Зине-Глуз Лазар - Ангелочек

Ангелочекъ.

Разсказъ Зине-Глуза.

...Сбѣжались всѣ, столпились у входа въ подвалъ, слѣдя за происходящимъ лишь издали и украдкой. Нерѣшительные, робкіе пятились къ, двери, жались другъ къ другу. Дрожали и не могли уйти...

Стадо спугнутое, загнанное, прижатое!

Смирилась, умолкла говорливая, шумливая толпа. Застыла, подвижная, слившись въ молчаливый трепетный ужасъ, въ священное благоговѣніе. И носилась надъ толпой, надъ головами рѣяла Смерть-всесильная, таинственная....

-----

...Въ отдаленіи, въ глубинѣ полутемной комнатки, продолговатой и узкой, стояла молодая мать, блѣдная растрепанная. Тонкія, безкровныя губы ея сжимались. Складывались въ нервную ужасную гримасу. Она въ безсиліи руки ломала,-- суставы пальцевъ хрустѣли... и истерично вскрикивала:

-- Басюня, голубка маленькая! Дорогая, милая!..

И была рѣшимость на потемнѣвшемъ лицѣ -- страхъ и безуміе въ расширенныхъ глазахъ... Казалось, вотъ-вотъ женщина ринется въ борьбу, въ схватку отчаянную,-- на врага бросится, на Невѣдомаго...

-- Басюня, горе мнѣ Басюня, Басечка! Вопль отчаянія проникалъ въ самое сердце... приводилъ въ трепетъ тѣхъ, что вокругъ стояли.

-----

-- М-ма! Ма-а-ма!-- Басичка стонала въ темномъ косомъ углу, въ кучѣ тряпокъ и лохмотьевъ... Въ мукахъ предсмертныхъ трепетала... вся покрытая сплошными пузырями.

Въ ребенкѣ слабо теплилась, едва-едва мерцала жизнь.-- Угасала, молодая, не окрѣпшая, не созрѣвшая.-- М-ма! Ма-а-м-ма!

И слова мать склоняется надъ маленькой низенькой люлькой, надъ умирающей дочуркой, и снова съ воплемъ отскакиваетъ.-- Я, я виновата!-- оставляла ее одну... кипятокъ оставила... Я убійца! Я... Я!..

...Басичка испустила духъ: стала прахомъ, неподвижнымъ, нѣмымъ.

Наступила недолгая тишина.

-- Умерла Басичка! Умерла!

Поднимаются крики бурные... Рвутся изъ устъ слабой женщины, застывшей минуту въ нѣмомъ ужасѣ -- внезапные, яростные, какъ прибой волнъ:

-- Умерла она! Умерла!

Она вздрагиваетъ. Бьется въ мучительныхъ судорогахъ, словно одержимая падучей. Хватаетъ себя за волосы, впивается въ нихъ рветъ съ ожесточеніемъ. Ножа, ножа! Дайте ножа!... Я зарѣжу себя, заколю...

И царапаетъ себя ногтями... Изнемогая въ неистовствѣ, въ изступленіи, въ припадкѣ безумія. И показывается кровь, алая, успокаивающая... Боль остріемъ своимъ притупляетъ чувства, утишаетъ страданія, что бурлятъ и бушуютъ...

-----

... Живая, веселая была Басичка, всегда чистая, красивая.

Была маленькая она... Малое личико, съ высокимъ покатымъ лобикомъ въ изящной рамкѣ красовалось -- въ шелкѣ волосъ бѣлокурыхъ... Вся головка утопала, скрывалась въ чащѣ кудрей, что сплетались въ корону золотую, сползали внизъ по розовой шейкѣ... Обнимая ее, цѣлуя стройную, трепетную...

... Гирляндамъ подобно, падали... Свѣтлыя, вьющіяся, легкія и брызжущія. На плечикахъ упругихъ отдыхали... Дрожа и вздрагивая въ нѣгѣ, въ истомѣ сладкой.

И снова перешептывались, шумѣли... Словно лѣсъ молодой, зеленый, что пробуждается въ теплѣ въ свѣтѣ солнца послѣ грозъ весенней ночи.

... Вечеръ. На порогѣ одинокой квартирки показывается фабричная работница-матъ. Стоить съ минуту, глядитъ въ уголъ и мгновенно порывается впередъ: Басюня! Въ глазахъ молодой матери, яркимъ пламенемъ страсти, вспыхиваетъ безконечная радость,-- радость тайная, глубокая, сердечная. Стремительно подхватываетъ рѣзвушку къ себѣ ни руки: ласкаетъ трепетно, гладить по головкѣ, по волосамъ.

-- Смотри, Басюня! Яблочко красненькое!... Тебѣ папа прислалъ... И по исхудалымъ щекамъ работницы разливается улыбка, широкая, лучистая... Освѣщая усталое, измученное лицо.

-- Вылитый отецъ! И цвѣтъ волосъ... Шопотъ одинокой женщины дрожитъ, какъ увлеченіе, восторгъ -- переходить въ тихую, страстную молитву...

-- Въ ребенкѣ друга узнаетъ... Вспоминаетъ минувшее счастье... такое еще близкое, такое ужъ далекое!

-- Теперь ты у меня все... моя радость, мое утѣшенье. Папа -- солдатъ... пошелъ на войну... Мы однѣ, ангелочекъ мой дорогой, прекрасный.

-- Хочу его видѣть мама. Онъ хорошій, придетъ?..

-- Придетъ крошечка, придетъ, родная... Увидишь!.-- И страстнѣе прижимаетъ ребенка, цѣлуетъ... погружаясь въ забвеніе, долгое, сладостное...

-----

...Раннія, зимнія сумерки. Таинственный полумракъ. Падаетъ снѣгъ... стелясь по землѣ пеленой чистой, лицемѣрной... Точно хочетъ заполнитъ всѣ ея неровности, обѣлить ея черную грудь!

Въ подвалѣ въ отдаленномъ углу двора сидитъ одинокая женщина, покинутая, побѣжденная...-- На полу, со свѣсившейся внизъ головой, безъ мыслей, безъ думъ... точно охватило ее оцѣпенѣніе. столбнякъ... Порою открываетъ потухшіе глаза, и взоръ тупой, апатичный блуждаетъ по опустѣвшему подвалу, по убогой обстановкѣ...

...Потолокъ свѣсился низко-низко. Почернѣли сѣрыя, заплѣсневѣлыя стѣны. Изломались оконныя рамы; стекла облѣплены спѣтомъ.-- Дырявый, покривившійся столъ; пара расшатанныхъ табуретокъ и опрокинутый ящикъ отъ лимоновъ.

Надъ плитой протянута веревка; развѣшено разное тряпье... Лохань -- вверхъ дномъ, еще не обсохла... Ржавый котелокъ... и Смерть таится въ его черной глуби...

-----

...И грустью вѣетъ, запустѣніемъ... Уныло, равнодушно все глядитъ на женщину, сумрачно враждебно молчитъ?..-- Но была же, была Басюня! Лишь сегодня утромъ рано, до свѣту, стирала ея платьице... Стояла Басичка вотъ тутъ... Плескалась рученками въ лоханкѣ, золотыя кудри забрызгала!..

За что же? За что смерть такая скорая, некрасивая!?.. Для того-ли Онъ подарить ей жизнь, когда спасъ ее отъ рукъ тѣхъ, что убивали стариковъ и дѣтей!?.

Зачѣмъ же, зачѣмъ она мать, осталась? Кого имѣетъ теперь,-- кому нужна ея жизнь? Мужу?.. Гдѣ онъ? Богъ знаетъ, живъ-ли!..

-----

Въ тиши ночи раздается плачъ осиротѣвшей женщины. Несется голосъ скорбный... замирая въ пустомъ подвалѣ какъ въ могильномъ склепѣ...

Снѣжный вихрь кружитъ... погружая жилище Печали, въ глубокое безмолвіе. И плачетъ вѣтеръ, и воетъ, и слышится далекая, безсильная жалоба -- мучительная безпредѣльная Тоска...

ЗИНЕ-ГЛУЗЪ.

"Приазовскій край". 1915. No 340. 25 декабря.