Зайцев Борис Константинович - Около св. Серафима

Борис Зайцев

Около св. Серафима

(К столетию его кончины)

Радуйся, тамбовские страны священное украшение.
Акафист.

В юности пришлось мне некоторое время жить вблизи Серова -- всего в четырех верстах. Знаю Темниковские и Ардатовские леса, знаменитый бор обители Преподобного: сорок тысяч десятин мачтовой, удивительной сосны и ели. Лес этот заповедный: монахи не позволяли охотиться в нем -- был он полон всякого зверья -- и медведи, и лоси водились в нем. (Мы с отцом стреляли иногда тетеревов на пограничных с саровской дачей вырубках. Но в монастырские владения не проникали.)

Все это было так давно! -- в конце прошлого века. Мы жили рядом, можно сказать, под боком с Саровом -- и что знали о нем! Ездили в музей или на пикник. Линейка тройкой выезжала с Балыковского завода, ехали деревушкой Балыково, потом темниковским большаком, по песчаной дороге с колеями, со старыми деревьями, кое-где засохшими или спаленными молнией. Начинался, наконец, лес. Тут сразу становилось сумрачно, сыро, духовито... Линейку потряхивает на корнях, по выбоинам -- ехать можно только шагом. Кое-где ели повалены. Огромнейшие муравейники. Высокие стебли иван-чая, с розовыми цветочками: тетеревиная травка. Да, тут может выскочить с ягодника какой-нибудь увалень-мишка -- вовсе не страшный и людей бегущий, -- то есть таких людей, как мы, в ком чувствует недругов. От Серафима не бежал бы.

Самый монастырь -- при слиянии речки Саровки с Сатисом, Саровки не помню, но Сатис река красивая, многоводная, вьется средь лесов и лугов. В воспоминании вижу легкий туман над гладью ее, рыбу плещущую, осоку, чудные луга...

А в монастыре: белые соборы, колокольни, корпуса для монахов на крутом берегу реки, колокольный звон, золотые купола. В двух верстах (туда тоже ездили) -- источник святого: очень холодная вода, в ней иногда купают больных. Помню еще крохотную избушку Преподобного: действительно, повернуться негде. Сохранились священные его реликвии: лапти, порты -- все такое простое, крестьянское, что видели мы ежедневно в быту. Все-таки пустынька и черты аскетического обихода вызывали некоторое удивление, сочувствие, быть может, тайное почтение. Но явно это не выражалось. Явное наше тогдашнее, интеллигентское мирочувствие можно бы так определить: это все для полуграмотных, полных суеверия, воспитанных на лубочных картинках. Не для нас.

* * *

А около той самой "пустыньки" святой тысячу дней и ночей стоял на камне, молился! Все добивался -- подвигом и упорством -- взойти на еще высшую ступень, стяжать дар Духа Святого -- Любовь: и стяжал! Шли мимо -- и не видели. Ехали на рессорных линейках своих -- и ничего не слышали.

А у прислуги нашей, в кухне Балыковского завода, висела на стенке, засиженной мухами, литография: св. Серафим кормит медведя. Согбенный старичок дает зверю сухую корку -- тот мирно ест ее. Для нас все это тоже "лубок" и "легенда". Но читали ли мы Дивссвскую летопись? Нет. В Дивсево ездили за почтой, да иногда к монахиням, мать заказывала, кажется, какие-то рукоделия. Вот и все. (Правда, надо сказать, в то время и книг о Преп. Серафиме не видно было. Откуда их и достать?)

В Дивесвской же летописи существует ясная запись старицы Матрены Плещеевой, навестившей Преподобного в пустыньке, где он именно и занимался в тот час... кормлением медведя.

-- Особенно чудным показалось мне тогда лицо великого старца: оно было радостно и светло, как у ангела.

Без медведя не обходится русский северный святой -- мы с медведем знакомы со времен св. Сергия Радонежского. Но там скептику легче сказать: "Легенда!" Серафим жил почти на наших глазах, во всяком случае, на глазах наших дедов (а то и отцов. Мне самому рассказывал покойный писатель В. Ладыженский, что его мать бывала у Преподобного Серафима). И медведь Серафима еще, кажется, народнее Сергиева: сколь ни помню я степенных наших кухарок, в Тульской губернии, в Москве, -- скромный, сутулый Серафим с палочкой, как бы светлый рождественский дед, всюду за нами следовал. Только "мы"-то его не видели. Нами владели Бсклины, Боттичелли... Но кухарки наши правильней чувствовали. В некоем отношении были много нас выше.

* * *

-- Боже, милостив буди мне, грешному!

Так он молился на своем камне. Тысячу дней, тысячу ночей. Днем на одном камне, ближе к пустыньке, а ночью в самой чащобе, на другом... Поест немножко, поспит, и опять за молитву. Незадолго до смерти так рассказал одной доверенной особе о питании своем тогдашнем:

-- Ты знаешь снитку? Я рвал ее да в горшочек клал; немного вольешь, бывало, в него водицы -- славное выходит кушание.

Как же зверям бояться такого? Он с ними, можно сказать, и жил, но только наполнялся непрерывно Любовью -- и сошел с камней своих уже особенным, чудесным... На камне потрудился -- для себя и всех. Теперь уже чувствовал силу и возможность идти к людям. Некоторое время побыл еще в затворе, а потом -- вышел. И вот, не звери к нему шли: люди.

-- Радость моя, -- говорил приходящим. Это обычное его обращение. Всех любил, обнимал, улыбался. Иногда руки целовал. Особенно любил детей, да и сам был святое дитя -- то есть стал им чрез подвиг. Ведь готовился к этой минуте, то есть когда сможешь обратиться к миру, -- собственно, всю жизнь! Вышел из одинокой, затворнической келий на седьмом десятке лет.

-- Созрел!

А еще считаем, что старость -- расслабление, упадок, холод. Разные, значит, бывают старости. Св. Серафим именно последние семь лет жизни своей, когда с раннего утра до вечера толпились вокруг него посетители -- кто с чем: с бедами своими, болезнями, за наставлениями, за указаниями... -- тут-то он и сиял -- иногда трудновыносимым даже светом. Тут-то и начались исцеления, чудеса -- святой во весь рост показался.

* * *

Удивительна власть его над людьми в это время. М. В. Мантурова он исцелил -- и тот дал обет вечной нищеты: действительно, все раздал, остался при св. Серафиме до самой его смерти. Сестре Мантурова дал послушание: умереть! Это одно из удивительнейших его действий может вызвать даже смущение. Почему смерть? Он очень любил Елену Васильевну, но вот в один прекрасный день почувствовал, что лучше ей умереть. И назначил так. Она и умерла. Ее оплакивали, а он говорил: "Ничего не понимают! Плачут! А кабы видели, как душа-то ее летела, как птица вспорхнула! Херувимы и Серафимы расступились". Тот мир ему более близок и видим, чем этот. У св. Серафима было чувство рая, именно рая, а не ада. Рядом с ним все -- свет и радость. В сущности, он рай знал уже здесь. И говорил о нем -- это такое состояние, что для него все на земле претерпеть можно. И что такое для него смерть! Когда он просто видел, куда отходит искренно им любимая Елена Васильевна?

Был еще один такой помещик Мотовилов, очень мучившийся от ревматизма, "с расслаблением всего тела и отнятием ног, скорченных и в коленках распухших... коими страдал неисцельно более трех лет". Он приехал, наконец, из Лукояновского своего имения, к св. Серафиму, и тот его исцелил: этому надлежало жить, и довольно долго! Скромный помещик (впрочем, образованный человек) сыграл огромную роль в окружении святого -- главным образом, своими записями о делах и беседах Преподобного. Об одной такой записи нельзя не рассказать.

"-- Это было в четверг. День был пасмурный. Снегу было на четверть на земле, а сверху порошила довольно густая, снежная крупа, когда батюшка о, Серафим начал беседу со мной на ближней пожнинке своей, возле той же его ближней пустыньки, против речки Саровки, у горы, подходящей близко к берегам ее".

Начинается беседа о Св. Духе -- запись представляет из себя одно из замечательнейших произведений литературы нашей. Мотовилов сидит на пне дерева, только что срубленного семидесятилетним святым. Сам святой -- против него, на корточках. (Серафим, некогда могучего роста и большой силы, после нападения на него разбойников и избиения обратился в "согбенного" и "убогого".)

Русская лесная полянка, снег, елки, русский святой говорит о самом важном и величайшем... -- о цели христианской жизни -- стяжании Св. Духа. Это не "Пир" Платона, с вином и юношами. Но в "Пире" ведь ничего и не происходит... А в беседе Серафима [Передать ее всю здесь, к сожалению, невозможно] дело кончается ведь чудом: оба собеседника из Саровского леса, из-под снеговой крупы непосредственно попадают в Царствие Божие. Все вокруг остается как бы прежним -- но все чудесное, иное. И сами они будто бы прежние, да не те... В некоторый момент св. Серафим говорит:

-- Мы оба теперь, батюшка, в Духе Божием с тобою!.. Что же ты не смотришь на меня?

Мотовилов отвечает:

-- Я не могу, батюшка, смотреть, потому что из глаз ваших молнии сыпятся. Лицо ваше сделалось светлее солнца, и у меня глаза ломит до боли!

-- Не устрашайтесь, ваше Боголюбие, и вы теперь сами так же светлы стали, как и я сам. Вы сами теперь в полноте Духа Божиего, иначе вам нельзя было бы и меня таким видеть.

"...Я взглянул после этих слов в лицо его, и напал на меня еще больший благоговейный ужас. Представьте себе, в средине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека, с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас руками держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом, и озаряющий ярким блеском своим снежную пелену, покрывающую поляну, и снежную крупу, осыпающую сверху и меня, и великого старца".

Дальше Серафим, сияющий, все сидящий на корточках, упорно Мотовилова расспрашивает, что же он чувствует? Оказывается: "необыкновенно хорошо!" Тишина и мир такие, что никакими словами выразить нельзя. "Необыкновенная сладость". "Необыкновенная радость". А еще:

-- Теплота необыкновенная!

-- Как, батюшка, теплота? Да ведь мы в лесу сидим. Теперь зима на дворе, и под ногами снег, и на нас более вершка снегу, и сверху крупа падает... какая же может быть тут теплота?

Оказывается, под крупою этой райскою Мотовилову тепло, "как в бане". И такое благоухание, что не может сравниться ни с какими лучшими духами.

Это и было для Мотовилова и Преподобного Серафима явлением рая на земле. На замечание Мотовилова о необыкновенной теплоте ответил Серафим, что ведь снег ни на нем, ни на Мотовилове не тает, "стало быть, теплота эта не в воздухе, а в нас самих".

По его учению, это и есть теплота /Духа Святого. Царство Божис, сошедшее на человека.

"Ибо Господь сказал: царство Божие внутри вас есть".

* * *

Мне пришлось покинуть окрестности Сарова до начала этого века. В июле 1903 года "убогого" Серафима причислили к лику святых и прославили его мощи в Сарове же, при безмерном стечении народа. Приезжал государь с семьей. Очевидцы передают, что торжество было необычайное, подъем духа удивительный, как бы некоторая "Пасха". Об этом, впрочем, святой говорил в свое время:

-- О! Во, матушки вы мои, какая будет радость: среди лета запоют Пасху! А народу-то, народу-то со всех сторон!

Тем же летом 1903 года появились в "Московских Ведомостях" записи Мотовилова (60 лет пролежавшие в Дивеевском монастыре). Разумеется, никто из "нас" их тогда не читал. Правда и то, что читать "Моск. Ведомости" трудновато было: уж очень отзывало участком. Но вот все-таки только туда и мог попасть перл этот.

Мы проглядели самую канонизацию святого. Прекрасно помню лето 1903 года. В газетах, конечно ("по приказанию начальства"), писали о Саровских торжествах, а в обществе посмеивались.

-- Не ко времени святого открывают!

Мы считали, что и открывают его "архиереи и урядники". Ни малейшей роли не сыграл Преподобный Серафим тогда ни в моей жизни, ни в жизни окружающих. Говорю о себе потому, что был как все. Юноша из интеллигенции.

Преподобный ушел к простому народу, в лубочные картинки с трогательным своим медведем.

* * *

Слово Серафим значит "пламенеющий", "сжигающий". Святой, носивший имя это в Сарове, был глубоко русский, корневой человек из купеческой семьи. Во всех рассказах и записях о нем чувствуешь его теплый и житейский народный тон, очаровательный в стихийности своей русский язык, доброту, улыбку, даже будто простоватость. Этот некогда статный, а потом "согбенный" старичок мог охать, говорить: "во, матушки мои"... "радости мои", "ваше Боголюбие" -- был как будто бытовым и простонародным явлением александровско-николаевских времен. Как фон за лесами Саровскими -- крепостническая Россия, Пушкин, Гоголь, помещики в бричках, архиереи в каретах...

Оболочка несла в себе духовное существо -- раскаленный белый свет Любви. Им-то вот он и сжигал! Как вокруг солнца, была вокруг него сияющая газовая атмосфера с протуберанцами. Этот свет -- дар Духа Святого, стяжание которого почитал Преподобный целью христианской жизни.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Если бы люди, большинство или часть их, действительно, стремились к стяжанию Св. Духа, жизнь была бы иной и не требовала бы грозного суда. Может быть, это был бы и рай?

Преподобный Серафим чувствовал трагедию бытия, и о будущем, наряду с "Пасхой", прозвучали у него горькие слова.

"...Радость будет на самое короткое время. Что дальше, матушки, будет... такая скорбь, чего от начала мира не было!" И еще: "Время придет такое, что ангелы не будут поспевать принимать души".

Все это мы уже видели, отчасти и на себе пережили. Многое изменилось и в нас. Тяжкий путь прошла русская интеллигенция -- на родине почти погубленная, в изгнании тяжело дышащая (но живая!). Изгнание отдалило ее физически от Сарова. Но прежнего Сарова ведь и нет. Саров уничтожен, разгромлен... лишь Преподобный вознесен еще выше. Ослепительный его, серафический белый свет еще ослепительней. Издали, с чужой бездомной земли, не ближе ли он русским людям -- некогда его не прославившим?

...Может быть, и скорей почувствуешь, душою встретишь св. Серафима на грязных улицах рабочего Бианкура, чем некогда в комфортабельном и богатом доме Балыковского завода.

25 января 1933

Комментарии

Возрождение. 1933. 25 янв. No 2794. Печ. по этому изд.

...писатель В. Ладыженский... -- Владимир Николаевич Ладыженский (1859--1932) -- прозаик, поэт, общественный деятель. С 1919 г. в эмиграции. Его памяти Зайцев посвятил очерк "Старый барин", напечатанный 30 января 1932 г. в парижской газете "Возрождение".

Нами владели Бёклины. Боттичелли... -- Арнольд Бёклин (1827--1901) -- швейцарский живописец-пейзажист. Сандро Боттичелли (1445--1510) -- итальянский живописец эпохи Раннего Возрождения.

Это не "Пир" Платона, с вином и юношами. -- Знаменитый диалог древнегреческого философа Платона (428 или 427--348 или 347 до и. э.) "Пир. Аполлодор и его друг" является рассказом о пирс, устроенном учениками философа Сократа по случаю победы поэта-трагика Агафона в афинском театре. Славившийся изяществом и женской красотой, Агафон здесь декламировал и пел в женском наряде. Платоновский "Пир" славит высшее благо, заключающееся в идее небесной, возвышенной любви.

"Ибо Господь сказал: царство Божие внутри вас есть". -- Евангелие от Луки, гл. 17, ст. 21: "Ибо вот, Царствие Божие внутрь вас есть", то есть между вами, в вашем кругу.

...читать "Моск. Ведомости" трудновато было: уж очень отзывало участком. -- "Московские ведомости" (1756--1917) -- старейшая (после "СПб. ведомостей") официозная газета в России. В 1863 г., когда редакцию возглавил известный публицист М. Н. Катков (1818--1887), издание стало органом реакционеров, а после 1905 г. -- монархической партии.

---------------------------------------------------------------------

Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 7. Святая Русь. -- М: Русская книга, 2000. 525 с.