Зайцев Борис Константинович - Густя

Борис Зайцев

Густя

(Провинциальные рассказы)

Когда коляска свернула с ужасающей мостовой в переулок, пахнуло отхожим местом, и лошади остановились у "Отеля Капырин".

Выбежал Илья и высадил сначала винокура-богача Фриде, человека сухенького, с бачками, в крылатке и с орденом под горлом; затем его племянника, толстяка Густю.

-- В первый, -- пропыхтел он. -- Тащи, братец, тащи. Илья взялся за вещи и вспотел сразу.

-- Извините-с, Густав Иваныч, как не изволили телеграммкой заказать...

-- Что-о?

По случаю выборов были заняты все номера. Дядюшка собрался было обидеться, но Густя переспросил еще раз, грозно: "Что? Нет номера?", и вышло так, что к двум часам освободится первый, а пока вещи можно поставить "к господину Ченцову".

Ченцов, купчик, веселый и курчавый, пил водку, закусывая балыком, когда к нему ввалились. Он обрадовался:

-- Милости просим-с, с прибытием, червячка не угодно ли заморить-с...

Дядюшка извинился за беспокойство и принялся чиститься.

Густя, увидев водку, взволновался:

-- Густав Иваныч, а? Как полагаете?

Густя сидел на диване в пальто и имел беспокойный вид: вдруг он пропустит случай?

Но Илья уже подал рюмку, и Густя выпил подряд три, деловито, громко жуя и поколыхивая животом.

-- Хороша водчонка с дороги, -- сказал он. -- Хороша, Вонзим.

Ченцов загоготал:

-- Для нашего русского человека вещь умственная!

Дядюшка причесался и надел дорожный картуз (он называл его к аскетом).

-- Ну, Густав, я должен к предводителю, в управу. Ты веди себя сдержанно, Густав. (Дядюшка покосился на графин.) Антон Гаврилыч, оставляю его вам, а пока -- честь имею.

-- Не понимает, старая кочерга. Сколько я у него живу, хоть бы раз позволил за столом выпить как следует. Метит в председатели, а двух рюмок сделать не в состоянии...

Густя азартно жевал малосольный огурец. Людей непьющих он презирал искренно. Но сейчас он начал добреть -- балык, свобода, гостеприимство Ченцова располагали его.

-- Мне, собственно, на него наплевать. Я теперь сам с усам. Вставлю ему перо. Вставлю. Вонзим?

-- Наследство получаете-с?

-- Ну, нет, вроде... Это там... потом. Я, конечно, в материальной от него зависимости. Так сказать, его крепостной. А теперь он мне говорит: "Выберут меня председателем, я тебе две тысячи". Ну, я сейчас же в Ниццу, разумеется. Понимэ? Ему перо, и в Ниццу.

Антон Гаврилыч раскраснелся и подхохатывал.

-- Напрасно смеетесь. Такого города, как Ницца, вам не видать! Фу! Надоело жить в грязи. "Отель Капырин"! Городской клуб. Черт бы их драл. Там -- отель "Сплендид".

-- Мы что же, мы ничего-с. Здесь действительно клопы-с, но и денежки тут, хо-хо. Денежка денежку любит и к денежке бежит-с. А конечно, заграницы много превосходнее наших мест, и, как бы сказать, мы сами не прочь посетить энти края-с.

Густя довольно быстро впал в возвышенный тон. Он превозносил Ниццу, вина, устриц, рулетку и ругал Россию. Кто здесь живет? Хамы. Например, дядюшка. Он его кормит, поит, дает тридцать рублей на расходы ему, Густе, который проигрывал тысячи франков, тратился на француженок...

-- Барышни хороши? -- спросил Ченцов серьезно. -- Говорят, на все руки?

Густя махнул на него презрительно. Много ты понимаешь! И снова повествовал, как пил с утра до ночи шамбертен, и оказывалось, будто в Ницце много есть схожего с Россией. Наконец он устал.

-- Храпача бы задать, -- сказал он. -- Надо бы теперь храпача.

-- Это мы даже очень понимаем... Только здесь вам мешать будут, Густав Иваныч. Человечки ко мне придут разные. Денежка денежку любит-с, хо-хо...

-- Ничего, я найду. Подумаешь! Все найду, чего захочу.

И, нетвердо ступая, Густя вывалился в коридор. Было темно, из трактирчика пахло чадом. "Сплендид-отель"! -- бормотал Густя. -- "Сплендид-отель"!

Он отворил первую попавшуюся комнату и вошел. Поглядел равнодушно на вещи, как будто чужие, потом положил свое тюленье тело на кровать.

-- Густав Иваныч! -- Илья выглядывал в полуоткрытую дверь. -- Густав Иваныч, комната занята-с!

-- Мне какое дело! Я уж лег.

-- А если возворотятся-с?

-- Кто такое? Наш что ли? Дворянин!

-- Как сказать... англичанин один, по комиссионной части...

-- А, Европа. М-м... Европу я люблю. Разбуди меня тогда! -- заорал он, потом тихо прибавил: -- А теперь убирайся.

Илья вздохнул, ушел, а Густя раза три перевернулся на англичаниновой постели и кряхтел. Вспоминал ли он шамбертен, француженок? Через несколько минут он дрых беспробудно.

Дядюшка вернулся радостный; предводитель сказал, что его шансы бесспорны. По этому случаю решили вечером идти в клуб. Подошли еще усатые помещики, -- двое в поддевках, третий в черкеске. Забежал непременный член; он был красноват с лица, и так бегали его глазки, будто высматривали, где же водчонка.

Один Илья остался недоволен, что господа идут ужинать в другое место.

-- Да он какой и клуб-то, Густав Иваныч... -- Илья усмехнулся. -- Ежели вам, положим, идтить, надо зараньше Сеньку послать, а то он заперт. Одно слово, что клуб.

Густя крякнул:

-- Провинция!

-- Густав, -- сказал дядюшка слегка взволнованно, -- что мы будем нынче есть? Как ты думаешь? Если бы, например, стерлядку?

Послали за клубским поваром -- хозяином другого отеля, враждебного Капырину; велели отпереть клуб и после раздумий заказали стерлядь живую, кольчиком, на пятерых. Затем Густя с непременным членом зашли в буфет, остальные отправились.

-- Ф... ф... -- говорил Густя, закусывая икрой. -- Насчет икорки и рыбешки заграница пас. М-да, -- жевал он, -- да... Очень уважаю Ниццу... но осетринки... не тово... мда-а... нет.

Непременный член с томностью закатил глаза:

-- Ах, заг-граница! Мечта моей жены. И моя также. Там, г-говорят, ужасно все дешево.

-- М-м... когда я останавливался в "Сплендид-отеле"...

Вспомнив о "Сплендид-отеле", он выпил еще, и в клуб они тронулись под руку.

Было темно, шел дождь, и на мостовой среди гигантских булыжников стояли лужи. Кой-где светились окна лавок. Снова запахло чем-то подозрительным. Густя шел медленно, отдуваясь.

-- Азия, -- говорил он, -- кафе нет, тротуаров нет. Хамы!

Но они уже были около, уже клубский мальчик светил фонарем с подъезда. Клуб оказался просторным унылым домом; в нижнем этаже торговали хомутами, бакалеей, в верхнем -- уездные чиновники два-три раза на неделе резались в карты, запивая водочкой малую свою жизнь. То же было сейчас. В зале, где голодные актеры, странствуя по белу свету, давали иной раз представление рублей на двадцать сбору, за зеленым столом сражались дядюшка, аптекарь, член суда и старичок -- племянник графа, "ну, вы знаете, самого графа", теперь полуголодный. Со стены глядел на игроков Гоголь, недавно повешенный по случаю юбилея. Они его не видали и тузили всеми способами картежного дела: на ренонсах, с коронками, с подсидкой.

Густя оглядел залу покровительственно -- остался недоволен.

-- Игра в винт! -- сказал он непременному члену. -- Вы бы посмотрели Монако... да. Вы бы сюда не пошли. Однако где же буфет?

Непременный член грустно вздохнул:

-- Густав Иваныч, не г-говорите лучше! Какой тут буфет? Тут совсем нет буфета!

Непременному члену было не до Монако: он охотно сыграл бы робер, даже пульку со стариками, -- но партии не составлялось. Друзья прошли в биллиардную. Обтрепанные диванчики, хоры с облупившейся штукатуркой, огромный биллиард с продранными лузами, запах нежилого -- остатки прежней славы!

-- В Карлсбаде, -- сказал Густя, беря кий и помелив наконечник, -- я таким кием обработал одного немца. Да, я вам скажу, хороший был кий: не сломался. Разумеется, протокол, штраф... Я тогда был богат.

Непременный член попробовал меряться с Густей в игре, но быстро был разбит. Его красненький носик вспотел пуще.

-- Здесь лучше всех играет исправник, -- сказал он сконфуженно. -- Подать его сюда!

Исправник был рыжий могущественный человек с веснушками на руках. Он зажимал кий в кулак, приседал при удачном ударе, был вежлив, тих. Его звали Потап Михаилыч -- он походил на медведя. Но и медведь был побежден; Густя торжествовал.

Потап Михайлыч сощурил узенькие глазки и сказал:

-- Да, видно, что вы заграничного воспитания.

Густя крякнул, ухмыльнулся и пошел за дядюшкой: наверху началось предужинное движение, пронесли стерлядку из отеля, враждебного Капырину, радостно запахло и мерещилась скорая водчонка.

Непременный член с исправником решили сразиться друг с другом для утешения; как люди умные и опытные, прислушивались они к звяканью посуды и принюхивались. Казалось, вот-вот кто-нибудь из них сделает стойку.

III

Когда за ужином на антресолях съели уже стерлядь и все были красны, ласковы, в дверях показались почтмейстер и молодой человек иностранного вида, бритый, в коричневом сюртуке.

-- Позвольте представить, -- сказал почтмейстер, -- мистер Ралло из Англии.

Густя поднял голову:

-- А, Европа. Прошу покорно. Сэнк ю.

Коммивояжер подавал всем по очереди огромную руку.

Густя похлопал его по плечу, налил коньяку.

-- Слиппинг на вашей постели, мы соседи, вуазинешен?

-- А? "Отель Карупп"?

-- Вот именно.

-- Мне Илия говорил. Вы -- тот человек, который засыпал на моей постели?

-- Англия! -- кричал непременный член. -- Нынешний Карфаген! Пью за Англию!

Ралло обступили, чокались, пили за здоровье. Лишь Потап Михайлыч не вставал; аккуратно нацеживал он себе водчонки -- действовал тихо и вразумительно.

-- Шампанского! -- непременный член пылал, носик его тонул в щеках.

Дядюшка одернул Густю и шепнул: "Густав! Будь воздержен!" Густав в ответ налил себе шампанского. Ралло быстро напился и заржал.

-- Русские, англичане хороши. Немцы дрянь, фу! Фу!

-- А какие в Англии, к примеру сказать, деньги? -- спросил вдруг исправник. -- На наши похожи?

-- Мы имеем фунт, мы имеем шиллинг, пенни, всё есть, сделайте ваше одолжение, пожалуйста.

-- Шиллинг -- это, кажется, вроде франка? -- спросил робко непременный член.

-- Франк, фу! Франк дрянь и французы, это все чепух-ха, -- заорал Ралло. -- Мы французов морды бьем.

-- Ну, ты, потише, -- сказал Густя. -- В Ницце был? Нис? Никешен?

-- А, Нис! Другое дело. Там королева жила. Инглиш промнад.

Член суда нагнулся к дядюшке: "А как вы думаете, он не шпион? Знаете, так, прикинется пьяненьким и выведает что-нибудь?" Исправник, как человек военный, сначала обеспокоился. Потом, рассудив, что и выведать в городе нечего, кроме цен на стерлядки и осетринки, утешился и попросил прислать из Англии шиллинг. "Хотелось бы посмотреть, какие там деньги". Ралло обещал и стал рассказывать, как в Москве он споил японца, как у Яра они выпили на триста рублей шампанского и прочее.

-- Молодец, -- говорил Густя, подливая. -- Молодец. Мы с тобой европейцы. Ты думаешь, я тут сижу, так я мокрая курица? Провинциал? Я, брат, по запаху отличаю, от Депре вино или от Леве. Да ты знаешь, что такое Леве?

-- Француз? Бить их хочу.

Дядюшка вздыхал. Он чувствовал, что теперь не скоро выживешь отсюда Густю, и, перешепнувшись с членом суда, они отступили. Исправник, надеясь получить образчик шиллинга, тоже вышел. Непременный член раскис и пускал слюни. Лишь буфетчик Федосов, подмигнув на Ралло, сказал человеку Петру: "Мазурик". Густя же ораторствовал.

-- Ты думаешь, я медведь, провинциал, хам? Р-раз! -- он бил кулаком по столу. -- Я -- Европа! Ты думаешь, мне тут весело с ними? Этот вот -- взятки берет! Дядюшка пред-дводителя задабривает! Я в Ницце барышням по сто франков платил! Понимэшен? А если непонимэшен -- значит дурак.

-- Нис! -- бормотал Ралло. -- Королева... Инглиш промнад.

-- Хочешь со мной в Ниццу? Первый класс, люкс, целый день в буфете и пьян. В Ниццу приехали -- выпили. Пошли играть -- выпили. Так живешь, знаешь, как в раю. Я около Ниццы мало что видел -- сознаюсь... Пришел к морю -- выпили. Сели в автомобиль, везут куда-то, сукины дети, а через плеч-чо фляжка -- коньячишко: выпили.

Непременный член проснулся, выпучил глаза:

-- Заг-г-границей всё втрое... -- потом довольно долго думал и кончил, -- дешевле...

-- Этот же хам, -- сказал Густя. -- В прошлом году приехал к тетке, сел, напыжился, говорит: "Mesdames!" ["Дамы!" -- фр.], а она одна в комнате. Хам.

Часа через два, обнявшись, они спускались с лестницы. Густя хотел было сыграть на биллиарде, но Ралло едва держался; потом попробовал положить его на стол, чтобы до утра спал. Не позволил буфетчик. Тогда они вышли наконец на улицу. Дядюшкин извозчик уехал, тьма была египетская. Разошелся дождик, с пьяных глаз не видать было даже фонарей, и сырой ветер, налетавший откуда-то из равнин, темных и грязных, как и сам городишка, был жуток. Казалось, они брели куда-то в черную яму.

-- Полицей! -- закричал англичанин. -- Полицей!

-- Не ори. В Ниццу, Нис, Никешен! Едем? Идет?

Но Ралло было страшно, и он кричал:

-- Полицей! Полицей! "Отель Kapyrin"!

Густя его не слушал.

Густя проснулся на другой день, во втором часу. Он оделся и велел дать закусить в дядюшкин номер. Дядюшка заседал еще в собрании, до его приезда Густя надеялся поработать.

Подавая к водке икру, Илья ухмыльнулся:

-- А уж мы вчерась думали, Густав Иваныч... вы англичанина-то... -- Илья прыснул, -- проучить решились. Как он это орет, значит, ночью, мы так и понимаем: верно, Густав Иваныч его учат.

Густя обиделся:

-- Ну и дураки. Где ж это видано, чтобы я европейца... Мужланы.

-- Да ведь он что ж, -- скромно сказал Илья, -- так, фитюлька. Разве он может против вас соответствовать?

-- Пустяки рассказываешь. Выпей рюмку водки за мое здоровье и уходи.

-- Покорнейше благодарим-с.

Густя пил один и скоро погрузился в привычный горячий туман. В казино он выиграл тридцать тысяч; потом пахнет морем, устрицами и шамбертеном; очень теплая ночь со звездами, автомобиль летит по прибрежью, мадемуазель Ларош кивает шляпой, и, кажется, она говорит: "Скорее, шибче, шибче!" Они все летят, ему весело, куда б они ни залетели. "Не бойся, -- говорит она, -- все равно тебе недолго жить, тебя скоро хватит кондрашка, condraschka russe, в твоей стране белого медведя. Не все ли равно? Ты погибший человек. Шибче!" И правда -- не страшно, если и свернут шею.

Что будет дальше, он не успел придумать, потому что вошел дядюшка. Он был бледен и худ.

-- Илья, -- сказал он, -- лошадей и счет, живо. Густав, -- он говорил сухо, как трещотка, -- прекрати свои оргии, достань мне дорожный каскет и будь готов: через полчаса мы едем.

-- В Ниццу?

-- Да, вот именно, -- дядюшка злобно поежился. -- Вот именно в Ниццу. Очень кстати. Дядя окружен врагами, оплетен интригами, один воюет с целым обществом, -- дядюшка патетически ударил себя в грудь, -- а мы разъезжаем по Ниццам, по загран-ниц-цам!

Густя похолодел. Нетвердо он спросил:

-- Что... провалился? На выборах?

Дядюшка вскочил:

-- Не смей употреблять мерзкого слова! Против меня велась кампания... был комплот. Понимаешь? И изволь сейчас же укладываться, бросить всякие нелепые мысли о поездках и тому подобное. Я не миллионер.

-- То есть... как? Ты же обещал?

Дядюшка был сух, непримирим. Он твердил упорно, что, когда дядя опутан сетями козней, нечего племянникам ездить -- и он не миллионер. Тогда Густя пришел в ярость:

-- Ну, так я не уеду отсюда, понимаешь? Буду здесь сидеть, пить, пока ты мне не дашь денег. Понимэ?

Дядюшка вскочил. Он что-то ворчал у себя в номере и переодевался. А Густя пил, стучал по столу и по временам выкрикивал:

-- Хамы! Взяточники! Где у нас культура? Не уеду! Вот возьму и не уеду! Где мой друг? Где мой товарищ -- европеец?

Когда Илья сообщил, что англичанин уехал, Густя огорчился:

-- Изменник. Мелкая душа. А вчера уговорились... в Ниццу вместе едем. Мелкая тварь. Все равно я отсюда не тронусь. Не-ет, как хотите! Буду жить и не уеду.

Шатаясь, он подошел к окну. Шел дождь, уездная грязь на улицах казалась еще горше. Гнусные вывески лавчонок, три оборванца, городовой, наискось, за собором, острог и больница, похожая на тюрьму, клуб, непременный член, исправник и Гоголь на стене -- мелькнули в голове на минуту. Густя вздохнул:

-- Не поеду.

Через полчаса Илья вошел и робко сказал:

-- Лошадки поданы-с. Дядюшка гневаются и сказали, что ежели вы тут останетесь, так они платить не будут нипочем-с.

-- Хам, -- ответил Густя.

-- Не могим знать-с.

Густя помолчал и сказал тихо:

-- Илья, дай фуражку.

Густя был тих и грустен. Он уже не был пьян. Входя в коридор, он еще вздохнул, дал рубль Илье и, ни к кому не обращаясь, произнес:

-- Хам.

Кого он ругал, Илья не понял. Но за рубль поклонился и пошел усаживать в коляску.

1911

Комментарии

Журнал литературы, науки и общественной жизни "Новая жизнь". СПб., 1911. No 2. Печ. по этому изд.

------------------------------------------------------------------

Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 1. Тихие зори. Рассказы. Повести. Роман. -- М: Русская книга, 1999. 603 с.