Лейкин Николай Александрович - Крестины в Ямской

ПОВѢСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА В. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

КРЕСТИНЫ ВЪ ЯМСКОЙ.

ОТРЫВОКЪ ИЗЪ ПОВѢСТИ.

Что Шкворниха родила,-- объ этомъ знала вся Глазовская улица. Знали даже, что и роды были трудные, такъ что пришлось досылать къ коновалу Кулаку за наговореннымъ поясомъ, но и поясъ не помогъ и родильница разрѣшилась только тогда, когда бабка-повитуха навязала ей на лѣвую щиколку кожу, содранную съ угря, да работникъ Иванъ убилъ галку и приколотилъ ее за крылья въ подворотнѣ дома. Повитуха получила за это золотой, а работникъ Иванъ рубль серебромъ и могъ безнаказанно пьянствовать четыре дня, не боясь вычета изъ жалованья, такъ что даже пропилъ зашитые въ шапку пять рублей, которые уже недѣли двѣ собирался послать въ деревню.

Семенъ Харитонычъ Шкворневъ, мужъ Шкворняхи, содержатель постоялаго двора, кузницы и извощичьихъ каретъ, помѣщавшихся въ его собственномъ каменномъ домѣ, былъ очень радъ рожденію сына, купилъ на его счастье пяти-процентный билетъ съ выигрышами и задумалъ устроить крестины съ приличной вечеринкой; вслѣдствіе чего, наканунѣ крестинъ тотъ же работникъ Иванъ ходилъ по хозяйскимъ знакомымъ и повторялъ слѣдующую фразу; "Семенъ Харитонычъ и Фелисата Ивановна приказали кланяться и просить къ себѣ завтра на чашку чаю. Крестины будутъ-съ. Просили пораньше: къ шести часамъ."

-- Кланяйся и благодари, безпремѣнно будемъ, говорили приглашенные и выносили Ивану стаканъ водки и закуску.

Въ день, назначенный для крестинъ, весь домъ Шкворнева принялъ какой-то праздничный видъ. На окнахъ висѣли только что вымытыя занавѣски, старая краснаго дерева мебель была вымазана деревяннымъ масломъ, стеариновыя свѣчи въ позолоченныхъ стѣнникахъ, обыкновенно всегда загаженныя мухами, были вымыты, образа вычищены и передъ ними теплились лампады.

Кухонный штатъ увеличился двумя стряпухами, какими-то дальними хозяйскими родственницами, которыя мѣсили тѣсто, щипали куръ, гусей и то и дѣло бѣгали черезъ дворъ въ погребъ или чуланъ, переругиваясь при этомъ съ работниками. Бабка-повитуха Карповна, явившаяся съ утра, возилась съ ребенкомъ. Его то и дѣло, что мыли, мазали деревяннымъ масломъ и совали въ ротъ соску. Мытье происходило не безъ особенныхъ церемоній. Во время обливанія водой, бабка приговаривала: "какъ съ гуся вода, такъ съ нашего молодца худоба!" и при этомъ лизала ему крестообразно спину и сплевывала.

Пять часовъ. За священникомъ и дьячкомъ послана уже карета, постоянно стоящая на дворѣ, такъ какъ на извощичьей биржѣ ее уже давно перестали нанимать по причинѣ ободраннаго и вымазаннаго догтемъ нутра, заколоченной гвоздями правой дверцы и отсутствіемъ стеколъ. По чистой комнатѣ ходитъ взадъ и впередъ самъ Шкворневъ и ждетъ гостей. Голова и борода его достаточно вымазаны помадой. Его дутые сапоги такъ и скрипятъ, прилипая къ вымытому квасомъ полу. Отъ нечего дѣлать онъ мурлыкаетъ себѣ что-то подъ носъ и разматриваетъ висящія на стѣнѣ картины съ такимъ вниманіемъ, какъ будто ихъ первый разъ видитъ.

-- Фелисата Ивановна, говоритъ онъ, наконецъ, заглядывая въ спальню:-- ты бы распорядилась закусочку накрыть. Вѣдь ужь сейчасъ собираться начнутъ. А то придутъ,-- и ничего нѣтъ...

-- Господи, такъ неужто вы будете до святаго крещенія нахлестываться? въ удивленіи восклицаетъ супруга.

-- Не нахлестываться, а такъ... можетъ кто по рюмочкѣ.

-- Слѣдуетъ, родная, слѣдуетъ: во всѣхъ домахъ накрываютъ вмѣшивается бабка Карповна.-- Вонъ у Воробьевыхъ крестили, такъ и у тѣхъ съ утра. Ставь, родной, столъ-то, а я сейчасъ распоряжусь въ кухнѣ, обращается она въ Шкворневу.

Черезъ четверть часа столъ накрытъ. Шкворневъ откупориваетъ бутылки и съ любовію разставляетъ ихъ на столѣ и симметрическомъ порядкѣ. Бабка суетится также. Она обдергиваетъ скатерть и шепчетъ Шкворневу:

-- Вотъ что, родной: какъ будутъ крестить и удалишься ты въ другую комнату,-- не забудь творить молитву Кузьмѣ и Деіьяну, черезъ это дитя послушное будетъ.

Но вотъ звякнулъ разбитый звонокъ. Бабка бросилась отворять двери. Шкворневъ обдернулся передъ зеркаломъ, поплевать на руку и пригладилъ виски. Въ прихожей раздался чей-то кашель и потомъ возгласъ:

-- А, Карповна! живая душа на костыляхъ!

Это былъ погребщикъ, сосѣдъ Шкворнева. Сзади его стоять мальчишка и держалъ корзинку, изъ которой выглядывала солома.

-- Ивану Иванычу! раскланялся хозяинъ, протягивая гостю руку, но гость ткнулъ его въ грудь и проговорилъ:

-- Черезъ порогъ не слѣдуетъ; вошелъ въ залу и троекратно облобызался съ нимъ со щеки на щеку.-- Съ новорожденнымъ!.. А вотъ ему и на зубокъ. Хмѣльное. Пусть съ измалѣтства привыкаетъ... Ну, ставь корзинку-то! Что суетишься, словно слѣпая въ банѣ! крикнулъ онъ на мальчишку.

-- Э, Иванъ Иванычъ, напрасно безпокоишься. Ну, къ чему это? говорилъ Шкворневъ, принимая корзинку.

-- Что за безпокойство! Свое,-- не покупное!

-- Такъ-то такъ, а все-таки... Садись.-- Фелисата Ивановна! крикнулъ онъ.

Изъ спальной выплыла супруга. Она была въ синемъ шелковомъ платьѣ, въ ковровомъ платкѣ и двуличневой косынкѣ на головѣ. Начались цѣлованія.

-- Мучались, я слышалъ? спросилъ погребщикъ.

-- Маленько, отвѣчала она.

-- Ну это завсегда-съ первымъ ребенкомъ, а потомъ пообойдетесь, такъ живымъ манеромъ. У меня жена вотъ точно также...

Фелисата Ивановна потупилась и закрыла лицо носовыхъ платкомъ:

-- Чего стыдишься-то? Вѣдь не дѣвушка, замѣтилъ мужъ.-- Ну ужъ, ступай себѣ: поди, ребенокъ-то груди хочетъ.

Жена встала и поплелась въ спальню.

-- Удивительно, что это такъ долго гости не собираются, да и отца Тимофея нѣтъ, проговорилъ Шкворневъ.

-- Соберутся, отвѣтилъ гость, вздохнулъ, взглянулъ на окорокъ ветчины, стоящей на столѣ, и спросилъ; "почемъ покупали"?

Вскорѣ однако гости начали собираться. Пріѣхалъ въ телѣжкѣ на дорогомъ рысакѣ Родіоновъ, хлѣбный торговецъ "съ берегу" -- будущій отецъ крестный новорожденнаго. Съ нимъ былъ долговязый сынишка Ванюшка, въ синемъ сюртукѣ ниже колѣнъ и свѣтлыхъ брюкахъ разводами. Черезъ шею у него висѣла золотая массивная цѣль съ брилліантовою задвижкою, и на головѣ была фуражка съ заломомъ, какую обыкновенно носятъ подмосковные фабричные. Поздоровавшись съ хозяиномъ, Ванюшка тотчасъ убѣжалъ на голубятню, устроенную на сѣновалѣ Шкворневскими работниками, навязалъ на палку платокъ и началъ имъ махать, гоняя голубей. Прибыло семейство Кольманова, подрядчика-извощика. Съ нимъ были двѣ дочери "невѣсты", жена и подростокъ сынъ, охотникъ до пѣнія на клиросѣ у Іоанна Предтечи. Пріѣхала сестра Шкворнева,-- будущая кума съ мужемъ апраксинцомъ. Пришли: коновалъ, славившійся леченіемъ отъ запоя, зубной боли и грыжи, овошенникъ Ключевъ съ женою съ головою сахару на зубокъ новорожденному, и вскорѣ загремѣла въѣзжая на дворъ, карета съ заколоченной правой дверцей, въ которой сидѣли священникъ и дьячокъ.

-- Отецъ Тимофей пріѣхалъ! Отецъ Тимофей! заговорили гости, завидя въ окна карету, и повскакали съ мѣстъ.

-- Кошку-то вынесите, неприлично... замѣтилъ кто-то, указывая подъ диванъ.

Въ прихожую вошелъ священникъ. Три стряпухи опрометью бросились къ нему и отъ усердія чуть не сорвали съ него верхнюю рясу. Онъ расчесалъ волосы и, крестясь, направился въ чистую комнату. Сзади его, въ почтительномъ отдаленіи, слѣдовалъ дьячокъ съ ризою подъ мышкой, раскланивался по сторонамъ и по временамъ кашлялъ въ руку. Дьячокъ былъ гладко выбритъ и горло его было до такой степени перетянуто какою-то черною тряпицею, исполнявшею роль галстука, что лицо налилось кровью и даже выпучились глаза. Къ священнику подошли подъ благословеніе, и наконецъ посадили его на диванъ между почетными лицами.

Гости какъ то робѣли начинать разговоръ. Говорили только хозяинъ и Родіоновъ и говорили о томъ, кто изъ священниковъ получилъ камилавку, кто скуфью, кто набедренникъ. Между тѣмъ церковный сторожъ съ работникомъ втащили купель и поставили въ углу. Дьячокъ развернулъ узелъ съ ризой. Священникъ покосился въ уголъ и взглянулъ на образъ.

-- Древняя икона. Теперь древнія и богатыя иконы только въ купечествѣ и встрѣтишь, проговорилъ онъ и, поднявшись съ мѣста, спросилъ: -- прикажете начинать?

Начался обрядъ. Кумъ и кума встали за священникомъ. Бабка съ ребенкомъ на рукахъ помѣстилась въ серединѣ. Отецъ скрылся въ другую комнату. Жена овошенника Ключова также удалилась куда-то: она была "по вѣрѣ", то-есть раскольница и не хотѣла присутствовать при крещеніи. Самъ Ключовъ былъ менѣе ревностенъ и остался въ комнатѣ, но стоялъ поодаль, у печки, около стола съ закуской; и не крестился. Послѣ обряда кумъ поднесъ ребенка къ матери и отцу. За нимъ послѣдовала и кума.

-- Ну, растите на радость, проговорилъ кумъ, передавая ребенка и отдарилъ родильницу "ризками" -- шелковою матеріею на платье и полдюжиною серебряныхъ ложекъ. Кума подарила также ризки и серебряную солонку.

Черезъ пять минутъ бабы уже колотырили.

-- Ну ужь, нашла что подарить! Солонку! Тоненькая претоненькая, словно изъ бумаги. Сквалыга!

-- Не она... Она бы и душою рада, да мужъ у ней аспидъ, увѣряли нѣкоторыя.

-- Ну ужь, и сама тоже ягода! Мнѣ прачка-то Прасковья сказывала. Она и у нихъ, и у насъ стираетъ. Развѣ не видѣли, какову рубашку-то крестильную принесла? Дерюга дерюгой; только и виду, что лентами украшена.

Въ залѣ между тѣмъ бабка Карповна ходила съ бутылкой донскаго и двумя бокалами на подносѣ. Она подносила гостямъ вино и кланялась. Гости пили и клали на подносъ, кто рубль, кто полтинникъ. Кумъ отвалилъ зелененькую. Какой-то кудрявый гость въ сизой сибиркѣ, какія обыкновенно носятъ прикащики-лабазники, чтобы не давать денегъ бабкѣ, выскочилъ на это время на дворъ подъ видомъ того, чтобы посмотрѣть, не напились ли кучера, но бабка выслѣдила-таки его, и только что онъ показался въ дверяхъ, какъ уже она стояла передъ нимъ съ бокаломъ.

-- Я ужъ пилъ, проговорилъ-было онъ.

-- Когда же? помилуйте... Пожелайте счастія, настаивала она.

Всѣ гости обратили на него вниманіе. Онъ покраснѣлъ, схватилъ бокалъ, глотнулъ, закашлялся и съ сожалѣніемъ выложилъ на подносъ два двугривенникъ.

Отъ дани уберегся только Ванюшка Родіоновъ и то потому, что просидѣлъ на голубятнѣ.

Тотчасъ же послѣ крестинъ женская половина отдѣлилась отъ мужской и ушла къ хозяйкѣ въ спальную. Бабка сосчитала собранныя деньги, завязала ихъ въ кончикъ носоваго платка и начала возиться около ребенка. Гости просили показать ребенка.

-- Смотрѣть смотрите, родныя, говорила бабка:-- только не ахайте и ежели хвалить будете,-- то оплюйтесь; потому, не въ обиду будь сказано, глазъ нынче почти у всѣхъ ядовитъ.

-- Что ты?

-- Какъ передъ Богомъ. На прошлой недѣлѣ крестили у Дыбовыхъ. Дѣвочку сама родила. Я принимала. Начали вотъ эдакъ тоже послѣ крестинъ приходить да смотрѣть,-- ну, извѣстно, ахали. На другой день стала я ее пеленать, глядь,-- а ножка-то у ней вывернута.

-- Ай, скажи на милость! Жалость какая, говорили гости и лѣзли смотрѣть ребенка.

Поспоривъ между собою, на кого онъ похожъ, на отца или на мать, онѣ чинно разсѣлись на диванѣ и на стульяхъ. Хозяйка поставила передъ ними на столъ варенье, пастилу и пряники.

-- А то вотъ въ вѣдомостяхъ было писано, что въ какой-то землѣ одна женщина камень родила, говорила, полная въ брилліантовыхъ серьгахъ гостья. Это тоже, надо статься, отъ глазу или отъ порчи.

-- Отъ порчи, прибавила другая: -- отъ порчи ужасъ что бываетъ. Когда мы съ мужемъ ѣздили въ Тихвинъ на богомолье, такъ тамъ тоже про одну порченную разсказывали: та три года родить не могла и все мучилась.

Въ чистой комнатѣ мужчины уже подходили къ закускѣ. Первый подошелъ священникъ. Онъ выпилъ рюмку водки, сморщился, ткнулъ вилкой въ селедку и проговорилъ:

-- Я все насчетъ вашей иконы; древняя, очень древняя.

-- Да-съ, это еще покойника женина отца, отозвался хозяинъ.-- Иванъ Иванычъ, Меркулъ Степанычъ, пожалуйте...

-- Выпьемъ, выпьемъ... Да только, чтобъ первый-то пылъ прошелъ, говорили приглашенные.

Священникъ между тѣмъ отеръ губы, погладилъ бороду и началъ глазами кого-то искать.

-- Гавриловъ! проговорилъ онъ наконецъ.

Сидѣвшій въ углу дьячокъ поспѣшно кашлянулъ и всталъ съ мѣста.

-- Ты ступай домой, да на дорогѣ зайди къ попадьѣ и скажи, что я чай пить остался.

-- Слушаю-съ, проговорилъ дьячокъ и началъ-было уходить, но хозяинъ остановилъ его, сунулъ ему что-то въ руку и подвелъ къ закускѣ. Тотъ покосился на священника, налилъ рюмку водки и самымъ искуснымъ образомъ вылилъ ее въ горло.

-- Закусить-то...

-- Покорнѣйше благодарю, я хлѣбцемъ-съ... проговорилъ дьячокъ и вышелъ изъ комнаты, но домой не пошелъ.

Въ столовой его остановили гости. Они о чемъ-то спорили.

-- Иванъ Андреичъ, Иванъ Андреичъ, поди сюда.

Дьячокъ подошелъ.

-- Скажи, пожалуста, есть такіе голоса свирѣпые, что вотъ возьметъ рюмку, крикнетъ въ нее и рюмка пополамъ?

-- Есть-съ, то есть такіе есть-съ, что уму непостижимо, отвѣчай дьячокъ.

-- Ну, а можетъ человѣкъ черезъ пѣніе животъ надорвать?

-- Можетъ-съ, особливо ежели съ непривычки и на воздухѣ... Однако прощайте, пора...

-- Куда? Погоди. Мы выпьемъ.

-- Да нельзя-съ, домой надо: -- отецъ протоіерей просилъ къ попадьѣ зайти.

-- Ну вотъ! Успѣешь! Садись!

Дъячокъ сѣлъ. Въ столовой также поставили закуску и водку. Гости подходили, пили и развеселились. Кто-то затянулъ: " Тебе на водахъ".

-- Не на тотъ гласъ пѣть изволите, проговорилъ дьячокъ и поправилъ.-- Охъ ужь, какъ мы эти гласы знали! Бывало, ночью разбуди, спроси -- знаемъ. Ужь и учили же. Регентъ у насъ былъ Ферапонтовъ. Голосу своего не имѣлъ, потому въ вину малодушество чувствовалъ, но за то учить -- бѣда! Насъ мальчишекъ, бывало, поминутно камертономъ въ голову. Вѣрите ли, у нѣкоторыхъ даже плѣши образовались. Однако пора-съ .

-- Господи, да что съ одного: пора да пора!

-- Неловко-съ. Отецъ Тимофей заглянуть могутъ, а я здѣсь.

-- Ну такъ пойдемте, братцы, въ работникамъ въ артельную, подалъ совѣтъ воротившійся съ голубятни Ванюшка:-- тамъ и попоемъ, и за виномъ пошлемъ.

Совѣтъ былъ принятъ и человѣкъ шесть отправилось въ артельную.

Въ чистой комнатѣ уже раздвинули столы и сѣли играть въ карты,-- въ трынку и стуколку. Графины и бутылки были уже на половину отпиты и гости отирали обильный потъ, катившійся съ ихъ лбовъ. Священникъ не игралъ, сидѣлъ поодаль съ хозяиномъ и пилъ пуншъ.

Въ углу, на единственномъ свободномъ трехъ-саженномъ пространствѣ, шныряли, взявшись подъ руки, три дѣвицы и шушукались.

-- Нынче передъ майскимъ парадомъ у насъ постоя не будетъ. Папинька откупился, говорила одна дѣвица.

-- А у насъ такъ будетъ, шептала другая.-- Для офицеровъ ужь и комната назначена. Прошлый годъ двое стояли, такъ все меня апельсинами угощали. Разъ что же, взяли да къ апельсину любовную записку булавкой и пришпилили. Когда они уѣхали, такъ въ комнатѣ на дверяхъ, на стѣнахъ, вездѣ было имя мое написано: Маша, ангелъ, Марія, душка и стихи:

Лишь только солнце закатится,

Какъ я пойду въ рѣку топиться.

Она мила, какъ дѣва рая,

Скажу объ ней я, умирая.

Если эти опять придутъ, такъ вотъ стыдъ-то будетъ!

-- Маша, Маша, ты насъ тогда къ себѣ гостить пригласи, пристаютъ въ ней подруги.

Въ спальной гости также оживились. На окнѣ уже стояли двѣ порожнія бутылки изъ-подъ кіевской наливки и разговоры такъ и лились рѣкой. Тутъ, какъ говорится, перемывали кости чуть ли не всей Ямской. Было сообщено, что Дымиха на шею прикащику вѣшается, что Хлыновъ старшаго сына за пьянство высѣкъ, что у Химкиныхъ изъ-за серебрянаго подноса свадьба разстроилась и женихъ въ отместку прилѣпилъ на ворота невѣстина дома какое-то пакостное объявленіе и прочее.

У мужчинъ игра дошла до почтенныхъ размѣровъ. Летѣли синенькія и красненькія бумажки.

-- Экъ тебя червями-то несетъ,-- удержись! говорилъ кто-то.

-- А мы вотъ казачьимъ тузомъ пройдемъ.

Погребщикъ Иванъ Иванычъ выигрывалъ, острилъ и каждой картѣ давалъ свои названія: короля звалъ водовозомъ, даму -- свахой, валета -- халуемъ, а козырнаго туза почему-то долговымъ отдѣленіемъ.

-- Нате-ка вамъ долговое отдѣленіе, говорилъ онъ, ходя съ туза.-- Вались, король и дама, комаръ и муха! Вотъ такъ, кто-то ремизъ!

Извощикъ-подрядчикъ Колымановъ проигрался, переругалъ всѣхъ, вышелъ изъ-за стола и съ горя напился.

-- Семенъ Харитонычъ! Семенъ Харитонычъ! приставалъ онъ къ Шкворневу.-- У тебя теперь сынъ есть, такъ какъ подростетъ, учи его, учи непремѣнно, чтобъ оболтусомъ не былъ.

-- Да ужъ выучимъ, выучимъ.

-- А какъ ты его учить-то будешь? Знаешь ли, какъ учить-то надо? А?

-- Да ужь знаю...

-- Нѣтъ, не знаешь! А какъ? Ты у меня спроси: я двухъ выростилъ. Вотъ какъ учить нужно: когда онъ подростетъ и будетъ мальчонка лѣтъ пяти, возьми сходи ты въ баню, принеси вѣниковъ, выдерни изъ него прута два и постегай легонько да и заткни гдѣ нибудь эти розги на видномъ мѣстѣ, хотя, напримѣръ, за зеркаломъ. Понялъ? И каждый день води мальчонку и указывай ему на нихъ.

-- Эхъ, Иванъ Иванычъ, да ты лучше выпей. Ну, пойдемъ вмѣстѣ выпьемъ, тащилъ его къ столу хозяинъ, чтобъ хоть какъ нибудь отвязаться.

Колымановъ выпилъ, набилъ закуской ротъ и продолжалъ:

-- А какъ девять лѣтъ исполнится, начинай его просѣкать. Понялъ? Начинай просѣкать.

-- Да ужь выучимъ, выучимъ, говорилъ хозяинъ и сталъ прощаться съ священникомъ, который уже уходилъ.

-- Проповѣдь завтра нужно писать... Коммиссія... говорилъ священникъ, отыскивая шляпу, перекрестился и пошелъ въ прихожую. Двое гостей бросились свѣтить и надѣвать ему рясу. Пьяный Колымановъ подошелъ къ нему подъ благословеніе, приложился къ рукѣ и долго цѣловалъ ее.

Священникъ насилу вырвалъ руку.

Часовъ въ двѣнадцать у воротъ происходила слѣдующая сцена: Ванюшка Родіоновъ и еще нѣкоторые гости сажали дьячка на извощичью линейку. Онъ былъ пьянъ и еле сидѣлъ.

-- Иванъ Андреичъ, доѣдешь ли? спрашивали его.

-- Доѣду, мычалъ онъ.

-- Ну, трогай!

Извощикъ хлеснулъ лошадь. Дьячокъ свалился съ дрожекъ.

-- Ахъ, Боже мой, не доѣдетъ! Нѣтъ, надо проводить, говорили гости, поднимая его.-- Сходите кто нибудь за работникомъ.

Явился работникъ. Онъ обнялъ дьячка и повезъ его.

-- Узелъ-то, узелъ-то не потеряйте, кричали имъ вслѣдъ.

Въ два часа стряпухи засуетились и накрыли столъ для ужина. Колымановъ напился еще горше и говорилъ, что ежели война будетъ, онъ непремѣнно пойдетъ охотою въ солдаты. Жена вслѣдствіе этого плакала и говорила:

-- Ну, какой ты солдатъ! Взгляни на себя. Кто тебя возьметъ?

-- Возьмутъ, потому я охотой, а не по сдачѣ. Упаду въ ноги самому гееералу и скажу: -- ваше превосходительство, готовъ грудь... и все такое...

Гости смѣялись.

-- Тебя, братъ, прямо въ калегварды... проговорилъ кто-то.

-- Ахъ, Господи! да уймите его! просила жена.-- Ну, что онъ на посмѣшище людямъ завирается.

Дочери успокоивали мать и говорили:

-- Маменька, кушайте скорѣе и уйдемте; это самое лучшее. Тятеньку потомъ привезутъ.

-- Не пойду я одна, потому онъ навѣрно гдѣ нибудь застрянетъ!

Послѣ ужина гости начали расходиться. Передъ уходомъ Колымановъ крѣпко облобызалъ хозяина и поклонился ему въ ноги.

-- Можетъ быть, больше не увидимся, потому я въ солдаты... бормоталъ онъ.-- А сынишку, какъ подростетъ, просѣкай!

Его повели подъ руки Шкворневскіе работники.

-- Такъ просѣкай-же! крикнулъ онъ еще разъ въ дверяхъ.

-- Ладно, ладно, говорилъ хозяинъ.

Гости ушли, но не всѣ. Самые ярые остались играть въ карты. Хозяйка заперлась въ спальной и легла спать. Шкворневъ, какъ неиграющій въ карты, дремалъ на диванѣ и наконецъ подъ шумокъ заснулъ. Въ шесть часовъ его толкали и требовали водки.

-- Да нѣтъ, братцы, вышла вся, говорилъ онъ, потягиваясь и протирая глаза.

-- Пошарь, можетъ, и найдешь!

-- Гдѣ-жь шарить-то?

-- Да ну...

Онъ ушелъ въ спальню, вынесъ оттуда четвертную бутыль, въ которой водки еще оставалось съ полуштофъ, и поставилъ на столъ. Гости набросились на нее какъ мухи на патоку и снова принялись играть. Разошлись они только къ восьми часамъ.

-- Еще рано, мелочныя лавочки отворены. Куда торопиться-то? острилъ кто-то, надѣвая пальто.

Погребщикъ былъ порядочно нагрузившись и звалъ гостей къ себѣ въ погребъ, на перепутье, опохмѣлиться.

-- Да чтожь, пойдемъ къ нему, ребята, крикнулъ одинъ изъ гостей и затянулъ пѣсню: "загуляла ты, ершова голова".

-- Вахрутинъ! Тише! жена спитъ! унималъ его хозяинъ.

-- Ну, прощенія просимъ!

Компанія дѣйствительно повалила въ погребъ и, должно быть, тамъ и застряла, потому что въ девять часовъ къ Шкворневымъ являлись кухарки и работники, присланные горюющими дома женами, справиться: куда дѣвались ихъ злосчастные сожители?