Гольцев Виктор Александрович - Нравственные идеи К. Д. Кавелина

Нравственныя идеи К. Д. Кавелина *).

*) Лекція въ пользу голодающихъ, прочтенная въ январѣ 1892 г.

Послѣдніе годы знаменуются для русскаго общества особеннымъ оживленіемъ вниманія къ вопросамъ нравственнымъ. Что дѣлать, какъ жить, какова цѣна этой жизни?-- слышатся вопросы, на которые даются разныя рѣшенія. Многое, считавшееся окончательно рѣшеннымъ, подвергается неожиданному сомнѣнію. Нѣкоторые старые отвѣты съ восторгомъ привѣтствуются, какъ новое слово, какъ указаніе доброй цѣли и вѣрнаго пути. Въ темномъ броженіи онъ, которыя ищутъ этой цѣли и такого пути, вы чувствуете признаки могущественнаго историческаго движенія, и не даромъ лучшіе представители нашей философской мысли стараются заглянуть поглубже въ загадочный процессъ и освятить его. Сами эти мыслители переживаютъ нерѣдко тѣ же муки терзанія, какими томятся въ настоящее время многіе и многіе русскіе люди.

По мнѣнію В. Д. Спасовича, наиболѣе замѣчательными въ этомъ отношеніи знаменіями времени являются Исповѣдь гр. Л. И. Толстаго и Задачи этики К. Д. Кавелина. Прежде чѣмъ приступить къ оцѣнкѣ нравственныхъ идей Кавелина, мнѣ необходимо передать, въ самой сжатой формѣ, ходъ его мысли и ея главнѣйшіе результаты.

Кавелинъ начинаетъ съ утвержденія, что въ современномъ обществѣ родилась глубокая потребность въ нравственномъ обновленіи. На Западѣ, гдѣ высокая культура и развитыя учрежденія обращаютъ "сожительство людей въ единый сочлененный и стройный механизмъ", потребность эта не такъ очевидна, не такъ ярка и непосредственна, какъ у насъ. И это "обращеніе къ этикѣ и этическимъ вопросамъ,-- говоритъ Кавелинъ,-- въ наше время не есть одно изъ временныхъ колебаній человѣческой мысли на торномъ и ясномъ пути развитія и совершенствованія, а означаетъ въ ней переходъ, подготовленный вѣками наблюденій, изслѣдованій и опытовъ".

Что такое нравственность, нравственное чувство, нравственная личность?-- спрашиваетъ Кавелинъ, и отвѣчаетъ слѣдующимъ образомъ: "Нравственнымъ или безнравственнымъ можетъ быть названъ поступокъ,-- все равно, будетъ ли онъ только внутренній, иди и внутренній и вмѣстѣ внѣшній,-- лишь по отношенію къ лицу, которое его совершило. Этика имѣетъ предметомъ лишь одни отношенія поступка къ дѣйствующему лицу, къ его душевному строю -- ощущеніямъ, убѣжденіямъ, помысламъ". Поэтому, кто задумалъ дурное дѣло, но, по разнымъ обстоятельствамъ, и не покушался выполнить злое намѣреніе,-- совершилъ, тѣмъ не менѣе, безнравственный поступокъ. Наоборотъ, можно пожертвовать огромную сумму на благотворительную цѣль изъ тщеславія и разсчета, и тогда этотъ хорошій по внѣшности поступокъ будетъ, однако, поступкомъ безнравственнымъ.

Такимъ образомъ, этика, по мнѣнію Кавелина, "разсматриваетъ и опредѣляетъ отношенія психической дѣятельности къ душевному строю самого дѣйствующаго лица". Блистательные успѣхи европейской жизни въ теченіе новой исторіи были достигнуты, благодаря выработкѣ объективныхъ условій существованія, а такая выработка была результатомъ развитія объективнаго знанія. "Все, что думалось и дѣлалось великаго въ Европѣ въ продолженіе четырехъ или пяти послѣднихъ вѣковъ, выходило изъ глубокаго, непоколебимаго убѣжденія, что все зло и всѣ страданія людей происходятъ единственно и исключительно отъ неблагопріятныхъ объективныхъ условій, посреди которыхъ они поставлены. Слѣдуетъ измѣнить эти условія -- и зло, страданія прекратятся сами собою, а для этого есть только одно вѣрное, безошибочное средство -- это объективное знаніе и примѣненіе къ жизни полученныхъ имъ выводовъ". Теперь, по мнѣнію Кавелина, наступаетъ конецъ цѣлаго періода развитія рода человѣческаго, коренной переворотъ въ міровоззрѣніи: расшатанность убѣжденій, хаотическое состояніе умовъ, оскудѣніе нравственной стороны въ ежедневной жизни и безсиліе теоріи поставить ее твердо и прочно указываютъ на необходимость такого переворота.

Объективные идеалы, въ которыхъ люди думали найти якорь спасенія, въ несокрушимую силу которыхъ они такъ долго и такъ горячо вѣрили, въ глазахъ Кавелина не могутъ быть безусловными, абсолютными, потому что находятся въ полной зависимости и отъ явленій, или фактовъ, которые приводятся въ извѣстныя сочетанія, я отъ цѣлей, которыя вми достигаются или имѣются въ виду. Идеальною можетъ быть названа только цѣль, мысль, которая преслѣдуется и осуществляется въ объективномъ мірѣ помощью той или другой комбинаціи, а эта цѣль или мысль есть фактъ, событіе психической жизни.

Внутренняя индивидуальность, полагаетъ Кавелинъ, долгое время была предоставлена себѣ самой, развивалась случайно, безъ всякой дисциплины, такъ какъ объективное знаніе не интересуется индивидуальною жизнью и, по своимъ задачамъ и цѣлямъ, нигдѣ не можетъ натолкнуться на ея потребности и вопросы. "А такъ какъ личная, индивидуальная жизнь есть непосредственная основа общей и объективной, то и на послѣдней должна была, рано или поздно, отозваться неустроенность душевной жизни и дѣятельности".

Къ этому Кавелинъ прибавляетъ: "Въ обращеніи всѣхъ лучшихъ силъ, знанія и практической опытности на нравственное развитіе единичнаго индивидуальнаго лица и будетъ состоять переходъ рода Человѣческаго въ новый періодъ развитія".

Человѣкъ дѣйствуетъ по мотивамъ, имъ сознаваемымъ, отъ него идущимъ. Эти мотивы онъ сравниваетъ и взвѣшиваетъ. Связываетъ разрозненные мотивы въ одно цѣлое и даетъ имъ одно общее направленіе -- идеалъ. "Есть идеалы близкіе, связывающіе въ одну группу одни наличные; мотивы, и болѣе отдаленные, сводящіе въ одинъ аккордъ не одни настоящіе; мотивы, но и тѣ, которые являются потомъ. Есть идеалы личные, индивидуальные, дающіе мотивамъ строй въ интересахъ только даннаго индивидуальнаго лица, и болѣе или менѣе общіе, когда они отвѣчаютъ интересамъ какой-нибудь группы людей -- фамиліи, племени, мѣстнаго общества, сословія, народа, государства, всего человѣческаго рода".

Идеалъ является посредникомъ и проводникомъ между мыслью и дѣятельностью: мысль, предметъ созерцанія, становится образцомъ, по которому данныя сочетанія явленій и фактовъ, психическихъ или матеріальныхъ, измѣняются въ другія.

Идеалы бываютъ субъективные и объективные. Если сознательная дѣятельность человѣка направлена на мотивы его дѣятельности, мы имѣемъ дѣло съ субъективнымъ идеаломъ; если она устремлена на условія и обстановку человѣческаго существованія, ею руководитъ объективный идеалъ. "Объективная дѣятельность,-- признаетъ Кавелинъ,-- косвеннымъ путемъ дѣйствуетъ на мотивы, измѣняетъ ихъ, измѣняя условія, которыя ихъ рождаютъ или усиливаютъ, ослабляютъ или уничтожаютъ; субъективная дѣйствуетъ на нихъ прямо, приступаетъ къ нимъ какъ бы лицомъ къ лицу". Для дѣятельности послѣдняго рода необходимо упражненіе души, ея усилія подчинять мотивы цѣлямъ или идеаламъ; она опирается на непосредственную живую личную мощь и доблесть. Субъективная дѣятельность безъ соотвѣтствующихъ ей идеаловъ такъ же невозможна, какъ и объективная". Дѣятельное сознаніе этихъ идеаловъ есть совѣсть. Она тревожитъ насъ, когда въ поступкахъ своихъ мы отступаемъ отъ идеала, когда" насъ увлекаютъ другіе мотивы, этому идеалу противуположные.

"Субъективная дѣятельность,-- говоритъ Кавелинъ,-- и есть нравственная; субъективные идеалы -- нравственные идеалы. Ученіе о нравственной дѣятельности и нравственныхъ идеалахъ есть ученіе о нравственности ил" этика".

На первомъ планѣ субъективныхъ нравственныхъ идеаловъ стоить стремленіе къ истинѣ, правдѣ и душевной красотѣ. Я не стану перечислять другихъ доблестей и добродѣтелей, о которыхъ говоритъ Кавелинъ, и обращусь прямо къ одному изъ важнѣйшихъ его утвержденій. "Общественное и правовое положеніе въ этическомъ смыслѣ,-- полагаетъ авторъ Задачи этики,-- безразличны, точно такъ же, какъ и родъ дѣятельности, лишь бы они не противорѣчили внутреннему убѣжденію человѣка, не считались имъ, по совѣсти, безнравственными". Съ этической точки зрѣнія,-- продолжаетъ Кавелинъ,-- безразличны общественные и политическіе порядки, составляющіе одно изъ внѣшнихъ объективныхъ условій существованія индивидуальныхъ личностей. Нравственность одинаково уживается съ самыми противуположными гражданскими и политическими идеалами. "Если совѣсть не велитъ жить въ какой-нибудь средѣ,-- безнравственно въ ней оставаться: надо изъ нея уйти, отъ нея удалиться; но субъективные идеалы не даютъ мѣрила для опредѣленія сравнительнаго достоинства различныхъ гражданскихъ и политическихъ порядковъ".

"Знаніе и опытъ,-- говоритъ Кавелинъ въ концѣ своей книги,-- накопленные вѣками, ярче чѣмъ когда-либо освѣщаютъ путь, по которому намъ слѣдуетъ идти и на который, волей-неволей, направляетъ насъ весь ходъ исторіи. Путь этотъ -- развитіе и укрѣпленіе нравственной личности, нравственнаго характера людей. По этому пути мы можемъ теперь идти не ощупью, какъ шли прежніе люди, а прямо, смѣло, вполнѣ сознательно. Все остальное, чего мы такъ ищемъ и не находимъ, придетъ какъ естественное, необходимое послѣдствіе нравственной возмужалости и крѣпости".

Таковы основныя идеи Задачъ этики К. Д. Кавелина. Книга посвящена молодому поколѣнію. Кавелинъ говоритъ въ предисловіи, что отъ него очень далека мысль поучать, вразумлять или наставлять. Всего болѣе и всего горячѣе предостерегаетъ Кавелинъ отъ лѣни ума. "Только отъ лѣни ума,-- этими словами кончается его предисловіе,-- мы долго толчемся на одномъ мѣстѣ, не двигаясь никуда, пока насъ не спихнутъ съ него факты, событія, противъ которыхъ нѣтъ возраженій". Самъ Кавелинъ можетъ служить трудно достижимымъ образцомъ бодрости духа и непрерывности напряженнаго умственнаго труда.

Константинъ Дмитріевичъ родился 4 ноября 1818 года. Въ 1839 г., двадцати одного года, онъ кончилъ курсъ въ Московскомъ университетѣ и съ этихъ поръ до самой кончины (3 мая 1885 года) онъ неустанно работалъ, слѣдя за ростомъ западно-европейской и русской науки, чутко отзываясь на философскіе вопросы времени и на общественныя злобы дня. Оцѣнка тѣхъ идей, которыя развивалъ Кавелинъ въ послѣднемъ своемъ трудѣ, была бы не полна и одностороння, еслибъ мы не познакомились поближе съ нравственною личностью этого замѣчательнаго человѣка и съ тѣми взглядами, на защиту которыхъ выступалъ онъ въ сочиненіяхъ, имѣющихъ по своимъ задачамъ близкую связь съ вопросами нравственными.

Остановимся, прежде всего, на одной изъ первыхъ ученыхъ работъ Кавелина, на статьѣ подъ заглавіемъ Взглядъ на юридическій бытъ древней Россіи, Статья появилась въ началѣ 1847 года и вызвала много толковъ и споровъ. Напечатана она была въ первой книгѣ обновленнаго тогда Современника.

"Христіанское начало безусловнаго достоинства человѣка и личности,-- говоритъ молодой ученый,-- вмѣстѣ съ христіанствомъ, рано или поздно, должно было перейти и въ міръ гражданскій. Оттого признаніе этого достоинства, возможное нравственное и умственное развитіе человѣка сдѣлались лозунгомъ всей новой исторіи, главными точками или центрами, около которыхъ она вертится". У русско-славянскихъ племенъ начало личности не существовало. Въ семейно-родовомъ бытѣ, который характеризуетъ первоначальную исторію этихъ племенъ, человѣкъ какъ-то расплывается, убаюкивается, нравственно дремлетъ. "О глубокомъ чувствѣ личности не можетъ быть и рѣчи. Для народовъ, призванныхъ ко всемірно-историческому дѣйствованію въ новомъ мірѣ, такое существованіе безъ начала личности невозможно. Иначе они должны бы навсегда оставаться подъ гнетомъ внѣшнихъ, природныхъ опредѣленій, жить -- не живя умственно и нравственно".

Личность, конечно, развивалась и у насъ. "Степени развитія начала личности и совпадающія съ ними степени упадка исключительно родственнаго быта опредѣляютъ періоды и эпохи русской исторіи". Возражая критику Москвитянина, написавшему разборъ его статьи, Кавелинъ выражался такимъ образомъ: "Умственное и нравственное развитіе невозможно безъ развитой, самостоятельной личности; всѣ древне-русскій формы, какъ ведущія свое начало изъ патріархальнаго порядка вещей, препятствовали ея развитію", стало быть, дѣйствительно, не шутя, мы начали жить умственно и нравственно только въ XVIII вѣхѣ; до этого времени, т.-е. до реформы, замѣтно какое-то тревожное, безпокойное стремленіе къ такой жизни,-- никакъ не болѣе: всѣ факты тогдашняго нашего умственнаго и нравственнаго развитія доказываютъ это самымъ убѣдительнымъ образомъ".

Статья Москвитянина, противъ которой возражалъ Кавелинъ, принадлежала одному изъ главныхъ представителей славянофильства -- Ю. Ѳ. Самарину. Кавелинъ высоко цѣнилъ Самарина, въ особенности за непреклонное убѣжденіе и цѣльный нравственный характеръ, не допускавшій никакихъ сдѣлокъ съ совѣстью, чего бы ни стоило и чѣмъ бы это ни грозило {Слова К. Д. Кавелина въ некрологѣ Ю. Ѳ. Самарина (Вѣстникъ Европы 1870 г., апрѣль).}.

Мы видимъ, такимъ образомъ, что всегда и повсюду Кавелинъ выдвигалъ на первый планъ нравственную личность. Это не мѣшало ему въ прежнее время, какъ я указалъ, признавать, что общественные порядки могутъ стѣснять развитіе личности, даже уничтожать ее,-- не мѣшало, вмѣстѣ съ тѣмъ, выступать и рѣшительнымъ защитникомъ нашей общины. Во второй книгѣ Атенея за 1859 годъ появилась статья Константина Дмитріевича. Она писалась для Русскаго Вѣстника, но редакція этого журнала разошлась съ Кавелинымъ во взглядѣ на общинное землевладѣніе. Вотъ что писалъ по этому поводу соредакторъ М. Н. Каткова П. М. Леонтьевъ {Письма эти напечатаны въ Русской Мысли.}. Онъ продолжаетъ отстаивать точку зрѣнія редакцію Русскаго Вѣстника, уже высказавшейся объ общинѣ, и пишетъ Кавелину, прося его сдѣлать измѣненія въ статьѣ: "И для статьи вашей, и для журнала будетъ полезно, если читатели яснѣе увидятъ, въ какое положеніе вы ставите себя относительно теорій Кошелева и Самарина. Нашихъ читателей должны не мало удивить похвалы славянофиламъ" особенно послѣ писемъ Байбороды. Зачѣмъ же удивлять ихъ и вмѣстѣ ставить редактора въ положеніе довольно странное передъ публикой? Если наши сужденія о славянофилахъ невѣрны, то лучше прямо оспаривать ихъ, нежели хвалить тѣхъ, которые, по нашему убѣжденію, не имѣютъ никакого особеннаго значенія".

Въ концѣ того же письма П. М. Леонтьевъ говоритъ, что редакція Русскаго Вѣстника не можетъ согласиться съ ограниченіемъ въ статьѣ. Кавелина личнаго начала. "По нашему мнѣнію,-- писалъ Леонтьевъ,-- ничто въ человѣческой жизни не имѣетъ цѣны иначе, какъ по отношенію къ личному началу". Этотъ упрекъ Леонтьева слѣдуетъ припомнить при общей характеристикѣ взглядовъ Кавелина.

Кавелинъ не согласился съ замѣчаніями Леонтьева, и статья, какъ я уже сказалъ, появилась въ Атенеѣ. Само собою разумѣется, она вызвала большое удовольствіе среди славянофиловъ. Самаринъ, усердно работавшій въ это время для освобожденія крестьянъ, писалъ Константину Дмитріевичу, что прочелъ его статью объ общинѣ. "Вы, я думаю,-- такъ говорятъ Самаринъ, -- я сами догадаетесь, до какой степени она меня обрадовала. Вашъ голосъ много значитъ, тогда какъ нашъ заподозрѣнъ. бы мы ни говорили, публика махнетъ рукою, скажетъ: славянофилы!-- и дѣло покончено. Вы имѣете огромный авторитетъ въ глазахъ всего молодого поколѣнія, вышедшаго изъ Московскаго университета. Я въ этомъ убѣдился здѣсь, въ Самарѣ".

Для дополненія указаній на то, что мысль Кавелина колебалась въ вопросѣ о славянофильствѣ, напомню еще, что Константинъ Дмитріевичъ обвинялъ Бѣлинскаго въ славянофильскихъ воззрѣніяхъ. Подъ конецъ литературно-общественной дѣятельности К. Д. Кавелина становятся все болѣе и болѣе очевидными признаки усилій обнаружитъ и доказать нашу мнимую самобытность въ формахъ общественной жизни. Пушкина и Глинку незачѣмъ отстаивать такимъ образомъ, потому что въ нихъ русское искусство, усвоивъ общеевропейское содержаніе и формы, обнаружило -- именно вслѣдствіе этого -- полный разцвѣтъ національной мощи. А Кавелинъ, подобно нѣкоторымъ другимъ замѣчательнымъ нашимъ дѣятелямъ, желалъ, чтобы мы остались свободными отъ консервативной и либеральной рутины на европейскій ладъ. О какой рутинѣ можетъ идти рѣчь, когда у насъ не осуществлены многія изъ элементарныхъ основъ правильной общественной жизни?

-----

Послѣ этихъ замѣчаній обращаюсь къ оцѣнкѣ той теоріи нравственности, которую съ блескомъ и силою, съ горячимъ убѣжденіемъ развивалъ покойный Константинъ Дмитріевичъ въ своихъ Задачахъ этики. Размѣры и задача публичной лекціи заставляютъ меня остановиться только на двухъ основныхъ пунктахъ этой теоріи.

Но предварительно я долженъ сказать нѣсколько словъ объ отношеніяхъ этики къ психологіи, какъ они представлялись Кавелину.

Извѣстенъ поучительный споръ по вопросу о томъ, кому и какъ изучать психологію, который велся между Кавелинымъ и И. М. Сѣченовымъ. Константинъ Дмитріевичъ доказывалъ возможность и необходимость изучать психологію внѣ зависимости отъ физіологіи; профессоръ Сѣченовъ былъ Представителемъ противуположнаго взгляда. Въ Задачахъ этики повторяются, въ иной формѣ, основныя положенія Задачъ психологіи; но Кавелинъ не могъ не признать правильности многихъ изъ замѣчаній противника, не могъ не признать уже значительныхъ успѣховъ психофизики и психофизіологіи. Отсюда происходятъ колебанія его мысли и нѣкоторая неясность аргументаціи. Называя сознаніе главнѣйшею особенностью, характеризующею человѣка, Кавелинъ говоритъ, что наша психическая жизнь распредѣлена между двумя центрами, между знаніемъ и сознаніемъ, но при этомъ прибавляетъ: "Раздвоенность нашей психической организаціи покоится не на двойственности психической природы человѣка, а происходитъ, вѣроятно, вслѣдствіе дифференціаціи органа, въ которомъ сосредоточивается психическая жизнь. Это видно изъ того, что знаніе и со-знаніе имѣютъ дѣло съ однимъ и тѣмъ же матеріаломъ, только въ фаз-личныхъ его видахъ, и что законы дѣятельности обоихъ одни и тѣ же; вся разница между ними ограничивается лишь тѣмъ, что сознаніе не имѣетъ непосредственно дѣла съ непосредственною дѣйствительностью, а исключительно только съ тѣмъ, что изъ нея выработано непосредственнымъ знаніемъ".

Противъ этого, пожалуй, нѣтъ основаній возражать и профессору Сѣченову; но Кавелинъ, по справедливому замѣчанію В. Д. Спасовича, не пытается искать элементовъ этики въ біологіи, онъ не эволюціонистъ к не слѣдитъ за зарожденіемъ нравственныхъ понятій и за ихъ развитіемъ. Вмѣстѣ съ тѣмъ, Константинъ Дмитріевичъ оставляетъ въ сторонѣ идею нравственнаго долга. Борьба мотивовъ, которая совершается въ нашей душѣ при выборѣ, какъ поступить въ опредѣленномъ случаѣ, происходитъ, по мнѣнію Кавелина, по законамъ механики, причемъ торжествуютъ, конечно, болѣе сильные мотивы. Кавелинъ прибавляетъ, что моралистъ не можетъ примириться съ такимъ исходомъ, но противъ него нѣтъ ни заклинаній, ни чаръ. Въ дальнѣйшемъ изложеніи Кавелинъ, однако, отступаетъ отъ детерминизма и пытается выставить идейныя основанія нашей нравственной дѣятельности, какъ будто независимыя отъ мотивовъ. Эту часть трактата Кавелина, устанавливающую отношенія этики къ психологіи, нельзя не признать слабою и противорѣчивою. В. Д. Спасовичъ остроумно сравниваетъ психическій механизмъ, какъ онъ изображается Кавелинымъ, съ повозкою, которая запряжена четверкой прыткихъ и рвущихся въ разныя стороны лошадей: "эти лошади -- мотивы. На нихъ надѣты сбруи, закинуты возжи,-- то суть соображенія, идейные зачатки идеаловъ. На козлахъ сидитъ возница -- сознаніе или человѣческое я, которое правитъ четверкою, то опуская, то затягивая возжи, то ударяя, по усмотрѣнію, кнутомъ по любой коренной или пристяжной".

Кавелинъ былъ, по моему мнѣнію, на пути къ истинѣ, когда выставлялъ направляющую силу идеала. Онъ близко подходилъ къ тому, что Фулье называетъ идеями-силами. Но его ученіе о нравственныхъ идеалахъ построено на ошибочномъ основаніи.

Нравственными идеалами,-- говоритъ Кавелинъ,-- могутъ быть субъективные только идеалы. Если я, по совѣсти, считаю поставленную мною цѣль хорошею и исполняю ее, то я совершилъ нравственный поступокъ. Такъ ли это? Послушаемъ самого Кавелина. Онъ утверждаетъ,-- и вполнѣ справедливо, -- что необходимо опредѣлять относительное достоинство мотивовъ (стр. 66). Съ другой стороны, Константинъ Дмитріевичъ признаетъ, что произволу въ выборѣ самихъ субъективныхъ идеаловъ нѣтъ мѣста. "Христіанство,-- говоритъ онъ,-- закончило развитіе нравственныхъ ученій, поставя отдѣльному лицу, его внутреннимъ движеніямъ, помысламъ, чувствамъ и дѣятельности совершеннѣйшій образецъ" (стр. 56). Нѣсколькими страницами ранѣе въ Задачахъ этики сказано: "Въ цѣли, указанной христіанскимъ ученіемъ индивидуальному человѣку, выраженъ полный, законченный смыслъ личной жизни, выше, совершеннѣе котораго нѣть и нельзя себѣ представить" (стр. 51).

Разъ это такъ, то мы получаемъ возможность оцѣнивать достоинство самихъ субъективныхъ идеаловъ. При равной степени искренности, одинъ изъ насъ будетъ избирать для своей дѣятельности задачи, которыя болѣе или менѣе близко подходятъ къ евангельскимъ заповѣдямъ, а другой далеко отойдетъ отъ предписаній христіанской нравственности. Содержаніе нравственной дѣятельности у того и другаго будетъ различно, различно должно быть и сужденіе объ ея достоинствѣ. Одному субъективный идеалъ внушитъ, напримѣръ, искренность въ предательствѣ; другой потерпитъ лично, руководясь инымъ субъективнымъ идеаломъ. Не можемъ мы одинаково, съ довѣріемъ и уваженіемъ, относиться къ обоимъ, а гдѣ нѣтъ довѣрія и уваженія, тамъ нѣтъ правильнаго общежитія, тамъ нѣтъ никакой нравственности. Мы жалѣемъ иногда о собственномъ поступкѣ, потому что, совершая его, не знали важныхъ обстоятельствъ дѣла или руководствовались узкимъ и ошибочнымъ взглядомъ. Для достоинства нравственныхъ дѣйствій необходимы, слѣдовательно, объективное знаніе и основанная на немъ строгая провѣрка субъективнаго идеала. По справедливому замѣчанію В. Д. Спасовича, "въ концѣ книги Кавелинъ, самъ того не замѣчая, переходитъ на объективную точку зрѣнія, Признавая, что идеалъ идеалу рознь, когда онъ дѣлитъ идеалы на низшіе, чисто-личные и на высшіе, то-есть общіе и отвлеченные, и когда онъ сожалѣетъ о томъ, что современный человѣкъ, извѣрившись въ отвлеченные идеалы, ограничивается теперь чисто-личными, которые не могутъ его удовлетворить" {В. Д. Спасовичъ: "Сочиненія", т. IV, стр. 187.}. По опредѣленію Кавелина, если Торквемада дѣйствовалъ искренне, то поступалъ нравственно, "потому что страданія людей суть признаки объективные, опредѣляющіе внѣшнюю, а не внутреннюю сторону поступковъ". Чисто-формальная точка зрѣнія,-- отношеніе поступка къ мотивамъ,-- не можетъ удовлетворить моралиста. "Понятіе о нравственности не можетъ быть только формальное; для полноты его необходимо, чтобы субъектъ осуществлялъ не только какой-либо субъективный идеалъ, но чтобы онъ осуществлялъ идеалъ хорошій, достойный одобренія и подражанія" {Ibid., стр. 186 и 187.}.

Разъ мы начинаемъ размышлять о нравственныхъ задачахъ и о нравственномъ достоинствѣ человѣка, мы разрываемъ тѣсный міръ индивидуальности, мы вступаемъ въ область нормъ и идеаловъ. Тѣ идеалы, которые мы признаемъ истинными и высокими, тѣ нормы, которыя являются, по нашему мнѣнію, разумными и справедливыми, служатъ для оцѣнки не нашихъ только поступковъ и ихъ мотивовъ, а даютъ намъ основаніе судить о дѣйствіяхъ и побужденіяхъ другихъ людей. Въ знаменитомъ романѣ Достоевскаго Преступленіе и наказаніе одно изъ дѣйствующихъ лицъ до зазываетъ, что ростовщицу-старуху, Алену Ивановну, безъ всякаго зазору совѣсти можно убить и ограбить: "Съ одной стороны, глупая, безсмысленная, ничтожная, злая, больная старушонка, никому ненужная и, напротивъ, всѣмъ вредная, которая сама не знаетъ, для чего живетъ, и которая завтра же сама собой умретъ. Съ другой стороны, молодыя, свѣжія силы, пропадающія даромъ безъ поддержки, и это тысячами, и это всюду!" Убить старуху и при помощи ея денегъ посвятить себя на служеніе человѣчеству!

Конечно, никогда ничего подобнаго не приходило въ голову Кавелину, благоговѣйно склонявшемуся передъ величіемъ нравственнаго идеала, какой данъ человѣку въ Евангеліи. Но именно этимъ и долженъ устраняться анархическій принципъ субъективнаго идеала и нравственныя обязательства переносятся на твердую почву объективнаго знанія и общественныхъ предписаній.

В. Д. Спасовичъ говоритъ: "Всякая идея общественной реформы есть протестъ нравственнаго чувства противъ отвердѣлаго порядка и волевой порывъ къ осуществленію этическихъ идеаловъ, уже народившихся и затѣвающихъ борьбу за существованіе съ укрѣпившимися на боевыхъ позиціяхъ предшественниками. Идеалы эти -- коллективные, но они также несомнѣнно этическіе, потому что ихъ содержаніе -- идея возможнаго, положительнаго добра". Самъ Кавелинъ находитъ, что альфа и омега нравственности -- личность, а въ до-петровской, напримѣръ, Руси общественныя формы препятствовали развитію самостоятельной личности. Устраненіе подобныхъ препятствій есть прямая задача нравственности; стало быть, немыслимо, съ точки зрѣнія именно морали, допустить равнодушное отношеніе къ формамъ общественнаго быта.

Кавелинъ признаетъ, что "приведеніе всѣхъ идеаловъ, субъективныхъ и объективныхъ, къ единству въ одной общей и строгой системѣ будетъ вѣнцомъ, послѣднимъ словомъ знанія, и возможное ихъ проведеніе и осуществленіе въ дѣйствительности, въ жизни,-- верхомъ человѣческой мудрости". Только Константинъ Дмитріевичъ полагалъ, что задачи этики такъ далеко не идутъ, что она должна установить лишь идеалы субъективной дѣятельности. Мы видимъ, что такое раздвоеніе невозможно. Самъ Кавелинъ говоритъ въ тѣхъ же Задачахъ этики: "Когда нравственные идеалы и начала права и соціальныхъ наукъ правильно поставлены, они дополняютъ и поддерживаютъ другъ друга. Нравственно развитый человѣкъ есть наилучшій изъ гражданъ, членовъ организованнаго общества, потому что по внутреннему убѣжденію исполняетъ обязанности и приноситъ жертвы, необходимыя для правильнаго сожительства людей. Точно также и правовыя порядокъ работаетъ въ руку нравственному развитію, сдерживая внѣшними мѣрами, принужденіемъ и карами хотя бы только внѣшнія проявленія безнравственности и тѣмъ внѣдряя добрые привычки и нравы въ большинствѣ колеблющихся, шаткихъ, слабыхъ и увлекающихся людей. Этимъ подготовляется и значительно облегчается нравственное развитіе, такъ какъ, въ глазахъ большинства, практическая полезность всегда была, есть и будетъ мѣриломъ достоинства и правильности отвлеченныхъ началъ и идеаловъ".

Прекрасныя, глубоко продуманныя слова, изъ которыхъ вытекаетъ, что первою мѣрой для содѣйствія нравственному индивидуальному совершенствованію большинства должно быть созданіе удовлетворительныхъ объективныхъ порядковъ, которые дадутъ среднему человѣку возможность безпрепятственно слѣдовать къ достиженію наивысшаго субъективнаго идеала. Кавелинъ не только признавалъ это, какъ видно изъ приведенныхъ словъ,-- въ противорѣчіе съ теоріей его этики,-- но въ своей дѣятельности постоянно руководился такимъ высокимъ нравственнымъ идеаломъ. Извѣстна благородная и выдающаяся роль, которую онъ игралъ въ дѣлѣ освобожденія крестьянъ отъ крѣпостной зависимости. Я разскажу по этому поводу, на основаніи ненапечатаннаго еще письма къ Кавелину знаменитаго критика Современника Добролюбова, слѣдующія характерныя случай.

Въ началѣ 1860 года, весною, Добролюбовъ, который былъ довольно близокъ къ Кавелину и давалъ уроки его сыну,-- Бѣлинскій училъ самого Кавелина,-- заспорилъ о томъ, будетъ или не будетъ отмѣнено крѣпостное право. Добролюбовъ и Константинъ Дмитріевичъ подержали пари, что не позже 1 ноября того же года появятся оффиціальное, форнальное извѣщеніе объ отмѣнѣ крѣпостнаго права. 1 января 1861 года больной Добролюбовъ пишетъ Кавелину изъ Ниццы и напоминаетъ о проигранномъ Константиномъ Дмитріевичемъ пари и о весеннемъ спорѣ. "Вы были шумно-прекрасны во время вашей рѣчи,-- говоритъ Добролюбовъ,-- я не зналъ, на что вы были похожи. Только уже гораздо позже догадался я, что вы походили въ тѣ минуты на архангела Михаила, какъ онъ изображенъ на Fontaine de St.-Michel въ Парижѣ. Проходя разъ по Севастопольскому бульвару и узрѣвши вдругъ этого архангела, изливающаго потоки живой воды, я невольно вспомнилъ вашъ грозно-свѣтлый, вдохновенный ликъ съ живыми рѣчами, обѣщавшими столько благъ къ октябрю для меня и для всей Россіи..." Добролюбовъ прибавляетъ, что готовъ подержать пари и на другое число, напримѣръ, на 19 февраля 1861 года.

Не знаю, принялъ ли Кавелинъ этотъ вызовъ, но именно дню 19 февраля суждено было въ дѣйствительности стать величайшимъ днемъ нашей новой исторіи. Добролюбовъ не безъ ироніи сравниваетъ Константина Дмитріевича съ статуей парижскаго фонтана; но изъ устъ его лились на самомъ дѣлѣ живыя рѣчи. Шли годы, мѣнялись общественныя обстоятельства,-- мѣнялись къ худшему,-- семейное горе падало на Кавелина; но идеалистъ сороковыхъ годовъ, ученикъ и потомъ сотрудникъ Бѣлинскаго, Кавелинъ неустанно работалъ и звалъ на работу. Извѣстная доля разочарованія въ Европѣ, въ ея политическихъ формахъ, сквозитъ у Кавелина; но это было естественною данью утомленія и того тяготѣнія къ славянофильству, которое тамлось, кажется, въ душѣ Кавелина.

Подъ конецъ жизни Константина Дмитріевича стали особенно іфивлекать къ себѣ вопросы нравственности,-- это не случайное совпаденіе, это знаменіе времени. "Этическія ученія,-- читаемъ мы въ Задачахъ этики,-- возникали въ эпохи упадка и разложенія, когда живая связь публичной жизни съ частнымъ бытомъ была порвана, ихъ взаимодѣйствіе ослабло или прекратилось, и обѣ стороны, изъ которыхъ слагается организованное сожительство людей, были пропитаны порчею и развратомъ"."Въ наше время,-- продолжаетъ Кавелинъ, вновь впадая въ противорѣчіе съ собою,-- примѣненіе этическихъ ученій къ отношеніямъ публичнаго характера является насущною потребностью" (стр. 91).

Субъективнымъ идеаломъ для Кавелина является христіанская мораль. Новаго въ этомъ отношеніи ничего не говоритъ авторъ Задачъ этики, по крайней мѣрѣ, новы лишь слова, а не содержаніе его.ученія. Это не лишаетъ его большаго значенія. Слова, прозвучавшія почти девятнадцать вѣковъ тому назадъ, вошли въ обиходъ, связаны со множествомъ житейскихъ наслоеній, затвердѣли въ механическомъ повтореніи. Новое слово возвращаетъ старому ученію первоначальный, широкій и свѣжій смыслъ, идетъ прямо къ душѣ, сбрасывая съ нея путы привычки, призывая къ живому размышленію и нравственному дѣлу. Въ этомъ заключается, я думаю, одна изъ причинъ успѣха разныхъ религіозно-нравственныхъ ученій, которыя отъ времени до времени раздаются и въ нашемъ, и въ западно-европейскомъ, и въ американскомъ обществѣ. Новое слово, носящее старое содержаніе, даетъ, все-таки, нѣкоторый просторъ субъективнымъ истолкованіями особенностямъ лирическаго чувства. Оно еще не кристаллизировалось, а потому легче, свободнѣе и многообразнѣе усвояется.

Никто, по всей вѣроятности, кромѣ фанатиковъ государственнаго всемогущества, не станетъ спорить, что личность должна быть правильно поставлена, сильно развита. Однимъ изъ существенныхъ условій для этого и является нормальная общественная среда и борьба за тѣ идеалы, которые Кавелинъ называетъ общими и высшими.

Въ знаменитой рѣчи на московскомъ обѣдѣ 28 декабря 1857 года, которымъ отпразднованъ былъ оффиціальный приступъ къ работамъ по освобожденію крестьянъ, Кавелинъ сказалъ, между прочимъ, слѣдующее: "Общественная жизнь неудержимо развивается, и не въ человѣческихъ силахъ измѣнить ея ходъ, подчиненный неизмѣннымъ законамъ; но отъ людей зависитъ путь, по которому развивается народная жизнь. Люди или предугадываютъ общественныя потребности и мудро направляютъ въ этомъ смыслѣ свои дѣйствія, или они отступаютъ передъ задачей и, увлекаясь разными побужденіями, отклоняются отъ предстоящаго, ближайшаго дѣла. Въ первомъ случаѣ жизнь совершается стройно, послѣдовательно, трудности устраняются безъ существенныхъ пожертвованій, со всевозможною пощадою интересовъ всѣхъ и каждаго; во второмъ -- задача, все-таки, рѣшается, но только сама собою, какъ придется, съ матеріальнымъ ущербомъ и безъ чьей-либо заслуги,-- напротивъ, съ утратою нравственнаго достоинства, въ подтвержденіе неоспоримой истины, что правда, нравственность и выгода соединены нерасторжимыми узами".

Во если правда, нравственность и даже выгода соединены нерасторжимыми узами, то нѣтъ никакой возможности расторгать субъективные и объективные идеалы. Конечно, нравственная личность возникаетъ лишь тогда, когда начинается сознательный выборъ между мотивами, когда человѣкъ дѣлаетъ усилія, чтобъ его поступки соотвѣтствовали идеалу справедливаго и добраго. Но самый идеалъ не можетъ быть предоставленъ произволу каждаго, а долженъ покоиться на разумныхъ основаніяхъ, общихъ людямъ, на данныхъ, которыя подлежатъ объясненію и доказательству. Индивидуализмъ Кавелина необходимъ и благотворенъ: человѣкъ долженъ подумать за себя, воспитать свою совѣсть, чтобъ она не гнулась отъ обстоятельствъ и являлась, наобдротъ, дѣятельнымъ началомъ личныхъ и общественныхъ отношеній. Личность должна представлять изъ себя опредѣленную величину и выступать самостоятельно, полагая собою предѣлъ общественной и государственной власти. Люди не должны быть обращаемы въ матеріалъ, изъ котораго лѣпится то или другое политическое званіе; но именно поэтому-то чрезвычайно важно для индивидуальнаго развитія, для личнаго достоинства, въ какихъ общественныхъ формахъ придется человѣку жить и дѣйствовать. Личность слабо развита у насъ,-- это признаетъ Кавелинъ; она сильно развита на Западѣ, гдѣ шла живая, упорная, страстная борьба изъ-за общественныхъ идеаловъ. Самый выдающійся, даже великій человѣкъ есть произведеніе своей среды и той работы, на которую ушли лучшія силы лучшихъ людей всѣхъ вѣковъ и народовъ; онъ нравственно обязанъ поэтому возвратить обществу и народу то, что дано ему обществомъ я народомъ, иными словами: на каждомъ человѣкѣ, въ мѣру его силъ, лежатъ нравственно-общественныя обязанности. Хорошо, если онъ исполняетъ добросовѣстно эти обязанности, сознавая ихъ разумность и справедливость. Еще лучше, конечно, когда въ основѣ такой дѣятельности лежитъ одушевленная любовь. "Любовь часто ошибается,-- писалъ Бѣлинскій Кавелину,-- видя въ любимомъ предметѣ то, чего въ немъ нѣтъ,-- правда; но иногда только любовь же и открываетъ въ немъ то прекрасное или великое, которое недоступно наблюденію и уму", т.-е. непосредственному наблюденію въ точномъ смыслѣ. Такою любовью любимъ мы родину, родной народъ всегда, а въ тяжелую годину въ особенности. Но чтобъ эта любовь мринесла народу дѣйствительное благо, необходимъ яркій и цѣлостный общественный идеалъ, которымъ это благородное чувство должно, направляться. "Современная цивилизація,-- говоритъ Летурно,-- еще весьма несовершенна, но она подлежитъ непрерывному совершенствованію. При-званіе человѣка -- постоянно роста и возвышаться. Эта увѣренность поддерживаетъ и утѣшаетъ насъ среди общественныхъ и личныхъ испытаній. Мы должны смотрѣть на себя какъ на работниковъ въ величественномъ дѣлѣ, къ которому обязаны приложить руки всѣ -- и великіе, и малые и знаменитые, и безвѣстные. Родъ человѣческій вѣчно будетъ стремиться къ завоеванію себѣ все большей и большей суммы справедливости и знанія, а справедливость и знаніе являются прочною основой счастья" {Letourneau: "L'évolution de la morale".}. Такимъ образомъ, для полноты и цѣлостности нравственной личности человѣка необходимо соединеніе того, что Кавелинъ разъединяетъ: субъективныхъ и объективныхъ идеаловъ. Иными словами: мы не можемъ назвать субъективный идеалъ человѣка правильнымъ и достаточнымъ, если въ него не входятъ нравственно-общественныя требованія, если для такого человѣка безразличны тѣ условія, при которыхъ счастливы или страдаютъ, совершенствуются или духовно вырождаются другіе люди. Поэтому вполнѣ правъ г. Спасовичъ, говоря, что этику, какъ искусство, можно подраздѣлить на этическую педагогику или выработку характеровъ и этическую политику или воплощеніе этическихъ идеаловъ въ правовыхъ и общественныхъ учрежденіяхъ. "Представимъ себѣ,-- говорилъ покойный профессоръ А. Д. Градовскій, -- юношу, слушающаго лекцію о варѳоломеевской ночи или читающаго книгу о турецкомъ государственномъ устройствѣ, или повѣствованіе объ инквизиціи, или ученое изслѣдованіе объ отжившихъ формахъ процесса съ застѣнками и дыбами. Вообразимъ его сидящимъ надъ повѣстью первыхъ лѣтъ христіанства съ его подвижниками, надъ изслѣдованіемъ о двигателяхъ реформаціи, надъ біографіями лицъ, улучшившихъ жизненныя условія своими открытіями, обогатившихъ науку своими изслѣдованіями. Предположимъ, что онъ узналъ со всею точностью всѣ причины, вызвавшія варѳоломеевскую ночь, и можетъ вывести эту ночь какъ неизбѣжное послѣдствіе изъ причины; предположимъ, что онъ тѣмъ же вполнѣ научнымъ порядкомъ объяснитъ инквизицію и деспотизмъ -- съ одной, жизнь Лютера, дѣятельность Гуса или Ньютона -- съ другой стороны,-- останется ли онъ удовлетвореннымъ? Какъ теоретическій умъ, можетъ быть, какъ умъ практическій, какъ воля, какъ нравственное сознаніе -- никогда. Онъ потребуетъ отъ изслѣдователя, отъ преподавателя не только причинъ и слѣдствій, но и сужденія надъ лицами, учрежденіями и событіями, правдиваго и безпристрастнаго приговора. Онъ захочетъ узнать отношеніе изслѣдователя къ изслѣдуемому событію или учрежденію; до извѣстной степени, онъ потребуетъ у него отчета въ его личныхъ убѣжденіяхъ. Еще больше: въ такихъ изслѣдованіяхъ онъ буде тѣ искать началъ воспитательныхъ, истинъ, примѣровъ и фактовъ, укрѣпляюшихъ и возвышающихъ наше нравственное сознаніе" {А. Д. Градовскій: "Трудные годы (Значеніе идеаловъ общественной жизни)".}.

Недостаткомъ Кавелина былъ, какъ выражаются французы, избытокъ его достоинствъ: ему была чужда и несносна мысль объ уменьшеніи нравственной отвѣтственности человѣка, ему хотѣлось всячески устранить возможность ссылокъ на внѣшнія препятствія, когда въ дѣйствительности дѣло идетъ о лѣности ума и дремотѣ совѣсти.

К. Д. Кавелинъ принадлежитъ въ числу наиболѣе замѣчательныхъ русскихъ людей, имѣвшихъ значительное и благотворное вліяніе на развитіе у насъ общественнаго сознанія. Онъ былъ однимъ изъ образованнѣйшихъ нашихъ писателей, постоянно внимательно слѣдилъ за успѣхами европейской науки и самъ принадлежалъ къ вершинамъ нашей научной мысли. На такихъ высотахъ нерѣдко вѣетъ холодомъ, онѣ напоминаютъ снѣжные пики: свѣтъ озаряетъ ихъ раньше, чѣмъ насъ, стоящихъ въ долинѣ, но этотъ свѣтъ не приноситъ намъ тепла. Кавелинъ принадлежалъ къ числу людей, которые свѣтятъ и грѣютъ. Его сочиненія будятъ мысль и возвышаютъ душу, они подымаютъ вопросы, которые волнуютъ каждаго образованнаго человѣка. Посвящая свои Задачи этики молодому поколѣнію, Кавелинъ скромно говорилъ, что онъ никого не желаетъ учить, но въ дѣйствительности у Константина Дмитріевича можно и слѣдуетъ многому поучиться и, прежде всего, неустанной работѣ мысли и горячей любви къ родному народу.

Мы переживаемъ знаменательное и трудное время. Русскій крестьянинъ давно перекочевываетъ съ мѣста на мѣсто, отыскивая хорошей земли и простора для своего труда. Онъ отрывается отъ почвы, которая не даетъ урожая, но онъ крѣпко привязанъ къ родной землѣ и стремится къ тому, чтобы кормиться съ нея трудами рукъ своихъ и держать на своихъ плечахъ государственную громаду. Такъ кочуетъ и мысль русскаго образованнаго человѣка, отрываясь отъ почвы, чтобы глубже и вѣрнѣе, при свѣтѣ европейской науки, понять землю. Печалью и лишеніями полна эта мысль, этотъ духовный переселенецъ, но отнюдь не отчаяніемъ. Не напрасны усилія, отданныя знанію, не напрасны эти поиски живой воды, это страстное исканіе правды. Та государственная громада, которую держитъ физическій трудъ крестьянина, нравственно можетъ держаться только честнымъ, настойчивымъ, свободнымъ духовнымъ трудомъ, и, какъ сказалъ нашъ великій поэтъ,

На поприщѣ ума нельзя намъ отступать!

В. Гольцевъ.

"Русская Мысль", кн.VII, 1892