Лейкин Николай Александрович - Прачка-поденщица

ПОВѢСТИ, РАЗСКАЗЫ
и
ДРАМАТИЧЕСКІЯ СОЧИНЕНІЯ.
Н. А. ЛЕЙКИНА.

С.-ПЕТЕРБУРГЪ.
ИЗДАНІЕ КНИГОПРОДАВЦА K. Н. ПЛОТНИКОВА.
1871.

IV.
ПРАЧКА-ПОДЕНЬЩИЦА.

Тяжелъ и непосиленъ для женщины трудъ прачки-поденьщицы. Тринадцати-часовое согбенное положеніе въ сырой, парной прачешной надъ грязною лоханкою, наполненною щелокомъ и вонючею водою, или полосканіе бѣлья на рѣчномъ плоту, при двадцати градусномъ морозѣ -- трудъ каторжный. И за весь этотъ каторжный трудъ, прачка-поденьщица получаетъ тридцать пять, сорокъ копѣекъ въ день и кой-какіе харчи. Результатомъ трудоваго дня бываютъ: разъѣденныя щелокомъ и растрескавшіяся руки, ломота въ спинѣ, воспаленіе глазъ; валовымъ результатомъ: ревматизмъ, горячка, тифъ. Что вы скажете на это, любезная читательница, трудящаяся надъ вязаніемъ мужу бисернаго кошелька?

-----

Матрена впервые увидѣла свѣтъ въ одной изъ деревень Новгородской губерніи, Боровичскаго уѣзда. Помнитъ она свою мать, коренастую женщину, торговавшую у деревенскаго кабака булками, огурцами и жареной рыбиной; помнитъ материну развалившуюся избу на краю деревни, черную трубу и разбитое окно, залѣпленное синею бумагою. Мать ея, кромѣ торговли, занималась и ловлею плывшихъ по рѣкѣ Метѣ дровъ, вытаскиваніемъ изъ воды кулей съ хлѣбомъ и прочаго товару, ежели на знаменитыхъ Боровицкихъ порогахъ разбивалась или, по мѣстному выраженію, "ломалась" барка. Послѣднимъ промысломъ занималась вся деревня. Обитатели ея какъ праздника ждали сломавшейся барки и, какъ вороны на падаль, бросались вытаскивать изъ воды плывущіе предметы.

Отца Матрена не помнитъ; но помнитъ, что подгулявшіе мужики, выходя изъ кабака, указывали на нее пальцами, избоченивались и говорили: "вотъ эта самая дѣвчонка у насъ отъ солдатскаго постою зародилась". При этихъ словахъ мать ея обыкновенно начинала переругиваться съ мужиками и успокоивалась только тогда, когда тѣ покупали у ней копѣечную булку или пару соленыхъ огурцовъ.

На тринадцатомъ году Матрена сдѣлалась сиротою. Мать ея, во время вытаскиванія изъ воды куля, выпала изъ лодки и утонула. Помнитъ Матрена ея посинѣвшее тѣло, вынутое изъ воды ея безжизненные полуоткрытые глаза и похороны на деревенскомъ погостѣ. Помнитъ она и плачущихъ женщинъ, гладящихъ ее по головѣ и говорящихъ: "добре бы возлюбилъ Богъ Матрешку и прибралъ ее къ себѣ". Ночь эту она провела у попа; тотъ ее взялъ въ себѣ "изъ хлѣбовъ пѣстовать робятъ".

Некрасива была Матрена: рыжіе волосы, мутные глаза съ красными вѣками и изрытое оспою лицо. Ребятишки всей деревни звали ее "теркой, прянишной формой и рыжей сукой". Матрена, разумѣется, плакала и жаловалась попу. "Терпи, говорилъ ей попъ:-- потому и самые святые угодники заушеніе и плеваніе претерпѣвали". И Матрена терпѣла. Такъ она прожила два года; но вотъ на лѣтнее время къ попу пріѣхали сыновья изъ семинаріи и, не взирая на некрасивость Матрены, стали съ ней заигрывать и щипали ее, встрѣтясь съ нею гдѣ-нибудь за амбарами. Послѣдствіемъ всего этого было то, что попъ сыновьямъ "далъ встряску", а Матрену "удалилъ отъ соблазна". Матрена поступила въ работницы въ деревенскому писарю, но и здѣсь писариха приревновала ее къ мужу, разцарапала ей лицо и выгнала вонъ. Матрена начала жить гдѣ день, гдѣ ночь, шляясь по деревнѣ и помогая бабамъ въ домашнихъ работахъ и въ няньчаньи ребятъ. Такъ промаячила она опять годъ. Годъ этотъ былъ тяжелый для крестьянъ: "прогнѣвался на насъ Господь Богъ, говорили они;-- почитай, что совсѣмъ барочекъ въ это лѣто не ломалось. Чѣмъ-то жить будемъ?" Ко всему этому присоединился неурожай. Ждали голода -- и голодъ наступилъ. Хлѣба хватило только до рождественскаго поста. И вотъ повелись изъ деревни проданныя за безцѣнокъ кулакамъ-мѣщанамъ лошади, коровы, овцы, но и вырученныхъ за это денегъ не хватило на пропитаніе. Рождество Христово крестьяне встрѣчали разговляясь хлѣбомъ, къ которому была примѣшана мякина и рубленная солома, снятая съ крышъ. Люди мерли какъ мухи. Къ Благовѣщенью не хватило уже мякины и соломы; къ мукѣ начали примѣшивать глину. "Въ Питеръ! въ Питеръ! завопила вся деревня. Здѣсь съ голоду подохнемъ!" и все, что только имѣло силы, потянулось въ Петербургъ, въ этотъ обѣтованный городъ. Къ толпѣ примкнула и Матрена. Въ Питерѣ она поступила на огородъ въ "полольщицы": копала гряды, садила и поливала розсаду и рада -- рада была, что хоть до-сыта могла наѣдаться хлѣбомъ. "Какъ возможно, въ Питерѣ не въ примѣръ жизнь лучше", думала она и сколотила себѣ синенькую бумажку на сарафанъ и башмаки.

Но вотъ наступила осень, огородники распродали товаръ и поѣхали въ свой родимый Ярославскій Ростовъ, разсадникъ всѣхъ огородниковъ. Полольщицы остались безъ дѣла.

-- Что мы теперь, дѣвки, дѣлать будемъ? Куда работать пойдемъ? спрашивали онѣ другъ у друга.

-- А вотъ стойте, къ Никольскому рынку пойдемъ,-- тамъ завсегда работницъ нанимаютъ, проговорила одна бывалая и повела съ собою товаровъ.

И вотъ Матрена у Никольскаго рынка. Стоитъ она день, стоитъ другой, третій, но никто ее не нанимаетъ. Она загрустила. "Господи, что-жъ это? Неужто и въ Питерѣ съ голоду подохнуть придется?" думалось ей, но съ голоду подохнуть не пришлось. Однажды она стояла впереди своихъ товарокъ, такъ же какъ и она жаждущихъ найма, и смотрѣла на шныряющій народъ. Мимо ея проѣхалъ порожній извощикъ, посмотрѣлъ на нее пристально, потомъ осадилъ лошадь, обернулся и крикнулъ:

-- Матрена! Ай, это ты? Подь-ко сюда! Матрена подошла къ извощику.

-- Вы, умница, не изъ Коновалова ли будете? спросилъ онъ.

-- Изъ него самаго. А что?

-- Вѣдь земляки приходимся. Неужто Петра Сидорова не узнаете?

-- Господи, Петръ Сидорычъ!.. Какъ же, помню... Да вы безъ бороды были?..

-- За этимъ дѣло не станетъ. Не отвалится голова, такъ выростетъ и борода. Что вы тутъ топчетесь?

-- Да вотъ въ работницы занимаемся. Только попусту: потому четвертый день маемся. Что только и будетъ!..

-- Ступайте къ намъ, въ артель, въ работницы... Мы теперича значитъ безъ стряпухи, потому нашу стряпуху доктора въ больницѣ уморили.

Лицо Матрены прояснилось.

-- Что жъ, пожалуй, коли ладно будетъ. Вы гдѣ стоите?

-- Садись -- довезу, потому я на фатеру ѣду, проговорилъ извощикъ, и повезъ Матрену въ Ямскую.

Матрена поступила въ извощичью артель работницей, или такъ называемой "маткой". За три рубля въ мѣсяцъ, она должна была стряпать имъ кушанье, принести дровъ, воды, печь хлѣбы и стирать бѣлье на двадцать человѣкъ. Много было работы, но время, прожитое у извощиковъ, Матрена считала счастливѣйшимъ временемъ въ своей жизни. Какъ шаръ каталась она на работѣ: два ведра воды на коромыслѣ подымала какъ перышко, притащить вязанку дровъ -- считала за ничто. Извощики то и дѣло хвалили ее.

-- Ай да Матрена, ай да огонь-дѣвка! говорили они, трепля ее по плечу.-- Ну, ребята, сложимся по гривеннику съ рыла и къ празднику купимъ ей платокъ.

Такъ жила Матрена у извощиковъ и прожила пять лѣтъ; справила себѣ два ситцевыхъ сарафана, расписной платокъ, шугай на заячьемъ мѣху и имѣла на черный день зашитую въ полу шугая десяти-рублевую бумажку. Жить бы жить Матренѣ у извощиковъ, не терпѣла бы она горя, но случилось одно обстоятельство, которое окончательно перевернуло ея жизнь. Къ ней посватался солдатъ. Дѣло это случилось слѣдующимъ образомъ: въ Ямскую весной, передъ ежегоднымъ майскимъ парадомъ, былъ назначенъ обычный солдатскій постой. Съ неудовольствіемъ очищали жители: и безъ того свои тѣсныя жилища, приготовляли для казенныхъ лошадей конюшни, выводя своихъ лошадей подъ наскоро сколоченные навѣсы, и припрятывали подъ надежные запоры свой домашній скарбъ, стараясь его сохранить отъ расхищенія. Все суетилось и ругалось, кромѣ торговцевъ; только тѣ радостно потирали руки, въ ожиданіи барышей, и запасались лишнимъ пудомъ махорки, лишней бочкой водки и сапожнымъ товаромъ. Солдаты вступили. На извощичью квартиру, гдѣ жила Матрена, также были поставлены четыре солдата. Одинъ изъ нихъ, съ щетинистыми усами, пожилой, рослый дѣтина, съ перваго же дня началъ за ней ухаживать, то есть обхватывалъ ее поперекъ тѣла, щипалъ и со всего размаха хлопалъ по спинѣ... Матрена отбивалась и на отмашь хлопала его кулакомъ по чему попало, на что солдатъ только улыбался и говорилъ:

-- Эка рука-то какая тяжелая,-- словно у нашего брата солдата.

-- А вотъ только тронь еще, такъ такъ тресну, что все зубье изъ рта повысыпится, огрызалась Матрена, но въ глубинѣ души была рада ухаживанью солдата, и за обѣдомъ въ его чашку со щами бросала лишній кусокъ мяса.

Солдатъ видѣлъ все это, крутилъ усъ и рѣшился свататься къ Матренѣ, такъ какъ осенью, по случаю своего перевода въ гвардію, долженъ былъ служить въ Петербургѣ. Къ тому же, ему почему-то сдавалось, глядя на скопидомство Матрены, что у ней есть деньги.

Разъ вечеромъ, передъ выходомъ изъ Петербурга, онъ стоялъ у столба навѣса и курилъ трубку. Изъ извощичьяго дома вышла Матрена. Она несла выливать ведро съ помоями. Солдатъ началъ зубоскалить и схватилъ ее за руку.

-- Оставь, служивый! Что за безобразіе! Вотъ какъ оболью помоями, тогда и будешь знать, какъ хвататься, кричала она.

-- А что-жъ,-- облей! Эка бѣда! сказалъ солдатъ и потянулъ ее къ себѣ за руку.

-- Такъ на-же, коли такъ...

Матрена нагнула ведро и вылила солдату помои на ноги. Солдатъ выпустилъ ея руку. Матрена принялась бѣжать. Солдатъ окликалъ ее. Она остановилась.

-- Подь, дура, сюда. Поговорить надо. Ей Богу не трону, сказалъ онъ.

Матрена подошла.

-- Что, чай, пужаешься одна-то? спросилъ онъ.

-- Нѣтъ, не пужаюсь.

-- А все, чай, безъ мужа-то страшно?..

-- Нѣтъ, не стра-шно... Еще поваднѣе.

-- Это оттого, что ты скусу настоящаго не понимаешь. Выходи-ка за меня замужъ. Я съ осени въ Питерѣ служить буду.

Матрена ничего не отвѣтила, закрылась передникомъ и бросилась бѣжать отъ солдата.

Ночью, когда извощики поужинали и улеглись спать, солдатъ опять повторилъ Матренѣ свое предложеніе.

-- Ты въ Питеръ-то приходи, а потомъ и сватайся, сказала она ему и толкнула его въ грудь, такъ какъ онъ простеръ къ ней руки.

Солдатъ почесалъ въ затылкѣ и началъ укладываться на лавкѣ спать. Легла спать и Матрена, но ей не спалось. Она всю ночь проплакала.

Черезъ два дня солдатъ, простившись съ Матреной, выступилъ съ полкомъ изъ Петербурга. На прощаньи Матрена сшила ему ситцевый нагрудникъ и дала два рубля денегъ.

Солдатъ сдержалъ слово и въ осени явился въ Петербургъ, а черезъ мѣсяцъ была его свадьба съ Матреной. Въ день свадьбы солдатъ напился пьянъ и ночью избилъ Матрену, требуя отъ нея денегъ. Денегъ Матрена не дала, потому что у ней ихъ не было. Солдатъ обшарилъ ея сундукъ, перетрясъ платья, бѣлье, но, не найдя денегъ, поколотилъ ее еще разъ и угомонился, то есть уснулъ.

На утро молодые дѣлали визитъ эскадронному командиру. Молодая была съ подвязаннымъ глазомъ, такъ какъ надъ нимъ красовался преогромнѣйшій синякъ. Эскадронный далъ рубль. Молодой этотъ рубль пропилъ въ тотъ же день, а къ вечеру стянулъ у жены головной платокъ и также пропилъ.

Съ этого дня жизнь Матрены совершенно измѣнилась. По требованью мужа она перемѣнила сарафанъ на платье; по требованью мужа же начала ходить стирать бѣлье и мыть полы и сдѣлалась прачкой-поденьщицей. Весь заработокъ, который она доставала, мужъ у ней отнималъ и пропивалъ, и рѣдко когда ей удавалось утаить какой нибудь двугривенный на кофеишко.

Такъ промаялась Матрена пять лѣтъ.

-- Господи Боже мой! Мать Богородица! хоть бы умеръ онъ, что-ли, говорила она иногда, плача послѣ мужниныхъ побоевъ, и молитва ея была услышана. Мужа ея разбили лошади. Онъ былъ свезенъ въ гошпиталь, гдѣ и умеръ.

Послѣ его смерти, какъ воспоминаніе о бракѣ, у Матрены остались: пара сапожныхъ колодокъ, обручальное кольцо, двухгодовалая дѣвчонка Машутка и огромный шрамъ на лбу отъ удара полуштофомъ.

-----

Похоронивъ мужа, Матрена прежде всего дала себѣ зарокъ ни за что не выходить больше замужъ и, когда синяки у ней всѣ зажили, начала искать мѣста; но на мѣсто съ ребенкомъ ее никто не бралъ. "Связала меня по рукамъ, по ногамъ эта дѣвчонка", говорила она и занялась поденною работою; стирала бѣлье и мыла полы, такъ какъ въ Петербургѣ у ней уже были кой-какіе знакомые давальцы.

Въ эпоху, которую мы будемъ сейчасъ описывать, Матрена жила въ подвальномъ этажѣ огромнаго пятиэтажнаго дома, гдѣ у одной такой же солдатки, какъ и она, нанимала за полтора рубля уголъ. Хозяйка ея шила въ рынокъ ситцевыя рубахи, а мужъ ея былъ носильщикомъ и ежедневно ходилъ на свою биржу къ Казанскому собору къ памятнику Барклай-де Толли. Кромѣ Матрены, у хозяйки были еще постояльцы -- отставные солдаты -- носильщики, товарищи ея мужа по ремеслу:

Уголъ свой Матрена содержала чисто. Жестяной кофейникъ, стоящій на висячемъ шкапчикѣ, помѣщавшемся надъ ея постелью, горѣлъ жаръ-жаромъ. Наволочки на подушкахъ и ситцевая занавѣска, скрывающая кровать, покрытую одѣяломъ, сшитымъ изъ разноцвѣтныхъ шерстяныхъ треугольниковъ, были всегда чистыя, а передъ образомъ наканунѣ праздниковъ теплилась лампада. Матрена любила свой уголъ и съ наслажденіемъ отдыхала въ немъ послѣ своихъ дневныхъ трудовъ.

Воскресенье. Матрена сидитъ въ своемъ углу за столомъ и пьетъ кофій. На постели спитъ Машутка.

-- Что, Матрена дома? послышался за дверьми визгливый голосъ...

-- Дома, дома, отвѣчала Матрена...

Въ комнату вбѣжала курносая кухарка купца Блюдечкина. на ней было розовое ситцевое платье и синяя сѣтка.

-- Кофій да сахаръ! Иззябла совсѣмъ! А я къ тебѣ, проговорила она, потирая руки. Ты свободна? У насъ завтра стирка.

-- Свободна-то свободна, только ужъ ты бы шла къ своей Степанидѣ. Потому вѣдь это обидно, въ самомъ дѣлѣ. Какъ у васъ постирушка, вы Степаниду берете, а какъ стирка -- меня подавай. Что я вамъ, ломовая лошадь, что-ли!

-- Да не я... Нешто я?.. Хозяйка. Потому ей Степанида на картахъ гадаетъ. У насъ самъ-то вѣдь опять зачертилъ. Во вторникъ пришелъ домой пьяный и давай самою теребить. Молодцы насилу отняли.

-- Ай-ай-ай! закачала головой Матрена.-- Да вѣдь онъ, кажись, съ мѣсяцъ только какъ бросилъ.

-- Бросилъ, а теперь опять сосать началъ...

-- Мать Пресвятая Богородица! Съ чего бы это?

-- Да на товарѣ его, кажется, кто-то надулъ,-- вотъ онъ и обозлился.

-- Ужасти, ужасти!.. По себѣ знаю... Мой покойникъ бывало тоже -- охъ какъ... Вотъ, дѣвушка, не выходи замужъ. Лучше вѣкъ въ дѣвкахъ маячить... Кажется, присватайся во мнѣ теперь хоть золотой мужчина,-- ни въ жизнь не пойду, сказала Матрена.

-- Чтожъ, бываютъ вѣдь и хорошіе, отвѣчала кухарка.

-- Богъ знаетъ, бываютъ ли ужъ?... А ежели и бываютъ, такъ вѣрно на томъ свѣтѣ.

-- Такъ чтожъ, стирать-то будешь у насъ завтра?

-- Ладно, буду... Только чтобы Степаниды не было...

-- Нѣтъ. Зачѣмъ Степаниду?.. Анисья кривая тебѣ въ подмогу будетъ, пробормотала кухарка.-- Такъ приходи же сегодня съ вечера, да пораньше, потому золу на щелокъ выгребать нужно. У насъ кстати и поужинаешь, добавила она и выбѣжала изъ комнаты.

Вечеромъ Матрена надѣла ватную юбку, толстые шерстяные чулки, мужскіе сапоги, линючее старое платьишко и, захвативъ съ собою Машутку, отправилась ночевать къ купчихѣ Блюдечкиной.

-----

Стѣнные часы въ столовой купца Блюдечкина не били еще четырехъ часовъ, а ужъ въ дверь, ведущую съ лѣстницы въ кухню, ломился дворникъ. Кухарка накинула на себя одѣяло и отворила двери.

-- Вставайте! Четыре часа... проговорилъ дворникъ.

-- Ну, такъ чтожъ, знаемъ! Что съ одного-то ломишься!

-- Протри буркулы-то, промнись отъ сна! Съ жиру бѣситесь! Черти! Вѣдь сами же вчера просили разбудить въ четыре часа.

-- Знаемъ, не ополоумѣли... Только завсегда можно повеликатнѣе стучаться, отвѣчала кухарка и захлопнула дверь передъ самымъ носомъ дворника.

Придя въ кухню, кухарка зажгла свѣчку и начала будить прачекъ, спящихъ на полу на узлахъ съ грязнымъ бѣльемъ.

-- Анисья! Матрена! Вставайте! Четыре часа! толкала она ихъ.

Позѣвывая и почесываясь и жмуря отъ свѣту глаза, прачки встали отъ сна и наскоро, покрестившись на образа и всплеснувъ лица водою, начали варить на таганѣ кофій...

-- А что, много сегодня бѣлья-то? спросила Матрена.

-- Почитай больше десяти корзинъ будетъ, отвѣчала кухарка.

-- Эка страсть! Такъ надо поторопиться, а то пожалуй и къ девяти часамъ вечера выстирать не успѣемъ.

-- Гдѣ успѣть эку махину? вставила свое слово Анисья.-- Ты приходи помогать-то, обратилась она къ кухаркѣ.

-- Ладно, приду, отвѣчала та.

Матрена также попросила кухарку присмотрѣть за Машуткой. Та обѣщала.

Въ пять часовъ прачки засвѣтили фонарь, взвалили узлы съ грязнымъ бѣльемъ на плечи и пошли въ прачешную.

И начался трудовой рабочій день прачки-поденьщицы... Сначала варка бѣлья въ щелокѣ, потомъ стирка въ первой водѣ, стирка во второй...

-- Ну, дѣвушка, наплясались мы съ тобой сегодня, говорила въ пять часовъ вечера Матрена Анисьѣ.-- Всю спинушку у меня разломило, а руки такъ ужъ и говорить нечего -- до крови растрескались.

-- Саломъ смазать надо, отвѣчала Анисья,-- а то такъ гусинымъ жиромъ. Возьми на пятачокъ въ аптекѣ.

-- На пятачокъ? Шутка сказать! Пятачки-то вѣдь на полу не валяются... Посмотри-ка, много ли еще бѣлья-то осталось?..

Анисья заглянула въ котлы.

-- Много еще, часовъ до восьми стирать хватитъ. Нужно понавалиться, проговорила она, вздохнула и принялась стирать, затянувъ какую-то заунывную пѣсню о миломъ дружочкѣ на чужой сторонѣ.

Въ девятомъ часу стирка кончилась. Прачки заперли прачешную и разбитыя и изломанныя, какъ послѣ тяжкой болѣзни, отправились ужинать. Но усталость послѣ пятнадцатичасоваго ломоваго труда была такъ велика, что имъ не ѣлось. Кой-какъ похлебали онѣ щей и какъ снопы повалились на полъ на свои постилки и заснули крѣпкимъ, но тяжелымъ сномъ.

Рабочій день кончился. Тридцать пять, сорокъ копѣекъ были заработаны.

Но это еще не все, читатель! Завтра предстоитъ не менѣе тяжелый трудъ полосканія бѣлья на рѣкѣ, въ студеной водѣ, будутъ коченѣть еще сегодня привыкшія къ горячему щелоку руки, будетъ затекать кровью голова отъ согбеннаго положенія, опухнутъ глаза и еще вдвое "заложитъ" поясницу. А тамъ подсиниванье бѣлья въ не менѣе холодной водѣ, развѣшиванье его на холодномъ чердакѣ и катанье на каткѣ съ пяти-пудовою тяжестію...

Четыре дня проработала Матрена у купчихи Блюдечкиной и на пятый пришла домой съ полутора рублями въ карманѣ. Она была такъ уставши, что проспала почти весь день и даже не слыхала плача своей Машутки. Бездѣтная квартирная хозяйка, какъ могла, утѣшала ее и пихала ей въ ротъ то кусокъ хлѣба, то чашку съ молокомъ. Къ вечеру Матрена отдохнула, взяла Машутку и отправилась въ баню.

-----

Однажды вечеромъ Матрена пришла домой "съ мытья половъ и оконъ". Она работала у какой-то тароватой хозяйки. Та дала ей рубль. Матрена, довольная, что въ одинъ день заработала такую сумму, рѣшила этотъ рубль отложить на покупку шерстянаго платья. Пріобрѣтеніе шерстянаго платья было ея давнишнею завѣтною мечтою. Чтобы не истратить этотъ рубль, она рѣшилась его зашить въ подушку, куда, по мѣрѣ заработка, впослѣдствіи и прибавлять гривенники и пятиалтынные. Машутка спала. Предварительно задернувшись занавѣской, Матрена сѣла на кровать, распорола наволочку, вложила туда рубль и принялась его туда зашивать. Матрена совершенно была увѣрена, что операцію эту кромѣ ея самой никто не видалъ, и потому спокойно легла спать и уснула. Но она жестоко ошиблась. Предательская занавѣска выдала. Сцену зашиванія рубля въ подушку видѣлъ жилецъ, живущій съ Матреной въ одной комнатѣ, отставной солдатъ-носильщикъ. Во время зашиванія онъ лежалъ на своей койкѣ и сквозь дырку занавѣски жадно слѣдилъ за каждымъ движеніемъ Матрены. Шелестъ новенькой бумажки ясно доносился до его слуха. Настроенное воображеніе подсказало ему, что въ подушкѣ зашитъ не рубль, не два и не три рубля, а можетъ быть сто или полтораста рублей, вслѣдствіе чего ему всю ночь спалось плохо и онъ ворочался съ боку на бокъ. Во снѣ ему снились: красненькія и синенькія бумажки, кабакъ, открытый на эти бумажки гдѣ нибудь за городомъ, и ломившіеся въ кабакъ покупатели.

Онъ до того былъ увѣренъ, что въ подушкѣ зашито рублей сто или болѣе, что къ утру рѣшился завладѣть этими деньгами. Украсть онъ не рѣшался, а потому и рѣшился завладѣть деньгами вмѣстѣ съ сердцемъ Матрены.

На другой день поутру, проснувшаяся Матрена пріятно была удивлена, увидя на своемъ столѣ цѣлый ворохъ нащипанной лучины. Въ углу сидѣлъ солдатъ жилецъ, курилъ трубку и улыбался.

-- Кто это столько лучины-то нащепалъ? Господи! ни къ кому особенно не обращаясь, проговорила Матрена.

-- Это я-съ, отвѣчалъ изъ-за угла солдатъ, всталъ съ мѣста и изъ учтивости спряталъ трубку за спину.

-- Что-жъ, для меня, что-ли?

-- Собственно для васъ-съ, такъ какъ, зная, что вы это самое малодушество къ кофію имѣете и вамъ подъ таганъ стало быть лучина требуется.

-- Спасибо тебѣ, Демьянычъ, спасибо, поблагодарила она его.

Вечеромъ того же дня солдатъ, воротившись съ работы, подошелъ къ Матренѣ и проговорилъ:

-- Слышь Матрена, у тебя вонъ, я вижу, сапоги-то поизносились. Семъ-ка, я тебѣ ихъ зачиню, потому по вечерамъ я все равно безъ дѣла маюсь. А свое чеботарство я крѣпко знаю...

-- Зачини, голубчикъ, зачини. Я тебѣ за это и на осьмушку дамъ...

-- Зачѣмъ на осьмушку! Нешто мы безчувственные какіе?.. Тоже, чай, сердце есть... отвѣчалъ солдатъ и принялся чинить Матренины сапоги.

Съ этого дня обязанность щипать лучину для Матрены солдатъ Демьянычъ принялъ на себя и былъ до того внимателенъ, что даже няньчилъ по вечерамъ Машутку.

Однажды вечеромъ Матрена сидѣла у себя въ углу и что-то шила. Демьянычъ былъ также дома и отъ нечего дѣлать курилъ трубку и смотрѣлъ на Матрену. Въ комнатѣ они были одни. Демьянычъ съ остервененіемъ затягивался махоркой и видимо что-то хотѣлъ сказать Матренѣ. Онъ уже нѣсколько разъ откашливался, шевелилъ губами, но начать говорить все не рѣшался. Наконецъ, громко кашлянувъ и плюнувъ, онъ заковырялъ у себя въ носу и заговорилъ:

-- А что, Матрена, посмотрю я на тебя, скучно тебѣ одной-то... день-то деньской маешься, маешься... Къ тому же и дѣвчонка у тебя, и все эдакое... Ей-Богу... что такъ зря-то жить... Право... Вотъ и я одинъ какъ перстъ... потому теперь, въ чистой состою и носильществомъ занимаюсь... Наше дѣло трудное, потому возьми теперь портупьяны носить... каково? Что бъ намъ съ тобой перевѣнчаться?-- Зажили-бы...

Матрена не смутилась. Видя всѣ услуги, оказываемыя ей Демьянычемъ, она уже ждала такого предложенія.

-- Вотъ что, Демьянычъ, я тебѣ скажу, отвѣчала она ему: все это хорошо, только ужъ больно мнѣ первое-то замужество солоно пришлось, такъ я его и боюсь теперь какъ огня. Конечно, я знаю, ты человѣкъ хорошій, непьющій, да вѣдь и первый-то мужъ въ женихахъ-то хорошимъ казался, а мужемъ какъ сталъ, такъ вонъ какъ лобъ-то мнѣ раскроилъ... И теперь еще мѣтка осталась. На, полюбуйся.

Солдатъ какъ будто обидѣлся.

-- Что касается до драки, то ни-ни... Мы этого и въ мысляхъ не имѣемъ, будьте покойны, проговорилъ онъ.

-- Погоди маленько, дай мнѣ подумать. Потому, видишь ты, я зарокъ дала замужъ не выходить, а зарока-то этого преступить мнѣ не хочется... Погоди, вѣдь надъ нами не каплетъ, закончила Матрена и замолчала.

-- Ну, воли подождать, то подождемъ, только ты смотри, думай, отвѣчалъ солдатъ, потолокся въ комнатѣ еще съ четверть часа и отправился въ кабакъ.

-- А что, почтенный, ежели этого самаго вина у васъ больше взять*?.. Почемъ вы возьмете*?.. спрашивалъ онъ у цаловадьника, сидя у стола за косушкой...

-- Рубль двадцать четверть, бойко отвѣчалъ цаловальнивъ.

-- Нѣтъ, а ежели больше!.

-- Три съ полтиной взять можно...

-- Нѣтъ, а ежели еще больше? Потому намъ свадьбу играть требуется, допытывался солдатъ.

-- Ежели три ведра возьмете, по гривнѣ скинемъ.

-- И вино будетъ хорошее*?

-- Ужъ будьте покойны, первый сортъ... Что на княжескихъ свадьбахъ подаютъ.

-- Такъ.

Солдатъ крякнулъ, выпилъ косушку и ушелъ.

-----

Болѣе мѣсяца думала Матрена, выходить-ли ей замужъ за Демьяныча, или не выходить, и наконецъ уже хотѣла преступить зарокъ, но судьба распорядилась иначе и не дала ей преступить этого зарока. Какъ-то передъ Рождествомъ она въ трескучій морозъ полоскала бѣлье и простудилась. День она кой-какъ перемоглась, но вечеромъ пришедши домой слегла. На утро она впала въ безпамятство. Съ ней сдѣлалась горячка. Квартирные хозяева свезли ее въ больницу.

-----

Спустя недѣлю, по набережной Обводнаго канала, по направленію къ Волковскому кладбищу, сѣрая мохнатая лошадь тащила роспуски. На роспускахъ стоялъ бѣлый гробъ, въ гробу лежала Матрена, а на гробѣ сидѣла Машутка, укутанная въ материну кацавейку и большой платокъ. За гробомъ шла квартирная хозяйкя, одѣтая въ салопъ и мужскіе сапоги, и несла въ рукахъ чашку съ кутьей, завернутую въ бѣлую тряпицу.

-- Тетенька Акулина, я ѣсть хочу, кричала Машутка квартирной хозяйкѣ.

-- Ишь дура! У ней мать умерла, ей бы плакать, а она объ ѣдѣ думаетъ... Молчи, дрянь! пригрозила ей хозяйка, однако купила у саечника двухкопѣечную булку и сунула дѣвочкѣ.

Дѣвочка принялась ѣсть булку.

-- Почтенненькій, я присяду тутъ на саняхъ. Вишь оно идти-то какъ снѣжно, говорила квартирная хозяйка, завернувшемуся въ рогожу мужику, который шелъ около лошади.

-- Присѣсть-то бы оно ничего, отчего не присѣсть, отвѣчалъ мужикъ:-- да вишь дорога-то какая тяжелая: изъ ухаба въ ухабъ, а тамъ и еще тяжелѣе будтъ.

Женщина продолжала идти пѣшкомъ. Звонили въ обѣднѣ. По дорогѣ попадались продавцы могильныхъ вѣнковъ и крестовъ изъ моху съ бумажными цвѣтами.

-- Изъ больницы подваливаютъ! говорили они.-- Голь перекатная! этимъ и предлагать не стоитъ. Господи Боже мой! Вѣдь задастся же эдакій денекъ, что ни одного обстоятельнаго покойника! Ну ужъ торговлишка!