Лейкин Николай Александрович - Учебный день в немецкой школе

ПОВѢСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

УЧЕБНЫЙ ДЕНЬ ВЪ НѢМЕЦКОЙ ШКОЛѢ.
ОЧЕРКЪ.

Свѣжо преданіе, а вѣрится съ трудомъ.
Грибоѣдовъ.

Морозное утро. Девятый часъ. На улицахъ еще сѣро. Дневной свѣтъ плохо пробивается сквозь разрисованныя морозомъ оконныя стекла самаго многолюднаго класса -- терціи и тускло освѣщаетъ окрашенныя зеленой краской стѣны, висящія на нихъ картины, изображающія животныхъ, гравюрные портреты великихъ мужей исторіи, вѣшалки, прибитыя къ стѣнѣ съ самой разнообразной верхней одеждой учениковъ, пульты, то-есть столы съ покатымъ верхомъ, кафедру и чорныя доски. За пультами сидятъ ученики. Тутъ также смѣсь одеждъ: и байковыя блузы, и такъ-называемыя, кандитатскія куртки, куртки съ бронзовыми пуговками, черные двух-бортные сюртуки, застегнутые подъ горло, и коротенькія сѣрыя пальто, отороченныя зеленымъ сукномъ -- костюмъ, который мы видимъ на бѣдныхъ нѣмцахъ, только что пріѣхавшихъ изъ Германіи. Въ классѣ шумъ, подобный пчелиному жужжанію. Слышенъ нѣмецкій языкъ въ перемежку съ русскимъ. На нѣкоторыхъ пультахъ горятъ прилѣпленные стеариновые огарки, принесенные съ собою изъ дому. У огарковъ сгруппировавшіеся ученики, заткнувъ себѣ указательными пальцами уши и наклонясь надъ книгами, твердятъ уроки. Иные списываютъ другъ у друга заданные къ сегодня переводы и арифметическія задачи, иные ѣдятъ, иные играютъ на стальныя перья въ четъ и нечетъ, въ фортунку. Фортунка -- это вырѣзанный изъ дерева волчокъ въ формѣ кубика, на четырехъ сторонахъ котораго написана какая-нибудь изъ слѣдующихъ буквъ: в. н. п. о.

Въ игру эту могутъ играть нѣсколько человѣкъ. Каждый ставитъ по одному или по нѣскольку старыхъ или новыхъ перьевъ и по очереди вертитъ фортунку. Ежели фортунка ложится тою стороною вверхъ, на которой написана буква в, то вертѣвшій обираетъ весь конъ, ежели н -- не беретъ ничего, п -- прибавляетъ къ кону одно перо, о -- беретъ одно перо. Иные играли въ эту игру съ такимъ азартомъ, что проигрывали даже книги. Стальныя перья считались въ училищномъ быту какъ-бы монетой. За единицу считалось старое перо, четыре старыя пера равнялись одному новому. Изъ этого исключались только наполеоновскіе перья, то-есть, перья съ вытисненною фигурою Наполеона. За такое новое перо, особенно любимое учениками, давали шесть и семь старыхъ.

Вонъ Пфаффе (Pfaffe, то-есть, попъ) -- ученикъ, прозванный за свою тучность, проигрался до послѣдняго пера, такъ что даже изъ станка вынулъ, и придись писать, такъ и писать не чѣмъ. Желая отыграться, онъ ходитъ по классу и маклачитъ, то-есть, выпрашиваетъ перьевъ. Ему не даютъ, по кто-то предлагаетъ слѣдующее условіе:

-- Дай дернуть за твой жирный пфафскій носъ, такъ дамѣ пять старыхъ.

Пфаффе сначала задумался, потомъ сталъ торговаться. Съ самодура за это удовольствіе онъ просилъ двадцать, а послѣ согласился за пятнадцать старыхъ перьевъ. Самодуръ схватилъ за носъ, защемилъ и потомъ сильно рванулъ. Пфаффе визгнулъ отъ боли, однако, скоро оправился и протянулъ руку за перьями. Ему отсчитали. На церемонію эту смотрѣло нѣсколько зрителей. Нѣкоторыхъ также забрала охота дернуть за жирный носъ Пфаффе, и они стали ему предлагать десять старыхъ перьевъ, но онъ отказался. Смаклачивъ кой у кого въ классѣ еще два пера, Пфаффе снова принялся за игру.

У отчаянныхъ лѣнтяевъ, населяющихъ самый задній рядъ пультъ, прозванный учителями за его близость къ печкѣ жаркимъ поясомъ (heisse Zone), происходили работы такого рода.

Одинъ надписывалъ на ногахъ мелкимъ почеркомъ французскіе вокабулы: paresse, vanitй, visible, другой долбилъ перочиннымъ ножомъ въ крышкѣ пульты дыру; третій, положа передъ собою листъ бумаги, дѣлалъ на ней карандашемъ черточки и приговаривалъ слѣдующую безсмыслицу: "сѣку-сѣку три, высѣку три, люди скажутъ три, и я скажу три. Пріѣхали комисары, много писемъ написали, всѣхъ двадцать три." При этомъ должно было выходить на бумагѣ именно двадцать-три черточки. Нѣкоторые ничего не дѣлали и находились въ какой-то дремотѣ, а нѣкоторые жевали клячку (Klatschgumi), то-есть резину для себя и по заказу за перья и за "жратву". Жеваніе резины находило на школу въ родѣ эпидеміи. Вдругъ начинали жевать всѣ. По прошествіи четырехъ-пяти дней, резина превращалась въ мягкую клячку, ее можно было надувать и щелкать. Тогда все училище только и занималось, что щелканіемъ клячкою, и щелкало до тѣхъ поръ, пока не надоѣдало учителямъ, которые, мало-по малу, отнимали клячку и, для примѣра, сѣкли двухъ-трехъ учениковъ. Эпидемія прекращалась, но не надолго.

По классу отъ пульты къ пультѣ ходилъ щедушный ученикъ, прозванный, за свою женственность и плаксивую натуру, дѣвкой, и просилъ списать заданный переводъ.

-- Дай двадцать старыхъ перьевъ или пять новыхъ, такъ дамъ.

-- Да у меня всего три новыхъ. Шмидтъ вонъ беретъ три новыхъ, да, у него, говорятъ, невѣрно.

-- А у меня вѣрно. Жратва есть?

-- Есть булка.

-- Съ чѣмъ.

-- Пустая.

-- Такъ три новыхъ пера и булку.

-- Что же мнѣ-то останется. Вѣдь мнѣ тоже жрать хочется.

-- Ну, такъ получишь десять ауфъ ди хозенъ {Auf die Hosen,-- т. e. по штанамъ.}. Проваливай!

-- Не давай дѣвкѣ списывать -- онъ фискалъ! крикнулъ подошедшій рослый ученикъ лѣтъ семнадцати и толкнулъ дѣвку въ шею.

Вообще очень немногіе ученики дѣлали сами задачи и переводы. Большинство списывало, покупая себѣ это право за перья, за булки и даже за деньги. Даже самые прилежные ученики не дѣлали всякій разъ сами ни переводовъ, ни задачъ, а соединившись человѣкъ пять вмѣстѣ, работали по очереди. Сегодня дѣлалъ одинъ и давалъ списывать другимъ, завтра другой и т. д.

-- Жидъ здѣсь! Въ конференціи съ учителями стоитъ! крикнулъ только что вошедшій въ классъ ученикъ и сталъ раздѣваться.

Жидомъ, неизвѣстно почему, звали инспектора, звали его такъ съ незапамятныхъ временъ, съ его опредѣленія инспекторомъ, а въ должности онъ находился очень давно. Данное ему названіе "жидъ" переходило у учениковъ отъ поколѣнія къ поколѣнію. Всѣ его боялись какъ огня, и дѣйствительно его нельзя было не бояться. Это былъ ужасный человѣкъ. Но объ немъ рѣчь впереди.

Вскорѣ присутствіе жида въ конференціи, комнатѣ, находящейся рядомъ съ терціею, оказалось и на дѣлѣ: оттуда слышалась его нѣмецкая ругань, перемѣшанная съ плохо выговариваемою русской руганью, и плаксивые голоса учениковъ. Почему эта комната называлась конференціею -- неизвѣстно. Она скорѣе была прихожею, потому что здѣсь вѣшали свои шубы и пальто учителя. Посреди конференціи стоялъ большой столъ, по стѣнамъ шкафы со стеклами. Въ шкафахъ хранились географическія карты, допотопные учебники, допотопные словари и полное собраніе сочиненій Лессинга, Шиллера, Гете, Уланда; тутъ же стояли испорченная электрическая машина старой конструкціи, лейденская банка, нѣсколько банокъ съ индиго, киноварью, кукурузою, шпанскими мухами и т. п.-- что составляло кабинетъ товаровѣдѣнія, лежали двѣ лопнувшія реторты, десятка два минераловъ въ коробкахъ кремневый пистолетъ, большая раковина и запасъ розогъ.

Изъ конференціи въ терцію заглянулъ шульдинеръ (Schüldiener), то-есть школьный служитель, и крикнулъ:

-- Мацъ! Шоттъ! въ конференцію! Инспекторъ зоветъ!

На заднихъ пультахъ въ "жаркомъ поясѣ" засуетились; прочіе вздрогнули и обернулись. Изъ-за пультъ вставали Мацъ и Шоттъ. Это были уже взрослые ребята, отличавшіеся необыкновенною лѣностію. Мацъ былъ небольшаго роста, неповоротливый, приземистый, съ рыжими волосами, падающими на угреватый лобъ. Его называли коровой. Шоттъ -- высокій, съ насмѣшливымъ лицомъ, то, что называется, удалой парень. Онъ былъ первый силачъ въ классѣ.

-- Корова, что ты сдѣлалъ? спрашивали его товарищи, знавшіе уже напередъ, зачѣмъ былъ зовъ.

-- Вчера я и, Шоттъ должны были остаться отъ двухъ до трехъ и удрали. Дайте, братцы, платочковъ; послѣ за это по одному новому перу дамъ, проговорилъ корова.

Ему кинули четыре носовые платка; онъ скомкалъ ихъ и, запихавъ сзади въ штаны, отправился въ конференцію. За нимъ послѣдовалъ удалой походкой Шоттъ. Двери въ конференцію притворились. Ученики стали прислушиваться. Послышался крикъ и потомъ глухіе удары. Насчитали двадцать-пять. Потомъ антрактъ и снова двадцать-пять ударовъ. Это происходила расплата за вчерашній побѣгъ.

Мацъ и Шоттъ вошли въ классъ, а въ конференціи все еще слышались удары и визгъ. Тамъ получали возмездіе бѣглые другихъ классовъ.

-- Ну, что? спрашивали ученики корову.

-- Чуть-чуть только больно было. Я нарочно кричалъ, проговорилъ онъ, и сталъ доставать изъ штановъ платки.

-- А ты, Шоттъ, не подкладывалъ?

-- Э, не стоитъ! Развѣ я баба? Ежели бы жидъ понималъ по-русски, такъ я бы ему сказалъ: воля ваша, шкура наша, розги казенныя, слуги наемныя, такъ дерите сколько хотите!-- и при этомъ онъ загнулъ двухъэтажное русское словцо.-- Потому мнѣ все равно. Сказалъ бы, ей-ей бы сказалъ, да какъ это по-нѣмецки переведешь? Не выйдетъ. Мнѣ все равно! Пусть дерутъ! Я и сегодня не останусь! Удеру!

Онъ замолчалъ, схватилъ свой большой садовый ножъ, замѣняющій ему перочинный, и изъ всей силы началъ чертить имъ по пультѣ.

Изъ этого видно, что комната, называемая конференціей, была вмѣстѣ съ тѣмъ, и лобнымъ мѣстомъ -- мѣстомъ, гдѣ сѣкли. Вообще, въ нѣмецкой школѣ сѣкли большею частію по штанамъ (auf die Hosen), а сѣченіе съ раздѣваніемъ происходило довольно рѣдко, разъ пять-шесть въ мѣсяцъ, и то за важные поступки, какъ-то: за буйство, за драку съ учителями и гувернерами, за порчу учительскаго платья, и по просьбѣ родственниковъ учениковъ. За то сѣченіе по штанамъ и сѣченіе розгами по рукамъ было въ огромномъ употребленіи. Изъ двухсотъ пятидесяти учениковъ, не проходило дня, чтобы не было высѣчено minimum двадцать человѣкъ. При сѣченіи почти всегда присутствовалъ инспекторъ.

Обыкновенно сѣченіе происходило слѣдующимъ образомъ. Жертва ложилась брюхомъ на нарочно устроенный для этого табуретъ Шультонеръ натягивалъ лѣвой рукой штаны жертвы, а правой отсчитывалъ удары. Удары же наносились не тонкими концами розогъ, а толстыми. Когда же сѣкли съ раздѣваніемъ, то одинъ шульдинеръ держалъ жертву, а другой сѣкъ.

-- Zum Gebet (на молитву)! скомандовалъ, заглянувъ въ классъ, гувернеръ, и повелъ учениковъ во второй классъ -- въ секунду. Въ секунду собрались ученики со всѣхъ классовъ. Здѣсь стоялъ органъ, на большихъ черныхъ доскахъ были написаны на нѣмецкомъ языкѣ извлеченія изъ псалмовъ, которыя должны быть сегодня пропѣты подъ органъ. Инспекторъ сѣлъ за органъ, проигралъ прелюдію и ученики запѣли. Послѣ пѣнія водворилась тишина. Одинъ ученикъ подошолъ къ каѳедрѣ, сложилъ по-пасторски руки, наклонилъ голову и монотонно, растягивая слова, сталъ читать по-нѣмецки "Отче нашъ". Нѣкоторые русскіе усердно крестились. Лишь только чтецъ проговорилъ "аминь", какъ толпа съ шумомъ бросилась къ выходу, тискалась въ дверяхъ и, наконецъ, разбрелась по классамъ. На лѣстницѣ прозвонилъ звонокъ, возвѣщавшій, что классы начались.

Но воротимся опять въ терцію.

По табличкѣ распредѣленія классныхъ занятій значилось, что отъ девяти до десяти часовъ урокъ французскаго языка, но учителя еще не было въ классѣ. Густосъ, то-есть старшій -- власть, выбираемая инспекторомъ изъ прилежныхъ учениковъ, или изъ оставшихся въ классѣ на второй годъ, стоялъ на возвышеніи, на которомъ помѣщалась чорная доска, и записывалъ перебѣгающихъ съ мѣста на мѣсто и вообще дѣлающихъ безпорядокъ. Нѣкоторыхъ, не унимавшихся и послѣ записи ихъ фамилій, онъ подчеркивалъ. Ученики, попавшіе въ реэстръ производящихъ безпорядокъ, подзывали къ себѣ густоса, просили, чтобъ онъ стеръ ихъ фамиліи, и сулили ему "жратву" и перья. Наконецъ, въ конференціи послышались чьи-то шаги, потомъ стукъ отъ србасыванія съ ногъ калошъ и какой-то неестественный кашель, похожій на лошадиное ржаніе. По кашлю этому ученики узнали только что пришедшаго учителя французскаго языка Луи. Въ классѣ водворилась тишина. Густосъ схватилъ тряпку и стеръ съ доски фамиліи.

Скажемъ нѣсколько словъ о густосѣ.

Густосъ въ классѣ лицо важное, то же самое, что городовой за базарѣ. Обязанность его заключается въ слѣдующемъ: наблюдать за порядкомъ и отвѣчать за шумъ въ классѣ до прихода учителя; смотрѣть, у всѣхъ ли учениковъ приготовлены заданные переводы и задачи, отмѣчать каждый день неявившихся въ классъ, опоздавшихъ, и записывать, по приказанію учителей, отличившихся учениковъ въ графу подъ названіемъ лобъ (lob) то-есть, похвала, и незнавшихъ урока въ тадель (Tadel) -- порицаніе. Послѣ классовъ онъ читалъ молитву, во всеуслышаніе прочитывалъ, кто записанъ въ лобъ, въ тадель, кто не явился, и кто опоздалъ, а послѣ всего этого шолъ въ кабинетъ инспектора за билетами для прилежныхъ учениковъ. Ежели ученикъ изъ пяти ежедневныхъ уроковъ былъ записанъ въ лобъ за три урока, то получалъ зеленый билетъ, за четыре синій, и за пять красный. На лицевой сторонѣ билета было напечатано "за прилажоніе" (für Fleiss), а на изнанкѣ надписывалась фамилія ученика, годъ и число. Густосъ было лицо почти безъ контроля. Учителя и инспекторъ изъ лѣности, или такъ, изъ нерадѣнія, не повѣряли его, вслѣдствіе чего онъ могъ записывать ученика лишній разъ въ лобъ и вычеркнуть изъ таделя, разумѣется, принимая за это посильные дары въ видѣ булокъ, лакомствъ, перьевъ и даже денегъ. Учителя никогда не заставляли густоса отвѣчать урокъ; они были увѣрены въ его прилежаніи и записывали его въ лобъ наобумъ. Густосъ переставалъ учиться и нерѣдко проваливался на экзаменахъ, но учителя, все-таки переводили его въ слѣдующій классъ. Хорошимъ густосомъ между учениками, разумѣется, считался тотъ, который тянулъ на ихъ сторону, и ежели и бралъ взятки, но за то и дѣло дѣлалъ.

-- Пришолъ! Пришолъ! Мосьё Луи пришолъ! заговорили ученики, заслыша ржаніе учителя, и стали приготовляться къ принятію его.

Вонъ въ "жаркомъ поясѣ" Журавль поднялся съ мѣста, положилъ на пульту свою распростертую пятерню съ написанными на ногтяхъ вокабулами и приноравливается, ловко ли будетъ считывать.

-- Вы, все-таки, подсказывайте, братцы, шепчетъ онъ товарищамъ.

Мармотка, маленькій тщедушный ученикъ, съ хитрыми глазами, такъ и бѣгающими отъ одного предмета къ другому, улыбается. Въ его головѣ созрѣлъ планъ, какъ надуть учителя.

-- Я сегодня ни бельмеса не знаю, а Луишку надую,-- говоритъ онъ.

Еще до молитвы Мармотка смаклачилъ и вымѣнялъ на перья разной "жратвы", а въ крышку пенала налилъ воды и все это спряталъ въ ящикъ пульты.

Въ классъ вбѣжалъ Луи. Ученики повскакали съ мѣстъ.

-- Bon jour, monsieur Louis! послышалось со всѣхъ пультъ.

-- Silence! крикнулъ Луи и сѣлъ за столъ.

Ученики тоже сѣли. Густосъ пошолъ смотрѣть, у всѣхъ ли сдѣланъ заданный къ сегодня французскій переводъ. А Мармотка между тѣмъ приготовлялся надуть учителя. Онъ жевалъ припасенныя яства и жеванное клалъ въ ящикъ пульты. Луи разсматривалъ свою тетрадку и выбиралъ въ спискѣ учениковъ, кого бы вызвать отвѣчать урокъ. Ученики то и дѣло подбѣгали къ нему съ поднятою надъ головою правою рукою. Мимическія сцены эти обозначали испрашиваніе позволенія пить или удалиться въ ретираду. Луи, въ знакъ, согласія, кивалъ головой, вслѣдствіе чего, при входѣ въ ретираду визжалъ дверной блокъ, съ привѣшеннымъ на веревкѣ кирпичомъ и хлопала дверь, а у ведра съ водой, поставленнаго на подоконникѣ, толпились ученики и вырывали другъ у друга жестяной ковшъ.

Ретирада была также мѣстомъ, гдѣ курили папиросы и спасались отъ уроковъ ученики. Курили обыкновенно пять-шесть человѣкъ одну папиросу, по очереди, по затяжкѣ на брата, и затягивались до выпученія глазъ, до рвоты. Нѣкоторые спасавшіеся отъ уроковъ имѣли иногда терпѣніе просиживать тамъ по три часа сряду.

Луи порылся въ тетради и наконецъ провозгласилъ:

-- Шоттъ!

Шоттъ поднялся съ мѣста и проговорилъ по-нѣмецки:

-- Я, мосье Луи, не знаю урока.

-- Отчего?

-- Книгу потерялъ.

-- Тадель! крикнулъ Луи, обращаясь къ густосу и, взглянувъ на Шотта, живописно указалъ ему на дверь конференціи.

-- Много ли, мосье? хладнокровно спросилъ Шоттъ, понявшій въ чемъ дѣло.

-- Десять.

-- Сюда, или сюда? снова спросилъ Шоттъ, указывая на руки и хлопая себя по штанамъ.

-- Auf die Hosen, отвѣчалъ Луи.

Черезъ нѣсколько времени въ конференціи послышалось десять ударовъ, похожихъ да то, какъ бы выколачивали какую-нибудь подушку или шубу.

Луи вызвалъ Мармотку. Мармотка сидѣлъ, придерживая у рта рукою носовой платокъ. Онъ засуетился, наклонился къ ящику пульты, какъ бы доставая книгу, а между тѣмъ схватилъ нажеванную еще прежде булку, напихалъ въ ротъ, изъ пеналя хлебнулъ воды и, снова приложа платокъ ко рту, подошолъ къ Луи.

-- Future de verbe finir, задалъ ему спрягать Луи.

Мармотка молчалъ и наконецъ поднялъ правую руку кверху, а лѣвой все еще придерживалъ у рта платокъ.

-- Wass ist mit dir (что съ тобой)! спросилъ его Луи.

Вмѣсто отвѣта, Мармотка рыгнулъ, отнялъ отъ рта платокъ и началъ выплевывать жеваную булку, представляя, что его рветъ. Брызги попадали на столъ, на сюртукъ и даже въ лицо Луи.

-- Вонъ! вонъ! закричалъ вскочившій съ мѣста Луи, замахалъ руками и пихнулъ Мармотку въ шею. Тотъ притворился ослабѣвшимъ, упалъ на полъ и началъ охать. Испугавшійся Луи сталъ его поднимать. Мармотка снова рыгнулъ и плюнулъ прямо ему на штаны. Весь классъ, видя этотъ безпорядокъ, мычалъ, ревѣлъ, кричалъ пѣтухомъ, а по комнатѣ такъ и носились бумажныя стрѣлы, всегда имѣвшіяся у учениковъ въ запасѣ. Луи не зналъ, что дѣлать; онъ совсѣмъ потерялся. Мармотка, прихрамывая, отправился въ ретираду. Подъ шумокъ кто-то схватилъ со стола книгу Луи и мѣстахъ въ пяти нахаркалъ на страницы самымъ апетитнымъ образомъ.

Пока угомонился классъ, пока, обчищался Луи, пока густосъ стиралъ со стола, прошло добрыхъ четверть часа. Наконецъ, Луи снова началъ спрашивать, урокъ. Онъ былъ золъ и четверыхъ выслалъ въ конференцію для порки. Послѣднимъ былъ вызванъ Журавль. Журавль отвѣчалъ съ запинкой, и то и дѣло смотрѣлъ на свои ногти, на которыхъ были написаны вокабулы; но ловокъ онъ не былъ. Луи замѣтилъ продѣлку и схватилъ его за руку.

-- А! Vola, la chose! закричалъ онѣ, увидавъ на ногтяхъ надпись и, не выпуская изъ рукъ руки Журавля, потащилъ его къ инспектору. Журавль упирался. Луи давалъ ему пинки; онъ былъ золъ и радъ, что нашолъ случай выместить на комъ нибудь свою злобу.

Весь классъ опять замычалъ, закричалъ, замяукалъ. Кто-то даже пустилъ огрызкомъ яблока въ самую спину Луи, но въ азартѣ тотъ и не замѣтилъ этого. Борьба продолжалась. Наконецъ учитель одолѣлъ ученика, и при крикахъ и возгласахъ вытащилъ его изъ класса.

Черезъ пять минутъ прозвонилъ звонокъ и урокъ французскаго языка кончился. Выскочившій изъ ретирады Мармотка такъ и помиралъ со смѣху. Товарищи одобрительно похлопывали его по плечу и говорили:

-- Молодецъ Мармотка, надулъ Луишку!

-- Пожрать только дайте, братцы. Я на него всю жратву издержалъ.

Ему дали съ удовольствіемъ. Съ этого дня Мармотка считался самымъ лихимъ удальцомъ.

Послѣ каждаго урока давалось десять минутъ отдыха. Время это называлось цвишенштунде (Zwischenstunde). Ученики могли ходить по классу и дѣлать, что имъ угодно. Играли въ перья, въ чехарду и въ сѣрую кошку. Слышались нѣмецкія и русскія восклицанія.

Вообще въ школѣ говорили по русски и по нѣмецки, но какъ та, такъ и другая рѣчь не была чиста; въ русскую рѣчь вмѣшивались нѣмецкія слова, въ нѣмецкую -- русскія. Нерѣдко можно было слышать подобную фразу: вчера я былъ versaunt и не зналъ, что сегодня Kopfrechnungstunde отмѣнили, а вмѣсто ея Deutsch назначили. Я Aufsatz не сдѣлалъ и Gedichte не выучилъ, а онъ (то-есть учитель) записалъ меня за это въ Tadel и десять auf die Hosen влѣпилъ". Такъ же говорили и нѣмцы. Напримѣръ: -- "Gieb mir etwas пожрать". Трудно же переводимые русскіе глаголы въ родѣ маклачить, припекать, спрягались на нѣмецкій манеръ: "Ich werde маклачи'en, ich habe aus'маклач't;, er wollte mich припека'en, aber hat еще фига съ масломъ aufgegessen". Бывало такъ, что русскіе, поступившіе въ нѣмецкую школу и говорившіе до сего времени по-русски правильно, пробывъ въ школѣ годъ или два, коверкали русскую рѣчь и принимали нѣмецкіе обороты. Чаще это случалось съ пансіонерами. Домой они ходили только по праздникамъ и все остальное время находились въ школѣ, гдѣ слышали нѣмецкій языкъ и ломаный русскій. Всѣ предметы, за исключеніемъ закона божія и россійской исторіи, преподавались на нѣмецкомъ языкѣ. Русскому, только что поступившему въ нѣмецкую школу и незнавшему нѣмецкаго языка, приходилось очень трудно. Въ то время, когда учитель объяснялъ какой нибудь предметъ, русскій ученикъ только хлопалъ глазами и изъ объясненія не понималъ ни слова. Арифметическія правила, географію, зоологію, нѣмецкій языкъ онъ зубрилъ изъ слова въ слово, и зубреніе это доставалось ему куда какъ трудно. Тоже было и съ французскимъ языкомъ. Съ французскаго языка переводы дѣлались на немѣцкій языкъ и наоборотъ. Нерѣдко случалось, что русскій, зубрившій французскіе вокабулы и знавшій, что der Hahn по-французски le coq, der Hufer -- l'avone, stolz -- fier, не зналъ, какъ эти слова переводятся по-русски. Первое время пребыванія русскаго ученика въ нѣмецкой школѣ было мучительно; онъ зубрилъ, ничего не понималъ и тупѣлъ, а педагоги, думая, что дерка все исправитъ, всему дастъ хорошій исходъ, драли его, какъ говорится, на обѣ корки. Изъ этого выходило такое большое количество лѣнтяевъ, которые были по большей части русскіе. Зубрилъ ученикъ полгода, зубрилъ годъ, но, несмотря на его старанія, все-таки ничего не выходило и его сѣкли. Не видя всему этому исхода, онъ переставалъ учиться вовсе: "пусть ужь лучше такъ сѣкутъ", думалъ онъ, и изощрялъ свой умъ, какъ бы надуть учителя, какъ бы не отвѣчать урока, какъ бы избѣгнуть таделя и порки. Нѣкоторые даже были равнодушны къ таделю и къ поркѣ, и не старались избѣгать ни того, ни другаго; на нихъ нападала какая-то апатія, равнодушіе ко всему, и они ежели и обманывали и надували учителя, то дѣлали это con amore, изъ любви къ искусству и чтобы показать передъ товарищами свое лихачество. Учитель былъ имъ ненавистенъ, и они всячески старались нагадить ему. Нѣмецкая школа родила знакомыхъ намъ Журавля, Мормотку, Корову, но очень могло быть, что, при другихъ условіяхъ, изъ нихъ вышли бы старательные ученики. Русскіе ученики, прошедшіе огонь и воду трехъ младшихъ классовъ, квинты, кварты, терціи и въ это время научившіеся говорить по-нѣмецки, наконецъ, могли бы учиться какъ слѣдуетъ при переходѣ въ секунду, но имъ уже мѣшала привычка къ лѣности; они всѣми неправдами, всѣми натяжками достигли втораго класса -- секунды, и этими же неправдами надѣялись перейти въ приму, въ самый старшій классъ, изъ котораго они, какъ бы ни были плохи ихъ познанія, все-таки выпускались съ свидѣтельствомъ, дающимъ право при поступленіи въ гражданскую службу на первый классный чинъ. А этого-то только и нужно было достигнуть. Вслѣдствіе чего въ секундѣ и въ примѣ учились, какъ говорится, спустя рукава. Въ защиту нѣмецкой школы можно сказать только то, что русскіе ученики, просидѣвъ въ ней шесть-семь лѣтъ, выходили съ знаніемъ нѣмецкаго языка, и съ знаніемъ практическимъ. Но за то свой родной русскій языкъ знали плохо, такъ какъ на него очень мало обращалось вниманія и въ программу преподаванія не входила даже исторія русской литературы. Только въ примѣ ладили съ такъ-называемыми сочиненіями на заданную тэму въ родѣ: "разница между воспитаніемъ и образованіемъ", "праздность есть мать пороковъ" и съ трудомъ зубрили синтаксисъ. Кончивъ курсъ, ученики имѣли кой-какія понятія о химіи, физикѣ, зоологіи, ботаникѣ, географіи, но не знали, что Stickstoff называется по-русски -- азотомъ, Arsenik -- мышьякомъ, Larve -- личинкой и т. д. Приводимъ фактъ.

Однажды нѣмецкую школу посѣтила какая-то педагогическая власть. Проходя по классамъ, она достигнула терціи. Въ терціи шло преподаваніе географіи. Власть захотѣла проэкзаменовать нѣкоторыхъ учениковъ и, наконецъ, подошла къ одному.

-- Какъ ваша фамилія?

-- Ивановъ, отвѣчалъ тотъ, вставая.

-- Скажите мнѣ, Ивановъ, какой главный городъ въ Даніи?

Ученикъ вытаращилъ глаза. Онъ и не слыхалъ о такомъ государствѣ.

-- Hauptstadt in Dänemark подсказалъ учитель.

-- Копенгагенъ, не задумываясь отвѣчалъ ученикъ.

-- Ну, а какія главныя озера въ Швеціи? спросила снова педагогическая власть.

-- Genfersee, Lodensee...

-- Что вы, что вы, не въ Швейцаріи, а въ Швеціи. Я про Швецію спрашиваю.

-- Im Schweden, перевелъ учитель.

-- А! Меляръ, Беннеръ, Веттеръ, оправился ученикъ.

Учась географіи по-нѣмецки, онъ не зналъ, что Dänemark -- Данія, Schweden -- Швеція, а Schweiz -- Швейцарія.

Цвишенштунде кончилась. Прозвонили, сейчасъ начнется урокъ закона божія. Для нѣмцевъ пришолъ пасторъ, для русскихъ -- священникъ. Русскіе собрали свои книги и идутъ въ конференцію. Нѣмцы остались въ терціи и ждутъ пастора. Вонъ Луксъ (Luchs, то-есть, рысь), ученикъ въ сѣрой байковой блузѣ, пишетъ на доскѣ мѣломъ русскими буквами нѣмецкіе евангельскіе тексты, чтобы при вопросахъ пастора можно было считывать. Считывать будетъ удобно, потому что пасторъ по-русски ни слова не знаетъ, а ему и въ голову не придетъ, что его такъ ловко обманываютъ.

Въ конференцію набилась пестрая толпа русскихъ учениковъ съ сумками черезъ плечо, съ связками книгъ въ рукахъ. Священникъ, называемый, обыкновенно, учениками за глаза -- батькой, а въ глаза -- батюшкой, разговаривалъ съ пасторомъ. Разговоръ шолъ по-нѣмецки и сопровождался пантомимами. Священникъ, наклонясь корпусомъ впередъ и держа лѣвую руку на желудкѣ, съ трудомъ выговаривалъ кой какія нѣмецкія слова, мѣшалъ ихъ съ русскими, а для поясненія ихъ махалъ рукой въ воздухѣ. Пасторъ съ библіей въ черномъ переплетѣ подъ мышкой кивалъ головой, говорилъ: "о ja, ja" и улыбался.

Когда начиналъ говорить пасторъ, то священникъ дѣлалъ то же самое и твердилъ "ja, ja", сбивался и начиналъ говорить, "такъ, такъ". Наконецъ законоучители понюхали табаку и разстались.

Священникъ остался съ русскими учениками въ конференціи и велѣлъ читать молитву. Молитву начали читать трое вдругъ.

-- Постойте, постойте, перебилъ священникъ.-- Читай кто нибудь одинъ. Читай хоть ты, Ивановъ.

Ивановъ сталъ читать молитву. Кто-то кого-то щипнулъ; тотъ фыркнулъ и, чтобъ скрыть смѣхъ, началъ кланяться въ землю. Послѣ молитвы всѣ стали подходить къ священнику подъ благословеніе и цаловали у него руку.

-- Это это изъ васъ въ землю кланялся? Кто! спрашивалъ священникъ.

-- Это я, батюшка.

-- Ты? Вѣдь ты это изъ шалости дѣлалъ? Признайся.

-- Нѣтъ, батюшка, изъ усердія, отвѣчалъ ученикъ.

Ученики размѣстились кто какъ попало. Для нихъ въ конференціи не полагалось ни стульевъ, ни скамеекъ. Одни стояли вокругъ стола, другіе сидѣли, прислонясь къ шкафамъ, на связкахъ книгъ и на сумкахъ, а нѣкоторые даже лежали на полу, положа подъ голову двѣ-три книги. Вонъ въ одномъ углу началась игра въ фортунку и играющіе, чтобы узнать, кому вертѣть фортунку первому, считались. Одинъ тыкалъ пальцемъ въ грудь играющимъ и приговаривалъ: "яблочко катилось кругъ огорода, кто его поднялъ, тотъ воевода, воеводскій сынъ. Шишелъ-вышелъ, вонъ пошолъ". На комъ слово "пошолъ" кончилось, тотъ и долженъ былъ вертѣть фортунку. Вся эта толпа, расположившаяся въ конференціи въ самыхъ разнообразныхъ позахъ, походила скорѣе не на учениковъ, а на цыганскій таборъ.

Вонъ Маримонда лѣзетъ подъ столъ и шепчетъ товарищамъ:

-- Ежели батька меня вызоветъ, скажите, что меня нѣтъ, что я versäumt.

Сюда даже приходили и спасающіеся отъ уроковъ нѣмцы и преспокойно въ продолженіе часа или читали какую-нибудь книгу, или играли въ перья.

Священникъ, преподававшій законъ божій, былъ прекрасный, добрый старикъ, но самый плохой педагогъ. Относительно его доброты можно сказать то, что онъ во все время своего преподаванія въ нѣмецкой школѣ не высѣкъ ни одного ученика, тогда какъ другіе учителя совершенно не могли обходиться безъ итого удовольствія. Лѣнивыхъ шалуновъ онъ только записывалъ въ тадель, да и то иногда вычеркивалъ, ежели ученикъ просилъ прощенія. Онъ былъ немного глухъ и очень близорукъ, такъ что въ пяти шагахъ не могъ узнать человѣка, но очковъ не носилъ, что очень мѣшало ему наблюдать за учениками. Во время урока онъ почему-то не поднимался со стула и просижвалъ на немъ отъ звонка до звонка; вслѣдствіе этого и происходило, что во время его урока въ конференцію прибѣгали спасаться изъ другихъ классовъ и не были имъ замѣчаемы; ученики, незнавшіе урока, кричали сами про себя, что ихъ нѣтъ въ классѣ, что они больны, а ежели и отвѣчали урокъ, то буквально считывали съ книги. Въ одномъ только священникъ походилъ на прочихъ учителей -- любилъ, чтобы заданный урокъ отвѣчали слово въ слово, такъ, какъ напечатано въ книгѣ.

-- Вѣдь кто книжку-то писалъ, не глупѣе тебя былъ, говорилъ онъ обыкновенно ученику: -- для чего же ты берешься своими словами разсказывать?

Однажды онъ велѣлъ ученику привесть примѣръ священнаго преданія, которому слѣдуетъ православная церковь.

-- А вотъ, батюшка, началъ ученикъ:-- когда идешь мимо церкви, то нужно снять шапку и перекреститься.

-- Шапку, шапку... заговорилъ священникъ: -- а ежели у кого фуражка или шляпа? Точность нужна. Нужно сказать: когда мы идемъ мимо храма божьяго, то должно обнажить свою голову и осѣнить себя крестнымъ знаменіемъ.

Священникъ сталъ задавать урокъ къ слѣдующему классу и объяснялъ его. Объяснивъ, онъ вытащилъ изъ кармана нотату -- засаленную книжонку, и по алфавитному списку фамилій началъ вызывать учениковъ отвѣчать урокъ. Вызвалъ онъ и Маримонду. Тотъ самымъ комфортабельнымъ образомъ лежалъ подъ столомъ; заслыша свою фамилію, онъ крикнулъ:

-- Его нѣтъ, батюшка! Боленъ и не скоро придетъ!

Вообще ученики умѣли священника очень ловко заговаривать, то-есть провести съ нимъ время въ разговорахъ и не дать ему времени на спрашиваніе урока. Это обыкновенно дѣлалось тогда, когда большинство не знало урока, и дѣлалось слѣдующимъ образомъ: когда священникъ раскрывалъ свою нотату, ему задавали вопросы, на которые просили объясненія.,

-- А что, батюшка, отчего въ постъ грѣшно ѣсть скоромное? спрашивалъ кто-нибудь

-- Отчего въ нѣмецкихъ церквахъ органы поставлены? Развѣ это подобаетъ?

Лишь только священникъ кончалъ объясненіе, его снова спрашивали:

-- А что, батюшка, я слыхалъ, въ иныхъ церквахъ кошекъ держатъ? Вѣдь кошка... какъ же это?

Иногда ученики сговаривались и просили его разсказать житіе какого-нибудь святого.

-- Батюшка, какой это святой закрестилъ въ рукомойникѣ бѣса и съѣздилъ на немъ въ Іерусалимъ къ заутрени? Разскажите намъ его житіе.

Иногда священникъ разсказывалъ. Вообще житія святыхъ ученики слушали съ удовольствіемъ и съ видимымъ интересомъ.

Раздался звонокъ. Снова молитва.

Секунда. Ни классъ, ни ученики ничѣмъ не отличаются отъ терціи. Тѣ же зеленыя стѣны, тѣ же картины изъ естественной исторіи, тѣ же пульты. Густосъ на кафедрѣ и наблюдаетъ за порядкомъ въ классѣ. Ученики присмирѣли и ждутъ грозы. Сейчасъ начнется урокъ арифметики -- предметъ, преподаваемый самимъ инспекторомъ Фельзакомъ. Ученики находятся въ какомъ-то томительномъ ожиданіи. Взоры ихъ устремлены на дверь. "Вотъ сейчасъ войдетъ", думаютъ они: "каковъ-то онъ сегодня? Очень сердитъ, или не очень? Пьянъ, или трезвъ? Будетъ сѣчь, или не будетъ?" Нѣкоторые русскіе закрываются книгою и изподтишка крестятся. Но вотъ въ дверяхъ показалась фигура Фельзака. Медленно, еле передвигая ноги, вступалъ онъ въ классъ.

Инспекторъ, геръ Фельзакъ, по прозванію "жидъ", былъ невысокаго роста, старикъ лѣтъ шестидесяти, съ длинными сѣдыми волосами и съ гладко выбритою физіономіею, на которой покоился объемистый красный носъ. Одѣтъ онъ былъ въ наваченное пальто безъ таліи; на шеѣ его былъ намотанъ бѣлый миткалевый платокъ, а на ногахъ, поверхъ сапоговъ, надѣты резиновыя калоши. Резиновыя калоши онъ носилъ и лѣтомъ и зимою. Говорили, что онъ ихъ носилъ для того, чтобы неслышною поступью приближаться къ ученикамъ, и такимъ образомъ заставать ихъ врасплохъ и подслушивать разговоры. И дѣйствительно, искуство это онъ довелъ до совершенства, и иногда -- какъ изъ земли выросталъ передъ учениками и надѣлялъ ихъ подзатыльниками, оплеухами и ударами въ голову. Удары наносились золотымъ перстнемъ, который онъ носилъ на указательномъ пальцѣ правой руки. Ученики говорили, что нѣтъ тяжеле "жидовской руки" и увѣряли, что она тяжела такъ оттого, что "жидъ" перетягиваетъ ее у локтя ремнемъ. На наказанія, какъ мы увидимъ сейчасъ, онъ былъ очень изобрѣтателенъ, и живи онъ во времена свирѣпствованія инквизиціи, могъ бы занять почетное мѣсто среди инквизиторскихъ судей.

Неслышной походкой приблизился геръ Фельзакъ къ кафедрѣ, обратился лицомъ къ ученикамъ и началъ выбирать, кого бы вызвать къ доскѣ для дѣланія арифметическихъ задачъ. На кого падалъ его взглядъ, тотъ невольно опускалъ глаза, присѣдалъ на своемъ мѣстѣ и какъ-то сокращался.

Шесть человѣкъ были вызваны къ доскамъ. У остальныхъ отлегло отъ сердца.

-- Wast lachst du, Schweinigel обратился Фельзакъ въ какому-то улыбнувшемуся ученику.-- Komm her!

Ученикъ подошолъ.

-- Поближе {Весь разговоръ происходилъ по-нѣмецки. Фельзакъ хотя и прожилъ въ Россіи тридцать лѣтъ, но по русски объяснялся съ большимъ трудомъ.}.

Тотъ приблизился. Фельзакъ далъ ему щелчокъ въ носъ (Nasenstüber), и потомъ, схвативъ его за вихоръ, дернулъ вправо и влѣво.

-- Теперь благодари за удовольствіе.

-- Благодарю, геръ Фельзакъ, проговорилъ ученикъ.

Наказаніе это и не считалось у Фельзака наказаніемъ; это онъ считалъ въ нѣкоторомъ родѣ любезностію.

Фельзакъ началъ диктовать задачу. Вызванные шесть человѣкъ писали ее на доскахъ, остальные въ черновыхъ тетрадяхъ.

-- Начинай! ты! крикнулъ Фельзакъ, обращаясь къ крайней доскѣ и, заложа руки на спину, началъ ходить по классу.

Ученикъ, стоявшій у крайней доски, сталъ рѣшать задачу и вслухъ говорилъ, что дѣлаетъ, вслухъ складывалъ, вычиталъ, умножалъ, дѣлилъ и говорилъ правила.

-- Слѣдующій! крикнулъ Фельзакъ, и слѣдующій, не запинаясь, долженъ былъ продолжать. Тотъ немного запутался, но потомъ оправился. Это ему не прошло даромъ: Фельзакъ приблизился къ нему и два раза ударилъ его въ затылокъ перстнемъ.

Фельзакъ продолжалъ расхаживать по классу.

-- Ты! крикнулъ онъ наконецъ, остановясь передъ сидящимъ у пульты ученикомъ, по прозванью Крыса.

Крыса былъ отставши, и не могъ продолжать. Поднявшись съ мѣста, онъ началъ считать то, что уже было считано. Фельзакъ схватилъ его за вихоръ и потащилъ къ большой доскѣ.

-- Ну, продолжай вотъ здѣсь.

Крыса совсѣмъ потерялся, сломалъ мѣлъ и бормоталъ, помножая какія-то числа. Фельзакъ все еще держалъ его за вихоръ и раскачивалъ.

-- Это что? спрашивалъ онъ, тыкая рукою въ дроби.

-- Цѣлое число съ дробью и дробь, отвѣчалъ, ежась отъ боли Крыса.

-- Что нужно сдѣлать?

-- Помножить.

-- Правило?

-- Нужно помножить числителя первой дроби на числителя второй дроби и знаменателя...

-- Врешь! Вертись!

Крыса перевернулся нѣсколько разъ на мѣстѣ. Прядь волосъ его, находившаяся все еще въ рукахъ Фельзака, скрутилась.

-- Что нужно сдѣлать?

-- Нужно, помножить числителя...

Крысѣ было больно. Онъ уже самъ не зналъ, что говорилъ.

-- Врешь! Кружись еще два раза!

Крыса кружился. Волосы его скрутились еще болѣе.

-- Ну?

-- Мнѣ трудно, геръ Фельзакъ... Я не могу этого объяснить по-нѣмецки, хотѣлъ было вывернуться Крыса.

Онъ былъ русскій.

Фельзакъ приказалъ сказать правило другому ученику. Тотъ сказалъ.

-- Повтори!

Крыса повторилъ, но перевралъ.

-- Вертись! Еще. еще, говорилъ ему Фельзакъ.

Какъ Крыса ни былъ терпѣливъ, однако физическая боль взяла свое. Къ лицу его прилила кровь и на глазахъ показались слезы. Кой какъ, наконецъ, сказалъ онъ правило.

-- Теперь продолжай рѣшать задачу, приказалъ ему Фельзакъ, но волосъ, его изъ руки не выпускалъ.

Отъ боли Крыса не могъ продолжать.

-- Вертись!

Крыса перевернулся еще разъ.

-- Еще.

Больше онъ не могъ вертѣться. Волосы его совсѣмъ закрутились. Онъ стиснулъ зубы, заскрежеталъ ими, замычалъ, и схвативъ обѣими руками руку Фельзака, прижалъ ее къ своей головѣ, стараясь этимъ облегчить боль.

-- А когда такъ, крикнулъ Фельзакъ: -- такъ иди же въ конференцію и попроси у шульдинера, чтобъ онъ отсчиталъ тебѣ двадцать пять!..

При этомъ онъ выпустилъ изъ рукъ волосы Крысы и пихнулъ его въ шею. Тотъ отправился въ конференцію. Фельзакъ пошолъ за нимъ и въ отворенную дверь крикнулъ шульдинеру:

-- Двадцать, да покрѣпче!

-- Что-то будетъ! шептались ученики.-- Многимъ сегодня достанется.

-- Онъ пьянъ.

-- Нѣтъ, не пьянъ. Развѣ немножко...

Урокъ продолжался. Въ примѣ -- классѣ, находящемся рядомъ съ секундой, преподавалось чистописаніе по такту. Ученики писали буквы и пѣли: разъ, два, три. При первомъ утолщеніи буквы пѣлось: разъ, при второмъ -- два и т. д. На тонкіе же штрихи приходились паузы. Заливались альты и тенора, хрипѣли и ревели басы. Все это слышалось въ секундѣ, отдѣленной отъ примы стеклянною дверью. Это злило Фельзака; онъ раза два входилъ въ приму и приказывалъ, чтобы пѣли тише, но приманеры не унимались, а замѣтивъ, что это злитъ инспектора, кричали еще громче.

Фельзакъ разозлился не на шутку и сталъ вымещать свою злобу на секунданерахъ. Онъ то и дѣло вызывалъ учениковъ и приказывалъ продолжать рѣшеніе задачи. Оторопѣвшіе ученики сбивались и, получая щелчки въ носъ, удары въ голову перстнемъ, отсылались въ конференцію для "полученія розогъ".

-- Шмидтъ! вызвалъ Фельзакъ одного ученика.

Шмидтъ сталъ продолжать рѣшеніе задачи, но остановился и началъ немного соображать. Фельзакъ ударилъ его въ голову перстнемъ и вызвалъ другаго ученика.

-- Бергъ, покажи ему, что нужно дѣлать.

Бергъ сталъ показывать, но и самъ спутался. Фельзакъ разразился бранью.

-- Ослы! свиньи! кричалъ онъ, и перебравъ весь звѣринецъ ругательныхъ животныхъ, отдалъ слѣдующее приказаніе Шмидту и Бергу:

-- Дерите другъ друга за волосы!

Тѣ схватили другъ друга за волосы и начали теребить.

-- Крѣпче! Сильнѣе! кричалъ Фельзакъ, и видя, что его приказаніе исполняется плохо, оттаскалъ обоихъ учениковъ за волосы самъ и повелъ въ конференцію для сѣченія.

Вотъ что разсказывали объ издѣваніи Фельзака надъ учениками. За достовѣрность факта не ручаемся: можетъ быть, это и легенда. Про него ходило много легендъ.

Однажды, ученикъ, бывшій у него полупансіонеромъ, попросился тотчасъ послѣ обѣда идти домой, говоря, что ему нужно быть дома. Фельзакъ объявилъ ему, что не пуститъ до тѣхъ поръ, пока тотъ не отвѣтитъ уроковъ, заданныхъ на завтра. Ученикъ выучилъ уроки и, чтобы отвѣчать ихъ, пришолъ въ кабинетъ Фельзака. Фельзакъ сидѣлъ на диванѣ, былъ пьянъ и ѣлъ яблоки. Ученикъ сказалъ, зачѣмъ пришолъ.

-- А! проговорилъ Фельзакъ, и взявъ книгу, сталъ его спрашивать урокъ, придираясь и стараясь сбить, но сбить не могъ. Уроки были выучены хорошо.

-- Можешь идти. Вотъ тебѣ угощеніе за это, проговорилъ онъ, подошолъ къ комоду, вынулъ оттуда три яблока и далъ ученику. Тотъ поблагодарилъ и хотѣлъ уходить.

-- Нѣтъ, погоди. Ѣшь ихъ.

Ученикъ началъ ѣсть. Яблоки были большія. На третьемъ онъ уперся. Желудокъ его былъ полонъ отъ недавно съѣденнаго обѣда.

-- Ѣшь! крикнулъ Фельзакъ.

Ученикъ кое-какъ доѣлъ.

-- Вотъ тебѣ еще три. Ѣшь и эти.

Ученикъ понялъ, въ чомъ дѣло, и заплакалъ. Попробовалъ было ѣсть, но желудокъ не принималъ.

-- Ѣшь! кричалъ Фельзакъ, и кормилъ ученика до тѣхъ поръ, что его начало рвать.

Нѣкоторые говорили, что Фельзакъ сумасшедшій, и какъ видится, говорили не безъ основанія.

Вотъ еще одинъ педагогъ,-- учитель русскаго языка, Лурлей.

Лурлей былъ мужчина лѣтъ пятидесяти, носилъ бѣлокурый парикъ съ хохломъ и фракъ со свѣтлыми пуговицами. Какой націи былъ Лурлей -- неизвѣстно. Одни говорили, что онъ французъ, другіе -- что онъ нѣмецъ, но кажется, онъ былъ швейцарецъ.

Вотъ онъ входитъ въ классъ, заложа: руки въ карманы своихъ узенькихъ брюкъ и переваливаясь съ ноги на ногу. Ученики вскакиваютъ съ мѣстъ и кричатъ:

-- Здравствуйте, господинъ Лурлей.

-- Тише, тише, говоритъ Лурлей, морщась и махая руками.-- Садитесь. Безъ шуму, пожалуйста: это ужасно дѣйствуетъ на мои нервы. Густосъ, смотри, чтобы не шумѣли, и кто будетъ шумѣть, доложи мнѣ. Я вышлю того въ конференцію и пусть господинъ инспекторъ его выдеретъ. Что я задалъ къ сегодня?

-- Двадцать строкъ "Умирающій Тассъ", и изъ грамматики мѣстоимѣніе до конца, хоромъ отвѣтили ученики.

-- Вы не врете? Густосъ, это правда?

-- Правда, геръ Лурлей.

Лурлей никогда не помнилъ и не записывалъ, что онъ задавалъ. Случалось, что его обманывали и отвѣчали старый урокъ.

-- Кто изъ васъ не знаетъ урока? Встаньте, кто не знаетъ, а то хуже будетъ.

Ученики молчали.

-- Всѣ знаете? Хорошо. Вундтъ, отвѣчай урокъ. Стихи.

Вундтъ начинаетъ отвѣчать изъ середины только то, что задано къ сегодня.

"Ни слезы дружества, ни иноковъ мольбы,

Ни почести столь позднія награды,--

Ничто не укротитъ желѣзныя судьбы,

Незнающей къ великому пощады".

-- Ты, кажется, почтенный, тамъ считываешь? говоритъ Лурлей.-- Подойди сюда и отвѣчай здѣсь, около меня.

Вундтъ подходитъ и читаетъ снова. Сидящій на стулѣ Лурлей начинаетъ дремать. Голова его склоняется на грудь. Сзади стоитъ густосъ и чертитъ меломъ на фалдѣ его фрака какую-то рожу. Корова нажевалъ бумаги, и ввернувъ въ нее нитку съ привѣшеннымъ къ ней вырѣзаннымъ изъ бумаги паяцомъ, кинулъ на потолокъ. Жеваная бумага прилипла въ потолку и паяцъ болтается въ воздухѣ, какъ разъ надъ головою дремлющаго Лурлея.

"Соренто! Колыбель моихъ печальныхъ дней,

Гдѣ я, какъ трепетный Асканій,

Отверженъ былъ судьбой отъ матери моей,

Отъ сладостныхъ ея объятій и лобзаній.

Ты помнишь, сколько слезъ младенцемъ пролилъ я?"

Читаетъ Вундтъ, но видя, что Лурлей дремлетъ и начинаетъ всхрапывать, показываетъ ему языкъ, фигу и, наконецъ, читаетъ слѣдующіе стихи:

"Какъ въ саратовскомъ трактирѣ,

Разыгрались мы на лирѣ

Очень хорошо! Очень хорошо!"

-- Сволочь несчастная! говоритъ онъ, убѣдясь, что учитель спитъ.

-- Что? спрашиваетъ очнувшійся Лурлей.

-- Я кончилъ-съ.

-- А! Хорошо. Грамматику знаешь?

-- Знаю-съ.

-- Склоняй: я лѣнивый оселъ.

-- Я лѣнивый оселъ, меня лѣниваго осла, мнѣ лѣнивому ослу...

-- Довольно. Федоровъ, продолжайте!

Федоровъ продолжаетъ, но видя, что Лурлей начинаетъ снова дремать, склоняетъ:

-- Тобою лѣнивымъ осломъ, о тебѣ лѣнивомъ ослѣ, и при этомъ указываетъ пальцемъ на Лурлея.

Ученики захохотали. Учитель опять проснулся и крикнулъ:

-- Что за шумъ! Густосъ, чему смѣются? Кто смѣялся?

-- Не знаю-съ. Всѣ смѣялись.

Федоровъ между тѣмъ склонялъ:

-- Мы лѣнивые ослы; насъ лѣнивыхъ ословъ.

-- Вундтъ, Федоровъ, Кристофъ, Блюмъ и какъ тебя.... маленькій рыжій... говорилъ Лурлей: -- спрашивайте на своихъ скамейкахъ у товарищей уроки, и кто не знаетъ, скажите мнѣ: того я прикажу высѣчь. Только тихо, безъ шуму.

Началось спрашиваніе уроковъ, а Лурлей снова задремалъ. Въ классѣ послышалось мычаніе, сначала тихое, но потомъ становилось громче и громче. Надъ головою Лурлея висѣлъ уже не одинъ паяцъ, а пять. Фалды его фрака были оплеваны и замараны мѣломъ.

-- Что за шумъ? проговорилъ онъ, очнувшись отъ дремоты, но въ классѣ уже было тихо, мычаніе прекратилось.-- Спросили? Знаютъ? обратился онъ къ ученикамъ, занимавшимся спрашиваніемъ урока.

-- Всѣ знаютъ.

-- Хорошо. Скажите густосу, чтобъ онъ записалъ васъ въ лобъ. Густосъ! диктуй всѣмъ, а вы пишите. Вотъ съ этой строчки, и Лурлей ткнулъ пальцемъ въ книгу.

Густосъ началъ диктовать, а Лурлей опять погрузился въ дремоту. Черезъ пять минутъ раздался звонокъ и прекратилъ занятія. Лурлей потягивался и говорилъ:

-- Къ слѣдующему классу приготовьте "Умирающаго Тасса" до конца и письменныя склоненія: "который лѣнивый ученикъ" и "она развратная дѣвочка". Грамматику сегодня не успѣлъ объяснить, объясню въ слѣдующій классъ, и переваливаясь съ ноги на ногу, Лурлей сталъ выходить изъ класса.

Два часа. Классы кончились. Приходящіе ученики, напяливъ на себя пальтишки и шубы и перекинувъ черезъ плеча сумки и связки книгъ, выбѣгаютъ на училищный дворъ. У дверей стоятъ густосы, останавливаютъ записанныхъ въ тадель и не пускаютъ ихъ домой. Тѣ отводятъ густосовъ въ сторону и просятъ вычеркнутъ ихъ изъ таделя, сулятъ принести завтра булки, яблоки.

-- Я тебѣ гривенникъ дамъ и отличный ремень подарю, пропусти только, говоритъ кто-то.

Вотъ и Шоттъ. Онъ долженъ сегодня остаться.

-- Пусти, говоритъ онъ густосу.

-- Нельзя, Шоттъ, ты ужь три раза удиралъ.

-- И опятъ удеру.

-- Мнѣ же вѣдь можетъ за тебя достаться. Посиди два часа -- неважное дѣло.

-- Не хочу. Такъ не пустишь?

-- Не пущу, потому что тебя самъ жидъ оставилъ. Онъ можетъ тебя хватиться.

-- Такъ держись же, проговорилъ Шоттъ, и рванулъ дверь.

Густосъ схватилъ его за рукавъ и не пускалъ. Густосы другихъ классовъ, также стоявшіе у дверей, стали подсоблять, заслонили собой дверь и бросились на Шотта. Шоттъ рвался, но его успѣли повалить и сѣли на него. Лежа на полу, онъ барахтался, лягался, кусался и, наконецъ, изловчившись, вскочилъ на ноги, пихнулъ одного въ грудь, другому заѣхалъ въ ухо и, отворивъ дверь, выбѣжалъ на дворъ, а съ двора за ворота.

-- Вотъ-такъ чортъ! говорили густосы, и о побѣгѣ Шотта рѣшили доложить дежурному гувернеру.

-- Ничего, проговоривъ гувернеръ.-- Какъ получитъ завтра тридцать съ раздѣваніемъ, такъ перестанетъ бѣгать.

Но Шоттъ получилъ должное въ тотъ же день. Фельзакъ, видѣвшій его побѣгъ, послалъ за нимъ домой двухъ шульдинеровъ, но тѣ, по указанію нѣкоторыхъ учениковъ, нашли его въ мелочной лавочкѣ, находящейся рядомъ съ школою, гдѣ онъ покупалъ фунтъ ватрушки, схватили его, привели обратно въ школу, гдѣ онъ и получилъ не тридцать, а сорокъ съ раздѣваніемъ, и все-таки просидѣлъ два часа, но предварительно у него отняли шубу, шапку и книги.

-----

Въ кварту вваливались ученики и несли съ собой шубы, шапки, калоши, книги, сумки. Это попавшіе въ продолженіе дня въ тадель, за что и должны просидѣть въ школѣ лишнихъ два часа. Ихъ ожидалъ уже дежурный воспитатель, Французъ Ланьо, онъ же и учитель французскаго языка въ двухъ младшихъ классахъ: въ квинтѣ и квартѣ. Ланьо былъ статный среднихъ лѣтъ мужчина, франтъ и носилъ бороду a la Napoleon. Онъ былъ истый французъ -- веселый, поминутно что нибудь напѣвающій или насвистывающій. Про него говорили, что во Франціи онъ былъ солдатомъ, потомъ пріѣхалъ въ Россію, ѣздилъ по ярмаркамъ, показывалъ какую-то панораму мѣстностей Европы, потомъ служилъ прикащикомъ въ какомъ-то французскомъ магазинѣ и, наконецъ, опредѣлился воспитателемъ и учителемъ въ нѣмецкую школу. Ланьо сидѣлъ на стулѣ и что-то насвистывалъ. Штрафованные ученики размѣщались по пультамъ. Съ Ланьо приходили густосы и вручали ему списки оставшихся. Получивъ списки, Ланьо началъ перекличку. Человѣкъ десяти не оказалось; они, говоря языкомъ учениковъ, удрали. Ланьо записалъ ихъ фамиліи.

Медленно тянется время. Ученики играютъ въ фортунку, въ крестики и нолики, въ трубочисты. Въ послѣднюю игру играютъ по двое и поперемѣнно угадываютъ другъ у друга, въ которой рукѣ спрятанъ кусокъ грифеля. Ежели угадано, то угадавшій ученикъ пишетъ на грифельной доскѣ букву т, ежели нѣтъ, то то же самое пишетъ прятавшій. Потомъ, такимъ же порядкомъ, пишется р, у и такъ далѣе, до тѣхъ поръ, пока не напишется слово трубочистъ. Кто скорѣе достигнетъ этого, тотъ и выигралъ. Проигравшій долженъ былъ облизать языкомъ грифельную доску и награждался, по условію, двадцатью-тридцатью щелчками въ кисть руки. Въ трубочисты играли также и на перья.

Вонъ Журавль ничего не дѣлаетъ, и чтобы какъ нибудь провести время, выворачиваетъ себѣ вѣки, растягиваетъ пальцами ротъ, ноздри. Иные, положа голову на руки, дремлютъ.

Въ первомъ ряду пультъ, противъ Ланьо, сидятъ ученики постарше: секунданеры, приманеры. Ланьо ведетъ съ ними разговоръ.

-- Чертоплясъ, который тебѣ годъ? спрашиваетъ онъ одного ученика ломанымъ русскимъ языкомъ.

-- Восемнадцать.

-- Ты не женатъ?

-- Нѣтъ еще, мосье Ланьо.

-- Отчего?

Чертоплясъ глупо улыбается.

-- Какъ по-русски Famante? спрашиваетъ Ланьо.

-- Любовница, душенька, переводитъ кто-то.

-- А душенька у тебя есть?

-- Нѣтъ еще.

-- Отчего?

-- Не обзавелся еще. Обзаведусь... отвѣчаетъ Чертоплясъ.

-- Мусье Ланьо, слышится чей-то голосъ съ задняго ряда пультъ.

-- Что тебѣ?

-- Велите мнѣ дать десять ауфъ ди хозенъ, да отпустите дрмой.

-- Нельзя. Ежели хочешь, ауфъ ди хозенъ дамъ, а домой нельзя.

Ученики смѣются.

-- Господинъ Шоттъ, что вы такой скучный? пристаетъ къ Шотту Ланьо.

-- Онъ, мосье, баню получилъ сегодня, говоритъ кто-то.

-- Это хорошо. Онъ это любитъ. Шоттъ, ты любишь розги?

-- Тебѣ бы хорошо вкатить, бормочетъ Шоттъ.

-- Что ты говоришь?

-- Ничего, проѣхало...

-- Твоя жена теперь плачетъ. Ты ей скажешь, что получалъ розги? А?

-- Молчи, лягушечникъ!

-- Что это лягушечникъ?

-- Кто лягушекъ ѣстъ. Лягушка.... grenouille.... поясняютъ ему.

-- Это хорошо. Это вкусно.

Противъ Ланьо сидитъ Варлецкій, школьный поэтъ и мечтатель. Его поэтическія наклонности были открыты случайно. Варлецкій всячески скрывалъ ихъ. Онъ былъ пансіонеръ. Однажды онъ сидѣлъ въ углу на крайней пультѣ, закатывалъ подъ-лобъ глаза, что-то шепталъ себѣ подъ носъ, теръ лобъ и грызъ перо. Передъ нимъ лежалъ листъ бумаги. Увидавъ его въ такомъ положеніи, товарищи подошли къ нему и спросили, что онъ дѣлаетъ. Варлецкій тотчасъ же скомкалъ бумагу и спряталъ ее въ карманъ, а такъ-какъ этого по правиламъ товарищества дѣлаться не должно, то бумагу у него отняли и прочли слѣдующія строчки:

Я помню домикъ сѣренькій,

Тамъ дѣвушка жила,

Глаза имѣла черные,

Красавица была.

Съ этихъ поръ Варлецкому не было нигдѣ проходу. Ученики выучили эти четыре строчки и дразнили его ими при каждомъ удобномъ случаѣ. Онъ сердился и ругался.

-- Мосье Ланьо, хотите картинку посмотрѣть? говоритъ Варлецкій и подаетъ ему изображеніе голой женщины.

Ланьо былъ охотникъ до подобныхъ картинъ и долго любовался ею.

-- А вы эдакія видали? проговорилъ онъ и вынулъ изъ кармана небольшой альбомъ. Онъ показывалъ альбомъ избраннымъ ученикамъ. Въ альбомѣ были картины самаго циническаго свойства.

-- Варлецкій, чеши мнѣ немного голову, проговорилъ Ланьо.

Варлецкій былъ любимымъ его ученикомъ, за то, что довольно сносно говорилъ по-французски. Онъ вынулъ изъ кармана гребенку и сталъ причесывать Ланьо.

-- Хотите, мосье Ланьо, я вамъ анекдотъ разскажу, проговорилъ Чертоплясъ, и вполголоса сталъ разсказывать какой-то сальный анекдотъ, главными дѣйствующими лицами котораго были попъ, попова дочка и работникъ. Непонятныя для Ланьо фразы Варлецкій переводилъ по-французски. Чертоплясъ зналъ множество такихъ анекдотовъ и частенько ими забавлялъ Ланьо. У Чертопляса была и тетрадка съ тщательно переписанными стихотвореніями Баркова.

А полупансіонеры и пансіонеры гуляли между тѣмъ на дворѣ. Погуляли они съ часъ, поиграли въ снѣжки, въ краденую палочку, и надоѣло имъ.

-- Кошекъ гонять! Кошекъ бить! предложилъ кто-то.

Предложеніе было принято. Вооружились палками, комками снѣгу, кусками льду. Одни отправились въ подвалы выгонять кошекъ, другіе стали у входа въ подвалы. Наконецъ, показались двѣ кошки. Съ крикомъ бросились за ними ученики и бросали въ нихъ палками, кусками льду. Одна кошка убѣжала, другую убили. Трофей побѣды таскали долго по двору и, наконецъ, зарыли въ снѣгъ.

Воспитатель или гувернеръ, какъ его называли въ школѣ, наблюдавшій за учениками, озябъ и скомандовалъ идти въ классъ. Толпа повалила по лѣстницѣ въ классы.

До обѣда еще долго. Что дѣлать ученикамъ? Сдвинули они пульты въ сторону и, опроставъ мѣсто, начали играть. Вотъ идетъ игра въ котлы. На полу начерчены мѣломъ клѣтки, по клѣткамъ этимъ прыгаютъ ученики на одной ногѣ и носкомъ сапога ведутъ плоскій камешекъ или черепокъ. Вся задача состоитъ въ томъ, чтобы черепокъ или камешекъ провести по всѣмъ клѣткамъ, но такъ, чтобы онъ не попалъ на черту, и чтобы самому не наступить на нее. Журавль ходитъ по классу съ запечатанной коробкой, въ крышкѣ которой прорѣзана небольшая дырка, и маклачитъ на построеніе кабака.

-- На построеніе кабака! гнуситъ онъ, проходя между играющими.

Доброхотные датели опускаютъ въ коробку старыя и новыя перья. Изъ маленькихъ, то-есть квинтанеровъ, ежели кто упрямился дать свою лепту, такъ Журавль его принуждалъ силой.

-- Давай перо, а то вздую!

Квинтанеръ, припертый къ стѣнѣ и видя передъ своимъ носомъ мускулистый кулакъ Журавля, достаетъ перо и опускаетъ въ коробку.

Мармотка затѣялъ лотерею, носится съ реэстромъ и предлагаетъ взять билетъ. Разыгрываются два карандаша, булка съ вареньемъ и пеналь. Цѣна билету пять новыхъ стальныхъ перьевъ или двѣ копейки.

Вообще, лотереи были въ большомъ употребленіи въ школъ и находили на нее, какъ и жеваніе клячки, въ родѣ эпидеміи; лишь только одному стоило сдѣлать лотерею, какъ уже дѣлалъ другой, третій и всѣ, у кого только было что разыгрывать. Разыгрывались учебники, грифельныя доски, перочинные ножи; нѣкоторые притаскивали изъ дому для розыгрыша чернилицы, портмоне и вообще разныя бездѣлушки. Вырученныя деньги проѣдались. Случалось, что кто нибудь, розыгравъ въ лотерею книги, переставалъ учиться, потому что учиться было не по чему.

Чтобы добыть книгу, онъ кралъ ее у товарища, соскабливалъ фамилію и обрывалъ переплетъ, для того, чтобы настоящій владѣлецъ книги не могъ признать ее за свою.

Любители пѣнія сгруппировались вмѣстѣ и поютъ хоромъ:

Ich weiss nicht was soll es bodeulen,

Dass ich so traurig bin.

Пѣніе идетъ довольно согласно. Въ нѣмецкой школѣ обучали нотному пѣнію, и были ученики, которые пѣли очень порядочно, особливо нѣмцы.

-- Was ist das deutsche Vaterlands кричитъ кто-то, когда первая пѣсня была спѣта.

И запѣли: "Was ist das deutsche Vaterlands" "Ist Preussenland!" выводятъ тонкіе голоса, "ist Schwabenland!" вторятъ басы. Пѣвчихъ окружаютъ ученики и слушаютъ пѣніе. Кто-то изъ неумѣющихъ начинаетъ подтягивать и фальшивитъ. Регентъ-любитель приказываетъ ему молчать; тотъ не унимается.

-- Отдую! кричитъ регентъ и бросается на непрошеннаго пѣвчаго.

Начинается свалка, драка. Пѣніе прекращается. Дерущіеся подставляютъ другъ другу ноги, вцѣпляются въ волосы и, наконецъ, обнявшись падаютъ на полъ.

А вотъ другаго рода пѣніе.

-- Давайте въ колокола звонить! кричитъ кто-то.

Человѣкъ пятнадцать разсаживаются по пультамъ и начинаютъ звонить. Дѣлятся на три партіи: одни выговаривая скороговоркой "четверть блина, четверть блина", другіе немного рѣже "полъ блина, полъ блина" и, наконецъ, третьи протяжно басятъ "блинъ, блинъ". Все вмѣстѣ взятое походитъ немного на колокольный звонъ.

Въ углу у окна стоитъ Маклакъ, ученикъ, прозванный такъ за свои торговыя и промышленныя наклонности, и показываетъ желающимъ панораму,-- десятокъ транспарантовъ, изображающихъ ландшафты. Плата за посмотрѣніе -- два новыхъ пера или копейка.

Маклакъ -- замѣчательный человѣкъ въ школѣ. Прозвищемъ этимъ его зовутъ не только товарищи, но даже и учителя. Маклакъ въ школѣ нѣчто въ родѣ маркитанта. Захочется проголодавшемуся ученику съѣсть булку съ масломъ, бутербродъ съ колбасой или полакомиться леденцами, онъ тотчасъ же обращается къ Маклаку.

-- Маклакъ, дай булку съ масломъ въ пять копѣекъ.

-- Сейчасъ, говоритъ Маклакъ, и черезъ нѣсколько времени доставляетъ покупателю булку.

Маклакъ пансіонеръ и имѣетъ небольшой шкафчикъ; въ шкафчикѣ этомъ и хранятся съѣстные припасы. Между книгъ, тетрадей, разныхъ картинъ, коробокъ, лежатъ булки, тюрики съ кедровыми орѣхами, съ леденцами, куски колбасы и сыру, завернутые въ бумагу. Стоитъ банка съ брусничнымъ вареньемъ, жестянка изъ-подъ сардинокъ съ коровьимъ масломъ и жестяная копилка съ деньгами. Всѣ эти съѣстные припасы онъ продаетъ за перья, за карандаши, за деньги. Вѣрнымъ людямъ Маклакъ продаетъ и въ долгъ, а также занимается и ростовщичествомъ, даетъ пятиалтынные и гривенники подъ залогъ книгъ. Кромѣ того, онъ торгуетъ бумагой, тетрадями, карандашами, перьями. Маклакъ старожилъ нѣмецкой школы, сидитъ въ ней десятый годъ и уже добрался до примы. Онъ уже взрослый парень лѣтъ девятнадцати съ пробивающимися усами и бакенбардами. Маклакъ чрезвычайно скупъ и жаденъ. Для себя онъ никогда не употребляетъ своихъ товаровъ. Ежели онъ голоденъ, то дѣлаетъ набѣгъ на младшій классы, на кварту и квинту. Врывается въ классъ и отыскиваетъ глазами какого нибудь ученика, утоляющаго голодъ булкой или чѣмъ нибудь съѣдобнымъ. Завидя такого, онъ бросается на него, вырываетъ у него булку и скрывается. Кромѣ вышесказанной торговли, Маклакъ устраиваетъ лотереи, показываетъ панораму, разные фокусы и занимается дѣланіемъ фортунокъ, которыя и продаетъ.

А вотъ еще развлечете. Сидитъ уже взрослый самодуръ-безобразникъ. Передъ нимъ стоитъ маленькій бѣлокурый мальчикъ.

-- Чухна, цалуй мои сапоги, а то отдую!

Чухва наклонился и цалуетъ сапогъ.

-- Вотъ тебѣ за это перо. Обмакни три раза палецъ въ чернилицу и оближи его -- четыре дамъ.

Чухна макаетъ въ чернилицу палецъ и облизываетъ.

Чухна былъ замѣчателенъ тѣмъ, что, какъ страусъ, могъ глотать и ѣсть совершенно неперевариваемые желудкомъ предметы. Не говоря уже о мѣлѣ и угольяхъ, онъ ѣлъ бумагу, карандашныя стружки, грифеля, мелкіе камешки и пилъ чернила.

Стемнѣло. Гувернеръ захлопалъ въ ладоши и крикнулъ: обѣдать! Толпа проголодавшихся учениковъ побѣжала истреблять пищу. Столовой не было, и обѣдали въ одномъ изъ классовъ. Послѣ обѣда началось приготовленіе уроковъ. Трудно сейчасъ послѣ обѣда приниматься за дѣло: желудокъ полонъ, во всемъ тѣлѣ чувствуется какая-то лѣнь, но что дѣлать -- таковъ уже порядокъ нѣмецкой школы.

Тускло свѣтятъ съ потолка четыре лампы на сидящихъ за пультами, потягивающихся и зѣвающихъ учениковъ. Въ первыхъ рядахъ сидятъ младшіе классы, въ послѣднихъ -- старшіе. На кафедрѣ гувернеръ читаетъ газеты и ковыряетъ въ зубахъ перомъ въ бисерномъ чехлѣ. Происходитъ приготовленіе письменныхъ и зубреніе устныхъ уроковъ. Въ одномъ концѣ слышится: "je suis, tu es, il est", въ другомъ -- кто долбитъ граматическое правило, повторяя одну и ту же фразу по нѣскольку разъ для того, чтобы фраза эта, слово въ слово, засѣла въ голову; а вотъ трое, соединившись вмѣстѣ, учатъ французскіе стихи и читаютъ ихъ по книгѣ всѣ въ разъ, хоромъ, увѣряя, что такъ скорѣе заучивается. Какихъ-какихъ только способовъ не придумывали ученики для легчайшаго затверженія урока! Было даже повѣрье, что кто съ вечера не можетъ выучить урока, то есть наболтается, какъ выражались ученики, то нужно на ночь положить съ собою книгу подъ подушку, и тогда на утро урокъ будетъ сидѣть въ головѣ, какъ свая въ землѣ. Но время идетъ. Въ семь часовъ встанетъ отъ своего послѣобѣденнаго сна инспекторъ Фельзакъ и придетъ спрашивать уроки. У приманеровъ идетъ споръ. Маклакъ увѣряетъ, что онъ можетъ Фельзака въ глаза обругать жидомъ и скотиной.

-- Отчего же не мочь -- можешь, только онъ тебя выдеретъ и изъ школы выгонитъ.

-- Не выдеретъ и не выгонитъ. Идетъ на споръ? Ежели я обругаю -- съ васъ по гривеннику, не обругаю -- дуйте меня, какъ хотите.

Пари заключено. Пришолъ Фельзакъ. Прошолся по классу, далъ какому-то ученику щелчокъ въ носъ и повелъ приманеровъ въ конференцію спрашивать уроки. У дверей конференціи расположился шульдинеръ съ розгами и сталъ ожидать работы, какъ онъ выражался. Въ конференціи приманеры стали всѣ въ рядъ кругомъ стола. Маклакъ стоялъ первымъ съ краю и, слѣдовательно долженъ былъ первый начинать.

-- Переводъ съ нѣмецкаго на русскій, проговорилъ онъ: -- Lied von der Glocke -- пѣснь о колоколѣ.

Fest gemauert in der erden

Steht die Form aus Lehm gebrannt,

Heute muss die Glocke werden!

Frisch Gessellen, seid zur Hand!

продекламировалъ онъ и сталъ будто бы переводить:

-- Жидъ, огромная скотина, обитаетъ въ стѣнахъ школы. Онъ имѣетъ красное нюхало и питается плодами и сивухой. Полезно бы было поколотить его.

Все это было сказано ровнымъ и спокойнымъ голосомъ. "Молодецъ", подумали, приманеры. Фельзакъ же и не думалъ, что его обругали: онъ такъ мало зналъ по-русски, что не понялъ изъ этого ни слова, и даже по свойственной ему привычкѣ поправлять, поправилъ Маклака.

-- Си-ву-хой, проговорилъ онъ, растягивая слово, и примолвилъ:-- нужно яснѣе выговаривать.

Другіе приманеры, однако, побоялись ругать Фельзака и переводили "пѣснь о колоколѣ" какъ слѣдуетъ. Послѣ приманеровъ въ конференцію пришли секунданеры, и такъ далѣе, по очереди, перебывали всѣ классы.

-- Сегодня что-то добръ былъ, говорилъ шульдинеръ про Фельзака, убирая розги:-- только троимъ досталось, да и то по рукамъ.

Тѣмъ учебный день и кончился.