Он прежде был такой краснощекий, здоровый, этот гимназистик, и вдруг так осунулся и позеленел к весне -- экзамены дали себя знать.
И отец, потрепав его по щеке, после того, как последний экзамен был сдан, проговорил ласково:
-- Ничего, в деревне откормишься.
Деревня! Сколько обаянья, прелести, поэзии в этом слове! Деревня -- это значит удочка и старый садовник Яким на заре, на плотине; деревня -- это значит серенькая верховая лошадка с казачьим седлом; деревня -- это значит ягоды, ягоды без конца, и, грибы, и густые сливки, и варенья.
А уж простор-то, простор!.. Поля неоглядные, рожь волнуется, речка серебрится, зарницы играют. А в лесу прохладно, тенисто. А главное -- нет мундира на девяти пуговицах, с покрасневшим за зиму галуном, а вместо этого чудесная широкая блуза...
-- Отдохнешь, -- говорит отец. -- Молодчина, что все экзамены выдержал. Подарю я тебе за это сочинения Тургенева. Очень ты меня обрадовал.
II
Дым перелетает то на одну сторону поезда, то на другую. Колеса грохочат, цепи звенят, мелькают рощи и деревни. Телеграфные проволоки, с воробьями и фаянсовыми стаканчиками на столбах, мчатся волнующеюся сетью. На станциях так весело позванивают колокола; словно чириканье ласточки, дребезжит свисток кондуктора. Весело, радужно на душе.
А, опять старые знакомые! Серенький полустанок. Старик сторож кланяется: узнал, обрадовался. Потряхивают бубенцами кони, вон и Федор сидит на козлах, натягивая вожжи: левый пристяжной трусит паровоза. Знакомые кустики, домики, дорога. Поезд свистнул. Четырехугольная спина заднего вагона, с круглыми буферами, стала быстро уменьшаться. Сторож поднял шлагбаум. Какая мягкая дорога: колеса катятся в пыли, точно по вате. Воздух-то какой душистый! Каждый поворот, столб, забор, даже, кажется, каждый петух, разгуливающий у подворотни -- все это знакомое, милое, чудесное. Вон мельница, вон плотина, камни грудою навалены у воды, свиньи роются в канаве, и тот же кривой плот стоит в заводи. Зубчатая стена леса засинела, а там, за ним, будет озеро, а за озером -- дом.
Собаки веселые, большие, с мохнатыми хвостами, кидаются со двора навстречу. Что за радость, за ликованье, лижут руки, щеки, глаза, прыгают, чуть не кувыркаются... Приехали...
III
-- Чем же, Вася, ты будешь летом заниматься? -- осведомляется мамаша.
-- А вот, мама, я хочу с Якимом раков ловить. Мы рано, чуть свет, будем уходить с ним.
-- Ну, чем свет я вставать тебе не позволю: у нас места туманные, сырые, еще простудишься. Пока солнце не обогреет, нельзя выходить из сада.
-- Да у меня сапоги вот какие: по колено.
-- Нет, нет. Да и что это за мода уходить такую рань. Раскиснешь -- заниматься не будешь.
-- А после чая я верхом буду ездить.
-- Ну, а английским языком ты с мисс Бетси когда же будешь заниматься?
-- А разве летом надо?
-- Ведь ты забудешь все!
Мамаша приходит в ужас: у нее даже брови краснеют.
-- Два часа в день английским языком заниматься необходимо, иначе ты не будешь ездить верхом.
-- Да, а латинский как же? -- вставляет свое замечание папаша. -- Тебя перевели под условием, чтобы ты подготовился за лето. По часу в день обязательно, как хочешь. Ведь недаром же мы учителя взяли.
-- А фортепиано? -- продолжает напевать мамаша. -- Нельзя же совсем его забросить. Так мило играл, а теперь к осени окончательно разучишься.
-- Тоже по часу, -- соглашается папаша.
-- Хорошо, -- насупясь отвечает гимназистик. -- Только неужто ж каждый день?..
IV
Солнце печет. В траве стрекотанье, жужжанье, пение. Пестрые бабочки плюхают яркими крылышками. В цветнике сладкий смешанный запах душистого горошка и левкоя. Мальчик сидит на балконе и учится.
Ласточки свили гнездо как раз на балконе. Из него уж выглядывают пять маленьких головок. Едва мать или отец прилетит к ним с мухою в клюве, пять желтых ртов разеваются как по команде и дружный клекот встречает добычу. Одному удалось проглотить крылатое насекомое, ласточка спорхнула, и птенцы опять спрятали в гнезде головки...
Мальчик смотрит на них. А как славно, что нашего латиниста немца нет, что он далеко отсюда. Сидит, чего доброго, и теперь за каким-нибудь Виргилием, или, пожалуй, пьет свой шнапс где-нибудь в Новой Деревне или в Парголове. Это далеко-далеко отсюда. Ему и не снится такое затишье. Облака белые ползут, кучер коляску моет у сарая; вон на ледник горничная бежит за сливками.
V
Что может быть лучше деревенского завтрака? Вареники в густой сметане, такие пышные, сладкие, каких никогда в городе не бывает. Нужды нет, что перед самым завтраком он сидел в грядах клубники и ел ее чуть не горстями, такую крупную, ароматную, горячую с той стороны, откуда печет солнце. Он с аппетитом проглатывает и вареники, и котлету с бобами, и сладкий пудинг, твердо памятуя персидскую поговорку: "Завтракай, не думая об обеде; обедай, не думая о завтраке".
Как бы хорошо после еды завалиться на сено, носом кверху, ничего не думать, ни на что не смотреть, а только дышать и нежиться в какой-то полудремоте. Но нельзя удрать: сейчас после завтрака урок музыки, который, вдобавок, дает сама мамаша; а ее считают все родственники прекрасною музыкантшею.
-- Что ты играешь, что ты играешь? -- в ужасе говорит мамаша. -- Ведь это невозможно, ты хуже всех братьев. И желания у тебя заниматься нет. Скажи, чем же это кончится?
Он переводит сонные глаза с крючков нот на подбородок матери, а с подбородка опять на крючки, и ничего не отвечает. Ну почем он знает, чем это кончится!
-- Не понимаю, что из тебя выйдет, -- удивляется она. -- Мы с папою так грустим, так грустим о тебе... Стыдись: тебе двенадцать лет.
Мимо окна проходит большой косматый дворняга, с репейниками и щепками, довольно симметрично усаженными по всему телу и особенно, по хвосту.
-- Счастливец, -- невольно думается Васе, -- и никто-то его не учит музыке...
VI
Мисс Бетси, колыхая тончайшею талиею серенького ситцевого платья (всего крапинками, точно она цесарка), входит в комнату мамаши. Ее бровки сдвинуты, бесцветные глазки мечут искры.
-- Сударыня, -- обращается она на французском диалекте, -- заставьте Васю говорить по-английски. Ему предписано от трех до четырех говорить на английском языке, а он все время по-русски. Меня он не слушает.
-- Потрудитесь прислать его ко мне.
Через минуту является Вася. Он красен, как морковь, щеки лоснятся от пота, вихры торчат во все стороны, кожаный пояс на боку, один сапог наполовину в грязи, другой чистый.
-- Что это за новости? Отчего ты не слушаешь мисс?
-- Да как же, мама, я ее буду слушать: я с дьячком Мартыном говорю, не могу же я с ним по-английски...
-- Зачем же ты говоришь с ним не в те часы, когда можно?
-- Да он пришел меня звать идти угрей ловить сегодня вечером.
-- Ты думаешь, я с ним тебя отпущу? Что за компания тебе дьячок? Он даже не духовное лицо, а так что-то такое. Вздор все у тебя в голове. Гораздо лучше говорить по-английски, чем угрей ловить. Изволь сейчас идти к мисс, а за то, что ты не слушался ее, будешь сегодня без сладкого...
VII
Папаша и мамаша составили ареопаг. Лица их пасмурны. Они серьезно грустят о бедном Васе.
-- Ничего не хочет делать, -- беспомощно разводя руками говорит мамаша. -- Что из него выйдет только...
-- Да, вот латынью плохо он занимается, галок считает. Ну что же, и будет пастухом...
Вася сидит в углу и хмурится. Он бы с удовольствием пошел в пастухи. Лег бы в поле на траву, всех собак бы с собою забрал, и книжек. Вел бы жизнь индейцев, вот что у Майн Рида описана, или у Густава Эмара. Хорошо!
-- Я уж о латыни не говорю, -- возражает мамаша, -- но он не хочет заниматься английским языком. Теперь невозможно нигде в обществе показаться без английского языка. При Дворе больше говорят по-английски, чем по-французски. Что же из него будет, если он не хочет учиться?
Папаша в ответ глубоко вздыхает.
-- И музыка тоже, -- продолжает мамаша. -- Как же не играть на фортепиано; это так мило, когда кто в обществе играет. И смотрят иначе на человека, видят, что ему дан тон, образование...
-- Послушай, -- добавляет отец, -- ты не забывай, что уходит невозвратное время: пропустишь -- не воротишь. Теперь у тебя такой возраст, когда и пользоваться им...
-- Будь умником, займись еще музыкою, -- усовещивает в заключение мамаша.
Вася растроган. Он чувствует, что действительно он гадкий мальчик, и послушно идет к фортепиано, стараясь не смотреть в окно на голубое небо, на далекие леса, не думать об озерах и полях...