Златовратский Николай Николаевич - Деревенские будни. Н. Златовратского. С.-Петербург. 1882 года

Деревенскія будни. Н. Златовратскаго. С.-Петербургъ. 1882 года.

Изъ плеяды нашихъ народописателей самое выдающееся мѣсто безспорно занимаютъ два недюжинныхъ таланта. Читатель, разумѣется, догадался, что мы говоримъ -- о Г. И. Успенскомъ и Н. Н. Златовратскомъ.

Оба не уступаютъ другъ другъ въ силѣ художественнаго творчества, оба посвятили эту силу деревнѣ. Только разнымъ окомъ смотрятъ они на нее, разный матеріалъ представляетъ она для того и другаго. Старая деревня, которая, несмотря на новую атмосферу, на новыя условія, крѣпко держится своихъ старыхъ преданій и формъ и только въ случаѣ крайности идетъ на компромиссъ ради возможности совмѣстнаго существованія стараго съ новымъ,-- такая деревня для одного представляется вмѣстилищемъ нетронутыхъ нравственныхъ богатствъ, откуда можетъ безпрепятственно позанять силъ и идеаловъ и интеллигентный человѣкъ.

Такъ смотритъ на деревню H. Н. Златовратскій и таковою она представляется читателю въ первой половинѣ его "Деревенскихъ будней".

Г. Успенскій смотритъ иначе. Его "Малые ребята" -- одно изъ прекрасныхъ произведеній по воспроизводимой правдѣ рисуетъ, какъ горько, досадливо, больно ошибется интеллигентъ, отправляющійся въ деревню за идеалами, за тѣми основами нравственнаго кодекса, которыя необходимы человѣку для жизни вообще для воспитанія же юношества въ особенности. Въ основу воспитанія необходимо положить что-нибудь прочное, вѣрное, во что глубоко вѣрилъ бы самъ воспитатель... И вдругъ оказывается: у воспитателя ничего такого, на что бы онъ могъ опереться, ни одной ноты, на которой бы могъ разъигрывать съ увѣренностью варіаціи воспитанія.

Положеніе ужасное,-- необходимо или сложить съ себя обязанность вослитателя, или идти за поисками основъ и идеаловъ. Но куда?... Все расшаталось, ни во что крѣпко, безъ раздумья не вѣрится.

И вотъ отецъ семейства, которому волей-неволей приходятся быть воспитателемъ, отправляется въ деревню за правдой, за непосредственностью, за божьимъ, "не здѣшнимъ" отношеніемъ людей другъ къ другу... И какъ горько онъ разочаровывается! По отношенію къ себѣ (а дальше онъ и не всматривался) онъ не нашелъ тамъ ни правды, ни непосредственности, ни доброты, о которыхъ мечталъ, на которыя разсчитывалъ. Да и могло ли быть иначе? Могъ ли мужикъ, отнестись добродушно непосредственно къ поселявшемуся среди него барину, живущему "по-господски", по-неправильному,-- къ барину, явившемуся въ деревню съ. ехидною цѣлью -- уворовать нравственныя богатства мужика? Интеллигентъ, желающій только взять, безъ намѣренія поступиться своими старыми крѣпостническими привычками, пусть оставитъ свои иллюзіи о нравственныхъ деревенскихъ богатствахъ,-- ему ихъ не отъискать и не позанять.

Въ своей книжкѣ: "Деревенскіе будни" авторъ мало входитъ въ разборъ отношеній крестьянъ къ поселившемуся среди нихъ интеллигентному человѣку. Онъ самъ собственно очень хорошо принятъ въ деревнѣ, крестьяне не. только охотно принимаютъ его на свои мірскіе сходы, не только охотно, "по душѣ", бесѣдуютъ съ нимъ,-- они на сходахъ обращаются къ нему за умомъ-разумомъ, они приглашаютъ его къ себѣ на угощеніе. Но не надо забывать, что мѣста, въ которыхъ селится г. Златовратскій, были изъ такихъ просвѣщенныхъ, гдѣ всѣ обитатели знали, что господа по-лѣтамъ на дачи выѣзжаютъ, и гдѣ явленіе интеллигентнаго человѣка не порождало никакихъ недоразумѣній.

Въ названной книжкѣ авторъ по преимуществу останавливается на общинно-бытовыхъ порядкахъ деревни, даетъ прекрасную картину мірскаго схода, передѣловъ, "помочей" и т. д. Даетъ это въ двухъ почти противоположныхъ картинахъ: сперва онъ поселялся въ деревнѣ, удаленной отъ города и отъ всякой капиталистической промышленности,-- въ деревнѣ, которая только въ силу необходимости нарушаетъ старые порядки я, принимая новыя формы, ломаетъ ихъ на старый ладъ,-- въ деревнѣ, которая крѣпка стариной и не дошла до ея отрицанья. Во второй половинѣ своей книги, онъ слѣдитъ за тѣми же общинно-бытовыми формами въ деревнѣ новой, охотно, сознательно отворачивающейся отъ общины и отъ жизни по старинѣ,r-въ деревнѣ, которая захотѣла жить умомъ и охотно тянетъ къ городу-разсаднику ума. Это -- деревня "хозяйственныхъ мужиковъ", живущихъ уже не въ избахъ, а въ дву-этажныхъ строеніяхъ; одѣвается она уже не въ рубахи и сарафаны, а въ платья и пиджаки. Здѣсь мужикъ уже не землепашецъ, живущій своимъ, отъ "власти земли" зависящимъ, міросозерцаніемъ,-- его идеалы въ городѣ и онъ глядитъ вонъ изъ деревни.

Картины, набросанныя авторомъ, чрезвычайно живы и интересны, хотя авторъ не разъ оговаривается, что "для воспроизведенія народной жизни" потребны совершенно новые художественные пріемы, что воспроизведеніе это "будетъ возможно только тогда, когда въ сферѣ искусства будетъ сказано "новое слово" (стр. 93).

Оба названные народописатели не смотрятъ на свои произведенія какъ на художественныя возсозданія. Г. Успенскій въ послѣднемъ очеркѣ "Власть земли" даже отказывается признать, въ себѣ беллетриста, а называетъ -себя писателемъ, занятымъ черною работой.

Дѣйствительно, то, что мы привыкли понимать подъ именемъ беллетристики, теперь въ чистомъ видѣ рѣдко встрѣчается. Нарисуетъ художникъ одну-двѣ картинки, набросаетъ нѣсколькими штрихами типъ, да сейчасъ и перейдетъ въ серьезный тонъ разсужденій о томъ или другомъ изъ задѣтыхъ имъ вопросовъ, а то и совсѣмъ о постороннемъ.

Да, вотъ, хоть бы тѣ же "Деревенскіе будни". Сколько тутъ прекрасныхъ, художественно воспроизведенныхъ картинъ, хотя бы вышеупомянутая картина схода, или картина деревенскихъ дѣтей, встрѣчающихъ и провожающихъ своего учителя -- отставнаго солдата Еруслана Лазаревича (картина, правда, нѣсколько напоминающая идиллію)!... И рядомъ съ этимъ идутъ разсужденія о значенія общины, объ отношеніи къ ней ученыхъ -- и все въ такомъ дѣдовомъ тонѣ, что вы совершенно забываете, что у васъ въ рукахъ не ученый трактатъ р что вы имѣете дѣло съ беллетристомъ, а не съ какимъ-нибудь подитико-экономомъ. Эти отступленія у автора иногда бываютъ весьма длинны, тянутся на нѣсколько страницъ и весьма разнообразны по своимъ темамъ. То авторъ упрекаетъ писателей-народниковъ въ сентиментальности, то коритъ ихъ за то, что они не посвящали себя изученію общинныхъ формъ, "помочей"; то бранитъ интеллигенцію, осмѣливающуюся опекать народъ съ "тою проницательностью и послѣдовательностью, результатомъ которой являлось бы всегда стрѣлянье изъ пушки по воробьямъ" (стр. 159); то входитъ въ объясненіе съ рецензентами, упрекавшими его "въ желаніи преднамѣренно находить въ деревнѣ то, что уже раньше предполагалъ найти" (стр. 169); то зло иронизируетъ надъ людьми, изучающими народъ по своей программѣ: "И какъ же мы усердствовали,-- иронизируетъ онъ:-- мы залѣзали мужику въ горшокъ, въ чашку, въ рюмку, въ карманъ, мы лѣзли въ хлѣвъ считать скотину, считать возы навоза, мы отбирали данныя у ка.кабатчиковъ, у акцизныхъ чиновниковъ, летали на сходы и "усчитывали" мірскую выпивку, мы топтались по полямъ и лугамъ... Чего только мы не нюхали, не измѣряли, не вѣшали... Ну, и получились результаты блистательные! Потекли отъ "насъ къ нашихъ спеціалистамъ отвѣты, дождемъ полились..." (стр. 182), и т. д.

Эти отступленія въ видѣ разсужденій занимаютъ почти треть всей книги. Ихъ тонъ и характеръ говорятъ о настроеніи и отношеніи автора ко всему окружающему. Онъ слишкомъ неспокоенъ, его все раздражаетъ...

Несмотря на то, что вся книжка: "Деревенскія будни" съ начала до конца занята мужичкомъ,-- читатель не утомляется, съ живымъ интересомъ слѣдитъ за всѣми картинами, за всѣми отступленіями, хотя со многими положеніями и не можемъ согласиться; тѣмъ не менѣе читатель прикованъ, не можетъ оторваться отъ книги вплоть до конца. Вотъ что значитъ сила и власть таланта!

К.

"Русская Мысль", No 6, 1882