Завалишин Александр Иванович - Сорок пять нацменов

Александр Завалишин

Сорок пять нацменов

Под серой мутью низких облаков Московский Кремль выглядел сонливо и совсем не вызывающе, как это кажется иным из-за границы. Правда, царские гербы с остроконечных грязных башен гордо щерились на присмиревший красный флаг Союза ССР, но ни страха, ни почтенья не внушали тридцати мордвам -- крестьянам, подошедшим к будке пропусков для входа в Кремль.

-- Вот и до ербов дошли, -- вздохнул ободранный, в больших лаптях мордвин Кузьма, поглядывая вверх. -- Давно уж под Советской властью ходим, а Николкины орлы все хорохорются, -- ядрена вошь...

-- Пущай их... Есть не просют, а кому и радость, может, придают... -- сказал второй...

-- Дойтить-то мы дошли, а дальше как? -- проговорил плечистый молодой мордвин, почесываясь, как скрипач, под мышкой.

-- Дальше? -- нехотя сказал Кузьма, закуривая. -- Дальше вот покурим, дождь утихомирится, потом и обратимся...

Сеял теплый дождик, реденький, и камни мостовой отсвечивались рыбьей чешуей. У Исполкома Коминтерна, как навозные жуки, толпились черные блестящие автомобили, а дальше плавали трамваи, переполненные разноцветной публикой, качались извозцы на козлах, вроде попугаев, и чуть не бегом по тротуарам торопились пудреные барышни на тонких ножках...

Безработные мордва пришли к Кремлю за помощью с запиской жулика из "Марьиной рощи". Жулик посоветовал им, что в Кремле сидят от всех народов представители и помогают соплеменникам.

-- Раз вы балакаете по-собачьи -- кончено! -- сказал им жулик. -- Вы нацмен... Дуйте прямо в Кремль -- скажите: "Мы мордовска нация", и вам откроются все двери...

Дал им адрес на клочке курительной бумаги с выдавленными химическим карандашом словами:

"Кремаль ВЦЫК ходатайство трицети нацменоф"...

Мордва и верили и не верили совету жулика, который был сожителем у них в слободке, но другого выхода не было, поэтому пришлось послушаться: пошли к Кремлю.

Пока шел дождь, мордвин Кузьма в бараньей шапке, сдвинутой к затылку, говорил товарищам:

-- Я так смекаю... Подойдем и скажем... "Мы как безработные, мол, с Пензенской губернии, мордва, проели весь струмент и погибаем как червя... Как по закону, власть трудящихся и мы имеем корень здесь, сельхозналог вносили, все повинности и требы в аккуратности, поэстому"...

Он поднял палец, вроде регента, и двадцать девять человек мордвы вздохнули:

-- Правильно!

-- Примите, дескать, во вниманье -- дети малые...

-- И об скотине не забудь, Кузьма!

-- Вообче хозяйственное положение! -- вытаращил серые глаза Кузьма. И все затихли, снова выстроившись у стены от дождика. Но молодой мордвин, плечистый, как бурлак, и грязный, зачесался снова:

-- Ну, а ежли жулик врет? Тогда всех в конт-революционный лагер?

И сунул палец в нос, прищурив левый глаз.

-- Дурак, мать твою в курицу! -- уверенно сказал ему Кузьма, щипнув короткую бородку. -- Со всех сторон -- народов представители, а он, холера, -- "жулик врет", когда он здешний, больше нас с тобой смекает?!..

Кузьма вынул из кармана три копейки, выпрошенные дорогой христа ради, и подсунул молодому под нос:

-- На, читай вот: "Пролятарии всех стран, соединяйтесь Сы-Сы-Сы-Ры". Чертова кобылка! Должон мордвин сидеть здесь али нет?

В будке пропусков разделались с мордвами быстро: позвонили в телефон кому-то, выкрикнули раза два: "мордва, нацмен" и выдали двоим: Кузьме с товарищем один пропуск во ВЦИК.

-- В деревне церкви закрывают, а вот здесь хрестов напыхано -- не сосчитаешь, -- говорил Кузьма, разглядывая внутренность Кремля.

-- Вот это, брат, храмина, -- отвечал второй мордвин, показывая на колокольню Ивана Великого, желтая макушка которой походила на репу хвостиком вверх.

-- Не разберешь, что деется...

Перед ВЦИКом на площади носились бешено автомобили.

-- А как задавят, окаянные?.. -- струхнул Кузьма.

-- Вон, идол, поливает... Разорвет на пополам...

Но кое-как, с опаской, перебежками они достигли до громаднейшего здания ВЦИК с красным флагом и вошли.

-- Ноги вытрите! -- сказал им вциковский швейцар из-за прилавка, охраняющий одежду.

-- Ноги? -- переспросил Кузьма, -- а мы вот лучше так...

И, отойдя миролюбиво в уголок, он стал было разувать свои большие лапти. Но швейцар опять крикнул:

-- Граждане! Зачем же разуваться?..

* * *

В богатом, с мягкой мебелью, просторном кабинете, с красным письменным столом, сидел огромный бритый человек. Когда мордва вошли, он улыбнулся, встал и по-мордовски ласково позвал их:

-- Проходите, дорогие родичи, садитесь!

Мужики не верили ушам. В самом высшем учреждении Советской власти говорят на ихнем языке?.. И, чтоб скорее убедиться в подлинности мордвина, они спросили его сами по-мордовски:

-- А ты откуда, брат, попал сюда? [В мордовском языке нет слова "вы" в смысле обращения к другому человеку]

Тот рассказал.

Кузьма расплылся тощими землистыми щеками и ударил по колену грязной пятерней:

-- Ну, дожили, браток! Вот это власть, -- свой человек сидит!

-- А выше этого правления больше нет? -- спросил второй мордвин, оглядывая кабинет, уставленный шкафами, с картами, портретами и проч.

-- Выше ЦИКа нет в Союзе учрежденья, -- засмеялся родич.

Обрадованные мордва почувствовали нестерпимый зуд, желание излиться по душам:

-- Так, значит, ты из коммунистов тоже? -- говорил Кузьма, с опаской трогая вещички на столе. -- А мы там ведь, ты не поверишь, дома ходу коммунистам не даем!.. Как коммунист -- "долой", "не надо"!.. Свой же брат, мордвин, а подлецом считаем...

-- Христопродавец, шкуродер -- другого нет названья, -- поддержал второй мордвин, остановившись взглядом на бронзовых часах с фигурками крылатых ангелочков.

-- Ну, ладно, ближе к делу, -- закурил мордвин из ВЦИКа и угостил товарищей, -- в чем у вас нужда?

-- Погибаем, братец! -- вздохнул Кузьма, состроив нищенский вид и наклоняя голову набок. -- Приехали искать работу, но не вышло ничего. Уехать бы, да денег ни копья... И тридцать человек, вот не поверишь, подыхаем с голоду... Последняя надежда -- ты...

-- Насчет бесплатного проезда? -- догадался вциковский мордвин и поглядел в окно, на Красную площадь с памятником Минину и Пожарскому...

-- Способье али как, но чтоб не погибнуть середь улицы.

Мордвин откинулся на спинку кресла, кашлянул в кулак, задумчиво ответил:

-- Ничего нельзя поделать, братцы. Никаких бесплатных: ни проездов, ни пособий мы сейчас не выдаем.

Мордву как обожгло:

-- А как же мы теперь?

-- Куда деваться? -- в один голос начали они, но вциковский мордвин уклончиво, но твердо объявил:

-- Ничего поделать не могу... Сейчас не выдаем. И зря пришли.

Наступило тяжкое молчание. Кузьма уставился на вциковского мордвина и мял свою баранью шапку, а второй по-птичьи, нервно шнырял взглядом по портретам Ленина, Калинина и других вождей, потом уперся в пол, заметив, видимо, огромный, во всю комнату ковер с цветами, и взглянул под самый стул.

-- Как же все-таки? -- вздохнул Кузьма.

-- Никак нельзя.

-- Значит, аканчательно?

-- Я врать не стал бы... -- глухо произнес мордвин из ВЦИКа. И опять молчание. Кузьма потрогал лысину, потом мизинцем забрался зачем-то в ухо, затянутое паутиной, поглядел на палец и вздохнул:

-- Вот эт-та та-ак...

-- Теперя, значть, милостыньку собирать опять? -- сказал второй мордвин.

-- Не подадут! -- махнул рукой Кузьма сердито. -- Кажный, например, сопляк, а норовит в Москву, на легкий хлеб. Дык разве он подаст?

И отвернулся. В глазах была усталость и тоска, как у чахоточного:

-- С мужика дерут, а нам вот, кукиш с маслом! -- Гули да разгули здесь, а на чижолую работу ты...

-- Утром улицы полны, гуляют, -- поддержал второй, -- в обед опять гуляют с палочками, вечером -- в садочках с девками...

-- Ну, я чем виноват? -- ворочался на мягком кресле вциковский мордвин, -- я с удовольствием помог бы, братцы, но не в силах...

Он ждал, когда мордва досыта наругаются, как это бывало много раз, и сами выйдут, но они, оглядываясь по сторонам, вздыхали, кашляли, протяжно говорили: "Да-а"...

-- Ну ладно, граждане! -- забеспокоился вциковский мордвин. -- Я вам объяснил, и больше от меня ничего не зависит. Мне вот нужно писать срочный доклад, а вы...

Он тяжело вздохнул, добавил:

-- Давайте двигайтесь, а я займусь...

Кузьма устало поглядел на Ленинский портрет, потом насупился и прохрипел:

-- Итить нам некуды... Покеда не отправити -- отсюда не уйдем...

И снова отвернулся...

-- Не погибать же, в самом деле? -- как спросонья, вскрикнул и второй.

Вциковскии мордвин опять взглянул в окно, легонько улыбнулся уголками бритых губ, потер свой круглый подбородок:

-- Что вы, дурака валять хотите, родичи? -- сказал он и нахмурился.

-- Не мы, а вы тут дурака валяете! -- сказал Кузьма покорно, но упрямо.

-- Зачем же вы приставлены сюда, -- заговорил второй, -- когда от вас ни пользы, ни корысти мужику? Зачем, скажи на милость?

Вциковскому мордвину нечего было сказать: было жаль, и сделать ничего нельзя. И от бессилии поднималась горькая досада. Правота ободранных крестьян, попавших в тяжкую нужду, была ему понятной, -- жалила и наводила на такие мысли: "Как-нибудь они вот доберутся до своих домов, начнут рассказывать крестьянам, как их встретили тут, в центре. После этого, вполне понятно, получается в деревне мнение о власти: "шкуродеры, подлецы"...

-- Ну, граждане, вы как: уйдете или нет? -- спросил он, поднимаясь.

-- Мы сказали: не уйдем...

-- С милиционером, значит, выводить? -- заволновался вциковскии мордвин. -- Я вас впустил сюда, велел дать пропуск, объяснил по-человечески, а вы доводите меня...

-- Валяй с милиционером! -- вздохнул Кузьма.

-- Один конец, -- сказал второй.

-- Ведь отведут в участок, вы не думайте! -- грозил мордвин из ВЦИКа, чувствуя, что этого-то вот не надо б говорить...

-- Нам лучше, нежели на улице.

Мордвин из ВЦИКа сел, вздохнул, как лошадь, взялся за голову. Что тут с ними делать? Ясно -- их добром отсюдова не выживешь, а вызывать милицию, конечно, неудобно.

* * *

На углу Воздвиженки, возле приемной председателя ВЦИКа СССР Калинина стояло несколько просителей-крестьян: один рассказывал насчет коровы, незаконно взятой в продналог.

-- И, сукины сыны, -- шептал он воровато, -- из губернии пришла бумага -- отменить! Тады они в упорство супротив губернии и вызывают: "Ты, такой-сякой!"... И прочее, подобное... Ну, как тут не дойдешь до самого Калинина?

-- Конешно, надо обсказать... А у меня вот избу зять отнял...

Мордва гурьбой валили от Кремля и, боязливо перебегая через линии трамвая, шумно разговаривали. В середине шел мордвин из ВЦИКа и рассказывал Кузьме:

-- Калинин человек хороший, но если не поможет, то уж некуда идти...

-- А как же с ним калякать будем?

-- Я подойду, скажу, а вы уж разговаривайте сами...

-- Сумлительно чевой-то, -- заробел Кузьма. -- И в первый раз... хошь я бывалый... но... вить, как тут... Все-таки Калинин -- голова.

-- Составим списочек на всех, я и подам, -- сказал мордвин из ВЦИКа, -- тридцать человек вас?

-- Тридцать...

И гурьбой вошли в приемную...

Калинин у барьера, облепленного просителями, хмуро пробегал глазами заявление старушонки, слушал, наклоняясь к ней, потом досадно сбрасывал со лба клочок волос, свисавший колечком на морщины.

-- Не могу... -- баском картавил он с ударением на "о", -- пошлем на рассмотрение губернского прокурора... И ответ вам будет дан немедленно... Я не могу...

Мордвин из ВЦИКа беспокойно выправил на шее галстук, дернул его на груди и подошел к Калинину. Тот быстрым взглядом оглядел мордву, опять прищурился:

-- У вас?

-- Вот, товарищ Калинин, мордва беспомощная...

Он обернулся, показал на них: они, ободранные, грязные, стояли с вытянутыми шеями и смахивали на беспризорных детей с наклеенными бородками.

-- Ну так что же? -- перебил Калинин.

-- Пришли во ВЦИК, товарищ Калинин, за помощью, отправить по домам...

-- Я не могу...

-- Но они, товарищ Калинин...

-- Голубчик мо-ой! -- сказал Калинин с ласковой досадой. -- Если я им выдам хоть один бесплатный билет, тогда должен буду кассу открывать здесь. Тысячи, десятки тысяч... Все нуждаются... Я не могу...

Он поглядел на мужиков, поправил очки, добавил громко:

-- Помочь всем нет сил, нет возможностей...

У вциковского мордвина на лбу блеснули капли пота. Он повернулся, чтоб уйти, но в это время председатель ВЦИКа, снизив голос, скороговоркой сказал:

-- Попробуйте сводить их к... Смитту. Может быть, и выйдет что-нибудь...

Мордва сами слышали отказ Калинина и выходили из приемной молча, как из избы, где был покойник.

-- Попробуем еще! -- вздохнул мордвин из ВЦИКа...

-- Раз сам Калинин не помог, -- заговорил один.

-- Тут уж не ищи, где не положено, -- сказал другой.

-- Нет, попытаемся уж до конца, -- вошел в азарт мордвин из ВЦИКа. Он, как игрок, втянулся в положение мордвы и думал: выиграет или нет? Если проиграет, то ему мордва покою не даст. Найдут квартиру, будут у Кремля подстерегать. Уж было так не раз. До тех пор не угомонятся, пока не выполнишь их просьбы. Лезут с героическим упорством, без разбору: выполнимо дело или нет.

Раздумывая так дорогой, вциковский мордвин сказал родичам:

-- Вот что, граждане! У Смитта вы не говорите ничего. Будто не умеете по-русски... А я как переводчик буду... Иначе -- не выйдет ничего...

-- С Калининым бы надо так! -- прищелкнул языком Кузьма.

-- Ну, раз уж прозевали, ладно... Только здесь вы подержитесь... Будет спрашивать вас Смитт, -- вы ни гу-гу.

-- Да это сколько хошь!..

-- И рта не буду раскрывать! -- воскликнул молодой мордвин, -- только бы домой к бабухе достижение найти...

Повеселил будто.

В приемной Смитта секретарь любезно выслушал ходатая мордвы, и, когда узнал, что они не говорят по-русски, через пенсне скроил страдальческую мину на просителей, потом отчетливо сказал:

-- Действительно, беспомощны. Но ничего не выйдет. Если бы их человек пять, ну, десять, еще, может быть, устроили бы как-нибудь... Но тридцать -- нет... Вчера был случай -- отказал товарищ Смитт.

-- Но, вы подумайте, -- беспомощны... Ведь страшно тяжело, не говорят совсем по-русски, вы представьте...

-- Да! Но ничего не выйдет... Завтра доложу ваш список, но...

-- А почему не сегодня? -- удивился вциковский мордвин.

-- Товарищ Смитт во ВЦИКе, будет только завтра... Приходите часиков в одиннадцать... Но больше десяти и не показывайте. Мы не можем...

-- Грит, "доложу", -- вздыхал Кузьма на улице. -- А сам очками все стреляет: дескать, что за нация такая появилась на земле?

* * *

Утро было солнечное. Грохот шумных улиц чем-то смахивал на гул в огромной бане перед праздником. И лязг тазов, и плеск воды, и шлепанье по телу чудились в трамвайном грохоте, в ленивом топоте копыт извозчичьих одров и в храпах бешеных автомобилей. Пыль туманом поднималась ввысь и застилала небо желтоватой мутью.

-- А не обманет паренек-то ваш? -- сказал Кузьме по-русски благообразный крестьянин возле приемной Смитта.

-- Придет... раз обещал... Уж постарается...

-- Чай, свой вить, из мордвов...

-- К Калинину дошел, а тут не побоится! -- гордо плюнул на панель другой мордвин.

С семи часов утра мордва сидели у приемной Смитта, как переселенцы на вокзале, с барахлом. Многие бродили христа ради собирать по улицам. И, возвращаясь с кой-какой добычей, угощали всех. Иные спали у парадного, почесывали животы... Грязный молодой мордвин набух от смеха и бечевкой щекотал у спящего товарища за ухом. Тот беспощадно бил себя и матерился, потный.

Ровно в десять показался вциковский мордвин. Все повскакали, как лотошники от милиционера, а Кузьма подался, будто с рапортом, навстречу.

-- Что же вы опять все? Не по жребию? -- нахмурился мордвин из ВЦИКа.

-- Не желают! -- отвечал Кузьма.

-- Как не желают?! Слышали вчера, что секретарь сказал?.. Больше десяти не выйдет ничего.

-- Да што же я с идолами сделаю? -- развел руками тот.

В это время подкатил бесшумно крытый автомобиль, в котором рядом с шофером сидел седой старик. Он быстро выскочил, придерживая лакированный портфель под мышкой, и почти бегом взобрался на ступеньки. Скрылся за дверь...

-- Вот этот самый Смитт! -- сказал мордвин из ВЦИКа.

Все заторопились, зачесались, поправляя шапки, фуражонки, одергивали пояса.

-- Ну, значит, так, -- заторопился вциковский, -- я войду к нему сначала, обскажу, потом вызовем всех. Только вы молчок, как я сказал... Я заявлю: "Ни слова не умеют"... Иначе никто не поедет...

-- Чай, мы понимаем! -- загалдели все...

-- И рта не будем раскрывать...

-- Лишь бы вырваться...

Вциковский мордвин в последний раз взглянул на всех, хотел было идти, но почему-то подозрительно прищурился на благообразного крестьянина.

-- Как будто больше, чем вчера, вас? По списку -- тридцать человек?

-- По списку, -- отвернулся, нехотя, Кузьма.

Затихли -- сразу все, но молодой мордвин проговорил:

-- Немного больше. Зачем обманывать своего человека?

-- Как так? -- попятился мордвин из ВЦИКа.

-- Да немного, -- протянул Кузьма.

Вциковский мордвин стал тыкать пальцем в каждого, считать и дальше больше вытаращивал глаза и громко выговаривал:

-- Тридцать восемь, тридцать девять, сорок... сорок три... сорок пять... Что это значит?!. Пятнадцать человек еще прибавили?!

-- А куда же им деваться, -- виновато поглядел Кузьма, -- уж погибать, так всем: што тридцать, што сорок пять, а ежели же выгорит...

Мордвин из ВЦИКа опустился на ступеньку ниже, выпалил:

-- Ну, граждане, я больше не ходатай!

Толпа насупилась.

-- Не погибать же им?! -- воскликнул озабоченно Кузьма.

-- Зачем же вы обманываете? Себе же портите! Вчера вас тридцать человек, сегодня сорок пять, завтра -- сто!..

В толпе зашевелился благообразный крестьянин с котомкой за плечами и по-русски обратился к вциковскому мордвину:

-- Явите божескую милость, дорогой товарищ, походатайствуйте и за нас, вить погибаем!..

-- А где вчера были?! -- по-мордовски крикнул вциковский мордвин ему.

Но благообразный крестьянин, недоумевая, оглянулся на товарищей и не ответил. Кузьма сказал:

-- Он вить не мордва... из русских...

-- Ка-ак из русских?!.

-- Все пятнадцать человек -- рассейские и по-мордовски ни шиша!

Мордвин из ВЦИКа натянул зачем-то фуражонку на лоб, хлопнул портфелем по ляжке и вздохнул:

-- Вы попросту хотите утопить меня?!

-- Зачем же... Просются. Всю ночь упрашивали взять... Спокою не дают...

Из нарядной выглянул вчерашний секретарь, в пенсне, и крикнул вциковскому мордвину:

-- Товарищ! Вас желает видеть Смитт... Ведите их... Но почему же, граждане, так много? Я же вам вчера сказал?.. Впрочем, они по-русски ничего не понимают.

Мордва рванулись, как на приступ, и вместе с русскими поволокли ходатая в приемную.

Товарищ Смитт, высокий, с лысиной, в очках, стоял в дверях своего кабинета и сурово встречал просителей. В руках был список.

-- Что еще за нация у нас тут открывается?.. -- сказал он хмуро.

-- Мордва, товарищ Смитт.

-- Но автономного объединения у них нет, кажется?

-- Да нет, товарищ Смитт.

-- Ай, яй, яй!.. Как темны мы еще!.. -- качнул он головой. -- Под самой под Москвой, оказывается, еще нацмены, но главное, и по-русски даже не умеют!

Вциковский мордвин побелел, как редька, прогундосил что-то в нос...

-- Как мы еще темны... Как некультурны! -- подходил к мордвам товарищ Смитт и обратился к благообразному крестьянину с кошелкой за спиной.

-- Какой губернии?.. -- спросил он, пристально глядя в расширенные синие глаза ободранного старика, который был русским.

Тот затряс седой бородкой и с усилием держал кривившиеся губы, но молчал...

-- Волости какой?!. -- спросил громче Смитт, как у глухого.

Тот опять ни слова.

-- Ах, несчастный!.. -- вздохнул товарищ Смитт.

И, обратившись к вциковскому мордвину, сказал:

-- Спросите их по-своему, -- знают они, кто с ними разговаривает?

Вциковский мордвин стер пот ладонью со щеки и по-мордовски гаркнул в сторону Кузьме:

-- Азыйсть тейнза лемнц! [Назовите ему его фамилию]

Все загалдели враз, послышались слова: "Товарищ Смитт!"

-- А сколько их всего? -- спросил Смитт мордвина.

-- Три... Сорок пять, -- хрипнул тот.

-- Ах, как некультурны мы!.. -- вздохнул товарищ Смитт и, покачивая головой, направился к себе.

-- Соедините Замнаркомпуть товарища... -- вздохнул Смитт в телефон. -- Это вы?.. Я Смитт... Мое почтение... Вот тут, знаете ли, у меня открылись еще сорок пять нацменов... Как их... там... мордва... мордва... Оборваны, голодные, ужасно выглядят... Но, главное, не говорят по-русски... Нельзя ли сделать личное мне одолжение -- отправить их домой?.. Будьте так добры... устройте для меня. По-русски, главное, ни слова... Просто жаль смотреть... Детишки там у них... Ужасно... Да... Ну, что ж поделаешь? Крестьяне... Из Пензенской губернии...

И дальше в этом же роде...

-- Ну, все, что от меня зависело, я сделал, -- обратился Смитт к ходатаю из ВЦИКа, -- там напишет секретарь бумажку... До свиданья.

Вечером того же дня, перед открытием очередного заседания президиума ВЦИК СССР, товарищ Смитт, наливая воды из чистого хрустального графина, рассказывал соседу про мордву.

-- Прямо жалость, знаете ли... Не окраина, Якутия там или что, а тут, под самой Москвой, -- и ни бельмеса по-русски...

-- Ну, положим, говорить по-русски, вероятно, даже хорошо умеют? -- недоверчиво сказал сосед -- нарком из рабочих.

-- Вот в том и дело: я через переводчика объяснялся с ними! -- воскликнул Смитт, вытирая седые усы платком.

А в это время в прицепной теплушке ехали домой мордва и русские, веселые, довольные: и вциковским сородичем, и Смиттом, и Калининым. Но Кузьма нет-нет, да вспоминал:

-- Первеющий наш благодетель -- жулик! Ну, хороший парень, хошь и раздевает буржуев. Не надоумь он, так бы и сидели до сих пор в Москве... А русские все удивлялись:

-- Ну и проклятая власть! -- ругался незлобливо благообразный русский крестьянин. -- Вить сроду я не думал -- выйдет так. А тут на старость вот в нацмены ихние исделали... Нарочно мы все, русские, в сторонку встали, дальше, а он, черт, смотрю, идет прямо ко мне. -- "Какой губернии, грит?" Ну, думаю, сейчас всех погублю, не выдержит язык мой, ляпну! Нет, бог спас. Ну, для мордвы несчастной снисходительство! Нацмен, грит... Ну и власть.

-- А што ты думаешь, дед? -- говорил Кузьма, владевший русским языком не хуже старика, -- Власть настоящая, своя. Допрежь ты земского начальника обвел бы так? Ни в жисть... А это сразу видно, мужики, свои... Теперича, пожалуй, я поверю коммунисту, хошь бы он злодей был лютый. Есть мужичье сердце в ем по-настоящему. Имеется... Приедем, порасскажем... К самому Калинину наперли, всю Кремлю их большевицкую узнали что и как... В порядке власть, -- грешить тут нечего, ребята, зря.

Взвыл паровоз протяжным воем, стал сморкаться. Поезд подходил к какой-то станции.

-- Ну, чайком, ребята, побалуемся али как? -- спросил Кузьма.

-- А што в своей державе сумлеваться?! -- засмеялся кто-то. -- Чайком не чайком, а кипяточком можно...

В темноте вдруг заиграла вятская гармошка с четким кудреватым перебором...

Это был заяц, принятый мордвой в теплушку на два-три пролета за осьмушку табаку.

Примечание

Рассказ талантливого советского сатирика 20--30-х годов Александра Ивановича Завалишина (1891--1939) "Сорок пять нацменов" едва ли известен современному читателю. Точная дата создания этого заметного в творчестве писателя произведения не установлена. Но, очевидно, замысел созревает после 1922 года, когда молодого коммуниста Завалишина, героического командира сибирских партизан, первого ответственного секретаря "Советской правды" (ныне -- "Челябинский рабочий") по решению ЦК переводят в Москву.

В "Автобиографии" (1927) Александр Иванович пишет, что предполагалось поручить ему работу "по мордовской линии". Родным языком писателя был мордовский, поскольку он -- выходец из редкой этнической группы мордовского казачества. Предки Завалишина переселены из Пензенской губернии на Урал в XVIII века Екатериной, за активное участие в пугачевском восстании. Публицистический псевдоним сатирика, уроженца станицы Кулевчинской (Варненский район Челябинской области), -- "А. Мордвин"; брат писателя, Федор Иванович Завалишин, -- один из основоположников мордовской советской литературы.

В Москве А. И. Завалишин работает в редакции газеты "Беднота". Рассказ "Сорок пять нацменов" появился в журнале "Молодая гвардия" (1925, No 10). Заслуга писателя тем выше, что лишь к началу 30-х годов даже такие авторы, как Маяковский и Безыменский, оценили истинные размеры опасности бюрократизма. Видимо, не случайно чересчур "острый" рассказ Завалишина, репрессированного в 1938 году и реабилитированного посмертно, не переиздавался до сегодняшних дней.

Л. А. Саксон.

------------------------------------------------------------------

Источник текста: Каменный пояс. Литературно-художественный и общественно-политический сборник. -- Челябинск: Южно-Уральское книжное издательство, 1989.