ онъ говоритъ рѣдко и говоритъ плохо. Онъ -- красивый мужчина, то-есть былъ бы красивъ, еслибы не портилъ себя надутостью. Въ молодости онъ служилъ въ гвардіи, а переставъ быть молодымъ, поступилъ въ парламентъ, гдѣ и пребываетъ съ тѣхъ поръ. Надо думать, что г. Мильдмей что-нибудь да находитъ же въ немъ, призвавъ его уже три раза въ составъ кабинета; по всей вѣроятности, онъ находитъ въ немъ личную преданность и покорность себѣ.
   "Минуты черезъ двѣ, въ комнату совѣта вошелъ герцогъ, съ Плантаженетомъ Паллизеромъ. Герцогъ, какъ всѣмъ извѣстно -- герцогъ Сент-Бонгэй, истинный глава аристократическихъ старыхъ виговъ въ странѣ, человѣкъ, о которомъ трижды говорили, какъ о предполагаемомъ первомъ министрѣ, который и могъ бы занять этотъ постъ, еслибы самъ не сознавалъ своей къ нему неспособности. Совѣтъ герцога былъ спрашиваемъ при образованіи кабинетовъ впродолженіи послѣднихъ лѣтъ тридцати пяти, а между тѣмъ, онъ и теперь еще не кажется старикомъ. Это -- бойкій, любимый, умный, добросовѣстный человѣкъ, которому исправность пищеваренія облегчаетъ бремя политическихъ дѣлъ, но который серьёзно думалъ о благѣ своей страны, и навѣрное оставитъ послѣ себя мемуары.... Плантаженетъ Паллизеръ -- самъ наслѣдникъ герцогскаго титула, былъ молодой канцлеръ казначейства въ этомъ кабинетѣ, и нѣкоторые государственные мужи видѣли въ немъ восходящее свѣтило современности. Если усердіе, прямота намѣреній и довольно свѣтлый умъ для этого достаточны, то Планти-Пэллъ, какъ его прозываютъ за-просто, можетъ сдѣлаться великимъ министромъ....
   "Но вотъ цѣлая группа министровъ и посреди ея уважаемый сѣдой старецъ премьеръ. Тутъ же и г. Грешэмъ, министръ иностранныхъ дѣлъ, котораго считаютъ величайшимъ ораторомъ въ Европѣ и на чьи плечи, какъ знали всѣ, должна была скоро спасть мантія г. Мильдмея. Всѣ знали также, что г. Грешэмъ будетъ носить ее совсѣмъ иначе, чѣмъ г. Мильдмей. Дѣло въ томъ, что у г. Грешэма нѣтъ сочувствій къ прошлому, нѣтъ историческихъ связей, почти нѣтъ воспоминаній; онъ живетъ исключительно для будущаго, которому онъ самъ хочетъ дать форму, произведенную на-ново, силою собственнаго его ума. Между тѣмъ, какъ у г. Мильдмея даже и любовь къ реформѣ есть только наслѣдственная привязанность къ старосвѣтскому либерализму. Съ ними стоитъ г. Леджъ-Вильсонъ, братъ одного пэра, и въ настоящее время военный министръ, человѣкъ весьма ученый и пріятный джентльменъ, весьма гордившійся своимъ министерскимъ положеніемъ, хотя и знавшій, что достигъ его не политическою дѣятельностью...." Пропускаемъ портреты нѣсколькихъ министровъ, и въ томъ числѣ -- графа Брентфорда, хранителя тайной печати, который играетъ роль въ интригѣ романа, но не представляетъ собою никого изъ дѣйствительно существующихъ лицъ. Изъ такихъ, живыхъ лицъ, читателю уже знакомы г. Мильдмей -- графъ Россель, г. Грешэмъ -- Гладстонъ, лордъ Сент-Бонгэй -- лордъ Грэнвилль; менѣе извѣстныхъ напрасно называть, и намъ достаточно будетъ признать еще въ г. Леджъ-Вильсонѣ извѣстнаго писателя сэра Корнуэлля-Люиза. "Г. Мильдмей занялъ одно изъ креселъ, а лордъ Плинлиммонъ прислонился къ столу, у самаго бока перваго министра. Г. Грешэмъ остался стоя, у угла камина, подальше отъ Мильдмея, а г. Паллизеръ сталъ у другого угла. Герцогъ сѣлъ на кресло подлѣ премьера. Лордъ-канцлеръ присѣлъ на столъ....
   -- "Результатъ еще не такъ дуренъ, какъ я ожидалъ, произнесъ герцогъ, во всеуслышаніе, но обращаясь преимущественно въ первому министру.
   -- "Ну, результатъ довольно плохой, сказалъ г. Мильдмей, смѣясь.
   -- "Совсѣмъ плохой, прибавилъ сэръ Мармадюкъ-Моркомбъ, не смѣясь нисколько.
   -- "Жаль, что пропалъ такой славный билль, замѣтилъ лордъ Плинлиммонъ;-- хуже всего въ этихъ пораженіяхъ то, что тотъ же самый билль уже не можетъ быть предложенъ въ другой разъ.
   -- "Такъ что, если провалившійся билль былъ самый лучшій, то тотъ, который не провалится, можетъ быть только билль второго сорта, пошутилъ лордъ-канцлеръ.
   -- "Правду сказать, я полагалъ, что послѣ преній бывшихъ до Пасхи, намъ не придется понесть пораженіе на вопросѣ о тайной балотировкѣ, сказалъ г. Мильдмей.
   -- "Это подготовлялось для насъ уже все время,-- произнесъ г. Грешэмъ, и махнулъ рукой, и сжалъ губы, какъ бы сдерживая слова, которыхъ едва не выговорилъ, и которыя, по всей вѣроятности, не были бы комплиментомъ насчетъ г. Торнболла. Потомъ, онъ обернулся въ лорду Кэнтрипу и что-то сказалъ ему вполголоса. Надо замѣтить, что во все продолженіе совѣщанія, ни разу даже не было упомянуто имя Торнболла.
   -- "Да, къ сожалѣнію, кажется, что это подготовлялось давно, важно подтвердилъ сэръ Мармадюкъ.
   -- "Ну, господа, намъ остается принять результатъ, каковъ онъ есть, сказалъ г. Мильдмей, продолжая улыбаться,-- и теперь намъ предстоитъ обсудить, какъ мы должны поступить въ настоящую минуту". Тутъ онъ остановился, какъ бы ожидая совѣтовъ поочередно со стороны своихъ товарищей. Но никто не выразилъ такого совѣта, да и самъ г. Мильдмей въ дѣйствительности навѣрное не надѣялся, что кто-нибудь произвольно дастъ совѣтъ.
   -- "Мы конечно; не можемъ остаться здѣсь,-- произнесъ герцогъ. Герцогъ былъ уполномоченъ сказать это. Но хотя всѣ присутствующіе знали, что такъ именно поступить слѣдуетъ, никто, кромѣ герцога, не высказалъ бы этого прежде, чѣмъ высказался бы самъ премьеръ.
   -- "Да, сказалъ г. Мильдмей, полагаю, что намъ едвали можно оставаться. Вѣроятно, никто изъ васъ, господа, и не желаетъ этого?" онъ взглянулъ вокругъ, на своихъ товарищей, которые какъ-то безмолвно выразили согласіе. Г. Мильдмей продолжалъ: "мы должны имѣть въ виду главнымъ образомъ двѣ вещи,-- онъ говорилъ очень тихо, но всѣ слышали каждое его слово -- именно: дѣло страны и желаніе королевы. Я предполагаю видѣть ея величество сегодня въ пять часовъ, -- то-есть часа черезъ два, и надѣюсь, что часовъ въ семь, буду имѣть возможность сообщить палатѣ о томъ, что произойдетъ между, ея величествомъ и мною. Мой другъ -- его свѣтлость сдѣлаетъ тоже самое въ палатѣ лордовъ. Если вы на то согласны, господа, я объясню королевѣ, что дальнѣйшее пребываніе наше въ должностяхъ несогласно съ интересами страны, и поднесу ея величеству ваши и мою просьбы объ отставкѣ.
   -- "Вы посовѣтуете ея величеству послать за лордомъ де-Терріеромъ, сказалъ г. Грешэмъ.
   -- "Да, конечно;-- другого выбора не предстоитъ мнѣ.
   -- "И ей, замѣтилъ г. Грешэмъ. На это замѣчаніе, сдѣланное тѣмъ министромъ, которому предстояла главная роль, не возразилъ никто; но трое или четверо изъ наиболѣе опытныхъ служителей престола, здѣсь присутствовавшихъ, почувствовали, что г. Грешэмъ выразился неосторожно. Герцогъ, который всегда смотрѣлъ на г. Грешэма съ опасеніемъ, впослѣдствіи сказалъ г. Паллизеру, что такое замѣчаніе было неумѣстно; сэръ Гарри Кольдфутъ былъ озадаченъ имъ, а сэръ Мармадюкъ спросилъ г. Мильдмея, каково на этотъ счетъ его мнѣніе. "Времена много измѣняются, отвѣчалъ ему г. Мильдмей, а со временами перемѣняются и чувства людей". Сомнѣваюсь однако, чтобы сэръ Мармадюкъ вполнѣ понялъ смыслъ его словъ".
   Затѣмъ Мильдмей предложилъ своимъ товарищамъ обыкновенную въ подобныхъ случаяхъ программу: въ случаѣ, если вожди оппозиціи не почувствуютъ за собою довольно силы въ странѣ, чтобы вступить въ управленіе и не рѣшатся произвесть новыхъ выборовъ, такъ какъ въ настоящемъ парламентѣ не было достаточнаго большинства ни на той, ни на другой сторонѣ, въ такомъ случаѣ англійскимъ министрамъ приходится, несмотря на пораженіе, понесенное ими по важному вопросу, остаться при исправленіи своихъ должностей до тѣхъ поръ, пока не вотировавъ бюджетъ или другія дѣла, не терпящія отлагательства, и затѣмъ -- распустить парламентъ, назначивъ новые выборы, на которыхъ страна сама и рѣшаетъ вопросъ о томъ, кто пользуется ея довѣріемъ. Послѣ описаннаго Троллопомъ совѣщанія министровъ, онъ вставилъ небольшой разговоръ, который мы еще приведемъ.
   -- "Онъ столько же думаетъ отказаться отъ дѣятельности, сколько вы или я,-- сказалъ лордъ Кэнтрипъ г. Грешэму, когда они шли вмѣстѣ изъ дома министерства черезъ сент-джэмский паркъ, по направленію къ клубамъ.
   -- "Онъ пожалуй, и правъ, сказалъ г. Грешэмъ.
   -- "То-есть по отношенію къ интересамъ страны илм къ его собственнымъ интересамъ? спросилъ лордъ Кэнтрипъ.
   -- "По отношенію къ его славѣ въ будущемъ. Всѣ тѣ, кто отрекался и остался вѣренъ своему отреченію, утратили этимъ долю своего значенія. Цинцинната вернули, а Карла V осуждаютъ. Тѣ персиковыя деревья, которыя насаждались отставными министрами, и о которыхъ намъ повѣствуютъ, представляли по большей части занятіе не свободно-избранное имя таковъ по крайней мѣрѣ бываетъ общій выводъ, въ концѣ концовъ.
   "Должно быть это они говорили о г. Мильдмеѣ, -- прябавляетъ Троллопъ,-- о которомъ нѣкоторые изъ его товарищей, зная, что ему предстоитъ выйти въ отставку, думали, что онъ при этомъ же случаѣ объявитъ о своемъ намѣреніи отказаться навсегда отъ политической дѣятельности".
   Извѣстно, что лордъ Джонъ Россель только впослѣдствіи, получивъ графскій титулъ и перейдя въ палату лордовъ, отказался отъ дальнѣйшаго предводительства въ либеральной партіи, уступивъ его Гладстону.
   

VI.

   Отъ окончанія политической карьеры лордомъ Росселемъ, обратимся къ условіямъ начала политической карьеры въ Англіи.
   Необходимая и исключительная ея арена есть -- палата общинъ. Занять политическое положеніе въ Англіи внѣ трудовъ въ парламентѣ, въ Англіи можно только при помощи отличныхъ успѣховъ на поприщахъ судебномъ и военномъ. Но и то, чтобы отличнѣйшему юристу сдѣлаться напр. лордомъ-канцлеромъ, необходимо пройти чрезъ парламентъ, не говоря уже о томъ, что военныя заслуги могутъ только дать человѣку популярность въ народѣ и облегчить ему какъ вступленіе въ парламентъ, такъ и успѣхи въ немъ, если онъ одаренъ необходимыми политическими способностями. Никакой воинъ, мимо парламента, не сдѣлается военнымъ министромъ, и военными министрами бывали штатскіе. Ничего похожаго на наши континентальныя условія, посреди которыхъ мечъ проникаетъ всюду, по своей полновѣсности, какъ бы ни была бездарна руководящая имъ голова, и какъ бы даже ни былъ онъ тупъ самъ по себѣ, въ своемъ качествѣ побѣдоноснаго орудія.
   Такъ какъ всякая политическая сила болѣе и болѣе сосредоточивается въ парламентѣ и въ настоящее время именно въ палатѣ общинъ, то и всякая политическая карьера начинается съ парламента. Стало быть, говоря о такихъ карьерахъ, намъ придется говорить о выборахъ. Возьмемъ изъ разсказовъ Троллопа нѣсколько типовъ и прослѣдимъ по нимъ, каковы бываютъ условія для начала политической карьеры въ Англіи. При этомъ необходимо напомнить еще разъ, что мы говоримъ о періодѣ переходномъ, въ которомъ преобладаютъ еще очень замѣтно аристократическія преданія, а въ частной жизни еще положительно преобладаетъ аристократическій духъ. "Въ Англіи всѣ наряжены духомъ аристократства,-- говорилъ намъ одинъ французскій публицистъ,-- и самый отъявленный аристократъ въ Англіи, это -- лакей. Самая многочисленная и самая надутая іерархія въ Англіи, это -- іерархія всѣхъ ступеней лакейства". И въ самомъ дѣлѣ -- стоитъ вспомнить мастерскіе типы англійскихъ лакеевъ у Тэккерея.
   Но мы говоримъ теперь объ аристократахъ настоящихъ, кровныхъ. Плантаженеть Паллизеръ -- который, какъ читатель уже видѣлъ, успѣлъ сдѣлать политическую карьеру и достигъ даже званія министра финансовъ въ кабинетѣ г. Мильдмея -- настоящій, кровный аристократъ. Высокаго положенія своего въ управленіи онъ, правда, достигаетъ только добросовѣстнымъ и весьма тяжелымъ трудомъ; для этого онъ много лѣтъ живетъ только цифрами бюджета, посвящаетъ себя всего изученію "синихъ книгъ". Но самое начало политической карьеры было для него весьма легко именно благодаря его рожденію. Король Ричардъ Львиное-Сердце или Эдуардъ III возвращался однажды съ охоты, или съ войны, или съ чего бы то ни было, и кода онъ въѣхалъ въ Мэчингову дубовую рощу, то здѣсь его встрѣтилъ Sir Gay de Palisere и видя, что король усталъ, вынулъ фляжку съ ромомъ и подалъ ее королю. Это была счастливая мысль, и глотокъ рому сэръ Гей сбылъ весьма выгодно, ибо король тотчасъ пожаловалъ ему всѣ земли вокругъ Мэчинга. Тутъ же вблизи былъ монастырь, и младшій изъ Паллизеровъ впослѣдствіи обыкновенно бывалъ его игуменомъ. И съ той поры въ фамиліи Паллизеровъ кто-нибудь всегда носить имя Плантаженета. Но Паллизеры, со временъ того короля, который теперь ѣдетъ верхомъ мимо домовъ парламента въ Вестминстерѣ, должно быть проявили свою дѣятельность въ странѣ еще чѣмъ-нибудь, кромѣ удачной встрѣчи этого короля, ибо въ настоящее время глава дома Паллизеровъ носитъ герцогскій титулъ и есть именно самый важный, самый знатный, самый вліятельный лордъ въ Англіи. Владѣнія этого герцога столь обширны, и вліяніе его такъ велико, что авторъ не находитъ для него самого иного имени какъ duke of omniam, а замокъ его вмѣщаетъ въ себѣ такое множество приверженцевъ и гостей, что авторъ далъ ему нѣсколько варварское названіе Gatherum-castle. Глава Паллизеровъ, герцогъ Омніумъ -- холостъ, а потому наслѣдникъ его титула -- племянникъ его Плантаженеть Паліизеръ. Вотъ почему "Планти-Пэллъ" долженъ былъ рано жениться, и вымаливать себѣ въ потомки сына. Въ случаѣ если у него не будетъ сына, то хотя онъ самъ и наслѣдуетъ титулъ, и будетъ въ свое время герцогомъ Омніумъ, и въ этомъ качествѣ весьма вліятельнымъ нобльменомъ и кавалеромъ Подвязки, хотя бы онъ и не участвовалъ въ дѣятельности политической и даже ровно ничего не дѣлалъ -- какъ почтенный его дядюшка,-- но титулъ и несмѣтное богатство не останутся въ его семействѣ, а перейдутъ послѣ его смерти къ младшему его брату.
   Планти-Пэллъ женится на дѣвушкѣ тоже очень богатой, но къ несчастью для Плантаженета, у котораго вся душа такъ-сказать ушла въ политику, дѣвушка эта, леди Гленкора, одарена также богатымъ воображеніемъ, страстною природою и вдобавокъ влюблена въ нѣкоего расточительнаго, безумнаго красавца. За Паллизера она выходить просто потому, что не въ силахъ противустать цѣлому сонмищу леди-тётокъ и лордовъ-дядей и разныхъ "достопочтенныхъ" и "весьма достопочтенныхъ" родственниковъ, которые гонятъ ее въ объятія будущаго герцога Омніумъ. Троллопъ -- большой мастеръ изображать женскіе типы, и романъ леди Гленкоры возбуждаетъ большой интересъ.
   Самъ Плантаженеть Паллизеръ -- высокій, худощавый мужчина, лѣтъ тридцати "повидимому", наружности весьма джентльменской, но вовсе не замѣчательной. У него въ глазахъ виденъ умъ, въ очертаніи губъ твердость, но вообще лицо его не представляетъ рѣшительно ничего оригинальнаго, такъ что его можно видѣть много разъ и все-таки не запомнить. Онъ -- человѣкъ сухой для всего, кромѣ политики, т.-е. работы, карьеры, стремленія ко власти. Это типъ совершенно англійскій и чуждый въ особенности нашей аристократіи. Наслѣдникъ важнѣйшаго титула и одного изъ громаднѣйшихъ богатствъ въ странѣ, онъ все-таки совершенно посвящаетъ себя трудной, даже мелочной работѣ, съ тѣмъ, чтобы пріобрѣсть себѣ въ странѣ значеніе личное, быть не только однимъ изъ ряда герцоговъ Омніумъ, но и замѣтною по собственнымъ своимъ дѣламъ и достоинствамъ личностью, наконецъ и съ тѣмъ, чтобы содѣйствовать успѣхамъ той партіи, въ которой онъ родился и которой принципы усвоилъ себѣ. И замѣтьте, что именно въ Англіи такому человѣку какъ Паллизеръ вовсе не нужно служить, чтобы имѣть значеніе въ обществѣ. По самому рожденію, онъ получитъ въ свое время мѣсто въ палатѣ лордовъ и даже голубую ленту. Чтобы имѣть значеніе въ обществѣ и соблюсти приличіе, ему нѣтъ необходимости проходить ни черезъ четырнадцатый, ни черезъ четвертый классъ. Но Плантаженеть Паллизеръ избралъ себѣ спеціальность -- финансовую науку, финансовую политику, и вотъ цѣлью всей его жизни сдѣлалось поражать на этомъ полѣ партію тори, помогать финансамъ вигизма, сдѣлаться современемъ, послѣ упорнаго труда и многихъ разочарованій, канцлеромъ казначейства, содѣйствовать торжеству либеральной партіи лучшимъ устройствомъ финансовъ страны, а также участіемъ въ проведеніи общихъ реформистскихъ мѣръ, и тѣмъ оправдать почетъ своего древняго дома и въ нашемъ времени, которое уже начинаетъ цѣнить людей только по дѣйствительнымъ ихъ заслугамъ.
   Паллизеръ, какъ мы сказали, человѣкъ сухой. Онъ сухъ даже и въ парламентѣ, гдѣ затрогиваются наиболѣе чувствительныя его струны,-- и гдѣ сосредоточенъ весь его интересъ. "Рожденный въ пурпурѣ {Can you forgive her.}, наслѣдникъ высшей степени и одного изъ наибольшихъ состояній въ странѣ", рисуетъ его авторъ, "богатый и собственнымъ своимъ состояніемъ, по женѣ, окруженный всѣми соблазнами роскоши и удовольствія, онъ однако работалъ съ жестокою энергіею какого-нибудь начинающаго адвоката, безъ гроша за душою, работающаго для столь же бѣдной жены; и работая такимъ образомъ, Паллизеръ не побуждался собственно говоря никакимъ личнымъ разсчетомъ, кромѣ желанія быть признаннымъ въ числѣ общественныхъ дѣятелей, служителей Англіи. Онъ не имѣлъ въ себѣ ничего блестящаго и очень хорошо зналъ это. Въ настоящее время онъ уже достигъ того, что въ палатѣ слушали его, когда онъ говорилъ. Но ему внимали, какъ работящему человѣку, о которомъ знали, что онъ все, что дѣлаетъ -- дѣлаетъ серьёзно, что факты, которые онъ приводитъ, онъ собралъ обстоятельно, и что хотя онъ и скученъ, но заслуживаетъ довѣрія. А скученъ онъ былъ въ самомъ дѣлѣ. Онъ, пожалуй, даже гордился тѣмъ что былъ скученъ, и что, несмотря на то, заставлялъ себя слушать. Никогда онъ не позволялъ себѣ въ рѣчахъ на малѣйшей шутки, и не прибѣгалъ даже къ слабѣйшей дозѣ краснорѣчія. Рѣчь его была всегда старательна, такъ какъ онъ день и ночь работалъ, чтобы усвоить себѣ точность выраженій; онъ говорилъ безъ всякихъ повтореній и шелъ прямо къ тому спеціальному предмету, который въ то время онъ имѣлъ въ виду. Онъ даже составилъ себѣ мнѣніе, что краснорѣчіе само по себѣ, какъ краснорѣчіе, составляетъ грѣхъ противъ той добросовѣстности въ политическихъ дѣлахъ, которую онъ поставилъ себѣ правиломъ. Онъ говорилъ просто съ цѣлью сообщить другимъ такіе факты, которые были извѣстны ему, но не желалъ, чтобы самый способъ выраженія этихъ фактовъ обращалъ на себя вниманіе. Одною силою дарованія онъ не могъ бы быть существенно полезенъ своей партіи, но способности его были достаточны для того, чтобы сдѣлать его образованіе, честность и усердіе полезными въ высшей степени. Такіе люди особенно полезны именно по тому довѣрію, какое они къ себѣ внушаютъ, довѣрію не только къ ихъ ревности, ибо и всякій человѣкъ изъ народа можетъ быть хорошимъ работникомъ, и не только къ честности и патріотизму ихъ. Особое довѣріе присвоивается имъ въ силу ихъ соединенныхъ свойствъ: усердія, добросовѣстности, соединенныхъ съ такою личною ставкою въ дѣлѣ страны, которая даетъ имъ вѣсъ и балластъ, недоступный въ Англіи никому изъ тѣхъ политиковъ, кто такою ставкою не обладаетъ". Въ этомъ опредѣленіи Троллопа -- безусловно вѣрномъ относительно переходнаго періода, когда основою политики было имущество, когда на само государство смотрѣли болѣе всего съ имущественной точки зрѣнія,-- необходимо произойдутъ измѣненія, когда въ палату общинъ вступятъ представители интересовъ рабочихъ. Представители рабочихъ классовъ не будутъ имѣть личной ставки въ судьбахъ страны, но представляемый ими классъ въ совокупности участвуетъ въ ея судьбахъ наибольшею ставкою, соединяя въ себѣ интересы огромнаго большинства личностей и ихъ труда, который и служитъ источникомъ какъ для составленія денежныхъ капиталовъ, такъ и для эксплуатаціи недвижимыхъ имуществъ. Таковъ именно долженъ быть основной смыслъ той Перемѣны, къ которой приблизилась Англія съ тѣхъ поръ, какъ она открыла значительной массѣ рабочихъ доступъ къ избирательству. И вотъ почему въ послѣдней реформѣ мы видимъ истинную эру, и предшествовавшій ей полу-аристократическій, полу-буржуазный, и въ общности -- капиталистскій періодъ называемъ переходнымъ.
   Паллизеръ не вдругъ возвысился до званія министра финансовъ; онъ долгое время работалъ для этого и въ палатѣ, и въ подчиненныхъ должностяхъ. "Онъ работалъ даже съ большею энергіею, чѣмъ обыкновенно работаютъ министры, но до сихъ поръ онъ работалъ безъ всякаго такого вознагражденія, которое бы что-нибудь значило для него. Жалованье, которое онъ получалъ, когда занималъ какую-либо второстепенную должность, для него ничего не значило; для него ничего не значитъ и то большое жалованье, которое онъ получитъ, если осуществится сто надежда. Онъ стремится въ вознагражденію совсѣмъ иного рода: преобладать надъ другими людьми, быть признаваему соотечественниками въ числѣ дѣйствительныхъ ихъ правителей, имѣть дѣйствительный, признанный голосъ въ судьбахъ народовъ -- таковы были награды, которыхъ онъ себѣ желалъ".
   Итакъ, пріобрѣтеніе голоса въ дѣлахъ, вліяніе на ходъ дѣлъ въ Англіи стоитъ немалаго труда и для человѣка, который родился на высшей ступени общества: необходимо высшее образожіе, настойчивый, реальный личный трудъ и добросовѣстность, внушающая довѣріе. Но самый доступъ къ политической дѣятельности, входъ на парламентскую сцену для такого человѣка былъ конечно очень легокъ въ Англіи, при существованіи мелкихъ избирательныхъ округовъ, совершенно подчиненныхъ аристократіи. Таковъ былъ округъ Сильвербриджъ, принадлежавшій, герцогу Омніумъ. Это было фамильное мѣсто Паллизеровъ въ палатѣ общинъ. Выборы производились тамъ только для формы; избирался, безъ всякой борьбы, даже безъ конкурренціи, тотъ же, кого указывалъ главноуправляющій герцога. Кто-нибудь изъ членовъ фамиліи постоянно избирался въ округѣ; сверхъ того, въ самомъ мѣстечкѣ избирался тотъ, кого они хотѣли. Такъ Паллизеры даютъ мѣсто "мужу пріятельницы жены" Плантаженета. И такъ поступали, безъ всякаго стѣсненія, и тѣ изъ аристократовъ, которые принадлежали къ партіи либеральной! Мы еще встрѣтимся съ такимъ примѣромъ.
   Паллизеръ, какъ мы уже видѣли, достигъ своей непосредственной цѣли -- сдѣлался министромъ финансовъ. Но пока онъ стремился въ ней и работалъ для ея достиженія, его едва не постигло семейное несчастіе. Жена его, не находя никакого отголоска въ скучномъ, сухомъ характерѣ мужа, вѣчно заваленнаго синими книгами и думающаго единственно о дѣлать -- была уже недалеко отъ того, чтобы убѣжать съ тѣмъ молодымъ человѣкомъ, котораго любила еще до выхода замужъ. Только робость помѣшала ей это сдѣлать. Но Паллизеръ былъ прежде всего человѣкъ долга; въ эту критическую минуту ему какъ разъ предложили постъ канцлера казначейства, но онъ увидѣлъ свой долгъ въ томъ, чтобы спасти жену отъ увлеченія, а потому предложилъ ей ѣхать вмѣстѣ заграницу, и отказался отъ того поста, который составлялъ непосредственную цѣль всѣхъ его помышленій и долговременныхъ трудовъ. Постъ этотъ однако и впослѣдствіи не ушелъ отъ него, а между тѣмъ охранить свой семейный очагъ ему удалось, благодаря именно этому акту самопожертвованія; леди Гленкора поняла всю великость такой жертвы, оцѣнила поступокъ мужа и они зажили удовлетворительно.
   Рожденіе сына было событіемъ огромной важности для всего семейства Паллизеровъ по причинамъ, о которыхъ уже упомянуто. Самъ герцогъ пріѣхалъ въ свой замокъ ко времени этого событія, какъ будто это могло способствовать тому, чтобы леди Гленкора разрѣшилась отъ бремени именно наслѣдникомъ, а не дочерью. Леди Гленкора писала о своемъ мужѣ въ это время: "онъ подходитъ къ моему дивану, наклонитъ голову и смотритъ на меня самымъ чуднымъ образомъ, какъ будто женщина, которая должна родить ему ребенка, есть нѣкое чудо въ природѣ. Говоритъ онъ съ видомъ торжественно-ужаснымъ, и молчитъ еще торжественнѣе и ужаснѣе. Чортъ подшепнулъ мнѣ на-дняхъ сказать, будто я надѣюсь, что это будетъ дѣвочка. Онъ такъ взглянулъ на меня, что я почти испугалась".... И послѣ рожденія: "всего мучительнѣе, что у меня въ это время было два властелина (мужъ и герцогъ)".-- "Г. Паллизеръ, навѣрное, не сказалъ бы вамъ ничего, еслибы родилась и дочь".-- "Да, онъ не сказалъ бы ничего, ничего не сказалъ бы и самъ герцогъ. Герцогъ просто немедленно бы уѣхалъ и никогда бы не взглянулъ на меня до тѣхъ поръ, пока бы не представилась новая вѣроятность, если она когда-либо представится. А г. Паллизеръ оказался бы навѣрное нѣжнымъ какъ голубокъ; гораздо тише, чѣмъ онъ теперь,-- такъ какъ мужчины рѣдко бываютъ тихи въ минуту торжества. Но тѣмъ не менѣе, я поняла бы, что они оба чувствуютъ и думаютъ.... Да, ты, мой милашка-дитёнокъ, ты устроилъ все какъ лучше для мамаши". Самъ авторъ обращается къ этому ребенку такимъ образомъ: "чудесное, багрянородное дитя! Чего не сдѣлали боги для тебя, если только тебѣ удастся дожить до того, чтобы все это тебѣ досталось, если тебѣ удастся пережить ту ужасную заботливость, которою тебя окружатъ! Твое мѣсто будетъ лучше королевскаго престола, вліяніе твое больше королевскаго вліянія, и просторъ для дѣйствія, не стѣсненный королевскою короною. Богатство, которое ожидаетъ тебя, тоже не уступитъ королевскому и ты можешь съ нимъ дѣлать, что захочешь. Ты будешь поставленъ во главѣ аристократіи той страны, гдѣ аристократамъ нѣтъ нужды становиться на ходули. Все, что можетъ дать міръ, будетъ твоимъ".
   Здѣсь кстати привесть еще два портрета этихъ аристократическихъ виговъ, и именно наиболѣе вліятельныхъ изъ нихъ по рожденію. "Герцогъ Омніумъ былъ особа весьма важная. Не знаю самъ почему, но общество смотрѣло на герцога Омніумъ какъ на лицо болѣе важное, чѣмъ герцогъ Сент-Бонгэй. Герцогъ Сент-Бонгэй былъ человѣкъ полезный, и былъ такимъ во всю свою жизнь, принимая участіе въ кабинетахъ и служа своей странѣ, усерднѣе кого-либо засѣдалъ въ палатѣ пэровъ, всегда былъ готовъ взяться за какое-либо хлопотливое дѣло, и былъ самымъ усерднымъ приверженцемъ г. Мильдмея, какъ главы либеральной партіи, и еще предшественника г. Мильдмея въ этомъ положеніи. Между тѣмъ какъ герцогъ Омніумъ никогда не посвятилъ и полъ-дня труду на пользу страны. Они оба носили Подвязку: герцогъ Сент-Бонгэй получилъ ее за услуги, а герцогъ Омніумъ былъ украшенъ голубою лентой за то собственно, что онъ былъ герцогъ Омніумъ. Первый былъ человѣкъ хорошій, нравственный, добрый мужъ, добрый отецъ, хорошій другъ. Другой -- не имѣлъ такой репутаціи. А между тѣмъ въ свѣтѣ герцога Сент-Бонгэя ставили не особенно высоко, а на герцога Омніумъ смотрѣли почти съ благоговѣйнымъ трепетомъ. Мнѣ кажется, объяснить это можно отчасти тѣмъ, что герцогъ Омніумъ пребывалъ вдали отъ толпы. Ему удалось окружить себя таинственнымъ остаткомъ древняго величія, богатства и званія".
   О герцогѣ Сент-Бонгэѣ газеты не разъ говорили, что нѣкоторое "высокопоставленное лицо" обращалось къ нему за совѣтами насчетъ назначенія первыхъ министровъ; то самое высокопоставленное лицо, конечно, которое въ одномъ романѣ Троллопа, при затруднительномъ столкновеніи между партіями, "телеграфируетъ за совѣтомъ въ Германію" (читай -- въ Бельгію). Герцога Омніумъ это лицо не просило о политическихъ совѣтахъ. Но за то у него въ гостяхъ, въ замкѣ, бывали "ихъ высочества". Разумѣется -- только высочества мужского пола, ибо герцогъ не былъ женатъ. И хотя это послѣднее обстоятельство само по себѣ не могло составить препятствія къ посѣщенію его замка дамами, такъ какъ хозяйкою въ этомъ замкѣ, во время деревенскаго сезона, была леди Гленкора, жена его наслѣдника, но были другія препятствія -- именно ужасная нравственная репутація стараго холостяка. Впрочемъ, это было препятствіемъ только для самыхъ высокихъ посѣтительницъ, а свѣтскихъ дамъ бывало въ замкѣ герцога множество и онѣ -- и вообще свѣтъ -- смотрѣли на приглашеніе въ этотъ замокъ какъ на высочайшую честь и благополучіе. Имѣнія герцога были огромны и онъ постоянно еще увеличивалъ ихъ, скупая сосѣднія земли, какъ, напримѣръ, онъ стремится завладѣть землями лордовъ Лофтонъ {Framley parsonage.} или пріятеля своего Соуэрби, по его смерти. Выборами въ Сильвербриджѣ, какъ мы уже сказали, заправлялъ управляющій герцога, г. Фодергилль. Этотъ же джентльменъ и представлялъ собою герцога всегда, когда тому предстояло являться предъ толпою, хотя бы это была -- толпа созванныхъ магнатомъ къ обѣду окрестныхъ помѣщиковъ, чиновниковъ и докторовъ. Въ такихъ случаяхъ, гостей принималъ въ залѣ г. Фодергилль, а въ назначенный часъ, самъ герцогъ торжественно выходилъ къ нимъ, удостоивалъ нѣсколькими словами наиболѣе почетныхъ, а всѣхъ поклономъ и садился съ ними за столъ. Но уже послѣ перваго блюда, онъ вставалъ и уходилъ въ себѣ въ апартаменты, никому не кланяясь, ни съ кѣмъ не прощаясь, для того, чтобы не помѣшать этому народу ѣсть и пить вдоволь и всласть на его счетъ. И это онъ называлъ гостепріимствомъ! И замѣчательно, что сосѣди все-таки продолжали считать за честь приглашеніе къ такимъ обѣдамъ; -- герцогъ очевидно стоялъ слишкомъ высоко, чтобы къ нему можно было примѣнять требованія обыкновенной вѣжливости или считать себѣ униженіемъ его высокомѣріе, даже едва скрываемое имъ презрѣніе.
   Таковы собранныя нами изъ разныхъ разсказовъ Троллопа черты этого типа. Личность Омніума у Троллопа выставлена въ слишкомъ опредѣленномъ и притомъ невыгодномъ свѣтѣ, чтобы можно было угадывать въ этомъ типѣ какое-нибудь дѣйствительно существующее лицо. Въ немъ, очевидно, изображено только положеніе нѣкоторыхъ высокопоставленныхъ, но праздныхъ виговъ, также, какъ въ Плантаженетѣ Паллизерѣ представленъ типъ аристократа-вига работящаго. Но вотъ еще аристократъ-вигъ, если не "работящій", то по крайней мѣрѣ занимающійся политикою: другой герцогъ -- герцогъ Сент-Бонгэй. Въ немъ можно узнать лорда Грэнвилля, но конечно только именно по отношенію къ дѣятельности общественной, а не къ частной жизни. "О немъ давно говорили {Can you forgive her.}, что онъ могъ бы быть премьеромъ, еслибы хотѣлъ. Его совѣта -- какъ не разъ увѣряли газеты -- спрашивало одно высокопоставленное лицо относительно выбора премьеровъ. Голосъ его въ совѣтѣ считался весьма вѣскимъ. Онъ слылъ крѣпкою опорой дѣла либерализма, хотя никто и не зналъ, что онъ собственно сдѣлалъ, не помнилъ даже хорошенько, что именно онъ говорилъ при такомъ-то случаѣ. Тѣ должности, которыя онъ принималъ самъ, обыкновенно не были сопряжены съ очень трудною работою (графъ Грэнвилль обыкновенно бывалъ президентомъ тайнаго совѣта, и только съ мѣсяцъ тому назадъ въ первый разъ занялъ весьма трудный постъ, именно министра иностранныхъ дѣлъ). Въ жаркихъ преніяхъ, онъ никогда не стоялъ грудью противъ главнаго натиска оппозиціоннаго краснорѣчія. Рѣчи его въ палатѣ (лордовъ) были обыкновенно коротки и пріятны, и въ нихъ слышался какъ бы скрытый ручеекъ легкой, забавной, неоскорбительной сатиры. Онъ былъ:-- чудесное олицетвореніе мудрости здраваго смысла. Онъ никогда не выходилъ изъ себя, и никогда не дѣлалъ промаховъ. Во время преній онъ никогда не горячился и никогда не застывалъ къ своему дѣлу. Онъ никогда не рисковалъ и никогда не трусилъ. Онъ никогда никого не "осаживалъ" и не позволялъ "осаживать" себя никому. Будучи кавалеромъ Подвязки и лордомъ-намѣстникомъ въ своемъ графствѣ (т.-е. въ провинціи, гдѣ были его имѣнія), наконецъ, будучи шестидесяти лѣтъ отъ роду, онъ еще обладалъ совершенно исправнымъ пищевареніемъ и вполнѣ благоустроеннымъ имѣніемъ. Онъ былъ большой любитель и покупщикъ картинъ, въ которыхъ, быть можетъ, зналъ мало толку, и книгъ -- которыхъ онъ ужъ навѣрно не читалъ. Онъ пользовался общимъ уваженіемъ, и общее уваженіе было ему также необходимо, какъ воздухъ, которымъ онъ дышалъ".
   

VII.

   Какъ ни различны всѣ эти типы -- но общее между ними сходство въ томъ, что всѣмъ имъ легокъ былъ первый шагъ, доступъ къ политической дѣятельности. Люди иныхъ сферъ, конечно, находятся въ совсѣмъ иныхъ условіяхъ. Бѣдный человѣкъ могъ надѣяться и въ переходный періодъ попасть въ парламентъ и удержаться въ немъ, пожалуй даже пріобрѣсть имъ себѣ почетное положеніе въ обществѣ. Но для этого онъ долженъ былъ не начинать парламентомъ, а кончать имъ. Мистеръ Лоу -- говоримъ не о нынѣшнемъ министрѣ, а о лицѣ изъ романа -- {Phineas Finn.} или мистеръ Форниваль {Orley-farm.}, успѣшные адвокаты, сколотивъ себѣ порядочное состояніе, могли надѣяться, на закатѣ дней своихъ и для почетнаго заключенія своей карьеры, сдѣлаться членами парламента. Мысль о такомъ высокомъ результатѣ могла даже поддерживать ихъ энергію въ дни тяжкой работы и подавать имъ надежду, что со временемъ сами миссизъ Лоу и миссизъ Форниваль уразумѣютъ, что мужья ихъ, къ которымъ эти дамы уже привыкли тридцать лѣтъ, все-таки -- не совсѣмъ обыкновенные смертные; не говоря уже о впечатлѣніи на родственниковъ и знакомыхъ, ихъ пріятной зависти и т. д. Имѣть право поставить за своимъ именемъ завѣтныя буквы М. Р. (member of Parliament) -- великое дѣло, и англичанинъ гордится однѣми этими буквами больше, чѣмъ наши соотечественники всѣми дѣйствительными и недѣйствительными титулами, которые доступны обыкновеннымъ смертнымъ у насъ. Оно и понятно. Не говоря уже о политическихъ стремленіяхъ, которыя теперь оставимъ въ сторонѣ, быть членомъ парламента -- значитъ быть однимъ изъ шестисотъ человѣкъ, правящихъ двумя стами милліоновъ; кромѣ того, и свѣтское отличіе это весьма важно. На карточкахъ мистера Броуна стоитъ "James Brown, esq. М. Р." -- это значитъ, что состояніе мистера Броуна позволяетъ ему издерживать тысячъ пятнадцать рублей на выборахъ каждый разъ, когда они бываютъ, и затѣмъ "вершить судьбы страны", не получая за это ни копѣйки и не заботясь уже объ обезпеченіи себя на какомъ-либо иномъ поприщѣ, ибо для этого у члена парламента нѣтъ уже возможности, если бы и было время. Конечно, есть члены парламента, которые продолжаютъ работать и внѣ его, но въ такомъ случаѣ они только продолжаютъ; начинать же имъ уже ничего не приходится.
   Но мистеръ Лоу и ему подобные, которые вступаютъ въ парламентъ на закатѣ дней, и такъ-сказать "для увѣнчанія зданія", само собой разумѣется, не могли уже -- мы говоримъ не объ исключеніяхъ -- занять въ самомъ парламентѣ передовыхъ мѣстъ, пріобрѣсть вліяніе въ политическихъ дѣлахъ и сдѣлать политическую карьеру. Человѣкъ же бѣдный или небогатый, который хотѣлъ бы посвятить себя съ самаго начала карьерѣ политической -- не имѣлъ къ ней доступа, а если случайно и попадалъ въ парламентъ, по чьей либо протекціи, то не могъ въ немъ удержаться. Чтобы показать это, мы возьмемъ два примѣра, изъ которыхъ одинъ представляетъ небогатаго человѣка, являющагося кандидатомъ въ парламентъ на основаніи идеи, а другого, человѣка бѣднаго, который попадаетъ въ парламентъ случайно, по аристократической протекціи. Но прежде всего, сдѣлаемъ общее замѣчаніе. Не то собственно было дурно до сихъ поръ, что не всякій молодой человѣкъ, хотя и очень образованный и способный, могъ избрать себѣ политическую карьеру, -- что въ дѣйствительности и вездѣ нелегко,-- а то, что человѣкъ, даже пріобрѣвшій довѣріе части своихъ согражданъ, представляющій собою идею, или выступающій ходатаемъ бѣдныхъ классовъ, не могъ пройти на политическую арену въ парламентѣ, если не имѣлъ, случайно, большихъ денежныхъ средствъ. Мы говоримъ въ прошедшемъ, хотя всѣ эти условія существуютъ для Англіи и въ настоящемъ. Но примѣръ Милля, который, хотя и богатъ, по принципу отказался несть издержки избранія, служитъ признакомъ, что положеніе дѣлъ не всегда останется таково и нѣтъ ничего невѣроятнаго въ предположеніи, что истинно-народный парламентъ въ Англіи будетъ состоять изъ людей, которымъ избиратели или страна будутъ давать денежныя средства, для представленія народныхъ интересовъ.
   Но каковы бы ни были потребности будущаго, нельзя не отдать справедливости и тѣмъ дѣятелямъ прошедшаго, которые, получивъ доступъ въ парламентъ въ силу своего положенія и богатства, принадлежа къ классу, пользовавшемуся особою привилегію для поставленія Англіи законодателей, являлись въ парламентѣ не представителями сословныхъ интересовъ, а честными гражданами своей страны. Между ними бывали и такіе, которые не заботились ни о карьерѣ, ни даже о пріобрѣтеніи вліянія и въ свое время слыли чудаками, твердя все о томъ же, однажды избранномъ предметѣ собранію людей, очевидно нерасположенныхъ къ этому предмету. Живымъ примѣромъ мы укажемъ на Бэрклея, который изъ году въ годъ ставилъ безъ малѣйшей надежды на непосредственный успѣхъ -- требованіе о введеніи тайной баллотировки на выборахъ. Онъ не надѣялся на успѣхъ непосредственный, онъ зналъ, что избранная имъ задача неблагодарна, потому что требованіе его противно интересамъ господствующихъ классовъ, что самъ народъ еще недостаточно его поддерживалъ, и что настойчивость эта при такихъ условіяхъ не могла доставить ему ни вліянія, ни карьеръ. Тѣмъ не менѣе, онъ настаивалъ на своемъ и иногда достать перваго чтенія (однажды даже второго) своего билля, посреди смѣха большинства членовъ. Этимъ онъ пріобрѣлъ себѣ только славу чудака; но кто скажетъ, что благородныя, безкорыстныя усилія его пропали даромъ въ смыслѣ пропаганды, подготовленія желаннаго результата въ будущемъ? Въ настоящее время, уже каждый радикалъ въ Англіи смотритъ на ballot, какъ на краеугольный камень своей программы и еще какъ на пробный камень дѣйствительнаго радикализма въ другихъ; и вопросъ этотъ уже пересталъ быть страннымъ, настойчивость на немъ перестала казаться оригинальностью. Такими примѣрами людей, исходящихъ изъ привилегіи, но возстающихъ противъ нея, когда ихъ побуждаетъ къ этому еще вовсе не забота "о сохраненіи безопасности", а просто личное убѣжденіе -- Англія была обязана, конечно, высокому умственному развитію того класса, который и былъ классъ привилегированный. Изъ среды мекленбурскихъ lunkers никогда не выходилъ адвокатъ народный правъ, противникъ привилегій, оттого конечно, что мекленбургскіе дворянчики воспитывались въ прусскихъ кадетскихъ корпусахъ, а не въ Оксфордѣ и Кембриджѣ, и если и оканчивая свое образованіе въ университетѣ, то все-таки въ жизни тотчасъ попадали въ такую среду, въ которой понятія о спеціальныхъ доблестяхъ рыцарскаго сословія или воинскаго званія преобладаютъ, и въ которыхъ придается гораздо болѣе значенія различію между призваніемъ тяжелаго кавалериста или кавалериста легкаго, чѣмъ различію между системами міровоззрѣнія. Намъ случилось однажды читать письмо одного прусскаго офицера изъ той служилой касты, которая одинакова въ Пруссіи и въ Мекленбургѣ и еще въ другихъ мѣстахъ. "Судьба привела меня служить въ уланскомъ полку", писалъ этотъ добросовѣстный спеціалистъ, "но я глубоко убѣжденъ, что родился гусаромъ, и потому весьма желалъ бы" и т. д.
   Члены англійской богатой gentry также родились политиками, и конечно неохотно дѣлились властью съ кѣмъ бы то ни было. Но высокая образованность ихъ дѣлала невозможнымъ совершенно-сплошной кастовый образъ дѣйствій и вотъ почему предвозвѣстники народныхъ требованій являлись и въ парламентѣ привилегированныхъ классовъ, даже раньше, чѣмъ требованія эти стали дѣйствительными устными требованіями народа, а еще оставались только требованіями отвлеченной справедливости. Троллопъ, желая собственно начертить портретъ человѣка, которому не везетъ въ палатѣ, который сталъ въ ней въ фальшивое положеніе, невольно очерчиваетъ намъ именно типъ такого "вопіющаго въ пустынѣ" поборника убѣжденія, нежелающаго ни вліянія, ни карьеры, а слѣдующаго высшему призванію.
   "Лордъ Миддльссексъ поднялся со своего мѣста, держа въ рукѣ свертокъ бумагъ, и началъ говорить о какой-то церковной реформѣ; онъ говорилъ съ большою энергіей, но увы, еще прежде, чѣмъ энергія его успѣла подняться до своего апогея, члены палаты цѣлыми рядами потянулись вонъ изъ залы собранія. Въ палатѣ становилось пусто, а между тѣмъ благородный лордъ все говорилъ, сильно стараясь сохранить свою энергію, несмотря на великій исходъ. Ему предстояло мало утѣшенія; онъ зналъ, что въ газетахъ не будетъ помѣщено двадцатой части его словъ. Онъ зналъ, что ни у кого не было охоты его слушать. Онъ зналъ, что добыть приготовленныя имъ данныя ему стоило труда многихъ недѣль и даже мѣсяцевъ, и начиналъ сознавать, что трудъ этотъ на тотъ разъ не поведетъ ни къ чему. Когда у него наконецъ хватило мужества взглянуть вокругъ себя, ему пришло въ голову неотвязчивое опасеніе, что вотъ вдругъ какой-нибудь противникъ поставитъ вопросъ, находится ли въ палатѣ законное число членовъ, и тогда вся рѣчь такъ и пропадетъ. А между тѣмъ, онъ посвятилъ этому дѣлу все свое сердце, всю свою душу. Онъ вѣрилъ въ свое дѣло и думалъ, что предложеніе его ведетъ къ той цѣли, чтобы люди жили счастливѣе и становились лучше, и приближались къ Творцу. Въ пользу того дѣла, къ которому относилось его предложеніе, юнъ работалъ всю свою жизнь. Правда, онъ ходилъ переваливаясь съ ноги на ногу и говорилъ, путая одно слово съ другимъ, но это не мѣшало ему быть человѣкомъ добросовѣстнымъ,-- благонамѣреннымъ, и не ожидающимъ за свой трудъ никакой мной награды, какъ только оцѣнки этого труда тѣми, которыхъ пользѣ онъ былъ посвященъ. Но ему не было суждено когда-либо дождаться и этой награды; ему не предстояло ничего, кромѣ неудачи. И вотъ онъ все-таки будетъ и впередъ работать точно также для того же, въ палатѣ общинъ или впослѣдствіи (по смерти отца) въ палатѣ лордовъ, работать тяжко и безъ всякаго вознагражденія, и какъ думается, не безъ унынія. Но когда онъ наконецъ перенесется въ обитель отдохновенія, люди все-таки признаютъ, что онъ нѣчто сдѣлалъ, и въ умахъ всѣхъ помнящихъ его останется убѣжденіе, что онъ служилъ доброму дѣлу, служилъ усердно и не совсѣмъ безуспѣшно. Вознагражденіе имъ получаемое не видимо, однако оно все-таки производится ему особаго рода монетой. Успѣхъ его тоже невидимъ, а между тѣмъ несомнѣненъ. Надо надѣяться, что такая поздняя оцѣнка будетъ ублажать духъ его за гробомъ. Но въ настоящую минуту ничто не ублажало его. Правда, спикеръ, руководимый учтивостью, слѣдилъ глазами и за этимъ ораторомъ; но кромѣ спикера никто въ палатѣ, казалось, не слушалъ его. Число присутствующихъ репортеровъ сократилось до двухъ, да и тѣ небрежно водили перомъ, отмѣчая только по временамъ что-нибудь изъ рѣчи и зная напередъ, что работа ихъ напрасна. Наконецъ, кто-то, съ задней скамьи проговорилъ что-то такое, что тотчасъ обратило на себя вниманіе спикера, и это высокое должностное лицо, когда вниманіе его было такимъ образомъ обращено извнѣ на фактъ, котораго онъ не принялъ бы ни въ какомъ случаѣ къ свѣдѣнію самъ, безъ такого внѣшняго побужденія, -- сосчиталъ число присутствовавшихъ членовъ, и найдя его равнымъ всего двадцати-тремъ, -- положилъ конецъ своей собственной работѣ и работѣ бѣднаго лорда Миддльссекса. Какъ вы думаете, съ какимъ чувствомъ благородный лордъ возвратился домой, сѣлъ у себя въ кабинетѣ и раскрылъ машинально какую-то книгу? Человѣкъ онъ былъ съ большими средствами, у него были дѣти, подававшія хорошія надежды для чести его имени; жена его вѣрила въ него, хотя онъ не имѣлъ успѣха среди другихъ людей; однимъ словомъ, онъ былъ человѣкъ ст чистою совѣстью и одаренный всѣми благами. А между тѣмъ, знаете ли, кому онъ завидовалъ въ эту минуту? Раньше его, въ томъ же засѣданіи, говорилъ Фаррингтонъ -- человѣкъ, которому никто не повѣрилъ бы въ долгъ шиллинга, человѣкъ, который не сидѣлъ въ долговой тюрьмѣ единственно потому, что сидѣлъ въ палатѣ; человѣкъ бездѣтный, одинокій и никѣмъ нелюбимы. Но когда онъ говорилъ -- триста человѣкъ слушали его, какъ бы боясь проронить слово. Когда въ своей рѣчи онъ предавался ироніи, всѣ смѣялись; когда онъ приходилъ въ негодованіе на министра, слушатели едва переводи ли духъ, подобно тому какъ испанцы въ ту критическую минуту, когда смертельный ударь наносится быку. Куда онъ ни велъ ихъ въ своей рѣчи, они слѣдовали за нимъ повсюду. Члены толпами повалили въ залу собранія изъ читальни и курильныхъ комнатъ, какъ только услыхали, что началъ рѣчь этотъ повѣса. Галлереи для публики были биткомъ набиты; рипортеры каждую минуту перевертывая свои быстрые листы и работали такъ, что пальцы ихъ уставали писать, и капли пота выступали у нихъ на лбу. И когда ораторъ сдѣлалъ особенно рѣзкую выходку противъ премьера, люди заговорили, что премьеру придется дать ему мѣсто въ кабинетѣ, не взирая на опротестованные векселя его и худые про него слухи. Въ самомъ дѣлѣ, человѣку, который могъ ворочать громами какъ онъ, надо было заплатить чѣмъ-нибудь, для того, чтобы онъ металъ громы въ надлежащую сторону. И вотъ этому-то человѣку завидовалъ лордъ Миддльссексъ, сидя въ уединеніи кабинета, и думая о своемъ почтенномъ и вмѣстѣ печальномъ положеніи". Троллопъ очевидно хотѣлъ показать этимъ контрастомъ, что успѣхъ въ парламентѣ, какъ и во всякой дѣятельности иногда зависитъ отъ каприза судьбы или оттого, съ какимъ тономъ человѣкъ выступилъ сначала, независимо отъ его достоинствъ. Но изображеніе это получило смыслъ болѣе глубокій, чѣмъ, быть можетъ, предполагалъ самъ авторъ и примѣняется вполнѣ именно къ тѣмъ благороднымъ, безкорыстнымъ членамъ англійской gentry, которые въ средѣ ея представительства являлись какъ бы "вопіющими въ пустынѣ" глашатаями и адвокатами идей, несогласныхъ съ ея интересами, и являлись въ такомъ качествѣ въ то именно время, когда на вестминстерской площади не было пятидесяти-тысячной толпы, которая бы вопіяла вмѣстѣ съ ними, вторила имъ, какъ она впослѣдствіи вторила Брайту.
   Мы вовсе не намѣрены, въ этихъ очеркахъ, англофильствовать или вообще проводить мысль, что при парламентской системѣ правленія, люди, сословія, партіи одарены сверхъестественными условіями безусловнаго безкорыстія и безусловной справедливости. Система эта даетъ странѣ только то безусловное преимущество, что при ней, при этой системѣ, условія государственной жизни, учрежденія, законы становятся подвижны, развиваются, идутъ впередъ по мѣрѣ развитія сознательной жизни въ большей и большей массѣ народа, и что каковы бы ни были личныя интриги, произвольные сговоры партій и интересы касты, всѣ они совершенно естественнымъ путемъ сводятся наконецъ къ тому, что государственныя учрежденія растворяются предъ новымъ требованіемъ времени, и воспринимаютъ въ себя факты успѣвающей жизни народа. Никто конечно не считалъ Уэллингтона реформистомъ; никто не думалъ, что тори -- Робертъ Пиль сдѣлаетъ такія либеральныя преобразованія, на которыя не рѣшались и виги, что глава партіи тори, Дизраэли, проведетъ послѣднюю избирательную реформу. И такія дѣла конечно не входили въ первоначальные разсчеты самихъ этихъ людей и не исгевали изъ уговоровъ ихъ партіи. И однакоже, случилось такъ, то Уэллингтонъ и Пиль уравняли католиковъ, а Дизраэли, мимо своей воли, призвалъ къ участію въ выборахъ всѣхъ нанимающихъ квартиру. Что это сдѣлали они -- это лучше всего доказываетъ, что въ свободной странѣ отдѣльные люди, касты и партіи, хотя и имѣютъ въ виду, въ большинствѣ случаевъ, собственно свои интересы, но обращаются невольно въ орудія той, высшей и безусловной силы, которая добьется своего такъ ил иначе, и неизбѣжно получитъ то, чего серьёзно захотѣла.
   Мы указывали сейчасъ на единичные примѣры людей возвышавшихся надъ интересами своего сословія и своей партіи, какъ фиктивный, во типичный лордъ Миддльссексъ. Не мудрено, что Фаррингтона всѣ слушали со вниманіемъ, хотя лично никто не повѣрилъ бы ему шиллинга и хотя никто не уважалъ его: онъ нападалъ на одну партію gentry въ пользу другой партіи gentry, слова его вели къ новому распредѣленію мѣстъ между членіи той же gentry, указывали на промахи одного "эсквайра", поставленнаго въ должность, для того, чтобы ее могъ предвосхитить у него другой "эсквайръ", хотя бы самъ Фаррингтонъ, въ видѣ заплаты за молчаніе или преданность. Какъ же было остальнымъ парламентскимъ эсквайрамъ не выйти изъ курильной комната, и не бояться проронить хотя бы одного его слова? А лордъ Миддльссексъ, о чемъ говорилъ онъ? О положеніи ирландской церкви, въ которомъ онъ предлагалъ реформу. Удивляться ли, что члены той gentry, въ пользу которой существовала "Установленная церковь" въ Ирландіи, какъ она существуетъ по сію пору въ Англіи, не интересовались его доводами? И для чего бы они стали слушать такіе "неподходящіе" толки, когда въ самой Ирландіи не было еще ни феніанизма, ни какого-либо движенія въ смыслѣ хотя бы церковной реформы? Его и не слушали, и онъ казался чудакомъ, а между тѣмъ, какъ замѣчаетъ самъ Троллопъ, "успѣхъ его невидимъ, но несомнѣненъ".
   Преобладающій классъ вообще не торопится дѣлить свои привилегіи съ другими. Да сверхъ того, одна изъ характеристическихъ чертъ буржуазіи вообще есть недовѣріе къ мыслителямъ и передовымъ людямъ. Аристократы и даже диктаторы болѣе чѣмъ буржуазія склонны цѣнить ихъ, хотя, цѣня ихъ, и сажаютъ ихъ куда-нибудь въ безопасное мѣсто. А буржуазія склонна просто недовѣрять имъ и видѣть въ нихъ болтуновъ, пока не увидитъ, что за этими болтунами стоитъ весьма реальный и неотразимый фактъ въ видѣ толпы народа. Когда молодой членъ палаты, Финіасъ Финнъ прочиталъ мистеру Лоу (тому самому, что послѣ завершитъ парламентомъ свою трудолюбивую адвокатскую карьеру) письмо Монка, съ изложеніемъ его взгляда на необходимость реформы, хотя и довольно умѣренной, то произошелъ такой разговоръ:
   -- "Ну да, обыкновенная трескотня и ничего больше, только выраженная немножко по надутѣе, чѣмъ обыкновенно, отозвался мистеръ Лоу.
   -- "Трескотня?! воскликнулъ Финнъ.
   -- "Чистый радикальный вздоръ, рѣшила миссизъ Лоу, энергично кивнувъ при этомъ.-- Портретъ народа! Скажите, диво какое! И къ чему намъ имѣть портретъ невѣжества и безобразія? Дай Богъ намъ жить спокойно и чтобы все было какъ слѣдуетъ, въ порядкѣ,-- больше намъ ничего не надо.
   -- "Въ такомъ случаѣ, сказалъ Финнъ, лучше всего просто ввести правленіе съ отеческою заботливостью, и попеченіемъ о насъ всѣхъ.
   -- "Совершенно вѣрно, вступился мистеръ Лоу;-- только то правленіе, которое вы называете отеческимъ, не всегда соблюдаетъ спокойствіе и порядокъ. Я думаю, что правленіе народное должно заключаться въ подчиненіи всѣхъ закону. Если меня сошлютъ безъ приговора присяжныхъ въ Кайенну, то это я не причту къ спокойствію и порядку.
   -- "Но, возразилъ Финнъ, такого человѣка какъ вы и не сошлютъ въ Кайенну.
   -- "Ну такъ, все равно, сошлютъ моего сосѣда -- и то не лучше. Пусть онъ будетъ сосланъ въ Кайенну, если того заслуживаетъ, но пусть рѣшатъ присяжные, что онъ заслуживаетъ того. Моя идея объ управленіи такая -- что намъ желательно повиноваться закону, а не произволу, и что для дѣланія законовъ намъ нужно законодательное сословіе Если бы я полагалъ, что парламентъ, какъ онъ устроенъ теперь, дѣлаетъ законы негодные, то я сталъ бы желать измѣненія его. Но въ настоящее время я сомнѣваюсь, чтобы законы стали лучше вслѣдствіе реформы въ парламентѣ. Вотъ истинный буржуазный принципъ и кодексъ. Можно указать въ исторіи такіе порядки, при которыхъ и этотъ принципъ и кодексъ -- строгой безопасности личности, строгой законности въ управленіи -- представлялись бы почти идеаломъ благополучія. Но нельзя не признать, что для такой страны какъ Англія, сохраненіе этого одного означало бы -- застой".
   

VIII.

   А застоя не допускаютъ тѣ новыя массы мыслящихъ или по крайней мѣрѣ разсуждающихъ людей, которые нарастаютъ съ каждымъ поколѣніемъ. Мы видѣли высокихъ политиковъ, историческихъ дѣятелей, которымъ приходится принимать въ разсчетъ и свое честолюбіе, и желанія своей партіи, и внутреннее убѣжденіе, воспитанное свѣтлымъ міровоззрѣніемъ, и затрудненія настоящей минуты, и идеалы будущаго. Мы видѣли второстепенныхъ дѣятелей, членовъ партій, солдатъ условнаго, болѣе или менѣе узкаго знамени, видѣли и цѣлую касту благонамѣренную, но нерасположенную разстаться со своимъ преобладаніемъ. Наконецъ, мы видѣли и тѣхъ адвокатовъ народа, какіе въ этой странѣ высокаго умственнаго развитія возникаютъ, и раньше чѣмъ является самосознаніе въ народѣ о его правахъ, и въ то время, когда такое сознаніе уже есть на лицо и близко къ побѣдѣ. Теперь поищемъ у нашего романиста такой картины, на которой выступала бы именно толпа, толкающая всю машину впередъ, хода машина эта почему-либо слишкомъ запаздываетъ, ту толпу, и отсутствіи которой печально говорили Миддльссексы, и которая шумно ободряетъ торжествующаго Торнболла, имѣющаго ее за плечами.
   Такую сцену Троллопъ списалъ съ натуры, вставивъ въ нее два фиктивныя лица, именно молодого члена парламента Фиша и домохозяина его, т.-е. содержателя меблированныхъ комнатъ Бонса. Этотъ Бонсъ, по самой профессіи своей -- "не джентльменъ", а любопытно послушать, какъ относились къ этимъ происшествіямъ именно "не джентльмены". Въ этомъ описаніи мы сохранимъ въ точности только разговоры и ироническіе намеи Троллопа касательно Брайта.
   Второе чтеніе билля о реформѣ Мильдмея должно было произойти послѣ пасхи. Между тѣмъ, сдѣлалось извѣстно, что и два первые дня святой недѣли должны были произойти большіе митинги въ пользу введенія въ этотъ билль пункта о закрытой подачѣ голосовъ на выборахъ. На среду же былъ назначенъ труімфальный ходъ для поднесенія Торнболлу народомъ, въ Примрозъ-Гиллѣ, прошенія въ томъ же смыслѣ въ палатѣ общинъ. Сперва предполагалось несть это прошеніе въ самой Westminster-Hall, въ четвергъ; но по просьбѣ министра внутреннія дѣлъ, Торнболлъ отказался принять прошеніе у самаго входа въ палату. А такъ какъ въ тоже время узнали, что второе чтеніе билля будетъ предложено въ четвергъ, то до 50-ти тысячъ человѣкъ. собрались на Примрозъ-Гиллѣ въ этотъ день, и потребовалось вмѣшательство полиціи. Потомъ назначили процессію на пятницу, такъ чтобы она происходила передъ засѣданіемъ во время засѣданія палаты. Правительство, неизвѣстно почему, пугалось и процессіи, такъ, что положено было не дѣлать формальной процессіи, а просто идти къ палатѣ и посмотрѣть, какъ прошеніе будетъ внесено въ нее. Разумѣется, изъ этого образовалась бы все-таки процессія, съ тою только разницею, что въ процессіи устроенной по программѣ было бы болѣе порядка. Такъ оно и вышло. Когда всѣ эти приготовленія стали извѣстны, то нѣкоторые джентльмены совѣтовали Мильдмею отложить второе чтеніе билля, видя -- какъ то видитъ и самъ Троллопъ -- въ народномъ собраніи около парламента мѣру насилія, придуманную самимъ Брайтомъ (Торнболломъ) для того, чтобы повліять на рѣшеніе палаты. Но Мильдмей (Россель) не согласился на такую отсрочку потому, что ее предлагали тори. Полиція предупредила членовъ палаты общинъ, что имъ удобнѣе будетъ подъѣзжать въ этотъ день къ подъѣзду пэровъ, а не къ обычному входу членовъ нижней палаты.
   Финнъ, по просьбѣ жены своего хозяина, Бонса, сталъ уговаривать его, чтобы онъ не шелъ на эту демонстрацію.
   -- "Скажите пожалуйста, что же хорошаго вы можете этимъ сдѣлать? спросилъ его Финнъ, не безъ нѣкоторой внушительности въ тонѣ.
   -- "Добиться моего желанія? отвѣчалъ Бонсъ.
   -- "Какого желанія?
   -- "Я желаю, чтобы правительство включило въ свой билль закрытую подачу голосовъ.
   -- "И вы надѣетесь достигнуть этой цѣли тѣмъ, что выйдете на улицу вмѣстѣ со всѣмъ отребьемъ Лондона, и станете дѣйствовать въ противность властямъ? Неужели вы въ самомъ дѣлѣ думаете, что если вы подвергнете себя этой опасности и этому неудобству, то это именно поведетъ къ скорѣйшему принятію скрытой баллотировки?
   -- "Послушайте, мистеръ Финнъ; я, конечно, не думаю, что въ морѣ возвышается вода оттого, что въ него течетъ рѣчка Пустяшка, съ дорсетшэрскихъ полей; но думаю и знаю, что изъ стеченія всѣхъ водъ, со всѣхъ земель, дѣлается море-океанъ. Я хочу помогать; мой долгъ -- помогать.
   -- "Вашъ долгъ, какъ гражданина порядочнаго, имѣющаго жену и дѣтей -- сидѣть дома.
   -- "Да если всякій, у кого жена и дѣти, будетъ думать такъ, вотъ тогда-то именно на улицѣ и окажется одно только отребье, и тогда каково же будетъ наше положеніе? Что тогда скажутъ намъ эти правительственные-то господа? Совсѣмъ напротивъ, еслибъ всякій, у кого есть жена и дѣти, вышелъ сегодня на улицу, вотъ тогда мы получили бы закрытую баллотировку прежде чѣмъ разойдется парламентъ; а если никто изъ нихъ не выйдетъ, то закрытой баллотировки никогда и не будетъ. Что, развѣ это не такъ?" Финнъ не хотѣлъ кривить душою, и потому не нашелся что возразить на это. "А если это правда, -- продолжалъ Бонсь тономъ побѣдителя,-- тогда долгъ каждаго человѣка совершенно ясенъ: онъ обязанъ идти, хотя бы у него были двѣ жены и вдвое больше дѣтей". И Бонсъ пошолъ.
   Новый дворецъ обѣихъ палатъ парламента въ Лондонѣ, вмѣстѣ съ Westminster-Hall, составляетъ одно колоссальное строеніе, на самомъ берегу Темзы. Площади передъ тѣмъ фасадомъ, гдѣ большая башня, у вестминстерскаго моста, и передъ тѣмъ фасадомъ, который обращенъ къ вестминстерскому аббатству, и и гдѣ стоитъ статуя Ричарда Львинаго Сердца, называются New Palace Yard и Old Palace Yard. Отъ фэшенебльной части города, т.-е. отъ трафальгарской площади въ Уэстминстеръ идетъ, мимо Уайт-Голла и мимо сент-джемскаго парка, "парламентская улица". Въ день демонстраціи вся она покрылась народомъ; парламентскія же площади биткомъ набиты были народомъ, среди котораго разставлено было значительное число полисменовъ. По слухамъ, въ домахъ ближайшихъ къ Palace Yard и къ мосту были спрятаны отряды солдатъ. Но видны были только нѣсколько ротъ конногвардейцевъ, которые стоятъ тутъ вблизи, у сент-джемскаго парка. Часовъ отъ четырехъ и до шести не было никакой возможности проникнуть въ палату чрезъ Westminster Hall, которой двери выходятъ на New Palace Yard, близъ главной башни и моста, такъ что члены, пріѣзжавшіе въ это время, должны были обходить вокругъ вестминстерскаго аббатства.
   Потянулся поѣздъ съ прошеніемъ: онъ состоялъ изъ пятнадцати кэбовъ. Подписи подъ прошеніемъ о включеніи закрытой баллотировки наполняли столько листовъ, что потребовалось четыре человѣка, чтобъ поднять ихъ и внесть ихъ въ палату. Несчетныя толпы на парламентскихъ площадяхъ, вокругъ рѣшетки церкви св. Маргариты и статуи Каннинга, держали себя тихо, происходила только толкотня. Но подальше отъ парламента, выше, по "парламентской улицѣ", туда къ Downing Street и новымъ зданіямъ присутственныхъ мѣстъ, произошла безпорядки; сломали заборы вокругъ этихъ построекъ и били стекла въ квартирахъ непопулярныхъ членовъ палаты; у одного изъ "достопочтенныхъ", прославившагося тѣмъ, что, закрытую баллотировку онъ однажды назвалъ "убѣжищемъ трусовъ" не только побили стекла, но и зеркала, и попортили мебель, не входя, впрочемъ къ нему въ квартиру, а каменьями, съ улицы. Не только толпа, но и всѣ джентльмены, вообще общественное мнѣніе осудило министерство за то, что оно воспротивилось процессіи, которая прошла бы въ порядкѣ, и вмѣсто которой образовались стоячія толпы.
   При такихъ-то обстоятельствахъ, Мильдмей долженъ былъ предложить второе чтеніе своего билля, въ которомъ закрытой баллотировки не было. Когда онъ произносилъ рѣчь, онъ зналъ, что площади вокругъ парламентскаго дворца запружены десятками тысячъ народу. Но онъ счелъ нужнымъ именно поэтому открыто объявить, что ни за что не согласится "исказить конецъ своей политической карьеры принятіемъ закрытой баллотировки, сколько бы ни было тутъ народу съ цѣлью повліять на его поведеніе". Какъ скоро голосъ маститаго оратора прервался, вся палата встала, поддерживая его одобрительными кликами. За Мильдмеемъ началъ рѣчь Торнболлъ. Нѣкоторые думали еще до той минуты, что Торнболлъ подастъ голосъ все-таки за билль о реформѣ, хотя и безъ закрытой баллотировки, предоставляя себѣ предложить ее послѣ, въ дополненіе билля. Но онъ принялъ слова главы министерства за вызовъ, и отвѣчалъ: "высокодостопочтенный джентльменъ напрасно объявилъ, что никакое сборище народа не устрашитъ его; его никто и не упрекалъ въ политической трусости. Но такъ какъ онъ это сказалъ, то я послѣдую его примѣру, объявляя, что меня не устрашитъ большинство палаты, идущее противъ желаній народа, и я буду вотировать противъ всякаго билля о реформѣ, который не включаетъ въ себѣ систему негласнаго избранія".
   Послѣ сильной перестрѣлки, пренія были отложены, такъ какъ главная цѣль -- показать толпѣ, что палата не устрашилась ея, была достигнута. Члены стали выходить; кто постарше -- тотъ пошолъ на подъѣздъ пэровъ; а кто помоложе, направился къ выходу чрезъ Westminster Hall, то-есть въ толпу, и насилу выбрались потомъ изъ толкотни. У входа въ Westminster Hall стояла карета Торнболла, окруженная десяткомъ полисменовъ.
   -- "Дай Богъ ему не вернуться домой до полуночи, пожелалъ Финнъ.
   -- "О,-- воскликнулъ Лоренсъ Фицгиббонъ,-- онъ это дѣло знаеть. Онъ плотно поѣлъ дома часа въ три, да еще... поищите-ка у него въ каретѣ, и найдете обильный запасъ бутербродовъ и хересу. Онъ знаетъ какъ нейтрализировать непріятныя послѣдствія популярности среди черни".
   Троллопъ видитъ въ томъ фактѣ, что карета знаменитаго оратора стояла у обычнаго подъѣзда, преднамѣренность съ его стороны, т.-е. разсчетъ на овацію, и говоритъ, что "это долго вредило г. Торнболлу впослѣдствіи". Къ каретѣ сталъ тѣсниться народъ, чтобы пожать оратору руку. Но полицейскіе ужасно заботились о его неприкосновенности, и самъ онъ, увидя, что толпа наступаетъ, поспѣшилъ уѣхать, сказавъ нѣсколько словъ благодарности. Между тѣмъ, среди толпы, тѣснившейся въ карегѣ, нашлись нѣсколько человѣкъ, не послушавшихъ полиціи; они были задержаны и между ними почтенный мистеръ Бонсъ. Впослѣдствіи, когда онъ предсталъ предъ судьею, жилецъ его Финнъ, М. Р., явился засвидѣтельствовать его respectable character, и онъ былъ отпущенъ. Но Бонсъ былъ глубоко оскорбленъ своимъ задержаніемъ, оскорбленъ какъ британскій гражданинъ, пользовавшійся своими правами и рѣшился начать процессъ противъ полиціи, за неправильное задержаніе, сколько ни отговаривали его отъ этого Финнъ, и мистеръ Лоу, адвокатъ, къ которому онъ обратился. Мистеръ Бонсъ, содержатель меблированныхъ комнатъ, исполнялъ въ тоже время должность писца-поденьщика у одного продавца судебныхъ принадлежностей. Несмотря на свое скромное званіе, и на неправильность своей рѣчи, онъ весьма сознательно и твердо стоялъ на своей совершенно правильной точкѣ зрѣнія.,
   "Что-жъ вы мстить что ли хотите полиціи"? спросилъ у него г. Лоу, продолжая отговаривать его отъ процесса. Бонсъ объявилъ, что нѣтъ.-- "То-то. Вы понимаете, что полисменъ, хотя онъ по вашему мнѣнію и зашолъ слишкомъ далеко въ исполненіи своей обязанности, но поступилъ такимъ образомъ не изъ личнаго къ вамъ нерасположенія".
   -- "Я хочу только одного, возразилъ Бонсъ, хочу, чтобы эти молодцы оставались въ показанныхъ границахъ.
   "Прекрасно; -- и вотъ почему о подобныхъ случаяхъ, когда они бываютъ, упоминается въ печати и въ парламентѣ, и обращается на нихъ, такимъ образомъ, вниманіе министра внутреннихъ дѣлъ. Благодареніе Богу, у насъ въ Англіи бываетъ немного такого рода случаевъ.
   -- "А не станемъ сами смотрѣть, такъ пожалуй ихъ будетъ и побольше", упорно настаивалъ Бонсъ.
   И сколько ни уговаривалъ г. Лоу этого поденьщика, онъ все стоялъ на своемъ. Онъ былъ очень сердитъ на г. Лоу, выходя отъ него, и на обратномъ пути, съ Финномъ, выражался такъ:
   -- "Онъ совсѣмъ не понимаетъ, что такое патріотизмъ... И еще говоритъ мнѣ, что я начинаю дѣло изъ-за извѣстности, изъ хвастовства! Вотъ такъ они всегда. Какъ только человѣкъ захочетъ участвовать въ дѣлѣ общемъ, они сейчасъ -- это молъ изъ хвастовства. Не надо мнѣ никакой извѣстности. Я желаю заработывать свой хлѣбъ въ мирѣ и спокойствіи, вотъ чего я желаю, и чтобъ меня не трогали, когда я занимаюсь дѣломъ своимъ, которымъ заниматься имѣю полное право. Вотъ что! Полицію содержитъ кто?-- я, и я содержу ее для того, чтобы она смотрѣла за мошенниками; собственно для этого мы ее содержимъ. А не для того, чтобъ она таскала народъ туда-сюда, да прятала въ кутузку на день-на ночь людей, которые дѣлаютъ, что имъ въ законѣ дѣлать предоставлено".
   Этотъ англійскій поденьщикъ разумѣетъ патріотизмъ въ смыслѣ исполненія закона. Ему, англійскому поденьщику, и въ голову не придетъ, что бываютъ на свѣтѣ люди, которые понятіе о патріотизмѣ связываютъ неразрывно съ понятіемъ о полицейскомъ отправленіи и думаютъ, что патріотъ только тогда и патріотъ, когда онъ помогаетъ кого-нибудь вязать. Закрытая баллотировка на выборахъ, какъ и всякое обезпеченіе правъ массы народа, будетъ достигнута въ Англіи, когда большинство въ этой массѣ будетъ также горячо относиться къ общественнымъ вопросамъ, какъ почтенный мистеръ Бонсъ. Что какіе-нибудь повѣсы выбили окна у членовъ парламента, это не дало Англіи негласнаго избранія. Но ей дастъ эту систему, и всякую другую уступку во всенародномъ смыслѣ, сознаніе самихъ джентльменовъ, что такіе люди, какъ Бонсъ, ее требуютъ, и что такихъ людей въ народѣ -- большинство.
   

IX.

   -- "Вы были моложе меня, когда взялись за это дѣло; я тоже довольно молодъ, чтобы въ парламентской карьерѣ принесть пользу, но все же недостаточно молодъ, чтобы начинать эту дѣятельность съ вашимъ увлеченіемъ. И я не въ силахъ предаться ей весь, какъ вы. Для васъ британская палата общинъ составляетъ все.
   Такъ говорилъ г. Грей Паллизеру, будущему канцлеру казначейства, возвращаясь съ нимъ съ мѣста своей избирательной побѣды въ Сильвербриджѣ. Паллизеръ отвѣчалъ ему съ одушевленіемъ:
   -- "Да, для меня это -- все, все. Палата общинъ и конституція для меня -- все.
   -- "Ну, а для меня...
   -- "Точно такъ будетъ и для васъ. Когда вы въ самомъ дѣлѣ возьметесь за дѣло, войдете хорошенько въ упряжь, и вы будете чувствовать тоже самое. Тотъ человѣкъ, котораго товарищи признаютъ No 1-мъ на министерской скамьѣ въ англійской палатѣ общинъ, есть первый изъ всѣхъ живущихъ на свѣтѣ людей. Таково мое убѣжденіе. Не знаю, высказывалъ ли я это прежде, но таково мое глубокое убѣжденіе...."
   Рѣчь идетъ о парламентской карьерѣ въ Англіи; герои Троллопа высказываютъ о ней ходячія убѣжденія англійскаго общества. Въ нашей первой статьѣ мы уже говорили объ этой карьерѣ по отношенію къ общимъ политическимъ даннымъ. Приведенный выше разговоръ открываетъ намъ значеніе парламентской карьеры въ Англіи, понимаемой въ смыслѣ болѣе тѣсномъ, индивидуальномъ, т.-е. какъ одной изъ карьеръ открытыхъ въ Англіи для личной дѣятельности, одного -- и именно главнаго -- изъ призовъ, къ которымъ стремится въ этой странѣ великое соперничество массы образованныхъ, энергическихъ людей. Мистеръ Грей уже завладѣлъ однимъ изъ лучшихъ призовъ, онъ избранъ членомъ общинъ; и однакоже онъ не обнаруживаетъ упоенія своей побѣдой. Происходитъ это оттого собственно, что онъ не готовился къ самой борьбѣ, не провидѣлъ эту побѣду изъ-за долговременныхъ усилій и пожертвованій. На поле выборовъ онъ выступилъ потому только, что этого желала его жена Алиса Вавазоръ и другъ его Плантаженетъ Паллизеръ. Побѣда досталась ему легко и, собственно говоря, никакой побѣды тутъ не было, такъ какъ мѣстечко Сильвербриджъ принадлежитъ герцогу Омніумъ, дядѣ Паллизера. Мистеръ Грей пришелъ, увидѣлъ и побѣдилъ, не имѣя даже случая съ кѣмъ-либо сразиться. Но не таково бываетъ положеніе людей, которые сами прокладываютъ себѣ дорогу. Мы уже говорили о такихъ кандидатахъ въ парламентъ, которые смотрятъ на мѣсто въ немъ только какъ на "увѣнчаніе своего зданія". Они составляютъ себѣ состояніе въ какой-нибудь профессіи и потомъ добиваются мѣста въ палатѣ общинъ на старость. Но такіе люди -- за рѣдкими исключеніями -- уже не могутъ пріобрѣсть себѣ въ палатѣ вліятельнаго положенія, да и не стремятся къ этому. Энергія ихъ уже истрачена на другомъ поприщѣ, а мѣсто въ парламентѣ для нихъ -- только мѣсто почетнаго отдохновенія. Такой примѣръ мы указали въ лицѣ стараго адвоката Лоу. Для того же, чтобы не ограничиться такимъ положеніемъ въ палатѣ, а пріобрѣсть вліяніе въ ней и современемъ приблизиться къ тому No 1-му, на который выше указывалъ Пленти-Пэллъ, надо взяться за парламентскую карьеру смолоду, не позже лѣтъ тридцати или тридцати-пяти.
   Это легко для такихъ людей, какъ самъ Пленти-Пэллъ. Впрочемъ для этого нѣтъ необходимости быть непремѣнно наслѣдникомъ герцогскаго титула и состоянія. Достаточно вообще принадлежать по рожденію къ тому классу "верхнихъ ста тысячъ", который до сихъ поръ былъ настоящимъ ordo equestris Великобританіи. Его дѣти уже на школьной скамьѣ прямо готовились въ законодатели, и вотъ главная причина того, что система классическаго образованія такъ упорно держится въ высшихъ школахъ Англіи: дѣти богатыхъ классовъ готовятся прямо въ ораторы {А на примѣръ высшихъ англійскихъ школъ постоянно указывали ревнители классическаго образованія -- у насъ! Впрочемъ, и въ Англіи, какъ мы видѣли изъ отчетовъ Деможо и Монтуччи (см. выше, іюль, 891 стр.), совѣтуютъ высшимъ классамъ не ограничиваться упорно классицизмомъ, чтобъ не отстать въ образованіи отъ простого рабочаго.-- Ред.}.
   Но возьмемъ примѣръ молодыхъ людей, хотя и принадлежащихъ къ классу genteel и получившихъ то образованіе, которое считается genteel, но неимѣющихъ большихъ денежныхъ средствъ для осуществленія честолюбивой мысли -- посвятить себя политической карьерѣ. Какіе шансы представлялись до сихъ поръ для нихъ въ старой Англіи, или хотя бы въ Англіи того переходнаго періода, къ которому относятся эти очерки? У той же Алисы Вавазоръ, которая потомъ дѣлается м-ссъ Грей, есть кузенъ Джоржъ Вавазоръ {Can Yon forgive her.}, внукъ почтенныхъ сквайровъ помѣщиковъ, молодой человѣкъ весьма энергическій, отдававшійся вполнѣ мысли о политической карьерѣ. Джоржъ Вавазоръ не очень щепетиленъ въ нравственномъ отношеніи и на парламентскую карьеру смотритъ исключительно съ той точки, съ какой на нее смотрятъ вообще беззастѣнчивые, лишенные убѣжденій искатели счастья. Для нихъ представлялась такая, трудная, конечно, но довольно вѣрная, при средствахъ, система дѣйствій: ухватиться за какой-нибудь мѣстный интересъ, выступить поборникомъ его на выборахъ, обѣщать удовлетвореніе его, вступить въ палату, стать въ оппозицію, пріобрѣсть вниманіе палаты, стало быть вліяніе, и воспользоваться первымъ затруднительнымъ для правительства случаемъ, чтобы продать себя за мѣсто въ кабинетѣ, за мѣсто, напр., одного изъ лордовъ адмиралтейства или казначейства, или помощника какого-либо министра (under-secretary). И надо признаться, что при той ограниченности выбора людей, при той узкости правительственной сферы, какія обусловливались избирательною монополіею высшихъ классовъ, высокимъ цензомъ избирателей и огромными издержками избранія, старая Англія до того сжилась съ такою недобросовѣстною практикою, что джентльмены гораздо получше Вавазора не видѣли ничего скандалёзнаго въ подобномъ образѣ дѣйствій, то-есть въ проложеніи себѣ карьеры путемъ парламентской интриги. Это -- одно изъ тѣхъ золъ, которыя должны значительно устраниться за расширеніемъ избирательнаго сословія и уменьшеніемъ обязательныхъ издержекъ на избраніе. Но при этомъ однако необходимо замѣтить, что подобный способъ дѣланія карьеры все-таки далеко не то, что карьера въ иныхъ странахъ путемъ личной протекціи. Парламентская интрига, хотя она тоже интрига, и въ нравственномъ отношеніи пожалуй не лучше вліянія тётушки при дворѣ, однако для того, чтобы она удалась, требуются отъ самого искателя счастія нѣкоторыя качества, о которыхъ не спрашиваетъ тётушка: ухватиться за реальный мѣстный интересъ, пріобрѣсть вниманіе палаты общинъ и своимъ вліяніемъ въ ней проложить себѣ брешь въ храмину власти, почестей и высокихъ жалованій -- легко сказать, но сдѣлать это и въ старой Англіи было труднѣй, чѣмъ состоять четырнадцать лѣтъ по особымъ порученіямъ, а на пятнадцатый имѣть самому людей для особыхъ порученій.
   Джоржъ Вавазоръ являлся кандидатомъ въ Лондонѣ, и именно въ рабочемъ округѣ Чельси. Мѣстнымъ интересомъ, который онъ себѣ избралъ, было продолженіе устройства насыпей и набережныхъ по берегамъ Темзы, начиная отъ домовъ парламента до дальняго квартала Пимлико. Vote for Vavasor and the River Bank! таковъ былъ избирательный ключъ, пущенный въ оборотъ его "избирательнымъ агентомъ" мистеромъ Скроби. "Избирательный агентъ" въ Англіи настоящій маклеръ -- подрядчикъ выборовъ, если можно такъ выразиться. Онъ производить всѣ издержки по печатанію объявленій, устройству hustings (платформы и временныя помѣщенія въ родѣ балагановъ), печатанію статей, угощенію и т. д., и ведетъ всѣ подготовительные переговоры и маневры разнаго рода, болѣе или менѣе приличные. Если онъ и зайдетъ слишкомъ далеко, или если обнаружится что-нибудь негодное -- вина падаетъ на агента, на его избытокъ усердія, а не на репутацію кандидата, хотя, конечно, если будетъ доказанъ фактъ чего-либо похожаго на подкупъ, то избраніе будетъ уничтожено и скандалъ этотъ ляжетъ тогда на самого кандидата.
   Vote for Vavasor and the River Bank! Чельси пріятно было обѣщаніе огромныхъ работъ и расхода милліоновъ фунтовъ на нихъ въ этомъ округѣ. Враждебные агенты изъ клика: Vavasor and the River Bank! сдѣлали: Viscount Riverbank! и пытались осмѣять такимъ образомъ кандидата. Онъ самъ смутно понималъ это дѣло, но думалъ, лишь бы быть избраннымъ, а тамъ когда-нибудь, при случаѣ, можно изучить вопросъ объ embankment и сдѣлать его предметомъ пламенной рѣчи, для удовольствія избирателей. Но хорошій девизъ еще далеко не все; нужны деньги. Мистеръ Скроби не дѣлаетъ затратъ изъ своего кармана. У него двѣ манеры: одна такая манера, какъ будто онъ глубоко убѣжденъ въ побѣдѣ своего кандидата и въ совершенной необходимости этой побѣды для блага страны; такъ что, можно подумать, будто изъ убѣжденія въ пользѣ и успѣхѣ, онъ самъ вынетъ деньги на предварительные расходы. Но кто такъ думаетъ, тотъ вскорѣ открываетъ въ мистерѣ Скроби другую манеру, а эта другая манера такова, что вдругъ деньги дѣлаются необходимы до-зарѣза, а то все пропадетъ, и даже все то, что уже издержано, пойдетъ прахомъ.
   Вавазоръ имѣлъ случай ознакомиться съ обѣими манерами мистера Скроби. Однажды онъ уже провалился на выборахъ, и при этомъ издержалъ понапрасну тысячи двѣ фунтовъ, т.-е. рѣшительно все, что имѣлъ самъ. Какимъ образомъ избраніе можетъ обойтись тысячъ въ пятнадцать рублей, если нѣтъ подкупа?-- вотъ таинственный вопросъ, о которомъ нельзя дать объясненій математически точныхъ. Но понятно, что всѣ издержки на печатаніе, бумагу, постройки, флаги, угощеніе и т. д. обходятся втри-дорога кандидату въ члены парламента именно потому, что въ этихъ издержкахъ онъ долженъ соперничать съ другимъ кандидатомъ. У Эскироса, отличнаго знатока англійскихъ обычаевъ, мы находимъ наивное сознаніе {L'Angleterre et la vie anglaise, par Alphonse Esquiros.}, что онъ никогда не могъ понять, почему постройка какого-нибудь простого сарая на выборахъ обходится такъ дорого, именно до тысячи рублей.
   Какъ бы то ни было, 15 т. р. совершенно необходимы, а Вавазору потребуется и больше, такъ какъ онъ является не въ провинціи, а metropolitan elections стоютъ еще дороже. Деньги, какія у него были, онъ уже издержалъ, получить денегъ изъ дому, отъ дѣда, онъ не имѣлъ надежды. И вотъ, Вавазоръ пускается уже на совсѣмъ неблаговидное дѣло. Онъ въ то время считался женихомъ Алисы Вавазоръ и рѣшается спекулировать на ея деньги. Даетъ онъ сперва мистеру Скроби сотенъ шесть фунтовъ, потомъ полторы тысячи, потомъ оказывается необходимость еще въ 1,300 фунтахъ. И мистеръ Скроби утѣшаетъ его своею увѣренностью въ успѣхѣ его карьеры. Особенно благопріятна для того мысль о продолженіи набережныхъ въ Чельси.
   -- Да вѣдь это никогда же не будетъ сдѣлано, возражаетъ Вавазоръ.
   -- Такъ чтожъ? спрашиваетъ дока-агентъ. Вамъ слѣдуетъ освоиться съ этимъ предметомъ, такъ чтобы быть въ состояніи разсуждать о немъ со всѣхъ сторонъ. Затвердите цифры наизусть, а такъ какъ никто другой этого не сдѣлаетъ, то никто и не будетъ въ состояніи переспорить васъ. Конечно, сдѣлано это не будетъ, -- еще бы! Да еслибъ это было сдѣлано, тѣмъ хуже для васъ, у васъ былъ бы отнятъ вашъ кусокъ хлѣба. Вы все-таки всегда можете обѣщать это на платформѣ, и всегда требовать въ парламентѣ, чтобы это было сдѣлано. Помилуйте, я зналъ людей, которые добились прочныхъ мѣстъ съ двумя тысячами фунтовъ жалованья, опираясь на мысль гораздо менѣе удовлетворительную.
   Издержавъ такимъ образомъ, на первыхъ выборахъ, тысячъ пятнадцать рублей напрасно, да около двадцати четырехъ тысячъ рублей на вторыхъ выборахъ, Вавазоръ наконецъ попадаетъ въ парламентъ. Но онъ и послѣ всѣхъ перенесенныхъ имъ испытаній, только калифъ на часъ, то-есть до новыхъ выборовъ, когда потребуются новыя жертвы. Успѣетъ онъ въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ привесть въ исполненіе извѣстную интригу -- хорошо; тогда онъ получитъ большое содержаніе, котораго однако можетъ каждый день лишиться при перемѣнѣ кабинета. Не успѣетъ,-- не изъ чего будетъ и начинать снова, и все издержанное пропадетъ безвозвратно. Въ настоящемъ случаѣ, Джоржъ Вавазоръ никакимъ образомъ не могъ сдѣлать карьеры до новыхъ выборовъ, потому что былъ избранъ для замѣщенія выбывшаго члена парламента, а самому этому парламенту оставалось существовать всего нѣсколько мѣсяцовъ. А пропустить эту сессію, не являться въ этотъ разъ на выборы, съэкономничать сумму на эту короткую сессію -- нельзя было; кто-нибудь другой утвердился бы на мѣстѣ и на послѣдующихъ выборахъ имѣлъ бы уже за собою всѣ преимущества statu quo. "Еще разъ такая же битва", утѣшалъ его мистеръ Скроби, "и затѣмъ вы уже укрѣпитесь на мѣстѣ и выборы вамъ не будутъ стоить почти ничего".
   Но когда парламентъ былъ распущенъ, Джоржъ Вавазоръ уже разсорился съ своей невѣстой и денегъ было взять не откуда; развѣ убить дѣда, что ему уже и приходило въ мысль, въ его отчаяніи. Кончилось тѣмъ, что Вавазоръ, потерявъ все, влѣзши въ неоплатные долги на всю жизнь, перессорившись со всѣми близкими, скрылся въ Америку. Правда, здѣсь допущено исключительное условіе -- кратковременность перваго срока парламентской дѣятельности Вавазора. Но не будь его, все-таки и; въ теченіи нѣсколькихъ лѣтъ едва ли бы ему удалось упрочить свое положеніе въ палатѣ и завоевать себѣ мѣсто въ кабинетѣ. А при каждой перемѣнѣ -- результатъ былъ бы однородный. Все это доказываетъ, что до послѣдней реформы, да еще и теперь, пока она не произвела всѣ свои послѣдствія, въ Англіи доступъ ко власти былъ исключительно открытъ только богатымъ классамъ.
   Чтобы еще болѣе выяснить этотъ фактъ и въ тоже время поближе присмотрѣться къ дѣятельности члена парламента, познакомимся съ исторіею Финіаса Финна. Отецъ Финна былъ провинціальный докторъ въ Ирландіи, весьма достаточный по мѣстнымъ условіямъ, и сына своего послалъ въ Дублинъ изучать право. Финіасъ кончилъ курсъ съ успѣхомъ и вступилъ въ сословіе адвокатовъ въ Лондонѣ, получая отъ отца содержаніе 150 фунтовъ въ годъ, обѣщанные на три года. Но молодой Финнъ вмѣсто того, чтобы отдаться вполнѣ призванію адвоката, сталъ заниматься въ Лондонѣ политикою, и вступилъ въ знаменитый либеральный клубъ -- Reform-club, гдѣ и познакомился съ разными значительными вигами, какъ напр. съ графомъ Брентфордомъ и Баррингтонъ-Эрлемъ, которые уже упоминались въ предшествующей статьѣ. Баррингтонъ-Эрль подалъ ему мысль явиться либеральнымъ кандидатомъ при предстоявшихъ выборахъ въ томъ округѣ, гдѣ жили родители Финна. Округъ этотъ принадлежалъ одному нобльмену; этотъ въ то время поссорился съ своимъ братомъ, котораго онъ до тѣхъ поръ постоянно посылалъ въ парламентъ. Старикъ-докторъ сперва испугался-было столь непомѣрнаго честолюбія, но потомъ чванство одержало-таки верхъ надъ благоразуміемъ. Все обошлось благополучно, такъ какъ нобльмену было совершенно все равно, кого ни "послать" въ парламентъ, вмѣсто брата, котораго онъ болѣе посылать туда не хотѣлъ. Финнъ былъ избранъ. Онъ отправился въ Лондонъ въ надеждѣ соединить свои парламентскія занятія съ адвокатской карьерою. Но сперва, конечно, надо было освоиться съ первыми и найти себѣ мѣсто въ парламентскихъ кружкахъ.
   Финнъ былъ не глупъ, хорошо воспитанъ и вдобавокъ очень красивъ. Онъ попалъ въ домъ графа Брентфорда и поступилъ такъ-сказать подъ покровительство его дочери, леди Лауры Стэндишъ, которая была не моложе, а пожалуй даже старше Финіаса. Леди Лаура принимала большое участіе въ ходѣ политическихъ дѣлъ, то-есть въ успѣхахъ партіи виговъ, къ которой Брентфорды принадлежали фамильно. Съ Финномъ она подружилась, а онъ скоро и влюбился въ нее. Такимъ образомъ, Финіасъ Финнъ, человѣкъ, относительно говоря, совершенно бѣдный, очутился въ парламентѣ и въ высшемъ свѣтѣ, и даже на хорошемъ счету въ обоихъ, то-есть въ свѣтѣ какъ умный, молодой и красивый членъ парламента, а въ парламентѣ -- какъ человѣкъ принятый фамильярно въ высшемъ обществѣ. Какъ могъ онъ жить при такихъ условіяхъ? Говорятъ, что ирландцы имѣютъ особенную способность жить, такъ сказать, ничѣмъ. Финнъ иной разъ обѣдалъ и за шиллингъ, а жилъ во вліятельномъ обществѣ и жилъ безъ долговъ, за исключеніемъ тѣхъ, которые навязало ему поручительство за одного изъ "блестящихъ" друзей. Свѣтъ, въ которомъ жилъ Финнъ, былъ тотъ свѣтъ, къ которому принадлежатъ вожди партіи виговъ; свѣтъ этотъ, подъ вымышленными именами Троллопа, намъ уже извѣстенъ: мы знаемъ, что Баррингтонъ Эрль былъ родственникъ г. Мильдмея, главы виговъ, въ лицѣ котораго представляется лордъ Россель; мы знаемъ Паллизеровъ, изъ которыхъ одинъ -- герцогъ Омніумъ -- первый нобльменъ въ странѣ, и другой Плантаженетъ Паллизеръ дѣлается канцлеромъ казначейства; мы знакомы съ прежнимъ президентомъ совѣта, герцогомъ Сент-Бонгей, который приходится зятемъ графу Брентфорду (они женаты на сестрахъ) и представляетъ собою графа Гренвилля, нынѣшняго министра иностранныхъ дѣлъ. Блестящій другъ Финна, ввергающій его въ финансовое затрудненіе, не кто иной какъ Лоренсъ Фицгиббонъ. Финнъ друженъ съ леди Лаурою Стэндишъ, дочерью графа Брентфорда и поперемѣнно то друженъ, то ссорится съ ея братомъ, неукротимымъ спортсменомъ лордомъ Чильтерномъ -- "красноволосымъ чортомъ", какъ его изящно называютъ молодые джентльмены изъ Сити, обиженные его высокомѣріемъ. Мы знаемъ г. Грешэма (Гладстона) и Монка (Мильнера Гибсона) и намъ остается познакомиться съ г. Кеннеди, богатымъ джентльменомъ, надутымъ "правилами", страшнымъ педантомъ, который тоже принадлежитъ къ главному штабу виговъ, котораго имя также было упомянуто и который дѣлается претендентомъ на руку леди Лауры, а потомъ канцлеромъ герцогства ланкастерскаго. Вотъ свѣтъ, въ которомъ обращался Финнъ и въ которомъ онъ жилъ всецѣло умомъ, хотя тѣломъ и не всегда могъ держаться исключительно въ этой сферѣ.
   Адвокатская работа, разумѣется, не шла. Да и какъ былоей идти? Во время сессіи -- сговоры партіи, засѣданія палаты, свѣтскія отношенія, поглощающія много времени, занятія въ парламентской коммиссіи "объ употребленіи въ арміи голштинскаго прессованнаго гороха". А кончится сессія -- Финнъ чувствуетъ себя въ Лондонѣ какъ въ пустынѣ. Его міръ, міръ, въ которомъ онъ всецѣло живетъ умомъ, уносится далеко отъ него и продолжаетъ заниматься тѣми же интересами, устраивать тѣже комбинаціи безъ его, Финна, участія. Вотъ почему самъ Финіасъ по окончаніи сезона или принимаетъ приглашеніе въ одинъ изъ вигскихъ замковъ или помѣстій виговъ, къ графу Брентфорду, г. Кеннеди, лорду Чильтерну, или уѣзжаетъ домой, въ Ирландію, чтобы только не оставаться одному въ Лондонѣ. Адвокатское дѣло и не идетъ. Мистеръ Лоу, старый адвокатъ, у котораго онъ было-началъ свою юридическую карьеру, говорилъ ему впередъ, что это дѣло не совмѣстно съ проложеніемъ себѣ карьеры въ парламентѣ, что лучше ему отказаться отъ парламента, рискуя подвергнуться скорѣе кратковременнымъ шуткамъ своихъ великосвѣтскихъ друзей, чѣмъ окончательной неспособности къ какому бы то ни было дѣлу и окончательному разоренію.
   -- Наконецъ, какъ же вы будете жить? настаивалъ мистеръ Лоу. Отецъ даетъ вамъ содержаніе весьма скромное, такъ что мы и до сихъ поръ не убереглись отъ долговъ.
   -- Онъ увеличилъ мое содержаніе, сказалъ Финнъ.
   -- И что же, вы рѣшаетесь жить здѣсь, пребывая въ парламентской и клубной праздности, насчетъ его сбереженій, добытыхъ тяжкимъ трудомъ? Вѣдь всякая гибель приходитъ человѣку не отъ того, что онъ прямо обратился ко злу, а отъ того, что былъ слабъ и постепенно поддался искушенію. Вамъ искушеніе представилось въ видѣ этого проклятаго мѣста въ парламентѣ.
   Финнъ далъ ему понять, что и въ парламентѣ можно сдѣлать карьеру; что онъ будетъ участвовать въ ниспроверженіи торіевъ, и потомъ получитъ, въ силу своихъ связей и своихъ скромныхъ ораторскихъ способностей, какое-нибудь, хотя и незначительное сперва мѣсто въ кабинетѣ. Но мистеръ Лоу нисколько не убѣдился и доказывалъ ему, что даже въ случаѣ успѣха, это будетъ не что иное какъ рабство, съ какимъ-нибудь не большимъ жалованьемъ, которое онъ тотчасъ же утратитъ, какъ только перемѣнится министерство или онъ "провалится" на слѣдующихъ выборахъ. Но, въ то время, Финна уже неотразимо влекли въ міръ политическій не только честолюбивыя мечты, но и любовь къ леди Лаурѣ Стэндишъ.
   Финнъ отправился съ мужчинами на охоту, но торопится домой, чтобы поспѣть ко времени прогулки леди Лауры. Кеннеди сперва задерживаетъ его, но узнавъ, что онъ имѣетъ что-то сказать леди Лаурѣ, достаетъ ему пони, чтобы возвратиться домой поскорѣе. Финіасъ сперва отказывается отъ лошади, ему совѣстно принять услугу отъ того человѣка, которому онъ самъ хочетъ перебить дорогу. Однакожъ онъ ѣдетъ и поспѣваетъ къ прогулкѣ. Леди Лаура была готова и казалась особенно моложавой и хорошенькой. Они отправились вмѣстѣ. Финнъ не былъ вульгарный "искатель партіи". Леди Лаура увлекала его своимъ умомъ и своею величавостью; фактъ, что она была дочь лорда, а онъ сынъ провинціальнаго доктора, никакъ не побуждалъ его къ тому шагу, на который онъ теперь рѣшался, а напротивъ, обезкураживалъ его. Онъ ободрялся только при мысли, что дѣдъ г. Кеннеди былъ простымъ погонщикомъ скота въ Шотландіи, между тѣмъ, какъ дѣдъ его, Финіаса, былъ мелкій помѣщикъ въ Ирландіи. Что касается богатства, то это не стѣсняло его, такъ-какъ леди Лаура отдала свою часть на уплату долговъ своего брата, лорда Чильтерна, и у ней теперь не было ничего.
   Они пошли вмѣстѣ и наконецъ достигли вершины горы, съ которой открывался одинъ изъ великолѣпнѣйшихъ видовъ въ Шотландіи. Финіасъ былъ въ охотничьемъ костюмѣ: шотландской шапочкѣ съ перомъ, бархатномъ пиджакѣ и темныхъ штиблетахъ (сдѣланныхъ въ долгъ). Онъ былъ необыкновенно хорошъ и притомъ изящно, аристократически хорошъ, какъ будто въ красотѣ его фигуры и въ художественной простотѣ его поступи сказывалась кровь легендарныхъ Финновъ древности, кровь сказочныхъ королей. Но онъ никогда не замѣчалъ своей красоты и ему не приходило въ голову, что леди Лаура пойдетъ за него потому, что онъ красивый мужчина.
   -- Вы вѣрно устали, взбираясь сюда, сказалъ онъ; не хотители присѣсть? Присядьте здѣсь на минуту, я желаю что-то сказать вамъ, и сказать именно на этомъ мѣстѣ. Она взглянула на него, и сказала себѣ, что онъ красивъ какъ классическій богъ.
   -- Хорошо, сказала она; но я имѣю также сказать вамъ нѣчто, и скажу прежде, чѣмъ сяду. Вчера г. Кеннеди сдѣлалъ мнѣ предложеніе и я его приняла.
   -- Такъ я опоздалъ, сказалъ Финнъ и, отвернувшись отъ нея, пошолъ въ сторону, кругомъ горы. Сердце его наполнилось желчью, когда онъ думалъ, какъ глупъ онъ долженъ казаться въ ея глазахъ, онъ, нищій претендентъ на ея руку, соперникъ несмѣтнаго богача. Онъ не чувствовалъ себя въ силахъ соблюсти простую вѣжливость и просто шолъ прочь отъ нея, какъ бы убѣгая отъ нея навсегда.
   -- Мистеръ Финнъ....
   Онъ обернулся; она стояла вблизи, позади его. Онъ сдѣлалъ усиліе улыбнуться.
   -- Неужели вы не скажете мнѣ ни слова, ни одного добраго пожеланія, а я разсчитывала на вашу дружбу и сказала вамъ первому, послѣ батюшки.
   -- Да, конечно, я желаю вамъ счастья. Конечно желаю.
   -- Немудрено, что онъ доставилъ мнѣ лошадь! прибавилъ онъ невольно.
   -- Забудьте все это.
   -- Что забыть?
   -- Такъ.... ничего. Вамъ нечего забывать; ничего лишняго не сказано и не о чѣмъ жалѣть. Только пожелайте мнѣ счастья и все будетъ хорошо.
   Финнъ пожелалъ ей счастья, потому что она побѣдила его уязвленное самолюбіе, и съумѣла заговорить его болѣзненное разочарованіе. И однакоже, леди Лаура любила, искренно любила Финіаса -- не признаваясь себѣ въ томъ, и впослѣдствіи горько сожалѣла о своемъ благоразуміи, когда онъ давно уже забылъ свое неблагоразуміе и ей, ей -- признавался въ новой любви своей къ ея подругѣ, а она сама, попавъ въ руки сухого, несноснаго педанта, который преслѣдовалъ ее поученіями на каждомъ шагу, поняла, что партія ея въ жизни была окончательно проиграна.
   Троллопъ, какъ вѣрный представитель англійскаго средняго общества, проникнутъ глубокимъ уваженіемъ къ палатѣ общинъ. Сквозь юморъ, съ какимъ онъ описываетъ подробности внутренней жизни палаты, проглядываетъ искреннее благоговѣніе. Онъ не убѣжденъ, конечно, что всѣ члены, собирающіеся въ этихъ "священныхъ" стѣнахъ, составляютъ "цвѣтъ Англіи"; но онъ убѣжденъ, что цвѣтъ Англіи -- въ ея палатѣ общинъ. Даже о тѣхъ двухъ фонаряхъ, которые освѣщаютъ входъ въ это великое собраніе, онъ говоритъ не безъ нѣкотораго благоговѣнія.
   Говорить въ этомъ собраніи, говорить въ первый разъ составляетъ подвигъ не малый. Во французскомъ законодательномъ собраніи, несмотря на бурность его, положеніе начинающаго оратора все-таки легче. Достаточно ума и смѣлости, чтобы сразу имѣть успѣхъ. Въ палатѣ общинъ не то. Правда, тамъ всякаго начинающаго оратора привѣтствуютъ, одобряютъ, но самъ онъ предчувствуетъ, что это одобреніе покровительственное, и начинающій ораторъ въ палатѣ общинъ можетъ имѣть успѣхъ только относительный, то-есть можетъ произнесть рѣчь плохую, но лучше чѣмъ обыкновенно бываютъ такъ-называемыя "дѣвственныя" рѣчи (maiden speeches). Дѣло въ томъ, что ни одно изъ европейскихъ законодательныхъ собраній не имѣетъ такой исторіи, какъ палата общинъ. Это древнее собраніе выработало для своей дѣятельности множество условій и формъ, которыя необходимо знать и которыхъ несоблюденіе тотчасъ ставитъ новаго оратора внѣ всякой критики, какъ бы онъ ни былъ уменъ. Палата общинъ выработала себѣ и особый, чисто-дѣловой складъ рѣчи, котораго необходимо держаться во-первыхъ потому, что онъ въ самомъ дѣлѣ всего удобнѣе для парламентской дѣятельности, а во-вторыхъ еще и потому, что англичане ужасные формалисты. Сравните между собою рѣчи, произносимыя во французскихъ законодательныхъ собраніяхъ, и убѣдитесь, что условныхъ формъ, условнаго парламентскаго языка тамъ почти вовсе не существуетъ. Рѣчь одного французскаго оратора выходитъ въ тонѣ газетной статьи, другого въ тонѣ адвокатскаго plaidoyer (большинство), третьяго въ видѣ философской и даже поэтической импровизаціи. Такого различія въ англійскихъ парламентскихъ рѣчахъ нѣтъ, хотя, конечно, каждая рѣчь все-таки запечатлѣна личными свойствами оратора. Но условныя границы гораздо болѣе узки, и условный тонъ, по строгой "дѣловитости" своей гораздо болѣе опредѣленъ и болѣе обязателенъ. Вотъ почему только долговременный навыкъ даетъ англійскому оратору въ парламентѣ ту снаровку, которая необходима какъ первое условіе, чтобы на него обращали вниманіе: чтобы спикеръ замѣчалъ его, когда онъ "поднимается на ноги", и чтобы пока онъ "на ногахъ" ему принадлежало "ухо палаты". Изъ этого слѣдуетъ, что каждая первая рѣчь въ палатѣ общинъ непремѣнно "бываетъ неудачною -- а failure.
   Мы должны напомнить, что первая сессія, въ которой Финнъ принималъ участіе, была та сессія, въ которой г. Мильдмей (лордъ Джонъ Россель), внесъ свой послѣдній проектъ билля о реформѣ. Въ предшествующей статьѣ уже были выведены Торнболлъ (Брайтъ), настаивающій на внесеніе въ этотъ билль закрытой баллотировки, и Монкъ (Мильнеръ Гибсонъ), членъ росселева кабинета, тоже радикалъ по убѣжденію, но отвергающій тайную подачу голосовъ. Финнъ захотѣлъ принять участіе въ одномъ изъ парламентскихъ сраженій съ Торнболломъ. Онъ приготовилъ свою рѣчь дома, записавъ главные свои пункты и аргументы, и постарался затвердить ихъ, а также нѣсколько полкыхъ фразъ, которыми предполагалъ начать рѣчь, и явясь въ палату, сталъ выжидать случая. Послѣ обличительной рѣчи Торнболла выступилъ Монкъ и сталъ оправдывать свое поведеніе и вмѣстѣ нападать на ballot. Финнъ, къ прискорбію своему, слышалъ, какъ Монкъ одинъ за другимъ употребилъ въ дѣло всѣ приготовленные имъ, Финномъ, аргументы, такъ, что когда онъ кончилъ, Финну показалось, что ему не оставалось сказать рѣшительно ничего. А между тѣмъ, товарищамъ его въ партіи было извѣстно его намѣреніе говорить въ этотъ разъ. Ему вдругъ показалось, что все въ палатѣ плаваетъ передъ его глазами. Торнболлъ продолжалъ свою филиппику и въ ушахъ Финна, который уже не слышалъ или не понималъ ничего, что онъ говорилъ, продолжалъ звучать твердый, громкій, непріятный говоръ великаго радикала. Но кто могъ знать, много ли это продолжится еще; какъ вдругъ Торнболлъ кончитъ сейчасъ, когда Финнъ еще не освободился отъ своего замѣшательства? Защищать Монка -- дѣло, конечно, великое. Но, чтобы имѣть успѣхъ, прежде всего необходима нѣкоторая доля увѣренности въ себѣ. А что, какъ придется окончательно запутаться и сѣсть посреди стыда? Финнъ даже еще не слыхалъ звука своего голоса въ этой залѣ, не отдавалъ себѣ отчета, какой тонъ взять при началѣ. Все вокругъ его какъ-то спуталось, до такой степени, что онъ даже не помнилъ навѣрное, на которой сторонѣ сидитъ г. Мильдмей, и на которой г. Добени (Дизраэли). Наконецъ, въ собственныхъ ушахъ ему послышался какъ будто шумъ воды, а палата приняла какой-то фантастическій, адскій характеръ....
   Онъ не выдержалъ; повернулся къ одному изъ руководителей своей партіи и сказалъ, что уступаетъ свою очередь другому. Затѣмъ, онъ со стыдомъ, съ чувствомъ страшной досады на себя, разочарованія въ своихъ силахъ, отправился домой.
   Въ другой разъ, онъ собрался говорить по дѣлу, о которомъ упомянуто въ первой статьѣ -- по поводу безпорядковъ, происшедшихъ въ день, когда было предложено второе чтеніе билля о реформѣ. Онъ поставилъ себѣ задачею протестовать противъ поведенія полиціи и привесть въ примѣръ извѣстный ему случай съ мистеромъ Бонсомъ, который, хотя "добропорядочный человѣкъ", тѣмъ не менѣе подвергся аресту при этихъ безпорядкахъ. Въ этотъ разъ, онъ рѣшился дѣйствовать совсѣмъ иначе, чѣмъ въ первый разъ. По совѣту людей опытныхъ, онъ не приготовилъ своей рѣчи заранѣе и ничего не затвердилъ, а рѣшился при первомъ удобномъ случаѣ, просто "броситься" въ самую глубину, самую суть своего предмета, подобно тому, какъ ловкій плавальщикъ бросается въ воду съ возвышенія. Онъ приготовился начать тотчасъ, когда кончитъ одинъ достопочтенный, медленно тянувшій въ своей рѣчи всѣ общія мѣста, всѣ старые аргументы противъ какой бы то ни было реформы. Дважды онъ вскочилъ на ноги, думая, что тотъ кончилъ, и дважды ошибся. Опускаясь на скамью, онъ чувствовалъ, что достоинъ смѣха. За то, когда тотъ въ самомъ дѣлѣ кончилъ, Финіасъ минуты двѣ запоздалъ встать. Однакоже, увидя, что встаютъ еще нѣсколько человѣкъ, онъ таки-поднялся и спикеръ пригласилъ его говорить; другіе сѣли. Отступленія уже не было.
   Онъ началъ съ увѣренія, что каждый истинный другъ реформы долженъ поддерживать билль г. Мильдмея, хотя бы даже только въ смыслѣ перваго шага впередъ. Но еще прежде, чѣмъ ему удалось ясно выразить эту мысль, онъ замѣтилъ, что повторяетъ нѣсколько разъ собственныя свои слова. Раздались клики одобренія, условленные обычаемъ, но онъ зналъ, онъ чувствовалъ, что дѣло идетъ не хорошо. У него было нѣсколько аргументовъ, особенно близкихъ ему, не разъ уже употребленныхъ имъ въ разговорахъ, аргументовъ такъ сказать фамильярныхъ,-- и они ему измѣнили, непостижимымъ образомъ скрылись изъ памяти. Онъ сознавалъ, что приводитъ въ защиту реформы только общія мѣста, плоскости, которыя устыдился бы употребить въ разговорѣ. Онъ говорилъ поспѣшно, боясь, что если дастъ себѣ какую-либо остановку, то затѣмъ слова совсѣмъ откажутся служить ему. Отъ этого происходило, что онъ говорилъ съ нервной поспѣшностью, такъ сказать билъ однимъ словомъ объ другое, такъ что репортеры не могли слѣдить за смысломъ его рѣчи. И такимъ образомъ, сознавая, что онъ проигрываетъ сраженіе, онъ весь отдался послѣдней надеждѣ -- возбудить вниманіе палаты и оправиться самому при помощи сильной заключительной выходки противъ образа дѣйствій полиціи. Онъ началъ ее, началъ очень энергично, но успѣлъ дать понять собранію только то, что онъ очень сердится, и больше ничего. Онъ никакъ не находилъ словъ выразить совершенно простую мысль, что народныя собранія внѣ палаты имѣютъ такое же право высказываться въ пользу закрытой баллотировки, какое имѣютъ члены въ палатѣ высказываться въ смыслѣ противномъ. Тогда онъ попытался, въ видѣ фактической иллюстраціи, разсказать случай съ мистеромъ Бонсомъ, въ видѣ легкаго, юмористическаго очерка, почувствовалъ, что неудается ему и это, и не окончивъ, сѣлъ. Опять раздались обычные клики одобренія, но посреди кликовъ Финну казалось, что онъ охотно размозжилъ бы себѣ голову, еслибы была возможность для такой операціи.
   Минута крайне непріятная. Онъ не зналъ, что дѣлать съ собою: уйти поскорѣе прочь, или остаться на мѣстѣ. Въ продолженіи нѣкотораго времени онъ сидѣлъ все еще безъ шляпы (ораторъ снимаетъ шляпу); потомъ вдругъ спохватился и порывистымъ движеніемъ надѣлъ ее, какъ будто всѣ только тѣмъ и заняты были, что смотрѣть, какъ онъ забылъ накрыться. Когда засѣданіе кончилось, и онъ пошелъ домой, его догналъ Монкъ. Финнъ не сказалъ ему ни слова и Монкъ сперва не говорилъ ничего. Наконецъ, онъ неожиданно, замѣтилъ:
   -- Чтожъ, не совсѣмъ дурно; но вы съумѣете и получше.
   -- Г. Монкъ, сказалъ Финіасъ, я выказалъ себя такимъ совершеннымъ дуракомъ, что по крайней мѣрѣ достигъ, того хорошаго результата, что ужъ никогда болѣе не рискну сдѣлаться такимъ дуракомъ еще разъ.
   -- Ага, отвѣчалъ Монкъ, я такъ и думалъ, что вы чувствуете нѣчто въ этомъ родѣ, и потому-то хотѣлъ сказать вамъ кое-что. Вы можете быть увѣрены, Финнъ, что я вамъ льстить не стану, и вы сами, полагаю, убѣждены, что я скажу вамъ правду. Ваша рѣчь -- конечно, не Богъ знаетъ что, и совершенно одинакова, по достоинству, со всѣми дѣвственными рѣчами, какія произносятся въ палатѣ общинъ. Вы не одержали побѣды и не понесли пораженія, да и вовсе нежелательно, чтобы случилось то или другое. Теперь мой совѣтъ вамъ -- никогда не уклоняться отъ слова по такому предмету, который васъ интересуетъ, но никогда также не говорить долѣе минутъ трехъ заразъ, до тѣхъ поръ, пока вы не будете чувствовать себя столь-же твердо на ногахъ, какъ сидя. Но никакъ не думайте, что вы выказали себя сегодня дуракомъ,-- то-есть какъ-нибудь особенно. Затѣмъ доброй ночи".
   При распущеніи палаты Финнъ лишился своего мѣста, но аристократическіе друзья его, и въ особенности леди Лаура, которой онъ оказалъ услугу, именно спасъ ея мужа отъ "гароттеровъ", въ то время наведшихъ ужасъ на Лондонъ, не оставили его своимъ покровительствомъ и пріискали ему другой округъ, въ которомъ онъ былъ избранъ почти также легко, какъ въ первомъ. При преобразованіи кабинета, Финнъ дѣлаетъ неожиданно рано карьеру, именно дѣлается однимъ изъ лордовъ казначейства, съ жалованьемъ въ тысячу фунтовъ, а вскорѣ потомъ товарищемъ министра колоній, съ жалованьемъ въ двѣ тысячи фунтовъ. Третье избраніе его въ парламентъ также проходитъ удачно, несмотря на сильное на этотъ разъ соперничество торійскаго кандидата, но благодаря тому, что мѣстный лордъ самъ завидуетъ этому кандидату, то-есть опять-таки благодаря случаю. На расходы по этимъ выборамъ даетъ ему средства отецъ, который въ виду блестящей карьеры сына рѣшается на самыя чувствительныя для себя пожертвованія.
   Въ иной странѣ положеніе такого человѣка, какъ Финнъ, было бы теперь окончательно обезпечено. Не только попавъ разъ въ товарищи министра, но попавъ хотя бы въ какой-нибудь министерскій совѣтъ, молодой человѣкъ съ его связями и способностями пошелъ бы въ гору твердыми шагами, не имѣя надобности оглядываться назадъ. Но тутъ не такъ. Отецъ Финіаса уже болѣе не въ состояніи дѣлать для него дальнѣйшія пожертвованія. Правда, Финіасъ получаетъ тысячъ пятнадцать рублей жалованья. Но на долго ли это? При первой значительной неудачѣ виговъ, все это исчезнетъ какъ сонъ; кабинетъ подастъ въ отставку и содержаться будетъ нечѣмъ, а затѣмъ при новыхъ выборахъ не будетъ средствъ на расходы по избранію. Мало того, въ его положеніи, Финнъ долженъ безусловно подчиняться премьеру -- главѣ своей партіи. Пусть Монкъ, напримѣръ, если разойдется въ чемъ-либо съ товарищами, подастъ въ отставку -- его карьера не будетъ кончена; это будетъ только одно изъ совершенно нормальныхъ видоизмѣненій въ его политическомъ положеніи. Онъ станетъ въ оппозицію и въ первыхъ рядахъ ея будетъ имѣть еще болѣе вліянія, чѣмъ во второмъ ряду министровъ. Наступятъ выборы и хотя у Монка и нѣтъ, лакея въ ливреѣ, и онъ самъ разливаетъ свое вино, однако у него есть достаточно средствъ на выборы, и если захочетъ онъ быть снова министромъ, ему не трудно дождаться своей очереди -- выборъ людей малъ.
   Ничего этого не можетъ сдѣлать Финіасъ Финнъ. Положеніе его и зависимо, и непрочно. И разногласіе, и пораженіе кабинета, и распущеніе парламента -- каждая изъ этихъ весьма вѣроятныхъ, вполнѣ нормальныхъ въ парламентарномъ правленіи случайностей, что называется, выбьетъ его изъ сѣдла, и выбьетъ окончательно, потому что у него нѣтъ средствъ держаться въ палатѣ и проходить чрезъ новые выборы.
   Финнъ влюбляется въ миссъ Віолетту Эффингэмъ, подругу леди Лауры, но миссъ Віолетта, послѣ многихъ колебаній и разныхъ затрудненій, выходитъ замужъ за брата леди Лауры Стэндишъ -- "красноволосаго" лорда Чильтерна. Финну впослѣдствіи представляется случай вполнѣ обезпечить свое положеніе въ политическомъ мірѣ: одна иностранка, фантастическая вдова, художественно нарисованный авторомъ типъ остроумной, чувствительной и эксцентричной женщины среднихъ лѣтъ -- сама влюбляется въ него и наконецъ, откровенно, предлагаетъ ему средства. Но Финнъ порядочный человѣкъ. Онъ не хочетъ пользоваться помощію совершенно посторонней ему женщины.
   -- Но вы скорѣе можете принять помощь отъ меня, чѣмъ, отъ друга, говорила она. Вы не хотите взять денегъ изъ моей руки?
   -- Нѣтъ, m-me Гослёръ; -- я не могу сдѣлать этого.
   -- Ну, такъ возьмите сперва мою руку.
   Удовлетворительная развязка для труднаго положенія! Политическая карьера, мечта всей молодости Финна была бы обезпечена, такимъ образомъ, навсегда и тѣмъ болѣе удовлетворительно, что m-me Гослёръ сама -- очаровательная женщина. Но Финнъ все-таки отказывается. Отказывается потому, что самъ -- уже не свободенъ въ то время.
   Монкъ шелъ согласно съ кабинетомъ Мильдмея въ вопросѣ о реформѣ; онъ самъ лично былъ нерасположенъ къ закрытой подачѣ голосовъ. Но былъ такой вопросъ, въ которомъ Монкъ не совсѣмъ сходился въ мнѣніяхъ со своими товарищами въ кабинетѣ. Это былъ вопросъ ирландскій. Извѣстно, что виги даже впослѣдствіи, подъ предводительствомъ Гладстона, не очень-то были расположены въ пользу необходимости уступокъ Ирландіи въ виду феніанизма. Они, правда, пошли наконецъ впередъ въ этомъ вопросѣ подъ предводительствомъ Гладстона, но пошли впередъ подъ давленіемъ Брайта, хотя и не пошли такъ далеко, какъ того хотѣлъ Брайтъ, который именно для того и согласился дать кабинету Гладстона личную свою поддержку, т.-е. вступилъ къ его министерство. Но въ то время, къ которому относится исторія Финіаса Финна, кабинетъ виговъ вовсе не былъ расположенъ къ уступкамъ въ пользу Ирландіи, придерживаясь мнѣнія, что еще не пора. А Монкъ былъ убѣжденъ, что пора. Финнъ и вообще ближе всѣхъ держался именно Монка. А въ вопросѣ ирландскомъ, онъ, будучи самъ ирландцомъ и католикомъ, разумѣется, безусловно раздѣлялъ взглядъ своего друга. Но между имъ и Монкомъ была та огромная -- въ политической сферѣ Англіи -- разница, что Монкъ былъ независимъ по своимъ средствамъ, а Финнъ независимъ не былъ. Вслѣдствіе такого различія, легко предвидѣть, что ихъ согласіе въ этомъ дѣлѣ должно было привесть къ совершенно различнымъ результатамъ: слѣдуя своему убѣжденію и принося ему жертву, Монкъ только упрочивалъ свое политическое положеніе; а Финнъ, если хотѣлъ слѣдовать своему убѣжденію, долженъ былъ пожертвовать ему именно самымъ своимъ положеніемъ въ политическомъ мірѣ.
   Такъ и случилось. Въ промежуткѣ между сессіями, Монкъ поѣхалъ въ Ирландію, чтобы еще ближе ознакомиться съ особенно занимавшимъ его вопросомъ. Финнъ, обыкновенно ѣздившій домой въ это время, поѣхалъ вмѣстѣ съ нимъ. Здѣсь Финнъ, испытавшій двѣ неудачи въ своихъ любовныхъ стремленіяхъ въ Лондонѣ, встрѣтивъ молодую дѣвушку, воспитанную вмѣстѣ съ его сестрою, и любившую его, обмѣнялся съ нею обѣщаніями. Потомъ онъ сопутствовалъ Монку, а Монку давали въ городахъ обѣды, на которыхъ Монкъ, разумѣется, говорилъ. Говоря одинъ, не посовѣтовавшись со своими товарищами, по такому важному вопросу, онъ, конечно, заходилъ далѣе, чѣмъ они располагали идти и тѣмъ самымъ ставилъ себя въ необходимость, при отгкрытіи сессіи, въ случаѣ несогласія большинства министровъ съ его заявленіями -- выйти въ отставку. А Финнъ поддерживалъ его.
   Когда они возвратились въ Лондонъ и открылась сессія, необходимость эта вскорѣ представилась. Ирландскія рѣчи Монка въ кабинетѣ одобрены не были, онъ подалъ въ отставку и затѣмъ внесъ самъ билль въ пользу Ирландіи. Каково же теперь было положеніе Финна? Онъ долженъ былъ вотировать или съ Монкомъ, т.-е. противъ министерства, и въ такомъ случаѣ прежде всего подать въ отставку; или вотировать въ качествѣ члена кабинета, за кабинетъ, но противъ того билля, который выражалъ его личное глубокое убѣжденіе, вотировать противъ человѣка, съ которымъ былъ открыто-солидаренъ, котораго мнѣнія, наконецъ, онъ открыто поддерживалъ на ирландской поѣздкѣ.
   Еслибы въ умѣ Финна оставалось еще колебаніе, то его, конечно, разсѣяли бы разсужденія вслухъ такихъ благопріятелей, которые всегда найдутся позади человѣка, имѣющаго успѣхъ; тѣхъ посредственностей, которыя всегда завидуютъ успѣху, тѣхъ безличностей, которымъ никогда и въ мысль не приходить, что человѣкъ можетъ принесть жертву личному своему убѣжденію. Послушайте, что жужжатъ эти насѣкомыя въ уши Финіаса, когда онъ явился въ клубъ за нѣсколько дней до вотированія билля Монка.
   Рэтлеръ и Бонтинъ тотчасъ пристали къ нему; одинъ съ одной стороны, другой -- съ другой.
   -- Итакъ, говорятъ, вы уходите отъ насъ? сказалъ Бонтинъ.
   -- Какой же это недобрый человѣкъ распускаетъ такіе слухи? иронически отвѣчалъ Финіасъ.
   -- Мое мнѣніе, сказалъ Бонтинъ, таково, что человѣкъ долженъ быть или откровеннымъ другомъ или открытымъ противникомъ. Я могу уважать открытаго противника.
   -- Ну, такъ считайте меня открытымъ противникомъ, и уважайте меня.
   -- Все это прекрасно, вступился Рэтлеръ, но все это не имѣетъ смысла. Я, знаете Финнъ, всегда опасался, что вы когда-нибудь да собьетесь со слѣда. Ну, конечно, независимость -- это весьма великое дѣло, прибавилъ онъ.
   -- Великолѣпнѣйшая вещь въ свѣтѣ, замѣтилъ Бонтинъ, только ни къ чорту негодна. Но всѣ вы, ирландцы, таковы. Вы -- славные кони такъ, на-показъ. Но вы не любите ига упряжки.
   -- А на хлыстъ мы лягаемся, не такъ ли, Рэтлеръ? сострилъ Финнъ. (Хлыстомъ называется въ партіи "загонщикъ", то-есть тотъ, кто взялъ на себя обязанность сосчитывать впередъ голоса, на которые партія можетъ разсчитывать и сгонять членовъ партіи въ палату въ случаѣ важнаго рѣшенія, для составленія большинства. Таковъ былъ Рэтлеръ у виговъ).
   -- Я завтра покажу Грешэму смѣту голосовъ, сказалъ Рэтлеръ; ваше имя не на нашей сторонѣ. Пусть онъ дѣлаетъ что хочетъ, но я право не понимаю такихъ отношеній.
   -- Не торопитесь Рэтлеръ, прибавилъ Бонтинъ. Держу соверенъ, что Финнъ все-таки останется съ нами и будетъ вотировать противъ Монкова билля. Финнъ, наконецъ, не выдержалъ и ушелъ изъ клуба.
   Онъ уже былъ убѣжденъ, что ему необходимо подать завтра же въ отставку, когда онъ явился на раутъ въ премьеру, Грешэму (Гладстону), который уже зналъ, конечно, о томъ положеніи, въ какомъ находился Финнъ. Онъ встрѣтилъ самого Грешэма на площадкѣ, наверху лѣстницы, гдѣ Грешэмъ принималъ гостей.
   Мы не будемъ описывать раута у Гладстона, но приведемъ разговоръ Финна съ нимъ, то-есть съ Грешэмомъ.
   -- Радъ васъ видѣть, привѣтствовалъ его хозяинъ. Вы, я вижу, имѣете достаточно умѣнья и настойчивости, чтобы проложить себѣ дорогу вверхъ (лѣстница была запружена народомъ).
   -- Я взлетѣлъ какъ искра, сказалъ Финнъ входя въ шутку.
   -- Ну, несовсѣмъ такъ быстро, продолжалъ г. Грешэмъ.
   -- Но совсѣмъ на столь же короткое время, возразилъ Финнъ. Однако премьеръ не подалъ вида, что понялъ этотъ намекъ.-- Читали вы извѣстія изъ Америки? спросилъ онъ, перемѣняя разго воръ (угрозы феніанскаго вторженія въ Канаду).
   -- Да, читалъ, но мнѣ не вѣрится, отвѣчалъ Финнъ.
   -- О, вы, я вижу, такъ убѣждены въ силѣ устройства британскихъ колоній изъ Доунингъ-Стрита, что считаете его внѣ опасности, хотя бы угрожалъ весь свѣтъ. (Припомнимъ, что Финнъ -- товарищъ министра колоній.) И я на вашемъ мѣстѣ держался бы такого убѣжденія, крѣпко держался бы его.
   -- И теперь раздѣляете его, надѣюсь, г. Грешэмъ?
   -- Пожалуй такъ -- я не пессимистъ. Но я долженъ признаться, что по моему мнѣнію міръ не перевернулся бы вверхъ дномъ и тогда, еслибы у насъ въ Америкѣ не осталось ничего. Впрочемъ, это только для вашего частнаго свѣдѣнія, прибавилъ онъ, и пожалуйста не скажите этого въ Доунингъ-Стритѣ.
   Финнъ, убѣдившись, что по совѣсти не можетъ вотировать противъ монкова билля, подалъ въ отставку, и вотировалъ за билль. Затѣмъ -- политическая карьера его была, очевидно; кончена. Хотя, когда онъ, подавъ просьбу объ отставкѣ, пришолъ откланиваться Грешэму, премьеръ и выразилъ ему убѣжденіе, что это разногласіе разлучитъ ихъ не на долго, и что онъ надѣется co-временемъ опять видѣть Финна на министерской скамьѣ,-- но Финнъ очень хорошо зналъ, что этому никогда не бывать, потому что у него не было средствъ держаться долѣе.
   А то средство, которое предлагала ему m-me Гослёръ, онъ уже принять не могъ, по причинѣ сказанной выше. Поэтому, когда m-me Гослёръ, протянувъ ему руку, сказала ему уже приведенныя слова: "....не хотите принять денегъ изъ моей руки, ну такъ возьмите сперва мою руку" -- онъ очутился въ крайне неловкомъ положеніи.
   -- Вы истинный другъ мнѣ, началъ-было онъ. Но она нетерпѣливо прервала его.
   -- Я не хочу, чтобы вы называли меня вашимъ другомъ, сказала она; теперь вы должны или назвать меня Мэри, вашею Мэри, или -- никогда не называть меня болѣе никакимъ именемъ. Скажите же, сэръ, какъ будетъ? Онъ помолчалъ, не выпуская ея руки, и она не отнимала свою руку, дожидаясь отвѣта. Говорите же! Скажите мнѣ! Что же будетъ? воскликнула она; но не глядѣла на него. Онъ все молчалъ. Скажите же! повторила она.
   -- То, на что вы намекаете мнѣ -- невозможно, произнесъ онъ, наконецъ.
   -- Невозможно! воскликнула она. Значитъ я себя -- выдала?
   -- Нѣтъ, m-me Гослёръ....
   -- Сэръ, я вамъ говорю, что да. Извините меня, я должна уйти отсюда; извините, что я должна оставить васъ однихъ. И она исчезла. Финнъ самъ не помнилъ впослѣдствіи, какимъ образомъ онъ вышелъ изъ этой комнаты, изъ ея дома.
   Онъ возвратился въ Ирландію, собирался жениться на той дѣвушкѣ, которая давно любила его и, благодаря памяти о немъ вліятельныхъ друзей его въ Лондонѣ, получилъ сюрпризомъ мѣсто инспектора въ попечительствѣ бѣдныхъ, въ Коркѣ -- должность безсмѣнную, съ тысячью фунтовъ жалованья. Полученіе этого мѣста дало Финну возможность жениться -- и тѣмъ кончается его исторія, исторія человѣка съ недостаточными средствами, который при всѣхъ остальныхъ благопріятныхъ данныхъ, даже при совершенно исключительныхъ условіяхъ успѣха, при сильной охотѣ, способностяхъ, связяхъ и счастьи -- не могъ исполнить своего политическаго призванія въ Англіи.
   Таково было положеніе дѣлъ въ старое время, и въ переходное время; таково отчасти оно еще и теперь. Исторія Финна разыгрывается въ половинѣ шестидесятыхъ годовъ. Но новый билль о реформѣ осуществляетъ тотъ шагъ впередъ, который неизбѣжно поведетъ къ измѣненію и этихъ условій. Мы уже ссылались на примѣръ Милля, который по принципу не хотѣлъ несть издержекъ избранія. Когда будетъ введена скрытая баллотировка, издержки избранія должны будутъ сократиться сами собой. А когда рабочіе захотятъ, чтобы въ палатѣ общинъ сидѣли и ихъ люди, тогда рушится вся эта система денежныхъ преградъ, политическая карьера станетъ доступной всѣмъ людямъ, умѣвшимъ заслужить довѣріе избирателей и тогда и самый кругъ выбора людей для составленія правительства расширится и выйдетъ изъ альтернативы -- Россель или Дарби, Гладстонъ или Дизраэли.
   Эту узкость дѣйствующей политической труппы, ограниченность персонала политическихъ людей мимоходомъ сатиризовалъ Тэккерей своею разъѣдающею ироніею, которая, указывая на какой-либо общественный недостатокъ, обыкновенно представляла его какъ бы безнадежно упрочившимся, непоправимымъ. Троллопъ не имѣетъ столь опредѣленныхъ цѣлей, какъ Тэккерей, но столь примѣчательное явленіе, какъ то, о которомъ мы говорили теперь, не могло не привлечь и его вниманія, какъ всесторонняго, хотя безтенденціознаго описателя общественной жизни.
   Въ одномъ изъ первыхъ своихъ романовъ {Thunley Parsonage.} онъ вставилъ цѣлый политическій эпизодъ, весьма удачно характеризующій ходъ политическихъ дѣлъ въ переходномъ періодѣ, когда единственными дѣйствительно вліятельными представителями желаній и настроенія "верхнихъ ста тысячъ" были только два кружка: виги и тори и органъ Сити -- газета "Times". Въ этомъ романѣ главнымъ антагонистомъ вождя тори, лорда Де-Терріера (Дэрби) является еще лордъ Брокъ (Пальмерстонъ), удачно оканчивающій великую восточную войну, вѣчно подозрѣваемый въ излишней склонности къ содѣйствію императору Наполеону, и возбуждающій всеобщее раздраженіе, даже въ средѣ своей партіи, тѣмъ насмѣшливымъ высокомѣріемъ, съ какимъ онъ трактовалъ депутатовъ "исполняющихъ свою обязанность", т.-е. дѣлающихъ запросы.
   Борьба тори съ вигами здѣсь остроумно изображена въ видѣ борьбы титановъ съ богами. Титаны вѣчно бросаютъ въ Олимпъ каменья и стараются взобраться туда. Цѣль ихъ при этомъ не только прогнать боговъ, но и завладѣть Олимпомъ самимъ и править землею; не даромъ же они воздвигаютъ Пеліонъ на Оссу. Но замѣчательно, что титаны, когда имъ это въ самомъ дѣлѣ удается, не приносятъ въ Олимпъ ничего своего, а захвативъ тамъ оставшіеся отъ боговъ перуны, т.-е. проекты законовъ приготовленные вигами, присвоиваютъ ихъ себѣ, выдаютъ ихъ за свои и стараются осуществить ихъ на землѣ. Вождемъ титановъ въ нижней палатѣ въ это, такъ сказать миѳическое время, былъ Сидонія, въ которомъ нельзя не признать того же Дизраэли, которому Троллопъ въ послѣдующихъ своихъ романахъ далъ уже болѣе подходящее имя Добени.
   Между торіями и вигами стоитъ самый вліятельный органъ печати -- "The Jupiter (Times)". "Юпитеръ" самый вліятельный Органъ, потому что онъ -- органъ самаго вліятельнаго въ то время класса. Но кромѣ главнаго интереса собственно этого класса -- поддерживать и утверждать во всѣхъ, случаяхъ его преобладаніе, "Юпитеръ" имѣетъ въ виду, конечно, и интересы своихъ издателей.
   Замѣтимъ, что среди боговъ вигскаго Олимпа, среди Марса, Минервы, Сатурна и такъ далѣе, печатному органу дано имя "Юпитера", величайшаго изъ боговъ. Марсъ -- военный министръ, а Сатурнъ -- лордъ-канцлеръ, и оба эти бога весьма важны; но важнѣе ихъ Юпитеръ, то-есть "Times", органъ Сити. И въ самомъ дѣлѣ, въ то время, когда Англія считалась могущественнѣйшимъ государствомъ въ мірѣ, самый вліятельный органъ въ этомъ государствѣ вполнѣ заслуживалъ такое названіе. Не разъ уже "Times'а" называли великою державой; вспомнимъ, что "Times" приказывалъ (и не печатно, а письмами) сэру Чарльсу Нэпиру непремѣнно аттаковать Кронштадтъ, и сэръ Чарльсъ вслѣдствіе того былъ поставленъ въ крайне неловкое положеніе.
   Но какое бы міровое значеніе ни имѣли въ то время интересы "Times'а", какъ органа Сити, у него, повторяемъ, были еще и другіе, ближайшіе, хотя и мелкіе интересы -- интереса его издателей. Издатели же "Times'а", т.-е. "Юпитера", принадлежали къ категоріи второстепенныхъ политическихъ людей" и пріятели ихъ, о которыхъ издатели наиболѣе и заботились въ ежедневной политикѣ, принадлежали въ той же категорія людей претендовавшихъ на второстепенныя должности въ кабинетѣ. Съ точки этихъ ближайшихъ интересовъ редакціи "Юпитера" для нея было важно, кто премьеръ: Дэрби или Пальмерстонъ только потому, что отвѣтъ на этотъ вопросъ могъ рѣшить вопросъ о томъ, получитъ, или сохранитъ, или утратитъ какую-нибудь второстепенную должность какой-нибудь второстепенный человѣкъ. И съ этой-то мелкой точки зрѣнія смотрѣлъ органъ, имѣвшій право на имя "Юпитера"! Вотъ неизбѣжное послѣдствіе всякой монополіи; въ настоящемъ случаѣ -- монополіи управленія. Монополія непремѣнно создаетъ интригу, узкость, мелочность. Вотъ почему теперь, послѣ новой реформы, когда начало уже колебаться исключительное преобладаніе "верхнихъ ста тысячъ", и органъ наиболѣе вліятельный въ этой узкой средѣ сферы, органъ лондонскихъ капиталистовъ, "Times" начинаетъ уже терять прежнее значеніе. Равномѣрно съ упадкомъ значенія дорогого "Times" возвышается значеніе дешеваго (сравнительно) "Daily Telegraph", который заходитъ уже впередъ въ смыслѣ демократическомъ.
   Намъ остается привесть изъ одного романа Троллопа, въ краткихъ словахъ, иллюстрацію той мелочности, какая прокралась-было въ политическія сферы Англіи переходнаго времени. Нѣсколько второстепенныхъ политическихъ людей собираются въ замкѣ богача-вига, герцога Омніумъ, и затѣваютъ тамъ интригу -- ниспровергнуть собственнаго своего премьера, лорда Брока (Пальмерстона), во-первыхъ потому, что онъ сидитъ уже слишкомъ долго, и надоѣлъ; во-вторыхъ потому, что онъ высокомѣрно третируетъ депутатовъ "исполняющихъ свою обязанность", такъ что если это продолжится, то "совсѣмъ не стоитъ и ходить въ лавочку" и нѣтъ никакого интереса въ томъ, что она открыта. Въ-третьихъ, наконецъ, потому что нѣкоторые изъ этихъ второстепенныхъ людей имѣютъ въ виду, при передѣлкѣ кабинета получить мѣста для себя. Гарольдъ Смитъ надѣется быть "лордомъ печати", а г. Сэпильгоузъ -- одинъ изъ издателей "Юпитера" тоже чего-то ожидаетъ. Впослѣдствіи нѣкоторые великіе "боги" вступаютъ въ эту комбинацію, и вотъ -- при открытіи сессіи начинается кампанія въ этомъ смыслѣ. Лордъ Брокъ, понимая откуда вѣтеръ, дѣлаетъ Гарольда Смита лордомъ печати, думая такимъ образомъ удовлетворить интригу. Но Сэпильгоузъ, издатель "Юпитера", никакъ этимъ не удовлетворяется; напротивъ, возвышеніе пріятеля въ немъ возбуждаетъ только зависть. И вотъ, "Юпитеръ" начинаетъ громить лорда Брока, предсказывая ему неизбѣжное паденіе. Онъ беретъ себѣ за тезисъ выраженіе кого-то изъ приверженцевъ Смита, что министерство назначеніемъ этого политическаго человѣка, "влило въ свои жилы молодую, свѣжую кровь", и въ теченіи нѣкотораго времени играетъ, на эту тему разныя варьяціи, въ которыхъ "молодая кровь" выставляется вовсе недоброкачественною и неспособною спасти кабинетъ отъ неизбѣжнаго, всѣми ожидаемаго, давно рѣшеннаго въ общественномъ сознаніи паденія.
   Въ результатѣ всей этой интриги -- лордъ Брокъ дѣйствительно падаетъ, по цѣль интриги не достигается въ томъ смыслѣ, что наступаетъ не преобразованіе вигскаго кабинета, съ другимъ премьеромъ во главѣ, и съ друзьями "Юпитера" въ составѣ -- а замѣна въ министерствѣ виговъ торіями. Королева призываетъ лорда Де-Терріера и поручаетъ ему составить новый кабинетъ, а бѣдный Гарольдъ Смитъ никакъ не можетъ утѣшиться, что процарствовалъ въ качествѣ лорда-хранителя тайной печати столь короткое время, и никакъ не можетъ понять, что же будетъ, если людей будутъ "сегодня облекать довѣріемъ, а завтра лишать этого довѣрія". Здѣсь произносится любимая фраза того времени: "How is the Queen's government to be carried on?" то-есть -- "при такихъ обстоятельствахъ возможно ли управлять страною?" И конечно Гарольду Смиту кажется, что безъ Гарольда Смита, управлять страною нѣтъ никакой возможности.
   Коснувшись этой мелочности, этихъ закулисныхъ интригъ, этого фальшиваго величія "Times'а" въ Англіи переходнаго времени, мы должны повторить здѣсь уже сказанное нами прежде: что въ свободной странѣ отдѣльные люди, касты и партіи, хотя и имѣютъ въ виду, въ большинствѣ случаевъ, собственно свои интересы, но обращаются невольно въ орудія иной, высшей и безусловной силы, которая добьется своего такъ или иначе, и неизбѣжно получитъ то, чего серьёзно захотѣла.
   Предшествующая картинка изъ политической жизни, именно исторія паденія лорда Брока безъ пользы для его же партіи, могла бы представить намъ удобный переходъ въ иной міръ, также весьма старательно и всесторонне описанный Троллопомъ, именно въ міръ духовенства, высшаго и низшаго, воинствующаго и миролюбиваго. Дѣло въ томъ, что при описанной сейчасъ катастрофѣ не осуществился предложенный вигами билль о назначеніи новыхъ епископовъ. Но это событіе касалось именно той части англиканскаго духовенства, которую мы называемъ "воинствующею", т.-е. той части, которая участвуетъ въ борьбахъ клерикальнаго міра за болѣе или менѣе "высокіе" (т.-е. англиканскіе) принципы и за болѣе или менѣе высокія мѣста. Такова интересная борьба архидіакона Грэнтли съ епископомъ Проуди, въ Барчестерѣ, за права мѣстнаго капитула, борьба, которая на сторонѣ высшаго изъ этихъ двухъ духовныхъ сановниковъ энергично велась женою его, епископшею Проуди {Burchester Towers.}.
   Но касаться такихъ дѣлъ можно не прежде, какъ познакомивъ въ краткости читателя съ значеніемъ и условіями жизни большинства англиканскаго духовенства, духовенства сельскаго, которое всю жизнь довольствуется скромнымъ титуломъ викарія, т.-е. приходскаго священника, который или помощникъ "ректора", т.-е. духовнаго лица, получившаго инвеституру въ извѣстномъ округѣ отъ мѣстнаго владѣльца, архіепископа или короны, или же самъ независимо управляетъ приходомъ менѣе важнымъ. Мѣста, т.-е. священническіе доходы (livings), раздаются тою изъ приведенныхъ сейчасъ властей, которой принадлежитъ право инвеституры въ данномъ приходѣ: большинство livings принадлежитъ землевладѣльцамъ, а нѣкоторая часть прелатамъ, даже ректорамъ и, наконецъ, коронѣ, которая сама назначаетъ прелатовъ.
   Начнемъ со скромнаго, но удовлетворительнаго положенія викарія въ небольшомъ мѣстечкѣ. Послѣдній романъ Троллопа {The Vicar of Bullhampton.}, вышедшій нынѣшнимъ лѣтомъ, представляетъ именно типъ настоящаго англійскаго провинціальнаго священника, довольнаго своимъ положеніемъ, которое и въ самомъ дѣлѣ очень недурно.
   Мѣстечко Булльгэмптонъ имѣетъ полу-сельскій характеръ, хотя считается городомъ уже потому, что имѣетъ ярмарку. Булльгэмптонъ и окрестность его составляютъ одинъ приходъ. Необходимо замѣтить, что протестантскіе приходы всегда бываютъ гораздо пространнѣе православныхъ и католическихъ. Это относится не къ одной Англіи, но и къ Германіи, и къ нашимъ балтійскимъ провинціямъ, даже въ Петербургу и его окрестностямъ. Дѣло въ томъ, что протестантскій священникъ долженъ имѣть университетское образованіе. А для того, чтобы студенты шли на богословскій факультетъ, надо, чтобы духовная профессія обѣщала въ жизни средства не менѣе обезпеченныя, чѣмъ тѣ, какія предоставляются другими "учеными профессіями", профессіями врачей и адвокатовъ. Вотъ почему приходовъ опредѣлено немного. А такъ какъ по мѣрѣ возрастанія цифры населенія, число врачей и адвокатовъ, неопредѣленное ничѣмъ, кромѣ потребности въ нихъ, возрастаетъ постоянно, число же приходовъ остается опредѣленнымъ и умножается только отъ времени до времени новыми распредѣленіями,-- то изъ этого естественно истекаетъ то послѣдствіе, что, вообще говоря, положеніе приходскаго протестантскаго пастора гораздо лучше положенія мѣстнаго врача и даже адвоката, которыхъ бываетъ нѣсколько на одного пастора. У насъ, сельскій приходъ душъ въ 500 на одного священника (цѣлая волость) считается уже значительнымъ. Протестантскіе же приходы бываютъ часто по нѣскольку тысячъ душъ, такъ что пасторъ даже не успѣваетъ исполнятъ всѣхъ требъ.
   Такой пасторъ находится въ отличномъ матеріальномъ положеніи и имѣетъ даже возможность, въ случаѣ, если приходъ его слишкомъ великъ -- нанимать себѣ помощника -- curate, которому и даетъ жалованье, конечно, незначительное, напр. фунтовъ 150 въ годъ. По большей части эти curates бываютъ молодые люди, только что кончившіе университетскій курсъ и не женатые. Такіе могутъ временно обходиться и этими средствами, и жить въ ожиданіи, когда имъ удастся получить чей-нибудь patronage и пріобрѣсть living, и тогда жениться. Но въ Англіи бываютъ и такіе священники, которымъ не повезло въ жизни, которые уже давно женились и обременены большими семействами, а между тѣмъ все еще остаются въ должности худо оплачиваемыхъ curates, или же, получивъ living неважный, въ какомъ-нибудь бѣдномъ округѣ, такъ и остаются при немъ всю свою жизнь. А между тѣмъ, они должны жить въ кругу джентльменовъ и содержать свои семейства по-джентльменски. Вотъ откуда происходятъ жалобы на дурное положеніе низшаго англиканскаго духовенства, положеніе тѣмъ болѣе возмутительное, что епископы, которымъ въ Англіи почти нечего дѣлать, получаютъ огромные доходы, а архіепископы Кэнтрбэрійскій и Йоркскій имѣютъ доходы баснословные по огромности и едва ли существующіе гдѣ-либо даже въ католическихъ земляхъ.
   Но приходскій священникъ въ сельскомъ округѣ въ Англіи, имѣющій, что называется, "жирное мѣсто" (a fat living), находится въ такомъ положеніи, которое не оставляетъ желать ничего лучшаго. Такъ, булльгэмптонскій викарій, мистеръ Фенвикъ, хотя мѣста его, по англійскимъ понятіямъ, еще и нельзя назвать "жирнымъ", живетъ себѣ однако въ полное удовольствіе. У него прекрасный домъ, съ фруктовымъ садомъ, лошади, и почетное положеніе въ лучшемъ мѣстномъ обществѣ, именно въ обществѣ помѣщиковъ, въ которое несовсѣмъ легко попасть даже мѣстному богатому фабриканту, если у него нѣтъ имѣнія, estate, со всѣми принадлежностями англійскаго порядочнаго estate, какъ-то: охотою, хорошими верховыми лошадьми и участіемъ въ содержаніи отличной псарни (псовую охоту въ Англіи помѣщики содержатъ обыкновенно нѣсколько человѣкъ вмѣстѣ, такъ какъ любимая охота, на лисицу, состоитъ именно въ сборѣ "общества" всей окрестности и въ совмѣстномъ скаканіи, сломя голову, черезъ поля, рвы, и заборы).
   Мистеръ Фенвикъ самъ -- совершенный помѣщикъ. Ближайшій помѣщикъ г. Гиллморъ, товарищъ Фенвика по университэту и закадычный его другъ. Другой помѣщикъ, которому принадлежитъ большая часть всей Булльгэмптонской земли -- маркизъ Троубриджъ, весьма надутый и глупый нобльменъ, который старается надѣлать пастору серьезныя непріятности. Фенвикъ говоритъ съ нимъ тономъ равнаго и это ему не нравится. Онъ жалуется на пастора епископу. Но власть епископа въ Англіи такъ ограничена, что дисциплинарнаго взысканія онъ не можетъ наложить никакого и даже въ случаѣ обвиненія въ преступленіи можетъ только нарядить духовное слѣдствіе и не въ силахъ даже заставить въ этомъ случаѣ пастора прекратить, хотя бы временно, исправленіе духовной должности, иначе, какъ по формальному приговору уголовнаго (свѣтскаго) суда, за которымъ только и можетъ послѣдовать отрѣшеніе пастора судомъ духовнымъ. Въ одномъ разсказѣ Троллопа {The last Chronicle of Barset.}, одинъ изъ бѣдныхъ пасторовъ обвиняется въ кражѣ, которой онъ не совершилъ, но дѣло такого рода, что самъ этотъ пасторъ Кроули никакъ не можетъ удовлетворительно объяснить его. Миссисъ Проуди, жена барсетшэрскаго епископа не возлюбила этого человѣка за его "строптивый нравъ". И вотъ, по ея повелѣнію, епископъ Проуди заходитъ даже далѣе, чѣмъ имѣетъ право, и посылаетъ своего капеллана, чтобы замѣнить Кроули въ воскресномъ богослуженіи. Но пока Кроули самъ не соглашается, епископъ, т.-е. жена епископа рѣшительно ничего не можетъ съ нимъ сдѣлать.
   Въ настоящемъ случаѣ, т.-е. въ спорѣ маркиза Троубриджа съ пасторомъ Фенвикомъ, епископъ отказывается даже и совѣтовать что-либо. Тогда маркизъ придумываетъ иное средство наказать Фенвика; противъ самой его церкви онъ уступаетъ мѣсто методистскому проповѣднику для постройки храма. И храмъ этотъ воздвигается и звонъ его колоколовъ приводитъ въ отчаяніе жену пастора Фенвика. Но и тутъ послѣдній одерживаетъ побѣду: по разсмотрѣніи адвокатомъ церковныхъ бумагъ, оказывается, что земля, уступленная маркизомъ методистамъ, есть земля церковная, т.-е., что она въ прежнія времена принадлежала въ булльгэмптонскому vicarage. И лордъ Троубриджъ, въ концѣ концовъ, сноситъ методистскій храмъ съ того мѣста, на которомъ онъ былъ поставленъ "въ пику" и для униженія англиканскаго пастора и переноситъ его на другое мѣсто.
   Въ такомъ вполнѣ независимомъ и обезпеченномъ положеніи, въ какомъ находится мистеръ Фенвикъ -- добросовѣстное исполненіе своихъ свѣтскихъ и духовныхъ обязанностей можетъ доставлять только удовольствіе. Мы уже сказали, что англиканскій пасторъ въ сельскомъ округѣ принадлежитъ къ помѣщичьему классу. Зачастую онъ бываетъ членомъ окружнаго суда или мировымъ судьею. Адвокатъ и докторъ не пользуются такими преимуществами въ обществѣ, какъ пасторъ. Пасторы это -- тѣке джентльмены, gentlemen in black coats. Джентльменское преимущество принадлежитъ по профессіи только лицамъ духовнымъ и военнымъ. Офицеръ -- тоже джентльменъ въ силу своей профессіи. Но стряпчій, lawyer, или докторъ, physician,-- если допускаются въ общество сквайровъ на равной ногѣ, то развѣ по личнымъ отношеніямъ, а никакъ не въ силу своей профессіи, хотя профессія эта тоже -- ученая. Эти странности объясняются аристократическими преданіями, все еще преобладающими въ англійскомъ обществѣ и въ особенности именно въ помѣщичьей средѣ -- landed gentry. Дѣло въ томъ, что церковь и армія издавна служили убѣжищами младшихъ сыновей знатныхъ или хотя бы только "почтенныхъ" фамилій.
   Сельскій приходскій священникъ совершаетъ службу только по воскресеньямъ, три раза въ день (если имѣетъ помощника, то поручаетъ ему одну изъ нихъ), а въ остальные дни завѣдуетъ школой, въ которой жена его и дочери непремѣнно преподаютъ, посѣщаетъ больныхъ и бѣдныхъ. Сверхъ того, отправляетъ свои свѣтскія обязанности, среди которыхъ нѣкоторые пасторы, побогаче и порѣшительнѣе, даютъ мѣсто и "спорту", то-есть охотѣ верхомъ. Но не всѣ пасторы считаютъ это приличнымъ и общество смотритъ на sporting parson хотя и весьма снисходительно, но не безъ легкой ироніи. Такой пасторъ-спортсменъ выѣзжаетъ верхомъ на мѣсто сбора охотниковъ и потомъ скачетъ съ ними взапуски черезъ канавы и заборы, accross country. Вся разница въ томъ, что онъ не надѣваетъ употребительнаго въ Англіи краснаго охотничьяго казакина, а надѣваетъ черный.
   Теперь лично о булльгэмптонскомъ викаріѣ. Мистеръ Фенвикъ совершаетъ регулярно свои обходы прихожанъ и направляетъ ихъ на путь истины. Одну изъ существенныхъ сторонъ романа,-- кромѣ неизбѣжной любовной исторіи, неимѣющей здѣсь впрочемъ отношенія къ быту пасторовъ -- составляетъ попеченіе объ участи молодого человѣка и молодой дѣвушки -- брата и сестры, дѣтей одного изъ фермеровъ его пріятеля, помѣщика Гиллмора. Этотъ фермеръ, старикъ Братль, самъ -- "человѣкъ невѣрующій", an old infidel, an old pagan. Онъ мельникъ и дѣла его идутъ худо. Еще хуже дѣла его сына и младшей дочери. Сэмъ Братль -- отличный работникъ, любимый отцомъ, но непокорный сынъ, связывается съ негодяями, которые потомъ совершаютъ убійство, такъ что подозрѣніе падаетъ и на Сэма. Сестра его, Карри Братль пошла по дурной дорогѣ, выгнана изъ дому и проклята отцомъ. Вотъ о нихъ и печется почтенный Фенвикъ, съ немалыми для себя хлопотами, и даже съ опасностью для своей репутаціи. Въ предисловіи къ своему послѣднему роману Троллопъ считаетъ необходимымъ оправдываться въ томъ, что онъ ввелъ женщину "такого рода" какъ Карри Братль; онъ оправдывается своимъ желаніемъ напомнить обществу, что страданія такихъ жертвъ заслуживаютъ все-таки участія, какъ всякія иныя страданія людей. Нельзя безъ улыбки читать этого наивнаго оправданія, которое однако совершенно необходимо автору въ виду того несноснаго англійскаго cant, который просто игнорируетъ судьбу этихъ жертвъ, въ убѣжденіи, что чѣмъ она хуже, тѣмъ лучше для общества. Подобное направленіе сказывается не только въ поверхностныхъ, легкихъ разговорныхъ сужденіяхъ, какія намъ удалось слышать въ Англіи, но даже въ такихъ спеціальныхъ этюдахъ, которые задаютъ себѣ задачею "исчерпать этотъ предметъ". Такъ, въ весьма интересныхъ, по нѣкоторымъ даннымъ, статьяхъ о проституціи въ "Westminster Review" прошлаго года проводится та мысль, что положеніе такихъ женщинъ и теперь уже въ дѣйствительности гораздо лучше положенія другихъ женщинъ, идущихъ путемъ честнаго труда.
   Въ такомъ случаѣ для чего же возбуждать участіе общества къ ихъ страданіямъ?
   Со стороны Троллопа это намѣреніе составляетъ заслугу. Но Троллопъ рѣшительно не обладаетъ тѣми способностями, которыя необходимы для проведенія въ общество, путемъ беллетристики, общественныхъ истинъ или новыхъ воззрѣній. Онъ превосходный психологъ, отличный анализаторъ обыкновенныхъ условій жизни и вседневныхъ отношеній между людьми;но онъ не имѣетъ задатковъ для "тенденціи". И въ настоящемъ случаѣ исторія Карри Братль выходитъ у него блѣдна и недоказательна.
   Перейдемъ теперь къ той части духовенства, которую мы назвали "воинствующею". Въ общепринятомъ духовномъ значеніи это слово относится собственно къ христіанской дѣятельности духовенства. Но намъ оно служитъ для отдѣленія спокойныхъ, самодовольныхъ или покорившихся судьбѣ викаріевъ -- отъ той части англиканскаго духовенства, которая ведетъ соревнованіе съ другими исповѣданіями "за души" людей, а между собой соревнованіе изъ-за "чистоты ученія" и -- въ особенностк изъ за-власти и доходовъ.
   Здѣсь, само собою разумѣется, Троллопъ не дерзаетъ забраться на самыя вершины, какъ онъ это дѣлаетъ въ романахъ изъ міра политическаго. Самый высокопоставленный изъ выступающихъ въ его романахъ прелатовъ, это -- барретшэрскій епископъ Проуди; затѣмъ (не говоря о миссисъ Проуди, которая всѣхъ важнѣе) выступаютъ члены капитула -- деканъ, архидіаконъ к т. д. Есть почтенные прелаты -- пребендаріи, которые уже совсѣмъ ничего не дѣлаютъ, а изъ большихъ своихъ доходовъ нанимаютъ себѣ намѣстниковъ, сами же проводятъ большую часть времени или заграницею (д-ръ Стэнгопъ {Barchester Towers.}), или въ посѣщеніи своихъ друзей въ разныхъ мѣстностяхъ (г. Чамберленъ {Vicar of Ballhampton.}). Несмотря однакоже на ихъ бездѣйствіе, о нихъ нельзя умолчать говоря объ англійской воинствующей церкви: этимъ джентльменамъ, прежде чѣмъ они могли предаться всѣмъ наслажденіямъ клерикальнаго far niente, необходимо было завоевать себѣ такія жирныя и покойныя мѣста. Какія же условія нужны были ли этого завоеванія? Конечно, нужна была ученость, то-есть оффиціальное удостовѣреніе учености -- ученая степень. Это разумѣется само собой, и для карьеры въ англиканской церкви ученость составляетъ такое же необходимое условіе, какъ для политической карьеры въ Англіи -- способности, дающія право на вниманіе палаты общинъ.
   Но какіе бы недостатки мы ни усматривали въ политической и въ клерикальной дѣятельности въ Англіи, недостатки частью общечеловѣческіе, частью спеціально относящіеся къ мѣстнымъ условіямъ, мы никогда не должны забывать того обстоятельства, именно, что и въ политической и въ духовной сферѣ въ Англіи есть одно необходимое условіе, требуемое отъ людей, такое условіе, котораго не могутъ дать имъ никакія связи и никакія вездѣ неизбѣжныя интриги, и что это условіе все-таи представляетъ нѣкоторую гарантію противъ грубости, невѣжества и бездарностей, которыя тамъ, гдѣ этого условія нѣтъ, безпрепятственно выводятся въ люди посредствомъ связей и интригъ. Но одной учености опять мало.
   Для ознакомленія съ міромъ англиканской церкви намъ необходимо взять нѣсколько типовъ Троллопа и описать ихъ вкратцѣ. Въ древнемъ городѣ Барчестерѣ есть каѳедральный соборъ и городъ этотъ -- мѣстопребываніе епископа. Барчестерскій епископъ, докторъ Грэнтли, былъ отецъ архидіакона Грэнтли, который играетъ важную роль въ нѣсколькихъ романахъ Троллопа. Архидіаконъ Грэнтли, въ силу своего сана, былъ одинъ изъ старшихъ членовъ барчестерскаго капитула, и когда отецъ его находился при смерти, естественно ожидалъ, что епископская митра перейдетъ по наслѣдству къ нему. Надѣяться на это онъ могъ въ практическомъ смыслѣ потому, что въ то время въ министерствѣ сидѣли тори, а фамилія Грэнтли была наслѣдственно торійская. Къ несчастію, въ то самое время когда скончался старикъ Грэнтли -- произошолъ министерскій кризисъ и въ управленіе вступили виги. При обсужденіи въ печати кандидатовъ на барчестерсвое епископство, ни одному изъ органовъ либеральной партіи и въ мысль не пришли права архидіакона Грэнтли. Одна газета совѣтовала назначить нѣкоего извѣстнаго торія, для того чтобы "сдѣлать вѣжливость" министерству, вышедшему въ отставку, другая, радикальная газета порекомендовала нѣкотораго пастора, извѣстнаго естественно-научными познаніями. Но третья, а именно могущественный "Юпитеръ" -- "который, какъ всѣ знаютъ, есть единственный источникъ непогрѣшимовѣрныхъ свѣдѣній по всѣмъ предметамъ" -- сообщилъ, что барчестерсвимъ епископомъ будетъ назначенъ докторъ Проуди. И въ самомъ дѣлѣ, черезъ мѣсяцъ послѣ смерти, д-ра Грэнтли, д-ръ Проуди цѣловалъ руку королевы, получая инвеституру барчестерскаго епископства.
   Какія же были условія, доставившія доктору Проуди это высокое мѣсто? (Говоря объ этихъ условіяхъ, напомнимъ еще разъ, что онъ былъ докторъ богословія, условіе первое). Д-ръ Проуди былъ племянникъ ирландскаго пэра и долгое время состоялъ въ Лондонѣ въ числѣ придворнаго духовнаго штата. Онъ былъ проповѣдникъ парадной дворцовой стражи, кураторъ богословскихъ рукописей при высшемъ церковномъ судилищѣ и капелланъ "его королевскаго высочества принца Раппе-Бланкенбергскаго". Д-ръ Проуди былъ прелатъ -- фэшенебльвый; по рожденію и по средствамъ онъ принадлежалъ въ высшему обществу, а по характеру былъ особенно способенъ имѣть успѣхъ въ политической сферѣ, потому что богословскія убѣжденія его были свойства самаго "мягкаго". Онъ относился съ терпимостью и къ "римскому идолопоклонству", и даже въ невѣрнымъ социніанцамъ, а съ такими неокончательно погибшими диссентерами, какъ шотландскіе пресвитеріане, онъ жилъ, что называется hand and glove (какъ рука съ перчаткой). Для политическихъ людей это былъ человѣкъ неоцѣненный, и его въ самомъ дѣлѣ привлекали ко всякимъ реформамъ по духовнымъ дѣламъ. Ему давали порученія и касательно государственной помощи католической церкви въ Ирландіи, и касательно вспомоществованія майнутской католической семинаріи, и по изслѣдованію доходовъ англиканскихъ соборныхъ капитуловъ, и т. д. Онъ постоянно бывалъ или членомъ, или секретаремъ правительственныхъ коммисій, назначаемыхъ для обслѣдованія и рѣшенія церковныхъ вопросовъ.
   Но не должно выводить изъ этого заключенія, что д-ръ Проуди былъ человѣкъ съ замѣчательнымъ умомъ; основныя мысли тѣхъ реформъ, въ которыхъ онъ принималъ участіе, всегда принадлежали людямъ политическимъ вигсвой партіи, а детальная разработка дѣлалась подчиненными чиновниками. Вся услуга д-ра Проуди состояла въ томъ, что необходимо было, чтобы въ разработкѣ подобныхъ вопросовъ оффиціально принимало участіе какое-нибудь значительное духовное лицо, и вотъ для такого назначенія д-ръ Проуди, съ его мягкими принципами, былъ человѣкъ въ самомъ дѣлѣ незамѣнимый; тѣмъ болѣе, что исполняя чужія мысли, онъ умѣлъ выступать съ большимъ личнымъ достоинствомъ.
   Но самъ д-ръ Проуди, разумѣется, былъ убѣжденъ, что возвышеніемъ своимъ онъ былъ обязанъ высокимъ своимъ способностямъ. Въ честолюбивыхъ мечтахъ своихъ онъ даже не ограничивался барчестерсвимъ епископствомъ, а имѣлъ въ виду дальнѣйшее возвышеніе и провидѣлъ для себя въ будущемъ архіепископскую митру.
   Доходы епископа въ Барчестерѣ не были велики. Но это, разумѣется, только въ относительномъ смыслѣ, т. е. сравнительно съ громадностью доходовъ нѣкоторыхъ другихъ архипастырей англиканской церкви. Д-ръ Грэнтли получалъ 9,000 фунтовъ въ годъ (около 60 тысячъ рублей). Преемникъ его -- въ силу тѣхъ самыхъ общихъ реформъ, въ которыхъ участвовалъ нѣкогда самъ д-ръ Проуди -- долженъ былъ получить уже только 5,000 фунтовъ (около 40 тысячъ рублей, только!)
   Д-ръ Проуди явился въ Барчестеръ безъ особенныхъ завоевательныхъ цѣлей. Но личныя предположенія его значили не много. Все значила его супруга -- страшная деспотка. Бѣдный Проуди дома пикнуть не смѣлъ, а г-жа Проуди дала себѣ слово, что въ епархіи будетъ порядокъ и именно порядокъ устроенный ею. Помощникомъ себѣ епископша избрала нѣкоего Слопа, тоже духовнаго джентльмена, но происхожденія не-джентльменскаго и не-джентльменскихъ манеръ. Этотъ Слопъ -- типъ совершенно противоположный типу архидіакона Грэнтли, и оба эти типа обрисованы Троллопомъ очень рельефно и необыкновенно живо. Они едва ли не списаны съ натуры, такъ какъ только относя всѣ факты къ знакомому, живому типу, можно сохранить до такой степени правду, реальность и вмѣстѣ характерность въ малѣйшихъ подробностяхъ, какъ то удалось автору по отношенію къ этимъ двумъ персонажамъ. Слонъ -- ученикъ Кембриджа, а не Оксфорда; онъ магистръ. Онъ былъ прежде туторомъ при университетѣ, потомъ пасторомъ въ Лондонѣ, въ одной изъ новыхъ церквей. Г-жѣ Проуди понравились его проповѣди и она ввела его въ свой домъ; впослѣдствіи, при возвышеніи доктора Проуди, Слопъ послѣдовалъ за нимъ въ Барчестеръ въ качествѣ капеллана новаго епископа.
   Англиканская церковь, какъ извѣстно, дѣлится на "верхнюю" или аристократическую, торійскую, и "нижнюю", народную, либеральную. Такъ было въ началѣ; чѣмъ "выше" англиканизмъ, тѣмъ менѣе онъ пронцкся методистскими стремленіями; чѣмъ онъ "ниже" -- тѣмъ онъ далѣе зашелъ въ реформѣ, то-есть далѣе ушелъ отъ католичества, отъ обрядности, тѣмъ болѣе онъ приблизился къ такимъ сектамъ, которыя упростили до-нельзя богослуженіе. Направленіе этихъ сектъ въ свое время можно было назвать либеральнымъ, ибо онѣ представляли передовыя колонны церковной реформы. Но въ настоящее время въ нихъ либеральнаго очень мало, напротивъ въ нихъ больше духа нетерпимости, больше педантства, чѣмъ въ высокомъ англиканизмѣ, котораго гнѣздо -- Оксфордъ.
   Мистеръ Слопъ склонялся болѣе на сторону методистовъ, чѣмъ на сторону высокаго англиканизма; что касается такъ-называемыхъ "пюзеитовъ" т.-е. новаго направленія въ крайнемъ смыслѣ англиканизма, которое стремится въ возстановленію значительной доли католической обрядности -- то ихъ онъ считалъ самыми отверженными изъ людей. Замѣчателенъ этотъ контрастъ въ направленіяхъ англійскаго протестанства: чѣмъ болѣе оно отдаляется отъ началъ консервативныхъ, тѣмъ болѣе становится педантично, сухо, ограниченно, тѣмъ болѣе въ немъ духа нетерпимости, фанатизма, и тѣмъ страстнѣе и гнѣвнѣе языкъ его проповѣдниковъ. Мистеръ Слопъ, какъ проповѣдникъ, былъ крайне строгъ, такъ что, казалось, взиралъ на большую часть міра какъ на совершенно даже недостойную его заботливости. Когда онъ идетъ по улицѣ, вы на лицѣ его читаете негодованіе его на грѣховность сего міра, и изъ взоровъ его вѣчно грозитъ анаѳема. Ненависть его къ пюзеитамъ простирается на внѣшнюю сторону, также какъ на внутреннюю, и не оставляетъ безъ вниманія даже мелочей. Его приводитъ въ ужасъ церковь съ высокою, заостренною кверху крышею; черный шелковый жилетъ во всю грудь, какой носятъ нѣкоторые англиканскіе священники, какъ признакъ своего званія, онъ считалъ символомъ Сатаны. Столь же преступными, соблазнительными, кощунственными онъ признаетъ тѣ молитвенники, въ которыхъ заглавныя буквы отпечатаны красной краскою, и которыхъ переплетъ украшенъ крестомъ. Большая часть членовъ истинно-воинствующей церкви, то-есть проповѣдники, занимающіеся пропагандою, имѣютъ какой-нибудь особый конёкъ, заботятся особенно о какомъ-нибудь пунктѣ, который, какъ имъ кажется, слишкомъ долго оставался въ забвеніи или можетъ оказаться особливо-душеспасительнымъ. Такой конёкъ былъ и у Слопа, и г-жа Проуди переняла у него этотъ конёкъ. Конёкъ этотъ былъ заботливость "о святости дня субботняго". Это была -- спеціальность, которую избралъ себя Слопъ, спеціальность, имѣющая -- при многочисленности проповѣдниковъ -- и нѣкоторое профессіонное значеніе. Надо же отличаться чѣмъ-нибудь отъ другихъ. Среди врачей есть же спеціалисты -- по части глазныхъ, ушныхъ, внутреннихъ и т. д. болѣзней; есть особые зубные врачи. Мистеръ Слопъ былъ спеціалистъ по святости субботняго дня. "Еже святити его" было главнымъ его принципомъ, главнымъ такъ сказать его убѣжденіемъ. Троллопъ отлично высказываетъ всю нелѣпость такихъ узкихъ направленій въ смыслѣ общаго духа христіанства, и дорисовываетъ убѣжденія Слопа такимъ штрихомъ: "самъ новый завѣтъ для него не имѣлъ большого значенія потому именно, что въ новомъ завѣтѣ нельзя найти никакого подтвердительнаго текста относительно обязанности "святити день субботній".
   По внѣшности, Слопъ, какъ уже сказано, не былъ "джентльменъ"; огромныя руки и ноги, плоскіе, жирно напомаженные волосы, вѣчно потныя руки, и т. д. Однимъ словомъ, Троллопъ представляетъ человѣка непріятнаго, пошлаго, сладенькаго, но въ сущности деспотическаго лицемѣра, и такого-то человѣка вводятъ въ духовный міръ Барчестера, міръ чисто-джентльменскій, и въ смыслѣ умственномъ, и въ отношеніи внѣшности, образа жизни и пріемовъ. Таково -- орудіе г-жи Проуди для покоренія этого мірка.
   Лучшимъ представителемъ этого мірка является самъ архидіаконъ Грэнтли, о которомъ уже упомянуто. Архидіаконъ Грэнтли, сынъ покойнаго епископа, былъ человѣкъ образованный и хорошій. По убѣжденіямъ, онъ наслѣдственно былъ тори и high churchman; онъ былъ изъ Оксфорда и держался самыхъ консервативныхъ началъ англиканизма, тѣхъ именно началъ, которыя всего менѣе заражены (прибавимъ однако -- въ настоящее время) духомъ нетерпимости. Человѣкъ -- искренно религіозный, онъ презиралъ всякое лицемѣріе, и заботливость свою о "благахъ міра сего" онъ нисколько не думалъ скрывать. "Будучи искренно религіозенъ, онъ однако не любилъ, чтобы религію безпрестанно вводили въ повседневную жизнь и еслибы кто-нибудь ему сказалъ, напримѣръ, что духовному лицу не подобаетъ стремиться къ епископскому сану, а слѣдуетъ только "пещись о душахъ пасомаго стада", или въ то время, когда дочь архидіакона Грэнтли вышла за лорда Домбелло, и онъ открыто радовался ея счастію, -- если бы кто нибудь ему сказалъ, что это грѣшно, что "величіе міра сего -- суета" и что "все суета аще не отъ Бога",-- то архидіаконъ Грэнтли, хотя симъ искренно вѣровалъ въ эти истины, почувствовалъ бы къ такому человѣку неодолимое отвращеніе и даже презрѣніе.
   Это былъ высокій, сильный, красивый мужчина, съ громкимъ голосомъ, очень горячій и нескупой на эпитеты, но истинно-добрый. Онъ жилъ открыто, даже пышно, и въ семействѣ своемъ былъ хозяинъ, уважая однакоже и волю и мнѣніе своей жены, очень умной женщины, также порядочно честолюбивой.
   Эти два человѣка -- Грэнтли и Слопъ. встрѣчаются въ той борьбѣ, которая возникаетъ въ барчестерскомъ міркѣ. При этомъ всѣ выгоды, конечно, на сторонѣ Слопа потому именно, что архидіаконъ слишкомъ гордъ, чтобы бороться съ нимъ, Слопомъ. "Пусть, кого бы ни сдѣлали епископомъ -- хотя бы обезьяну -- приходилось бы бороться съ самимъ епископомъ. А то съ такимъ -- лицомъ; придется трактовать съ мистеромъ Слопомъ, писать о мистерѣ Слопѣ, здороваться съ мистеромъ Слопомъ за руку" -- но эта мысль была такъ непріятна, что архидіаконъ прервалъ ее насильно.
   До тѣхъ поръ въ Барчестерѣ не преобладала въ церковномъ отправленіи и управленіи никакая крайняя система. Духовенство тамошнее, правда, было вполнѣ предано принципамъ верхней церкви, высокаго англиканства, со всѣми его преимуществами и привилегіями, но какъ господство его было безспорно, то приверженцы его и не впадали въ преувеличеніе. Они не впадали въ пюзеитизмъ, который есть именно преувеличеніе англиканства и сближеніе его съ католичествомъ, покрайней мѣрѣ по внѣшности. Барчестерскіе священники говорили проповѣди въ черныхъ таларахъ, а не въ ризахъ; жилеты они носили обыкновенные -- черные суконные (и не шелковые высокіе, со стоячими воротничками); на алтарѣ они не держали свѣчъ (ставить на алтарѣ незажженные свѣчи -- это уже первый шагъ къ пюзеитизму, а зажигать ихъ во время служенія -- второй шагъ); во время богослуженія, они не преклоняли колѣна, и вообще держались тѣхъ порядковъ, какіе существовали въ теченіи послѣднихъ ста лѣтъ, не думая ни усиливать или "возвышать", ни ослаблять или "очищать" ихъ.
   Но въ виду появленія Слопа, который съ перваго же раза повелъ себя съ нимъ неприлично, архидіаконъ рѣшился открыть явную оппозицію. Епископъ и свита его очевидно принадлежали въ нижайшей изъ "нижнихъ" сферъ англиканской церкви, и потому докторъ Грэнтли долженъ былъ заявить себя въ смыслѣ крайне-противоположномъ. Безъ сомнѣнія, д-ръ Проуди захочетъ отмѣнить всякіе формы и обряды, а потому д-ръ Грэнтли почувствовалъ необходимость эти формы и обряды пріумножить. Д-ръ Проуди, конечно, окажетъ склонность въ лишенію церкви всякаго коллективнаго обязательнаго авторитета и каноническаго правила, поэтому д-ръ Грэнтли рѣшился отстаивать полную авторитетность конвокаціи (собраніе англиканскаго духовенства, въ родѣ духовнаго парламента), и обновленіе всѣхъ ея древнихъ привилегій. Архидіаконъ, разумѣется, не могъ самъ взяться за непривычное для него дѣло -- "подавать гласъ" при церковномъ пѣніи; но онъ могъ найти достаточно джентльменскихъ молодыхъ пасторовъ, вполнѣ посвященныхъ въ таинства богослужебныхъ "гласовъ". Ему самому, конечно, не хотѣлось облечься въ какія-либо новыя ризы, но онъ могъ наводнить Барчестеръ молодыми священниками въ самыхъ длинныхъ -- какіе только есть -- талерахъ, и самыхъ высокихъ шелковыхъ жилетахъ. Само собою разумѣется также, что архидіаконъ не рѣшился бы осѣнять себя крестнымъ знаменіемъ или провозгласить свою вѣру въ "истинное присутствіе" (таинство евхаристіи); но и не заходя такъ далеко, онъ могъ найти достаточно обрядностей, которыхъ исполненіе могло весьма осязательно выказать антипатію его къ такимъ вѣрующимъ, какъ докторъ Проуди и мистеръ Слопъ.
   Открытіе военныхъ дѣйствій -- если позволительно такъ выразиться относительно богослужебныхъ демонстрацій одного толка противъ другого -- послѣдовали очень скоро. Епископъ назначилъ своему капеллану (Слопу) день для произнесенія проповѣдк въ барчестерскомъ соборѣ. По этому случаю, богослуженію было придано особое благолѣпіе. Хоръ въ Барчестерѣ былъ отличный; псалмы и "Тебе Бога хвалимъ" были спѣты великолѣпно, и питанія возглашена съ той древней правильностью, какую теперь уже трудно и найти. Соборъ былъ биткомъ набитъ. Наконецъ, мистеръ Слопъ взошелъ на амвонъ. Уже изъ самаго выбора имъ текста для проповѣди -- изъ посланія св. Павла къ Тимоѳею объ обязанностяхъ добраго пастыря -- было ясно, что проповѣдь назначена преподать урокъ всему барчестерскому духовенству. Въ своей проповѣди, Слопъ, намекнувъ, что онъ есть только скромный органъ высокочтимаго архипастыря, сталъ развивать именно тѣ поученія, которыя должны были особенно непонравиться барчестерскому духовенству, наиболѣе противорѣча тѣмъ взглядамъ и обычаямъ, какихъ оно до сего времени держалось. "Между прочимъ,-- омъ коснулся и обрядовой стороны, и высказалъ мысль, что слишкомъ часто въ богослуженіи дается музыкальности преобладаніе надъ поучительностью. Онъ развилъ далѣе, что преобладаніе музыки и вообще обрядности могло соотвѣтствовать тому варварскому времени, когда религія была дѣломъ воображенія, не соотвѣтствуетъ нынѣшнимъ, болѣе возвышеннымъ понятіямъ о ней, когда каждое слово, произносимое священникомъ, должно дѣйствовать на умъ убѣжденіемъ, а не звукомъ или формою и т. д. и т. д. Однимъ словомъ, мистеръ Слопъ, вслѣдъ за пышнымъ богослуженіемъ соборнаго капитула произнесъ въ самомъ же соборѣ рѣчь, которая была ни болѣе ни менѣе, какъ слово полнаго осужденія всѣмъ формамъ этого богослуженія. Лучше всего то, что самъ епископъ вовсе не былъ заранѣе посвященъ своимъ капелланомъ въ такія воинственныя его намѣренія и съ величайшимъ изумленіемъ и съ крайне неловкимъ чувствомъ выслушивалъ эту рѣчь, такъ что подъ конецъ, давая свое благословеніе, даже не вполнѣ могъ соблюсти все то изящное величіе, какого онъ достигъ въ этомъ дѣлѣ долговременнымъ упражненіемъ въ тиши своего кабинета.
   Весь Барчестеръ пришолъ въ волненіе. Д-ръ Грэнтли едва сдерживался въ церкви, едва не высказалъ тутъ же своего негодованія. Люди свѣтскіе раздѣлились въ своихъ мнѣніяхъ; большинству ихъ собственно нравилось красивое богослуженіе, но красивое богослуженіе было дѣломъ довольно обычнымъ, а проповѣдь мистера Слопа была дѣломъ неслыханнымъ. Антифоны и тедеумы, исполняемые весьма согласно, пожалуй даже надоѣли; такъ точно и все въ Барчестерѣ доселѣ дышало согласіемъ, нѣсколько скучнымъ. Весь міръ внѣ Барчестера обуревался религіозными преніями: возбуждались вопросы, происходило обсужденіе ихъ, представлялось разнообразіе путей для спасенія души. А тутъ, въ Барчестерѣ все тѣже антифоны. И на счетъ субботняго дня, Слопъ, казалось, едва ли не былъ правъ. Ясно, что день субботній въ Барчестерѣ святили до сихъ поръ такъ сказать "спустя рукава". Промежутки между богослуженіями въ воскресенье наполнялись визитами и подкрѣпительнымъ завтраканьемъ. А воскресныя школы? Тутъ мистеръ Слопъ былъ очевидно правъ. Слѣдовало сдѣлать нѣчто болѣе для воскресныхъ школъ или какъ этотъ краснорѣчивый проповѣдникъ назвалъ ихъ "школъ дня субботняго". Наконецъ, что касалось до преобладанія музыки, то и въ этомъ отношеніи многіе оправдывали взглядъ Слопа; не было сомнѣнія, что нѣкоторые изъ вѣрныхъ являлись въ церковь именно съ цѣлью слышать музыку.
   Началась борьба. Въ борьбѣ этой самую жалкую роль игралъ самъ епископъ, докторъ Проуди. Онъ принужденъ былъ только слѣдовать за женою, стараясь умѣрить ея порывы. Капитулъ собора собрался въ конклавъ, въ которомъ, по предложенію архидіакона, было рѣшено, чтобы мистера Слопа никогда болѣе недопускать на каѳедральный амвонъ. Нашлись въ Барчестерѣ консерваторы, старые люди, которые привыкли къ архидіакону и сочувствовали ему. Умные люди сочувствовали ему уже потому, что провидѣли въ Слопѣ интриганта, а въ епископѣ человѣка слабаго и пустого. Но молодыя, чувствительныя и религіозныя дамы, а также весь легіонъ старыхъ дѣвъ, для которыхъ церковь и ея дѣла составляли интересъ капитальный, были весьма обрадованы толчкомъ, даннымъ Слопомъ, и составили ему партію, нелишенную значенія.
   На помощь консервативной партіи въ Барчестерѣ явилось совсѣмъ непредвидѣнное обстоятельство въ лицѣ одной изъ дочерей пребендарія, того самаго д-ра Стэнгопа, о которомъ уже упомянуто. Маделена Стэнгопъ вышла замужъ въ Италіи, но мужъ ея, синьоръ Нерони, оставилъ ее. У всѣхъ англійскихъ беллетристовъ, не исключая даже геніальнаго Тэккерея, есть одна довольно пошлая манера, которой не чуждъ и Троллопъ: если имъ нужно представить женщину -- кокетку и интригантку, однимъ словомъ, такую женщину, которой поведеніе "неженственно" -- unwomanly -- то они избираютъ для этого непремѣнно иностранку, француженку или итальянку, или хотя и берутъ англичанку, но поясняютъ, что мать ея была иностранка, или что женщина эта получила воспитаніе въ чужихъ краяхъ. Это принадлежитъ къ тому несносному cant, по которому англійскія условія жизни все еще какъ будто стоятъ выше всякой критики. Вся дѣятельность Тэккерея, значительная часть дѣятельности Диккенса и нѣкоторыхъ другихъ романистовъ подкапываютъ это британское самообольщеніе, это филистерское, глупое поклоненіе самимъ себѣ. Но въ отношеніи къ женщинамъ и они не имѣютъ достаточно смѣлости, чтобы вывести примѣры вовсе "неженственнаго" поведенія природныхъ англичанокъ, хотя такіе примѣры у всѣхъ передъ глазами. Англійскаго романиста въ этомъ случаѣ останавливаетъ то возраженіе, которое онъ провидитъ въ устахъ всѣхъ читающихъ Смитовъ, Броуновъ, Джонсовъ и Дженкинсовъ: "англичанка не можетъ сдѣлать этого", "англійское воспитаніе не допуститъ этого".
   Вотъ почему Маделену Стэнгопъ пришлось сдѣлать синьорою Нерони. Только благодаря зловредному чужеземному, unenglish, направленію, она могла сдѣлаться такою опасною кокеткой, что въ ея присутствіи нельзя поручиться ни за одного мужчину, какъ бы уменъ и "выдержанъ" онъ ни былъ. Всѣ они, на минуту, непремѣнно влюбляются въ нее. На минуту въ нее влюбляется и необыкновенно умный докторъ Арабинъ, одно изъ богословскихъ свѣтилъ, одинъ изъ самыхъ яркихъ факеловъ Оксфорда, и г. Торнъ, владѣлецъ Уллаторна, почтеннѣйшій сквайръ, котораго фамилія владѣла этимъ помѣстьемъ еще до нормандскаго покоренія и съ тѣхъ поръ всегда сіяла всѣми спеціально-англійскими добродѣтелями. Мало того, въ нее влюбляется -- и уже не на одну минуту, а весьма прочно, до забвенія своихъ честолюбивыхъ цѣлей, и всѣхъ своихъ низкихъ разсчетовъ -- самъ мистеръ Слопъ, это лучезарное явленіе "нижняго" англиканизма.
   Такъ силенъ, такъ вредоносенъ этотъ заграничный ядъ, что никто не можетъ устоять отъ его обворожительной заразы. Само собой разумѣется, что въ той же мѣрѣ, въ какой г-жа Нерони неотразимо дѣйствуетъ на мужчинъ, она возбуждаетъ непримиримое отвращеніе къ себѣ въ женщинахъ. И леди де-Курси, и миссисъ Грэнтли, и, въ особенности, миссисъ Проуди -- возмущены ею. Послѣдняя возмущена до глубины души, тѣмъ болѣе, что синьора Нерони какъ-то съумѣла задѣть ее за кружева ея платья и, главнымъ образомъ, задѣть за живое преданнаго миссисъ Проуди, образцоваго проповѣдника, мистера Слопа.
   Мистеръ Слопъ, тѣмъ временемъ, самъ уже дошелъ до убѣжденія, что ему придется отдѣлить свои интересы отъ интересовъ своей покровительницы. Мистеръ Слопъ имѣлъ твердое намѣреніе забрать управленіе барчестерскою епархіей въ свои руки, и это казалось ему легко, по личнымъ свойствамъ епископа. Но всѣ должны были убѣдиться, что г-жа Проуди хотѣла управлять епархіею сама, а его, Слопа, держать на скромной степени капеллана, орудія и секретаря ея всемогущества. Между тѣмъ такого рода положеніе вовсе не соотвѣтствовало тѣмъ средствамъ, какія были въ рукахъ у этого талантливаго сына воинствующей церкви. Дѣло въ томъ, что самъ могущественный "Юпитеръ" не пренебрегъ въ прежнее время помѣщеніемъ на своихъ столбцахъ нѣкоторыхъ церковно-литературныхъ изліяній почтеннаго Слопа, а, стало быть, у него были связи поважнѣе миссисъ Проуди.
   Открывается, за смертью декана барчестерскаго капитула, вакансія этого доходнаго, почетнаго и спокойнаго мѣста, одного изъ тѣхъ "жирныхъ" мѣстъ, которыми еще недавно англиканская церковь изобиловала и которыхъ и теперь, несмотря на всѣ произведенныя реформы, имѣется еще достаточное количество для награжденія усердныхъ, дѣятельныхъ сѣятелей. Мистеръ Слопъ, къ великому негодованію барчестерскаго клерикальнаго міра, является кандидатомъ на мѣсто декана. Но этотъ честолюбивый планъ не удается Слопу, несмотря на высокія его связи, потому именно, что на пути честолюбія всякая иная страсть составляетъ помѣху, а мистеръ Слопъ предался иной страсти. Мало того, ухаживая за Маделеною Нерони, онъ въ тоже время ухаживаетъ за одной клерикальной вдовушкой, у которой есть состояніе. Все это вмѣстѣ слишкомъ сложно, и очевидно не можетъ быть приведено къ концу удовлетворительнымъ образомъ. И въ самомъ дѣлѣ, наступаетъ, наконецъ, день паденія мистера Слопа, паденія полнаго: деканомъ назначается не онъ, вдовушка даетъ ему отставку нѣкоторымъ весьма непріятнымъ образомъ, Маделена Нерони только смѣется надъ нимъ, заставляетъ его, духовную особу, становиться на колѣни и потомъ прямо объясняетъ ему, что онъ жалокъ; наконецъ, миссисъ Проуди, епископша, возмущенная и любовною интригою образцоваго проповѣдника, и его попытками отнять у нея безусловное господство надъ мужемъ, отказываетъ ему отъ мѣста епископскаго капеллана. Мистеръ Слопъ, въ бурной прощальной сценѣ, грозитъ "обличить" ихъ путемъ печати.-- "Это -- грязная клерикальная исторія", быть можетъ, подумаетъ читатель, ставящій высоко призваніе духовныхъ лицъ, служителей алтаря. Но, спрашиваемъ такого читателя, еслибы до изложенія этого очерка мы предварили его, что изложимъ "грязную клерикальную исторію", какая картина впередъ представилась бы его уму? Картина ли борьбы духовныхъ принциповъ, отражающейся, какъ всѣ людскія дѣла, въ личныхъ отношеніяхъ, картина ученыхъ людей, преслѣдующихъ личныя цѣли, при епископѣ, котораго назначеніе зависитъ отъ торжества въ парламентѣ той или другой партіи, при могущественной печати, которая зорко слѣдитъ и за духовнымъ вѣдомствомъ, которое не представляетъ замкнутаго, непроницаемаго для общества міра, а только часть самого же общества? Или же читателю при этихъ словахъ впередъ представилась бы картина закрытаго отъ всѣхъ очей міра, гдѣ царствуетъ полный произволъ епископской власти, гдѣ нѣтъ господства г-жи Проуди, но есть еще болѣе безусловное господство взятки, гдѣ вся борьба даже и не исходитъ изъ различія принциповъ, а прямо, наивно-открыто ведется изъ-за денегъ, изъ-за непозволенныхъ доходовъ, изъ-за невѣрныхъ отчетовъ объ употребленіи суммъ, и гдѣ весь этотъ мракъ спеціально поддерживается посредствомъ отстраненія отъ него всякой опасности со стороны надзора свѣтской печати? Намъ, правду сказать, самимъ немножко неловко кажется постоянно вставлять подобныя оговорки: онѣ выходятъ изъ рамки очерковъ англійской жизни. Но онѣ необходимы. Мы живемъ въ такое время, что если сказать: "посмотрите, какая грязь на улицахъ Лондона послѣ дождя", то изъ этого непремѣнно выведутъ утѣшительное заключеніе насчетъ бремени, какое несетъ петербургская дума по расходамъ на содержаніе полиціи.
   Міръ клерикальный разработанъ Троллопомъ особенно тщательно и цѣлый циклъ изъ его романовъ посвященъ этому міру, такъ что въ разныхъ романахъ являются тѣже лица: архидіаконъ Грэнтли и миссисъ Грэнтли, докторъ Проуди и миссисъ Проуди, докторъ Арабинъ и т. д. Этотъ міръ интимно соприкасается другому міру -- міру помѣщичьему, міру country squires, такъ какъ сельское духовенство живетъ, какъ уже сказано, въ ихъ средѣ, принадлежитъ въ ихъ средѣ. Поэтому всѣ клерикальные романы Троллопа -- Barchester Towers, The last Chronicle of Barset, Framley Parsonage, Vicar of Bullhampton -- наряду съ клерикальною жизнью воспроизводятъ и жизнь сельскихъ джентльменовъ.
   Мы уже сказали, что адвокатъ или докторъ врачъ не такъ непремѣнно проникаютъ въ эту сферу, какъ приходскіе пасторы и вообще духовенство. Въ духовной сферѣ самое происхожденіе значитъ очень много, и чтобы сдѣлаться ректоромъ, и въ особенности епископомъ, если не необходимо, то очень полезно принадлежать въ старинной фамиліи. Родственныя связи между духовною сферою и высшею аристократіею нерѣдкость уже потому, что младшіе сыновья аристократическихъ фамилій охотно избираютъ духовную карьеру. Нерѣдки и брачныя связи: такъ, напримѣръ, дочь архидіакона Грэнтли выходитъ за богача, лорда Домбелло, а лордъ Лофтонъ женится на сестрѣ своего товарища по университету, мѣстнаго приходскаго священника Робартса. Этотъ же Маркъ Робартсъ является у Троллопа отчасти представителемъ пастора-спортсмена.
   Но докторъ-врачъ можетъ все-таки упрочить себѣ равное положеніе въ помѣщичьей средѣ силою личныхъ достоинствъ. Таковъ докторъ Торнъ {Doctor Thome.}; надо, впрочемъ, прибавить, что докторъ Торнъ принадлежитъ въ той же старинной фамиліи, которой главу -- г. Торна, владѣльца Уллаторна, мы уже назвали. Докторъ Торнъ пользуется большимъ уваженіемъ, и Троллопъ самъ такъ привязывается къ нему, что въ другомъ романѣ доставляетъ ему, наконецъ, и достаточныя средства, чтобы фигурировать въ этомъ свѣтѣ со всѣмъ необходимымъ внѣшнимъ достоинствомъ.
   Средства эти Троллопъ доставляетъ доктору весьма простымъ образомъ: женитьбою на богатой наслѣдницѣ. Кто когда-либо видалъ англійскую газету, видалъ и тѣ объявленія, въ которыхъ десять разъ повторяется одно ли и за нимъ -- преимущества, его изобрѣтенія. Такія объявленія долгое время превозносили всѣ преимущества изобрѣтеннаго мистеромъ Донстэблемъ "ливанскаго масла" -- oil of the Lebanon. Докторъ Торнъ, несмотря на свое саксонское происхожденіе, подъ конецъ женится на. этомъ ливанскомъ элексирѣ, то-есть на миссъ Донстэбль, дѣвицѣ зрѣлой, наслѣдницѣ ливанскаго масла, дѣвицѣ, впрочемъ, очень умной, которая нисколько не скрываетъ "неаристократичности" того humbug, благодаря которому она унаслѣдовала очень значительное состояніе. Дѣвица Донстэбль -- опять одинъ изъ удачныхъ типовъ Троллопа, который вообще обладаетъ рѣдкимъ качествомъ рисовать въ совершенствѣ женскіе типы.
   Но насъ интересуетъ не докторъ Торнъ, и не миссъ Донстэбль, а жизнь англійскихъ помѣщиковъ. Англичане вообще полагаютъ, что самый завидный въ свѣтѣ удѣлъ, это -- удѣлъ англійскаго независимаго помѣщика. Мнѣніе это вполнѣ патріотично, въ томъ смыслѣ, что оно всѣ огромные капиталы, пріобрѣтаемые англичанами во всѣхъ частяхъ міра, стягиваетъ на англійское земледѣліе. Не мудрено, что земледѣліе это процвѣтаетъ. Еще бы! англичане, какъ извѣстно, не колонизируютъ въ настоящее время странъ, съ которыми имѣютъ сношенія. Колонизація изъ Англіи -- дѣло оконченное, и если она еще происходитъ, то дѣятелями ея являются люди, которые въ самой Англіи не имѣли пвкакой цѣны. Вліяніе англичанъ внѣ Англіи -- мы разумѣемъ вліяніе общественное, промышленное и торговое -- осуществляется способомъ не колонизаціоннымъ, не производительнымъ, а чисто-завоевательнымъ. Англичане высылаютъ заграницу не земледѣльцевъ и ремесленниковъ, какъ нѣмцы, не солдатъ, а офицеровъ колонизаціи: ихъ колонизація -- не колонія, а факторія. Ихъ орудія -- не плугъ, не шило, не машина для печенія хлѣбовъ или копченія говядины, а просто торговые, по мѣрѣ возможности монополистскіе, привилегированные пріемы. Они снабжаютъ другія страны не производителями рабочими, какъ нѣмцы -- другая колонизаціонная нація,-- не рядовыми производительности, а распорядителями, хозяевами, то-есть завоевателями. Только въ одной странѣ новые эмигранты изъ Англіи еще являются въ качествѣ рабочихъ, именно въ Соединенныхъ Сѣвероамериканскихъ Штатахъ. Здѣсь возвышенность заработковъ еще продолжаетъ соблазнять англійскихъ рабочихъ, простыхъ рабочихъ. Во всѣхъ другихъ странахъ, англичанинъ является только предпринимателемъ, торговымъ человѣкомъ, за котораго работаетъ капиталъ. И всѣ эти капиталы, въ силу англійскаго міросозерцанія, по которому самымъ завиднымъ въ свѣтѣ положеніемъ представляется положеніе country squires въ самой Англіи,-- стекаются въ Англію, и обращаются на англійское земледѣліе, которое и достигла совершенства, невозможнаго въ другихъ мѣстахъ, предоставленныхъ собственнымъ своимъ рессурсамъ.
   Англичане похожи на французовъ и не похожи на нѣмцевъ въ томъ отношеніи, что они не "прилѣпляются" въ мѣсту своей торговой дѣятельности заграницею, а все думаютъ о возвращеніи на родину, чтобы тамъ наслаждаться собранными плодами. Полный идеалъ всякаго англичанина таковъ: нажить капиталъ, на часть его пріобрѣсть въ Англіи имѣніе, помѣстье, и сдѣлаться основателемъ, родоначальникомъ country family, то-есть помѣщичьяго рода. Сквайръ, живущій въ имѣніи, унаслѣдованномъ отъ отца или дѣда (хотя и пріобрѣтенномъ, можетъ быть, на торговые барыши), имѣющій домъ, устроенный съ тѣмъ неизвѣстнымъ на континентѣ, крайне сложнымъ комфортомъ, какимъ умѣютъ окружать себя англійскіе помѣщики, и въ который входятъ между прочимъ и такія вещи, какъ паркъ -- хотя бы не большой -- своя охота на лисицъ, заботливо оберегаемыхъ и поддерживаемыхъ, и фазановъ, которыми снабжаются рощи, погребъ со старыми винами, конюшня съ превосходными лошадьми, такой сквайръ, живущій совершенно независимо отъ кого-либо и представляющій свою мѣстность въ парламентѣ -- это самый высокій идеалъ каждаго англичанина. И англичане, не безъ нѣкотораго основанія, убѣждены, что нѣтъ во всемъ мірѣ другого сословія, котораго жизнь была бы такъ привольна и такъ исполнена независимости и достоинства, какъ жизнь ихъ богатаго помѣщичьяго сословія. Сословіе сквайровъ есть именно гордость Англіи, и англичане вовсе не раздѣляютъ континентальнаго взгляда, по которому Англія -- страна главнымъ образомъ торговая, и англичане -- народъ преимущественно коммерческій. Троллопъ, въ одномъ романѣ, прямо отрицаетъ этотъ взглядъ: "Англія и теперь еще вовсе не коммерческая страна, въ томъ смыслѣ, какъ ее обыкновенно называютъ этимъ эпитетомъ; она еще все -- не страна однихъ коммерсантовъ, и будемъ надѣяться -- не скоро и сдѣлается такою." Съ неменьшей основательностью, ее можно еще и теперь называть феодальною, или рыцарскою страною.
   "Если есть на просвѣщенномъ Западѣ Европы нація, среди которой есть истинные бояре, которой истинная аристократія представляется землевладѣльцами, истинная аристократія, пользующаяся общимъ довѣріемъ, признаваемая способною въ управленію, то нація эта именно -- англичане. Возьмите изъ среды каждаго великаго народа въ Европѣ по десятку наиболѣе вліятельныхъ людей; возьмите во Франціи, Австріи, Сардиніи, Пруссіи, Россіи, Швеціи, Даніи, Испаніи -- по десятку первостепенныхъ по вліянію своему на дѣла націи людей, и затѣмъ отмѣтьте также въ Англіи десятеро извѣстныхъ въ качествѣ наиболѣе значительныхъ государственныхъ людей настоящей минуты -- и вы убѣдитесь, въ которой изъ этихъ странъ феодальная, а по нынѣшнему помѣстная собственность внушаетъ къ себѣ наиболѣе преданности и наиболѣе искренняго довѣрія. Англія -- торговая страна! Да, она торговая, но въ томъ только смыслѣ, какъ древняя Венеція. Пусть она и превосходитъ другія страны въ торговлѣ, но торговля все-таки, въ ней самой -- никакъ не то, чѣмъ она наиболѣе гордится, не то, въ чемъ она сама признаетъ свое превосходство. Негоціанты, которые -- только негоціанты, у насъ далеко не занимаютъ перваго мѣста, но негоціанту открытъ доступъ къ людямъ перворяднымъ; онъ можетъ сдѣлаться однимъ изъ нихъ. Купля и продажа -- вещи хорошія и необходимыя; онѣ вполнѣ необходимы и могутъ быть очень полезны; но купля и продажа все-таки не могутъ составлять благороднѣйшаго занятія для человѣка; и будемъ надѣяться, что пока мы живемъ, купля и продажа не будутъ почитаться почетнѣйшимъ занятіемъ англичанина".
   Мы не станемъ критиковать этого взгляда, весьма наивнаго; мы привели его какъ истинный взглядъ англійскаго общества доселѣ. Утѣшать себя мыслью, что огромное вліяніе англійской аристократіи на дѣла зависѣло доселѣ собственно отъ общаго въ ней довѣрія -- такую вещь можетъ сказать только англичанинъ, который вообще расположенъ къ оптимистскому взгляду на все то у себя дома, чего онъ еще не имѣетъ въ виду измѣнять. Нынѣшняя англійская аристократія, безъ сомнѣнія, образованнѣе другой и болѣе заслуживаетъ довѣрія; но какъ будто преобладаніе аристократіи въ этой странѣ было меньше въ то -- вовсе еще недалекое время, когда она по нравственнымъ своимъ качествамъ не заслуживала довѣрія? Напротивъ -- сама нравственная распущенность этого класса именно и происходила отъ безусловнаго въ то время его преобладанія.
   Представимъ изъ одного разсказа Троллопа краткій очеркъ богатаго англійскаго помѣщика, одного изъ гордыхъ патриціевъ этой республики, представлявшей до нашего времени не мало сходства съ республикой древняго Рима. Г. Грешэмъ {Doctor Thome. Этотъ Грешэмъ не имѣетъ отношенія къ Грешэму новѣйшихъ разсказовъ Троллопа, тому Грешэму, который представляетъ собой Гладстона.} -- простой commoner, и титулуется "мистеръ" Грешэмъ, или "Франсисъ Ньюбольдъ Грешэмъ esq" -- то есть точно также, какъ любой изъ Джонсовъ. Въ Англіи нѣтъ дворянства, въ томъ смыслѣ, какъ оно понимается на континентѣ. Въ Англіи есть только аристократія, а дворянства нѣтъ. Г. Паллизеръ -- племянникъ герцога, и наслѣдникъ его титула; но онъ -- не нобльменъ. Онъ будетъ нобльменомъ и даже первымъ нобльменомъ своей страны, когда унаслѣдуетъ отъ дяди титулъ герцога. До тѣхъ поръ онъ -- мистеръ, и такой же коммонеръ, какъ Джонсъ, или какъ мистеръ Грешэмъ. Но между положеніемъ мистера Грешэма и другихъ мистеровъ, великая разница. М-ръ Грешэмъ -- владѣлецъ Грешэмсбэри, помѣстья, принадлежащаго его роду со временъ нормандскаго покоренія. Мистеръ Грешэмъ по положенію гораздо выше даже лорда, вновь испеченнаго за заслуги въ какой-нибудь профессіи.
   У насъ, гдѣ и недвижимая собственность весьма подвижна, гдѣ рѣдки имѣнія, остававшіяся въ рукахъ одного рода въ теченіи какого-нибудь одного столѣтія, гдѣ, наконецъ, частныя каменныя постройки и всѣ-то относятся ко времени недавнему, нелегко составить себѣ понятіе о томъ, что такое есть place стариннаго богатаго англійскаго помѣщика. Для этого надо вспомнить, что каменныя постройки въ Британіи были уже во время римлянъ, что нѣсколько покореній, послѣдовавшихъ одно за другимъ, легли пластами на эту землю и сказались твердыми каменицами. Послѣднее изъ этихъ покореній, покореніе нормандское, покрыло страну рыцарскими замками, и этотъ пластъ остается верхнимъ до сихъ поръ, какъ ни поросъ онъ индустріализмомъ, коммерціею и тѣмъ новымъ величіемъ, которое возникло не въ замкѣ, а въ городской коммунѣ. Къ сословію нормандскихъ завоевателей постепенно пріобщались, примыкали новые землевладѣльцы, какъ къ тому же сословію примкнуло то, что осталось отъ прежняго, англосаксонскаго землевладѣнія. По мѣрѣ того, какъ древній замокъ приходилъ въ ветхость (много ихъ разорено во время войны Розъ), близъ его постепенно воздвигалось новое полуукрѣпленное, полуорнаментное зданіе, и каждая отдѣльная часть этого зданія запечатлѣвалась характеромъ той эпохи, которая видѣла ея возникновеніе. Такимъ образомъ, возникли живописныя барскія постройки, которыя составляютъ аггломерацію изъ разныхъ стилей, представляютъ собою монументальные отрывки исторіи Англіи. Такимъ образомъ, средства, собираемыя въ теченіи многихъ вѣковъ, употреблялись на продолженіе давно начатаго дѣла. Мы назвали г. Г решэма помѣщикомъ богатымъ, но относительно говоря, для Англіи, онъ еще вовсе не очень богатъ. Когда онъ наслѣдовать отцу, у него было 15 тысячъ фунтовъ годового дохода -- сумма огромная по континентальнымъ понятіямъ, но нисколько не огромная въ той странѣ баснословныхъ капиталовъ, которая эксплуатировала Соединенные Штаты и множество другихъ колоній, которая эксплуатируетъ до сихъ поръ Индію, которая унаслѣдовала или похитила несмѣтные ресурсы торговли, нѣкогда составлявшей величіе итальянскихъ, республикъ, потомъ Испаніи и Португаліи, потомъ Нидерландовъ. Цифры доходовъ англійскихъ богачей кажутся баснословны, но онѣ не представляютъ ничего баснословнаго, когда вспомнишь, что для какихъ-нибудь ста тысячъ богатыхъ (по континентальнымъ понятіямъ) семействъ работаетъ болѣе 200 милліоновъ душъ, не говоря уже о дани собираемой англійскою промышленностью и торговлею со всего остального человѣчества.
   Имѣя 15 тысячъ фунтовъ ежегоднаго дохода, г. Грешэмъ былъ богатъ для землевладѣльца-коммонера. Но для нобльмена онъ богатъ бы не былъ. Сосѣдъ и родственникъ его лордъ де-Курси былъ гораздо богаче, а самъ лордъ де-Курси былъ неважная персона въ сравненіи съ герцогомъ Омніумъ. Это еще не все: на ежегодный доходъ въ 15 тысячъ фунтовъ можно, конечно, устроить себѣ весьма красивое жилище. Но ни на эту и ни на большую сумму дохода нельзя устроить въ короткое время Грешэмсбери-Гоузъ; нельзя придать зданію величіе старины, нельзя вдругъ устроить паркъ, населенный оленями и богатую лисью охоту, нельзя устроить аллею изъ лимонныхъ деревъ съ версту длиною, какъ та, которая вела къ главнымъ воротамъ Грешэмсбери-Гоуза. Все это, въ настоящемъ видѣ, могло явиться только постепенно, вслѣдствіе прочности владѣнія и наслѣдственной дѣятельности владѣльцевъ.
   Всѣ упомянутыя принадлежности украшали Грешэмсбэригоузъ, который стоялъ во главѣ угла, образуемаго селомъ. Съ одной стороны его -- оленій паркъ и многочисленныя конюшни и службы, съ другой -- великолѣпная, длинная аллея изъ лимонныхъ деревъ. Самый домъ былъ окруженъ чугунною рѣшеткою, съ каменными воротами, надъ которыми высился гербъ Грешэмовъ, поддерживаемый двумя дикими, съ палицами въ рукахъ, и съ девизомъ "Gardez Gresham" (берегитесь Грешэма).
   Большая часть дома выстроена въ чистомъ тюдорскомъ стилѣ; изъ оконъ дома, стоящаго на возвышеніи, видъ -- на нѣсколько разнообразныхъ садовъ, на множество каменныхъ террасъ, разбросанныхъ посреди садовъ; грешэмсбэрскіе сады славятся своею красотой уже два вѣка.
   Такому джентльмену, какъ мистеръ Грешэмъ, не предстоитъ надобности дѣлать карьеру. Однако и онъ долженъ работать, долженъ стараться занять въ округѣ то положеніе, которое соотвѣтствуетъ ему, то положеніе, которое передъ нимъ принадлежало его отцу и его дѣду. Для этого, онъ прежде всего и какъ непремѣнное условіе долженъ пройти чрезъ университетъ; потомъ, онъ путешествуетъ, видитъ свѣтъ, возвращается домой и является кандидатомъ на выборы въ парламентъ. Если свою политическую роль сыграетъ умно, то можетъ надѣяться до глубокой старости представлять свой округъ въ палатѣ общинъ, издерживая отъ времени до времени нѣсколько десятковъ тысячъ рублей на избраніе; вмѣстѣ съ тѣмъ онъ -- членъ мѣстнаго суда и естественный покровитель своихъ фермеровъ (таково призваніе; исполняется оно, разумѣется, весьма различно). Непосредственная дѣятельность его посвящена хозяйству, заботамъ о поддержаніи и улучшеніи имѣнія. Большую часть времени онъ проводитъ на воздухѣ: объѣзжаетъ работы, посѣщаетъ фермеровъ и сосѣдей, наконецъ въ сезонъ охоты проводитъ цѣлые дни на конѣ, скача, что называется, сломя голову, чрезъ плетни и двухаршинные заборы, для того, чтобы присутствовать при томъ удивительномъ торжествѣ, когда собаки затравятъ лисицу, и старшій егерь отрѣжетъ у нея голову и хвостъ, а остальное броситъ собакамъ.
   Таковы черты дѣятельности настоящаго англійскаго сквайра.-- Затѣмъ -- все различіе, зависящее отъ личныхъ качествъ. Возьмемъ примѣръ нынѣшняго сквайра, Грешэма-старшаго. Онъ -- человѣкъ со способностями, и человѣкъ добрый и мягкій. Но ему "не повезло" въ жизни. Главною его ошибкой было то, что онъ женился слишкомъ рано и сдѣлалъ неудовлетворительный выборъ. Двадцати одного года, онъ женился на дочери лорда де-Курси, особѣ эгоистической, холодной и пустой. Грешэмы были наслѣдственно -- тори. Де-Курси -- виги. Вступивъ въ палату общинъ, молодой Франсисъ Грешэмъ не съумѣлъ ясно опредѣлить своего положенія. Онъ сблизился съ вигами и на слѣдующихъ выборахъ, не бывъ поддержанъ ни торіями, ни вигами, "сѣлъ между двухъ стульевъ", провалился. Между тѣмъ, онъ никакъ не хотѣлъ отказаться отъ политическаго положенія, какое принадлежало его отцу, трижды пробовалъ являться снова кандидатомъ на выборахъ, и трижды потерпѣлъ неудачу, что уже составило потерю (при борьбѣ расходы избранія сильно возрастаютъ) втрое превосходившую сумму его годового дохода. Это уже былъ чувствительный ударъ. Но этого мало. Леди Арабелла, жена Грешэма, непремѣнно желала проводить "сезонъ" въ Лондонѣ, и вотъ они провели въ Лондонѣ четыре первыхъ сезона своей супружеской жизни. Въ Лондонѣ, леди Арабелла, разумѣется, хотѣла жить на равную ногу со своими роднями, т.-е. съ де-Курси, и въ ихъ свѣтѣ. Это поглотило такія суммы, что Грешэмъ просто обѣднѣлъ. При немъ оставалось большое имѣніе; но у него вѣчно былъ недостатокъ въ деньгахъ; нельзя было производить своевременно нужныхъ хозяйственныхъ расходовъ, а семейство все возрастало. Къ этому еще прибавилось то обстоятельство, что Грешэмъ взялся содержать у себя псарни, служащія для охоты всего округа. При такомъ имѣніи, въ другихъ обстоятельствахъ, это былъ бы расходъ незначительный; но въ обстоятельствахъ Грешэма и это было чувствительно, такъ что, бывъ master of the hounds въ теченіи десяти лѣтъ, онъ, наконецъ, долженъ былъ отказаться отъ этой чести. Разъ вступивъ на путь займовъ, онъ все болѣе и болѣе запутывался, долженъ былъ закладывать доходы съ имѣнія и, наконецъ, довелъ дѣла до того, что сынъ его, поимени тоже Франкъ Грешэмъ, долженъ жениться на деньгахъ; онъ долженъ сдѣлать это, если хочетъ сохранить свое наслѣдственное положеніе въ графствѣ. Эта fatalité и даетъ канву для романа, который оканчивается однако иначе, совершенно случайно-благопріятнымъ образомъ, ибо Франкъ женится на дѣвушкѣ бѣдной, но Троллопъ дѣлаетъ ее потомъ богатою.
   Мы представили сквайра "настоящаго"; возьмемъ иной примѣръ -- человѣка, случайнаго, попадающаго въ среду богатаго землевладѣнія. Положеніе человѣка, случайно выходящаго изъ своей среды и попадающаго въ такую среду, которой не соотвѣтствуетъ ни происхожденіе его, ни воспитаніе -- въ Англіи труднѣе, чѣмъ гдѣ-либо. Въ Англіи для всякаго рода дѣятельности существуютъ опредѣленныя грани. Простой, необразованный рабочій или сидѣлецъ можетъ разбогатѣть -- это случается очень часто, а потому есть цѣлый классъ, въ которомъ такіе люди и могутъ помѣститься весьма удобно -- классъ богатыхъ предпринимателей, "вышедшихъ въ люди" спекулянтовъ. Оставаясь между собою, они живутъ въ свое удовольствіе, и мало-по-малу, посредствомъ браковъ, сближаются съ инымъ, высшимъ классомъ, такъ что черезъ какихъ-нибудь два поколѣнія, у наслѣдниковъ такого человѣка есть уже и образованіе, и связи, достаточныя для любого общества. Но быть въ положеніи исключительномъ, не принадлежать ни къ какому опредѣленному классу, съ опредѣленными условіями жизни, весьма тяжко въ Англіи, странѣ рѣзкихъ и твердыхъ общественныхъ граней.
   Послѣ помѣщика "настоящаго", возьмемъ такого помѣщика случайнаго. Таковъ сэръ Роджеръ Скатчердъ. Сэръ Роджеръ по ремеслу -- каменьщикъ, простой каменьщикъ, со вкусами, и нравами и съ женою -- какіе бываютъ у каменьщика. А между тѣмъ онъ страшно разбогатѣлъ. Сперва маленькія постройки, потомъ большіе общественные и казенные подряды -- при необыкновенной энергіи и талантливости этого человѣка дали ему, наконецъ, такія средства, что онъ взялся за желѣзно-дорожное строительство и сталъ строить нѣсколько линій вдругъ. Большую часть того округа, гдѣ онъ родился, онъ купилъ и сдѣлался богатымъ землевладѣльцемъ. Это бы еще все ничего. Пусть бы онъ жилъ себѣ въ городѣ, "съ себѣ подобными", а въ имѣніе привозилъ своихъ городскихъ друзей, пилъ и охотился съ ними. Но случилось такъ, что правительству какъ-то особенно понадобилось въ скорѣйшее время построить нѣкоторую новую линію, и богатый каменьщикъ Скатчердъ исполнилъ это весьма скоро и весьма дешево, просто изъ гордости, чтобы сдѣлать одолженіе британскому правительству.
   Британское правительство, за эту услугу, возвело его, съ нисходящимъ мужскимъ потомствомъ, въ достоинство баронета Соединеннаго Королевства. Положеніе богатаго баронета-землевладѣльца было уже совсѣмъ иное. Онъ захотѣлъ въ парламентъ. Въ классѣ городскихъ вновь возникшихъ богачей онъ не остался,-- а въ сословіе землевладѣльцовъ "настоящихъ" онъ могъ вступить только по формѣ. Они не приняли бы его какъ равнаго; да ему и скучно было съ ними. Они скакали верхомъ, а онъ работалъ съ утра до вечера какъ волъ -- когда работалъ. Они пили бордо, а онъ пилъ коньякъ. Наконецъ его "миледи", леди Скатчердъ ужъ никакъ не годилась въ общество тѣхъ людей, у которыхъ она нѣкогда служила въ кормилицахъ. И вотъ сэръ Роджеръ, человѣкъ умный, пожалуй, геніальный въ своемъ родѣ -- сталъ пить зайдемъ. "Должно быть эта концессія уже обѣщана", или "должно быть эта компанія уже состоялась -- такъ какъ Скатчердъ вотъ уже цѣлую недѣлю пьетъ мертвую" -- такъ стали говорить. "Сказываютъ, выпилъ три галлона коньяку; должно быть дѣло слажено".
   Сына своего, Скатчердъ послалъ въ Итонъ. Молодой Скатчердъ все-таки учится же чему-нибудь, наконецъ онъ не родился рабочимъ, онъ сынъ баронета, и самъ будетъ современемъ сэръ Люисъ Скатчердъ; но ядъ разграниченія, исключительности такъ глубоко проникъ это общество, что послушайте, какъ относились къ молодому Скатчерду дѣти -- товарищи его въ Итонѣ: "у молодого Скатчерда было больше карманныхъ денегъ, чѣмъ у кого-либо въ школѣ, и сверхъ того у него было достаточно нѣкоторой наглости, которая давала ему мѣсто въ первомъ ряду однолѣтковъ. Поэтому онъ пріобрѣлъ нѣкоторый éclat въ школѣ, признанный даже тѣми учениками, которые знали и очень часто говорили одинъ другому, что молодой Скатчердъ не можетъ быть приличнымъ для нихъ товарищемъ, кромѣ такихъ многочисленныхъ собраній, какъ напр., при игрѣ въ "крокетъ" ни на гонкѣ школьныхъ лодокъ. Мальчики въ этомъ отношеніи столь же исключительны, какъ люди взрослые и точно также хорошо понимаютъ разницу, какая есть между кругомъ общаго товарищества и кружкомъ болѣе интимнымъ. У Скатчерда было много такихъ товарищей, которые охотно отправлялись съ нимъ въ Мэйденгэдъ, на его гичкѣ; но ни одинъ изъ числа ихъ не сталъ бы говорить съ нимъ, напримѣръ.... о своей сестрѣ".
   Молодому Скатчерду не въ прокъ пошло отцовское богатство, какъ оно пошло не въ прокъ самому сэр-Роджеру, и именно потому, что они стояли въ положеніи исключительномъ, въ томъ обществѣ, гдѣ на все установлены грани, и гдѣ стоятъ внѣ этихъ граней крайне неудобно. "Нѣтъ ничего труднѣе, какъ дать порядочное воспитаніе такому юношѣ, который не имѣетъ нужды готовиться въ заработыванію себѣ впослѣдствіи куска хлѣба, а между тѣмъ не имѣетъ признаннаго положенія въ средѣ, другихъ молодыхъ людей, тоже воспитываемыхъ не въ виду заработковъ. Будущіе герцоги и графы находятъ готовыя ли нихъ обязанности и мѣста, столь же легко -- какъ будущіе пасторы и адвокаты. Въ виду ихъ особеннаго положенія все уже давно-устроено; и хотя и они, конечно, могутъ сбиться съ пути, но имъ все-таки заранѣе обезпечены всѣ шансы дороги вѣрной. Тоже самое можно сказать о такихъ молодыхъ джентльменахъ, какъ Франкъ Грешэмъ. Ихъ есть достаточно много, а потому, благосостояніе ихъ, въ періодѣ приготовленія въ жизни, давно уже обсуждено, устроено и обставлено какъ слѣдуетъ. А такихъ молодыхъ людей, каковъ былъ Люисъ Скатчердъ, юношей брошенныхъ въ свѣтъ въ его положеніи -- слишкомъ мало; и вотъ изъ небольшого числа ихъ, еще только очень малая часть вступаетъ въ борьбу жизни подъ условіями благопріятными".
   Этими характеристическими словами Троллопа мы заключимъ, очеркъ одной изъ сферъ столь исключительнаго и несклоннаго къ уступкамъ англійскаго общества.

Л. Полонскій.

"Вѣстникъ Европы", NoNo 9--10, 1870

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов