Гоголь Николай Васильевич - Иван Федорович Шпонька и его тетушка

Николай Васильевич Гоголь

Иван Федорович Шпонька и его тетушка
(Черновой автограф)*

"Полное собрание сочинений в четырнадцати томах": Издательство АН СССР, 1937-1952;

С этой историей случилась история: нам рассказывал её приезжавший из Гадяча Степан Иванович Курочка. Нужно вам знать, что память у меня, {Далее было: господ<и>} чорт знает, что за дрянь: хоть говори, хоть не говори -- всё одно. [Всё равно], что в решето воду лей. Знавши за собою такой грех, нарочно просил его написать в тетрадку. Ну, дай бог ему здоровья, человек он всегда был добрый для меня, взял и списал. Положил её {Далее было: я думаю вы знаете... <?> сами} я в маленький столик, вы, думаю, его хорошо знаете: он {Далее было: обыкновенно} стоит в углу, как войдешь только в двери. Да я и забыл, что вы у меня никогда не были. Старуха моя, с которой уже живу лет тридцать вместе, грамоте, нечего греха таить, сроду не училась. Вот замечаю я, что она пирожки печет всё на какой-то бумаге. Пирожки она, милостивые государи, удивительно хорошо печет: я лучших пирожков нигде не едал. Посмотрел как<-то> на сподку пирожка, смотрю: писаные слова. Как будто сердце у меня знало, прихожу к столику -- тетрадки только половина! Остальные листки растаска<ла> на пироги. Что прикажешь делать? По старости лет не подраться же! Прошлый год случилось проезжать через Гадяч, нарочно еще, не доезжая города, завязал узелок, чтобы не забыть попросить об этом Степана Ивановича. Это мало: взял обещание с самого себя, как только чихну в городе, то чтобы при этом вспомнить. Всё напрасно. Проехал через город и чихнул, и высморкался в платок, а всё позабыл; да уже вспомнил, как верст за шесть отъехал от заставы. Нечего делать, пришлось печатать без конца. Впрочем, если кто желает непременно <знать>, что было дальше в этой повести, то ему стоит только нарочно приехать в Гадяч и попросить {Далее было: Ивана} Степана Ивановича, он с большим удовольствием расскажет ее, хоть, пожалуй, снова от начала до конца. Живет недалеко возле каменной церкви. Тут есть {будет} сейчас маленький переулок. Как только поворотишь в переулок, то будут вторые или третьи ворота. {Далее было: Тем лучше} Да вот [еще] лучше, когда увидите на дворе большой шест с перепелом и выйдет навстречу вам толстая баба в зеленой юбке (он ведет жизнь холостую), то это его двор. Впрочем, вы можете его встретить {Далее было: каждый день} на базаре, где он бывает каждое утро до 8 часов и выбирает рыбу и зелень для своего стола и разговаривает с отцом Антипом или с жидом-откупщиком. Вы его тотчас узнаете, потому что ни у кого нет, {Далее было: больших} кроме него, панталон из цветной выбойки и демикатонового {Далее было: тонкого} желтого сюртука. Когда ходит он, то всегда размахивает руками. Еще покойный гадячский заседатель, Денис Петрович, всегда, бывало, увидевши его издали, говорит: {когда завидит гов<орит>} "Глядите, глядите, вон ветряная мельница идет". {ходит}

Уже четыре года, как Иван Федорович Шпонька в отставке живет в хуторе своем. {Далее оставлено место для названия.} Когда был он еще Ванюшею, то обучался в гадячском поветовом училище и, надобно сказать, был преблагонравный и престарательный мальчик. Учитель российской грамматики, Никифор Тимофеевич Деепричастие, говорил, что если бы все у него были так старательны, {прилежны} как Шпонька, то он не носил бы с собою в класс кленовой {толстой дубовой} линейки, которою, как сам он признавался, уставал бить по рукам ленивцев и шалунов. Тетрадка у него всегда была чистенькая, кругом облинеенная, нигде ни пятнышка. Сидел он всегда смирно, сложив руки и уставив {Далее было: руки} глаза на учителя, и никогда не привешивал сидевшему впереди {перед} его товарищу на спину бумажек, не резал скамьи и не играл до прихода учителя в тесной бабы<?>. Когда кому нужда была в ножике очинить перо, всякий обращался к Ивану Федоровичу, зная, что у него всегда водился ножик, и Иван Федорович, тогда еще просто Ванюша, выним<ал> его из небольшого кожаного чехольчика, привязанного к петле своего серенького сюртука, и просил только не скоблить остреем пера, уверяя, что для это<го> есть тупая сторона. Такое благонравие скоро привлекло на него внимание даже учителя латинского языка, которого один кашель в сенях, еще прежде нежели высовывалась в двери его фризовая шинель и лицо, изузоренное оспою, наводил страх {Вместо "еще прежде ~ страх": наводил трепет в лице котор<ого>} на весь класс. Этот страшный грязный учитель, у которого на кафедре всегда лежало два пучка розог и половина класса стояла на коленях, сделал Ивана Федоровича авдитором, несмотря на то, что в классе было много с гораздо лучшими способностями. Тут не можно пропустить одного случая, сделавшего влияние на его жизнь. Один из вверенных ему учеников, {Далее было: желая} чтобы склонить {Далее было: а. его отм<етить> б. записать его в списке} своего авдитора написать ему в списке scit, тогда как {Вместо "как": когда} он своего урока ни в зуб не знал, принес в класс завернутый в бумагу огромный мас<л>яный блин. Иван Федорович, хотя и держался всегда правды, но на эту пору был голоден и никак не <мог> противиться обольщениям взял блин, поставил перед собою книгу и начал его есть и так был занят этим [делом], что даже не заметил, как в классе вдруг сделалась мертвая тишина. Тогда только с ужасом очнулся он, когда страшная рука, протянувшись из фризовой шинели, ухватила его за ухо и вытащила на середину класса. "Подай сюда блин! Подай, говорят тебе, негодяй!" сказал грозный учитель, схватил пальцами масляный {в масле} блин и выбросил его за окно, {Далее было: блин} строго запретив бегавшим по двору школьникам поднимать его. После этого тут же высек он пребольно {Вместо: "он пребольно": он и д... <?>} Ивана Федоровича по рукам. И дело. Руки виноваты, зачем брали, а не другая часть тела. Как бы то ни было, только с этих пор робость, которая и без того была неразлучна с ним, увеличилась еще больше. Может, это самое происшествие было причиной и тому, что он не имел никогда желания {охоты} вступить в штатскую службу, видя на опыте, что лихоимцам не всегда удается хоронить концы. Было уже ему без малого четырнадцать лет, когда перешел он во второй класс, где вместо сокращен<ного> катехизиса и четырех правил арифметики, принялся он за пространный, за книгу о должностях человека и за дроби. Но увидевши, что чем дальше в лес, тем больше дров, и получивши известие, {услышавши <?>} что батюшка приказал долго жить, {Далее было: упросил он матушку} пробыл еще два <года> и, с согласия матушки, вступил в П*** пехотный полк. П*** пехотный полк был совсем не такого сорта, {Далее было: какой} к какому принадлежат многие пехотные полки и, несмотря на то, что он большею частью стоял по деревням, однако ж был на такой ноге, что не уступал иным и кавалерийским. Большая часть офицеров пила выморозки, несколько человек даже умели танцовать мазурку, и полковник П*** полка {Далее было: всегда} не упускал случая замечать об этом, разговаривая с кем-нибудь в обществе: "У меня-с", говорил он обыкновенно, трепля себя ладонью по брюху после каждого слова: "многие-с {Далее было: весьма} пляшут мазурку, весьма многие-с, очень многие-с". Чтоб еще более показать читателям образованность {Вместо "образованность": как то должно смотреть на} П*** пехотного полка, мы прибавим, что из офицеров два были страшные игроки в банк и проигрывали {Далее было: часто} мундир, фуражку, шинель, темляк и даже исподнее платье, что не везде {во всяком <случае>} и между кавалеристами можно {Далее было: едва} сыскать. Обхождение с такими товарищами, однако ж, ничуть не уменьшило робости Ивана Федоровича. И так как он не пил выморозков, предпочитая им рюмки водки перед обедом <и> ужином, не танцовал мазурки и не играл в банк, то, натурально, {Далее было: что} должен был всегда оставаться одним. Оставаясь уже всегда на своей квартире, между тем как другие разъезжали на обывательских по мелким помещикам, он занимался занятиями, {дела<ми>} которые были сродни одной кроткой и доброй душе: то чистил пуговицы, то читал библию или гадательную книгу, то ставил мышеловки по углам своей комнаты, то, наконец, скинувши мундир, лежал на постели. Зато не было никого исправнее Ивана Федоровича в полку, и взводом своим он так командовал, что ротный командир ставил всегда его в образец. Зато в скором времени -- спустя одиннадцать лет по вступлении его в службу -- произведен он был из прапорщиков в подпорутчики. В продолжение этого времени он получил известие, {Вместо: "получил известие": услышал} что матушка скончалась, а тетушка, родная сестра матушки, {Далее было: по связи с которой} которую он знал только потому, что она привозила ему в детстве и посы<лала> даже в Гадяч сушеные груши и деланные ею самою превкусные пряники (с матушкою она была в ссоре и потому Иван Федорович после не видал ее), -- эта тетушка, по своему добродушию, взялась управлять небольшим его имением, о чем известила его письмом. Иван Федорович, [будучи] {Далее было: пожелав} совершенно уверен в благоразумии тетушки, начал еще ревностнее отправлять свою службу. Иной {Далее было: бы} на его месте, получивши такой чин, возгордился бы. Но гордость совершенно была неизвестна Ивану Федоровичу. И сделавшись подпорутчиком, он был тот же самый Иван Федорович, каким {который} был некогда и в прапорщиках. Чтоб еще более показать свое [рвение, {Далее было: как} он хотел было отпроситься у капитан<а> в откомандировку по <одному>] делу. Пробыв два года после этого замечательного для [чести <?> происшествия], он готовился выступить вместе с полком из Могилевской губернии в Россию, как получил письмо такого содержания:

"Любезный племянник, Иван Федорович!

Посылаю тебе белье: полдюжины порток, пять пар карпеток и четыре рубашки тонкого холста; да еще хочу поговорить с тобою о деле. Так как ты уже имеешь чин немаловажный, что, думаю, тебе известно, и пришел в такие лета, что пора и хозяйством позаняться, то в воинской службе тебе незачем уж более служить. Я уже стара и не могу всего присмотреть в твоем хозяйстве, да и подлинно многое притом имею тебе открыть лично. Приезжай, Ванюша. В ожидании подлинного удовольствия тебя видеть, остаюсь много любящая тебя тетка Василиса.

Чудная в огороде у нас выросла репа: больше похожа на картофель, чем на репу." {Далее с абзаца было начато: Получив}

Через неделю после получения этого письма, Иван Федорович написал такой ответ:

"Милостивая государыня, тетушка Василиса Кашпоровна!

Много {Премного} благодарю вас за присылку белья. Особенно карпетки {Далее было: были} у меня очень {такие} старые, что денщик штопал четыре раза и очень от того стали узкие. Насчет вашего мнения о моей службе я совершенно согласен с вами и третьего дня подал отставку. И как только получу увольнение, то найму извозчика. Прежней вашей комиссии насчет семян пшеницы сибирской арнаутки не мог исполнить: во всей Могилевской губернии нет такой. {настоящей} Свиней же здесь кормят большей частью брагой, подмешивая немного выигравшегося пива.

С совершенным почтением, милостивая государыня тетушка, пребываю вашим послушным племянником Иваном Шпонькою."

Наконец {Далее было: прошел месяц} Иван Федорович получил отставку с чином порутчика, нанял за 40 рублей жида от Могилева до Гадяча и сел в кибитку в то самое время, когда деревья оделись молодыми, еще редкими листьями, вся земля зеленела свежей {яркой} зеленью и по всему полю пахло весной.

ДОРОГА.

В дороге ничего не случилось слишком замечательного для путешественника. Ехали с небольшим две недели. Может быть еще и этого скорее приехал бы Иван Федорович, но набожный жид шабашовал по субботам и накрывшись своею попоной молился весь день. {Вместо "накрывшись ~ день": ничего не делал в этот день} Впрочем Иван Федорович, как уже имели случай заметить, был такой человек, который не допускал к себе скуки. [В то время как жид был занят своим <делом>, он] развязывал чемодан, рассматривал, хорошо ли вымыто и сложено белье, снимал осторожно пушок с нового мундира, сшитого уже без погончиков, и снова всё это укладывал наилучшим образом. Книг он, вообще сказать, не любил читать и если заглядывал иногда в библию и гадательную книгу, так это потому, что любил встречать там знакомое, читанное уже несколько раз. Так {Далее было: какой-нибудь} городской житель отправляется каждый день в клуб не для того, чтобы услыхать там что-нибудь новое, но чтобы встретить тех {там} приятелей, с которыми он уже с незапамятных времен привык болтать в клубе. Так директор департамента с большим наслаждением читает адрес-календарь по нескольку раз на день не для {Далее было: того} каких-нибудь дипломатических затей, но его тешит до крайности печатная [длинная] роспись имен: "А! Иван Гаврилович такой-то!" повторяет он глухо про себя. "А, вот и я. Гм!.." и на следующий раз снова перечитывает его с теми же восклицаниями.

После двухнедельной езды Иван Федорович достигнул {Далее было: наконец} деревушки, находившейся в ста верстах от Гадяча. Это было в пятни<цу>. Было уже довольно поздно, когда он взъехал с кабиткою и с жидом на постоялый двор. Этот постоялый двор ничем не отличался от других, {Далее было: постоялых дворов} находившихся по небольшим деревушкам. {Далее было: Ту<т>} В них обыкновенно с большим усердием потчивают {потчивали} путешественника сеном и овсом, как будто бы он был почтовая лошадь. Но если бы он захотел позавтракать, как обыкновенно завтракают люди, то сохранял бы в ненарушимости свой аппетит до другого случая. Иван Федорович, зная всё это, запасся заблаговременно двумя пребольшими вязками бубликов и колбасою и, спросивши рюмку водки, в которой не бывает недостатка ни в одном <из> постоялых дворов, начал свой ужин, усевшись на лавке перед дубовым столом, неподвижно вкопанным в глиняный пол. В продолжение этого времени послышался стук брички, ворота заскрипели, но бричка долго не въезжала во двор. Громкий голос бранился со старухою, содержавшею трактир: "Хорошо, я взъеду", услышал Иван Федорович: "но если хоть один клоп укусит меня в твоей {покажется у тебя} в хате, то [ей-богу], прибью, старая вра... <?> колдунья, и за сено ничего не дам". Минуту спустя дверь отворилась и вошел или лучше влез толстый человек в зеленом сюртуке. Лицо его неподвижно покоилось на короткой толстой шее, {Далее было: которую еще} казавшейся еще толще от двухэтажного подбородка. Словом {Одним словом} он принадлежал к числу тех людей, которые не ломали никогда головы над пустяками и которых вся жизнь катилась по маслу.

"Желаю здравствовать, милостивый государь!" проговорил он, увидевши Ивана Федоровича.

Иван Федорович безмолвно {учтиво} поклонился. {Далее было: и перестал ужинать}

"А позвольте узнать, с кем имею честь говорить?" продолжал толстый приезжий.

При таком вопросе Иван Федорович {Далее было: как бы} невольно поднялся с места и стал на вытяжку, что обыкновенно он делывал [перед] полковником: {когда спрашивал} "Отставной порутчик Иван Федорович Шпонька", отвечал он.

"А смею ли спросить, в какие места {куда} изволите ехать?"

"В собственный хутор Копонивку".

"Копонивку?" продолжал строгий допросчик. "Позвольте, милостивый государь, позвольте", говорил он, подступая к нему... <?>, размахивая руками, как будто бы кто-нибудь его не допускал или он продирался сквозь толпу и, приблизившись, принял Ивана Федоровича {Далее было: к себе} в объятия и облобызал сначала в правую, потом в левую и потом снова в правую щеку. И губы Ивана Федоровича {Далее было: [чувствовали] заметили [что] его} приняли большие щеки незнакомца за подушку: "Позвольте, милостивый государь, познакомиться," продолжал толстяк: "я -- помещик того же Гадячского уезда и ваш сосед, живу от хутора {дерев<ни>} вашего Копонивки не более пяти верст в селе Хортыще, а [имя мое и] фамилия моя -- Григорий Григорьевич Шлепковский. Непременно, непременно, {Далее было: прошу приехать ко мне, когда} милостивый государь, и знать вас не хочу, если не приедете в гости в село Хортыще. Я теперь по надобности спешу. А что это? Куда ты это ставишь?" продолжал он громким голосом, обращаясь к вошедшему своему лакею, {Далее было: небольш<ому>} мальчику в козацкой свитке с заплатанными локтями, с недоумевающей миною ставившему на стол узлы и ящики, -- и голос Григория Григорье<вича> незаметно делался грознее и грознее. "Разве я это сюда велел ставить, любезный? Разве я это сюда говорил тебе ставить, подлец? Разве я не говорил тебе наперед разогреть {поджарить} курицу, мошенник? Пошел!" вскрикнул он наконец, притопнув ногою. "Постой! {Далее было: Негодяй} Пакостная рожа! Где погребец с штофиками? Иван Федорович", говорил он, наливая в рюмку настойку: "Прошу покорно лекарственной!"

"Ей-богу, я не могу... Я уже имел случай..." проговорил Иван Федорович с запинкою.

"Я слушать не хочу, милостивый государь", возвысил голос помещик: "и слушать не хочу. {Далее было: Если} С места не сойду, покамест не выкушаете".

Иван Федорович, увидевши, что ничем нельзя отвязаться от гостеприимного угощения, выпил.

"Это курица, милостивый государь", продолжал толстый Григорий Григорьевич, разрезывая ее ножом в деревянном ящике. "Надобно вам сказать, что повариха моя Явдоха иногда любит куликнуть и от этого часто пересушивает. Ей, хлопче", тут оборотился он к мальчику в козацкой свитке, при<нес>шему перину и подушки: "постели мне посереди хаты. Смотри же, {Далее было: да} сена {Далее было: смотри мне} наклади повыше под п<од>ушку. Да высмокни у бабы из мычки клочок пеньки заткнуть мне уши на ночь. Надобно вам знать, милостивый государь, что я имею обыкновен<ие> затыкать на ночь уши с того проклятого случая, {самого времени} когда {Далее было: мне (не зачеркнуто)} в одной корчме в России залез мне в левое ухо таракан. Проклятые кацапы, как <я> после узнал, едят даже щи с тараканами. Невозможно описать, что происходило со мною: в ухе так и лоскочет так и [крутится] -- ну хоть на стену. Мне помогла уже в наших местах простая старуха, и чем бы вы полагали? просто зашептыванием. Что вы скажете, милостивый государь, о лекарях? Я думаю, что они просто морочат и дурачат нас: {глупый народ} иная старуха в двадцать раз лучше знает всех этих лекарей<?>".

"Действительно, вы изволите {изволите-с} говорить совершенную правду. Иная точно бывает"... произнес Иван Федорович, как бы не прибирая даже приличного слова. [Не мешает, правда,] вообще сказать, -- он {Иван Федорович} никогда не был слишком щедр на слова. Может быть, это происходило от желания выразиться красивее, {Вместо "желания выразиться красивее": того что он никогда<?> не думал как бы мысль свою выразить к<ак> можно красивее} а может быть, и от всегдашней робости. {того}

"Хорошенько, хорошенько перетряси сено", говорил Григорий Григорьевич своему лакею: "тут сено такое гадкое, что того и гляди как-нибудь попадет сучок. Позвольте, милостивый государь, пожелать спокойной ночи. Завтра уже не увидимся: я выезжаю до зари. Ваш жид {Далее было: теперь} будет зашабашовать, потому что завтра суббота, а потому вам нечего вставать рано. Не забудьте же моей просьбы. И знать вас не хочу, когда не приеде<те> к нам".

Тут камердинер Григория Григорьевича снял с него сюртук и сапоги и напялил {надел} вместо того халат и Григорий Григорьевич повалился на постель {Далее было: как} и казалось огромная перина легла на другую.

"Ей, хлопче, куда же ты, подлец? Поди сюда, поправь мне одеяло! Ей, хлопче, подмости <1 нрзб.> под голову сена! {Далее было: выше} Да что коней уже поил<и>? Еще сена! {Далее было: подмости под} сюда, под этот бок! Да поправь, подлец, хорошенько одея<ло>! Вот так, еще! Ох!" Тут Григорий Григорьевич вздохнул раз, два {Далее было: а. и наконец заснул и засви<стел> б. и скоро [во сне за<свистел>] в. раздавший<ся> снова свист дал знать, что он заснул} и пустил страшный носовой свист по всей комнате, всхрапывая по временам так, что дремавшая на лежанке {печке} старуха пробуждал<ась>, вдруг смотрела в оба глаза во все стороны и {Далее было: не видя окружа<ющих>} поуспокоившись засыпала сно<ва>.

На другой день, когда проснулся Иван Федорович, уже толстого помещика не было. Это было одно только происшествие, случившееся с ним на дороге. На третий день после этого уже приближался к своему {доезжал он <до> своего} небольшому хуторку. И вдруг [Иван Федорович] почувствовал, что сердце сильно забилось, {сильно забилось в нем сердце} когда выглянула, {Далее было: из небольшой степи} махая крыльями, ветряная мельница и, по мере того, как жид гнал своих кляч {он взъезжал} на гору, показывался внизу ряд верб; сквозь них, как будто живая ртуть, блестел пруд. Кибитка взъехала на греблю, и Иван Федорович увидел тот же самый старинный домик, покрытый очеретом, те же самые яблони и вишни, по которым он когда-то украдкою лазил. Только что взъехал он во двор, как сбежались со всех сторон собаки всех сортов: бурые, черные, серые, пегие; некоторые с лаем падали под ноги лошадям, другие бежа<ли> сзади, заметив, что ось вымазана салом; один, стоя, возле кухни и накрыв лапою кость, заливался во всё горло, другой лаял издали и бегал взад и вперед, помахивая хвостом, {Далее было: и поглядывал на шедшую по двору как} как бы приговаривая: "Посмотрите, какой я прекрасный молодой человек!" Мальчишки в зап<а>чканных рубашках бежали глядеть. Сама свинья, прохаживавшаяся по двору с шестнадцатью поросен<ками>, подняла вверх с испытующим видом свое рыло и хрюкнула громче обыкновенного. По двору... <?> лежало<?> множество ряден с пшеницею, с просом, с ячменем, сушившихся на солнце. На крыше тоже немало {множество} сушилось разного рода трав. Иван Федорович так был занят рассматриванием всего, что очнулся тогда только, <когда> пегая одна собака укусила слазившего с козел жида за икру. Сбежавшаяся дворня, состоявшая из ключницы, поварихи, двух девок в шерстяных исподницах, {Далее было: и кучера, отправлявшего должности сторожа и садов<ника>, объявила} после первых восклицаний: Оцеж панич наш! объявила, что тетушка была в огороде вместе с девкою Палашкою и кучером Омельком, {Опана<сом>} исправлявшим также {вместе} должности {Далее было: садовни<ка>} огородника и сторожа. Но тетушка, которая еще {уже} издали увидела рогожаную кибитку, была уже здесь. Иван Федорович изумил<ся>, когда она почти подняла его на руках, между тем как в письмах твердила ему о своей старости и болезни.

ТЕТУШКА.

Тетушка Василиса Кашпоровна в это время имела лет около пятидесяти. Замужем она никогда не была и обыкновенно {всегда} говорила, что жизнь девическая для нее дороже всего. Впрочем, сколько мне помнится, никто и не сватал ее. Это происходило оттого, что один взгляд на геройский вид Василисы Кашпоровны производил некоторую робость в сердце мужчин, боящихся более всего на свете малейшего вида власти женщин. Они были совершенно правы, потому что Василиса Кашпоровна хоть кого умела сделать тише травы. Пьяницу мельника, который совершенно был ни к чему <не> годен, она собственною своею мужественною рукою, дергая часто за чуб, без всяких посторонних {других} средств, умела сделать золотом, а не человеком. Рост она имела {Далее было: необыкновенный} почти исполинский, дородность и силу совершенно соразмерную. {тоже необыкновенную} По<....>ям {Это место залито чернилами.} казалось, что природа сделала непростительную ошибку, определив ей носить темнокоричневый по будням капот с мелкими оборками и красную кашемировскую шаль по праздникам -- в день Светлого воскресенья и своих именин, тогда как ей более всего шли бы драгунские {кавале<рийские>} усы, длинные ботфорты и шпоры. Зато занятия ее совершенно соответствовали ее виду. Она каталась {ездила} сама на лодке, {Далее было: а. правя б. сама управляла} гребя искуснее всякого рыбака, {гребца} стреляла дичь; стояла неотлучно над косарями; знала наперечет число дынь и арбузов на баштане; брала пошлину по пяти копеек с воза, проезжавшего через ее греблю, взлезала на дерев<о> и трусила груши; била ленивых вассалов своею страшною {собственною} рукою и подносила достойным рюмку водки из той же грозной {Далее было: страшной} руки. Она {Далее было: всяких} никогда почти не имела обычая отдыхать, бранилась, красила пряжу, бегала на кухню, делала квас, варила варенье и хлопотала весь день и везде поспевала.

Следствием этого было то, что маленькое именьице Ивана Федоровича, состоявшее из 18 душ по последней ревизии, процветало в полном смысле сего слова. К тому же {Вместо "К тому же": Справедливость требует указать, что} она слишком горячо любила своего племянника и тщательно собирала для него копейку. По приезде домой жизнь Ивана Федоровича совершенно изменилась и пошла совершенно иною дорогою. {Приехавши домой, Иван Федорович совершенно попал в другой мир. Занятия по хозяйству} Казалось, {Далее было: он был} натура его именно создала для управления осьмнадцатидушным имением. Сама тетушка заметила, что он будет хорошим хозяином, хотя впрочем не во всё еще позволяла вмешиваться. "Воно ще молода дытына" обыкновенно она говаривала, несмотря на то, что Ивану Федоровичу без малого было сорок лет: "Где ему всё знать!" Однако ж он неотлучно бывал в поле при жнецах, косарях, и это доставляло наслаждение неизъяснимое его кроткой душе. Единодушный взмах десяти блестящих кос. Шум падающей стройными рядами травы. Изредка {Далее было: прорывало} заливающиеся песни жни<ц> то веселые, как встреча гостей, то заунывные, как разлука. Спокойный чистый вечер, и что за вечер! Как волен и свеж [этот воздух]! Как оживлено всё! {Далее было: ясный гром... в то древо... члены <?> поле} Степь краснеет, {Далее было: желтеет} синеет и горит цветами, {Далее было: стадящ... <?>} одни перепела, дрофы, кузнечики, чайки {Далее было: и тучи неугомонных насекомых наполняют воздух} и от них <?> свистом, жужжанием, треском, криком и ст<оном> и вдруг стройный хор, и всё не молчит ни на минуту. А солнце садится и кроется. У! как {Далее было: вольно} свежо и хорошо! По полю вон и вон со всех сторон раскладываются огни и ставятся котлы и вкруг котлов садятся усатые косари. Пар от галушек несется. Сумерки <1 нрзб.> Далеко, далек<о> слышится мычание коров. Трудно рассказать, что делалось с Иваном Федоровичем. Он часто забывал, присоединяясь к косарям, отведать их галушек, которые он очень любил, и стоял недвижно {как вкопанный} на одном месте, пока, подкравшись, ночь не обнимет всего неба и звезды то там, то там начнут светиться. В скором времени об Иване Федоровиче везде пошли речи, как о великом хозяине. Тетушка не могла нарадоваться своим племянником и никогда не упускала случая им похвастаться. В один раз -- это было уже по окончании жатвы и именно в конце июля -- Василиса Кашпоровна, взявши Ивана Федоровича с таинственным видом за руку, сказала, что она теперь хочет поговорить с ним о деле, которое давно уже занимает все ее мысли.

"Тебе, любезный Иван Федорович", так она начала: "известно, что в твоем хуторе 18 душ, -- правда это по ревизии, а без того, может, наберется больше, может быть, до 24. Но не об этом дело. Ты знаешь, тот лесок, что за нашею левадою, и за этим же лесом широкий луг: в нем пятнадцать десятин, а травы {сена} столько, что можно каждый год продавать больше, чем на триста рублей, особенно если, как говорят, в Гадяче будет конный полк".

"Как же-с, тетушка, знаю, трава очень хорошая".

"Это я сама знаю, что очень хорошая: но знаешь ли ты, что вся эта земля, {Далее было: долж<на>} по настоящему, твоя? Что ж ты так выпучил глаза? Слушай, Иван Федорович! Ты помнишь Степана Кузьмича? Что я говорю: помнишь, -- ты тогда был еще таким маленьким, что выговорить его имени не мог. Куда же! Я помню, когда я еще приехала в самое Пуще<нье> {Далее было: перед Петровкой} и [взяла тебя] покачать на руках, то ты обпачкал мне все руки. Тогда еще... но не в этом дело. Вся земля, которая за нашим хутором, и самое село Хортыще было Степана Кузьмича. Он, надобно тебе объявить, еще тебя не было на свете, как нач<ал> ездить к твоей матушке, правда в такое время, когда отца твоего не было дома. Но я, однако ж, это не в укор ей говорю, упокой господи ее душу! Хотя покойница всегда была неправа против меня. Но не в этом де<ло>. Как бы то ни было, только Степан Кузьмич сделал тебе дарственную запись на это самое имение, об котором я тебе говорила. Но покойница, твоя матушка, упокой господи ее душу, между нами будь сказано, он<а> была чудного нрава. Сам чорт, господи прости меня за это поганое слово, не мог <бы> понять ее. Куда она дела эту запись -- один бог знает. Я думаю просто, что она в руках старого холостяка [чтобы ему чорт знает как спалось <1 нрзб.>], Григория Григорьевича Стороженка. Этой пузатой шельме досталось всё его имение. Я готова ставить бог знает что он утаил запись".

"Позвольте-с доложить, тетушка, -- не тот ли это Стороженко, с которым я познакомился на станции?" Тут Иван Федорович рассказал про свою встречу.

"Кто его знает", ответила, немного подумав, тетушка: "может быть, он и добрый человек. Правда, он всего только полгода как переехал к нам жить. Старуха-то, матушка его, я слышала, очень разумная женщина и, говорят, большая мастерица {отлично умеет} солить огурцы, и ковры, я слышала, ее девки умеют отлично хорошо выделывать. Но так как ты говоришь, он так тебя хорошо принял, то поезжай к нему, может быть, старый грешник послушает совести и отдаст то, что не ему принадлежит. Не то, ей-богу, когда-нибудь поколочу его. {Далее было: Брич<ка>} Пожалуй, можешь поехать и в бричке, только проклятая детвора повыдергала сзади все гвозди, и нужно будет сказать кучеру Омельку, чтоб прибил лучше кожу".

"Для чего же, тетушка? Я возьму повозочку, в которой вы ездите иногда стрелять дроф".

Этим кончился разговор.

ОБЕД.

В обеденную пору Иван Федорович въехал {подъезжал} в село Хортыще и немного оробел, когда стал приближаться к {Далее было: длинному} господскому дому. Дом этот был длинный и не под очеретянною, как <у> многих окружных помещиков, но под деревянною крышею. Два амбара во дворе тоже под деревянною крышею. Ворота дубовые. Иван Федорович похож был на того франта, который, заехав на бал, видит всех, куда ни оглянется, одетых пощеголеватее его. Из почтения он остановил свой возок возле амбара и подошел пешком ко крыльцу.

"А! Иван Федорович!" закричал толстый Григорий Григорьевич, ходивший по двору {который был} в сюртуке, но без галстуха, жилета и подтяжек. Однако ж и этот наряд, казалось, обременял {тяжел} его тучную толстоту, потому что пот катился с него градом. "Что ж вы говорили, что приедете сейчас, как увидитесь с тетушкой приедете, да не приехали?" {Далее было: И} губы Ивана Федоровича встретили те же самые знакомые {толстые} подушки. {Далее с абзаца было: Я-с приехал}

"Большею частью занятия по хозяйству... Я-с приехал к вам на минутку, собственно по делу".

"На минутку? Вот этого-то не будет. Ей, хлопче!" закричал толстый Стороженко. {Григорий Григорьевич} И тот самый мальчик в козацкой свитке выбежал из кухни: "Скажи Касьяну, чтоб ворота сейчас запереть, слышишь: запереть крепче. А коней вот этого пана, что приехал, распречь сию минуту. Прошу {Далее было: покорно} в комнату, здесь такая жара, что {Далее было: мочи нет} у меня вся рубашка мокра".

Иван Федорович решился не терять напрасно времени и, несмотря на свою робость, поступать решительно.

"Тетушка имела честь... сказала мне, что дарственная запись покойного Степана Кузьмича..."

"Трудно изобразить, какую при этих словах сделало неприятную мину обширное лицо Григория Григорьевича. "Ей-богу, ничего не слышу", отвечал он. "Вы извините меня: надобно вам сказать, что у меня в правом ухе сидел таракан, -- невозможно описать, что за {какого роду} мучение было. Так вот и лоскочет, так и лоскочет. Мне помогла одна старуха самым простым средством".

"Я хотел сказать"... осмелился прервать Иван Федорович, видя, что Григорий Григорьевич с умыслом хочет поворотить речь на другое: "что в завещании покойного Степана Кузьмича упоминает<ся>, так сказать, о дарственной записи... по ней следует-с мне..."

"Я знаю. Это вам тетушка успела наговорить. {Далее было: совершенно} Это ложь, ей-богу, ложь, никакой дарственной записи покойный дядюшка не делал. Хотя, правда, в завещании и упоминается о какой-то записи. Но где ж она? Никто не представил ее. Я вам это говорю потому, что искренне вам добра жел<аю>. {Никто столько вам добра не желает как я} Ей-богу, это ложь".

Иван Федорович замолчал, рассуждая, что, может быть, в самом деле тетушке так только показалось.

"А вот идет сюда матушка с сестрами", сказал Григорий Григорьевич: "значит обед готов. По<й>демте!" При сем он потащил Ивана Федоровича за руку в комнату, в которой стояла водка с <закусками>.

В то <же> самое время вошла старушка с двумя барышнями. Иван Федорович, как воспитанный кавалер, подошел сначала к ручке старушки, а после к обеим барышням.

"Это, матушка, наш сосед Иван Федорович Шпонька..." {Далее с абзаца было: Иван Федорович посмотрел}

Старушка смотрела пристально на Ивана Федоровича или, может быть, только казалась смотревшею. Впрочем, это была совершенная доброта. Казалось, она так и хотела спросить Ивана Федоровича: "Сколько вы на зиму насаливаете огурцов?"

"Вы водку пили?" спросила старушка.

"Вы, матушка, верно, не выспались!" сказал Григорий Григорьевич. "Кто же спрашивает гостя, пил ли он. Вы потчевайте только, а {Далее было: там} пили ли мы или нет, -- это наше дело. Иван Федорович, прошу золототысячниковой или трохимовской, какой вы любите! Иван Иванович, а вы", сказал Григорий Григорьевич, оборотившись назад, и Иван Федорович увидел подходившего к водке <Ивана Ивановича> в долгополом сюртуке, с огромным стоячим воротником, закрывавшим весь его затылок, так что голова его сидела в воротнике, как будто в бричке. Иван Иванович подошел к водке, потер руки, рассмотрел хорошенько рюмку, налил, поднес к свету, влил всю рюмку разом в рот и, не проглатывая еще, пополоскал ею хорошенько во рту, после чего уже прогло<тил>. Закусивши хлебом с солеными опенками, оборотился он к Ивану Федоровичу.

"Не с Иваном ли Федоровичем, господином Шпонькой, имею честь говорить?" -- "Так точно-с", отвечал Иван Федорович.

"Очень {Далее было: рад с вами познакомиться} много изволили перемениться. {Далее было: ни о то<?>} Как же..." продолжал Иван Иванович: "я еще помню вас вот каким." {Далее было: Тут он} При том поднял он ладонь <?> на аршин от полу. "Покойный батюшка ваш, дай боже ему царство небесное, редкий был человек. Арбузы и дыни всегда бывали у него такие, каких теперь нигде и не найдете. Вот хотя бы и тут", продолжал он, отводя его в сторону: "подадут вам за столом дыни. Что э<то> за дыни, -- смотреть не хочется! Верите ли, милостивый государь, что у него были арбузы", продолжал он с таинственным видом: "ей-богу, вот такие!" расставляя руки, как будто бы хотел обхватить толстое дерево.

"Пойдемте за стол", сказал Григорий Григорьевич, взявши Ивана Федоровича за руку. Все вошли в столовую. Григорий Григорьевич завесился огромною салфеткою и сел на обык<н>овенн<ом> своем месте, в конце стола. Завесившись огромною салфеткою <он> походил на тех героев, которых рисуют цирульники на своих вывесках. Иван Федорович, краснея, сел на указанное ему место против двух барышень, а Иван Иванович {Федорович} не приминул сесть возле него, радуясь душевно, что будет кому сообщить свои сведения.

"Вы напрасно взяли куприк, Иван Федорович, -- это индейка!" сказала старушка, обратившись к Ивану Федоровичу, {Далее было: вытаскивая} которому в это время поднес блюдо официант в {Далее было: сермяжном} сером фраке с черною заплатою: "возьмите спинку".

"Матушка, ведь вас никто не просит", произнес Григорий Григорьевич, будьте уверены, что гость сам знает, что ему взять. Иван Федорович, возьмите крылушко, вон другое с пупком. Да что же вы так мало взяли? Возьмите стегнушко? Ты что разинул рот с блюдом? Проси! Становись, подлец, на колени! Говори сейчас: "Иван Федорович, возьмите стегнушко".

"Иван Федорович, возьмите стегнушко!" проревел, став на колени, официант с блюдом.

"Гм! что это за индейка!" сказал вполголоса Иван Иванович с видом пренебреженья, оборотившись к своему соседу. "Такие ли должны быть индейки? {Далее было: Я вам скажу, государь мой} Сами бы вы увидели у меня индеек! {Далее было: Что даже, верите ли, я} Я вас уверяю, что жиру в одной больше, чем в десятке таких, как эта. Верите ли, государь, что даже противно смотреть, когда ходят они у меня по двору, так жирны!"

"Иван Иванович! Ты лжешь", {Далее было: протяжно} произнес Григорий Григорьевич, вслушиваясь в его речи.

"Я вам скажу", продолжал всё также своему соседу Иван Иванович, показывая {принимая} вид, [что] он не слышит слов Григория Григорьевича: "что прошлый год, когда я отправлял их в Гадяч, давали по 50 копеек за штуку. И то еще не хотел брать".

"Иван Иванович, я тебе говорю, что ты лжешь", произнес для лучшей ясности Григорий Григорьевич по складам и громче прежнего. {обыкнов<енного>}

Но Иван Иванович {Далее было: не посл<ушал>} притворился, {Далее было: и на этот раз, что} показывая вид, будто это совершенно не к нему относилось, продолжая также, но только гораздо тише: "именно, государь мой, не хотел брать. В Гадяче ни одного помещика..."

"Иван Иванович, ведь ты глуп и больше ничего", громко сказал Григорий Григорьевич. "Ведь Иван Федорович знает всё это лучше тебя и верно не поверит тебе".

Тут Иван Иванович совершенно обиделся, замолчал и принялся убирать индейку, {Далее было: котор<ая>} несмотря на то, что она не так была жирна, как те, на которые противно смотреть.

Стук ножей, ложек и тарелок замял на время разговор; одно только высмактывание Григорием Григорьевичем мозгу из кости, казалось, заглушало всё.

"Читали ли вы", спросил Иван Иванович {Далее было: снова} после некоторого молчания [своего соседа], высовывая, голову из своей брички к Ивану <Федоровичу>: "книгу Путешествие Коробейникова ко святым местам? Истинное услаждение души и сердца! Теперь таких книг не печатают. Очень сожалею, что не посмотрел которого году".

Иван Федорович, услышавши, что дело идет до книг, прилежно начал набирать себе соусу. "Истинно удивительно, государь мой, как подумать, что простой мещанин прошел все места эти более трех тысяч верст, государь мой, более трех тысяч верст! Подлинно, его сам господь сподобил побывать в Палестине и Иерусалиме".

"Так вы говорите, что он", сказал Иван Федорович: "то есть {Далее было: я говорю} был и в Иерусалиме?"

"О чем вы говорите, Иван Федорович?" произнес с конца стола Григорий Григорьевич.

"Я, то есть, име<л> случай заметить, что какие есть на свете далекие страны", сказал Иван Федорович, {Далее начато: и украдкой погляд<ел>} будучи сердечно доволен собою, что выговорил такую длинную и трудную фразу.

"Не верьте ему, Иван Федорович", сказал Григорий Григорьевич, не вслушиваясь хорошенько: "всё врет".

Между тем обед кончился. Григорий Григорьевич отправился в свою комнату, а {Далее было: Иван Фост... <?>} <гости> пошли вместе с старушкою хозяйкою и барышнями в гостиную, где тот стол, на котором оставили они, выходя обедать, водку, как бы превращением каким {Далее было: вот} покрылся блюдечками <с> вареньем разных {Далее было: различных} сортов, арбузами, вишнями, дынями. Отсутствие Григория Григорьевича заметно было во всем. Хозяйка сделалась словоохотнее и открывала сама, без просьбы, множество секретов насчет делания пастилы и сушеных груш, даже барышни стали говорить. {Далее было: на вопросы матушки. Меньшая только} Но белокурая, которая казалась моложе шестью годами своей сестры и которой по виду было около двадцати пяти лет, была молчаливее. Но более всех говорил и действовал Иван Иванович. Будучи {Далее было: теперь} уверен, что его теперь никто не собьет и не смешает, он говорил и об огурцах, и о посеве картофеля, и о том, какие в старину были разумные люди, куда против теперешних, и о том, как всё, чем дальше, умнеет и доходит к выдумыванию мудрейших вещей. Словом, это был один из числа тех людей, которые к величайшему удовольствию любят позаняться услаждающим душу разговором {Далее было: [несмотря на то] не сбить} и будут говорить обо всем, об чем только можно говорить. Если разговор касался важных и благочестивых предметов, то Иван Иванович вздыхал после каждого сл<ова>, кивая слегка головою. {опуская голову в свою бричку, что<... >} Ежели до хозяйственных -- то высовывал голов<у> из своей брички и делал такие мины, глядя на которые, кажется, можно было прочитать, как нужно делать грушовый квас, как велики те дыни, об которых он говорил и как жирны те гуси, которые бегают у него по двору. Наконец, с великим трудом, уже к вечеру, удалось Ивану Федоровичу распрощаться {Далее было: и отказаться без} и, несмотря на свою сговорчивость <и> на то, что его насильно оставляли ночевать, он устоял-таки в своем желании ехать и уехал.

* * *

"Ну, что, выманил у старого греходея запись?" с таким вопросом встретила Ивана Федоровича тетушка, которая с {Далее было: величайшим} нетерпением дожидалась его уже несколько часов на крыльце и выбежала принять {встретить} его еще за двором.

"Нет, тетушка. У Григория Григорьевича нет никакой записи".

"И ты поверил ему? Врет он, проклятый. Когда-нибудь попаду, поколочу его собственными руками. О, я ему поспущу жиру! Впрочем, нужно наперед поговорить с нашим подсудком, нельзя <ли> судом с него стребовать... Но не об этом теперь дело. Ну, что ж обед был хороший?"

"Очень. Да, весьма, тетушка".

"Ну, какие ж были кушанья, расскажи! Старуха-то, я знаю, мастерица присматривать за кухней".

"Сырники были со сметаною. Соус с голубями, очень".

"А индейка с сливами была?" спросила тетушка потому, что была большая искусница приготовлять сама это блюдо.

"Была и индейка... Весьма красивые барышни, {Весьма красивая барышня} сестрица Григория Григорьевича! Особенно белокурая".

"А!" сказала тетушка и посмотрела пристально на Ивана Федоровича, который, покраснев, потупил глаза в землю. Новая мысль быстро промелькнула в ее голове. "Ну, что ж?" Живо: "Какие у ней брови?" (не мешает заметить, что тетушка всегда поставляла первую красоту женщины в бровях).

"Брови, тетушка, совершенно-с такие, какие, вы рассказывали, в молодости были у вас. И веснушки небольшие по лицу". -- "А", сказала тетушка, будучи довольна замечанием Ивана Федоровича, который, однако ж, {Далее было: вовсе} и не думал этим сказать комплимента.

"Каков<о> же на ней было платье? Хотя впрямь теперь уже трудно найти такие плотные материи, какая вот хоть бы, например, у меня на этом капоте. Но не об этом дело. Ну что ж? Ты говорил о чем-нибудь с нею?"

"То есть как-с? Я-с, тетушка? Вы, может быть, уже думаете-с..."

"А что ж? Что {Что ж} тут диковинного? Так {Может быть воля божья} богу угодно! может быть {Далее было: вот парочка.}... Может быть тебе с нею на роду написано жить парочкою?"

"Я не знаю, тетушка, как это вы можете говорить? Это доказывает, что вы совершенно не знаете меня..."

"Ну вот уже и обиделся", сказала тетушка. "Ще молода дытына", подумала она про себя: "ничего не знает. Нужно их свести вместе, пусть познакомятся". {Далее было: И с этих пор} Тут тетушка пошла заглянуть в кухню и оставила Ивана Федоровича. Но с этого времени она только и думала о том, как бы увидеть своего племянника {Ивана Федоровича} женатым и понянчить маленьких внучков. В голове громоздились одни только приготовления к свадьбе, и заметно было, что она во всех делах суетилась гораздо более, нежели прежде, хотя, впрочем, эти дела {Далее было: едва ли не ху<же>} более хуже, нежели лучше шли. Часто {Далее было: она} делая какое-нибудь пирожное, которое, не мешает заметить, она никогда почти не доверяла кухарке, она, позабывши и воображая, что возле нее стоит маленький внучек, просивший пирога, рассеянно протягивала к нему руку с пирогом, и дворовая собака, пользуясь этим, схватывала лакомый кусок и своим громким чваканьем выводила {пробуждала} ее из задумчивости, за что и была всегда наказываема кочергою... Даже оставила она любимые свои занятия {Далее было: особливо когда} и не ездила на охоту, особливо когда вместо куропатки застрелила сороку, чего прежде никогда с нею не бывало.

Наконец, спустя дня четыре после этого все увидели выкаченную из сарая на двор бричку. Кучер Омелько, он же огородник и сторож, еще с раннего утра стучал молотком и приколачивал кожу, отгоняя беспрестанно собак, лизавших колеса. Долгом почитаю предуведомить читателей, что это была именно та самая бричка, в которой еще ездил Адам. И потому, если кто будет выдавать другую за адамовскую, то это настоящая, сущая {то это-то верно... совершенная} ложь, и бричка непременно {должно быть} поддельная. Совершенно неизвестно, каким образом спаслась она от пото<па>. Должно думать, что в Ноевом ковчеге был особенный для нее сарай. Жаль очень, что читателям нельзя описать живо ее фигуры. Довольно сказать того, что Василиса Кашпоровна {Далее было: всегда} была очень довольна ее архитектурой и всегда изъявляла сожаление, что вывелись из моды старинные экипажи. Самое устройство кибитки немного на бок, то есть, что правая сторона её была гораздо выше левой -- ей очень нравилось, потому что с одной стороны может, как она говорила, малорослый взлезать, а с другой великорослый. Впрочем внутри кибитки могло поместиться штук пять {десять} малорослых и трое {пять} таких, как тетушка. {Далее было: Наконец} Около полудни Омелько управился, вывел из конюшни тройку лошадей, немного чем моложе брички, начал привязывать их веревкою к величествен<ному> экипажу. Наконец, и Иван Федорович и тетушка, один с правой стороны, другая с левой, взлезли в бричку, и она тронулась. Попадавшиеся по дороге мужики, видя такой богатый экипаж (тетушка очень редко выезжала в нем), почтительно останавливались, снимали шапки и кланялись в пояс. Но вот кибитка остановилась перед крыльцом, -- думаю не нужно говорить: перед крыльцом дома Стороженка. Григория Григорьевича не было дома. Старушка с барышнями вышла встретить гостей в столовую. Тетушка подошла величественным шагом, с большой ловкостью отставила одну ногу вперед и сказала громко:

"Очень рада, государыня моя, что име<ю> честь лично доложить вам мое почтение. А вместе с решпектом позвольте поблагодарить за хлебосольство ваше к племяннику моему Ивану Федоровичу, который премного им хвалится. Прекрасная у вас гречиха, сударыня! Я видела ее, подъезжая к селу. А позвольте узнать, сколько коп вы получаете с десятины?"

После сего последовало всеобщее лобызание. Когда же все уселись в гостиной, то старушка-хозяйка начала: "Насчет гречихи я не могу вам сказать: этой частью [заведывает] <Григорий> Григорьевич. Я уже давно не занимаюсь этим, да и не могу: уже стара! В старину у нас, бывало, я помню, гречиха была по пояс, теперь бог знает что. Хоть и говорят, что теперь всё лучше". Тут старушка вздохнула. И какому-нибудь наблюдателю послышался бы в этом вздохе вздох всего старинного восемнадцатого столетия.

"Я слышала, моя государыня, что у вас собственные ваши девки отличные умеют выделывать ковры", сказала Василиса Кашпоровна, и этим она задела старушку за живую струну. Вся она как будто оживилась, и речи у нее полились о том, как должно красить пряжу, как приготовить для это<го> нитку. С ковров быс<тро> съехал разговор на то, как солить огурцы и сушить груши. Словом не прошло часу, как обе дамы так разговорились между собою, будто век были знакомы. Василиса Кашпоровна многое уже начала говорить с нею {Далее было: уже} таким тихим голосом, что Иван Федорович ничего не мог расслышать.

"Да неугодно ли посмотреть!" сказала, вставая, [старушка-хозяйка]. За нею встали барышни и Василиса Кашпоровна, и все потянулись в девичью. Тетушка однако ж дала знак Ивану Федоровичу остаться и сказала что-то тихо старушке:

"Машенька!" сказала старушка, обращаясь к белокурой барышне: "останься с гостем, да поговори с ним, чтобы гостю не было скучно". Белокурая барышня осталась и села на диван. Иван Федорович сидел на своем стуле, как на иголках, краснел и потуплял глаза. Но барышня, казалось, вовсе этого не замечала, преравнодушно сидела на диване, {на своем месте} то рассматривала прилежно окно и стены, то следуя глазами за кошкой, трусливо пробегавшей под стульями.

Иван Федорович немного ободрился и хотел было начать разговор, но казалось все слова растерялись по дороге. Ни одна мысль не приходила на ум.

Молчание продолжалось около четверти часа. Барышня всё также сидела. Наконец, Иван Федорович собрался с духом: "Летом очень много мух, сударыня!" промолвил он полудрожащим голосом.

"Чрезвычайно много!" ответила барышня: "братец нарочно сделал хлопушку из старого маменькиного башмака, но всё еще очень много".

Тут разговор опять прекратился. И Иван Федорович никаким образом уже не находил речи. Наконец хозяйка с тетушкой и чернявой барышнею возвратились. Поговоривши еще немного, Василиса Кашпоровна распростилась со старушкою и барышнями, {Далее было: и (не зачеркнуто)} несмотря на все приглашения их остаться ночевать, {Далее было: и вышла в сопровождении} Старушка с барышнями вышли на крыльцо проводить гостей и долго еще кланялись выглядывавшим из брички тетушке и племяннику.

"Ну, Иван Федорович! Об чем вы говорили вдвоем с барышней?" спросила дорогою тетушка.

"Очень скромная и благонравная барышня Марья Григорьевна!"

"Слу<шай>, Иван Федорович! Я хочу поговорить с тобою серьезно. Ведь тебе, слава богу, тридцать осьмой год. Чин ты уже имеешь хороший. Пора подумать и о детях. Тебе непременно нужна жена!"

"Как, тетушка!" вскричал, испугавшись Иван Федорович. "Как жена! Нет-с, тетушка, сделайте милость... Вы меня совершенно в стыд приводите. Я еще никогда не был женат... Я совершенно не знаю, что с нею делать!"

"Узнаешь, Иван Федорович, узнаешь!" промолвила, улыбаясь, тетушка и подумала про себя: куда ж! ще зовсим молода дытына, ничего не знает. "Да, Иван Федорович", продолжала она вслух: "лучшей жены тебе нельзя сыскать, как Марья Григорьевна. Тебе уже она притом очень понравилась. Мы уже насчет этого мно<го> переговорили со старухою. Она очень {с большой} рада видеть тебя своим зятем. Еще неизвестно, правда, что скажет этот лиходей, Григор<ий> Григорьевич, но мы не посмотрим <на н>его. Пусть только он вздумает не отдавать приданого, мы его судом..." В это время бричка взъехала во двор и древние клячи ожили, чуя стой<ло>. "Слушай, Омелько, коням [дай] прежде отдохнуть хорошенько: они лошади горячие, {Вместо "они лошади горячие": тотчас} а не пои тотчас распрягши". "Ну, Иван Федорович", сказала, вылезая, тетушка. "Я советую тебе хорошенько подумать об этом. Мне еще нужно забежать в кухню: я позабыла {Вместо "позабыла": думаю} Солохе заказать ужин, а она, бестия, я думаю, и не подумала об этом..."

Но Иван Федорович стоял, как будто громом оглушенный. Правда, Марья Григорьевна очень недурная барышня, но жениться!.. Это казалось ему так странно, так чудно, что он не мог <подумать> без страха. Жить с женою! {Далее было: чудно, очень чудно} Непонятно, точно, когда ну {Вместо "точно когда ну": теперь уж} он не один будет в своей комнате, но их {Далее было: будет двое} должно быть ведь двое! Холодный пот проступал на лице его. {Далее было: И он уже ложи<лся>} Долго не мог он заснуть, уложившись довольно рано в свою постель. Наконец, сон, этот всеобщий успокоитель, посетил его. Но какой сон! Еще несвязнее сновидений он никогда не видывал. То снилось ему, что<?> вкруг него всё шумит, вертится. А он бежит, бежит, не чувствуя под собой ног, вот уже {Далее было: готов} выбивается из сил, вдруг слышит, кто-то хватает его за ухо. "Ай! кто это?" -- "Это я, твоя жена!" с шумом говорит ему какой-то голос. И он вдруг пробуждается. То представлялось ему, что он уже женат, что всё в домике их так чудно, так странно: в его комнате стоит вместо одинокой двойная кровать. На стуле сидит жена. Ему странно: он не знает, как подойти к ней, что говорить с нею, и замечает, что у нее птичье лицо, оборачивается и видит другую жену тоже с птичьим лицом. Поворотился {оборотился} в друг<ую> сторону -- стоит третья жена. Назад -- еще одна жена. Тут он бросил<ся> бежать в сад, но в саду жарко. {Далее было начато: солнце совсем красное} Он снял шляпу, видит и в шляпе сидит жена. Пот выступил у него на лице. Полез в карман за платком и в кармане {Далее было: сидит} жена; вынул из уха хлопчатую бумагу -- и там сидит жена... То вдруг он прыгал на одной ноге. А тетушка, глядя на него, говорила с важным видом: "Да, ты должен прыгать, потому что ты теперь уже женатый человек". Он посмотрел на нее, но тетушка -- уже не тетушка, а колокольня. И чувствует, что его кто-то тянет веревкой на колокольню. "Кто это тащит меня?" жалобно проговорил Иван Иванович. "Это я, жена твоя, тащу тебя, потому, что ты колокол". -- "Нет, я не колокол, а Иван Федорович!" кричал он. "Да, ты колокол", говорил, проходя {Далее было: прежний его} полковник П*** пехотного полка. То вдруг снилось ему, что жена -- это вовсе не человек, а какая-то шерстяная материя. Что он в Могилеве приходит в лавку к купцу. "Какой прикажете материи?" говорит купец. "Вы возьмите жены. Это самая модная материя, очень добротная! Из такой {не<е>} все теперь шьют себе сюртуки". Купец меряет и режет жену. Иван Федорович берет подмышку, идет к жиду, портному. "Нет", говорит жид: "это дурная материя! с нее никто не шьет себе сюртуков". В страхе и беспамятстве просыпался Иван Федорович. Холодный пот лился с него градом.

А между тем в голове тетушки созрел совершенно новый замысел, который увидим мы в следующей главе.

Как только встал он поутру, тотчас обратился к гадательной книге, в которой при конце Глазунов по своей редкой доброте и беско<ры>стию поместил сокращенный снотолкователь, но там совершенно не было ничего даже похожего. {[нигде не находим] такого бессвязного сна}

КОММЕНТАРИИ

Печатается по черновому автографу ИМ, фонд 440, No 1263. Автограф -- на семи листах, из которых шесть заполнены текстом повести, а на седьмом листе помещено вступление.

Рукопись является первоначальной редакцией повести.

На втором листе -- надпись, раскрывающая историю данной рукописи, а может быть, и остальных ныне публикуемых рукописей того же архивного фонда: "На память о Михаиле Семеновиче И. Е. Забелину от Кетчера". Это дает возможность предположить, что рукописи принадлежали Михаилу Семеновичу Щепкину, знаменитому артисту, а после его смерти (1863 г.) при посредстве Н. Х. Кетчера, переводчика Шекспира, перешли к историку И. Е. Забелину.

Черновая редакция в общем близка к печатной, но содержит почти в каждой фразе отличия и варианты, свидетельствующие о большой стилистической работе Гоголя. Рукопись заканчивается фразой, отброшенной в печатной редакции.

Некоторые разночтения рукописи с печатным текстом заставляют предполагать цензурное вмешательство:

1. В печати: "он не имел никогда желания вступить на штатскую службу, видя на опыте, что не всегда удается хоронить концы" (стр. 285-286). В рукописи: "он не имел никогда желания вступить в штатскую службу, видя на опыте, что лихоимцам не всегда удается хоронить концы".

2. В печати: "то читал гадательную книгу" (стр. 286); "заглядывал иногда в гадательную книгу" (стр. 288). В рукописи соответственные места читаются: "то читал библию и гадательную книгу"; "заглядывал иногда в библию и гадательную книгу".

3. В печати: "Так чиновник с большим наслаждением читает адрес-календарь" (см. т. I, стр. 289). В рукописи: "Так директор департамента с большим наслаждением читает адрес-календарь".

Следует также обратить внимание на следующее разночтение. В рукописи: "... продолжал он громким голосом, обращаясь к вошедшему своему лакею, мальчику в козацкой свитке" (о Григории Григорьевиче). В печатном тексте: "... проговорил он кротким голосом, обращаясь к своему жокею, мальчику в козацкой свитке" (стр. 290) Так как в рукописи соответствующие слова написаны неразборчиво, то можно думать, что в печатном тексте они заменены другими в результате описок при копировании.