Грифцов Борис Александрович - "Евгения Гранде" (1833)

Борис Грифцов.
"Евгения Гранде"
(1833)

Роман "Евгения Гранде" уже при жизни Бальзака был признан одним из самых значительных его произведений. Прошло больше ста лет с момента его появления, радикально изменились взгляды на Бальзака, с совершенно иных точек зрения оценивается его творчество. Но и сейчас этот роман должен быть признан не только бесспорной удачей Бальзака, но и одним из лучших произведений мировой литературы по напряженности действия, по огромной выразительности характеров, достигаемой простыми средствами. Как явствует из собственных комментариев Бальзака к роману, он ставил перед собой не те цели, которые обусловили художественную силу "Евгении Гранде": субъективно автор полагал, что он пишет историю любви и самопожертвования провинциальной девушки, которой условия ее существования не дали проявить в жизни исключительную одаренность ее сердца. Эти условия служили Бальзаку только фоном, который он выписывал тщательно лишь по добросовестности писателя-реалиста. Но объективные результаты оказались иные: фон стал основной темой, а любовная тема отодвинулась на второй план. Спрашивали не без оснований: правильно ли озаглавлен роман, не вернее ли было назвать его "Феликс Гранде"? Конечно, скупой старик -- подлинный центр романа, и места отведено ему в романе гораздо больше, чем его дочери. Еще важнее самая трактовка центрального персонажа: скупец изображается не как обособленный, анекдотический случай провинциальной жизни, а как закономерное следствие власти денег. Он не романтический злодей, не изверг, достойный лишь психиатрического исследования. Старику Гранде присуща героическая сила, которой веришь больше, чем христианским добродетелям его дочери. И, каковы бы ни были ее добродетели, она неизбежно становится в эпилоге продолжательницей дела отца, притом не по принципу наследственности, а по всепоглощающей обаятельности денег. И все же роман озаглавлен правильно: старик Гранде является объектом повествования, но изображается он со стороны, и прежде всего со стороны доче -ри; роман был бы совершенно иным, если бы старик, стал и субъектом повествования, если бы автор попытался взглянуть на мир глазами скупца, слился бы с ним (как, скажем, Бальзак смотрел на мир "Утраченных иллюзий" глазами Люсьена или на "Поиски абсолюта" глазами Клаэса). Именно в силу такой трактовки роман стал наиболее изобразительным, наиболее объективным творением Бальзака, почти достигающим скульптурной выразительности.

Вопреки обычной своей манере, Бальзак написал этот роман сразу, в короткое время, не прерывая писания работой над другими произведениями. Сюжетная связанность с другими частями "Человеческой комедии" на этот раз отсутствует, а если два-три второстепенных персонажа появятся и в других повестях Бальзака, то, во-первых, эта эпизодическая связь не оказывает никакого влияния на цельность данной книги и, во-вторых, она создана задним числом, подчеркнута изменением имен в поздних изданиях "Евгении Гранде". Бальзак вообще рассчитывал на то, что будут чи: тать не отдельные его произведения (а на самом же деле так и случилось: переиздаются и переводятся разрозненно его романы и повести), а непременно всю многотомную "Комедию", что не ограничатся историей какого-либо Цезаря Бирото или Люсьена Рюбампре, а согласятся пройти вместе с автором сложный перекрещивающийся и не всегда последовательный путь всех двух тысяч персонажей, входящих в состав "Комедии". Однако торопливый читатель может требовать не только огромных полотен, но также и удобозримых, по ограниченности размеров, картин, которые вели бы не вширь, а вглубь. И в таком случае можно ответить на подобное требование: вот два главных, совершенно законченных образца станковой живописи Бальзака -- "Евгения Гранде" и "Поиски абсолюта". Они вынашивались много лет, написаны сразу и почти не претерпевали переделок впоследствии.

Писать "Евгению Гранде" Бальзак начал в июне 1833 года, последние сто страниц он написал между 20 и 30 ноября того же года. Уже 19 сентября появилась в журнале "Эроп литтерер" почти вся первая глава романа. В декабре роман уже печатался отдельным изданием, которое появилось в начале 1834 года. Удивительнее всего то, что эта очень напряженная работа нисколько не ослабела, несмотря на трудные и довольно сложные обстоятельства его личной жизни. "Евгения Гранде" --одно из произведений на редкость спокойных. Оно свидетельствует о полном самообладании автора. Между тем писалось оно в месяцы чрезвычайных волнений, в те месяцы, которые он сам считал важнейшим событием своей жизни.

В январе 1833 года он получил письмо от незнакомой ему почитательницы его таланта, польской аристократки, жившей на Украине, Эвелины Ржевусской, по мужу Ганской, с которой он будет поддерживать самую деятельную переписку и на которой женится незадолго до смерти []Первое письмо от Э. Ганской Бальзак получил 28 февраля 1832 года, второе --7 ноября 1832 года. Январь 1833 года --начало регулярной переписки Бальзака с Ганской. Хотя Бальзак за семнадцать лет знакомства видался с ней редко, но все же можно признать бесспорным ее огромное влияние на него. Дошедшие до нас сотни писем его к ней представляют собой своеобразное литературное произведение.

Надо иметь в виду, что переписка Бальзака была проредактирована его вдовой, и в тех случаях, когда известны оригиналы его писем, -- обнаружено, что г-жа Ганская исправляла их и сокращала, стилизуя под тон переписки с ней самой. И вот как раз к моменту работы над "Евгенией Гранде" относится письмо Бальзака к сестре от 12 октября 1833 года, из которого наследникам Ганской напечатан только незначительный отрывок. Оригинал этого письма чрезвычайно важного для понимания биографического генезиса чуть ли не лучшего произведения Бальзака, попал в руки Шарля Лованжуля, страстного бальзаковеда [См. "Вестник иностранной литературы" 1894, кн. 2], всю жизнь рыскавшего по следам рукописей Бальзака, которые в день смерти его вдовы были буквально выброшены на улицу, и большая часть которых была употреблена лавочниками, жившими по соседству, на "фунтики" для колониальных товаров. Пропущенную часть этого письма Лованжуль цитирует в своей работе "Любовный роман" и мы убеждаемся еще раз, в какой сложной и противоречивой психологической среде возникло такое цельное произведение, как "Евгения Гранде". В сентябре 1833 года, с трудом оторвавшись от работы, Бальзак едет в Швейцарию, в Невшатель, чтобы впервые увидеть "чужестранку". Он провел там только пять дней и, вернувшись в Париж, вновь принявшись за ожесточенную работу, пишет сестре о том, как восхитительна была невшательская встреча, а затем неожиданно добавляет: "Я стал отцом -- вот секрет, который мне хочется тебе сообщить, -- и обладателем премилого существа, до крайности наивного; она упала ко мне, как цветок с неба, приходит ко мне тайком, не требуя ни переписки, ни забот о себе, и говорит мне: "Люби меня один лишь год, а я буду любить тебя всю жизнь".

Печатая этот отрывок, вычеркнутый редакторами писем Бальзака, Лованжуль высказывает уверенность, что простую девушку, "не требующую переписки", звали Мария и что ей посвящена "Евгения Гранде". Едва ли когда-нибудь удастся достичь чего-нибудь большего, чем догадки Лованжуля, который помимо документов мог еще пользоваться устными рассказами друзей Бальзака и который, в частности, открыл в его жизни еще эпизод, относящийся к 1846 году, когда смерть также "побочной", преждевременно родившейся дочери настолько потрясла Бальзака, что была одной из причин и его преждевременной смерти.

Официальную, показную сторону жизни Бальзака, его упорные мечтания об аристократке, о том, что он поселит ее во дворце, построенном на заработок от его каторжной писательской работы, что она создаст ему великолепный салон, посещаемый цветом аристократии и мысли, -- эти мечтания его, также оказавшиеся тщетными, мы знаем хорошо. Но настоящего Бальзака, простого и реалистического, остававшегося самим собою, мы почти не знаем. Он утаил даже имена тех женщин, простой любовью которых питалось его творчество. Так биографически открывается два Бальзака: Бальзак, пытавшийся приладиться к той самой аристократии, упадочность которой отлично сознавал и изображал другой -- подлинный Бальзак. Но и этот наносный стиль наложил свою печать местами на текст "Евгении Гранде" и еще явственнее на послесловие к ней, которым сопровождалось издание 1834 года. Последние недели работы над романом были особенно трудны. С изданием романа нужно было спешить: 30 ноября истекал крайний срок векселя на 2400 франков, а 23 ноября у Бальзака еще не было ни гроша. Кроме того, на декабрь было назначено второе свидание с Ганской в Женеве, требовавшее немалых расходов, тем более что предполагалось сделать его более длительным.

И вот, несмотря на все эти сложности, а может быть, именно благодаря им, роман не только был закончен в срок, но и доведен до конца, почти без всякого ослабления, в том едином крепком стиле, в котором был и начат. Вообще 1833 год -- несомненная вершина творческого пути Бальзака, когда соблазны романа вальтерскоттовского и романа "черного" были окончательно преодолены, и перед ним открылся основной путь -- реалистический. Может быть, никогда до такой степени он не чувствовал радости творчества, как в этом году: "Я живу в атмосфере мыслей, идей, планов, замыслов, скрещивающихся друг с другом, кипящих, сверкающих так, что с ума можно сойти" (письмо Зюльме Карро, февраль 1833 года).

Замысел "Евгении Гранде" Бальзак сам прокомментировал два раза: в предисловии, помеченном сентябрем 1833 года и защищающем права писателя на простую, лишенную эффектов и трудную технически тему, и в послесловии, помеченном октябрем того же года, написанном в совсем ином стиле. Уже одно упоминание об Еве и еще больше -- рассуждение об ангельской природе женщины позволяют отнести этот короткий трактат к той группе литературных произведений Бальзака, которая главным образом состоит из его писем к Ганской. Оба эти комментария были напечатаны в издании 1834 года и из всех последующих изданий Бальзаком изъяты.

Всякий, кто сличит язык послесловия, как бы являющегося прелюдией ко второй встрече с Ганской, окончательно их сблизившей, с языком не только самого романа, но хотя бы предисловия, легко убедится в наличии у Бальзака двух разнородных стилей. Легко оправдать появление предисловия, нападающего на централизованно-парижский характер французской литературы и защищающего право писателя рисовать, "по-видимому, бессодержательную натуру". Но послесловие просто кажется отрывком послания к Ганской. И пусть не обманет читателя некоторая, по-ви- димому умышленная, путаница женских имен. Имя Марии стоит на посвящении, имя Марии два раза упомянуто в послесловии, но даже графически Бальзак подчеркивал, что это разные Марии. Одна из них Marie -- "супруга отшельника", "роза мира", второе воплощение Евы: это язык мистических книг, язык Сведенборга, страстной поклонницей которого была польская аристократка, внушившая Бальзаку сюжет и стиль его мистической повести "Серафита", о чем он писал сестре в том же письме 12 октября 1833 года. Другая-- Maria (имя в таком написании стоит на посвящении) стоит и в том месте послесловия, где он говорит о слишком густой позолоте вокруг лица Марии, бывшей для него прототипом Евгении. Та же мысль, что роман посвящается прототипу Евгении, имеется и в посвящении. Если догадка Лованжуля, основанная на каких-то нам неизвестных устных рассказах, справедлива, получается как будто противоречие: та женщина, с которой Бальзак -- по его собственному признанию в посвящении -- писал Евгению, стала матерью его ребенка, тогда как трагедия Евгении в том, что она так и осталась бездетной. Но Бальзак, различая мистическую Marie и земную Maria, имел в виду другое. Если верна еще одна устная традиция, Maria была крестьянкой, что, впрочем, совпадает и с цитатой из письма к сестре: "как нельзя более скромная... не требует писем".

Небезразличен и тот факт, что посвящение появилось только в издании 1839 года, падающего как раз на середину десятилетней разлуки с Ганской, а печатался роман как раз перед пламенной встречей с Ганской, которая легко могла обмануться этой путаницей Marie и Maria. Впрочем, все это навсегда останется предположительным. Бальзак так искусно умел скрывать факты своей личной жизни, что в отчаяние приведет любого бальзаковеда. Бесспорно одно: биографически создание "Евгении Гранде" окружено двумя женскими обликами, мало сходными между собой. Еще бесспорнее то, что простои стиль романа социально-реалистического совсем не сходен с сведенбор- гианскими мотивами послесловия. "Евгения Гранде" исходила от исконного Бальзака, крепкого внука крестьянина, -- нельзя этого забывать. "Серафита", как бы ни была она стилистически тонка, внушена представительницей той аристократической семьи, упадочность которой недавно вскрыта новыми документами в связи с письмами Пушкина к Собаньской, родной сестре Эвелины Ганской.

Еще никогда с такой явственностью не обнаруживались два полюса жизни и творчества Бальзака. Социальная природа того и другого становится также ясной, как никогда.

Есть в послесловии еще одно место, доставившее не мало забот бальзаковедам. Подчеркивая указанную также и предисловием реалистичность замысла "Еврении Гранде", Бальзак на этот раз высказывается еще категоричнее: "Здесь ничего не придумано". Кое-кто из исследователей и журналистов, слепо доверившись этой фразе, бросился в Сомюр отыскивать прототип старика Гранде. Поиски оказались тем более соблазнительными, что, как всегда, Бальзак поселил своих героев в хорошо известный ему городок, находящийся в Турени, на его родине. Улицы городка и дом Гранде выписаны Бальзаком так тщательно, что вполне естественно производили впечатление строго реалистической жанровой картины в духе голландских живописцев. Поиски частично увенчались успехом, но именно частичность этого успеха тем более вскрывает процесс творческой работы Бальзака [Результаты этих поисков обследованы в книге: Maurice Serval, Autour d'Eugenie Grandet, Champion, 1924]. Он прав: "Во всяком провинциальном городе имеется свой Гранде". Напрасно, однако, верить Бальзаку, что он будто бы простой копировальщик. Тщательность неоднократных экспедиций в Сомюр, не только использовавших рассказы старожилов, но и переворошивших все местные нотариальные акты, судебные протоколы, приходские книги, в точности указывают объем бальзаковского реализма в узком и наивном смысле этого слова. Действительно, во времена Бальзака жил в Сомюре богач, далеко не столь богатый, как Гранде, скупец, далеко не столь скупой, по имени Жан Нивело. У Нивело была дочь, которую он баловал, дал ей отличное, по тем временам, образование и выдал замуж в 1829 году с приданым в триста тысяч франков. Весьма вероятно, что Бальзак видал этого Нивело и слыхал об его скупости немало рассказов. Но уже его отношение к дочери и то еще, что в 1833 году он был еще жив (а именно к старости стал он мелочно скупым), разрушает сюжетную канву романа. Да мало ли и других скупцов встречал Бальзак в провинциальных городах, которые он знал превосходно! После поисков в Сомюре можно заранее сказать, что в частностях сюжета, во множестве своих отдельных черт и остальные скупцы окажутся не более похожи на Гранде, чем Нивело из Сомюра. Есть, однако, некоторые частности первой редакции романа, от которых Бальзак со временем был принужден отказаться, признав их недостаточно реалистическими. Речь идет о размерах богатства Гранде, вызвавших сомнения у рецензентов и у друзей Бальзака. Сначала он сопротивлялся. Он уверял Зюльму Карро, что знавал в Туре бакалейщика с состоянием в восемь миллионов, знавал некоего Эйнара, в прошлом уличного разносчика, впоследствии накопившего двадцать миллионов. Но эти упреки задели Бальзака за живое, и, подготовляя новые издания романа, он каждый раз проверял все цифры.

При жизни автора роман целиком печатался три раза: издания 1834, 1839 и 1843 годов. Кроме того, частично первая глава была помещена в журнале 1833 года. Сличение этих четырех вариантов доказывает [Варианты этих изданий приведены в книге: Balzac, Eugenie Grandet, Introduction et notes par Maurice Allem, ed. Garnier, 1933], что в общем текст сразу вылился у Бальзака в окончательную форму, нередко десяток страниц подряд переходит из издания в издание без малейших изменений. И много замен самых незначительных. В общем, правка и переработка текста шли в следующих четырех направлениях:

1. В изданиях 1839 и 1843 годов исчезло деление на главы, по-видимому, против воли автора. Быть может, прав Морис Аллем, восстановляя это деление, еще более делающее обозримым простое и ясное строение романа. В издании 1834 года он делился на семь глав:

I. Буржуазные характеры.

II. Парижский кузен. (См. стр. 31, начиная со слов: "Шарль Гранде, красивый молодой человек..." [Страницы указаны по 4-му тому Собр. соч Бальзака, Гослитиздат, М. 1935])

III. Провинциальная любовь. (Стр. 47, со слов: "В чистой и однообразной жизни...")

IV. Обещания скупца, клятвы любви. (Стр. 76, со слов: "В отсутствие отца...")

V. Семейные горести. (Стр. 112, со слов: "Во всяком положении на долю женщины...")

VI. Так-то все кончается на свете. (Стр. 141, со слов: "В тридцать лет Евгения...")

VII. Заключение. (Стр. 157, со слов: "Однако господину председателю...")

2. Для каждого нового издания Бальзак вновь пересматривал и уточнял вопрос о том, каким именно состоянием владел Гранде, изменял количественно итоги, отдельные статьи доходов, отдельные финансовые операции. Наибольшая часть вариантов относится к этой финансовой области, что для реализма Бальзака совсем не безразлично. Не только писатели его эпохи, но и многие французские авторы, современные нам, изображают некоего героя вообще, неизвестно на какие средства живущего, неизвестно чем занимающегося. Этому абстрактному психологизму Бальзак был как нельзя более чужд.

3. Поправки чисто стилистического порядка, уточняющие положение или даже самую незначительную как будто деталь, которая, однако, показательна для данного характера. Кое-где фраза сокращена и сделана еще более ясной. Кое-где вновь является характерная черточка. Стилистических поправок немного, если не принимать во внимание отрывок из первой главы, печатавшийся в журнале "Эроп литтерер" за 1833 год, еще до того, как роман был окончен.

4. И, наконец, поздние поправки в именах, вызванные желанием Бальзака объединить героев всех своих произведений как бы в одну огромную семью и включить даже обособленный роман в состав "Человеческой комедии".

Больше всего хлопот доставило Бальзаку состояние старика Гранде. Получается очень показательная таблица, если свести вместе варианты различных изданий.

Варианты изданий

Первая глава

1833 г.

1834 г.

1839 г.

1843 г.

В 1816 году у Гранде под виноградником десятин

140

100

Он получает бочек вина

1000--1200

700--800

Деньгами у него в миллионах

21/2

31/2

В 1819 году его состояние в миллионах

до 6

до 5

Всего земли у него в десятинах

500

300

600

За имение Фоуафонд им уплачено миллионов

5 золотом

Третья глава

Он получает с лугов вязанок сена

3000

1000

Стоимостью в франках

1800

600

У него посажено тополей

2500

2000

Стоимостью в тысячах франков

Он получает бочек вина

1600

1400

Продает по стоимости в франках

150--200

100--150

За весь срезанный лес он получит тысяч франков

1500

800

600

Биржевая спекуляция принесет ему через 2 года миллионов

11/2

Все его состояние должно составить в миллионах франков

Четвертая глава

От биржевой спекуляции он фактически получил в тысячах франков

4300

2000

2400

Шестая глава

В 1825 году к моменту смерти Гранде состояние его в миллионах франков

В основном Бальзак согласился со своими критиками и постепенно снижал состояние Гранде, особенно уменьшая размеры доходов с 1816 года по 1825 год, отчего пришлось повысить цифру его капиталов в 1816 году с 21/2 миллионов по варианту 1833 года до 4 миллионов по варианту 1843 года. Но для этого последнего издания Бальзак еще раз пересмотрел все цифры и признал свои уступки критикам чрезмерными: снизив по варианту 1839 года состояние Гранде к моменту смерти до 11 миллионов, он по варианту 1843 года вновь его повысил до средней цифры в 17 миллионов. Все эти подсчеты в ходе повествования совсем не протокольные, обезличенные цифры. За каждой из них сквозит характерная черточка не только расчетливого скупца, но и умного спекулянта, и именно оттого, что он умен, еще более ужасного. Как характерно, например, то, как он заранее подсчитывает свои барыши от спекуляций с фондами. По варианту 1834 года его подсчеты были несколько меньше действительных результатов: вместо предполагавшихся 4 миллионов он получил 4 миллиона 300 тысяч. В варианте 1839 года Бальзак пассивно поддался голосу критиков и сравнял обе цифры, снизив их обе до 2 миллионов. Но. в издание 1843 года он вносит замечательную поправку: Гранде предполагает, что спекуляция принесет только 11/2 миллиона, а она на самом деле приносит почти вдвое больше. Значит, старик просчитался? Совсем не это подчеркивает Бальзак такой поправкой. Гранде -- крупный спекулянт-хищник, но, кроме того, он скупец. На всякий случай оберегая себя от возможных разочарований, он преуменьшил свой предстоящий барыш. И как же он потирал руки от удовольствия, когда на него свалилось неожиданное счастье двойного барыша! Гранде -- финансист-заправила, который держит в своих лапах весь Сомюр, но он всего-навсего бочар, он скромный бочар, который сам починит ступеньку лестницы; поэтому его интересуют не только широкие, парижского размаха спекуляции; нет, разумеется, он помнит и каждую вязанку сена и каждый ствол тополя. Когда в четвертой главе старик решил облагодетельствовать племянника и купить его безделушки, Бальзак опять-таки вносит замечательную поправку: по варианту 1834 года качество золотой цепочки оценено в 19--20 каратов. Нет, старик преувеличил, он не мог так дорого оценить цепочку даже перед лицом племянника, который едва ли понимал, как на деньги исчисляются караты, и в издании 1839 года качество понижено до 18--19 каратов. Но для издания 1843 года Бальзак еще раз подсчитывает и находит в предыдущих изданиях грубую ошибку; конечно, старик не мог заплатить племяннику за его золотые безделушки такую огромную сумму, как 1985 франков 75 сантимов, и в издании 1843 года автор отчеркнул тысячу, оставив только 985 франков 75 сантимов.

Бальзака упрекали за романтическое увлечение миллионами. Конечно, только финансист мог бы установить, насколько правдоподобны многозначные цифры состояния Гранде. Но гораздо выразительнее малые цифры, мелкие подсчеты, делающие столь реальной фигуру провинциального скупца. А кроме того, извлеченная нами из разных мест романа финансовая сводка, конечно, нигде не фигурирует в романе. Цифры по отдельности внедрены в ту или иную часть повествования, иной читатель их может и не заметить. Даже и за этими голыми цифрами виден старик Гранде в его характернейших чертах.

Перед каждым новым изданием Бальзак вновь пересматривал текст и с точки зрения чисто стилистической. Напечатав отрывок из первой главы в сентябре 1833 года, он выправил его уже в ноябре, сжав фразы, конкретизировав образы. Когда Бальзак рассказывает на первых страницах о том, до какой степени все становится сейчас же известным в провинциальном городке, он дает такую черточку: "И девушке нельзя высунуться из окна без того, чтобы ее сейчас же не заметили кучки зевак"; вместо этих "les groupes inoccupes", ("кучек зевак") первоначально стояло "sans que trente visages ne la voient" ("чтобы на нее не взглянули тридцать лиц человеческих"). Конечно, это цифровое обозначение было мало уместным. Еще пример бальзаковской правки: заключая характеристику старика Гранде, Бальзак дает в издании 1834 года лапидарную формулу: "Aussi, quoique de moeurs faciles et molies en apparence, monsieur Grandet avait-il un caractere de bronze", которую Достоевский [Еще при жизни Бальзака "Евгения Гранде" была переведена на русский язык Ф. М. Достоевским] передал также лапидарно: "И действительно, Гранде, хотя тихий и уклончивый, был твердого, железного характера". В варианте 1833 года вместо "faciles et molies" -- ("мягкий и покладистый") стояло куда менее выразительное "doux et tranquille" ("тихий и спокойный") и вместо "железный" стояло крайне абстрактное выражение "был невероятно тверд в своих мнениях". Еще характерная частность: первоначально было указано, что Гранде носит белый галстук, и только в 1839 году Бальзак спохватился -- при скаредности Гранде практичен ли белый галстук? И заменил его черным. Указывая на исключительную урожайность 1811 года, Бальзак первоначально ограничился словом "памятный год", в издании 1839 года добавил реалистично и деловито: "когда сбор урожая стоил неслыханных трудов". Еще более частная поправка: Нанета донашивает сапоги хозяина, "потому что у нее была большая нога" (издание 1834 г.); и гораздо живее в издании 1839 года "и ей они оказывались впору". Искусственное сравнение пришло сначала в голову Бальзака, когда он хотел обозначить, как чувствовал себя племянник, поселившись у дядюшки: "Они его окружили и залепили со всех сторон, как пчелы покрывают воском упавшую к ним в улей улитку" (текст 1834 г.). Достоевский заметил эту неловкость и заменил улитку -- букашкой. Сам Бальзак поступил проще: в 1839 году, вычеркнул это цветистое сравнение, неуместное в такой жесткой стилистически книге. Точно также вычеркнута дальше в повествовании о том, как Крюшо слушал подсчеты, фраза: "Изумленный Крюшо готов был преклониться перед Гранде". В этом мире взаимного пожирания речи не может быть о преклонении. Старик собирается рассказать племяннику о самоубийстве его отца; первоначально' стояло: "Собщить печальную новость", в издании 1843 года куда колоритнее: "Не сладкие новости услышишь ты". В подлиннике еще сильнее: "qui ne sont pas sucrees" ("не сахарные"). В этой одной поправке и ехидный намек на то, какой сладкоежка был до сих пор Шарль, и отличная передача самой интонации старика. Еще сильнее поправка в том месте, где старик прислушивается к плачу Шарля об отце; в первых двух изданиях старик ограничивался одной фразой: "Пусть его плачет, пусть первый припадок пройдет", но в издании 1843 года Гранде после паузы добавляет: "Куда он годится этот молодой человек, если покойники для него дороже денег". Наконец еще поправка. Старик Гранде дает жене денег на расходы, а затем сам у нее просит их обратно. В первых изданиях стояло: "Гранде утихомиривался недели на две, если ему удавалось стащить у нее хоть немножко денег". Вместо этого "стащить немножко" в издании 1843 года появился жест старика, появилась нудная повторность этого нищенского выпрашивания: "когда ему удавалось вернуть обратно монету за монетой все выданные им деньги".

Вот и все стилистические исправления, которые Бальзак внес, подготовляя последующие издания. Среди них нет ни одной лишней; от каждой из них образ делался определеннее, глухое общее указание заменялось точно переданным движением. Конкретизация образа -- такова цель всей переработки текста.

Постепенно конкретизируются и самые незначительные персонажи романа. Едва лишь упоминаемый нотариус, потом именуемый "некто А", в издании 1843 года получает имя: оказывается, это тот самый Роген, который фигурирует и в романах "Цезарь Бирото", "Жизнь холостяка" и в рассказе "Вендетта".

Безыменная сначала актриса, в которую влюблен де Грассен, в издании 1843 года также получает имя: оказывается, это та самая Флорина, которую мы встретим во множестве произведений Бальзака. Упоминаемая в самом конце повести герцогиня по изданию 1834 года именовалась Марженси, именем, которое потом исчезло со страниц "Комедии", в издании 1839 года она стала той герцогиней Шолье, которую мы знаем по другим книгам Бальзака.

Быть может, кто-нибудь признает мелочными эти переименования. Для Бальзака они имели большой смысл: второстепенные персонажи становились знакомыми лицами, и история провинциального скупца теряла свою изолированность, тем более что впоследствии Бальзак напомнит о старике Гранде в романе "Крестьяне" и об его разорившемся брате в рассказе "Банкирский дом Нусингена". Индивидуальная судьба вплеталась в огромный человеческий поток.

-----------------------------------------------------------

Источник текста: Грифцов Б.А. Как работал Бальзак. -- Москва: Гослитиздат, 1958. -- С. 183--202.