Изъ трудовъ Разряда изящной словесности Россійской Академіи Наукъ.
ПЕТРОГРАДЪ.
12 Государственная типографія.
Вас. Остр., 9 лин., No 12.
1921.
Предварительная справка (о первыхъ 17 главахъ)
XVIII. -- Полемика съ В. В. Лесевичемъ и К. Д. Кавелинымъ.
XIX.-- Брачные планы. Отъѣздъ за-границу
XX.-- Водвореніе въ Лондонѣ.
XXI.-- Лондонское житье-бытье
XXII.-- Переселеніе въ Каиръ.
XXIII. -- Пребываніе въ Египтѣ.
XXIV.-- Въ пустынѣ
XXV.-- Обратный путъ на родину
Предварительная справка
(о первыхъ 17 главахъ).
Предлагаемый вниманію читателей трудъ мой: О Вл. С. Соловьевѣ въ его молодые годы, предпринятый мною нѣсколько лѣтъ тому назадъ, печатался первоначально отдѣльными главами въ Журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія въ теченіе 1915, 1916 и 1917 гг.
Первыя двѣнадцать главъ появились въ мартовской (главы I и II), майской (главы III и IV), іюльской (глава V), сентябрской (глава VI) и ноябрской (глава VII) книжкахъ названнаго журнала за 1915 г. и въ январской (глава VIII), мартовской (глава IX), майской (глава X), іюльской (глава XI) и сентябрской (глава XII) книжкахъ за 1916 г. Главы эти, послѣ переверстки, были перепечатаны въ видѣ отдѣльной книги, выпущенной въ свѣтъ въ очень ограниченномъ числѣ экземпляровъ (и не для продажи), съ обозначеніемъ ея книгой первой.
Послѣдующія пять главъ были опубликованы въ томъ-же журналѣ въ 1917 г., а именно въ январской (глава XIII), мартовской-апрѣльской (глава XIV), іюньской (глава XV), сентябрской (глава XVI) и ноябрской-декабрской (глава XVII) книжкахъ. Предполагалось, что вмѣстѣ съ дальнѣйшими главами, имѣвшими появиться въ 1918 г., эти главы составили бы, въ отдѣльной перепечаткѣ съ переверсткою, книгу вторую.
По особымъ обстоятельствамъ переживаемаго вами времени, только-что выраженному предположенію не суждено было осуществиться. Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія прекратилъ свое существованіе на ноябрской-декабрской книжкѣ за 1917 г., а преемникъ его подчиненъ былъ иной программѣ и получиль иную внѣшность.
Озабочиваясь дальнѣйшею судьбою своего труда, я позволилъ себѣ обратиться къ содѣйствію Академіи Наукъ по Разряду изящной словесности Отдѣленія русскаго языка и словесности, причемъ мною было принято въ соображеніе, что покойный Вл. С. Соловьевъ состоялъ почетнымъ академикомъ по названному Разряду, и что Академія уже не разъ проявляла заботливость о разработкѣ данныхъ, относящихся до біографій ея славныхъ дѣятелей.
Къ моему великому утѣшенію, обращеніе мое увѣнчалось полнымъ успѣхомъ. Письмомъ на мое имя отъ 29-го (16-го) мая 1918 г. за No 155 ординарный академикъ А. А. Шахматовъ, предсѣдательствующій въ Отдѣленіи русскаго языка и словесности, увѣдомилъ меня, что въ засѣданіи 27-го (14-го) мая Отдѣленіе, между прочимъ, постановило принять печатаніе труда о Вл. С. Соловьевѣ на счетъ Отдѣленія, съ предоставленіемъ мнѣ для сего серіи выпусковъ подъ общимъ заглавіемъ: Изъ трудовъ Разряда изящной словесности.
Съ благодарностью освѣдомившись объ этомъ постановленіи, я приступилъ безъ промедленія къ печатанію заготовленныхъ частей рукописи, охватывающихъ нѣсколько очередныхъ главъ. Не теряю надежды, что главы XII--XVII, независимо отъ опубликованія ихъ въ Журналѣ Министерства Народнаго Просвѣщенія, будутъ изданы также отдѣльно, въ видѣ книги второй, хотя-бы и въ половинномъ противъ книги первой объемѣ и въ очень ограниченномъ числѣ экземпляровъ. {Надежда, выраженная въ этихъ словахъ, уже осуществилась. Предисловіе къ книгѣ второй помѣчено 19-ымъ (6-ымъ) іюня 1918 г.} Сообразно съ симъ, настоящій выпускъ предположенной серіи является какъ-бы книгой третьей по общему счету.
Чтобы не нарушать принятаго плана изложенія, который выдерживался въ теченіе трехъ лѣтъ, я сохраняю обще-порядковую нумерацію главъ и примѣчаній. Полагаю, что лица, пользующіяся изданіями Академіи Наукъ, не встрѣтятъ затрудненій въ доступѣ и къ прекратившемуся Журналу Министерства Породнаго Просвѣщенія, а потому такой пріемъ нумераціи едва-ли можетъ вызвать какія-нибудь возраженія. Относительно внѣшности изложенія слѣдуетъ, далѣе, замѣтить, что различные виды кавычекъ (" " и " "), скобокъ ([ ] и ()) и многоточія (... и .....) примѣняются при печатаніи въ академическомъ изданіи на тѣхъ-же основаніяхъ, какъ, и въ изданіи министерскомъ, и что сокращенныя обозначенія нѣкоторыхъ литературныхъ источниковъ: П., I, II, III, Соч., Стих. имѣютъ здѣсь то-же значеніе, что и раньше. {Въ кавычки особаго вида: " " заключаются, въ подлежащихъ случаяхъ, слова, находящіяся внутри какого-либо текста, приводимаго въ кавычкахъ обычнаго вида: " ". Въ прямыя скобки берутся наши пояснительныя слова въ чужихъ текстахъ, а скобки кривыя употребляются въ другихъ случаяхъ примѣненія скобокъ вообще (ср. прим. 20 главы первой). Многоточіемъ изъ пяти точекъ отмѣчаются пропуски въ цитируемыхъ текстахъ; многоточіе изъ трехъ точекъ есть обычная форма многоточія вообще (см. прим. 22 главы первой). Подъ "П., I" подразумѣваются Письма Владиміра Сергѣевича Соловьева, подъ редакціей Э. Л. Радлова, т. I, С.-Петербургъ, 1908 г. (ср. прим. 70 главы второй); подъ "П., II" -- Письма его-же, подъ той-же редакціей, т. II, С.-Петербургъ, 1909 г. (ср. прим. 29 главы первой); подъ "П., III" -- Письма его-же, подъ той-же редакціей, т. III, С.-Петербургь, 1911 г. (ср. прим. 17 главы первой); подъ "Соч." -- Собраніе сочиненій Владиміра Сергѣевича Соловьева, изд. 1, С.-Петербургь, въ 9 томахъ (ср. прим. 12 главы первой); подъ "Стих." -- Стихотворенія Владиміра Соловьева, изд. 4 (ср. прим. 62 главы первой). При ссылкахъ на другія изданія сочиненій прозаическихъ и стихотворныхъ нашего автора дѣлаются, конечно, соотвѣтствующія указанія въ иной формѣ.} Только въ одномъ пунктѣ допустилъ я небольшое отступленіе отъ прежняго порядка печатанія, а именно въ настоящемъ изданіи я снабжаю каждую главу краткимъ обозначеніемъ ея содержанія, по примѣру книги первой и подготовляемой книги второй} тогда-какъ въ самомъ Журналѣ Министерства Народного Просвѣщенія такого обозначенія не дѣлалось. Эта мелочь еще больше уподобляетъ настоящій выпускъ первый новой серіи книгѣ третьей серіи не состоявшейся.
Въ краткомъ предисловіи къ книгѣ первой мною было ужо оговорено, что обычные справочные указатели, а равно дополненія и исправленія, поскольку они окажутся необходимыми, будутъ представлены по завершеніи всего труда. То-же самое долженъ я повторить и въ настоящее время.
Въ заключеніе приходится лишь указать самымъ краткимъ образомъ, къ чему сводится, въ существенномъ, содержаніе семнадцати главъ, уже отпечатанныхъ въ 1915, 1916 и 1917 гг. Вдаваться въ пересказъ всего этого содержанія, хотя-бы и сжатый, представляется мнѣ нецѣлесообразнымъ и неудобнымъ въ виду повѣствовательнаго способа 'изложенія и обилія частностей, не поддающихся сокращенію, а потому я и воздерживаюсь отъ подобнаго воспроизведенія уже извѣстнаго текста. Какъ кажется, будетъ всего проще ограничиться повтореніемъ заглавій упомянутыхъ семнадцати главъ по отдѣльному изданію. Вотъ эти заглавія.--
Глава I.-- Семья. Родня.-- Глава II.-- Дошкольное дѣтство.-- Глава III.-- Въ гимназіи.-- Глава IV.-- Отрочество и ранняя юность.-- Глава V.-- Студенческіе годы.-- Глава VI.-- Университетскія дѣла.-- Глава VII.-- Профессора. Однокурсники.-- Глава VIII.-- Возмужалость.-- Глава IX.-- Юношескій романъ.-- Глава X.-- Въ духовной академіи.-- Глава XI.-- Оставленіе при университетѣ.-- Глава XII.-- Полученіе степени магистра.-- Глава XIII.-- Оппоненты на магистерскомъ диспутѣ.-- Глава XIV.-- Избраніе въ доценты.-- Глава XV.-- Начало преподавательской дѣятельности.-- Глава XVI.-- На курсахъ Герье.-- Глава XVII.-- Критика М. И. Владиславлева и А. А. Козлова.
Если теперь принять въ разсчетъ, что Вл. С. Соловьевъ родился 17-го января 1853 г., а критическія статьи, посвященныя его магистерской диссертаціи: Кризисъ западней философіи, противъ позитивистовъ (Москва, 1874 г.), и принадлежащія перу М. И. Владиславлева и А. А. Козлова, появились въ печати въ началѣ 1875 г., то легко усмотрѣть, что въ опубликованныхъ доселѣ главахъ настоящаго труда подвергнуты болѣе пли менѣе обстоятельному изученію первые 22 года жизни нашего философа, и что мы присутствуемъ какъ разъ при ближайшихъ послѣдствіяхъ его перваго выступленія на общественномъ поприщѣ. До конца "молодыхъ годовъ", областью которыхъ ограничивается пока предпринятое мною изслѣдованіе, еще довольно далеко, ибо, согласно сказанному во вступительныхъ замѣчаніяхъ, предпосланныхъ главѣ первой, конецъ разумѣемаго періода пріурочивается безъ искусственной натяжки къ 1881 г., къ началу царствованія Александра ІІІ-го...
Объ общемъ характерѣ и задачахъ изслѣдованія, подводимаго водъ широкое понятіе "матеріаловъ къ біографіи", говорится мною въ тѣхъ-же вступительныхъ замѣчаніяхъ, предпосланныхъ главѣ первой. Во избѣжаніе недоразумѣній, считаю, впрочемъ, необходимымъ повторно пояснить, что какъ раньше, такъ и теперь я понимаю подъ указаннымъ терминомъ не сырые біографическіе матеріалы, случайные и разрозненные, а матеріалы извѣстнымъ образомъ обработанные и систематизированные. Можетъ-быть, въ силу этого обстоятельства, "матеріалы къ біографіи", впредь до болѣе полной и всесторонней разработки біографическихъ данныхъ, будутъ замѣнять собою и самую біографію.
XVIII.-- Полемика съ В. В. Лесевичемъ и В. Д. Кавелинымъ.
Обозрѣвая въ настоящей главѣ статьи В. В. Лесевича и К. Д. Кавелина, выступившихъ противъ Кризиса западной философіи, и отвѣты на эти статьи со стороны Соловьева, будемъ держать въ памяти, что на этотъ разъ противъ 22-лѣтняго молодого человѣка ополчились лица, значительно опередившія его по возрасту: В. В. Лесевичу было въ эту пору около 38 лѣтъ, а К. Д. Кавелину -- около 67...
Статья В. В. Лесевича, подъ заглавіемъ: Какъ иногда пишутся диссертаціи, воспроизводитъ, насколько можно судить, въ переработанномъ и распространенномъ видѣ всѣ тѣ возраженія, которыя авторъ ея дѣлалъ Соловьеву на магистерскомъ диспутѣ его изустно. {В. В. Лесевичъ, Какъ иногда пишутся диссертаціи. Вл. Соловьевъ, "Кризисъ западной философіи противъ позитивистовъ. М. 1874. Отечественныя Записки, 1875 г., январь; отдѣлъ: "Современное обозрѣніе," стр. 38--66.-- См. также Собраніе сочиненій В. В. Лесевича; Москва, 1915 г., т. II, стр. 427--449. Здѣсь внизу помѣтка -- ссылка на Отечественныя Записки и 1877 г. (должно быть, опечатка).} -- "Общій взглядъ г. Соловьева на современное состояніе философіи на Западѣ" критикъ изображаетъ такъ: -- "недавнее еще всеобщее господство позитивизма смѣнилось теперь всеобщимъ господствомъ философіи безсознательнаго, небывалый успѣхъ которой представляется не только Фактомъ, свидѣтельствующимъ о современномъ умонастроеніи европейскаго Запада, но и рѣшающимъ принципіально вопросъ о значеніи метафизики въ ходѣ умственнаго развитія человѣчества." Опредѣливши такимъ образомъ сущность того воззрѣнія, котораго якобы держится Соловьевъ, критикъ задается вопросомъ: -- "Посмотримъ: такъ-ли это?" -- В. В. Лесевичъ указываетъ, прежде всего, что если дѣло обстоитъ такъ, какъ представляетъ-де Соловьевъ, то "кризисъ, очевидно, былъ пережигъ позитивизмомъ, а не западною Философіею, которая нашла себѣ благополучный исходъ въ философіи безсознательнаго" Сообразно съ этимъ, слѣдовало бы измѣнить самое заглавіе диссертаціи: нельзя говорить о кризисѣ западной философіи противъ позитивистовъ, когда подразумѣвается собственно реакція противъ позитивистовъ. "Это, конечно, мелочь; но мелочь, свидѣтельствующая о такомъ смѣшенія понятій, которое относится не къ какой-нибудь частности избраннаго авторомъ вопроса, а къ общей его постановкѣ." -- Далѣе, критикъ возражаетъ противъ мнѣнія, будто-бы успѣхъ той или другой философской системы разрѣшаетъ философскіе вопросы по существу. "Давно-ли система Гегеля производила болѣе шуму, чѣмъ теперь производитъ система Гартманна. А столоверченіе, а спиритизмъ! Ужели передъ ними слѣдуетъ благоговѣть, только ради громкаго успѣха, выпавшаго имъ на долю?" -- Дѣло вообще не въ успѣхѣ той или другой системы философіи, а въ очевидной и рѣзкой противоположности между метафизикою, какъ "воображаемымъ знаніемъ", и наукою, какъ "знаніемъ положительнымъ". По изверженіи метафизики изъ науки, наступаетъ такая пора, когда является возможность "осуществленія основанной на наукѣ философіи". "Съ силою генія кладетъ Ог. Контъ краеугольный камень этой философіи -- свой Cours de philosophie positive и даетъ задачѣ рѣшеніе, подготовлявшееся вѣками", {Огюстъ Контъ родился въ Монпелье 19-го января 1798 г., умеръ въ Парижѣ 5-го сентября 1857 г. Въ поминкахъ, устроенныхъ Петербургскимъ философскимъ обществомъ во случаю столѣтней годовщины со дня рожденія Конта, участвовалъ и Соловьевъ (си. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 782). Cours de philosophie positive изданъ въ Парижѣ, въ 6 тонахъ, въ 1839--1842 гт.; 2-ое изданіе, съ предисловіемъ Литтре, вышло въ свѣтъ тамъ-же въ 1864 г. См., между прочимъ, Альфреда Вебера. Исторія европейской философіи; пер. подъ ред. А. А. Козлова; Кіевъ, 1882 г.; стр. 396--402.} но Контовскіе элементы позитивизма еще не исчерпываютъ всего содержанія позитивизма. Какъ возникновеніе позитивизма не было внезапнымъ, такъ и развитіе его не идетъ скачками; при этомъ вполнѣ возможно и нарожденіе новыхъ метафизическихъ системъ.-- "Утвержденіе г. Соловьева, что чей бы то ни было умъ можетъ успокоиться на результатѣ позитивизма", кажется В. В. Лесевичу легкомысленнымъ, ибо позитивизмъ не успокаиваетъ умы, а лишаетъ ихъ покоя, требуя точнаго научнаго изслѣдованія въ замѣнъ игры воображенія. Не отвѣчаетъ дѣйствительности, по мнѣнію критика, и "утверждаемый г. Соловьевымъ фактъ, что въ недавнее еще время умъ человѣческій, представляемый западными мыслителями, подчинился господству позитивизма." Позитивистовъ на Западѣ вовсе не очень много, да и вообще картона умственнаго движенія на Западѣ, рисуемая Соловьевымъ, можетъ быть названа "картиною суздальской работы: мазнулъ суздальскій художникъ краскою позитивизма, потомъ мазнулъ краскою философіи безсознательнаго -- и картина готова." Повсемѣстное господство позитивизма вымышлено Соловьевымъ, какъ вымышлено имъ и то, что "позитивисты всѣхъ оттѣнковъ, полу-позитивисты и представители всѣхъ родственныхъ позитивизму философскихъ системъ, всѣ сдѣлались послѣдователями и поклонниками Гартманна." Въ самой Германіи, гдѣ система Гартманна получила особенно большую извѣстность, философія безсознательнаго встрѣтила и весьма существенныя возраженія -- между прочимъ, со стороны Ланге, автора Geschichte des Materialismus. Воззрѣнія Гартманна Ланге сближаетъ съ воззрѣніями австралійскихъ дикарей... {Ф. А. Ланге родился въ 1828 г., умеръ въ 1875 г. Его Geschichte des Materialismus (Iserlohn, 1866) была переведена на русскій языкъ H. Н. Страховымъ съ 3-го нѣмецкаго изданія и издана въ 2 томахъ въ Петербургѣ въ 1881--1883 гг. Переводъ съ 6-го нѣмецкаго изданія былъ изготовленъ подъ редакціей Вл. С. Соловьева и изданъ въ Кіевѣ -- Харьковѣ, въ 2 томахъ, въ 1899--1900 гг.-- Къ переводу Соловьевъ прибавилъ предисловіе, перепечатанное въ Соч., VIII, 405--408. Здѣсь онъ выражается, между прочимъ, такъ: -- "Матеріализмъ, какъ низшая элементарная ступень философіи, имѣетъ всегдашнее, прочное значеніе; но, какъ самообманъ ума, принимающаго эту низшую ступень за цѣлую лѣстницу, матеріализмъ естественно исчезаетъ при повышеніи философскихъ требованій,-- хотя, конечно, до конца исторія будутъ находиться умы элементарные, для которыхъ догматическая метафизика матеріализма останется самою соотвѣтственною философіей." L. с., стр. 406.-- Напомнимъ, что въ незнакомствѣ съ Ланге укорялъ Соловьева В. В. Лесевичъ и на самомъ магистерскомъ диспутѣ (ср. выше, въ главѣ двѣнадцатой).-- Относительно сопоставленія философіи безсознательнаго съ нѣкоторыми первобытными воззрѣніями см. Ф. А. Ланге, по переводу подъ редакціей Соловьева, т. II, стр. 179 и прим. 84-ое къ этой-же страницѣ.} -- Убѣдившись въ несостоятельности "общаго взгляда" Соловьева, В. В. Лесевичъ обращается къ обсужденію дальнѣйшаго вопроса: да ужъ хорошо-ли знакомъ Соловьевъ съ тѣми двумя моментами, изъ которыхъ сложился въ его головѣ "небывалый, невозможный и невообразимый кризисъ"?-- Относительно позитивизма задача разрѣшается критикомъ чрезвычайно просто. Напомнивши читателямъ о столкновеніи Соловьева съ С. В. де-Роберти на диспутѣ, В. В. Лесевичъ разными сопоставленіями и справками старается привести читателей къ. тому заключенію, что слово: "spontané"", встрѣчающееся у Ог. Конта, отнюдь нельзя переводить словомъ: "произвольное", какъ то дѣлаетъ Соловьевъ на стр. 133 своей диссертаціи. {Соч., I, 150.-- Ср. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 804-ое.-- Приведемъ здѣсь для ясности и самый спорный текстъ (отрывокъ изъ приложенной къ Кризису западной философіи статьи: Теорія Огюста Конта о трехъ фазисахъ въ умственномъ развитіи человѣчества): -- "Для Конта религія происходитъ и существуетъ единственно для объясненія внѣшнихъ явленій, какъ первоначальная ихъ теорія, теорія неудовлетворительная и произвольная, которую поэтому человѣчество в отвергаетъ по мѣрѣ своего прогрессивнаго развитія, замѣняя ее другими теоріями, сначала метафизическими, а потомъ и окончательно научными или положительными. Вотъ слова самого Конта: "Если, съ одной стороны, всякая положительная теорія должна быть основана на наблюденіяхъ, то столь-же ясно, съ другой стороны, что для правильнаго наблюденія умъ человѣческій нуждается въ какой -нибудь теорія.-- Такимъ образомъ, понуждаемый, съ одной стороны, необходимостью наблюдать -- для составленія дѣйствительныхъ теорій, а, съ другой стороны, не менѣе сильною необходимостью создавать себѣ какія-нибудь теоріи -- для произведенія послѣдовательныхъ наблюденій,-- умъ человѣческій при самомъ началѣ явился бы заключеннымъ въ логическій кругъ, изъ котораго онъ никогда не имѣлъ бы средствъ выйти, еслибы, къ счастью, онъ не открылъ себѣ естественнаго исхода черезъ произвольное (spontané) развитіе теологическихъ представленій, которыя дали твердую опору его усиліямъ м пищу его дѣятельности" и т. д."} Погрѣшая въ переводѣ слова: "spontané", авторъ Кризиса западной философіи создаетъ свой собственный позитивизмъ, вмѣсто Контовскаго.. "И забавно смотрѣть," говоритъ критикъ, "какъ г. Соловьевъ надрывается надъ этимъ позитивизмомъ собственнаго изобрѣтенія, и ниже-де онъ всякой критики, и несостоятельный, и нелѣпый, и вульгарный". Непониманіе Соловьевымъ истиннаго смысла философіи безсознательнаго устанавливается В. В. Лесевичемъ тоже весьма просто. Отмѣтивши, что основные результаты философіи безсознательнаго пріобрѣтаютъ у Соловьева характеръ ученія религіознаго, а не философскаго, и что простое соединеніе формы и содержанія ошибочно принимается имъ за синтезъ, критикъ старается доказать, что Э. Ф. Гартманнъ не только рѣшительно противопоставляетъ религію наукѣ, но и, отвергая христіанство (и какъ содержаніе будущей философіи, и какъ содержаніе будущей религіи), предвѣщаетъ такой грядущій синтезъ религіозныхъ воззрѣній, господствующей идеей котораго будетъ пантеизмъ; при этомъ критикъ ссылается на одно изъ недавнихъ сочиненій Э. Ф. Гартманна, подъ заглавіемъ: Die Selbstzersetzung des Christenthums und die Religion der Zukunft (Berlin, 1874). Все это совсѣмъ не то, что у Соловьева. "Провозглашать философію Гартманна, увлекаться ею, jurare in verba magistri... и такъ расходиться съ Гартманномъ! Явленіе дѣйствительно небывалое!" У Конта Соловьеву пригрезился произволъ, у Гартманна ему мерещатся христіанскія идеи...-- Послѣ разсужденій о непониманіи Соловьевымъ и Конта, и Гартманна, "ядро диссертаціи г. Соловьева" оказывается "ликвидированнымъ". В. В. Лесевичъ спрашиваетъ: "что же еще въ ней остается?" -- и отвѣчаетъ: -- "Остается жиденькій обзоръ исторіи философіи, который могъ бы быть и прекраснымъ, но который диссертаціи, однакоже, не спасаетъ. Къ несчастью для г. Соловьева, даже и этотъ, обзорецъ нельзя назвать -- не говорю прекраснымъ -- а даже сноснымъ." -- Заканчивается статья пожеланіемъ Соловьеву, облеченному уже званіемъ магистра и имѣющему право учить другихъ тому, чему самъ научился, подвизаться на избранномъ имъ поприщѣ какъ можно лучше, причемъ въ назиданіе ему приводится длинная цитата изъ Цёльнера на тему объ инстинктивномъ чувствѣ стыдливости. {Приведенныя въ кавычкахъ слова изъ статьи В. В. Лесевича въ Отечественныхъ Запискахъ (прим. 1188) взяты со стр. 38, 39--41, 44, 45, 47, 50, 52--54.-- Враждебное отношеніе В. В. Лесевича къ Соловьеву проявлялось и въ послѣдующее время. См. Е. Ганейзера, В. В. Лесевичъ въ письмахъ и воспоминаніяхъ; Голосъ Минувшаго, 1914 г., августъ, стр. 44--96.}
На критику В. В. Лесевича Соловьевъ отвѣчалъ антикритикой, подъ заглавіемъ: Странное недоразумѣніе, помѣщенной въ журналѣ М. Н. Каткова. Вмѣстѣ съ тѣмъ противъ Отечественныхъ Записокъ выдвинулся, значитъ, Русскій Вѣстникъ. {Соч., I, 195--203. Ср, выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1090-ое.}
Соловьевъ признаетъ статью В. В. Лесевича написанной совершенно искренно и даже не безъ горячности; "притомъ она, невидимому, стоила своему автору нѣкотораго труда." Тѣмъ прискорбнѣе, полагаетъ Соловьевъ, что "единственнымъ основаніемъ" для этой статьи сослужило недоразумѣніе: "критикъ мой принялъ за основную мысль разбираемаго имъ сочиненія нѣчто такое, чего не только въ этомъ сочиненіи не находится, но что мнѣ, автору его, никогда и въ голову не приходило." Недоразумѣніе В. В. Лесевича порождено не только тѣмъ, что основную мысль сочиненія онъ выводитъ изъ отдѣльнаго отрывка и изъ заглавія, а не изъ всего со. держанія сочиненія, но и тѣмъ, что, приводя слова критикуемаго автора, онъ нисколько не занимается ихъ прямымъ смысломъ, а влагаетъ въ нихъ свое собственное содержаніе, которое затѣмъ и оспариваетъ,-- Свои возраженія В. В. Лесевичу Соловьевъ излагаетъ по пунктамъ.-- Во-первыхъ, онъ рѣшительно отрицаетъ, чтобы В. В. Лесевичъ правильно усвоилъ себѣ его мысль о значеніи философіи безсознательнаго. "Фактъ успѣха Гартманновой философіи", говоритъ Соловьевъ, "свидѣтельствуетъ для меня лишь о фактической силѣ метафизическихъ задачъ надъ умомъ человѣческимъ и вызываетъ меня къ разсмотрѣнію вопроса о внутренней истинѣ какъ метафизики вообще, такъ въ особенности этой послѣдней метафизической попытки Изъ дальнѣйшаго же изслѣдованія оказывается, что попытку Гартманна должно считать саму по себѣ весьма неудачною, что система его не только далека отъ совершенства, но представляетъ многія несомнѣнныя нелѣпости; но "что тѣмъ не менѣе эта система, составляющая результатъ всего предшествующаго развитія, содержитъ въ себѣ нѣкоторыя истинныя начала, какъ маленькое зерно въ толстой скорлупѣ, и что, развивая логически эти начала, необходимо должно придти къ извѣстнымъ положительнымъ воззрѣніямъ въ области существенныхъ философскихъ вопросовъ,-- къ воззрѣніямъ новымъ и для западнаго ума неожиданнымъ." -- Во-вторыхъ, Соловьевъ останавливается на словахъ В. В. Лесевича о томъ, что позитивизмъ способенъ къ дальнѣйшему развитію, и что авторъ Кризиса западной философіи легкомысленно-де утверждаетъ, будто-бы на результатѣ позитивизма кто-то успокаивается. "Но гдѣ-же я это утверждалъ?" съ простодушнымъ недоумѣніемъ спрашиваетъ Соловьевъ. Возможности развитія для позитивизма онъ отнюдь не исключаетъ. "Только дѣло совсѣмъ не въ этомъ и не объ этомъ я говорю. Развивайте вашу систему, сколько угодно, вѣдь она все-таки-же останется системой относительныхъ познаній объ относительныхъ поверхностныхъ явленіяхъ или представленіяхъ. Продолжайте плоскость хоть до безконечности, она не получитъ стереометрическаго содержанія. А оно-то и нужно." -- Въ-третьихъ, Соловьевъ оспариваетъ замѣчаніе В. В. Лесевича, что будто-бы, по его, Соловьева, мнѣнію, "умъ человѣческій, представляемый западными мыслителями, подчинился господству позитивизма." Ничего подобнаго Соловьевъ не утверждалъ и не утверждаетъ. Надо различать позитивизмъ, какъ систему Ог. Конта, и позитивизмъ, какъ антиметафизическое направленіе. О первомъ авторъ диссертаціи говоритъ лишь въ особомъ приложеніи, причемъ о всеобщемъ господствѣ контизма нѣтъ и помину. Другое дѣло -- позитивизмъ во второмъ смыслѣ. "Господство этого отрицательнаго направленія, при всей своей эфемерности, есть фактъ несомнѣнный." -- Въ-четвертыхъ, Соловьевъ отвергаетъ приписываемое ему В. В. Лесевичемъ мнѣніе, будто-бы позитивисты разныхъ оттѣнковъ превратились въ гартманнистовъ. "Смѣю увѣрить г. Лесевича, что такой вздоръ не только на-яву, но и во снѣ мнѣ не представлялся." -- Въ-пятыхъ, Соловьевъ заявляетъ, "что "кризисъ противъ позитивистовъ", представляемый философіей Гартманна и составляющій будто-бы основпую мысль диссертаціи, есть пятая нелѣпость, которою надѣляетъ" его "щедрость г. Лесевича". Эту нелѣпость В. В. Лесевичъ могъ почерпнуть развѣ изъ заглавія, гдѣ передъ словами: "противъ позитивистовъ" не поставленъ знакъ препинанія. Но вѣдь "такъ-какъ слово: кризисъ никогда не сочиняется со словомъ: противъ, то очевидно, слова: противъ позитивистовъ относятся не къ слову: кризисъ, а ко всему заглавію, означая, что эта книга, озаглавленная: Кризисъ западной философіи, направлена противъ позитивистовъ, какъ, напр., De civitate Dei contra paganos, или De Spiritu Sancto contra Eunomium и т. д." Къ этому мѣсту своей статьи Соловьевъ дѣлаетъ такое примѣчаніе:-- "Что слова эти: противъ позитивистовъ составляютъ лишь прибавку къ заглавію, и прибавку несущественную, видно изъ того, что ихъ нѣтъ въ заглавіи текста послѣ введенія: тамъ стоитъ просто -- Кризисъ западной философіи. Точно также въ періодическомъ изданіи (Православное Обозрѣніе), въ которомъ первоначально напечатана моя диссертація, она озаглавлена просто -- Кризисъ западной философіи, безъ прибавленія: противъ позитивистовъ. Такъ-какъ душевное спокойствіе моихъ ближнихъ дороже мнѣ двухъ столь маловажныхъ словъ, то я даю г. Лесевичу полное право во всѣхъ экземплярахъ моей диссертаціи, которые ему только попадутся, безъ милосердія зачеркивать эти два несчастныя слова. Но вмѣстѣ съ тѣмъ онъ, разумѣется, долженъ будетъ зачеркнуть и всѣ свои возраженія." {Ср. выше, въ главѣ двѣнадцатой, прим. 774-ое.} Соловьевъ изумляется способности В. В. Лесевича "такъ много и съ такою серьезностью толковать о такомъ очевидномъ вздорѣ", какъ этотъ имъ-же самимъ измышленный кризисъ противъ позитивистовъ. Другое дѣло тотъ несомнѣнный кризисъ западной философіи, о которомъ я говорю, кризисъ, состоящій въ томъ, что эта философія, путемъ внутренняго логическаго развитія, пришла въ послѣднемъ результатѣ къ своему самоотрицанію, должна отказаться отъ того, на чемъ стояла, и признать то, что отвергала. Но объ этомъ-то дѣйствительномъ кризисѣ западной философіи, объясненіе котораго составляетъ содержаніе моего сочиненія, г. Лесевичъ, къ сожалѣнію, не говоритъ ни слова, т. е. онъ не говоритъ ни слова о содержаніи моего сочиненія." -- Въ дальнѣйшемъ Соловьевъ разбираетъ соображенія В. В. Лесевича относительно дѣла "съ произволомъ у Конта [слово: "spontané"!] и съ христіанскими идеями у Гартманна". Положимъ, въ нѣкоторыхъ мѣстахъ, цитируемыхъ критикомъ изъ сочиненій Ог. Конта, слово: "spontané", дѣйствительно, неловко перевести черезъ "произвольный". "Но чтоже это доказываетъ? Неужели г. Лесевичу неизвѣстно, что одно и то-же слово одного языка не во всякой связи можетъ передаваться однимъ и тѣмъ-же словомъ другого языка? Нужно бы было показать, что именно въ данномъ случаѣ нельзя перевести такъ, какъ я перевелъ, во этого оба мои оппонента [т" е. В. В. Лесевичъ и раньше С. В. де-Роберти] и не пытались сдѣлать." Соловьевъ высказываетъ догадку, что оба оппонента не схватываютъ точнаго и прямого смысла русскаго слова: "произвольный", а потому и заблуждаются на-счетъ допустимости примѣненнаго имъ оборота. Что касается второго упрека, то объ отношеніи Гартманна къ христіанству въ диссертаціи нѣтъ ни слова. Впрочемъ, объ отрицательныхъ взглядахъ на христіанство можно судить и по Philosophie des Unbewussten, независимо отъ той брошюры, на которую ссылается В. В. Лесевичъ. "Но спрашивается: какое заключеніе противъ меня можно вывести изъ того, что мои взгляды на христіанство противоположны взглядамъ на него Гартманна? Вотъ еслибы я утверждалъ, что Гартманнъ относится къ христіанству положительно и вдругъ оказалось бы нѣчто противное, тогда дѣйствительно я былъ бы въ печальномъ положеніи. Но я ничего подобнаго не утверждалъ и утверждать не могъ. Или, можеть-быть, я безусловный послѣдователь Гартманна и потому долженъ быть съ нимъ во всемъ согласенъ?" Соловьевъ выдержками изъ своей диссертаціи совершенно отчетливо удостовѣряетъ, что его отнюдь нельзя считать безусловнымъ поклонникомъ Э. Ф. Гартманна, и что ни о какомъ слѣпомъ увлеченіи его Философіей безсознательнаго не можетъ быть и рѣчи.-- Подъ конецъ Соловьевъ высказываетъ нѣсколько краткихъ замѣчаній о заключительныхъ упрекахъ В. В. Лесевича и заканчиваетъ свой "отвѣтъ" такими словами:-- "Ни одного изъ моихъ положеній, ни одной изъ моихъ мыслей, ни одного изъ вопросовъ, затронутыхъ въ моей диссертація, не касается г. Лесевичъ въ своихъ возраженіяхъ. Направлены же его возраженія противъ слѣдующаго: во-первыхъ, противъ заглавія диссертаціи, понятаго имъ превратно; во-вторыхъ, противъ вступительныхъ словъ первой главы и заключительныхъ словъ главы послѣдней,-- словъ, понятыхъ имъ въ столь-же превратномъ смыслѣ, и, наконецъ, въ-третьихъ, противъ превратно понятаго имъ перевода французскаго слова: "spontané".-- Въ виду этого какъ объяснить статью г. Лесевича? Къ сожалѣнію, совершенно очевидно, что единственное объясненіе состоитъ именно въ томъ, что г. Лесевичъ совсѣмъ ничего не понялъ въ разбираемомъ имъ сочиненіи. А въ такомъ случаѣ мнѣ остается только дать ему одинъ добрый совѣтъ -- исполнить высказанное имъ на моемъ диспутѣ намѣреніе и убѣжать какъ можно дальше не только отъ моей, но и отъ всякой философіи." {Слова въ кавычкахъ, заимствованныя изъ отвѣтной статьи Соловьева (прим. 1193), взяты послѣдовательно со всѣхъ страницъ этой статьи.-- О "бѣгствѣ" В. В. Лесевича отъ философіи ср. въ главѣ двѣнадцатой, соотвѣтственно прим. 811-му и 814-му.}
Оглядываясь на эту полемику, отдѣленную отъ насъ болѣе чѣмъ -40-лѣтнимъ промежуткомъ времени, невольно задаешься вопросомъ: неужели, въ самомъ дѣлѣ, такъ трудно было тогда понять, что главная и основная задача Соловьева состояла не въ приниженіи контизма и не въ возвеличеніи философіи безсознательнаго à tout prix, а въ возможно точномъ опредѣленіи характера того глубокаго внутренняго переворота, который стало переживать въ новѣйшее время философское сознаніе, европейскаго человѣчества? неужели такъ трудно было тогда догадаться, что въ міровой исторіи назрѣваютъ такія условія, при которыхъ окажутся уже совершенно недостаточными привычныя "плоскости" традиціоннаго эмпиризма и традиціоннаго раціонализма, и которыя властно потребуютъ новаго философскаго содержанія для "стереометрическаго" заполненія душевной пустоты? И трудность была, очевидно, значительная, если даже такіе серьезные представители тогдашней русской интеллигенціи, какъ B. B. Лесевичъ, не сознавали всего трагизма современныхъ философскихъ переживаній и готовы были повѣрить, что распря между философіей и наукой разрѣшается такъ-же просто, какъ противорѣчіе между "воображаемымъ знаніемъ" и "знаніемъ положительнымъ." Нельзя не поражаться тѣмъ, до какой степени плохо подготовленными для оцѣнки этого трагизма оказались тогда "передовые" круги русскаго образованнаго общества, не взирая на недавніе труды хотя-бы И. В. Кирѣевскаго и А. С. Хомякова, старавшихся уяснить коренные недочеты западноевропейскаго просвѣщенія и намѣчавшихъ нѣкоторыя весьма цѣнныя новыя чаянія...
Вскорѣ послѣ В. В. Лесевича отозвался на диссертацію Соловьева и К. Д. Кавелинъ, издавшій въ началѣ 1875 г. брошюру подъ заглавіемъ: Апріорная философія или положительная наука?-- съ пояснительнымъ добавленіемъ: По поводу диссертаціи С. В. Соловьева. На заглавномъ листѣ брошюры имѣется помѣтка: "Дозволено цензурою. С.-Петербургъ, 11-го марта 1875 года." {Названная брошюра перепечатана въ составѣ т. ІІІ-го Собранія сочиненій К.Д. Кавелина (С.-Петербургь, изданіе В. Глаголева), стр. 285--320.}
Выписавши въ началѣ статьи заглавіе магистерской диссертаціи Соловьева, авторъ начинаетъ свои разсужденія такими словами:-- "Эта небольшая книжка есть диссертація на степень магистра, защищенная г. Соловьевымъ въ С.-Петербургскомъ университетѣ 24-го ноября минувшаго года. И самъ авторъ, и его книжка, и диспутъ обратили на себя вниманіе и сдѣлались предметомъ оживленныхъ толковъ въ петербургскихъ кружкахъ, интересующихся Философіей. На это было много причинъ." Тутъ К. Д. Кавелинъ указываетъ и на юный возрастъ Соловьева, и на блистательную сдачу имъ магистерскаго экзамена, и на основательное знаніе предмета, и на талантливость изложенія.-- Тезисы диссертаціи, воспроизводимые критикомъ полностью, и заключительныя слова диссертаціи о возстановленіи совершеннаго внутренняго единства умственнаго міра Даютъ ему поводъ выставить такое общее замѣчаніе: -- "Выписанные тезисы и основная заключительная мысль послѣдовательно проведены въ диссертаціи, отъ первой страницы до послѣдней, черезъ все развитіе философіи у новыхъ европейскихъ народовъ, и составляютъ основный тонъ критическаго разбора философскихъ системъ. -- Не желая останавливаться на подробностяхъ и частностяхъ диссертаціи, хотя посреди нихъ "очень нерѣдко встрѣчаются глубокія и вѣрныя замѣчанія", К. Д. Кавелинъ считаетъ . необходимымъ выяснить, какъ рѣшаетъ Соловьевъ главнѣйшій философскій вопросъ,-- вопросъ о томъ, "что человѣкъ познаетъ и какъ познаетъ".-- Въ диссертаціи, по словамъ критика, доказывается,. что самобытная дѣйствительность дается во внутреннемъ опытѣ, и что въ этомъ внутреннемъ опытѣ обманчивый покровъ реальности снимается. Сообразно съ этимъ, "наше настоящее существо вовсе не есть какая-то трансцендентная, внѣ сознанія пребывающая субстанція -- чудовищный и мертворожденный плодъ беззаконнаго союза грубой фантазіи съ отвлеченнымъ разсудкомъ,-- истинное существо нашей личности выражается и познается въ дѣйствительности внутренняго опыта, въ дѣйствительномъ хотѣніи, въ дѣйствительномъ мышленіи и въ дѣйствительной постоянной связи обоихъ въ единствѣ самосознанія, которое и есть дѣйствительное я." {См. Соч., I, 70.} Познавая въ опытѣ внутреннемъ свое субъективное бытіе въ его дѣйствительности, мы познаемъ тѣмъ самымъ истинно-сущее, хотябы это познаніе и не было абсолютно-адэкватнымъ въ данный моментъ. Вторымъ источникомъ познанія является опытъ внѣшній. Тутъ познается внѣшнее бытіе въ его реальности. Третій источникъ познанія -- разсужденіе, или познаніе чисто логическое. Въ разсужденіи мы не познаемъ никакой дѣйствительности и никакой реальности, а утверждаемъ только извѣстныя необходимыя условія или законы бытія. Познаніе чисто логическое и внѣшній опытъ не существуютъ въ отдѣльности другъ отъ друга, а всегда соединены въ той или другой степени. Такое-же отношеніе обнаруживаетъ чисто логическое познаніе и къ внутреннему опыту. "Элементы внутренняго міра, такъ-же какъ и внѣшняго, могутъ быть образованы въ дѣйствительное познаніе только при посредствѣ извѣстныхъ логическихъ условій или законовъ" {См. Соч., I, 123.}. Сдѣлавши въ общемъ довольно обширныя выписки изъ диссертаціи Соловьева, К. Д. Кавелинъ высказывается затѣмъ такъ:-- "Если я правильно понялъ выписанныя мною мѣста, то смыслъ ихъ вотъ какой. Внѣшній міръ не имѣетъ дѣйствительнаго реальнаго бытія внѣ насъ, не существуетъ вовсе самъ по себѣ внѣшній міръ есть только явленіе, не есть непосредственное явленіе дѣйствительно сущаго, а вторичное,-- потому, что дѣйствительно сущее непосредственно въ немъ не выражается, а проявляется лишь черезъ насъ, какъ наше представленіе..... Познающій субъектъ есть вмѣстѣ и познающее, и познаваемое, и такимъ образомъ представляетъ непосредственное единство апріорныхъ логическихъ формъ и эмпирическаго содержанія. Такое единство, предшествующее познанію, и есть непосредственное проявленіе метафизической сущности, которую мы, такимъ образомъ, можемъ познать, хотя и не вполнѣ, лишь черезъ внутренній опытъ, черезъ непосредственное сознаніе этого проявленія въ насъ. Коренная ошибка западной философіи заключается, слѣдовательно, въ томъ, что она, разложивъ конкретное проявленіе дѣйствительно сущаго на логическія апріорныя формы и категоріи, съ одной стороны, и ихъ эмпирическое содержаніе, съ другой, думала познать метафизическую сущность отдѣльно или въ первыхъ, или въ послѣднемъ, тогда-какъ она проявляется въ ихъ данной совокупности, предшествующей сознанію, и потому доступна одному конкретному мышленію." -- Въ соотвѣтствіи съ только-что сказаннымъ, "исходными истинами въ воззрѣніяхъ г. Соловьева", по мнѣнію К. Д. Кавелина, "являются: феноменальность внѣшней природы, субстанціальность прирожденныхъ всеобщихъ логическихъ формъ и категорій (пространства, времени и причинности), какъ проявленій всеединой метафизической сущности, единаго дѣйствительно сущаго, которое поэтому лишь отчасти, не вполнѣ, доступно конкретному мышленію отдѣльныхъ человѣческихъ личностей." -- Съ такими основными воззрѣніями ("если дѣйствительно таковы основныя воззрѣнія г. Соловьева") критикъ согласиться не можетъ. К. Д. Кавелинъ полагаетъ, что "они плодъ важныхъ недоразумѣній, проистекающихъ изъ ошибочной постановки вопроса о бытіи и познаніи." -- Свои возраженія К. Д, Кавелинъ начинаетъ съ утвержденія, что "съ личной точки зрѣнія", съ точки зрѣнія личнаго разума, "нельзя, не дѣлая важныхъ ошибокъ, придти къ отрицанію дѣйствительнаго существованія внѣшняго міра". Откуда-же, однако, берется это отрицаніе, исповѣдуемое многими философскими системами? "Причина этого заключается не въ томъ, что внѣшняго міра не существуетъ, а единственно въ томъ, что наше о немъ предоставленіе есть Фактъ субъективный, не самъ внѣшній міръ, а образъ его въ насъ, ему соотвѣтствующій, и притомъ далеко неполный и несовершенный." Конечно, образъ предмета и самый предметъ могутъ быть очень различными; "первый во всякомъ случаѣ есть только символъ послѣдняго." Но поскольку образъ предмета и самый предметъ оказываются въ постоянномъ и правильномъ соотвѣтствіи между собою, мы считаемъ наше знаніе о внѣшнемъ мірѣ достовѣрнымъ. На это возражаютъ, что "вся сущность и смыслъ знанія" не во внѣшнихъ впечатлѣніяхъ, а въ тѣхъ всеобщихъ логическихъ формахъ и категоріяхъ, "которыя отъ насъ привносятся къ внѣшнему впечатлѣнію, и изъ него никакъ выведены быть не могутъ" По мнѣнію К. Д. Кавелина, и эта аргументація не доказываетъ, будто внѣшній міръ не существуетъ внѣ насъ. Не слѣдуетъ забывать, "что представленія внѣшнихъ предметовъ не являются вамъ, какъ прежде думали, сразу, готовыми, а вырабатываются постепенно, актами непосредственнаго или безсознательнаго мышленія Новорожденный ребенокъ, съ самаго своего появленія на свѣтъ, уже начинаетъ безсознательно совершать акты мышленія. Очень можетъ быть, что они даже предшествуютъ его рожденію." Всеобщія логическія формы и категоріи "суть или обобщенія явленій, или отвлеченія отъ ихъ свойствъ и принадлежностей, и потому имѣютъ чисто положительный характеръ, примѣненіе же ихъ къ эмпирическому матеріалу есть одинъ изъ необходимыхъ и всегдашнихъ пріемовъ сознательнаго и безсознательнаго мышленія." Путемъ послѣдовательныхъ отвлеченій постепенно вырабатываются понятія о времени, пространствѣ, количествѣ, причинѣ, сущности или субстанціи. К Д. Кавелинъ полагаетъ, что, напр., "понятіе о пространствѣ выработалось чрезъ сравненіе между собою разстояній между тѣлами, отвлеченныхъ отъ самыхъ тѣлъ." {Недостаточность подобнаго разсужденія, повидимому, совсѣмъ не замѣчается К. Д. Кавелинымъ. Тѣла, какъ протяженныя отдѣльности, и разстоянія между ними, какъ опредѣленія изъ области протяженіи, уже предполагаютъ Форму пространства, какъ таковую...} Найдя такой простой выходъ изъ затрудненія по отношенію къ пространству, критикъ столь-же легко справляется и съ "категоріей причинности". "Категорія эта есть обобщенный результатъ наблюденія, что при существованіи данныхъ такихъ-то явленій непремѣнно возникаетъ другое такое-то явленіе или явленія." {И тутъ оставляется безъ объясненія, какъ-же возможны самыя обобщаемыя наблюденія съ усвоеніемъ отдѣльнымъ Фактамъ того характера, который сказывается въ обобщенномъ результатѣ.} "Вопросъ бытія и знанія и ихъ взаимныхъ отношеній" рѣшается, такимъ образомъ, въ примѣненіи къ внѣшнему міру безъ всякихъ затрудненій, почти играючи. То-же можно сказать и про внутренній міръ (духовный, психическій). "Вся разница только въ томъ, что психическіе факты доставляются мышленію не внѣшними чувствами, а внутреннимъ, психическимъ зрѣніемъ, и что многіе изъ этихъ "актовъ имѣютъ свои особенности, свои характеристическія свойства, вслѣдствіе чего и продукты умственныхъ операцій надъ психическими явленіями выходятъ другіе, чѣмъ тѣ, которые вырабатываетъ мышленіе, обращенное на внѣшній міръ." Отсюда, однако, еще не слѣдуетъ, чтобы стояло придавать особенную важность тому обстоятельству, "что во внутреннемъ опытѣ познающій субъектъ и познаваемый объектъ составляютъ одно, и только различаются между собою." К. Д. Кавелинъ безъ колебаній указываетъ, что "способность человѣка изучать міръ явленій, происходящихъ въ его душѣ, относиться къ нимъ объективно, какъ къ явленіямъ внѣшнимъ", находитъ себѣ простое объясненіе въ способности души "раздвоиться въ себѣ, оставаясь единой". Выражая подобный взглядъ, критикъ, само собою разумѣется, отказывается понять, почему только одни психическіе факты "суть дѣйствительно сущіе". "Какъ внѣшній міръ существуетъ независимо отъ того, знаемъ-ли мы его или нѣтъ, точно такъ-же и міръ психическій. Общія формы, которыя мы примѣняемъ къ психическимъ явленіямъ, тоже не суть апріорныя, а выработаны безсознательными операціями мышленія надъ психическими фактами,-- операціями, предшествующими сознательному мышленію..... Такимъ образомъ, познаваемая нами, по мнѣнію г. Соловьева, метафизическая сущность не есть такая сущность, а..... результатъ психическихъ операцій....." Утверждая, что метафизическая сущность не можетъ быть подлиннымъ предметомъ знанія, К. Д. Кавелинъ допускаетъ, что мы можемъ вѣровать въ нее, созерцать ее какъ субъективное чаяніе, не поддающееся ни доказательству, ни опроверженію. "То, что мы познаемъ черезъ изученіе психическаго міра, не есть знаніе метафизическаго существа, а только знаніе нашей психической природы, и притомъ не метафизическое, а положительное, такое-же, какъ и знаніе внѣшняго міра, только имѣющее предметомъ не внѣшнія, а внутреннія психическія явленія. Далѣе этихъ явленій знаніе, по существу своему, и не можетъ проникнуть." -- Отвергая основныя воззрѣнія Соловьева, критикъ отвергаетъ и его выводы.-- "Г. Соловьевъ, мнѣ кажется, неправъ," говоритъ К. Д. Кавелинъ, "признавая возможность универсальнаго синтеза науки, философіи и религіи....." Наше мышленіе обусловливается возможностью различенія: "гдѣ нѣтъ различенія, тамъ дѣятельность мышленія прекращается." Вслѣдствіе этого умъ нашъ не въ силахъ дойти до того общаго и отвлеченнаго, которое обнимаетъ собою все. Другими словами, единое начало, необходимое для общаго синтеза, сокрыто отъ нашего познанія. "Единое есть предметъ созерцанія, чувства, а не знанія." И недаромъ религія учитъ, что ея тайны не могутъ быть постигнуты умомъ; не безъ причины также относилась отрицательно къ религіи сама философія какъ въ греко-римскомъ мірѣ, такъ и въ послѣдующія времена. Философія, опирающаяся на одно мышленіе, добраться до единаго общаго начала не въ состояніи. "Мышленіе вступаетъ въ свои права только тамъ, гдѣ есть расчлененіе, различеніе; чтобы начать свои операціи, оно должно имѣть возможность разложить единое." На основаніи подобныхъ соображеній К. Д. Кавелинъ приходитъ къ тому заключенію, "что безусловная истина не есть удѣлъ разума, что мы должны удовлетвориться однимъ положительнымъ знаніемъ, т. е. изслѣдованіемъ законовъ явленій, доступныхъ наблюденію и опыту, совершенно отказавшись отъ метафизическаго знанія." Стремленіе къ универсальному синтезу естественно при этомъ отпадаетъ, какъ несбыточная мечта.-- Можно было бы предположить, что отказъ отъ "метафизическаго знанія" предрѣшаетъ, въ глазахъ К. Д. Кавелина, цѣнность этого soi-disant знанія въ совершенно отрицательномъ смыслѣ. Оказывается,-- отнюдь нѣтъ. "Въ общей экономіи человѣческой жизни умъ, способность мышленія, имѣетъ опредѣленную задачу -- создавать новыя сочетанія внѣшнихъ впечатлѣній и психическихъ фактовъ,-- сочетанія, отличныя отъ тѣхъ, какія эти явленія и факты имѣютъ въ дѣйствительности, и черезъ противопоставленіе тѣхъ и другихъ создавать условіе для творческой дѣятельности человѣка во внѣшнемъ мірѣ и надъ самимъ собой." Пользуясь этими все новыми и новыми сочетаніями, человѣкъ прилаживаетъ все лучше и полнѣе окружающую дѣйствительность къ своимъ нравственнымъ и матеріальнымъ потребностямъ. И замѣчательно, что тутъ оправдываетъ себя не одно "положительное знаніе". "Тысячелѣтія, проведенныя въ попыткахъ открыть умомъ безусловную истину, не прошли даромъ. Работая надъ задачей невозможной и безплодной, мы изучили законы психическихъ явленій, изслѣдовали тайники психической жизни, формулы умственныхъ процессовъ и выучились анализировать ихъ продукты." {Если работа надъ задачей невозможной и безплодной оправдала себя въ такой мѣрѣ въ прошломъ, то не слѣдуетъ-ли продолжать эту столь отрицательно аттестуемую работу и дальше? Вѣдь никто-же не согласится признать результаты, достигнутые въ области изученія психическихъ явленій, стоящими на предѣльной высотѣ научнаго совершенства...} -- Въ заключеніе К. Д. Кавелинъ обсуждаетъ отношеніе Соловьева къ философскихъ системахъ Шопенгауэра и Гартманна и къ позитивизму {Въ разсматриваемой брошюрѣ фамилія: Шопенгауэръ пишется почему-то всюду черезъ два "и". Въ собраніи сочиненій эта ошибка исправлена.}. Признавая извѣстныя заслуги и за Шопенгауэромъ, и за Гартманномъ, критикъ полагаетъ все-таки, что Соловьевъ преувеличиваетъ значеніе этихъ мыслителей. Съ одной стороны, надо имѣть въ виду, что воля есть не только импульсъ къ дѣятельности, но и самопроизвольность импульса, а съ другой стороны, надо не забывать и того, что цѣлесообразность дѣйствія, находящаяся въ тѣснѣйшей связи съ самопроизвольностью импульса, неразрывно связана съ сознаніемъ, съ сознательностью. Да и вообще философскіе пріемы Шопенгауэра и Гартманна представляются К Д. Кавелину неудовлетворительными. "Это то-же гипостазированіе обобщеній, то-же принятіе отвлеченностей за дѣйствительныя сущности." Въ системахъ Шопенгауэра и Гартманна критикъ видитъ не "поворотъ западно-европейской философіи на правильный путь", а "послѣднія вспышки угасающаго отвлеченнаго идеализма, который, выяснивъ логическія формы психической дѣятельности, сдѣлалъ свое дѣло и навсегда сошелъ со сцены." Крайнюю строгость и несправедливость Соловьева къ позитивизму К. Д. Кавелинъ выясняетъ такъ. Умозрительная философія должна была, рано или поздно, уступить свое мѣсто положительному знанію. Позитивизмъ и обозначаетъ собою наступленіе соотвѣтствующаго момента. А такъ какъ "вся западно-европейская философія есть не иное что, какъ не понимающая себя психологія", то и не удивительно, что "неизбѣжнымъ исходомъ всего философскаго движенія западной Европы былъ переходъ философіи въ психологію, какъ положительную науку." {Какъ кажется, своеобразная догадка К. Д. Кавелина о томъ, что вся западно-европейская философія есть безсознательно замаскированная психологія, является плодомъ нѣсколько чрезмѣрнаго увлеченія его своими тогдашними психологическими работами, а также послѣдствіемъ того впечатлѣнія, которое произвелъ на него М. М. Троицкій своею докторской диссертаціей. Ср. выше, въ главѣ четырнадцатой, прим. 934-ое. Повидимому, сыграло тутъ нѣкоторую роль и то обстоятельство, что психологію, какъ положительную науку, К. Д. Кавелинъ отчасти смѣшивалъ съ гносеологіей.} Провозвѣстники этого перехода -- Локкъ въ Англія, Кантъ въ Германіи, Ог. Контъ во Франціи. "Но, какъ всегда бываетъ въ исторіи, новый шагъ сдѣланъ былъ ощупью." Въ частности относительно Ог. Конта К. Д. Кавелинъ выражается такъ: -- "Провозгласивъ необходимость замѣнять метафизику положительнымъ знаніемъ, Контъ высказалъ великую истину, къ осуществленію которой мы приближаемся съ выходомъ каждаго новаго серьезнаго психологическаго изслѣдованія. Но Контъ былъ математикъ и естествовѣдъ. Онъ натолкнулся на новую мысль съ предпосылкой, взятой изъ естественныхъ наукъ, что каждое явленіе вполнѣ, совершенно опредѣляется одной его матеріальной стороной, и перенесъ эту предпосылку въ выработку цѣлаго зданія новой науки, даже тѣхъ ея частей, къ которымъ такая предпосылка непримѣнима." Талантливѣйшіе изъ послѣдователей Ог. Конта старались исправить эту погрѣшность, но сдѣлали еще мало. Но убѣжденію критика, "самыя тщательныя изслѣдованія матеріальныхъ субстратовъ психической жизни не могутъ замѣнить изученіе психической жизни въ ея прямыхъ, непосредственныхъ выраженіяхъ, которыя непосредственно доступны только внутреннему психическому зрѣнію, а наружу выступаютъ лишь въ значкахъ и символахъ, къ которымъ пріурочиваются." Равнымъ образомъ, "вся область знанія тогда только превратится въ положительную науку, когда психическая жизнь съ ея явленіями будетъ признана за самостоятельный Факторъ дѣйствительности, равноправный съ матеріальною жизнью и ея явленіями и совершенно одинаково съ нею подлежащій положительному изученію, хотя и при помощи другихъ пріемовъ, обусловленныхъ особенностями самаго предмета изслѣдованія.... Съ той минуты, когда позитивизмъ, отбросивъ всякія предпосылки и аксіомы, перенесенныя изъ области естественныхъ наукъ, начнетъ изучать міръ психическихъ явленій какъ положительный фактъ, его отрицательное отношеніе къ метафизикѣ превратится въ ясное знаніе и пониманіе такъ назыв. метафизическихъ фактовъ. Кругъ позитивизма, т. е. положительнаго знанія, завершится тогда вполнѣ; позитивизмъ замѣнитъ философію и вмѣстѣ съ тѣмъ не будетъ больше имѣть теперешняго, специфическаго значенія между другими философскими ученіями, а вполнѣ сольется съ положительнымъ знаніемъ, съ положительной наукой." {Характерное для нашихъ 70-ыхъ годовъ заявленіе, особенно любопытное въ устахъ К. Д. Кавелина, какъ человѣка иного поколѣнія. Въ сущности, вѣдь онъ отрицаетъ не только метафизическое познаніе, но и вообще философію, признавая въ предѣлѣ, какъ званіе, одну "положительную науку". Цѣлый типъ познанія вычеркивается -- съ сохраненіемъ полнаго спокойствія за грядущее развитіе человѣческаго духа.} Новѣйшіе труды Вэна и Льюиса свидѣтельствуютъ, что позитивизмъ уже вступилъ на замѣчаемый здѣсь путь,-- путь "единственно возможный и единственно плодотворный въ наукѣ." Этими словами и заканчивается брошюра К. Д. Кавелина. {Слова изъ брошюры К. Д. Кавелина, приведенныя нами въ кавычкахъ, взяты со стр. 3, 6, 10, 12, 17--25, 27, 28, 30--35, 37, 39, 40, 45--48.}
Отвѣтъ Соловьева на брошюру К. Д Кавелина послѣдовалъ въ статьѣ: О дѣйствительности внѣшняго міра и основаніи метафизическаго познанія. И въ этомъ случаѣ Соловьевъ пользовался услугами Русскаго Вѣстника. {Соч., I, 204--213.-- Русскій Вѣстникъ, 1875 г., іюнь, стр. 696--707.} Но еще раньше К. Д Кавелинъ опубликовалъ въ Недѣлѣ небольшую замѣтку, подъ заглавіемъ: Философская критика, съ пояснительнымъ подзаглавіемъ: По поводу полемики и. Лесевича и В. Соловьева. {Недѣля, 1876 г., 18-го апрѣля, No 15, стр. 498--501.-- См. также Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. 319--326.} Считаемъ небезполезнымъ сказать сначала нѣсколько словъ объ этой замѣткѣ.
"Въ концѣ прошлаго года", пишетъ К. Д. Кавелинъ, "въ Петербургскомъ университетѣ происходилъ одинъ изъ самыхъ оживленныхъ диспутовъ, какіе здѣсь когда-либо бывали. Неожиданность и многозначительность этого событія заключается въ томъ, что споръ вызванъ въ наше практическое время и въ нашемъ ультрапрактическомъ городѣ не какимъ-нибудь политическимъ, административнымъ, Финансовымъ или экономическимъ, а чисто философскимъ вопросомъ. Г. В. Соловьевъ защищалъ диссертацію на степень магистра, подъ заглавіемъ: Кризисъ западной философіи, противъ позитивистовъ. Позитивисты возражали. Изъ университетской залы споръ перешелъ въ газеты и журналы. Одинъ изъ частныхъ оппонентовъ, г. В. Лесевичъ, напечаталъ въ январской книжкѣ Отечественныхъ Записокъ разборъ диссертаціи г. Соловьева, подъ заглавіемъ: Какъ иногда пишутся диссертаціи. Г. Соловьевъ отвѣчалъ въ Февральской книжкѣ Русскаго Вѣстника статьею, подъ заглавіемъ: Странное недоразумѣніе. Оба противника ссылаются на то, что говорилось на диспутѣ, и изъ этихъ ссылокъ видно, что споръ былъ съ обѣихъ сторонъ горячій, не безъ нѣкотораго раздраженія." Затѣмъ К. Д. Кавелинъ излагаетъ вкратцѣ содержаніе обѣихъ статей, при чемъ находитъ, что "въ заключеніе оппоненты обмѣниваются выраженіями далеко не дружелюбными", а между тѣмъ "основныя задачи высшаго знанія" оставляются ими въ пренебреженіи. "Бѣдный русскій читатель!" восклицаетъ авторъ. "Покуда онъ интересуется чѣмъ бы то ни было, кромѣ философіи, печать оказываетъ ему всевозможное вниманіе я предупредительность. Каждый вопросъ разбирается подробно и обстоятельно. Какъ только онъ затронуть,-- всѣ относящіеся къ нему и освѣщающіе его факты снова приводятся, снова группируются, снова обсуждаются. Но въ той области знанія, которая ему всего менѣе доступна, тутъ-то печать его и оставляетъ на произволъ судьбы." Большинство публики совершенно не понимаетъ, изъ-за чего препираются В. В. Лесевичъ и Соловьевъ,-- "и борцы не заботятся растолковать, въ чемъ дѣло." Это тѣмъ болѣе прискорбно потому, что теперь уже многіе приходятъ и у насъ къ заключенію о пригодности философіи для рѣшенія практическихъ вопросовъ. "Преданія слабѣютъ не въ одной западной Европѣ. Заведенный прежде порядокъ замѣняется другимъ въ нравахъ и понятіяхъ. Почва уходитъ изъ-подъ ногъ, и поступь не имѣетъ прежней твердости. Въ такія эпохи люди вынуждены искать себѣ точки опоры въ системѣ осмысленныхъ воззрѣній, прошедшихъ черезъ критику." При сходныхъ обстоятельствахъ, въ эпоху возрожденія, западные европейцы обратились къ греко-римской философіи. На нашу долю выпадаетъ обращеніе къ философіи западно-европейской. "Это совершенно естественно; у кого нѣтъ своего, тотъ занимаетъ у другого и при помощи позаимствованнаго мало-по-малу вырабатываетъ свое самостоятельное міровоззрѣніе. Какъ въ Европѣ были послѣдователи Платона, Аристотеля, стоиковъ и эпикурейцевъ, пока не появились Декартъ, Спиноза, Лейбницъ, такъ и у насъ сложились теперь Философскіе взгляды въ духѣ и направленіи современныхъ европейскихъ философскихъ ученій." Къ сожалѣнію, наше положеніе оказывается менѣе благопріятнымъ, чѣмъ положеніе западной Европы. "Существенная разница, происходящая отъ различія историческаго возраста и степени культуры, состоитъ въ томъ, что у насъ пробужденіе Философскаго сознанія выражается не въ систематически научно проведенныхъ взглядахъ, а скорѣе въ общихъ, полу инстинктивныхъ расположеніяхъ и наклонностяхъ къ тому или другому міровоззрѣнію. Выяснить и опредѣлить ихъ и есть задача критики. Пока она будетъ ограничиваться частными и личными вопросами, публика останется неудовлетворенной въ своихъ справедливыхъ требованіяхъ, и философскіе споры останутся ей совершенно чуждыми." {Слова К. Д. Кавелина, приведенныя въ кавычкахъ, взяты послѣдовательно со стр. 819--326 т. III-го собранія его сочиненій (прин. 1196).-- Злая судьба преслѣдуетъ и въ атомъ случаѣ заглавіе магистерской диссертаціи Соловьева. Въ началѣ только-что разсмотрѣнной статьи К. Д. Кавелинъ, приводя это заглавіе, употребляетъ въ Недѣлѣ правильное выраженіе: "противъ позитивистовъ": между-тѣмъ въ т. III-емъ собранія сочиненій является уже почему-то выраженіе: "противъ позитивизма". Выше мы проставили правильную редакцію.-- Выраженіе: "противъ позитивизма" подвернулось подъ руку и В. В. Розанову. Ср. выше, въ главѣ семнадцатой, прим. 1184-ое.}
Хотя въ только-что разсмотрѣнной замѣткѣ К. Д. Кавелинъ направляетъ свои укоризны одинаково противъ обоихъ "бордовъ", тѣмъ не менѣе едва-ли ему не было ясно, что всего болѣе онѣ заслужены В. В. Лесевичемъ, какъ зачинщикомъ раздражительнаго "спора". Какъ бы то ни было, на эти укоризны отозвался именно В. В. Лесевичъ, Соловьевъ же сосредоточилъ свое вниманіе на брошюрѣ: Апріорная философія или положительная наука? Чтобы не уходить слишкомъ далеко въ сторону, объ отзывѣ В. В. Лесевича мы тутъ распространяться не будемъ. {В. В. Лесевичъ, Отвѣтъ на статью ". Кавелина; Недѣля, 1876 г., 4-го мая, No 18, стр. 596--599.-- В. В. Лесевичъ полагаетъ, что выставленные имъ предметы спора съ Соловьевымъ имѣютъ достаточное основаніе, и "поданная полемика затронула многіе важные вопросы. "Если же это такъ, то я думаю, что и во всѣхъ будущихъ случаяхъ философской полемики можно будетъ безъ смущенія преслѣдовать частныя цѣли, вытекающія изъ обстоятельствъ даннаго случая, предоставляя разработкѣ всей совокупности философскихъ вопросовъ, такъ-же какъ и пропагандѣ философскихъ идей, идти своею отдѣльною дорогою. Это заключеніе и было основнымъ побужденіемъ къ написанію этой замѣтки." Этими словами и заканчивается "отвѣть".}
Въ началѣ своей отвѣтной статьи {См. выше, прим. 1206-ое.} Соловьевъ указываетъ, что "критика г. Кавелина совершенно свободна отъ полемическаго характера и нисколько не требуетъ съ моей [т. е. Соловьева] стороны мелочнаго и скучнаго труда самозащиты." Свою задачу Соловьевъ видитъ въ томъ, чтобы дать нѣкоторымъ философскимъ вопросамъ постановку болѣе опредѣлительную и болѣе ясную, чѣмъ та, какую они могли получить въ диссертаціи. Здѣсь разумѣются вопросы о дѣйствительности внѣшняго міра и о возможности метафизическаго познанія.-- Что касается перваго вопроса, то безспорно, что прежде всего міръ есть мое представленіе. Нѣкоторые готовы, повидимому, остановиться на этой точкѣ зрѣнія, но едва-ли кто-нибудь удерживается на ней послѣдовательно до конца. Отрицая собственное бытіе предметовъ внѣшней природы въ тѣсномъ смыслѣ, обыкновенно не рѣшаются отрицать собственное бытіе другихъ людей. А между-тѣмъ, "чтобы быть здѣсь послѣдовательнымъ, я долженъ отрицать собственное существованіе не только всѣхъ предметовъ безличной природы, но и всѣхъ другихъ личныхъ существъ, кромѣ себя самого. На такую точку зрѣнія, которую я вмѣстѣ съ Гартманномъ назову солипсизмомъ и которая была бы очень на-руку нашему практическому эгоизму, въ дѣйствительности, однако, врядъ-ли кто серьезно становился. Это, конечно, не есть еще философскій аргументъ. Но, къ несчастію для всего этого воззрѣнія, оно не можетъ остановиться даже на солипсизмѣ: оно должно идти далѣе къ такимъ заключеніямъ, которыми само себя уничтожаетъ." Вѣдь и свое собственное существованіе, какъ субъекта сознанія, я долженъ бы отрицать, ибо и оно доступно мнѣ лишь въ состояніяхъ сознанія. "Всѣ вещи и всѣ существа исчезаютъ, остаются только состоянія сознанія." Тутъ, однако, кроется логическое противорѣчіе. "Ясно, въ самомъ дѣлѣ, что если я не имѣю самобытности, не есмь существо само по себѣ, то я долженъ имѣть лишь бытіе для другого, но этого другого нѣтъ, потому-что все существующее уже признано мною какъ только состояніе моего-же сознанія, слѣдовательно, уже предполагаетъ меня. Я могъ считать весь внѣшній міръ за представленіе, за бытіе для другого, потому-что для него было это другое, именно я самъ. Но если я и себя самого долженъ призвать лишь за бытіе для другого, лишь за объектъ, то тутъ другого, т. е. субъекта, по отношенію къ которому я былъ бы представленіемъ или объектомъ,-- такого субъекта тутъ уже нѣтъ, ибо все остальное признано тоже только за объектъ. Такимъ образомъ мнѣ приходится утверждать, что я семь только объектъ себя самого, только состояніе моею собственнаго сознанія; но мое сознаніе уже предполагаетъ меня какъ субъекта и нелѣпость положенія вполнѣ очевидна. И нелѣпость эта распространяется на все воззрѣніе..... я отнимаю субъектъ и у внѣшняго міра, онъ превращается въ объектъ безъ субъекта, въ представленіе безъ представляющаго, въ бытіе для другого безъ другого. Но это, очевидно, немыслимо..... Объектъ безъ субъекта перестаетъ быть объектомъ, представленіе не есть представленіе, когда нѣть представляющаго." {Соображенія, излагаемыя здѣсь Соловьевымъ, очень напоминаютъ соображенія П. Д. Юркевича, въ томъ видѣ, какъ ихъ около того-же времени изображалъ самъ Соловьевъ. См. выше, въ главѣ седьмой.} Выходитъ, что "мы имѣемъ здѣсь нелѣпость, которая сама себя уничтожаетъ я переходить въ свою истину." -- Ошибочность разсмотрѣннаго воззрѣнія заключается не въ томъ, что міръ есть мое представленіе, а въ томъ, что онъ будто-бы вмѣстѣ съ тѣмъ не можетъ имѣть собственнаго бытія независимо отъ меня. "Феноменальность міра не противорѣчитъ его самобытности", ибо "все существующее имѣетъ совмѣстно какъ бытіе въ себѣ и для себя, такъ и бытіе для другого, есть и сущность, и явленіе, но въ двухъ радикально различныхъ отношеніяхъ." Соловьевъ отвергаетъ гегеліанское положеніе, что "сущность въ различіи отъ явленія есть только разсудочная абстракція, и что познаніе логическихъ формъ явленія есть тѣмъ самымъ уже и познаніе сущности, абсолютное знаніе." "Но если невѣренъ Гегелевскій принципъ, отождествляющій внутреннюю сущность съ логическими формами явленія, то столь-же невѣрно и то основное предположеніе такъ назыв. позитивизма, что если мы, въ своемъ предметномъ познаніи, имѣемъ только явленія, то внутренняя сущность недоступна намъ уже никакимъ способомъ." -- Изъ вышесказаннаго усматривается, что обвиненіе въ отрицаніи дѣйствительности внѣшняго міра предъявляется къ Соловьеву К. Д. Кавелинымъ несправедливо. Достойно вниманія, по мнѣнію Соловьева, что Феноменальность внѣшняго міра признается въ настоящее время и физическою наукою. {Соловьевъ упускаетъ изъ виду, что феноменальность въ разумѣніи собственно научномъ не тождественна съ феноменальностью въ разумѣніи философскомъ. Сошлемся здѣсь на краткія наши замѣчанія въ главѣ пятнадцатой во поводу вступительной лекціи Соловьева: Метафизика и положительная наука.} "Самъ г. Кавелинъ очень хорошо выражаетъ эту истину, говоря, что всѣ познаваемые нами предметы суть лишь значки того, что существуетъ въ независимомъ отъ насъ дѣйствительномъ мірѣ." -- Далѣе, Соловьевъ обращается къ разсмотрѣнію второго вопроса. "Другое доступно мнѣ только съ своей феноменальной стороны, именно какъ другое, потому-что быть явленіемъ и значить только быть для другого; но самъ я себѣ доступенъ и со внутренней стороны какъ существо, ибо еслибы мое существо было мнѣ не доступно, то оно было бы уже другое, a не мое существо, и слѣдовательно, я самъ не былъ бы существомъ, а только явленіемъ, что, какъ мы видѣли, невозможно..... Другое я знаю только во внѣшнемъ явленіи, себя -- какъ собственное существо; въ противномъ случаѣ между мною и другимъ не было бы никакого различія, что нелѣпо. Эта апріорная логическая необходимость осуществляется въ фактѣ внутренняго непосредственнаго знанія или самосознанія, которое вполнѣ признаетъ и г. Кавелинъ, называя его внутреннимъ или психическимъ зрѣніемъ." Соловьевъ выражаетъ удивленіе, что, несмотря на это признаніе, К. Д. Кавелинъ отрицаетъ всякое познаніе по существу. Это выступаетъ-де у него и въ полемикѣ съ И. М. Сѣченовымъ. {Объ этой полемикѣ будетъ еще сказано нѣсколько словъ ниже.} "Но это очевидное недоразумѣніе. Разъ допущено особое внутреннее познаніе, отличное отъ моего познанія другихъ предметовъ черезъ внѣшнія чувства, должно опредѣлить, въ чемъ заключается это отличіе. Но очевидно, что оно заключается только въ томъ, что во внутреннемъ познаніи познаваемое не есть другое для познающаго, а онъ самъ, и такимъ образомъ это внутреннее познаніе есть непосредственное саморазличеніе, самопознаніе психическаго существа." -- Рекомендуется не смѣшивать существенное познаніе съ познаніемъ о существѣ. {Припомнимъ, что, по словамъ Соловьева, П. Д. Юркевичъ настаивалъ на необходимости различать понятія: знаніе объ абсолютномъ и абсолютное знаніе. Ср. выше, въ главѣ седьмой, соотвѣтственно прим. 412-му. Конечно, это не тождественныя по существу различенія, но различенія близкія по формальному пріему.} "Существенно или по существу я могу познавать только свои внутреннія психическія состоянія, какъ непосредственныя выраженія я моего собственнаго существа. Но я могу имѣть посредственное познаніе и о существѣ другого, хотя это не будетъ уже существенное познаніе въ показанномъ смыслѣ." На вопросъ о томъ, имѣю-ли я, дѣйствительно, какое-нибудь познаніе о существѣ другого, Соловьевъ отвѣчаетъ рѣшительнымъ да. "Я непосредственно увѣренъ и знаю, что человѣкъ, съ которымъ я разговариваю, не есть проявленіе какого-то неизвѣстнаго мнѣ Ding an sich, а самостоятельное существо, имѣющее такую-же внутреннюю дѣйствительность, какъ и я самъ." Слѣдуетъ, однако, выяснить, можетъ-ли эта увѣренность быть сведена къ какому-нибудь необходимому логическому закону. Соловьевъ полагаетъ, что можетъ, а именно къ закону, который аналитически выводится изъ закона тождества и выражается такъ; "постоянная и непосредственная однородность (матеріальная и формальная) независимыхъ другъ отъ друга проявленій (точнѣе: рядовъ проявленій) предполагаетъ внутреннюю однородность проявляющихся существъ? {На этомъ законѣ и относящихся къ нему разсужденіяхъ Соловьева останавливается И. И. Лапшинъ въ гл. VIII-ой своего обстоятельнаго изслѣдованія: Проблема "чужого я" въ новѣйшей философіи (С.-Петербургъ, 1910 г.; извлеч. изъ Журнала Министерства Народнаго Просвѣщенія, за 1909 г.), стр. 71 и далѣе. По словамъ И. И. Лапшина, Вл. С. Соловьевъ "былъ первымъ въ русской философской литературѣ писателемъ, поставившимъ вопросъ о "чужомъ я"." Вопросъ рѣшается Соловьевымъ въ разсматриваемой здѣсь статьѣ въ духѣ монадологіи.} Кругъ примѣненія этого логическаго закона чрезвычайно широкъ; законъ этотъ простирается я на неорганическій міръ. На основаніи этого закона, "мы должны признать, что все существующее состоитъ изъ единичныхъ недѣлимыхъ или монадъ, имѣющихъ собственную внутреннюю дѣйствительность, однородную съ тою, какую мы знаемъ непосредственно въ своемъ собственномъ внутреннемъ опытѣ." Внутренній опытъ и логическое примѣненіе его данныхъ къ міру внѣшнему учатъ насъ, что "въ основѣ всѣхъ вещественныхъ явленій находится извѣстное психическое бытіе, такое-же въ существѣ, какъ и наше собственное, такъ-что все существующее представляетъ различія лишь въ степеняхъ." Называя всякое познаніе о существѣ другого познаніемъ метафизическимъ, мы можемъ сказать, что имѣемъ тутъ нѣкоторое метафизическое познаніе. "Но это познаніе весьма односторонне." Дѣло въ томъ, что въ конкретной дѣйствительности единичныя существа пребываютъ въ постоянной, необходимо опредѣленной связи между собою. "Міръ не есть только простая совокупность единичныхъ существъ, а ихъ логическій и теологическій порядокъ -- космосъ." Бытіе міра, какъ единаго цѣлаго, предполагаетъ особое абсолютное первоначало, которое есть также и основаніе единичнаго бытія, ибо единичныя существа существуютъ лишь въ отношеніи къ космосу. Высшую задачу философіи и составляетъ опредѣленіе этого абсолютнаго первоначала или метафизической сущности въ собственномъ смыслѣ. Соловьевъ полагаетъ, что задача эта разрѣшима, "поскольку дѣйствительный космосъ, какъ проявленіе метафизической сущности, доступенъ намъ черезъ внутренній и внѣшній опытъ и поскольку характеромъ проявленія опредѣляется характеръ проявляющагося. И еслибъ оказалось, что отношенія дѣйствительнаго космоса заставляютъ предполагать въ ихъ метафизическомъ первоначалѣ опредѣленія аналогичныя съ тѣми, какія мы знаемъ въ своемъ духовномъ бытіи, то мы получили бы положительное, хотя и весьма общее, познаніе о метафизическомъ существѣ космоса по аналогіи съ своимъ собственнымъ существомъ." -- Соловьевъ высказываетъ затѣмъ надежду, что послѣ всѣхъ этихъ указаній К. Д. Кавелину будетъ ясно, почему оспариваемый имъ авторъ приписываетъ большую важность философіи Шопенгауэра и Гартманна, не смотря на ихъ слабыя стороны, и почему онъ не придаетъ никакого положительнаго значенія такъ назыв. позитивизму.-- Въ заключеніе онъ даетъ такое résumé своей статьи:-- "1) Во внѣшнемъ или предметномъ познаніи, т. е. въ познаніи, происходящемъ изъ данныхъ внѣшнихъ чувствъ, мы познаемъ только реальныя отношенія дѣйствительныхъ существъ, т. е. ихъ внѣшнее взаимодѣйствіе.-- 2) Въ опытѣ внутреннемъ, т. е. происходящемъ изъ данныхъ самосознанія, мы познаемъ уже не отношенія только, а нѣкоторое дѣйствительное психическое существо, именно наше собственное, и только во внутреннемъ опытѣ возможно непосредственное познаніе существа вообще или то, что я называю существеннымъ познаніемъ.-- 3) Чрезъ логическое соотношеніе данныхъ внутренняго и внѣшняго опыта мы можемъ имѣть и имѣемъ нѣкоторое познаніе и о другихъ существахъ внѣ насъ, притомъ какъ о частныхъ существахъ, такъ и о всеединомъ метафизическомъ существѣ или абсолютномъ первоначалѣ космоса." {Отмѣченныя кавычками подлинныя слова Соловьева взяты изъ его статьи послѣдовательно со стр. 204--213 (Соч., I).}
Уже при бѣгломъ сравненіи обѣихъ отвѣтныхъ статей Соловьева легко замѣтить, что къ критикѣ К. Д. Кавелина онъ отнесся иначе, чѣмъ къ критикѣ В. В. Лесевича. Это, впрочемъ, совершенно понятно, ибо и манера письма у К. Д. Кавелина была не та, что у В. В. Лесевича... Выступленія К. Д. Кавелина на отмѣченныхъ статьяхъ не оборвалось. Позднѣе, хотя еще и въ томъ-же 1875 г., К. Д. Кавелинъ снова обратился къ диссертаціи Соловьева, или, вѣрнѣе, къ соображеніямъ, изложеннымъ въ статьѣ: О дѣйствительности внѣшняго міра и основаніи метафизическаго познанія. Мы имѣемъ здѣсь въ виду статью К. Д. Кавелина, подъ. заглавіемъ: Возможно-ли метафизическое знаніе? Статья эта нашла себѣ мѣсто точно также въ Недѣлѣ. {Недѣля, 1874 г., 19-го октября, No 42, стр. 1364--1371.-- Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. 325--336.}
Въ существенномъ содержаніе разсужденій К Д. Кавелина сводится на этотъ разъ къ нижеслѣдующему.-- Выразивъ глубокую признательность Соловьеву за то, что онъ принялъ его возраженія "какъ поводъ къ строго-научному разсмотрѣнію научнаго предмета", и съ благородной откровенностью сознавшись въ своей неправотѣ по вопросу о томъ, что Соловьевъ будто-бы отрицаетъ дѣйствительное бытіе внѣшняго міра, К. Д. Кавелинъ посвящаетъ все дальнѣйшее изложеніе второй половинѣ названной выше статьи Соловьева. Онъ полагаетъ, что въ разъясненіяхъ критикуемаго имъ автора, по вопросу "о возможности метафизическаго познаванія", имѣются недоразумѣнія и ошибки, которыя онъ и пытается устранить. Противоположеніе явленія сущности лишено, по мнѣнію К. Д. Кавелина, твердаго основанія. Не входя въ подробности его аргументаціи, замѣтимъ лишь, что это противоположеніе объясняется имъ исключительно изъ психологическихъ данныхъ. "Результаты умственныхъ нашихъ операцій надъ представленіемъ о внѣшнемъ предметѣ мы пріурочиваемъ къ самому предмету и придаемъ значеніе дѣйствительнаго факта тому, что совершается въ нашей душѣ, ходомъ нашего мышленія.-- Всякій актъ мышленія, сознательный и безсознательный, начинается съ сравненія. То, чего мы не знаемъ, мы сравниваемъ съ тѣмъ, что знаемъ. Внѣшній предметъ, который мы разсматриваемъ, т. е. наше чувственное представленіе о немъ, мы сравниваемъ съ собою. Въ насъ самихъ есть внутренняя и внѣшняя сторона; внутренняя опредѣляетъ внѣшнюю -- наши слова и поступки. Не зная внѣшняго предмета, мы начинаемъ съ того, что переносимъ на него свое представленіе о себѣ и говоримъ; предметъ имѣетъ внѣшнюю и внутреннюю сторону; послѣдняя опредѣляетъ первую; во внутренней сторонѣ, стало быть, сущность, вся суть предмета.-- Эта антропоморфическая точка зрѣнія, наивно выражавшаяся въ первобытныхъ вѣрованіяхъ, удержалась и послѣ, когда они пали такимъ образомъ, въ основаніи отличенія въ предметахъ внѣшней стороны отъ внутренней, явленія отъ сущности, лежитъ примѣненіе аналогіи къ изученію окружающаго міра, но примѣненіе непроизвольное, безсознательное, которое потому и привело къ иллюзіи." К. Д. Кавелинъ утверждаетъ, что "для насъ, для нашего знанія нѣтъ въ предметѣ ничего, кромѣ того, что нашему знанію подлежитъ и доступно. Тѣмъ же, что предметъ есть самъ по себѣ, помимо вашего знанія, означается не внутреннее его существо, а только то, что предметъ есть, существуетъ, хотя-бы мы его существованія и не подозрѣвали." Соглашаясь, что, крохѣ знанія при помощи внѣшнихъ чувствъ, мы располагаемъ еще знаніемъ безъ помощи внѣшнихъ чувствъ, авторъ не допускаетъ, однако-же, чтобы это второе знаніе, называемое внутреннимъ, открывало намъ доступъ къ какимъ-то особеннымъ глубинамъ. Вѣдь даже тѣ психическія состоянія, которыя находятся, по видимому, въ полной независимости отъ внѣшнихъ вліяній, дѣлаются для насъ какъ-бы посторонними, внѣшними, когда они смѣняются другими состояніями, и мы относимся къ нимъ критически. "Если они и выражали прежде наши собственныя внутреннія состоянія, то теперь они уже ихъ не выражаютъ, я мы относимся къ нимъ точно такъ-же, какъ къ внѣшнимъ впечатлѣніямъ, хотя и знаемъ, что они не внѣшнія, а внутреннія, собственныя наши." Въ связи съ-этими соображеніями, К. Д. Кавелинъ снова выдвигаетъ мысль о своеобразной способности души къ раздвоенію. "Способность души раздвоиться, оставаясь одной, относиться къ себѣ самой какъ къ внѣшнему и постороннему, оставаясь въ себѣ, и даетъ человѣку возможность различать въ себѣ, какъ и во внѣшнемъ мірѣ, бытіе для себя отъ бытія для другого, существованіе отъ званія." Соловьевъ, какъ мы знаемъ, считаетъ недоразумѣніемъ со стороны К. Д. Кавелина, что онъ не допускаетъ познанія по существу. Теперь К. Д. Кавелинъ заявляетъ, что, допустивъ такое знаніе въ принципѣ, хотя и съ оговоркою на-счетъ его недоступности для насъ, онъ впалъ въ ошибку; теперь онъ рѣшительно утверждаетъ, "что такого знанія вообще не можетъ быть." Да это и понятно: вѣдь, съ точки зрѣнія автора, "сущность есть созданіе нашего ума, которому нѣтъ соотвѣтствующаго внѣшняго факта и которое мы, по недоразумѣнію, принимаемъ за такой фактъ. Сущность есть такая-же иллюзія ума, какъ безконечное время, безпредѣльное пространство, безчисленное количество." Положимъ, "безъ такихъ созданій умъ не можетъ производить своихъ операцій, какъ безъ свѣта нѣтъ пламени, но они не имѣютъ соотвѣтствующаго противня въ дѣйствительности, какъ свѣтъ можетъ быть и безъ пламени." -- Въ заключеніе К. Д. Кавелинъ снова выясняетъ общее значеніе знанія: "его роль и призваніе ограничиваются задачею сдѣлать для человѣка возможной сознательную творческую дѣятельность и посреди окружающаго міра, и надъ самимъ собою, а именно -- пересоздавать его и себя, примѣняя данныя сочетанія фактовъ и условій въ виду своихъ психическихъ а матеріальныхъ потребностей и согласно съ условіями и законами психической и матеріальной природы." На пути къ установленію возможнаго соотвѣтствія между идеаломъ и дѣйствительностью необходимая приготовительная работа заключается въ выработкѣ такихъ значковъ или символовъ, которые бы все полнѣе и все совершеннѣе соотвѣтствовали фактамъ, а также во все болѣе и болѣе точномъ различенія и разграниченіи различныхъ операцій мышленія. "Чрезъ всѣ вѣка и у всѣхъ народовъ, развитіе философіи вело, сознательно или безсознательно, къ разрѣшенію только этихъ задачъ, и высокій интересъ исторіи философіи существенно состоитъ въ постепенномъ открытіи и изслѣдованіи законовъ умственной дѣятельности и въ устраненіи создаваемыхъ ею иллюзій при выработкѣ психическихъ значковъ или символовъ." Изложенный взглядъ дѣлаетъ понятнымъ, почему коренную ошибку позитивизма К. Д. Кавелинъ усматриваетъ въ томъ, "что онъ признавалъ за дѣйствительныя реальности одни матеріальныя явленія и не придавалъ самостоятельнаго значенія психическимъ фактамъ, наравнѣ съ матеріальными." Авторъ находитъ, впрочемъ, что постепенно позитивизмъ освобождается отъ этой односторонности. Въ подтвержденіе своихъ словъ онъ ссылается на сочиненіе Льюиса: Вопросы жизни и духа. {См. выше, въ главѣ пятнадцатой, прим. 1033-е.} "Изслѣдованія его выводятъ позитивизмъ изъ узкой рамки философской доктрины на широкій путь положительнаго научнаго знанія. {Слова К. Д. Кавелина, приведенныя здѣсь въ кавычкахъ, взяты со стр. 325, 329, 330, 334, 335, 337, 333 т. ІІІ-го его сочиненій (прим. 1196; ср. прим. 1217).-- Отмѣтимъ мимоходомъ, что въ то время, когда К. Д. Кавелинъ рѣшалъ въ отрицательномъ смыслѣ вопросъ о возможности метафизическаго знанія, Православное Обозрѣніе продолжало вести свою линію относительно позитивизма. Въ октябрской книжкѣ этого журнала за 1875 г. помѣщена статья М. И. Каринскаго: Къ вопросу о позитивизмѣ, стр. 345--375, а въ декабрской -- статья А. Ѳ. Гусева: Огюстъ Контъ, какъ авторъ курса положительной философіи и положительной политики, стр. 690--730. М. И. Каринскій на Соловьева не ссылается, а А. Ѳ. Гусевъ указываетъ на его разсужденіе о позитивизмѣ, составляющее приложеніе къ Кризису западной философіи.}
Послѣдняя статья К. Д. Кавелина осталась безъ отвѣта со стороны Соловьева, который во время ея опубликованія, въ половинѣ октября 1875 г., находился уже за-границей, на пути изъ Лондона въ Египетъ. Впрочемъ, врядъ-ли была и надобность въ продолженіи полемики. К. Д. Кавелинъ выдвинулъ два общихъ вопроса, тѣсно и непосредственно съ Кризисомъ западной философіи не связанныхъ, и по одному изъ нихъ вполнѣ согласился съ Соловьевымъ. Что касается другого вопроса, то тутъ, повидимому, обоимъ противникамъ, въ данное время, нечего было сказать другъ другу въ дополненіе къ сказанному. Пошелъ-ли дальше въ своемъ пониманіи метафизическихъ задачъ К. Д. Кавелинъ впослѣдствіи, сказать трудно; судя по тому, что даже по такому основному вопросу, какъ возможность или невозможность познанія по существу, онъ обнаруживаетъ, какъ это вытекаетъ изъ его собственнаго заявленія, извѣстную неустойчивость, слѣдуетъ, во всякомъ случаѣ, признать, что ему еще было, куда двигаться впередъ. Дальнѣйшая эволюція Соловьева не подлежитъ сомнѣнію. Такъ, въ годы болѣе зрѣлые онъ уже обходится безъ "логическаго закона" о томъ, что постоянная и непосредственная однородность проявленій предполагаетъ внутреннюю однородность проявляющихся существъ; {Можетъ-быть, будетъ нелишнимъ представить попутно краткія разъясненія относительно этого сомнительнаго закона.-- Положимъ, передъ нами независимые другъ отъ друга ряды проявленіи: а, b, с, d, е.... а', b', с', d', e'..., а", b", с", d", е"... Пользуясь пріемами сравненія и сопоставленія, примѣняемыми нами вообще въ области проявленій, мы усматриваемъ постоянную и непосредственную (матеріальную и формальную) однородность этихъ рядовъ (что и выражено въ принятыхъ нами обозначеніяхъ). "Логическій законъ", формулированный Соловьевымъ, утверждаетъ, что названные однородные ряды проявленій предполагаютъ внутреннюю однородность тѣхъ существъ, которыя въ этихъ рядахъ проявляются, т. е. что, соотвѣтственно рядамъ проявленій: а, b, с, d, е.... а', b', с', d', e' мы имѣемъ проявляющіяся существа А, A', А".... обладающія внутреннею однородностью, а не какія-либо другія существа А, В, С... такою однородностью не обладающія (что опять-таки выражено въ принятыхъ нами обозначеніяхъ).-- Это было бы вѣрно, еслибы было доказано, что проявленія того иди другого существа представляютъ собою неизбѣжно и всегда нѣчто въ родѣ его отпечатковъ (хотя-бы и искаженныхъ, лишь-бы искаженія подчинялись опредѣленнымъ законностямъ). Но вѣдь даже для области собственно феноменальной, подлежащей изученію научному, доказать это нельзя, а законъ специфической энергіи, установленный нервной физіологіей, говоритъ и прямо-таки нѣчто противоположное. Еще затруднительнѣе было бы отстаивать подобный тезисъ, если подъ проявленіями и существами мы будемъ подразумѣвать не наши представленія и вызывающія образованіе ихъ внѣшнія реальности, поскольку эти послѣднія опредѣляются научнымъ изслѣдованіемъ, а феномены и ноумены, какъ они намѣчаются философскимъ мышленіемъ. Помимо многаго другого, тутъ вѣдь нужно было бы еще разобрать, насколько понятія объ однородности и разнородности, выработанныя въ планѣ феноменальномъ, могутъ быть такъ или иначе сопоставляемы съ однородностью и разнородностью въ планѣ ноуменальномъ.-- Достойно вниманія, что въ Оправданіи добра, когда Соловьеву пришлось, конечно, встрѣтиться съ вопросами о бытіи или небытіи внѣшняго міра и другихъ людей, ближнихъ и неближнихъ, ссылокъ на соображенія, изложенныя въ статьѣ: О дѣйствительности внѣшняго міра и основаніи метафизическаго познанія, не содержится.} извѣстно также, что мысль о познаніи въ опытѣ внутреннемъ нашего собственнаго психическаго существа имъ впослѣдствіи отвергалась... {Соч., VIII, 165 (въ статьѣ: Первое начало теоретической философіи).-- Ср. С. М. Лукьянова (прим. 701), стр. 8 и слѣд.}
Краткія свѣдѣнія о В. В. Лесевичѣ были уже представлены раньше, въ главѣ тринадцатой. Здѣсь мы удѣляемъ мѣсто для К. Д. Кавелина.
Константинъ Дмитріевичъ Кавелинъ родился 4-го ноября 1818 г" скончался 3-го мая 1885 г. Въ числѣ учителей, подготовлявшихъ его къ поступленію въ Московскій университетъ, былъ, между прочимъ, В. Г. Бѣлинскій. {Очень цѣнную общую характеристику В. Г. Бѣлинскаго даетъ К.Д., Кавелинъ въ своей статьѣ: Воспоминанія о В. Г Бѣлинскомъ. Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. 1081--1098.} Въ 1835 г. К. Д. Кавелинъ поступилъ на философскій Факультетъ, по первому его отдѣленію, но вскорѣ-же перешелъ на Факультетъ юридическій. "Въ это время начали читать лекціи Рѣдкимъ, Крыловъ, Крюковъ, Чивплевъ и др. У нихъ-то и пришлось учиться Кавелину и его сверстникамъ, образовавшимъ зерно той благородной группы мыслителей и общественныхъ дѣятелей, которая извѣстна подъ именемъ "людей сороковыхъ годовъ". Изъ товарищей Кавелинъ ближе сошелся съ бр. Елагиными, {К. Д. Кавелинъ посвятилъ воспоминаніямъ объ А. П. Елагиной особую статью. Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. 1116--1132 (статья: Авдотья Петровна Елагина).} Валуевымъ и П. В. Кирѣевскимъ и получилъ, благодаря имъ, доступъ въ Елагинскій литературный салонъ." Окончаніе курса въ университетѣ послѣдовала въ 1839 г. Черезъ 2 года К. Д. Кавелинъ сдалъ экзаменъ на магистра гражданскаго права. Затѣмъ онъ переѣхалъ въ сѣверную столицу. "Въ Петербургѣ Кавелинъ снова сошелся съ Бѣлинскимъ и сблизился съ кружкомъ молодыхъ людей -- Тютчевымъ, Кульчицкимъ, Панаевымъ, Тургеневымъ и В. Боткинымъ." По защитѣ диссертаціи на степень магистра гражданскаго права, онъ былъ назначенъ въ 1844 г. исполняющимъ должность адъюнкта по каѳедрѣ исторіи русскаго законодательства въ Московскомъ университетѣ; вскорѣ ему поручили также чтеніе лекцій о русскихъ государственныхъ и губернскихъ учрежденіяхъ и законахъ о состояніяхъ. Преподавательская дѣятельность К.Д. Кавелина имѣла большой успѣхъ. Его особая заслуга состояла въ томъ, что "его курсъ былъ первымъ опытомъ стройно построенной философіи русской исторіи...... этотъ свой опытъ онъ конспективно изложилъ въ статьѣ: Взглядъ на юридическій битъ древней Россіи (Современникъ, 1847 г.)." Къ сожалѣнію, уже весною 1848 г. К. Д. Кавелину пришлось оставить Московскій университетъ -- изъ-за столкновенія съ проф. Крыловымъ. {Н. И. Крыловъ былъ женатъ на Любови Ѳедоровнѣ Коришъ, а К. Д. Кавелинъ -- на ея родной сестрѣ Антонинѣ Ѳедоровнѣ. У супруговъ Крыловыхъ произошли тяжелыя недоразумѣнія. Противъ Н. И. Крылова выступили К. Д. Кавелинъ и Б. Ѳ. Коршъ, а также ихъ друзья П. Г. Рѣдкинъ и T. Н. Грановскій. Отношенія обострились до того, что П. Г. Рѣдкинъ и К. Д. Кавелинъ вышли въ отставку... Подробности этой печальной исторіи см. у Н. Барсукова, Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 8, С.-Петербургь, 1894 г., стр. 375 и слѣд., а также у С. М. Соловьева въ его Запискахъ (прим. 11), май, стр. 24 и слѣд.} Переселившись въ Петербургъ, онъ въ теченіе ряда лѣтъ занимался неучебной служебной дѣятельностью. "Вскорѣ наступила эпоха великихъ реформъ. Въ проведеніи послѣднихъ Кавелину не пришлось принимать оффиціальнаго участія, но благотворное вліяніе его на судьбу нѣкоторыхъ изъ нихъ, особенно крестьянской реформы, не подлежитъ сомнѣнію." Онъ былъ сторонникомъ освобожденія крестьянъ съ землею и съ выкупомъ ими надѣла въ собственность, что и сблизило его съ Ю. Ѳ. Самаринымъ и братьями Н. А. и Д. А. Милютиными. "Въ 1857 г. Кавелинъ былъ приглашенъ на каѳедру гражданскаго права въ Петербургскій университетъ и одновременно получилъ порученіе преподавать правовѣдѣніе наслѣднику престола, великому князю Николаю Александровичу. Послѣднее, однако, продолжалось недолго." Оставленіе придворной службы произошло изъ-за неудовольствія, вызваннаго запиской К. Д. Кавелина по крестьянскому вопросу. Недолго профессорствовалъ онъ и въ Петербургскомъ университетѣ, который онъ покинулъ въ концѣ 1861 г., послѣ извѣстныхъ волненій, вмѣстѣ съ товарищами по профессурѣ А. Н. Пыпинымъ, М. М. Стасюлевичемъ и Б. И. Утинымъ. {Осенью 1861 г. произошли и въ Москвѣ, и въ Петербургѣ еще не виданные до того времени уличные студенческіе безпорядки. Петербургскій университетъ былъ закрытъ на довольно продолжительный срокъ, а министръ народнаго просвѣщенія гр. Е. В. Путятинъ смѣненъ.-- Кромѣ названныхъ выше лицъ, тогда-же покинулъ Петербургскій университетъ и В. Д. Спасовичъ. Кружокъ этотъ сгруппировался около Вѣстника Европы.-- Б. И. Утинъ -- братъ Л. И. Утиной, на которой женился М. М Стасюлевичъ. Б. И. Утинъ умеръ въ 1872 г.-- О пріязни Соловьева къ М. М. Стасюлевичу и его ближайшимъ работникамъ рѣчь можетъ пойти не здѣсь.-- Много любопытныхъ бытовыхъ подробностей о тогдашней университетской жизни и о кратковременной дѣятельности гр. Е. В. Путятина находимъ у А. В. Никитенко (прим. 114), съ его записяхъ, относящихся къ 1861,г. (т. II, стр. 1--05). Подъ 5-ымъ февраля 1861 г. онъ отмѣчаетъ, что онъ ознакомился съ тремя публичными лекціями, недавно прочитанными П. Л. Лавровымъ, о современномъ значеніи философіи. При этомъ онъ выражается, между прочимъ, такъ:-- "Боже мой! И это философія! Я не говорю уже о томъ, что тутъ все одинъ матеріализмъ. Но что за путаница! Что за хаосъ мыслей! Что за безтолковое изложеніе! Развѣ только на Сандвичевыхъ островахъ можно признать за философію весь этотъ бредъ, все это шатаніе не установившейся мысли. И этого Лаврова хотятъ навязать вамъ въ университетъ въ профессоры. Меня особенно огорчаетъ то, что его, между прочимъ, поддерживаетъ Кавелинъ." L. с., стр. 5.} Въ 1864 г. К. Д. Кавелинъ поступилъ на службу въ министерство Финансовъ, по департаменту неокладныхъ сборовъ, въ качествъ юрисконсульта. Примѣрно со второй половины 60-ыхъ годовъ онъ отдается изученію общественныхъ и философскихъ вопросовъ. "Тремя основными элементами нашей общественности Кавелинъ считалъ общинное землевладѣніе и самоуправленіе, крестьянство, освобожденное отъ помѣщиковъ и чиновниковъ, и земскія учрежденія, вмѣстѣ съ мировой юстиціей." Враждебныя реформамъ теченія, постепенно усиливавшіяся съ половины 60-ыхъ годовъ, приводили его "къ убѣжденію, что, помимо административныхъ реформъ, нужна переработка общественныхъ нравовъ, выясненіе вопросовъ объ отношеніи личности къ обществу." Такимъ путемъ и подошелъ К. Д. Кавелинъ къ своимъ работамъ въ области психологіи и этики. Въ 1878 г. онъ въ третій разъ обращается къ профессорской дѣятельности, занявъ каѳедру гражданскаго права въ военно-юридической академіи. "Въ 1883 г., на короткое время, Кавелинъ выступилъ президентомъ вольно-экономическаго общества. Онъ принялъ на себя это званіе съ цѣлью поработать и здѣсь надъ выясненіемъ все того-же крестьянскаго вопроса, но скоро долженъ былъ сложить съ себя новую обязанность, такъ-какъ не желалъ выступить на арену мелочной борьбы, ему угрожавшей." {Статьи о К. Д. Кавелинѣ въ Новомъ Энциклопедическомъ Словарѣ, т. XX, С.-Петербургъ, стр. 267--275; стр. 267--260 (двѣ статьи безъ подписи, одна -- М. М. Ковалевскаго и одна -- за подписью: А. Г.).-- См. также статью Дювернуа въ Біографическомъ Словарѣ и т. д. (прим. 141), т. I, стр. 289--297, статью И. Щербова въ Православной Богословской Энциклопедіи, т. VII, С.-Петербургъ, 1906 г., стр. 633--640, и данныя, сопоставленныя у Ибервега-Гейнце (прим. 377), стр. 564, 565.}
K. Д. Кавелинъ -- личность чрезвычайно многосторонняя. Біографы именуютъ его знаменитымъ писателемъ, юристомъ, психологомъ, этнографомъ, общественнымъ дѣятелемъ; о немъ говорятъ, какъ о сравнительномъ этнографѣ-фольклористѣ и историкѣ права, и находятъ, что цивилистъ заслоняется въ немъ историкомъ, публицистомъ и общественнымъ дѣятелемъ. При такой многосторонности не удивительно, что его живо занимали философскіе вопросы, но не удивительно и то, что онъ не могъ сосредоточить на нихъ всѣхъ своихъ силъ, всего своего вниманія...
Сочиненія К. Д. Кавелина изданы Н. Глаголевымъ въ 4 томахъ (С.-Петербургь, 1904 г.). Въ этомъ изданіи философскіе труды входятъ въ составъ т. ІІІ-го; главнѣйшими между ними являются Задачи психологіи (1872 г.), {Ср. выше, въ главѣ четырнадцатой, прим. 935-ое.-- Задачи психологіи посвящены памяти T. Н. Грановскаго; первоначально онѣ печатались въ Вѣстникъ Европы, за 1872 г.} Задачи этики (1885 г.) {Задачи этики, имѣющія дополнительное заглавіе: Ученіе о нравственности при современныхъ условіяхъ знанія, посвящены "молодому поколѣнію". Сочиненіе это печаталось первоначально въ Вѣстникѣ Европы, за 1884 г. Отдѣльною книгою оно издано во второй разъ въ 1886 г.} и О задачахъ искусства (1878 г.). {Статья эта, посвященная Н. А. Ярошенко (ср. прим. 80), была опубликована въ октябрской книжкѣ Вѣстника Европы за 1878 г.} Изъ-за Задачъ психологіи произошла довольно упорная полемика между К. Д. Кавелинымъ и H. М. Сѣченовымъ, который держался той мысли, что психологію должны разрабатывать физіологи. {Для сужденія объ этой полемикѣ, въ условіяхъ того времени, немалый интересъ представляетъ очеркъ А. Стадлина: "Рефлексъ" передъ судомъ рефлексіи (по поводу "Психологическихъ этюдовъ" профессора Сѣченова); Русскій Вѣстникъ, 1874 г., октябрь, стр. 834--882. Свою статью авторъ заканчиваетъ такъ:-- "Въ виду такихъ печальныхъ результатовъ неравной борьбы, предпринятой проф. Сѣченовымъ противъ логики, нельзя не пожелать, чтобы война прекратилась прочнымъ миромъ. Конечно, автору Психологическихъ этюдовъ придется сдѣлать первый шагъ къ примиренію, такъ-какъ сила на сторонѣ врага, т. е. логики. Поединокъ смертнаго,-- будь онъ даже реальнѣйшій реформаторъ психологіи,-- съ логикою слишкомъ неравенъ: исходъ несомнителенъ, ибо люди и ихъ заблужденія проходятъ какъ призраки, разумъ же и логика останутся, потому что въ нихъ и только въ нихъ есть сила, только черезъ нихъ можетъ быть и реальность въ нашемъ познаніи." L. с., стр. 882.-- Относительно общей неудовлетворительности гносеологическихъ построеній у И. М. Сѣченова немало полезныхъ замѣчаній дѣлаетъ Э. Л. Радловъ въ своей статьѣ: Натуралистическая теорія познанія (по поводу статей проф. И. М. Сѣченова); Вопросы философіи и психологіи, 1894 г., ноябрь, стр. 682--693.-- Справедливость требуетъ, впрочемъ, прибавить, что И. М. Сѣченовъ признавался самъ въ позднѣйшіе годы, что свою полемику онъ затѣялъ, "не зная лично Константина Дмитріевича [Кавелина], ни его благороднаго образа мыслей, ни его заслугъ, какъ ученаго", и что, усмотрѣвъ въ Задачахъ психологіи "существенныя нападки на" свою "психологическую вѣру", онъ "зарвался въ первый и послѣдній разъ въ жизни." Извѣстно также, что, не желая выступать въ роли "ненамѣреннаго проповѣдника распущенныхъ нравовъ" и "философъ нигилизма", онъ весьма рѣшительно отвергалъ нѣкоторыя крайнія заключенія, которыя выводились изъ его работъ по нервной физіологіи. Автобіографическія записки Ивана Михайловича Сѣченова; Москва, 1907 г., стр. 140, 126 и слѣд.} Полемизировалъ съ авторомъ и Ю. Ѳ. Самаринъ. Э. X Радловъ вѣрно указываетъ, что въ эпоху господства матеріализма для пропаганды идеи психологіи, какъ самостоятельной науки, К. Д. Кавелинъ сдѣлалъ весьма много. {Э. Л. Радловъ, Очеркъ исторіи и т. д. (прим. 877), стр. 247.} По словамъ Д. А. Корсакова, "въ основѣ своихъ философскихъ воззрѣній Кавелинъ является метафизикомъ гегеліанскаго направленія, съ поправками, заимствованными изъ представителей нѣмецкаго философскаго реализма 50-ыхъ годовъ и французской "позитивной философіи". Тѣмъ не менѣе Кавелинъ не эклектикъ: онъ самостоятельно перерабатывалъ указанныя выше философскія положенія, а не компилировалъ ихъ. {Д. А. Корсаковъ, Жизнь и дѣятельность К. Д. Кавелина; Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, С.-Петербургъ, изданіе Н. Глаголева, т. I, стр. IX--XXX;-- стр. ХХVIII.-- Какъ великъ былъ уклонъ К. Д. Кавелина въ сторону "положительной науки", имѣющей поглотить всякое Философствованіе, показываютъ, между прочимъ, заключительныя замѣчанія его брошюры: Апріорная философія и т. д. (прим. 1106); ср. прим. 1204-ое.} Про религіозную сферу К. Д. Кавелина В. Д. Спасовичъ замѣчаетъ, что онъ не былъ лишенъ религіознаго чувства и выше всего всегда ставилъ христіанскую мораль, но всегда-же былъ равнодушенъ ко всѣмъ вѣроисповѣднымъ, догматическимъ и обрядовымъ различіямъ. При атомъ В. Д. Спасовичъ дѣлаетъ мимоходомъ такое любопытное поясненіе: -- "Во всякомъ русскомъ умѣ, даже наиболѣе аналитическомъ и радикальномъ, есть всегда какой-нибудь уголокъ, служащій пріютомъ мистицизму. Былъ и у Кавелина такой уголокъ, сближавшій его съ славянофилами. Кавелинъ вѣрилъ безусловно въ великую будущность "мужицкаго царства", въ великорусскій міръ селъ, противопоставляемый имъ европейскому міру городовъ, въ великорусское общинное владѣніе крестьянами землею, въ которомъ онъ усматривалъ своеобразное средство, предохраняющее отъ пауперизма. Эти мечтанія о будущемъ занимали К. Д. Кавелина въ особенности подъ конецъ его жизни....." {В. Д. Спасовичъ, Воспоминанія о К. Д. Кавелинѣ; Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, С.-Петербургъ, изданіе Н. Глаголева, т. II, стр. VII-XXXI;-- стр. IX.-- Двоюродный братъ К. Д. Кавелина Левъ Александровичъ Кавелинъ принялъ монашество съ именемъ Леонида. Онъ пріобрѣлъ извѣстность трудами по исторіи и археологіи. Родился въ 1822 г., скончался въ 1891 г. (въ чинѣ архимандрита, будучи намѣстникомъ Троице-Сергіевой лавры).} Вообще онъ не желалъ быть причисленнымъ ни къ западникамъ, ни къ славянофиламъ и стремился занять мѣсто внѣ обѣихъ этихъ партій. Подобно многимъ крупнымъ русскимъ людямъ, онъ тяготился узкостью частныхъ политическихъ идеологій. Вотъ характерный въ этомъ отношеніи отрывокъ изъ письма К. Д. Кавелина на имя М. М. Стасюлевича отъ 27-го января 1880 г., ярко рисующій шпроту воззрѣній ученика В. Г. Бѣлинскаго и друга Ю. Ѳ. Самарина: -- "Разные, самые противоположные взгляды, переходя на реальную почву, начинаютъ сближаться Что говоритъ мой пріятель? Вотъ его мысль: у васъ прошедшее совсѣмъ не такое, какъ у западной Европы, слѣд., и рѣшеніе задачи будетъ непремѣнно другое. Развѣ это не такъ? Я говорю: нигдѣ въ мірѣ европейскомъ крестьянскій элементъ не является такимъ громаднымъ и по своей громадности такимъ многозначительнымъ и вліятельнымъ факторомъ, какъ у насъ; слѣд., продолжаю я, рѣшеніе государственныхъ и общественныхъ задачъ будетъ у насъ непремѣнно другое, чѣмъ въ Европѣ. Развѣ это несправедливо? Въ этихъ взглядахъ нѣтъ ни порицанія Европѣ, ни похвалы мужику, а только актъ самосознанія. Что къ этому акту самосознанія примѣшивается радостная надежда, что и мы сыграемъ во всемірной исторіи свою роль и роль хорошую; что такая надежда заставляетъ насъ невольно впадать въ нѣкоторое преувеличеніе нашихъ хорошихъ свойствъ и дѣлаетъ насъ менѣе чуткими къ нашимъ недостаткамъ -- развѣ это не совершенно естественно? Развѣ всѣ народы въ мірѣ, начиная съ грековъ и оканчивая хоть нѣмцами, не грѣшили и не грѣшатъ тѣмъ-же въ десять разъ больше насъ? Старая славянофильская партія окончательно провалилась, потому-что она формулировала свои идеалы по даннымъ Московскаго государства, давно прошедшимъ въ вѣчность, но и Катковъ провалился, потому-что Формулировалъ свои идеалы по аристократической Англіи, Валуевъ и Шуваловъ -- потому-что проводили въ жизнь идеалы перловниковъ и дворянства, наши революціонеры проваливаются, потому-что формулируютъ свои идеалы по интернаціональному обществу и Бакунину; наконецъ, наше правительство проваливается потому, что не можетъ разстаться съ идеаломъ верховной русской власти въ той Формѣ, какъ она опредѣлилась въ теченіе прошедшаго XVIIІ-го и уходящаго ХІХ-го вѣка" Новые славянофилы, новые западники, подобно вамъ, и я съ моими идеалами мужицкаго царства ищемъ новаго и отворачиваемся отъ прошедшаго..... Повторяю, различныя воззрѣнія на будущее уже начинаютъ сближаться между собою и изъ нихъ образуется одна большая политическая партія въ Россіи..... Вѣдь не думаете-же вы, что мы отольемся когда-нибудь въ теперешнюю Германію..... Нѣтъ двухъ человѣкъ совсѣмъ одинаковыхъ; тѣмъ паче не можетъ быть двухъ такихъ народовъ. Когда же всѣ основанія быта, въ которыхъ [-- я] когда-то люди твердо вѣрили, на которыя опирались какъ на каменную гору, расшатались и вымираютъ, какъ въ наше время, когда все перестраивается сызнова, по плану, который далеко еще не выяснялся,-- въ такое время позволительно, вглядываясь въ будущее, не слишкомъ стѣсняться прежде бывшими примѣрами." {М. М. Стасюлевичъ и его современники въ ихъ перепискѣ; подъ ред. М. К. Лемке, т. II, С.-Петербургъ, 1912 г.; стр. 147--149.-- О чувствахъ, которыя питалъ К. Д. Кавелинъ къ "славянофилу" Ю. Ѳ. Самарину, свидѣтельствуютъ, между прочимъ, нижеслѣдующія слова изъ письма К. Д. Кавелина на имя "западника" М. М. Стасюлевича отъ 21-го марта 1876 г.:-- "Самаринъ -- умеръ! Этого я никакъ не могу переварить и до сихъ поръ все еще какъ-то плохо понимаю..... Это одинъ изъ тяжкихъ ударовъ, нанесенныхъ мнѣ судьбой. Въ послѣднее время мы съ нимъ очень сблизились. Для страны, для дѣла, это потеря неизмѣримая." Ibidem, стр. 127.-- Очень мѣтко характеризуетъ К. Д. Кавелина, со стороны отношеній его къ нашимъ основнымъ общественно-политическимъ идеологіямъ недавняго прошлаго, А. Ѳ. Кони. "Кавелина", говорить онъ, "называли чуждые ему люди узкимъ западникомъ. Но близкіе, въ дружеской бесѣдѣ, иногда въ шутку говорили ему, что онъ отъявленный славянофилъ. А онъ не былъ ни тѣмъ, ни другимъ. Онъ былъ самимъ собою." А. Ѳ. Кони, Памяти К. Д. Кавелина; Собраніе сочиненій К. Д. Кавелина, т. III (прим. 1196), стр. VII-ХХ;-- стр. XIV.} Дѣлая эту выписку, мы имѣемъ въ виду охарактеризовать не только личность К. Д. Кавелина, но и то общее направленіе мыслей, которое какъ-бы подготовляло кружокъ Вѣстника Европы къ появленію въ немъ Соловьева съ его устремленіями по. верхъ двухъ традиціонныхъ русскихъ идеологій къ инымъ, болѣе широкимъ и болѣе могучимъ началамъ...
Въ послѣднихъ двухъ главахъ мы имѣли дѣло главнымъ образомъ съ явленіями изъ области книжной и журнальной. Возвращаемся къ жизни бытовой, которая шла, конечно, своимъ чередомъ, какъ-бы внѣ связи съ вопросами объ эмпиризмѣ и раціонализмѣ, о позитивизмѣ и философіи безсознательнаго, о дѣйствительности внѣшняго міра и возможности метафизическаго познанія. И данныя, почерпаемыя изъ этого источника, поучительны сплошь и рядомъ не менѣе, чѣмъ свѣдѣнія, заимствуемыя съ печатныхъ страницъ.
Лѣтомъ 1875 г., передъ самымъ отъѣздомъ за-границу, Соловьеву суждено было снова убѣдиться, что счастье личной любви дается не каждому, и что именно къ нему, Соловьеву, оно какъ-то особенно неблагосклонно. {Для главы восемнадцатой, помимо печатныхъ источниковъ, перечисленныхъ въ примѣчаніяхъ, мы воспользовались нѣкоторыми справками, собранными у А. Ѳ. Кони, Я. Н. Колубовскаго, П. О. Морозова и Э. Л. Радлова.}
XIX.-- Брачные планы. Отъѣздъ заграницу.
Въ числѣ слушательницъ курсовъ Герье -- личныхъ знакомыхъ Соловьева -- мы уже назвали въ главѣ шестнадцатой Е. М. Поливанову. {См. свѣдѣнія по Третьему годичному отчету и т. д. (прим. 1079).} Въ той-же главѣ мы ссылалась и на ея воспоминанія, доселѣ не опубликованныя. Пользуясь теперь, съ разрѣшенія автора, переданными намъ матеріалами, мы воспроизводимъ въ настоящей главѣ лишь ту часть ихъ, которая относится къ первой половинѣ 1875 г., въ надеждѣ, что все остальное найдетъ себѣ мѣсто въ той нля другой изъ послѣдующихъ главъ. {Рукопись Е. М. Поливановой была получена нами 13-го апрѣля 1917 г. Нѣкоторыя дополнительныя свѣдѣнія были доставлены намъ позднѣе, при письмѣ отъ 3-го іюля 1917 г.}
Вотъ что разсказываетъ Е. М. Поливанова про начальный періодъ своего знакомства съ Вл. С. Соловьевымъ.--
"Я поступила осенью 1873 г. на высшіе женскіе курсы, основанные и руководимые про". Владиміромъ Ивановичемъ Герье, и пробыла на нихъ включительно до весны 1875 г. дѣйствительной слушательницей, сдавъ послѣдовательно экзамены осенью 1874 г. за первый курсъ и осенью 1875 г. за второй.
Въ послѣднее полугодіе моего пребыванія на курсахъ читалъ у васъ лекціи о Платонѣ Владиміръ Сергѣевичъ Соловьевъ.
Помнится мнѣ, что еще осенью 1874 г. въ Москвѣ заговорили, какъ о восходящемъ свѣтилѣ, о молодомъ Соловьевѣ. Толковали и у насъ на курсахъ о Владимірѣ Сергѣевичѣ, тѣмъ болѣе, что отецъ его, проф. Сергѣй Михайловичъ Соловьевъ, считался нашимъ начальникомъ, хотя и не бывалъ никогда на курсахъ. {Нѣкоторыя свѣдѣнія о положеніи С. М. Соловьева на Московскихъ высшихъ женскихъ курсахъ приведены выше, въ главѣ шестнадцатой.} И вдругъ до насъ дошла вѣсть, что молодой философъ будетъ также и у васъ читать. Вѣсть эта возбудила всеобщій интересъ на курсахъ.
Въ ожиданіи его первой лекціи у насъ было необычайное оживленіе, всѣ съ нетерпѣніемъ ожидали появленія новаго профессора.
Наконецъ, въ большую аудиторію вошелъ В. И. Герье, а съ нимъ и молодой ученый.
Я очень близорука и не могла разсмотрѣть его наружности,-- видѣла только высокую и очень худую фигуру и густые темные волосы. .
Когда онъ сѣлъ на каѳедру, все замерло, всѣ съ затаеннымъ дыханіемъ приготовились слушать.
Раздался голосъ звучный, гармоничный, какой-то проникновенный.
Я не сразу могла приняться записывать: меня слишкомъ поразилъ этотъ обаятельный голосъ.
Замѣчательно, что у Соловьева не было замѣтно ни малѣйшаго смущенія. Онъ говорилъ спокойно, какъ привычный лекторъ, а между тѣмъ это было дѣло для него совершенно новое. Впослѣдствіи, узнавъ его ближе, я поняла, что это происходило вслѣдствіе того, что онъ обладалъ въ высшей степени рѣдкимъ качествомъ, а именно отсутствіемъ всякаго мелочного самолюбія, а потому всегда былъ простъ и спокоенъ.
Лекція его произвела на слушательницъ сильное впечатлѣніе.
Онъ уже умолкъ, сошелъ съ каѳедры и удалился, а въ залѣ нѣкоторое время все еще царила полная тишина, а затѣмъ всѣ вдругъ заговорили, затараторили, даже старались перекричать другъ друга. Огромное большинство восхищались новымъ лекторомъ.
Я послѣ лекціи собралась идти домой, потому-что не чувствовала себя въ расположеніи слушать кого бы то ни было. Однако, товарки чуть не силой оставили меня на лекцію H. С. Тихонравова. Обыкновенно я очень любила его лекціи, но на этотъ разъ я положительно ничего не слыхала, что онъ говорилъ.
Наконецъ, я отправилась домой и со мною еще три курсистки, чтобы составить только-что слышанную и всѣми нами записанную лекцію Соловьева. Мы шли, настолько горячо разсуждая о своихъ впечатлѣніяхъ, что, не замѣтивъ передъ собою большой кучи свѣта; я упала прямо въ нее. Помнится мнѣ еще забавная подробность. Одна изъ моихъ товаромъ записала только одно слово: "улей" и настойчиво требовала, чтобы это слово было вставлено въ лекцію.
Точныхъ выраженій про улей никто не помнилъ и потому было рѣшено слово это вовсе не упоминать, но она упрямо твердила по своей привычкѣ по-французски: "Mais je me souviens parfaitement du mot ruche, il faut que vous trouviez où le placer." Долго еще и впослѣдствіи мы смѣялись и дразнили се этимъ ульемъ. Но, какъ бы то ни было, эту лекцію мы все-таки кое-какъ составили, остальныя несравненно удачнѣе. Мнѣ страшно досадно, что у меня, кромѣ первой, всѣ остальныя лекціи пропали, взяла ихъ переписать одна курсистка и никогда мнѣ ихъ не возвратила.
Вотъ эта первая лекція, слушанная и записанная нами 14-го января 1875 г. {М. Филипповъ, въ одной изъ статей своихъ, разсматривающихъ Философскіе труды Соловьева, оспариваетъ, между прочивъ, принимаемый Соловьевымъ, "вслѣдъ за многими другими авторами", переводъ выраженія: ζῶον πολιτικόν черезъ: "животное общественное" (см. Оправданіе добра; Соч VII, 273). "Аристотелю", говорить М. Филипповъ, "никогда и на умъ не приходило опредѣлять человѣка, какъ "общественное животное" Аристотель опредѣлилъ человѣка не какъ общественное, а какъ политическое, т. е. гражданское животное. Точно-ли это опредѣленіе -- другой вопросъ, во оно, во всякомъ случаѣ, но приводитъ къ такимъ несообразностямъ, какія получатся, если исключительнымъ признакомъ человѣка мы признаемъ общественность." М. Филипповъ, Судьбы русской философіи; Научное Обозрѣніе, 1898 г., No 8, стр. 1351--1368; No 9, стр. 1548--1571; No 10, стр. 1793--1812; -- No 10, стр. 1797, 1798.-- С. А. Жебелевъ соотвѣтствующее мѣсто у Аристотеля переводить такъ: "Изъ всего сказаннаго слѣдуетъ, что государство -- продуктъ естественнаго развитія, и что человѣкъ, по природѣ своей,-- существо политическое; кто живетъ, въ силу своей природы, а не вслѣдствіе случайныхъ обстоятельствъ, внѣ государства, тотъ или сверхчеловѣкъ, или существо, недоразвитое въ нравственномъ отношеніи....." Политика Аристотеля; переводъ С. А. Жебелева; С.-Петербургъ, 1911 г.; стр. 7.} --
"Между многими характеристичными особенностями человѣческой природы только одна, исключительно принадлежащая человѣку, составляетъ его безусловное отличіе отъ другихъ существующихъ животныхъ. Эта характеристическая особенность не есть общественность, какъ это опредѣляетъ Аристотель, который говоритъ, что человѣкъ есть животное общественное. {Этой датою совершенно точно устанавливается начало преподавательской дѣятельности Соловьева, какъ бы ни рѣшался вопросъ о томъ, когда читалъ Соловьевъ свою вступительную лекцію въ университетѣ -- 20-го или 27-го января. 14-oe число приходилось на вторникъ.} Это опредѣленіе неосновательно, потому-что общественность не только свойственна другомъ животнымъ, но играетъ у никъ гораздо большую роль, чѣмъ у человѣка. У человѣка мы видимъ особенное развитіе индивидуальной, личной жизни. Тоже характеристическая особенность человѣка заключается въ томъ, что одинъ человѣкъ имѣетъ способность смѣяться. Эта способность чрезвычайно важна и лежитъ въ самомъ существѣ человѣческой природы, а потому я опредѣляю человѣка, какъ животное смѣющееся. {А. Бергсонъ выражается такъ: -- "Il n'y а pas de comique en dehors de ce qui est proprement humain. Un paysage pourra être beau, gracieux, sublime, insignifiant ou laid; il ne sera jamais risible. On rira d'un animal, mais parce qu'on aura surpris chez lui une attitude d'homme ou une expression humaine. On rira d'un chapeau; maie ce qu'on raille, alors, ce n'est pas le morceau de feutre on de paille, c'est la forme que des hommes lui ont donnée, c'est le caprice humain dont il a pris le moule. Je me demande comment un fait aussi important, dans sa simplicité, n'a pas fixé davantage l'attention des philosophes. Plusieurs ont défini l'homme ffitn animal qui sait rire". Ils auraient aussi bien pu le définir un animal qui fait rire car si quelque autre animal y parvient, ou quelque objet inanimé, c'est toujours par une ressemblance avec l'bomme, par la marque que l'homme y imprime ou par l'usage que l'homme en fait." Henri Bergson, Le rire; essai sur la signification du comique; Paris, 1912; pp. 3, 4.} Всѣ животныя исключительно поглощаютъ данными имъ чувствами состоянія своей Физической природы; эти состоянія имѣютъ для нихъ значеніе безусловной дѣйствительности,-- поэтому животныя не смѣются. Міръ человѣческаго познанія и воли простирается безконечно далѣе всякихъ физическихъ явленій и представленій. Человѣкъ имѣетъ способность стать выше всякаго явленія физическаго или предмета, онъ относится къ нему критически. Человѣкъ разсматриваетъ фактъ, и если этотъ фактъ не соотвѣтствуетъ его идеальнымъ представленіямъ, онъ смѣется. Въ этой-же характеристической особенности лежитъ корень поэзіи и метафизики. Такъ-какъ поэзія и метафизика свойственны только одному человѣку, то человѣкъ можетъ быть также опредѣленъ, какъ животное поэтизирующее и метафизирующее. Поэзія вовсе не есть воспроизведеніе дѣйствительности,-- она есть насмѣшка надъ дѣйствительностью. Сущность метафизики заключается въ слѣдующемъ. Въ то время, какъ всѣ животныя, исключая человѣка, съ наивнымъ и серьезнымъ довольствомъ берутъ все, что имъ даетъ видимая природа, не спрашивая: отчего? откуда?-- человѣкъ имѣетъ свойство дѣлать всевозможные и безконечные запросы природѣ. Такъ, напри животное, пользуясь теплотой и свѣтомъ, не спрашиваетъ: что они и откуда?-- для человѣка же свѣтъ и теплота не есть одно физическое представленіе, онъ спрашиваетъ: что такое свѣтъ и теплота? Физика отвѣчаетъ на это, что свѣтъ и теплота есть эфирное колебаніе атомовъ." {Это "эфирное колебаніе атомовъ" есть, повидимому, плодъ какого-то недоразумѣнія со стороны слушательницъ Соловьева...} Но и этимъ человѣкъ не довольствуется,-- онъ спрашиваетъ: а атомъ что такое? и т. д. Съ подобными запросами человѣкъ обращается ко всякому предмету. Всякое данное физическое явленіе природы есть для него личина сущаго. Еслибы для человѣка истинная дѣйствительность была чѣмъ-то сущимъ, то онъ удовлетворялся бы ею и не искалъ бы ничего болѣе животныя принимаютъ міръ такимъ, каковъ онъ есть, для человѣка же, напротивъ, всякое явленіе есть только маска, за которою онъ ищетъ невѣдомую богиню". Онъ вполнѣ увѣренъ, что то чувство воспроизведенія, которое ему даетъ физическій міръ, есть только повязка, скрывающая отъ него дѣйствительно сущее. Итакъ, для человѣка этотъ реальный физическій міръ, измѣняющійся во времени и пространствѣ, есть только относительное явленіе, а не истинно-существующее: за нимъ онъ ищетъ что-то другое, которое онъ признаетъ за дѣйствительное, а не призрачное бытіе. Это признаніе до нѣкоторой степени свойственно и положительнымъ наукамъ. Положительныя науки отличаются отъ метафизики тѣмъ, что онѣ въ своихъ объясненіяхъ не договариваются до послѣдняго безусловнаго начала. Такъ, напр., геометрія изучаетъ формы пространства,-- квадратъ, треугольникъ, кругъ,-- не существующія въ дѣйствительности. Такимъ образомъ, геометръ заходитъ за предѣлы дѣйствительности, но онъ не заходитъ слишкомъ далеко и не спрашиваетъ: что такое пространство?-- Метафизикъ же ищетъ начала безусловнаго и останавливается лишь на томъ, что можетъ дать окончательное удовлетвореніе мысли. Вслѣдствіе своей метафизической особенности [способности?] человѣкъ принадлежатъ двумъ мірамъ: міру Физическому, который къ нему ближайшій и который онъ считаетъ призрачнымъ, и міру истинно-сущему, безусловному, который не есть данный, но только требуемый и желаемый. Такимъ образомъ, метафизическая способность человѣка переходитъ въ метафизическую потребность войти глубже въ этотъ желаемый міръ. Эта метафизическая потребность находила и находитъ себѣ удовлетвореніе въ рядѣ метафизическихъ ученій, какъ философской, такъ и религіозной формъ.-- Правда, бываютъ извѣстныя эпохи въ жизни человѣка, когда онъ начинаетъ почти тяготиться своимъ человѣческимъ достоинствомъ и умственнымъ превосходствомъ и желаетъ вполнѣ сравняться съ остальными животными. Въ эти эпохи метафизика вполнѣ исключается, исторія философіи и религія признается какою-то органическою болѣзнью, умопомѣшательствомъ. Еслибъ это и было такъ, то, по примѣру одного нашего недавно умершаго писателя, мы могли бы сказать, что лучше бытъ несчастнымъ Сократомъ, чѣмъ счастливой свиньей. {Повидимому, здѣсь нужно имѣть въ виду не "одного нашего недавно умершаго писателя", а Джона-Стюарта Милля, умершаго въ 1873 г. (родился въ 1806 г.). Въ разсужденіи объ утилитаріанизмѣ, широко распространенномъ тогда у настъ въ русскомъ переводѣ А. Н. Невѣдомскаго, Милль выражается, между прочимъ, такъ: -- "Лучше быть недовольнымъ человѣкомъ, чѣмъ довольною свиньей,-- недовольнымъ Сократомъ, чѣмъ довольнымъ дуракомъ. Дуракъ и свинья думаютъ объ этомъ иначе единственно потому, что для нихъ открыта только одна сторона вопроса, тогда-какъ другимъ открыты для сравненія обѣ стороны." Джонъ-Стюартъ Милль, Утилитаріанизмъ. О свободѣ. Петербургь, 1866--1869; стр. 23 (изъ отдѣла перваго: Утилитаріанизмъ; стр. 1-- 148).-- Указаніемъ на Утилитаріанизмъ Милля мы обязаны въ настоящемъ случаѣ Э. Л. Радлову.} А я скажу лучше быть больнымъ человѣкомъ, чѣмъ здоровой скотиной."
Уже 42 года прошло съ тѣхъ поръ, какъ я слушала Соловьева, и, не имѣя подъ руками остальныхъ его лекцій, я, разумѣется, не могу сколько-нибудь подробно изложить ихъ содержанія. Однако, я совершенно точно помню, что онъ преимущественно читалъ намъ о Платонѣ, его міровоззрѣніи, и разбиралъ многіе изъ его діалоговъ.
Лекціи становились все интереснѣе и часто бывали захватывающими, какъ, напр., лекція о діалогѣ; Федрь, гдѣ рѣчь идетъ о хладнокровномъ ораторѣ и ораторѣ, обладающемъ паѳосомъ, которымъ въ высшей степени обладалъ и самъ лекторъ. {До Федра въ своей работѣ надъ переводомъ твореній Платона Соловьевъ не дошелъ.-- Какъ извѣстно, Федрь представляетъ, по содержанію, двѣ части: первая трактуетъ о любви, а вторая -- о правилахъ составленія рѣчей. Въ первой части имѣются мѣста, которыя Сократъ произноситъ съ закрытыми глазами, дабы не краснѣть отъ стыда и не заикаться. Судя по словамъ автора воспоминаній, можно думать, что при изложеніи названнаго діалога Соловьевъ больше напиралъ на вторую часть. Впрочемъ, и въ первой части содержится много возвышеннаго и безупречнаго, вполнѣ подходящаго для той аудиторіи, которую имѣлъ передъ собою Соловьевъ.} Увлекательности лекцій Владиміра Сергѣевича еще много способствовала его великолѣпная дикція и замѣчательно красивый голосъ, о чемъ я уже упоминала.
Тѣмъ не менѣе были у васъ и ярыя противницы новаго лектора, т. е. вѣрнѣе -- противницы его направленія, чисто идеалистическаго, такъ-какъ въ тѣ времена еще очень сильно было противоположное ученіе -- матеріалистическое, наслѣдіе 60-ыхъ годовъ.
Между прочимъ, одна курсистка, въ сущности очень симпатично относившаяся къ Соловьеву, но любительница рисовать карикатуры, изобразила всѣхъ нашихъ профессоровъ въ ихъ любимыхъ лозахъ и каждому изъ нихъ вложила въ уста особенно характерное, по ея мнѣнію, изреченіе. Вл. С. Соловьева она нарисовала непохоже, но необычайно длиннымъ и необычайно тонкимъ, {Этотъ-же мотивъ былъ использовавъ и въ позднѣйшее время карикатуристомъ Словца, выходившаго въ свѣтъ очень недолго, въ 1899--1900 гг. Соловьевъ изображенъ здѣсь какимъ-то чрезвычайно тощимъ и чрезмѣрно вытянутымъ въ длину магомъ, возносящимся изъ горной расщелины надъ вопросительными знаками, образующими нѣчто въ родѣ клубовъ пара или дыма. Наши юмористы за 100 лѣтъ въ карикатурахъ, прозѣ и стихахъ. Обзоръ русской юмористической литературы и журналистики. С.-Петербургъ, 1904 г., стр. 114. На изданіе это обратилъ наше вниманіе Н. П. Вишилковъ.} и приписала ему слѣдующія слова:-- "Какую чепуху городятъ эти господа! Тошно даже слушать. Будто есть что-нибудь реально сущее! Все въ мірѣ -- Фантасмагорія. И міръ -- призракъ, и я -- призракъ, и всѣ мы -- призраки!"
Кстати объ его наружности. Я сидѣла довольно далеко отъ каѳедры и довольно долгое время имѣла о ней самое смутное представленіе. Наконецъ, одна товарка, сидѣвшая почти возлѣ самой каѳедры, уступила мнѣ однажды свое мѣсто, и вотъ что у меня записано въ тетрадкѣ:-- "У Соловьева замѣчательно красивые синесѣрые глаза, густыя темныя брови, красивой формы лобъ и носъ, густые темные довольно длинные и нѣсколько вьющіеся волосы; не особенно красивъ у него ротъ, главнымъ образомъ изъ-за слишкомъ яркой окраски губъ на матово-блѣдномъ лицѣ; но самое это лицо прекрасно и съ необычайно одухотвореннымъ выраженіемъ, какъ-бы не отъ міра сего; мнѣ думается, такія лица должны были быть у христіанскихъ мучениковъ. Во всемъ обликѣ Соловьева разлито также выраженіе чрезвычайной доброты. Онъ очень худъ и хрупокъ на видъ." {О наружности Вл. С. Соловьева мы находимъ нижеслѣдующія общія замѣчанія у С. М. Соловьева-младшаго:-- "Наружность Вл. С. весьма рѣзко мѣнялась въ разные періоды его жизни. Если мы возьмемъ его молодые портреты, напр., тѣ, которые приложены къ 1-му и 3-му томамъ Полнаго Собранія Сочиненій [т. е. Собранія сочиненій въ 1-омъ и во 2-омъ изданіяхъ], или тотъ, который приложенъ къ книгѣ Величко: Вселенскій христіанинъ, то преобладающей чертой этого прекраснаго лица, нѣсколько малорусскаго, съ черными сдвинутыми бровями, покажется намъ -- строгая чистота, энергія, готовность къ борьбѣ.-- На портретахъ 60-ыхъ годовъ, въ соотвѣтствіи съ характеромъ интересовъ и занятій, лицо Вл. С., обросшее жидкой черной бородой, напоминаетъ лицо священника или монаха, выраженіе лица грустное и набожное. Въ ото время писалъ его портретъ Крамской. Портретъ этотъ находится въ Петербургскомъ музеѣ Александра ІІІ-го. Но Крамской придалъ лицу Вл. С. черты слащавости, совершенно ему чуждой, Соловьевъ Крамского это какой-то charmant docteur Гомана.-- Въ другую крайность впалъ Ярошенко. На портретѣ, написанномъ имъ въ началѣ 90-ыхъ годовъ и находящемся въ Московской Третьяковской галлереѣ, лицо Вл. С. сильно утрировано въ матеріальную сторону. Вся духовность лица исчезла подъ грубой кистью Ярошенко; вѣрно схвачено только выраженіе непомѣрной, почти животной или стихійной силы и чувственность нижней части лица. Замѣчательно похожи и сильно написаны руки. [Ср. выше, прим. 80.] Портретъ этотъ приложенъ къ 1-му изданію Полнаго Собранія Сочиненій Вл. С. [т. е. къ тому VIII-му Собранія сочиненій]. Въ этомъ портретѣ отразилась отчасти отмѣченная нами полоса въ жизни Вл. С.: начало 90-ыхъ годовъ было для него временемъ наибольшаго пробужденія страстной природы, затянутости "эротическимъ иломъ". Все усиливающаяся въ немъ въ это время насмѣшливость нашла выраженіе въ извѣстныхъ портретахъ московскаго фотографа Асикритова.-- Рѣзко измѣнилось лицо Вл. С. въ послѣдніе годы. Съ поразительной точностью оно передано на портретѣ петербургскаго фотографа Здобнова, приложенномъ къ Х-му тому второго изданія Полнаго Собранія Сочиненій Вл. С. (т. е. Собранія сочиненій]. Въ лицѣ Вд. С. появляется какая-то призрачность, глубокая грусть и свѣтлая вѣсть изъ иного міра -- свѣтъ нездѣшній. Портретъ Здобнова -- это какъ-бы иллюстрація къ стихамъ Вл. С.: --
Зло позабытое
Тонетъ въ крови,
Всходитъ омытое
Солнце любви.
Замыслы смѣлы
Крѣпнуть въ груди,
Ангелы бѣлые
Шепчутъ: иди.
Различныя показанія имѣются относительно глазъ Вл. С. Это потому, что они мѣняли цвѣтъ. Обыкновенно они были свѣтло-голубые, сѣроватые; черными дѣлала ихъ тѣнь нависшихъ бровей и расширенные зрачки. Вл. С. всегда, съ юности, носилъ длинные волосы, только иногда лѣтомъ гладко обстригался. Между прочимъ, онъ остригся передъ смертельной болѣзнью. Странно было видѣть въ гробу его голову безъ волосъ: онъ весъ какъ-то мѣнялся, когда остригался; какъ-будто въ волосахъ у него, какъ у Самсона, была тайная сила.-- Самой характерной чертой его наружности было что-то монашеское, даже прямо иконописное....." Владиміръ Соловьевъ, Стихотворенія (прим. 468), стр. 49, 50 (изъ статьи С. М. Соловьева-младшаго: Біографія Владиміра Сергѣевича Соловьева).-- Статьи, изъ которыхъ составилась неоднократно цитированная нами книжка В. Л. Величко (прим. 10), печатались первоначально въ Книжкахъ Недѣли и въ Новомъ Дѣлѣ (1900--1901 гг.). Первоначальное заглавіе этихъ статей и было: Вселенскій христіанинъ.-- Книжка В. Л. Величко имѣется въ двухъ изданіяхъ. Первое изданіе помѣчено и на заглавномъ листѣ, и на обложкѣ 1902 г.; самый текстъ біографіи начинается на стр. 9 и общее число страницъ въ книжкѣ -- 205. Второе изданіе помѣчено на заглавномъ листѣ 1903 г., а на обложкѣ -- 1904 г.; текстъ біографіи начинается на стр. 11, общее же число страницъ -- 208. Въ этомъ изданіи два предисловія -- первое и второе, почему текстъ біографіи м оказывается нѣсколько отодвинутымъ. Встрѣчаются, однако, экземпляры съ помѣткою: "изданіе второе", но съ однимъ первымъ предисловіемъ и съ началомъ текста біографіи на стр. 9,-- вообще сходные съ экземплярами перваго изданія, но съ другой датой. Какъ разъ подобный экземпляръ находится въ нашемъ распоряженіи, и на него дѣлаются наши ссылки. Разницы по существу между различными изданіями книжки нѣтъ.-- Стихи Соловьева, приведенные въ цитатѣ настоящаго примѣчанія, озаглавлены: Вновь бѣлые колокольчики. См. Стихотворенія (прим. 468), стр. 213, 214, 332.}
До Соловьева я не имѣла ни малѣйшаго представленія о философіи, занимаясь исключительно исторіей и языками. Лекціи его были для меня настоящимъ откровеніемъ, и я съ увлеченіемъ принялась за чтеніе такихъ квитъ, къ которымъ прежде и прикоснуться бы не рѣшилась. Самимъ Соловьевымъ я восхищалась и преклонялась передъ нимъ, какъ передъ какимъ-то высшимъ существомъ: онъ представлялся мнѣ болѣе духомъ, нежели человѣкомъ.
И вдругъ, къ концу нашихъ занятій на курсахъ, одна изъ курсистокъ, съ которою я была хороша, Зинаида Александровна Соколова, съ братомъ которой былъ друженъ Соловьевъ, {О З. А. Соколовой мы упоминали въ главѣ шестнадцатой, когда шла рѣчь о слушательницахъ курсовъ Герье. Объ А. А. Соколовѣ см. выше, въ главѣ восьмой, прим. 509-ое, и въ главѣ десятой, прим. 632-ое, а также въ главѣ. шестнадцатой.} говоритъ мнѣ, что Владиміръ Сергѣевичъ очень желаетъ познакомиться со мною. Я страшно удивилась. Какъ? почему? онъ и понятія обо мнѣ не имѣетъ...
-- Значитъ, имѣетъ понятіе, если желаетъ познакомиться.
-- Да почему-же онъ меня знаетъ?
-- Ужъ этого я не знаю, а вотъ хочетъ съ вами познакомиться, да и только...
Я никакъ не могла себѣ представить, гдѣ и какъ намъ познакомиться, тѣмъ болѣе, что съ Соколовой мы другъ у друга не бывали. Тѣмъ не менѣе она неоднократно заводила рѣчь на ту-же тему, но занятія наши окончились, а мы такъ и не познакомились.
Но вотъ 3-го мая, въ субботу, я получила отъ Соколовой записку, что въ воскресенье, въ 7 часовъ вечера, Соловьевъ будетъ на Пречистенскомъ бульварѣ; она прибавляла, что если я также приду, то намъ представится прекрасный случай познакомиться.
Тутъ моимъ всякимъ колебаніямъ наступилъ конецъ. Мы жили въ двухъ шагалъ отъ Пречистенскаго бульвара, и къ назначенному часу я отправилась туда съ нашей нѣмкой Августой Карловной, которая была нашей бонной въ дѣтствѣ, а теперь жила у насъ на правахъ друга семьи, разливала чай и гуляла съ вами.
При мысли о предстоящей встрѣчѣ я сильно волновалась.
На бульварѣ мы почти тотчасъ-же встрѣтили Соколову, а вскорѣ къ намъ присоединился и Владиміръ Сергѣевичъ. Соколова представила насъ другъ другу, сама вступила въ бесѣду съ Августой Карловной, а затѣмъ куда-то исчезла.
Не успѣли мы сказать другъ другу нѣсколько словъ съ Соловьевымъ, какъ отъ моего недавняго волненія не осталось и слѣда. Я почему-то почувствовала, будто мы съ нимъ уже давнимъ давно знакомы и близки, и разговаривала съ нимъ безъ малѣйшаго стѣсненія. Онъ пріятный и интересный собесѣдникъ, но я не помню, о чемъ мы разговаривали; вѣроятно, вскользь касались многихъ предметовъ.
Какъ бы по безмолвному уговору, мы снова встрѣтились на бульварѣ на слѣдующій день, т. е. въ понедѣльникъ.
На этотъ разъ, еще издали привѣтливо улыбаясь, онъ подошелъ къ намъ, какъ уже старый другъ. Мы прогуляли до 9 часовъ вечера. Онъ проводилъ насъ до дому. Я ему сказала, что желала бы поближе съ нимъ познакомиться и была бы рада, еслибы онъ какъ-нибудь зашелъ къ намъ. Онъ тотчасъ-же согласился и назначилъ четвергъ. Во вторникъ была дурная погода, мы не видались. Въ среду снова гуляли и уговорились снова встрѣтиться въ четвергъ, погулять, а потомъ вмѣстѣ пройти къ намъ.
Все такъ и случилось. Въ четвергъ послѣ гулянья онъ пилъ у васъ чай и сидѣлъ довольно долго. Между прочимъ, говорили о спиритизмѣ, о столоверченіи, о разговорѣ съ духами при посредствѣ стола. Онъ разсказывалъ много интересныхъ случаевъ, но также и о томъ, какъ много тутъ обмана, я даже демонстрировалъ, какъ одинъ медіумъ при немъ вызывалъ въ столѣ фальшивые стуки, заставлялъ столъ вертѣться и т. д. {Ср. выше, въ главѣ пятнадцатой, письмо А. Г. Орфано (прим. 1011) и объясненія по поводу этого письма.}
На всѣхъ у насъ, т. е. на моихъ родителей, тетокъ и братьевъ, Владиміръ Сергѣевичъ произвелъ самое благопріятное впечатлѣніе в всѣмъ казалось, что это старый, близкій другъ, а не совершенно новый знакомый.
Между прочимъ, всеобщее дружеское къ нему расположеніе сразу выразилось въ томъ, что всѣ съ нимъ уговорились, что завтра мы всѣ одновременно покинемъ Москву и вмѣ стѣ поѣдемъ по Курской дорогѣ, онъ въ Тулу, а мы на лѣто въ Дубровицы, куда и онъ обѣщалъ вскорѣ пріѣхать погостить къ намъ. {Московско-Курская желѣзная дорога идетъ на Подольскъ, Серпуховъ, Тулу и т. д. Дубровнцы въ Подольскомъ уѣздѣ, а въ Серпуховскомъ уѣздѣ -- с. Рождествино, или Рождественное, имѣніе гр. Соллогубовъ. Ужъ не къ графу-ли Ѳ. Л. Соллогубу (сн. выше, въ главѣ одиннадцатой) направлялся Соловьевъ, говоря, что ѣдетъ "въ Тулу"?-- А. Н. Шварцъ передавалъ намъ, что въ половинѣ 70-ыхъ годовъ Соловьевъ часто навѣщалъ семейство Мосоловыхъ, тульское помѣщичье гнѣздо. Возможно, что поѣздка "въ Тулу" предпринималась именно ради посѣщенія этого семейства. По слухамъ, здѣсь впослѣдствіи намѣчалось точно также нѣкоторое романическое сближеніе, но и оно осталось безрезультатнымъ.-- Назовемъ здѣсь-же подмосковное село Знаменское, въ 15 верстахъ отъ Серпуховской заставы. Имѣніе это принадлежало князьямъ Трубецкимъ, а потомъ Катковымъ. Не случалось-ли и въ Знаменскомъ бывать Соловьеву?}
Дѣйствительно, Вл. С. не замедлилъ исполнить свое обѣщаніе и уже 15-го мая пріѣхалъ къ намъ въ Дубровицы.
Пріѣздъ его внесъ много интереса въ нашу жизнь, да и ему самому, по видимому, у васъ нравилось, такъ-какъ онъ прожилъ въ Дубровицахъ нѣсколько дней, съѣздилъ на два дня въ Москву, потомъ опять вернулся.
Немудрено, что ему пришлось у насъ по душѣ. Мѣстность въ Дубровицахъ очаровательная, прогулокъ множество и одна другой лучше. {Дубровицы, по прямой линіи, верстахъ въ 80 къ югу отъ Москвы. Расположены къ западу отъ Подольска, на рѣкѣ Пахрѣ; чуть пониже въ Пахру впадаетъ необычайно красивая до своимъ берегамъ Десна. Дубровицы стоятъ въ дельтѣ, образуемой этими рѣками. Въ настоящее время имѣніе это принадлежитъ княг. Голицыной, рожденной княжнѣ Кудашевой, четвертой женѣ кн. Сергѣе Михайловича Голицына.-- Верстахъ въ 7 отъ Дубровинъ имѣніе Поливаново, принадлежавшее всегда Давыдовымъ. Въ Поливановѣ существуетъ учительская семинарія.} Жизнь была у насъ привольная, разнообразная, а главную ея прелесть составляло отсутствіе всякой условности и затѣмъ необычайное радушіе моихъ родителей и ихъ въ высшей степени доброжелательное отношеніе ко всѣмъ окружающимъ.
Самое наше семейство было не особенно велико, но въ числѣ его постоянныхъ членовъ были двоюродные братья и сестры, которые воспитывались вмѣстѣ съ вами, три тетки, совершенно различныя и по виду, и по характеру, и множество кузинъ и кузеновъ, жившихъ у насъ по мѣсяцамъ. Кромѣ того, вѣчно гостило у насъ множество друзей, такъ-что за обѣдъ обыкновенно садилось отъ 30 до 40 человѣкъ. Въ домѣ было 32 комнаты, кромѣ людскихъ, и все-же мы принанимали маленькую дачку въ 5 комнатъ.
Можно себѣ представить, какое у насъ царило оживленіе!
Въ нѣсколькихъ шагахъ отъ дома протекала рѣка, {Имѣется въ виду рѣка Пахра. См. выше, прим. 1200-ое.} на которой стояло двѣ просторныхъ купальни, а къ маленькому мостику были привязаны двѣ лодки для нашихъ рѣчныхъ экскурсій. Было у насъ также много верховыхъ и выѣздныхъ лошадей, такъ-что постоянно устраивались то кавалькады, то катанье въ экипажахъ. Дома, въ дурную погоду, также были развлеченія: въ большой залѣ -- столовой стоялъ билліардъ и былъ рояль, такъ-что тутъ могли устраиваться танцы и хоры; наверху была еще другая рояль, и пѣніе иногда происходило тамъ. Два мои меньшіе брата были особенно музыкальны: у старшаго изъ нихъ, Володи, былъ чудный теноръ, а младшій, Сережа, обладалъ выдающимся слухомъ и исключительно превосходными музыкальными дарованіями, вслѣдствіе чего музыкальная часть стояла у насъ очень высоко.
Никакой нашъ шумъ, никакой нашъ гамъ, никакой нашъ яръ никогда не были въ тягость отцу и матери, а потому ни въ какомъ весельѣ мы никогда не чувствовали никакого стѣсненія. Съ ранняго дѣтства отецъ отъ насъ строго требовалъ добросовѣстнаго отношенія къ урокамъ, зато лѣтомъ у насъ былъ сплошной праздникъ и мы пользовались полной свободой, а ужъ какъ подросло, то и говорить нечего. Строго воспрещалось только безпокоить слугъ позже 11 вечера. Мы могли возвращаться, когда угодно, но не могли потребовать ни самовара, ни ужина, а должны бывали сами обо всемъ озаботиться. Это тоже бывало очень занимательно.
Я сдѣлала довольно большое отступленіе, не упомянувъ даже о Владимірѣ Сергѣевичѣ, я сдѣлала это не случайно, а умышленно, чтобы было понятно, почему у насъ всѣ чувствовали себя какъ дома, почему и ему было пріятно въ Дубровицахъ.
Вл. С. Соловьевъ вообще былъ общителенъ, но особенно сблизился онъ съ четырьмя лицами. Онъ очень сошелся съ моимъ отцомъ, который, въ свою очередь, очень высоко цѣнилъ Соловьева и очень его полюбилъ. Необыкновенно тепло относился Владиміръ Сергѣевичъ и къ моей матери, питавшей къ нему также большую нѣжность. {Отецъ автора воспоминаній -- Михаилъ Александровичъ Поливановъ; родился 9-го марта 1818 г., скончался 11-го августа 1880 г., 62 лѣтъ. Матъ -- Александра Андреевна, рожденная Протопопова; родилась 2-го ноября 1823 г., скончалась 6-го августа 1904 г., въ возрастѣ около 81 года.-- С. М. Соловьевъ-младшій передавалъ намъ, что съ Л. И. Поливановымъ, извѣстнымъ педагогомъ, Е. М. Поливанова состояла въ очень отдаленномъ родствѣ; семьи даже не были знакомы. О личномъ знакомствѣ Соловьева съ Л. И. Поливановымъ см. въ главѣ четвертой, прим. 214-ое.} А затѣмъ онъ очень подружился съ моимъ младшимъ братомъ Сережей. {Четвертымъ лицомъ является, конечно, авторъ воспоминаній}
Эта послѣдняя дружба была особенно любопытна, ибо Сережа въ то время былъ еще почти ребенокъ, ему было всего 14 лѣтъ. Правда, это былъ мальчикъ необыкновенный, сверхъ мѣры одаренный отъ природы множествомъ разнообразныхъ способностей. Я была старше его на 6 лѣтъ и 4 мѣсяца, {Е. М. Поливанова родилась 1-го марта 1864 г. Въ іюнѣ 1876 г. ей было, значить, около 21 года. Соловьевъ былъ старше ея на 1 годъ и приблизительно 1 1/2 мѣсяца.} и на мою долю, по желанію отца, выпала задача заниматься его первоначальнымъ образованіемъ и готовить его къ поступленію въ учебное заведеніе. Такъ вотъ, я совершенно безпристрастно могу сказать, что никогда въ жизни,-- а впослѣдствіи у меня было много учениковъ и ученицъ,-- не встрѣчала я и тѣни какой-либо одной изъ множества его способностей. Такъ, обучаясь русской грамотѣ, онъ прямо писалъ безъ ошибокъ. Математикъ онъ былъ прирожденный. Когда я стала заниматься съ нимъ геометріей, то мнѣ никогда не приходилось объяснять ему теоремъ: скажу ему теорему, нарисую чертежъ, и онъ тотчасъ-же самъ выведетъ все доказательство. Память у него была изумительная: стоило ему прочесть стихотвореніе или какую-нибудь статью, и онъ уже помнилъ все отъ слова до слова. Всякое знаніе онъ не только легко схватывалъ, но сразу постигалъ его и усваивалъ. Къ сожалѣнію, при такихъ дарованіяхъ онъ отличался колоссальной безпечностью и всегда занимался не тѣмъ, что требовалось.
И вотъ съ этимъ самымъ даровитымъ и въ высшей степени интереснымъ Сережей и вошелъ въ тѣсную дружбу Владиміръ Сергѣевичъ. И дружба эта философа съ гимназистомъ вовсе не была снисходительнымъ чувствомъ расположенія старшаго къ младшему или интереснымъ наблюденіемъ любопытнаго явленія, а настоящей дружбой какъ-бы между равными и продолжалась она нѣсколько лѣтъ, сама судьба не бросила ихъ въ разныя стороны.
Не смотря на цѣлую массу общихъ прогулокъ и пикниковъ, я также проводила много времени съ глазу на глазъ съ Владиміромъ Сергѣевичемъ.
Съ нимъ было необыкновенно легко. Бесѣда всегда лилась сама собою, затрогивая самые разнообразные предметы. Отчасти эта бесѣда носила поучительный характеръ, и вотъ почему. Зимой я пыталась читать нѣкоторыя философскія книги, но многое не понимала, и теперь спрашивала у него поясненій. Онъ охотно исполнялъ мое желаніе, и мы оба увлекались бесѣдой -- онъ, давая мнѣ объясненія, а я, слушая его и предлагая все новые вопросы.
Говорилъ онъ также о своихъ широкихъ замыслахъ въ будущемъ. Онъ въ то время горячо вѣрилъ въ себя, вѣрилъ въ свое призваніе совершить переворотъ въ области человѣческой мысли. Онъ стремился примирить вѣру и разумъ, религію и науку, {Замѣтимъ мимоходомъ, что въ 1875 г. печатался въ Отечественныхъ Запискахъ романъ Ѳ. М. Достоевскаго: Подростокъ. Здѣсь Версиловъ-отецъ заявляетъ, между прочимъ, что "высшая русская мысль есть всепримиреніе идей"... Полное собраніе сочиненій Ѳ. М. Достоевскаго, изд. 4, т. VIII, С.-Петербургъ, 1892 г.; стр. 462.} открыть новые, невѣдомые до тѣхъ поръ пути для человѣческаго сознанія. Когда онъ говорилъ объ этомъ будущемъ, онъ весь преображался. Его, сѣро-синіе глаза какъ-то темнѣли и сіяли, смотрѣли не передъ собой, а куда-то вдаль, впередъ, и казалось, что онъ уже видитъ передъ собой картины этого чуднаго грядущаго.
Въ такія минуты я также уносилась мыслью впередъ, а на него смотрѣла съ благоговѣйнымъ восхищеніемъ, думая про себя: "Да, онъ пророкъ, провозвѣстникъ лучшаго будущаго, вождь болѣе совершеннаго человѣчества!"
Наряду съ такими возвышенными бесѣдами, бывали у насъ и другія, въ совершенно другомъ родѣ. Мы оба побили все таинственное, сверхъестественное и на эту тему могли говорить также безъ конца, разсказывая другъ другу всякія чудеса, слышанныя нами отъ очевидцевъ, или изъ вторыхъ и третьихъ рукъ, или даже вычитанныя вами изъ книгъ.
И вотъ, благодаря общности многихъ взглядовъ и вкусовъ, близость между вами росла съ каждымъ днемъ. Намъ было хорошо другъ съ другомъ. Кругомъ все было прекрасно, весело и свѣтло. Но горе сторожило насъ...
Виновницей всего вынесеннаго нами горя была я, и сознаніе этой вины тяжкимъ гнетомъ легло мнѣ на душу. Прошло слишкомъ 40 лѣтъ съ тѣхъ поръ, а я и сейчасъ съ щемящей болью въ сердцѣ вспоминаю это мучительное время и мнѣ трудно говорить о немъ. Но разъ я пишу воспоминанія о Владимірѣ Сергѣевичѣ, я не могу совсѣмъ обойти молчаніемъ того, что случилось. Я причинила ему большое страданіе,-- правда, и сама мучительно страдала,-- но развѣ наши страданія равноцѣнны?
А случилось вотъ что.--
1-го іюля, въ самый Троицынъ день, мы были вмѣстѣ у обѣдни. Спасаясь отъ нестерпимой духоты, мы пробрались на хоры, а затѣмъ вышли на крышу храма, откуда открывался на окрестности Дубровицъ чудный видъ, который я давно обѣщала показать ему.
Я сѣла на порогъ у самой двери, а Владиміръ Сергѣевичъ стоялъ въ трехъ шагахъ отъ меня на самомъ краю крыши, да еще поставивъ ногу на низкую балюстраду. Было прохладно, дулъ очень свѣжій вѣтеръ. Боясь, чтобы онъ не простудился, я предложила вернуться на хоры.
-- Нѣтъ, нѣтъ!-- проговорилъ Владиміръ Сергѣевичъ.
И вдругъ нежданно, негаданно онъ сказалъ мнѣ, что любитъ меня и проситъ меня быть его женой.
Какъ это ни странно, но за все время нашего знакомства мнѣ и мысли о любви не приходило въ голову. Я была поражена, ошеломлена. Я растерялась.
Я видѣла передъ собой его блѣдное взволнованное лицо, его глаза, устремленные на меня съ выраженіемъ тревожнаго ожиданія, и въ то-же время сама была охвачена чувствомъ страха, что онъ вотъ-вотъ можетъ сорваться внизъ...
Я что-то пролепетала, сама не знаю что.
Онъ настаивалъ на категорическомъ отвѣтѣ.
Я отвѣтила да, и въ этомъ моя глубочайшая вина передъ нимъ. Но въ эту минуту я объ этомъ не думала, да и не знаю, думала-ли о чемъ-нибудь.
Народъ сталъ выходить изъ церкви, мы тоже сошли внизъ.
Дома мы застали гостей, цѣлый классъ лицеистовъ, товарищей брата Володи.
Весь день всѣ были заняты этой шумной компаніей. Владиміръ Сергѣевичъ тоже занимался молодежью, смѣялся съ ними, шутилъ, былъ необычайно веселъ, видъ у него былъ счастливый.
Вечеромъ, послѣ отъѣзда лицеистовъ, всѣ рано разошлись по своимъ комнатамъ.
Не смотря на Физическое утомленіе этого дня, я спать не могла въ эту ночь. Вмѣсто ощущенія счастья, въ душѣ у меня была тревога, тревога невыносимая изъ-за мучительнаго сознанія, что нѣтъ у меня въ сердцѣ настоящей любви къ Владиміру Сергѣевичу, что я смалодушествовала, можетъ-быть, изъ чувства страха, ввела его въ заблужденіе. Но въ то-же время мысль сознаться ему, причинить ему страданіе, терзала меня безмѣрно. А совѣсть все-таки властно требовала полнаго покаянія передъ нимъ, и въ концѣ концовъ я рѣшила сказать ему все откровенно.
Однако, когда на другой день мы встрѣтились, вся моя рѣшимость исчезла: у него былъ такой радостный, сіяющій видъ! За завтракомъ онъ передалъ мнѣ соль и кто-то сказалъ, что передача соли ведетъ къ ссорѣ. Онъ внезапно поблѣднѣлъ такъ, что даже губы у него побѣлѣли. Гдѣ-же, какъ тутъ говорить?
Вечеромъ, въ своей комнатѣ, я снова упрекала себя за трусость и набиралась рѣшимости. На утро, при встрѣчѣ, отъ рѣшимости и слѣда не осталось.
Но вотъ онъ уѣхалъ на два дня въ Москву, и эти два дня я провела въ самой жестокой борьбѣ сама съ собою. Мысль сознательно причинить ему страданіе была нестерпима. А если такъ, то, стало-быть, надобно забыть всѣ свои сомнѣнія и думать только объ его счастіи. Да будетъ-ли ему счастіе при отсутствіи полной искренности? Я очень люблю его, но развѣ такой любви достоинъ такой человѣкъ, какъ онъ? Любовь къ нему должна быть безпредѣльна и безъ всякихъ въ себѣ сомнѣній. Иначе это будетъ обманъ.
Какъ только онъ пріѣхалъ, я позвала его на Десннискую скамейку, гдѣ мы оба любили сидѣть, и разомъ, сама не знаю какъ, сказала ему все, Я чувствовала, что дѣлаю какое-то зло, но поступить иначе я уже не могла. Сама я очень страдала и шакала горючими слезами.
Вотъ тутъ-то сказалась вся доброта этого удивительнаго человѣка. Онъ совершенно забылъ о своемъ собственномъ страданіи и употреблялъ всѣ старанія, чтобы успокоить и утѣшить меня. А вѣдь я знала, какой у насъ будетъ разговоръ, и смалодушествовала: сама во всемъ была виновата и сама-же плакала, а онъ, пріѣхавшій съ чувствомъ радости и счастія въ сердцѣ и потерпѣвшій полное разочарованіе въ своихъ мечтахъ, онъ нашелъ въ себѣ силу воли все это мужественно перенести и утѣшалъ меня-же! Какъ великъ онъ былъ въ эти минуты и какъ я была ничтожна!
Когда я нѣсколько овладѣла собой, мы медленно побрели домой.
-- Я все-таки останусь до послѣ-завтра, сказалъ онъ, подходя къ дому. Намъ съ вами о многомъ еще переговорить надо.
Я прошла прямо въ кабинетъ отца и, снова заливаясь слезами, все ему разсказала.
Онъ нѣжно приласкалъ меня.
-- Не знаю, кого изъ васъ двухъ мнѣ болѣе жаль, проговорилъ онъ вздохнувъ. Одно скажу, молоды вы оба очень, все будущее, вся жизнь еще впереди.
На другой день мы пошли съ Владиміромъ Сергѣевичемъ въ далекую прогулку, чтобы "переговорить", какъ онъ сказалъ.
Онъ предложилъ мнѣ позабыть о всемъ, что было, и вернуться къ прежней простой дружбѣ Я рада была этому предложенію, но смутно чувствовала, что "не течетъ рѣка обратно".
Однако, Владиміръ Сергѣевичъ казался совершенно спокойнымъ, говорилъ о задуманныхъ имъ произведеніяхъ, дѣйствительно ни словомъ не касаясь переживаемаго. "Слава Богу, что онъ все принялъ такъ", думалось мнѣ, и въ душѣ тоже начало водворяться нѣкоторое успокоеніе. И вдругъ все это рушилось.
Мы сидѣли на пригоркѣ, я -- повыше, онъ -- почти у самыхъ моихъ ногъ. На минуту онъ умолкъ, вдругъ припалъ къ землѣ, и у него вырвалось стономъ:
-- И подумать только, какъ бы мы могли быть счастливы!
У меня снова слезы подступили къ горлу, а затѣмъ безудержнымъ потокомъ полились изъ глазъ,
-- Видите, едва проговорила я, возвратъ къ простой, прежней дружбѣ невозможенъ...
-- Невозможенъ... откликнулся онъ, какъ эхо.
Нѣкоторое время длилось унылое молчаніе, а потомъ мы снова заговорили. Это не былъ разговоръ, скорѣе мы оба мыслили вслухъ. Не сумѣю сказать какъ, во въ концѣ концовъ мы пришли къ рѣшенію -- разстаться.
Онъ сказалъ, что уѣдетъ куда-нибудь далеко, вѣроятно, за-границу. {Какъ будетъ объяснено ниже, оффиціальное извѣщеніе о предоставленіи Соловьеву заграничной командировки послѣдовало со стороны попечителя Московскаго учебнаго округа 12-го іюня 1675 г., a въ университетѣ соотвѣтствующая бумага была получена 16-го числа. Судя по всему, въ то время, когда Соловьевъ велъ означенный выше разговоръ съ Е. М. Поливановой, онъ еще не зналъ, кокъ будетъ окончательно разрѣшено министерствомъ ходатайство совѣта.} Въ памяти у меня запечатлѣлись его послѣднія слова: "Если полюбите, напишите, я пріѣду, когда бы это ни было. Иначе мы не увидимся, развѣ только мое чувство исчезнетъ..."
Л вотъ что записано у меня въ этотъ вечеръ въ тетрадкѣ:-- "Лучше, выше, великодушнѣе, добрѣе человѣка я не знаю и вообразить не могу. И я его люблю, но не той любовью, какъ онъ хочетъ. .. Я вѣрю въ его будущее и только мнѣ больно, что я тотъ ничтожный камышекъ, который попался ему на пути... Господи, дай ему счастіе, силу, славу, все, все! Зачѣмъ насъ свела судьба? неужели для того, чтобы такъ зло посмѣяться надъ нами? что мы оба сдѣлали? въ чемъ виноваты? къ чему, за что эти страданія? ему -- неужели за то, что онъ любитъ, мнѣ -- за то, что не могу любить?... Какіе тяжелые часы я переживаю, а завтра..."
Когда я дописывала это слово, раздался набатный колоколъ и почти въ ту-же минуту ко мнѣ вбѣжалъ мой старшій братъ.
-- Лиза! кажется, въ Жарковѣ пожаръ. Ѣду туда съ трубой и рабочими!-- и онъ исчезъ.
-- Я слѣдомъ за тобой! крикнула я, срываясь съ мѣста.
Невольно должна сдѣлать маленькое отступленіе. У моего брата
Александра была героическая натура и необычайно доброе сердце. Въ помощи ближнему, въ минуты опасности, онъ забывалъ себя: сколько спасъ онъ утопающихъ, сколько жертвъ вытащилъ онъ изъ огня! Когда случался пожаръ въ округѣ, онъ первый спѣшилъ туда и, благодаря своей способности не теряться и умѣло и распорядительности, дѣйствительно приносилъ громадную пользу. На пожарахъ я тоже ему немножко помогала, и онъ всегда бралъ меня съ собою.
Итакъ, я побѣжала на конный дворъ, гдѣ никого изъ кучеровъ не нашла, тамъ-какъ они всѣ уже были на пожарѣ съ братомъ, кое-какъ осѣдлала свою лошадь и помчалась безъ дороги, прямо на огонь, въ Жарково, находившееся верстахъ въ трехъ отъ Дубровицъ.
Брата я нашла въ разгарѣ работы. Онъ поставилъ меня у организованной имъ цѣпи подачи ведеръ изъ-подъ горы, а самъ тотчасъ-же куда-то исчезъ, и я его больше не видала.
Пожаръ сталъ стихать. Нѣсколько избъ уже сгорѣло, остальную часть деревни удалось отстоять. Бабы изъ ведеръ заливали догоравшія разметанныя бревна.
Я направилась къ дереву, гдѣ была привязана моя лошадь. Каково-же было мое изумленіе, когда посреди еще горѣвшихъ развалинъ одной избы я увидѣла Владиміра Сергѣевича, который тоже что-то поливалъ изъ ведра.
-- Господи! въ ужасѣ воскликнула я. Да вѣдь вы такъ сгорѣть, можете!
-- Нисколько! Я принимаю мѣры! отвѣтилъ онъ, беря изъ рукъ какой-то бабы ведро и обливая себя, какъ изъ душа.
-- Нѣтъ, нѣтъ, Владиміръ Сергѣевичъ! Мнѣ страшно за васъ. Поѣдемте домой.
Онъ послушно выбрался на свободное отъ огня пространство.
-- Какъ вы сюда попали?
-- Какъ и вы, верхомъ пріѣхалъ.
-- Кто-же вамъ осѣдлалъ лошадь?
-- Вотъ этотъ благодѣтель. Онъ пріѣхалъ вмѣстѣ со мной, сказалъ онъ, указывая на одного изъ нашихъ рабочихъ.
-- Емельянъ, гдѣ-же лошади? обратилась я къ тому.
-- Сейчасъ приведу.
И вотъ мы втроемъ, грязные, мокрые и закоптѣлые, потихоньку, молча, поѣхали въ Дубровины.
Было уже совсѣмъ свѣтло, и вскорѣ лучи восходящаго солнца брызнули яркимъ свѣтомъ въ наши усталые глаза.
-- Я дописывалъ обѣщанные вамъ стихи, когда ударили въ набатъ, сказалъ Владиміръ Сергѣевичъ, когда мы подъѣзжали къ дому.
Прощаясь вечеромъ, я просила его оставить мнѣ какое-нибудь изъ его стихотвореній на намять.
Онъ далъ мнѣ три стихотворенія. Одно изъ нихъ -- Ночное плаваніе Гейне, озаглавленное имъ въ данномъ мнѣ рукописномъ спискѣ: Призраки, а затѣмъ еще два стихотворенія" которыхъ видала въ печати.
Вотъ они.--
Прометею.
Когда душа твоя въ одномъ увидитъ свѣтѣ
Ложь съ правдой, съ благомъ зло,
И обойметъ весь міръ въ одномъ любви привѣтѣ --
Что есть и что прошло;
Когда узнаешь ты блаженство примиренья,
Когда твой умъ пойметъ,
Что только въ призракѣ ребяческаго мнѣнья
Добро и зло живетъ,--
Тогда наступитъ часъ -- послѣдній часъ творенья:
Твой свѣтъ однимъ лучомъ
Разсѣетъ цѣлый міръ туманнаго видѣнья
Въ тяжеломъ снѣ земномъ.
Преграды рушатся, расплавлены оковы
Божественнымъ огнемъ,
И утро вѣчное восходитъ жизни новой
Во всѣхъ и всѣ въ Одномъ.
Вл. Сол.
1.
Въ снѣ земномъ мы тѣни, тѣни...
Жизнь -- игра тѣней,
Рядъ далекихъ отраженій
Вѣчно свѣтлыхъ дней.
2.
Но сливаются ужъ тѣни,
Прежнія черты
Прежнихъ яркихъ сновидѣній
Не узнаешь ты.
3.
Сѣрый сумракъ предразсвѣтный
Землю всю одѣлъ;
Сердцемъ вѣщимъ ужъ привѣтный
Трепетъ овладѣлъ.
4.
Голосъ вѣщій не обманетъ.
Вѣрь, проходитъ тѣнь --
Не скорби-же; скоро встанетъ
Новый вѣчный день.
Вл. Сол. 9 іюня 1876 г.
Онъ уѣхалъ съ однимъ изъ дневныхъ поѣздовъ. Прощаясь, мы думали, что разстаемся надолго,-- можетъ-быть, на-всегда. Однако, судьба судила иначе.
Вскорѣ мы съ матерью были въ Москвѣ, и какъ разъ въ этотъ день прошелъ Владиміръ Сергѣевичъ, чтобы повидаться съ моимъ братомъ Сережей. Принесъ онъ также свои портреты для моей матери и для меня. {Указать вамъ въ точности дату этого прощальнаго свиданія авторъ воспоминаній не могъ. Во всякомъ случаѣ, дѣло происходило еще въ іюнѣ мѣсяцѣ.}
Новое прощанье еще болѣе надорвало душу.
Онъ, дѣйствительно, вскорѣ уѣхалъ за-границу и въ концѣ концовъ попалъ въ Каиръ. {Маршрутъ этого перваго заграничнаго путешествія Соловьева будетъ прослѣженъ нами со всей возможной точностью въ свое время.} Но знала я о немъ что-нибудь только черезъ другихъ.
Такъ, вскорѣ послѣ его отъѣзда я получила отъ одной курсистки, съ которою была дружна и которая сама только-что вернулась изъ чужихъ краевъ, письмо, въ которомъ, между прочимъ, вотъ что она писала о Владимірѣ Сергѣевичѣ: -- "Соловьевъ уѣхалъ въ Англію надолго. Вообразите, о немъ меня спрашивали нѣмцы (ученые) и просили перевести его сочиненія. О немъ тамъ высокаго мнѣнія, просто сердце радуется." {Въ разсматриваемую пору заграничную извѣстность Соловьевъ могъ пріобрѣсти лишь въ качествѣ автора Кризиса западной философіи -- притомъ по связи этой работы, главнымъ образомъ, съ именемъ Э. Ф. Гартманнъ Въ главѣ шестой, въ прим. 357-омъ, мы уже обращали вниманіе на то, что въ предисловіи къ 7-му изданію своей Philosophie des Unbewussten Э. ф. Гартманнъ называетъ, между прочимъ, и магистерскую диссертацію Соловьева (заглавіе ея переведено такъ: Die Krisis der abendländischen Philosophie in Bezug auf die Positivisten), а предисловіе это помѣчено октябремъ 1375 г. Нѣкоторыя личныя свѣдѣнія о Соловьевѣ могли проникать тогда въ Германію при посредствѣ кн. Д. Н. Цертелева и А. А. Козлова. Въ письмѣ изъ Берлина отъ 1-го іюня 1875 г. Э. ф. Гартманнъ благодаритъ кн. Д. Н. Цертелева за указаніе статьи. Струве (о Г. Струве см. выше, прим. 357), извѣщаетъ о полученіи отъ А. А. Козлова его перевода (очевидно, Philosophie des Unbewussten) и объ обмѣнѣ съ нимъ письмами, и затѣмъ выражается такъ: "Книги Струве и Соловьева я заказалъ въ книжномъ магазинѣ, но до сихъ поръ еще не получилъ ихъ" (слова письма приводятся здѣсь въ переводѣ; какъ выясняется изъ переписки съ тѣмъ-же кв. Д. Н. Цертелевымъ, русскимъ языкомъ Э. ф. Гартманнъ не владѣлъ). Получается такое впечатлѣніе, какъ-будто и на сочиненіе Соловьева, какъ на статью Струве, Э. Ф. Гартманну было указано раньше либо кн. Д. Н. Цертелевымъ, либо А. А. Козловымъ. См. Журналъ Министерства Народнаго Просвѣщенія, прим. 221-ое, стр. 92, 101, 102,-- Просмотрѣвъ нѣкоторыя западно-европейскія періодическія изданія за 1875 г., мы съ печатными отзывами о Вл. С. Соловьевѣ не встрѣтились.}
А нѣкоторое время спустя она снова писала мнѣ:-- "Сейчасъ получила очень грустныя извѣстія о нашемъ Вл. С. Соловьевѣ: въ Англіи онъ сталъ заниматься спиритизмомъ" его здоровье ухудшилось. Говорятъ, онъ сталъ употреблять мало мясной пищи и хочетъ отъ нея отвыкнуть по принципу. Мнѣ его жаль отъ души. Онъ вѣдь рѣдкій ученый и великолѣпный человѣкъ." {О пребываніи Соловьева въ Англіи рѣчь будетъ ниже, въ особыхъ главахъ.}
Первое письмо меня, конечно, очень порадовало, но второе совершенно разстроило. Все, что съ нимъ случалось печальнаго, я приписывала своему поступку съ нимъ и несказанно всякій разъ терзалась. Я очень много о немъ думала, чувство мое къ нему было весьма сложно и даже трудно-объяснимо. Во всякомъ случаѣ, это чувство было для меня всегда только источникомъ мученія и моимъ самообвиненіямъ не было границъ." {Вникая въ подробности эпизода, съ художественной искренностью и простотою изображеннаго на предъидущихъ страницахъ Б. М. Поливановой, позволительно, намъ кажется, признать, что автору воспоминаній нѣтъ причины подвергать себя чрезмѣрнымъ самообвиненіямъ. Всего правильнѣе эпизодъ этотъ освѣщенъ въ словахъ М. А. Поливанова: "одно скажу, молоды вы оба очень....." А затѣмъ, для надлежащей оцѣнки образа дѣйствій Соловьева, слѣдуетъ и на этотъ разъ подчеркнуть его импульсивность, уже отмѣченную нами раньше (прим. 573). Весь романъ разыгрывается меньше чѣмъ въ мѣсячный срокъ, причемъ рѣшительное предложеніе брачнаго союза дѣлается "нежданно, негаданно", при совершенно экстраординарной обстановкѣ, въ какомъ-то внезапномъ порывѣ. Не будемъ, однако, торопиться съ упреками и по адресу Соловьева, истолковывая его импульсивность въ смыслѣ непозволительнаго легкомыслія. Чувство его къ Б. М. Поливановой было, во всякомъ случаѣ, болѣе серьезнымъ, чѣмъ можно было бы думать, судя по началу романа. Объ этомъ свидѣтельствуетъ то продолженіе его, которое будетъ разсказано нами въ своемъ мѣстѣ...}
Сдѣлаемъ на этомъ мѣстѣ перерывъ въ разсказѣ Е. М. Поливановой и послушаемъ, что говорятъ другія наши данныя, относящіяся до біографіи Соловьева, о веснѣ и началѣ лѣта 1875 г. Остановимся прежде всего на матеріалахъ оффиціальныхъ, {Приводимыя ниже оффиціальныя данныя извлечены изъ "дѣла" совѣта Московскаго университета 1875 г. за No 62. Выдержки эти доставлены вамъ С. И. Соболевскимъ.} а затѣмъ воспользуемся и частными.
8-го марта 1675 г, въ засѣданіи совѣта Московскаго университета было заслушано донесеніе историко-филологическаго факультета нижеслѣдующаго содержанія: -- "Доцентъ философіи В. С. Соловьевъ обратился въ историко-филологическій факультетъ съ просьбой объ исходатайствованіи ему по окончаніи текущаго полугодія заграничной командировки на одинъ годъ и три мѣсяца въ Англію, преимущественно для изученія въ Британскомъ музеѣ памятниковъ индійской, гностической и средневѣковой философіи.-- Историко-филологическій факультетъ, имѣя въ виду, что доцентъ Соловьевъ еще не пользовался принадлежащимъ ему въ силу § 228 (отдѣла ХVIII) университетскихъ правилъ правомъ на заграничную командировку, и что преподаваніе философіи на время его отсутствія можетъ быть поручено орд. проф. Троицкому, избранному Совѣтомъ университета въ засѣданіи 19-го декабря минувшаго 1874 г. и представленному на утвержденіе высшаго начальства, имѣетъ честь просить Совѣтъ университета объ исходатайствованіи доценту Соловьеву, согласно его просьбѣ, заграничной командировки, и притомъ съ 1-го іюня сего 1875 г. по 1-ое января будущаго 1876 г. только съ сохраненіемъ содержанія, съ 1-го же января по 1-ое сентября 1876 г. съ прибавочнымъ пособіемъ изъ суммъ Министерства народнаго просвѣщенія въ размѣрѣ тысячи рублей." {Повидимому, разумѣемый въ донесеніи факультета § 228 университетскихъ правилъ соотвѣтствуетъ § 1 отд. XII уже цитированныхъ нами Правилъ Московскаго Университету выраженному такъ: "Процессоры и вообще штатные преподаватели университета, не бывшіе еще за-границею на казенный счетъ, могутъ быть командированы за-границу не болѣе какъ на два года, съ сохраненіемъ жалованья и съ выдачею прибавочнаго денежнаго пособія." Сборникъ распоряженій и т. д. (прим. 261), стр. 864 Въ § 4 того-же отд. XII читаемъ: "Командируемымъ профессорамъ и штатнымъ доцентамъ, какъ прибавочное денежное пособіе, полагается въ годъ 1000 р., съ расчетомъ по мѣсяцамъ." L. е -- Въ послѣдующихъ томахъ Сборника мы не нашли новой полной редакціи правилъ; весьма возможно, что они постепенно пополнялись на основаніи тѣхъ или другихъ циркулярныхъ распоряженій министерства, причемъ, при послѣдовательныхъ перепечаткахъ, измѣнялась нумерація какъ параграфовъ, такъ и отдѣловъ.-- Намъ удалось получить для просмотра Правила Императорскаго Московского Университета, изданныя въ Москвѣ въ 1875 г. Здѣсь интересующіе насъ параграфы оказываются § 212 и § 216. Всего въ этомъ изданіи 219 §§ и 17 отдѣловъ.} -- Донесеніе, какъ водится, за подписями декана и секретаря факультета.
Въ журналѣ освѣтскаго засѣданія 8-го нарта 1875 г., въ ст. 9-ой, читаемъ:-- "По выслушаніи сего донесенія [т. е. вышеприведеннаго] Совѣтъ университета приступилъ къ баллотированію доцента Соловьева на командированіе его за-границу, по окончаніи коего оказалось, что онъ получилъ избирательныхъ шаровъ 28 и неизбирательныхъ 3.-- Опредѣлено: представить объ этомъ г. Попечителю Московскаго учебнаго округа и просить ходатайства Его Сіятельства [кн. м. П. Мещерскаго] о командированіи за-границу доцента Соловьева съ 1-го іюня сего 1875 г. по 1-ое января будущаго 1876 г. только съ сохраненіемъ содержанія, съ 1-го января по 1-ое сентября 1876 г. съ прибавочнымъ пособіемъ изъ суммъ Министерства народнаго просвѣщенія въ размѣрѣ тысячи рублей. При этомъ ходатайствѣ Факультета Совѣтъ университета, усматривая необходимость по случаю командированія за-границу доцента Соловьева поручить чтеніе философіи другому лицу и имѣя въ виду, что на каѳедру философіи уже избранъ ординарный профессоръ Варшавскаго университета Троицкій, и что разрѣшеніе по представленію Совѣта Московскаго университета о перемѣщеніи профессора Троицкаго на службу въ здѣшній университетъ до сихъ поръ еще не послѣдовало, положилъ войти вновь съ ходатайствомъ о перемѣщеніи ординарнаго профессора Варшавскаго университета Троицкаго ординарнымъ профессоромъ Московскаго университета по каѳедрѣ философіи"
17-го марта 1875 г., за No 351, отъ совѣта университета пошло соотвѣтственное представленіе на имя попечителя Московскаго учебнаго округа, воспроизводящее какъ донесеніе Факультета, такъ и опредѣленіе совѣта. Отвѣта на это представленіе пришлось ждать довольно долго -- почти до половины іюня, т. е. какъ разъ до тѣхъ дней, когда такой унылой развязкой завершился -- какъ-бы окончательно -- столь быстро развернувшійся романъ Соловьева въ Дубровицахъ.
18-го апрѣля 1875 г., въ пятницу пасхальной недѣли, Соловьевъ писалъ, какъ мы знаемъ, кн. Д. Н. Цертелеву, {См. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1093-е.} что на-дняхъ онъ долженъ ѣхать въ Петербургъ на недѣлю, и что 8-го мая у него экзаменъ. Объ этой поѣздкѣ въ Петербургъ у насъ была рѣчь въ главѣ двѣнадцатой и въ главѣ шестнадцатой. Изъ разсказа Е. М. Поливановой теперь усматривается, что уже къ самому началу мая мѣсяца Соловьевъ былъ, во всякомъ случаѣ, въ Москвѣ. Объ экзаменѣ мы имѣемъ документальное подтвержденіе въ расписанія испытаній студентамъ историко-филологическаго факультета на весну 1875 г. {Копія съ этого расписанія была сообщена намъ С. И. Соболевскимъ.} Здѣсь, въ столбцѣ съ заголовкомъ; III-ій курсъ, и подъ датой: 8-го мая, четвергъ, значатся два экзамена -- по греческому языку и по философіи. Именно въ этотъ самый день, вечеромъ, Соловьевъ былъ въ первый разъ на дому у родителей Е. М. Поливановой... Въ томъ-же письмѣ на имя кн. Д. Н. Цертелева Соловьевъ выражаетъ намѣреніе выѣхать къ своему другу 8-го мая или 9-го. Надо думать, что планъ этотъ разстроился, ибо, судя по разсказу Е. М. Поливановой, около только-что указаннаго срока Соловьевъ отбылъ "въ Тулу", {Путь въ Липяги идетъ на Рязань (см. выше, въ главѣ шестнадцатой, прим. 1096).} а 15-го мая онъ уже въ Дуброввцахъ, подъ Москвою. Изъ Дубровицъ онъ выѣзжалъ въ Москву лишь на короткое время я въ общемъ прогостилъ у Поливановыхъ приблизительно до 9-го іюня. За этотъ немногонедѣльный промежутокъ времени, который былъ отданъ отчасти и литературной работѣ, ибо въ іюньской книжкѣ Русскаго Вѣстника шло печатаніе отвѣта К. Д. Кавелину, Соловьевъ успѣлъ пройти черезъ довольно бурный личный романъ, богатый, какъ и предшествующій романъ съ Е. В. Романовой, прекрасными идеалистическими переживаніями, но такой-же пока неудачный въ смыслѣ осуществленія брачныхъ предположеній, съ такимъ-же грустнымъ переходомъ отъ да къ нѣтъ. Съ послѣдующими Фазами этого романа мы еще встрѣтимся въ дальнѣйшемъ изложеніи, но уже и теперь мы въ-правѣ сказать, что вмѣсто плохо налаживающейся эпиталамы намъ чудятся слова печальной баллады: --
Ritter, treue Schwesterliche
Widmet euch dies Herz;
Fordert keine andre Liebe,
Denn es macht mir Schmerz...1)
1) Schillers sämmtiehe Werke in zwölf Bänden; L Bd., Leipzig; Druck und Verlag von Philipp Reclam jun.; S. 176 (Ritter Toggenburg).-- Слова эти припомнилъ С. М. Соловьевъ-младшій, передавая намъ нѣкоторыя подробности, относительно романа въ Дубровицахъ.
Къ этому, впрочемъ, прибавимъ, что въ рыцаря Тоггенбурга Соловьевъ все-таки не преобразился, и ему еще много разъ доводилось узнавать душой любовь --