Полевой Николай Алексеевич - Письма

Н. А. Полевой

Письма

Николай Полевой. Избранные произведения и письма

Л., "Художественная литература", 1986

Составление, подготовка текста, вступительная статья, примечания А. Карпова

СОДЕРЖАНИЕ

1. П. П. Свиньину. 29 октября 1824 г.

2. А. А. Писареву. 11 июня 1825 г.

3. Д. М. Перевощикову. 22 октября 1825 г.

4. П. П. Свиньину. 22 января 1826 г.

5. Ф. Н. Глинке. 25 января 1826 г.

6. С. Д. Полторацкому. Конец 1826 -- начало 1827 г.

7. С. Д. Полторацкому. Январь -- февраль 1827 г.

8. <А. Я. Булгакову>. 23 февраля 1828 г.

9. С. Д. Полторацкому. 24 ноября 1828 г.

10. В. Ф. Одоевскому. 16 февраля 1829 г.

11. А. С. Пушкину. 27 марта 1830 г.

12. А. А. Бестужеву. 20 декабря 1830 г.

13. А. С. Пушкину. 1 января 1831 г.

14. А. А. Бестужеву. 13 марта 1831 г.

15. А. А. Бестужеву. 25 сентября 1831 г.

16. Е. А. Бестужевой. 23 января 1833 г.

17. В. К. Карлгофу. 10 марта 1833 г.

18. В. К. Карлгофу. 17 мая 1833 г.

19. Н. Ф. Полевой. 29 марта 1834 г.

20. В. Г. Белинскому. 26 апреля 1835 г.

21. В. Г. Белинскому. 19 сентября 1835 г.

22. А. И. Герцену. 25 февраля 1836 г.

23. В. Г. Белинскому. Конец января 1837 г.

24. О. И. Сенковскому. 8 февраля 1837 г.

25. К. А. Полевому. 20 декабря 1837 г.

26. В. Г. Белинскому. 22 декабря 1837 г.

27. К. А. Полевому. 21 января 1838 г.

28. В. П. Боткину. 20 марта 1838 г.

29. К. А. Полевому. 30 марта 1838 г.

30. Ф. В. Булгарину. 2 апреля 1838 г.

31. В. Ф. Одоевскому. 21 декабря 1838 г.

32. В. Ф. Одоевскому. 15(?) января 1839 г.

33. А. В. Никитенко. 5 января 1840 г.

34. К. А. Полевому. 19 февраля 1843 г.

35. А. А. Краевскому. 9 декабря 1844 г.

36. А. В. Никитенко. 18 октября 1845 г.

37. К. А. Полевому. 8 февраля 1846 г.

1. П. П. СВИНЬИНУ

29 октября 1824 г. Москва

Милостивый государь Павел Петрович!

Вчерашний день из 87 No "Московских ведомостей" вся Москва узнала о рождении или, лучше сказать, зачатии "Телеграфа". Спешу препроводить к вам билет и покорно прошу напечатать прилагаемое объявление в "Отечественных записках". Моего же будущего сына -- полюбить, ибо он, право, будет малый не дурной и смирный. Будет гнать только невежество и глупость и постарается жить миролюбиво со всеми добрыми людьми.

Очень хотелось бы мне знать, каково вы доехали и всех ли здоровых нашли ваших домашних.

Здесь по отъезде вашем не произошло ничего любопытного и нового: москвичи сбираются толпами смотреть Колосову, которая в комедии, в самом деле, прелестна, а вчерашний день бывший доныне трагический актер Мочалов запел и пропел "Черную шаль".

Погода здесь настоящая осенняя -- и дороги вовсе нет.

Не оставьте уведомлением о себе, почтеннейший Павел Петрович. Как только я управлюсь с "Телеграфом", то не премину препроводить к вам те статьи, которые обещали вы довести до сведения Александра Семеновича. Теперь же некогда.

С почтением есть и буду ваш покорнейший слуга

Н. Полевой.

29 окт<ября> 1824 г. Москва.

2. А. А. ПИСАРЕВУ

11 июня 1825 г. Москва

Ваше превосходительство милостивый государь Александр Александрович

Не только не забыл, но всегда с живейшим чувством помню об вас: житейские и литературные заботы отвлекли меня доныне от участия в Обществе, куда, с благословения вашего, готовлю огромную тетрадь и, пользуясь вашим позволением, приеду в ваше Люблино скучать вам чтением оной.

Присланные стихи г. Свечина охотно готов напечатать, боюсь цензуры, ибо письмо кн. Вяземского не пропустили, а в этих стихах не нашли бы того, что поэт оскорбляет жалобой провидение. Представить не можете, сколько я терплю: я думаю, вам известна уже история о запрещенных книгах? Очень забавно, что теперь обязали всех французск<их> и немецк<их> книгопродавцев не продавать мне запрещенных книг!

Простите ли, ваше превосходительство, что я без дела, мне порученного, не смел уже явиться в Общество; а что неможно сделать было его так скоро и некогда притом, уверяю вас честным словом. Из двух, остающихся от других моих необходимых занятий, часов я посвящу: один час ему, другой Обществу непременно.

С истинным высокопочитанием и совершенною преданностию имею честь быть вашего превосходительства, милостивого государя, покорнейший слуга

Н. Полевой.

11 июня, 1825 года. Москва.

3. Д. М. ПЕРЕВОЩИКОВУ

22 октября 1825 г. Москва

Милостивый государь Дмитрий Матвеевич

Обращаясь к вам с покорнейшею просьбою, спешу известить, что поэма Пушкина "Цыгане", а с нею вместе и цыганская песня, в Петербурге пропущены и уже печатаются. Я прибавил примечание. Если в "Войнаровском", в "Братьях-разбойниках" и проч. пропускались многие и не такие вещи, с оговоркою только, то слова цыганки, от которых в примечании мы отрекаемся, неужели подвергнутся осуждению? Не введите меня, почтеннейший Дмитрий Матвеевич, в убыток: я уже отгравировал ноты. Ваш покорнейший слуга

Н. Полевой.

22 окт<ября> 1825.

4. П. П. СВИНЬИНУ

22 января 1826 г. Москва

22-го января 1826 г. Москва.

После разлуки нашей в Москве, где, к сердечному моему прискорбию, не успел я даже и проститься с вами, столь долго не получая обо мне известий, вы могли подумать, что я или переселился уже ко отцем нашим, или -- но я не думаю, что почтете вы, почтеннейший Павел Петрович, молчание мое знаком забывчивости или охлаждения того почтения и дружбы, которые привык я питать к вам в сердце моем. Нет! совсем не то, но бесконечные хлопоты, досады, огорчения и горести, преследовавшие меня с половины прошедшего года,-- вот что единственно не допускало меня до приятности побеседовать с вами. Когда грустно, не хочется ни за что приняться -- по крайней мере, проклятый сплин мой, мешая многому в жизни, всегда препятствует и дружеским сношениям. Вот уже несколько месяцев, как я ни строчки не написал никуда, хотя уверен, что вьг снисходите слабостям ближнего, особливо когда знаете, что этот ближний без перемены вас любит и уважает.

Со сколькими вещами мне надобно бы вас поздравить! С благополучным приездом, с положением страннического посоха у подножия домашнего пената, с возвращением в ваш прелестный, незабвенный для меня кабинет да, наконец, с Новым годом.

Не исчисляя подробно, оптом поздравляю вас, желая здоровья и счастия в новом годе и прося вас продолжить ваше дружеское ко мне расположение.

Как знак моего почтения спешу препроводить к вам билет на "Телеграф" вместе с 1-ою книжкою. Запоздал я наряду со всеми, но нечего делать, зато поспешу следующими книжками и, аще бог поможет, к марту надеюсь управиться, выдавать книжки постоянно в начале и половине каждого месяца. Прошу вас уведомить, любезнейший Павел Петрович, понравится ли вам новое расположение и характер "Телеграфа". Я решился разделить ученую часть от чисто литературной. Желал бы освободить себя от последней, ибо много вздору принужден помещать поневоле, но нечего делать: публика хочет легкого. Спасибо ей, она славно награждает меня за старание услужить ей, и я никак не думал заслужить от читателей моих такого почтения или чтения.

Представьте, что по сие время у меня уже 700 подписчиков и, кажется, до 1000 доберется. По крайней мере, книгопродавцы уверяют, что примеров этому не видали. Вы знаете, что я не употребляю никаких посторонних средств -- просто объявил подписку, и кому угодно -- бери. Как-то у вас в Петербурге, а здесь с упадком торговли вообще упала и книжная торговля, а журналы особенно. Каченовский бесится, что у него нет и половины даже против прошлого года; других журналов и 300 экз. не печатается каждого. Так уж "Телеграфу" счастье выпало. Уведомьте о ваших "Отечественных (или, как говорят французы, отеческих) записках", которым искренно желаю тысячей пренумерантов, надеясь, что теперь, будучи на месте, вы увеличите их достоинство более и более. Число предметов у вас так увеличилось, что теперь, я думаю, вы должны будете умножить и число листов. Я уж чем другим не отличаюсь, как толщиной книжек: хочу пустить по 10 листов книжку, 36 картинок мод и с дюжину картинок сверх того. Дело в том, что есть из чего, ибо, хотя издержки и составят почти 20 000 в год, но все за труды останется. Я думаю, что главное -- хорошо делать, а потом уже думать о барышах.

Что сказать вам о Москве? Все по-старому -- литература здешняя есть существо относительное к вашему Петербургу и страх как идет тихо. Мы все ждем от вас новостей, и вот уже здесь появились разные петербургские гостинцы. Я не начитаюсь Пушкина! Что за прелесть! Какой талант огромный! Альманахи нынешний год что-то оплошали. Если "Северные цветы" не вывезут, признаться, не много выиграем мы от многого числа их. Не говоря о "Невском альманахе", как не совестно Ал. Еф. Измайлову выдавать под своим шифром такой вздор? "Урания" наша, разумеется, лучше покойницы "Калужской Урании", но плоха. Завтра явится сборник пресловутого Писарева, который режет водевилями журналистов, а сам ничего до сих пор не сделал, даже порядочного -- посмотрим! Но странно мне, что у ваших петербургских откупщиков достало духу хвалить мерзость, изданную Глинкою под названием Московской, и сравнивать "Календарь муз" и "Уранию" с двумя солнцами. Кажется, что с нового года "Пчелка" забыла весь стыд и врет без стыда и без совести, льстит, ползает перед каждым могущим снабдить статейкой. И это литераторы!.. И это критика!.. Впрочем, все это решило меня решительно не вступать с ними ни в какие споры -- буду иногда щелкать их мимоходом, а впрочем пусть говорят, что им угодно и как угодно. Я жалею,: что прошлого года связывался с ними. В прилагаемом письме, которое покорно прошу передать Б. М. Ф<едорову>, благодарю его за предложение участвовать в литературной битве и отказываюсь от всяких полемических статеек, т. е. битвенных битв, по переводу кн. П. И. Шаликова. A propos, видели ли вы его в новом желтом мундире? Мил да и только.

Боюсь, не обременил ли я вас моим болтаньем; но простите говорливости и верьте, почтеннейший Павел Петрович, что я с неизменным чувством почтения есмь ваш усердный и преданный вам

Н. Полевой.

5. Ф. Н. ГЛИНКЕ

25 января 1826 г. Москва

Милостивый государь Федор Николаевич!

С неизъяснимым удовольствием получил я ваше письмо от 24 с (его) декабря и приложенный при нем подарок -- подарок, милостивый государь, потому что сочинения ваши, бесспорно, могут почесться изящнейшим украшением всякой книги и журнала.

Покорно вас благодаря за снисхождение к несовершенному моему созданию, за лестное одобрение слабых трудов моих, я спешу препроводить к вам, через А. Ф. Смирдина, экземпляры "Телеграфа" на 1826 год. Первая книжка украшена двумя вашими пьесами -- остальные, как скупец свое золото, буду беречь и помещать повременно: таких подарков, как ваш, я получаю очень немного и должен дорожить ими.

Виноват без всякого оправдания, что доныне ничем еще не отплатил за честь избрания меня в почтенное Общество, состоящее под председательством вашим. Если бог поможет, надеюсь в нынешнем году иметь более времени и досуга заниматься чем-нибудь порядочным, ибо не смею препроводить к вам какой-нибудь безделки. Журнал, заботы по части существования и, сверх всего, огорчения поглощали у меня все время в прошлом году. Жизнь человеческая сплетена из терний; есть, правда, в ней и цветочки, но их, по крайней мере, в плетушке моей жизни, страх как мало. Душа летит кверху -- но жизнь земная тянет к земле! Что делать...

Экземпляры "Телеграфа" для библиотеки Общества препровождены мною к А. Ф. Смирдину. Прикажите взять.

С истинным почтением и совершенною преданностию честь имею быть ваш, милостивого государя, покорный слуга

Н. Полевой.

25 янв<аря> 1826 г. Москва.

6. С. Д. ПОЛТОРАЦКОМУ

Конец 1826 -- начало 1827 г. Москва

С благодарением и поклонением гражданин Филадельфии честь имеет возвратить президенту Нью-Йоркской палаты "Journal des Debats" -- ровно в назначенный день (воскресенье) -- исправен? А все вы, президент, бранитесь за мою неисправность!

Верно, вы знаете об улучшении "Телеграфа"? Князь Вяземский (или Вязлемский, как кричат при выходе из театра жандармы) деятельно работает и не пошел ни на какие советы Пушкина, чтобы меня совершенно оставить! Порадуйтесь! Он пишет некрологию Тальмы, обозрение русской словесности, дал много статеек -- хорошо ли? а? Пришлите мне с подателем "Encyclopedie portative" -- она мне очень нужна -- ваш...

7. С. Д. ПОЛТОРАЦКОМУ

Январь -- февраль 1827 г. Москва

Боливар, великий человек!

Что с вами сделалось, гражданин? Болен? Да поможет вам тень великого Франклина: он умел отнять молнию у неба, а скипетр у тиранов.

Рады бы приехать к вам, но все дело в сборах. Хлопот много, но, однако ж, явиться нам можно будет; как мы желаем вам здоровья, свидетель бог, нет -- Вашингтон!

Геро изъявил желание Толстому, который говорил ему об этом от Вязменского, и обещал еще сотрудников; ведь это первый пример для русских журналов. Геро скоро пришлет первую статью и письмо свое, а теперь от него получено только "Revue poetique", кажется, и прилагаемая у сего статья: обе выпечатаны из "Нотр Revue". Слышали ль вы, что меня недавно чуть было не взорвало в пороховом магазине? Небо сохранило дня мои для счастья гаитян.

Поклон и почтение

Бойе.

8. <А. Я. БУЛГАКОВУ>

23 февраля 1828 г. Москва

Ваше превосходительство милостивый государь

Имев честь получить письмо ваше от 14 ч<исла> сего февраля и прилагаемую при нем статью об Итальянск<ом> петербургском театре, долгом моим поставлю покорно благодарить ваше превосходительство за лестный отзыв ваш об издаваемом мною журнале. Похвала ваша есть одна из приятнейших наград на все труды и хлопоты, каких стоит мне журнал.

К крайнему прискорбию моему, я не могу напечатать присланной вами статьи. Мы все, журналисты московские, давно просили у ценсуры позволения писать о театре, но после указа 1824 г. это строго было нам запрещено. Не находя, однако ж, в новом уставе ничего запретительного и видя, что в "Пчеле" печатают статьи о театре, и здесь в последнее время цензура самовольно позволила писать их. Вследствие этого была статейка в "Московском вестнике" и невинные аханья в "Дамском журнале"; словом, о новых театральных пьесах писать позволялось с тем только, чтобы "не говорить об игре актеров, не говорить о том, каково пьеса была поставлена, каково публика ее приняла, какова пьеса по существу своему, и отнюдь не намекать, что говорится о пьесе, игранной на театре".

Несмотря на все сии маленькие ограничения, партия театральных писачек, которой, признаюсь, не щажу я в моем журнале, будучи дружна с цензором (он сам драматист), так обрезала еще сверх того мою первую статью, что если бы я мог доставить ее к вашему превосходительству, то, верно, вы посмеялись бы, какие искусные портные наши московские цензоры. Я решился лучше совсем ничего не писать. А к испугу цензуры, от 15 февраля сего года попечитель сообщил повеление министра народного просвещения, чтобы отнюдь ничего о театре не печатать без особенного дозволения генерал-адъют<анта> Бенкендорфа, ибо все статьи в "Сев<ерной> пчеле", как говорит министр, идут чрез его, а не чрез обыкновенную цензуру.

Если можно будет вашему превосходительству прежде отдать прилагаемую статью в сию особенную цензуру, то возвратною присылкою ее чрезвычайно одолжите издателя "Телеграфа" и публику нашу; статья будет немедленно напечатана.

Я получил от кн. Вяземского только выписки из записок Боке лять с тобой темные стороны жизни? У тебя и своих довольно...

Не знаю с чего, но мне кажется, что с "сегодня" -- новый год (с которым усердно тебя поздравляю), и в моей судьбе сделался какой-то перелом к лучшему. Ничего и нисколько особенного -- но мне так сдается что-то. Первый еще день проснулся я с какой-то безотчетной отрадой в душе, и первая мысль была: "Писать к Ксенофонту!" -- Решено, и вот тебе послание, которое, думаю, будет длинновато. Есть у сердец свое тайное сочувствие. Декабря 6-го я принялся писать к тебе, не мог не писать и -- изорвал целый исписанный мною лист... на него капнуло несколько слез!.. Зачем было посылать их в Москву к тебе? Пусть они высохнут здесь!..

"Неужели же, брат,-- скажешь ты,-- тебе не было радостного дня во все это время, пока ты не писал ко мне?" -- Да, клянусь богом, да -- ни одного дня, который отметить бы в календаре! -- "Зачем же скакал ты в Петербург? чего искал ты? Не раскаиваешься ли, что уехал туда?" -- Нет, не раскаиваюсь! Переселение в Петербург было следствием продолжительного обдумывания и решительности на все! Я знал, что будет тяжело, тяжело, но, смотри сам, что было первоначальною причиною мысли о побеге из Москвы -- ты знаешь и согласишься, что меня ничто не могло спасти от моего несчастия, от этого проклятия, наложенного судьбою на жизнь мою, от огня, сжигавшего меня медленно и страшно,-- ничто, кроме побега? Бежать, задушить себя работою, трудом, уединением... Разумеется; что от этого лекарства умереть можно (да, кажется, этим дело и кончится, и -- слава богу!), но, по крайней мере, я умру в бою с жизнью, не теряя достоинства человека, стараясь еще быть, сколько могу, полезным моему семейству, моему отечеству, людям, может быть... Воздух Москвы был тлетворен для меня, губил меня, жег меня... Итак... бежать! С этим соединялась другая мысль: здесь мог я употребить последние средства спасти себя от стариков -- другого убийства жизни моей, а там, в Москве, я не видел к этому средств. Работать и видеть, как бесплодно гибнет труд и время, менять векселя на векселя... Труд мой, который я принимаю на себя здесь, едва выносим, но я вижу, по крайней мере, цель его, вижу, что, поработавши два-три года, я буду чист со стариками и детям оставлю кусок насущного хлеба... Ну, мой суровый Ксенофонт,-- суди и говори: Надобно ли мне было ехать в Петербург? -- Да? не правда ли?

Ты видишь, что я разбираю себя, как анатомист разбирает труп человеческий; а я точно труп -- жить перестал я давно, отрицательное бытие мое, польза и снастие детей -- это уже не принадлежит к моей жизни. Ведь жизнь-то значит счастье и наслажденье, а я откупорил стклянку с этим небесным газом -- он вылетел, и теперь, как ни запирай эту драгоценную сткляночку,-- она пуста! Остается улыбнуться и ждать, когда судьбе будет угодно разбить ее... Все это ты понимал и знаешь, хоть я не имел сил говорить с тобою об этом так обстоятельно; но написать, теперь, собрал силы... хорошо.

Итак, если переезд в Петербург был решением в жизни, необходимостью, отчего же грустить и хныкать? Я не грущу и не хныкаю перед другими. Мое семейство видит меня всегда веселым, люди -- задумчивым иногда, но никому я не жалуюсь, работаю, как только могу и умею, а иное дело с тобою говорить -- ты один, которому могу, должен сказать все, что сказал я тебе здесь. И тебе, раз сказавши, я уже не повторю этого более никогда. От тебя не скрою и того, что до сегодня жизнь моя в Петербурге была беспрерывным страданием и гораздо тяжеле московской жизни... Причины? Прежде всего -- разлука с тобой, мысль, что эта разлука уже навсегда, что даже могилы наши станут розно, и в мой последний час я не протяну к тебе руки, не обращу на тебя взора, когда ты у меня один в мире... Тяжело!! А потом решимость на разлуку такую же с тем, кто принудил меня бежать, и разлука с ним... Если люди умирают два раза, то я уже испытал один раз томления смерти... От этих двух ран язвы останутся навсегда неисцельны, но до сих пор из них точилась горячая, свежая кровь. Далее, не ожидал я, признаться, чтобы переезд мой сопровождался такими случайными неприятностями. Как нарочно, тут все скопилось: болезнь и смерть бедной немочки, болезнь старухи, расстройство и горе в семействе. Вообрази, что мы еще отпевали мертвеца: Матрена, эта толстая добрая женщина, правая рука по хозяйству в семействе нашем, к которой все мы так привыкли, умерла на днях. Неправда ли, что, как нарочно, одно за другим? Но, после моего письма к тебе, главнейшую неприятность составили мне мои политические, так сказать, обстоятельства -- этот холодный, суровый ответ от графа Алекс<андра> Христ<офоровича>. Признаюсь, что сначала это меня как громом поразило! К. чему же было ласкать меня, лелеять посулами? И неужели не уверились еще во мне, не видели моей искренности, не поняли меня и хотят терзать даже после такого письма, какое посылал я к графу в Москву? Ехать в Москву самому, просить, объясняться -- это было невозможно, невозможно всячески, даже потому, что бесплодная издержка 500 рублей, при теперешней моей нужде, была бы мне чувствительна. И между тем затягивать Смирдина и обширное его предприятие, когда все оно основывалось на мне и на моем имени, и мысль, что отказ может действовать на отношения ко мне Греча и Булгарина, может положить в их глазах темную на меня тень и действительно вредить им... Я боялся эгоизма Греча, поляцизма Булгарина, трусости Смирдина... И обо всем этом столько говорили, а главное: с разрушением этого разрушалась вся моя надежда в будущем, мечта о спасении от стариков, мечта о том, что можно еще сделать много хорошего, и я становился оплеван перед всеми, выехав на берега Невы, опять писать на заказ романы и переводить Дюмон-Дюрвилей, биться из куска хлеба... Согласись, что мое положение было, если не ужасно, то неприятно и прискорбно в высшей степени! Надобно было решиться -- я отправился к Гречу, Булгарину, Смирдину, сказал им все -- вероятно, говорил, как Цицерон, говорил сильно и искренно. Нет! все могут быть людьми: Булгарин расплакался, Греч обнял меня, Смирдин сказал, что меня с ним ничто не разлучит. Все мы подали друг другу руки и, благословясь, подписали наши условия. Но уже тем более мне надобно было после этого налечь на работу, ибо умолчание имени моего значило 20% долой, а бедный мой Смирдин шутил в плохую шутку, рискуя на предприятие в сотни тысяч: бюджет "Пчелы" составляет 150 000, а "Сына отечества" 50 000 рублей, когда теперь "Пчелы" расходуется только 2500 экземпляров, а "Сына отечества" -- смешно сказать -- 279 экземпляров! Но to be or not to be {быть или не быть {англ.).}. По крайней мере, теперь мое положение обозначилось и определилось. Я понял так, что мне надобно как можно не выказываться, не лезть в глаза, стараться, чтобы увидели и удостоверились в моей правоте, чистоте моих намерений. Жить, дышать и работать мне не мешают -- чего ж более? Надежда на бога, на чистую совесть и на труд. И вот теперь, во-первых, засел я в мою конуру, сам никуда не бросаюсь, рад, кто придет, но никого к себе гостить не зову, никого у себя не собираю, являюсь в литературные общества тихо, скромно, вежливо. Во-вторых -- работаю. Сплю я теперь не более пяти часов в сутки. Что есть что поделать -- ты сам понимаешь. Что только надобно прочитать, что обдумать и что написать -- голова идет кругом, когда вообразишь... Чтобы докончить тебе описание вещественного моего положения, скажу так: житье у меня хорошо, дом прекрасный, кабинет прелестный, по моему вкусу; семейные грусти утишаются -- жена моя теперь спокойнее; есть еще нужда в деньгах, ибо ты сам видел, что прежде всего надобно было бросить в пасть старикам 15 000 рублей, а переезд, обзаведение, etc., etc. пожирают до сих пор кучу денег -- но все-таки у меня житье, как было в Москве... Это все улаживается. Дети переносят переселение, слава богу, хорошо. Ужасная погода во все это время не оказала и надо мною большого действия. Надежды на вещественное улучшение моего быта, кажется, несомнительны -- подписка здесь идет хорошо, публика ждет и говорит, хоть моего имени нет... Увидим, увидим, что будет, а между тем ты, конечно, пожелаешь знать, что же мы и как готовим? Извольте, любезнейший судия, слушайте и судите:

Уваров и еще кое-кто (к чести человечества немногие!) торжествовали, когда получен был отказ из Москвы. Если верить Булгарину (порядочному лжецу), Уваров сказал ему: "Вы не знаете Полевого: если он напишет "Отче наш", то и это будет возмутительно!" Почему и отчего дает он мне une celebrite si cruelle {столь жестокую славу (фр.).} -- особый вопрос, но, кроме строжайшего приказа смотреть за каждой моей строчкой, он сам читал, марал, держал нашу программу, так что мы умоляли его только отпустить душу на покаяние, и вот почему программа вышла нелепа. Но ведь говорить дело Уваров запретить не может, когда мои намерения чисты? Дать всему жизнь неужели нельзя? Материалов бездна. Мы выписываем около 40 журналов и газет. И вот "Пчела" будет вполовину более форматом, на хорошей бумаге. Треть листа отделяется на фельетон, сверху три первые колонны -- внутренние известия, три потом -- политика, один столбец далее -- русская библиография, один -- иностранная библиография, и четыре -- на статьи. Фельетон внизу -- театр и потом всякая всячина, а треть трех столбцов сзади -- объявления, как в "Journal des Debats". Форма европейская -- поколику то можно. О содержании что говорить? Что бог даст -- для газеты нет запаса. Что только позволят, то все будет передано, и надобно только, чтобы все кипело новостью. Надзор мой полный -- ни одна статья не пройдет без меня, кроме вранья Булгарина, но постараюсь, чтобы ему чаще садился на язык типун. Вот человек! Греч и я умоляем: "Пиши меньше", но он хорохорится и безжалостно пишет. Библиография будет моя, скромная, но дельная. Статьям надо придать колорит шалевский и жаненовский. "Сын отечества" будет в формате "Библиотеки" и толще ее. Тут всего важнее критика: Хочу принять благородный, скромный тон, говорить только о деле. В науках и искусствах больше исторического и практического. Русской словесности -- что бог даст -- стану покупать, хоть и не знаю у кого? Иностранной словесности -- богатство, и я тону в нем. Первая книжка "Сын отечества" явится 1-го января, почти в 30 листов. После стихов я бухнул в нее мое начало "Истории Петра Великого", затем статьи Греча, Булгарина, Одоевского, две повести -- Ж. Занд и Жакоба (библиофила) -- премилые. Статьи сухие: о Минине, журнал Сапеги, посольство Батория; статья Ротчева -- очень дельная, о Ситхе; критика Сент-Бева (Делиль и его сочинения) -- прелесть! Критика моя будет на книгу Менделя; обзор литературы за 1837 год -- тут я объявляю свою отдельность от Брамбеуса и независимость мнений моих, говорю истины всем! В заключение -- политика или современная история -- довольно плохо, однако ж любопытно.

Ну, что скажешь? Рассуди сам: когда успел я все это сделать и, главное,-- кем? Ведь взяться не за кого -- строки дать перевести некому. Что ни дашь сделать, все должен переработать сам. Корректуру держит последнюю Греч, и он истинно великий мастер, и даже ты перед ним ничто. Говорить с ним о грамматике -- для меня наслаждение! Теперь тут же шлепнутся о смирдинский прилавок в один день и "Сын отечества", и "Библиотека для чтения". Неужели не увидят разницы в языке, тоне, системе, критике? Там -- бесстыдство и кабак, здесь -- человеческий язык и ум, скромный, но верный всему доброму и прекрасному. Жду решения, боюсь и надеюсь. Ради бога, я поспешу тебе послать 1-ю книжку, а ты мне немедленно и как можно скорее напиши потом беспристрастно свое мнение. Говори, как посторонний, и говори правду, как она жестка ни будет; даже скажи о самом наружном виде, в котором стараюсь я быть опрятным. О "Пчеле" тоже говори истину. Твоего приговора буду ждать, как голодный куска хлеба.

Теперь надобно бы потолковать о том, что можешь ты сделать для меня, как брат и друг и как человек, которому надобно дать речь в божьем мире (а кстати, можно и заработать: ведь ты работаешь же?). Об этом я много думал и все еще не решил, а главное -- рука моя устала писать, и, так много еще надобно бы говорить тебе, что на сей раз Я не соберу мыслей. До января надеюсь еще писать тебе и о делах будет надобно поговорить -- об этой мерзости! И описать тебе характеристику людей, с которыми живу и которых вижу. Это все отдельно. Но вот еще теперь необходимое. 1-е: к Мочалову я писал и послал на твое имя рукопись "Уголино". Из цензуры он на днях выйдет. Ольдекоп не находит затруднения и только уверяет, что это перевод и что он даже читал его по-немецки! Следственно, нет никакого сомнения Мочалову списывать роли, ставить и учить "Уголино". Здесь все это деятельно делают, ибо Каратыгин ухватился за "Уголино" руками и ногами и в конце января даст его в свой бенефис. Если Мочалов решится (процензурованный список перешлется к нему немедленно), то, сделай милость, прими на себя труд собрать к себе Мочалова, Щепкина и Орлова и прочитай с ними вполне "Уголино". Это необходимо, чтобы им растолковать содержание пьесы; а по моему списку ты ведь можешь читать свободно. Если мой почерк затруднит в списывании ролей, то отдай переписать его "мошенникам" и сам после того пересмотри список. От всего этого "Уголино" может тебе надоесть, но будь снисходителен и добр. Уверь Мочалова (что и сущая правда), что я не мог скорее сделать и что если я не писал к нему, то не переставал и неперестаю его любить и на Каратыгина его не променяю (хотя, между нами, Каратыгин мне весьма нравится -- художник с дарованием и умный, образованный плут). Мочалову грешно винить меня, если он знает все, что встретило меня в Петербурге.

2-е: скажи А. Н. Верстовскому, что каждый час отдыха моего посвящаю я теперь опере и что к нему буду скоро писать подробно и обо многом любопытном.

3-е, важное обстоятельство: поговори с Белинским, к которому, если успею, напишу теперь письмо. Я получил его письма, но, ей-богу, ничего не могу теперь сделать! Первое -- мое положение теперь и самого меня еще самое сомнительное. Надобно дать время всему укласться, и затягивать человека сюда, когда он притом такой неукладчивый (и довольно дорого себя ценит), было бы неосторожно всячески и даже по политическим отношениям. Второе -- что он может делать, и уживемся ли мы с ним при большой разнице во многих мнениях и когда начисто ему поручить работы нельзя, при его плохом знании языка и языков и недостатке знаний и образованности? Все это нельзя ли искусно объяснить, уверив притом (что, клянусь богом, правда), что как человека я люблю его и рад делать для него, что только возможно. Но при объяснениях щади чувствительность и самолюбие Белинского. Он достоин любви и уважения, и беда его одна -- нелепость. Об исполнении всех этих поручений не замедли меня уведомить, ибо все это меня беспокоит.

Наконец, еще поручение: вероятно, ты пойдешь к Стефану Алексеевичу 27 декабря, хоть ради моего напоминания,-- отнеси ему мое письмо, а не то отошли его в этот именно день, поутру. Я поздравляю его с днем ангела, который проводили мы столько лет вместе. Пожалуйста, поди сам, ты его обрадуешь бог знает как, да ведь и собрание бывает драгоценное.

С душевным чувством читал я, как ты проводил день моих именин, этот печальный день, который всегда и столько лет бывали мы вместе с тобой... Нет! Я провел его здесь грустно, всем отказывал, кто приходил; обедал у нас только дядя Карл Иванович, но, сидя подле него, я читал тихонько: "Я пью один..." и грустно переносился то к тебе, то к могиле матери и сына, почиющих вместе, далеко от меня... У Греча, с смертью сына, пиры на именинах его прекратились, и он провел день именин своих, в первый раз в жизни, один, запершись и со слезами, накануне просивши не посещать его и не поздравлять. Потеря сына чуть было не убила его совсем и оставила в нем неизгладимое грустное впечатление.

Говорить ли тебе о несчастном событии пожара? Зрелище было ужасное, и когда на другой день пришел я туда и вся эта громада предстала мне объятая пламенем -- я невольно содрогнулся и прослезился! Весь главный корпус выгорел! Впрочем, почти все движимое успели спасти -- драгоценности, бумаги,-- но убыток и за тем миллионами считать надобно. Никакие усилия человеческие не могли затушить пожара.

Но довольно -- давай руку и прощай. Не сердишься за то, что я молчал? Тот ли же я в этой куче слов, которую посылаю тебе, каков был?.. В заключение становлюсь на колени перед твоею женою и целую ее ручки, целую Бетси, Колю и мою незабвенную, милую Минну -- Минну! Благословляю вас на здоровье и веселье. Твой всегда и везде Николай.

26. В. Г. БЕЛИНСКОМУ

22 декабря 1837 г. Петербург

С.-Петербург, дек<абря> 22, 1837 г.

На немых не жалуются, что они не говорят, а я, сбираясь, может быть, много говорить печатно, совсем онемел письменно, мой любезнейший друг Виссарион Григорьевич. Брат вам скажет, что только сегодня "устне мои разверзошася", и вот спешу отвечать и вам на ваши дружеские послания. Брат может рассказать вам, что встретило меня в Петербурге. Словно напущенье: смерти, болезни, скорби, мерзкая погода, неприятности и затруднения по делам! Говорить не хотелось, писать не хотелось. Только усиленная работа спасает меня, но зато отнимает всю возможность думать о чем-нибудь другом и обрезывает время так, что свободной минуты не остается. Потому и теперь приступлю прямо к ответу на ваше дружеское предложение. Как бы рад я был сотруднику такому, как вы, но я просил брата откровенно рассказать вам мое нынешнее положение, и вы сами увидите, что оно так скользко, безотчетно, связано отношениями, что завлекать вас надеждами, заставить переселиться сюда -- значило бы взять на совесть, может быть, и невольный обман. Необходимо следует несколько погодить. Дайте мне немного поустроиться, оглядеться, утвердиться, и тогда будет все отчетно и видно. Мысль моя теперь такая: если бы вы могли после Святой, весною, сюда приехать, поглядеть все сами, видеть здешний люд -- это было бы всего лучше. Переезд можно вознаградить тремя днями работы. Хата у меня есть, и я приму вас с распростертыми объятиями, а не -- иудинским лобзанием. К тому времени и мои обстоятельства будут уже утверждены. Да и надобно вам посмотреть на пресловутый Петербург, особливо, если вы имеете уже тайную мысль сюда переселиться. Верьте, что все, что только в силах я буду сделать -- сделаю, и к сердцу готов прижать вас. Между тем надобно подумать, что можете вы делать пока в Москве? Спросите сами себя, посоветуйтесь с моим добрым Ксенофонтом и напишите, что и за что, напишите просто и прямо. Главная трудность -- писать в Москве, не зная здешних отношений. По крайней мере, пусть все это докажет вам, что я истинно вас люблю и уважаю. Я и сам еще теперь не знаю, какой принять тон, какое выражение, и думаю только одно положить в основу: не подличать, елико можно, а все остальное предоставить решить времени. Смотрю, наблюдаю, кланяюсь скромно -- что делать, если хотеть трудом принести какую-нибудь пользу ближним и не думать только о своем кармане! Петербург ужасный город в этом отношении! Мне, право, думается, что здесь вместо сердец бог вложил в тело каждого карман. В Москве есть еще какой-то бескорыстный идиотизм, но здесь ум звенит расчетом и расчет заменяет ум.

Вот что хотелось и должно было вам Сказать. Дайте руку и верьте моему сердцу, даже более моей головы.

Статьи вашей я не видал и не получал. Где она?

"Уголино" мой, вероятно, уже приехал в Москву, и не знаю, успеет ли он по времени и возьмет ли его на бенефис наш урод, достойный того, чтобы обнимать и бить его в одно время. Брат писал мне, что он уже отчаялся, но я не мог сделать скорее, и здесь не боятся запоздать, а ставят его с большою ревностью.

Мой поклон Василию Боткину.

Вчера долго думал я и наконец решил, что Шевырев решительный идиот. Об этом уж не спорьте, а лучше верьте, что всегда неизменно любит вас преданный вам

Н. Полевой.

27. К. А. ПОЛЕВОМУ

21 января 1838 г. Петербург

Есть в нашей бедной жизни, в жизни страдальца, отрада, мой милый друг и брат Ксенофонт, если мы страданием платим за то, что выдвигаемся немного из толпы, что отдаем здешние блага, удовлетворяющие стольких, за что-то, бог знает, такое, чего и изъяснить сами не можем! Есть такая отрада и есть часы такой отрады, когда толпа отдает нам справедливость за наше самопожертвование, когда она делается нашею рабою, чувствует свое ничтожество и невольно сознается, что в ней хранятся еще и всегда будут храниться искры божественного, которые выбиваются из нее, как искры из кремня огнивом. В эти мгновения забывает она все расчеты, все отношения, плачет, хохочет и награждает художника-страдальца. Такие минуты редки, такие награды драгоценны, и я испытал теперь такую минуту, получил такую награду. Ты понимаешь, что я хочу говорить тебе о представлении "Уголино". Для чего тебя не было здесь? Для чего не было здесь... ты знаешь кого -- я плакал бы с вами, разделился с вами сердцем и хоть на ""мгновение узнал минуту радости, среди бездны зол, скорбей, тяжкого труда! Теперь именно еще не полно мое наслаждение тем, что мне не с кем делить его. Если удовлетворен художник, то человек уныл, и тем грустнее ему. Но -- ты и заочно со мною -- спешу набросать тебе несколько несвязных слов. Читай и воображай, что это я лично говорю с тобою.

Успех "Уголино" моего был здесь неслыханный и неожиданный. Только 5-го января могли мы получить рукопись из цензуры, и тогда начались репетиции. Оставалось 12 дней, ибо положено было непременно дать его 17-го. В воскресенье был я на предпоследней пробе -- шло несвязно, неудовлетворительно, к я не струсил потому только, что, ты знаешь, с каким горьким равнодушием смотрю я. на все, мною созданное, особливо теперь. Как нарочно, в понедельник был я окружен неприятностями, досадами -- ну, жизнью -- понимаешь! Вечером покатился наш рыдван к театру, и я заполз в ложу над бельэтажем (от которого нарочно отказался, потому что явился в ложе точно так, как описывал Вильгельма в "Аббаддонне". С нами были дети, тетка, другая, Лиза, дядя, Далайка журнала.

Омир -- Гомер.

Иван Иванович.-- Описка; речь идет о штабс-капитане Иване Петровиче Жукове, сосланном на Кавказ по делу декабристов.

15. А. А. Бестужеву. Впервые (с неточностями): Известия.-- С. 208--213.

...соименник товарищу младшего Кира, ученику Сократа, а не апостолу Петру...-- В письме от 12 февраля 1831 г. К. А. Полевой по ошибке назван Петром (РВ.-- С. 295).

Ксенофонт (ок. 430--355 или 354 до н. э.) -- древнегреческий историк и писатель, ученик Сократа; участвовал в походе иранского принца Кира Младшего против его брата Артаксеркса.

...Жан-Полев демон...-- Речь идет о каком-то произведении немецкого писателя Жан Поля (см. примеч. к с. 212).

...как чешуя с глаз Савла...-- Имеется в виду евангельская легенда о прозрении апостола Павла (Савла).

"Письмо к Эрдману" -- опубликовано в МТ.-- 1831.-- Ч. 41.-- С. 37--73.

Гальба Сервий Сулипиций (5 до н. э.-- 69 н. э.) -- римский император.

...помещичий огород Греча...-- Имеется в виду СО.

Ирвинг -- см. примеч. к с. 370.

Ваш "Белозор"...-- Речь идет о повести "Лейтенант Белозор" (CO.-- 1831.--No 34--42).

"Ужасное гаданье".-- Речь идет о повести "Страшное гаданье" (МТ.-- 1831.--Ч. 38).

"Аммалат-Бей".-- Речь идет о повести "Аммалат-бек" (МТ.-- 1832.-- No 1--3), посвященной автором Н. А. Полевому. В своем письме Бестужев высказывал сомнение, подойдет ли повесть для МТ, и предлагал передать ее в СО.

Иван Петрович -- Жуков.

16. Е. А. Бестужевой. Публикуется впервые.

Бестужева Елена Александровна (1792--1874) -- старшая дочь в семье Бестужевых; после событий 14 декабря фактически стала главой семьи.

...не знал я, что печатание и издание производится вами.-- Е. А. Бестужева ведала издательскими делами брата; 5 частей анонимно изданных "Русских повестей и рассказов" А. А. Бестужева печатались в 1832 г. в типографии Греча, в 1833 г. право на издание было передано Бестужевым братьям Полевым.

...письмо о Кавказской стене, о битвах с Казы-Муллою...-- имеются в виду "Письма из Дагестана" (СПч.-- 1832.-- No 142--148 и 169--178).

Воейков Александр Федорович (1779--1839) -- поэт, переводчик, журналист, редактор газеты "Русский инвалид" (1822--1838) и "Литературных прибавлений" к "Русскому инвалиду" (1831 --1839).

В "Телеграфе" будет посвящена Марлинскому большая отдельная статья.-- В журнале Полевого появилась лишь рецензия на "Русские повести и рассказы" (1833.-- No 2.-- С. 328--336).

17. В. К. Карлгофу. Впервые: РА.-- 1912.-- No 3.-- С. 419--420. Печатается по этому изданию.

Карлгоф Вильгельм Иванович (1796--1841) -- писатель и переводчик, генерал-майор; особенно сблизился с Полевым в 1831 г., резкий разрыв в их отношениях произошел в 1838 г.

"Суд божий".-- Как видно из послесловия к роману "Клятва при гробе господнем" (Ч. IV.-- М., 1832), Полевой предполагал писать его продолжение под названием "Суд божий".

...под названием "Художник".-- Речь идет о "Живописце".

"Новоселье" -- первая часть знаменитого альманаха "Новоселье", выпущенного в 1833 г. в честь А. Ф. Смирдина. Здесь были напечатаны "Сказка о царе Берендее" В. А. Жуковского, "Домик в Коломне" Пушкина, "Большой выход у сатаны" Барона Брамбеуса (О. И. Сенковского), повести В. Одоевского "Бал" и "Бригадир", "Анекдоты императрицы Екатерины II" А. С. Шишкова и др.

18. В. К. Карлгофу. Впервые: РА.-- 1912.-- No 3.-- С. 420--421. Печатается по этому изданию.

Кукольник Нестор Васильевич (1809--1868) -- писатель, журналист; в 1833 г. опубликовал драматическую фантазию "Торквато Тассо", имевшую шумный успех.

Бахтурин Константин Александрович (1809--1841) -- второстепенный поэт и драматург.

Вельтман -- см. примеч. к с. 165.

...получил я Языкова...-- Речь идет о "Стихотворениях" Николая Михайловича Языкова (1803--1846). На страницах МТ этот сборник получил негативную оценку (МТ.-- 1833.-- No 6.-- С. 228--237).

"Пестрые сказки" -- сборник В. Ф. Одоевского "Пестрые сказки с красным словцом, собранные Иринеем Модестовичем Гомозейкою, магистром философии и членом разных ученых обществ, изданные В. Безгласным" (СПб., 1833). Критический отзыв Полевого об этом сборнике в МТ (1833.-- No 8.-- С. 572--582) вызвал его ссору с Одоевским.

...жаненовский манер...-- Вероятно, имеется в виду "Contes fantastiques" (1833) Ж. Жанена (см. примеч. к с. 179).

Подолинский Андрей Иванович (1806--1886), Козлов Иван Иванович (1779--1840), Шевырев Степан Петрович (1806--1864), Алексеев Федор, Шишков Александр Ардалионович (1799--1832), Погодин Михаил Петрович (1800--1875) -- поэты и прозаики.

...о ваших "Повестях"...-- Имеются в виду "Повести и рассказы Вильгельма Карлгофа" (СПб., 1832.-- Ч. 1--2).

19. Н. Ф. Полевой. Впервые (с небольшими сокращениями): PC.-- 1870.-- No 6.-- С. 552--553. Написано из III отделения, куда Полевой был доставлен с жандармом по распоряжению Николая I для дачи показаний о своей рецензии, посвященной драме Кукольника "Рука всевышнего отечество спасла" (МТ.-- 1834.-- Ч. 55).

Полевая (урожд. Терренберг) Наталья Францевна (1806--1896) -- жена писателя.

Сергей -- в то время трехлетний сын Полевого.

...мой голубой проводник...-- форма офицеров корпуса жандармов.

граф А<лександр> X<ристофорович> -- Бенкендорф.

...Немочке нашей...-- Так Полевой называл младшую сестру своей жены.

20. В. Г. Белинскому. Впервые (не полностью): Пыпин А. Н. Белинский, его жизнь и переписка.-- СПб., 1876.-- Т. I.-- С. 145. Написано в ответ на письмо Белинского от 26 апреля 1835 г., в котором сообщалось о переходе под редакцию Белинского журнала "Телескоп" и содержалась характеристика Полевого как "человека, который с <...> благородным и беспримерным самоотвержением старался водрузить на родной земле хоругвь века, который воспитал своим журналом несколько юных поколений и сделался вечным образцом журналиста...". К письму был приложен билет на бесплатное получение "Телескопа". Знакомство Полевого с В. Г. Белинским (1811--1848) состоялось в 1835 г. Как свидетельствует К. Полевой, "Белинский признавал себя учеником "Московского телеграфа"" (СПч.-- 1859.-- No 229).

...благосклонная рука потрепала лавры старика.-- Измененная цитата из романа "Евгений Онегин" (гл. 2, строфа XL).

21. В. Г. Белинскому. Впервые (с незначительными сокращениями): Белинский. Письма.-- СПб., 1914.-- Т. I.-- С. 391. Ответ на письмо Белинского от того же числа.

Беда не велика...-- Речь идет, вероятно, о сборнике "Plutarque Francais" (Paris, 1834), задержанном Белинским.

...приятель мой оба начал их...-- Имеется в виду статья Полевого о драме Виньи "Чаттертон" (Телескоп.-- 1835.-- No 7), а также намеченная рецензия на первые тома "Энциклопедического лексикона". В связи с тем, что после закрытия МТ имя Полевого было под запретом, в письме говорится об этих работах намеком.

Строганов Сергей Григорьевич (1794--1882) -- попечитель Московского учебного округа, председатель московского цензурного комитета.

22. А. И. Герцену. Впервые: Полярная звезда на 1859 год, изданная Искандером и Н. Огаревым.-- Кн. 5.-- Лондон, 1859.-- С. 196--198. Написано в ответ на несохранившееся письмо Герцена, находившегося в то время в вятской ссылке.

Будем опять вместе...-- Герцен познакомился с братьями Полевыми в 1832-- нач. 1833 г.; к этому времени относятся их споры о сенсимонизме (Былое и думы.-- Ч. I.-- Гл. 7).

Статью вашу о Гофмане...-- Статья Герцена "Гофман" была впоследствии опубликована в "Телескопе" (1836.-- No 10), что послужило основанием для ссоры Полевого с Герценом.

Братец ваш...-- Егор Иванович Герцен (1803--1882).

...вы принялись за географию, за статистику...-- В 1835 г. Герцен был привлечен к работе губернского статистического комитета в Вятке.

23. В. Г. Белинскому. Впервые: Белинский. Письма.-- Т. I -- С. 393. Написано на обороте письма Белинского от 25 января 1837 г. Датируется на основании этого факта, а также по содержанию.

Вронченко Михаил Петрович (1801 или 1802--185S) -- географ, переводчик, сотрудник МТ; речь идет о его переводе "Гамлета".

Глазунов (Улитин) Николай Николаевич -- книгопродавец, владелец библиотеки для чтения.

Ратьков Петр Алексеевич -- секретарь редакции и управляющий конторой МТ; "почтеннейший" -- прозвище Ратькова.

Кин Эдмунд (1787--1833) -- крупнейший английский актер.

24. О. И. Сенковскому. Впервые: Старина и новизна. Кн. 9.-- СПб., 1905.-- С. 326--327. Печатается по этому изданию.

Сенковский Осип Иванович (1800--1858) -- ученый, писатель, критик, журналист, редактор журнала "Библиотека для чтения" (1834--1856), в котором в 1836--38 и 1843 гг. сотрудничал Полевой.

...написать о Пушкине.-- Написанный Полевым некролог "Пушкин" см.: БдЧ.--1837.-- Т. 21, отд. I.-- С. 181--198.

25. К. А. Полевому. Впервые: Записки.-- С. 395--406 с двойной датировкой -- по старому и новому стилю. Печатается по этому изданию.

Переселение в Петербург...-- Отъезд состоялся 12 октября 1837 г.

Итак... бежать! -- К- Полевой сопровождает эти строки следующим примечанием: "Это место его письма, темное для читателя, не может быть прояснено мною. Скажу только, что он говорит о тайне сердца, унесенной им в могилу" (Записки.-- С. 397).

...спасти себя от стариков...-- "Стариками" Н. А. Полевой называл ростовщиков.

Труд мой, который и принимаю на себя здесь...-- Согласно договору с книгоиздателем А. Ф. Смирдиным, Полевой принимал на себя с 1838 г. редакцию СО и СПч., арендованных Смирдиным у Булгарина и Греча, но оставшихся под их фактическим контролем. Вследствие интриг Булгарина Полевой был вскоре вытеснен из редакции СПч.

...смерть бедной немочки...-- см. примеч. к письму No 19.

...болезнь старухи...-- Речь идет о теще писателя.

...Алекс<андр> Христ<офорович> -- Бенкендорф, находившийся в то время в Москве. Полевой обращался к нему с просьбой разрешить выставлять свое имя под журнальными статьями и открыто объявить себя редактором СПч и СО, но получил неблагоприятный ответ.

...писать на заказ романы...-- Возможно, имеется в виду роман "Синие и зеленые" (вышел в 1841 г. под названием "Византийские легенды. Иоанн Цимиский. Быль X в.").

Дюмон-Дюрвиль Жюль Себастьен Сезар (1790--1842) -- французский мореплаватель, описавший свои экспедиции; в 1835--1837 гг. Полевой перевел 10 томов его "Всеобщего путешествия вокруг света".

...говорил, как Цицерон...-- здесь: известная в семье Полевых шутливая формула.

Уваров Сергей Семенович (1786--1856) -- литератор, реакционный государственный деятель, министр народного просвещения (1833--1849), автор формулы "самодержавие, православие, народность", непримиримый враг Полевого.

Шаль Виктор Эвремон Филарет (1798--1873) -- французский писатель и критик.

Жанен -- см. примеч. к с. 179.

...начало "Истории Петра Великого"...-- "Опыт исторического рассказа о Петре Великом" (CO.-- 1838.-- Т. I, отд. 1.-- С. 27--69).

Жакоб-библиофил --- псевдоним французского писателя Поля Лакруа (1806--1884).

...о Минине...-- статья Полевого "Материалы для истории Козьмы Минина" (CO.-- 1838.-- Т. I, отд. 3.-- С. 10--28).

Ротчев Александр Гаврилович (1806--1873) -- поэт, переводчик.

Сент-Бев Шарль Огюстен (1804--1869) -- французский критик, поэт.

Делиль -- см. примеч. к с. 144.

Менцель Вольфганг (1798--1873) -- немецкий писатель и критик; в данном случае имеется в виду подробный отзыв о русском переводе его "Немецкой словесности" (СПб., 1837.-- Ч. 1).

...шлепнутся о смирдинский прилавок в один день...-- Смирдин был также издателем "Библиотеки для чтения".

"Уголино" -- драма Полевого.

Ольдекоп Евстафий Иванович (1786--1845) -- писатель, переводчик, журналист, цензор драматических произведений.

Каратыгин Василий Андреевич (1802--1853) -- знаменитый петербургский актер.

Щепкин Михаил Семенович (1788--1863) -- выдающийся русский актер (с 1824 г. в Малом театре).

Орлов Павел Никитич (род. 1811) -- актер.

...отдай... "мошенникам"...-- Речь идет об известных в Москве переписчиках.

...посвящаю я теперь опере...-- Начатая Полевым еще в Москве работа над либретто оперы "Железное перо" не была завершена.

Стефан Алексеевич -- С. А. Маслов (1793--1879), известный деятель в области сельского хозяйства.

"Я пью один..." -- Из стихотворения Пушкина "19 октября" ("Роняет лес багряный свой убор..."): "Я пью один, и на брегах Невы меня друзья сегодня именуют... Но многие ль и там из вас пируют? Еще кого не досчитались вы?"

Говорить ли тебе о несчастном событии пожара? -- Речь идет о пожаре Зимнего дворца в декабре 1837 г.

26. В. Г. Белинскому. Впервые полностью: Белинский и его корреспонденты.-- С. 255--256.

...на ваши дружеские послания.-- Эти письма не сохранились.

Статьи вашей...-- Видимо, имеется в виду статья о "Гамлете", отправленная Белинским к Полевому с Кольцовым. Опубликовав в начале 1838 г. в СПч (1838.-- No 4) начало статьи, Полевой отказался печатать ее продолжение, объясняя это большим объемом работы Белинского. Полностью статья была напечатана позднее в журнале "Московский наблюдатель".

...наш урод...-- Имеется в виду Мочалов, игре которого была присуща неровность. "Уголино" шел с успехом в бенефис Мочалова в Малом театре 21 января 1838 г.

Василий Боткин -- см. примеч. к письму No 28.

Шевырев Степан Петрович (1806--1864) -- поэт, критик, историк литературы, один из основных оппонентов Белинского в области литературной критики.

27. К. А. Полевому. Впервые (с незначительными неточностями): Записки.-- С. 408--412.

...как описывал Вильгельма в "Аббаддонне".-- Подразумевается роман Полевого "Аббаддонна" (ч. 2, гл. 4), герой которого Вильгельм Рейхенбах является на представление своей трагедии в многочисленном обществе мещан.

Талиони (Тальони) Мария (1804--1884) -- итальянская артистка балета; в 1837--1842 гг. выступала в Петербурге.

...торчали бородки...-- "Бородки!.. черта времени. Тогда борода была принадлежностью купцов и простолюдинов". (Примеч. К. Полевого.-- Записки.-- С. 410).

...студенческая кровь.-- Из эпиграммы А. С. Грибоедова "И сочиняют врут, и переводят -- врут!"

Вероника -- героиня "Уголино".

Загоскин Михаил Николаевич (1789--1852) -- писатель, драматург; в 1831 --1842 гг. директор московских театров.

28. В. П. Боткину. Впервые: Звенья. III--IV.-- М.; Л., 1934.-- С. 881--882. Печатается по этому изданию.

Боткин Василий Петрович (1811 --1869) -- писатель, критик, друг Белинского и Герцена.

Статья на Менцеля...-- см. примеч. к письму No 25.

...на Давыдова...-- Имеется в виду рецензия на "Чтения о словесности" филолога и философа профессора Ивана Ивановича Давыдова (1794--1863) (CO.-- 1838.-- Т. 1, отд. 4.-- С. 106--138).

Желал бы видеть его возражения...-- Рецензия Белинского на "Уголино", содержащая резко отрицательную оценку этого сочинения, появилась в майской книжке журнала "Московский наблюдатель".

За что вы все рассердились на статью Селивановского? -- Имеется в виду подписанное инициалами "А. М." "Письмо москвича" (СО.-- 1838,-- Т. 2, раздел "Смесь и нечто".-- С. 17--23), содержавшее резкие выпады против Белинского-критика. Его автором был общий знакомый Полевого и Белинского Николай Семенович Селивановский (1805--1852).

Белинский, например, уничтожает классицизм и Державина...-- Вероятно, речь идет о начале статьи Белинского ""Гамлет", Драма Шекспира. Мочалов в роли Гамлета".

Он не терпит Каратыгина...-- См., например, статью "И мое мнение об игре г. Каратыгина" (1835).

Посмотрите его в <...> Людовике XI.-- Имеется в виду драма П. Г. Ободовского "Заколдованный дом".

29. К. А. Полевому. Впервые: Записки.-- С. 422. Печатается по этому изданию.

Кольцов Алексей Васильевич (1809--1842) -- поэт; о его общении с Полевым в 1838 г. см. письма Кольцова к Белинскому.

Слепушкин Федор Никифорович (1783--1848) -- поэт-самоучка, выходец из крестьянской среды.

30. Ф. В. Булгарину. Впервые: PC.-- 1896.-- No 6.-- С. 568.

Симония -- приобретение духовных должностей за деньги.

Скаррон Поль (1610--1660) -- французский писатель, автор пародийных произведений в различных жанрах.

Письмо это можете показывать кому угодно и самому О. И. С<енковскому>...-- Как показывает последующая полемика, письмо Полевого действительно стало известно Сенковскому (см.: Каверин В. Барон Брамбеус.-- Л., 1929.-- С. 122).

31. В. Ф. Одоевскому. Впервые: PC.-- 1904.-- Т. 119.-- С. 159--160.

...прислать к вам за статейкой...-- Одоевский выступал в СО как музыкальный критик под псевдонимом "Отставной капельмейстер Карл Биттерман".

...извещение об издании "Отечественных) записок".-- Журнал А. А. Краевского ОЗ, деятельным сотрудником которого был Одоевский, начал выходить с 1839 г. В 12-й книжке СО за 1838 г. Полевым было опубликовано лишь краткое известие об ОЗ.

Даири -- духовный император в старой Японии.

Кубо -- светский император в старой Японии.

32. В. Ф. Одоевскому. Сохранился лишь отрывок письма, причем в рукописи имеются дефекты. Цитировано П. Н. Сакулиным в кн.: Из истории русского идеализма: Князь В. Ф. Одоевский. Мыслитель.-- Писатель.-- М., 1913.-- Т. I.-- Ч. 2.-- С. 295. Полностью публикуется впервые.

"Зизи" -- повесть Одоевского "Княжна Зизи" (ОЗ.-- 1839.-- Т. I.-- С. 3--70).

"Город без имени" -- повесть Одоевского в жанре антиутопии; впервые опубликована в "Современнике" (1839.-- Кн. 1.-- С. 97--120).

Он <вс>танет с "Концертом Бетговена" <и> с "Пиранези".-- Речь идет о повестях "Последний квартет Бетховена" (1830) и "Opere del Cavaliere Giambattista Piranesi" (1831). Как и "Город без имени", вошли позднее в состав романа "Русские ночи".

33. А. В. Никитенко. Публикуется впервые.

Никитенко Александр Васильевич (1804--1877) -- критик, литературовед, профессор Петербургского университета, цензор. С 1840 г. стал соредактором Полевого по СО и "ответственным редактором перед правительством за все издание" (Никитенко А. В. Дневник.-- Т. 1.-- С. 275). О столкновении с Полевым и последующем примирении см.: Дневник.-- Т. 1.-- С. 218.

Александр Филиппович -- Смирдин.

34. К. А. Полевому. Впервые: Записки.-- С. 551--553. Печатается по этому изданию.

Ратьков -- см. примеч. к письму No 23.

"Ломоносов" -- "Ломоносов, или Жизнь и поэзия. Драматическая повесть Н. Полевого" (БдЧ.-- 1843.-- Т. 56.-- С. 60--312). Представлена в Петербурге 2 февраля 1843 г.

...я переложил в разговоры "твоего Ломоносова"...-- См.: Полевой Ксенофонт. Михаил Васильевич Ломоносов.-- М., 1836.-- Ч. 1--2.

Вольдемар и Никтопольон -- сыновья Н. Полевого.

35. А. А. Краевскому. Впервые: Литературное наследство.-- Т. 56.-- Ч. 2.-- М., 1950.-- С. 174. Этим письмом Полевой сделал попытку примирения с ОЗ, позиция которых по отношению к нему была до того резко враждебна.

Краевский Андрей Александрович (1810--1889) -- журналист, издатель ОЗ.

Напечатайте ее в "Отеч<ественных> записках"... -- Ода И. А. Крылова "На заключение мира России со Швециею" вошла в состав статьи Белинского "Иван Андреевич Крылов" (ОЗ.-- 1845.-- Т. 38).

...переговор привел бы ко взаимной пользе...-- Начатые этим письмом взаимоотношения привели к тому, что в конце 1845 г. Полевой получил в свои руки по договору с Краевским "Литературную газету".

36. А. В. Никитенко. Отрывок в кн.: Николай Полевой. Материалы по истории русской литературы и журналистики тридцатых годов.-- [Л., 1934].-- С. 74. Полностью публикуется впервые.

Его высокопревосходительство -- С. С. Уваров (см. примеч. к письму No 25).

Аракчеев Александр Андреевич (1769--1834) -- реакционный государственный деятель, насаждал политику полицейского деспотизма.

Магницкий Михаил Леонтьевич (1778--1844) -- попечитель Казанского учебного округа в 1819--1826 гг., известный реакционер.

37. К. А. Полевому. Последнее письмо Полевого к брату. Впервые: Записки.-- С. 579--580. Печатается по этому изданию.

Монтолон Шарль Тристан (1783--1853) -- французский генерал, бонапартист, автор мемуаров.