Галахов Алексей Дмитриевич - Стихотворения фон-Лизандера

Стихотворенія фонъ-Лизандера. Москва. Въ тип. Семена. 1845. Въ 12-ю д. л. 202 стр.

Въ наше время, у стихотворцевъ есть непремѣнно какое-нибудь направленіе, есть мысль, которой они служатъ непремѣнно своимъ поэтическимъ или стихотворнымъ даромъ. Возьмите книжку стихотвореніи, написанныхъ человѣкомъ сколько-нибудь мыслящимъ (есть люди не мыслящіе и стихи безсмысленные): вы найдете въ ней, конечно, десятокъ-другой пьесъ, сложенныхъ на разные тоны, непроникнутыхъ однимъ завѣтнымъ стремленіемъ; можетъ-быть, найдете даже, что эти пьесы выше прочихъ въ чисто-эстетическомъ отношеніи; но ихъ мало, какъ потому, что трудно писать хорошія пьесы въ какомъ бы то ни было отношеніи, эстетическомъ и не-эстетическомъ, такъ и потому, что едва-ли не труднѣе въ наше время писать пьесы безъ извѣстнаго направленія, ради одного лирическаго восторга, для удовлетворенія только своей страсти къ пѣнію. Теперь мало такихъ пѣвчихъ птицъ, или, говоря высокимъ слогомъ, такихъ покорныхъ сыновъ Аполлона, и мы иначе представили бы себѣ Аполлона, еслибъ надобно было намъ олицетворять поэзію.

Точно также у г. фонъ-Лизандера есть пьесы, выходящія изъ общей настроенности: "Простая Дѣвушка" (лучшее стихотвореніе, помѣщенное въ нашемъ журналѣ), "Отъѣздъ", "Явись въ послѣдній разъ", "Нѣтъ, не хотѣлъ бы я оставить этотъ свѣтъ", "Двѣ Звѣзды", "Убѣжденіе". Есть удачный переводъ одной пьески Байрона ("Мелодія") и слишкомъ-явное подражаніе Лермонтову ("Современная жизнь"). Для образца выпишемъ два стихотворенія:

Нѣтъ, не хотѣлъ бы я оставятъ этотъ свѣтъ

И, бросивъ тлѣнный прахъ подъ тлѣнною землею,

Перелетѣть туда, гдѣ смертной жизни нѣтъ,

Гдѣ вѣчно мы живемъ безсмертною душою...

Не потому, чтобъ эту жизнь любилъ я

И что она подъ-часъ лелѣяла меня;

Не потому, что еще мало жилъ я,

Что грудь моя волна и жизни и огня;

Не потому, что было бъ сердцу больно

Въ тотъ мигъ, когда его свѣтъ чистый озарятъ,

Забыть, а можетъ-быть, и осмѣять невольно

Все, что оно теперь такъ любитъ, такъ хранитъ;

И здѣсь оно вѣдь любитъ мимолетно;

И здѣсь оно, какъ пасть нѣмыхъ гробовъ,

Хоронитъ каждый день, хоронитъ беззаботно

И лучшія мечты, и вѣру, и любовь...

Но потому, что въ немъ святыя есть волненья,

Что чувства вѣчныя, безсмертныя есть въ немъ,

Которымъ нѣтъ предѣла и забвенья,

Которымъ не заснуть холоднымъ, мертвымъ сномъ;

Что въ часъ, когда мой духъ парилъ бы равнодушно,

Земное все забывъ, къ небесной сторнѣ,--

О многомъ бы оно грустило простодушно

И долго билось бы въ живомъ, горячемъ снѣ...

II.
Убѣжденіе.

Межъ насъ законъ толпы холодной

Свои холодныя преграды положилъ;--

Но чувствъ сердечныхъ жаръ свободный

Нигдѣ и никогда ничьимъ рабомъ не былъ...

Ты расцвѣла не въ пышномъ свѣтѣ,

Но въ золотыхъ стѣнахъ его блестящихъ залъ; --

Но юныхъ лѣтъ въ роскошномъ цвѣтѣ

Любить не онъ, а Богъ святое право далъ.

И,-- такъ свѣжа, такъ свѣтлоока,--

Свободы и полей хранишь ты лучшій даръ --

Даръ сердцемъ жить, и жить глубоко,

И не таить, какъ грѣхъ, любви и чувства жаръ...

Я выросъ въ ней, въ толпѣ бездушной,

Но на душу мою оковъ не налагалъ:

Любилъ я вѣрилъ простодушно --

И рабство думъ и чувствъ свободно презиралъ...

И вотъ мы встрѣтились съ тобою...

Зажегъ огонь любви знакомыя сердца...

Иль не обнимешься со мною,

Но, трепеща, пойдешь на пошлый судъ глупца?

Нѣтъ, вижу: будешь ты моею,

Моей всегда и вся... И буду я твоимъ,

Твоимъ, вѣсь -- и не сробѣю

Ни предъ судомъ толпы, ни предъ Судомъ Инымъ.

Всѣ же остальныя стихотворенія посвящены развитію одной мысли: они воспѣваютъ былыя желанія, мечты, обманувшія душу, угасшій цвѣтъ молодости. Это -- элегіи, въ которыхъ къ одной и той же печали прививается часто сомнѣніе, болѣзнь вашего вѣка. Но въ элегіи надобно различать и силу причины, родившей горесть, и силу горести рожденной. Чѣмъ обширнѣе и глубже источникъ, изъ котораго текутъ слезы, тѣмъ обширнѣе и важнѣе содержаніе элегій, тѣмъ глубже сочувствуемъ мы слезамъ. "Индивидуальныя печали" могутъ быть предметомъ элегическихъ пьесъ; но гораздо-интереснѣе тѣ элегическія пьесы, предметъ которыхъ "общія печали людей". То, что выходитъ изъ воззрѣнія на личныя страданія, всегда почти мелко; то, что выходитъ изъ печальнаго воззрѣнія на міръ, изъ мысли о міровыхъ, общественныхъ страданіяхъ, высоко и почтенно. Страдаетъ юноша, которому измѣняла его любезная; страдалъ и Оберманъ, незнавшій гдѣ помѣститься съ своею мыслію,-- но какое огромное разстояніе между этими двумя страданіями! Если первый призывъ на поэтическое представленіе печали стихотворецъ и услышалъ изъ среды собственныхъ горестей, то онъ, для прочности этого представленія, долженъ отъ индивидуальнаго идти къ общему, не затворяясь въ тѣсной сферѣ только своихъ чувствъ. Страдальцамъ, развивающимъ только собственныя, личныя горести, мы можемъ сказать словами Лермонтова: какое дѣло намъ, страдалъ ты, или нѣтъ? Не сказалъ бы онъ того о симпатіи человѣка къ общимъ, міровымъ страданіямъ. Подъ бременемъ глубокой печали, вызванной величіемъ общихъ скорбей, позволено даже изнемочь; но стыдно пасть подъ ношею единичныхъ невзгодъ. Это непростительная слабость, тщедушный эгоизмъ. Потомъ, горесть должна находить себѣ разрѣшеніе, выходъ въ какую-нибудь сторону: иначе она сдѣлается забавною немощью, обнаружитъ нравственное безсиліе человѣка. Жуковскій нашелъ это разрѣшеніе... въ самой печали. Міръ, имъ созданный, чрезвычайно-оригиналенъ; настоящее, въ которомъ, замкнута дѣйствительная жизнь человѣка, для него не существуетъ само-по-себѣ, но сложено изъ двухъ элементовъ: изъ воспоминанія, живущаго въ въ прошломъ, и изъ надежды, пребывающей въ будущемъ. Воспоминаніе его такъ иногда живо, что все отжившее кажется ему оживленнымъ, а близкое далекимъ. Еще сильнѣе у него надежда: онъ не только увѣренъ въ загробномъ свиданіи съ милыми, но даже слышитъ "Голосъ съ того свѣта", говорящій ему, "что любовь не умираетъ и въ отшедшихъ за Коцитъ". И что такое страданіе въ разлукѣ? Та же любовь. Что такое скорбь о погибшемъ? обѣтъ неизмѣнной надежды. Печаль Жуковскаго имѣетъ свою благодать, свою святыню: вотъ почему жалѣетъ онъ, что земное горе наше не вѣчно. Въ проходимости горя видитъ онъ отсутствіе благодати. Можно бы многое сказать о такомъ взглядѣ на жизнь и о той поэзіи, которая ему служитъ; но поэзія Жуковскаго находитъ въ себѣ обезпеченіе въ полномъ развитіи основнаго чувства, въ силѣ своей, которая достойна уваженія, какъ и все сильное. Совершенно противоположное направленіе видите вы въ элегіяхъ Пушкина. Пушкинъ не поддается печали, его охватившей: печаль его охотно я скоро переходитъ въ свѣтлое воззрѣніе на жизнь, какъ лѣтніе сумерки нѣкоторыхъ странъ сливаются съ блескомъ наступающаго утра. Онъ не одѣваетъ природы въ трауръ по случаю своей смерти, но приглашаетъ се сіять вѣчной красотою надъ той могилой, гдѣ онъ ляжетъ. Ему нужно небо вполнѣ-чистое: сердце его, понимающее важность жизни, смотритъ и на "послѣднюю тучу разсѣянной буря", какъ на досадную помѣху полнотѣ наслажденія. Исходъ печали въ радость, разрѣшеніе тьмы свѣтомъ, есть принадлежность богато-организованной натуры. Наконецъ, бываютъ и такіе люди, которымъ противна печаль, но которые не видятъ и радости, бѣгутъ отъ тьмы, по къ свѣту не приходятъ. Душа ихъ, возмущенная искаженіемъ общества, страшится опозорить свою гордость хотя малѣйшей уступкой безсмысленному, беззаконному, и разрѣшеніе своей печали, какъ неминуемаго слѣдствія безплодныхъ сопротивленій, находятъ они въ силѣ отчаянія. Таковы Байронъ и Лермонтовъ, родственные по духу, хотя отсюда и не слѣдуетъ, чтобъ они были равны талантомъ.

Мы сказали все это безъ мысли сравненія. Сравненіе, въ настоящемъ случаѣ, не имѣетъ мѣста. Примѣры такихъ поэтовъ, каковы Жуковскій, Пушкинъ и Лермонтовъ, не возвысятъ, равно какъ и не имѣютъ нужды унижать стихотвореній г. Ливандера. Мы сказали все это для того, чтобъ показать, какъ важенъ выходъ изъ печали въ какую-нибудь сферу. Куда же выходитъ печаль г. Лизандера? Многіе укажутъ ему туда, на отчизну всѣхъ страдальцевъ; но

...Эти сны о жизни за могилой,

О жизни неземной,

Въ которой грудь вдохнетъ иныя силы,

Блаженство и покой,

Весь этотъ міръ, таинственный и чудный...

Какъ здѣсь ему разсудокъ вѣрятъ трудно!

Безъ бѣдъ и слезъ, безъ бурь и безъ волненья,

Весь этотъ лучшій міръ --

Не торжество ль холоднаго забвенья,

Не тотъ ли сердца пиръ,

Когда оно не любитъ, не страдаетъ

И ничего не ждетъ и не желаетъ?..

(Стр. 185 и 18$).

Куда же обратиться за утѣшеніемъ? авторъ не видитъ его ни въ мечтаніяхъ, ни въ наслажденіяхъ, ни въ воспоминаніяхъ, и признаетъ какую-то странную волю судьбы:

Знать, такова ужъ судьбы воля вѣчная;

Знать, такова ужь и жизнь наша странная:

Въ пору мечтанія -- степь безконечная,

Въ мигъ наслажденья -- волна быстротечная,

Въ часъ вспоминанія -- бездна туманна.

(Стр. 191),

Вотъ до чего доходятъ съ личными скорбями, заключаясь въ сферу индивидуальнаго, или лучше смазать: вотъ на чемъ останавливаются при одномъ личномъ! Бѣда тому, кто остановился! Хотите ли спасенія? идите впередъ. Тогда печаль отстанетъ отъ васъ, и вы нагоните болѣе возвышенныя печали.

Скажемъ нѣсколько словъ о стихотвореніяхъ г. Лизандера, въ эстетическомъ отношеніи. Строеніе каждой пьесы его почти всегда одинаково: сначала описаніе природы, какъ предмета наиболѣе-любезнаго печальнымъ, а потомъ выраженіе печали. Дѣйствительно, вліяніе природы на огорченное сердце могущественно. Въ природѣ скорбящая душа видитъ то, чего давно не замѣчаетъ въ себѣ: свѣжесть, спокойствіе, постоянство. Однѣ волны мирнаго ручья представляютъ ненаглядную картину для глазъ, отуманенныхъ думой или слезою:

Небо горитъ въ нихъ, свободно и пышно сіяя;

Липа трепещетъ, зеленой вершиной качая;

Темной чертой пролетаетъ вечерняя птица;

Жаркимъ лучомъ золотая сверкаетъ зарница.

Облако бури и тихая ночи лампада,

Мрачный утесъ и листокъ изъ далекаго сада --

Все въ твоемъ лонѣ плыветъ, и блестя и чаруя.

Струй твоихъ ясныхъ ничѣмъ, никогда не волнуя.

(Стр. 180 и 181).

Стихи въ нѣкоторыхъ пьесахъ очень-хороши, что доказывается приведенными выписками, хотя они не чужды однообразія. Вообще, дарованіе у г. Лизандера есть: иначе мы не рѣшились бы, по поводу его стихотвореній, войдти въ довольно-подробное разсужденіе объ элегическихъ пьесахъ. Отчетливый голосъ журнала есть всегда дань болѣе или менѣе замѣчательному достоинству литературнаго произведенія.

"Отечественныя Записки", No 3, 1846