Голодный Михаил Семенович - Стихотворения

Стихи Михаила Голодного

Баллада о дезертире Осоке Кудель и командире Тернике

В рейхстаге

Возвращение

Волки

Время-пряха тянет нитку

Детство

Долго дорогая

Люби до смерти. Мне в любви

Любовь - война

Мир поющий

Мой стих

Не выйдет это, господа!

Осенняя степь

Партизан Железняк

Песня о Щорсе

Поэтам-формалистам

Поэтическая лихорадка

Призыв

С каждым днём

Сентиментальный монолог

Баллада о дезертире Осоке Кудель и командире Тернике

Николаю Островскому

Смушковая шапка,

Серая шинель.

По полю гуляет

Снежная метель.

А в тепле за чаем

Два дружка сидят.

Рыж один, как пламя,

А другой щербат.

Говорит щербатый:

"Мне начхать на мир.

Я Кудель Осока,

Вольный дезертир.

У меня в деревне

Мельница и дом.

Брат мой при хозяйстве.

Хорошо живём.

Ну, а ты, товарищ?

Кто ты есть такой?

Почему качаешь

Рыжею башкой?.."

Отвечает рыжий:

"Не чихай на мир.

Я товарищ Терник,

Красный командир.

У тебя в деревне

Мой отряд стоит.

За рекой у белых

Брат в петле висит.

Не растопишь бани,

Не поспишь с женой,

Скоро в снег уткнёшься

Мёртвой головой.

Ну, вставай, Осока,

Выходи на двор!

Кровью я отмою

Чёрный твой позор..."

По полю гуляет

Снежная метель.

Смушковая шапка,

Серая шинель...

1932

В рейхстаге

Брожу среди руин рейхстага.

Под щебнем в мусоре бумага,

С гербом империи у края,

Бесшумно тлеет, догорая.

А туча над просветом крыши

Бросает злую тень на ниши,

Куда укрылись от потомка

Четыре короля-обломка,

Все безголовые (по моде).

Как чучело на огороде!

Стоит среди безвестных статуй

За Карлом Первым Оттон Пятый,

А рядом -- Фридрих Барбаросса,

С лицом расколотым, без носа;

И тупо каменные очи

Уставились из вечной ночи

На незнакомого поэта,

Пришедшего с другого света.

Я говорю: "Ну что, вояка?"

Но статуя молчит, однако.

Читаю надписи на стенах

О днях, для памяти священных:

"Дошёл с боями из Ростова

Иван Игнатьевич Подкова!"

"В Берлине мы, ура, ребята!

Рука Потапкина Игната".

А дождик -- странный гость в рейхстаге --

Стучит по щебню, по бумаге,

По мрамору, по ржавой жести,

И звук -- как шёпот дальней вести,

Как матери-природы слово

О безвозвратности былого.

Брожу среди колонн тяжёлых,

Дверей разбитых, статуй голых...

Где вход, где выход -- неизвестно.

Пролом в стене выводит честно

Меня на улицы Берлина.

Туманно, сыро и пустынно.

Ни голоса людей, ни света,

Как мёртвый глаз луна-планета

Скользит в тумане надо мною,

Всё одевая пеленою.

Плывёт осенних туч ватага

Над зданьем бывшего рейхстага.

1946

Мир поющий

Мир поющий, полный звонов

И огней,

Я люблю тебя, зелёный,

Всё нежней.

Твой простор голубоватый --

Сторож гор --

Мне остался верным братом

До сих пор.

Не пахал твоих полей я,

Не косил,

Но в бою с врагом посеял

Ряд могил,

Чтобы кровь узнавший колос

Выше рос,

Чтобы пел весёлый голос

Звонче кос.

Вышина твоя живая

В тишине

Всё расскажет, остывая,

Обо мне, --

Как я шёл со смертью рядом

По полям,

Как мешали радость с ядом

Пополам,

Как любил тебя, зелёный,

Всё нежней,

Мир поющий, полный звонов

И огней!..

1924

Мой стих

Всегда во мне живёт мой стих.

Пою ли я, иль не пою, --

Средь сотен голосов чужих

Его я голос узнаю.

Я бурею гражданских дел

Его венчал, сзывая в бой,

Чтоб он будил, чтоб он гремел

То лёгкой флейтой, то трубой.

Чтоб мог я с ним в одно сливать,

Что ненавижу, что люблю.

Он будет для меня звучать,

Как я хочу, как я велю!

Я с ним брожу вдоль старых стен

И жадно вглядываюсь в тьму,

Он слышит запах перемен,

Пока не слышных никому.

Пространств высоких смутный гуд,

Движенья вихрь и блеск огня,

Отображаясь, в нём пройдут

Через меня и от меня.

И в час, когда весенний гром

К победе призовёт живых,

Паду я на землю бойцом

И рядом -- мой последний стих.

1925

Не выйдет это, господа!

Давно ль мы грозною стеною

Шли в бой за мир и честь труда?

Опять пугают нас войною...

О чём шумите, господа?

Не вы ли русскую отвагу

Расхваливали в дни, когда

Кровь окропляла путь к рейхстагу?..

Долой цилиндры, господа!

От слов хвалебных что осталось?

От них ни звука, ни следа.

Играет бомбой мистер Даллес...

С огнём играет, господа!

Мы этим шуткам знаем цену.

От этих шуток иногда

Бывало тяжко джентльмену...

"Какому?" -- "Многим, господа!"

Не с тех времён ли спорим с вами

И повторяем громко: "Да,

В своей стране мы правим сами,

Себе мы сами господа!

Претит нам ярмарка свободы,

Где продаются без стыда

Любовь, и песни, и народы,

И ваша совесть, господа!"

И оттого кричу открыто:

"Кровь павших в битве -- не вода!

Ничто народом не забыто:

Поосторожней, господа!

Он видит правду в дружбе с нами,

Ей не изменит никогда,

Он вам не даст играть словами...

Не проиграйте, господа!

А мы не слово -- дело ценим.

И воля, словно сталь, тверда...

Нас не поставишь на колени,

Не выйдет это, господа!"

1947

Осенняя степь

В осенний тусклый свет рядится

Дождливой осени рассвет.

Стоит-летит на месте птица,

Как будто ей пять тысяч лет.

Идёшь, идёшь, и всё знакомо:

Дорога, насыпи, овраг.

И двести километров к дому

Пройти без отдыха -- пустяк!

Но вот в тумане холм покатый

И за оврагом перевал.

И кажется, здесь был когда-то,

И кажется, что не бывал.

Как древний ящер, дачный поезд

Ползёт от насыпи в Херсон.

И, рыжим дымом в небе кроясь,

Походит на забытый сон.

Какой? -- Не вспомнишь, не опишешь,

Он тенью в памяти мелькнёт,

И долго голос детства слышишь,

Пока он в сердце не замрёт.

1940

Партизан Железняк

В степи под Херсоном высокие травы,

В степи под Херсоном курган.

Лежит под курганом,

Заросшим бурьяном,

Матрос Железняк -- партизан.

Он шёл на Одессу, а вышел к Херсону;

В засаду попался отряд.

Налево -- застава,

Махновцы -- направо,

И десять осталось гранат.

"Ребята, -- сказал, обращаясь к отряду,

Матрос-партизан Железняк, --

Херсон перед нами,

Пробьёмся штыками,

И десять гранат -- не пустяк!"

Сказали ребята: "Пробьёмся штыками,

И десять гранат -- не пустяк!"

Штыком и гранатой

Пробились ребята...

Остался в степи Железняк.

Весёлые песни поёт Украина,

Счастливая юность цветёт.

Подсолнух высокий,

И в небе далёкий

Над степью кружит самолёт.

В степи под Херсоном -- высокие травы,

В степи под Херсоном -- курган.

Лежит под курганом,

Заросшим бурьяном,

Матрос Железняк -- партизан.

1935

Поэтам-формалистам

Я мог бы тоже рифмой ловкой

На вздохи снова отвечать,

Я б тоже мог инструментовкой,

Как музыка сама, звучать.

Я б мог, как многие иные,

Всю славу взявшие уже,

Заставить строфы неживые

Мычать на "мэ", жужжать на "жэ".

Но миллионы ждут иного, --

И яростно, день ото дня,

Кую для них стальное слово

У ненасытного огня.

И вижу -- с толпами, живая,

Родится песня без прикрас,

И сотни тысяч, распевая,

Идут с улыбкой мимо вас, --

За то, что вы, меняя кожу,

В душе не расставались с ней,

За то, что рифма вам дороже

Всемирной родины моей.

1936

Поэтическая лихорадка

Три дня, как мой голос вернулся ко мне, --

За песнею -- песня другая...

"Что с вами?.. Вы бродите точно во сне!"

Не слышу. Не вижу. Не знаю.

Москва зеленеет. И парит три дня.

Присяду. Вон столик свободный,

Но нет, не ослышался -- кличут меня.

Вот снова: "Голодный! Голодный!"

Как стёкла цветные висят небеса.

Кто мог их так низко повесить?

И душно. Должно быть, четыре часа...

А может быть, семь или десять?..

"Дружище, послушай, спешишь, ну куда?

Минуту, минуту. Здорово!"

"Спешу на Мясницкую... Ты не видал --

Там мною утеряно слово?"

"Не надо мне слова -- я двадцать нашёл!.."

Откуда -- не помню, не знаю.

Прислушался. Слышу. Пусть будет глагол --

За рифмою рифма другая...

Покровку, Покровку мне надо найти.

Шумнее и гуще бульвары.

Вот начало солнце за мною ползти...

За городом где-то пожары.

Качаюсь от блеска, от говора толп, --

Что будет с моей головою?

Ну, полно! Довольно! Как огненный столб

Взлетают стихи надо мною!

Три дня, как мой голос вернулся ко мне,

И я всё забросил жестоко.

И критик -- мой друг -- улыбается мне:

Спокойней, исполнились сроки.

1927

Призыв

Отцы уходят понемногу,

Вожди седеют средь забот,

Всё чаще их гнетёт тревога

За тех, кому пылать черёд.

И что ж, весёлые на диво,

Беспечные до простоты,

Глядим вокруг себя хвастливо,

Павлиньи распустив хвосты.

Века нам отданы в наследство,

А мы над истиной одной

Сидим, не в силах наглядеться,

Глумясь гнусаво над другой!

Раздолье овладело нами,

И, гогоча вослед всему,

Мы можем лишь играть словами,

И холодно от слов уму.

Любовь, любовь, ты сладко пела,

Но горько будет нас забыть,

Давно успели мы умело

Тебя распутством подменить!

Раздумье мы несём как бремя,

И оттого, -- когда поймём,

Что молчаливо наше время,

Хоть барабанный бой кругом?

Мы знали буйное веселье, --

Что нам осталось от него?

Восторг слепой, любовь с похмелья

И спесь -- и больше ничего?

Мы нищие. Ликуя, чванство

В нас охладило жар обид,

А чудные кипят пространства,

А сумерках полмира спит!

Гляжу -- обнявшись, деревнями

Бредут невежество и мгла,

Гляжу -- война висит над нами,

Два хищных развернув крыла...

Не радуйся, не ты, сомненье,

Вошло неслышно в грудь мою, --

Призыв второго поколенья

Я, услыхав, передаю...

Герои, где вы? Встанем! Встанем!

Кем путь наш прошлый не забыт,

Чья кровь стучит не в барабане,

Кто не одним восторгом сыт.

Я вас зову. Под Перекопом

Оставили вы славный след.

В бою не расточали ропот,

Не слепли жалко от побед.

Я вас зову, родное племя!

Нет лучшего, чем наш удел.

Нам суждено увидеть время

Не в шуме слов, а в блеске дел.

И в нас, бичуемые страхом,

Враги прочтут свой приговор:

Наш век им приготовил плаху,

Мы подадим ему топор.

Сомкнёмся! Будут дни тревоги --

Спокойно их переживём.

Вожди седеют понемногу.

Отцы уходят, мы -- идём.

1925

С каждым днём

С каждым днём всё ближе дальний путь.

Дай-ка, милая, присядем отдохнуть.

Небеса прозрачны и тихи,

Видно, Лермонтов читает им стихи.

Пусть читает... Я хочу тебе сказать:

Начал я как будто уставать.

Взгляд не тот, да нет того огня,

И товарищи сторонятся меня.

Да, по правде, коль пошло на то, скажу --

Не печалюсь я об этом, -- не тужу.

Верь, усталости не знает только тот,

Кто не любит, не жалеет и не ждёт.

Ну и нам -- не раз с тобой в пути

И любить, и вянуть, и цвести.

Не устанешь -- и на свете скучно жить, --

А устанешь -- стоит ли тужить?

Что ж, смелей! Прижмись к моей груди,

Видишь -- небо размечталось впереди.

Скоро свет его застанет нас вдвоём.

Отдохнём ещё немного -- и пойдём.

1924

Сентиментальный монолог

Ветер. Дождик. Тьме конца не вижу.

А Москву такой люблю я слёзно.

Пёсик вон. Поди-ка, пёсик, ближе,

Да не бойсь, я только с виду грозный.

Это у меня как бы защита,

Чтобы ближний не кусался больно.

Я гляжу угрюмо, говорю сердито,

Это, знаешь, пёсик мой, невольно.

Ты слыхал, конечно, о поэтах?

О весне они поют, о солнце;

Все они обуты и одеты,

У одних таланты, у других червонцы.

Я хоть не одет, да сыт на диво.

Вот сейчас смеялся сам с собою.

Скажем: будь я женщиной красивой,

Кое-где успел бы больше втрое.

Труд каков мой? Труд мой невесёлый.

Непонятному всю жизнь ищу названья.

Ну, а ты? Всегдв ты ходишь голым?

Дождик каплет, сыростно. Молчанье.

Ты меня, мой пёсик, не обидишь.

Говорят, я в убежденьях шаткий.

Разве это верно? Это -- видишь?

У меня любовь сидит в лопатке!

Да, да, женщина такая, значит,

Там сидит она, в лопатке... Гложет.

Умереть захочешь -- горько плачет,

Говорит: -- Иди, а-а-а, ты не можешь?..

То-то. Так-то. Носик твой холодный.

Дай-ка лапку. Хорошо. Похвально.

А теперь скажи мне: Михаил Голодный,

Ты мне не по вкусу. Ты оригинальный.

Что ж, прощай, собачка. До свиданья!

Говорить не хочешь, всё виляешь.

Или, может, скажешь на прощанье:

Отчего мы любим так? Не знаешь?..

1927

Возвращение

Горбатая улица. Низенький дом.

Кривые деревья стоят под окном.

Кривая калитка. Кругом тишина.

И мать, поджидая, сидит у окна.

Ей снится -- за городом кончился бой,

И сын её снова вернулся домой.

Иду как во сне я, ружьё за плечом.

Горбатая улица. Низенький дом.

Калитка всё та же, и дворик -- всё тот.

Сестра, задыхаясь, бежит из ворот.

-- Я плачу, прости мне, обнимемся, брат!

Мы думали, ты не вернёшься назад.

За годами годы бегут чередой.

Знакомой дорогой иду я домой.

Чего ж мне навстречу сестра не идёт?

Чего ж меня мать из окна не зовёт?

Забита калитка. Кругом -- тишина.

Высокое небо, большая луна.

О детство, о юность! О бой за Днепром,

Горбатая улица, низенький дом...

1936

Волки

Под зимним небом воют волки,

Окно заносит мокрый снег.

Спят гении на книжной полке,

Я книгу взял: я -- человек!

Как синий дым над водопадом,

Мне снится в шуме жизнь моя;

Долина детства где-то рядом,

И к ней бегу без шапки я.

Неслышная, легко и прямо,

Уходит женщина в закат.

Не ты ли это? Мама? Мама!

Не уходи, вернись назад...

Молчание, под свист метели

Поёт сверчок, хрипят часы.

И вижу: человек в шинели

Кладёт два мира на весы.

И, вихрем в комнату влетая,

Заносит книги мокрый снег,

Скребётся в двери волчья стая...

Я взял ружьё: я -- человек!

1940

Время-пряха тянет нитку

Время-пряха тянет нитку,

И скрипит веретено.

Выхожу я за калитку

И стучу к тебе в окно.

Гаснет свет на стук напрасный,

Ты выходишь из ворот.

И лицо, как месяц ясный,

На меня сиянье льёт.

И, от встречи замирая,

Бродим улицей одни.

Мутна-лунна высь без края,

В хлопьях мутные огни.

До рассвета бродим оба;

Ветер снег шагов метёт

От сугроба до сугроба,

От ворот и до ворот...

Где же ты? Приди, явися!

Или всё, что было, -- сон?

Снова в лунных хлопьях выси

И пурга со всех сторон.

Или ты, как юность, где-то

Затерялась, пронеслась

Между ночью и рассветом

Невидимкою для глаз.

Только улицей знакомой,

Где бродили до зари,

Нет ни улицы, ни дома --

Пустыри да пустыри.

И напрасно за калитку

Я хожу, ищу окно...

Время-пряха тянет нитку,

И скрипит веретено.

1948

Детство

На память брату.

Всё вдаль уйдёт -- пройдёт пора лихая,

И, чудом сохранившись за селом,

Степная мельница, одним крылом махая,

Начнёт молоть легенды о былом.

Мальчишка выйдет в степь с бумажным змеем,

Похожий на меня -- такой же взгляд и рост;

Его курносый брат, товарищ по затеям,

Расправит на земле у змея длинный хвост.

"Пускай! Пускай!" -- И в небо змей взовьётся

И, еле видимый, уйдёт под облака.

И братья лягут рядом у колодца

На ясный день глядеть издалека.

Глядеть на степь, на небо голубое,

На мельницу, притихшую в тени.

Она расскажет им о том, как мы с тобою

Под этим небом коротали дни,

Как в степь мы выходили на рассвете

Томиться высотой, бумажный змей пускать.

О вечной юности напомнят людям дети,

И будут взрослые их к небу поднимать.

Весь вдаль уйдёт -- не канет мир нетленный,

Он зло переживёт и встретит песней труд.

И перед ним -- там, на краю вселенной,

С бумажным змеем мальчики пройдут.

1943

Долго дорогая

Долго дорогая

Смотрит на меня,

С книгой засыпая,

Не гасит огня.

Вздрогнет с полуслова,

Взглянет в полусне,

Засыпая снова,

Улыбнётся мне.

Улыбнётся сладко,

Бросит взгляд тайком:

Все ли там в порядке

За моим столом?

Пусть молчу часами,

Пусть для всех -- другой,

Для неё я самый,

Самый дорогой.

Самый, самый славный,

Лучших в мире нет.

Для неё я главный

На земле поэт.

1939

Люби до смерти. Мне в любви

Люби до смерти. Мне в любви

Конца не увидать.

Ты оттолкни, и позови,

И обними опять.

С тобою просидим вдвоём

С зари и до зари.

Люби до смерти, а потом,

Коль можно... повтори!

1925

Любовь - война

Любовь, по-моему, война,

Где битва треплет битву.

Не стоит плакать,

Коль она

Невольно нагрубит вам!

Любовь, по-моему, плацдарм.

Пять чувств -- мои солдаты.

И я, угрюмый командарм,

Кричу:

-- Смелей, ребята!

Скажите, кто в бою не груб,

Но разве в этом дело!

Сраженный властью женских губ,

Веду войну умело.

Глаза огромные растут,

Пугают тусклым блеском.

Вперёд! Ещё один редут --

И нам бороться не с кем!

Катится кровь, за валом -- вал,

Грохочет сердце маршем,

Склонилась набок голова.

Ура! головка -- наша!

А ночь летит, как миг, как час,

То рысью,

То карьером.

Пять чувств крылатых, горячась,

Ломают все барьеры.

А день, а я -- весь впереди.

Гляжу вокруг, смущенный,

И чувствую, что, победив,

Остался побежденным!

1926

Оригинал здесь.

-----

Лирика 20-х годов.

Ф., "Кыргызстан", 1976.-- (Русская советская лирика).

МИХАИЛ ГОЛОДНЫЙ

"Помню вечер я..."

У Днепра

Прощание

"Сквозь туман и холод зимний..."

Гроза

Облака

Никогда, никогда

* * *

Помню вечер я,

Под буревые всплески

Кто-то злобу из груди увел,

Незаметным,

Сереньким подростком

Я пришел

Впервые в комсомол.

С этих дней горел я, не сгорая,

Буйство дикое

Рассудком усмирял,

В переулках заводских окраин

Я прочел о сказке Октября.

Говорила мать моя, калека,

Неразлучная подруга костыля:

"Выйдет сын мой в люди человеком,

Будет сын кормильцем для меня!"

Ну какой, скажите, я кормилец!

Обескрылил я давно ее мечты;

Не кладу теперь утрами "тфилим"

Не пою тягучий я псалтырь.

Вышел я,

Но по-иному, в люди.

Вышел я

Под выкрики стихий.

Эх, мать моя,

Не ты под гром орудий

Мне диктовала

Гневные стихи...

В переулках заводских окраин

Я брошюру Октября нашел,

С этих дней горю я, не сгорая,

Как и ты, горящий комсомол!

У ДНЕПРА

Я иду, иду тропинкою

Песней новою звеню.

Солнце алою косынкою

Машет умершему дню.

Город тенями увесила

Наступающая ночь.

Хорошо, товарищ, весело

Землю теплую толочь.

Замирает и безлюдная

Берег сонного Днепра.

Но я верю: завтра сбудется,

Что задумали вчера.

ПРОЩАНИЕ

Выступаем мы в двенадцать,

Выйди, милая, прощаться.

Ждет атака нас ночная,

И вернусь ли я -- не знаю.

Я надел шинель родную,

Взял винтовку боевую.

В сумке десять сухарей,

За спиною сто смертей.

Ты опять солги надежде,

Ты скажи: "Люблю, как прежде".

Выйди, выйди на часок,

Без любви твоей продрог!..

Увидав твою улыбку --

Я прощу тебе ошибку,

Засветится даль глухая,

Упадет звезда, вздыхая...

* * *

Сквозь туман и холод зимний

Все мне снится, все мне снится

Взгляд твой дальний, взгляд твой дымный,

Утопающий в ресницах.

Спит безмолвие в просторе,

В неживом еще покое.

Ты встаешь передо мною,

Чтоб обнять меня еще раз.

Дорогая, дорогая...

Как назвать тебя, не знаю!

Мир уснул в покое белом.

Над его величьем пышным

По равнинам омертвелым

Я приду к тебе неслышным.

Я пройду сквозь посвист вьюги,

Доберусь до края света,

Чтоб тебя, моя подруга,

Не оставить невоспетой.

Снег от края и до края,

Дорогая... дорогая...

ГРОЗА

Все накалил полдневный жар.

А дождь, докучный, бесполезный,

Еще молчал. И вдруг -- удар,

И небеса открыли бездну.

Пыль на деревьях и листах,

Вздымаясь, губы обжигала,

И сумрачная теснота

Над городом неслышно встала.

Дождь тронул крыши рукавом,

Потоком вод, сквозь синь журчащих.

Запели крыши, каждый дом

Запел, разбрызгав в окнах счастье.

Под взглядом дождевой воды,

Теперь прозрачным и лучистым,

Бессильно свесились плоды,

И сладко развернулись листья.

Умолкло грозное ворчанье,

И через поле, через лес

Пришло зеленое молчанье

Садов и голубых небес.

ОБЛАКА

Я люблю вас очень, очень,

Золотые облака.

Мнится, мнится, вот захочет

И достанет вас рука.

Руку вскинул кверху -- где там!

Промелькнули, нет как нет!

Впереди все блещет светом,

Позади лучится след.

Облака, облака,

Серебристые бока!

Вот веселый ветер смело

Ударяет вас крылом

Оттого ли то и дело

Вы меняетесь лицом?

То вы мягче, то вы строже,

Дуновенье пью и пью.

Ну, ей-богу, вы похожи

На любимую мою!..

Ходит, бродит свет в руках,

Отражаясь в облаках!

* * *

НИКОГДА, НИКОГДА

Памяти Дмитрия Фурманова

Не забуду, как ты умирал, комиссар.

Затуманил лицо полыхающий жар,

Затянула глаза поволокой беда,

И в бреду ты сказал: "Никогда... Никогда!"

Что ты видел: жену или дочь у колен?

Или знал: не коснется души твоей тлен,

И в назначенный час соберемся сюда,

Чтобы смерти сказать: никогда, никогда?!

Никогда, никогда, старый друг боевой,

Не умрешь для отчизны бессмертно-живой.

Не умрешь, не сотрут твое имя года,

Не забудем тебя никогда, никогда!..

-----

H. A. Заболоцкий: pro et contra.

СПб.: РХГА, 2010.-- (Серия "Русский Путь").

Мих. ГОЛОДНЫЙ

Поэту юродивых

Поэт юродивых,

Вы долго молчали.

Дурманила головы

Книга "Столбцы".

Из комнаты смеха

Кричали, мычали

Рождённые бредом

Ослы и скопцы.

В железо оковано

Старое слово,

Концы без начала,

Отбиты узлы.

В кривых зеркалах

Вы нашли его снова,

Купили и продали

Из-под полы.

Я видел:

Уже молодые с рассудком

Теряли рассудок

Над вашей строкой.

Я понял:

Увертки и выверты шутки

Прикрыли природу её и покрой.

Близорукие критики

Из гимназисток.

И явно юродствующие. И тайком.

Смотрите, как вас

Обработала чисто

Пичужка-воробчик

Чужим голоском.

Передо мной

"Торжество земледелья".

Поэма без формы,

Где всё -- кутерьма.

Сидит на полях

Неживое веселье,

Виденье кретина

Во мраке ума.

Солдат-отпускник

Превращен в идиота,

В животном довольстве

Не видно труда.

В пространстве без цели

Вертится работа,

В ручье, обезумев,

Скучает вода.

Соха с бороной

Опрокинуты криво,

Корова беседует тихо

С конём.

Кривое сознанье

В кривом объективе

Поэта поставило

Рядом с ослом.

Забавные басни,

Знакомые песни,

Без устали битые

Нашей рукой.

Признайтесь,

Не страшен ли голос последний

При жизни решившийся

За упокой?

Поэт юродивых,

Душенку на бочку!

Смотрите, ребята,

Вот мир его -- весь:

Смесь ужасов тёмных

Под красным листочком,

Смятеньиц, желаньиц

Червивая смесь.

А рядом дороги

Удачи и счастья,

Сияющий полдень

Без тени обид,

Идеи, как знамя,

Как зарево, страсти,--

Юродство в рогоже

В сторонке стоит.

С дороги ушедшие

На повороте!

Забывшие слёзы --

Не верят слезам!

Приподняты руки:

Кто с нами?

Кто против?

Рукам есть работа

Раздолье -- глазам.

Трещат, расширяясь

Грудные клетки

Над картами мира

Возносятся лбы.

Железная поступь

Второй пятилетки

Над рубежами

Как рокот трубы.

Кончается царство юродивых!

Я вижу, как жизнь

Под уздцы ведут.

И я говорю вам, поэт счастливых:

-- Шапки долой --

Торжествует труд!..

Печатается по тексту первой публикации: Красная Новь. 1933.

Кн. 9 (Сентябрь). С. 85-86. (В этом же номере была напечатана статья

А.К. Тарасенкова "Похвала Заболоцкому". См. наст. изд. С. 145-154.)

Михаил Голодный (Михаил Семенович Эпштейн; 1903-1949) -- советский поэт.

-----

Единство

Если б я на горло песне

Встал хотя бы поневоле,--

Заявляю прямо, честно:

Я скончался бы от боли.

Если б я решил, как лирик,

Что башка и сердце -- в ссоре,

Я б завел цветы в квартире,

Я писал бы на заборе.

Если б я решил, что слово

Нам дано для раздвоенья,--

Я б взорвал себя живого

Бомбою-стихотворением.

Но свободно горло песни,

Слово с делом не в разладе,

И боюсь, что сердце треснет,

В наше будущее глядя!..

Рифма

Не ищу такой я рифмы,

Чтоб сложнее логарифмы,

Не ищу такой я, чтобы

Хлопали поэты-снобы.

Нет, ищу такую, чтобы

Пела и глядела в оба.

Не кукушка на суку я,

Чтобы песни петь, кукуя.

Нет! Найду себе такую,

Чтобы, дело атакуя,

Шла она за мной, ликуя.

Чтоб, как план оперативный,

Грохотал императив в ней,

Чтоб сарказмом бить, как бивнем,

Чтобы страсти шли, как ливни.

Рифмы нахожу в себе,

Зарифмованный в борьбе,

Зарифмованный в тебе,

Мать моя, ВКП(б).

Молчащему

Ты -- обыватель, мой домашний враг,

Ты знаешь ли, что значит -- большевик?

Ты слышишь музыку, ты видишь красный флаг,

Но ты молчишь: в сметане твой язык!

Ты, юродивый мой собрат-поэт,

Ты, улыбавшийся при слове: большевик,

Любил ты хвастать старым словом: -- нет.

Но ты молчишь: он в тине, твой язык!

Ты, мой вчерашний друг, сегодня -- тихий гад,

Ты помнишь ли, что значит -- большевик?

Шипел о гибели ты год тому назад.

Но ты молчишь: раздвоен твой язык!

Я помню вас: тебя, тебя, тебя,

Вы все -- одно: зачем вам большевик?

Сойдясь, вы шепчетесь, друг друга теребя...

Я ненавижу вас за мертвый ваш язык!

"Литературная газета", No 22, 1933