Глинка Федор Николаевич - Вступление большой действующей армии на позицию при с. Тaрутине

ВСТУПЛЕНІЕ
БОЛЬШОЙ ДѢЙСТВУЮЩЕЙ АРМІИ
НА ПОЗИЦІЮ
ПРИ С. ТAРУТИНѢ.

(Отрывокъ изъ Исторіи 1812 года)

Сѣверные цвѣты на 1830. СПб, 1829

http://az.lib.ru

Армію совершила свое косвенное, дугообразное движеніе съ удивительнымъ искусствомъ, смѣю сказать -- съ удивительною ловкостію. Перерѣзавъ большія дороги, ведущія отъ Москвы во внутренность Россіи и показывая видъ, что отступаетъ то по той, то по другой, остановилась наконецъ она твердою ногою на средней Калужской дорогѣ за рѣкою Нарою, въ томъ мѣстѣ, гдѣ впадаетъ въ нее рѣчка Петья, у Селенія Тарутина, принадлежавшаго Аннѣ Никитишнѣ Нарышкиной. Тутъ, казалось, руское войско размежевалось съ Французами какимъ-то полюбовнымъ раздѣломъ и основалось на житье. О двадцати-дневномъ походѣ отъ Москвы до Тарутина много бы можно сказать; но это требуетъ особаго повѣствованія. Подробности сего похода, краткаго, но весьма искуснаго, обнаружатъ въ полной мѣрѣ главныя свойства предводителя: терпѣливость, обдуманность и большую тонкость въ исполненіи подъ видомъ мнимой безпечности. По симъ чертамъ кто не узнаетъ вождя, оспоривавшаго, въ теченіе цѣлаго, жестокаго дня, поле и побѣду у Наполеона при Бородинѣ? -- О Князѣ Михайлѣ Ларіоновичѣ Кутузовѣ, первенствующемъ лицѣ въ сей битвѣ, можно сказать то, что одинъ изъ древнихъ сказалъ о Зевсѣ, сражавшемся съ Титанами: "Разтративъ всѣ свои громы, онъ отражалъ противниковъ терпѣніемъ." Дѣйствительно: за трудный, дорого купленный перевѣсъ въ битвѣ Бородинской, обязаны мы рѣшительному намѣренію, непремѣнно устоять на мѣстѣ, и хладнокровной разпорядительности Кутузова. Съ высокаго холма при деревнѣ Горкахъ, онъ, такъ сказать, хозяйственно разпоряжалъ теченіемъ битвы, единственной въ лѣтописяхъ военныхъ, несмущаясь ни великими потерями, ни уступкою важнѣйшихъ мѣстъ на боевой линіи, ни запальчивостію непріятелей, которые цѣлыми войсками, если такъ можно выразиться, кидались къ извѣстнымъ цѣлямъ подъ предводительствомъ лучшихъ генераловъ, стяжавшихъ европейскую славу, и до тѣхъ поръ не оставляли своихъ предпріятій, часто неимовѣрно-дерзкихъ, пока или вовсе были уничтожены, или достигли желаемаго. -- Неизвѣстно: лѣта ли, опытность, или уже дарованіе природное доставили нашему Фельдмаршалу тѣ нравственныя преимущества, которыя такъ важны, особливо въ рѣшительныхъ случаяхъ, въ лицѣ главнаго предводителя арміи.

Съ симъ-то запасомъ холодной разсудительности, по чрезвычайно-обдуманному разсчету, пришелъ Михайло Ларіоновичъ на Тарутинскую позицію и водворился въ оной. Онъ принесъ съ собою и другое, часто нужное для полководца, искуство -- показывать, будто все обдуманное и заранѣе предусмотрѣнное сдѣлалось само собою -- ненарочно, и будто для будущаго не пріуготовлено еще никакихъ вѣрныхъ соображеній. -- Симъ введены были въ заблужденіе, кажется, не одни наши неприятели! И вотъ причина, почему иногда слышались сѣтованія: "Зачѣмъ оставили Москву?" -- "Куда насъ ведутъ? Зачѣмъ колесимъ понапрасну? Къ чему уступаемъ Россію?" и проч. и проч, Главнокомандующій, безъ сомнѣнія, умѣлъ слышать все, можетъ быть, онъ принималъ многое и въ соображеніе, но ходъ дѣйствій не измѣняли. Онъ знали и o томъ, что сужденія иногда касались и собственно до его особы: "Видно онъ намѣренъ здѣсь зимовать!" говорили нѣкоторые, частію и войско, почувствовавъ себя сильнымъ послѣ значительнаго отдыха. "Что онъ дѣлаетъ?... Сидитъ съ своими приближенными, читаетъ книги, шутить, балагурить, спитъ... Нѣтъ ни войны, ни мира; между тѣмъ къ непріятелямъ подходятъ новыя силы изъ Польши. Бездѣйствіе ободритъ ихъ, утомитъ насъ! Видно уже..." Тутъ винили преклонныя лѣта Фельдмаршала, его мнимую неподвижность, a болѣе всего разположеніе къ покою и беззаботность. Но, кажется, именно изъ сихъ трехъ, несправедливо обвиненныхъ, источниковъ произошло то счастливое соединеніе дѣятельности несуетливой, часто тщательно скрываемой и предпріимчивости неопрометчивой, которое такъ вѣрно разрѣшило важнѣйшіе случаи въ послѣдней половинѣ войны 1812 года. Мнимою наклонностію къ бездѣйствію, Кутузовъ напоминаетъ намъ другого великаго рускаго человѣка, К. Потемкина, который, какъ извѣстно, никогда не бывалъ болѣе дѣятельнымъ, какъ тогда, когда казался ничего не дѣлавшимъ. По вечерамъ, однако жь, когда обширное зарево разсвѣтало надъ берегами Нары и бесѣды вокругъ огней становились откровеннѣе, видали престарѣлаго, но бодраго еще генерала, рѣдко сопровождаемаго кѣмъ либо изъ его свиты. Онъ одѣтъ былъ въ простой мундирный сюртукъ, съ открытыми лацкенами, если погода позволяла, и съ большими эполетами. Шарфъ надѣвалъ онъ часто черезъ плечо, въ видѣ перевязи, по-Екатеринински; иногда же опоясывался имъ по нынѣшнему и тогда кисти висѣли обыкновенно очень низко. Голова его прикрыта была фуражкою, изъ-подъ которой мелькали сѣдины. Росту былъ онъ средняго, сложенъ крѣпко; въ плечахъ широкъ; немного сутуловатъ и довольно тученъ тѣломъ, но легокъ въ движеніяхъ, свѣжъ, еще крѣпокъ на сѣдлѣ, хотя нерѣдко Козакъ нарочно возилъ за нимъ скамеечку, на которую онъ опирался ногою, когда слѣзалъ съ лошади, или садился въ сѣдло. Этому, однакожъ, причиною были не лѣта, не упадокъ силъ; но болѣзненное состояніе ногъ. -- Онъ ѣздилъ на маленькомъ бодромъ клепнерѣ, съ нагайкою въ правой рукѣ. Часто останавливался, сходилъ съ своей лошадки, грѣлся гдѣ нибудь у огня, заложа руки за спину; a когда разговаривалъ, потиралъ ими съ живостію рука объ руку. Если же былъ погруженъ въ задумчивость, то поглядывалъ на всѣ стороны, вслушивался въ разговоры солдатъ и опять уѣзжалъ, никого не безпокоя. Это былъ онъ, -- нашъ Фельдмаршалъ, который, на этой же лошадкѣ, также въ фуражкѣ и съ нагайкою въ рукѣ, разполагалъ пріуготовленіями за день передъ великимъ днемъ Бородинскаго сраженія въ его прострѣленной головѣ таился умъ, созрѣвшій въ теченіи 70ти лѣтъ; въ его умѣ была опытность, постигшая всѣ тайны политической жизни; надъ нимъ парилъ тогда орелъ; на немъ былъ образъ Казанской Божіей Матери; кругомъ него 100,000 голосовъ кричали: "Ура!"

Но пока наши войска, говоря военнымъ языкомъ, стягиваются на Тарутинскую позицію, перенесемся въ Москву, бросимъ взглядъ на полевой, домашній бытъ новыхъ посѣтителей нашей столицы. Желаю придержаться описанія одного изъ лучшихъ французскихъ повѣствователей о войнѣ 1812 года.

Изъ Петровскаго дворца, въ ближайшихъ окрестностяхъ Москвы, Наполеонъ возвращался въ городъ, въ Кремль -- Его встрѣчали войска, не размѣщенныя по квартирамъ. По причинѣ опустѣнія города и продолжавшихся пожаровъ, они жили за заставой, въ шалашахъ или на бивакахъ. Здѣсь невольно склоняюсь къ нѣкоторому отступленію отъ строгаго единства разсказа.

Война 1812 года, въ которой, косвенно или прямо, участвовали всѣ народы просвѣщеннаго міра, представляетъ разительные примѣры перемѣщенія лицъ и наименованій. Въ слѣдъ за Франціею, казалось, что, Неаполь, Германія и Польша перенеслись на большія дороги Россіи. Люди, которыхъ колыбель освѣщалась заревомъ Этны и огнями Везувія, которые читали великую судьбу Рима на древнихъ его развалинахъ и, наконецъ, нѣсколько болѣе намъ знакомые люди съ береговъ Вислы, Варты и Нѣмана, шли конные и пѣшіе, и съ безконечными обозами тянулись по московской столбовой дорогѣ, на которой бородатый рускій извощикъ, по снѣжнымъ сугробамъ минувшей зимы, привычно мчалъ сѣдока, окутаннаго въ шубу сибирскихъ медвѣдей, и въ заунывныхъ пѣсняхъ напѣвалъ объ Окѣ и Волгѣ.

Въ одно время (это можно видѣть изъ путевыхъ походныхъ росписей -- изъ маршрутовъ,) Герцогъ Экмюльскій стоялъ въ селѣ Покровскомъ. Сіе соединеніе именъ Экмюля и села Покровскаго, сіе странствованіе народовъ, сіе какъ бы перемѣщеніе мѣстъ, сближеніе отдаленностей, не остановить ли вниманія потомства на этой эпохѣ какого-то всеобщаго смѣшенія языковъ?--

Но если въ походѣ, справедливѣе сказать, въ нашествіи Французовъ встрѣчаемъ смѣшеніе народовъ и лицъ, то на ихъ подмосковныхъ бивакахъ, глазамъ ихъ Императора представилось еще большее смѣшеніе вещей. Странныя и отвратительныя черты ярко и рѣзко отличались въ пестрой картинѣ сихъ биваковъ. На грязной, остылой землѣ, пылали походные огни, на разтопку которыхъ немилосердно разламывали дорогія издѣлія изъ краснаго дерева -- образцы вкуса и роскоши. Туда же валили рамы отъ оконъ, двери, панели и другія комнатныя украшенія съ богатою позолотой.-- Подлѣ сихъ огней, разведенныхъ позолоченными дровами, толпились закоптѣлые, грязные, оборванные солдаты и офицеры, немногимъ отъ нихъ отличавшіеся. Нѣкоторые, безъ чиновъ, неопрятно, разполагались на пышныхъ диванахъ, одѣтыхъ шелкомъ; другіе сидѣли въ богатыхъ креслахъ, пока приходила очередь поддерживать пламя огней. Тутъ, казалось, могущій случай издѣвался надъ условной цѣнностію вещей и попиралъ все, что прихоть, роскошь и властительная мода пріучили считать драгоцѣннымъ. Въ извѣстной пѣснѣ о походѣ князя Игоря на Половцевъ есть одно мѣсто, гдѣ поэтъ говорить, что побѣдители могли постлать гати паволоками и дорогими одеждами, отнятыми у непріятеля. Что-то подобное, только не въ такомъ піитическомъ смыслѣ, встрѣчалось и здѣсь. У ногъ бивачныхъ французскихъ солдатъ брошены были драгоцѣнныя шали, можешь быть съ большимъ трудомъ вывезенныя изъ области Кашемирской, которую поэты представляютъ очаровательною; подлѣ нихъ валялись сибирскія бѣлки и соболи; бобры, ловленные въ Камчаткѣ; цибики съ душистымъ китайскимъ чаемъ; иконы и утварь московскихъ церквей и золотая парча персидская. На серебряныхъ блюдахъ ѣли кровавое конское мясо и жалкій разтворъ черной муки съ водою, нерѣдко осыпанный бивачнымъ пепломъ. Таково было странное смѣшеніе богатства, нищеты, святыни, роскоши -- и грязи ! --

Перенесемся навстрѣчу къ нашему аріергарду. Посмотримъ на это защитное войско, которое, въ теченіе двадцати сутокъ, отъ Боровскаго перевоза до Калужской дороги, выказало до-нельзя и храбрость, свойственную Рускому, и искуство удивительное. Многіе марши съ большою ловкостію были скрадены, другіе усилены и закрыты. Аріергардъ переносился съ одной дороги на другую, заманивая непріятеля по всѣмъ. Сколько разъ, при склоненіи дня къ вечеру, длинная линія козачьихъ дротиковъ мелькала на опушкѣ лѣса и огни свѣтились въ туманѣ осенней ночи на одной дорогѣ, тогда, какъ войско аріергарда, дугообразнымъ переходомъ, переносилось уже на другую, склоняясь все въ лѣво и строго направляя параллельное направленіе къ большой арміи, которая, со всею громадою обозовъ и артиллеріи, сама направлялась къ неизвѣстной цѣли. Это выраженіе помѣстилъ Князь М. Л. Кутузовъ въ донесеніи своемъ къ Государю. И поистинѣ въ великомъ замыслѣ его и въ стратегическомъ исполненіи онаго было нѣчто таинственное! -- Вмѣстѣ съ утреннимъ туманомъ изчезали огни и дротики Козаковъ, и непріятель, въ недоумѣніи, пускался на удачу, ощупью, отыскивать Рускихъ по той дорогѣ, на которой уже давно ихъ не было! Такимъ образомъ Французы, противъ воли своей и противъ правилъ военной науки, которую (отдать имъ справедливость) они очень хорошо знали, дѣлали разсыпное (эксцентрическое) движеніе отъ Москвы (какъ средоточія), по всѣмъ большимъ и проселочнымъ дорогамъ, ведущимъ во внутрь Россіи, между тѣмъ какъ главная руская армія, сильная единствомъ, прикрытая непроницаемою тайною и аріергардомъ, тогда выказывавшимъ себя, и опять исчезавшими, спокойно совершала то великое движеніе, чрезъ которое, съ каждымъ днемъ, болѣе и болѣе достигала возможности угрожать главному пути сообщенія непріятельскаго -- Можайской дорогѣ.--

Генералъ отъ инфантеріи Михайло Андреевичъ Милорадовичъ начальствовалъ аріергардомъ большой россійской арміи въ сіе незабвенное время. Онъ стоитъ, чтобы, оставя на минуту все, заняться описаніемъ только его -- какъ военачальника и человѣка. Впрочемъ повѣствовательная нить о войнѣ 1812 года не прервется, если и обратимся изключительно къ одному изъ главныхъ дѣйствовавшихъ лицъ въ сей, такъ сказать, великой тяжбѣ за право быть или не быть.

Въ 1811 году М. А. Милорадовичъ, послѣ блистательныхъ успѣховъ въ Валахіи, (имѣя уже шпагу съ надписью: "Спасителю Бухареста") -- находился въ званіи Кіевскаго Военнаго Губернатора и жилъ въ Кіевѣ.-- Этотъ 1811 годъ памятенъ Россіи по своему необычайно знойному лѣту и повсемѣстнымъ пожарамъ. Города полуденной Россіи горѣли, невѣдомо отъ какихъ причинъ. Кіевъ наполненъ былъ тревогой; третья часть людей не спала по ночамъ; по всѣмъ улицамъ ходили конные и пѣшіе дозоры, полицейскія команды и собственная чередовая стража гражданъ. Ничто не помогало. Часто съ вечера разносился слухъ (отъ кого? и какъ? никто не вѣдалъ!), по которому предсказывали часъ, мѣсто и время, когда и гдѣ должно было ожидать пожара, и предсказаніе никогда почти не обманывало!-- Страшнѣе всѣхъ былъ извѣстный пожаръ на Подолѣ. -- Въ тѣсныхъ, изгибистыхъ улицахъ все горѣло. По обѣ стороны пылали зданія; подъ ногами тлѣла изъ бревенчатаго накатника мостовая; съ верьху сыпались горячая зола и огарки, высоко взносимые крутымъ, порывистымъ вихремъ, можетъ быть, возбужденнымъ разрѣженіемъ воздуха отъ сильнаго развитія огня. И въ этой бурѣ свирѣпѣющаго пламени и дыма, на статномъ конѣ, съ обожженнымъ лицемъ, въ мундирѣ, покрытомъ звѣздами и орденскими знаками, въ шляпѣ съ высокимъ перомъ, которое не разъ загоралось, отличался одинъ человѣкъ: онъ всѣмъ разпоряжалъ, его всѣ слушались. Это былъ Милорадовичъ! На другой день большая часть дворца, служившая помѣщеніемъ для Военнаго Губернатора и его штата, уже вмѣщала въ себѣ до пятидесяти бѣднѣйшихъ семействъ, лишившихся послѣдняго пріюта въ пожарѣ. Ихъ кормили и одѣдяли первыми потребностями. Но слѣдуя непринужденно развитію характера своего во всей его полнотѣ, Михайло Андреевичъ въ то же время давалъ балы и веселилъ цѣлый Кіевъ. Занятія его были слишкомъ разнообразны. -- Часто въ одинъ и тотъ же день, онъ принималъ просителей и мѣстнымъ, отчасти ему природнымъ нарѣчіемъ, разговаривалъ съ добродушными Малороссіянами, приходившими изъ дальнихъ селъ просить у него разправы; потомъ охотно и, такъ сказать, съ любовію, занимался разведеніемъ новаго сада, ѣздилъ верхомъ, заходилъ въ келью къ схимнику Вассіяну и, въ вечеру, давалъ, въ полномъ смыслѣ, блестящій балъ, гдѣ часто бывалъ самъ первымъ въ мазуркѣ и всегда радостнымъ угостителемъ всѣхъ и каждаго изъ своихъ гостей, -- во время одного изъ такихъ баловъ, въ прелестный лѣтній вечеръ, нѣсколько особъ, вышедшихъ на балконъ, замѣтили новое явленіе на небѣ. Это была извилистая комета. Тутъ увидѣли ее въ первый разъ и мало помалу она дѣлалась предметомъ общихъ-разговоровъ. Возникали предчувствія, гаданія, предрекали войну.

Въ такомъ положеніи оставался Михайло Андреевичъ до 1812 года. Но 18 Іюля сего года, въ слѣдствіе Высочайшаго Рескрипта, которымъ подчинена ему армія въ 55 баталіоновъ, 26 эскадроновъ и 14 конныхъ и пѣшихъ артиллерійскихъ ротъ, быль онъ уже въ Калугѣ и неусыпно занимался образованіемъ запасной военной силы. Почти въ это же время, съ другой стороны, подъ стѣнами Смоленска, сошлись двѣ большія дѣйствующія арміи въ тотъ самый день, когда, какъ говорится въ народѣ, лѣто сходится съ осенью: какъ замѣчаетъ одинъ изъ рускихъ описателей сей войны. Подходя къ Вязьмѣ, главнокомандующій Михайло Богдановичъ Барклай-де-Толли вызывалъ, нарочнымъ письмомъ, Милорадовича къ соучастію въ великомъ сраженіи, котораго тогда всѣ ожидали. Подъ Бородинымъ былъ онъ уже дѣйствующимъ; подъ Москвою имѣлъ любопытные переговоры съ Мюратомъ, и по сдачѣ сей столицы велъ, какъ мы сказали, аріергардъ, слѣдуя за движеніемъ большой арміи къ той цѣли, еще неразгаданной, которая извѣстна была только Кутузову.

Мы переходимъ къ 18 Сентября; ибо къ этому только времени, послѣ безпрерывныхъ заблужденій, продолжавшихся слишкомъ двѣ недѣли по занятіи Москвы. Французы едва успѣли открыть прямой слѣдъ нашей арміи, или, лучше сказать, нашего аріергарда, все еще не постигая цѣли направленія той и другаго. Въ этотъ день сильный непріятельскій авангардъ оставался въ какомъ-то бездѣйствіи, но подъ ружьемъ. Князь Понятовскій съ Поляками находился впереди сего авангарда.

Генералу Милорадовичу доложили о прибытіи парламентера. Это быль польскій ротмистръ; онъ привезъ походную повозку графа Алфреда Потоцкаго, взятаго наканунѣ въ плѣнъ. Между тѣмъ польскіе фуражиры старались вкрадываться въ деревню, лежащую вблизи передовыхъ нашихъ карауловъ, но никѣмъ не занятую. Замѣтя это, Милорадовичъ сказалъ парламентеру: "Вчера Поляки дрались очень хорошо! Храбрымъ людямъ надобно ѣсть. Скажите вашимъ, что я позволяю имъ фуражировать въ этой деревнѣ и не прикажу ихъ трогать." Польскій офицеръ былъ въ восхищеніи. Но въ самомъ дѣлѣ дозволено только то, въ чемъ почти нельзя было отказать; ибо аріергардъ нашъ, сражавшійся наканунѣ до двухъ часовъ ночи, самъ имѣлъ нужду въ отдохновеніи и не для чего было заводить драку за пустую деревню. Однако этотъ поступокъ сдѣлалъ большое впечатлѣніе на Поляковъ. Они полюбили Милорадовича и, въ послѣдствіи, при занятіи Варшавы, онъ собралъ плоды сего рыцарскаго великодушія къ непріятелю.

Ѳедоръ Глинка.