Глинка Федор Николаевич - Новая пробирная палатка

НОВАЯ ПРОБИРНАЯ ПАЛАТКА.

Странный сонъ! чудный сонъ!
Но привидѣлся онъ
Въ четвертокъ на свѣту
И я видѣлъ во снѣ... не пустую мечту.

Мнѣ приснилось, что гдѣ-то, не могу хорошо опредѣлить мѣста, гдѣ производило дѣйствіе: появился необыкновенный человѣкъ, съ занятіемъ, еще болѣе необыкновеннымъ. Это былъ великорослый, видный Азіятецъ. На смугломъ лицѣ сверкали небольшіе проницательные глаза. На головѣ имѣлъ онъ чалму (но не турецкую) изъ скрученой бѣлой ткани съ красными полосами. На немъ было какое-то полукафтанье, опоясанное ременною перевязью, на которой висѣла кривая сабля. Близъ самого города (а какого? не знаю) разбилъ онъ свою палатку, и выставилъ надпись: "Съ дозволенія правительства." -- "Что тутъ дѣлаютъ?" спрашиваютъ проходящіе. Я былъ также въ числѣ, вопрошающихъ. Иные говорили одно; другіе другое. Наконецъ къ намъ подошелъ человѣкъ въ поношенномъ фракѣ, въ старой, помятой, круглой шляпѣ; вообще одѣтый довольно небрежно, уже не въ первыхъ лѣтахъ молодости; но живой, горячій, съ судорожнымъ движеніемъ въ лицѣ, и началъ разсказывать. По всему видно, что онъ былъ учитель математики, и потому объяснялся языкомъ сей науки. Впрочемъ замѣтить можно было, что онъ разумѣлъ также горное дѣло и химію, а въ продолженіе разговора и піитическія мысли у него кое-гдѣ промелькивали. "Вотъ видите ли вы, говорилъ онъ: иностранецъ разбилъ здѣсь пробирную палатку. За малую плату онъ испытываешь... но не металлы! Предметомъ его испытаніи суть: дѣла, слова, писанія и даже чувствованія людей." -- "Какъ же онъ это дѣлаетъ?" возкликнули всѣ въ одинъ голосъ. "Истина," продолжалъ незнакомецъ, "есть перпендикулярная или отвѣсная линія. Все, что дѣлается прямо, падаетъ по ней, и, подъ прямымъ угломъ возвышается надъ ложью, которая также берется за линію горизонтальную, на коей воздвигнута первая. Иноземецъ имѣетъ свои инструменты и между прочими отвѣсъ и наугольникъ, къ которымъ прикладывая каждое дѣяніе человѣческое, тотчасъ узнаешь, прямо ли оно по истинѣ, или подъ какимъ угломъ наклонено ко лжи.

"Онъ изъясняется также и языкомъ горныхъ пробирныхъ мастеровъ. Принимая истину за чистое золото, а все прочее за мишуру, лигатуру и смѣсь полуметалловъ, онъ, испытавъ слово или дѣло, писаніе или поступокъ по своему пробирному искуству, возклицаетъ: "золота знакъ!" или "мишура." Рѣдко, рѣдко когда услышитъ: "чистое золото!"

Иноземецъ употребляетъ и третій способъ испытанія -- грезъ разложеніе. Представьте ему какое нибудь письмо, стихотвореніе, письменное удостовѣреніе въ любви, дружбѣ и прочее. Представьте описаніе какого нибудь случая; разскажите о чьемъ-либо отзывѣ: онъ тотчасъ (извѣстными пріемами) произведетъ разложеніе и скажетъ: "основаніе: голая зависть, смѣшенная съ такою-то частію возбужденной ею желчи, подваренная на огнѣ негодованія, услащенная лукавствомъ, изготовленная приличіемъ, и обернутая въ формы учтивости." -- Въ другомъ случаѣ онъ говоритъ: "это просто мщеніе, голая личность, прикрытая сусальнымъ золотомъ подъ названіемъ справедливости!" -- На счетъ женщинъ онъ ужъ слишкомъ жестокъ! Слова: жеманство! гордость! спесь! самонравіе, прямѣе сказать: капризы! кокетство! вѣтреность! или: суетность! суетность! суетность! сплетни! сплетни! сплетни!" только и вертятся у него на языкѣ, когда онъ разлагаетъ сладкія записочки, утренніе билетцы, дружескія переписки (отъ пріятельницы къ пріятельницѣ); письма женъ къ мужьямъ, невѣстъ къ женихамъ и т. подобное, чѣмъ такъ дорожатъ, что называютъ перлами, украшеніемъ, розами жизни!

"Я," продолжалъ повѣствователь, "имѣю жену милую, ласковую, которая во всемъ мнѣ угождаетъ; только одного не могу отъ нея дождаться, чтобъ сходила со мною въ пробирную палатку. "Зачѣмъ, душенька!" говоритъ она: "это грѣшно! это суевѣріе!-- Какой нибудь Цыганъ, колдунъ, обманщикъ, пріѣхалъ сюда морочить людей!" -- Ты ошибаешься, милая! у него есть леніе отъ правительства, "Пустое! гдѣ нибудь купилъ подложное!" А я такъ думаю, что не пустое: ныньче истина въ большемъ уваженіи при Дворѣ.-- Но жена мнѣ не даетъ окончишь рѣчи, и вотъ ужъ третья недѣля!-- Ей все, то недосугъ, то голова болитъ, однимъ словомъ: не могу дозваться моей милой супруги въ пробирную палатку -- "Чудный кудесникъ!" сказалъ стоявшій подлѣ насъ человѣкъ средняго роста "плотный съ одутловатымъ лицемъ, которое круглѣло и лоснилось, какъ наливное яблоко, съ всклокоченными волосами, въ сюртукѣ, который когда-то былъ темно-зеленаго сукна, а на этотъ разъ пестрѣлъ отъ прорѣхъ и заплатъ. "Славный штукарь!" продолжало это говорящее существо, съ изобиліемъ нюхая зеленоватую пыль Изъ берестовой тавлинки. "Такъ стало онъ можетъ перелагать или разлагать -- какъ бишь вы изволили сказать?-- и рѣшеніе уголовныхъ напримѣръ бы... "-- "Какъ же!" отвѣчалъ нашъ повѣствователь. При мнѣ приносили ему изъ судебныхъ мѣстъ (нарочно для пробы) кипы бумагъ, писанныхъ іероглифическимъ почеркомъ (безъ точекъ и запятыхъ), называя это дѣлами уже рѣшенными.-- Но чудакъ не долго съ ними возился! Прикидывая на свои золотые вѣски онъ вскрикивалъ: "несправедливое рѣшеніе!... неправый приговоръ!" -- "Какъ неправый?" возражали ему: "по этому дѣлу обвиненное лице уже наказано; и..."-- "Неправый приговоръ!" продолжалъ испытатель такъ хладнокровно, какъ будто онъ взвѣшивалъ и браковалъ пеньку или ленъ на пеньковомъ буянѣ. Иногда же возклицалъ онъ: "незнаніе порядка! превращеніе смысла! нерадѣніе! недосмотръ!" А иногда выпускалъ и такое словно: "совершенная ложь! изрѣдка только прорывалось: "и такъ, и такъ! Дѣло полосатое, какъ моя чалма. На половину правды!" или: "доброе намѣреніе, худой судъ!"--

"Такъ вотъ онъ каковъ! Да его можно самого подъ судъ за злодѣйство! на основаніи пунктовъ Уложенія и Кормчей книги... Пускай-ко ухитрится, пусть попытается узнать, что у меня, напримѣръ, вотъ въ этой палкѣ?" Такъ говорилъ провинціяльный приказный: мы угадали, что онъ принадлежитъ къ этому званію. При семъ приподнялъ онъ толстую коленчатую трость, на подобіе вмѣщающихъ зонтика, отвинтилъ набалдашникъ, приставилъ отверстіе ко рту и жадно, съ услажденіемъ насасывался, чѣмъ-то отзывавшимся кабакомъ. "Вотъ видите ли?" продолжалъ онъ: "это трость, такъ-съ, ничего-съ, палочка!" При семъ поставилъ онъ ее на подъ и тщательно завинтилъ. "Когда мы, т. е. я съ братіею, приходимъ въ присутственное мѣсто, то посидя, да походя, лишь ударитъ адмиральскій часъ, подойдешь къ уголку, гдѣ стоитъ палочка и потянешь... Братія то же. Ась! каково-съ?-- Что вашъ штукарь?-- Вотъ какъ бы въ его пробирную палатку притянуть нашего откупщика, а то злодѣй... "Тутъ мы разстались. Я пошелъ по улицѣ (безъ цѣли, какъ бываетъ во снѣ!), вошелъ въ домъ, и, самъ не знаю, какимъ образомъ, увидѣлъ нареченную моего друга. Элиза -- прелестное, очаровательное дитя,-- пряма, какъ пальма, скромна и миловидна до безконечности, сидѣла за работою. Она вышивала по канвѣ собачку -- эмблему вѣрности. Каріе глаза ея свѣтились какою-то невыразимою, магнитною (если такъ можно сказать) привлекательностію; улыбка наводила на всѣ черты лица сущее очарованіе. Вотъ дитя! Вотъ ангелъ! думалъ я. "Вы слышали о пробирной палаткѣ, прелестная Элиза? "сказалъ я ей.-- "Слышала!" отвѣчала она, опустивъ глаза на работу. "Не угодно ли вамъ дозволить мнѣ проводить васъ туда, чтобъ удостовѣриться въ справедливости чудесъ этого заведенія?" -- Зачѣмъ же-съ? сказала Элиза запинаясь, и поблѣднѣла, какъ полотно." "Я... не любопытна! притомъ же вы можете быть увѣрены, что я люблю вашего друга! Мы ужъ обручены! можете быть увѣрены, что..." -- "Я вѣрю, сударыня! вѣрю, и..." съ сими словами я пробудился!

Ѳедоръ Глинка.

Севѣрные цвѣты на 1831 год. СПб, 1830