Гольцев Виктор Александрович - О прекрасном в искусстве

О прекрасномъ въ искусствѣ *).

*) Лекція, читанная въ пользу высшихъ женскихъ курсовъ при третьей гимназіи 11 марта 1889 г.

Каждый изъ насъ помнить, что въ дѣтствѣ ему нравились раскрашенныя картинки, на которыя не станетъ смотрѣть взрослый. По мѣрѣ того, какъ накоплялись наблюденія и шла незамѣтно, но постоянно работа мысли, эстетическій вкусъ становился тоньше и сложнѣе. Ребенокъ любить ярко окрашенный шарикъ, для подростка такого шарика недостаточно,-- онъ съ пренебреженіемъ отброситъ его. Тотъ же прогрессъ происходитъ и въ слуховыхъ ощущеніяхъ, -- о другихъ чувствахъ мы говорить не станемъ, такъ какъ они играютъ незначительную роль въ области эстетическихъ волненій. Изъ двухъ рисунковъ ребенокъ десяти или двѣнадцати лѣтъ выберетъ уже тотъ, который ему болѣе нравится по содержанію. Иной, наоборотъ, предпочтетъ лучше окрашенную картинку. У взрослаго человѣка вкусы также мѣняются, по крайней мѣрѣ, въ подробностяхъ. Всякій на себѣ испыталъ, что способность получать наслажденіе отъ какого-либо художественнаго произведенія непостоянна. Если я4чѣмъ-либо встревоженъ, то музыкальная пьеса или стихотвореніе не произведетъ на меня надлежащаго впечатлѣнія. Если мною овладѣла глубокая радость, то я пропущу мимо ушей самую великолѣпную элегію?

То, что наблюдаетъ въ своей жизни отдѣльный человѣкъ, наблюдается и въ исторіи. Въ каждомъ изъ насъ, въ краткомъ видѣ, какъ будто повторяется прожитое человѣчествомъ. Не трудно убѣдиться во вліяніи на наши эстетическія чувства, на нашъ художественный смыслъ, и наслѣдственной передачи способностей или недостатковъ, и вліянія окружающей насъ среды. Пои такихъ условіяхъ возможно ли говорить о прекрасномъ въ искусствѣ? Не будетъ ли это повтореніемъ метафизическихъ фразъ о вѣчной красотѣ, о красотѣ самой въ себѣ, то-есть о томъ, что опровергается исторіей, психологіей и жизненнымъ опытомъ?

Я думаю, что вопросъ о прекрасномъ принадлежитъ къ числу интереснѣйшихъ вопросовъ и въ теоретическомъ и въ практическомъ отношеніи. Измѣнчивость взглядовъ на прекрасное отнюдь не исключаетъ возможности удовлетворительнаго его опредѣленія, въ основныхъ и главныхъ чертахъ, по крайней мѣрѣ. Вѣдь, мѣнялись и научныя воззрѣнія, мѣнялись нравственныя идеи, что вовсе не мѣшаетъ существовать точной наукѣ и попыткамъ, которыя становятся все болѣе и болѣе удовлетворительными, поставить на научную почву ученіе о нравственности. Вопросъ о прекрасномъ важенъ потому, что искусство играло и играетъ громадную роль въ жизни человѣчества. Въ будущемъ, по всей вѣроятности, роль эта еще болѣе усилится. Произведенія искусства даютъ разумный отдыхъ отъ будничной тяжелой работы; они возбуждаютъ въ насъ энергію мысли, возвышаютъ наши помыслы и чувства.

Но всегда ли и всякое ли искусство производитъ такія послѣдствія? Къ сожалѣнію, отвѣтъ долженъ бытъ отрицательнымъ. Мы знаемъ, что искусство служило иной разъ безнравственнымъ цѣлямъ и потакало дурнымъ инстинктамъ. Для того, чтобы разобраться въ этомъ сложномъ вопросѣ, необходимо обратиться къ даннымъ психологіи, съ одной стороны, и не терять изъ вида, съ другой стороны, что человѣчество развивается изъ поколѣнія въ поколѣніе, изъ народа въ народъ, повинуясь великому закону эволюціи. Приведемъ нѣкоторыя данныя этого рода.

Реалистическая эстетика,-- говоритъ Бёльше {Vilhelm Böleche: "Die naturwissenschaftlichen Grundlagen der Poesie. Prolegomena einer realistischen Aesthetik". 1887.},-- исходитъ не отъ метафизической точки зрѣнія, а отъ дѣйствительнаго, предубѣжденнаго изслѣдованія. Основаніемъ современной мысли вообще служатъ естественныя науки. Поэзія, какія бы особенныя цѣли она себѣ ни поставила, какъ бы ни различалась она въ своемъ существѣ отъ наукъ естественныхъ, не можетъ не принимать въ соображеніе, не можетъ не поддаваться вліянію точнаго изученія природы и человѣческой души. Шиллеръ и Гёте неустанно стремились къ тому, чтобы въ своихъ художественныхъ произведеніяхъ ставить и разрѣшать философскія и психологическія задачи. Поэтому истинная реалистическая поэзія предполагаетъ со стороны художника нелегкій трудъ. Создать образъ, который является естественнымъ и, въ то же время, типичнымъ, который возвышается до идеала и интересуетъ насъ во многихъ отношеніяхъ,-- это и самое трудное, и самое высокое изъ того, что можетъ творить человѣческій геній.

Искусство и наука, идеалъ и дѣйствительность, должны возвышаться рука объ руку. Какъ можетъ, напримѣръ, современный художникъ игнорировать научную постановку вопроса о свободной волѣ, о наслѣдственной передачѣ душевныхъ особенностей?

За предѣлами нашего познанія лежитъ иной міръ; онъ намъ совершенно неизвѣстенъ. Но не падаютъ ли при этомъ тѣ идеалы, потребность въ которыхъ вызывала обветшалыя теперь метафизическія построенія? Отнюдь нѣтъ; только идеалы эти становятся намъ ближе и ярче выступаютъ передъ нами. Вся природа въ величественной борьбѣ за существованіе ведетъ къ установленію гармоніи, а въ мірѣ человѣческомъ борьба эта должна сопровождаться все большимъ и высшимъ счастьемъ людей. Отъ искусства мы требуемъ,-- говоритъ Бёльше,-- тенденціи къ гармоничному, здоровому, счастливому. Понятіе прекраснаго развилось именно изъ понятія о здоровомъ, нормальномъ. Поэтъ-реалистъ долженъ изображать жизнь, какъ она есть. Въ жизни существуетъ указанное стремленіе къ здоровью и счастью, какъ желаніе, которому далеко до безусловнаго исполненія. Идеализировать вовсе не значитъ замѣнять дѣйствительныя вещи фантастическими, все окрашивать въ розовую краску. Идеализируетъ тотъ, кто выдвигаетъ к ярко освѣщаетъ стремленія къ счастью и совершенствованію, которыя на самомъ дѣлѣ существуютъ и только затемняются сложною игрой жизни. Реалистическая поэзія, лишенная всякаго идеала, представляется Бёльше рѣшительно непонятною.

Въ психологической области для поэта ничего не можетъ бытъ привлекательнѣе появленія геніевъ, пролагающихъ человѣчеству новые пути въ наукѣ, въ общественной жизни, въ мірѣ искусства. Изъ глубины исторіи ярко выдѣляются величественныя фигуры Колумба, напримѣръ, или Гуттенберга, съ ихъ дѣйствительнымъ торжествомъ, съ ихъ горькими страданіями. Поэзія должна сохранить свою старую роль воспитательницы рода человѣческаго, и на этой почвѣ ея стремленія сходятся съ стремленіями естественныхъ наукъ достигнуть для людей здоровья и счастья.

Необходимость внимательнаго изученія психологическаго процесса, который называется художественнымъ творчествомъ, ярко обрисовывается въ интересномъ сочиненіи одного современнаго французскаго писателя -- Габріеля Сеайля: Опытъ о геніи въ искусствѣ {Gabrieli Séailes: "Essai sur le génie dans l'art".}.

Мысль,-- говоритъ Сеайль,-- продолжаетъ жизнь, стремится приспособить ее къ себѣ, организовать все въ нее проникающее; мысль есть творчество. Изъ множества ощущеній создается единство чувствованія. Ни сознаніе, ни воля не входятъ въ первый періодъ этого процесса. Нашъ духъ инстинктивно стремится къ тому, чтобы овладѣть наплывомъ безконечнаго множества впечатлѣній и организовать ихъ. Его первымъ актомъ является потребность въ гармоніи, а гармонія есть существенная принадлежность красоты. Въ глубинѣ души происходитъ глухая работа, и вдругъ, съ быстротою молніи, вспыхиваетъ подготовленная этою работой идея или образъ. Во всѣхъ областяхъ психической жизни этотъ процессъ въ общемъ к главномъ сходенъ. Гармонія, сведеніе къ общей мысли или стройному образу обступающихъ насъ ощущеній, воспоминаній и волненій составляетъ органическую потребность, потому что безпорядокъ въ этомъ отношеніи равнозначителенъ страданію и смерти. Единство въ разнообразіи -- это гармонія; совокупность многихъ фактовъ согласно звучащихъ актовъ -- это -- красота, и давать жизнь мысли -- значитъ давать красоту міру. Мы являемся дѣломъ нашихъ идей. Если эти идеи противорѣчивы, наше существо раздѣлено, мы умалены. Руководящею идеей служитъ идея прогресса, которая видитъ въ настоящемъ частицу будущаго, которая позволяетъ въ нынѣшнемъ злѣ предчувствовать грядущее добро. Чтобы быть въ гармоніи съ самимъ собою, каждый долженъ быть въ гармоніи съ своими ближними, которые такъ или иначе на него воздѣйствуютъ.

Впечатлѣнія, которыми непрерывно обогащается наша душа, образуются въ гораздо большей степени отъ насъ самихъ, отъ нашихъ органовъ, чѣмъ отъ внѣшнихъ предметовъ. Они организуются въ образы, которые являются живыми элементами нашего духа, борются за существованіе съ другими образами, укрѣпляются или гаснутъ въ нашемъ сознаніи. Образъ есть одухотворенное ощущеніе (Limage, c'est la sensation spiritualisée). Онъ въ значительной степени зависитъ отъ насъ, можетъ быть вызванъ или видоизмѣненъ по нашей волѣ, тогда какъ ощущеніе намъ навязывается. Я слышу, напримѣръ, ружейный выстрѣлъ и не могу устранить это ощущеніе. Образъ вступаетъ въ ассоціацію съ другими образами, стремится стать дѣйствительностью. Извѣстный опытъ Шеврёля съ гирькою доказываетъ, что образъ движенія становится причиною настоящаго движенія. Держите гирьку и вообразите то движеніе, которое вы захотите придать ей. Она и въ самомъ дѣлѣ закачается въ этомъ направленіи. Нечувствительное движеніе руки явится результатомъ опредѣленнаго напряженія мысли. Это становится особенно яснымъ въ болѣзненныхъ случаяхъ, когда какой-либо образъ исключительно захватываетъ нашу душевную жизнь. Въ этомъ отношеніи образа къ духу и движенію именно и заключается зародышъ искусства. Воображать -- значитъ жить, и въ нѣкоторой степени каждый изъ насъ является художникомъ. Темныя потребности организма, ощущенія, воспоминанія, чувствованія и страсти самопроизвольно возбуждаютъ образы, которые соотвѣтствуютъ совокупности этихъ процессовъ. Воображеніе поддерживаетъ насъ въ работѣ, требующей долгаго и связнаго напряженія силъ. Поэзія вещей заключается въ нашемъ духѣ. Очарованіе какого-либо предмета зависитъ въ наиболѣе значительной мѣрѣ отъ связанныхъ съ этимъ предметомъ воспоминаній, отъ волненій, которыя возбуждаетъ его присутствіе. Отсюда такое разнообразіе вкуса, какое приходится всѣмъ намъ наблюдать. Одинъ и тотъ же предметъ различно дѣйствуетъ на различно одаренныхъ и воспитанныхъ людей, различно дѣйствуетъ на одного и того же человѣка въ несходные моменты его жизни. Поэтому-то много красотъ имѣютъ, исключительно субъективныя значенія: нѣтъ возможности дать о нихъ хотя приблизительное понятіе другому человѣку. Прекрасенъ не внѣшній предметъ самъ по себѣ, а то, что дѣлается во мнѣ. самомъ, что вижу я самъ, въ чемъ состоитъ моя собственная жизнь. Прекрасенъ идеалъ, который ростетъ и видоизмѣняется въ исторіи и составляетъ необходимую принадлежность нашей природы, потому что мы не можемъ. воображать, не идеализируя. Идеалъ есть ничто иное, какъ естественное движеніе мысли къ вполнѣ гармоничной жизни. Изъ безобразнаго даже исходитъ красота, ибо безпорядокъ усиливаетъ въ насъ стремленіе жъ стройности и законченности. Произведеніе искусства всегда возникаетъ я выполняется подъ вліяніемъ чувства, но импульсъ часто дается, во всякомъ случаѣ, поддерживается нашею волей. Размышленіе подготовляетъ свободную игру воображенія, направляетъ его, ставить ему границы, заставляетъ его выражать опредѣленныя чувства и идеи. Артистъ долженъ чутко прислушиваться и приглядываться къ тому, что дѣлается вокругъ него. Искусство не исходить отъ абстрактной идеи, но мысль входитъ необходимою составною частью въ каждое художественное произведеніе. Формальная эстетика права только въ томъ случаѣ, когда возстаетъ противъ пренебреженія формою, которая должна органически соотвѣтствовать идеѣ. Раздѣлять идею и форму -- значитъ уничтожать искусство. Но идея пріобрѣтаетъ свое истинное значеніе въ искусствѣ только тогда, когда она становится чувствомъ, когда она завладѣваетъ всѣмъ духомъ художника возбуждаетъ образы, способные живо и ярко воплотить эту идею. Искусство -- не процессъ разсужденія, оно -- сама жизнь. Крайній реалистъ превращаетъ искусство въ ремесло, крайній идеалистъ -- въ философію, а сторонникъ искусства для искусства является жонглеромъ, который играетъ словами, звуками, линіями и красками. Искусство -- это живущая идея, ставшая центромъ внутренней жизни и создающая себѣ тѣло изъ образовъ; она была бы ничѣмъ безъ формы, но эту форму творитъ сама идея. Печаль, радость, разсказъ, случай,-- все, можетъ вызвать художественную эмоцію, результатомъ которой выйдетъ произведеніе искусства. Бетховенъ слышитъ исторію героической испанки, которая, переодѣвшись въ мужское платье, чудомъ энергіи и преданности спасаетъ любимаго человѣка изъ тюрьмы, въ которой онъ долженъ былъ погибнуть. И вотъ въ душѣ геніальнаго композитора зарождается Фиделіо. Художникъ постоянно думаетъ о своемъ произведеніи, хотя иной разъ самъ этою то и не думаетъ. Во всякомъ серьезномъ произведеніи искусства дѣло не обходится безъ сознательной работы ума и замѣтныхъ усилій воли. И чѣмъ больше у художника этого ума и чѣмъ сосредоточеннѣе его воля, тѣмъ значительнѣе будетъ и его художественный трудъ. "Я никогда не думаю, -- говорилъ Ламартинъ,-- за меня думаютъ мои идеи". А Гёте писалъ слѣдующее: "Я предоставляю предметамъ спокойно дѣйствовать въ моей душѣ; потомъ я наблюдаю это дѣйствіе и спѣшу вѣрно передать его,-- вотъ вся тайна того, что люди называютъ даромъ генія". Для художника идеи сейчасъ же пріобрѣтаютъ плоть и кровь. Гёте говоритъ: "Двѣ идеи никогда не представляются моему уму абстрактно, онѣ немедленно превращаются въ двухъ лицъ, которыя вступаютъ между собою въ бесѣду".

Въ зародышѣ произведенія, какъ въ зернѣ, заключаются уже всѣ его части, которыя впослѣдствіи пропорціонально разовьются. Изъ неясныхъ очертаній выдѣлится и главная идея произведенія, и ея подробности. Въ этомъ смыслѣ цѣлое опредѣляетъ эти подробности. Прекрасное есть общее въ индивидуальномъ (Le beau est le général dans l'individuel). Красота -- "то всегда человѣческій духъ, раскрытый на встрѣчу себѣ подобныхъ. Искусство не связано съ эгоистическими нуждами и является цвѣтомъ жизни. Долгая и незамѣтная работа многихъ поколѣній подготовляетъ ту почву, на которой потомъ пышно развертывается геній. Но и великому художнику необходима рабо а надъ своимъ дарованіемъ. Бахъ, юношей, по ночамъ, при лунномъ свѣтѣ, переписывалъ музыкальныя произведенія Фробергера, Керля и Пательбеха, которыхъ, вслѣдствіе ихъ трудности, еще не давали Баху. Вся жизнь Моцарта есть исторія геніальнаго труда. Въ горькой нуждѣ онъ создаетъ свои музыкальныя произведенія, на смертномъ одрѣ онъ оканчиваетъ нѣкоторыя изъ нихъ. Умирая тридцати шести лѣтъ отъ роду, онъ оставилъ послѣ себя столько произведеній, что одинъ списокъ ихъ занимаетъ 511 страницъ in 8о. Гайднъ разсказываетъ про нужду и печали своей молодости и прибавляетъ: "Но когда я садился за мое старое фортепіано, не было на свѣтѣ царя, которому бы я позавидовалъ".

Поработавши надъ замысломъ, сообразивши все необходимое для полноты и стройности произведенія, художникъ долженъ ждать момента, когда его охватить одушевленіе, когда весь предшествовавшій трудъ какъ бы расплавится въ общемъ горячемъ порывѣ. Но и здѣсь сознательная роль воли не прекращается, потому что это одушевленіе необходимо поддерживать. Большое произведеніе не можетъ быть создано сразу, и сохранить между частями органическую связь могутъ только совокупныя усилія всѣхъ способностей художника. Только усилія эти не должны быть замѣтны впослѣдствіи,-- въ этомъ заключается признакъ истиннаго таланта. Нарушьте форму, напримѣръ, ритмъ стиха, и поэзія отлетитъ отъ произведенія. На это давно указывали многіе, въ томъ числѣ и одинъ изъ нашихъ поэтовъ, Я. П. Полонскій. Онъ приводилъ въ примѣръ стихотвореніе Кольцова:

Не шуми ты, рожь,

Спѣлымъ колосомъ,

Ты не пой, косарь,

Про широку степь.

Переставьте слова -- и получится нѣчто безцвѣтное и банальное: ты, рожь, спѣлымъ колосомъ не шуми; не пой, косарь, про широку степь.

Эстетическое удовольствіе,-- говоритъ Сеайль,-- не есть пассивное чувство. Слушать симфонію -- значитъ ее исполнять. Вкусъ есть истинное искусство. Художникъ приводить въ движеніе лишь то, что заключается въ нашей душѣ, и наслаждаться артистическимъ произведеніемъ -- значитъ создавать его въ себѣ. Чѣмъ больше вызвано въ насъ художникомъ идей, чѣмъ совершеннѣе гармонія этихъ идей, тѣмъ выше эстетическое наслажденіе. И поэтому до извѣстной степени справедливо то горделивое удовольствіе, которое испытываемъ мы, глядя на картину великаго живописца или читая повѣсть великаго художника: въ эти моменты, по образцу этихъ произведеній, мы создаемъ красоту въ собственной душѣ. Въ полнотѣ наслажденія, въ согласіи ума и чувства лежитъ источникъ того, что въ области эстетическихъ волненій отсутствуетъ эгоизмъ. Жизнь есть борьба, а искусство вносятъ міръ въ насъ самихъ и примиряетъ съ другими. Счастье дѣлаетъ добрымъ. Красота художественнаго произведенія доступна всѣмъ; здѣсь нѣтъ мѣста для зависти или соперничества между тѣми, кто наслаждается этою красотой. Искусство есть искусственный рай,-- говоритъ Сеайль, но черезъ нѣсколько страницъ прибавляетъ: искусство не обитаетъ на ледяныхъ высотахъ, оно вездѣ, гдѣ есть жизнь, гдѣ люди волнуются и симпатизируютъ другъ другу. Мы превращаемъ въ красоту все, что насъ трогйетъ, и поэзія вызываетъ въ насъ не одну радость, но г печаль. Какъ сама жизнь, прекрасное не допускаетъ строгаго и исключительнаго опредѣленія. Одно несомнѣнно: выборъ идей, богатство ихъ развитія и сочетанія -- вотъ что измѣряетъ геній и красоту. Идеализировать -- значитъ заставлять предметъ жить болѣе напряженною, болѣе горячею жизнью.

Французскій писатель заглянулъ, такимъ образомъ, въ тайники художественнаго творчества. Онъ указалъ на органическій ростъ художественнаго произведенія, на руководящую роль въ этомъ процессѣ идеи, которая всегда соединена у большихъ художниковъ съ эстетическими волненіями, живетъ и развивается въ этихъ волненіяхъ. Не отрицая и возможности, и великой пользы формальныхъ опредѣленій прекраснаго, признавая и то, что ничтожный самъ по себѣ предметъ можетъ быть превращенъ талантомъ художника въ предметъ высоко-эстетическій, Сеайль настаиваетъ, однако, на томъ, что красота и геній измѣряются содержаніемъ произведенія. Я приведу нѣсколько другихъ доказательствъ этой простой мысли, потому что она до сихъ поръ не пользуется общимъ признаніемъ.

Вотъ что говоритъ Крамской въ письмѣ {Иванъ Николаевичъ Крамской, его жизнь, переписка и художественно-критическія статьи, стр. 97.} къ Ѳ. А. Васильеву: "У него (у Шишкина) нѣтъ тѣхъ душевныхъ нервовъ, которые такъ чутки къ шуму и музыкѣ въ природѣ и которые особенно дѣятельны не тогда, когда наняты формой и когда глаза ее видятъ, а, напротивъ, когда живой природы нѣтъ уже передъ глазами, а остался въ душѣ общій смыслъ предметовъ, ихъ разговоръ между собою и ихъ дѣятельное значеніе въ духовной жизни человѣка, и когда настоящій художникъ, подъ впечатлѣніями природы, обобщаетъ свои инстинкты, думаетъ пятнами и тонами и доводить ихъ до того ясновидѣнія, что стоитъ ихъ только формулировать, чтобъ "го поняли". Въ другомъ письмѣ къ тому же лицу Крамской говорить о необходимости сравнивать картину съ задачей, съ требованіями ума и идеала {Ibid., стр. 102.}.

И. Е. Рѣпинъ, къ которому я обратился за разъясненіями относительно процесса художественнаго творчества, отвѣтилъ мнѣ, что сознательность и преднамѣренность онъ видитъ у всѣхъ геніальныхъ представителей искусства, что эти свойства составляютъ необходимые элементы художественной дѣятельности. "Натуры, необычайно одаренныя способностью творчества и проникновенностью міровыхъ явленій, -- пишетъ мнѣ И. Е. Рѣпинъ, -- одарены также сильно и богато идеями, которыя, можетъ быть, складываются изъ массы непосредственныхъ наблюденій надъ окружающимъ міромъ; но онѣ формируются потомъ въ сознательное цѣлое, хотя и глубокое, расплывающееся до необычайныхъ размѣровъ и неуловимыхъ очертаній". "Художественныя натуры,-- продолжаетъ И. Я. Рѣпинъ, -- мыслятъ синтетически, воплощая свои идеи въ образы; иногда имъ представляются прямо сцены и образы, и уже послѣ авторы находятъ въ этихъ непосредственныхъ явленіяхъ тѣ или другія идеи". Но мы не можемъ прослѣдить, какимъ процессомъ произошло это непосредственное возникновеніе идей; можетъ бытъ, юно есть плодъ долгаго исканія, душевнаго усилія и является намъ красивымъ цвѣтомъ вдругъ, такъ какъ намъ не видѣнъ и не интересенъ стебель и корень". "Если бы творческія натуры не руководствовались разумнымъ анализомъ своихъ вдохновеній, онѣ блуждали бы во тьмѣ".

Мнѣ кажется, что это свидѣтельство одного изъ лучшихъ нашихъ художниковъ имѣетъ глубокій интересъ и большую важность. Оно служитъ доказательствомъ того, что художественное творчество -- процессъ сложный, въ которомъ мысли, выростая на опредѣленномъ настроеніи, видоизмѣняютъ или укрѣпляютъ его. Красота является поэтому также понятіемъ сложнымъ. Возьмемъ для примѣра новую картину г. Рѣпина Святитель Николай. Въ серединѣ, на первомъ планѣ, стоитъ на колѣняхъ приговоренный къ смертной казни. Его помертвѣвшее лицо опущено, рука въ цѣпяхъ,-- онъ почти умеръ, въ ужасномъ ожиданіи роковаго удара. Налѣво отъ зрителя воины держатъ молодаго человѣка, также обреченнаго на казнь. Направо весь уголъ картины занимаетъ громаднаго роста палачъ, который хочетъ занести мечъ, чтобы отрубить голову осужденному. Но вотъ подходитъ святитель Николай -- маленькій, тщедушный старичокъ, съ добрыми глазами, въ которыхъ какъ будто остановились слезы. Онъ положилъ свою худенькую и безсильную руку на протянутый гигантомъ-палачомъ мечъ. Палачу ничего не стоитъ пальцемъ положить на мѣстѣ святителя. Тутъ находятся, кромѣ того, правитель и стража. Но для васъ ясно, что казни не будетъ, что духъ побѣдилъ физическую силу, что гуманное чувство, поднявшее святаго Николая, всколыхнуло и подняло такое же чувство въ народной массѣ. Эта масса толпится на второмъ и третьемъ планѣ картины; въ ней, съ появленіемъ ея духовнаго вождя, явились радость и надежда,-- и зло должно отступить, признать себя побѣжденнымъ. На душѣ у васъ становится свѣтло и тепло, -- художникъ, помоему, создалъ прекрасное произведеніе.

Не знаю, это ли имѣлъ въ виду сказать своими образами г. Рѣпинъ; но онъ, по собственному признанію, пишетъ свои картины сознательно, просвѣтляетъ свою художественную работу работою мысли, потому-то его картины и имѣютъ большую эстетическую цѣну и большое общественное значеніе.

Маленькое лирическое стихотвореніе можетъ быть, конечно, написано сразу, такъ сказать, вылиться изъ души. Ему предшествовала долгая общая работа чувства и мысли у художника. Сознательные элементы творческаго процесса здѣсь не выдѣлили. Данный порывъ, преобладающее въ опредѣленное время настроеніе, благодаря особому дарованію писателя, овладѣли его душою, быстро организовали образы въ стройное цѣлое. Но мы знаемъ, что даже великимъ поэтамъ приходилось иногда отдѣлывать свои лирическія стихотворенія. А для поэтовъ сравнительно небольшаго таланта,-- въ особенности для начинающихъ,-- безпечальная теорія, предоставляющая каждому писать, что придетъ въ голову и какъ придетъ въ голову, неизбѣжно поведетъ къ очень печальнымъ результатамъ. Приведи одинъ примѣръ изъ стихотвореній молодаго и даровитаго поэта, г. Фофанова. Вотъ что написалъ г. Фофановъ:

Опять я вяжу тѣ аллеи,

Опять брожу у миляхъ мѣстъ,

Гдѣ вздохи я слагалъ въ хорея,

А поцѣлуи въ анапестъ.

И вонъ пригорокъ тотъ отлогій,

Гдѣ съ ней о счастьѣ я мечталъ,

Гдѣ яркій серпъ луня двурогой

Часы свиданья пожиналъ.

И вонъ то озеро, гдѣ прежде,

Казалось, блѣдный рой наядъ

Сбѣгался въ облачной одеждѣ

Пить съ влажныхъ лилій ароматъ.

Но все безмолвно здѣсь отнынѣ,

Лишь эхо сонное одно

Сидитъ въ раздумчивой кручинѣ

И смотритъ въ озеро на дно.

Серпъ луны, который пожиналъ часы свиданья, и сонное эхо, которое сидитъ и смотритъ на дно озеро,-- это вопіющая безсмыслица, а безсмысленное и прекрасное исключаютъ другъ друга. Слѣдовало обработать это стихотвореніе или не печатать его.

Что же сказать не о мелкихъ стихотвореніяхъ,-- дѣлѣ короткаго поэтическаго настроенія,-- а о большихъ художественныхъ произведеніяхъ, которыя пишутся годами, въ которыхъ долженъ быть обдуманъ планъ, установлена соразмѣрность частей? Для всякаго ясно, что подобное произведеніе вызоветъ разнообразныя истолкованія, что критика будетъ искать въ немъ смысла, раскрывать его эстетическое и общественное значеніе. Взгляды критики могутъ не сойтись со взглядами автора, но, вѣдь, какіе-нибудь взгляды долженъ же имѣть самъ этотъ авторъ. Его произведеніе росло и выросло на почвѣ какого-либо міропониманія, и трудно предположить, чтобы дѣйствительно выдающійся художникъ никогда не задавался вопросомъ, въ какомъ отношеніи стоитъ его созданіе къ его міропониманію {Въ статьѣ г. О. В. Письма о современной журналистикѣ, напечатанной въ No 5 Наблюдателя, говорится при разборѣ, между прочимъ, моей статьи О задачахъ искусства (Русская Мысль 1888 г., кн. XI) слѣдующее: "...всѣ положенія, относящіяся жъ тенденціозности или нетенденціозности въ искусствѣ, односторонни и не исчерпываютъ всего "одержанія искусства". Читатели могутъ судить, что я не впадаю въ такую односторонность.}.

Если художнику удалось изобразить рядъ характеровъ, связанныхъ единствомъ дѣйствія, вполнѣ безстрастно, такъ что его симпатіи или антипатіи вы ни къ кому не замѣтили,-- никто не станетъ осуждать за это художника. Пусть будетъ его произведеніе богато содержаніемъ, пусть образы его будутъ живы и ярки,-- его произведеніе и вопреки волѣ художника получитъ, помимо эстетическаго, и общественное значеніе. Здѣсь кстати будетъ опровергнутъ одинъ ходячій упрекъ нашей критикѣ шестидесятыхъ годовъ за то, что она будто бы требовала отъ искусства только тендендіозныхъ произведеній. Этотъ упрекъ основанъ на незнакомствѣ съ дѣломъ. Вотъ что писалъ Добролюбовъ въ знаменитой статьѣ: Что такое обломовщина. Отвѣчая на вопросъ: составляетъ ли высшій идеалъ художественной дѣятельности объективное творчество, подобное спокойному, безстрастному творчеству Гончарова, Добролюбовъ говоритъ: "Категорическій отвѣтъ затруднителенъ и, во всякомъ случаѣ, былъ бы несправедливъ безъ ограниченій и поясненій. Многимъ не нравится спокойное отношеніе поэта къ дѣйствительности, и они готовы тотчасъ же произнести рѣзкій приговоръ о несимпатичности такого таланта. Мы понимаемъ естественность подобнаго приговора и, можетъ быть, сами не чужды желанія, чтобы авторъ побольше раздражалъ наши чувства, посильнѣе увлекалъ насъ. Но мы сознаемъ, что желаніе это нѣсколько обломовское, происходящее отъ наклонности имѣть постоянно руководителей даже въ чувствахъ". Я думаю только, что наклонность, о которой говоритъ Добролюбовъ, и естественна, и законна. Никто изъ насъ не достаточно авторитетенъ, чтобъ руководить безукоризненно своими чувствами, потому что наши личныя чувства воспитываются въ общественной средѣ, преобразуются подъ многочисленными личными и общественными вліяніями. Намъ необходимо искать руководителей въ. томъ или другомъ отношеніи. Непосредственное воспитательное значеніе искусства очень велико, и мы вправѣ желать, чтобы художникъ разумно и честно воспользовался своимъ дарованіемъ, чтобы онъ не зарылъ его въ землю и не послужилъ, прямо или косвенно, цѣлямъ общественной неправды. Художникъ можетъ насъ просто позабавить смѣшною сценой или поласкать нашъ глазъ красивыми переливами красокъ. И за то спасибо. Опять-таки ничего подобнаго люди шестидесятыхъ годовъ не отрицали. Вотъ что пишетъ Н. Г. Чернышевскій въ одномъ изъ примѣчаній къ Основаніямъ политической экономіи Д. С. Милля: "Если работникъ подаритъ женѣ или дочери серебряныя серьги, купленныя за полтинникъ или за день труда, это удовольствіе, навѣрное, столько оживятъ и ободрить его, что онъ на довольно долгое время становится энергичнѣе и усерднѣе въ работѣ, и производительность его труда, навѣрное, увеличится многими рублями отъ этого потраченнаго на удовольствіе полтинника". Лестно ли сравненіе нѣкоторыхъ художественныхъ произведеній,-- по содержанію, а не по формѣ, конечно,-- съ серебряными серьгами,-- это другой вопросъ.

Возьмемъ большія и дорогія серебряныя серьги -- новую картину Семирадскаго: Фрина готовится погрузиться въ ласковыя волны. Средиземнаго моря. Красота и блескъ повсюду, но какая красота?-- только формъ, а не духа. Я далекъ отъ мысли осуждать художника или умалять значеніе о такихъ произведенія; но указываю лишь на то, что культомъ чистой красоты можно и не удовольствоваться, что этотъ культъ, при своей исключительности, можетъ повести,-- да это и бывало въ исторіи,-- къ безнравственнымъ послѣдствіямъ. Мы не говоримъ художнику: дайте намъ идею; мы говоримъ: какъ хорошо, если у великаго таланта есть глубокая мысль, какъ прекрасно произведеніе, въ которомъ, въ переливахъ красоты, свѣтится гуманное чувство! Мы выставляемъ не произвольное требованіе: сознательно работаютъ сами художники, и многіе изъ нихъ констатируютъ это явленіе. Приведу въ примѣръ опять того же писателя. Двадцать пятъ лѣтъ тому назадъ Я. П. Полонскій напечаталъ статью: Прозаическіе цвѣты поэтическихъ сѣмянъ. Въ этой статьѣ онъ доказывалъ, что многія изъ тѣхъ идей, которыя защищалъ тогда Писаревъ, уже заключались въ стихотвореніяхъ Полонскаго. Поэтъ указывалъ при этомъ, какъ много предварительнаго труда кладетъ художникъ для своихъ произведеній. Такъ, по словамъ г. Полонскаго, его маленькое, но дѣйствительно превосходно" стихотвореніе Аспазія потребовало нѣсколькихъ лѣтъ изученія греческой жизни. Если въ какомъ-либо произведенія тенденція неуклюже бросается въ глаза, то корить за это идейное искусство такъ же нелѣпо, какъ упрекать чистое искусство за промахъ того или другаго изъ его представителей, за серпъ луны, напримѣръ, пожинающій часы любви.

Въ исторіи мы замѣчаемъ смѣну идеаловъ, торжество или исчезновеніе разнообразныхъ идей. Въ произведеніяхъ искусства этотъ міръ идей и чувствъ отражается всегда въ большей или меньшей степени. Такъ, характеръ античнаго искусства ясно отличается отъ характера средневѣковаго искусства. Когда противъ послѣдняго наступила реакція, то она получила также опредѣленное идейное содержаніе. Гёте и Шиллеръ выступаютъ на защиту античнаго идеала искусства, и Брандесъ указываетъ, какъ далеко заходятъ оба великіе нѣмецкіе поэта въ этомъ стремленіи. Въ произведеніи большого художника мы всегда можемъ раскрыть его міропониманіе, подмѣтить идеи времени и личныя свойства художника. Именно въ созданіяхъ искусства душевный складъ эпохи и выступаетъ съ особою рельефностью и яркостью. Сочиненіе, глубоко волновавшее современниковъ, возбуждаетъ нерѣдко непобѣдимую скуку у ближайшихъ потомковъ. Утрачивается интересъ къ содержанію многихъ произведеній; эстетическій вкусъ переростаетъ многія изъ тѣхъ формъ, которыя прежде нравились. Профессоръ Троицкій говоритъ, что единственный признакъ, дающій прекраснымъ предметамъ право называться прекрасными, есть именно то духовное волненіе, какое называется эстетическимъ волненіемъ или чувствомъ красоты. "Нѣтъ единаго качества, дающаго предметамъ прекрасный характеръ!. Но все въ нашей жизни подлежитъ общимъ законамъ развитія. Измѣняются не только наши эстетическіе вкусы, но и наши идеи, наши знанія. Отъ времени до времени происходятъ то въ одной, то въ другой области человѣческой жизни болѣе или менѣе продолжительныя попятныя движенія; но научное знаніе и философская мысль, которая опирается на это знаніе, неустанно и побѣдоносно двигаютъ человѣчество по пути личнаго и общественнаго совершенствованія. Искусство не можетъ не являться союзникомъ науки и философіи. Наука расчищаетъ и укрѣпляетъ для него почву и вооружаетъ техническими знаніями; философія освѣщаетъ ту дорогу, по которой долженъ идти художникъ. Художнику слѣдуетъ знать психо-физіологическія основанія эстетическаго чувства и наполнять свои произведенія такими образами, въ которыхъ чувствуется вѣяніе великихъ и великодушныхъ идей. Красота художественныхъ произведеній,-- говоритъ Гюйо,-- будетъ становиться все болѣе и болѣе значительною по мѣрѣ того какъ эти произведенія станутъ выражать все болѣе и болѣе возвышенную умственную и нравственную жизнь. Искусство можетъ выбрать для себя предметъ не прекрасный, но такъ изобразить его, что въ насъ будетъ вызвано эстетическое волненіе, намъ передастся доброе чувство или свѣтлая мысль самого художника, мы испытаемъ такое же отношеніе къ этому предмету, какое было въ гуманной душѣ художника. Напомню хоть о Шинели Гоголя. Намъ можетъ быть представлена мрачная картина, напримѣръ, сожженія на кострѣ за религіозныя несогласія. Неужели можно предположить, что живописецъ, который возьмется за такую тему, въ состояніи отнестись къ ней вполнѣ безстрастно, не принять сторону ни инквизиціи, ни ея жертвъ? Во всякомъ случаѣ индифферентизмъ при такихъ условіяхъ былъ бы явленіемъ уродливымъ. Древніе греки поклонялись чистой красотѣ, красотѣ формъ человѣческаго тѣла. Сонмъ иліонскихъ старцевъ, увидавши Елену, велъ такія крылатыя рѣчи:

Нѣтъ, осуждать невозможно, что Трои сыны и Ахейцы

Брань за такую жену и бѣды столь долгія терпятъ:

Истинно, вѣчнымъ богинямъ она красотою подобна!

Правда, Сократъ издѣвался надъ Иппіасомъ, который находилъ, что прекрасное есть прекрасная дѣвушка {Сочиненія Платона, пер. Карпова, ч. IV: Иппіась Большой.}. Но, по Сократу, искать прекраснаго не слѣдуетъ въ мірѣ вещей чувствопостигаемыхъ, потому что здѣсь мы будемъ встрѣчать только прекрасное относительное. Сократъ, въ концѣ діалога, припоминаетъ пословицу, что прекрасное -- трудно, что, любя прекрасное, онъ все-таки не знаетъ, въ чемъ оно состоитъ, не знаетъ абсолютно прекраснаго. Съ тѣхъ поръ прошли многія столѣтія. Геніальные мыслители пытались разрѣшить задачу, которая была поставлена Сократомъ, и безплодность ихъ усилій свидѣтельствуетъ, что самая задача или недостижима, или ложно поставлена. Въ области искусства мы видимъ, какъ видоизмѣнялись содержанія и формы художественныхъ произведеній, какъ искусство впитывало въ себя идеальныя стремленія, достоинства и пороки эпохи, какъ оно совершенствовалось технически и захватывало все новыя и новыя области явленій. Прекрасное въ искусствѣ ростеть и развивается въ обществѣ и каждый успѣхъ знанія, каждая побѣда общественной мысли имѣетъ на него облагораживающее и возвышающее вліяніе. Мы любуемся красивыми линіями, красками и звуками; но изъ глубины художественнаго произведенія встаетъ гуманное чувство и разумная мысль. Все существо наше охватыи іется сложнымъ волненіемъ, въ которомъ побѣдоносно владычествуетъ и пра въ достоинство человѣка, радостное сознаніе торжества идеала или горькое раздумье надъ поруганною правдой, надъ разбитыми надеждами. Искусство не только утѣшаетъ и примиряетъ; оно зоветъ и на борьбу, на тяжелый трудъ личнаго и общественнаго совершенствованія. Да, конечно: искусство составляетъ сладкій отдыхъ жизни, но какой отдыхъ? Знаменитый генералъ первой французской республики, Гошъ, говорилъ: "дайте мнѣ отдыхъ, но только чтобъ этотъ отдыхъ не былъ бездѣйствіемъ". Прекрасное художественное произведеніе отвлекаетъ насъ отъ дрязгъ и суетъ обыденной жизни и въ то же время очищаетъ душу, вливаетъ въ нее новыя нравственныя и умственныя силы.

Я считалъ необходимымъ тщательно провѣрить тѣ мысли, которыя я здѣсь излагаю. Съ этою цѣлью я обратился за совѣтомъ къ графу Л. И. Толстому, и вотъ, въ подлинныхъ словахъ, взглядъ творца Войны и мира на прекрасное въ искусствѣ:

"Произведеніе искусства хорошо или дурно отъ того, что говоритъ, какъ говоритъ и насколько отъ души говорить художникъ. 1) Для того, чтобы художникъ зналъ, о чемъ ему должно говорить, нужно, чтобы онъ зналъ то, что свойственно всему человѣчеству и, вмѣстѣ съ тѣмъ, еще неизвѣстно ему, т.-е. человѣчеству. Чтобы знать это, художнику нужно быть на уровнѣ высшаго образованія своего вѣка, а, главное, жить не эгоистичною жизнью, а быть участникомъ въ общей жизни человѣчества. И потому ни невѣжественный, ни себялюбивый человѣкъ не можетъ быть значительнымъ художникомъ. 2) Для того, чтобы говорить хорошо то, что онъ хочетъ говорить (подъ словомъ "говорить" я разумѣю всякое художественное выраженіе мысли), художникъ долженъ овладѣть мастерствомъ. А чтобы овладѣть мастерствомъ, художникъ долженъ много и долго работать, подвергая свою работу только своему внутреннему суду. 3) Для того, чтобы отъ всей души говорить то, что онъ говоритъ, художникъ долженъ любить свой предметъ. А для этого нужно не начинать говорить о томъ, къ чему равнодушенъ и о чемъ можешь молчать, а говорить только о томъ, о чемъ не можешь не говорить, о томъ, что страстно любишь. Изъ этихъ трехъ основныхъ условій всякаго произведенія искусства главное послѣднее: безъ него, безъ любви къ предмету, по крайней мѣрѣ, безъ искренняго, правдиваго отношенія къ нему, нѣтъ произведенія искусства".

"Нервъ искусства есть страстная любовь художника къ своему предмету, а если это есть, то произведеніе всегда будетъ удовлетворять к другимъ двумъ требованіямъ -- содержательности и красотѣ: содержательности будетъ удовлетворять потому, что невозможно страстно любить ничтожный предметъ, а красотѣ потому, что, любя предметъ, художникъ не пожалѣетъ никакихъ трудовъ для того, чтобы облечь любимое содержаніе въ паи лучшія формы".

Очевидно, что въ общемъ и главномъ этотъ взглядъ великаго художника согласуется съ тѣмъ, который защищается мною. Только Л. Н. Толстой, какъ моралистъ, придаетъ первенствующее значеніе моменту нравственному, личному; сторонники же того направленія, къ которому я принадлежу, болѣе выдвигаютъ моментъ общественный. Чѣмъ глубже заглянулъ художникъ въ душу человѣка, чѣмъ больше идей и интересовъ, которыми живетъ каждый народъ и все человѣчество, охватилъ онъ своимъ созданіемъ, тѣмъ лучезарнѣе его слава, тѣмъ благотворнѣе его вліяніе, тѣмъ прекраснѣе его произведеніе. Въ созданіяхъ искусства свѣтитъ солнце человѣческаго разума, и я кончу словами нашего великаго поэта:

Ты, солнце свѣтлое, гори!

Какъ, эта лампада блѣднѣетъ

Предъ яснымъ восходомъ зари,

Такъ ложная мудрость мерцаетъ и тлѣетъ

Предъ солнцемъ безсмертнымъ ума.

Да здравствуетъ солнце, да скроется тьма!

В. Гольцевъ.

"Русская Мысль", кн.IX, 1889