Зардарьян Рубен - Победоносный Аллах и Аллах Побежденный

Разсказы Р. Зардарьяна 1).

1) Р. Зардарьянъ-беллетристъ и публицистъ, одинъ изъ редакторовъ самой распространенной армянской газеты "Азатамартъ" (въ Константинополѣ). Уроженецъ Харнута въ Typецкой Арменіи, онъ былъ у себя на родинѣ учителемъ, долго скитался затѣмъ по разнымъ городамъ Турціи, былъ нѣсколько разъ арестованъ по подозрѣнію въ антиправительственной дѣятельности, бѣжалъ въ Болгарію, гдѣ издавалъ газету, а послѣ объявленія конституціи въ Турціи поселился въ Константинополѣ. Считается однимъ изъ самыхъ выдающихся представителей той группы армянскихъ писателей, которая темой для своихъ произведеній избираетъ главнымъ образомъ бытъ и природу глухихъ уголковъ Арменіи. Нѣкоторые изъ разсказовъ З--а переведены на тур. и англ. языки, а недавно вышелъ въ свѣтъ въ переводѣ и на франц. яз сборникъ его разсказовъ подъ общимъ названіемъ "La clarté nocturne".

Побѣдоносный Аллахъ и Аллахъ Побѣжденный.

Тяжка и гнетуща была ночь, и не свѣтало. Будто съ темнаго неба нависло что-то тяжелое, и давило, давило насъ въ ужасной тюремной камерѣ.

Мы не спали; мерцающая лампа дымила, распространяя вокругъ запахъ керосина, и освѣщала болѣзненнымъ, чахоточнымъ свѣтомъ длинный рядъ наръ, расположенныхъ вдоль стѣнъ. Кромѣ нѣсколькихъ товарищей, остальные были все курды, арестованные по обвиненіямъ въ уголовныхъ преступленіяхъ. Они, сидя съ нами въ тюрьмѣ, раздѣляя общій жребій, находясь въ однихъ и тѣхъ же тюремныхъ условіяхъ, испытывая то же душевное безпокойство, сдѣлались близкими намъ и друзьями.

Былъ послѣдній день года, и разсвѣтъ долженъ былъ принести съ собой новый годъ.

Наши товарищи cпали въ камерѣ, наполненной дымомъ, въ сырой и отравленной испареніями атмосферѣ, тяжелымъ сномъ. Одни храпѣли, какъ храпитъ животное, котораго рѣжутъ на бойнѣ, другіе стонали въ кошмарномъ снѣ и въ бреду, казалось, пытались откусить свой собственный языкъ. Третьи, наконецъ, будто на-яву, а не во снѣ, произносили ругательства, а нѣкоторые вдругъ порывисто вскакивали, садились на постели, протирали просто глаза, окидывали бѣшенымъ взглядомъ камеру и затѣмъ падали снова со стономъ на постель и, какъ ни въ чемъ не бывало, снова засыпали горестнымъ сномъ. Но мы не спали, потому что тоска по внѣшнемъ мірѣ, который былъ намъ столь близокъ, и вмѣстѣ съ тѣмъ, столь далекъ, далекъ, пріятныя воспоминанія, дорогіе голоса, все это вставало передъ нами въ мечтахъ, все это, несмотря на крѣпкія засовы тюремныхъ дверей, проникало внутрь темницы; печаль овладѣла нами и нашептывала грустныя слова.

Тамъ, въ нѣсколькихъ шагахъ отсюда, та-же темная ночь и смертная тоска тяготѣла надъ нашими домами, и горе нависло надъ кроватками нашихъ осиротѣвшихъ дѣтей. Въ нашихъ домахъ -- ни праздничной радости, ни новогодняго благословенія, ни сладкаго запаха ладана, который близкимъ покойникамъ сообщаетъ о счастьѣ оставшихся въ живыхъ. И только слезы, безконечныя, неизсякаемыя, текутъ и не высыхаютъ; вопли и бѣдствія обрушились на нашъ домъ, ужасъ и безпокойство встрѣтятъ первое счастливое утро новаго года.

Мы не спали, да и какъ заснуть? Ахъ, хоть бы донесся до насъ желанный крикъ пѣтуха и принесъ бы намъ бодрящую утреннюю мелодію, дивную пѣсню зари! Но во дворѣ снѣгъ хрустѣлъ подъ ногами часового и наверху -- на крышѣ -- такіе же размѣренные, однообразные шаги, подъ тяжестью которыхъ гнилыя балки потолка посылали на насъ тучи пыли, попадавшей намъ въ глаза.

И вдругъ въ воздухѣ свинцовой ночи, во тьмѣ, полной скорби, ужаса и отчаянія, прогремѣлъ крикъ.

-- Аллахъ у экберъ, Уллахъ у экберъ!..-- молитва мусульманина, молитва грозная, деспотическая, взвилась, подобно змію, кольцами къ небу; гордая, презрительная, надменная молитва.

И въ объятыхъ ужасомъ горахъ отдалось: "Аллахъ, Аллахъ!" Ночь затрепетала, и Тьма содрогнулась. Точно часть неба разверзлась, и сверху полила кровь, точно изъ чрева мрака посыпались камни и желѣзо.

Это былъ варварскій крикъ, осквернившій святую зарю и раскаты его слышались въ ночной полутьмѣ, будя духъ насиліями казалось, точно слышится металлическій звонъ падающихъ сверху тяжелыхъ цѣпей и стали; точно коршуны, хищныя птицы зарыдали, и мы почувствовали въ камерѣ могильный запахъ. Насъ обуялъ ужасъ, и мы натянули на себя одѣяла.

Изъ глубины камеръ послышались вздохи, и только что проснувшіеся сотоварищи наши по тюрьмѣ вдругъ привстали, и преступныя уста, насытившіяся кровью, откликнулись: Аллахъ у экберъ, теперекъ уль Аллахъ! И всѣ уголки тюрьмы на сотни ладовъ повторили, повторили то же славословіе грозно, по-язычески. Побѣдоносный деспотическій Аллахъ спустился съ небесъ и сталъ парить надъ несчастной землей.

* * *

Первый день на свободной землѣ!

И вотъ въ нѣсколькихъ шагахъ отъ гавани Бургаса {Въ Болгаріи.}, тамъ, гдѣ начинается городъ, съ неожиданной угрозой пресѣкъ мнѣ дорогу бѣлый призракъ высокаго, мрачнаго, минарета.

Злой духъ снова выросъ передо мной -- надменный, непреклонный и угрожающій.

Богъ мой! Снова Аллахъ -- защитникъ преступленія, насилія и грабежа, снова его храмъ, снова его побѣдоносный памятникъ? Но гдѣ начинается и гдѣ кончается господство этого могучаго, кроваваго и боевого Бога; гдѣ предѣлъ власти этой всеразрушающей силы, гдѣ кончается красное, и гдѣ начинается зеленое -- царство свободы?

Но это не миражъ; тамъ, на томъ мѣстѣ, дѣйствительно гордо стоялъ минаретъ на недосягаемой высотѣ, и гордо повелѣвалъ оттуда землею и небомъ. И вотъ причина тысячъ жертвъ, безчисленныхъ могилъ, разоренія, пожаровъ, каратель и врагъ счастья столькихъ, столькихъ странъ, преслѣдуетъ и эти берега, угрожаетъ и хулитъ.

Быстро, подобно тѣни, проскальзываю я мимо него. Наступаетъ ночь, и я сажусь у окна.

Вѣтерокъ приноситъ легкую прохладу съ моря, и изъ шопота, которымъ онъ обмѣнивается съ берегомъ, рождаются слоги веселыхъ пѣсенъ и пріятная музыка.

И не знаю почему, приходятъ на мысль воспоминанія о тѣхъ, кто далеко, кто на поляхъ печали и слезъ. Я вспоминаю беззвѣздныя ночи безъ утра и лишенныя солнца тюремныя подземелья, и глазъ мой какъ будто видитъ въ темнотѣ блѣдныя, печальныя и объятыя ужасомъ знакомыя лица, глаза, окаменѣвшіе въ тоскѣ ожиданія и лишеній, я вижу призракъ неимѣющихъ обиталища, извивающихся и вздыхающихъ по родимымъ.

На минуту замолкаютъ городской шумъ и голоса, и воцаряется тишина. И изъ невидимаго уголка чей-то голосъ раздается въ воздухѣ и какъ будто даетъ мнѣ отвѣтъ. Грустная, трусливая жалоба какъ-бы передаетъ вслухъ мои мысли.

Я прислушиваюсь.

-- Аллахъ у экберъ, Уллахъ у экберъ... плаксивая, жалобная мольба, смиренное, слезливое и покорное моленіе. Это муэдзинъ, молящійся Аллаху?

Но гдѣ тотъ гордый, приводящій въ трепетъ торжественный крикъ, раздававшійся въ нашей странѣ и приглашавшій внизъ грознаго Аллаха, страхъ, ужасъ и смятеніе распространяющій вокругъ минарета?

Тутъ стонъ плѣнника, кроткій и скорбный; настоящая молитва -- такая искренняя, такая человѣческая. Это изгнанный исламитъ ищетъ также изгнаннаго своего Бога, призываетъ свергнутаго, обезславленнаго, сострадательнаго Бога услышать мольбу обездоленнаго о помощи, услышать осиротѣвшую и измученную душу.

Но глухъ побѣжденный Аллахъ, какъ онъ глухъ и для тѣхъ, которые находятся далеко отсюда и возсылаютъ какія-же мольбы въ теченіе вѣковъ, онъ не внемлетъ молитвамъ крестовъ на могильныхъ холмахъ, гдѣ сложены кости нашихъ мучениковъ; онъ глухъ тамъ, гдѣ лампады церковныя еженощно горятъ для спасенія души убиваемыхъ въ горахъ, ущельяхъ и лощинахъ. Не слышитъ Богъ плача тысячъ матерей, въ мольбѣ воздѣвающихъ къ небу руки надъ залитой кровью и выжженной страной нашей, превратившейся въ обширный Храмъ для жертвоприношеній.

Молись теперь, товарищъ по несчастью и изгнанію, и ищи Бога съ нами и подобно намъ. И ты присоедини свой голосъ къ стучащимся въ плотно-прикрытыя двери небеснаго милосердія, жалуйся и ты отъ имени своихъ единовѣрцевъ, молящихся съ тобой бездомныхъ и лишенныхъ родины соплеменниковъ.

Если насъ услышитъ Богъ, пристанище несчастныхъ, обездоленныхъ и молящихся, то услышитъ и васъ.

Рыдай, плачь -- испробуй и ты на себѣ плети Бѣдствія, пока нагота твоя и срамъ твой не заставятъ насъ забыть о мести за то несказанное Зло, которое постигло насъ по волѣ твоего Аллаха, пока страданіе не сдѣлаетъ насъ братьями, пока нашъ побѣжденный Богъ не надѣнетъ на себя броню и не возьметъ въ руки колчанъ со стрѣлами.

Перев. М. Т.

"Современникъ", кн. 11, 1913