Меня зовутъ Луи Рубье. Мнѣ семьдесятъ лѣтъ и родился я въ деревнѣ Сенъ-Жори, въ нѣсколькихъ лье отъ Тулузы, вверхъ по Гароннѣ. Цѣлыхъ четырнадцать лѣтъ бился я надъ землей изъ-за куска хлѣба. Наконецъ пришло довольство, и всего какой-нибудь мѣсяцъ -- я сдѣлался самымъ богатымъ фермеромъ общины.
На нашемъ домѣ почивала благодать. Удача жила въ немъ. Солнце помогало намъ точно родной братъ, и мнѣ не помнится, чтобы хоть одинъ годъ случился неурожай. И въ такомъ-то благополучіи поживали мы; насъ была чуть не дюжина на фермѣ: я, еще бодрый, пріучалъ дѣтей къ работѣ; потомъ младшій братъ Пьеръ, старый холостякъ, отставной унтеръ-офицеръ; потомъ моя сестра Агата; она поселилась у насъ послѣ смерти мужа,-- баба матерая, огромнаго роста, веселая, ея хохотъ раздавался съ одного конца деревни до другаго. А тамъ остальное гнѣздо: сынъ мой Жакъ, жена его Роза, ихъ три дочери: Эме, Вероника и Мари. Первая замужемъ за Сипріеномъ Бюиссонъ; мужъ ея рослый, дюжій малый, у нихъ двое ребятишекъ, одинъ по третьему году, другой десяти мѣсяцевъ. Вторая дочь, только что сговоренная, собиралась за Гаспара Рабюто. Наконецъ третья -- настоящая барышня, такая бѣлокурая и бѣлая тѣломъ, точно родилась въ городѣ. Это составляло десять душъ, считая всѣхъ. Я былъ и дѣдъ, и прадѣдъ. Когда мы садились за столъ, по правую руку у меня была всегда сестра Агата, по лѣвую братъ Пьеръ; а дѣти усаживались кругомъ по старшинству лѣтъ; ихъ головы дѣлались все меньше, вплоть до десятимѣсячнаго мальчугана; и онъ ѣлъ супъ точно большой. Вотъ такъ стукъ былъ ложками о тарелки! Всѣ ѣли плотно. И сколько смѣху въ передышкахъ между ѣдой! Меня всего такъ и пробирали гордость и радость, когда мелюзга протягивала мнѣ руки и кричала:
-- Дѣдушка, дай же намъ хлѣба! Только побольше кусокъ, слышишь, дѣдушка!
Славное было времячко! Въ рабочіе часы наша ферма наполнялась пѣніемъ: пѣсни неслись изъ всѣхъ оконъ. Вечеромъ Пьеръ выдумывалъ игры, разсказывалъ разныя исторіи изъ своей полковой жизни. Тетка Агата, по воскресеньямъ, пекла лепешки нашимъ дѣвочкамъ. Духовные стихи умѣла пѣть Мари, тонкимъ голосомъ -- что твой церковный пѣвчій. Она смахивала на святую. Бѣлокурые волосы падали вокругъ ея шеи, а руки она складывала на передникѣ. Я рѣшилъ поднять домъ еще на одинъ этажъ въ ту пору, когда Эме вышла замужъ за Сипріена, и шутя говорилъ, что когда дойдетъ очередь до свадьбы Вероники и Гаспара, понадобится еще этажъ, такъ что домъ, пожалуй, упрется въ небо, если продолжать этакимъ же образомъ для устройства каждаго новаго супружества. Мы не хотѣли разставаться. Мы бы выстроили цѣлый городъ позади фермы, внутри нашей изгороди. Когда семьи ладятъ между собою, такъ сладко жить и умереть тамъ, гдѣ выросъ!
Май стоялъ удивительный. Давно не ждали такаго урожая. Какъ разъ въ этотъ день я обходилъ хозяйство съ моимъ сыномъ Жакомъ. Мы отправились около трехъ часовъ. Наши луга по берегу Гаронны отливали еще нѣжнымъ зеленымъ цвѣтомъ; травы навѣрно были фута въ три вышиной; а ивовыя изгороди, посаженныя въ прошломъ году, уже поднялись на цѣлый метръ. Оттуда мы прошли на хлѣба и виноградники. Всѣ эти поля были куплены полегоньку, по мѣрѣ того, какъ приходилъ достатокъ. Хлѣба сильно выравнивались, виноградники стояли въ полномъ цвѣту и обѣщали превосходный сборъ. Жакъ добродушно смѣялся и хлопалъ меня по плечу:
-- Ну что, отецъ, не будетъ недостачи ни въ хлѣбѣ, ни въ винѣ? Вы, должно быть, повстрѣчали Господа Бога; вотъ Онъ теперь и обогащаетъ ваши земли.
Мы частенько шутили надъ нашей прошлой бѣдностью. Жакъ былъ правъ: должно быть, я угодилъ на небѣ какому нибудь святому или Господу Богу: все намъ удавалось. Когда выпадалъ градъ, онъ останавливался какъ разъ на рубежѣ нашихъ полей. У сосѣдей заводились болѣзни на виноградникахъ; наши были точно оцѣплены какой-то стѣной. И подъ конецъ такая удача начала мнѣ казаться справедливымъ возмездіемъ: я никому не дѣлалъ зла я думалъ, что счастіе должно принадлежать мнѣ.
На возвратномъ пути мы прошли по землѣ, бывшей у насъ на другомъ концѣ деревни. Тамъ посадки тутовыхъ деревьевъ принялись прекрасно. И миндальныя деревья давали уже доходъ. Мы весело болтали и строили разные планы: когда мы накопимъ сколько нужно -- прикупимъ еще земли, всѣ полосы, замѣщавшіяся между нашими, и станемъ собственниками цѣлаго участка. Урожай, если только онъ не обманетъ, поможетъ намъ осуществить эти мечтанія.
Только что мы подошли къ дому, Роза издали машетъ руками и кричитъ:-- Идите скорѣй!
Корова у насъ отелилась. Всѣ прибѣжали смотрѣть; тетка Агата со своимъ громаднымъ туловищемъ, всѣ дѣвчонки. Рожденіе скотинки явилось точно какой новой благодатью, а мы какъ разъ перестроили скотный дворъ, гдѣ у насъ стояло до ста головъ скота: коровы, въ особенности бараны, не считая лошадей.
-- Нечего говорить, денекъ удачный!-- вырвалось у меня.-- Сегодня мы выпьемъ за обѣдомъ бутылку добраго вина.
Роза отвела насъ въ сторону и сказала, что Гаспаръ, женихъ Вероники, пришелъ столковаться на счетъ дня свадьбы. Она его оставила пообѣдать съ нами. Гаспаръ, старшій сынъ фермера изъ Моранжа, веселый малый двадцати лѣтъ, славился по всемъ округѣ своей необыкновенной силой. На какомъ-то праздникѣ въ Тулузѣ онъ поборолъ Марціала, прозваннаго южнымъ львомъ; но былъ малый добрѣйшій, съ отличнымъ сердцемъ, даже слишкомъ застѣнчивый, и краснѣлъ всегда, чуть Вероника посмотритъ ему въ лицо.
Я попросилъ Розу позвать его. Онъ стоялъ въ глубинѣ двора и помогалъ нашимъ работницамъ развѣшивать бѣлье; оно мылось разъ въ три мѣсяца. Какъ только онъ вошелъ въ столовую, гдѣ мы уже всѣ собрались, Жакъ обернулся въ мою сторону и говоритъ:
-- За вами рѣчь, отецъ.
-- Что же,-- сказалъ я,-- ты, молодецъ, пришелъ узнать какой мы день выбираемъ?
-- Такъ точно, дядя Рубье, отвѣтилъ онъ и сильно покраснѣлъ.
-- Краснѣть тутъ нечего,-- продолжалъ я,-- коли хочешь, возьмемъ день св. Фелисите, десятаго іюля. Сегодня двадцать третье іюня; остается ждать меньше двадцати дней. Покойную мою жену звали Фелисите. Вамъ это принесетъ удачу. Ну, что же, согласенъ?
-- Да, хорошо, пусть будетъ день св. Фелисите, дядя Рубье.
И онъ ударилъ со мной и Жакомъ по рукамъ, да такъ, что могъ бы повалить быка. Потомъ поцѣловалъ Розу и назвалъ ее маменькой. Этотъ крупный парень, съ ужасными кулачищами, любилъ Веронику такъ, что не могъ ни пить, ни ѣсть. Онъ признался намъ, что непремѣнно бы заболѣлъ, если бы мы отказали ему.
-- Теперь,-- прибавилъ я,-- ты пообѣдай съ нами. Давайте-ка приниматься за супъ; мнѣ страхъ какъ хочется ѣсть!
Насъ было одинадцать человѣкъ. Гаспара посадили возлѣ Вероники; онъ все на нее глядѣлъ, забывалъ о ѣдѣ и ужасно былъ взволнованъ тѣмъ, что она тутъ рядомъ: слезы безпрестанно показывались у него на глазахъ. Сипріенъ и Эме улыбались: они всего три года какъ были женаты. Жакъ и Роза сидѣли степенно; ихъ супружеству минуло уже двадцать пять лѣтъ, а все-таки украдкой они переглядывались влажными глазами: старая любовь ихъ выступала наружу. А я, точно заново, переживалъ все, глядя на двухъ влюбленныхъ. Ихъ счастье принесло съ собою, за нашъ столъ, уголокъ рая. И какой славный супъ ѣли мы въ этотъ вечеръ! Тетка Агата, всегда шутливая, завела скоромный разговоръ. И добрякъ Пьеръ принялся разсказывать свои любовныя похожденія съ одной ліонской барышней. Но за десертомъ ихъ не слышно было: всѣ разомъ говорили. Я принесъ изъ погреба двѣ бутылки стараго вина. Выпили за Гаспара и Веронику, пожелали имъ "доброй удачи" -- такъ всегда говорятъ у насъ пожелали имъ никогда не драться, народить побольше дѣтей и накопить кубышку. Потомъ стали пѣть. Гаспаръ умѣлъ пѣть любовныя пѣсни по-мужицки. Попросили и Мари, чтобы она пропѣла намъ какой нибудь духовный стихъ. Она встала и затянула своимъ тоненькимъ голоскомъ, онъ такъ и щекоталъ въ ушахъ.
Подошелъ я тѣмъ временемъ къ окошку. За мною и Гаспаръ. Я ему говорю:
-- Ничего у насъ нѣтъ новенькаго?
-- Ничего. Толкуютъ, что большіе дожди на той недѣлѣ, пожалуй, надѣлаютъ бѣдъ.
И въ самомъ дѣлѣ, нѣсколько дней передъ тѣмъ, дождь шелъ, не переставая, шестьдесятъ часовъ. Гаронна очень поднялась наканунѣ; но мы ей довѣряли и только бы она не заливала береговъ, мы на нее не косились. И сколько важныхъ услугъ видѣли мы отъ нея! Да и течетъ она такъ широко и плавно! Крестьяне вообще-то не очень пугливы: громъ не грянетъ, мужикъ не перекрестится!
-- Ну, вотъ еще!-- вскричалъ я и пожалъ плечами; -- ничего не будетъ. Всякій годъ одно и тоже: рѣка немножко попыжится, точно будто и въ самомъ дѣлѣ разсердилась, и потомъ опять стихнетъ, въ одну ночь вернется къ себѣ такая тихонькая, что твой ягненочекъ. Вотъ ты посмотри, паренекъ, и на этотъ разъ кончится пустяками. Вишь ведро-то какое!
Рукой я ему указалъ на небо. Было тогда семь часовъ. Солнце садилось. Все было голубое! Небо, что твоя голубая простыня, безъ конца, ясная, глубокая, и по ней закатъ солнца разсыпался золотой пылью. Сверху точно спускались тихая благодать и радость и разливались по всему кругозору. Никогда еще мнѣ не приводилось видѣть, чтобы наша деревня затихала въ такомъ сладкомъ покоѣ. На черепицахъ замиралъ розовый свѣтъ. Слышу, сосѣдка смѣется, дѣти болтаютъ на поворотѣ дороги, противъ насъ. Дальше слышно, какъ возвращается стадо, и звуки смягчены разстояніемъ. А Гаронна безъ устали храпитъ; но ея шумъ сливался съ общей тишиной, до такой степени я привыкъ къ нему. Мало по малу небо забѣлѣло; деревня еще болѣе задремала. Вечеръ пришелъ на смѣну великолѣпнаго дня, и мнѣ сдавалось, что вотъ, въ этомъ ясномъ и чистомъ свѣтѣ нисходитъ на насъ все наше счастье -- большіе урожаи, семейное довольство, свадебный пиръ Вероники. Благодать расширялась надъ нами въ этомъ прощальномъ привѣтѣ вечерней зари.
Отошелъ я отъ окна. Наши дѣвушки еще болтали, и мы слушали ихъ, улыбаясь, какъ вдругъ посреди ясной деревенской тишины раздался ужасающій крикъ, крикъ отчаянія и смерти:
-- Гаронна! Гаронна!
II.
Всѣ мы кинулись на дворъ.
Сенъ-Жори стоитъ въ глубинѣ наклона надъ Гаронной, на разстояніи пятисотъ метровъ отъ рѣки. Высокіе тополи точно занавѣси идутъ вдоль луговъ и совершенно заслоняютъ рѣку.
Намъ ничего не было видно, а крикъ все раздавался:
-- Гаронна! Гаронна!
Разомъ показались на большой дорогѣ передъ нами двое мужчинъ и три женщины; одна изъ нихъ держала на рукахъ ребенка. Это они кричали, совсѣмъ обезумѣли и бѣжали, сломя голову, по жесткой землѣ, бѣжали и обертывались, глядѣли назадъ съ такимъ ужасомъ на лицахъ, точно за ними гналась стая волковъ.
-- Чего они?-- спросилъ Сипріенъ.-- Дѣдушка, развѣ вы видите что нибудь?
-- Нѣтъ,-- отвѣчалъ я,-- даже деревья стоятъ тихо.
И въ самомъ дѣлѣ, низкая линія небосклона совсѣмъ дремала въ полной тишинѣ. Но я еще не кончилъ, какъ мы всѣ ахнули. За бѣглецами, между стволами тополей, въ густой травѣ, мы увидали точно стаю какихъ-то сѣрыхъ звѣрей съ желтыми пятнами, гурьбой скакавшихъ на насъ. Со всѣхъ сторонъ они показались разомъ. Это были волны; онѣ погоняли одна другую: массы воды вскипали пѣной, безъ конца, и подъ ними колыхалась почва, покрывавшаяся ихъ бѣлыми плевками. И мы отчаянно закричали:
-- Гаронна! Гаронна!
А по дорогѣ двое мужчинъ и три женщины все еще бѣжали. Они слышали, какъ за ними гонится вода. Волны напирали уже въ одну линію, катились и клубились, грохотали, точно штурмъ батальоновъ. Первый ихъ натискъ повалилъ три тополя. Высокія вершины деревьевъ покачнулись и исчезли. Потомъ онѣ поглотили досчатый шалашъ. Гдѣ-то треснула стѣна; отпряженныя телѣги подхватывались ими точно соломенки. Но вода преслѣдовала всего яростнѣе бѣглецовъ. На поворотѣ дороги, гдѣ большой косогоръ, она внезапно разлилась громадной скатертью и преградила имъ отступленіе. Но тѣ все еще бѣжали, хлопая ногами по водѣ. Ужасъ заставилъ ихъ молчать. Вотъ вода уже по колѣна. Громадная волна накинулась на женщину съ ребенкомъ, и все пропало.
Мы догадались подняться во второй этажъ. Впередъ пустили дѣвушекъ и дѣтей. Я хотѣлъ подняться послѣднимъ. Домъ стоялъ на земляной насыпи, выше дороги. Вода уже приливала ко двору, потихоньку, съ легкимъ шумомъ. Мы не очень еще боялись.
-- Ничего,-- говорилъ Жакъ, ободряя всѣхъ, это ровно ничего! Помните, отецъ, въ пятьдесятъ пятомъ году, вода точно также явилась во дворъ? Ее было на цѣлый футъ, а потомъ и ушла.
-- Все-таки же это попортило хлѣба, пробормоталъ Сипріенъ вполголоса.
-- Ничего, ничего, замѣтилъ и я, глядя, какъ на меня умоляющими глазами смотрѣли наши дѣвушки.
Эме уложила обоихъ дѣтей въ постель: она сидѣла у изголовья вмѣстѣ съ Вероникой и Мари, а тетка Агата хотѣла нагрѣть вина, чтобы всѣхъ насъ пріободрить; Жакъ и Роза смотрѣли въ окно; я стоялъ у другаго окна съ моимъ братомъ, Сипріеномъ и Гаспаромъ.
-- Идите-же!-- кричалъ я двумъ работницамъ; онѣ барахтались на дворѣ.-- Что же вы мочите себѣ ноги?
-- А скотина?-- отвѣчаютъ онѣ.-- Скотина боится и бьется въ коровникѣ.
-- Нечего, нечего, идите. Сейчасъ я распоряжусь.
Спасеніе скотины было невозможно, если бѣда стрясется большая. Я не хотѣлъ пугать нашихъ. Надо было показать бодрость духа. Облокотясь объ окошко, я разговаривалъ; я разсказывалъ, какъ идетъ наводненіе. Рѣка, накинувшись сначала на деревню, овладѣла ею вплоть до самыхъ узкихъ проулковъ. Это уже не были скачки волнъ, а медленное и неудержимое поглощеніе. Котловина, гдѣ стояла Сенъ-Жори, превратилась въ озеро. На нашемъ дворѣ вода поднялась вскорѣ на цѣлый метръ. Я видѣлъ, какъ она все на той же высотѣ, даже говорилъ, будто она уже падаетъ.
-- Ну, вотъ ты и долженъ будешь заночевать у насъ, паренекъ!-- сказалъ я Гаспару;-- развѣ дороги очиститъ черезъ нѣсколько часовъ. Это очень возможно.
Онъ поглядѣлъ на меня, не отвѣчая, совсѣмъ блѣдный. Потомъ взглядъ его устремился на Веронику съ невыразимой боязнью. Было уже половина девятаго. Но на дворѣ стоялъ бѣлесоватый свѣтъ, наводившій глубокую грусть, небо блѣднѣло. Наши работницы догадались захватить двѣ лампы; я велѣлъ ихъ зажечь, думая, что отъ свѣта комната будетъ немножко повеселѣе. Тетка Агата выдвинула столъ на средину и хотѣла было засѣсть за карты. Мы съ ней минутами переглядывались: я видѣлъ, что эта добрѣйшая душа не знаетъ, какъ бы ей развлечь нашихъ дѣтей. Она, скрѣпя сердце, бодрилась и нарочно смѣялась, видя, какъ страхъ овладѣваетъ всѣми все больше и больше. Сѣли играть въ карты. Тетка Агата посадила насильно за столъ Эме, Веронику и Мари. Она сунула имъ карты въ руки и сама начала играть, нарочно съ азартомъ, тасовала карты, снимала, сдавала и такъ при этомъ много говорила, что звуки ея голоса почти заглушали шумъ воды. Но наши дѣвицы не могли развлечься; онѣ сидѣли бѣлыя, какъ полотно, руки въ жару, настороживъ уши. Каждую минуту игра останавливалась. Тогда кто-нибудь изъ нихъ обертывался и спрашивалъ меня вполголоса:-- Дѣдушка, все поднимается?
Вода поднималась съ страшной быстротой, а я шутилъ.
-- Ничего,-- повторялъ я, играйте спокойно; бѣды намъ не будетъ.
Никогда еще сердце у меня такъ не ныло отъ тоскливой тревоги. Мужчины всѣ повернулись къ окнамъ, чтобы заслонить жуткую картину наводненія. Мы, скрѣпя сердце, улыбались, когда поворачивали лицо внутрь комнаты, глядя на тихія лампы; свѣтъ ихъ падалъ кружками на столъ и напоминалъ мнѣ наши вечернія посидѣлки, когда мы, бывало, собирались вокругъ этого самаго стола. Передо мной была все таже полудремотная комнатная жизнь, согрѣтая теплымъ чувствомъ. Миръ царствовалъ тутъ и тишина, а позади моей спины рычала рѣка и все поднималась выше и выше.
-- Луи,-- сказалъ мнѣ братъ мой Пьеръ,-- вода всего въ трехъ футахъ отъ окна. Какже быть?
Я заставилъ его замолчать, стиснувъ ему руку. Но нельзя уже было больше скрывать опасность. Въ коровникахъ и въ конюшняхъ скотъ бился. Вдругъ раздалось блеяніе обезумѣвшихъ стадъ; лошади испускали дикіе крики. Они у нихъ вырываются только въ минуты опасности; тогда ихъ слышно изъ большаго далека.
-- Боже мой, Боже мой! вырвалось у Эме. Она встала и схватилась за виски; ее било какъ въ лихорадкѣ.
И всѣ женщины поднялись. Нельзя уже было оторвать ихъ отъ окна. Онѣ стояли вытянувшись, молча; волосы поднимались у нихъ дыбомъ. Спустились сумерки. Двойственный свѣтъ колебался поверхъ илистой воды. Блѣдное небо похоже было на простыню, наброшенную на землю; вдали проползалъ дымъ. Все смѣшивалось. Ужасная тревога дня переходила въ мертвенную ночь. И ни единаго человѣческаго звука. Только храпъ моря, разлившагося безконечно, одно только блеяніе и ржаніе скота!
-- Боже мой, Боже мой! повторяли вполголоса женщины, точно будто имъ страшно было говорить громче.
И вдругъ ужасный трескъ прервалъ ихъ. Взбѣсившійся скотъ сломалъ двери конюшень и коровниковъ. Скотъ попалъ въ желтоватыя волны; его захватило и помчало по теченію. Барановъ несло какъ сухія листья, цѣлыми полосами, которыя кружились въ водоворотахъ. Коровы и лошади бились, пробовали шагать и падали. Наша большая сѣрая лошадь всего сильнѣе упиралась, вытягивала шею, дышала точно изъ кузнечнаго мѣха; но бѣшеныя воды схватили ее за крестецъ, и мы всѣ видѣли, какъ она обезсилѣла и отдалась теченію. Тогда только раздались наши первые крики; они вырвались изъ горла сами собою. Намъ нужно было кричать. Мы убивались, протягивая руки ко всѣмъ этимъ дорогимъ намъ животнымъ. Не слыша другъ друга, мы плакали и рыдали уже безъ всякаго удержу.
Да, пришло настоящее разореніе! Хлѣба погибли, скотъ потонулъ, весь достатокъ рухнетъ въ нѣсколько часовъ. Богъ немилостиво поступалъ: мы Ему ничего не сдѣлали дурнаго, а Онъ все отнималъ у насъ! Я грозилъ судьбѣ кулакомъ. Я пересказывалъ, какъ мы прохаживались по полямъ, сегодня же днемъ, говорилъ про наши хлѣба, виноградники. Они обѣщали намъ такую богатую уборку. Стало быть, все это лгало? Счастіе лгало. Солнце лгало своимъ тихимъ и сладкимъ закатомъ, посреди яснаго вечера.
А вода все поднималась. Пьеръ сторожилъ ее и крикнулъ:
-- Луи, вода дошла до окошка. Какъ быть?
Его слова вывели насъ изъ нашего отчаянія. Я пришелъ въ себя и сказалъ, пожимая плечами:
-- Деньги ничего не значатъ. Только бы мы остались тутъ всѣ. Жалѣть будетъ не объ чемъ. Примемся опять за работу.
-- Да, да, вы правы, батюшка,-- сказалъ лихорадочно Жакъ.-- Опасности никакой нѣтъ. Стѣны выдержатъ, мы поднимемся на крышу.
Это было наше послѣднее убѣжище. Вода поднималась по ступенькамъ лѣстницы съ упорнымъ плескомъ и вливалась уже въ двери. Всѣ бросились на чердакъ, держась плотно одинъ за другаго, какъ это всегда бываетъ при большой бѣдѣ. Сипріенъ исчезъ. Я позвалъ его; онъ вернулся изъ другихъ комнатъ. На немъ лица не было. Я замѣтилъ, что нѣтъ и нашихъ двухъ работницъ и хотѣлъ ихъ подождать. Онъ взглянулъ на меня страннымъ взглядомъ и сказалъ мнѣ тихо:
Должно быть бѣдныя дѣвушки пошли доставать въ своихъ чемоданахъ деньжонки, накопленныя у насъ. Онъ мнѣ разсказалъ, все вполголоса, что онѣ полѣзли было по лѣстницѣ, перекинутой съ одной крыши на другую. Я ему запретилъ разсказывать это. Затылокъ у меня похолодѣлъ. Смерть входила въ нашъ домъ.
Поднимаясь, мы забыли потушить лампу, на столѣ были разбросаны карты. Въ комнату вода вошла уже на цѣлый футъ.
III.
Къ счастью крыша была обширна и полога. На нее взбирались изъ подъемнаго окошка, надъ которымъ помѣщался родъ платформы. Всѣ мы собрались тамъ, женщины сѣли. Мужчины стали спускаться по черепицамъ до большихъ трубъ, поднимавшихся на двухъ концахъ крыши. Я, облокотившись на косякъ лазейки, глядѣлъ на всѣ четыре стороны.
-- Навѣрно будетъ помощь,-- говорилъ я бодро:-- въ Сентенѣ водятся лодки. Тамошніе люди проѣдутъ мимо насъ. Поглядите-ка! Точно это фонарь на водѣ?
Но никто мнѣ не отвѣчалъ. Пьеръ, не зная самъ хорошенько, что онъ дѣлаетъ, закурилъ трубку. И такъ сильно началъ курить, что съ каждой затяжкой выплевывалъ отгрызенные кусочки глинянаго чубука. Жакъ и Сипріенъ вглядывались вдаль совсѣмъ растерянные; а Гаспаръ сжималъ кулаки и ходилъ взадъ и впередъ по крышѣ, точно искалъ выхода. У ногъ нашихъ женщины, въ кучѣ, дрожали и закрывали себѣ лицо, чтобы ничего не видѣть. Одна только Роза подняла голову, оглянулась и спросила:
-- А работницы, гдѣ онѣ? Зачѣмъ онѣ не идутъ?
Я не хотѣлъ ей отвѣчать. Тогда она меня прямо спросила, глядя мнѣ въ глаза:
-- Гдѣ же работницы?
Я обернулся, не желая лгать, и почувствовалъ какъ холодъ смерти, уже коснувшійся меня, перешелъ на нашихъ женщинъ и дорогихъ дѣвочекъ. Всѣ онѣ поняли. Мари встала, выпрямилась, глубоко вздохнула и опустилась въ рыданіяхъ. Эме прижимала къ себѣ обоихъ дѣтей и прикрывала ихъ юбкой, точно хотѣла защитить. Вероника схватилась за голову и не двигалась. Даже тетка Агата, блѣдная какъ смерть, широко крестилась, бормоча "Отче нашъ" и "Богородицу".
А тѣмъ временемъ вокругъ насъ зрѣлище принимало величественный видъ. Ночь совсѣмъ уже наступила; она хранила ясность лѣтней ночи. Небо стояло безъ луны, но все въ звѣздахъ, и такаго чистаго синяго цвѣта, что наполняло пространство лазурью. Точно будто сумерки все еще продолжались; до такой степени горизонтъ оставался яснымъ.
И безконечная зыбь воды расширялась еще больше подъ этимъ мягкимъ небомъ, совсѣмъ бѣлая, точно свѣтилась сама собою фосфорическимъ свѣтомъ, мелькавшимъ маленькими огоньками на взмахѣ каждой волны. Нельзя уже было различить землю. Всю равнину навѣрно залило. Минутами я забывалъ про опасность. Какъ-то разъ вечеромъ около Марселя я увидалъ точно такое же море и дивовался ему.
-- Вода поднимается, вода поднимается, повторялъ мой братъ Пьеръ и все грызъ трубку, давно уже потухшую.
Вода была отъ крыши всего на одинъ метръ. Она уже теряла тишину дремлющей зыби; образовались теченія. На извѣстной высотѣ насъ уже не защищало возвышеніе грунта предъ деревней. Меньше чѣмъ въ часъ вода сдѣлалась грозной, пожелтѣла, накидывалась на дома; обломки плыли по ней, продавленныя бочки, бревна, комья сѣна. Вдали она подрывала уже стѣны, и мы слышали громкіе удары. Тополи падали, издавая смертельный трескъ. Рушились дома, точно цѣлыя телѣги голышей высыпались на придорожье.
Жака мутили рыданія женщинъ; онъ повторялъ:
-- Намъ нельзя здѣсь оставаться. Надо что нибудь испробовать. Батюшка, умоляю васъ, испробуемъ что нибудь.
Я бормоталъ:
-- Да, да, испробуемъ что нибудь.
Но мы не знали, что дѣлать. Гаспаръ хотѣлъ взять Веронику на спину и отправиться съ нею вплавь. Пьеръ толковалъ, что нужно смастерить плотъ. Все это было безумно. Сипріенъ выговорилъ наконецъ:
-- Если бы намъ удалось хоть добраться до церкви!
Надъ водами церковь стояла твердо, возвышаясь своей маленькой, четырехугольной колокольней. Насъ отдѣляло отъ церкви цѣлыхъ семь домовъ. Наша ферма стояла первая въ деревнѣ и прислонялась къ зданію повыше, а то въ свою очередь примыкало къ сосѣднему зданію. Можетъ быть, по крышамъ и доберемся до церковнаго домика, откуда легко проникнуть и въ церковь. Туда конечно уже не мало бросилось народа: сосѣднія крыши были пусты, и до насъ долетали голоса, навѣрно съ колокольни. Но каково-то добраться туда!
-- Я все-таки посмотрю,-- возразилъ Сипріенъ.-- Я вернусь назадъ, коли нельзя пробраться, а коли можно, мы всѣ пойдемъ и понесемъ дѣвушекъ.
Я его не останавливалъ. Онъ былъ правъ, надо испробовать самое невозможное. Ему удалось, схватившись за желѣзный крюкъ, вдѣланный въ трубу, влѣзть на сосѣдній домъ. Вдругъ жена его Эме подняла голову и увидала, что его больше нѣтъ; она закричала:
-- Гдѣ онъ? Я не хочу оставаться безъ него! Мы вмѣстѣ живемъ, вмѣстѣ умремъ!
Она увидала его на самомъ верху дома, побѣжала по черепицамъ, не выпуская дѣтей, и кричала:
-- Сипріенъ, подожди меня! Я иду съ тобой, я хочу умереть съ тобой вмѣстѣ!
Она хотѣла поставить на своемъ. Онъ умолялъ ее, наклонившись впередъ, клялся, что вернется назадъ, говорилъ, что дѣлаетъ это, чтобы спасти всѣхъ насъ. Но она, совсѣмъ обезумѣвъ, трясла головой и повторяла:
-- Иду съ тобой, иду съ тобой!
Онъ долженъ былъ взять дѣтей, потомъ помочь ей подняться. Мы видѣли, какъ они пробирались по ребру крыши. Двигались они медленно; она опять взяла на руки плачущихъ дѣтей, а онъ на каждомъ шагу обертывался и поддерживалъ ее.
-- Посади ее куда нибудь въ безопасное мѣсто и возвращайся поскорѣй! кричалъ я ему.
Я видѣлъ, какъ онъ махалъ рукой, но гулъ воды заглушилъ его отвѣтъ. Вскорѣ мы потеряли ихъ изъ виду; они спустились на слѣдующій домъ пониже перваго, черезъ пять минутъ опять показались на крышѣ третьяго, должно быть очень крутой, потому что они поползли на колѣняхъ вдоль верхняго ребра. Вдругъ обуялъ меня страхъ, я началъ кричать изо всѣхъ силъ, держа ладони вокругъ рта:
-- Назадъ, назадъ!
И всѣ -- Пьеръ, Жакъ, Гаспаръ -- кричали имъ, чтобы они воротились. Наши голоса остановили ихъ на минуту, но они все-таки же продолжали двигаться и добрались уже до угла улицы, насупротивъ дома Рембо, высокаго зданія, кровля котораго была по крайней мѣрѣ на три метра выше сосѣднихъ домовъ. На минуту они запнулись. Потомъ Сипріенъ поднялся по трубѣ точно кошка. Эме, должно быть, согласилась ждать его и стояла на черепицахъ. Мы ясно ее различали: она прижимала дѣтей къ груди, стояла чернымъ пятномъ на синемъ небѣ и казалась гораздо выше ростомъ. И тогда-то вотъ началась страшная бѣда.
Домъ Рембо строили подъ мастерскую; постройка была самая жидкая, да кромѣ того потокъ воды по улицѣ билъ прямо въ него. Мнѣ показалось, что домъ задрожалъ подъ напоромъ воды. Еле переводя духъ, я глядѣлъ, какъ Сипріенъ пробирается по крышѣ. Вдругъ раздался грохотъ. Встала круглая луна; вольно двигалась она по небу, ея желтый ликъ освѣщалъ громадное озеро точно яркимъ свѣтомъ лампы. Я могъ различить малѣйшую подробность бѣдствія. Рухнулъ домъ Рембо. У насъ вырвался крикъ ужаса, когда мы увидали, какъ исчезъ Сипріенъ. Домъ рухнулъ, и подъ обломками кровли точно забушевала буря, вскипѣли волны. Потомъ все стихло, зыбь сравнялась, и только одна черная дыра провалившагося дома выставляла изъ подъ воды досчатый остовъ. Доски и бревна перепутались и казались издали полуразрушеннымъ остовомъ какаго-то собора, а между бревнами какъ будто двигалось тѣло, что-то живое производило сверхъ-человѣческія усилія.
Мы всѣ расхохотались нервно; стали хлопать въ ладоши, точно будто насъ самихъ спасали.
-- Онъ поднимается, сказалъ Пьеръ.
-- Да, да, глядите -- пояснялъ Гаспаръ,-- вонъ онъ ухватилъ бревно, налѣво.
Но хохотъ нашъ прошелъ; мы не проронили больше ни слова, еле дыша отъ страха. Мы поняли, въ какомъ ужасномъ положеніи находился Сипріенъ. Когда рухнулъ домъ, ноги его очутились между двумя бревнами, онъ не могъ освободиться и висѣлъ головой внизъ, въ нѣсколькихъ сантиметрахъ отъ воды. Страшная агонія! На крышѣ сосѣдняго дома Эме все еще стояла съ двумя дѣтьми; ее всю судорожно трясло, она присутствовала при смерти мужа, она не покидала взглядомъ несчастнаго, бившагося тутъ, въ нѣсколькихъ метрахъ отъ нея. И выла она точно бѣшеная собака, обезумѣвъ отъ ужаса.
-- Такъ нельзя его оставить тамъ умирать!-- вскричалъ растерянно Жакъ;-- надо идти туда.
-- Можетъ быть, удастся спуститься по бревнамъ,-- замѣтилъ Пьеръ;-- тогда мы его освободимъ.
Но только что они направились къ сосѣднимъ крышамъ, какъ и второй домъ обрушился. Путь былъ пресѣченъ. Всѣхъ насъ охватилъ ознобъ. Мы схватились за руки, машинально мы жали ихъ до боли и не могли отвести взгляда отъ ужаснаго зрѣлища.
Сипріенъ хотѣлъ сначала подняться. Съ необычайной силой откинулъ онъ себя отъ воды и держалъ тѣло въ косвенномъ положеніи. Но его уже донимало утомленіе. Онъ однако все еще боролся, схватывался за бревна, вскидывалъ руками, не наткнется-ли на что-нибудь, за что могъ бы ухватиться; потомъ, видя, что смерть неизбѣжна, онъ опустился и повисъ снова неподвижно. Но смерть приходила медленно. Волосы его чуть смочены были водой. Она еле-еле поднималась. Онъ долженъ былъ почувствовать ея свѣжесть на маковкѣ. Первая волна смочила ему лобъ, другая -- глаза, мы увидали, какъ постепенно исчезала голова.
Женщины у ногъ нашихъ закрыли лицо руками. Мы сами бросились на колѣни, плакали, бормотали молитвы. На крышѣ Эме все еще стояла неподвижно, прижимала дѣтей къ себѣ и еще сильнѣе выла посреди ночи.
IV.
Не знаю, сколько времени мы оставались въ оцѣпѣненіи. Когда я пришелъ въ себя, вода еще поднялась. Она уже доходила до черепицъ. Крыша похожа была на узкій островокъ, всплывающій изъ громадной простыни водъ. Направо, налѣво дома, вѣроятно, обрушились. Цѣлое море ширилось вокругъ.
-- Мы плывемъ, пробормотала Роза, хватаясь за черепицы.
И въ самомъ дѣлѣ мы почувствовали, что крышу несло, точно плотъ; насъ толкало громадное теченіе. Когда мы взглядывали на церковную колокольню, стоявшую неподвижно передъ нами, намъ переставало казаться, что мы плывемъ; мы опять были все на томъ же мѣстѣ, окруженные плескомъ волнъ.
Тогда только вода начала свой приступъ. До тѣхъ поръ теченіе шло вдоль улицы, но разные обломки заградили ей путь и откинули назадъ. Начиналась настоящая, правильная атака. Какъ только какой нибудь обломокъ бревна попадалъ въ потокъ, тотъ схватывалъ его, крутилъ и устремлялъ прямо на нашъ домъ, точно стѣнобитную машину. И потокъ не выпускалъ его, откидывалъ назадъ и снова бросалъ на домъ, билъ въ стѣны по нѣсколько разъ. Скоро десять -- двѣнадцать бревенъ накинулись на насъ сразу, со всѣхъ сторонъ. Вода прибыла. Пѣна плевала намъ на ноги. Мы слышали глухое стенаніе дома, наполненнаго водой; онъ звонко гудѣлъ; стѣны его и перегородки уже начинали трещать. Минутами, когда напоръ дѣлался сильнѣе и бревна колотили, намъ сдавалось, что все кончено, что стѣны уже разбиты и мы захвачены рѣкой, ворвавшейся чрезъ зіяющія пробоины.
Гаспаръ добрался до самаго края крыши, ему удалось схватить бревно, онъ привлекъ его своими мощными руками.
-- Надо защищаться! вскричалъ онъ.
И Жакъ всячески старался захватить длинный шестъ. Пьеръ помогалъ ему. Я клялъ свою старость; я чувствовалъ себя слабымъ и безсильнымъ, какъ ребенокъ. Но трое мужчинъ рѣшились защищаться, вызывали на бой рѣку. Гаспаръ задерживалъ свое бревно, поджидая другихъ бревенъ, напиравшихъ на насъ, и останавливалъ ихъ въ небольшомъ разстояніи отъ стѣнъ. Иногда напоръ былъ такъ силенъ, что онъ падалъ. Рядомъ съ нимъ Жакъ и Пьеръ дѣйствовали длинными шестами, отталкивая обломки. Около часа продолжалась эта борьба. Мало по малу ихъ охватывала ярость, они ругались, топали, бились, посылали проклятія водѣ. Гаспаръ дрался съ ней, точно онъ вступилъ съ ней въ рукопашный бой, и клялъ ее, что есть мочи. Но вода упорствовала, спокойно, непобѣдимо, безъ малѣйшей раны. Жакъ и Пьеръ въ изнеможеніи растянулись на крышѣ, а Гаспаръ сдѣлалъ послѣднее усиліе, вода вырвала у него бревно и оно стало въ свою очередь колотить въ насъ. Бой дѣлался невозможнымъ.
Мари и Вероника бросились въ объятія одна другой. Онѣ повторяли раздирающимъ голосомъ все одну и ту же фразу, фразу ужаса, она. еще до сихъ поръ звучитъ въ моихъ ушахъ:
-- Я не хочу умирать... я не хочу умирать!
Роза обнимала ихъ; она старалась утѣшить ихъ, успокоить, а сама дрожала, вскидывала голову и противъ воли кричала также:
-- Я не хочу умирать!
Одна только тетка Агата молчала. Она уже больше не молилась и не крестилась.. Растерянно поглядывала она кругомъ и старалась улыбаться, когда ея взглядъ падалъ на меня.
Вода уже разбивала черепицы. Пропала надежда на всякую помощь. Намъ все еще слышались голоса со стороны церкви. Два фонаря какъ будто бы промелькнули на минуту вдали, и снова молчаніе ширилось надъ желтой простыней безконечныхъ водъ. Должно быть, Сентенъ былъ захваченъ раньше насъ, даромъ что тамъ водились лодки.
Гаспаръ все еще бродилъ по крышѣ; вдругъ онъ насъ позвалъ и сказалъ.
-- Помогите мнѣ! Держите меня крѣпче.
Онъ опять схватилъ шестъ и накинулся на какой-то обломокъ, огромный, черный, плывшій потихоньку къ дому. Это была широкая крыша сарая, изъ здоровыхъ досокъ; вода оторвала ее цѣликомъ, и она плыла точно плотъ. Когда крыша эта подплыла поближе, онъ остановилъ ее шестомъ; его тянуло, онъ кричалъ намъ, чтобы мы держали его. Мы схватили его за поясъ и держали крѣпко. Потомъ, какъ только крыша вошла въ теченіе, она сама собою причалила къ нашей крышѣ и даже такъ сильно, что мы боялись, какъ бы она сразу не разлетѣлась въ куски. Гаспаръ смѣло прыгнулъ на этотъ плотъ, посланный намъ случаемъ. Онъ заходилъ по нему во всѣхъ направленіяхъ, чтобы убѣдиться въ его прочности, а Пьеръ и Жакъ держали его около нашей крыши. Гаспаръ смѣялся и весело говорилъ:
-- Дѣдушка, вотъ мы и спасены. Вы, женщины, не плачьте; это настоящая лодка. Видите ли, мои ноги сухи и онъ насъ всѣхъ выдержитъ. Намъ будетъ здѣсь хорошо, точно дома.
Но все таки ему хотѣлось укрѣпить этотъ плотъ. Онъ хваталъ все еще плавающія бревна, вязалъ ихъ веревками, захваченными Пьеромъ на всякій случай, когда мы ушли изъ комнаты; онъ даже упалъ въ воду; но когда мы вскрикнули, отвѣтилъ громкимъ смѣхомъ. Воды онъ не боялся, могъ проплыть цѣлыя лье по Гароннѣ. Вскочивши опять на крышу, онъ сталъ ее трясти и вскричалъ: "Ну живѣе, садимтесь. Время дорого!" женщины стали на колѣна. Гаспаръ долженъ былъ отнести Веронику и Мари и помѣстить ихъ посрединѣ плота, гдѣ ихъ и посадилъ. Роза и тетка Агата сами спустились по черепицамъ и сѣли около молодыхъ дѣвушекъ. Въ эту минуту я оглянулся въ сторону церкви. Эме все еще была тамъ. Она прислонилась теперь къ трубѣ и держала дѣтей на воздухѣ, вытянувъ руки; вода доставала ей уже до пояса.
-- Не огорчайтесь, дѣдушка,-- сказалъ мнѣ Гаспаръ.-- Мы ее по дорогѣ возьмемъ, будьте покойны.
Пьеръ и Жакъ вскочили на плотъ, я также за ними. Онъ немножко наклонился на бокъ но дѣйствительно былъ настолько проченъ, что могъ держать насъ всѣхъ. Гаспаръ послѣдній сошелъ съ крыши нашего дома, сказалъ, чтобы мы взяли шесты, добытые имъ, и дѣйствовали шестами, какъ веслами. У него въ рукахъ былъ предлинный шестъ; онъ управлялся имъ очень ловко. Мы подчинились его командѣ. По его приказу, мы уперлись шестами въ черепицы, чтобы отчалить, но плотъ точно присталъ къ крышѣ; какъ ни бились мы, не могли его отодрать. Теченіе воды каждый разъ порывисто гнало насъ къ дому. Это было очень опасно: отъ каждаго новаго удара доски могли разлетѣться.
Тогда опять нами овладѣло чувство безпомощности. Мы только что было думали, что спаслись, а все таки рѣка держала насъ въ своей власти. Я жалѣлъ уже, что женщины не остались на крышѣ. Того и гляди, яростныя воды захватятъ ихъ и поглотятъ. Но только что я заикнулся: не вернуться ли намъ опять назадъ, какъ всѣ закричали:
-- Нѣтъ, нѣтъ, попробуемъ еще. Лучше здѣсь умереть!
Гаспаръ больше уже не смѣялся. Мы съ новой силой понаперли на шесты, а Пьеру пришло наконецъ на умъ вскарабкаться по черепицамъ и начать насъ тянуть въ лѣвую сторону веревкой. Этакимъ путемъ ему удалось вывести насъ изъ теченія, и когда онъ опять прыгнулъ на плотъ, то, дѣйствуя шестами, мы выплыли въ ширь. Но Гаспаръ вспомнилъ обѣщаніе взять нашу бѣдную Эме; она все еще продолжала завывать. Для того надо было пересѣчь улицу, гдѣ бушевалъ ужасный потокъ, съ которымъ мы только что боролись. Гаспаръ переглянулся со мной. Я чувствовалъ, что меня охватила внутренняя борьба, какой никогда еще я не испытывалъ; мы подвергнемъ опасности цѣлыхъ восемь человѣческихъ жизней. Я колебался нѣсколько мгновеній. Но у меня не хватило силъ устоять противъ ужасныхъ завываній.
-- Да, да,-- сказалъ я Гаспару, -- это немыслимо; мы не можемъ уплыть безъ нея.
Онъ опустилъ голову въ молчаніи и сталъ упираться шестомъ обо всѣ стѣны, какія только уцѣлѣли. Мы проплыли вдоль сосѣдняго дома и надъ скотнымъ дворомъ. Только что мы выплыли въ улицу, какъ закричали всѣ разомъ. Потокъ схватилъ насъ и несъ съ собою опять назадъ въ сторону нашего дома. Все закружилось на нѣсколько секундъ. Насъ несло, какъ листокъ, такъ быстро, что нашъ крикъ слился съ ужаснѣйшимъ ударомъ плота о черепицы. Все треснуло. Разбитыя доски завертѣлись. Насъ всѣхъ сбросило. Не знаю, что было тогда. Я помню только, что когда падалъ, тетка Агата лежала плашмя на водѣ. Ее поддерживали юбки, и она тонула, закинувъ голову, не сопротивляясь. Я раскрылъ глаза отъ сильной боли. Пьеръ тащилъ меня за волосы вдоль черепицъ. Я лежалъ совершенно ошеломленный и глядѣлъ. Пьеръ нырнулъ опять. И меня такъ ошеломило, что я удивленно глядѣлъ на Гаспара, появившагося тамъ, гдѣ исчезъ мой братъ: молодой малый держалъ въ рукахъ Веронику. Когда онъ ее положилъ около меня, то опять бросился, выхватилъ Мари, блѣдную какъ смерть; она совсѣмъ окоченѣла; я думалъ, что она мертвая. Потомъ опять бросился, но на этотъ разъ онъ не могъ никого найти. Съ нимъ пустился спасать и Пьеръ. Оба переговаривались, но я ихъ не слыхалъ. Они поднялись на крышу внѣ себя отъ усталости.
-- А тетка Агата?-- кричалъ я имъ.-- А Жакъ? А Роза?
Они только покачали головой. Крупныя слезы падали изъ глазъ ихъ. Я понялъ изъ нѣсколькихъ словъ, какія они проронили, что Жаку размозжило голову ударомъ бревна. Роза впилась въ трупъ своего мужа, и ее унесло. Тетка Агата не показывалась совсѣмъ; мы подумали, что потокъ воды вогналъ ея тѣло въ домъ подъ нами, въ открытое окно.
Поднялся я и посмотрѣлъ на крышу, гдѣ Эме еще держалась нѣсколько минутъ передъ тѣмъ. Но вода все прибывала. Эме больше не выла. Я разглядѣлъ только двѣ неподвижныя руки. Она ихъ вытягивала, держа дѣтей на воздухѣ. Потомъ все провалилось. Вода затянула ихъ подъ дремлющимъ свѣтомъ луны.
V.
Насъ было всего пятеро на крышѣ. Вода оставила вдоль щипца узенькую дорожку; одну изъ трубъ снесло. Мы должны были поднять Веронику и Мари, въ обморокѣ, держать ихъ прямо, такъ, чтобы вода не мочила имъ ногъ. Онѣ пришли въ себя, и намъ было еще ужаснѣе видѣть, какъ онѣ промокли, дрожали и кричали все про то же, что имъ не хотѣлось умирать. Мы уепокоивали ихъ, какъ дѣтей, говорили имъ, что не дадимъ имъ умереть, не допустимъ до нихъ смерти, но онѣ намъ не вѣрили; онѣ хорошо знали, что умрутъ, и каждый разъ, какъ слово умереть раздавалось точно похоронный звонъ, ихъ зубы скрежетали, съ отчаянія онѣ бросались другъ другу на шею.
Подходилъ конецъ. Разрушенная деревня кое-гдѣ вокругъ насъ казала нѣсколько стѣнъ. Только одна церковь хранила еще нетронутой свою колокольню. Оттуда все еще доносились голоса, гулъ людей, нашедшихъ убѣжище. Вдали раздавался храпъ громаднаго водянаго потока. Мы уже не различали больше, какъ проваливались дома съ грохотомъ, похожимъ на шумъ голышей, выгружаемыхъ изъ телѣгъ. Мы были совсѣмъ затеряны, какъ въ настоящемъ крушеніи, посреди океана, за тысячу лье отъ земли.
И вдругъ показалось намъ, что сбоку доносится шумъ веселъ; онъ похожъ былъ на мягкое и размѣренное хлопанье, становившееся все яснѣе и яснѣе. Надежда охватила насъ. Эти звуки показались сладкой музыкой. Всѣ мы повскакали и стали смотрѣть въ пространство, притаивъ дыханіе. Ничего не было видно. Желтая поверхность воды расширялась кругомъ, пестрѣя темными тѣнями; но ни одна изъ этихъ тѣней -- вершины деревьевъ, остатки обрушенныхъ стѣнъ -- не двигалась. Обломки, трубы, бочки по пусту радовали насъ; мы махали платками и видѣли, что все это вздоръ. Мы опять возвращались къ тревожному чувству, вызванному шумомъ, послышавшимся намъ, и не могли распознать, откуда онъ доносился.
Вдругъ Гаспаръ вскричалъ:
-- Я вижу ее! Вонъ тамъ, тамъ, большая лодка!
Онъ указывалъ намъ рукой на дальній пунктъ. Я ничего не видалъ; Пьеръ также, но Гаспаръ упорствовалъ. Это была дѣйствительно лодка, слышно уже было ясно, какъ гребли. Наконецъ мы разглядѣли ее. Она подвигалась медленно, какъ будто бы вокругъ насъ, но не приближалась. Помню, что въ эту минуту мы совсѣмъ обезумѣли. Мы яростно поднимали руки, кричали такъ, что чуть горло не лопнуло, мы ругали эту лодку, мы обзывали ее подлой, а она, черная и безмолвная, поворачивалась все медленнѣе. Дѣйствительно ли это была лодка -- я до сихъ поръ не знаю. Когда намъ показалось, что она исчезла, мы потеряли послѣднюю надежду.
Съ этой минуты каждое мгновеніе ожидали мы, что вотъ насъ поглотитъ, какъ только рушится домъ. Его уже подмыла вода, и держался онъ вѣроятно только одной какой нибудь толстой стѣной. Какъ только эта стѣна подастся, рухнетъ и весь домъ. Но чего я въ особенности страшился -- это минуты, когда подъ нашими ногами дрогнетъ крыша. Домъ, можетъ быть, простоялъ бы всю ночь, но черепицы подавались; въ нихъ колотили бревна и пробивали ихъ. Мы кинулись налѣво и схватились за крѣпкія стропила; но и эти стропила начали подаваться. Разумѣется они провалятся, если мы всѣ пять человѣкъ скучимся на одномъ мѣстѣ.
Братъ мой Пьеръ опять держалъ въ зубахъ свою трубку; онъ дѣлалъ это машинально. По привычкѣ стараго солдата крутилъ онъ усъ, хмурилъ брови и что-то ворчалъ про себя. Возрастающая опасность раздражала его; онъ видѣлъ, что вся его храбрость -- ни къ чему. Два или три раза плюнулъ онъ въ воду съ презрительно гнѣвнымъ выраженіемъ лица. Мы все опускались Онъ рѣшился сойти съ крыши.
-- Пьеръ! Пьеръ! вскрикнулъ я и боялся понять, что онъ такое дѣлаетъ.
Онъ обернулся и сказалъ спокойно:
-- Прощай, Луи. Видишь ли, для меня это слишкомъ долго. У васъ будетъ больше мѣста.
Онъ бросилъ сначала трубку, а потомъ и самъ кинулся въ воду, прибавивъ:
-- Прощайте, съ меня довольно!
Больше уже онъ не показался. Плавалъ онъ не важно, да вѣроятно онъ сразу и отдался водѣ; въ отчаяніи, видя наше раззореніе и смерть близкихъ, онъ не хотѣлъ пережить ихъ.
Въ церкви пробило два часа утра. Ночь подходила къ концу. Ужасная ночь, полная рыданій и агоніи! Мало по малу внизу у насъ, надъ ногами, пространство все съуживалось. Вода текла кругомъ. Маленькія волны игриво толкали одна другую и точно ласкали насъ. Снова перемѣнилось теченіе; обломки шли уже вправо отъ деревни, медленно, точно будто вода, дойдя до высшаго предѣла, желала успокоиться, впасть въ лѣнивую истому.
Гаспаръ порывисто снялъ башмаки и камзолъ. Онъ ломалъ себѣ пальцы и на мой вопросъ:
-- Видите ли, дѣдушка,-- сказалъ онъ,-- смерть моя! Я больше не могу ждать. Оставаться здѣсь мнѣ не въ силу. Пустите меня, я ее спасу.
Онъ говорилъ о Вероникѣ. Я было заспорилъ съ нимъ: гдѣ же ему донести ее до церкви! Но онъ упирался.
-- У меня сильныя руки, я здоровъ, вы видите.
Онъ говорилъ, что лучше сейчасъ испробовать это, а то онъ совсѣмъ ослабнетъ, не вынесетъ, глядя, какъ вокругъ него погибаетъ все семейство.
-- Я ее люблю, я спасу ее! повторялъ онъ.
Я замолчалъ и прижалъ только Мари къ груди своей. Онъ подумалъ, что я его упрекаю за эгоизмъ влюбленнаго и пробормоталъ:
-- За Мари я вернусь, клянусь вамъ Богомъ. Тамъ я найду лодку, что нибудь да устрою. Довѣрьтесь мнѣ, дѣдушка.
Онъ все снялъ, кромѣ панталонъ, и вполголоса, бодро, давалъ наставленіе Веровикѣ: она не должна барахтаться, а главное, не должна трусить. Дѣвушка отвѣчала да на каждую его фразу и смотрѣла совсѣмъ растерянно. Перекрестившись -- хотя онъ и не былъ набоженъ -- Гаспаръ спустился съ крыши, держа Веронику за веревку, которою онъ обвязалъ ее подъ мышками. Она громко закричала, забилась въ водѣ, потомъ ей сперло дыханіе и сдѣлалось дурно.
-- Такъ-то лучше будетъ,-- крикнулъ мнѣ Гаспаръ,-- тетерь я отвѣчаю за нее.
Но трудно представить себѣ, съ какой тоской я слѣдилъ за ними глазами. На бѣлесоватой водѣ я различалъ малѣйшія движенія Гаспара; онъ поддерживалъ дѣвушку за веревку, обмотавъ ее вокругъ сильной шеи. Такимъ образомъ онъ тянулъ ее, подпирая правымъ плечомъ. Тяжесть ея тѣла заставляла его погружаться, но онъ все таки двигался и плылъ съ нечеловѣческой силой. Тогда я пересталъ бояться. Они уже прошли треть пространства, какъ вдругъ наткнулись на какую-то подводную стѣну. Ударъ былъ ужасенъ; оба исчезли. Потомъ онъ всплылъ одинъ; должно быть, веревка лопнула. Нырнулъ онъ два раза, наконецъ выплылъ опять съ Вероникой, взявши ее на спину. Но у него уже не было веревки, и Вероника давила его еще сильнѣе. Все таки онъ подвигался. Я трясся все сильнѣе по мѣрѣ того, какъ они приближались къ церкви. Вдругъ я захотѣлъ вскрикнуть, увидавъ, какъ бревно плыло сбоку. Ротъ мой остался раскрытымъ: новый ударъ раздѣлилъ ихъ, и вода покрыла все.
Съ этой минуты я совсѣмъ отупѣлъ; во мнѣ сохранился только инстинктъ животнаго. Вода приливала, я отступалъ. Въ этомъ отупѣніи долго слышался мнѣ смѣхъ. Я не могъ растолковать себѣ, кто такъ смѣется около меня. Бѣлая заря взошла надъ нами. Погода была славная, свѣжая и тихая, точно на берегу пруда, когда водяная зыбь его просыпается до восхода солнца. А смѣхъ все еще звучалъ. Я обернулся и вижу: Мари стоитъ вся измоченная. Это она смѣялась.
Какъ она была мила и кротка, несчастное созданіе въ этотъ утренній часъ! Я глядѣлъ на нее: она наклонилась, зачерпнула немного воды и умыла лицо. Потомъ начала крутить свои прекрасные бѣлокурые волосы и заплетать ихъ въ косы. Ей, разумѣется, казалось, что она прибирается въ своей маленькой комнаткѣ, въ воскресенье, когда раздается веселый благовѣстъ. Она все еще смѣялась дѣтскимъ смѣхомъ; глаза были свѣтлы, лицо радостно.
И я принялся смѣяться, какъ она, и меня захватило ея безуміе. Ужасъ свелъ ее съ ума. Слава Богу, что вышло такъ; видно было, какъ она восхищалась весенней утренней зарей.
Я ее не трогалъ, глядѣлъ, какъ она торопится, ничего не понимаетъ и нѣжно качаетъ головой. Она все продолжала прихорашиваться. Потомъ, когда ей показалось, что она готова, она запѣла одинъ изъ своихъ духовныхъ стиховъ хрустальнымъ тонкимъ голоскомъ. Но вскорѣ остановилась, вскрикнула, точно будто бы отвѣтила на какой-то призывный голосъ, слышный только ей одной:
-- Иду, иду!
Опять затянула она духовный стихъ, спустилась по скату крыши и вошла въ воду, покрывшую ее тихо, безъ всякаго сотрясенія. А я все продолжалъ улыбаться и глядѣлъ радостно на то мѣсто, гдѣ она исчезла.
Потомъ я ничего уже не помню. Я остался одинъ на крышѣ. Вода еще поднялась; видна была только одна труба. Кажется, я схватился за нее изъ всѣхъ моихъ силъ, какъ животное, не желающее умирать. Потомъ ничего, ничего! Темная дыра! Хаосъ!
VI.
Зачѣмъ я еще остался въ живыхъ? Мнѣ разсказывали, что жители Сентена явились около шести часовъ съ лодками и нашли меня въ обморокѣ; я лежалъ на трубѣ. Вода обошлась со мною жестоко: не захотѣла унести меня послѣ всѣхъ моихъ близкихъ, въ то время, когда я уже не могъ чувствовать моей погибели. Вотъ я, старый, и оказался самымъ упорнымъ въ нежеланіи умирать. Всѣ остальные исчезли: ребятишки, дѣвушки-невѣсты, старыя и молодыя четы. А я живъ еще, точно сорная трава, жесткая и сухая, завязшая между голышей! Если бы у меня хватило мужества, я бы поступилъ, какъ Пьеръ, я сказалъ бы: "Довольно съ меня, прощайте!" и бросился бы въ Гаронну по той же дорогѣ, какъ и всѣ остальные. У меня нѣтъ ни единаго ребенка, домъ мой разрушенъ, поля мои опустошены. О, гдѣ тотъ вечеръ, когда мы собирались за столомъ, посрединѣ стола -- старики, а тѣ, кто помоложе -- по старшинству? И такъ намъ было весело и такъ тепло! О, страдное время жатвы и сбора винограда, когда мы всѣ выходили на работу и возвращались домой, гордясь тѣмъ, сколько у насъ добра! О, гдѣ красивыя дѣти и богатые виноградники, хорошенькія дѣвушки и сочные хлѣба, радость моей старости, живая награда моего долгаго вѣка? Коли все это умерло, Боже ты мой! зачѣмъ оставляешь ты меня въ живыхъ? Нѣтъ уже никакаго утѣшенія. Я не хочу ни откуда помощи. Я роздалъ мои поля деревенскимъ людямъ, у которыхъ еще остались дѣти. У нихъ достанетъ бодрости: очистить землю отъ обломковъ и снова воздѣлать ее. Когда нѣтъ больше дѣтей, довольно и перваго попавшагося уголка -- умереть въ немъ. Осталось у меня одно желаніе -- послѣднее: я хотѣлъ бы отыскать тѣла моихъ кровныхъ и похоронить ихъ на нашемъ кладбищѣ подъ той плитой, куда и самъ я сойду за ними. Разсказывали тутъ, что въ Тулузу приплыло много тѣлъ, унесенныхъ рѣкой. Я рѣшился отправиться туда.
Что за ужасное бѣдствіе! Около двухъ тысячъ разрушенныхъ домовъ, семьсотъ мертвецовъ; всѣ мосты сорвало; цѣлые кварталы снесло и потопило въ грязи; вездѣ страшныя драмы. Двадцать тысячъ нолунагихъ бѣдняковъ умираютъ съ голоду; въ городѣ воздухъ зараженъ мертвыми тѣлами; всѣ дрожатъ, какъ бы не явился тифъ. Повсюду трауръ. На улицахъ только и попадаются похороны, и сборы на пострадавшихъ не могутъ смягчить бѣдствія. Я шелъ и ничего не видѣлъ посреди всѣхъ этихъ развалинъ. У меня были свои мертвецы; они давили меня.
Да, дѣйствительно, я узналъ, что много выловили труповъ; ихъ уже похоронили цѣлыми длинными рядами, въ одномъ углу кладбища. Неизвѣстныхъ догадались фотографировать. По портретамъ я узналъ Гаспара и Веронику. Обрученные потонули, обнявшись страстнымъ объятіемъ. Смерть связала ихъ брачнымъ поцѣлуемъ. Они такъ сильно прильнули другъ къ другу, руки ихъ такъ закоченѣли, а губы впились, что надо бы было искалѣчить ихъ, чтобы раздѣлить. Поэтому-то и фотографировали ихъ вмѣстѣ; вмѣстѣ спятъ они и подъ землей.
У меня только и осталось, что это страшное изображеніе моихъ красавцевъ, раздутыхъ водой, обезображенныхъ; на ихъ позеленѣлыхъ лицахъ сохранились слѣды геройства ихъ любви. Я смотрю на нихъ и плачу.