Засулич Вера Ивановна - Рецензия на статью С. М. Кравчинского (Степняка) "Терроризм в России и в Европе"

Засулич В. И. Избранные произведения

М.: Мысль, 1983.-- (Для науч. б-к).

[РЕЦЕНЗИЯ НА СТАТЬЮ С. М. КРАВЧИНСКОГО (СТЕПНЯКА) "ТЕРРОРИЗМ В РОССИИ И В ЕВРОПЕ"]

Der terrorismus in Russland und In Europa. Von Stepniak. Die Neue Zeit, No 8--9, 1890.

Статья нашего друга Степняка.1 есть, формально говоря, прозаическое произведение. Но по существу дела это поэма, в том смысле, в котором понимали некогда эпические поэмы: рассказ о событиях, в значительной степени причиненных вмешательством сверхъестественных сил. Характер поэмы статья Степняка принимает, впрочем, лишь там, где речь идет о настоящем или будущем. В страницах, посвященных прошлому, в мастерском изображении начала наших нелегальных организаций мы узнаем, наоборот, Степняка, написавшего несколько времени тому назад роман "The career of a nihilist" {Несколько глав этого романа были помещены во второй книжке "Социал-демократа" 4. -- Прим. В. И. Засулич.}2. Об этом заслуживающем самого серьезного внимания литературном произведении, в котором жизнь русских революционеров впервые обрисована со знанием изображаемой среды, мы надеемся подробнее поговорить с нашими читателями. Теперь заметим только, что в романе мы вовсе не замечаем поэтического вымысла (в вышеупомянутом значении слова) и всюду чувствуем себя на почве реальной русской действительности конца 70-х годов. Статья же в "Neue Zeit"3 является ярким проявлением той стороны русского ума, которую одно из действующих лиц вышеупомянутого романа, революционер-еврей Давид, так характеризует в разговоре с товарищем: "Вы, русские, чувствуете ненависть к положительным, осязательным вещам; вы постоянно нуждаетесь в какой-нибудь фантастической бессмыслице (some fantastical nonsense), чтобы опьянять свои головы". Замечание очень верное, и статья самого Степняка служит новым доказательством его справедливости 5. Мы вовсе не хотим сказать, чтобы в ней были бессмыслицы, да и Давид напирал не на бессмысленность, а на фантастичность русских голов. Он не хотел обижать своих товарищей, не хотим и мы и твердо надеемся, что Степняк не обидится на наше замечание. Не всё, впрочем, как мы уже заметили, кажется нам фантастичным в его статье. С первыми страницами, например, где говорится о нравственной стороне терроризма, мы совершенно согласны. Террористы были, несомненно, очень хорошие, благородные люди, а наше правительство заслуживает всякого террора. Мы думаем только, что оно заслуживает гораздо большего. Слишком мало заставлять время от времени "корчиться змею, сдавливающую нацию", по картинному выражению Степняка. Пожалуй, даже слишком много чести этому пресмыкающемуся, что гибнут хорошие люди ради одного лишь удовольствия заставить его покорчиться. Змею необходимо уничтожить. Мы, впрочем, совершенно согласны с автором, когда он говорит, что террор не был в глазах своих сторонников проявлением мести или самозащиты, а представлялся им особой системой политической борьбы. Но представляется ли он после стольких лет опыта самому автору целесообразной системой борьбы против самодержавия, не совсем ясно из его статьи. Но об этом после. Итак, с первыми двумя страницами статьи мы согласны, ко уже с конца второй начинаются чудеса. Заметив, что в других странах старый порядок был разрушен народом под предводительством буржуазии, в России же, где народ не понимает пользы политической свободы, за нее приходится бороться образованному классу, носящему название интеллигенции, Степняк приступает к определению этого "класса". "Он не имеет,-- говорит автор,-- ни особого происхождения, ни особого положения, кроме профессионального. Он охватывает (umfasst) дворянство, образованную часть буржуазии, духовенства и правительственных чиновников. Именно этот класс, который с детства пропитывается либеральными идеями величайших европейских мыслителей (это духовенство-то?) и проникнут самыми передовыми демократическими воззрениями, всего более угнетаем современным деспотизмом". (Чиновничество угнетается деспотизмом! Или дворянство, которое посажено теперь в передний угол под самые образа, и правительство не знает, чем его еще попотчевать?!) Трудно представить себе, чтобы в той или другой из вышеприведенных фраз не была пропущена какая-нибудь оговорка, ограничивающая размеры определяемого автором класса или выделяющая из этого класса ту его часть, которая "пропитана"... "проникнута" и "угнетена". Но с другой стороны, автор, видимо, писал свою статью в таком исключительном настроении, в таком припадке самой святой веры -- веры угольщика, как говорилось во Франции, пока угольщики не заразились современным неверием,-- что, может быть, перед его духовными очами и носится образ такой "проникнутой" всем желательным для него интеллигенции, состоящей из всех лиц, обучавшихся в корпусах, гимназиях и семинариях. При вере это возможно. Всякий русский интеллигент православного вероисповедания еще в катехизисе Филарета выучил, что вера есть "уверенность в невидимом как бы в видимом, в желаемом и ожидаемом как бы в настоящем"6 и закрывание глаз на все видимое, но нежелаемое. Последней части определения у Филарета, положим, не имеется, но она необходимо вытекает из первой.

Состоящая из совокупности высших и правящих классов интеллигенция находится в России, по мнению автора, в самом печальном положении. Экзотический характер нашей культуры, недоверие крестьян по отношению к каждому носящему немецкое платье, их невежество и "средневековые предрассудки в религиозном и политическом отношении" ставят "образованные классы, лишенные опоры, в самое отчаянное положение. В своей собственной стране, среди своих соотечественников, людей одной с ними крови и одного языка, они находятся в положении численно слабой, но превосходной по культуре расы, отданной на жертву варварским завоевателям". Если не предположить опечатки, если речь действительно идет о массе чиновничества, духовенства и дворянства, а не об исключениях; о высших классах, а не об отбившихся от них разночинцах, то выходит поистине нелепая картина, выражаемая пословицей: "Медведь корову дерет, да сам же и ревет". Выходит, что чиновничество, деря мужика в сообществе с дворянством, духовенством и всякой просвещенной и непросвещенной буржуазией, само же оказывается несчастной жертвой варварских завоевателей. Мы, положим, тоже утверждаем, что старый экономический быт русского крестьянства значительно облегчает задачи как самодержавного правительства, так и всех образованных и необразованных медведей, обдирающих русский народ. Но это другой вопрос, и к тому же кто, какие либеральная и демократическая часть образованных классов, с беспримерным усердием отстаивает этот средневековый быт? Как бы там ни было, но "вызванная к жизни горячим западным ветром" новая "угнетенная" нация, не имея возможности прибегнуть к восстанию, обратилась к террору. Это тоже похоже на правду. Но дальше опять чудеса. "При современном положении партий в России,-- говорит Степняк,-- развитие ведет или к всестороннему политическому террору, или к вызванной голодом и отчаянием социальной революции масс. Есть лишь одно средство выйти из этой дилеммы, и это средство заключается в том, чтобы привлечь к делу революции существенную часть самого правительства, т. е. армию, правительственные учреждения и чиновников, задачи которых заключаются в охранении трона. Таким образом, правительство разделилось бы в самом себе и, подрываемое собственными руками, исчезло бы в скором времени. Это было бы аномалией. Но господствующая теперь в России система является анахронизмом, достаточно ужасным, чтобы сделать возможной всякую аномалию. Если ход дела примет последнее направление, то мы переживем ряд государственных переворотов и военных восстаний с более или менее значительным вмешательством других слоев общества. Такова именно программа, которую приняла и старается осуществить партия Народной воли". Не правда ли, удивительно и неожиданно? Неожиданны, конечно, не пожелания автора, чтобы правительство само себя подкопало и уничтожило. Эти желания совершенно естественны. Уж на что лучше, коли оно само постарается! Мы не говорим также, чтобы государственные перевороты и военные заговоры были у нас невозможны. Мы этого не знаем. Мы знаем, что бывали (очень немногие, правда, и невысокопоставленные) чиновники, оказывавшие кое-какие услуги революционерам. Мы знаем, что движение молодежи отзывалось и в военно-учебных заведениях, что между молодыми офицерами бывали революционеры; но все это слишком далеко еще от государственного переворота или военного заговора. Да, думается нам, не знает, а только мечтает об этих заговорах и сам автор. Кабы он знал о готовящемся государственном перевороте или о военном заговоре, не стал бы о них печатать. В мечтах же о подобных заговорах нет, конечно, ничего ни нового, ни неожиданного. Удивительной и неожиданной во всем этом нам представляется только новая партия Народной воли со своей программой правительственного самоподкапывания. Мы никогда не слыхали об этой партии и ничего не знаем о ней, кроме того, что говорит автор, но по смыслу фразы, в которой эта партия упоминается, она состоит, очевидно, не из военных или чиновников, "задача которых заключается в охранении трона",-- их предстоит еще привлечь к делу революции,-- а из людей "штатских" и не служащих, заботящихся об этом привлечении. Если она состоит из элементов, сколько-нибудь сходных с элементами старой партии Народной воли, то мы полагаем, что напрасны ее старания. Правительственные лица, могущие с каким-нибудь основанием мечтать о государственное перевороте, должны быть довольно высокопоставленными лицами, и не станут они действовать вследствие стараний тех неслужащих разночинцев, из которых всегда состояло большинство элементов нашего революционного движения. В начале 80-х годов, когда некоторые высокопоставленные лица возымели конституционные пожелания, они образовали общество "тайной охраны", гораздо ближе стоявшее к синей жандармской "охране", чем к народовольцам. Военные заговоры... но нам кажется, что о военных нам, "штатским", лучше не разговаривать: никакого военного заговора из наших "штатских" разговоров выйти не может. Мы вообще думаем, что за выполнимость программы новой партии Народной воли говорит только то, что "господствующая теперь в России система так ужасна, что делает возможной всякую аномалию". Но ведь это плохой довод. Ведь на основании этого довода, совершенно равносильного знаменитому тихомировскому изречению: "История идет невероятными путями"7, можно доказать решительно всякое данное положение, лишь бы оно было "ненормально" и невероятно. Можно предсказать, например, что современный режим продержится у нас еще 100 лет. Это было бы чрезвычайно большой аномалией и уж на что невероятно? Но именно поэтому и т. д. и т. д. "История идет невероятными путями"!

Оставим в стороне "аномальную" программу новой Народной воли; мы имеем перед собою две возможности: голодный бунт отчаяния или террор. Голод и отчаяние масс зависят от того, что в просторечии называется божьим попущением, да еще от царской милости, а ни в каком случае не от людей, стремящихся активно содействовать освобождению своей страны. Дляэтих последних остается, таким образом, один "всесторонний террор".

Автор нигде не поясняет, каким образом может террор содействовать падению деспотизма; ом, впрочем, и не проповедует террора; он лишь объясняет его появление в прошлом и предсказывает его возобновление в будущем. Однако он сам совершенно справедливо говорит, что террор был в глазах своих последователей средством для достижения их цели -- освобождения страны, да и никакая партия не может употреблять средств, не являющихся целесообразными в ее глазах. Но какого именно влияния на ход освобождения России могут ждать от террора будущие террористы или ждет сам автор, очень трудно угадать из его статьи. Степняк любит выражаться сравнениями, часто очень картинными, но иногда говорящими совсем не то, что хотел сказать автор. Он утверждает, например, что шедшие на верную смерть русские террористы стремились к победе "по образцу римских полководцев, принося себя в жертву подземным богам". Степень самопожертвования в обоих случаях действительно одинакова. А если принять во внимание, что в одном случае жертвовали собою закаленные в боях воины, а в другом -- не видавшие крови юноши, что римляне умирали в бою, а русские юноши -- на виселицах, то героизм русских революционеров покажется даже более замечательным. Но каждому, кто припомнит, при каких обстоятельствах приносили себя в жертву римские полководцы, приведенный пример скажет гораздо больше, чем думал Степняк. Нам кажется даже, что трудно выбрать более подходящее сравнение для пояснения той мысли, что самое идеальное геройство отдельных личностей только тогда и не остается без результатов, только тогда и может повлиять на судьбу целой страны, если за героями стоит масса, если есть кому воодушевиться их героизмом, воспользоваться их делом. Ведь римские полководцы посвящали себя и вместе с собою неприятельское войско подземным богам перед рядами готовых к бою римских солдат (а римские солдаты ведь это была целая нация). Когда предводитель падал под ударами врагов, это означало в глазах римлян, что боги приняли в жертву также и неприятелей. Но отправить неприятелей по назначению составляло задачу римского войска, достигавшуюся упорной битвой. Геройский поступок вождя и уверенность в победе усиливали одушевление войск. Но само это геройство, этот, так сказать, священный момент в земном деле борьбы имел смысл лишь при наличности материального, земного условия победы -- готового к бою войска. Очень храбрым, но в то же время практичным и трезвым римским вождям и в голову не приходило пренебрегать скромным делом собирания войска в расчете на свое личное геройство.

В другом месте, стараясь показать целесообразность русского террора в противоположность нелепости его в Европе, автор говорит, что со стороны генералов, командовавших прусскими войсками в последней войне, было бы очень глупо отправиться во французский лагерь с целью убить Наполеона III или Базена8, вместо того чтобы идти против врагов со своими превосходными армиями. Но вообразите себе, продолжал Степняк, изолированный отряд вольных французских стрелков, который действовал бы подобным образом против прусских генералов; таково положение русских нигилистов.

Не совсем таково. Ведь этот изолированный отряд явился бы ничтожнейшей частью военных сил Франции. Его деятельность не могла бы иметь ни малейшего влияния на общий исход войны, она осталась бы в ней исключительным частным случаем. В России же вся революционная война заключалась в деятельности нашего отряда стрелков. Видоизменим для большей наглядности сравнение автора. Вообразим себе страну, очутившуюся совсем без войска в момент неприятельского нашествия. Люди, взявшие на себя инициативу обороны этой страны, вместо того чтобы собирать войска, решили ограничить все дело своим личным геройством и отправились в неприятельский стан убивать предводителей. Целесообразно ли поступили бы они? Не оказалась ли бы эта предполагаемая страна, несмотря на геройство инициаторов, убивших главнокомандующего и нескольких генералов, совершенно беззащитной? Что помешало бы неприятелю целиком присоединить ее к своим владениям? И надежда избавиться от чужеземного ига явилась бы для предполагаемой страны лишь тогда, когда нашлись бы люди, которые принялись бы собирать силы и подготовлять народное восстание, как бы ни была трудна такая работа под надзором бдительных врагов. Но если без войск геройство отдельных личностей не может принести никаких результатов, то, наоборот, когда есть войска, когда за инициаторами стоит народная сила, единичные геройские подвиги могут оказать при случае огромное влияние на исход той или другой битвы, а следовательно, и всего движения.

Но целесообразен или нет не опирающийся на народную силу террор, из той же статьи Степняка, хотя и помимо его воли, оказывается, что никакой серьезный террор и невозможен теперь в России. Предсказав возобновление террора в том случае, если одна часть правительства не пожелает подкопать и уничтожить другую, Степняк вслед за тем самым красноречивым и убедительным образом доказывает, что террор возможен лишь при существовании значительного числа нелегальных революционеров, объединенных в крепкую организацию. Мы думаем, что он безусловно прав в этом отношении. Мы думаем, что взяться за террор может лишь крепкая, уже несколько лет действующая на революционном поприще организация, какою была "Земля и воля" перед началом политических убийств9. В руках каждой недостаточно окрепшей организации террористические попытки неизбежно окажутся тем, что Степняк очень метко называет, говоря о действиях анархистов, "скорее экспериментами над употреблением динамита, чем политическими действиями". Тот же характер экспериментов носили за последние восемь лет и все русские приготовления к покушениям, несмотря на то что по геройству и самоотвержению люди, как Ульянов10, ни в чем не уступали лучшим террористам предыдущей эпохи. На таких заранее осужденных на неудачу попытках не может выработаться никакой организации. Они неизбежно убивают всякий кружок, имеющий несчастье с ними начать свою революционную деятельность. С этим согласился бы, вероятно, и Степняк, но он верит, что в России существует множество нелегальных революционеров, что там есть обширные организации, составляющие "государство в государстве", имеющие свое "бюро", из которых самые важные -- паспортное и финансовое. Как хорошо было бы, если бы существовали у нас такие организации! Они бесконечно облегчили бы всякое революционное дело. Но к великому несчастью, таких организаций нет теперь в России. Из "нелегальных" существуют только отдельные личности, у которых, опять-таки к нашему величайшему сожалению, никаких бюро, ни паспортных, ни финансовых, не имеется, да не имеется часто и вообще ни паспортов, ни финансов. Сам Степняк сказал бы, что террор невозможен теперь в России, если бы не обманывала его вера.

Но, скажут нам, если теперь и нет сильных революционных организаций, состоящих из нелегальных, то они могут выработаться к тому времени, когда новая партия Народной воли убедится в тщетности своих стараний повлиять на существенную часть правительства. Несомненно, что сильные революционные организации могут выработаться в короткое время, но лишь в том случае, если революционеры толково и настойчиво примутся за посильное революционное дело, доступное в тех или иных размерах для каждого серьезного кружка. Только на таком посильном деле и могут вырабатываться организации. Для наших организаций 70-х годов11 таким делом была пропаганда среди крестьян и рабочих, и они приобрели в ней такую ловкость и опытность, что перед началом террора деятельность в народной среде стала для них почти безопасной. Мы убеждены, что и теперь нет другого дела, на котором могли бы выработаться сильные революционные организации. Не на попытках же влиять на правительственные учреждения можно приобрести революционную опытность! Мы уже говорили, что, по нашему мнению, ее нельзя приобрести и начиная с приготовления динамита. Поэтому даже тот, кто видит все спасение в терроре, должен бы желать, чтобы революционеры сосредоточили свою деятельность на пропаганде. Но с другой стороны, пропаганда не может быть успешна, не может повести и к созданию сильных организаций, если не в ней видят революционеры свою главную задачу, не на нее возлагают свои надежды, а занимаются ею между прочим, продолжая "опьянять свои головы" совсем иными, не имеющими с нею ничего общего "фантазиями".

В ответ на приведенное нами выше замечание Давида насчет склонности русских людей к фантазиям его собеседник, главный герой романа "The career of a nihilist" Андрей Кожухов говорит, что это не беда, что трудно обойтись без фантазий, что всякий идеализирует то, что любит. Это, пожалуй, правда, но идеализация идеализации -- рознь. Употребим и мы, по примеру Степняка, сравнение. Представьте себе, что вам нужно ехать из Москвы в Петербург. Вы, как следует, пришли на Николаевский вокзал, взяли билет и сели в поезд, идущий в Петербург. Вы -- человек, очень склонный к идеализации. Но по отношению к везущему вас поезду ваша идеализация может быть направлена разве только на скорость его движения да на удобства вагона. Но как бы вы ни ошибались на этот счет, поезд все-таки привезет вас в Петербург. Представьте же себе теперь, что вы в силу той или другой "фантастической бессмыслицы", отправляясь из Москвы, явились на Курский вокзал и сели в поезд, едущий в Курск -- Киев -- Одессу. С каждой минутой пар несет вас все дальше и дальше от вашей цели. И если вы склонны к идеализации, то в данном случае для нее открывается обширное поприще не только в смысле скорости движения поезда, но и также в смысле направления его движения. Но само собою разумеется, что, как бы вы ни упражнялись в идеализации, в Петербург вы попадете только в том случае, когда заметите свою ошибку и откажетесь от тех "фантазий", которые привели вас на Курский вокзал. Мы не хотим сказать, что сама террористическая деятельность удаляет нас от цели, как не прочь утверждать люди, возлагающие надежды на добрую волю царя, который, если бы его не сердили, дал бы конституцию. Мы к таким надеждам не имеем пи малейшей склонности и считаем их самой жалкой бессмыслицей, когда-либо туманившей русские головы. Политические убийства, не опирающиеся на народную силу, кажутся нам только средством, слишком слабым для того, чтобы хоть на шаг приблизить нас к цели. Не в фактическом терроре, а в мировоззрении революционеров, разделяемом в основных чертах и нашей оппозиционной интеллигенцией, есть действительно немало фантазий, удаляющих нас от цели и везущих в "Курск". Такою фантазией была и остается идеализация наших деревенских учреждений и обычаев. Такими же фантазиями являются и все невероятные пути истории, которые мы придумываем в таком огромном количестве.

Степняк совершенно прав, считая величайшим несчастьем России существование пропасти между нашей азиатской деревней и всеми элементами страны, живущими в европейских условиях, хотя он совершенно не прав, пытаясь перепрыгнуть через пропасть разными невероятными путями. История давно уже работает над заполнением указанной пропасти самым вероятным и естественным из всех путей. Процесс экономического развития России уже в течение нескольких десятилетий перебрасывает все большую и большую часть крестьян с азиатского края пропасти на европейский. Разложение нашего деревенского строя теперь уже слишком хорошо засвидетельствовано. Против этого факта уже никто не спорит. Массы разбредающегося крестьянства направляются в города. И не только навсегда оставшаяся в городах часть этих масс, но и временно пожившая там деревенская молодежь вместе с зипуном и лаптями утрачивает и "средневековые предрассудки в религиозном и политическом отношении", как справедливо характеризует взгляды деревни Степняк, или "вековечные устои народного миросозерцания", как величают эти взгляды славянофилы и народники. На место цельной, строго законченной системы азиатских предрассудков побывавшая в городах молодежь приобретает на первый раз в большинстве случаев лишь обрывки европейских предрассудков, ненавистное всем любителям деревни обезьянство цивилизации. Но и от этого обезьянства переход к действительной цивилизации неизмеримо легче, чем от поэтической непосредственности старой деревни. Эти с ветру нахватанные в городах предрассудки представляются зыбучим песком по сравнению с незыблемой прочностью деревенских "устоев народного миросозерцания". Но дело не ограничивается этой расчисткой места для новых воззрений. Лучшая часть городского рабочего населения сознательно идет навстречу европейской мысли, европейскому знанию. Масса рабочих читает газеты. Многие читают журналы, повести, романы. Это стремление к знанию доказывается и огромным успехом всевозможных народных библиотек, читален, чтений. В наших главных городах образовалось уже огромное европейское рабочее население, никак не меньшее имевшегося в больших европейских государствах в момент падения у них абсолютизма. Несмотря на это, наша интеллигенция, и оппозиционная, и революционная, окруженная европейскими рабочими, продолжает уверять и себя и других, что она находится в исключительном, нигде не бывалом положении одинокого гиганта среди пигмеев, вынужденного придумывать для себя небывалые и невероятные пути истории. И именно потому, что мы считаем и хотим считать себя в исключительном положении, мы в нем действительно остаемся. Целые десятки лет мы старательно устраняем в своем воображении все трудности и сокращаем до нуля время, нужное для достижения цели нашими невероятными путями. Но тем самым мы замедляем движение вперед, совершающееся помимо нас, на вероятном европейском пути к свободе страны, ставшей европейской страной. Передовые слои рабочих масс давно уже прислушиваются к тому, о чем разговаривают между собою образованные люди. И самый развитой (а потому и самый влиятельный) слой рабочих прислушивается именно к тому, что говорит наша оппозиционная литература. Но что вычитывает там рабочий? Он узнает немало подробностей о положении крестьянства и задачах интеллигенции, но о себе, о своем классе он узнает лишь то, что рабочих очень мало, но еще бы лучше было, если бы их совсем не было; что рабочие -- пропащий, развращенный народ, которому можно пожелать лишь одного: как можно скорее потонуть в крестьянской массе, отбросив все свои городские особенности. И ни слова ободрения рабочим как таковым, ни слова об их деле, об их задаче, такой громадной и плодотворной на вероятном европейском пути к свободе! Много ли бодрости и энергии может вынести рабочая масса из этой проповеди, правда не к ней обращенной, но единственной достигающей до ее ушей?

Вера в невероятные пути истории мешает нашей революционной интеллигенции серьезно взяться за единственное целесообразное для нее в настоящий момент дело пропаганды среди рабочих. Эта же вера мешает плодотворному влиянию на рабочих нашей оппозиционной литературы. Перестань только наша оппозиция верить в самобытные и невероятные пути, она невольно обратила бы свои взоры на европейский вероятный путь политического освобождения. А на этом пути рабочие играют такую громадную роль, что волей-неволей она заинтересовалась бы и русскими рабочими, нашла бы в них не одни дурные стороны. Возлагая на них свои надежды, она и в них самих разбудила бы сознание силы и значения рабочего класса. А в деле политического освобождения одно сознание рабочими своей силы есть уже действительная сила. И только тогда, когда узнает о своей задаче и почувствует свою силу городской рабочий, получат значение и демократичность нашей интеллигенции, и либерализм офицеров, и способность к геройству и самопожертвованию революционеров из интеллигенции. Рабочие не могут совершить политического освобождения страны, раз не стремится к свободе часть высших классов, но бессильны без рабочих и революционеры из высших классов, как бы велико ни было их геройство. Только действуя рядом, эти две силы неизбежно и наверняка победят самодержавие.

ПРИМЕЧАНИЯ

Эта работа является развернутой рецензией на статью С. М. Кравчинского (Степняка), которая вышла на немецком языке в журнале "Neue Zeit" No 8--9 за 1890 г. под заголовком "Der Terrorismus in Russland und in Europa".

В И. Засулич подвергает принципиальной критике народнические взгляды С. М. Кравчинского на судьбы революции в России и на роль террористических метолов борьбы с самодержавием.

Рецензия Засулич была опубликована в журнале "Социал-демократ" No 3, изданном в декабре 1890 г., и с тех пор не переиздавалась; в настоящем издании публикуется по тексту журнала.

1 Степняк -- псевдоним С. М. Кравчинского (1851--1895) -- видного представителя революционного народничества 70-х годов, писателя и публициста. Он написал книгу очерков "Подпольная Россия" (1882), ряд повестей и роман "Андрей Кожухов"; в своих произведениях идеализировал образы народников-террористов. Кравчинский находился в дружеских отношениях с членами группы "Освобождение труда", особенно тесная дружба связывала его с В. И. Засулич.

2 Засулич упоминает роман Степняка-Кравчинского "Карьера нигилиста", который вышел на английском языке в Лондоне в 1889 г.

При жизни Степняка на русском языке было напечатано только четыре главы (XXII--XXV) из 3-й части романа в журнале "Социал-демократ", кн. 2, вышедшем августе 1890 г. Перевод этих глав романа был осуществлен Засулич и получил положительный отзыв автора (см. сб. "Группа "Освобождение труда"", No I, с. 237). Засулич написала также рецензию на роман, которая была опубликована в книге 4-й "Социал-демократа" за 1892 г. (см. Засулич В. И. Статьи о русской литературе, М., 1960, с. 84--120.). Полностью роман был напечатан на русском языке в 1898 г, в Женеве под названием "Андрей Кожухов" в переводе Ф М. Кравчинской (вдовы писателя), но главы, переведенные В. И. Засулич и опубликованные в "Социал-демократе", без изменений были включены в текст книги.

Последнее издание вышло в "Библиотеке отечественной классики" (см. С. Степняк-Кравнинский. Андрей Кожухов. Домик на Волге. М. 1981).

3 "Neue Zeit" -- теоретический журнал германской социал-демократии, выходил в Штутгарте с 1883 по 1923 г. До 1917 г. редактором был К. Каутский. Со второй половины 90-х годов XIX в. журнал печатал статьи как революционных марксистов, так и оппортунистов.

4 "Социал-демократ" -- сборник, орган группы "Освобождение труда". Выходил непериодически в Женеве. В 1888 г. вышел сборник No 1, но из-за материальных трудностей издание было приостановлено. В 1890 г. выходят сразу три книги (No 1--3), а в 1892 г. -- No 4.

Для "Социал-демократа" специально писали статьи Ф. Энгельс, Э. Маркс-Эвелинг, Ж. Гед и др. Большинство статей принадлежало перу Плеханова и Засулич.

Практическую помощь в издании "Социал-демократа" оказывал С. М. Кравчинский.

5 Здесь Засулич иронизирует по поводу "фантастических" взглядов самого Кравчинского на будущее революционного движения в России.

6 Засулич вольно пересказывает фразу из первой части "Пространного христианского катехизиса", которая называлась "О вере".

7 В. И. Засулич приводит высказывание Л. Тихомирова, содержащееся в его статье "Чего нам ждать от революции?" ("Вестник "Народной воли"", 1884, No 2, с. 227--262).

8 Базен -- французский маршал, монархист; во время франко-прусской войны (1870--1871) командовал Рейнской армией.

9 Здесь Засулич высказывает ошибочное мнение, отражающее еще не окончательно преодоленные в 80-е годы народнические взгляды на роль террористических актов в революционном движении России. Впоследствии, в работах 1901 -- 1902 гг., под влиянием развития рабочего движения в России и критики со стороны Ленина и Плеханова Засулич отказалась от этих ошибочных взглядов.

10 Засулич называет брата В. И. Ленина А. И. Ульянова, готовившего покушение на Александра III. 1 марта 1887 г. А. И. Ульянов вместе с товарищами был арестован и после судебного разбирательства, на котором он выступил с политической речью, казнен в Шлиссельбургской крепости.

11 В. И. Засулич ссылается здесь на опыт народнических организаций России 70-х годов XIX в.