Грот Константин Яковлевич - О новом издании трактата Л. Штура "Славянство и мир будущего"

О новомъ изданіи трактата Л. Штура "Славянство и міръ будущаго".

(По поводу рецензіи H. М. Петровскаго).

Странная рецензія г. Петровскаго на эту книгу, помѣщенная въ Журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія за іюль мѣсяцъ сего года (стр. 194--204), побуждаетъ насъ сказать здѣсь нѣсколько словъ, разумѣется, не въ защиту великаго словацкаго вождя-патріота и мыслителя и его замѣчательнаго, давно справедливо оцѣненнаго произведенія, вовсе не нуждающихся ни въ подобной защитѣ, ни въ какой либо переоцѣнкѣ, и отнюдь не въ оправданіе нынѣ вновь издавшаго его почтеннаго историческаго общества или въ свое, какъ его редакторовъ. Оправдываться, понятно, не въ чемъ и не передъ кѣмъ: къ тому же изданіе было встрѣчено въ ученыхъ кругахъ и компетентной критикой съ истиннымъ сочувствіемъ и одобреніемъ. Если мы взялись за перо, то лишь для разъясненія нѣкоторыхъ недоумѣній, которыя могутъ возникнуть у недостаточно освѣдомленнаго читателя при чтеніи этой рецензіи.

Въ виду такой цѣли мы не станемъ здѣсь долго останавливаться на страницахъ, посвященныхъ оцѣнкѣ произведенія Штура и его воззрѣній по существу, приводящей г. Петровскаго къ совершенно отрицательному и крайне нелестному для великаго автора выводу, что трактатъ его, обнаруживающій вообще "его непониманіе современнаго ему славянства и Россіи", потерялъ нынѣ совершенно свое значеніе, и въ переизданіи его "не было никакой надобности".

Мы не можемъ однако-жъ не высказать своего изумленія, что столь серьёзный, хотя и молодой еще, ученый славистъ, какимъ мы до сихъ поръ считали г. Петровскаго, рѣшился произнести такой неосновательный и поверхностный, прямо фельетонный отзывъ о сочиненіи, во всякомъ случаѣ замѣчательномъ, глубокомысленномъ и вдохновенномъ, въ свое время оказавшемъ сильное вліяніе на многихъ въ Россіи и славянствѣ и поставленномъ нашей тогдашней критикой на ряду съ лучшими нашими русскими славянофильскими трактатами,-- что онъ для обоснованія своего взгляда ограничился извлеченіемъ и цитированіемъ ряда выхваченныхъ изъ обширнаго трактата сужденій и фразъ безъ связи съ цѣлымъ (о чехахъ, о хорватахъ и объ иллиризмѣ -- съ рѣзкимъ ихъ осужденіемъ; о Россіи и ея внутреннихъ дѣлахъ -- въ слишкомъ оптимистическомъ духѣ; о Германіи и нѣмцахъ -- безъ предвидѣнья ихъ грядущей мощи), которыя вылились изъ-подъ пера Штура подъ вліяніемъ современныхъ ему событій и явленій, личныхъ его опытовъ и наблюденій. Эти столь не понравившіяся критику сужденія, являясь то простительными увлеченіями пылкаго и одушевленнаго идеей всеславянскаго единства патріота, то неизбѣжными ошибками иноземнаго (напримѣръ, по отношенію къ Россіи) наблюдателя, тонущими въ массѣ глубокихъ, вѣрныхъ и остроумныхъ замѣчаній и мыслей, разумѣется, нисколько не умаляютъ общаго неоспоримаго значенія и высокихъ достоинствъ трактата. Неужели же надо объяснять г. Петровскому, что такое глубоко продуманное и оригинальное философско-историческое изслѣдованіе, такъ широко и вдумчиво охватывающее вопросы и задачи славянской исторіи, культурной и политической жизни всего славянства, но не могущее, конечно, не носить отпечатка своего времени и неизбѣжной субъективности въ оцѣнкѣ современности, заслуживаетъ, по крайней мѣрѣ, вполнѣ объективнаго и серьёзнаго отношенія, что мы не имѣемъ права судить автора съ точки зрѣнія нынѣшняго историческаго момента и современныхъ злободневныхъ явленій, что этотъ элементъ -- временный и субъективный -- въ его книгѣ легко отдѣлить отъ основныхъ общихъ положеній трактата и ихъ глубокаго историческаго обоснованія и логическаго развитія нашимъ авторомъ. Прибавимъ къ свѣдѣнію г. Петровскаго (если для него это ново), что много разъ и особенно въ послѣднее время въ кругахъ славистовъ и славянофиловъ высказывались не только сожалѣніе, что замѣчательный трудъ Штура затерялся на страницахъ стараго ученаго изданія (отдѣльныхъ оттисковъ вышло очень мало и они давно стали библіографической рѣдкостью), но и горячее пожеланіе, чтобы онъ былъ переизданъ {Объ этомъ давно мечталъ и много разъ высказывался самъ переводчикъ.},-- и вотъ навстрѣчу такому желанію и пошло "Общество ревнителей русскаго историческаго просвѣщенія въ память Императора Александра III", принявъ во вниманіе нынѣшнее оживленіе въ русскомъ обществѣ интереса къ славянской идеѣ.

Покончивъ съ трактатомъ Штура по существу, рецензентъ посвящаетъ остальныя страницы своей статьи (за исключеніемъ 2-хъ послѣднихъ, содержащихъ библіографическое отступленіе, не имѣющее, впрочемъ, прямого отношенія къ новому изданію) критикѣ исполненія нашего изданія, при чемъ дѣлаетъ рядъ довольно придирчивыхъ замѣчаній и высказываетъ нѣкоторыя свои недоумѣнія. Изъ нихъ лишь нѣсколько -- болѣе общаго характера -- заслуживаютъ разъясненія, такъ какъ ими г. Петровскій какъ бы пытается подорвать довѣріе къ новому изданію (въ смыслѣ точности перевода). Г. Петровскаго удивило то, что мы не дали свѣдѣній объ отношеніи напечатаннаго нами текста перевода къ подлинному нѣмецкому тексту, въ виду возбужденныхъ когда-то (и кѣмъ же? г. Муркомъ!) сомнѣній въ точности перевода 1867 г., а также къ тексту перваго изданія, съ которымъ текстъ новаго не всегда сходится, имѣя не мало иногда значительныхъ разночтеній.

Что касается перваго пункта, то, переиздавая давній трудъ почтеннаго патріарха-слависта, академика В. И. Ламанскаго, переводившаго съ "исправленнаго сочинителемъ" экземпляра сочиненія и, очевидно, не даромъ избравшаго этотъ текстъ (хотя у него была подъ рукой и другая, подлинная и первоначальная рукопись) {Эта послѣдняя, замѣтку о которой цитируетъ г. Петровскій, можетъ имѣть теперь лишь библіографическій интересъ.}, мы, понятно, не имѣли никакого основанія вдаваться въ критику и провѣрку вывода наиболѣе въ этомъ случаѣ компетентнаго и авторитетнѣйшаго ученаго слависта -- отчасти свидѣтеля и современника послѣдняго періода дѣятельности Штура, или считаться съ какими то позднѣйшими тенденціозными сомнѣніями г. Мурка...

Что же касается болѣе или менѣе точнаго воспроизведенія текста 1867 г., то тутъ обязательно должны были выступить наши редакторскій трудъ и отвѣтственность, которымъ на встрѣчу пошелъ самъ маститый переводчикъ, глубокочтимый B. II. Даманскій, передавшій намъ нѣмецкій, исправленный Штуромъ подлинникъ и заявившій, что напечатанный текстъ 1-го изданія (какъ извѣстно -- отчасти работа слушателей В. И.) Желательно снова провѣрить, тѣмъ болѣе, что необходимо также исправить нѣсколько устарѣвшій (вслѣдствіе своеобразной шлифовки языка покойнымъ редакторомъ "Чтеній" О. М. Бодянскимъ) слогъ перевода. Вотъ эта то работа и была произведена подъ нашимъ наблюденіемъ самымъ тщательнымъ и, смѣемъ думать, удовлетворительнымъ образомъ,-- и ея результатомъ является нынѣ переработанный переводъ и тѣ въ немъ часто довольно существенныя измѣненія (конечно, лишь въ частяхъ, переведенныхъ молодыми сотрудниками В. И.), которыя отмѣтилъ рецензентъ {Вотъ почему примѣчаніе перваго изданія относительно участниковъ въ переводѣ являлось нынѣ излишнимъ и было опущено.}.

Быть можетъ, и не мѣшало оговорить все это въ предисловіи, но намъ казалось, что разъ переиздается трудъ донынѣ, благодаря Бога, здравствующаго почтеннаго переводчика и съ его разрѣшенія, то для всякаго должно быть само собой ясно, что, если въ новомъ изданіи оказываются перемѣны и Поправленія, то, разумѣется, они сдѣланы лишь въ интересахъ точности и съ одобренія переводчика, и что во всякомъ случаѣ они не къ худшему.

Нашъ рецензентъ недоволенъ и тѣмъ, какъ редакція поступила съ учеными примѣчаніями переводчика, оставивъ ихъ въ большинствѣ случаевъ въ прежнемъ видѣ и лишь кое-что въ нихъ опустивъ, а, гдѣ нужно, дополнивъ ихъ новыми вызванными нашей современностью замѣтками и оговорками.

Но иначе поступить редакція не имѣла возможности, ибо она не рѣшилась утруждать крайне занятого маститаго ученаго новой переработкой его примѣчаній и библіографическихъ ссылокъ, что крайне затянуло бы изданіе, а между тѣмъ нѣкоторыя оговорки были необходимы, а потому и былъ избранъ этотъ средній путь, одобренный самимъ переводчикомъ. Частныя замѣчанія рецензента относительно этихъ редакціонныхъ примѣчаній обнаруживаютъ все ту же неизвѣстно чѣмъ вызванную мелочную придирчивость его и къ самому Штуру, и къ его переводчику, и къ редакціи новаго изданія!

Въ одномъ лишь случаѣ г. Петровскій проявилъ снисхожденіе: именно -- признавъ вводную статью одного изъ редакторовъ "единственнымъ украшеніемъ разбираемаго изданія". Она-де "даетъ обстоятельную, живо написанную біографію великаго словацкаго дѣятеля и прекрасно оріентируетъ читателя изъ публики въ условіяхъ словацкой жизни первой половины XIX вѣка". Но если такъ и если даже, по признанію самого рецензента (въ другомъ мѣстѣ), "трактатъ Штура интересенъ для характеристики взглядовъ величайшаго изъ словацкихъ вождей, мученика-правоучителя многострадальнаго народа", то спрашивается: какимъ образомъ непредубѣжденный читатель, если и не читавшій самъ, то слышавшій что-нибудь о вдохновенномъ, горячемъ и блестящемъ глубиною мыслей и рѣзкой правдивостью слова посланіи великаго Штура къ славянству, можетъ повѣрить по меньшей мѣрѣ рискованному заявленію г. Петровскаго, что переизданіе этого выдающагося произведенія "не есть желанное явленіе въ области русской славистики", что "для публики эта книга ненужна, а для спеціалистовъ -- безполезна"?

Мы увѣрены, что этотъ выводъ, насколько онъ долженъ былъ, безъ сомнѣнія, изумить этихъ спеціалистовъ, настолько онъ изумитъ и всякаго, кто, вопреки рецензенту, воспользуется нашимъ новымъ изданіемъ, чтобы познакомиться съ міровоззрѣніемъ Штура, съ столь для насъ своевременнымъ благороднымъ призывомъ славянъ къ единенію и съ мудрымъ духовнымъ завѣтомъ великаго славянина.

К. Гротъ и Т. Флоринскій.

"Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія", No 10, 1909