Тихонов-Луговой Алексей Алексеевич - Не судил Бог!...

НЕ СУДИЛЪ БОГЪ!...

Волжскіе мотивы.

На высокомъ нагорномъ берегу Волги, недалеко отъ Козьмодемьянска, раскинулась богатая деревня Кленовка. Дворовъ тридцать вытянулись въ линію по гребню горы, а въ видахъ -- еще столько же составляютъ вторую улицу.

Крутымъ обрывомъ спускается въ этомъ мѣстѣ берегъ. Точно неприступная, голая крѣпостная стѣна, возвышается онъ надъ рѣкой. Толстые, красно-бурые пласты глины образуютъ эту стѣну, а между ними красивымъ узоромъ извиваются сѣрыя, сѣро-зеленыя, изрѣдка бѣловатыя полосы разныхъ породъ земли и камня. Широкій, отлогій скатъ служитъ подножіемъ обрыва.

Когда весной, въ половодье, Волга быстро мчитъ въ Каспію свои могучія волны,-- на крутизнѣ обрыва остается рѣзкая черта, промытая по высшему уровню воды; когда затѣмъ вода начнетъ сбывать,-- обнажается ровный, пологій скатъ, покрытый мелкой разноцвѣтной галькой, далеко катимой волнами по теченію рѣки и въ изобиліи разбрасываемой по широкому подножью нагорнаго берега; несется вмѣстѣ съ галькой и тяжелый булыжникъ, пока не застрянетъ гдѣ-нибудь въ ямкѣ, да такъ тутъ и останется; налетитъ на него другой и тоже заляжетъ вмѣстѣ съ товарищемъ, и, глядишь, скоро цѣлая груда большихъ и малыхъ камней соберется въ одной кучѣ; остановится на время убыль, остановится вода на одномъ уровнѣ, и новая правильная черта небольшимъ уступомъ пройдетъ вдоль всего берега, а тамъ опять начнется убыль и дальше выступаетъ изъ воды ровный скатъ, точно утрамбованный и усыпанный разноцвѣтными камнями -- только у самаго края, ближе къ водѣ, и то въ мелководье, проглядываютъ песчаныя полосы.

Вершина обрыва изрѣзана небольшими расщелинами, будто это и въ самомъ дѣлѣ зубчатая стѣна какого-нибудь колоссальнаго укрѣпленія. Потоками весенней снѣговой воды и ручьями лѣтнихъ грозовыхъ ливней промыты эти расщелины; но иногда въ которой-нибудь изъ нихъ пробьется родникъ, и тогда ручей, неизсякая зиму и лѣто, извивается по дну ея, прокладывая себѣ путь къ Волгѣ, расплываясь по крутизнѣ обрыва и углубляя постепенно свое русло. Весной онъ превращается въ бурный, шумящій потокъ, преодолѣвающій всякія преграды. Проходятъ годы, расщелина промывается все глубже и глубже; новые родники притекаютъ въ ручейку; снѣговая вода съ каждымъ годомъ стремится къ нему съ большаго и большаго пространства; едва замѣтный лѣтомъ ручеекъ становится съ каждой весной шумливѣй и грознѣй и, наконецъ, когда-то ничтожная расщелина превращается въ большой глубокій оврагъ. Скоро тучная, наносная почва береговъ оврага покрывается богатой растительностью. Упругій листъ дубняка темными пятнами выступаетъ на свѣтлой, вырѣзной листвѣ клена; густой кустарникъ орѣшника дружной семьей окружаетъ стройные стволы молодыхъ деревьевъ, а въ глубинѣ оврага тальникъ и плакучая ива наклоняютъ свои печальныя вѣтви надъ прозрачнымъ, холоднымъ ручьемъ, который то пробѣгаетъ подъ ихъ темными сводами, то опять вырывается на солнце и скользитъ, какъ змѣйка, по песчаному, усыпанному галькой дну, пока не добѣжитъ до матушки-Волги и не смѣшаетъ свою чистую струйку съ ея мутными волнами.

Въ жаркій лѣтній полдень хорошо укрыться отъ палящаго солнца и отдохнуть въ такомъ оврагѣ. Вонъ, пробираясь по ровной плоскости берегового ската, бредетъ мужикъ; за плечами котомка, на плечѣ большая пила; должно быть, пильщикъ, должно быть -- дальній. Усталъ бѣднякъ; растомилъ его полуденный зной; надавила плечи тяжелая ноша. Издали завидѣлъ онъ тѣнистый оврагъ и, ободренный, спѣшитъ поскорѣе добраться. Сядетъ онъ на берегу ручейка, въ холодокъ, развяжетъ свою суму, вынетъ краюху чернаго хлѣба, зачерпнетъ красной деревянной чашкой свѣжей ключевой водицы, трижды перекрестится и, не торопясь, примется за ѣду. Истомленное отъ долгой ходьбы, загорѣлое лицо оживится, опустившіеся углы губъ приподнимутся, взглядъ сдѣлается мягче. Кончитъ онъ свой убогій обѣдъ, выпьетъ еще чашку холодной воды, опять трижды перекрестится и, забравшись повыше по берегу оврага, заляжетъ гдѣ-нибудь въ кустахъ отдохнуть, положивъ подъ голову свою котомку. А ночью?! Какъ хорошо здѣсь ночью! Полный мѣсяцъ съ высоты небеснаго свода озаряетъ уснувшую землю. И зеленыя вѣтви, и трава, и красноватые обвалы глинистыхъ береговъ, и разбросанный то тутъ, то тамъ булыжникъ -- освѣщенные луннымъ свѣтомъ, принимаютъ какую-то волшебную окраску; деревья и кусты превращаются въ величественныя, загадочныя фигуры; по темно-зеленому дну оврага журчащій, не знающій покоя, ручеекъ переливается серебряной полоской. Чу! щелкнулъ соловей... еще... звучная трель прокатилась по кустамъ. Хороша ты соловьиная пѣсня, пѣсня любви... Хороша ты здѣсь -- въ глуши этого оврага. Это не то, что въ клѣткѣ, въ душной комнатѣ. Тамъ -- ты только грустное воспоминаніе о потерянномъ блаженствѣ, тамъ -- ты только успокоеніе наболѣвшаго сердца; здѣсь -- ты пѣснь торжествующей любви, здѣсь -- ты пѣснь красотѣ, поэзіи, свободѣ!.. Ты зовешь свою подругу. Она услышитъ -- она прилетитъ!.. А можетъ быть, и другая счастливая пара услышитъ твою призывную пѣснь и также всѣмъ сердцемъ отдастся любви...

Такой оврагъ былъ съ полверсты отъ Кленовки, внизъ по теченію Волги. А за нимъ, дальше, внизъ по рѣкѣ, опять шелъ изрѣдка пересѣкаемый расщелинами крутой обрывъ и терялся за изгибомъ рѣки. Вверхъ же по теченію, у самаго конца деревни, разстилалась большая долина между двухъ склоновъ нагорнаго берега; съуживаясь по направленію къ Волгѣ и расширяясь вглубь берега, она постепенно поднималась отлогимъ скатомъ и сливалась вдали съ окружающими ее горами. Длинныя, зелено-золотистыя полосы зрѣющей ржи, овса, ячменя и изрѣдка то красноватыя, то еще бѣлыя полосы отцвѣтающей гречи виднѣлись по всей долинѣ и замывающимъ ее склонамъ горъ. Красива эта картина! Точно громадные разноцвѣтные ковры, одни вдоль, другіе поперегъ, раскиданы по горамъ и ждутъ гостей. А когда въ вечеру, послѣ жаркаго дня, благоуханіе цвѣтущей гречихи распространится въ похолодѣвшемъ воздухѣ, то такъ бы и бросайся въ объятія этой чарующей дали,-- чувствуешь, что прекрасенъ Божій міръ... И хочется жить, и хочется счастья себѣ и другимъ...

-----

Іюль въ концѣ. Солнце клонится въ западу. Широкая полоса тѣни уже покрыла крутизну берега и часть рѣки. По узенькой тропинкѣ, вьющейся отъ конца деревни къ Волгѣ, спускается молодая дѣвушка. Ей лѣтъ восемнадцать или немного больше. Красивое полное лицо дышетъ здоровьемъ; въ большихъ голубыхъ глазахъ свѣтится доброта, спокойствіе и вмѣстѣ съ тѣмъ какая-то увѣренность въ себѣ -- даже какъ будто удаль. Высокая, статная, крѣпкая дѣвушка, она сразу приковываетъ въ себѣ вниманіе. Нарядъ ея напоминаетъ зажиточную мѣщанку. Изъ подъ свѣтлаго, ситцеваго платья выглядываютъ высокіе полусапожки, на плечахъ накинуть розовый, шелковый платочекъ, на шеѣ черныя бусы; густая, темнорусая коса свернута широкимъ кольцомъ на ничѣмъ непокрытой головѣ. Бережно ступаетъ дѣвушка по крутой тропинкѣ, а подъ вліяніемъ толчковъ отъ ходьбы, изгибается и покачивается перекинутое у нея чрезъ плечи длинное коромысло, съ навѣшанными по концамъ его кучами бѣлья.

Она спустилась въ рѣкѣ и взошла на привязанный у берега плотъ. Сложивъ свою ношу на устроенную среди плота на столбикахъ перевладинку, она засучила рукава и принялась полоскать бѣлье, выколачивая его тяжелымъ березовымъ валькомъ. Точно выстрѣлы, раздавались удары валька надъ рѣкой, а красавицѣ какъ будто любы были эти звуки, и она мѣрно, отчетливо, привычной рукой опускала валекъ на мокрое полотно: разъ, два; разъ, два... Добрая половина бѣлья была готова, когда дѣвушка дала себѣ роздыхъ. Незамѣтно было въ ней утомленія; только лицо горѣло яркимъ румянцемъ, только волосы немного растрепались и спустились небольшой прядкой на мокрый лобъ, да капля горячаго пота скатилась со щеки и упала на руку. Дѣвушка, оперлась на перекладину и стала смотрѣть вдаль.

Широко разливалась передъ ней Волга. Хотя теперь рѣка и была въ берегахъ, но въ этомъ мѣстѣ она всегда широка. Погода стояла тихая. Гладкая поверхность рѣки не шелохнется; только изрѣдка кое-гдѣ выскочитъ, играя, рыбка и скроется опять въ воду, оставляя за собой небольшую рябь. Какъ въ зеркалѣ, отражаются въ рѣкѣ и противуположный берегъ, и синее небо, и неподвижныя кучки бѣлыхъ, перистыхъ облаковъ. За рѣкой далеко-далеко разстилаются большіе поемные луга. Цѣлое море воды бушуетъ весной въ половодье на этихъ лугахъ, цѣлое море зеленой травы волнуется здѣсь въ началѣ лѣта, а теперь трава, уже скошена и только по всему широкому пространству разставлены величавые стога свѣжаго, душистаго сѣна. За лугами -- вѣковой сосновый лѣсъ темно-синей полосой тянется по краю неба, и конца ему не видно.

Теперь солнце спустилось еще ниже; тѣнь съ нагорнаго берега легла уже и на луга, и только ближе въ лѣсу золотистой лентой догораютъ послѣдніе лучи заходящаго свѣтила.

Молодая дѣвушка любовалась на знакомую ей картину, и, вѣрно, какая-нибудь хорошая мысль мелькнула у ней въ головѣ, потому что на губахъ появилась на мгновеніе легкая улыбка.

Вдали, внизъ по рѣкѣ, засинѣлся дымокъ: то бѣжалъ снизу пароходъ. Прикрывъ рукой глаза, по привычкѣ, какъ бы заслоняясь отъ солнца, хотя оно совсѣмъ ей не мѣшало, дѣвушка стала всматриваться въ приближающійся пароходъ. Но, вотъ, она замѣтила, что влѣво отъ него, близъ лугового берега, показалась маленькая черная точка и все вниманіе красавицы разомъ сосредоточилось на ней. Долго не спускала она глазъ съ этой точки; потомъ, какъ бы опомнившись, схватилась опять за валекъ и снова начала отбивать громкіе удары по мокрому бѣлью. Спорилась работа, быстро падалъ и поднимался валекъ, но машинально все это дѣлали руки, а мысли дѣвушки были заняты не работой и не окружающимъ. Она не замѣтила приблизившагося уже парохода, не слыхала, погруженная въ свои думы, мѣрнаго стука пароходныхъ колесъ, не слыхала тихой пѣсенки, которую тянулъ, сидя на якорной цѣпи, сторожевой матросъ. Близко, почти возлѣ берега, прошелъ мимо нея пароходъ и только когда разбѣжавшіяся изъ-подъ колесъ волны, лѣнясь и опережая другъ друга, выскочили съ разбѣга на берегъ, только тогда очнулась дѣвушка и взглянула вслѣдъ удаляющемуся пароходу. Черная точка, показавшаяся ей вначалѣ рядомъ съ нимъ, осталась теперь далеко назади; но она тоже росла и приближалась, и теперь уже можно было ясно различить рыбацкую лодку и сидящаго въ ней человѣка. Дѣвушка, кажется, узнала гребца и съ улыбкой стала слѣдить за лодкой, которая все приближалась въ нагорному берегу и, наконецъ, приткнулась въ песокъ у того мѣста, гдѣ впадалъ въ Волгу бѣжавшій изъ оврага ручеекъ. Человѣкъ выскочилъ изъ лодки, вытащилъ ее наполовину на берегъ, взялъ весло и скрылся съ нимъ въ оврагѣ. Черезъ нѣсколько минутъ онъ вышелъ оттуда, но уже безъ весла, которое онъ, очевидно, спряталъ въ кустахъ, и пошелъ вдоль по скату берега, приближаясь въ плоту, на которомъ работала дѣвушка.

Это былъ молодой, красивый парень, средняго роста, худощавый, но крѣпко сложенный. По выразительнымъ, смуглымъ отъ загара, правильнымъ чертамъ его довольно длиннаго лица, его можно было принять за южанина. Это впечатлѣніе еще болѣе усиливалось тѣмъ, что у парня были густые, темные, почти черные, слегка вьющіеся волосы, небольшіе черные усики и рѣдкая, чуть пробивающаяся, бородка. Тонкія, черныя брови правильной дугой изгибались надъ умными, какъ угольки, горящими глазами. Голова его была ничѣмъ не покрыта, и загаръ равномѣрно лежалъ на всемъ лицѣ; только шея была темнѣе лица, а изъ-подъ растегнувшагося ворота рубахи видна была бѣлая грудь, да черный гайтанъ отъ креста. Одѣтъ онъ былъ въ синей пестрядинной рубахѣ и такихъ же шароварахъ. На старенькомъ шнуркѣ, служившемъ поясомъ, болтался небольшой мѣдный гребешокъ. Черезъ плечо, на тонкой веревочкѣ, висѣлъ довольно объемистый лубочный кузовъ и оттуда торчала крапива. Босыми ногами, парень смѣло ступалъ по галькѣ откоса.

Издали завидѣвъ смотрѣвшую на него дѣвушку, парень привѣтливо кивнулъ ей головой, и ея ясная улыбка говорила безъ словъ, что встрѣча была желанная.

-- Богъ помочь, Матрена Матвѣвна!-- крикнулъ парень, подходя ближе.

-- Спасибо, Петя!-- здравствуй. Что, съ рыбой?

-- Да. Хочу къ Матвѣю Савельичу зайти. Дома?

-- Дома.

-- Придешь ужо-тка?-- вполголоса промолвилъ парень, послѣ короткаго молчанія.

-- Приду.

Парень лукаво улыбнулся, дѣвушка отвѣтила ему тѣмъ же. Онъ слегка поклонился ей и пошелъ бойкими шагами въ тропинкѣ въ деревню. Дѣвушка мелькомъ посмотрѣла ему вслѣдъ и быстро принялась доканчивать свою работу:-- заговариваться и засматриваться было нельзя, потому что по тропинкѣ, на-встрѣчу Петру, спускались двѣ бабы съ ведрами за водой.

-----

Богатый мужикъ Матвѣй Савельичъ. Первый, что ни на есть мужикъ въ Кленовкѣ. Да ужъ и не мужикъ онъ, а купцомъ глядитъ. Торгуетъ онъ въ своей деревнѣ чаемъ, сахаромъ, ситцемъ и всякимъ крестьянскимъ товаромъ. Изъ всѣхъ сосѣднихъ деревень въ его лавку мужики и бабы идутъ и ѣдутъ. Заглядишься на Матвѣя Савельича, какъ стоитъ онъ за прилавкомъ въ свѣтлой ситцевой рубахѣ, пояскомъ съ молитвой подпоясанной, сѣдую бороду поглаживаетъ, бабамъ ситцы отмѣриваетъ, надъ молодухами подшучиваетъ, съ "запасомъ" платья шить имъ совѣтуетъ. Однако, отъ крестьянства не отстаетъ Матвѣй Савельичъ. "Отцы, говоритъ, землей кормились -- и намъ землю бросать не слѣдъ". Запашку онъ ведетъ небольшую по тому, что на работниковъ надежда плохая, сыновей нѣтъ, а самому въ полѣ работать недосужно. Иногда и самъ выѣдетъ въ поле съ сохой, а то все больше работники.

Одна у Матвѣя Савельича дочь -- Матрена. Любитъ онъ ее, крѣпко любитъ, а баловать не балуетъ. Крутъ и строгъ старикъ, На крестьянскую полевую работу дѣвку не неводятъ, развѣ что сама, въ охотку, пожать пойдетъ, а домашней работы много на ней лежитъ. Давно Богъ мать прибралъ, и Матрена давно въ дому за хозяйку. Есть у нихъ въ семьѣ старуха-тетка, старшая сестра Матвѣя Савельича, да стара ужъ очень и мало гдѣ въ хозяйствѣ подсобить. И не тяготится Матрена работой: не обидѣлъ ее Господь здоровьемъ и силой. Любо-дорого, какъ Матрена хозяйство править, какъ все у ней спорится. Встанетъ ранымъ-рано, печь затопить, коровушекъ подоить, въ поле выгонитъ; за водой на Волгу сходить, стряпать примется. Придетъ обѣдъ, сядутъ за столъ отецъ и тетка, да два работника, а Матрена имъ прислуживаетъ, а потомъ и сама подсядетъ. Уберется по дому, идетъ на Волгу -- бѣлье полощетъ, а вечеръ придетъ, отъужинаютъ,-- Матрена на огородѣ пѣсни поетъ.

Не нарадуется старикъ, глядя на дочку. Держится онъ крѣпко своего крестьянства, а какъ задумаетъ, что Матрена невѣста, такъ мысли сейчасъ въ городъ и перекинутся. Не охота Матвѣю Савельичу отдать Матрену за мужика. Есть у него на примѣтѣ въ Нижнемъ хорошій женихъ -- купеческій племянникъ -- его прочитъ Матвѣй Савельичъ въ мужья Матренѣ. У дяди его Матвѣй Савельичъ товаръ закупаетъ и давно къ Якову присматривался; еще мальчикомъ его зналъ, а теперь Яковъ Ивановичъ молодецъ-молодцомъ выросъ; парень -- что красная дѣвица, и къ нему должна перейти вся торговля дядина. А дядя ужъ старь, крѣпко старъ стаетъ. И Якову Матрена поглянулась. Какъ пріѣзжала она въ позапрошломъ году вмѣстѣ съ отцомъ на ярмарку, побывали они у Якова дяди, такъ съ тѣхъ поръ парень частенько про дѣвку поминаетъ. Матвѣй Савельичъ въ сурьезъ рѣчи объ этомъ дѣлѣ не заводитъ, до времени молчитъ-помалчиваетъ, а замѣтилъ, что и Яковъ, и дядя его не прочь съ нимъ породниться. А Яковъ, какъ только пріѣхалъ послѣ того Матвѣй Савельичъ опять въ Нижній, то и твердитъ ему, что сколь ни выдалъ онъ въ городѣ красавицъ, а супротивъ Матрены Матвѣевны ни одна не выстоитъ.

Частенько думаетъ Матвѣй Савельичъ думу крѣпкую и не знаетъ, на что рѣшиться. И жаль ему дочку изъ дому выпустить, а самому бобылемъ остаться, и Яковъ въ деревню не пойдетъ -- да и не къ чему; а самому въ городъ перебраться -- на старости лѣтъ съ землей разстаться -- не хочется. Да отчего, вѣрно, не подѣлаешь, участь такая дѣвичья: -- подросла -- и изъ гнѣздышка вонъ.

Думаетъ и то Матвѣй Савельичъ, что, ежели благословитъ Богъ выдать Матрену за Якова,-- будетъ у него и въ Нижнемъ своя семья, свой кровъ. Будетъ онъ по-чаще къ Матренѣ навѣдываться, будетъ и она съ мужемъ къ нему въ деревню наѣзжать. И чѣмъ дальше, тѣмъ больше склоняется старикъ къ тому, чтобъ устроить свадьбу дочери съ Яковомъ; и твердо рѣшилъ онъ въ нынѣшнюю же ярмарку сладить это дѣло -- просватать Матрену.

Да не то думаетъ Матренушка.

Ой, вы думы, думы дѣвичьи!-- кто васъ узнаетъ, кто разгадаетъ васъ, своенравныя.

-----

Внизъ по Волгѣ, версты двѣ ниже Кленовки, на луговой сторонѣ и поотдаль отъ берега, представляющаго въ этомъ мѣстѣ широкую песчаную отмель, пріютилась небольшая деревнюшка. Жители ея, частію -- рыбаки, частію уходятъ бурлаками на плотахъ, а по зимамъ работаютъ въ бору, на вырубкахъ. Бѣдно живетъ деревня; бѣдна и избушка, въ которой живетъ со своей старухой матерью рыбакъ Петръ. Перебиваются они, какъ Богъ пошлетъ, изо дня въ день, изъ мѣсяца въ мѣсяцъ. Зимой Петръ ходитъ на боръ, но не рубить, а за прикащика -- помощникомъ къ старшому:-- считаетъ и мѣряетъ вершки у бревенъ, наблюдаетъ за укладкой и мѣрой дровъ, сторожитъ. Отецъ его, какъ живъ былъ, тоже на бору работалъ; тогда у нихъ лошаденка была, бревна въ пристани подлаживали, и Петръ, еще ребенкомъ, ходилъ съ отцомъ въ боръ. Парнишка онъ былъ вострый, красивый, хорошій. Прикащикъ, у котораго дома былъ такой же сынишка, любилъ Петьку, ласкалъ его и, между дѣломъ, училъ его грамотѣ. Скоро мальчуганъ сталъ бойко читать и писать и выучился класть на щетахъ. Петру было двѣнадцать лѣтъ, когда отецъ его умеръ послѣ тяжелой зимней работы, и онъ остался вдвоемъ съ матерью; работать на вырубкѣ онъ еще не могъ, поэтому лошадь продали, а Петръ, благодаря расположенію къ нему приказчика и благодаря своей грамотности, сталъ зарабатывать рублей семь, восемь въ мѣсяцъ, служа въ качествѣ подручнаго при пріемкѣ вырубленнаго лѣса. Лѣтомъ онъ ловилъ рыбу, частію для себя, а частію продавалъ въ Кленовкѣ, гдѣ народъ былъ позажиточнѣе. Старуха мать пряла нитки, вязала сѣти и продавала ихъ рыбакамъ. Въ послѣдніе года лѣсной прикащикъ не разъ предлагалъ Петру отправиться вмѣстѣ съ нимъ на плотахъ до Самары и Царицына, обѣщалъ пристроить его тамъ у купцовъ "къ дѣлу" и представлялъ ему всѣ выгоды. Да не хотѣлъ Петръ покинуть родной деревни, не хотѣлъ разстаться съ рыбной ловлей, со своей рыбацкой лодкой; не хотѣлъ покинуть старуху-мать, а пуще всего не хотѣлъ онъ покинуть оврагъ у Кленовки, не хотѣлъ лишиться тѣхъ сладкихъ, любовныхъ часовъ, которыя онъ проводилъ по ту сторону Волги съ зазнобушкой.

Частенько продавалъ Петръ рыбу Матвѣю Савельичу. Любилъ его старикъ. Полюбила Петра и Матрена. Сначала просто, какъ и отецъ, она чувствовала къ нему простое расположеніе, но мало-по-малу крѣпко полюбился ей красивый парень и скучаетъ Матрена, если долго не видитъ его. Стала она ходить на берегъ, когда онъ пріѣзжалъ съ рыбой съ того берега или прямо съ улова; подъѣзжалъ и онъ къ ней въ лодкѣ, когда она полоскала на плоту бѣлье; но всѣ эти встрѣчи были коротки, да и на людяхъ. Но разъ Матрена ушла далеко по берегу, до самаго оврага и засидѣлась тамъ. Петръ въ это время тоже подъѣхалъ къ этому мѣсту, и они встрѣтились. Съ тѣхъ поръ они на-вѣки полюбили другъ друга. Долго думали какъ сказать старику, чтобъ онъ повѣнчалъ ихъ, но все не рѣшались. Горденекъ былъ Матвѣй Савельичъ -- не захочетъ онъ отдать Матрену за рыбака, за голыша. Но надѣялась Матрена на то, что одна она у отца, что любитъ онъ ее, что и Петръ парень хорошій,-- авось, отецъ и согласится.

А Матвѣй Савельичъ все чаще и чаще, шутя, поговаривалъ дочкѣ, что въ Нижнемъ на ярмаркѣ ей жениха купитъ.

Частенько пріѣзжалъ Петръ съ того берега въ Кленовку, частенько вытаскивалъ онъ свою лодку на песокъ у оврага. Прошло лѣто, пришла осень, подули вѣтра; но ни вѣтеръ, ни дождь, ни волны не останавливали смѣльчака. Въ условный день, лишь сядетъ солнце, переплывалъ онъ Волгу и шелъ въ оврагъ поджидать свою Матрену Матвѣевну. Сердце билось сильнѣе, ноги двигались быстрѣе, какъ шелъ онъ изъ дому къ лодкѣ; веселѣе работало весло, когда плылъ онъ на свиданіе. Отвага, счастіе и нетерпѣніе такъ и свѣтятся тогда въ его глазахъ. Встрѣтится ему на пути пароходъ -- не дастъ онъ ему пересѣчь себѣ дорогу: подъ самымъ носомъ парохода проскользнетъ лодка Петра и заколыхается въ бѣгущихъ изъ-подъ колесъ волнахъ. Обругаетъ его капитанъ, а Петру любо, весело, и дальше плыветъ онъ, забывая о пароходѣ. Дорого сознаніе одержанной побѣды, сладко сознаніе собственной удали,-- такъ сладко, что ради этого удовольствія не боится иногда человѣкъ и жизнью рискнуть.

Пришла зима. Петръ опять проработалъ ее на бору и лишь на святкахъ приходилъ домой и побывалъ въ Кленовкѣ; съ Матреной едва удалось ему и повидаться, и то -- на вечерахъ, да въ Крещенье за воротами. Но только-что разлилась Волга, только-что сплыли плоты и зазеленѣла травка,-- Петръ и Матрена опять стали встрѣчаться въ оврагѣ.

-----

Свечерѣло. Въ воздухѣ пахнуло свѣжестью. На темномъ безоблачномъ небѣ зажглись одна за другой звѣздочки. Легкій туманъ разостлался по лугамъ за Волгой. Смолки послѣдніе звуки хороводной пѣсни. Тихо на рѣкѣ; неподвиженъ воздухъ.

Подъ нависшими вѣтвями густо разросшихся ветлъ совсѣмъ темно въ оврагѣ. Какъ-то таинственно, чуть слышно, журчитъ ручеекъ и жутко становится въ этой глуши среди нѣмого величественнаго покоя природы.

Тамъ, гдѣ ручеекъ, встрѣтивъ на пути своемъ большой обвалъ, огибалъ его серебрянымъ кольцомъ, было единственное плоское мѣсто среди крутыхъ береговъ оврага. Небольшая площадка заросла невысокой травой. Два клена и рябина распустили надъ ней свои вѣтви, а со стороны, противоположной ручью, сплошной стѣной разросся орѣшникъ. А кругомъ все глушь, глушь и глушь.

Здѣсь, сидѣли Петръ съ Матреной.

Матрена наклонила въ плечу его свою голову и вполголоса шепчетъ ему успокоительныя рѣчи. Некому подслушать ихъ, но громкое слово не срывается съ устъ, какъ-бы боясь нарушить торжественную тишину.

-- Все-то думается мнѣ, не подастся старикъ,-- уныло шепчетъ Петръ.

-- Полно, полно, Петя!-- отвѣчаетъ Матрена, пощипывая одной рукой кончикъ накинутаго на плечи пестраго платочка,-- слушать тебя не хочу. Самъ ты знаешь, какъ тятенька любитъ меня... и тебя тоже онъ всегда любилъ. Что-жъ, что у тебя бѣдно. Не мнѣ къ тебѣ въ деревню-то идти -- ты къ намъ въ домъ-то войдешь. А я, окромя тебя, ни за кого не пойду. Такъ и тятенькѣ скажу... А что противъ тебя-то сказать можно? Радоваться надо, что хорошій парень въ домъ войдетъ. Изъ городу что-ли тятенька кого въ домъ-то возьметъ. Такъ кто пойдетъ въ деревню-то.

-- Кому охота.

-- А у насъ здѣсь, самъ знаешь, никого подходящихъ нѣтъ. Развѣ что Никитка Савеловъ -- такъ и тятенькѣ онъ не по мысли, а я... сказано тебѣ, окромя тебя -- ни за кого. А на сторону меня отдать и самъ, поди-ка, тятенька не захочетъ.

-- Нешто любо ему будетъ одному-то съ теткой Анной остаться.

-- Братовей, сестеръ у меня нѣтъ, у тебя тоже одна матушка -- чего еще лучше надо?

-- А ужъ какъ я-то тебя беречь буду, Матреша,-- нѣжно шепчетъ Петръ:-- кажется, больше не знай чего...

-- Ты матушкѣ-то сказывалъ?-- Что она-то говорить?

-- Что говоритъ!-- плачетъ.

-- Ну?!

-- Рада, вишь-ти, больно, да боится, что Матвѣй Савельичъ, узнавши, осерчаетъ, и пути у насъ не будетъ.

-- Ну тебя! не каркай! милостивъ Богъ, упрошу. А, можетъ, и напрасно сумлѣваемся. Тятенька, можетъ, и не поперечитъ. Дай срокъ: теперь и зачинать нечего -- завтра тятенька на ярмонку уѣзжаетъ, а какъ вернется съ ярмонки -- посылай матушку сватьей.

-- Что матушка... сробѣетъ, не скажетъ... я самъ Матвѣю Савельичу въ ноги поклонюсь. Заслужу, молъ, я, какъ передъ Богомъ... Силой что ли Господь обидѣлъ? Грамотѣ тоже знаю. Хоть тебѣ въ лавкѣ торговать, хоть тебѣ землю пахать. И замѣсто батрака и замѣсто сына заслужу-де, Матвѣй Савельичъ! Не откажи, молъ! Какъ передъ Богомъ, заслужу. А что-де, за Матрену Матвѣевну -- такъ не токмо что что: душу отдамъ.

Петръ приподнялся немного, выпрямившись всѣмъ туловищемъ и опершись руками на траву. Послѣднія слова его громко прозвучали въ ночной тишинѣ.

-- Голубчикъ ты мой, Петръ Ильичъ! все, все будетъ по нашему,-- шептала Матрена.

Долго затѣмъ длилось молчаніе. Петръ и Матрена погрузились въ сладкую думу о томъ, что все, все будетъ по ихнему. Перекинувъ чрезъ плечо свою волнистую, густую косу, Матрена расплетала и заплетала ее, а Петръ смотрѣлъ на мигавшую ему сквозь вѣтви деревьевъ яркую звѣздочку, думая о своемъ будущемъ житьѣ, да о томъ, продавать ли свою избушку, когда онъ самъ вмѣстѣ съ матерью къ Матвѣю Савельичу въ домъ жить перейдетъ.

Свѣтлой полоской прокатилась вдругъ передъ нимъ по небу падающая звѣздочка.

"Упала, да не моя",-- подумалъ Петръ, замѣтивъ, что звѣздочка, на которую онъ смотрѣлъ, осталась на своемъ мѣстѣ.

И снова сталъ онъ думать о предстоящей перемѣнѣ въ жизни, о приготовленіяхъ къ свадьбѣ, о сбереженныхъ на этотъ случай грошахъ и о всемъ, что непрерывной цѣпью вязалось въ мысляхъ одно за другимъ, начинаясь и кончаясь думой о Матренушкѣ.

-- А, вѣдь, какъ поженимся, въ оврагъ-то ходить наврядъ будемъ,-- смѣясь, промолвила Матрена.

Петръ приподнялся, словно разбуженный и пересѣлъ рядомъ съ Матреной.

-- А кто не велитъ?-- захотимъ пойдемъ. Придемъ сюда, да вспомянемъ, какъ теперь здѣсь сиживали.

-- Мы съ тобой вмѣстѣ на косьбу ходитъ будемъ,-- ласкаясь, шепчетъ Матрена,-- подъ свѣжими стогами отдыхать.

-- Лѣтомъ на сѣнникѣ спать-то будемъ...

-- А теперь, вонъ, тятенька на сѣнникъ-то меня не пускаетъ, на-силу въ чуланчикѣ спать-то позволилъ. Ты знаешь, я, вѣдь, сейчасъ въ чуланчикѣ сплю -- въ сѣняхъ.

-- Сейчасъ-то ты сидишь съ милымъ дружочкомъ, подъ ракитовымъ кусточкомъ,-- засмѣялся Петръ.

Вдругъ гдѣ-то хрустнулъ сучокъ. Оба вздрогнули. Съ дерева вспорхнула какая-то птица и полетѣла въ чащу, задѣвая крыльями за вѣтви и верхушки кустовъ.

-- Ой, какъ я испужалась! говорятъ, отстань, озорникъ!-- вскрикивала Матрена, колотя по рукамъ неунимавшагося Петра.

-- Ахъ, Матреша, Матреша! Кажись, раздавилъ бы тебя, да и самъ тутъ же умеръ,-- шепталъ Петръ.

На время опять воцарялось молчаніе. И опять мысли о будущемъ пестрой вереницей понеслись передъ Петромъ и Матреной.

-- Мы съ тобой на будущій годъ на ярмонку за товаромъ вмѣстѣ съ тятенькой поѣдемъ,-- начала Матрена.

-- Давно охота мнѣ въ Нижнемъ побывать,-- оживленно заговорилъ Петръ:-- я такъ чувствую, что могу я этой самой торговлей заниматься... А то вотъ бы еще Матвѣю Савельичу лѣсомъ начать торговать. Могъ бы я ему послужить. Чего, почемъ купить -- это я все могу. Теперь, примѣрно, здѣсь участокъ на вырубку взять и сплавить бы въ Самару. Оголоовскій прикащикъ сказываетъ, годомъ тамъ хорошія цѣны платятъ. Эхъ, Матрёша!.. кабы да только по нашему сбылось -- зажили бы мы съ тобой.

-- Желанный ты мой! Касатикъ ты мой! какъ только пріѣдетъ тятенька, все устроимъ. Бухнусь ему въ ноги, до тѣхъ поръ не встану, пока не благословитъ.

-- Мамынька моя теперь кажинный вечеръ угоднику Матвѣю молится, чтобъ Матвѣя-то Савельича, знашь, къ согласію привелъ.

-- Мы съ тобой, Петя,-- продолжала, немного помолчавъ, Матрена,-- денегъ понакопимъ, тамъ на верху, возлѣ оврага, у лѣсничаго мѣсто на года возьмемъ и тутотка пчельникъ поставимъ...

-- И пречудесно. А маминьку мою доглядывать посадимъ; лѣтомъ-то хорошо ей будетъ здѣсь -- сиди, да сиди, пчелъ карауль, да сѣти плети.

Коротка лѣтняя ночь. Уже отблескъ занимающейся зари свѣтло-розовой полосой разлился по верхушкамъ далекаго сосноваго бора, когда Петръ вытаскивалъ свою лодку на песчаную отмель на другомъ берегу. Матренѣ путь былъ ближе -- пока Петръ переплывалъ Волгу, она уже успѣла забыться сномъ на своей постелькѣ. Но не надолго. Рано подняла ее старуха-тетка. Надо было собирать въ дорогу уѣзжавшаго на ярмарку Матвѣя Савельича.

-----

Веселый, довольный, хотя и насквозь промокшій отъ дождя вернулся Матвѣй Савельичъ съ ярмарки.

-- Ну, ужъ и погодка! Чтой-то, Господи! Хуже глубокой осени,-- говорилъ Матвѣй Савельичъ, подъѣзжая къ воротамъ дома и вылѣзая изъ телѣжки:-- на пароходѣ-то ладно было ѣхать-то; нынче на американскихъ и третій-то классъ кругомъ закрытый, а вотъ тутъ, натко-съ -- какъ зарядило отъ самаго Козьмодемьянска, такъ, почитай, до самой Кленовки такъ и льетъ, и льетъ на плечи-то. Сухой нитки, знать-то, не осталось. Нѣтъ,-- безпремѣнно надо кожанъ купить.

-- И который годъ ты тятенька собираешься купить-то его,-- ласково упрекала отца сіяющая отъ радости Матрена, которая, еще издали заслышавъ колокольчики, давно выбѣжала за ворота.

-- Да все какъ будто не къ лицу въ крестьянствѣ-то... Ну, да ништо, купить, купить надо,-- продолжалъ Матвѣй Савельичъ, улыбаясь и весело поглядывая на Матрену.

Матрена, между тѣмъ, торопилась отворить ворота, вынуть подворотню и пропустить телѣжку.

Когда телѣжка въѣхала во дворъ, Матвѣй Савельичъ вынулъ изъ нея старенькій ручной сакъ-вояжъ и подушку и передалъ ихъ Матренѣ; потомъ, снявъ покрывавшую сѣно кожу, досталъ изъ-подъ сѣна еще туго набитый холщовый мѣшокъ и какой-то кулекъ, изъ котораго торчали свертки въ желтой оберточной бумагѣ. Захвативъ все и указавъ ямщику мѣсто, гдѣ поставить подъ навѣсомъ лошадей, Матвѣй Савельичъ направился въ домъ. Войдя въ горницу, онъ сложилъ на лавку свою поклажу и, повѣсивъ на гвоздь шапку, трижды перекрестился и поклонился висѣвшимъ въ углу закоптѣлымъ иконамъ.

-- Ну, теперь здорово, дочка, здорово, Анна,-- обратился Матвѣй Савельичъ въ домашнимъ.

-- Здравствуй, тятенька; хорошо ли съѣздилъ,-- привѣтствовала его ласково Матрена.

-- Здравствуй, батюшка, Матвѣй Савельичъ,-- кланяясь въ поясъ, прошамкала старуха, сестра его,-- ой, да и перемокъ же ты, голубчикъ. Ишь, вѣдь, непогодь сегодня какая. Глянько-съ, такъ и течетъ съ тебя.

Дѣйствительно, на томъ мѣстѣ, гдѣ стоялъ Матвѣй Савельичъ, съ кафтана его натекла уже порядочная лужа.

-- Прохлестало -- нечего сказать,-- говорилъ, распоясываясь, Матвѣй Савелфчъ,-- хлѣбъ-отъ весь убрали съ поля?

-- Весь давно свезли, тятенька. Хорошо убрали,-- отвѣтила Матрена.

Все не отходя отъ порога, Матвѣй Савельичъ сталъ снимать съ себя мокрый армякъ и грязные сапоги. Подъ толстымъ, желтаго сукна, армякомъ былъ надѣтъ кафтанъ изъ казинета; то и другое промокло насквозь. Матвѣй Савельичъ снялъ и кафтанъ и остался въ одной жилеткѣ, изъ-подъ которой виднѣлась надѣтая на выпускъ ситцевая бѣлая съ мелкими розовыми крапинками рубаха, мѣстами также промокшая. Матрена подала Матвѣю Савельичу другіе сапоги, а всю мокрую одежду унесла сушить въ кухню, въ заднюю избу, по другую сторону сѣней.

Передняя часть избы Матвѣя Савельича состояла изъ большой горницы по серединѣ и двухъ маленькихъ отдѣленій по обѣимъ сторонамъ ея за тонкими перегородками. Одна изъ этихъ комнатокъ служила спальней Матвѣю Савельичу, а въ другой помѣщались старуха Анна Савельевна съ Матреной. Но лѣтомъ, до поздней осени, Матрена обыкновенно спала въ чуланчикѣ, у самаго выхода на крыльцо.

Поставивъ въ кухнѣ самоваръ, Матрена стала собирать для отца ужинъ и понесла въ горницу скатертку, чайную посуду, хлѣбъ, соль и ложки.

Теперь Матвѣй Савельичъ сидѣлъ на лавкѣ за столомъ, въ переднемъ углу подъ иконами, разговаривая съ сестрой.

Когда Матрена разставила на столѣ посуду, Матвѣй Савельвчъ велѣлъ ей подать ему лежавшій на лавкѣ, у дверей, привезенный имъ съ собой кулекъ и, вынувъ изъ него два свертка, подалъ одинъ изъ нихъ сестрѣ, другой дочери.

-- Вотъ вамъ обновы: это съ собой привезъ, а тамъ тебѣ, Матрена, еще кой-что съ товаромъ привезутъ.

-- Спасибо, тятенька, спасибо, родной,-- говорила, вся закраснѣвшись, Матрена, весело трижды цѣлуя отца въ обѣ щеки.

-- Спасибо тебѣ, кормилецъ,-- благодарила Анна Савельевна, вставая и низко кланяясь брату:-- и на что ты меня старуху балуешь; куда ужъ мнѣ обновы-то, въ гробъ ужъ пора; ей, вонъ, Матренушкѣ-то, лучше бы еще, замѣсто моей-то обновы, купилъ,-- шамкала старуха.

Однако, она не утерпѣла, расковыряла бумагу и, поднеся къ окошку, разсматривала, прищурясь, обнову.

-- Ты что запоздалъ-то, тятенька?-- говорила между тѣмъ, Матрена, развертывая и любуясь подаркомъ:-- вчерась утромъ Королевъ изъ Козьмодемьянска пріѣхалъ, сказывалъ, тебя видѣлъ,-- такъ мы тебя еще вечоръ въ обѣдъ ждали... Ай, да никакъ шерстяное!-- всплеснула она руками:-- тятенька, да ужъ больно хорошо! Да на что ты такого дорогого купилъ!

-- Что-жь, любо что ли?

-- Чего не любо, тетенька, погляди-ка, погляди,-- поднесла Матрена кусокъ матеріи старухѣ.

Чтобъ лучше разсмотрѣть подарокъ, Матрена бросилась зажигать висѣвшую съ потолка лампу, такъ какъ начинало уже темнѣть.

-- Да что запоздалъ,-- сталъ разсказывать Матвѣй Савельичъ въ отвѣтъ на первоначальный вопросъ Матрены:-- дождикъ, вишь, задержалъ. Товары всѣ я вмѣстѣ съ собой на американскомъ пароходѣ привезъ. Сгрузили мы это ихъ въ Козьмодемьянскѣ на конторку. Нашелъ я извощиковъ сюда -- Николая, знаешь, лысаго-то. Ну и хотѣлъ, чтобы, значитъ, вмѣстѣ съ товарами ѣхать. Да куда-те! Насилу выбрали время съ конторки на постоялый дворъ-то перевезти. Такъ это и льетъ, такъ и льетъ, какъ изъ ведра. И что это сдѣлалось? Никогда, кажись, объ эту пору такого дождя не бывало... Ну, по дождю-то везти и нельзя, потому сахаръ тамъ есть, опять же пряники и ситцы подмочить можетъ. Укрыли мы все это, увязали рогожами, да такъ подъ навѣсомъ въ телѣгахъ на постояломъ дворѣ и оставили. Ждалъ это, ждалъ я сегодня, чтобъ вёдро настало, такъ и не дождался -- уѣхалъ. А завтра, коли чуть поменьше дождь будетъ, Николай на десяти подводахъ товаръ подвезетъ... Ничего -- мужикъ вѣрный: доставитъ въ сохранности.

Въ горницу вошелъ работникъ и поставилъ на столъ кипящій самоваръ.

-- Здоровенько ли пріѣхалъ, Матвѣй Савельичъ,-- отвѣсилъ онъ поклонъ хозяину.

-- Здравствуй, Иванъ, спасибо, ничего; перемокъ, вишь, больно. Что ямщику-то сѣна дали, что ли?

-- Нѣтъ еще; не выстоялись кони-то.

-- Ты дай ему сѣнца-то. Матрена, поужинать-то ему тоже ужо собери. Ночуетъ онъ у насъ. Примаялись кони-то.

-- Ладно, тятенька.

Работникъ вышелъ.

Матвѣй Савельичъ принялся за чаепитіе.

Весело было на душѣ у Матрены, когда слушала она разсказъ отца о ярмаркѣ, о купленныхъ товарахъ, о томъ, что все куплено хорошо и дешево. Весело было у ней на душѣ, когда разсказывала она отцу, какъ она безъ него въ лавкѣ торговала, какъ чернавка отелилась, какъ хлѣбъ съ поля убрали. Урожай былъ нынче хорошій, а слѣдовательно, и торговля въ лавкѣ будетъ не худая. Вѣсти съ обѣихъ сторонъ были радостныя, и разговоръ шелъ самый веселый. Давно съ нетерпѣніемъ ждала Матрена возвращенія отца, потому что теперь должна была рѣшиться судьба ея. Она окончательно условилась съ Петромъ, чтобы, тотчасъ по возвращеніи Матвѣя Савельича, сказать ему, что велѣла она Петру сватовъ присылать, и хотя это и не въ обычаѣ, а рѣшилась прежде сама уговорить отца дать согласіе. Матвѣя Савельича ждали вчера; вчера же днемъ приходилъ Петръ въ Кленовку съ рыбой, и Матрена велѣла ему непремѣнно быть сегодня вечеромъ въ оврагѣ, чтобъ передать ему, что скажетъ ей Матвѣй Савельичъ. Тѣмъ болѣе радовалась Матрена, видя, что настроеніе отца благопріятствовало предстоящему разговору. Но такъ какъ время приближалось ко сну, то Матрена рѣшилась ничего не говорить сегодня, а отложить дѣло до утра. "А къ Петру ужо-тка все же надо выйти, думаетъ она,-- сказать ему, что завтра съ тятенькой поговорю. А то сердце у него изболитъ, дожидаючи"...

Дождь давно пересталъ, но тѣмъ сильнѣе дулъ вѣтеръ, то и дѣло мѣняя направленіе и внезапнымъ вихремъ налетая то съ востока, то съ сѣвера, то съ юга, какъ будто силясь поскорѣе разорвать и разнести на всѣ четыре стороны уже два дня висѣвшія надъ Волгой дождевыя тучи. Темная, темная ночь спустніась надъ рѣкой и деревней. Все стихло; даже собаки попрятались куда-то въ своя конуры, и только буря на просторѣ выла, срывая глиняные горшки съ дымовыхъ трубъ и съ визгомъ и воемъ проносясь надъ крестьянскими хатами и обрывая листья деревьевъ.

Иванъ, работникъ Матвѣя Савельича, вышелъ на улицу, чтобъ закрыть ставни наружныхъ оконъ. Не успѣлъ онъ отцѣпить крючокъ и притворить ставень, какъ вѣтеръ вырвалъ ставень у него изъ рукъ и съ такой силой хлопнулъ объ раму, что два стекла разлетѣлись въ дребезги.

-- Съ нами крестная сила,-- вскрикнула старуха Анна Савельевна, крестясь и охая.

Матрена и Матвѣй Савельичъ бросились къ окну. Но, узнавъ въ чемъ дѣло и заткнувъ разбитую раму полушубкомъ, всѣ успокоились.

-- Ну, и вѣтеръ!-- задумчиво промолвилъ Матвѣй Савельичъ!-- поди-ка, на рѣкѣ теперь страсти Господни, что творится. На пароходѣ-то я ѣхалъ, такъ и то страшно было. Этакъ же дуло. Тихо шли... двухъ этажный пароходъ-то, а вѣтеръ-то низовой -- ну, оно и паруситъ. А по рѣкѣ-то бѣляки такъ и гуляютъ. Теперь ежели маленькую баржонку, такъ, поди-ка, какъ покачиваетъ... Спаси Господи, кто теперь на рѣкѣ...

Матрена тоже призадумалась и что-то защемило ей за сердце. Гдѣ-то теперь Петръ? Онъ долженъ былъ сегодня вечеромъ переѣзжать чрезъ Волгу. Перебрался онъ или нѣтъ?.. Давеча потише было. Перебрался, надо быть, и ждетъ теперь въ оврагѣ. Не впервой ему переѣзжать въ такія бури... А, можетъ быть, еще пережидаетъ, пока стихнетъ: вѣдь она сказала ему, что придетъ около полуночи... Да гдѣ онъ теперь узнаетъ время-то -- ни звѣздочки на небѣ-то не видно.

Матвѣй Савельичъ, между тѣмъ, опять повеселѣлъ и за ужиномъ все разспрашивалъ Матрену, что, да что она безъ него изъ лавки продавала, и все, шутя, ее купчихой величалъ. За столомъ они сидѣли только втроемъ -- работникамъ на сегодня Матвѣй Савельичъ велѣлъ въ кухнѣ ужинъ собрать.

Поужинавъ и вставъ изъ-за стола, Матвѣй Савельичъ помолился Богу и сталъ собираться спать. Но не вытерпѣлъ старикъ, чтобъ не сказать дочери того, что лежало у него на сердцѣ, что собственно было главной причиной его веселости, что было наиболѣе удачнымъ, но его соображеніямъ, дѣломъ изъ всего, что онъ сдѣлалъ въ ярмаркѣ.

-- Ну, Матрена, полюбился тебѣ давеча мой подарокъ, а другой тебѣ будетъ еще лучше. Не хотѣлъ я тебѣ до утра сказывать, да ужъ не терпится. Не скажу -- спаться не будетъ, съ боку на бокъ ночь-то проворочаюсь.

Онъ поглядѣлъ ей въ глаза.

-- Просваталъ я тебя, Матрена,-- съ разстановкой произнесъ Матвѣй Савельичъ:-- и не чаялъ я, что самъ жениху мнѣ кланяться будетъ, а вышло такъ. Якова Ивановича помнишь, что третьёва года въ Нижнемъ видали? Парень -- одно слово -- малина. По рукамъ мы съ нимъ и съ его дядей ударили. Завтра все тебѣ обскажу, а теперь ступай да спи -- авось Яковъ-отъ во снѣ приснится.

Такъ и обомлѣла Матрена, услыхавъ нежданную новость. Съ полуоткрытымъ ртомъ стояла она неподвижно, уставивъ взоръ на отца. Потомъ вдругъ крупныя, какъ горошины, слезы выступили изъ глазъ и, рыдая и причитая, повалилась Матрена въ ноги отцу.

-- Тятенька, голубчикъ, не погуби! Родимый, не погуби ты меня! Не пойду я за него. И за что ты меня, горемышную, изъ дому гнать хочешь. Не пойду я за него, тятенька!

Не ожидалъ Матвѣй Савельичъ такого дѣйствія отъ своихъ словъ. Опѣшилъ старикъ.

-- Что ты, дура?! Христосъ съ тобой. Да ты понимаешь ли, какой это женихъ-то. Да развѣ я тебѣ ворогъ, что ли?

-- Тятенька, родименькій, не пойду я за него!

-- Ну, этого ты не скажи,-- начиналъ сердиться Матвѣй Савельичъ,-- велю, такъ пойдешь. Да ты съ чего это, что съ тобой вдругъ? Гдѣ-бы радоваться, а она -- на-поди.

-- Тятенька, не пойду, ни за кого я лучше не пойду,-- голосила Матрена.

Она уже не рѣшилась бы теперь и заикнуться о Петрѣ.

-- Ну, заладила. Одумаешься, такъ не то заговоришь. Бываетъ это съ вами, дѣвками -- ошеломитъ сраэу-то. Ступай, спи. Утро вечера мудренѣе.

Но Матрена продолжала рыдать, сидя на полу. Старуха, безмолвно слушавшая этотъ разсказъ, подошла къ ней и стала ее успокаивать.

-- Ступай, говорятъ, усни,-- прикрикнулъ опять Матвѣй Савельичъ, и Матрена поднялась и, провожаемая старухой, пошла въ свой чуланчикъ.

Тамъ она повалилась на свою постель и продолжала плакать. Старуха принесла ей въ ковшѣ воды, дала ей испить, пошептала надъ ковшемъ молитву и спрыснула Матрену водой.

"Не бывать мнѣ за Яковомъ, думаетъ Матрена, уткнувшись лицомъ въ подушку:-- уломаю тятеньку; не пойду, и не пойду -- силкомъ не заставить".

И, мало по малу, она успокоилась; слезы обсохли, и текущія мелкія заботы крестьянской жизни опять выдвинулись впередъ.

-- Тетенька, родная, убери ты со стола-то,-- просила она старуху:-- я ужъ утромъ все перемою. На кухнѣ-то у работниковъ хлѣбъ тоже не убранъ остался.

-- Уберу, уберу, Матренушка! охъ, грѣхъ какой, поди-ка-съ; лежи, лежи, все уберу, болѣзная. Не плачь ты, не плачь, усни, косатка.

И старуха, перекрестивъ ее, вышла и затворила за собой дверку чулана.

-- Лампу-то, тетенька, погаси; свѣчку-то въ кухнѣ не оставляй,-- крикнула ей вслѣдъ Матрена.

-- Погашу, погашу,-- шамкала старуха, отправляясь убирать остатки ужина.

-----

Не суждено было Матвѣю Савельичу уснуть, какъ слѣдуетъ, въ эту ночь. Не давали ему спать и клопы, наголодавшіеся въ его отсутствіе, будилъ его и вѣтеръ, потрясавшій ставнями, копошились въ его головѣ и разныя думы о Матренѣ и о данномъ жениху словѣ.

Не спала и Матрена.

Едва успокоившись отъ слезъ, она уже съ нетерпѣніемъ ждала удобной минуты, чтобы уйти на свиданіе. Но надо было переждать, пока все въ домѣ успокоится. Наконецъ, улеглась старуха Анна Савельевна. Пріѣзжій ямщикъ задалъ корму лошадямъ и улегся однимъ изъ послѣднихъ. Вскорѣ изъ кухни донесся до слуха Матрены мѣрный храпъ работниковъ.

Матрена приподнялась съ постели, прислушалась еще разъ, накинула на плечи теплую кофту, покрылась теплымъ платкомъ и тихонько вышла въ сѣни.

Она спустилась съ крыльца и тихонько пробралась черезъ дворъ въ овечій хлѣвъ. Тамъ въ досчатой стѣнѣ легко вынималась извѣстная лишь ей широкая доска и чрезъ это отверстіе Матрена пролѣзла въ огородъ.

Темень -- хоть глазъ выколи. Но дорога ей была знакома. Рыхлая земля на огородѣ превратилась теперь въ невылазную грязь и Матрена еле-еле вытаскивала ноги, ступая между грядъ.

"Слѣды завтра будутъ", подумала она.

Черезъ прясло она выбралась изъ огорода въ открытое поле. Послѣ давишнихъ слезъ и подъ вліяніемъ насквозь пронизывающаго вѣтра, она дрожала и зубы у ней стучали, какъ въ лихорадкѣ. Вѣтеръ рвалъ ея платье, дулъ ей въ лицо. Но Матрена, плотно укутавшись платкомъ и заложивъ руки въ рукава, смѣло шла впередъ, чѣмъ далѣе, тѣмъ болѣе ускоряя шаги, какъ будто ее настигала погоня.

Ее гнала мысль о Петрѣ.

Что онъ? Гдѣ онъ? Пріѣхалъ-ли?

Вспомнила она другія, такія же бурныя ночи. Онъ всегда пріѣзжалъ. Не останется онъ дома и сегодня.

Нѣтъ, напредки надо условиться, чтобъ, въ случаѣ сильнаго вѣтра, ни ей не выходить въ оврагъ, ни ему не пріѣзжать.

Скоро дошла она до верховья оврага. Теперь предстояло еще пробраться чрезъ кустарникъ и лѣсовъ, по крутому берегу оврага, до условленнаго мѣста. Какъ ни хорошо знала здѣсь Матрена каждый кустикъ, каждое деревцо, она шла съ трудомъ, спотыкаясь на каждомъ шагу, то и дѣло принимая въ лицо удары мокрыхъ вѣтвей, съ которыхъ на нее градомъ сыпались остатки дождя. Ноги и платье совсѣмъ промокли въ сырой травѣ.

"Господи, на кого только я похожа, какъ отдѣлала юбку-то", думаетъ Матрена, а сама все идетъ и идетъ впередъ.

Но вотъ и условное мѣсто Темно, почти-что ничего не видно.

-- Ау!..-- крикнула Матрена.

-- Петя!-- шепчетъ она.

-- Петя!-- кричитъ она громче.

Но только шелестъ листьевъ, колеблемыхъ послѣдними порывами утихающаго вѣтра, отвѣчаетъ на ея зовъ.

Она присматривается, не спитъ ли Петръ гдѣ-нибудь въ кустахъ. Но трудно что-нибудь разглядѣть въ непроницаемой тьмѣ.

-- Ау!..-- кричитъ она еще разъ; но отклика нѣтъ.

Она присѣла на лежащій тутъ большой камень, ходьба согрѣла ее, и теперь она не чувствуетъ ни сырости, ни холода, а деревья защищаютъ ее отъ вѣтра.

Отдохнувъ немного, Матрена рѣшается спуститься къ берегу, чтобъ посмотрѣть, тамъ ли лодка.

Нѣтъ, думаетъ Матрена, пробираясь вдоль по ручейку къ Волгѣ и раздвигая мѣшающія ей на пути вѣтви:-- нѣтъ, онъ еще не пріѣхалъ. Непогоду пережидаетъ. Да и не поздно еще. Вотъ, вѣтеръ, кажись, утихаетъ. Онъ сейчасъ пріѣдетъ.

Она дошла до конца оврага и вышла на скатъ къ водѣ.

Грозныя, пѣнистыя волны гуляютъ съ глухимъ рокотомъ по рѣкѣ, теряясь во мракѣ. Матрена спустилась къ самой водѣ. Волны, набѣгая, касаются ея ногъ, а она идетъ вдоль берега и ищетъ знакомую лодку. Но лодки нѣтъ. И Матрена опять поднимается въ устью оврага и, усѣвшись подъ кустомъ, устремляетъ взоръ въ темную массу бушующихъ волнъ, присматриваясь жъ каждой выдающейся точкѣ, прислушиваясь къ малѣйшему шороху и въ плеску воды. Вѣтеръ пронизываетъ ея мокрое платье, отъ мокраго платка вода попала за воротъ и струится у нея по спинѣ... и опять ее бьетъ лихорадка, и опять стучатъ ея зубы.

-----

Свиданія Петра съ Матреной не были тайной отъ его матери. Давно признался онъ ей во всемъ, и старуха сама провожала его изъ дому всякій разъ, когда онъ, веедней ночью, чтобъ не замѣтили сосѣди, отправлялся къ своей лодкѣ и переплывалъ Волгу для свиданія съ Матреной. Въ тотъ бурный вечеръ, когда Матвѣй Савельичъ вернулся съ ярмарки домой, мать ни за что не хотѣла отпустить Петра, опасаясь бури. Сначала она все уговаривала его переждать, пока стихнетъ вѣтеръ; но когда уже давно во всей деревнѣ погасли огни, когда пересталъ дождь, а темная ночь уже давно заволокла небо,-- Петръ на-отрѣзъ отказался дожидаться долѣе.

-- Петинька, батюшка, Христомъ-Богомъ молю тебя, не ѣзди,-- упрашивала старуха:-- видишь, какая дуетъ-то. Охъ, прогнѣвали мы Господа.

-- Не могу, не могу, маминька,-- говорилъ Петръ, снимая съ гвоздя старый кафтанъ,-- ну, какъ, посуди ты сама, заставлю я ждать ее. Она теперь меня съ радостной вѣсточкой ждетъ, быть можетъ, а я и не поѣду.

-- Ты штаны-то суконные, вотъ эти, надѣнь; холодно, вишь, отъ вѣтру-то, хныкая,-- промолвила старушка, подавая сыну толстые штаны.

-- И впрямь надѣть... давай, что-ли. Ну, какъ возможно не ѣхать! Вѣтру, вишь, испугался. Эха невидаль! Да она, Матрена-то Матвѣвна, на это осерчать можетъ, да и вовсе прогонитъ.

-- Полно, что ты; не таковская она дѣвка; ничего она и сказать-то не подумаетъ. Еще въ экой вѣтеръ, да въ темень и сама не пойдетъ.

-- Ну тамъ она придетъ, не прядетъ,-- а я, хоть ты что хошь со мной дѣлай -- поѣду. Душа не терпитъ. Не держи ты меня по-напрасну. Давно бы уже переплылъ теперь. Гдѣ сапоги-то, маминька?

-- Надѣлъ бы лапотки; грязно, вѣдь, больно. Новенькіе-то сапоги жаль, а старые-то, апашъ, совсѣмъ продирались.

-- Ну и то -- давай лапти.

-- Охъ, Владычица, Пресвятая Богородица! Петинька, голубчикъ, не ѣвди. На кого ты меня-то покидаешь. Не утони ты, меня-то та, старуху, пожалѣй!

-- Не бойсъ, не бойсь, матушка, не впервой. Вѣтеръ туда попутный, а назадъ поѣду,-- къ утру стихнетъ. Не утону,-- говорилъ Петръ, пока старуха полѣзла на печь доставать сушившіяся тамъ онучи:-- А на все воля Божья! И дома умереть можно, и въ лодкѣ спастись. Умру -- такъ Матрена Матвѣвна, небось, тебя не оставитъ.

-- Ахъ, не ѣздилъ бы ты, сердце бы у меня спокойнѣе было. До утра я теперь проплачу -- не дождусь, скоро ли вернешься.

-- Ну, еще кабы въ другое время, ништо, все бы можно было остаться. А сегодня она мнѣ, можетъ, согласіе отъ Матвѣя Савельича придетъ сказать, а я и не пріѣду. Да что ты, маминька, въ умѣ ли? Ложись, знай, спать и не бойся: до зари домой вернусь.

Поверхъ толстыхъ суконныхъ штановъ Петръ плотно обернулъ суконныя онучи и, надѣвъ лапти, крѣпко опуталъ онучи мочальными веревочками. Плотно запахнувъ кафтанъ и крѣпко перетянувъ его шерстянымъ кушакомъ, онъ нахлобучилъ старую баранью шапку и взялся за весла.

-- Ну, прощай, маминька!

-- Охъ, Христосъ тебя благослови. Святителю Петру дорогой-то молитву читай... заступи, спаси и помилуй,-- сквозь слезы причитала старуха, цѣлуя и провожая сына.

Вскинувъ весла на плечо, Петръ вышелъ на дворъ и, перелѣзши въ задахъ черезъ плетемъ, направился быстрыми шагами въ Волгѣ.

-----

Вѣтеръ не унимается. Неограниченнымъ властелиномъ гуляетъ онъ надъ Волгой. То стремительнымъ потовомъ холоднаго воздуха несется онъ на-встрѣчу бѣгущей рѣкѣ и, задерживая ея теченіе, бороздитъ и волнуетъ широкую поверхность воды; то вдругъ, какъ будто притихнетъ; то опять вырвется, какъ бѣшеный, откуда-нибудь изъ-за изгиба нагорнаго берега: рванетъ вправо, рванетъ влѣво, и опять несется съ визгомъ и воемъ дальше, вверхъ но рѣкѣ, куда-то въ невѣдомое пространство.

Сегодня уже третья ночь, какъ волнуется Волга.

Вздымая песокъ на меляхъ и перекатахъ и размывая глинистые края береговъ, вода помутнѣла, погустѣла. Вся рѣка представляетъ какую-то кипящую и цѣнящуюся маесу.

Ночь темна, небо черно, и какъ ни силится вѣтеръ, а все не можетъ разорвать нависшія тучи. Только на близкомъ разстояніи можно еще различить что-нибудь, а чуть подальше -- все окутано безпросвѣтнымъ мракомъ.

Давно уже борется лодка Петра съ бушующей стихіей, то поднимаясь на гребень бѣгущей подъ нее волны, то, какъ щепка, ныряя въ разступившуюся массу воды. Сильныя руки мѣрно разсѣкаютъ веслами колеблющуюся поверхность, направляя острый носъ лодки въ разрѣзъ вздымающимся волнамъ. Но вѣтеръ неровенъ, и волны также мѣняютъ направленіе. Трудно держаться прямо противъ нихъ, и лодку, нѣтъ-нѣтъ, да накренитъ и подброситъ въ сторону набѣжавшимъ съ боку валомъ, обдавая брызгами гребца; одно изъ веселъ скользнетъ по воздуху и ударится съ размаху о край лодки; но быстрымъ движеніемъ привычной руки оно опять откидывается назадъ, снова погружается въ воду, и лодка проносится мимо бѣжавшей на нее новой волны. Уже давно жалѣетъ Петръ, что выѣхалъ онъ на двухъ веслахъ, а не на одномъ кормовомъ, давно чувствуетъ онъ неудобство сидѣть спиной впередъ, давно подумываетъ онъ пересѣсть съ однимъ весломъ въ корму -- благо вѣтеръ попутный,-- да ни на минуту нельзя остановиться грести, нельзя потерять равновѣсіе лодки между волнами -- тотчасъ захлеснетъ. И гребетъ парень, неутомимо гребетъ. Каждый взмахъ веселъ дальше и дальше подвигаетъ его лодку. Уже онъ почти на половинѣ рѣки, уже темной стѣной виднѣется вдали, едва выдѣляясь средь общаго мрака, нагорный берегъ.

Жарко Петру. Онъ стряхнулъ съ головы шапку, и она упала въ лодку, въ ногамъ. Вѣтеръ освѣжаетъ его вспотѣвшій лобъ и треплетъ его взмокшіе волосы, то откидывая ихъ назадъ, то застилая ими глаза.

Недалеко. Уже за половину рѣки переплылъ Петръ. Скоро онъ обниметъ свою Матрену Матвѣвну, скоро услышитъ онъ отъ нея, чѣмъ порѣшилъ ихъ судьбу Матвѣй Савеличъ.

"Согласится, навѣрно, старикъ,-- думаетъ Петръ;-- сказала Матрена: упрошу, и упроситъ Кто устоитъ противъ ея-то просьбы? Не каменный вѣдь старикъ-то. Любитъ онъ ее"...

Мысли одна за другой бѣгутъ и смѣняютъ другъ друга. Смотритъ Петръ въ темную даль, смотритъ онъ на темную волнующуюся рѣку, а изъ мрака встаютъ передъ нимъ, какъ живые, яркіе образы, свѣтлыя картины.

Видится ему свѣтлая горница Матвѣя Саведьича. Вотъ, стоитъ старикъ, нь переднемъ углу, съ иконой въ рукахъ. Вотъ онъ, Петръ, опустился передъ мимъ, рядомъ съ Матреной, на колѣни; Матвѣй Савельичъ благословляетъ ихъ, велитъ жить въ любви, да въ совѣтѣ... Ярко освѣщенный храмъ... Полна церковь народу. Отецъ Іоаннъ въ свѣтлой ризѣ, взявъ за руки Петра и Матрену, обводитъ ихъ вокругъ аналоя. "Исаія, ликуй!"... молодые выходятъ изъ церкви; всѣ радостно привѣтствуютъ ихъ... "Горько! подсластить бы!" кричитъ кто-то изъ подгулявшихъ гостей. "Подсластить, подсластить!" кричитъ вся горница, полная народомъ, собравшимся на свадебную пирушку. И, вотъ, они, Петръ съ Матреной, встаютъ и цѣлуются... Крѣпко обниметъ онъ ее, крѣпко поцѣлуетъ... Зима придетъ. Покатается онъ съ ней на саночкахъ... Въ ино воскресенье въ Козьмодемьянскъ на базаръ съѣздятъ... А тамъ опять весна... зазеленѣетъ травка... на троицу онъ за березками въ лѣсъ съѣздитъ. Всю горницу березками обсадятъ. Дѣвушки къ Матренѣ въ гости придутъ... Качели тогда на огородѣ поставятъ... Вотъ, онъ качается вмѣстѣ съ Матреной...

Холодомъ вдругъ обдало Петра, и все въ одинъ мигъ скрылось -- потемнѣло.

Отуманенный грезой, убаюканный покачиваніемъ предательской волны, не доглядѣлъ дѣтина, какъ высокій валъ набѣжалъ на лодку и вмигъ перевернулъ ее. Не успѣлъ онъ даже выпустить изъ рукъ крѣпко ухваченныхъ веселъ -- внизъ головой опрокинулся онъ, накрытый лодкой...

Онъ вынырнулъ на поверхность. Лодка уже была далеко отъ него. Руки сами собой потянулись къ кушаку, чтобъ развязать его -- чтобъ сбросить кафтанъ. Намокшій кушакъ не поддавался, крѣпко стягивая туловище и мѣшая движенію рукъ. Намокшія онучи и привязанныя веревочками лапти, наполнившись водою, какъ гири, тянули за ноги книзу. Нужно было держаться на поверхности одними руками, потому что отяжелѣвшія ноги отказывались повиноваться.

А руки опять невольно тянулись къ кушаку и къ лаптямъ, чтобъ освободиться отъ тисковъ, чтобы сбросить все.

И снова погружался Петръ въ воду.

Онъ вынырнулъ опять. Мокрыя пряди его длинныхъ волосъ закрывали ему лицо и глаза и мѣшали смотрѣть предъ собой. Онъ попробовалъ крикнуть, но набѣжавшая огромная волна заставила его захлебнуться и... снова погрузиться въ воду.

Еще разъ показалась на поверхности уже одна обезсилѣвшая рука: это было послѣднее усиліе, и затѣмъ онъ сталъ медленно опускаться глубже и глубже, уносимый теченіемъ внизъ по рѣкѣ.

Надъ опрокинутой лодкой пронесся съ дикимъ свистомъ страшный порывъ вѣтра, какъ бы насмѣхаясь надъ разрушенной грезой и разбрасывая во всѣ стороны внезапно хлынувшія сверху крупныя капли сильнаго дождя...

А Матрена ждала...

А. Луговой.

"Вѣстникъ Европы", No 1, 1886