ПОЛНОЕ СОБРАНІЕ СОЧИНЕНІЙ
А. К. ШЕЛЛЕРА-МИХАЙЛОВА.
Изданіе второе
подъ редакціею и съ критико-біографическимъ очеркомъ А. М. Скабичевскаго и съ приложеніемъ портрета Шеллера.
Приложеніе къ журналу "Нива" за 1905 г.
С.-ПЕТЕРБУРГЪ. Изданіе А. Ф. МАРКСА.
1905.
Была весна. Стояло теплое, тихое и ясное утро воскреснаго дня. Съ церковныхъ колоколенъ неслись веселые звуки благовѣста. Солнце поднялось ужъ довольно высоко и заливало яркимъ свѣтомъ улицы, сады и дома. Его лучи проникли и въ небольшую комнату въ мезонинѣ одного изъ деревянныхъ домиковъ на Петербургской сторонѣ. Окно этой чистенькой, оклеенной свѣтленькими обоями, уютной комнатки выходило въ садъ, гдѣ уже давно цвѣли сирени. Въ ней, обставленной старой, но заботливо подновлявшейся новымъ лакомъ мебелью краснаго дерева, помѣщались, между прочимъ, двѣ кровати съ чистыми простынями, съ бѣлыми одѣялами изъ пика, съ украшенными прошивками наволочками на подушкахъ. На одной кровати спалъ сладкимъ утреннимъ сномъ румяный полнолицый, курчавый блондинъ; на другой лежалъ только-что проснувшійся нѣсколько худощавый, нѣсколько блѣдный, но отличавшійся красивыми правильными чертами лица брюнетъ. У обоихъ едва пробивались усики, оба походили скорѣе на школьниковъ, чѣмъ на взрослыхъ людей. Проснувшійся брюнетъ сладко потянулся и всталъ. Не одѣваясь, онъ подошелъ къ окну, раздвинулъ дешевенькія, но ослѣпительно-бѣлыя кисейныя занавѣси, заглянулъ въ садъ, посмотрѣлъ на спящаго товарища, какъ бы раздумывая, можно ли открыть окно или нельзя; наконецъ, желаніе подышать свѣжимъ воздухомъ и насладиться ароматомъ цвѣтущей сирени взяло верхъ и онъ распахнулъ окно, широко дохнувъ всею грудью. Онъ заглянулъ въ садъ, чтобы убѣдиться, что тамъ никого нѣтъ, и присѣлъ на подоконникъ. Въ саду было тихо и пусто. Только чирикали и суетились внизу на усыпанныхъ толченымъ кирпичомъ дорожкахъ воробьи, да слышалось, какъ гдѣ-то въ сторонѣ, на надворной голубятнѣ, ворковали голуби.
Блондинъ открылъ глаза.
-- Экая весна-то стоитъ!-- проговорилъ молодой человѣкъ, сидя на подоконникѣ и наслаждаясь прелестью затишья, свѣта, тепла.
-- Что? развѣ ужъ пора вставать, Гриша?-- спросилъ блондинъ.
-- Десять часовъ.-- отозвался брюнетъ.
Блондинъ зѣвнулъ и засмѣялся, показавъ два ряда бѣлыхъ зубовъ.
-- А я бы цѣлый день спалъ, благо праздникъ. Нечего сказать, люблю поспать.
-- Ахъ, ты, байбакъ! Недаромъ Мишкой назвали,-- пошутилъ Григорій.-- Взгляни, что за утро-то. Восторгъ!
-- То-то ты и сидишь въ одной рубашкѣ на окнѣ,-- опять засмѣялся блондинъ.-- Погоди, вотъ Кирила Ивановичъ или Анисья Петровна увидятъ, скажутъ, что ихъ Марью Кирилловну компрометируешь.
Сидящій на подоконникѣ товарищъ отвѣтилъ:
-- Они всѣ теперь у обѣдни. Сестра Соня тоже, вѣрно, ушла къ обѣднѣ.
-- Да, а вотъ мы съ тобой, Гриша, давно не были у обѣдни,-- сказалъ блондинъ.-- Исаакій, жаль, далеко, а тамъ хорошо поютъ. Тоже въ Почтамтской и въ Конюшенной церквахъ хорошіе хоры. Люблю я хорошее пѣніе. Особенно, когда Херувимскую...
Гриша вздохнулъ, проговорилъ разсѣянно:
-- Кто хорошаго не любитъ!
Онъ сидѣлъ теперь, опустивъ голову, смотря внизъ на садикъ, задумчивый, грустный. Густые черные волосы безпорядочно падали на его блѣдный лобъ. Черные глаза безцѣльно опустились внизъ и слѣдили за прыгающими на аллейкахъ садика воробьями. Лежавшій на постели блондинъ всматривался въ него и, наконецъ, окликнулъ:
-- Гриша!
Тотъ нервно вздрогнулъ.
-- А? что?
-- Опять задумался. О чемъ?
-- Такъ... самъ не знаю... вдругъ вотъ защемитъ иногда сердце... и съ чего, кто его знаетъ...
-- Къ чорту всякую михлюдію! Чего намъ носы вѣшать? Слава Богу, живемъ себѣ: молоды, при мѣстѣ, устроились недурно.
Онъ осмотрѣлся кругомъ, какъ бы мысленно провѣряя свои слова о томъ, что они устроились недурно.
-- У иной барышни нѣтъ такой спальни. Свѣтло, чисто, франтовато,-- продолжалъ онъ.-- Право, наша квартира точно игрушечка...
Григорій усмѣхнулся и отвѣтилъ:
-- А я вотъ только-что о томъ же и думалъ: у Топорковыхъ садъ тоже точно игрушечка... Да, все игрушечное: и садъ, и домъ, и наша квартира... Ужъ и сами-то мы со своимъ счастьемъ не игрушки ли?..
Его товарищъ засмѣялся.
-- Ну, зафилософствовалъ!.. Нѣтъ, я, право, доволенъ жизнью. Да ужъ одно то, что мы вмѣстѣ, какъ братья, живемъ, чего стоитъ! Ей-Богу!
Онъ поднялся съ постели, сильный, здоровый, немного толстоватый, и, весело улыбаясь, расправился, потянувшись широко руками. Онъ отыскалъ портсигаръ, досталъ папиросу, закурилъ и подошелъ къ Гришѣ.
-- Мы съ тобой при сестричкѣ Софьѣ Аркадьевнѣ, какъ у Христа за пазухой живемъ,-- проговорилъ онъ, похлопавъ по плечу Гришу.-- Я, знаешь, никогда и во снѣ не видѣлъ, что жизнь можетъ сложиться такъ хорошо. Это я тебѣ и твоей сестрѣ обязанъ.
Онъ протянулъ руку Гришѣ и крѣпко сжалъ его руку.
-- Спасибо, другъ!
-- Ну, вотъ еще, есть за что благодарить. Ѣшь и пьешь за свои деньги, а если мы хорошо относимся къ тебѣ, такъ ты самъ знаешь, какъ любимъ мы, я и сестра, тебя. Не будь тебя съ нами, намъ просто стало бы странно, пусто въ домѣ...
Въ сосѣдней комнатѣ раздался звонъ посуды, послышались женскіе шаги. Кто-то тамъ говорилъ осторожнымъ шопотомъ и одна изъ разговаривающихъ тихо покашливала, видимо, стараясь пересилить этотъ кашель.
-- Софья Аркадьевна вернулась,-- сказалъ Миша.
-- Да,-- отвѣтилъ Григорій и тихо прибавилъ:-- все кашляетъ... тревожитъ меня этотъ кашель...
-- Ну, вотъ! Простудилась она немного,-- отозвался Миша
Гриша взглянулъ на него выразительными черными глазами.
-- А если это не простуда, а начало чахотки?
-- Hy-у!-- протянулъ тотъ.
Григорій вздохнулъ и махнулъ рукою.
-- Что-жъ, хорошаго я могу не ждать, а дурного...
Онъ оборвалъ рѣчь, по его лицу скользнула горькая усмѣшка, и онъ отрывисто закончилъ:
-- Макаромъ меня надо было бы назвать, а не Григорьемъ.
Въ двери послышался легкій стукъ.
-- Молодежь, вставать пора!-- раздался ласковый по тону, но слегка осипнувшій женскій голосъ.
-- Сейчасъ, сейчасъ, сестричка!-- весело крикнулъ Миша.-- Мы уже встали. Философствуемъ вотъ.
Онъ торопливо пошелъ къ постели и сталъ одѣваться. Григорій медленно послѣдовалъ его примѣру.
Въ столовой, игравшей роль и гостиной, и зала, уже были поданы кофе и завтракъ. Около стола стояла стройная дѣвушка лѣтъ тридцати съ небольшимъ. Это была Софья Аркадьевна Живаго. Сразу можно было угадать, что она родная сестра Григорія. Они были, какъ двѣ капли воды, похожи другъ на друга. Ее можно бы было назвать красавицей, если бы она не была такъ худощава. Одѣтая въ сѣрое гладкое платье съ пунцовымъ бантомъ спереди у шеи, она по фигурѣ производила впечатлѣніе очень молоденькой дѣвушки, но, всматриваясь въ ея лицо, можно было замѣтить морщинки около глазъ, тонкія черточки на лбу, безчисленные меленькіе слѣды безчисленныхъ маленькихъ невзгодъ, печалей и огорченій. Въ ея движеніяхъ была непринужденная грація и нѣкоторая, усвоенная въ послѣднее время, усиленная подвижность. Казалось, она упорно старалась быть развязною и подвижною, чтобы показать, что она вполнѣ здорова, бодра, весела. Сила воли, энергія характера или настойчивое упрямство -- назовите это какъ угодно -- заставляли ее не падать духомъ двѣнадцать лѣтъ тому назадъ, когда умеръ ея отецъ, не ныть, когда около трехъ лѣтъ ея мать пролежала въ постели и, наконецъ, скончалась, не опустить рукъ, когда ей пришлось остаться вдвоемъ съ братомъ, еще не кончившимъ гимназическаго курса, и ходить за больной теткой. Мало того, она чуть не поссорилась съ братомъ за то, что онъ тотчасъ по окончаніи гимназіи взялъ мѣсто въ банкѣ, а не пошелъ въ университетъ. Долго она доказывала ему, что онъ можетъ перебиться уроками, а она перебьется шитьемъ. Но онъ былъ не менѣе настойчивымъ, чѣмъ она: онъ уже понималъ, что шитьемъ она только окончательно загубитъ свое здоровье, разстроенное и безъ того, а онъ самъ, учась и уча, будетъ только жить впроголодь, будучи плохимъ студентомъ и плохимъ учителемъ. Можетъ-быть, онъ рѣшилъ бы иначе, если бы кромѣ ихъ двухъ ртовъ у нихъ не было еще третьяго рта -- сестры ихъ матери, медленно угасавшей старухи, жившей на ихъ счетъ. Его соображеніе оказалось вѣрнымъ. Несмотря на упорный трудъ сестры, несмотря на получаемое имъ жалованье, несмотря на даваемые имъ уроки, они едва сводили концы съ концами: въ домѣ былъ лишній ротъ и его приходилось кормить. Больная старуха чувствовала, что она связала ихъ по рукамъ и ногамъ. Она молилась о своей смерти, но освободить отъ себя племянника и племянницу не могла, такъ какъ въ больницу ее, какъ неизлѣчимую, не принимали, а въ богадѣльнѣ она числилась уже пятый годъ кандидаткой. Но если старушка мучилась мыслью, что она заѣдаетъ вѣкъ племянника и племянницы, то они сами никогда еще, даже на минуту, не останавливались на этой мысли. Тетка когда-то выняньчила ихъ; они ее любили, какъ мать; тяготило ихъ не ея присутствіе у нихъ, а ея страданія; когда ея ревматизмъ дѣлался нестерпимымъ, они бѣжали къ доктору, въ аптеку, дѣлали ей разные компрессы, ухаживали за нею, не думая о какихъ-нибудь "жертвахъ", а только заботясь, чтобъ ей стало легче. Какъ ни тяжело имъ было возиться съ нею, но если бы она умерла -- въ ихъ квартирѣ имъ показалось бы пусто, въ ихъ жизни потерялась бы цѣль, такъ какъ они привыкли оба съ кѣмъ-нибудь няньчится, съ отцомъ, съ матерью, съ теткою. Скоро послѣ поступленія Гриши на службу случилось неожиданное обстоятельство. У Григорія былъ въ гимназіи одинъ изъ любимыхъ друзей, Михаилъ Александровичъ Яковлевъ. Яковлевъ былъ однимъ изъ безпечнѣйшихъ людей: байбакъ, увалень, лѣнтяй но натурѣ, благодушный простякъ, онъ шелъ въ гимназіи плохо и, наконецъ, его исключили. Онъ обратился къ Григорію, прося мѣста. Григорій пристроилъ его въ банкъ и предложилъ ему жить вмѣстѣ съ нимъ и съ его сестрой. Яковлевъ обрадовался. Онъ могъ жить, не думая и не заботясь ни о чемъ: ни о столѣ, ни о чистотѣ, ни о бѣльѣ, ни объ одеждѣ. Такая жизнь была идеаломъ его счастія. Рады были его переѣзду въ квартиру и Живаго: ихъ тетка по большей части не являлась даже въ общей комнатѣ, не завтракала, не обѣдала съ племянникомъ и племянницей; въ квартирѣ было нѣсколько тоскливо, казалось, гдѣ-то тутъ стоитъ покойникъ; Яковлевъ долженъ былъ внести въ домъ нѣкоторое оживленіе. Такъ и случилось. Вотъ уже слишкомъ полтора года, какъ они живутъ всѣ вмѣстѣ, вполнѣ довольные судьбой, повидимому, счастливые, но требовательные. Иногда, правда, у Софьи Аркадьевны вдругъ сожмется сердце при мысли, что ея братъ, бывшій первымъ ученикомъ въ гимназіи, испортилъ свою карьеру для нея и для старухи-тетки. Порой Григорій Аркадьевичъ вдругъ опечалится и омрачится, заслышавъ зловѣщее покашливанье сестры. Но эти тучки проходятъ, какъ только появляется Михаилъ Александровичъ; безпечный и благодушный, онъ развлекаетъ и смѣшитъ брата и сестру, ласкается къ нему и цѣлуетъ у нея руки. При дѣтяхъ мы невольно стараемся улыбаться, а Михаилъ Александровичъ -- дитя, большое дитя по характеру, развитію, образованію.
-- А вы ужъ и у обѣдни побывали, сестричка?-- раздался его веселый голосъ въ столовой, и онъ наклонился, чтобы поцѣловать руку Софьи Аркадьевны.
На ея щекахъ выступилъ легкій румянецъ, когда она нагнулась, чтобы поцѣловать его въ голову.
-- Нѣтъ, Миша, я сегодня тоже проспала. Только на рынокъ сходила,-- отвѣтила она, не распространяясь о томъ, что у нея ночью были страшные приступы кашля.-- А Гриша всталъ?
-- Онъ раньше меня поднялся, изволилъ все природой любоваться, а можетъ-быть и подкарауливалъ кого-нибудь. Тоже тихоня-тихоня, а пальца въ ротъ ему не клади.
Онъ плутовато улыбнулся. Она погрозила ему.
-- Чужія тайны выдаете!
-- Чьи это тайны онъ выдаетъ?-- спросилъ вошедшій при этихъ словахъ Григорій Аркадьевичъ.
Сестра, цѣлуясь съ братомъ, отвѣтила:
-- Чьи же, какъ не твои. Говоритъ, что ты кого-то подкарауливалъ въ саду. Ужъ не Марью ли Кирилловну?
-- Вотъ выдумали!-- съ усмѣшкой сказалъ Гриша.
-- Что-жъ, я желала бы тебѣ такую хорошенькую невѣсту,-- ласково замѣтила сестра.
-- Ну, развѣ въ лицѣ дѣло? И какой я женихъ.
-- А мнѣ что же вы не посовѣтуете за ней пріударить?
-- Вамъ, Миша, еще рано,-- отвѣтила Софья Аркадьевна, и ея щеки опять покрылись румянцемъ.-- Вы еще мальчикъ и было бы жаль, если бы вы женились теперь...
Онъ безпечно засмѣялся.
-- Да я и не женюсь! Ужъ потому не женюсь, что пришлось бы уѣхать отсюда...
Она ласково взглянула на него.
-- Баловать васъ было бы некому?
-- Ну да, сестрички не было бы... Вѣдь за женой-то самому пришлось бы ухаживать. А ужъ на это меня не хватитъ...
-- Ахъ, ты, байбакъ!-- шутливо сказалъ Григорій Аркадьевичъ.-- Еще хорошо, что откровенно сознаешься въ своихъ грѣхахъ... Смотри, жизнь не проспи...
-- Ну, толкуй!-- отозвался Яковлевъ и спросилъ:-- Кстати, что мы сегодня вечеромъ намѣрены дѣлать? Хорошо бы послѣ обѣда махнуть на Крестовскій. Погода отличная.
-- Что-жъ, можно,-- согласился Гриша.-- Не все же у Зоологическаго сада сидѣть.
-- Да въ воскресенье и нельзя. Очень ужъ много народу въ паркѣ.
Они очень часто весною и лѣтомъ проводили вечерніе часы въ паркѣ около Зоологическаго сада, слушая музыку, долетавшую оттуда. Иногда они видѣли даже, какъ ходили тамъ акробаты по высоко натянутому канату. Въ самый садъ заходили они рѣдко: девяносто копеекъ на удовольствіе въ хозяйскомъ бюджетѣ бывали не всегда.
Окончивъ утренній кофе, Софья Александровна пошла заглянуть въ кухню, потомъ въ комнату тетки, затѣмъ вернулась снова въ столовую и усѣлась у открытаго окна за шитье. Молодые люди прошли въ свою комнату; Гриша взялъ книгу, пріютился у окна, а Миша, побродивъ безцѣльно по комнатѣ, захватилъ легкую фуражку и пошелъ въ садъ.
Садикъ при домѣ титулярнаго совѣтника Кирила Ивановича Топоркова былъ не великъ, но въ немъ было всего понемножку: были тутъ и кусты сирени, и лѣтніе цвѣты въ клумбахъ, и кусты смородины и крыжовника, и пара яблоней, и грядка огурцовъ, и бесѣдка, и качель. Все это было въ миніатюрныхъ размѣрахъ, казалось игрушечнымъ, тѣмъ не менѣе, всѣмъ этимъ гордились Топорковъ и его жена нисколько не меньше, чѣмъ онъ гордился своимъ Станиславомъ на шеѣ, носившимся даже при отправленіяхъ въ баню, а она своею бѣлою турецкою шалью, надѣвавшеюся исключительно на свадьбы и къ обѣднямъ въ большіе праздники. Жильцы "чистой" половины дома, то-есть Софья Аркадьевна Живаго и ея братъ и Михаилъ Александровичъ-Яковлевъ пользовались правомъ "гулять" въ этомъ садикѣ, чего не дозволялось жильцамъ съ "черной" половины дома Топорковыхъ, то-есть содержавшей въ подвалѣ "углы" прачкѣ, сапожнику изъ надворнаго флигеля, бывшему на ножахъ съ домохозяиномъ ради своихъ семерыхъ дѣтей, и двумъ престарѣлымъ дочерямъ статскаго совѣтника Каратаевымъ, жившимъ въ томъ же флигелѣ и бывшимъ на ножахъ съ Анисьей Петровной. Софья Аркадьевна и Григорій Аркадьевичъ почти не пользовались своимъ правомъ -- она не могла шить въ саду, онъ не могъ тамъ читать, зато Михаилъ Александровичъ нерѣдко проводилъ здѣсь цѣлые часы въ свободное время весной, лѣтомъ и осенью. И теперь, по обыкновенію, онъ пробрался на свое любимое мѣсто, къ качелямъ, прилегъ на доску, закурилъ папиросу и сталъ тихо покачиваться, подталкивая качель легкимъ прикосновеніемъ опущенной ноги къ землѣ. Больше всего любилъ онъ это полудремотное состояніе: качель немного убаюкиваетъ, солнце сильно грѣетъ спину, глаза безцѣльно смотрятъ, какъ проползаетъ по дорожкѣ какая-нибудь козявка, какъ вдругъ слетитъ на песокъ воробей, осмотрится кругомъ, проскачетъ быстро-быстро впередъ и вдругъ чего-то смертельно испугается и разомъ упорхнетъ въ кусты; въ головѣ нѣтъ никакихъ думъ, надеждъ, сомнѣній, а только стоитъ одно неподвижное сознаніе: "хорошо жить на свѣтѣ".
-- У-у!-- вдругъ раздалось надъ самымъ его ухомъ.
Онъ даже не пошевельнулся, только лѣниво проговорилъ:
-- Меня-то ужъ не испугаете!
Потомъ не спѣшно выпрямился и протянулъ руку молоденькой дѣвушкѣ въ малороссійскомъ костюмѣ.
-- Вотъ вѣдь вы какой,-- воскликнула она немного капризнымъ тономъ:-- никогда, никогда васъ не испугаешь!
Онъ усмѣхнулся.
-- А вы, Марія Кирилловна, и не пугайте, потому все равно не испугаюсь.
Онъ сталъ закуривать снова потухнувшую папиросу. Молодая дѣвушка спросила:
-- Хотите качаться?
-- Лѣнь,-- отвѣтилъ онъ.
Она сдѣлала гримасу и сѣла на скамью противъ капель, сорвала листикъ березы и начала его покусывать.
Михаилъ Александровичъ уперся локтями въ колѣни, опустилъ на ладони голову, уставился голубыми глазами въ землю и, кажется, забылъ о существованіи молодой дѣвушки, не разговаривалъ съ ней, не смотрѣлъ на нее. Впрочемъ, что же ему было и смотрѣть на нее, когда онъ ее зналъ, какъ самого себя. Ничѣмъ не отличалась она отъ сотенъ и сотенъ шестнадцати- и семнадцати-лѣтнихъ дочерей титулярныхъ и не титулярныхъ совѣтниковъ,-- дочерей, носящихъ дома вышитые, дома сшитые малороссійскіе костюмы, то-есть какіе-то сшитые вмѣстѣ, какъ у арлекиновъ, бумажные и холщевые лоскутья разныхъ цвѣтовъ съ пестрыми узорами, разнокалиберныя и разноцвѣтныя стеклянныя бусы, намотанныя на шею, и вороха разнообразныхъ лентъ и ленточекъ на шеѣ и въ висящей сзади, не слишкомъ пышной, не слишкомъ длинной косѣ петербургской барышни. "Ростъ средній, лицо круглое, ротъ умѣренный, глаза свѣтлые, волосы русые", можно написать въ паспортахъ этихъ барышень и въ графѣ особыхъ примѣтъ выставить: "особыхъ примѣтъ нѣтъ". Къ этому можно бы прибавить: "голосокъ щебещущій, манеры умѣренно свободныя, рѣчи пустяшныя, но мило капризныя, мысли всегда однѣ и тѣ же: "онъ въ меня долженъ влюбиться", "онъ въ меня влюбился", "противный, когда же онъ въ меня влюбится". Страстей нѣтъ никакихъ, кромѣ одного страстнаго желанія выйти замужъ законнымъ бракомъ "за него", то-есть за перваго встрѣченнаго мужчину, у котораго хватитъ храбрости жениться. Михаилъ Александровичъ, несмотря на свою молодость, зналъ до двадцати подобныхъ дѣвушекъ, только видѣлъ ихъ рѣже, чѣмъ Марью Кирилловну.
-- Васъ, вѣрно, и изъ гимназіи потому исключили, что вы такой лѣнтяй,-- сердито проговорила Марья Кирилловна.
-- Да, за лѣность,-- равнодушно отвѣтилъ Яковлевъ.
-- Какъ это хорошо!-- съ гримасой сказала она.
-- Мнѣ что-жъ, служу вотъ...
-- Зато чина никакого нѣтъ...
-- На что мнѣ чинъ? Я дворянинъ. Жалованья хватаетъ. Послужу -- еще прибавятъ. Да у меня еще въ будущемъ бабка въ Астрахани умретъ, кое-какія крохи оставитъ. Тетка тоже въ Казани есть, для меня копитъ... Въ университетъ я, все равно, не пошелъ бы.
-- Отчего это?
-- А вы отчего не пошли на курсы?
Она сдѣлала гримасу.
-- Мнѣ не въ гувернантки готовиться.
-- А куда же?
-- Вотъ вопросъ! Замужъ выйду.
Онъ ничего не возразилъ. Оба помолчали немного.
-- А Григорій Аркадьевичъ, вѣрно, ужъ за книгой сидитъ?-- спросила она.
-- Да.
-- Люблю я молодыхъ людей, когда ихъ все такъ интересуетъ. Онъ, должно-быть, очень умный!
-- О, да, онъ хорошій человѣкъ, и онъ, и сестра,-- искренно прибавилъ Михаилъ Александровичъ.
-- Ну, въ нее-то вы влюблены!-- воскликнула она.-- Какъ же вамъ не хвалить ее.
Онъ поднялъ голову и взглянулъ прямо ой въ лицо.
-- Что вы выдумываете, барышня?
-- Это не я, а всѣ говорятъ.
-- Кто же всѣ?
-- Папа, мама. Извѣстно, если дѣвушка и молодой человѣкъ вмѣстѣ живутъ, сейчасъ влюбятся.
Онъ покачалъ головой.
-- Глупости это! Софьѣ Аркадьевнѣ тридцать слишкомъ лѣтъ, а мнѣ двадцать одинъ годъ...
-- Потому-то вы и влюблены другъ въ друга. Мальчики всегда влюбляются сперва въ старухъ, а старухи въ мальчиковъ.
-- Ишь какая вы опытная.
-- А вы несмысленочекъ!
На дворѣ раздался крикъ. Сиповатый басъ кричалъ на кого-то:
-- Ахъ, вы, пострѣлы, опять грязнымъ ковшомъ въ кадку лѣзете! Да я вамъ вихры натрясу! Подождите вы у меня. Всѣхъ васъ и съ отцомъ, и съ матерью вышвырну изъ дому!
-- Ахъ, папа опять воюетъ съ ребятишками сапожника. Вотъ-то воевода!-- воскликнула, заливаясь смѣхомъ, Марья Кирилловна.-- Комедія просто! Нашелъ тоже себѣ развлеченіе!
Калиточка въ садъ со двора отворилась и въ садъ вошелъ приземистый, плотный, съ большимъ брюшкомъ человѣкъ лѣтъ пятидесяти, въ измятой коломянковой парѣ, съ орденомъ на шеѣ. Это былъ самъ Кирила Ивановичъ Топорковъ.
-- Нѣтъ, каковы разбойники, каковы разбойники!-- волнуясь, заговорилъ онъ, кивнувъ головой Яковлеву.-- Кадку съ водой опять опакостили. Грязный ковшъ, а они изъ нея воду черпаютъ, лакаютъ сами изъ ковша и потомъ остатки опять въ кадку же льютъ. Чортъ ихъ знаетъ, можетъ, еще наплюютъ въ ковшъ-то, а мы потомъ пей эту воду. Негодяи! И опять удрали!
Онъ присѣлъ на скамью, разгоряченный, красный, отдувающійся, и сталъ клѣтчатымъ бумажнымъ платкомъ отирать потъ со лба и съ блестящей, точно лакированной лысины.
-- Что-жъ ты ихъ не выгонишь?-- спросила дочь, поддразнивая его.-- Я бы минуты ихъ не держала въ домѣ.
-- А ты, матушка, прежде найди мнѣ другихъ жильцовъ, тогда я и выгоню ихъ,-- внушительно отвѣтилъ Топорковъ, сдвигая для острастки брови.
И обратился къ Яковлеву:
-- Въ могилу они меня сведутъ, въ могилу! А что вы станете дѣлать? Вонъ у насъ теперь, даже на Петербургской сторонѣ, въ каждой улицѣ есть пустыя квартиры, ну, значитъ и терпи отъ всякаго жильца. Дома-то у насъ, у домохозяевъ, теперь вотъ-съ гдѣ сидятъ.
Онъ показалъ на жирный затылокъ лысой головы.
Дочь засмѣялась и замѣтила:
-- Вотъ и мама на ножахъ съ Каратаевыми, а тоже держитъ ихъ въ домѣ.
Топорковъ серьезно и строго сказалъ:
-- То бабьи дрязги, въ церкви впереди другъ передъ дружкой хочется встать, вотъ и все. А этотъ ракалья наплодилъ семерыхъ разбойниковъ, и либо отравятъ насъ они, либо подожгутъ домъ, либо окна у всѣхъ перебьютъ. Тутъ дѣло не въ томъ, кто старше: дочери ли статскаго совѣтника али жена титулярнаго совѣтника?
Онъ вдругъ благодушно засмѣялся.
-- Ахъ, ужъ эти женщины! Препираются изъ-за глупостей, а сути понять не могутъ. Да по мнѣ, будь онѣ хоть дочери министра -- чихать на это хотѣлъ. Да-съ! Домохозяинъ я, домохозяинъ, а онѣ жильцы -- вотъ въ чемъ моя привилегія! Вотъ не позволилъ имъ ходить въ садъ -- и сидятъ въ четырехъ стѣнахъ у окошечка подгорюнясь, на сапожницкихъ поросятъ любуясь, и ничего подѣлать не могутъ.
Дочь опять засмѣялась звонкимъ ребяческимъ смѣхомъ.
-- Ну, еще что?-- строго спросилъ отецъ, бросая на нее устрашающій взглядъ.
-- Да ты, значитъ, не знаешь, папа!-- воскликнула она.-- Ха-ха-ха! Не знаешь! Онѣ сегодня объявили черезъ Ивана мамѣ, что онѣ желаютъ лѣтомъ пользоваться садомъ...
-- А вотъ когда я былъ на службѣ, такъ мнѣ все хотѣлось затесаться въ кабинетъ господина министра,-- перебилъ ее съ ироніей въ голосѣ отецъ и укоризненно покачалъ головой:-- Ахъ, ты, вѣтрогонка, вѣтрогонка! Мало ли что кому желательно.
-- Да онѣ велѣли сказать Ивану, что имъ Фомичевъ предлагаетъ квартиру у себя въ домѣ съ правомъ посѣщать его садъ,-- поясняла дочь.
-- Фомичевъ?-- переспросилъ Топорковъ, сдвигая брови.-- Фомичевъ? Вотъ-то подлецъ! Вотъ-то подлецъ! Въ одномъ министерствѣ служили, а каверзу подпутаетъ своему же брату! И онѣ-то дуры! У Фомичева мезонинъ-то хуже рогоженной палатки. Снѣгъ тамъ по угламъ не таетъ.
-- Лѣтомъ-то?-- вставила дочь.
-- Не лѣтомъ, а зимою!-- сердито возразилъ отецъ и спросилъ:-- Что же мать сказала?
-- Велѣла сказать, что никогда этого не будетъ, а потомъ, когда Иванъ ушелъ...
Она, кусая губы, чтобы удержаться отъ смѣха, замолчала на полусловѣ.
-- Ну, что же потомъ?-- спросилъ отецъ, сурово смотря на нее.
-- Ха-ха-ха! не могу я!-- залилась смѣхомъ дочь.-- Мама... мама сказала, что жить она болѣе не можетъ отъ этихъ обидъ... и... и уйдетъ въ монастырь...
Она опять залилась смѣхомъ.
-- Не смѣй вышучивать мать!-- крикнулъ Топорковъ и обратился къ Яковлеву:-- Вотъ-съ она, жизнь домохозяина. Тутъ-съ тебя самого допекаетъ какой-нибудь сапожникъ со своими семью поросятами, а съ другой стороны твоей женѣ садятся на шею какія-то полоумныя, старыя дѣвы, дочери статскаго совѣтника, госпожи Каратаевы. И что прикажете дѣлать: пляши по ихъ дудкѣ или не досчитывайся десятковъ, сотенъ рублей въ карманѣ. Лавируйте-съ тутъ. Вы-съ тутъ, такъ сказать, онеръ, а васъ вотъ возьмутъ да козырной двойкой и прихлопнутъ. И молчите, и ни гу-гу, и покоряйтесь...
Онъ, разводя коротенькими руками, въ волненіи всталъ съ мѣста и, отдуваясь, мелкими шажками направился къ дому, бормоча подъ носъ:
-- Надо обсудить, надо рѣшить...
Марья Кирилловна пожала плечами.
-- Смѣшитъ меня все это. Стоить заниматься такими мелочами. Ну, выѣдутъ жильцы -- другіе явятся.
-- А убытки?-- сказалъ Яковлевъ.
-- Мы не разоримся отъ потери какой-нибудь сотни рублей. Слава Богу, мы не на какое-нибудь грошовое жалованье живемъ. Папаша и мамаша просто это отъ скуки развлекаютъ себя...
Ея лицо, съ вздернутымъ носикомъ, приняло высокомѣрное, презрительное выраженіе. Яковлевъ лѣниво всталъ.
-- Куда вы? По Софьѣ Аркадьевнѣ соскучились?-- насмѣшливо спросила Марья Кирилловна.
И, не дожидаясь отвѣта, сказала:
-- А какъ нѣжно она цѣлуетъ васъ въ голову...
Онъ отрубилъ:
-- Что вы за вздоръ говорите!
-- Да, да, ужъ я видѣла. Вы къ ней къ ручкѣ, а она васъ въ голову нѣжно такъ...
Она кокетливо улыбнулась.
-- Что-жъ, вы недурны собой, только увалень вы... вотъ ужъ я никогда не обратила бы на такого вниманія.
Онъ усмѣхнулся и, ничего не отвѣчая ей, направился къ дому. Она посмотрѣла ему вслѣдъ и топнула по песку ногой.
-- Ахъ, противный байбакъ! Ничего не понимаетъ. А вотъ захочу и заставлю ухаживать за собою!
Она улыбнулась и стала напѣвать:
"Мы всѣ невинны отъ рожденья
И нашей честью дорожимъ"...
Часовъ въ пять Софья Аркадьевна, ея братъ и Яковлевъ отправились на прогулку по островамъ. Сперва пошли прямо въ Петровскій паркъ и сразу очутились среди зелени, уже не напоминавшей о городѣ. Кругомъ на травѣ сидѣли группы людей, раздавался звонкій смѣхъ дѣтей, кое-гдѣ молодежь играла въ горѣлки. И сестру, и брата, и ихъ спутника охватило свѣтлое праздничное настроеніе; они, небогатые люди, стоявшіе, можетъ-быть, только на одну ступень выше этой толпы, любили эти петербургскія картины: простой рабочій людъ, отдыхающій на лысыхъ лужайкахъ; молодую, трудящуюся бѣдноту, наслаждающуюся этими невинными развлеченіями; томящихся по цѣлымъ мѣсяцамъ въ тѣсныхъ квартиренкахъ дѣтей, привѣтствующихъ весну какъ освободительницу изъ тюрьмы. Они нѣсколько разъ присаживались на скамьи, смотрѣли на эти оживленныя группы, прислушивались къ говору и смѣху, обмѣнивались впечатлѣніями, тихо смѣялись сами.
-- Люблю я смотрѣть на этотъ людъ,-- задумчиво замѣтилъ Гриша.-- И хорошо, и какъ-то грустно становится на душѣ: чувствуешь, что они искренно веселятся, и сознаешь, что нѣтъ у нихъ ничего отраднаго въ жизни, кромѣ этого скуднаго веселья.
-- Ну, ну, но пускайся въ философію!-- весело перебилъ его Яковлевъ.-- Весело имъ -- и слава Богу! Если бы жизнь дала только минуту счастья, я и тогда бы ее любилъ. Право, хорошая эта штука -- жизнь. Такъ, Софья Аркадьевна?
Она сидѣла безмолвно и думала въ эту минуту, какъ тяжело умирать молодой, какъ хотѣлось бы пожить. На вопросъ Яковлева она молча кивнула головой и тихо сжала его руку.
-- Да, и я люблю жизнь,-- тихо сказала она.
Ея безсознательное движеніе или ея грустный тонъ заставили Яковлева взглянуть на нее. Она сидѣла съ задумчивымъ выраженіемъ лица, придававшимъ этому лицу особенную прелесть, что-то мягкое, что-то привлекающее, какъ материнская ласка; въ то же время это лицо, раскраснѣвшееся отъ ходьбы и жара, казалось теперь особенно моложавымъ, дѣвически свѣжимъ. Она показалась Яковлеву почти красавицей.
Гриша поднялся съ мѣста, чтобы идти дальше. Спутники послѣдовали его примѣру. Михаилъ Александровичъ предложилъ руку Софьѣ Аркадьевнѣ. Она пошла подъ руку съ нимъ.
-- Нѣтъ -- философствовать тутъ нечего, когда живется хорошо,-- оживленно проговорилъ Яковлевъ: -- когда даже желанія нѣтъ лучшей жизни.
-- А вамъ именно такъ хорошо живется? Да?-- спросила Софья Аркадьевна съ лаской.
-- Съ вами-то? Еще бы!
Онъ безсознательно положилъ свою лѣвую руку на ея руку.
-- Ахъ, вы, милый юноша!-- съ улыбкой проговорила она.
Они свернули на Крестовскій, прошли къ мосту на Елагинъ островъ и остановились.
Куда теперь идти: на Елагинъ, чтобы взглянуть на взморье, или къ Крестовскому трактиру, чтобы посидѣть около него, послушать издали музыку и сѣсть на конку для возвращенія домой? На Елагинъ далеко, лучше свернуть къ трактиру, посидѣть тамъ и потомъ ѣхать домой.
-- А что если зайти въ садъ?-- замѣтилъ вскользь Михаилъ Александровичъ.
-- А финансы?-- съ улыбкой сказала Софья Аркадьевна.
-- Ну, пятьдесятъ-то копеекъ!-- возразилъ онъ.
-- А прошлый мѣсяцъ сколько не хватило?
-- Рубля.
-- Значитъ теперь не хватаетъ еще болѣе.
Онъ вздохнулъ. Григорій Аркадьевичъ засмѣялся.
-- Что же ты не прославляешь жизнь за то, что не смѣешь пятьдесятъ копеекъ бросить на удовольствіе?-- спросилъ онъ.
Софья Аркадьевна вступилась за жизнь:
-- Да развѣ это лишенія,-- не видѣть акробатовъ, не слышать шансонетокъ? Тутъ и простору больше и...
Гриша перебилъ ее:
-- Не на одно это недостаетъ полтинниковъ!
Михаилъ Александровичъ уже повеселѣлъ снова и шутливо проговорилъ:
-- Оставьте его съ его философіей, а сами будемъ любить жизнь и наслаждаться всѣмъ, чѣмъ можемъ.
Онъ слегка прижалъ ея руку ближе къ себѣ, невольно, безъ всякой задней мысли. И она, и онъ, оба мягкіе, оба нуждающіеся въ ласкѣ, оба братски любящіе другъ друга, были счастливы въ эту минуту. Десятки разъ они ходили такъ рука объ руку, пожимали другъ другу руки, говорили, что они любятъ другъ друга. Никогда не искали они во всемъ этомъ двусмысленности, чего-нибудь недосказаннаго.
Послушавъ музыку, они сѣли въ конку и поѣхали домой. Михаилъ Александровичъ стоялъ на платформѣ и курилъ. Около него стояли какіе-то молодые люди и болтали о пассажирахъ.
-- Вонъ у старушки красный носъ, вѣрно клюкнуть бабушка не дура. А этотъ господинъ нахохлился, какъ индюкъ, вѣрно, какой-нибудь столоначальникъ отъ подчиненнаго съ именинъ ѣдетъ и сознаетъ, что онъ "оказалъ честь".
-- Нѣтъ, ты взгляни, что за глаза!-- шепнулъ одинъ изъ нихъ пріятелю.
Тотъ сталъ всматриваться.
-- Да, братъ, отдай все и то мало.
-- Тутъ ужъ не подкрашено ничего.
-- Худовата только.
-- Это-то и смакъ. Страстныя женщины рѣдко бываютъ коровами. Мнѣ теперь всю ночь будутъ сниться эти глаза.
-- А это вѣрно ея братъ, тоже такіе глаза.
-- Должно-быть, только у нея выразительнѣе...
Михаилъ Александровичъ угадалъ, о комъ говорили два пріятеля. Дѣйствительно, ни у кого не видалъ онъ такихъ глазъ, большихъ, черныхъ, съ поволокой, съ немного желтоватыми бѣлками, съ длинными и густыми черными рѣсницами. Онъ былъ почти гордъ тѣмъ, что эти глаза восхищаютъ постороннихъ. Пусть-ка разсмотрятъ эти посторонніе всю ее: ея грація, ея зубы, ея брови, ея носъ, ея руки, все это въ своемъ родѣ совершенство. Не въ дѣвушкахъ бы ей оставаться, а за первымъ богачомъ быть бы замужемъ. Съ ума бы отъ нея всѣ тогда сходили. А вотъ пришлось остаться въ дѣвушкахъ, ради того, что всю молодость отдала уходу за отцомъ, за матерью, за теткой, за братомъ, за нимъ. Добрая, она способна пригрѣть каждаго, кто нуждается въ ея заботахъ. Вотъ и его пригрѣла.
-- Старыя дѣвы всегда влюбляются въ молодыхъ, а мальчики въ старыхъ дѣвъ.
Эти слова Топорковой вдругъ вспомнились ему, и ему стало даже гадко на минуту. Дѣвчонка еще, а ужъ всякую мерзость знаетъ и ищетъ вездѣ. Потомъ онъ разсудилъ, что въ данномъ случаѣ не было бы даже ничего гадкаго и смѣшного, если бы онъ влюбился въ Софью Аркадьевну. Вонъ и посторонніе удивляются ея красотѣ. Конечно, она-то не влюбится въ него и не можетъ влюбиться, потому что она его за мальчика считаетъ. А если она его любитъ какъ брата, такъ онъ ей за это благодаренъ.
-- Пора выходить, послышался около него голосъ Софьи Аркадьевны.
Онъ позвонилъ. Конка пріостановилась, и онъ помогъ Софьѣ Аркадьевнѣ сойти со ступеньки. Всѣ трое направились къ дому, Михаилъ Александровичъ велъ свою спутницу подъ руку и искоса любовался ея разгорѣвшимся лицомъ, ея блестящими глазами.
"Ну, сегодня и мнѣ нею ночь будутъ сниться ея глаза",-- невольно подумалъ онъ, вспомнивъ слова своихъ сосѣдей по конкѣ.
Вернувшись съ прогулки, Миша сбросилъ съ себя пиджакъ, взялъ гитару и, подсѣвъ къ окну, началъ мечтательно подбирать какой-то мотивъ чувствительнаго романса. Григорій прошелъ съ сестрою къ теткѣ. Минутъ десять спустя онъ вернулся въ свою комнату, озабоченный и пасмурный, тоже сбросилъ пиджакъ и, взявъ первую попавшуюся книгу, сталъ читать, запустивъ пальцы въ волосы и облокотись на столъ. Михаилъ Александровичъ искоса поглядывалъ на него, смутно угадывая, что Григорій чѣмъ-то встревоженъ, Они давно сжились другъ съ другомъ и каждый угадывалъ по выраженію лица, что дѣлалось въ душѣ другого.
-- Что-нибудь случилось?-- спросилъ, наконецъ, Яковлевъ.
-- Теткѣ опять хуже стало,-- отрывисто отвѣтилъ Живаго.
Оба смолкли. Наконецъ, Григорій Аркадьевичъ не выдержалъ, отодвинулъ книгу, всталъ и заходилъ но комнатѣ.
-- Опять Соня всю ночь проведетъ безъ сна,-- въ волненіи заговорилъ онъ.-- А и у самой здоровье надорвано. Того и жди, что свалится съ ногъ. Вотъ ты жизнь восхвалялъ. Нечего сказать, хороша она. Пытка какая-то! Тетка страдаетъ страшно и терзается, что изъ-за нея Соня мучится. Соня выбивается изъ силъ, чтобы помочь ей, и въ то же время ее безпокоитъ, что мнѣ приходится каждый лишній грошъ тратить на докторовъ и лѣкарства -- тратить и сознавать, что все это дѣлается только для отсрочки дня смерти. А я? Но могу я увѣрить тетку и сестру, что ихъ тревога -- пустяки, что ходить года и года за больной весело для сестры, что я только для того и желаю гнуть горбъ, чтобы покупать лѣкарства и платить докторамъ. Начни я разсказывать эту чепуху, конечно, ни тетка, ни сестра не повѣрятъ. Ну, выйди изъ этого заколдованнаго круга... Чортъ бы его побралъ!
Онъ горько усмѣхнулся.
-- Вонъ въ Китаѣ, говорятъ, стариковъ, когда они въ тягость, вывозятъ куда-то умирать, въ лѣсъ, что ли... И чортъ знаетъ, что за характеры у насъ: ну, вотъ дѣлаемъ все, что можемъ, а все кажется, что еще мало заботишься, упрекаешь за что-то себя, точно не все сдѣлалъ, что могъ...
Онъ махнулъ рукой.
-- Эхъ, счастливы тѣ, у кого нѣтъ сердечныхъ привязанностей, кто ихъ ставитъ на послѣдній планъ, а на первый дѣло выдвигаетъ. Вонъ я читалъ про Эдиссона, что поѣхалъ съ женой въ свадебное путешествіе да зашелъ на свой заводъ, заинтересовался какимъ-то новымъ изобрѣтеніемъ, забылъ о женѣ и пробылъ на заводѣ нѣсколько недѣль. Счастливецъ! Мать умирай у него -- онъ все же будетъ думать не о ней, а о своемъ дѣлѣ...
Миша задумчиво произнесъ:
-- Какое же у насъ дѣло?
Гриша оживился.
-- Да, да, точно, какое же у насъ дѣло! Гимназію ради семейныхъ обстоятельствъ бросаемъ, книги къ чорту бросили, потому надо на жратву добывать денегъ. Вонъ сестра меня за это распекала, а сама... всю молодость, всю жизнь загубила ради тѣхъ же заботъ о родныхъ...
Онъ снова сѣлъ къ столу, облокотился на него и опустилъ голову на руки.
Миша задумался, понуривъ голову и безсознательно беря какіе-то чуть слышные аккорды на гитарѣ. Слова Гриши о Софьѣ Аркадьевнѣ навели его мысль на эту бѣдную дѣвушку. Красавица, умная, образованная, и вотъ гибнетъ ни за грошъ, ни за денежку, ради родныхъ. Ему даже захотѣлось, чтобы тетка Софьи Аркадьевны умерла поскорѣе. Руки бы она развязала.
-- Господа, чай поданъ!-- раздался голосъ Софьи Аркадьевны.
Молодые люди встрепенулись, надѣли пиджаки, пошли въ столовую. Софья Аркадьевна разливала чай и старалась побольше двигаться, казаться бодрою. Все это плохо удавалось ей, и чѣмъ болѣе она чувствовала, что это ей удается плохо, тѣмъ болѣе развязности напускала она на себя.
-- Сегодняшняя прогулка у меня изъ ума не выходитъ!-- говорила она.-- Такіе дни, какъ нынче, и весною даже на рѣдкость.
-- Да, день хорошій,-- замѣтилъ Михаилъ Александровичъ, немного озадаченный ея веселымъ тономъ.
-- Я имъ вполнѣ довольна,-- продолжала она.-- Кажется, съ улицы не сошла бы! И что за зелень на островахъ весною. Дачи не нужно. Вотъ ужъ я за одно это наши края люблю, что захотѣлось погулять -- сейчасъ и въ паркъ.
-- Это правда. Зимой далеконько въ должность ходить,-- сказалъ Михаилъ Александровичъ.-- Зато лѣтомъ дачи не надо. Я сначала не могъ сразу привыкнуть къ ходьбѣ въ должность...
-- Ахъ, лѣнтяй, лѣнтяй! Да вамъ непремѣнно нуженъ моціонъ, а то совсѣмъ жиромъ заплывете.
Григорій Аркадьевичъ слушалъ и все соображалъ: "кого она обманываетъ -- меня? себя? Мишу? И зачѣмъ?" Наконецъ, онъ допилъ чай, всталъ и пошелъ.
-- Куда ты? Ужъ не спать ли? Ахъ, соня Этакій!
-- Къ теткѣ,-- коротко отвѣтилъ онъ и ушелъ изъ комнаты.
Она вдругъ смолкла, опустила на грудь голову, какъ бы съежилась.
-- Плоха она?-- тихо спросилъ Михаилъ Александровичъ.
Софья Аркадьевна очнулась.
-- Плоха... можетъ завтра же умереть... и можетъ прожить нѣсколько лѣтъ,-- отвѣтила она глухо.-- О, пусть живетъ, пусть живетъ, но Гриша... Ахъ, хоть бы бросилъ онъ насъ, ее и меня! Смотрѣть я на него не могу. За что онъ губитъ лучшіе годы изъ-за двухъ старухъ.
-- Софья Аркадьевна!-- воскликнулъ Михаилъ Александровичъ.-- Что вы говорите!
-- Ну да, ну да! Двѣ старухи, обѣ въ гробъ смотрятъ, а онъ губитъ себя изъ-за нихъ. Ея дни сочтены, а мои -- кто знаетъ, сколько протяну, а жизнь все же кончена. А онъ ради насъ губитъ себя. Вы думаете, я не понимаю, каково было ему бросить гимназію, отказаться отъ карьеры? Я все знаю. Онъ самолюбивъ, онъ сознаетъ свои силы, онъ въ душѣ долженъ проклинать свое рѣшеніе отдать все будущее на поддержаніе двухъ не нужныхъ жизней.
Она встала, подошла къ окну, чтобы скрыть слезы. Михаилъ Александровичъ послѣдовалъ за ней. Онъ былъ растроганъ, чувствительный, мягкосердечный.
-- Полноте, голубушка,-- заговорилъ онъ, остановившись около нея.-- Не мучьте себя этими сомнѣніями. Гриша такъ любитъ васъ, что никогда ему и въ голову не придетъ, что онъ губитъ себя для васъ. Да и чѣмъ онъ губитъ? Въ университетъ не пошелъ? Экая бѣда! И безъ университета приняли на службу. Онъ радъ, что онъ можетъ быть полезнымъ вамъ. Да иначе и быть не можетъ. Я чужой, а я все отдалъ бы ради васъ. Развѣ можно васъ не любить, зная васъ близко? Я такихъ-то дѣвушекъ и не видывалъ, какъ вы...
Онъ взялъ ея руку и поднесъ къ губамъ.
-- Ну, не плачьте! А то еще Гриша вернется, увидитъ! Зачѣмъ его огорчать! Это его огорчитъ, если онъ узнаетъ, о чемъ вы плачете...