Зайцев Борис Константинович - Сиена

Борис Зайцев

Сиена

Из книги "Италия"

Кто хоть немного знает художника Сано ди Пьетро, видел в Шантильи его св. Франциска и трех небесных дев, слетевших к нему в серовато-зеленеющем ландшафте, среди холмов и непоражающих деревьев, тот не будет ждать от Сиены водопадов, или бурь. Там этого нет. Ни в искусстве, ни в природе. Это тотчас становится ясным, как только отъехал от Флоренции и со станции Эмполи свернул на сиенский проселок. Сразу чувствуешь, что главная дорога культуры, как и Аппенин, осталась в стороне. Магистраль пошла на Рим. Мы же углубляемся в края первобытные, и благословенные, детские.

Это странное, по-своему обаятельное, обнимает очень скоро; это идиллия. Сколько тут фруктов, как ясно-благосклонен воздух, весь он полон этих полей и пшениц простодушных; здесь есть дали, нету гор, спокойные речки текут зеленоватою водой, обсаженные тополями.

Какие могучие хлеба! Долина Эльзы плодородна; в ней работают крестьяне, люди нехитрые и славные; изсера-бледное небо висит, и нередки дожди. Вот Чертальдо, где родился Боккачио, Поджибонзи, откуда двенадцать верст на лошадях до Сан-Джиминьяно. Что можно дать, чтобы проехаться на лошадях в Италии! Но краплет дождь, и останавливаться в Поджибонзи неудобно. А в Джиминьяно есть Беноццо Гоццоли, и какие башни там!

В этой же стране, мирной и злачной, изготовляют кианти. Тут его родина настоящая. Так и станция называется -- Castellina in Chiani.

Вокруг живут виноградари сада Божьего; в простоте, изяществе, как люди Библии, разводят они плоды, обрабатывают поля, осенью выжимают вино. Есть что-то вызывающее улыбку в этой жизни; далеко -- даже как бы ушедшее навсегда своей особенностью, отрезанностью от культуры нашей. Но нехорошо будет тому, кто осудит и недобро посмеется над этими людьми: труд, честность и большое благородство есть в их жизни. Пошлости же нет совсем.

К самой Сиене подъезжаешь как-то незаметно; она все время выше поезда, громоздится толстыми стенами, башнями; по темно-коричневому тону камня вспоминаешь terre de Sienne [Земля Сиены -- ит.], детство, акварельные рисунки.

Но уже вокзал -- надо идти; туристы настоящие, начиненные фунтами стерлингов, катят в отельных рыдванах и вид имеют серьезный: это англичане. Но ты, русский, безденежный, ты, друг Италии, друг прелести великой, пройдешься и пешком с чемоданчиком по закоулкам этого города -- благо, закоулки такие, что не жаль времени. Из подвалов глядят сапожники с очками на носу; мальчишки разевают рты на нас, мы чувствуем себя странно, смешно немного и трогательно в этих каменно-серых щелях средневековых, с подъемами чуть не отвесными, где на лошади не проедешь, и расставив руки, достанешь до домов противоположных. Вдруг вид, пестрые кампаниллы; потом опять все заслоняется, лишь серое небо над нами; в него уходит город. Начался дождь; очень тихий, как бы вежливый; ему и промочить-то нас не хочется.

К счастию, перед нами albergo; albergo есть скромный донкихотский "постоялый двор", но все-таки чисто, имеется ресторанчик, за три лиры огромнейший номер, преданность, любезность и прочее. Гигантские постели, холодный пол, запах Италии, итальянские жалюзи в окнах и итальянские шпингалеты; за окном маленькая площадь, в углу коей дом Катерины Сиенской.

Как почти всегда в чуждом и далеком месте, в первые минуты мысль: что если останешься навсегда здесь? На мгновенье страшное и сладкое охватывает: сделаться гражданином этого города коричневого, забыть родину, семью, жить среди ремесленников, булочников, монахов, в кафе. Трудно поверить, что они здесь живут всегда, никуда не уедут, многие всю жизнь не выезжали и умрут в этой Сиене.

Минутный хлад в душе.

Чтобы попасть в Академию, надо сойти по узкому проулку вниз, шагая со ступени на ступень. Старый сторож отворил дверь, вы сложите зонтик (идет теплый дождь) -- пред вами картинная галерея.

Старина тут огромнейшая -- есть распятия XII века. Было время, Сиена считалась не слабее Флоренции по художеству и чуть ли не древнее; во всяком случае, прародитель школы Сиенской, Дуччио Буонинсенья, равен по времени Чимабуэ. Вообще в четырнадцатом веке, вероятно, нельзя было сказать, что выше. Братья Лоренцетти, Таддео ди Бартоло, Симоне Мартини (Мемми) приблизительно равны, а частично и интересней флорентийских "джоттесков" -- Гадди, Капанна и др. (но не самого Джотто). Некоторый душевный тон, живший в Сиене, -- дух скромности и благочестия, бледно-золотых риз и сияний, Франциска Ассизского, идеализма тихого, бесплотного -- хорошо выразился в тех формах. Как и для Флоренции, дни Данте и Джотто навсегда останутся белоснежной юностью, неповторимой и чудесной; просыпающийся народ брал душами избранников самые первые, самые утренние свои ноты. Поэты писали об Amore, как Данте, описывали сновидения, где Любовь говорила вещие слова: gentilissima [благороднейшая -- ит.] (Беатриче из "Vita nuova") ходила по улицам Флоренции, а молодой Данте чуть не падал в обморок, видя ее, прятался и у себя в комнатке, в слезах, писал сонеты, направляя их к другой (чтобы не выдать тайны!).

Трудно знать, что понимали и чувствовали тогда эти люди; но для нас те времена и те поэты -- Гвиничелли, Кавальканти, Чино да Пистойя, Данте да Майано, в живописи "джоттески" овеяны дальним очарованием, тем, что читается с Джоттовского портрета Данте, с лиц праведников в Santa Maria Novella (фреска Орканьи), в девах Испанской капеллы и др.

Все это было близко сиенцам. В "Благовещении" Амброджио Лоренцетти те же белые лилии, золото и икона. Созерцания и тишины было достаточно; при известных условиях искусства это удовлетворяло.

Но времена изменились -- наступил пятнадцатый век. Флорентийцы, оставаясь верными духу света, плавности внутренней, проявляли это уже в усложненных формах реалистических, -- у Ботичелли тот же родной дух звучит очень махрово; целыми потоками, -- не однотонной мелодией прежних лет. Сюда сиенцы уже не пошли. Есть что-то трогающее, быть может, прекрасное в этом консерватизме одиноком; все занимаются рисунком, анатомией, штудированием -- мы запираем ворота нашей Сиены и остаемся в надменном нашем гнезде со стариной, -- и не уступим ни за что. Долой реализм. Оскорбительно для святых и Богоматери выступать в костюмах флорентийской знати. У вас Кастаньо -- у нас Сано ди Пиетро; у вас Синьорелли, Беато Анджелико -- у нас Сано ди Пиетро; у вас Микель-Анджело -- у нас Сано ди Пиетро! Пиетро! Пиетро!

Тут уже начинается упрямство; ибо Сано ди Пиетро человек второстепенный, воспитанный тоже на прошлом веке -- но сильнее его сиенцы никого не могут выставить. И в этом их приговор: симпатичной второстепенной школы. Лирической и негениальной.

Весь день принимался и переставал дождь. Радостно было бродить в теплом воздухе, по узким улицам. Столько камня, и вдруг зелень -- она прекрасна в таком месте.

Кривыми закоулками, постоянно взбираясь выше, мы достигли собора на пустыннейшей площади. Это верхний пункт, "гнездо" Сиены. По сторонам безлюдные коричневатые здания, сам собор пестрый -- черный с белым мрамором. Нельзя сказать, чтобы очень он нравился, но в нем есть странное; в тринадцатом (кажется) веке решили сиенцы построить собор, колоссальный, для которого сохранившийся составлял бы одно крыло. Начали строить -- не смогли. Но и до сих пор остались эти громады -- арки, колонны, нелепо внедряющиеся в улицы (вернее -- облепленные домиками, что ютятся тут со временем неудачи). Мы бродили по этому странному лабиринту с удивлением; как будто в опустелом гигантском улье начались новые постройки; бедные, вызывающие жалость.

Никого! Стучат каблуки по вековому камню, дождь бежит; туманы и туманы.

Я мог бы говорить о чудесных работах на полу собора -- мозаики графитом, изображающие сцены Ветхого Завета, Сивилл и проч. О Пинтуриккио и его "Жизни Энея Сильвия"; о древней ратуше с сиенской волчицей и прекрасными фресками Лоренцетти, Сано ди Пиетро и др. Но все же больше остался в памяти самый город, благоуханный апрельский дождь, чувство дальнего бродяги, занесенного Бог весть куда.

Часа в четыре-пять, когда надвигался уже вечер, мы вышли за ратушу к откосу; далеко за городом видны были мирные зеленые долины; слабо ходил туман и прятал какую-то гору. Итальянские мальчики играли в мяч. Вот он целится, стреляет во врага, тоненький, ловкий, мчится через лужайку, через секунду пройдется колесом, сейчас попросит у вас сольдо, потом высунет язык -- в этих невинных играх детей есть многое; не в них ли, не в вольных ли их забавах под тихим небом -- сердце этого города?

Зажелтели фонари; все окунулось во влагу. Мы опять бредем, -- дальше, к каким-то казармам на окраине. Аллея, цветут белые акации, благоухая необычайно. Дождь перестал. Долины дымятся глубокой зеленью, с деревьев капли падают. Какие-то обрывы, откосы, и тишина, тишина! Сумеречный час; он полон глубины; спускает он вуали, погружает город в свою мглу. Под его десницей тихо дремлют соборы с острыми кампаниллами, давно почившие души древних; изо дня в день он одевает скромный угол забвением; века уходят, жизнь выкраивается по-иному. Она ушла на бесконечность от его творцов. Работая, творя, живя, они как будто проиграли свою игру; в гибеллинстве -- целиком, в соборе частью, в искусстве также. Не оставили великого. Воевали против природы, духа жизни; а теперь -- кто знает их? Захолустный проселок соединил город с миром, -- на духовном проселке и его искусство. Но тем острее, тоньше -- больней входит в душу полузабытое. Проиграли -- но были чисты перед Богом; невелики -- но художники. И навсегда слабое сияние исходит из фресок полуугасших.

1908 г.

Комментарии

Сиена

Сано ди Пьетро -- живописец XV в. из Сиены эпохи Раннего Возрождения.

...прародитель школы Сиенской, Дуччио Буонинсенья... -- Дуччо ди Буонинсенья (ок. 1255--1319), основоположник сиенской школы живописи XIV в.

Братья Лоренцетти, Таддео ди Бартоло, Симоне Мартини (Мемми) приблизительно равны... -- Братья Лоренцетти Пьетро (ок. 1280--1348) и Амброджо (ум. 1348), Таддео ди Бартоло (1362 или 1363--1422), Симоне Мартини (1284--1344) -- живописцы сиенской школы.

...интересней флорентийских "джоттесков" -- Гадди, Капанна и др. -- Таддео, Гадди (ум. 1366), ученик Джотто. Пуччо Капанна -- сиенский живописец середины XIV в.; был ли он учеником Джотто ("джоттеском"), достоверных сведений нет.

...поэты -- Гвиничелли, Кавальканти, Чино да Пистойя, Данте из Майано... -- Гвидо Гвиницелли из Болоньи (между 1230 и 1240--1276) -- родоначальник поэзии "дольче стиль нуове" ("сладостного нового стиля") -- итальянской поэтической школы конца XIII в. Его последователями стали флорентиец Гвидо Кавальканти (1255 или 1259--1300), Чино да Пистоя (между 1265 и 1270--1336 или 1337) и Данте Алигьери раннего периода -- до смерти в 1290 г. Беатриче, которой посвящены его юношеские стихи, а также первая в европейской литературе автобиографическая повесть "Новая жизнь" ("Vita Nuova").

Синьорелли Лука (ок. 1445 и 1450--1523) -- живописец эпохи Возрождения.

О Пиитуриккио и его "Жизни Энея Сильвия"... -- Бернардино ди Бело ди Бьяджо, прозванный Пинтуриккьо (ок. 1454--1613), -- живописец умбрийской школы из Перуджи; автор десяти картин о жизни и деяниях Энея, ставшего папой Пием II.

--------------------------------------------------------------------------

Источник текста: Борис Зайцев. Собрание сочинений. Том 3. Звезда над Булонью. Романы. Повести. Рассказы. Книга странствия. -- М: "Русская книга". -- 1999. -- 571 с.