И.С. Тургенев. Полное собрание сочинений и писем в тридцати томах
Сочинения в двенадцати томах
Издание второе, исправленное и дополненное
М., "Наука", 1979
Сочинения. Том третий. Записки охотника 1847--1874
Содержание
Реформатор и русский немец
Русский немец
РЕФОРМАТОР И РУССКИЙ НЕМЕЦ
Я сидел в так называемой чистой комнате постоялого двора на большой Курской дороге и расспрашивал хозяина, толстого человека с волнистыми седыми волосами, глазами навыкате и отвислым животом, о числе охотников, посетивших в последнее время Телегинское болото,-- как вдруг дверь растворилась и вошел в комнату проезжий, стройный и высокий господин в щегольском дорожном платье. Он снял шапку... "Евгений Александрыч! -- вскричал я.-- Какими судьбами?.." -- "А ***!" -- воскликнул он в свою очередь. Мы пожали друг другу руки... "Как я рад, как я рад",-- пролепетали мы оба, не без напряженья...
-- Куда вас бог несет? -- спросил я наконец.
-- В Курск... Я наследство получил.
-- Тетушка ваша скончалась? -- проговорил я с кротким участьем.
-- Скончалась...-- отвечал он с легким вздохом.-- Хозяин! -- прибавил он громким голосом.-- Самовар -- да поскорей! Да,-- продолжал он, снова обращаясь ко мне.-- Скончалась. Вот теперь еду наследство получать.
Вошел слуга Евгения Александрыча, рыжеватый молодой человек, одетый егерем.
-- Hans! -- промолвил мой знакомый.-- Geben Sie mir eine Pfeife {Ганс! Дайте мне трубку (нем.).}.
Hans вышел.
-- У вас камердинер из немцев? -- спросил я.
-- Нет... из чухонцев...-- отвечал Евгений Александрыч с расстановкой.-- Но по-немецки понимает.
-- А по-русски говорит?
Евгений Александрыч помолчал немного.
-- Да, говорит!
Hans вернулся, почтительно поднес чубук прямо к губам барина, положил на трубку четырехугольный клочок белой бумаги и приставил к бумажке свечку. Барин начал курить, принимаясь боком и кривя губами за янтарь, словно собака за ежа. Хозяин внес шипящий и кипящий самовар. Я сел подле Евгения Александровича и вступил с ним в разговор.
Я знавал Евгения Александровича Ладыгина в Петербурге. Он был высокого роста, видный мужчина с светлыми большими глазами, орлиным носом, решительным выраженьем лица. Все его знакомые и многие незнакомые отзывались о нем как о человеке "практическом". Он изъяснялся не красноречиво, но сильно; выслушивая чужие речи, от нетерпенья стискивал челюсти и пускал игру по щеке, выступал с уверенностью, ходил по улицам стремительно, не шевеля ни руками, ни головой и быстро поводя кругом глазами. Глядя на него, вероятно, не один прохожий невольно воскликнул: "Фу ты, боже мой! Куда идет этот человек?" А Евгений Александрыч просто шел обедать. Вставая из-за стола, он, бывало, застегивал свой сюртук доверху с такой холодной и сосредоточенной решимостью... как будто сейчас отправлялся на поединок и уже завещанье подписал. И между тем -- хвастовства в нем и признака не замечалось; человек он был упрямый, настойчивый и односторонний, но не глупый и не злой, всем прямо глядел в глаза, любил справедливость -- правда, поколотить притеснителя ему было бы гораздо приятнее, чём избавить притесненного,-- но о вкусах спорить нельзя. Служил он в полку года четыре, а остальное время своей жизни страшно был занят -- чем? -- спросите вы... да ничем, разными пустяками, за которые принимался всегда с лихорадочною деятельностью и систематическим упорством. Это был тип русского педанта, заметьте, русского, не малоросского... Между тем и другим разница страшная, на которую тем более следует обратить внимание, что со времени Гоголя часто смешивают эти две родные, но противуположные народности.
-- И надолго едете вы в деревню? -- спросил я Ладыгина.
-- Не знаю -- может быть, надолго,-- отвечал он мне с сосредоточенной энергией, равнодушно глянув в сторону, как человек сильного характера, который принял непреклонное решенье, но, впрочем, готов в нем дать отчет.
-- У вас наверное множество планов в голове? -- заметил я.
-- Планов? Смотря по тому, что вы называете планами. Вы не думаете ли,-- прибавил он с усмешкой,-- что я принадлежу к числу молодых помещиков, которые, с трудом различая овес от гречихи, бредят английскими веялками, молотильными машинами, плодопеременным хозяйством, свеклосахарными заводами и кирпичными избами с садиками на улицу? Могу вас уверить: с этими господами у меня нет ничего общего. Я человек практический. Но у меня точно множество мыслей в голове... Не знаю, удастся ли мне исполнить все мои намеренья,-- прибавил он с гордой скромностью,-- во всяком случае попытаюсь.
-- Вот видите ли,-- продолжал он, с достоинством передавая чубук из правой руки в левую и благородно пустив дым сквозь усы,-- пора нам, помещикам, за ум взяться. Пора вникнуть в быт наших крестьян и, поняв однажды их потребности, с твердостью повести их по новой дороге к избранной цели...-- Он почтительно помолчал перед собственной фразой.-- Вот вам моя основная мысль,-- заговорил он снова.-- Должна же быть у России вообще, а следовательно, и у русского крестьянского быта своя, самобытная, своеобразная, так сказать, будущность. Не правда ли? Должна? -- В таком случае старайтесь угадать ее и так уж и действуйте в ее духе. Задача трудная, но даром нам ничего не дается. Я с охотой возьмусь за это дело... я свободен и сознаю в себе некоторую твердость характера. У меня нет никакой наперед принятой системы: я не славянофил и не поклонник Запада... Я, опять-таки скажу, я человек практический -- и умею... умею заставлять!
-- Всё это очень хорошо,-- возразил я,-- вы, если смею так выразиться,-- вы хотите быть маленьким Петром Великим вашей деревни.
-- Вы смеетесь надо мной,-- с живостью подхватил Евгений Александрыч.-- Впрочем,-- прибавил он, помолчав немного,-- в том, что вы сказали, есть доля истины.
-- Желаю вам всевозможных успехов,-- заметил я.
-- Спасибо за желанье...
Слуга Евгения Александровича вошел в комнату.
-- Sind die Pferde angespannt, Hans? {Запряжены ли лошади, Ганс? (нем.).} -- спросил мой знакомый.
-- Ja... Sie sind... {Да... они... (нем.).} готовы-с,-- отвечал Hans.
Евгений Александрович поспешно допил чай, встал и надел шинель.
-- Я не смею вас звать к себе,-- промолвил он,-- до моей деревни более ста верст... однако ж, если вздумается...
Я поблагодарил его... Мы простились. Он уехал. - В теченье целого года я ничего не слыхал об моем петербургском приятеле. Раз только, помнится, на обеде у предводителя один красноречивый помещик, отставной бранд-майор Шептунович, между двумя глотками мадеры упомянул при мне об Евгенье Александровиче как о дворянине мечтательном и увлеченных свойств. Большая часть гостей немедленно согласилась с бранд-майором, а один из них, толстый человек с лиловым лицом и необыкновенно широкими зубами, смутно напоминавший какую-то здоровую корнеплодную овощь, прибавил тут же от себя, что у него, Ладыгина, тут (указав на лоб) что-то не совсем того -- и с сожаленьем покачал своей замечательной головой. Кроме этого случая, никто даже не произнес при мне имени Евгенья Александрыча. Но как-то раз, осенью, случилось мне, переезжая с болота на болото, далеко отбиться от дому... Страшная гроза застала меня на дороге. К счастью, невдалеке виднелось село. С трудом добрались мы до околицы. Кучер повернул к воротам крайней избы, кликнул хозяина... Хозяин, рослый мужик лет сорока, впустил нас. Изба его не отличалась опрятностью, но в ней было тепло и не дымно. В сенях баба с остервененьем крошила капусту.
Я уселся на лавке, спросил горшок молока, хлеба. Баба отправилась за молоком.
-- Чьи вы? -- спросил я мужика.
-- Ладыгина, Евгения Александрыча.
-- Ладыгина? Да разве здесь уже Курская пошла губернья?
-- Курская, как же. От самого Худышкина Курская пошла.
Баба вошла с горшком, достала деревянную ложку, новую, с сильным запахом деревянного масла, проговорила: "Кушай, батюшка ты мой, на здоровье",-- и вышла, стуча лаптями. Мужик хотел было отправиться вслед за ней, но я его остановил. Мы понемногу разговорились. Мужики большей частью не слишком охотно беседуют с господами, особенно, когда у них неладно; но я заметил, что иные крестьяне, когда им больно плохо приходится, необыкновенно спокойно и холодно высказывают всякому проезжему "барину" всё, что у них на сердце, словно речь идет о другом,-- только плечом изредка поводят или потупятся вдруг... Я со второго слова моего хозяина догадался, что мужичкам Евгенья Александровича житье плохое...
-- Так недовольны вы вашим барином? -- спросил я.
-- Недовольны,-- решительно отвечал мужик.
-- Что ж -- он притесняет вас, что ли?
-- Замотал вовсе, заездил как есть.
-- Как же так?
-- Да вот как. Господь его знает, что за барин такой! Такого барина и старики не запомнят. И ведь не то, чтобы разорял крестьян; с оброчных даже оброку сбавил. А плохо приходится вот как, не приведи бог. Приехал он к нам прошлой осенью, под самый Спас, ночью приехал. На другое утро -- где, солнышко еще только что выглянуло, а уж он вскочил, оделся духом да и побежал по дворам. Ведь он такой у нас проворный; прыток больно; словно лихорадка его колотит. Вот и пошел он по дворам. "Хозяина,-- говорит,-- сюда со всей семьей!" А сам по самой середине избы стоит, не шевельнется и книжечку в руках держит, так и озирается, словно ястреб. Глаза-то у него такие славные, светлые. Вот и спрашивает у хозяина: "Как тебя зовут? Сколько тебе лет?" Ну, мужик, разумеется, отвечает, а он записывает. "А жену зовут как? Детей? Сколько лошадей? овец? свиней? поросят? кур, гусей? Телег? А плугов, борон? овса собрано? ржи? муки? -- Квасу мне подай отведать! Хомуты мне покажи! А сапоги есть? Горшков сколько? мисок? ложек? Тулупов сколько, рубашек?" Ей-богу, и про рубашки спрашивал! И всё записывает, словно на допросе.-- Чем, говорит, ты промышляешь? В город ездишь? Часто? А именно, сколько раз в месяц? А вино любишь пить? Шену бьешь? Детей бьешь тоже? К чему тебе сердце лежит?.. Да, ей-богу же, спрашивал,-- прибавил мужику ответ на мою невольную улыбку... -- И все дворы обошел как есть. Тита старосту совсем истомил, даже в ноги ему Тит повалился -- говорит: "Батюшка, пощади,-- уж коли чем перед тобою виноват, лучше высечь прикажи". На другой день опять до зари поднялся и всех как есть крестьян на сходку собрать приказал. Вот мы и пришли. К нему на двор. Он вышел к нам на крыльцо, поздоровался и начал говорить. Уж говорил он, говорил, говорил. Что за диво -- не возьмем мы его в толк, а кажется, по-русски говорит. Всё, говорит, у вас не так, неладно, я, мол, говорит, вас иначе поведу, впрочем, я не хочу вас принуждать:-- а вы, говорит, у меня... А тяглости все сполнять должны; как будете сполнять, хорошо; а не будете сполнять -- я ни на что не погляжу. А что сполнять -- бог его знает.
Ну, говорит, вы теперь поняли меня. Ступайте по дворам. А дело у меня с завтрашнего дня начнется. Вот мы и пошли. Пошли мы... Дошли до села. Поглядели друг на друга, поглядели друг на друга -- да побрели по дворам.
РУССКИЙ НЕМЕЦ1
1 Начало другой (ранней) редакции.
Однажды я вслед за моей собакой вышел в гречишный клин, нисколько мне не принадлежащий. В любезном нашем отечестве всякий волен стрелять где хочет, на своей земле и на соседской. Кроме немногих старых и сварливых баб да усовершенствованных помещиков на английский лад, никто и не думает запрещать чужим охотиться в своих владеньях. Не успел я ступить несколько шагов, как услышал позади себя громкие крики. Мне никак в голову не могло прийти, что кричат-то собственно на меня, и я преспокойно продолжал со всею тщательностью добросовестного охотника прохаживаться взад и вперед по полю, пока наконец явственно не расслышал слов: "Да что же это вы, барин, гречиху-то топчете?.. Нельзя, не приказано". Я обернулся и увидал мужика в армяке, с необыкновенно живописной и волнистой бородой. Он шел прямо на меня и сильно размахивал руками. Я остановился. "Не след вам ходить по гречихе. А вот я, постойте, вас к бурмистру сведу, за это штраф положен и приказ на то есть",-- говорил на ходу мужик, потряхивая головой. Наконец он подошел ко мне. Я извинился. Он поворчал. Но запрещение ход<ить> по греч<ихе> показалось мне до того странн<ым> у нас в благодатной России, да еще в степной губернии, что я не мог не спросить мужика: кто ему дал такой приказ? "Кто? -- возразил с неудовольствием мужик.-- Кто? Сам барин".-- "А кто ваш барин?" Мужик помолчал и осунул кушак... "Макарат Иваныч Швохтель".-- "Как?" -- Мужик повторил имя своего барина. "А что,-- прибавил он,-- табачком не маракуете?" -- "Нет, не маракую, а вот возьми на табак". Мужик поблагодарил, снял шапку и повеселел. "Так запрещено?" -- спросил я его.-- "Запрещено",-- возразил он, улыбаясь, как человек, который хотя и исполняет приказ своего начальника, но сам, однако, чувствует, что приказ-то в сущности пустой. "Оно, конечно,-- продолжал он,-- гречиха не горох; что к ней приставлять сторожа-то -- сырую-то ее кто же станет есть... Да у нас уж барин такой... На наперстке, прости господи, рожь молотит..."
На этой же неделе довелось мне познакомиться именно с этим барином. Г-н Леберехт Фохтлендер родился, по слухам, в славном