Тарле Евгений Викторович - Английские фальсификации о начале Крымской войны

Академик Евгений Викторович Тарле

Сочинения в двенадцати томах

М., Издательство Академии Наук СССР, 1962

Том XII.

АНГЛИЙСКИЕ ФАЛЬСИФИКАЦИИ О НАЧАЛЕ КРЫМСКОЙ ВОЙНЫ

Известие о готовящемся новом издании книги кембриджского профессора Гарольда Темперлея "Англия и Ближний Восток. Крым" 1 и выход в свет в конце 1947 г. уже отмеченной в "Вопросах истории" работы Гандерсона "Дипломатия Крымской войны и другие исторические опыты" 2 дают повод остановиться на вопросе о том, как новейшая английская историография освещает (или, на мой взгляд, затемняет) начальную стадию дипломатической подготовки великого столкновения середины XIX столетия.

В предлагаемой краткой заметке рассмотрим лишь немногие из тех извращений исторической истины, которые мы находим у названных английских историков, затронувших эту тему. После них, насколько известно, никто в Англии об этом предмете не писал.

Что Николай I был непосредственным инициатором дипломатических заявлений и действий, поведших к возникновению войны с Турцией, не может быть, конечно, сомнений. Царизм начал -- и он же проиграл эту войну, обнаружив свою несостоятельность и в дипломатической области и в организации военной обороны государства, страдавшего от технической отсталости и от общих последствий долгого господства дворянско-феодального крепостнического строя. Однако война была грабительской не только со стороны царской России. Турецкое правительство шло на развязывание войны, преследуя агрессивные реваншистские цели -- возвращение северного побережья Черного моря, Кубани, Крыма и т. д. Война была грабительской с обеих сторон.

Но были ли дипломатические, а потом и военные выступления Англии и Франции продиктованы, как упорно до сих пор пишут публицисты и историки этих стран, одним лишь желанием защитить Турцию от нападения со стороны России? На это должно дать категорически отрицательный ответ. Обе западные державы имели в виду отстоять Турцию исключительно затем, чтобы с предельной щедростью вознаградить себя (за турецкий счет) за эту услугу; обе стремились захватить в свои руки и экономику и государственные финансы страны (что им полностью и удалось в результате войны), обе деятельно между собой конкурировали и враждовали после Крымской войны, взапуски старались обогнать друг друга на путях систематического обирания турецкой державы. У обеих западных держав были еще и другие разнохарактерные цели, и на жестокий промах русской дипломатии и Пальмерстон и Наполеон III посмотрели, как на счастливый, неповторимый случай выступить вместе против общего врага. "Не выпускать Россию из войны", изо всех сил бороться против всяких запоздалых попыток русского правительства, когда оно уже сознало всю опасность начатого дела, к отказу от своих первоначальных планов, непременно продолжать и продолжать войну, расширяя ее географический театр,-- вот что стало лозунгом западных союзников. И именно тогда, когда русские ушли из Молдавии и Валахии и уже речи не могло быть об угрозе существованию или целостности Турции, союзники решили напасть на Одессу, на Севастополь, на Свеаборг и Кронштадт, на Колу, на Соловки и на Петропавловск Камчатский, а британский кабинет уже строил и разрабатывал планы отторжения от России Крыма, Бессарабии, Кавказа, Финляндии, прибалтийских провинций, Польши и Литвы. Вдохновитель этих планов, воспетый русской песенкой "воевода" Пальмерстон, удержу не знал в своем завоевательном пылу, "разделяя Русь на карте указательным перстом", тем более что проектируемые им походы на Польшу и во все другие намеченные места должны были, по его предначертаниям, совершить французские, а не английские сухопутные войска.

Тем-то и дорог Пальмерстон новейшему историку Гендерсону, что "Пальмерстон был хорошим англичанином, работающим для национальных целей... Его национализм был не принципом, а страстью, со всем тем хорошим и дурным, что происходит от страсти" 3.

С лета 1854 г. прямое нападение с моря и с суши на русскую государственную территорию морскими и сухопутными силами союзников, когда уже ни одного русского солдата не оставалось в Молдавии и Валахии, явилось со стороны Англии и Франции началом выполнения новой, широко задуманной пальмерстоновской агрессии. Завоевание Крыма должно было явиться лишь первым шагом, и когда 2 декабря 1854 г. Австрия уже и формально стала на сторону союзников, английские мечтания начали приобретать довольно реальную форму.

Война, начатая царизмом, покрыла новой славой русское имя благодаря воинскому искусству и беззаветной храбрости Нахимова, Корнилова, Истомина, Васильчикова, Хрулева, Тотлебена и тех 10 тыс. моряков, от которых осталось 800 человек к концу осады, и десятков тысяч погибших армейских солдат. За тяжкие перед народом преступления и убийственную политику царизма пришлось расплачиваться потоками крови самоотверженных русских героев на Малаховом кургане, у Камчатского люнета, на Федюхиных высотах.

Останавливаясь на этой бессмертной эпопее русской обороны, иностранные историки предпочитают при этом не очень распространяться о провалившихся истинно грабительских планах Пальмерстона, австрийского министра иностранных дел фон Буоля и др. Тут они крайне лаконичны.

Но вглядимся в приемы английских историков, пишущих именно о первоначальной стадии дипломатической подготовки Крымской войны, которой больше всего интересуются названные нами два английских профессора.

В этой первоначальной стадии, конечно, внимание должно сосредоточиться на двух капитальной важности моментах: на переговорах 1844 и переговорах 1853 гг. Напомним фактическую ткань и связь событий.

31 мая 1844 г. Николай высадился в Вульвиче, а 9 июня покинул Англию. Его основной целью в продолжение всего этого взволновавшего Европу визита было, как мы это твердо теперь знаем на основании бесспорных источников, позондировать почву по вопросу, как отнесется английское правительство к возможному в более или менее близком будущем проекту частичного или общего раздела турецких владений. Англию царь считал неизбежной участницей дела и интересовался выяснением размера английских аппетитов при заключении подобной сделки, хотя он предвидел, что предприятие не обойдется без вмешательства Австрии и Франции.

Захватнический характер этих планов Николая нелепо было бы отрицать. Но не менее нелепо настаивать, как это принято в английской литературе, на благороднейшем поведении британского правительства в 1844 г., не пожелавшего, по свойственному ему общеизвестному "бескорыстию", отказаться от традиционной "защиты" Турции.

На самом деле в эти июньские дни в Виндзоре происходило следующее. Николай говорил с тремя руководящими деятелями Англии того времени: первым министром Робертом Пилем, министром иностранных дел лордом Эбердином и главнокомандующим армией герцогом Веллингтоном. И формально и фактически центральной фигурой, единственным ответственным лицом являлся Роберт Пиль. Но мы совершенно напрасно стали бы искать у Темперлея, у Гепдерсона или в изданиях документов (вроде новейшего "Foundations of British foreign policy", 1938, издатели -- Темперлей и Пенсон) хотя бы малейшего указания именно на переговоры между Николаем и Робертом Пилем. Этот пропуск нисколько не загадочен: мы знаем из свидетельства друга и воспитателя Альберта ("принц-супруг" королевы Виктории) барона Штокмара, тогда же говорившего непосредственно со всеми действующими лицами, что Роберт Пиль не только выслушал с большим участием и интересом царские проекты насчет Турции, но и поспешил ввернуть необычайно существенное замечание. Прикрывая свои намерения обычным дипломатическим фиговым листом, царь говорил: "Я не хочу и вертка Турции, но и не позволю также, чтобы другой получил хоть вершок ее". А Роберт Пиль, не моргнув глазом, подхватывал: "Англия относительно Востока находится в таком же положении. В одном лишь пункте английская политика несколько изменилась: относительно Египта. Англия не могла бы допустить существования там слишком могущественного правительства, такого правительства, которое могло бы закрыть перед Англией торговые пути, отказать в пропуске английским транспортам".

При переводе с дипломатического языка на общечеловеческий эти слова имеют вполне точный смысл. Пиль как бы говорит Николаю: мы с вами одинаково ревностно, разумеется, оба печемся о неприкосновенности Турции, но если уж так случится, что сам аллах отступится от правоверных и придется Оттоманскую империю делить, то имейте в виду, что Египет должен достаться Англии и никому другому, это уже как там хотите!

Конечно, и новейшие и более старые английские историки очень тщательно пропускают слова Пиля, указывающие, что британский премьер вполне по-деловому обсуждал с паром вопрос о разделе турецкой добычи. Но и беседы Николая с Эбердином, министром иностранных дел, но оставляют сомнения в том, что соблазнительные предложения царя выслушивались англичанами в тот момент без всякого признака добродетельного негодования. Тут уж у нас имеются такие бесспорные документальные доказательства, которые, пожалуй, можно замалчивать, но нельзя и пытаться опровергать. Я их тут не привожу, потому что говорю об этом обстоятельно в I томе моей "Крымской войны" 4.

Но тут с английской стороны пускается в ход другой прием. Оказывается, что хотя разговоры царя с Эбердином были изложены в особом меморандуме, пересланном затем графом Нессельроде в английское министерство иностранных дел официальным дипломатическим путем, и хотя Эбердин принужден был в ответной, очень не скоро посланной ноте признать "точность изложения" (the accuracy of statement") этих переговоров о Турции, но все это ничего не значит! Почему? Потому что, оказывается, у царя с англичанами были просто "частные беседы", и меморандум об этих беседах тоже является документом "совершенно персональным", как выражается Гендерсон. Мало того: хотя первый министр Пиль и министр иностранных дел Эбердин долго советовались с царем и русским канцлером Нессельроде и беседы затем протоколировались, но (цитируем эту невероятную фразу Гендерсона в точности) "британский кабинет ничего не знал об этом", а посему все, что было сделано в эти чреватые далекими последствиями июньские дни 1844 г., "не имело значения" ("it had no validity").

Этот прием юридического крючкотворства со стороны английского автора нельзя даже назвать иезуитизмом: до такой степени тут все вполне откровенно основано лишь на игре слов. Премьер и его министр ведут переговоры, но "кабинет" (т. е. они же!) "ничего не знает об этом"... абсолютно "ничего" не слыхивал: Роберт Пиль и Эбердин коварно все утаили от... Роберта Пиля и Эбердина!

Итак, по утверждению английских историков, английское правительство в 1844 г. было, значит, совершенно чуждо предосудительных намерений царя? Оно якобы заботилось лишь об одном: о процветании, благе и неприкосновенности Турции. Правда, и у Темперлея, и у Гендерсоиа, и у более старых историков, их предшественников, получается некоторая неувязка: английское правительство было до такой степени невинно, что оно не только отказалось делить Турцию и отстаивало ее от Николая, а даже "ничего не знало" о его намерениях. Но от каких же покушений царя оно могло отстаивать турок, если оно ничего не знало об этих покушениях? Вот что выходит иногда от избыточного изобилия аргументов: они начинают побивать друг друга!

Мы говорим тут лишь о явных умолчаниях и извращениях, имеющих целью представить дело об июньских переговорах не так, как оно было в действительности, а в совершенно ложном свете. В Виндзоре в 1844 г. беседа шла не между хищником, готовым броситься на Турцию, и ее бескорыстными защитниками, но между двумя державами, которые хотели бы сговориться о разделе будущей добычи, однако нисколько друг другу не доверяли и только поэтому еще колебались. Но с точки зрения общей критики научного произведения, разве можно так писать о переговорах 1844 г., как пишут Темперлей и Гендерсон? Разве можно но упомянуть ни единым звуком о том, в каком положении были внутренние дела Англии в момент приезда Николая? У обоих этих новейших историков не сказано ни слова о жестоком обострении борьбы торгово-промышленной буржуазии против землевладельцев за отмену хлебных законов и ни слова о чартизме, о том, как Веллингтон, Эбердии, Пиль были встревожены и чартистским движением и раздором среди владельческих классов, все усиливавшимися под влиянием фритредерской агитации Кобдена.

Мало того: если неспокойное положение внутри государства заставляло таких закоренелых реакционеров, живших идеями и традициями Священного союза, как герцог Веллингтон, приветствовать сближение и дружбу буржуазной Англии с могущественным "жандармом Европы", то приезд Николая был необычайно кстати также ввиду внешнеполитической ситуации Англии. Английскому правительству, под покровом либерализма проводившему не менее реакционную жандармскую политику в международных политических взаимоотношениях со слабыми народами, необходимо было оспователыю прощупать смысл внешней политики Николая I на Ближнем Востоке. Общеизвестно, что английские экспансионистские планы в Турции шли гораздо дальше тогдашних политических устремлений царской России, но об этом английские историки предпочитают умалчивать, а если и говорят, то далеко не ясным языком. Темперлей передает (так, между прочим, в трех строках) разговор Эбердина с русским послом Брунновым, когда Эбердин "в тоне шутки" сказал, что он ждет со стороны Нессельроде предложения оборонительного и наступательного союза с Россией, и спустя некоторое время прибавил: "Нет, нет, не думайте, что я шучу. Это может стать серьезным делом. Ей-богу, это не шутка". Темперлей приводит (правда, отважно перевирая в своем английском переводе) эту сказанную по-французски фразу Эбердина и думает, что достаточно дать в примечании (стр. 254) одну строку в пояснение заявления Эбердина, что Англии может понадобиться русская армия: "Намек на тогдашние натянутые отношения с Францией". Неискушенному читателю никак но этим бессодержательным словам не догадаться, что французы тогда бомбардировали Танжер, что английская пресса раздраженно говорила о французской угрозе Гибралтару, что французы укрепляли свои антианглийские позиции в Египте и в Сирии и т. д. Вся эта реальная внутриполитическая и внешнеполитическая обстановка, при которой велись русско-английские переговоры в 1844 г., обойдена глубоким молчанием. Она не нужна английским историкам потому именно, что она очень существенно объясняет и подтверждает готовность английского правительства в 1844 г. идти навстречу царю в его предположениях и предложениях касательно Турции. Русская дружба казалась Эбердину и Пилю очень полезной, чтобы дать Франции нужную острастку. И англичане поэтому вовсе не удерживали, а скорее поощряли царя к продолжению опасного пути, на который он вступил.

-----

Таков был первый акт дипломатической подготовки Крымской войны. Прошло 9 лот после виндзорских переговоров 1844 г., и наступил второй акт, начавшийся 9 января 1853 г. навеки памятным разговором Николая с сэром Гамильтоном Сеймуром и окончившийся 4 января 1854 г. прохождением англо-французского соединенного флота через Босфор в Черное море.

Здесь мы встречаемся с решительной попыткой новейшей английской историографии подкрепить и подтвердить традиционную версию, которая со времен первых историков Крымской войны, начиная с Кинглека, как возникла, так никогда и но менялась в английской науке и публицистике. Но никогда эта версия не облекалась так старательно в наукообразное одеяние. И никогда у старых английских историков, вроде того же Кинглека, эта версия не имела такой явственной политической заостренности и откровенной тенденциозности, как в нынешней историографии.

Фактическая канва дипломатических событий 1853 г., детально изложенная мною в нервом томе "Крымской войны" (стр. 107-- 341), никогда не удостаивалась со стороны английских историков сколько-нибудь внимательного рассмотрения, и они отчасти умышленно игнорируют даже вполне доступные им документы, а отчасти и понятия не имеют о всех сокровищах наших советских архивов.

В книге Темперлея событиям 1853 г. посвящено 84 страницы (301--385), в книге Гендерсона -- 9 страниц (5--14). Да и зачем им было углубляться в документацию, раз все так ясно, так ловко целиком укладывается в предрешенную схему и ведет к предуказанному результату? Воззрение, канонизированное в английской литературе, сводится к следующим тезисам, относительно которых в Англии не спорят даже те авторы, которые расходятся во мнениях по другим пунктам: Николай 9 января 1853 г. на рауте у великой княгини Елены Павловны и в следующих затем беседах предложил британскому послу при петербургском дворе сэру Гамильтону Сеймуру передать в Лондоп о желании царя сговориться с англичанами насчет занятия определенных турецких территорий, в случае если Турции окажется под у прозой близкого распада и разрушения. Английское министерство решительно отказалось по тем же благороднейшим (разумеется!) мотивам, по которым не пошло на исполнение царских желаний в 1844 г. Тогда Николай послал Меншикова в Константинополь с неисполнимыми для турок требованиями, и здесь, несмотря на энергичные миролюбивые усилия гуманного британского посла в турецкой столице лорда Стрэтфорда-Рэдклифа, который делал все зависящее, чтобы помирить турок с русскими, Ментиков довел дело до разрыва своей нетерпимостью и неуступчивостью. Затем -- опять-таки без всякого вмешательства и подстрекательства англичан -- турки объявили русским войну. А дальше уже заговорили пушки, вступила в свои права логика войны. Нахимов истребил в Синопской бухте 18 ноября 1853 г. турецкую эскадру, и в ответ на это, 4 января 1854 г., англичане и французы, "чтобы спасти Турцию от гибели", принуждены были ввести свои военные суда в Черное море,-- и объявление войны России со стороны Франции и Англии стало ужо неизбежным. Такова господствующая в английской историографии схема.

В этой схеме дипломатической истории 1853 г. нужно резко отделить два потока событий: один, связанный с беседой царя и Гамильтона Сеймура 9 января 1853 г., другой, связанный с прибытием в Константинополь двух чрезвычайных и полномочных послов -- русского князя А. С. Меншикова (28 февраля 1853 г.) и британского лорда (виконта) Стрэтфорда-Рэдклифа (5 апреля 1853 г.).

Что касается событий, связанных с роковым разговором 9 января 1853 г., то здесь инициатива царя в дипломатических действиях, которые были направлены к раздачу турецкой территории, не может быть оспариваема. Но, конечно, вовсе не эта аксиома, против которой никто и не спорит, является грубой, недопустимой исторической фальсификацией, вопиющим насилием над очевидными фактами, извращением исторической правды.

Безобразной ложью является утверждение, будто провал миссии Меншикова был обусловлен только неуступчивостью Меншикова, которая сделала бесплодными все усилия "миролюбца" и неутомимого "миротворца" лорда Стрэтфорда-Рэдклифа, стремившегося якобы урезонить турок и побудить их к уступкам русским требованиям. Кричащая правда, которую даже целые вороха фальсификации не могут заглушить и подавить, заключается в том, что именно английский посол изо всех сил и очень оперативно боролся против мирного исхода переговоров Меншикова с турками, именно он последовательно и успешно срывал все попытки и визиря и Меншикова прийти к какому, бы то ни было приемлемому соглашению, и этим он вполне последовательно и естественно увенчал здание всей своей личной долгой карьеры всегда без исключения еще с конца 20-х годов XIX в. строившейся на разжигании вражды к России в английском правительстве и обществе, а также в турецких правящих кругах.

Говорить то, что с особенным чувством и азартом утверждает Темперлей (который идет но пути извращения истины гораздо дальше всех своих предшественников в данном случае), доказывать, что Стрэтфорд-Рэдклиф не только не разжигал пожар, а тушил его, -- значит, в самом деле называть черное белым, а белое -- черным и глядеть на вещи через какую-то камор-обскуру, показывающую наблюдаемые предметы верхним концом к низу.

Прежде всего следует признать крайне стилизованными даже (то количественно очень немногие) документы, которые как Темперлей, так и другие историки, писавшие об этом прежде, вроде американца Порьира Вернона ("New lights on the origins of the Crimean war" в "Journal of modern history", 1931), кладут в основу изложения. Очень многие английские послы часто -- а Стрэтфорд-Рэдклиф почти всегда -- писали свои официальные служебные донесения лондонскому начальству именно так, чтобы их можно было в любой момент опубликовать в виде "Белой книги", белоснежная невинность которой и должна убедить всех и каждого в вечном, нерушимом миролюбии и голубиной кротости и чистоте намерений британской политики. Непорочное зачатие этих невинных "Белых книг" именно и происходит в укромных помещениях английских посольств. Л уж как давать настоящий отчет о своих действиях, как всерьез осведомлять свое правительство и через какие каналы пересылать в Лондон то, что нужно,-- об этом никаким Темперлеям никогда никто в Форейн-Оффисе не рассказывал и ничего не показывал.

Помнится, что покойный, очень "засекреченный" дипломатический агент Форейн-Оффиса Лауренс, уже в отставке, разговорившись как-то на досуге с корреспондентами, отозвался с большим юмором об этой дипломатической кухне, на которой сам считался одним из тонких поваров.

Можно перебрать все "Белые книги", изданные испокон века английским правительством, и не встретить там ни нечистых помыслов, ни каких-либо низменных стремлений или алчных вожделений,-- одно сплошное джентльменство и в мыслях, и в чувствах, п в целях, и в методике действий.

Понять все, что творил в Константинополе Стрэтфорд-Рэдклиф, этот энергичный и талантливый помощник Пальмерстона в деле разжигания ненависти турок против России, можно, только пользуясь русскими, французскими, позднейшими (скудными) турецкими, даже, пожалуй, австрийскими документами, но никак не ограничиваясь служебными донесениями Стрэтфорда, рассчитанными на дезориентацию европейского общественного мнения.

Когда пробил урочный час, летом 1853 г., министр иностранных дел Кларендон и опубликовал эти донесения для доказательства поразительного по миролюбию поведения Стрэтфорда в Константинополе. И ведь все современники прекрасно знали роль этого злостного, неутомимого поджигателя войны, но кембриджские профессора истории не желают в середине XX в. видеть то, что с отчаянием наблюдали и прекрасно понимали в 1853 г. несчастные турки, которых британский посол ловко втравливал в войну!

Извращение Гарольдом Темперлеем фактов, касающихся роковой агитации Стрэтфорда-Рэдклифа весной 1853 г., начинается с того, что кембриджский историк даже не желает признать весьма знаменательного непритворного "ужаса", с которым отнеслось население турецкой столицы к прибытию Стрэтфорда. Этот "ужас" ("the awe") турецкого народа признавал уже первый по времени старый историк Крымской войны Кинглек и объяснял его весьма натурально и правдиво: турки знали, что прибытие Стрэтфорда, этого давнишнего ярого антирусского агитатора и поджигателя войны, означает исчезновение всякой надежды на мирное улажение дела. Нет! Темперлей полагает, что, напротив, Стрэтфорд хотел мира. Конечно, читателю ни слова не говорится о том, что Стратфорд был послан именно по настоянию Пальмерстона, который хоть и был в кабинете Эбердина министром внутренних дел, но заправлял всеми иностранными делами. Кларендон был лишь пешкой в его руках.

Но главная ложь, с первой строки до последней отравляющая и обесценивающая все, что говорит Темперлей о событиях 1853 г., заключается в старательном умолчании о той "двойной бухгалтерии", которая так исправно и успешно действовала в 1853 г. в английской правительственной машине: премьер Эбердин "миролюбив", но что же делать, если он не может никак справиться с воинственным Пальмерстоном. Темперлею, впрочем, и незачем было бы много на этом останавливаться: ведь у него и Пальмерстон тоже очень "миролюбив" и Стрэтфорд-Рэдклиф -- ангел, принесший в Константинополь оливковую ветвь мира. Если и был воинственный человек в Константинополе -- это лишь один Меншиков.

Нужно сказать, что хотя безответственный, лишенный дипломатического чутья Меншиков, подобно своему повелителю, совсем не понимал, в какое опасное положение попала Россия ввиду явной вражды к ней двух морских западных держав, и преувеличивал русские шансы на дипломатическую победу, уверив себя, что Англия и Франция не выступят, и хотя он поэтому делал одпу грубую ошибку за другой, но были моменты, когда, казалось, в самом деле решительно открывался путь к миру. И вот тут-то всегда вмешивался очень оперативно Стратфорд. Зная, что его патрон лорд Пальмерстон еще не сломил сопротивления кое-кого из членов кабинета, но желавших ускоренного приближения войны, Стрэтфорд-Рэдклиф пускал в ход буквально все, вплоть до преднамеренного преступного искажения документов, исходивших от России. Когда Меншиков передал великому визирю ноту, в которой требовалось для России право "делать представления" (турецкому правительству) по поводу дел православной церкви, то Стрэтфорд, пересылая копию этой ноты в Лондон, произвел прямой подлог: вместо "делать представления" он вписал в русскую ноту слова, которых вовсе там не было и быть не могло: "давать приказы". Выходило, что Россия просто, одним росчерком пера, уничтожает суверенитет Туоции. Получив эту бумагу, Пальмерстон, конечно, стал усиленно гнать кабинет к войне, и английской прессе была сообщена лживая, подделанная Стрэтфордом версия мнимых русских требований. Обо всем этом и других тому подобных решающих эпизодах нет ни звука не только у Темперлея, но и ни у кого из английских историков.

Меншиков и стоявший за ним царь, получив удовлетворение от турок только по поводу "святых мест", конечно, на этом не успокоились, потому что продолжали ошибочно надеяться на одиночество Турции в происходившей борьбе. Меншиков потребовал формулировки, которая давала бы России право вмешаться во все дела православной церкви в Турции. Стрэтфорд повел двойную игру в это время: он убеждал Меншикова, что англичане никак не намерены помогать туркам, а в то же время сообщил секретно (в тайной аудиенции) султану, что английская средиземная эскадра стоит наготове и явится, если Константинополю будет грозить опасность и что уступать русским требованиям не следует.

Вечером 14 мая Решид-паша вдвоем со Стрэтфордом написали ноту, которая на другой день и была передана Решидом Меншикову. В поте содержался отказ. Цель англичанина была блестящим образом достигнута: 21 мая 1853 г. Меншиков со всем составом посольства покинул Константинополь.

Таким образом, если первый шаг к войне был сделан Николаем, начавшим с Англией 9 января 1853 г. переговоры о разделе Турции, то второй крупный шаг к войне был сделан при переговорах Решида-паши с царским посланцем Меншиковым, при самом деятельном соучастии и подстрекательстве британского посла Стрэтфорда-Рэдклифа, всецело забравшего в свои руки султана Решида. В этом не имеет никакого основания усомниться ни один добросовестный историк, считающийся с бесспорными документами. Однако Темперлей не только не желает это признать, но все время как бы демонстративно стремится доказать, будто верит в благородные усилия поджигателя войны Стрэтфорда "спасти" мир. Историк Темперлей до такой степени надеется на то, что его умолчания и искажения скроют от читателя истинную роль Стрэтфорда, что имеет наивность (или цинизм) приводить слова Стрэтфорда, этого богобоязненного провокатора кровопролития, из письма к жене его от 23 января 1853 г., писанного Стрэтфордом, следовательно, через две с половиной недели после входа соединенных эскадр западных держав в Черное море: "Я благодарю бога, что мне выпало на долю передать последнее мирное предложение такого содержания, чтобы оно удовлетворяло и наше правительство и было бы приемлемо для Европы". Набожный Стрэтфорд, сделав все решительно от него зависящее, чтобы ускорить военный взрыв, благодарит своего создателя за то, что так хорошо ему удалось поработать на пользу... мира. И кембриджский профессор Темпер- лей, не уступающий в благочестии и любви к правде своему герою, пресерьезно заключает этой молитвенной концовкой свое повествование о благородстве и миролюбии английских министров и послов, обнаруженных ими (всеми без исключения) в роковой год, когда предрешалось долгое кровопролитие...

Чтение этих новейших образчиков британской литературы о Крымской войне полезно в двух отношениях: во-первых, они дают пример того, как не следует писать историю начала этого великого столкновения середины XIX в., и, во-вторых, они лишний раз напоминают советским научным работникам о повелительном их долге перед наукой и Родиной бороться против отравленного оружия исторических фальсификаций, умолчаний и извращений, которые так часто под всевозможными прикрытиями и по самым разнохарактерным поводам пускаются в ход из лагеря противников при изображении русского прошлого и настоящего.

Вопросы истории, 1949, No 3, стр. 119--125.

Комментарии

1 Temperley Н. England, and the Near East. Crimea. London, 1947.

2 Henderson G. B. Crimean war diplomacy and other historical essays. Glasgow, Jackson, 1947. 320 p.

3 Там же, стр. 204.

4 Tapлe E. Крымская война. 2 изд., т. I. М., 1944, стр. 77--80. (См. наст, изд., т. VIII.-- Ред.)