Лесевич Владимир Викторович - Что такое научная философия?

Что такое научная философія? *).

*) Русская Мысль, кн. I.

XIII.

Главное сочиненіе Лааса Идеализмъ и позитивизмъ, общій очеркъ содержанія котораго данъ былъ нами въ предшествовавшихъ главахъ, нашелъ въ лицѣ одного изъ учениковъ Лааса, Ганса Фольца -- критика, стоящаго на почвѣ Лаасовскаго же позитивизма и стремящагося не къ повороту назадъ, а къ движенію еще далѣе впередъ, къ проведенію "новаго позитивизма" съ тою строгою и зоркою послѣдовательностью, противъ которой, по мнѣнію Фольца, въ нѣкоторой мѣрѣ прегрѣшилъ его уважаемый учитель {"Die Ethik als Wissennschaft mit besonderer Berücksichtigung der neuern englischen Ethik. Eine philosophische Abhandlung" von Voltz. Strassburg, 1886.}.

Чтобы имѣть возможность въ полной мѣрѣ понять и достодолжно оцѣнить критическія замѣчанія Фольца, необходимо не упускать изъ вида тотъ смыслъ и значеніе, которые были соединяемы Лаасомъ съ терминомъ "erkennen". Указывая на противниковъ позитивизма, Лаасъ говоритъ, что они, навѣрное, возопіютъ противъ отстаиваемой имъ резигнаціи въ области знанія и усмотрятъ въ его позитивизмѣ издѣвательство надъ благороднѣйшими чувствованіями и стремленіями человѣка. Имъ непремѣнно нужно "erkennen", а это значитъ болѣе, чѣмъ переживать, воспринимать, припоминать, сравнивать, измѣрять, анализировать, суммировать, заключать отъ подобнаго къ подобному, отдѣлятъ существенное отъ несущественнаго и т. п., это значитъ -- разыскивать абсолютъ, основу, принципъ, сущность даваемыхъ опытомъ фактовъ и ихъ законовъ". Терминъ "erkennen", какъ можно видѣть изъ такого его истолкованія, означаетъ вовсе не то, что мы pasумѣемъ подъ терминомъ "познавать", а является равнозначущимъ термину "понимать", или, пожалуй, любимому термину нѣкоторыхъ нашихъ метафизиковъ -- "постигать". И въ самомъ дѣлѣ, самъ Лаасъ даетъ намъ подтвержденіе такой передачи его "erkennen", прямо отождествляя его съ "erklären" {Id. und Posit. III, S. 260.}, такъ что мы при изложеніи критическихъ замѣчаній Фольца постоянно будемъ различать "erkennen -- erklären" (постигать, соотносительно: объяснять) отъ "wissen" (знать, познавать), надѣясь избѣжать такимъ образомъ и напрасныхъ недоразумѣній, и излишнихъ придирокъ.

Отдавая полную справедливость Лаасу въ ясной и твердой установкѣ его основной точки зрѣнія, Фольцъ находитъ, что сдѣлавшій такъ много для позитивизма Лаасъ остановился, однако же, передъ главнымъ слѣдствіемъ своего же собственнагго штандпункта, такъ какъ для удерживающаго этотъ штандпунктъ ни о какомъ "объясненіи" или "постиженіи" не можетъ быть и рѣчи. "И если я и утверждаю,-- говоритъ Фольцъ, -- что Лаасъ не высказалъ этого вывода, то имѣю при этомъ въ виду только объективную правильность моего замѣчанія, такъ какъ хотя и не трудно указать цѣлый рядъ такихъ мѣстъ въ сочиненіи Лааса, гдѣ выводъ этотъ подразумѣвается, то все же придется признать, Что субъективно Лаасъ явно былъ рѣшительнымъ противникомъ этого вывода. Его позитивизмъ, "какъ отстаивающій возможность научной обработки матеріаловъ воспріятія", направленъ, прежде всего, противъ скептицизма, и именно противъ враждебнаго наукѣ скептицизма. Такой скептицизмъ ни въ какомъ случаѣ не долженъ былъ оказаться завершеніемъ основаннаго Лаосомъ позитивизма".

Можно бы возразить, конечно,-- разсуждаетъ далѣе Фольцъ,-- что Лаасъ возстаетъ только противъ крайняго скептическаго направленія, тогда какъ здоровый скептицизмъ, мѣтящій исключительно только на "трансцендентную" жажду познанія, не только не отвергается, но поддерживается имъ, такъ что ограничивающаяся однимъ лишь "имманентнымъ объясненіемъ и постиженіемъ" наука остается вполнѣ внѣ его воздѣйствія, такъ же какъ и обосновывающійся на ней позитивизмъ. Слѣдовало бы думать, что такъ именно и есть, но на самомъ дѣлѣ этого-то и нѣтъ. Лаасъ, по мнѣнію Фольца, никогда не имѣлъ духа прямо заявить, что для него не существуетъ, уже никакого "постиженія", что наука для него заключается только въ систематизированіи фактическаго матеріала, а подъ "объясненіемъ" можетъ онъ разумѣть только сведеніе къ факту познанному такого факта, который до того оставался еще непознаннымъ. Поэтому-то Лаасъ мѣстами и допускаетъ "объясненіе" при посредствѣ признанныхъ "законовъ", или возводитъ нѣкоторыя положенія на степень "общесвязующихъ" и "руководительныхъ для опыта", или пользуется такими терминами, какъ "нормы, идеалы (теоретическіе), указатели направленія". Мало того: упрекъ идеалистовъ, что "позитивизмъ", собственно говоря, ничего "не постигаетъ", а только "познаетъ, анализируетъ и связываетъ", обезпокоиваетъ Лааса; онъ отвергаетъ правильность такого упрека. Мысль, что "позитивизмъ не можетъ найти объективно-устойчивую, необходимую, всесвязующую, абсолютно-объективную истину", представляется чрезмѣрностью для человѣка, всю свою жизнь посвятившаго культу истины.

Вообще говоря, Фольцъ полагаетъ, что по своей исходной точкѣ и по своему методу столь энергичный и неуклонный позитивистъ, какъ Лаасъ, перестаетъ быть такимъ при гносеологической оцѣнкѣ результатовъ своей работы. Онъ,-- говоритъ Фольцъ,-- никогда не могъ отказаться отъ мысли, что знаніе и постиженіе сами себѣ должны служить цѣлью (хотя ни въ какомъ случаѣ не "абсолютною" цѣлью), если только "познающій не желаетъ лишить себя почвы".

Указанной здѣсь гносеологической оцѣнкѣ позитивистскихъ результатовъ Фольцъ противупоставляетъ свою, высказываемую имъ сперва въ самой сжатой и краткой формулѣ.

"Мы,-- говоритъ Фольцъ,-- цѣнимъ одни только факты, мы признаемъ одну только цѣнность, -- цѣнность фактическую. Всякое объясненіе, поскольку оно позитивно, можетъ давать результаты Одной только фактической цѣнности, и нѣтъ ни малѣйшаго основанія допускать, чтобы результаты эти могли когда-нибудь получить значеніе "всесвязующихъ", "абсолютныхъ", "истинныхъ" и т. д.

Словомъ сказать, Фольцъ считаетъ "научнымъ" познаніемъ то, которое только упорядочиваетъ и систематизируетъ фактическій матеріалъ", и отвергаетъ то, которое, не довольствуясь упорядоченіемъ и систематизированіемъ, стремится къ какому-либо "объясненію этого матеріала и разыскиваетъ конечныя причины, или цѣли, или идеи, или законы, или нормы, или принципы и т. п. абсолютнаго или апріористическаго характера, на томъ или иномъ основаніи имѣющими въ виду всеобщую связь. Онъ отвергаетъ то познаніе, которое, опираясь на такого рода предположенія, отнимаетъ у фактическаго матеріала его первоначальную цѣнность "эмпирическаго", "даннаго", и старается вывести его изъ чего-либо "высшаго" или хоть поставить отъ этого "высшаго" въ такую или иную зависимость. Фольцъ находитъ, что "раціонализированіе" мышленія поведено у Лааса слишкомъ ужь далеко, и Старается Найти ту границу, которую позитивисту не слѣдуетъ переступать. Онъ особенно зорко слѣдитъ за возведеніемъ результатовъ познанія на высоту источниковъ его или, по крайней мѣрѣ, въ роль руководительную, стремящуюся къ такому или иному пріему приниженія фактовъ, лишенія ихъ принадлежащаго имъ основнаго значенія. Въ этомъ смыслѣ, т.-е. по отношенію къ чему-то "высшему", "метэмпирическому", какъ сказалъ бы Льюисъ, употреблены имъ и такія выраженія, какъ "истина", "идея", "принципъ" и т. п. Не вникнувъ во всѣ эти особенности критическихъ замѣчаній Фольца, легко можно получить ложное представленіе о занятой имъ философской позиціи,-- его "philosophical attitude", какъ выражаются англичане.

Присмотримся теперь ближе къ тѣмъ аргументамъ, которыми Фольцъ поддерживаетъ правомѣрность этого "attitude".

Фактами исчерпывается то, чему можетъ научить насъ наука. Этотъ основный "радикальный" тезисъ Фольца истолковывается всего лучше, по его мнѣнію, съ отрицательной стороны; положительная -- становится яснѣе при этомъ сама собой. Наука, могущая ограничить себя одними только фактами, исключаетъ разъ навсегда всякое "постиженіе". Понятіе это, какъ показалъ уже Риль, имѣетъ смыслъ лишь при томъ предположеніи, что мы признаемъ возможнымъ высказаться о томъ "нѣчто", которое находится внѣ насъ и въ несомнѣнности существованія котораго удостовѣряютъ насъ, ощущенія, признаемъ возможность "постигнуть" это нѣчто, придавая нашему "постиженію" объективное значеніе вопреки очевидной субъективности всякаго постиженія. Для позитивиста, принципіально отрицающаго возможность высказать о внѣшнемъ мірѣ что-либо, переходящее за предѣлъ простаго утвержденія одного лишь факта существованія, и при этомъ признающаго единственною своею задачей систематизацію колоссальнаго матеріала, доставляемаго нашими ощущеніями, при помощи "схемъ", "фикцій", "вспомогательныхъ представленій", прилагаемыхъ къ реальному, изъ субстанцій состоящему и законами управляемому міру, съ одной стороны и "сознанія вообще" -- съ другой,-- для такого позитивиста "постиженія" не существуетъ. Такой позитивистъ можетъ только знать. Упрекъ, обращаемый къ нему, что позитивистъ-де не можетъ "постигать", а только объясняетъ, познаетъ, анализируетъ и связываетъ, совершенно вѣренъ, но для позитивиста не имѣетъ значенія упрека. Онъ только предоставляетъ позитивисту кое-что излишнее, такъ какъ допускаетъ возможность такого "объясненія", которое заключается болѣе чѣмъ въ сведеніи однихъ фактовъ на другіе.

Разсужденіе это Фольцъ иллюстрируетъ слѣдующимъ конкретнымъ примѣромъ: положимъ, что будетъ сожженъ нѣкоторый объемъ угля; анализъ, продуктовъ горнилъ покажетъ, что все вещество угля сохранилось и ни малѣйшая его доля не была, какъ полагали когда-то, истреблена огнемъ. Какъ выскажутся объ этомъ фактѣ: 1) сторонникъ апріористической теоріи познанія, 2) такой позитивистъ, какъ Лаасъ, и 3) чистый позитивистъ? Всѣ трое, конечно, сошлются на "законъ сохраненія вещества, на постоянство матеріи или такъ или иначе выраженную эту мысль. Но какъ различно будетъ значеніе этого "объясненія" для каждаго изъ названныхъ троихъ! Для апріориста "законъ сохраненія вещества" будетъ имѣть значеніе самою сущностью процесса познаванія объективно-даннаго закона, который находится въ извѣстной связи съ тѣмъ или инымъ свойствомъ или качествомъ предметовъ "внѣшняго міра" и долженъ быть въ томъ или иномъ смыслѣ признанъ принадлежащимъ этому "внѣшнему міру" закономъ; для Лааса онъ будетъ имѣть значеніе "всесвязующаго" "руководительнаго начала опыта", едва-едва отличимаго отъ объяснительнаго "закона" апріористовъ; для послѣдовательнаго же позитивиста, напротивъ того, это только простой "фактъ", но, если можно такъ выразиться, "сборный фактъ" (eine cumnlirte Thatsache), который на основаніи теоріи вѣроятностей можетъ еще повториться, который повторялся уже билліонъ разъ и въ билліонъ первый разъ опять повторится, и который, все же-таки, остается только "фактомъ", тогда какъ наше "объясненіе" этого единичнаго факта является лишь сведеніемъ его къ извѣстному намъ ранѣе "сборному факту", новымъ подкрѣпленіемъ значенія послѣдняго.

Лаасъ, по мнѣнію Фольца, счелъ бы изложенный тутъ взглядъ "ребячествомъ, хитроумничаньемъ, чудачествомъ", не имѣющими ни малѣйшаго практическаго значенія. Но, замѣчаетъ Фольцъ, поскольку идетъ дѣло о практическомъ значеніи науки, о власти при его посредствѣ надъ природою, постольку, разумѣется, незачѣмъ отстаивать этихъ "хитро умничаній у чудачествъ" и можно даже совсѣмъ отказаться отъ просвѣтительнаго вліянія скептическихъ соображеній. Къ сожалѣнію, тутъ передъ нами не практическій, а чисто-теоретическій вопросъ, и именно вопросъ "гносеологическій, а потому о вредѣ или пользѣ нѣтъ у насъ и рѣчи. Мы утверждаемъ столь же просто, какъ и рѣшительно, что если ты позитивистъ, то довольствуйся однимъ лишь систематизированіемъ и знаніемъ фактовъ, или ебли ты хочешь во что бы то ни стало "постигать" и "объяснять", то позитивистомъ ты уже быть не можешь. Hic Rhodus, hic salta.

По поводу извѣстнаго уже намъ отношенія Лааса къ враждебному наукѣ скептицизму Фольцъ замѣчаетъ, что подъ этимъ отношеніемъ скрывается совершенно ложная оцѣнка значенія скептицизма: Лаасъ упустилъ изъ вида, что для чистой послѣдовательной позитивной точки зрѣнія "скепсисъ" является лишеннымъ смысла, перестаетъ существовать. Можетъ ли, въ самомъ дѣлѣ, разсудительный человѣкъ сомнѣваться въ томъ, что мы имѣемъ возможность "научно" обрабатывать и примѣнять къ жизни нашъ фактическій матеріалъ, постоянно совершенствуя его систематизацію по отношенію къ удовлетворенію нашихъ потребностей и усиленію нашего господства надъ природою? Затѣмъ, позитивистъ не станетъ, конечно, ставить препятствій къ распространенію скептицизма въ какую бы то ни было другую сторону.

Но если скепсисъ потерялъ всякій смыслъ (кромѣ ребяческаго, пожалуй), то потеряло его и пресловутое "постиженіе". По этой причинѣ Фольцъ считаетъ нужнымъ настаивать, чтобы теорія познанія непремѣнно носила на нѣмецкомъ языкѣ названіе, не дающее мѣсто недоразумѣніямъ, и именно: называлось бы "Wissenstheorie", а не "JErkenntnissthéorie". При удержаніи же термина "Erkenntniss" слѣдовало бы говорить: "Erkenntnisskritik" (критика постиженія) или "Erkenntnisswiderlegang" (опроверженіе постиженія). Эта часть теоріи познанія, какъ бы тамъ она ни называлась, останется, впрочемъ, важною задачей для позитивиста вплоть до тѣхъ поръ, пока постиженіе сохранитъ свое обаяніе наумы, т.-е., можно полагать, не потеряетъ своего значенія никогда.

Общій результатъ всего этого разсужденія Фольцъ резюмируетъ слѣдующимъ образомъ: наука можетъ разрабатывать истины только фактическаго характера, фактической цѣнности; разрабатывать же какую-либо область въ научномъ смыслѣ значитъ точно изучать и согласно извѣстнымъ методологическимъ правиламъ систематизировать соотвѣтственный фактическій (относительно: воспринятый) матеріалъ. Такъ какъ положительная наука имѣетъ цѣлью господство надъ "природой", то и считаетъ цѣль свою достигнутою, когда ей удается систематизировать свой матеріалъ въ смыслѣ наиболѣе споспѣшествующемъ знанію природы и господству надъ нею. Достигая такой цѣли, наука не лишаетъ накопленныхъ ею фактовъ ихъ первоначальной эмпирической цѣнности, не ставитъ ихъ въ зависимость отъ какого-либо высшаго принципа, закона или начала, не пытается вывести изъ какихъ-либо апріорныхъ положеній. Разрабатывая свой матеріалъ, наука смотритъ на него съ точки зрѣнія, которую можно назвать "экономическою", и, такимъ образомъ, сохраняетъ за собою характеръ неизмѣнно-эмпирическій.

Намъ остается прибавить ко всему сказанному, что по отношенію къ вопросамъ этическимъ Фольцъ высказывается о работѣ Лааса въ томъ же смыслѣ, что и о его теоріи познанія. Въ дѣлѣ метода, во всѣхъ психологическихъ вопросахъ, въ полемикѣ, даже во всѣхъ соотносящихся къ его работѣ мелочахъ, Лаасъ, по мнѣнію Фольца, постоянно держится истинно-позитивистской точки зрѣнія, но, приступая къ гносеологической оцѣнкѣ своихъ результатовъ, въ постановкѣ задачи этики, онъ впадаетъ, какъ и прежде, въ непослѣдовательность и уклоняется отъ позитивной доктрины. Можно сказать даже, прибавляетъ Фольцъ, что въ этикѣ двойственная натура Лааса выступаетъ даже ярче, чѣмъ въ теоріи познанія. Самъ Фольцъ, стараясь свести этику на чисто-научную почву, хлопочетъ объ освобожденіи ея отъ тѣхъ послѣднихъ штриховъ абсолютности, которые еще сохраняются у Лааса ради его мнительности по отношенію къ скептицизму. Фольцъ стоитъ за этику, какъ науку, но "науку", разумѣемую въ томъ смыслѣ, который онъ придаетъ этому термину съ своей строго-позитивной точки зрѣнія, какъ то и было съ достаточною подробностью пояснено выше.

XIV.

Представитель "экономической" точки зрѣнія, Фольцъ нестоитъ одиноко въ философской нѣмецкой литературѣ; онъ примыкаетъ къ небольшой группѣ писателей, установившихъ точку эту ранѣе его и развившихъ вытекающія изъ нея положенія и глубже, и дальше, чѣмъ онъ. Фольцемъ занялись мы ранѣе, чѣмъ другими, только потому, что онъ примѣнилъ усвоенную имъ точку зрѣнія къ критикѣ философскихъ воззрѣній Лааса, и, такимъ образомъ, самъ собою является связующимъ звеномъ между "новымъ нѣмецкимъ позитивизмомъ" и "научною философіей" той группы, къ которой онъ примыкаетъ и съ которою намъ предстоитъ еще познакомиться. Сверхъ того, сопоставленіе Фольца и Лааса и скоро, и наглядно представляло намъ тѣ черты сходства и различія, которыя можно констатировать при сравненіи наиболѣе для насъ интересныхъ и между собою родственныхъ направленій "антиметафизической" философіи въ Германіи.

Писатели той группы, которую мы теперь имѣемъ въ виду, подошли очень близко къ окончательному рѣшенію занимающаго насъ вопроса, а потому мы и обратимъ особенное вниманіе на уясненіе читателю всѣхъ особенностей занятой ими точки зрѣнія.

Мы начнемъ нашъ обзоръ съ работъ профес. Пражскаго университета Эрнста Маха, имѣющихъ, какъ мы думаемъ, глубокій интересъ и для всякаго, неравнодушно относящагося въ философскимъ вопросамъ. Спеціальностью Маха всегда была физика и механика, но сочиненія его богаты экскурсіями и въ область философіи и содержатъ весьма много достойнаго самаго серьезнаго вниманія. Есть, впрочемъ, у Маха рефераты и рѣчи, посвященные всецѣло вопросамъ высшихъ обобщеній, каковы, напримѣръ, Die ökonomische Natur der physikalischen Forschung 1882 и Ueber Umbildung und Anpassung in naturwissenschaftlichen Denken 1884. Изъ спеціальныхъ же его сочиненій особенно богаты экскурсіями въ область философіи: Die Mechanik 1883 и Beiträge zur Analyse der Empfindungen 1886.

Основная мысль Маха -- охраненіе мышленія отъ расточительности своихъ силъ, экономизированіе ихъ, сдерживаніе ихъ отъ напрасныхъ тратъ. Онъ доказываетъ, что мышленіе, какъ располагающее силами ограниченными, только при томъ условіи можетъ отразить богатую жизнь природы,-- жизнь, малѣйшую часть которой оно составляетъ,-- если само оно всегда будетъ бережливо, осторожно, экономично. И въ прежнія времена, когда значеніе этого правила еще не замѣчалось, безсознательно примѣнялось оно, однако же, тѣми мыслителями, которые старались охватить основы дѣйствительности немногими органически-расчлененными мыслями. Въ настоящее же время, болѣе чѣмъ когда-либо, изслѣдованіе природы должно сознательно оградить себя отъ всякихъ самообольщеній и, такимъ образомъ, обезпечить, насколько то возможно, достиженіе намѣченной цѣли. Есть, конечно, такіе поклонники науки, которые вѣруютъ въ нее, какъ нѣкогда вѣровали въ волшебныя силы, которые поэтому ожидаютъ отъ нея раскрытія недоступныхъ нашимъ чувствамъ тайнъ природы; но сама наука, явившаяся въ міръ для того, чтобы просвѣтить его, можетъ устранить отъ себя все мистическое, какъ и все суетное: она не нуждается въ нихъ для успѣшности въ достиженіи своихъ цѣлей и ведетъ работу свою явно и открыто для всего человѣчества. Взглянемъ теперь ближе на то, какимъ образомъ проводится начало сбереженія силъ въ дѣятельности нашей мысли.

Цвѣтъ, звукъ, теплота, давленіе, пространство, время и т. д. являются многообразно связанными между собою и, вмѣстѣ съ тѣмъ, сплетенными съ настроеніями, чувствованіями и хотѣніями. Изъ этой сѣти выдѣляется относительно прочное и постоянное, запечатлѣвается въ памяти и находитъ свое выраженіе въ языкѣ. Какъ нѣчто относительно-постоянное, обозначаются, прежде всего, тѣ связные комплексы цвѣтовъ, звуковъ и т. д., которые по этой причинѣ получаютъ особыя названія и обозначаются какъ тѣла. Абсолютнымъ постоянствомъ такіе комплексы, конечно, не обладаютъ. Сознавая или не сознавая это непостоянство; мы, однако же, въ силу экономіи, руководящей образованіемъ нашихъ представленій, отдаемъ преимущество сравнительно-постояннымъ элементамъ передъ скоропреходящими и обозначаемъ это наше предпочтеніе въ обыденномъ мышленіи и въ языкѣ: все то, что можетъ сразу быть нами представлено, получаетъ какое-нибудь названіе, какое-нибудь имя.

Какъ относительно-постоянный, обозначается затѣмъ связанный съ нашимъ организмомъ комплексъ воспоминаній, настроеній, чувствованій, -- все то, что мы разумѣемъ подъ нашимъ "я". Этотъ комплексъ -- если не принимать въ разсчетъ патологическихъ случаевъ -- всегда содержитъ нѣчто настолько постоянное, что возможность не сомнѣваться въ тождествѣ нашего "я" никогда не исчезаетъ. И однако же, и самое это "я" обладаетъ лишь относительнымъ постоянствомъ.

Когда образованіе понятій такихъ субстанцій, какъ мое "тѣло" и мое "я", совершилось и такимъ образомъ были осуществлены первыя условія оріентировки мысли среди окружающихъ ее явленій, тогда возникаетъ возможность для воли ближе всмотрѣться въ смѣну преходящаго, совершающуюся на почвѣ предполагаемаго постоянства. Все преходящее становится теперь рядомъ свойствъ или качествъ постояннаго. Плодъ сладокъ; но онъ можетъ быть и горькимъ; другіе плоды тоже могутъ быть сладкими и т. д. Такимъ путемъ можетъ быть отнято отъ предметовъ все видимое, слышимое, осязаемое. Видимое распадается при этомъ на цвѣтъ и форму. Въ цвѣтахъ опять выдѣляется нѣчто сравнительно-постоянное: основные цвѣта и т. д. Комплексъ распадается на элементы.

Цѣлесообразный обычай придавать имя совокупности предполагаемыхъ постоянныхъ элементовъ для того, чтобъ охватить мыслью эту совокупность, можетъ, -- говоритъ далѣе Махъ, -- стать въ весьма своеобразное противорѣчіе съ стремленіемъ разлагать данный комплексъ на элементы. При взаимномъ противупоставленіи этихъ стремленій смутный обликъ "постояннаго", замѣтно не измѣняющагося отъ исчезновенія той или другой составной его части, можетъ показаться чѣмъ-то существующимъ "въ себѣ" (an sich). И такъ какъ оказывается возможнымъ удалить одну составную часть, не разстроивая картины общаго настолько, чтобъ это общее перестало быть узнаваемымъ, то является мысль, что возможно устранить всѣ составныя части и что затѣмъ, все же-таки, останется еще нѣчто. Эта мысль и есть чудовищная мысль о "вещи въ себѣ".

Вещь, тѣло, матерія -- ничто внѣ комплекса цвѣтовъ, звуковъ и т. д., внѣ такъ называемыхъ признаковъ. Мнимая философская проблема о "вещи въ себѣ" является лишь вслѣдствіе неумѣнья оцѣнить значеніе объединенія комплекса элементовъ, съ одной стороны, и расчлененія его -- съ другой. Оба эти акта имѣютъ каждый свой raison d'être, поскольку оба они суть акты временные и мѣтящіе на свои особыя цѣли. Очевидно, однако же, что совмѣстное приложеніе ихъ невозможно. Всякое тѣло сохраняетъ свое единство и свою неизмѣняемость до тѣхъ поръ, пока у насъ нѣтъ потребности вникать въ подробности. Такъ, земля, напримѣръ, или билліардный шаръ считаются нами правильными геометрическими фигурами до тѣхъ поръ, пока мы не останавливаемъ вниманія на отклоненіи отъ правильности формы и не нуждаемся въ большой точности; но стоитъ намъ заняться орографіей или взять въ руки микроскопъ, какъ сейчасъ же оба тѣла перестанутъ признаваться нами шарами.

Проблема "вещи въ себѣ" не единственная въ своемъ родѣ въ философіи. Наше "я" и отношеніе тѣла къ этому "я" даютъ поводъ возникновенію другой подобной же мнимой проблемы, къ которой теперь и обращается Махъ. Въ краткихъ словахъ онъ излагаетъ проблему эту такъ: комплексъ цвѣтовъ, звуковъ и т. д., вообще все то, что мы обыкновенно называемъ тѣлами, обозначимъ для ясности чрезъ А, В, С.... комплексъ, называемый нашимъ организмомъ, составляющій одно изъ тѣлъ предыдущаго рода, пусть будетъ K, L, М.... комплексъ же хотѣній, припоминаній и т. д. обозначимъ чрезъ α, β, γ... Въ обыденной жизни принято противупоставлять комплексъ α, β, γ. K, L, М.... какъ "я" комплексу А, В, С.... какъ совокупности внѣшнихъ тѣлъ; иногда, впрочемъ, за это "я" принимается только комплексъ α, β, γ.... тогда какъ K, L, М..., А, B, О... считается за внѣшній міръ вообще. А, В, С... признается первоначально независимымъ отъ "я" и противупоставляется ему какъ нѣчто самостоятельное. Эта независимость сохраняетъ, однако же, за собою относительное значеніе и не можетъ устоятъ при возростаніи вниманія. Замѣчается далѣе, что комплексъ α, β, можетъ терпѣть измѣненія, тогда какъ А, В, C... продолжаетъ сохранять свою неизмѣняемость, и обратно. Но многочисленныя измѣненія въ α, β, воздѣйствуютъ на А, В, С... черезъ посредство Е, L, М... и обратно. На этомъ основаніи связь между K, L, М... и α, β, γ.... съ одной стороны, и между K, L, М... и А, В, С...-- съ другой, представляется болѣе тѣсною, нежели связь между α, β, γ... и А, В, С... Такой взглядъ на отношенія между этими группами можно считать общепринятымъ въ обыденномъ мышленіи и обыденной рѣчи.

При ближайшемъ разсмотрѣніи оказывается, однако же, что А, В, C... всегда опредѣляется посредствомъ K, L, М... Свойства одного и того же предмета всегда являются обусловленными соотношеніемъ ихъ къ нашему организму. Но гдѣ же тотъ предметъ, который представляется намъ столь многоразличнымъ: большимъ вблизи, малымъ вдали, не одинаковымъ для праваго или лѣваго глаза и т. д.? На это можно сказать только, что различные А, В, С... связаны съ различными K, L, М...

Мы видѣли какое-нибудь тѣло, заканчивающееся остріемъ. Если мы приводимъ это остріе въ соприкосновеніе съ нашимъ организмомъ, то ощущаемъ уколъ. Мы можемъ видѣть остріе, не ощущая укола; но лишь только ощутимъ мы уколъ, какъ сейчасъ же находимъ и остріе. Видимое это остріе является, такимъ образомъ, тѣмъ постояннымъ нѣчто, къ которому мы относимъ уколъ, какъ явленіе случайное. Повторяемость случаевъ, могущихъ получить въ нашихъ глазахъ значеніе подтвержденія такого взгляда, можетъ пріучить насъ смотрѣть на всѣ свойства тѣлъ, какъ на дѣйствія присущаго тѣламъ постояннаго нѣчто, воспринимаемаго нашимъ "я", чрезъ посредство нашего организма,-- дѣйствія, обыкновенно называемыя ощущеніями. Благодаря такому взгляду, предполагаемое нами постоянное нѣчто теряетъ всякое чувственное содержаніе и становится чисто-мысленнымъ символомъ. Въ этомъ случаѣ придется признать правильнымъ утвержденіе, что міръ заключается въ однихъ истинныхъ ощущеніяхъ. Но тогда мы и можемъ знать только наши ощущенія, допущеніе же чего-то постояннаго въ тѣлахъ, также какъ и взаимодѣйствіе послѣднихъ, обусловливающее возникновеніе ощущеній, должны мы признать празднымъ и излишнимъ. Только полуреализмъ или полукритицизмъ могутъ одобрять такое воззрѣніе.

Обыкновенно,-- говоритъ далѣе Махъ, развивая свой взглядъ,-- комплексъ α, β, γ... Е, L, М... въ качествѣ "я" противупоставляемая "не я" -- комплексу А, В, С... Только тѣ элементы комплекса А, В, С.... которые сильнѣе воздѣйствуютъ на α, β, γ.... выражаясь, напримѣръ, уколами, болями и т. п., принимаютъ иногда за одно цѣлое съ "я". Впослѣдствіи, подъ вліяніемъ соображеній, приведенныхъ выше, оказывается, что право сводить А, В, С... къ "я" безгранично. На этомъ основаніи понятіе "я" можетъ расшириться до такой степени, что станетъ, наконецъ, охватывать весь міръ. Вообще говоря, "я" является недостаточно рѣзко очерченнымъ, границы его остаются неопредѣленными и подвижными. Пока обстоятельство это не теряется изъ вида, до тѣхъ поръ не возникаетъ по этому вопросу никакихъ метафизическихъ трудностей.

Убѣдясь, что мнимыя единицы "предметы, вещи, тѣла", съ одной стороны, и "я" -- съ другой, являются только пособіями для предварительной оріентировки и опредѣленныхъ практическихъ цѣлей, приходится намъ,-- говоритъ Махъ,-- устранить ихъ, какъ недостаточныя и неудовлетворительныя, изъ научныхъ изслѣдованій. Противупоставленіе "міра" и "я", ощущенія и предмета при этомъ, само собою разумѣется, исчезнетъ, и оста- нется только связь элементовъ, неудачнымъ выраженіемъ которой и служило до сихъ поръ обыденное предположительное противупоставленіе. Наукѣ предстоитъ просто-на-просто признать эту связь и пользоваться ею для оріентировки, отложивъ попеченіе касательно объясненія существованія самихъ элементовъ.

Цѣлымъ рядомъ сопоставленій и примѣровъ, которые мы, къ сожалѣнію, дблжны пройти молчаніемъ, Махъ старается показать относительность различія физическихъ и психическихъ явленій, подвижность разграничительной черты между ними, ихъ текучесть, допускающую переходъ одного въ другое, смотря по нашей точкѣ зрѣнія на нихъ. Такъ, напримѣръ, цвѣтъ остается объектомъ физики до тѣхъ поръ, пока мы разсматриваемъ его въ зависимости отъ источника свѣта, но, переходя къ разсмотрѣнію зависимости цвѣта отъ сѣтчатки, мы, вмѣстѣ съ тѣмъ, переходимъ въ другую область изслѣдованія и смотримъ на цвѣтъ, какъ на объектъ психологическаго изученія, какъ на ощущеніе. Изъ этого Махъ заключаетъ, что въ каждомъ изъ приведенныхъ случаевъ различны не предметы, а направленія изслѣдованія.

Различіе этихъ направленій соотвѣтствуетъ тому различію комплексовъ, которые обозначены были выше какъ А, В, С... и α, β, γ... И, въ дѣйствительности, мы всегда умѣемъ различать случай, когда мы видимъ дерево, отъ того случая, когда мы его припоминаемъ или представляемъ. Мы знаемъ, что въ послѣднемъ случаѣ обликъ дерева является гораздо менѣе опредѣленнымъ и болѣе измѣнчивымъ, чѣмъ въ первомъ, и, сверлъ того, дерево является уже на иномъ фонѣ. Все это указываетъ на различіе только въ сочетаніи элементовъ, хотя нельзя не признать, что въ обоихъ случаяхъ самые элементы были тѣ же (цвѣта, звуки и т. д.). И такъ, элементы или ощущенія могутъ являться то въ болѣе прочномъ, то въ болѣе текучемъ сочетаніи, и цѣль изученія ихъ должна заключаться въ распознаваніи ихъ сочетанія.

Показавъ, что отграниченіе "я" не можетъ никогда быть проведено съ научною опредѣленностью, Махъ показываетъ далѣе, что обычное отграниченіе совершается инстинктивно, подъ вліяніемъ экономическихъ требованій мысли и практическихъ цѣлей вообще, и затѣмъ укрѣпляется путемъ послѣдственности. Теперь ясно, что съ точки зрѣнія Маха первичнымъ является не "я", а элементы. Элементы образуютъ наше "я". Такъ, напримѣръ, когда я утверждаю, что ощущаю зеленый цвѣтъ, то это значитъ, что въ комплексахъ элементовъ (ощущеній, припоминаній) находится и элементъ зеленаго цвѣта; когда я перестаю ощущать зеленый цвѣтъ, когда я умираю,-- говоритъ далѣе Махъ,-- то элементы не возникаютъ болѣе въ прежнемъ сочетаніи. Этимъ все сказано. Перестала существовать не реальная, а только мысленно-экономическая единица.

Если знаніе сочетанія или связи элементовъ не удовлетворяетъ насъ и мы спрашиваемъ: "кому присуще это сочетаніе, кто ощущаетъ?" -- то мы такимъ образомъ возвращаемся къ старой привычкѣ подводить всякій элементъ подъ не поддающійся анализу комплексъ и незамѣтно понижаемся де уровня прежняго ограниченнаго штандпункта. Но, помнить надо,-- говоритъ Махъ въ заключеніе этой части своихъ разсужденій, -- что абсолютнаго штандпункта не существуетъ, что всякая точка зрѣнія оправдывается своею цѣлью; по этой причинѣ здѣсь не имѣлось въ виду окончательно дискредитировать старую точку зрѣнія, а намѣчалось только выясненіе цѣлей, каждой изъ указанныхъ точекъ зрѣнія и пересмотръ тѣхъ условій, при которыхъ практическія цѣли обыденной точки зрѣнія должны быть преодолѣю и устранены.

XV.

Въ предшествующей главѣ было показано значеніе экономизаціи силъ для умственной дѣятельности, теперь же намъ предстоитъ прослѣдить за приложеніемъ этой точки зрѣнія къ области научной вообще и къ высшимъ научнымъ обобщеніямъ въ особенности.

Мы знаемъ уже, что, согласно взгляду Маха, науки могутъ различаться не только по своему содержанію, но и по способамъ обработки этого содержанія. Всякая же наука стремится къ мысленному копированію фактовъ, имѣя въ виду или практическія цѣли, или устраненіе неудобствъ умственнаго характера. Слѣдуя принятому въ предшествующей главѣ обозначенію разнаго рода комплексовъ элементовъ, можно утверждать, что наука возникаетъ тогда, когда сочетаніе элементовъ А, В, С... и K, L, М... воспроизведется посредствомъ α, β, γ... Такъ, наприм., физика (въ обширномъ ея значеніи) возникаетъ тогда, когда является возможность осуществить указанную выше копію соотношенія элементовъ А, В, С... между собою; физіологія является вмѣстѣ съ воспроизведеніемъ взаимнаго соотношенія элементовъ K, L, М... и, вмѣстѣ съ тѣмъ и ихъ отношенія къ А, В, С... Копированіе же α, β, γ... посредствомъ другихъ α, β, γ...даетъ содержаніе психологіи.

"Ошибочно было бы думать,-- говоритъ Махъ,-- что по отношенію къ физикѣ дѣло идетъ въ меньшей степени о воспроизведеніи или копіи фактовъ, чѣмъ объ атомахъ и законахъ, составляющихъ какъ бы ядро самихъ фактовъ. Безпристрастно вникая въ этотъ вопросъ, приходится признать, что мысленное воспроизведеніе фактовъ вполнѣ удовлетворяетъ какъ практическія, такъ и умственныя наши потребности. Это копированіе или воспроизведеніе фактовъ и является поэтому цѣлью физики; атомы, же, силы, законы, напротивъ того, надо считать только средствами, облегчающими для насъ имѣющееся въ виду воспроизведеніе. Цѣнность этихъ средствъ прямо пропорціональна той помоги, которую они могутъ доставить. Понятіе атомовъ еще въ большей степени, чѣмъ понятіе матеріи, имѣетъ въ наукѣ значеніе мысленнаго символа, образованіе котораго мотивируется экономическими соображеніями. Отъ этихъ символовъ, какъ и отъ символовъ алгебры, нельзя требовать болѣе того, что нами самими влагается въ нихъ; отъ нихъ нельзя ожидать болѣе свѣта и раскрытія истины, чѣмъ отъ самого опыта. Уже въ области физики слѣдуетъ намъ остерегаться отъ переоцѣненія значенія нашихъ символовъ; еще менѣе должна брать верхъ надъ нами чудовищная мысль примѣнять атомы къ объясненію психическихъ явленій. Атомы суть только символы тѣхъ самыхъ своеобразныхъ комплексовъ элементовъ, которые встрѣчаются намъ и въ тѣснѣйшей области физики.

Развивая далѣе свою мысль, Махъ обращаетъ вниманіе на то, что мы можемъ считать себя вполнѣ освѣдомленными о какомъ-нибудь естественномъ явленіи въ томъ случаѣ, когда находимся въ состояніи охватить нашею мыслью всю совокупность соотносящихся къ этому явленію фактовъ, когда мы можемъ воспроизвести въ мысли всѣ эти факты, получить въ этомъ воспроизведеніи какъ бы замѣну ихъ, дозволяющую намъ не удивляться имъ. Въ этой умственной работѣ мы можемъ привлекать, когда нужно, и вспомогательныя (математическія) представленія; но всѣ эти вспомогательныя представленія, законы и формулы являются только количественными регулятивами нашихъ чувственныхъ представленій, средствами, тогда какъ нашею цѣлью, все же-таки, всегда останутся самыя представленія.

Далѣе Махъ приступаетъ къ истолкованій) столь тѣсно примыкающаго къ началу экономизаціи въ умственной работѣ вопросу о приспособленіи мышленія къ фактамъ. Наука, по мнѣнію Маха, проводитъ сознательно это приспособленіе, имѣющее мѣсто и въ обыденномъ мышленіи во всѣхъ тѣхъ случаяхъ, когда имъ руководитъ принципъ экономизаціи. Уже при первомъ пробужденіи сознанія всякій человѣкъ обладаетъ многоразлично приспособленными къ фактамъ мыслями. Но такъ какъ ограниченный запасъ мыслей оказывается недостаточнымъ для постоянно накопляющагося опыта, то всякій новый фактъ побуждаетъ мысль къ продолженію начатаго приспособленія. Продолженіе это и совершается посредствомъ процесса сужденія. Сужденіе всегда является пополненіемъ представленія въ видахъ болѣе полнаго охвата даннаго факта. Процессъ сужденія, какъ видно изъ этого, заключается въ обогащеніи, распространеніи и пополненіи чувственныхъ представленій другими такими же, образуемыми подъ руководительствомъ фактовъ. Когда процессъ заканчивается и представленіе успѣло уже стать обычнымъ, оно удерживается нами уже не какъ сужденіе, а какъ воспоминаніе, какъ воспроизведеніе готоваго представленія. Ростъ естественныхъ наукъ и математики совершается, главнымъ образомъ, путемъ образованія такихъ непосредственныхъ знаній; такъ, наприм., предложенія: 1) дерево имѣетъ корни; 2) лягушка не имѣетъ когтей; 3) изъ куколки выходитъ бабочка; 4) треніе электризуетъ стекло; 5) электрическій токъ отклоняетъ магнитную стрѣлку; 6) кубъ имѣетъ 6 плоскостей, 8 угловъ и 12 реберъ,-- могутъ съ этой точки получить слѣдующее значеніе: 1-е предложеніе распространяетъ представленіе дерева; 2-е -- совершенствуетъ поспѣшно составленное представленіе лягушки; 3, 4, и 5 -- распространяютъ представленія по отношенію къ времени и 6-е -- даетъ обращикъ геометрическаго непосредственнаго знанія.

Такого рода непосредственныя знанія,-- говоритъ далѣе Махъ,-- запечатлѣваются въ памяти и являются потомъ какъ самобытныя пополненія данныхъ фактовъ. Различные факты не сходствуютъ между собою вполнѣ; но различные случаи общности составныхъ частей усиливаются отъ этого пополненія и, такимъ образомъ, возникаетъ принципъ возможнаго обобщенія или непрерывности, въ воспоминаніи. Съ другой стороны, воспоминаніе можетъ сохранить свое соотвѣтствіе многоразличію фактовъ и, вообще говоря, приносить пользу только при томъ условіи, если оно согласуется съ требованіями принципа достаточнаго дифференцированія. И непрерывность въ воспоминаніи, и достаточное дифференцированіе осуществляются посредствомъ одного и того же средства -- выдѣленія тѣхъ составныхъ частей представленія, которыя имѣютъ руководящее значеніе для опыта. Въ процессѣ этой работы могутъ являться отъ времени до времени моменты, обозначающіе недостаточность прежняго дифференцированія и потребность новаго. Эти моменты называются проблемами. Практическія основанія или умственныя неудобства ведутъ къ новымъ приспособленіямъ, къ рѣшенію проблемъ, и, такимъ образомъ, возникаетъ намѣренное мыслеприспособленіе или изслѣдованіе.

Предшествовавшее разсужденіе, какъ то и само собою очевидно, ведетъ къ опредѣленію значенія акта отвлеченія въ характеризуемой съ точки зрѣнія экономизаціи силъ работѣ мысли. Отсюда цѣлый рядъ вопросовъ, которые ставитъ себѣ Махъ въ настоящемъ случаѣ: "Что совершаемъ мы, когда абстрагируемъ? Что такое абстракція? Что такое понятіе? Соотвѣтствуетъ ли понятію представляемый образъ?" Посмотримъ же, какъ отвѣчаетъ Махъ на всѣ эти столь важные въ гносеологическомъ отношеніи вопросы.

"Всякое мысленное воспроизведеніе опыта,-- говоритъ Махъ,-- имѣетъ въ виду замѣнить опытъ и дать намъ возможность не повторять его, т.-е. экономизировать по возможности наши силы. Всякое же воспроизведеніе опыта, въ силу того же начала сбереженія силъ, является отвлеченіемъ, абстракціей, схватывающею соотвѣтствующую ея цѣли сторону факта. Изъ этого видно, что всякой абстракціи соотвѣтствуютъ, въ дѣйствительности, не отдѣльные предметы, а лишь извѣстный комплексъ элементовъ, взятыхъ для его образованія. Но тутъ Лежитъ уже зерно объективированія или опредмечиванія отвлеченныхъ понятій и исходная точка поисковъ несуществующихъ вещей. Обратимъ вниманіе на значеніе древнѣйшихъ, первобытнѣйшихъ словъ: они служатъ названіемъ "предметовъ". Очевидно, что при установленіи такихъ названій опускается или отвлекается обстановка предмета и измѣнчивость, которой онъ подверженъ, очевидно, что предметъ символизируется словомъ, прежде всего, съ практическою цѣлью, для того, чтобы имѣть возможность сразу вызвать въ сознаніи всѣ соотносящіеся къ данной цѣли впечатлѣнія. И вотъ случается нерѣдко, что и въ эпохи высшаго умственнаго развитія, далеко ушедшаго отъ временъ первобытныхъ, не принимаются въ разсчетъ только что указанныя условія и возникаютъ поиски "вещи въ себѣ" или какихъ-нибудь иныхъ объективированныхъ абстракцій. Забывается, что самое слово "вещь" есть мысленный символъ для комплекса ощущеній и что "не вещи", а ощущенія должны быть признаны элементами природы. Комплексы ощущеній не имѣютъ прочной устойчивости, мы только мысленно придаемъ ее ради экономизированія силъ, и, помня объ этомъ, должны бы всегда отмѣчать тѣ дополненія и поправки, въ которыхъ нуждается всякая абстракція при ея приложеніи къ тому или другому частному случаю.

Такое же значеніе, по мнѣнію Маха, Имѣютъ и тѣ формулы, которыя обыкновенно называются "законами природы". Всякій "законъ природы" даетъ намъ возможность охватить одною формулой такую массу фактовъ, которую не смогла бы удержать никакая память. Всякій "законъ" представляетъ сжатый, доведенный до извѣстнаго объема, отчетъ о фактахъ, и только. И не надо терять изъ вида, что объемъ фактовъ, захватываемый этимъ отчетомъ, всегда менѣе дѣйствительнаго объема ихъ. "Законъ" -- продуктъ абстракціи, онъ не захватываетъ факта всесторонне, а лишь постольку, поскольку фактъ имѣетъ значеніе для насъ. Полнота не осуществляется при этомъ частью намѣренно, частью невольно. "Законы" поэтому нельзя фиксировать разъ навсегда, и надо помнить, что старая формула можетъ нерѣдко являться препятствіемъ при выработкѣ новой.

Въ связи съ понятіемъ "закона" Махъ разсматриваетъ значеніе "объясненія", которое онъ считаетъ сведеніемъ фактовъ, встрѣчающихся впервые, къ фактамъ, ставшимъ извѣстными ранѣе. Измѣнчивость "объясненій", какъ показываетъ Махъ, непрерывна; напримѣръ, изученіе явленій свѣта идетъ параллельно измѣнчивости формулъ законовъ, но во всѣ моменты этой долгой познавательной работы остается намѣченною все одна и та же цѣль -- охватить всѣ факты данной области изслѣдованія однимъ мысленнымъ процессомъ при условіи наименьшей затраты силъ. Такой пріемъ имѣетъ, конечно, экономическій характеръ.

Экономическимъ характеромъ науки истолковываетъ Махъ и столь загадочное для многихъ могущество науки. Идея экономичности руководитъ передачею накопленныхъ познаній и образованіемъ одного общаго опыта изъ множества опытовъ отдѣльныхъ личностей. Это же начало является руководящимъ и при стремленіи каждой индивидуальности къ овладѣнію суммою пріобрѣтаемаго опыта при Минимумѣ затрачиваемыхъ силъ. Экономическій порядокъ вездѣ является во главѣ угла и вездѣ становится источникомъ могущества. Знаніе тысячъ сосредочивается въ одной какой-нибудь головѣ и является какимъ-то волшебствомъ для глазъ непосвященныхъ. На самомъ дѣлѣ это волшебство есть только результатъ добропорядочной экономіи. Но сбереженія этой экономіи -- экономіи науки -- имѣютъ то преимущество передъ всѣми другими, что накопляемыя ими богатства не сопряжены съ какимъ бы то ни было лишеніемъ для кого бы то ни было. Тутъ-то и проявляется присущая наукѣ благодать, ея освободительная, искупительная сила.

Всякая наука,-- говоритъ Махъ,-- не только держится принципомъ экономизированія силъ познающаго, т.-е. ростетъ, развивается на почвѣ чистореальныхъ интересовъ, но и начало свое беретъ изъ чисто-жизненныхъ потребностей. Разростаясь, наука, подъ вліяніемъ одностороннихъ наклонностей и способностей своихъ воздѣлывателей, неизбѣжно развѣтвляется; но какъ бы ни были тонки ея вѣтви, полная свѣжесть жизненныхъ силъ каждой вѣтви можетъ поддерживаться только ихъ связью съ цѣлымъ. Только этою связью можетъ она успѣшно поддерживать свое стремленіе къ преслѣдуемой ею цѣли и охранять себя отъ уродливостей односторонняго развитія. Развѣтвленіе же ея, дробленіе труда въ ея области, будучи сами по себѣ неизбѣжными, оказываются еще въ томъ отношеніи полезными, что позволяютъ развиться тѣмъ умственно-экономическимъ средствамъ, при помощи которыхъ научно овладѣваютъ своимъ матеріаломъ. Но здѣсь же является уже опасность преувеличить значеніе этихъ средствъ: недаромъ вниманіе изслѣдователей всегда остается къ нимъ приковано. Можетъ случиться и случается, что они, переставъ быть орудіями въ рукахъ ученыхъ, станутъ считаться цѣлью самой науки.

Такое положеніе вещей оказывается, по мнѣнію Маха, дѣйствительно имѣющимъ мѣсто благодаря несоразмѣрно значительнѣйшему формальному развитію физики сравнительно съ другими естественными науками. Многіе изслѣдователи природы приписываютъ объективное существованіе такимъ понятіямъ, какъ масса, атомъ, сила,-- понятіямъ, единственное назначеніе которыхъ заключается въ поддержаніи экономическаго характера опыта. Мало того, они думаютъ даже, что эти объекты именно и подлежатъ изслѣдованію, и что если они станутъ когда-нибудь извѣстны, То все остальное опредѣлится само собою изъ ихъ равновѣсія и движенія. То, что имѣетъ значеніе вспомогательнаго орудія мышленія, является у этихъ мыслителей основою міра дѣйствительнаго.

Старанія свести физіологическія, химическія и физическія явленія къ чисто-механическимъ оказываются тщетными, прежде всего, потому, что чисто-механическихъ явленій въ природѣ не существуетъ. Не надо упускать изъ вида,-- говоритъ Махъ,-- что въ дѣйствительности всякое движеніе находится въ тѣсной связи съ термическими, магнетическими и электрическими измѣненіями, которыя, возникая въ тѣлахъ, измѣняютъ самыя движенія. И наоборотъ, термическія, магнетическія и электрическія явленія опредѣлятъ движенія. Чисто-механическія явленія, слѣдовательно, суть только абстракціи, вырабатываемыя то преднамѣренно, то по необходимости, въ виду болѣе легкаго обозрѣнія фактовъ. Вообще можно утверждать, что всякое явленіе можно отнести къ любому отдѣлу физики, подраздѣленіе которой обосновано на частью историческихъ, частью условныхъ (conventionnelle), частью физіологическихъ обстоятельствахъ.

Въ разумѣніи истиннаго подчиненія спеціальныхъ наукъ общей совокупности знанія заключается, по мнѣнію Маха, та особая философія, которой не долженъ быть чуждъ ни одинъ спеціалистъ. Отсутствіе такой философіи всегда обнаруживается появленіемъ мнимыхъ проблемъ, одно возникновеніе которыхъ, какъ бы онѣ тамъ ни считались -- разрѣшимыми или неразрѣшимыми, извращаетъ характеръ науки. При правильномъ различеніи средствъ и цѣлей научнаго познанія, при ограниченіи области изученія одними фактами, не окажется надобности переносить служащіе экономизаціи силъ орудія одной науки въ другую, и мнимыя проблемы неизбѣжно устранятся. Тогда наука можетъ мало-по-малу войти въ живое русло дѣйствительныхъ явленій, можетъ поставить себѣ цѣлью выработку самаго простаго, яснаго и соотвѣтствующаго наименьшей тратѣ силъ понятія о существующемъ.

В. Лесевичъ.

(Окончаніе слѣдуетъ).

"Русская Мысль", кн.III, 1889