Зелинский Фаддей Францевич - Венера и Адонис (Шекспира)

Зѣлинскій Ѳ. Венера и Адонисъ.

Источник: Зелинский Ф. Венера и Адонис // Шекспир В. Полное собрание сочинений / Библиотека великих писателей под ред. С. А. Венгерова. СПб.: Брокгауз-Ефрон , 1903. Т. 5. С. 332-339.

ВЕНЕРА И АДОНИСЪ.

_________

I .

Поэмы Шекпира и спеціально "Венера и Адонисъ" въ настоящее время находятъ себѣ мало почитателей - не то было въ современную поэту эпоху, какъ это доказываютъ приводимыя ниже данныя. Это значитъ, что литературно-историческій ихъ интересъ значительно выше литературно-художественнаго; чтобы заинтересовать современнаго читателя и внушить ему симпатію къ "Венерѣ и Адонису", слѣдуетъ показать ему литературно-историческія достоинства и ообенности этой поэмы, что мы и попытаемся сдѣлать въ нижеслѣдующихъ строкахъ.

Относительно общей схемы анализа сомнѣній быть не можетъ. У нашей поэмы два корня: одинъ покоится въ античности, другой - въ предшествовавшей поэту и современной ему западно-европейской аллегорической поэзіи. Съ этихъ двухъ точекъ зрѣнія мы и отнесемся къ ней.

II .

"Историки литературы", говоритъ Чишвицъ въ посвященной поэмамъ Шекспира статьѣ {Ueber die Stellung der epischen Dichtungen Schakespeares in der englischen Literatur. Jahrbuch der deutschen Schakespeare-Gesellschaft, VIII 32 и сл.}, обыкновенно выставляютъ на видъ, что содержаніе этой поэмы заимствовано изъ X книги "Превращеній" Овидія, но въ дѣйствительности ничего не заимствовано, кромѣ именъ и происхожденія цвѣтка изъ крови Адониса. Во всемъ прочемъ стихотвореніе - свободная композиція Шекспира..." Посмотримъ, такъ ли это; а для того, чтобы получить объ этомъ правильное представленіе, познакомимся прежде всего съ самимъ миѳомъ, какимъ его знала древность и какимъ его передалъ новому міру Овидій.

Первоначальный миѳъ объ Адонисѣ - не греческаго, а семитскаго происхожденія; на это указываетъ самое имя героя Адонисъ или Адонъ (ср. еврейское Адонаи) - "Господь". Въ его основу легла особенность южной природы: роскошно цвѣтущая во время краткой весны, она затѣмъ умираетъ на все знойное лѣто, въ продолженіе котораго происходитъ медленное созрѣваніе зачатыхъ весною плодовъ. Отсюда глубокомысленная метафизическая концепція; оплодотвореніе, т. е. удѣленіе собственнаго естества, есть причина смерти. "Господь" природы представляется подъ видомъ цвѣтущаго юноши; онъ силенъ и божественъ, онъ могъ бы быть безсмертнымъ, если бы скрылъ въ себѣ самомъ производительную силу своего естества. Но именно этого не можетъ допустить божество разлитаго по всей природѣ стремленія къ бытію и передачѣ бытія, богиня любви и оплодотворенія, Иштаръ: своими чарами она плѣняетъ юношу... Сопротивлялся ли онъ? Это было бы естественно, и Шекспиръ, введшій эту черту въ свою поэму, дѣйствовалъ совершенно въ духѣ древности. Спеціально объ Адонисѣ намъ этого не говорится; зато это говорится о другомъ юношѣ, одномъ изъ многочисленныхъ двойниковъ Адониса въ греческой миѳологіи - но объ этомъ ниже. Какъ бы тамъ ни было, Адонисъ поддается искушеніямъ Иштари; послѣдствіемъ должна быть его смерть. Но неутѣшная Иштарь не хочетъ оставить своего любимца во власти свирѣпой богини смерти: она спускается за нимъ въ преисподнюю и возвращаетъ его - воскрешеніе Адониса символизируетъ оживленіе природы осенью.

Смерть Адониса, какъ одно изъ величайшихъ таинствъ природы, была содержаніемъ праздника, который уже въ раннее время перешелъ въ Грецію и правился преимущественно женщинами подъ именемъ Adonia ; его лучшее описаніе сохранилось намъ въ знаменитѣйшей идилліи Ѳеокрита "Сиракузянки". Кумиръ убитаго юноши покоился на драгоцѣнныхъ коврахъ, оплакиваемый женщинами при громкихъ крикахъ "o ton Adonin"; по истеченіи дней скорби праздновалось его воскрешеніе. А раздникъ, въ свою очередь, поддерживалъ память о миѳѣ, который въ сжатомъ видѣ гласилъ такъ (мы беремъ изъ его многочсленныхъ варіантовъ тотъ, который былъ принятъ Овидіемъ). Адонисъ былъ плодомъ кровосмѣсительной связи кипрскаго царя Кинира съ собственной дочерью Миррой - эта несимпатичная для насъ подробность, по очень распространенному символизму, знаменуетъ Адониса именно как "Господина". Преступная Мирра - дѣйствительно преступная, такъ какъ починъ исходилъ отъ нея, и своей цѣли она добилась путемъ обмана - была превращена вх одноименное дерево и уже въ качествѣ такового родила Адониса. Послѣдній выросъ въ лѣсу и сталъ лихимъ охотникомъ; имъ плѣнилась Афродита-Венера, естественно занявшая мѣсто семитской Иштари. По греческому повѣрію (Овидій о немъ не упоминаетъ, но это - важное звено въ цѣпи событій, любовь богини разслабляетъ смертнаго; послѣ нея, Адонисъ уже не тотъ, что былъ прежде. Венера его предупреждаетъ: "охоться за зайцами и ланями - не трогай вепрей и львовъ!" Но Адонисъ ея не слушается: столкновеніе съ вепремъ дѣлается для него роковымъ, и изъ его крови выростаетъ алый цвѣтокъ - символъ его самого, его роскошной, но быстротечной юности:

Недолго цвѣтетъ онъ:
Слабо въ немъ держится вѣнчикъ, и рядъ лепестковъ его легкихъ
Быстро уносятъ тѣ вѣтры, что дали и имя цвѣточку.

Это - "вѣтренница" (по-гречески Anemone - отъ anemos - "вѣтеръ").

III .

Таково, вкратцѣ, развитіе нашего миѳа вплоть до Овидія. Подлинно ли ничего изъ него не заимствовалъ Шекспиръ, кромѣ указанныхъ Чишвицемъ внѣшностей?

Прежде всего обращаемъ вниманіе на слѣдующую подробность. Венера учитъ своего любимца:

Искать безопасной добычи
Робкаго зайца ловить, за красавцемъ гоняться оленемъ,
Иль быстроногою ланью

и избѣгать вепрей и львовъ. У Овидія эти наставленія подготовляютъ разсказъ Венеры о томъ, почему ей особенно ненавистны львы - разсказъ о неблагодарной четѣ Гиппоменѣ и Аталантѣ, превращенныхъ во львовъ, вставленный, согласно принципу композиціи "Превращеній", въ разсказъ объ Адонисѣ. У Шекспира этого разсказа нѣтъ; тѣмъ не менѣе, совѣты Венеры относительно "безопасной добычи" онъ заимствовалъ и развилъ въ обстоятельной картинѣ (строфы 113 и сл.), при отдѣлкѣ которой ему, видимо, пригодилось его собственное прошлое, какъ бывшаго стратфордскаго браконьера. Но это мелочь; важнѣе слѣдующее.

Разсказъ объ Адонисѣ вообще не принадлежитъ къ лучшимъ у Овидія; онъ кратокъ и шаблоненъ. Причина заключается въ томъ, что въ немъ нѣтъ такихъ мотивовъ, которые бы не были такъ или иначе предвосхищены въ болѣе раннихъ книгахъ - не забудемъ, что имъ заканчивается десятая. Такъ, напримѣръ, катастрофа - появленіе вепря, стычка съ нимъ Адониса, смерть послѣдняго - была сама по себѣ благодарнымъ мотивомъ; но поэтъ его уже использовалъ въ разсказѣ о калидонской охотѣ (кн. VIII , 260 и сл.). Тамъ его прочелъ Шекспиръ и довольно точно воспроизвелъ въ своемъ описаніи вепря, какъ это замѣтилъ еще Мэлонъ. - Затѣмъ: о любви Венеры къ Адонису Овидій разсказываетъ вкратцѣ:

Ужъ и Венерѣ онъ милъ - материнскаго пламени мститель;

о томъ, что онъ ей сопротивлялся, у него не сказано - между тѣмъ, какъ у Шекспира это главное. Однако, Овидій предвосхитилъ эту черту въ своемъ разсказѣ о Нарциссѣ, этомъ двойникѣ Адониса (кн. III , 33 сл.). И Нарциссъ охотникъ, и онъ послѣ смерти былъ превращенъ въ цвѣтокъ, и его любила богиня - нимфа Эхо; и вотъ ея-то любовь онъ надменно отвергъ. Его презрительныя слова ( III , 390).

Удали ненавистныя ласки!
Раньше, онъ молвитъ, умру я, чѣмъ дамъ тебѣ мигъ наслажденья -

основная тема всей поэмы Шекспира. А что этотъ послѣдній зналъ Овидіева Нарцисса - это доказываетъ упоминаніе о немъ въ строфѣ 27.

Вообще шекспировѣды грѣшатъ недостаточнымъ знакомствомъ съ античной литературой: бѣгло сличивъ поэму своего автора съ Адонисомъ Овидія, они рѣшаютъ, что все, чего нѣтъ тамъ, составляетъ либо собственность Шекспира, либо Лоджа, изъ поэмы котораго " Scillaes Metamorphosis " Шекспиръ многое заимствовалъ въ своей поэмѣ. Они забываютъ, съ какой любовью поэты Возрожденія изучали античность, поскольку она была имъ доступна, и старались отовсюду заимствовать изъ нея краски для собственныхъ произведеній. Приведу еще примѣръ. Сохранилось намъ изъ древности - довольно слащавое на нашъ вкусъ - "анакреонтическое" стихотвореніе, посвященное смерти того же Адониса; читается оно въ сборникѣ идиллій Ѳеокрита. Венера въ отчаяніи; по ея приказанію эроты приводятъ связаннымъ того вепря, который былъ причиной его смерти. "Зачѣмъ ты это сдѣлалъ?" - строго допрашиваетъ его богиня. Вепрь оправдывается: онъ вовсе не хотѣлъ его убить - прельщенный его красотой, онъ хотѣлъ лишь запечатлѣть поцѣлуй на его бѣломъ тѣлѣ... Читатель согласиться, что Шекспиръ и его источники только отсюда и могли заимствовать подробности, развитыя имъ въ строфѣ 186.

Но это не все. Если оставить въ сторонѣ бѣдное дѣйствіе поэмы Шекспира - оно представится намъ долгимъ словопреніемъ между обоими героями на тему "слѣдуетъ ли любить?" Венера множествомъ соображеній доказываетъ, что да; Адонисъ доказываетъ противное, выставляя противъ чувственной любви Венеры свой идеалъ чистой, небесной любви (стр. 129 сл.). Словомъ, передъ нами настоящая античная "контроверсія", плодъ столь любимой Овидіемъ риторики, - контроверсія, знаменитый образецъ которой онъ оставилъ новому міру въ подражаніе въ началѣ XIII книги "Превращеній", тамъ, гдѣ устами Аянта и Одиссея сила физическая и сила умственная ведутъ споръ о преимуществѣ.

Впрочемъ, тутъ античное вліяніе сталкивается съ національнымъ - или, точнѣе говоря, съ античнымъ же, но производнымъ и поэтому болѣе не ощущаемымъ, какъ таковое. Мы говоримъ о вліяніи на нашу поэму средневѣковой и спеціально англійской аллегорической поэзіи.

IV .

Оплодотворителями художественной поэзіи новой Европы были, какъ извѣстно, главнымъ образомъ, Виргилій и Овидій. Первый въ своихъ "эклогахъ" вводитъ оригинальную поэтическую форму, которою средневѣковая поэзія не замедлила воспользоваться - лирическій споръ двухъ пастуховъ, разрѣшаемый третьимъ. Эта форма была зародышемъ провансальской "тенцоны"; но такъ какъ преимущественной темой трубадуровъ была любовь, то и тенцона получила эротическое содержаніе, при чемъ вдохновителемъ сталъ поэтъ-классикъ и верховный судья средневѣковыхъ "дворовъ любви" Овидій. Современный читатель, незнакомый съ этимъ давно отжившимъ поэтическимъ направленіемъ, можетъ составить себѣ представленіе о немъ по той трагической тенцонѣ, которую Вагнеръ вставилъ во II актъ своего Тангейзера. - Понятно, что ядромъ тенцоны было развитіе отвлеченныхъ представленій - цѣломудріе и сладострастіе, довѣрчивость и ревность, любовь молодая и любовь зрѣлая, любовь знатной и любовь простушки и т. д.; этимъ тенцона сближается съ богатой литературой такъ называемыхъ "контрастовъ". Сама форма была, разумѣется, діалогическая, т.-е. почти-что драматическая; для превращенія этой драматической лирики въ настоящую драму нужны были дѣйствующія лица. Таковыми естественнѣе всего было сдѣлать тѣ самыя представленія, о которыхъ шла рѣчь, путемъ ихъ олицетворенія - т.-е. аллегоріи.

Аллегорія была тоже античнымъ произведеніемъ - не столько, впрочемъ, греческимъ, сколько римскимъ, настоящимъ порожденіемъ отвлеченной римской религіи. Но ея собственный расцвѣтъ начался въ христіанскую эпоху, что и понятно: античная миѳологія, эта основа античной поэзіи, могла быть спасена для христіанства только подъ условіемъ аллегорическаго ея толкованія. Въ средневѣковой поэзіи аллегорія играла громадную роль; достаточно вспомнить о Данте и послѣднихъ пѣсняхъ его "Чистилища"; при такихъ условіяхъ превращеніе, о которомъ идетъ рѣчь, не было затруднительно. Спеціально въ Англіи "моралитеты", явившіеся на смѣну библейскимъ драмамъ, пользовались громадной популярностью. Ихъ историко-литературная заслуга очень велика: они были мостомъ между духовной и свѣтской драмой.

Параллелью къ моралитету или аллегорической драмѣ былъ аллегорическій эпосъ; разница заключается, однако, въ томъ, что онъ явился на смѣну не духовному, а свѣтскому, рыцарскому эпосу. Въ немъ продолжала держаться традиція эпической поэзіи, въ то время какъ рыцарскій эпосъ, окончательно опошлившійся, долженъ былъстушеваться передъ романомъ. Спеціально въ Англіи онъ прилежно воздѣлывался въ 14 вѣкѣ; въ елизаветинскую эпоху онъ далъ своего главнаго представителя, Спенсера, который въ своей нѣкогда знаменитой "Царицѣ фей" (Fairy queen) тонко, на почвѣ чисто фантастическаго дѣйствія, изобразилъ и прославилъ дѣвственную правительницу своей страны. Къ этому направленію примыкаетъ и Шекспиръ въ нашей поэмѣ; не трудно убѣдиться, что мы имѣемъ тутъ передъ собою преимущественно аллегорическую поэму. Мы смѣло могли бы ее озаглавить "сладострастье и цѣломудріе". Венера уже въ средніе вѣка превратилась въ аллегорическое лицо, какимъ и осталась вплоть до "Телемака" Фенелона и его многочисленныхъ послѣдователей; что же касается Адониса, то на его мѣстѣ - по правильному замѣчанію вышеназваннаго Чишвица - былъ бы точно также возможенъ какой-нибудь принцъ Pudor de Castus или другой герой аллегоріи.

Таковы оба корня нашей поэмы.

V .

Объ ея вліяніи на послѣдующую литературу будетъ умѣстнѣе сказать по поводу второй поэмы Шекспира, которая представляетъ прогрессъ въ сравненіи съ ней; здѣсь мы попытаемся дать ея литературную оцѣнку - вкратцѣ, такъ какъ это, согласно сказанному, въ данномъ случаѣ второстепенное соображеніе.

Современники Шекспира восхищались нашей поэмой - она въ короткое время (13 лѣтъ) выдержала шесть изданій, между тѣмъ, какъ "Ромео и Джульетта" въ то же время должна была ограничится двумя. Спрашивается, что могло ихъ такъ плѣнить?

Прежде всего не глубокомысліе концепціи, въ которую они и не вдумывались. Современный читатель подъ часъ поражается, соприкасаясь съ этой, можно сказать, космической этикой любви въ стилѣ Эсхила, которую мы имѣемъ въ строфѣ 29; ужъ не уловилъ ли поэтъ таинственнаго смысла древняго миѳа? Адонисъ, "господинъ природы", не желающій удѣлятъ своего естества, чтобы за вѣчность рода не заплатить собственной, индивидуальной гибелью; Венера, богиня любви, требующая отъ него этой жертвы... Но нѣтъ; поэтъ лишь коснулся невзначай этой концепціи, онъ не воспроизвелъ ея. Его Адонисъ остается непреклоннымъ и все-таки гибнетъ, причемъ его гибель не исходитъ отъ оскорбленной имъ Венеры (какъ въ миѳѣ объ Ипполитѣ), а является дѣломъ случая - тутъ никакого смысла нѣтъ. Смыслъ возстановляется въ послѣднихъ строфахъ (190 сл.): Венера, у которой "рокъ" отнялъ ея любимца, отравляетъ любовь на всѣ времена, она мститъ міру такъ же, какъ Церера, которая, потерявъ свою любимую дочь, "отравляетъ сѣмена хлѣба" - все это взято у того же Овидія (V 480: vitiataque semina fecit). Вотъ галантный отвѣтъ на галантный вопросъ, отчего въ любви сладость приправлена горечью - мы въ придворной атмосферѣ, тамъ гдѣ растетъ извѣстный намъ изъ "Сна въ лѣтнюю ночь" цвѣтокъ: "любовь въ праздности".

Могущественные покровители Шекспира любили этотъ цвѣтокъ; и это была одна изъ причинъ, почему имъ должна была понравиться наша поэма... Въ ней господствуетъ одна сладострастная картина: картина Венеры, обнимающей Адониса, расточающей передъ нимъ и въ словахъ, и въ ласкахъ всѣ соблазны и упоенія исключительно чувственной, полной нѣги и забвенія, любви. Передъ нами излюбленная тема итальянской живописи 16 вѣка, Венеры и другія прекрасныя грѣшницы Тиціановъ и Корреджіо, до того воплотившія въ себѣ физическую красоту, что при видѣ ихъ царственно горделивыхъ формъ мы забываемъ ставить вопросъ объ ихъ душѣ. Шекспиръ - тотъ же Тиціанъ или Корреджіо въ стихахъ; его палитра неистощима, все новыми и новыми красками расписываетъ онъ подробности своей картины, нанизывая метафоры, сравненія, гиперболы... Современному читателю врядъ ли понравится этотъ ароматный до удушливости стиль, приправленный всѣми снадобьями тогдашней поэтической косметики - изъ коихъ многія, къ слову сказать, не отличались благовоніемъ: у Шекспира Венера и восхищается потной рукой Адониса (стр. 5) и сама потѣетъ (стр. 30), а Адонисъ жметъ ей носъ (стр. 80), не говоря уже о томъ мѣстѣ, гдѣ Адонисъ падаетъ Венерѣ на животъ (стр. 99). И не слѣдуетъ приписывать всѣ эти излишества духу времени: кое въ чемъ сказалась молодость самого поэта, какъ мы это увидимъ ниже. Но въ общемъ наша поэма все-таки - торжество того "драгоцѣннаго стиля", до котораго была такъ охоча вся та эпоха.

Итакъ, эротизмъ въ содержаніи, эротизмъ въ формѣ, этомъ эстрактѣ итальянскихъ concetti періода Возрожденія - вотъ первое, что должно было понравится читателямъ Шекспира; но это не все. Графъ Соутгемптонъ и его сверстники - были не только галантные по понятіямъ того времени кавалеры, это были и лихіе наѣздники, и смѣлые охотники. Нашъ поэтъ съ большимъ стараніемъ приноровился къ этимъ ихъ потребностямъ. Вспомнимъ о встрѣчѣ коня Адониса съ невѣсть откуда взявшейся кобылой (стр. 44 сл.); на ходъ дѣйствія она никакого вліянія не имѣетъ, на Адониса этотъ лошадиный эротизмъ такъ же мало дѣйствуетъ, какъ и божественный эротизмъ самой Венеры. Но англійскіе спортсмены безъ сомнѣнія оцѣнили эту идиллію изъ конской жизни съ ея роскошными описаніями рѣзваго скакуна и его брыкливой подруги, и не одинъ благородный лордъ сравнивалъ коня и Венеру нашего поэта съ обѣими главными радостями своей жизни, своей лошадью и своей любовницей. А затѣмъ - охота, охота псовая, это увлеченіе англійской, какъ и всякой другой знати, охота на зайцевъ въ описаніи Венеры (стр. 113 сл.), облава на вепря въ описаніи самого поэта (стр. 147 сл.) - нѣтъ, Шекспиръ зналъ, что дѣлалъ: прекрасно знакомый со вкусами своей публики, онъ писалъ съ безошибочнымъ разсчетомъ.

VI .

Когда же, однако, онъ написалъ свою поэму? Онъ посвятилъ ее своему высокому покровителю, графу Соутгемптону, въ 1593 г., со знаменательнымъ эпиграфомъ изъ элегіи Овидія ( I , 15)

Пошлое - черни удѣлъ; а мнѣ Аполлонъ златокудрый
Пусть Касталійской воды полные кубки нальетъ!

какъ " первый плодъ своего воображенія " (the first heir of my invention). Между тѣмъ, къ 1593 г. Шекспиръ написалъ уже цѣлый рядъ драмъ - тогда "Венера и Адонисъ" уже далеко не была первымъ плодомъ его воображенія. Шекспирологи несогласны между собой, слѣдуетъ ли признать за поэмой болѣе раннее происхожденіе, или же понимать это слово invention въ такомъ смыслѣ, чтобы оно обнимало только поэмы, но не драмы. Послѣднее безъ натяжки невозможно; въ пользу перваго предположенія говоритъ между прочимъ слѣдующее обстоятельство. Читателю памятна потѣшная сцена изъ "Генриха IV ", гдѣ Фальстафъ, разыгрывая роль строгаго короля, судитъ его повѣсу сына, принца Генриха. Тутъ поэтъ влагаетъ ему въ уста слѣдующую тираду, приводящую въ восторгъ персоналъ истчипской харчевни:

Уйдите лорды, съ грустной королевой;
Ея грозные шлюзы полны слезъ

(т. II стр. 156 наст. изд.). Очевидно, поэтъ пародируетъ здѣсь чей то напыщенный стиль; но чей? Какъ видно изъ стр. 160 нашей поэмы - свой собственный: "здѣсь она опускаетъ вѣки, которыя, подобно шлюзамъ, задерживали хрустальную струю, которая съ ея прекрасныхъ двухъ щекъ стекала на сладкое ложе ея лона". А если поэтъ въ тотъ ранній періодъ своего творчества, когда онъ писалъ Генриха IV, уже иронизировалъ надъ вычурнымъ стилемъ своей поэмы - то позволительно предположить, что она была создана имъ много раньше и была дѣйствительно, какъ онъ намъ говоритъ, первымъ плодомъ его воображенія.

Вмѣстѣ съ тѣмъ этотъ отзывъ зрѣлаго Шекспира указываетъ намъ правильную точку зрѣнія для критики. Мы должны видѣть въ "Венерѣ и Адонисѣ" юношеское произведеніе великаго поэта, радоваться тѣмъ проблескамъ генія, которые въ немъ есть, объ излишествахъ же судить снисходительно, зная, что онъ осудилъ ихъ самъ въ эпоху своего расцвѣта.

Ѳ. Зѣлинскій.