Гнедич Петр Петрович - Из записок несчастного пассажира

Между прочимъ.

Сборникъ разсказовъ..

Изданіе книжнаго магазина журнала
"Артистъ"
въ Москвѣ.

Изъ записокъ несчастнаго пассажира.

Наконецъ желанный моментъ насталъ. Я въ вагонѣ. Вмѣсто того, чтобы, какъ прежде, плутать въ кибиткѣ по снѣжной степи, испытывать всѣ прелести ночной вьюги и выслушивать ворчаніе пьянаго ямщика, -- вмѣсто этого -- я въ уютномъ купэ. Правда, купэ маленькое, тѣсное, вдобавокъ противъ меня помѣстилась какая-то линючая дѣвица съ подвязанной щекой, но все-таки это во сто разъ удобнѣе, чѣмъ ѣзда по этой проклятой степи, особенно въ такую вьюгу. Девяносто верстъ не шутка. А тутъ, какіе-нибудь четыре часа, и я на мѣстѣ: у тетушки, у именинницы, у Варвары Пантелеевны.

* * *

Однако, для чего они такъ топятъ? Я думаю, градусовъ двадцать пять. Дѣвицѣ съ ея флюсомъ это, очевидно, какъ разъ впору. Но каково мнѣ? Снимаю шубу, и вѣшаю на крючекъ. Мѣховая шапка помѣщается туда же. Совокупность двухъ этихъ одеждъ даетъ на стѣнѣ фигуру домового или лѣшаго. Калоши ставлю подъ диванъ и смотрю на часы: черезъ пять минутъ поѣздъ долженъ двинуться.

Вотъ послѣдній звонокъ, свистокъ паровоза. Кто-то бѣжитъ по платформѣ. Почему-то всегда послѣ свистка кто-то бѣжитъ и отчаянно машетъ руками. Дѣвица лежитъ неподвижно, какъ мумія, и стонетъ, весьма тщательно соблюдая темпъ. Если она такъ будетъ продолжать, пожалуй это скучно.

На стыкахъ рельсовъ насъ потряхиваетъ. Мягкія пружины дивановъ эластично подбрасываютъ меня, и тогда я слегка уподобляюсь резиновому мячу. За окномъ вьюга разыгрывается все больше. Вмѣстѣ съ тѣмъ внутри вагона жара увеличивается. Я начинаю вспоминать про пещь Навуходоносора, но мнѣ отъ этого не легче. Ѣзды мнѣ осталось три часа и сорокъ-двѣ минуты съ небольшимъ. Разсчитываю, можно ли умереть за это время или нѣтъ.

* * *

Въ дверь просовываются усы кондуктора. Я очень люблю кондукторовъ въ первомъ классѣ: они такъ пріятно улыбаются, спрашивая билеты, точно отъ этого зависитъ все счастіе ихъ дѣтей. Прошу кондуктора, нельзя ли ослабить топку. Онъ улыбается еще нѣжнѣе, и предлагаетъ отворить дверь въ корридоръ: будетъ гораздо легче.

Дверь отверзта. Правда, какъ будто легче. Вдругъ барышня впадаетъ въ истерику.

-- Вы видите, я страдаю, изъ двери дуетъ, у меня глазной зубъ, мнѣ всю половину дергаетъ...

Нечего дѣлать, задвигаю дверь. Моментально дѣлается жарко, какъ на полкѣ. Злобно приваливаюсь въ уголъ и принуждаю себя заснуть. Дѣвица стонетъ протяжно, и все съ паузами. Это дѣйствуетъ на меня гипнотически. Закрываю глаза и впадаю въ трансъ. Сперва вижу передъ собой тетушку въ лиловомъ чепцѣ, потомъ усы кондуктора, потомъ Навуходоносора. Кругозоръ мой постепенно расширяется и я ясно ощущаю, что попалъ въ Египетъ. Солнце паритъ до сумасшествія. Сфинксы лежатъ, широко открывши пасти и щурясь. Пирамиды стоятъ, имъ хоть бы что. Я иду по раскаленному песку, и чувствую, что ноги мои растопились до колѣнъ. Вздрагиваю, и просыпаюсь. На ногахъ у меня лежитъ свалившаяся съ гвоздя шуба. Дѣвица стонетъ по прежнему. Водворяю шубу на прежнее мѣсто и снова закрываю глаза.

Ибисы, ибисы, ибисы. И папирусъ ростетъ... Вотъ и фараоны, и крокодилы. Крокодилы стонутъ ни дать ни взять какъ дѣвица. Не могу отдать себѣ отчета, съ чего бы это они стонали. Въ глазахъ желтые круги -- и опять сфинксы.

* * *

Трахъ! лежу на полу. Надъ ухомъ слышу крикъ. Поѣздъ стоитъ на мѣстѣ.

-- Боже мой,-- аварія!-- кричитъ дѣвица съ глазнымъ зубомъ.

-- Что такое, что случилось?-- кидаюсь я къ кондуктору.

-- Не извольте безпокоиться, ваше превосходительство. Автоматическій тормазъ. Станція "Гнилые пруды".

У дѣвицы опять истерика. Предлагаю ей мятныхъ лепешекъ -- не ѣстъ. Смотрю на часы, не могу понять, чего мы стоимъ. Хочу выйти въ корридоръ; въ этотъ моментъ вагонъ рветъ съ мѣста, точно имъ выпалили изъ пушки. Ударяюсь вискомъ о косякъ. Очевидно, будетъ шишка. Но все-таки сохраняю хладнокровіе.

Дѣвица стихла. Не лечь ли опять? Читаю на стѣнкѣ объявленія:-- "Во избѣжаніе несчастныхъ случаевъ отъ несвоевременнаго выпрыгиванія пассажировъ изъ вагоновъ и увѣчій вслѣдствіе предписанія начальства строго воспрещается". Рядомъ прейскурантъ: "За разрывъ обивки на потолкѣ 2 р. 50 к. Смотрю на потолокъ и думаю, чѣмъ бы достать до обивки?

Мысли путаются. Снова дремота.

* * *

Просыпаюсь. Стоимъ на мѣстѣ. Смотрю на часы. Два часа! Какъ разъ на моей "Забираловкѣ". Торопливо напяливаю шубу. Не попадаю рукой въ рукавъ и задѣваю дѣвицу. Слышу протестъ, но не обращаю вниманія. Лѣзу въ калоши, беру коробку съ конспектами, приготовленными для тетушки, и мчусь къ выходу. Дверь не поддается усиліямъ. Я ее почти вышибаю. Вижу, поѣздъ стоитъ въ степи.

-- Кондукторъ,-- что это?

-- Шатунъ лопнулъ, ваше сіятельство, на паровозѣ.

-- До "Забираловки" далеко?

-- Верстъ еще шестьдесятъ...

Стою съ открытымъ ртомъ.. Потомъ закрываю его, и иду назадъ, въ Африку. Конфекты отъ жары растаяли и текутъ сквозь коробку. Отворяю дверь. Отчаянный визгъ. Барышня начала переодѣваться, рѣшивъ, что я больше не вернусь. Стою десять минутъ въ корридорѣ и облизываю сладкіе пальцы, чувствуя, что и шуба, и пальцы -- все липкое. Иду въ "умывальникъ" мыться.

* * *

Мертвое молчаніе. Ни звука. Мы въ купэ, какъ Робинзонъ съ Пятницей. Начинаю чувствовать голодъ. Въ это время поѣздъ тихо и плавно начинаетъ двигаться. Очевидно съ поломаннымъ шатуномъ ѣздить пріятнѣе. Но отчего такъ медленно? Версты три въ часъ, не больше. Но все-таки впередъ, а не назадъ.

Дѣвица внезапно начинаетъ ѣсть пирогъ. Или у нея прошелъ зубъ, или она голодна. У меня нѣтъ даже пирога. Голодъ все мучительнѣе. Дѣвица чавкаетъ. Начинаю ее ненавидѣть. Съ чѣмъ пирогъ? Кажется съ говядиной. Къ обѣду я, очевидно, поспѣю, но завтракъ -- тю-тю.

Засыпаю. Во снѣ вижу бараній бокъ съ кашей. Мучительно начинаю стонать. Дѣвица толкаетъ меня въ плечо, и проситъ ее не пугать. Смотрю ей въ корзину и думаю, не осталось ли тамъ пирога. Приходитъ въ голову нелѣпая мысль -- если она заснетъ, запустить въ корзинку руку, вытащить кусокъ и съѣсть въ корридорѣ...

* * *

Опять стали. Темнѣетъ. Мой желудокъ начинаетъ ворчать, какъ цѣпная собака. Кондуктора что-то кричатъ и бѣгаютъ по снѣгу. Четвертый часъ на исходѣ. Боже мой, какъ же обѣдъ у тетушки?

Барышня храпитъ какъ дворникъ. Корзинка полуоткрыта. Протягиваю руку. А если проснется? Приподымаю крышку. Лежатъ туфли и пудренница. Неужто все, все до послѣдней крошки?..

Внезапно развязываю коробку съ конфектами, и начинаю жевать ананасъ. Не умирать же мнѣ съ голоду!

Около фунта съѣдено. Ложусь на диванъ. Начинаютъ ползать крокодилы. Имъ хорошо, потому что они дома, и кромѣ конфектъ питаются еще чѣмъ-нибудь. Одинъ внезапно хватаетъ меня за ногу и держитъ. Вскрикиваю и просыпаюсь.

Меня трясетъ за ногу кондукторъ съ фонаремъ. Спрашиваю, который часъ?-- половина пятаго!

-- Мы, ваше сіятельство, дальше не поѣдемъ. Мостъ сломанъ.

Барышня взвизгиваетъ, и стращаетъ кондуктора: ее крестила сама баронесса Шпицбубе. Кондуктору все равно.

-- До станціи далеко?

-- Никакъ нѣтъ, три версты.

Озаряетъ геніальная мысль: дойти до нея пѣшкомъ, и тамъ съѣсть яичницу. Лѣзу въ калоши и шубу и даю кондуктору за это двугривенный. На прощанье отдаю дѣвицѣ конфекты. Та беретъ коробку и навѣки къ ней прилипаетъ. Лѣзу вонъ.

Вьюга, снѣгъ, метель и пятнадцать градусовъ мороза. Представляю себѣ, что въ соловецкомъ монастырѣ теперь еще холоднѣе, и иду. Вдали мелькаютъ огни. Черезъ мостъ сторожъ не пускаетъ. Даю двугривенный. Ведетъ меня съ фонаремъ и проситъ не оступиться.

* * *

Два раза упалъ. Расшибленъ носъ, ушиблена нога. Шуба разорвана. Пришелъ на станцію все-таки. Мнѣ всѣ очень обрадовались. Яичницы нѣтъ, куры не несутся. Выпилъ три рюмки водки и бутылку молока. Стало легче. Спрашиваю лошадей. Лошадей не держатъ. Спрашиваю, нѣтъ ли деревни по близости,-- говорятъ: нѣтъ.-- Какъ же у васъ ѣздятъ? "Да у насъ не ѣздятъ".

Обѣщалъ рубль сторожу за экипажъ. Приводитъ проѣзжаго хохла.-- Забираловку знаешь?-- Эгэ!-- Свезешь меня?-- Эгэ!-- Что возмешь?-- Десять карбованцевъ.-- Эгэ! Даты съ чѣмъ?-- Возъ съ сѣномъ.-- Чудесно!

Одно скверно -- оказалось, что онъ на волахъ. Влѣзъ на верхъ.-- А бури не боишься? Ни! Цопъ, цопъ!-- и поѣхали.

* * *

Къ тетушкѣ пріѣхалъ къ вечеру на другой день. Старушка обидѣлась. Къ утру заболѣлъ лихорадкой. Натерли меня ромомъ и дали его же внутрь. Черезъ сутки полегчало.

А еще черезъ сутки пришелъ въ Забираловку и поѣздъ, на которомъ я ѣхалъ.

Въ другой разъ поѣду въ кибиткѣ.

П. Гнѣдичъ.