Нѣмецкіе поэты въ біографіяхъ и образцахъ. Подъ редакціей Н. В. Гербеля. Санктпетербургъ. 1877.
Недвижно, въ далекомъ эѳирѣ...
Какъ сны полунощныя, зданья...
Какъ ты можешь спать спокойно...
Невольничій корабль
Тамбурмажоръ великой арміи
Ундина
Концертъ юныхъ котовъ
Недвижно, въ далёкомъ эѳирѣ,
Блестящія звѣзды стоятъ,
И сотни столѣтій съ любовью
Одна на другую глядятъ.
Онѣ говорятъ нежь собою,
И дивно богатъ ихъ языкъ;
И нѣтъ на зеилѣ филолога,
Кто бъ тайну ихъ рѣчи проникъ.
Но мнѣ сталъ языкъ ихъ понятенъ,
Я долго его изучалъ:
Въ глазахъ моей милой подруги
Я вѣрный словарь отыскалъ.
Ѳ. Миллеръ.
Какъ сны полунощные, зданья
Стоятъ въ безконечномъ ряду.
Я мимо ихъ, въ плащъ завернувшись,
По улицѣ молча иду.
И слышу: на башнѣ собора
Двѣнадцать ужь колоколъ бьётъ.
Съ какимъ же теперь нетерпѣньемъ
Меня моя милая ждётъ!
Сопутникъ мой мѣсяцъ: онъ свѣтятъ
Привѣтно въ дорогу мою.
И вотъ -- я у двери знакомой
И мѣсяцу такъ говорю:
"Спасибо, мой добрый товарищъ,
Что ты посвѣтилъ мнѣ идти!
Теперь я тебя отпускаю:
Теперь ты другимъ посвѣти.
"И если увидишь скитальца
Съ нѣмою сердечной тоской --
Утѣшь его такъ же, мой милый,
Какъ я былъ утѣшенъ тобой."
Ѳ. Миллеръ.
Какъ ты можешь спать покойно?
Вѣдь ты знаешь, что я живъ
И храню въ душѣ досаду,
Прежнихъ ранъ не позабывъ.
Помнишь старую балладу,
Какъ пришолъ ночной порой
Мёртвый юноша изъ гроба
За подругой молодой?
Берегись, моя красотка!
Я отмстить тебѣ готовъ:
Я не умеръ -- и сильнѣе
Всѣхъ на свѣтѣ мертвецовъ.
Ѳ. Миллеръ.
Въ каютѣ своей суперкарго Ванъ-Койкъ
За книгой сидитъ и считаетъ:
Свой грузъ оцѣняя по счётамъ, съ него
Наличный барышъ вычисляетъ.
"И гумми, и перецъ сойдутъ -- у меня
Ихъ триста боченковъ; цѣннѣе
Песокъ золотой да слоновая кость;
Но чорный товаръ прибыльнѣе.
"Я негровъ шесть сотенъ почти за ничто
Промѣномъ досталъ съ Сенегала;
Ихъ тѣло, ихъ члены, ихъ мускулы -- всё
Какъ лучшій отливъ изъ метаіла.
"За нихъ, вмѣсто платы, я водки давалъ,
Да бусъ, да куски позументовъ.
Умрётъ половина -- и то барыша
Мнѣ будетъ сотъ восемь процентовъ.
"И если три сотни изъ нихъ довезу
До гавани въ Ріо-Жанейро --
По сотнѣ червонцевъ за штуку возьму
Съ домовъ Гонзалеса Перейро."
Но вдругъ изъ пріятныхъ мечтаній своихъ
Почтенный Ванъ-Койкъ пробудился:
Ванъ-Шмиссенъ, его корабельный хирургъ,
Къ нему съ донесеньемъ явился.
То былъ человѣкъ долговязый, сухой,
Лицо всё въ угряхъ и веснушкахъ.
"Ну что, мой любезнѣйшій фельдшеръ морской,
Что скажешь о чорненькихъ душкахъ?"
Хирургъ поклонился на этотъ вопросъ:
-- Я къ вамъ, отвѣчалъ онъ умильно,
Съ докладомъ, что ночью умершихъ число
Межь ними умножилось сильно.
-- Пока умирало ихъ круглымъ числомъ
Лишь по двое въ сутки, а нынѣ
Ихъ семеро пало и я въ черновой
Убытокъ вписалъ по-латынѣ.
-- Ихъ трупы внимательно я осмотрѣлъ --
Вѣдь негры лукавѣе чорта:
Прикинуться мёртвыми могутъ порой.
Чтобъ только ихъ бросили съ борта.
-- Я съ мёртвыхъ оковы немедленно снялъ,
Всѣ члены своею рукою
Ощупалъ и въ море потомъ приказалъ
Всѣхъ бросить ихъ утромъ, съ зарёю.
-- И тотчасъ изъ волнъ налетѣли на нихъ
Акулы -- вдругъ цѣлое стадо.
Нахлѣбниковъ много межь нихъ у меня:
Имъ чорное мясо -- отрада!
-- Изъ гавани самой повсюду онѣ
Слѣдятъ постоянно за нами:
Знать бестіи чуютъ добычу свою
И всѣхъ пожираютъ глазами.
-- И весело, право, на нихъ посмотрѣть,
Какъ мёртвыхъ канальи хватаютъ:
Та голову хапнетъ, та ногу рванётъ,
Другая лохмотья глотаетъ.
-- И все проглотивъ, соберутся толпой
Внизу подъ кормой и оттуда
Глазѣютъ, какъ-будто хотятъ мнѣ"ъа?.атъ
"Спасибо за сладкое блюдо!"
Но, тяжко вздыхая, прервалъ его рѣчь
Ванъ-Койкъ: "О, скажи мнѣ скорѣе,
Что дѣлать, чтобъ эту мнѣ смертность пресѣчь?
Какое тутъ средство вѣрнѣе?"
-- Въ томъ сами они виноваты одни,
Хирургъ отвѣчаетъ разумный:
Своимъ непріятнымъ дыханьемъ они
воздухъ испортили трюмный.
-- Притомъ съ меланхоліи многіе мрутъ:
Они вѣдь ужасно скучаютъ:
Но воздухъ, да пляска, да музыка тутъ
Всегда хорошо помогаютъ.--
"Прекрасно, отличію, мой фельдшеръ морской!
Ты подалъ совѣтъ мнѣ чудесный!
Я вѣрю -- умомъ не сравнится съ тобой
И самъ Аристотель извѣстный.
"Тюльпанной компаніи нашъ президентъ
Въ Делетѣ -- учоный дѣтина,
И очень умёнъ, но едваль у него
Ума твоего половина.
"Скорѣй музыкантовъ сюда! У меня
Запляшетъ всё общество чорныхъ;
А кто не захочетъ изъ нихъ танцовать -
Арапникъ подгонитъ упорныхъ."
Высоко, со свода небесъ голубыхъ,
Свѣтила прекрасныя ночи
Глядятъ такъ отрадно, привѣтно, умно,
Какъ женщинъ плѣнительныхъ очи.
Глядятъ на равнину безбрежную водъ,
Кругомъ фосфорическимъ блескомъ
Покрытыхъ, а волны привѣтствуютъ ихъ
Своимъ упоительнымъ плескомъ.
Свернувъ паруса, неподвижно стоитъ
Невольничій бригъ, отдыхая.
Но ярко на декѣ горятъ фонари
И громко гудитъ плясовая.
Усердно на скрипкѣ пилитъ рулевой,
Матросъ въ барабанъ ударяетъ,
Хирургъ корабельный имъ вторитъ трубой,
А поваръ на флейтѣ играетъ.
И сотни невольниковъ, женщинъ, мужчинъ,
Кружатся, махаютъ руками
И скачутъ по деку, и съ каждымъ прыжкомъ
Гремятъ, потрясая цѣпями.
И скачутъ въ безумномъ весельи кругомъ:
Тамъ черной красавицы руки
Нагого товарища вдругъ обоймутъ --
И слышны стенанія звуки.
Одинъ изъ десятскихъ, танцмейстеромъ ставъ,
Арапникомъ длиннымъ махаетъ,
Стегая уставшихъ своихъ плясуновъ:
Къ веселью онъ ихъ поощряетъ.
И всё дребезжитъ, и гудитъ, и гремитъ,
И звуки несутся далёко:
Они пробуждаютъ чудовищъ морскихъ,
Уснувшихъ въ пучинѣ глубокой.
Акулы въ просонкахъ съ прохладнаго дна
Наверхъ выплываютъ стадами,
И, будто на диво, глядятъ на корабль
Смущёнными глупо глазами.
Онѣ замѣчаютъ, что утренній часъ
Ещё не насталъ, и зѣваютъ
Огромною пастью: ряды ихъ зубовъ,
Какъ острыя пилы, сверкаютъ.
И всё дребезжитъ, и гремитъ, и гудитъ,
На палубѣ скачка, круженье;
Акулы глазѣютъ наверхъ и хвосты
Кусаютъ себѣ съ нетерпѣнья.
Вѣдь музыки звуковъ не любятъ онѣ,
Какъ всѣ имъ подобныя хари;
И Байронъ сказалъ: "берегись довѣрять
Не любящей музыки твари."
И всё дребезжитъ, и гудитъ, и гремитъ,
И тянется гулъ безконечно.
Почтенный Ванъ-Койкъ у фокъ-мачты стоитъ
И молится жарко, сердечно:
"О, Господи! ради Христа, сохрани
Отъ всякихъ недуговъ тѣлесныхъ
Сихъ грѣшниковъ чорныхъ! прости имъ: они
Глупѣе скотовъ безсловесныхъ!
"Спаси ихъ, о Боже! и жизнь ихъ продли
Спасителя нашего ради!
Ахъ, если въ живыхъ не останется ихъ
Штукъ триста -- я буду въ накладѣ!