Гельмгольц Герман - Об отношении естественных наук к знанию вообще

Объ отношеніи естественныхъ наукъ къ знанію вообще *).

(Ueber das Verhältniss der Naturwissenschaften zur Gesammtheit der Wissenschaft).

Г. Гельмгольца.

*) Рѣчь эта произнесена въ Гейдельбергскомъ университетѣ 22 ноября 1862 года, слѣдовательно 32 года тому назадъ, но все же и до сихъ поръ не утратила своего глубокаго значенія. Краткія біографическія свѣдѣнія о Гельмгольцѣ были помѣщены въ октябрьской книжкѣ нашего журнала; подробную характеристику и оцѣнку значенія въ исторіи науки этого выдающагося ученаго нашего вѣка мы дадимъ въ одномъ изъ ближайшихъ нумеровъ.

Въ настоящее время могло бы казаться, что взаимныя отношенія всѣхъ наукъ между собою, въ силу которыхъ мы соединяемъ эти послѣднія подъ общимъ названіемъ Universitas litterarum, слабѣе, чѣмъ когда-либо. Мы видимъ, что современные ученые погружены въ изученіе деталей, занимающихъ такія обширныя области, что величайшій энциклопедистъ не въ состояніи удержать въ своей памяти больше ограниченнаго участка современной науки. Лингвистъ послѣднихъ трехъ столѣтій совершенно удовлетворялся изученіемъ латинскаго и греческаго языковъ и развѣ только для непосредственно практическихъ цѣлей онъ изучалъ нѣсколько европейскихъ языковъ. Въ настоящее время сравнительное языковѣдѣніе ставитъ себѣ задачей ознакомленіе со всѣми языками всѣхъ человѣческихъ племенъ, для того, чтобы вывести отсюда законы образованія языка. Даже въ предѣлахъ классической филологіи теперь болѣе не ограничиваются изученіемъ только тѣхъ сочиненій, которыя, благодаря своей художественности, яркости мысли, или глубинѣ содержанія сдѣлались образцами поэзіи и прозы во всѣ вѣка. Теперь знаютъ, что каждый потерянный отрывокъ древняго писателя, каждая замѣтка педантичнаго грамматика-или византійскаго придворнаго поэта, каждый сломанный надгробный памятникъ римскаго чиновника, найденный въ какомъ-нибудь глухомъ углу Венгріи, Испаніи или Африки, можетъ быть, содержатъ въ себѣ какія-нибудь важныя указанія. И вотъ другой рядъ ученыхъ занимается собираніемъ и приведеніемъ въ систему всѣхъ остатковъ классической древности. Прибавимъ сюда изученіе историческихъ источниковъ, пересмотръ бумагъ, хранящихся въ архивахъ, собираніе замѣтокъ, разсѣянныхъ въ мемуарахъ, собраніяхъ писемъ и біографіяхъ, разборъ іероглифовъ и клиновидныхъ надписей, постоянно возростающіе по своему объему систематическіе перечни минераловъ, растеній и животныхъ, какъ нынѣ живущихъ, такъ и доисторическихъ -- и передъ нами развернется перспектива знаній, отъ которой можетъ закружиться голова. Во всѣхъ этихъ наукахъ область изслѣдованія продолжаетъ расширяться въ той же степени, въ какой совершенствуются способы наблюденія, и не видать конца этому. Зоологъ прошлыхъ столѣтій большей частью вполнѣ удовлетворялся, описавши зубы, наружные покровы, строеніе конечностей и прочіе внѣшніе признаки какого-нибудь животнаго. Анатомъ ограничивался анатоміей человѣка, насколько она была ему доступна при помощи ножа, пилы, долота или, наконецъ, посредствомъ инъекціи сосудовъ. Изученіе человѣческой анатоміи считалось чрезвычайно обширнымъ и труднымъ предметомъ. Теперь не ограничиваются болѣе грубой анатоміей человѣка, область которой совершенно справедливо считается уже исчерпанной, а присоединяютъ сюда сравнительную анатомію, т. е. анатомію всѣхъ животныхъ и микроскопическую анатомію, однимъ словомъ, науки съ несравненно болѣе широкимъ содержаніемъ.

Четыре элемента древности и средневѣковой алхиміи разрослись въ современной химіи до 64 основныхъ тѣлъ. Но не только увеличилось число простыхъ тѣлъ, а и методы полученія изъ нихъ сложныхъ соединеній сдѣлали такіе успѣхи, что выдѣлилась отдѣльная наука -- органическая химія, занимающаяся исключительно соединеніями углерода съ водородомъ, кислородомъ, азотомъ и нѣкоторыми другими простыми тѣлами.

Выраженіе: "сколько звѣздъ на небѣ" употреблялось въ прежнія времена, когда рѣчь шла о цифрѣ, превосходящей всѣ наши представленія. Плиній былъ того мнѣнія, что намѣреніе Гиппарха (remetiam Deo improbam) сосчитать звѣзды и опредѣлить ихъ мѣста, граничитъ съ дерзостью. И не смотря на это, въ указателяхъ звѣздъ, изготовленныхъ до XVII столѣтія безъ помощи телескоповъ, находимъ отъ 1.000 до 1.500 звѣздъ отъ первой до пятой величины. Въ настоящее время астрономы заняты расширеніемъ этихъ каталоговъ и внесеніемъ въ нихъ звѣздъ до 10-й величины, что дастъ въ общей сложности около 200.000 неподвижныхъ звѣздъ. Ближайшимъ слѣдствіенъ этихъ изслѣдованій оказалось открытіе большого числа новыхъ планетъ. Въ 1781 году ихъ было извѣстно только 6. а въ настоящее время -- 75.

Обозрѣвая эту гигантскую дѣятельность во всѣхъ областяхъ знанія, мы невольно изумляемся и готовы воскликнуть вмѣстѣ съ хоромъ въ Антигонѣ:

"Многое удивительно, но нѣтъ ничего удивительнѣе человѣка".

Кто можетъ при такихъ условіяхъ охватить всю совокупность знанія, удержать въ своихъ рукахъ всѣ отдѣльныя нити и оріентироваться въ нихъ? Естественно вытекающее отсюда слѣдствіе состоитъ прежде всего въ томъ, что каждый изслѣдователь въ отдѣльности вынужденъ Избрать для себя все болѣе съуживающуюся область изслѣдованій и можетъ имѣть лишь неполныя свѣдѣнія о сосѣднихъ областяхъ. Намъ теперь смѣшно слышать, что въ XVII столѣтіи Кепилеръ былъ приглашенъ въ Грецъ профессоромъ математики и морали, или что въ началѣ XVIII столѣтія Берггафъ въ Лейденѣ занималъ одновременно каѳедры ботаники, химіи и клинической медицины, куда входила въ то время, конечно, и фармація. Теперь для этихъ предметовъ намъ нужно, по меньшей мѣрѣ, четыре, а въ хорошо обставленныхъ университетахъ. даже восемь, лекторовъ.

Я тѣмъ болѣе считаю возможнымъ обсудить здѣсь вопросъ о взаимной связи между различными науками, что самъ принадлежу къ изслѣдователямъ естественныхъ наукъ, противъ которыхъ въ послѣднее время раздавалось особенно много обвиненій въ изолированности и отчужденности отъ прочихъ наукъ, соединенныхъ между собою общими историческими и филологическими изслѣдованіями. Подобное отчужденіе дѣйствительно обнаруживалось въ теченіе извѣстнаго времени и мнѣ кажется, что оно развилось, главнымъ образомъ, подъ вліяніемъ Гегелевской философіи. Въ концѣ прошлаго столѣтія, подъ вліяніемъ ученія Канта, еще не существовало подобнаго раздѣленія; наоборотъ, эта философія стояла на одной почвѣ съ естественными науками, что лучше всего доказывается собственными работами Канта въ области естественныхъ наукъ, въ особенности же его космогонической теоріей, опирающейся на законъ притяженія Ньютона и получившей впослѣдствіи всеобщее признаніе подъ именемъ теоріи Лапласа. Критическая философія Канта имѣла своей цѣлью только провѣрку источниковъ и основаній нашего знанія и установленіе масштаба умственной работы по отношенію къ отдѣльнымъ наукамъ. Положеніе, выведенное а priori, какъ результатъ чистаго мышленія, могло служить, по его ученію, лишь правиломъ для метода мышленія, но не могло имѣть никакого положительнаго и реальнаго содержанія. Гегелевская философія тождества была смѣлѣе. Она исходила изъ той гипотезы, что дѣйствительный міръ, природа и человѣческая жизнь являются результатомъ мышленія творческаго духа, сущность котораго тождественна съ человѣческимъ. Поэтому, человѣческій разумъ могъ, повидимому, и безъ руководительства внѣшняго опыта, только путемъ собственной внутренней дѣятельности, прослѣдить мысли творческаго духа. Въ этомъ смыслѣ философія тождества поставила себѣ цѣлью а priori построить главнѣйшіе результаты всѣхъ наукъ. Это могло оказаться болѣе или менѣе удачнымъ по отношенію къ религіи, праву, государству, языку, искусству, исторіи, однимъ словомъ, ко всѣмъ тѣмъ наукамъ, сущность которыхъ развивается, главнымъ образомъ, изъ психологической основы, и которыя извѣстны подъ общимъ названіемъ умозрительныхъ.

Гегель въ своихъ попыткахъ разрѣшить эту задачу нашелъ себѣ существенную поддержку въ глубокомъ философскомъ пониманіи исторіи и науки со стороны философовъ и поэтовъ непосредственно предшествовавшей ему эпохи. Ему оставалось только привести въ порядокъ и соединить между собою эти данныя для того, чтобы получить систему, весьма интересную во многихъ отношеніяхъ. Она вызвала энтузіазмъ среди большинства образованныхъ современниковъ, питавшихъ преувеличенныя надежды на разрѣшеніе глубочайшихъ загадокъ человѣческой жизни, тѣмъ болѣе, что смыслъ системы затемнялся своеобразнымъ абстрактнымъ языкомъ и, вѣроятно, былъ понятъ лишь немногими изъ его почитателей.

То обстоятельство, что построеніе главнѣйшихъ результатовъ умозрительныхъ наукъ оказалось болѣе или менѣе удачнымъ, отнюдь не служило доказательствомъ вѣрности гипотезы идентичности, изъ которой исходила философія Гегеля. Рѣшительнымъ пробнымъ камнемъ для нея могли быть только факты природы. Само собою понятно, что въ умозрительныхъ наукахъ должны были обнаруживаться слѣды дѣятельности человѣческаго духа и хода его развитія. Но если природа дѣйствительно отражаетъ въ себѣ результаты мышленія творческаго духа, подобнаго человѣческому, то относительно простѣйшія формы и явленія природы должны были тѣмъ легче подойти подъ эту систему. Но здѣсь именно стремленія философіи тождества потерпѣли полное пораженіе. Натуръ-философія Гегеля казалась, по крайней мѣрѣ, естествоиспытателямъ совершенно безсмысленной. Изъ многихъ выдающихся естествоиспытателей того времени не нашлось ни одного, который принялъ бы идеи Гегеля. Но такъ, какъ съ другой стороны, для Гегеля было чрезвычайно важно встрѣтить признаніе именно въ этой области, то съ его стороны послѣдовала необыкновенно страстная и ожесточенная полемика, направленная, главнымъ образомъ, противъ Ньютона, перваго и величайшаго представителя научнаго изслѣдованія, природы. Философы обвиняли естествоиспытателей въ ограниченности, а послѣдніе, въ свою очередь, обвиняли ихъ въ безтолковости. Тогда естествоиспытатели начали придавать особенное значеніе тому, чтобы ихъ работы были свободны отъ всякаго философскаго вліянія и скоро дѣло дошло до того, что многіе изъ нихъ -- даже выдающіеся люди -- начали отвергать философію, признавая ее не только безполезной, но даже прямо вредной.

Почти такіе же результаты, хотя и совершенно инымъ путемъ, получились въ концѣ концовъ и въ умозрительныхъ наукахъ. Во всѣхъ отрасляхъ науки -- въ религіи, государствѣ, правѣ, искусствѣ, языкѣ появились горячіе поборники гегелевской философія и каждый изъ нихъ стремился преобразовать свою область въ смыслѣ этого ученія и поскорѣе собрать на пути отвлеченнаго мышленія плоды, составлявшіе до сихъ поръ лишь результатъ продолжительной и кропотливой работы. Такимъ образомъ, въ теченіе извѣстнаго времени поддерживалась рѣзкая рознь между естественными науками съ одной стороны и умозрительными -- съ другой, причемъ первыя нерѣдко даже не признавались науками.

Правда, эта рознь скоро утратила свой первоначальный острый характеръ. Цѣлый рядъ быстро слѣдовавшихъ другъ за другомъ блестящихъ открытій и техническихъ примѣненій въ области естественныхъ наукъ показалъ всѣмъ ихъ необыкновенную плодотворность и заставилъ внушить къ себѣ уваженіе. Скоро и въ остальныхъ областяхъ знанія добросовѣстные изслѣдователи фактовъ тоже выступили противъ слишкомъ смѣлаго полета спекулятивнаго мышленія. Вмѣстѣ съ тѣмъ, нельзя, однако, отрицать и благотворнаго вліянія этихъ философскихъ системъ; мы не можемъ не признать, что со времени Гегеля и Шеллинга вниманіе изслѣдователей въ различнѣйшихъ областяхъ умозрительныхъ наукъ начало усиленнѣе направляться на ихъ духовное содержаніе и цѣль, чѣмъ это, можетъ быть, имѣло мѣсто въ предыдущія столѣтія; великая работа этой философіи была, слѣдовательно, не совсѣмъ напрасна.

По мѣрѣ того, какъ эмпирическое изслѣдованіе фактовъ начало снова выступать на первый планъ и въ остальныхъ наукахъ, стала ослабѣвать также рознь между ними и естественными науками. Однако, хотя эта рознь и проявилась съ преувеличенной силой вслѣдствіе вліянія названныхъ философскихъ системъ, нельзя все-таки не признать, что такое различіе существуетъ и что оно вытекаетъ изъ самой сущности вещей. Оно обусловливается отчасти различіемъ въ самомъ родѣ умственной дѣятельности, отчасти же въ содержаніи естественныхъ и умозрительныхъ наукъ. Физику будетъ нѣсколько затруднительно разъяснить филологу или юристу запутанный, естественный процессъ, потому что у нихъ нѣтъ необходимаго для этого навыка въ пользованіи геометрическими и механическими представленіями. Съ другой стороны, эстетикъ и теологъ найдутъ, что естествоиспытатель обнаруживаетъ слишкомъ большую склонность къ механическимъ и матеріалистическимъ объясненіямъ, которыя покажутся имъ тривіальными и расхолодятъ ихъ чувство. Филологъ и историкъ, тѣсно связанные съ юристомъ и теологомъ общимъ изученіемъ филологическихъ и историческихъ наукъ, будутъ удивлены равнодушіемъ естествоиспытателя къ литературнымъ сокровищамъ, простирающимся въ болѣе чѣмъ должной степени даже на исторію его собственной науки. Наконецъ, нельзя отрицать, что умозрительныя науки имѣютъ прямое отношеніе къ драгоцѣннѣйшимъ интересамъ человѣческаго духа, между тѣмъ какъ предметомъ естественныхъ наукъ служитъ внѣшній, безразличный матеріалъ, котораго мы, повидимому, не можемъ обойти только вслѣдствіе его практической пользы, и который, можетъ быть, и не представляетъ непосредственнаго значенія для образованія ума.

При такомъ положеніи вещей, когда наука раздѣлилась на безконечное число вѣтвей и развѣтвленій, когда между ними проявляется рѣзко выраженная рознь, когда ни одинъ умъ не въ силахъ обхватить знаніе въ цѣломъ или даже значительной его части, возникаетъ вопросъ: благоразумно ли соединять ихъ всѣ въ одномъ и токъ же учрежденіи? Не является ли соединеніе четырехъ факультетовъ въ одинъ общій университетъ лишь остаткомъ среднихъ вѣковъ? Нижеслѣдующее краткое разсмотрѣніе покажетъ намъ, насколько необходима подобная связь не только въ формальномъ отношеніи для сохраненія научной рабочей силы, но и въ матеріальномъ отношеніи -- для споспѣшествованія результатамъ этой работы.

Прежде всего два слова о формальномъ отношеніи. Я сказалъ бы, что соединеніе различныхъ наукъ необходимо для сохраненія здороваго равновѣсія умственныхъ силъ. Каждая отдѣльная наука требуетъ, преимущественно, дѣятельности извѣстныхъ умственныхъ способностей и соотвѣтственно этому развиваетъ ихъ путемъ упражненіи. Но всякое одностороннее развитіе влечетъ за собою извѣстныя опасности; оно дѣлаетъ человѣка неспособнымъ къ тѣмъ родамъ дѣятельности, въ которыхъ онъ менѣе упражнялся, ограничиваетъ передъ его умственнымъ взоромъ пониманіе общей связи, въ особенности же легко можетъ вызвать самомнѣніе. Когда человѣкъ замѣчаетъ, что онъ лучше выполняетъ извѣстный родъ умственной работы, чѣмъ другіе люди, то легко забываетъ, что онъ не въ состояніи "зато выполнить многое изъ того, что другіе умѣютъ дѣлать лучше его -- а преувеличенное мнѣніе о себѣ есть величайшій и опаснѣйшій врагъ всякой научной дѣятельности. Какъ много талантливыхъ людей лишены, всего болѣе необходимой для ученаго, способности критически относиться къ самому себѣ, или же совершенно опустили руки, потому что считаютъ сухую, кропотливую работу ниже своего достоинства и стремились только создать геніальныя комбинаціи идей или сдѣлать такія открытія, которыя произвели бы переворотъ въ мірѣ! Сколькіе изъ нихъ кончила свою жизнь озлобленными мизантропами, потому что не добились признанія со стороны людей, которое пріобрѣтается цѣной работы и успѣховъ, а не расточается передъ влюбленнымъ только въ себя геніемъ. И чѣмъ изолированнѣе отдѣльная личность, тѣмъ легче ей угрожаетъ подобная опасность, между тѣмъ какъ, наоборотъ, ничто не дѣйствуетъ такимъ оживляющимъ образомъ, какъ необходимость съ напряженіемъ всѣхъ силъ добиваться признанія со стороны такихъ людей, которые сами заслуживаютъ полнаго признанія.

Если мы произведемъ сравненіе между родами умственной дѣятельности по различнымъ отраслямъ знанія, то соотвѣтственно каждой изъ нихъ получатся извѣстныя различія, хотя вмѣстѣ съ тѣмъ не слѣдуетъ упускать изъ виду, что каждому выдающемуся таланту присуще особое индивидуальное направленіе ума, дѣлающее его преимущественно способнымъ именно къ его дѣятельности. Стоитъ только сравнить работы двухъ изслѣдователей, занимающихся одновременно въ тѣсно соприкасающихся одна съ другой областяхъ, для того, чтобы убѣдиться, что чѣмъ это болѣе выдающіеся люди, тѣмъ рѣзче выражена ихъ умственная индивидуальность и тѣмъ менѣе каждый изъ нихъ былъ бы способенъ произвести работу другого.

Я упомянулъ уже объ огромной массѣ матеріала, представляемаго нашими науками. Прежде всего ясно, что чѣмъ больше объемъ этого матеріала, тѣмъ болѣе точная и совершенная организація и распредѣленіе требуется для того, чтобы не затеряться въ лабиринтѣ учености. Чѣмъ совершеннѣе систематизація, тѣмъ большее можетъ произойти накопленіе частностей безъ ущерба для общей связи. Мы теперь только потому можемъ совершить такъ многое въ области частностей, что наши предшественники научили "асъ организаціи знанія.

Эта организація состоитъ прежде всего въ томъ внѣшнемъ механическомъ порядкѣ, который мы находимъ въ нашихъ каталогахъ, лексиконахъ, справочныхъ указателяхъ, литературныхъ обзорахъ, годичныхъ отчетахъ, собраніяхъ законовъ, естественно-историческихъ системахъ и т. п. При помощи этихъ пособій достигается прежде всего лишь то, что тѣ знанія, которыя не хранятся непосредственно въ памяти, могутъ быть разысканы немедленно, какъ только въ нихъ представится надобность. При помощи хорошаго лексикона гимназистъ можетъ теперь достигнуть въ пониманіи классиковъ многаго такого, что представляло трудности для Эразма несмотря на всю его начитанность. Сочиненія подобнаго рода образуютъ какъ бы основной фондъ научнаго имущества человѣчества, процентами съ котораго оно пользуется; его можно сравнить съ капиталомъ, обращеннымъ въ земельную собственность. Подобно землѣ, изъ которой состоитъ почва, и знаніе, заключенное въ каталоги, лексиконы и указатели, имѣетъ мало привлекательный видъ; непосвященный не знаетъ и не цѣнитъ труда и затратъ, вложенныхъ въ эту ниву; работа пахаря безконечно кропотлива, медленна и тяжела. Но если работа лексикографа и систематика и требуетъ такого же неутомимаго и упорнаго труда, какъ работа пахаря, то отнюдь не слѣдуетъ все-таки думать, что это работа низшаго достоинства, такая же сухая и механическая, какой она выглядитъ въ готовомъ, отпечатанномъ видѣ. Каждый отдѣльный фактъ долженъ быть найденъ путемъ внимательнаго наблюденія, подвергнуть провѣркѣ и сравненію, существенное должно быть отдѣлено отъ второстепеннаго -- все это, очевидно, можетъ выполнить только тотъ, кто вполнѣ освоился съ цѣлью, во имя которой собираются всѣ эти данныя, съ внутреннимъ содержаніемъ соотвѣтствующей науки и съ ея методами, и для такого человѣка каждый отдѣльный фактъ предстанетъ въ его связи съ цѣлымъ и получитъ свой особый интересъ. Поступательный ходъ науки оказываетъ свое вліяніе и на подобныя сочиненія, что лучше всего доказывается тѣмъ обстоятельствомъ, что безпрестанно приходится составлять новые лексиконы, новыя естественно-историческія системы, новыя собранія законовъ, новые звѣздные каталоги. Въ этомъ выражается прогрессирующее развитіе искусства метода и организація знанія.

Но наше знаніе не должно оставаться только въ формѣ каталоговъ; уже одно то обстоятельство, что мы должны хранить его въ этой формѣ, показываетъ, что мы умственно не одолѣли его. Недостаточно знать факты; наука возникаетъ лишь, тогда, когда открываются ея законы и причины. Логическая переработка даннаго матеріала состоитъ прежде всего въ томъ, что мы соединяемъ все сходное и подводимъ его подъ одно общее понятіе. Подобное понятіе включаетъ въ себѣ множество частностей и заступаетъ ихъ мѣсто въ нашемъ сознаніи. Мы называемъ его родовымъ понятіемъ, когда оно вмѣщаетъ въ себѣ множество существующихъ предметовъ, и закономъ, когда оно обнимаетъ собою множество явленій. Если я нашелъ, что всѣ млекопитающія, т. е. всѣ теплокровныя животныя, производящія на свѣтъ живыхъ дѣтенышей, вмѣстѣ съ тѣмъ дышать легкими, имѣютъ двѣ сердечныя полости и, по меньшей мѣрѣ, три слуховыя косточки, то мнѣ нѣтъ надобности запомнить существованіе этихъ анатомическихъ особенностей отдѣльно для обезьяны, лошади, собаки и кита. Общее правило вмѣщаетъ въ себѣ массу отдѣльныхъ случаевъ и заступаетъ ихъ мѣсто въ сознаніи. Когда я высказываю законъ переломленія свѣтовыхъ лучей, то этотъ законъ заключаетъ въ себѣ не только случаи, гдѣ лучи падаютъ подъ различнѣйшими углами на плоскую водную поверхность, но включаетъ вообще всѣ случаи, гдѣ свѣтовые лучи какого бы то ни было цвѣта падаютъ на поверхность любой формы, отграничивающую любую прозрачную среду. Слѣдовательно, этотъ законъ включаетъ въ себѣ дѣйствительно безконечную массу случаевъ, изъ которыхъ каждый въ отдѣльности невозможно было бы удержать въ памяти. Притомъ слѣдуетъ замѣтить, что этотъ законъ примѣнимъ не только къ тѣмъ случаямъ, которые наблюдали мы сами или кто-нибудь другой, но что его можно примѣнить и къ новымъ, еще не подвергнувшимся наблюденію случаямъ и предсказать эффектъ переломленія лучей -- и что мы не ошибемся въ нашихъ ожиданіяхъ. Точно также, если мы найдемъ неизвѣстное, еще неизслѣдованное въ анатомическомъ отношеніи млекопитающее, то мы можемъ предположить со степенью вѣроятности, граничащей съ увѣренностью, что у этого животнаго есть легкія, двѣ сердечныя полости и три или болѣе слуховыхъ косточекъ.

Итакъ, соединяя данныя опыта и образуя понятія, будутъ ли это родовыя понятія или законы, мы не только придаемъ нашему знанію форму, благодаря которой имъ легко можно пользоваться и сохранять его, но мы также расширяемъ его, имѣя возможность примѣнять найденныя правила и законы ко всѣмъ сходнымъ, еще не найденнымъ случаямъ.

Всѣ названные случаи такого рода, что соединеніе отдѣльныхъ случаевъ въ понятія не представляется никакихъ трудностей и сущность всего процесса совершенно ясна. Но въ сложныхъ случаяхъ не такъ-то легко отдѣлить сходное отъ несходнаго и соединить его въ рѣзко обособленномъ понятіи. Предположимъ, что мы знаемъ извѣстнаго человѣка за честолюбиваго; мы можемъ предсказать съ большимъ вѣроятіемъ, что этотъ человѣкъ, поставленный въ необходимость дѣйствовать при извѣстныхъ условіяхъ, послѣдуетъ своему честолюбію и изберетъ извѣстный способъ дѣйствій. Но мы не можемъ ни опредѣлить съ полной достовѣрностью, почему можно узнать честолюбиваго человѣка, ни сказать -- какимъ мѣриломъ можно измѣрять его честолюбіе, ни сказать съ опредѣленностью, какая степень честолюбія требуется для того, чтобы при соотвѣтствующихъ условіяхъ придать дѣйствіямъ человѣка соотвѣтствующее направленіе. Мы, слѣдовательно, производимъ сравненіе между поступками человѣка, которые мы имѣли случай наблюдать и между. поступками другихъ людей, дѣйствовавшихъ подобнымъ образомъ при подобныхъ условіяхъ, и выводимъ отсюда наше заключеніе о результатахъ будущихъ поступковъ, можетъ быть, даже сами того не сознавая, что наше предсказаніе основывается на описанномъ сравненіи. Въ этомъ случаѣ ваше сужденіе вытекаетъ изъ извѣстнаго психологическаго чутья, а не изъ сознательныхъ умозаключеній, хотя въ существенныхъ чертахъ умственный процессъ здѣсь тотъ же самый, какъ и въ томъ случаѣ, когда мы приписываемъ неизслѣдованному млекопитающему существованіе легкихъ.

Этотъ послѣдній видъ индукціи, которая не можетъ быть доведена до законченной формы логическаго умозаключенія, до построенія законовъ, играетъ въ человѣческой жизни чрезвычайно обширную роль. На немъ покоится все развитіе воспріятій нашихъ органовъ чувствъ, что особенно ярко доказывается изслѣдованіемъ такъ называемыхъ обмановъ чувствъ. Когда, напр., въ нашемъ глазу нервныя окончанія раздражаются толчкомъ, то у насъ создается представленіи о появленіи свѣта въ полѣ зрѣнія, потому что мы въ теченіи всей жизни всегда чувствовали раздраженіе въ волокнахъ нашего зрительнаго нерва только въ томъ случаѣ, когда въ полѣ зрѣнія появлялся свѣтъ, и привыкли отождествлять ощущеніе волоконъ зрительнаго нерва съ появленіемъ свѣта въ полѣ зрѣнія. Тотъ же видъ индукціи играетъ существенную роль во всѣхъ психологическихъ процессахъ, благодаря необычайной запутанности вліяній, обусловливающихъ образованіе характера и возникновеніе минутнаго душевнаго настроенія человѣка. А такъ какъ мы приписываемъ себѣ свободную волю, т. е. способность дѣйствовать по собственному побужденію, не будучи вынуждены къ тому строгимъ и неотвратимымъ закономъ причинности, то мы тѣмъ самымъ вообще совершенно отвергаемъ возможность выводить по крайней мѣрѣ, часть проявленій нашей душевной дѣятельности изъ безусловно дѣйствующаго закона.

Этотъ видъ индукціи, въ противоположность логической, вырабатывающей рѣзко опредѣленныя общія положенія, можно было бы назвать художественной индукціей, потому что она проявляется всего ярче въ выдающихся художественныхъ произведеніяхъ. Существенная доля художественнаго таланта состоитъ въ умѣньи передать внѣшніе признаки характера или настроенія словами, образами, красками или звуками и угадывать чутьемъ, безъ руководства какими-либо опредѣленными правилами, каково должно быть дальнѣйшее развитіе душевныхъ состояній. Наоборотъ, тамъ гдѣ мы замѣчаемъ, что работа художника совершалась; сознательно, по общимъ правиламъ и отвлеченнымъ понятіямъ, его твореніе производитъ на насъ впечатлѣніе бѣдности и тривіальности и не вызываетъ нашего восторга. Творенія же великихъ художниковъ воспроизводятъ передъ ними картины характеровъ и настроеній съ яркостью, богатствомъ индивидуальными чертами и жизненностью, почти превосходящими дѣйствительность, такъ какъ здѣсь отсутствуютъ моменты, могущіе нарушить впечатлѣніе.

Если мы станемъ разсматривать рядъ наукъ по отношенію къ способамъ, которыми онѣ пользуются для полученія своихъ результатовъ, то сейчасъ же обнаружится различіе между естественными и умозрительными науками. Естественныя науки по большей части въ состояніи довести свои индукціи до рѣзко выраженныхъ общихъ правилъ и законовъ, умозрительныя же науки преимущественно имѣютъ дѣло съ сужденіями на основаніи психологическаго чутья. Такъ, напр., историческія науки прежде всего должны удостовѣриться въ томъ, насколько заслуживаютъ довѣрія источники, изъ которыхъ передаются факты; послѣ того, какъ установлены факты, начинается слѣдующая, болѣе трудная и важная задача -- разобраться въ часто весьма запутанныхъ и сложныхъ мотивахъ дѣйствій народовъ и индивидуумовъ; то и другое рѣшается главнымъ образомъ психологическимъ чутьемъ. Филологическія науки, поскольку онѣ занимаются разъясненіемъ и исправленіемъ дошедшихъ до насъ текстовъ, исторіей литературъ и искусствъ, должны уловить смыслъ, который хотѣлъ придать писатель своимъ словамъ, они должны исходить изъ правильнаго взгляда какъ на индивидуальность автора, такъ и на духъ языка, на которомъ онъ писалъ. Все это случаи художественной, а не собственно логической индукціи. Здѣсь сужденіе можетъ быть сдѣлано только тогда, когда въ памяти имѣется наготовѣ большое количество отдѣльныхъ, сходныхъ между собою фактовъ, которые можно привести немедленно въ соотношеніе съ возникающимъ въ данную минуту вопросомъ. Поэтому, однимъ изъ первыхъ требованій для этого рода наукъ является хорошая память. Дѣйствительно, многіе изъ знаменитыхъ историковъ и филологовъ возбуждали удивленіе своихъ современниковъ силой своей памяти. Конечно, для изученія этихъ наукъ недостаточно одной только памяти -- нужна еще способность быстро схватывать и выдѣлять сходныя черты, тонко развитое пониманіе душевныхъ движеній человѣка, пониманіе, котораго трудно было бы достигнуть безъ извѣстной теплоты чувства и интереса къ наблюденію душевныхъ состояній. Въ то время, какъ повседневныя сношенія съ людьми даютъ намъ основу для этого психологическаго пониманія, изученіе исторіи и искусства обогащаютъ и дополняютъ его, потому что оба они показываютъ намъ дѣйствія людей при болѣе необыкновенныхъ условіяхъ и даютъ возможность судить обо всемъ объемѣ силъ, скрытыхъ въ нашей душѣ.

Названные отдѣлы знанія, за исключеніемъ грамматики, не доходятъ до формулировки общихъ, безусловныхъ законовъ. Законы грамматики установлены человѣческой волей, хотя и не были выработаны по заранѣе обдуманному плану, а развились постепенно, по мѣрѣ надобности. Поэтому, для того, кто изучаетъ языкъ, они являются законами, постановленіями, установленными чужимъ авторитетомъ.

Къ историческимъ и филологическимъ наукамъ примыкаютъ теологія и юриспруденція, предварительныя и вспомогательныя знанія которыхъ относятся преимущественно къ области первыхъ двухъ. Общіе законы, съ которыми мы встрѣчаемся въ богословскихъ и юридическихъ наукахъ, суть тоже постановленія, законы, установленные чужимъ авторитетомъ для поступковъ въ нравственномъ и юридическомъ отношеніи, а не такіе законы, которые, подобно естественнымъ, заключали бы въ себѣ обобщеніе множества фактовъ.

Изученіе грамматики и права представляетъ извѣстныя преимущества для образованія ума въ томъ отношеніи, что довольно равномѣрно упражняются различныя стороны умственной дѣятельности. Поэтому-то въ школьномъ образованіи европейскихъ народовъ занимаетъ такое большое мѣсто изученіе чужихъ языковъ и грамматикъ. Родной языкъ и тѣ изъ иностранныхъ языковъ, которые изучаешь на практикѣ, не требуютъ сознательнаго логическаго мышленія; зато они могутъ развивать чувство художественной красоты. Оба классическіе языка, греческій и латинскій, подобно большинству древнихъ языковъ, имѣютъ то преимущество, что, благодаря полнымъ и яснымъ флексіямъ, весьма точно обозначаютъ грамматическія отношенія между собою словъ и фразъ. При долгомъ употребленіи языки шлифуются, грамматическія опредѣленія для быстроты и краткости сокращаются и теряютъ вслѣдствіе этого свою опредѣленность. Это ясно обнаруживается при сравненіи современныхъ европейскихъ языковъ съ латинскимъ; всего больше такой шлифовкѣ подвергся англійскій языкъ.

Полную противоположность филолого-историческимъ наукамъ по отношенію къ роду умственной дѣятельности представляютъ естественныя науки. Правда, и здѣсь есть нѣкоторыя области, гдѣ инстинктивное чувство аналогій -- извѣстное художественное чутье играютъ нѣкоторую роль. Характерно и то, что художникъ, а именно Гёте, далъ толчокъ къ сравнительно анатомическимъ изслѣдованіямъ соотвѣтственныхъ органовъ у различныхъ животныхъ и къ ученію о метаморфозѣ листьевъ въ царствѣ растеній и что онъ указалъ направленіе, которое приняла съ тѣхъ поръ сравнительная анатомія. Но даже и въ тѣхъ областяхъ естественныхъ наукъ, которыя имѣютъ дѣло съ непонятными еще дѣйствіями жизненныхъ процессовъ, въ общемъ гораздо легче найти общія положенія и понятія, чѣмъ въ тѣхъ наукахъ, гдѣ мы должны основывать наше сужденіе на анализѣ душевной дѣятельности. Всего рѣзче, однако, обнаруживается особый характеръ естественныхъ наукъ въ тѣхъ отдѣлахъ ихъ, гдѣ разработана экспериментальная и математическая сторона, главнымъ образомъ въ области чистой математики.

Существенное отличіе этихъ наукъ состоитъ, мнѣ кажется, въ томъ, что здѣсь сравнительно легче соединить отдѣльные случаи, подвергнутые наблюденію и опыту въ общіе, безусловно дѣйствующіе и чрезвычайно обширные, законы, между тѣмъ какъ именно въ умозрительныхъ наукахъ этотъ процессъ представляетъ непреодолимыя препятствія. Въ математикѣ общія положенія, выставляемыя ею какъ аксіомы, такъ немногочисленны, такъ безконечно обширны и такъ непосредственно очевидны, что вовсе не нуждаются въ доказательствахъ. Вспомнимъ только, что вся чистая математика (ариѳметика) развивается изъ трехъ аксіомъ:

"Двѣ величины порознь равныя третьей равны между собою".

"Если къ двумъ равнымъ величинамъ прибавить одну и ту же величину, онѣ будутъ равны между собою".

"Если къ двумъ равнымъ величинамъ прибавить неравныя величины, онѣ будутъ неравны между собою".

Такъ же немногочисленны аксіомы геометріи и теоретической механики. Названныя науки развиваются изъ этихъ немногихъ положеній такимъ образомъ, что заключенія изъ нихъ примѣняются къ постепенно усложняющимся случаямъ. Ариѳметика не ограничивается сложеніемъ разнообразнѣйшихъ аггрегатовъ конечнаго числа величинъ, въ высшемъ анализѣ она показываетъ, какъ складывать даже безконечный рядъ слагаемыхъ, величина которыхъ возростаетъ или убываетъ по различнѣйшимъ законамъ, т. е. какъ рѣшать задачи, которыя никогда не могли бы быть рѣшены прямымъ путемъ. Здѣсь мы видимъ сознательную логическую дѣятельность нашего ума въ ея наиболѣе чистой и совершенной формѣ и научаемся цѣнить всю вѣрность и плодотворность этой умственной работы.

Послѣднее еще рѣзче выступаетъ въ прикладныхъ математическихъ наукахъ, къ которымъ относится и физическая астрономія. Съ тѣхъ поръ, какъ Ньютонъ вывелъ изъ механическаго анализа движенія планетъ, что вся вѣсомая матерія обладаетъ силой притяженія обратно пропорціональной квадрату разстоянія, этого простого закона достаточно для того, чтобы вполнѣ и съ величайшей точностью вычислить движеніе планетъ какъ въ будущемъ, такъ и въ отдаленномъ прошедшемъ, если только даны мѣсто, скорость и масса отдѣльныхъ тѣлъ нашей системы для любого момента. Болѣе того, мы опредѣляемъ, что вліянію той же силы подвержены и движенія двойныхъ звѣздъ, разстояніе которыхъ такъ велико, что нужны годы для того, чтобы свѣтъ ихъ могъ достигнуть до насъ.

Открытіе закона притяженія представляетъ самый поразительный результатъ, на который когда-либо была способна логическая сила человѣческаго ума. Я не хочу этимъ сказать, что никогда не было людей съ такой же или даже съ большей силой отвлеченнаго мышленія, чѣмъ у Ньютона или прочихъ астрономовъ, частью подготовившихъ, частью воспользовавшихся его открытіемъ. Но никогда еще не представлялся такой подходящій матеріалъ, какъ запутанныя и сложныя движенія планетъ, вызывавшія въ прежнія времена у необразованныхъ зрителей лишь астрологическія суевѣрія, а теперь подведенныя подъ законъ, который оказался въ состояніи выяснить точнѣйшимъ образомъ мельчайшія частности ихъ движеній.

По этому величайшему образцу развился цѣлый рядъ другихъ отраслей физики, изъ которыхъ слѣдуетъ назвать въ особенности оптику и ученіе объ электричествѣ и магнетизмѣ. При отыскиваніи общихъ законовъ природы опытныя науки имѣютъ то несравненное преимущество передъ науками, ограничивающимися простымъ наблюденіемъ, что онѣ произвольно могутъ измѣнять условія, при которыхъ получается извѣстное явленіе и, слѣдовательно могутъ ограничиться лишь не большимъ числомъ характерныхъ случаевъ для того, чтобы найти законъ. Вѣрность закона, конечно, должна быть провѣрена и въ болѣе сложныхъ случаяхъ. Послѣ того какъ были найдены вѣрные методы, физическія науки стали дѣлать сравнительно быстрые успѣхи. Онѣ не только дали намъ возможность заглянуть въ первобытныя эпохи, когда міровая туманность начинала сгущаться въ звѣздныя тѣла, онѣ не только дозволили намъ опредѣлить химическія составныя части солнечной атмосферы, онѣ научили насъ пользоваться силами окружающей природы и подчинить ихъ себѣ.

Изъ сказаннаго ясно, на сколько умственная дѣятельность въ этихъ областяхъ знанія отличается отъ разсмотрѣнной уже нами.

Въ математикѣ вовсе не требуется удерживать въ памяти отдѣльные факты, въ физикѣ -- лишь весьма немногіе. Предположенія, основанныя на воспоминаніи сходныхъ случаевъ, конечно, могутъ оказаться полезными для того, чтобы навести на вѣрный путь, но пріобрѣтаютъ значеніе лишь въ томъ случаѣ, если привели къ строго формулированному и точному закону. По отношенію къ природѣ нѣтъ никакого сомнѣнія, что мы имѣемъ дѣло съ строгой причинностью, не допускающей никакихъ исключеній. Поэтому мы и обязаны искать до тѣхъ поръ, пока мы не найдемъ законовъ, дѣйствующихъ безусловно, безъ какихъ-либо исключеній; только въ этой формѣ наши знанія пріобрѣтаютъ побѣдоносную силу надъ временемъ, пространствомъ и силами природы.

Подобнаго рода трудъ требуетъ большого упорства и осторожности; онъ совершается обыкновенно лишь крайне медленно. Существенное условіе для методическаго успѣха мышленія состоитъ въ томъ, чтобы мысль сосредоточивалась на одномъ пунктѣ, не отвлекаемая никакими второстепенными соображеніями. Знаменитый логикъ, Стюартъ Милль, говорить, что, по его убѣжденію, индуктивныя науки сдѣлали въ новѣйшее время больше для успѣха логическихъ методовъ, чѣмъ философія. Это объясняется, главнымъ образомъ, тѣмъ обстоятельствомъ, что ни въ какой другой области знаній ошибка въ ходѣ мыслей не обнаруживается такъ легко невѣрными результатами, какъ въ этихъ наукахъ, гдѣ результаты умственной работы по большей части могутъ быть подвергнуты прямому сравненію съ дѣйствительностью.

Высказывая мнѣніе, что въ разработанныхъ математически отдѣлахъ естественныхъ наукъ разрѣшеніе научныхъ задачъ подошло ближе къ цѣли, чѣмъ въ прочихъ наукахъ, я отнюдь не хочу тѣмъ самымъ умалить значеніе послѣднихъ. Если естественныя науки и обладаютъ большимъ совершенствомъ научной формы, то зато умозрительныя науки имѣютъ то преимущество, что предметомъ ихъ является болѣе богатый матеріалъ, ближе стоящій къ интересамъ людей и ихъ чувствамъ, а именно человѣческій духъ въ его различныхъ стремленіяхъ и многообразной дѣятельности. На этихъ наукахъ лежитъ болѣе высокая и болѣе трудная задача, но ясно, что для нихъ не долженъ пройти незамѣченнымъ примѣръ тѣхъ отдѣловъ знанія, которые дальше ушли впередъ въ формальномъ отношеніи, благодаря тому, что матеріалъ ихъ представляетъ меньше трудностей для разработки. Онѣ могутъ учиться у этихъ послѣднихъ методу и черпать ободреніе въ богатствѣ ихъ результатовъ. Мнѣ кажется, что наше время дѣйствительно заимствовало кое-что у естественныхъ наукъ. Безусловное уваженіе къ фактамъ и добросовѣстность въ ихъ собираніи, извѣстное недовѣріе ко всему кажущемуся, стремленіе повсюду найти причинность и предполагать ее -- всѣ эти черты, отличающія нашу эпоху отъ предыдущихъ, говорятъ въ пользу подобнаго вліянія.

Вотъ и все, что касается различныхъ, взаимно дополняющихъ другъ друга сторонъ умственной дѣятельности въ различныхъ отрасляхъ знанія.

Знаніе само по себѣ не составляетъ цѣли человѣка на землѣ. Хотя науки и вызываютъ къ дѣятельности лучшія силы человѣческаго духа, но тотъ, кто занимается наукой только ради пріобрѣтенія знаній, едва ли выполняетъ свое назначеніе на землѣ. Только дѣятельность даетъ человѣку достойное существованіе; поэтому цѣлью его должно быть или практическое примѣненіе знанія, или же обогащеніе науки, которое имѣетъ своимъ результатомъ прогрессъ человѣчества.

Знаніе -- сила. Это положеніе ни въ одну эпоху не проявилась съ большей наглядностью, чѣмъ въ нашу. Мы заставили неорганическія силы природы подчиниться потребностямъ человѣческой жизни и цѣлямъ человѣческаго духа. Примѣненіе пара увеличило силу человѣка въ тысячи и милліоны разъ; ткацкія и прядильныя машины взяли на себя работу, единственнымъ достоинствомъ которыхъ было -- притупляющее мозгъ однообразіе. Сообщенія между людьми и вытекающіе изъ нихъ матеріальные и духовные результаты возрасли въ такой степени, которой даже нельзя было себѣ представить. Но не только машины, умножившія силы человѣка, не только пушки и броненосцы, не только запасы жизненныхъ средствъ и денегъ составляютъ основу, на которой покоится могущество націи,-- политическая и юридическая организація государства, моральная дисциплина единичныхъ лицъ -- вотъ что даетъ перевѣсъ образованнымъ націямъ надъ необразованными, заставляя послѣднія или принять культуру, или подвергнуться неизбѣжному уничтоженію.

Поэтому каждая нація, руководствуясь даже только внѣшними цѣлями самосохраненія, не говоря уже о высшихъ идеальныхъ требованіяхъ, заинтересована не только въ развитіи естественныхъ наукъ и ихъ техническаго примѣненія, но также и въ разработкѣ политическихъ, юридическихъ и этическихъ наукъ и всѣхъ историческихъ и филологическихъ званій, являющихся вспомогательными пособіями для нихъ. Выше уже было упомянуто о все возрастающемъ раздѣленіи и организаціи научнаго труда. Дѣйствительно, люди науки образуютъ въ нѣкоторомъ родѣ организованную армію, дѣйствующую на пользу всей націи и большей частью по ея полномочію и на ея средства, старающуюся умножить знанія, служащія для поднятія промышленности, увеличенія богатства, улучшенія жизни, политической организаціи и нравственнаго развитія индивидуумовъ. Прайда, здѣсь не можетъ быть рѣчи о непосредственной пользѣ. Все, что разъясняетъ намъ сущность силъ природы или человѣческаго духа имѣетъ свою цѣнность и въ свое время можетъ принести пользу -- по большей части тамъ, гдѣ этого всего менѣе ожидаешь. Кому могло придти въ голову, когда Гальвани приводилъ въ соприкосновеніе ноги лягушки съ разнородными металлами и получалъ при этомъ сотрясеніе, что черезъ 30 лѣтъ Европа будетъ покрыта сѣтью проволокъ, по которымъ съ быстротой молніи будутъ передаваться извѣстія изъ Мадрида въ Петербургъ въ силу того же процесса, первыя проявленія котораго наблюдалъ названный анатомъ! Въ его рукахъ, а впослѣдствіи также и въ рукахъ Вольты, электрическіе токи давали лишь крайне незначительную силу, для проявленія которой нужны были самые тонкіе способы наблюденія. Если бы эти опыты были оставлены на томъ основаніи, что они не обѣщали никакой пользы, то въ физикѣ недоставало бы важнѣйшихъ и интереснѣйшихъ связующихъ звеньевъ между разнородными силами природы. Когда молодой Галилей, будучи студентомъ въ Пизѣ, наблюдалъ во время богослуженія качающуюся лампаду и убѣдился сравненіемъ съ ударами своего пульса, что продолжительность колебаній не находится въ зависимости отъ величины розмаховъ, то кто могъ тогда предвидѣть, что это открытіе сдѣлаетъ возможнымъ измѣреніе времени помощью часовъ съ маятниками съ такой точностью, которая казалась немыслимой въ то время, и что она дастъ возможность моряку, заброшенному бурей въ отдаленнѣйшія воды земли, опредѣлить, подъ какимъ градусомъ долготы онъ находится!

Кто при изученіи науки преслѣдуетъ лишь непосредственно практическую пользу, тотъ можетъ быть увѣренъ въ томъ, что онъ никогда не достигнетъ своей цѣли. Совершенное знаніе и пониманіе силъ природы и духа -- вотъ все, чего можетъ достигнуть наука. Единичный изслѣдователь находитъ свою награду въ новыхъ открытіяхъ, въ новыхъ побѣдахъ мысли надъ враждебной матеріей, въ красотѣ систематизированной области знаній, въ которой видна духовная связь между отдѣльными частями, гдѣ одно вытекаетъ изъ другого и все вмѣстѣ носитъ на себѣ слѣды господства духа. Онъ находитъ себѣ награду въ сознаніи, что и онъ внесъ свою лепту въ наростающій капиталъ знанія, на которомъ основывается господство человѣчества надъ силами, враждебными духу.

Въ этомъ отношеніи всѣ науки имѣютъ одну общую цѣль -- доставить духу господство надъ міромъ. Въ то время, какъ умозрительныя науки непосредственно стремятся къ тому, чтобы сдѣлать богаче и интереснѣе содержаніе умственной жизни, естественныя науки косвенно имѣютъ въ виду ту же цѣль, стремясь все болѣе и болѣе освободить человѣка отъ той зависимости, въ которой онъ находится по отношенію къ внѣшнему міру. Каждый единичный изслѣдователь работаетъ въ своей области, избирая себѣ тѣ задачи, къ разрѣшенію которыхъ онъ чувствуетъ себя наиболѣе способнымъ въ силу своей умственной организаціи и своего образованія. Каждый единичный работникъ долженъ помнить, что только совокупныя усилія всѣхъ могутъ подвинуть впередъ великое дѣло, и поэтому долженъ излагать результаты своихъ работъ въ доступной, по возможности, формѣ. Лѣтописи науки полны фактами, доказывающими взаимодѣйствіе между самыми отдаленными, повидимому, областями. Историческая хронологія зачастую опирается на астрономическихъ вычисленіяхъ солнечныхъ и лунныхъ затмѣній, указанія на которыя содержатся въ древнихъ историческихъ сочиненіяхъ. И обратно, многія важныя астрономическія данныя, напримѣръ, время обращенія нѣкоторыхъ кометъ, основаны на свѣдѣніяхъ, дошедшихъ до насъ въ древнихъ историческихъ сочиненіяхъ. Общее языковѣдѣніе даетъ указанія о древнихъ родственныхъ отношеніяхъ, раздѣленіяхъ и переселеніяхъ племенъ въ доисторическія времена и о степени культуры, на которой они находились въ моментъ раздѣлейя, потому что въ позднѣйшихъ языкахъ находятся общія названія тѣхъ предметовъ, которые эти племена уже умѣли называть въ то время. Такимъ образомъ, изученіе языковъ являете для насъ источникомъ историческихъ свѣдѣній о такихъ эпохамъ, отъ которыхъ не сохранилось никакихъ другихъ историческихъ документовъ. Укажемъ еще на помощь, которую оказываетъ анатомія искусству ваянія, или археологіи, изслѣдующей древнія скульптурныя произведенія. Если въ заключеніе мнѣ дозволено будетъ упомянуть о своихъ собственныхъ работахъ, то я укажу на то, что физика звука и физіологія звуковыхъ ощущеній даютъ возможность построитъ основы нашей музыкальной системы, каковая задача преимущественно относится къ области эстетики.

Я коснулся здѣсь лишь въ немногихъ словахъ самыхъ рѣзкихъ примѣровъ взаимодѣйствія между самыми отдаленными областями знанія. Что касается родственныхъ отдѣловъ науки, то взаимная связь между ними такъ очевидна, что я считаю лишнимъ останавливаться на ней.

Итакъ, слѣдовательно, каждый долженъ смотрѣть на себя, какъ на работника, участвующаго въ общемъ великомъ дѣлѣ, которое затрагиваетъ благороднѣйшіе интересы всего человѣчества, а не стремиться только къ тому, чтобы удовлетворять свою любознательность, преслѣдовать собственныя выгоды или блистать своими способностями. Великая задача университетовъ и состоитъ въ томъ, чтобы поддерживать живую связь между всѣми изслѣдователями и всѣми отраслями знанія, какъ между собою, такъ и по отношенію къ ихъ общей цѣли.

Пер. А. М.

"Міръ Божій", No 11, 1894