Михайлиди К. - И сказка, и жизнь...

И сказка, и жизнь...

К. Михайлиди.

(Переводъ съ греческаго).

Я былъ отцомъ.

Я былъ отцомъ двухъ дѣвочекъ, двухъ дѣвочекъ, краше и милѣй которыхъ я никогда не видывалъ... Я былъ счастливѣйшимъ изъ отцовъ. Проходя по улицѣ, я часто слышалъ, какъ люди говорили мнѣ вслѣдъ: "Да благословитъ ихъ ему Господь". И глаза мои сіяли отъ радости, и съ улыбкой на устахъ я посылалъ этимъ людямъ большое спасибо...

Постельки дѣвочекъ, двѣ бѣлоснѣжныя постельки, стояли рядышкомъ; а между ними, на вѣтвяхъ золоченаго деревца, каждое утро, лишь дѣвочки раскрывали глазки, сотни пташекъ напѣвали имъ пѣсенки. На высокой колоннѣ, какъ будто стремящейся дотянуться до самаго неба, на колоннѣ, съ идеально совершенными формами -- единственное созданье неизвѣстнаго, уже мертваго художника -- два язычка пламени все качались, никогда не угасая...

Я уходилъ на долгіе, долгіе часы, въ невѣдомыя пустыни, поднимался на вершины горъ, чтобы нарвать диковинныхъ, невиданныхъ цвѣтовъ, подслушать волшебныя, неслыханныя пѣсни и ими украсить жизнь моихъ дочурокъ.

Итакъ, словно сказка, проходила жизнь...

Помню, однажды, въ одинъ изъ тѣхъ дней, когда природа пытается подъ цвѣтами схоронить горе и печаль, что томятъ людскія души, я видѣлъ, какъ дѣвочки мои стояли на цвѣтистомъ лугу и плели вѣнки, и вѣнчали ими свои златокудрыя головки. Затѣмъ, я видѣлъ, какъ вѣнки стали размножаться, размножаться и вѣнчать толовки цѣлыхъ толпъ другихъ дѣвочекъ, которыя все приходили, все приходили и наполняли картину, раскрывшуюся моимъ взорамъ тысячами красокъ, подобныхъ которымъ нѣтъ въ природѣ, а можетъ создать лишь рука художника. И въ яркомъ свѣтѣ, что разливался кругомъ, частью сіяла красота жизни, а частью та красота, которую мы создаемъ своимъ воображеніемъ, когда, подобно маленькимъ богамъ, силою мысли мы стремимся влить жизнь въ нами созданные міры...

Я не буду тутъ говорить о собственной жизни. Она была лишь лучомъ отъ жизни моихъ дѣвочекъ. Подобно тому, какъ теперь она лишь ночь, съ той поры, какъ свѣтъ ихъ погасъ. А какъ онъ погасъ -- не знаю и никогда не узнаю. Только изрѣдка, временами, словно добрый рокъ какой-то сжалится, онѣ вновь ко мнѣ приходятъ, мои дочурки, во всей красѣ, и я снова вижу двѣ постельки рядышкомъ, колонну съ двумя крошечными пламенными языками и всю картину ту съ вѣнками, что сперва вѣнчаютъ лишь двѣ златокудрыя головки, а затѣмъ украшаютъ головки другихъ дѣтей, и тысячи красокъ, подобныхъ которымъ нѣтъ у природы, а есть лишь на палитрѣ художника...

И здѣсь обрывается, и вновь начинается моя жизнь...

Въ лѣсу.

Веселые, безпечные, съ пѣснями и смѣхомъ, мы идемъ по полю. Все вокругъ насъ, даже камни, живетъ тысячью красокъ. Отъ часовенки, куда изрѣдка въ одиночку приходятъ помолиться поселяне, проливается въ душу странное настроеніе, на мгновеніе словно полоняетъ ее, но сейчасъ же, свободную, мчитъ ее въ объятія природы... Даже лай собаки, гдѣ-то по близости стерегущей стадо, и тотъ будитъ въ сердцѣ вольную струну... Даже мычанье коровы какъ бы вплетаетъ новый аккордъ въ радостную пѣснь, что несется отъ лона земли...

Предо мной медленно-премедленно развертывается лѣсъ исполинскихъ деревьевъ. Это любимый мой лѣсъ, не раскрытый глазамъ людской толпы, котораго не достигнуть шуму жизни. Погруженный въ легкую тунанную мглу, онъ кажется особенно прекраснынъ, одинокое пятно средь яркаго свѣта кругомъ. Верхушки деревьевъ гдѣ-то теряются наверху, сливаясь въ безформенное нѣчто.

Какая-то невѣдомая сила меня притягиваетъ. Кругомъ скачутъ, хохочутъ, поютъ друзья. Но тайный голосъ зоветъ меня. И на меня льетъ свою тѣнь первый рядъ деревьевъ. Теряются голоса, каждый шумъ, каждый звукъ. Понемногу гаснетъ жизнь. Я пробираюсь къ самому сердцу лѣса, я погружаюсь въ нѣдра его, и уже не слышу ни шаговъ своихъ, ни дыханья своего. Изъ тьмы, что разлита вокругъ меня, исходитъ яркій необъятный свѣтъ. И тишина, окутавшая меня своей легкой фатой, доносится до слуха моего, словно далекій напѣвъ пѣсни. Я пробираюсь все глубже, дальше, и исполинскія деревья все чаще, гуще, а могучіе стволы ихъ душатъ все въ своихъ объятіяхъ, всякое біеніе жизни... И я все пробираюсь глубже, дальше въ состояніи какого-то опьянѣнья, сна, видѣнья... Предо мной встаетъ вчерашняя картина, вѣчная картина, что обнимаетъ весь мой мозгъ, что влечетъ меня и манитъ, какъ мать, какъ сестра, какъ милая... Предо мной проходятъ волшебно-прекрасные міры, одни блеща красотою жизни, другіе -- красотою смерти, великаго художника, что все разрушаетъ, дабы съ большимъ совершенствомъ вновь сотворить жизнь...

О, лѣсъ любимый, дай къ лону твоему приникнуть! Дай погрузиться въ волны твоего молчанія! Въ послѣдній мигъ моей здѣшней жизни твоей красой дай мнѣ налюбоваться!..

"Вѣстникъ Иностранной Литературы", No 6, 1905