Книговод

Поищем жизни

Карево Зинаида Петровна


   

Поищемъ жизни.

(Изъ записной книжки).

   Галгановка.
   Иду по степи... Сейчасъ стоитъ во всемъ блескѣ весна. По дорогѣ собрала букетикъ фіалокъ. Такія душистыя! Онѣ напоминаютъ маленькихъ незамѣтныхъ женщинъ, носящихъ въ своихъ сердцахъ свои великія добродѣтели. Вѣроятно въ силу контраста я чувствую къ нимъ такую трогательную нѣжность. Лѣниво сбираюсь на любимый курганъ, неся свои одинокія думы. Здѣсь на высотѣ меня встрѣчаетъ бурей поцѣлуевъ весна... Сейчасъ хорошо въ деревнѣ!.. Я не люблю города. Сердца людей его точно выжженныя степи... Нѣтъ, я не люблю города. Тамъ, вдали отъ родины, въ громадномъ, шумномъ городѣ мнѣ вѣчно грезились далекія поля, синія бездны смѣющагося неба, чистое дыханіе земли, и я съ тоской невольно спрашивала себя, зачѣмъ я здѣсь, зачѣмъ... Такъ сильно пахнутъ фіалки! Съ синихъ чашечекъ вѣетъ ароматомъ полей. Эти первенцы земли своимъ нѣжнымъ дыханіемъ убаюкиваютъ всѣ думы...
   Вчера откуда то налетѣлъ весенній буранъ, въ пляскѣ вѣдьмъ разсыпался по степи, бѣшеннымъ хороводомъ промчался среди скалъ... А и мѣстность то у насъ подходящая! Степь, ширь, куда ни глянь... Вдали отъ села небольшая рѣченка, вся обросшая вѣковѣчными скалами. Сѣрыя, сонныя облегли онѣ, словно поджидаютъ, кто ихъ разбудитъ... О чемъ грезятъ... Ужъ не о таинственныхъ ли мистеріяхъ, совершаемыхъ здѣсь весенней порой...
   Сейчасъ громкой побѣдной пѣсней звучитъ она въ талыхъ потокахъ снѣговъ, въ оранжевомъ огнѣ горицвѣтика, въ неслышномъ звонѣ синихъ колокольчиковъ... Зажглась безконечная даль зеленыхъ полей... хочется зарыться въ траву, не думать ни о чемъ... Меня охватываетъ со всѣхъ сторонъ молчаливая власть земли своей сверкающей сказкой. Все усыпаетъ въ душѣ моей, молчаніе сковываетъ умъ, уносятся всѣ мысли во слѣдъ бѣгущимъ облакамъ и гдѣ то утопаютъ въ огненнномъ потокѣ вмѣстѣ съ ними.
   Право, мнѣ кажется, что я еще совсѣмъ не жила на. свѣтѣ и сейчасъ только родилась среди всѣхъ этихъ чудесъ земли!..
   Запахъ земли охватываетъ меня всю. Лежу на спинѣ, гляжу въ синія двери Бога и уплываю вмѣстѣ съ облаками въ его свѣтлыя ризы.
   
   Галгановка.
   Если бы меня сейчасъ спросили, какимъ богамъ служу, какимъ идоламъ покланяюсь. Искренно могу отвѣтить: небу, солнцу, воздуху.
   Нѣкогда я увлекалась медициной... Здѣсь въ глухой деревнѣ она даетъ мнѣ возможность продолжать мое существованіе въ роли простой знахарки... Живу въ знакомой деревнѣ. Когда то она принадлежала моему дядѣ. Старыя связи еще сохранились. По прежней памяти попала въ "барыни". Я не претендую на дружбу. Вѣроятно въ силу этого мы стали добрыми сосѣдями... Никого не хочу просвѣщать, ни поучаться народной мудрости... Въ деревню меня загналъ не только физическій голодъ, но и смертельная душевная усталость... Хотѣлось воздуха, солнца, да лѣниваго, степного покоя... Уйти отъ собственной лжи и отъ всего міра.
   Наморщилось небо. Вотъ, вотъ разразится грознымъ ливнемъ. Крупной слезой ударитъ о землю...
   Никакой возможности писать. Молніи огненной птицей летятъ въ окна. А Илія Пророкъ раскатываетъ на своей полной огня телѣжкѣ. Моя хатка вся дрожитъ. А народная мудрость зачѣмъ-то выбрасываетъ на свои пороги ухваты, да лопаты! Видно хочетъ заградить путь Иліи... Вонъ "німа баба", моя сосѣдка, смотритъ на небо и производитъ свои заклинанія. Моя конкурентка... Шепчетъ "отъ сглаза и пристрита". На какомъ языкѣ, одинъ Господь-Богъ вѣдаетъ да тѣ бабы, что носятъ ей своихъ ребятъ отъ крикливецъ... Говорятъ, что помогаетъ...
   Гроза пронеслась... Сейчасъ мой домикъ горитъ огнемъ уходящаго солнца. Вишневый садочекъ, облитый его золотомъ глядитъ въ открытыя окна мои. Воробьи устроили настоящій митингъ, чирикаютъ такъ громко, что пѣтухъ въ сердцахъ прикрикнулъ на нихъ...
   Люблю мой домикъ! Вокругъ вишневый садочекъ споритъ съ солнцемъ. Оно съ утра до полудня мчится вдоль огорода къ вербамъ... Широкимъ куполомъ высятся онѣ надъ "копанкой", точно зеленымъ щитомъ прикрывая ее отъ любопытнаго солнца.
   
   Галгановка.
   Встаю рано, бѣгу въ поле! Свѣжее розовое утро отливаетъ въ каждой росинкѣ. Гдѣ то вдали кукушка высчитываетъ время. Ей наперебой несутся пѣсни жаворонковъ, тамъ, гдѣ то далеко, далеко, въ вышинѣ, гдѣ зажигается солнце... Не было времени всѣ эти дни заглянуть въ степь. Везутъ больныхъ со всѣхъ сторонъ. Мѣстныя знахарки скрежещутъ зубами отъ зависти. Но я, я право завидую имъ. Онѣ пошепчутъ и увѣрены въ правду свою... А я... Я не разъ опускаю руки и совершенно теряю вѣру въ свои знанія. Работы, чѣмъ дальше, тѣмъ больше. А у меня все меньше остается для полетовъ на небо. Бываютъ дни, когда не замѣчаю, что творится вокругъ. Дождь ли идетъ, свѣтитъ ли ярко солнце. Я ушла сюда лишь побольше глядѣть въ небо и поменьше на землю... И вотъ вновь попала въ котелъ страданій человѣческихъ... Не иронія ли это судьбы... Я индивидуалистка... Мое "я" куда то постепенно уходитъ и расплывается въ потокѣ чужихъ слезъ... Иногда хочется бѣжать безъ оглядки отъ всей этой, вдругъ такъ внезапно нахлынувшей жизни. Сейчасъ приближается время сѣнокоса... Можно будетъ вновь уйти къ звѣздамъ, къ небу и позабыть обо всѣхъ язвахъ земныхъ... Все уйдетъ въ степь, не будетъ времени умереть, не то что лечиться.
   
   Галгановка.
   Изъ простого зрителя попадаю въ дѣйствующія лица. Жизнь постепенно захватываетъ въ свои жесткія лапы. Слово "барыня" осталось какъ жалкій отзвукъ далекаго прошлаго.... Насъ крѣпко связалъ весенній голодъ. Во всей округѣ нѣтъ бѣднѣе нашей деревни. Везутъ мнѣ калачи со всѣхъ другихъ деревень, а у насъ позабыли и о мучной пыли. Калачи главнымъ образомъ и соединили меня съ деревней. Не поѣдаю, негдѣ дѣвать, идутъ по деревнѣ.
   Пошли косить сѣно. Думала отдохнуть, да не вышло. Пришлось заняться "литературой". Пишу прошенія о продовольствіи и безконечныя просьбы о сложеніи казенныхъ недоимокъ.
   Богъ мой, къ какимъ только стопамъ мы ни прибѣгаемъ!.. И къ земству, и къ землеустроительной... По вечерамъ читаю всѣ эти "прибѣжища" ихъ подателямъ. На утро, кто нибудь скачетъ на почту съ отправкой ихъ во всѣ мѣста скорбныя... Такъ идутъ дни нашей жизни. Сѣно еще не скошено, а мечта уноситъ его на базаръ, въ городъ... Скорѣй бы продать, да купить хлѣба... Все, что Богъ мнѣ посылаетъ, мы съ невѣроятной быстротой поѣдаемъ. Мой паціентъ и пріятель Петро Гура предсказываетъ мнѣ печальную "участь"...-- Смотрите, чтобы вамъ не пришлось бѣжать въ одной калошѣ... Ей, ей обдеремъ начисто!-- хохочетъ онъ.
   
   Галгановка.
   Ѣду въ землеустроительную просить о моихъ кліентахъ.
   -- Да что вы думаете, что у насъ одна ваша Галгановка голодная? Такихъ сотни!-- утѣшаютъ меня.
   -- Не знаю, есть ли еще хуже...
   -- Во всякомъ случаѣ, въ деревнѣ нельзя пропасть съ голода... Курица, яйца, поросята, молоко, навѣрное у многихъ есть...-- говоритъ городская мудрость.
   Пріѣзжаю. Разсказываю. Деревня хохочетъ.
   -- Что вы хотите, нашъ скотъ давно песочкомъ, да воздухомъ питается, -- присерьезно замѣчаетъ Петро Гура -- Паны правы. Деревня обнищала такъ, что ни выпаса, ни водопоя. За песочекъ платятъ большія деньги сосѣдней помѣщицѣ.
   Вотъ только что мимо окна прошла цѣлая процессія крестьянъ во главѣ со старостой и десятскими. Впереди съ мрачнымъ лицомъ, съ крѣпко стиснутымъ упрямымъ ртомъ, не глядя ни на кого, шествуетъ виновникъ торжества Климъ Горевой, мой сосѣдъ.
   -- Идутъ Клима вымѣрять!-- торжественно возвѣщаетъ мнѣ тетя Авдоха.
   -- Зачѣмъ?
   -- Эге, зачѣмъ! Обпахалъ весь колодецъ, и кошка не ходи.
   -- Какъ такъ...
   -- Всѣ дорожки!..
   -- Въ своемъ огородѣ?..
   -- Такъ онъ и общественный клинушекъ запахалъ, никакъ не подойти къ колодцу! Гдѣ воду брать?..-- бросаетъ она на лету и бѣжитъ на торжество.
   Послѣ "измѣренія" Клима, ко мнѣ заходятъ дядя Семенъ и староста Егоръ, маленькій, тщедушный человѣчекъ, обремененный многочисленнымъ семействомъ и казенными бумагами, вѣчно охающій и жалующійся "на подвластный ему народъ" деревню Галгановку, не желавшую обращать вниманіе на казенныя печати.
   -- Что тамъ у васъ съ Климомъ?-- спрашиваю.
   -- Этотъ Климъ, вотъ гдѣ мнѣ уже сидитъ!-- съ гнѣвнымъ отчаяніемъ указываетъ староста на шею.-- Ты ему одно, а онъ тебѣ свое... Хоть земскаго землемѣра вызывай! Позапахалъ всѣ дорожки, чистили, чистили всѣмъ обществомъ колодецъ, а теперь не смѣй ходить, онъ огородъ насадилъ!.. А тутъ и такъ, вѣрите, ночи не сплю, дѣла, дѣла заѣли!.. Опять же земскій требуетъ, чтобы небезпремѣнно къ первому снесли всѣ деньги.
   -- Принесутъ... Жди! Такъ, какъ во времена моего старшинства,-- усмѣхается дядя Семенъ.-- Вы, помните, кумъ Егоръ... Налетѣло начальство, да отжарило меня за казенныя недоимки, а мы и по сю пору никакъ ихъ не уплотимъ... Одно слово не съ чего...
   -- Прямо одно горе! Ну что ты съ такого народа возьмешь...
   -- Съ голаго, что съ святого,-- успокаиваетъ дядя Семенъ, съ наслажденіемъ философа затягиваясь своей трубочкой... Бей сколько хочешь, ничего не выбьешь. . . . . . . . . . . . . . .
   -- А кому достанется? мнѣ, потому что ближайшее начальство,-- тоскливо говоритъ Егоръ.
   -- Вы то сами уплатили?-- спрашиваю.
   -- Гдѣ тамъ!-- безнадежно машетъ онъ рукой.-- Повѣрите, ни крошки хлѣба, а семейство, восемь душъ... Косовица еще только началась.
   -- Такъ и у всѣхъ, кумъ Егоръ,-- спокойно замѣчаетъ дядя Семенъ.
   -- Оно такъ... А тутъ начальство требуетъ, ты взыскуй...
   -- А съ чего его, когда ни у кого, что называется и на маково зерно нѣтъ, все съѣдено...
   -- Говорю Петру Гурѣ, ты богатырь, дай хоть часть своей недоимки. А онъ мнѣ смѣется прямо въ глаза, чортъ этакій, -- "ты староста, ты и подавай первый, такъ я и послѣдую за тобой".-- Что ему на это говорить... плюнулъ, да и пошелъ домой!
   Егора въ деревнѣ прозываютъ "Начальство и Малчать". Въ разгаръ драки и споровъ онъ вдругъ налетаетъ на дерущихся и кричитъ эти два слова. При этомъ грозное: "вы знаете, кто я!"
   -- Эге-жъ, знаемъ, Егоръ Яровый! А мендаль при тоби?.. неожиданно обрываетъ его кто нибудь изъ воюющихъ. Послѣдняя, обыкновенно отсутствуетъ.
   Егоръ хватается за грудь и что есть духу бѣжитъ домой. Пока одѣнетъ, дерущіеся мирно расходятся по домамъ.
   -- "Ага, пиды выкусы!" -- бросаютъ въ догонку мчащемуся на пепелище битвы старостѣ. Нужно сказать, если Господь-Богъ и обидѣлъ насъ хлѣбомъ, зато наградилъ начальствомъ. На небольшую деревушку, раскинувшуюся по степи, три старосты.
   
   Галгановка.
   Господь прогнѣвался на насъ! Бури, дожди, градъ сыплетъ съ неба... Еще такая недѣлька, и сѣно погніетъ въ корень. Надежды на продажу падаютъ съ каждымъ ливнемъ. Гдѣ какой звонокъ прозвенитъ по дорогѣ, мы и ума рѣшаемся. . . . . . . . . . . . . . . . Деревня и меня заразила своими страхами. Настроеніе препротивное... Сама удивляюсь себѣ, браню... И все же не могу спокойно глядѣть голодной деревнѣ въ ея безхитростныя очи.
   Петро Гура принесъ изъ церкви новость.
   -- Сегодня собирали для черныхъ христіанъ... Далъ копѣйку и я, авось гдѣ нибудь зацѣпится на томъ свѣтѣ... И наши паны жертвовали, тоже въ Африку... Меня даже слеза прошибла,-- съ лукавой усмѣшкой замѣчаетъ онъ. собираясь уходить.
   -- Пойду на сходъ, звали.
   -- Что тамъ?
   -- Изъ землеустроительной предписаніе... Дождь идетъ, все равно нечего дѣлать, хоть послушаемъ.
   Долго и протяжно кашляетъ.
   -- Эхъ, кашель доѣдаетъ въ конецъ, нѣтъ спасенія.
   -- Капли принимаете?..
   -- Сколько ни принимай, а отъ чахотки помирать придется.
   -- А вы все же лекарство не бросайте.
   На лицѣ Петра Гуры появляется лукавая улыбка.
   -- Знаете, я часто думаю, умру когда нибудь на зарѣ, а вы по обыкновенію, будете какъ всегда проходить мимо. "Ну что Гура, какъ его здоровье?" -- спросите мою Оксану.-- Вонъ на лавѣ мертвый лежитъ.-- "А потѣлъ когда умиралъ?-- "Потѣлъ".-- Ну это очень, очень хорошо"!-- скажете вы.
   Мы невольно смѣемся.
   -- Нѣтъ... вамъ не полагается много потѣть,-- серьезно замѣчаю я.
   -- А вотъ сорочка всегда точно изъ воды вынута... Видно послѣдняя сила уходитъ... Господи, Господи... И отчего Богъ наслалъ на меня такую напасть... Кажется ни воръ, ни пьяница, ни разбойникъ... Работать бы только... Первый силачъ былъ... Ни страмъ, ни позорище, при жизни тебя какая то мошка заѣдаетъ -- съ горечью говоритъ онъ.-- Въ гвардіи первымъ въ полку числился... Скажите, что тѣ доктора лечатъ, если ни одной серьезной болѣзни не могутъ излечить!-- съ мошкой никакъ ни справятся... Сидятъ, учатъ сколько лѣтъ!.. Эхъ!..
   Онъ уходитъ.
   Мнѣ жаль, безконечно жаль Петра Гуры, перваго работника и перваго остряка въ деревнѣ... Мнѣ жаль погибшей жизни. Онъ въ послѣднихъ градусахъ чахотки... Не дотянуть ему до осени. На землѣ его еще держитъ страстная жажда жизни, да нѣкогда могучій организмъ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   Явилась депутація со схода, съ просьбой написать вновь въ землеустроительное. Я сажусь и начинаю строчить "прибѣжище, къ стопамъ" на полученный отказъ...
   "Соглашаются, но не могутъ"!...
   -- Значитъ пусть Богъ поможетъ!-- говоритъ съ горечью Климъ Горевой.
   -- Есть присказка у бабъ-шепотухъ: "бѣжала сучка черезъ мостъ, четыре лапки пятый хвостъ, какъ Богъ поможе, то и я помогу" -- серьезно замѣчаетъ Гура.
   -- Видно въ батракахъ на панскихъ экономіяхъ подыхать!-- желчно иронизируетъ староста, забывая свое почтенное назначеніе "взыскивать",-- жди отъ нихъ земли, когда за аренду душу выгребаютъ!
   -- Увидишь землю! Начальство такой подлости не признаетъ.
   -- Ну это ты врешь, каждому сажень отмѣрятъ!
   -- Когда помрешь!
   -- А ты думалъ сейчасъ!-- слышится въ толпѣ.
   -- Когда помру, то выкопайте мнѣ широкую могилу, потому что я землю люблю,-- говоритъ Нура, съ грустной ироніей.
   -- Выкопаемъ, не пожалѣемъ!
   -- Настоящую, будешь спать какъ въ коляскѣ!
   Вбѣгаетъ тетя Явдоха, вся запыхавшись.
   -- Ну что?.. Можетъ быть, землицы Богъ послалъ?-- спрашиваетъ.
   -- Послалъ казенную недоимку! тебя первую велѣно описать,-- шутливо замѣчаетъ дядя Семенъ.
   -- У меня ничего нѣтъ.
   -- А корова?
   -- Корова, а тебѣ она въ глаза уже влѣзла!--
   -- Ну будетъ вамъ, ишь подняли, не дадутъ слова сказать!-- останавливаетъ ихъ дядя Костя.
   -- Такъ что же онъ, корову мнѣ тычетъ сейчасъ...-- не унимается Явдоха.
   -- Такъ вы ужъ ради Бога сегодня вечеркомъ наготовьте прошеніе,-- проситъ староста.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

   Они уходятъ, а я "прибѣгаю къ стопамъ".
   
   Галгановка.
   Сегодня на зарѣ, привезли парня съ прострѣленной ногой. Настоящій степной богатырь.
   -- Гдѣ это вы такъ...
   -- На охотѣ... задѣлъ неловко.
   -- Думаю, что лгать никому не возбраняется, но въ сущности какое мнѣ дѣло до вашей правды... А все таки при всѣхъ вѣроятіяхъ себя нельзя такъ ранить,-- ворчу я, на парня, какъ на невольную причину моего ранняго пробужденія.
   Парень усмѣхается и молчитъ.
   -- Крови сколько ушло,-- говорю, снимая повязку.
   -- Гнилая дворянская вся ушла,-- съ легкой насмѣшкой говоритъ онъ.
   Я невольно поднимаю голову и гляжу. Хочетъ ли онъ уколоть или хвастнуть.
   Вспоминаю. Его мать изъ большого захудалаго дворянскаго рода, отецъ крестьянинъ.
   -- Какъ звать васъ?
   -- Ладъ, если хотите.
   -- Это еще что за имя?
   -- Владиміръ, Ладиміръ, Ладъ, какъ угодно.
   -- Видно плохо стрѣляете.
   -- Ни разу не промахнулся.
   -- Рана не скоро заживетъ. Придется помучиться съ ней... Дома могутъ дѣлать перевязки?
   -- Гдѣ ужъ, въ хозяйствѣ нужно работать, а не лѣчиться. Останусь у Васъ, если примете.
   -- А квартира есть?
   -- Я у дѣдушки Евсѣя. Онъ намъ родичъ.
   -- Какъ хотите.
   Онъ уходитъ, а я отправляюсь на свой любимый курганъ.
   Сколько времени не дышала степью. Изъ овраговъ, въ блескѣ, поднимается туманъ, выгрѣваетъ солнце.
   На обратномъ пути встрѣчаю дядю Семена и новаго больного. По лицу дяди Семена вижу, что онъ весь горитъ какой то тайной.
   -- А что, ловко подстрѣлили!-- подмигивая въ сторону парня, смѣясь говоритъ онъ.-- Эхъ, Ладъ, достукаешься ты съ бабами своей погибели!
   -- Съ него выпускали гнилую дворянскую кровь, сейчасъ осталась лишь здоровая крестьянская. Опасности больше не предвидится,-- серьезно замѣчаю я, уходя домой.
   
   Галгановка.
   Приходитъ сосѣдній староста со второй части деревни.
   -- Пришелъ къ вашей милости, думаю, пойду еще къ вамъ... Ѣзжу, ѣзжу въ земскую, все смѣются, говорятъ здоровъ какъ быкъ, у тебя просто неври. Скажите пожалуйста, отчего у докторовъ болѣзнь неври не въ почетѣ. Что оно значитъ неври...
   Я раскрываю анатомію, показываю рисунокъ, начинаю объяснять.
   -- Гм... по моему, когда такая машина заболѣваетъ, такъ тутъ вовсе не до смѣха, а они только глядятъ на меня да зубы скалятъ чертовы дѣти!.. Сегодня всю ночь мокъ на дождѣ, такъ еще и простудился къ неврамъ... Выпало одно ночное дѣло...
   -- Что такъ?
   -- Пріѣхалъ вчера изъ Калантаивки таки поздненько, былъ по дѣлу у батюшки... Ну сейчасъ на печь полѣзъ. Заснулъ первый только сонъ, какъ слышу какъ бы съ просонку, кто то кличетъ: "Кумъ Антонъ, кумъ Антонъ?" Схватился, такъ... Стукаютъ въ оконцо... "а выйдите-ка сюда по начальству, да надѣньте вашу мендаль". Слышу знакомый голосъ Ѳедота Дергая. А Настя моя и шепчетъ мнѣ: "Молчи я скажу, что тебя дома нѣту". Вы знаете мою Настю, она какъ зашепчетъ, такъ за сажень мертвый услышитъ, а они и уши наставили въ оконцо, да и кричатъ: "Кума Настя, нечего выдумывать, слышимъ, слышимъ, кумъ Антонъ дома, пусть скорѣе выходитъ съ мендалью, начальство кредитное требуетъ". Нечего дѣлать, накинулъ свитку, прицѣпилъ мендаль, выхожу. Вижу стоитъ фургонъ со звонкомъ и нѣсколько членовъ кредитнаго подвыпивши сидятъ. Говорятъ,-- ѣдемъ описывать за невзносъ въ кредитное общество... Такъ моя ночь и пропала, а тутъ неври еще мучаютъ.
   -- Какъ, ночью описывали?
   -- А что подѣлаешь, когда днемъ прячутся чертовы дѣти!
   -- Что-жъ много собрали?
   -- Какой!.. Пріѣдешь въ хату, извѣстно всѣ спятъ, пока достукаешься... Кумъ Ѳедотъ сейчасъ кричитъ -- "свѣти лампу, подавай твой долгъ, въ кредитное". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ну кто дастъ полтинникъ, кто двадцать копѣекъ... Сказать по настоящему, никакого толка не вышло, денегъ собрали совсѣмъ мало, да въ ту же ночь и пропили!.. Звали и меня, да я уже радъ былъ, что до печи домой добрался. Настя ругомъ ругаетъ, чуть качалкой не отлатала, зачѣмъ послушался пьяныхъ. Извѣстно баба, никакого резона не принимаетъ... Не могу же я отказаться по начальству... А тутъ неври не даютъ покоя... Помогите, если ваша милость.
   -- Давно больны?
   -- Да какъ сказать, съ годъ будетъ, отъ прошлой осени... Ѣхали это мы съ хлѣбомъ въ городъ, черезъ Китовку, ну остановились подкормить лошадей, да и подночевать немного... Проснулся я, наши всѣ спятъ, думаю, пойду воды напьюсь, какъ разъ возлѣ рѣчки стояли. Спустился, ну такъ будетъ не болѣе шаговъ тридцать съ пригорка къ рѣкѣ... Вижу сидитъ дѣвушка, волоса распущены и такъ прегорько плачетъ... Оглядѣлся, кругомъ ни душеньки, ночь глухая, осенняя... а она одна одинешенька сидитъ и плачетъ тутъ... Жуть и оторопь меня взяли... что за оказія? Повернулъ обратно и воды не напился, да и скорѣй къ нашей стоянкѣ... Я, оборотился назадъ, а она идетъ за мною, да что то причитаетъ такъ жалостливо. Я прибавилъ шагу скорѣе, къ подводамъ дойти. Вышелъ изъ балочки, обернулся на ровномъ мѣстѣ, гляжу -- нѣтъ ея, точно въ воду канула. Какъ ударилъ меня страхъ, такъ не помню, какъ на возъ свой влѣзъ... Ну съ тѣхъ поръ, то въ одномъ мѣстѣ печетъ меня, то въ другомъ, а то въ животъ влѣзетъ... Бабки говорятъ, что это лихорадка сидѣла у рѣки, да ко мнѣ прицѣпилась... И чѣмъ уже моя Настя ее ни выгоняла, чѣмъ ни терла... и куринымъ пометомъ меня напавали, и керосиномъ съ перцомъ, ничего, какъ до стѣнки...
   Даю лекарство. Онъ уходитъ. Вслѣдъ за нимъ является Варька Клемиха. Ея Ѳедя, сынъ, чѣмъ то заболѣлъ, точь въ точь какъ старшій, что померъ въ позапрошломъ году. Ужъ бабки и этого совѣтуютъ въ печи загнѣтить, да она боится... Того гнѣтили, да все таки померъ.
   -- Какъ гнѣтили?
   -- Да такъ, истопили печь, какъ на хлѣбъ, да и загнѣтили, едва живого оттуда вытащили... Да что-же, сейчасъ кровь горломъ пошла, а черезъ недѣльку и Богу душу отдалъ.
   -- Да вы что ума рѣшились!
   -- Что дѣлать, кто что посовѣтуетъ, то и дѣлаешь. Вотъ и теперь, кругомъ началась жатва, а тутъ горе, единственный работникъ свалился... Какъ помретъ, что мы старики будемъ дѣлать.
   Иду къ ней. У Ѳедора воспаленіе легкихъ.
   -- Въ больницу бы его,-- совѣтую.
   -- Того тоже возили, да померъ... Ужъ лучше пусть дома помираетъ.
   -- Померъ, такъ вы сами разсказываете, что послѣ того какъ загнѣтили... Ему нуженъ больничный уходъ.
   -- Сами будемъ ухаживать, разскажите только, что дѣлать -- проситъ дѣдъ Климъ,-- единственный онъ у насъ.
   Скрѣпя сердце, даю наставленіе, готовлю лекарство и, наконецъ, освобождаюсь на сегодня отъ больныхъ.
   
   Галгановка.
   Лунная ночь. Деревня спитъ. Иду къ кургану. Навстрѣчу мнѣ приподнимается темная фигура, присматриваюсь, Ладъ.
   -- Вы чего здѣсь?
   -- Я могу вамъ задать тотъ же вопросъ.
   -- Я здорова.
   -- У меня рана почти зажила.
   -- Почти... съ невольной ироніей говорю я.
   -- Да почти...-- это во первыхъ.
   -- А во вторыхъ?
   -- Вы совсѣмъ не то хотѣли сказать.
   -- Что-же?
   -- Этотъ курганъ нѣкоторымъ образомъ моя собственность!.. Я люблю сидѣть здѣсь и думать мои вольныя думушки, а вы чего ради затесались сюда... Такъ?
   -- Такъ.
   -- Сейчасъ я не былъ увѣренъ, что вы прійдете... Я не извиняюсь, мнѣ самому здѣсь нравится.
   -- Слѣдовательно, поищите себѣ другое мѣсто?
   -- Ищите, или миритесь съ сосѣдомъ.
   -- Съ условіемъ...
   -- Никакихъ...
   -- Послѣднее я нахожу дерзкимъ и предпочитаю молчаніе.
   -- Тишина...-- говоритъ онъ пѣвуче, точно не замѣчая моего гнѣва.
   -- Я предпочла бы абсолютную...
   Онъ смѣется.
   -- Да ее совсѣмъ нѣтъ... Прислушайтесь къ говору травы земли.
   -- Такъ вы даже относительную сейчасъ нарушаете. Видно болтливое настроеніе на васъ напало.
   -- Можетъ быть... Передъ вашимъ приходомъ я думалъ о землѣ.
   -- У всѣхъ крестьянъ эти думки съ головы не идутъ.
   -- Всѣ спорятъ, кому оно должно достаться въ концѣ.
   -- Тому, кто работаетъ самъ на ней, такъ что ли?..
   -- Нѣтъ, я думаю тому, кто любитъ ее... Кто любитъ ее: какъ мать, какъ любовницу, какъ свое собственное сердце.
   -- Работать мало еще... нужно любить.
   -- Вотъ вы какой!-- невольно вырывается у меня.
   -- Весь земляной!-- смѣется онъ.
   -- Ужъ не молились ли вы здѣсь землѣ?
   -- Зачѣмъ... Когда вся земля сейчасъ одна молитва.
   -- Вы вѣрующій...
   -- Какъ язычникъ! Мнѣ нравится жить по Евангелію, но я слишкомъ люблю жизнь, и у меня ничего не выходитъ... Моя душа хочетъ молиться звѣздамъ, небу, солнцу, а тѣло проситъ земли.
   -- Вы гдѣ нибудь учились?.
   -- Зачѣмъ вамъ... учился... Да все это мнѣ ни къ чему...
   -- Наука...
   -- Мы не о наукѣ говоримъ... Да и сама наука безъ надобности... Что создала она... хлѣбъ изъ камня, увеличила площадь земли, уничтожила старость, смерть... Ничего не создала она положительнаго для счастья всего человѣчества кромѣ бумажной ереси...
   -- Такъ... Вы пожалуй станете отрицать и пользу книгопечатанія...
   -- Если бы люди жили согласно Евангелію, то человѣчество выиграло бы много больше, чѣмъ отъ всѣхъ книгъ.
   -- Какъ знать... Вотъ вы первый ничего не выиграли бы... Слишкомъ любите жизнь, а Евангеліе отрицаетъ всякую жизнь.
   -- Нашу привычную... Можетъ быть, я былъ бы тогда совсѣмъ другой.
   -- Иначе воспитаны.
   -- Да.
   -- Воспитанный человѣкъ тотъ же звѣрь, стоитъ только разбудить его.
   -- Можетъ быть, вы правы, но тогда это безнадежно.
   -- Гдѣ выходъ?..
   -- Жить добрымъ звѣремъ или злымъ, смотря по надобности, обрабатывать землю и не думать ни о чемъ.
   -- Дойти или вернуться къ первобытному человѣку?
   -- Тѣ были непосредственнѣе, значитъ много счастливѣе нынѣшняго.
   -- Ничего не хочу, ничего не желаю.
   -- Лучше скажите все хочу, все могу.
   -- Это -- переходъ уже къ божеству.
   -- Становится сыро, пора по домамъ -- предлагаю я.
   Ладъ встаетъ, морщится отъ боли.
   -- Нога почти зажила... Тяжело уходитъ гнилая дворянская кровь.
   -- А барской обидѣ еще тяжелѣй!
   -- Я не обижаюсь.
   -- Такъ чего насмѣхаетесь... Тутъ и такъ досада, работа подходитъ, а ты сиди, какъ на цѣпи.
   -- Я не причина.
   -- Самъ виноватъ, знаю... Хотѣлъ дѣвушку украсть себѣ въ жены.
   -- Въ другой разъ удачнѣе будетъ.
   -- Охота отпала.
   -- Струсили.
   -- Я не изъ робкихъ, просто разлюбилъ.
   -- Такъ скоро?
   -- Не тянетъ больше...
   -- Увидите, вновь потянетъ.
   -- Видѣлъ... Два раза приходила съ своей матерью... Освѣдомляться о моемъ здоровьѣ... Вѣдь я выгодный женихъ считаюсь, богатырь по нашему.
   -- Что это значитъ?
   -- Хозяйскій сынъ, богачъ.
   -- А она?
   -- Ничего, три десятины на восемь душъ, только что работница хорошая. Прошлымъ лѣтомъ вмѣстѣ жали.
   -- Ну помогай вамъ Богъ, вновь на ладъ да на миръ, а сейчасъ спокойной ночи, мы у дома.
   -- И сонъ меня не беретъ и пѣсни не поются... Сегодня пойду на сѣновалъ спать.
   -- Не выдумывайте, отправляйтесь въ хату.
   -- Боюсь... Тамъ домовикъ давитъ. Я смѣюсь и ухожу домой.
   
   Галгановка.
   Пріѣхала зависть деревни -- Сезонъ Еремѣевъ! Видно городская культура не даромъ ему пришлась... Высокій, худой, желтый, какъ восковая свѣча, при которой онъ состоялъ. При каждомъ словѣ вспоминаетъ имя Божье, креститъ ротъ. Въ черномъ костюмѣ, при часахъ.
   -- Богъ труды видѣть!..-- смиренно говоритъ онъ. Служилъ сторожемъ при церкви. Дважды обокрали ее въ бытность его. Гдѣ то, кого то повѣсили. Онъ уцѣлѣлъ и помаленьку выстроилъ два домика въ Николаевѣ. Вся деревня грезитъ его счастьемъ. Особенно мой сосѣдъ, Климъ Горевой.
   -- Эхъ, кабы не Наталка, давно ушелъ бы въ городъ!-- жалуется онъ на жену.-- Да вотъ, что будешь дѣлать съ глупой бабой!
   -- Какъ знаешь,-- упрямо говоритъ она. Бери и насъ съ дѣтьми.
   -- Найду мѣсто, выпишу и васъ тогда.
   -- Ну нѣтъ, я такъ не согласна! Пока тамъ найдешь, а мы съ голодухи помирай!
   -- А сейчасъ не помираешь...
   -- Да вмѣстѣ.
   -- У дура! Ты ей свое, а она тебѣ свое, хоть чорта дай!-- со злостью говоритъ онъ, нахлобучиваетъ шапку и отправляется къ дѣдушкѣ Сафону, "въ мѣстный клубъ", лавочку.
   У Клима, кромѣ хаты да огорода, ни пяди земли. Климъ рвется къ землѣ, любитъ работу на ней, но у него ея нѣтъ. Живутъ на положеніи дачниковъ. Впрочемъ здѣсь большинство такъ живетъ. Вѣчные батраки мѣстныхъ экономій. Заработковъ ни откуда. Какъ же намъ не завидовать талантамъ Еремѣева, судите сами!.. Завтра онъ обратно въ городъ, блеснувъ яркой звѣздой на нашемъ голодномъ горизонтѣ.
   Пріѣзжалъ на свадьбу къ родственникамъ. Его жена Ѳедоска, юркая, черненькая бабенка въ модномъ городскомъ платьѣ, настоящая барыня.
   -- Господи, и бываютъ же на этомъ свѣтѣ еще счастливицы!-- со вздохомъ говорятъ молодайки, глядя на ея уборъ,-- А тутъ работаешь, работаешь съ утра до ночи, рукъ не покладаючи, и ни тебѣ пять, ни тебѣ шесть, все едино съ голода подыхай!
   А дядя Семенъ раскуриваетъ свою трубочку и скептически посматриваетъ на всѣхъ.
   -- Не всѣмъ быть Еремѣевичами, и ни каждому такъ идутъ церковныя кружки,-- насмѣшливо замѣчаетъ онъ.
   Съ дядей Семеномъ мы старые друзья. У него отъ первой покойной жены трое дѣтей. Сейчасъ всѣ уже взрослые; да отъ второй малъ мала меньше. Старшій Павелъ отслужилъ послѣднюю войну и ходитъ, какъ въ воду опущенный. Нѣтъ земли, не на чемъ работать, а у него руки и сердце горятъ къ работѣ на землѣ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Ни клочка земли!-- Съ горечью говоритъ онъ. Второй, Алексѣй, женатъ, живетъ на отдѣлѣ, "старается въ паны попасть", смѣется деревня. Служитъ старшимъ воловникомъ въ мѣстной экономіи.
   Дочь, красавица Ольга, замужемъ въ дальней деревнѣ.
   Дядя Семенъ частенько заходитъ ко мнѣ поговорить о покойной своей Пелагеѣ и пожаловаться на вторую жену, маленькую, горбатую женщину, каждый годъ приносящую ему въ домъ заботы въ видѣ крестинъ, родинъ и болѣзней. Сейчасъ онъ очень недоволенъ Ладомъ. Тотъ цѣлыми днями сидитъ у меня. Дядѣ Семену невозможно разсказывать свои семейныя и общественныя тайны.
   
   Галгановка.
   Ладъ вѣчно торчитъ у меня. Никакъ не изгонишь. Я начинаю слишкомъ привязываться къ нему. Все это мнѣ не нравится...
   Сегодня поссорились.
   -- Я къ вамъ -- говоритъ онъ, входя.
   -- Что вамъ угодно!-- гнѣвно обрываю я.
   -- Васъ... видѣть.
   -- Зачѣмъ...
   Ладъ поворачивается и уходитъ.
   Вечеромъ вновь является.
   -- Сегодня уѣзжаю домой,-- заявляетъ онъ.
   -- Пожалуйста.
   -- Вамъ нравится еще меня поддразнивать.
   -- Чѣмъ...
   -- Всѣмъ!.. Вамъ ничуть не жаль меня.
   -- Стоитъ жалѣть... Да и чего!-- съ невольнымъ раздраженіемъ говорю я.
   -- Что вотъ былъ Ладъ, который глядѣлъ вамъ, какъ собака, въ глаза.
   -- А, вы о такой жалости... Что то не примѣтила, смѣюсь я.-- Много заботъ... Некогда замѣчать... Буду рада вернуть васъ здоровымъ въ семью.
   -- Все равно... рана еще ноетъ, видно, жатва, уйдетъ отъ меня.
   -- Пока отдохнете. У васъ, кажется, семья зажиточная.
   -- Какъ судить... Семья у насъ большая, восемь человѣкъ, да все сестры, значитъ, я одинъ работникъ, отецъ старъ, а братъ на отдѣлѣ...
   -- Вы, кажется, гдѣ то служили...
   -- Въ Кіевѣ, въ желѣзнодорожномъ управленіи, семьдесять пять рублей получалъ въ мѣсяцъ, бариномъ былъ.
   -- Меня удивляетъ...
   -- Что бросилъ?.. Я говорилъ уже... Я самъ какъ есть отъ земли взятый, земля потянула.
   -- Сейчасъ вновь тянетъ,-- смѣюсь я,-- хотите, уѣзжайте.
   -- А кто перевязки будетъ дѣлать?
   -- Мать, сестры...
   -- Я ихъ загоню на тотъ свѣтъ своими...
   -- Придирками!
   -- Во всякомъ случаѣ, если выборъ между вами и ими... То я предпочитаю васъ.
   -- Загнать на тотъ свѣтъ?
   -- Чего не такъ!.. Нужно къ нѣмой бабѣ обратиться, пусть пошепчетъ отъ сглаза,-- смѣясь говоритъ онъ.-- Скажите, чего вы сердитесь...
   -- Сказать?...
   -- Да.
   -- Я начинаю привыкать къ вамъ, а я не хочу...
   -- Только то...
   Хмурится и уходитъ.
   
   Галгановка.
   Сейчасъ воюю съ Еленой, сестрой Петра Гуры. Ея ребенокъ, шаля, пробилъ себѣ головку о гвоздикъ!-- жалуется она.
   -- Повѣрите, у меня такія спеціальныя дѣти родятся, что все умираютъ... И сама не знаю, чего имъ не достаетъ на этомъ бѣломъ свѣтѣ. Ужъ чего ни передумала только своей головой! Знаете, когда женился на мнѣ мой Андрей, его мать Нефетиха ни за что не соглашалась меня въ невѣстки брать... Ну да ничего ей не помогло!.. Поженились мы и безъ ея материнскаго благословенія и позволенія. Не дала даже иконы... Вотъ какъ стали умирать у меня дѣти одинъ за другимъ, да еще такія умныя, такія спеціальныя!.. Я и говорю моему Андрею:-- "Пойди, непремѣнно выпроси у матери благословеніе, хотя какое нибудь . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Послушался, пошелъ, выпросилъ таки... Ну ужъ и выпросилъ, прости Господи, Что это ты мнѣ принесъ?!-- кричу я на него, а онъ говоритъ -- "Что принесъ, не видишь, Николая угодника". . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Взяла я гангирочку, потому что хорошаго ручничка было жаль давать на такую икону, да и повѣсила, чтобы не крѣпко людямъ въ глаза бросалась, да подальше въ уголокъ ее и заставила за другими иконами... А подъ святую вечеру, только что усѣлись за столъ, а она какъ сорвется съ гвоздя, да прямо мнѣ въ голову, такъ и раскровянила лицо... Ахъ, ты, прости Господи! Да какъ начали уже одинъ за другимъ опять умирать у меня дѣти!.. Испугалась я, взяла, да поскорѣй и повѣсила ее въ другой хатѣ... . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   -- А чѣмъ это вы рану засыпали, что отмыть нельзя?
   -- Алебастромъ. Настя Бойчиха посовѣтовала.
   -- Зачѣмъ? Не дѣлайте этого... Завтра принесите на перевязку.
   На завтра является вновь съ алебастромъ, и это повторяется такъ въ продолженіе цѣлой недѣли.
   И теперь сама не знаю, что съ ней дѣлать... "чи ему молиться, чи ему креститься". И что она хочетъ отъ меня, когда не желаетъ никакъ слушать ничего и своего "спеціальнаго" ребенка все засыпаетъ алебастромъ. Спрашивается, къ чему тогда она тащитъ его ежедневно ко мнѣ на перевязку?-- жалуюсь дядѣ Семену.
   -- Вы еще не знаете Елены... Она считаетъ себя всезнающей и первой умницей въ деревнѣ. Правда, она у насъ все же ввела въ моду въ серединѣ дымари обмазывать бѣлой глиной.
   -- Зачѣмъ?
   -- Зачѣмъ! Она не разъ своего бѣднаго Андрея загоняла на чердакъ ухватомъ. Одинъ разъ такъ била, что не втерпежь пришлось, влѣзъ въ дымарь, да два дня не могъ оттуда выбраться. Пришлось людей сзывать да тащить его оттуда веревкой. Что хохоту было, когда вылѣзъ! Съ тѣхъ поръ у насъ всѣ мужья стали заставлять своихъ женъ дымари въ серединѣ бѣлой глиной обмазывать,-- смѣется онъ,-- а то Богъ знаетъ, на вѣку, какъ на долгой нивѣ, все можетъ быть.
   
   Галгановка.
   -- А я къ вамъ!-- говоритъ моя пріятельница Бондарка, маленькая толстенькая женщина.-- Повѣрите, цѣлехенькую ночь не спала, да моего Бондаря бранила! Тутъ поясница какъ на огнѣ жарится, а онъ себѣ спокойно храпитъ, какъ будто въ домѣ все благополучно... Самъ убилъ на смерть, проклятый шкапа!
   -- А развѣ онъ билъ васъ?
   -- А то нѣтъ! Какъ вышла замужъ за него, такъ смертнымъ боемъ уколачивалъ. Бывало, привяжетъ на веревку сзади повозки, гонитъ что есть духу коней, а я бѣгу, какъ та собака за возомъ... Да еще сзади кнутомъ подхлестываетъ!
   -- А сейчасъ?
   -- Ну, нѣтъ, сейчасъ на немъ верхомъ скорѣе поѣду, чѣмъ онъ на мнѣ... А вы слышали, что Петро Гуро Оксану ножомъ покололъ. Она къ старостѣ приходила жаловаться... Ну, положимъ, и Оксана ягодка хорошая, ихъ бы съ моимъ Бондаремъ свѣнчать... Господи, и чего я попала въ эту каторжную голодную яму! Служила по благороднымъ людямъ въ Одессѣ, и вотъ пойдите, нужно было пріѣхать на побывку въ свою родную деревню, чтобы своего старца Бондаря поймать... Тоже судьбу за чуба взяла! И смерти Богъ не даетъ ему!.. И съ какими только благородными людьми тамъ знакомство ни вела... Самъ Пушкинъ мнѣ шкалика разъ поставилъ! Хотя я женщина и не пьющая, ну, а нельзя было отказать ради знакомства.
   -- О, какъ же это случилось?
   -- Въ бытность мою въ Одессѣ, когда я служила у генеральши, пошла я подышать свѣжимъ воздухомъ на приморскій бульваръ. Сѣла какъ разъ напротивъ памятника Пушкина, знаете, гдѣ онъ закутанный стоитъ. Вдругъ вижу подходитъ точь въ точь такой же самый человѣкъ, какъ на памятникѣ, и садится рядомъ. А я и обращаюсь къ нему такъ деликатно.-- А не тотъ ли вы будете самый Пушкинъ, что здѣсь на памятникѣ стоитъ? А онъ мнѣ въ отвѣтъ такимъ баскомъ благороднымъ.-- "Я, я, онъ самый, а почему ты сіе узнала? такъ и спрашиваетъ и всякія деликатныя слова при этомъ говоритъ.-- А не хочешь ли со мной шкаликъ роспить, тутъ недалече, въ пивной, ради такого пріятнаго знакомства. "Чувствительно-съ вамъ мерси, даже сама свой поставлю" -- отвѣчаю. И Боже мой, и какихъ только благородныхъ, образованныхъ словъ мы ни переговорили въ тотъ вечеръ!..
   Входитъ тетя Явдоха. При видѣ ея Бондарка поспѣшно начинаетъ собираться домой.
   -- "Ужъ къ вамъ какъ-нибудь вечеркомъ загляну, въ другой разокъ насчетъ своей болѣзни посовѣтуюсь. Повѣрите, духъ мой не терпитъ этой Явдохи Троцыхи, этой блудницы!"--шепчетъ она мнѣ на прощаніе.
   -- А что твой Бондарь тамъ меня во снѣ ни вспоминаетъ? Кланяйся ему!-- кричитъ въ догонку Явдоха.
   Тетя Явдоха деревенская грѣшница.
   -- "Ваши мужья всѣ мои, всѣхъ люблю!" -- насмѣшливо говоритъ она, проходя по улицѣ, заслышавъ шепотъ злословія деревенскихъ бабъ.
   -- Ну, что скажете, тетя Явдоха?
   -- Ничего. Пришла къ вамъ чай пить. Оставила своего дѣдка да и пошла.
   -- А кто онъ?
   -- Э, не знаете, а дѣдъ Кость!-- смѣется она.
   -- Я замѣтила что къ вамъ часто сталъ навѣдываться Романъ Ярмола, съ невиннымъ видомъ, замѣчаетъ входя моя сосѣдка Анисья.
   -- О!.. а я думала, чего это баба Васка сегодня приходила петрушки просить у меня, и на огородѣ... а у самой хоть коси, а она ко мнѣ... Видно, своего Романа въ моей петрушкѣ искала! Ужъ не ты ли ей чего натеревенила?
   -- Такъ, такъ, моя родино, ходитъ мой Романъ до той окаянной Явдохи -- въ совершенствѣ подражая голосу бабы Васки, говоритъ Анисья.
   -- Ну, ну, смотри разскажи ей, съ тебя станется!-- смѣясь, грозитъ ей Явдоха.-- Знаешь, дѣло мое грѣшное, вдовье.
   Мы садимся чай пить. Тетя Явдоха начинаетъ повѣствовать деревенскія новости.
   Дѣдъ Кость гонитъ изъ хаты сыновей съ невѣстками. Командуетъ, кричитъ, чтобы его во всемъ слушали, почитали! А въ чемъ тамъ слушать, какъ, Господи прости, и хозяйства никакого нѣтъ... Пара сдохлыхъ конячекъ, да десятина съ четвертью... А внуки съ каждымъ годомъ прибавляются, да рты шире раскрываются... А баба Дунька недавно ѣздила колдовать въ сосѣднюю деревню, да навезла оттуда цѣлый ворохъ всякаго добра... Жирно живется ей окаянной на бѣломъ свѣтѣ, и смерти нѣтъ ей такой вѣдьмѣ, сколько коровъ перепортила на селѣ, да порчи навела на людей... Подливаетъ то одного, то другого, чтобы ее на томъ свѣтѣ черти смолой подливали. Опять тяжбу завела съ ея сыномъ Аврамомъ, а кто ее просилъ его усыновлять?... А дядя Семенъ пускаетъ ей, Явдохѣ, во слѣдъ разныя словечки, прнехидный старикашка... Видно, самъ и забылъ, какъ бѣгалъ прошлой осенью отъ своей горбатой Марьи къ Ганнѣ... Своихъ грѣховъ, небось, не считаетъ... Мало тогда Сафону выносилъ въ лавочку всякаго добра на гостинцы для своей... Извѣстно, Сафону только денежку подавай, хоть кого пригрѣетъ... Ну, будетъ еще и этотъ Сафонъ хуже послѣдняго старца подъ хатами ходить, если баба Гашка помретъ раньше его... Пьетъ, какъ пивная бочка, да всѣхъ пришлыхъ экономическихъ рабочихъ спаиваетъ... Опять линючаго ситца ей баба Гашка всучила, а беретъ такія деньги! И погибели на нихъ нѣтъ, бездѣтные черти! Счастье какъ трястье, трясетъ, трясетъ деньгу въ карманъ, да когда нибудь покатится и въ чужой... Ой, Боже мой! уже пѣтухи поютъ, а я сижу тутъ да трезвоню, а завтра рано въ поле ѣхать!..-- вдругъ вспоминаетъ она и почти бѣгомъ пускается домой.
   
   Галгановка.
   Сижу на своемъ курганѣ. Подходитъ Ладъ, садится рядомъ. Видно, не въ духѣ.
   -- Можно присѣсть.
   -- Садитесь... Что съ вами?
   -- Чужіе грѣхи замучили. Надоѣло прошенія писать. Вѣчно судятся.
   -- Неудивительно, каждый клочекъ земли на счету.
   -- Ужъ и правду, что за клочекъ одинъ другого готовы разстерзать... Вонъ дѣдушка Евсѣй не переставая съ Петромъ Гурой камушками перекидываются да полтинниками.
   -- Какъ?..
   -- Межа у нихъ смежная съ огородами. Тотъ захватитъ себѣ лишокъ, тотъ себѣ... Ужъ и камушекъ имъ поставили какъ разъ на межѣ. Нѣтъ, ночью непремѣнно кто-нибудь отодвинетъ его подальше къ сосѣду. Такъ и перебрасываются всю жизнь, да штрафной полтинникъ все одинъ и тотъ же другъ другу передаютъ.
   -- Наша деревня обходится безъ судовъ, сами полюбовно рѣшаемъ, а здѣсь, какъ голодныя осы, другъ друга заѣдаютъ.
   -- Видно, у васъ народъ лучше живетъ здѣшняго.
   -- Какъ сказать, все не такъ ужъ голодаютъ... Какъ пріѣхалъ со службы, въ общественные дѣятели, въ писаря попалъ, да бросилъ, своей работы полно, а тутъ съ ними суди, суди, да миръ строй,-- смѣется онъ.
   -- Вамъ не жаль было раставаться съ городомъ?
   -- Ничуть. Тамъ въ городѣ точно меня костюмъ всего сжималъ... Я не чувствовалъ самъ себя.
   -- Какъ вы попали на мѣсто?
   -- Дядюшка устроилъ... Моя мать изъ большого панскаго рода. Протекціями хоть прудъ пруди.
   -- Какимъ образомъ она вышла за вашего отца?
   -- Негдѣ было дѣваться. Дѣдъ сильно пилъ, разорился въ конецъ.
   -- Не знаю, какъ могла она...
   -- Полюбить хама...-- иронически подсказываетъ мнѣ Ладъ.
   -- Совсѣмъ не то...
   -- Что же?..
   -- Думаю, нужно было себя переломить, перестроить всю жизнь на ново. Одна работа-въ степи чего стоитъ...
   -- Она всего два года и работала... Сильно заболѣла. Едва спасли. Кровь горломъ пошла. Отецъ ее крѣпко жалѣетъ и любитъ... Да и не отъ работы она заболѣла. Не такъ ужъ тяжела работа въ полѣ, какъ вамъ кажется.
   -- Ну, я не могла бы..
   -- Такъ думается. Хотите научу.
   -- Не имѣю желанія... Лѣнива... Да и все равно ничего изъ этого не выйдетъ.
   Лицо Лада темнѣетъ. Съ насмѣшливымъ презрѣніемъ двигаетъ плечами и говоритъ.
   -- Я думалъ, вы настоящій человѣкъ... а вы...
   -- Барыня и ничего больше!-- смѣясь заканчиваю я его мысль.
   Молча возвращаемся домой. Не замѣтили, какъ стемнѣло.
   Вѣтеръ тихо баюкаетъ спящую да высокую травку и ароматомъ цвѣтовъ шлетъ звѣздамъ свои земныя молитвы.
   -- Зайдете?-- спрашиваю у своего дома.
   -- Нѣтъ...
   Ладъ поворачиваетъ спину и молча уходитъ вновь въ степь.
   Я долго не зажигаю лампы. Не хочется на свѣтъ глядѣть. Темно на душѣ и на сердцѣ.
   
   Галгановка.
   -- Вотъ, если вы стосковались по городскимъ людямъ, такъ вотъ онъ вамъ! Прямо изъ Питера прибылъ въ нашу деревенскую глушь!-- говоритъ Ладъ, подталкивая въ плечи, блѣднаго, молодого человѣка ко мнѣ навстрѣчу.-- Мой двоюродный братъ; Васька, -- хлебнувшій городской культуры по самое горлышко, и еще мечтающій о ней безъ всякаго покаянія. Онъ же неудачникъ писатель изъ народа. Фу! а теперь можно и отдохнуть, говоритъ онъ, бросаясь въ кресло.
   -- Садитесь,-- приглашаю я Василія.
   Онъ садится и съ любопытствомъ оглядывается по сторонамъ.
   -- Да ты что глядишь, можетъ быть, думаешь, что въ барскій домъ попалъ?..
   -- Вотъ такъ всегда преслѣдуетъ меня,-- жалуется Василій. Ему хорошо презирать городскую культуру, когда у батька его сорокъ десятинъ собственной земли... Ну, а у насъ на три, недалеко уѣдешь, да еще съ большой семьей.
   -- Если бы у меня ничего не было кромѣ печки въ хатѣ, то я и тамъ бы что нибудь посѣялъ... Да, какъ твои разсказы?
   -- Сейчасъ такія вещи не идутъ на литературномъ рынкѣ... Пишу пьесу.
   -- Да почему же твои разсказы...
   -- Обыкновенные люди, обыкновенныя страданія! Боже мой, какъ ты Ладъ не поймешь... Даже смертная казнь никого больше не трогаетъ... Такъ кому же интересна обыкновенная жизнь. Сейчасъ подавай чего нибудь позабористѣе, побезсмысленнѣе... Или же подай одинъ стиль... Ты можешь о точкѣ писать, но если не простымъ языкомъ, а съ головоломнымъ стилемъ -- и все простится тебѣ за рамку безъ картинки...
   -- Такъ... О чемъ же ты пишешь сейчасъ...
   -- Изъ жизни преисподней...
   -- Да вѣдь это безуміе! Къ чему тебѣ вся эта чертовщина, когда у тебя такъ хорошо, искренно написаны разсказы на обыкновенныя темы.
   -- Сунься ка съ ними по редакціямъ... Попробуй! Теперь, голубчикъ, все мода. Если не заговоришь языкомъ эсперанто, не накрутишь такую головоломную дребедень, что ни читатель, ни самъ писатель ничего не пойметъ, то и не думай о литературномъ поприщѣ.
   -- А идеи...
   -- Какія тамъ идеи! Гдѣ ты ихъ сейчасъ видѣлъ. Публика обуржуазилась, привыкла къ особенному стилю на подобіе разныхъ соусовъ провансаль... Подай ей какую угодно гниль, лишь бы было вкусно, удобоваримо. Эхъ, а ты о какихъ то идеяхъ... Реклама -- вотъ главное дѣло въ чемъ. А идеи, пусть публика сама догадывается... Сейчасъ вѣдь цѣлый хвостъ народился критиковъ, которые объясняютъ непонятное, непостижимое въ произведеніяхъ модныхъ авторовъ. Это не критика на самую идею, а именно розыскъ того, чего даже самъ авторъ не въ состояніи объяснить въ своемъ произведеніи жизнь народа, его страданіе никому ровно сейчасъ не интересно. Страдать можно но не просто, а съ извѣстными вывертами, воплями, на подобіе кликушъ... Кликушество обуяло всю интеллигенцію, и именно какое то недостойное, какая то накипь... Эротизмъ, сексуальность, однополая любовь, просто мерзость и запустѣніе во всемъ... Ты возьми искусство, загляни во всѣ уголки его... Все найдешь кромѣ идеи.
   -- Такъ бѣги оттуда.
   -- Видишь, бѣжалъ...
   -- Видно не на долго... Я тебя знаю, вновь потянетъ въ городъ, на панскій хлѣбъ.
   -- Нѣтъ... Вѣдь я здѣсь уже на мѣсто сѣлъ.
   -- Онъ у баптистовъ въ учителя попалъ -- пояснилъ мнѣ Ладъ.
   -- Какъ въ учителя?-- не поняла я.
   -- Дѣтишекъ ихъ учу грамотѣ.
   Входитъ Павелъ.
   -- Здравствуйте, о чемъ вы тутъ... Можетъ быть, что о землицѣ слышно, тамъ въ Питерѣ, для насъ,-- обращается къ Василію.
   -- Некогда ему было тамъ узнавать о твоей болячкѣ, занятъ былъ всякой мудренщиной,-- иронизируетъ Ладъ.
   . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . Не даютъ земли... Подалъ прошеніе въ землеустроительную, получилъ отказъ. Не женатъ и несостоятеленъ;
   -- Женись,-- совѣтуетъ Ладъ.
   -- А земли не дадутъ, такъ жену въ батрачки сейчасъ же въ экономію опредѣлить. И такъ петля и такъ веревка, такъ лучше уже самому погибать...
   -- Да... Земли не дадутъ, ты несостоятельный,-- замѣчаетъ Василій.
   -- Иной разъ думаю, неужто такъ и помирать придется не поработавъ на своей землѣ... Эхъ, Вася, будь у меня хоть три десятины да пара конячекъ, не искалъ бы я жизни въ городѣ... Вѣдь вотъ когда пришелъ изъ Японіи, давали въ городѣ мѣсто городового или надзирателя -- въ тюрьмѣ.
   -- Ну а ты?-- смѣется Ладъ.
   -- Я братъ въ зуботычинахъ париться не желаю!..
   -- Ну то парься на чужой землѣ... Чище будетъ.
   -- Видно до смерти такъ и прійдется -- грустно говоритъ Павелъ.
   Долго они еще говорятъ о землѣ и поздно расходится по домамъ.
   Чуть свѣтъ встаю и иду бродить въ поле...
   Удивительно хороша степь на зарѣ.
   Идешь по сверкающей рѣкѣ изумрудовъ, рубиновъ, вся въ огнѣ только что проснувшагося солнца. Гдѣ то далеко, далеко точно изъ самаго неба звенитъ непрерывная пѣснь степныхъ птицъ... И въ этомъ радужномъ утрѣ точно пробуждается душа твоя и невольно все мелкое личное куда то уходитъ и лишь хочется пасть на землю, укрыться огненнымъ плащемъ Бога и воскликнуть: Господи, благодарю тебя, что ты далъ жизнь этому радостному утру.
   Боже мой, какъ хороша жизнь! Вблизи такъ нѣжно шумитъ овесъ... Крупныя капли росы висятъ на растрепанныхъ колосьяхъ, они горятъ самоцвѣтными каменьями и, сливаясь одна съ другой, тихо скатываются на земь...
   -- Добраго утра!-- говоритъ знакомый голосъ.
   Я оборачиваюсь.
   Передо мной Ладъ. Шапка съѣхала на затылокъ, черезъ плечо ружье.
   Онъ сбрасываетъ его и присаживается возлѣ.
   -- Какъ вамъ не грѣхъ,-- указываю на ружье.
   -- Хотѣлъ стрѣлять, да раздумалъ... Какъ хорошо вокругъ... Если подумать, сколько у человѣка привычныхъ радостей, такихъ незамѣтныхъ, какъ солнце, воздухъ, то право вся сумма страданій потонетъ въ нихъ... Одна работа на землѣ чего стоитъ. Кто не обрабатываетъ землю своими руками, тотъ и половины радостей не знаетъ...
   -- Но и половины тяжестей не несетъ... Все таки лучше господамъ, чѣмъ рабамъ.
   Лицо Лада загорается гнѣвомъ.
   -- А вы считаете тѣхъ господами, которые ничего не умѣютъ дѣлать, да?.. А я, я считаю самаго великаго изнѣженнаго бара несчастнымъ рабомъ. Сегодня мы не пожелаемъ работать на нихъ и кто они, что!... Нѣтъ, господинъ положенія тотъ, кто умѣетъ работать самъ все. Ему ничто не страшно, ни бѣдность, ни забастовки... Что жъ это я усѣлся... А вѣдь я пришелъ звать васъ домой, тамъ наѣхало много больныхъ.
   -- Сегодня не хочется ни больныхъ, ни здоровыхъ.
   -- Благодарю!-- говоритъ Ладъ, быстро вскакивая на ноги... Но больные, да еще крестьяне не знаютъ барскихъ капризовъ, и ждутъ вашего прихода, -- сурово замѣчаетъ онъ.-- Мы всегда забываемъ, что вы намъ чужая... Все ловимся на свою.
   -- Вы очень обидчивы... Это совершенно къ вамъ не относится... Но здѣсь такъ хорошо, что не хочется домой.
   -- На этой недѣлѣ уѣзжаю домой.
   -- Вамъ пора. Вы хорошо сейчасъ выглядите, рана совсѣмъ зажила.
   -- Самъ знаю, что пора... Если не попаду на косьбу, то хотя на молотьбу. Да и чувствую себя здоровымъ, руки горятъ къ работѣ... Глядите, ишь какъ выбѣлились за болѣзнь!
   -- Вы настоящій богатырь!-- смѣюсь я, глядя на его могучую фигуру.
   -- Хотѣлъ васъ спросить... Ну да пусть уже завтра...
   -- О чемъ?..
   -- Не стоитъ сегодня... Пойду бродить.
   Онъ идетъ въ противоположную сторону, я домой. У воротъ моей хаты много подводъ. Вхожу въ домъ. Передо мной снова потянулась цѣпь людскихъ страданій.
   
   Галгановка.
   Душно. Молчитъ степь. Сѣрой дремой облегли неподвижныя скалы маленькую рѣченку.
   Ни звука, ни шороха. Чистое безоблачное небо горитъ надъ нами.
   -- Ну такъ какъ же?-- спрашиваетъ Ладъ, послѣ нѣкотораго раздумья.
   -- Поздно жизнь на ново строить. Я пріѣхала сюда не начинать, а кончать. Хотѣлось лишь воздуха, солнца, да вотъ такого степного молчанія... Хотѣлось покоя.
   -- Да вѣдь вы его не нашли здѣсь. Сколько своей жизни уложили, сколько людей спасли.
   -- Сама не знаю, какъ такъ случилось, что изъ голоднаго бродяги попала въ спасители жизней -- смѣюсь я.-- А въ сущности ничего то я толкомъ не знаю, какъ и всѣ бродяги. Нѣтъ, Ладъ, ищите себѣ другую, я для васъ не гожусь.
   -- Скажите лучше, что не любите меня, будетъ проще, да и барской спѣси жалко, дворянская коронка съ головы упадетъ!
   -- Эхъ, не себя мнѣ жаль!
   -- А кого?
   -- Васъ.
   -- Говорите!
   -- Да вѣдь правъ то у меня нѣтъ васъ любить.
   -- Право любви... Это вы то, свободная птица... Эхъ!..
   Онъ хватаетъ камень и гнѣвно швыряетъ его въ рѣку.
   Темнѣетъ. На небѣ откуда то набѣгаютъ мелкой рябью тучи.
   -- Гроза будетъ, -- говоритъ онъ.-- Я сейчасъ уѣзжаю домой.
   -- Пойдемъ домой.
   -- Пора. Лошади вѣроятно давно стоятъ,-- соглашается онъ..
   -- Можетъ быть, вы боитесь работы въ степи?
   -- Я все равно не стала бы!
   -- Такъ въ чемъ же печаль?
   -- Вонъ ваши лошади стоятъ у крыльца, въ этомъ вся печаль.
   -- Въ этомъ печаль,-- усмѣхается онъ.
   -- Можетъ быть... не знаю...
   Мы входимъ въ домъ.
   Ладъ снимаетъ шапку, подходитъ ко мнѣ, протягиваетъ руку.-- Прощайте.
   -- Счастливо.
   Неожиданно попадаю въ сильныя объятія Лада.
   -- Пустите.
   -- Это у васъ нѣтъ права любви, а мое право при мнѣ,-- смѣясь говоритъ онъ, выпуская меня и направляясь къ двери.
   Ладъ уѣзжаетъ, а я стою у окна и думаю свою волчью думушку. Видно пора уходить отсюда.
   Не успѣлъ отъѣхать Ладъ, входитъ дядя Семенъ.
   -- Уѣхалъ!..-- съ злой ироніей.
   -- Кто?..-- Дѣлаю видъ, что не знаю, о комъ рѣчь.
   -- Да Ладъ... Давно здоровъ, а чего безъ дѣла шатался тутъ... Вся деревня и такъ ужъ болтаетъ.
   -- Что болтаетъ?
   -- Что удурѣлъ парень... А Клепка какъ будетъ.
   -- Знаете, мнѣ право нѣтъ никакого дѣла до чужихъ исторій!-- сердито прерываю я дядю Семена.
   -- Да вы не гнѣвайтесь, а правду нужно сказать, что парень набалованный... То же мечтаетъ о себѣ много... Красивъ, ну что-жъ что красивъ, съ красы воды не пить... На работу прямо каторжный, а вѣдь вы работать не сможете...
   Я молчу. Думаю донять дядю Семена презрительнымъ молчаніемъ.
   -- Его мать хорошаго добра хватила, что изъ барскаго званія да въ мужички попала... Да... а вы гнѣваетесь, а что съ того выйдетъ хорошаго... Кажется, я вамъ не врагъ...
   -- Спасибо вамъ, только я больше ничего этого не хочу слушать...
   -- То-то... Вотъ не могу молчать... Душа переворачивается вся, когда думаю... И чего увязался... Будто вы ему ровня... Я ему то-же говорилъ... а онъ разсмѣялся мнѣ въ глаза, поворотилъ спину, да и подался къ кургану... Думаю, бѣги, ничего изъ того не выйдетъ, что ты замыслилъ... Думаешь, какъ богатырскій сынъ, такъ и все, въ руки поймалъ!.. Ну пойду. Тамъ еще работы дома до гибели стоитъ.. Простите, что пообезпокоилъ васъ.
   Онъ уходитъ. Всѣ точно сговорились. Каждый считаетъ своимъ долгомъ что нибудь сказать мнѣ о Ладѣ.
   Я выдерживаю молчаніе, надѣясь сразить имъ всѣхъ.
   Меня интересуетъ психологія деревни. Что это, ревность ли ихъ ко мнѣ, или же не могутъ смириться съ любовью Лада къ барынѣ. Одинъ лишь Гура, насмѣшникъ Гура, ничего дурного не говоритъ о Ладѣ. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
   
   Галгановка.
   Сегодня приходила просить деревня, чтобы я ходокомъ была насчетъ той же казенной недоимки. Ѣду въ Питеръ. Завтра уѣзжаю. Иду проститься съ моимъ курганомъ. Когда то увижу его.
   Подхожу. Застаю Лада.
   -- Не ожидали?-- спрашиваетъ.
   -- Признаться нѣтъ... рада видѣть васъ. Поправились, загорѣли...
   -- Поправился... Ну какъ же будетъ?
   -- Вы о чемъ?
   -- Вы лукавы, а я упрямъ... Я все о томъ же... Будете ли вы моей или думать мнѣ о другой?
   -- Думайте о другой.
   -- А если не думается... на Клепкѣ жениться что ли?.. такъ вѣдь жизни не будетъ... Я вамъ не стану мѣшать, будете дѣлать свое дѣло...
   -- Дѣло... не знаю... Отчего вы еще до сихъ поръ меня не поняли... Я бродяга. Всю жизнь размѣняла по мелочамъ... И чему только я ни училась, а опредѣленнаго ничего у меня нѣтъ... Вотъ и сейчасъ я здѣсь, а черезъ годъ не знаю, куда меня потянетъ... Милый Ладъ, ищите счастья тамъ у себя въ деревнѣ. У меня его не найдете. Вамъ крестьянину нужна крестьянская жена.
   -- Такъ... Онъ вскидываетъ ружье на плечо и уходитъ.
   Является шальная мысль окликнуть его. Но я крѣпко сжимаю губы и молчу.
   Молчитъ степь. Молчитъ все вокругъ. Бросаюсь на землю и зарываю голову въ траву. Завтра уѣзжаю, завтра уѣзжаю. Со временемъ все забудется... И Ладъ забудетъ свою печаль. Забуду ли я, не знаю... Но вѣдь объ этомъ никто не знаетъ, только молчаливая степь, да степной вѣтеръ.
   
   Галгановка.
   Пишу нѣсколько словъ. Сегодня уѣзжаю.
   Вдали Передерійка гонитъ воронъ со стога, Гай, гай!-- кричитъ она... Гай, гай,-- я уѣзжаю.
   Лошади поданы.
   
   Москва.
   Пробыла два мѣсяца въ Питерѣ, по дорогѣ заѣхала въ Москву. Думала поискать жизни и для себя, да не вышло. Сегодня уѣзжаю. Противна вся эта городская сутолока. Начинаю чувствовать себя какъ Ладъ, когда онъ служилъ въ большомъ городѣ. Что то мнѣ тѣсно становится собственное платье... Кончено. Сажусь въ вагонъ и уѣзжаю. Нѣтъ сна, въ головѣ какой-то сумбуръ. То вдругъ мнѣ слышится голосъ знакомой дамы, увѣрявшей меня -- "деревня еще удивительно дика и некультурна... Я одно время у себя въ деревнѣ начала имъ читать лекціи по кулинарному искусству, вѣдь они сварить даже порядкомъ обѣда не умѣютъ".
   -- Ну и что же...
   -- Поразительное непониманіе своей собственной пользы перестали ходить на лекціи... Потомъ передъ глазами мелькаютъ женскія физіономіи... Гдѣ видѣла ихъ... Ахъ, да! въ женскомъ "обществѣ"... У нихъ на дняхъ съѣздъ...
   "Желательно было бы, чтобы вы намъ подготовили къ съѣзду хотя двухъ представительницъ изъ деревни",-- жужжатъ вокругъ меня ихъ голоса.
   Утомленіе пропадаетъ. Я начинаю невольно хохотать. Воображаю, что скажетъ на это деревня.
   
   Галгановка.
   Вотъ и дома, послѣ двухмѣсячнаго отсутствія. Еще ни у кого не была. Пока отдыхаю. Вечеромъ является Петро Гура.
   -- Вы долго думаете отдыхать. Новостей небось навезли цѣлый мѣшокъ. Разсказывайте.
   -- Новостей много. Вонъ доктора уже начали придумывать такое средство, чтобы людей воскрешать.
   -- Чортово зелье! Людей воскрешаютъ, а отъ чахотки ничего не придумаютъ. Если помру, то пока меня до Москвы доставятъ, то и поганый духъ отъ тѣла пойдетъ,-- хохочетъ онъ.
   Мало по малу сходится вся деревня по новости.
   "Лекціи о кулинарномъ искусствѣ" встрѣчаются гомерическимъ хохотомъ. На предложеніе выбрать двухъ представительницъ на женскій съѣздъ Гура предлагаетъ свою сестру Елену и Бондарку. Послѣдняя верхомъ ѣздитъ по бѣдному Бондарю, то какъ нибудь до Москвы доскачетъ.
   -- А у васъ какія новости.
   -- У насъ; новая бѣда... Благодаря вашимъ хлопотамъ слыхали сейчасъ одну, да вскочили въ другую,-- говоритъ староста.
   -- Дыряваго мѣшка видно не наполнишь,-- вздыхаетъ дѣдъ Кость.
   -- Что такое?
   -- Хлѣбъ продали, а часть съѣли... а въ государственномъ банкѣ забрали ссуду подъ хлѣбъ... Не сегодня, завтра ждемъ чиновника изъ банка, пріѣдетъ ревизію дѣлать... Осматривать тотъ хлѣбъ, котораго давно и помину нѣту.
   -- Правду говорить, на пробу повезли только маленькія торбинки съ хлѣбомъ, да показали,-- смѣется Климъ.
   -- А онъ давно уже съѣденъ весь.
   -- Какъ же теперь будетъ.
   -- А Господь его знаетъ... Видно придется за метелочку взяться при городскомъ казенномъ заведеніи.
   -- Плохо.
   -- Что говорить.
   Вечеромъ поздно всѣ расходятся, лишь докуриваетъ свою трубочку дядя Семенъ.
   Я чувствую, что недаромъ онъ остался. Видно принесъ новость о Ладѣ.
   -- Ладъ женится на этой недѣлѣ, на своей...-- медленно говоритъ онъ, не глядя на меня, всецѣло занявшись своей трубочкой.
   Я молчу.
   -- Все бывало на курганѣ сидитъ, когда вы уѣхали... Видно полюбилось ему мѣсто, что за десять верстъ бѣгалъ, лишь бы посидѣть тамъ... не близкій свѣтъ бѣгать изъ дому... Да... не хотѣлъ Клепку, да и пришлось брать... богатырь, хозяйскій сынъ...
   Онъ встаетъ и охаетъ.
   -- Ноги что то болятъ... ревматизмъ видно... Идетъ уже осень... нужно идти спать... Спите покойно,-- берется за шапку и уходитъ.
   
   Галгановка.
   Вчера хоронили Петра Гуру. Умеръ на зарѣ, никто не слышалъ, какъ умиралъ. Видно и самъ не зналъ...
   Яму выкопали большую "потому что онъ землю любилъ, нужно много земли, попросторнѣе лежать" -- говоритъ деревня. Ждемъ изъ банка ревизіи.
   Вотъ наши грустныя деревенскія новости. Идутъ дожди, длинные, унылые.
   Осень на дворѣ, настоящая темная деревенская.
   
   Галгановка.
   Ладъ входитъ. Стоитъ у двери, не двигается.
   -- Входите.
   -- Я смотрю на васъ, много вы перемѣнились послѣ поѣздки.
   -- Я должна смотрѣть на васъ... У васъ кажется много перемѣны въ жизни.
   -- Дайте стаканъ воды. Хочу пить.
   Я подаю.
   -- Откуда это вы.
   -- Прямо изъ дому. Боялся, что по дорогѣ дождь захватитъ.
   Входитъ дядя Семенъ.
   -- Здравствуйте вамъ... Что Ладъ, пришелъ на свадьбу просить?
   Ладъ насмѣшливо сдвигаетъ плечами.
   -- Развѣ пора...
   -- А то нѣтъ... тебѣ есть за тридцать.
   -- Я не женюсь...
   -- Такъ.
   Лицо дяди Семена становится мрачнымъ. Онъ долго пыхтитъ своей трубочкой. Все она у него не раскуривается. Это случается всегда въ моментъ большого душевнаго разстройства.
   -- Быть ливню,-- говоритъ Ладъ, подходя къ окну.
   Дядя Семенъ встаетъ и молча уходитъ.
   -- Ну разсказывайте ваши новости.
   -- Отчего вы не женитесь?
   -- А вамъ очень хочется этого...
   -- Мнѣ все равно.
   -- Думаю, что нѣтъ.
   -- Я лгу?..
   -- Да,-- мягко замѣчаетъ Ладъ.-- Вы любите меня.
   -- Хорошо... я лгу... что же съ того.
   -- Поищемъ здѣсь вмѣстѣ жизни, авось найдемъ,-- говоритъ Ладъ, беря меня за руки.
   Мы молча глядимъ въ окно. Идетъ ливень.

З. Корево.

"Современникъ", кн.II, 1915

   
Ко всем произведениям автора К списку авторов