Книговод

Г-жа Крюднер

Пыпин Александр Николаевич


   

Г-ЖА КРЮДНЕРЪ.

СТАТЬЯ ВТОРАЯ*).

*) См. выше: авг. 588 стр.

V.
Сношенія съ императоромъ Александромъ въ Парижѣ.-- Священный Союзъ, 1815 (іюль -- сентябрь).

   По приглашенію императора Александра г-жа Крюднеръ отправилась въ Парижъ. Она пріѣхала туда съ своими спутнимми 14-го іюля (за это время прозелитъ ея, баронъ Беркгеймъ, женился на ея дочери), и императоръ пожелалъ, чтобы она посешлась ближе въ дворцу Элизе-Бурбонъ, гдѣ жилъ онъ самъ. Г-жа Крюднеръ поселилась дѣйствительно въ сосѣдствѣ этого дворца, въ отелѣ Моншеню, въ Елисейскихъ поляхъ. Императоръ посѣщалъ ее постоянно.
   Біографъ представляетъ г-жу Крюднеръ въ роли нѣкотораго рода духовной руководительницы императора; онъ говоритъ:
   "Положеніе г-жи Крюднеръ, при русскомъ императорѣ, въ Парижѣ было гораздо болѣе деликатное, чѣмъ въ Гейдельбергѣ. Чтобы примирить свою вѣрность (принятымъ религіознымъ идеямъ) съ необходимыми уступками, какихъ требовало положеніе Александра, чтобы соединить свободу съ христіанской заботливостью, помогая ему воздерживаться отъ всего, нѣсколько похожаго на зло, я не освобождая его ни отъ какихъ обязанностей неразлучныхъ съ его саномъ, нужно было имѣть тактъ и мягкое, терпѣливое, изобрѣтательное благоразуміе (une prudence ingénieuse), какое можетъ дать только духъ Божій. Быть можетъ, г-жа Крюднеръ боялась испугать слишкомъ суровой дисциплиной эту еще не укрѣпившуюся душу; ей не хотѣлось утомлять совѣтами человѣка, не привыкшаго ихъ принимать. Александръ скоро успокоилъ ее.
   -- "Ахъ, не бойтесь ничего, браните меня; съ божіей помощью я буду слушать все, что вы мнѣ скажете".
   Біографъ старается представить сколько можно ярче роль своей героини, и въ этомъ случаѣ дѣйствительно имѣлъ къ тому основанія. Въ самомъ дѣлѣ, императоръ постоянно видался съ г-жей Крюднеръ, бесѣдовалъ съ ней, слушалъ ея благочестивыя изліянія и самъ участвовалъ въ нихъ. Его настроеніе конечно было тотчасъ замѣчено и вызывало комментаріи; онъ не хотѣлъ обращать на нихъ вниманія. "Положеніе Александра было очень деликатное, -- говоритъ сотрудникъ г-жи Крюднеръ,-- всѣ глаза были обращены на него, всѣ его поступки подвергались истолкованіямъ. Онъ зналъ конечно, что оставляя партію невѣрующихъ, которые до тѣхъ поръ хвалились, что считаютъ его въ числѣ своихъ адептовъ, -- онъ станетъ предметомъ Ихъ порицаній и сарказмовъ; но ничто не могло поколебать его вѣры" {Empaytas, Notice, р. 27--28,}. Императоръ уединялся, избѣгалъ праздниковъ и увеселеній; религіозное настроеніе овладѣвало имъ больше и больше {Вотъ напр. одинъ изъ анекдотовъ, разсказываемыхъ біографами г-жи Крюднеръ о христіанскомъ благочестіи и смиреніи императора Александра въ тѣ времена:
   Когда императоръ Александръ отправлялся къ г-жѣ Крюднеръ, его провожалъ обыкновенно довѣренный камердинеръ кн. Волконскаго. Однажды вечеромъ, входя къ г-жѣ Крюднеръ, императоръ спросилъ его, исполнилъ онъ его порученіе? Камердинеръ сознался, въ смущеніи, что онъ забылъ.-- Когда я приказываю что-нибудь, я требую, чтобы мои приказанія исполнялись, сказалъ сурово императоръ. Онъ вошелъ затѣмъ въ залу, но на вопросы г-жи Крюднеръ о его здоровьѣ, онъ отвѣчалъ отрывочными, безпокойными фразами. Г-жа Крюднеръ замѣтила его тревогу, и спрашивала о причинѣ. Александръ вышелъ, сказавъ, что онъ сейчасъ вернется. Онъ раскаявался въ своихъ суровыхъ словахъ къ камердинеру. Вышедши къ нему, онъ просилъ у него извиненія, что обошелся съ нимъ такъ сурово, и успокоился не прежде, какъ получилъ это извиненіе отъ растерявшагося слуги. "Александръ вернулся въ залу съ лицомъ, на которомъ изображалась радость доброй совѣсти, и спокойно началъ свой благочестивый разговоръ". Notice sur Alexandre, стр. 37.}. Тотъ же современникъ разсказываетъ, что быстрый успѣхъ послѣдней войны императоръ положительно приписывалъ божественному покровительству. Это было конечно его искреннее убѣжденіе, и сопоставляя эту мысль съ послѣднимъ направленіемъ своихъ идей, онъ, понятнымъ образомъ, долженъ былъ еще больше отдаваться своей религіозности.
   Сношенія императора съ г-жей Крюднеръ возбудили и политическое любопытство; въ нихъ сначала подозрѣвали скрытыя политическія цѣли. Г-жа Крюднеръ, нѣкогда знакомая Парижу совсѣмъ въ иномъ видѣ, снова обратила на себя вниманіе своей близостью къ императору. Само собою разумѣется, что ея апостольская роль служила нерѣдко цѣлью остроумія; разсказывали напр., что кто-то однажды пришелъ къ ней вечеромъ, во время ея молитвенныхъ упражненій, и она сказала ему своимъ обыкновеннымъ эмфатическимъ тономъ: "совершаются великія дѣла; весь Парижъ постится", -- а посѣтитель ея только что пришелъ изъ Пале-рояля, гдѣ всѣ обѣдали, и онъ не могъ разубѣдить ее въ противномъ. Біографъ утверждаетъ, что она пріобрѣла однако и много горячихъ друзей и прозелитовъ; что невѣрующіе, приходившіе къ ней, смущались отъ ея вѣры, и равнодушные увлекались. Въ числѣ ея защитниковъ біографъ показываетъ людей какъ Бенжаменъ Констанъ, Пюисегюръ, Шатобріанъ, Грегуаръ, Дежерандо, г-жа Рекамье, кн. Софья Волконская и т. д. Но если въ другихъ біографіяхъ, на которыя ополчается Эйнаръ, мы находимъ не совсѣмъ благопріятные отзывы о дѣятельности г-жи Крюднеръ, напр. нападки на ея искусственную торжественность и театральность, то въ нихъ конечно отражаются мнѣнія, какія г-жа Крюднеръ уже тогда, поселяла о себѣ въ другой части общества.
   Въ 7 часовъ вечера у г-жи Крюднеръ происходило обыкновенно богослуженіе ея новой религіи, состоявшее изъ импровизированной молитвы и толкованій писанія; дѣйствующимъ лицомъ бывалъ исключительно сотрудникъ г-жи Крюднеръ, Эмпейтазъ. Обстановка молитвенной залы была самая простая, -- и г-жа Крюднеръ не преминула потомъ указывать на эту простоту, съ той точки зрѣнія, какую мы уже не разъ у нея указывали. Нанявъ себѣ просто меблированную квартиру, она хотѣла сама убрать ее; -- но "вскорѣ нѣкоторыя вещи показали мнѣ, что мнѣ такъ и надо оставить это помѣщеніе безъ зеркалъ, съ нѣсколькими соломенными стульями и самой простой мебелью. Я увидѣла впослѣдствіи, какъ дѣйствуютъ на свѣтскихъ людей эти сильные контрасты роскоши, въ которой я всегда жила, и этого полнаго ея отсутствія -- -- Люди видѣли, что я уже не придавала важности ничему, и тѣ, кто быть можетъ никогда о томъ No думахъ, подумали, что должно быть положительное счастіе въ этой евангельской религіи, чистоту которой исполнялъ божественный учитель, Богъ вселенной, покинувъ свою славу на небесахъ, чтобы принять человѣческій образъ и претерпѣть всѣ униженія".
   Это -- по поводу соломенныхъ стульевъ и отсутствія зеркалъ. Въ своихъ письмахъ, напр. къ прежней пріятельницѣ фрейлинѣ Стурдзѣ, г-жа Крюднеръ любитъ упоминать, что у нея отнято все время, что она впрочемъ бесѣдуетъ только съ тѣми, жому нужна религіозная помощь, что у нея бываютъ герцогини и т. д. Самъ біографъ сознается, что многіе приходили къ ней только изъ любопытства и моды, что другіе, какъ Шатобріанъ, хотѣли только черезъ нее приблизиться къ императору; но съ другой стороны самая мода на г-жу Крюднеръ имѣла свои причины,-- въ это время-уже разыгрывался тотъ церковный фанатизмъ, который соединился въ реставрацію съ фанатическимъ роялизмомъ. Возвращеніе къ религіи, получавшее почти исключительно реакціонную подкладку, распространялось съ большой силой въ высшемъ обществѣ феодальной реставраціи, и потому г-жа Крюднеръ могла получить особый интересъ для своей аристократической публики. Въ этомъ смыслѣ роль г-жи Крюднеръ дѣйствовала по-своему и на русское общество.
   Что касается до императора, то были люди, которые не вѣрили въ его искреннее увлеченіе и объясняли эти его сношенія совсѣмъ инымъ образомъ,-- именно политическимъ притворствомъ. Одинъ изъ прежнихъ жизнеописателей г-жи Крюднеръ, Паризо, говоритъ {Biogr. Universelle (Michaud).}, по поводу тогдашнихъ слуховъ о серьёзномъ вліяніи г-жи Крюднеръ на императора и о томъ, что она удаляла его отъ свѣтскихъ развлеченій: сочень вѣроятно, что Александръ мирился съ этими слухами и дѣлалъ видъ, что принимаетъ поученія г-жи Крюднеръ, для того чтобы думали, что онъ преданъ мечтаніямъ, которыя стоятъ квадратуры круга к философскаго камня, и изъ-за нихъ не видѣли его честолюбія и глубокаго макіавелизма".
   Эйнаръ обличаетъ Паризо слѣдующей выпиской изъ письма г-жи Крюднеръ (въ августѣ 1815):
   ...."Александръ есть избранникъ Божій; онъ идетъ по путямъ самоотрицанія. Я знаю каждую подробность, почти каждую мысль его жизни; онъ правильно приходитъ сюда {Т. е. въ домъ г-жи Крюднеръ.} и эта духовная связь, созданная Богомъ, укрѣпляется все больше и больше. Онъ обязалъ иногда бывать въ свѣтѣ, но онъ никогда не отправляется на спектакли или на балы, и онъ говорилъ мнѣ, что эти вещи производятъ на него точно впечатлѣніе похоронъ и что онъ уже не можетъ понимать свѣтскихъ людей, предлагающихъ ему удовольствія".
   Эйнаръ приводитъ нѣсколько случаевъ, обнаруживавшихъ благочестивое смиреніе императора; Эмпейтазъ приводитъ его изреченія, выражавшія его аскетическую строгость къ себѣ и христіанское снисхожденіе, и т. п. Нѣтъ сомнѣнія, что онъ вовсе не притворялся въ своихъ сношеніяхъ съ г-жей Крюднеръ, что таково дѣйствительно было направленіе его мыслей; этому не противорѣчила нисколько и его политическая дѣятельность въ то время, законченная Священнымъ Союзомъ.
   Между тѣмъ дѣятельность г-жи Крюднеръ и въ Парижѣ не обошлась безъ религіозныхъ экстравагантностей. Вслѣдъ за ней, конечно прослышавъ объ ея успѣхахъ, явился въ Парижъ пасторъ Фонтэнь съ своей пророчицей Маріей Куммринъ. Онъ обратился опять къ г-жѣ Крюднеръ. Біографъ старается повидимому смягчить ея роль въ этомъ дѣлѣ и говоритъ, что она отказала Фонтэню въ своей поддержкѣ у императора; но судя по словамъ того же біографа, что "благоразуміе императора избавило г-жу Кремеръ отъ ея злого генія" (т. е. Фонтэня), и судя по тому еще, что Фонтэнь представился Александру все-таки въ домѣ г-жи Крюднеръ, надо предполагать, что она была не совсѣмъ безучастна въ угощеніи императора пророчествами Куммринъ.
   Это разсказывается такимъ образомъ:
   Въ первомъ экстазѣ, какой пророчица имѣла по пріѣздѣ въ Парижъ, она возвѣстила, что будетъ имѣть второй экстазъ на другой день въ передней залѣ (отеля Моншеню). Г-жа Крюднеръ провела нѣсколько часовъ въ молитвѣ, прося Бога открыть свою волю. Между тѣмъ императоръ пришелъ въ обыкновенный часъ, и въ передней залѣ нашелъ Марію Куммринъ, лежавшую на канапе. Онъ спросилъ, что это значитъ; г-жа Крюднеръ молчала; Фонтэнь началъ говорить и объявилъ императору, что это -- пророчица Всевышняго, которая будетъ говорить къ нему отъ Бога. Императоръ садится, готовый слушать, и Марія Куммринъ начинаетъ натянутую рѣчь, которая кончалась просьбой о деньгахъ на основаніе христіанской общины въ окрестностяхъ Вейнсберга. Г-жа Крюднеръ встала, услышавъ это, и вышла съ своей дочерью. Черезъ минуту она вернулась, прося Александра перейти въ салонъ. Александръ послѣдовалъ за ней, остановилъ ея извиненія, сказавши, что онъ довольно знаетъ свѣтъ, чтобы не дать себя обмануть благочестіемъ людей, которые такъ торопятся просить денегъ, и посовѣтовалъ ей какъ можно скорѣе отдѣлаться отъ этихъ людей.-- Черезъ два дня Фонтэнь отправился изъ Парижа".
   Невыгодное впечатлѣніе этой исторіи пока еще миновало г-жу Крюднеръ. Она продолжала играть свою роль, и въ началѣ сентября фигурировала на извѣстномъ военномъ торжествѣ въ лагерѣ Вертю, въ Шампани, гдѣ императоръ Александръ дѣлалъ смотръ своимъ войскамъ и гдѣ на другой день совершено было религіозное торжество -- благодарственный молебенъ, отслуженный православными священниками. Г-жа Крюднеръ отправилась туда со своей свитой, и поселилась не вдалекѣ отъ лагеря, въ замкѣ дю-Мениль. "Съ утра явились за ней императорскіе экипажи,-- говоритъ Сенъ-Бёвъ {Notice (при Valérie), стр. XXIV, XXVII.}, и почести, которыя Людовикъ XIV оказалъ г-жѣ Ментенонъ въ компьенскомъ лагерѣ, не превосходятъ того почтенія, какое завоеватель воздалъ г-жѣ Крюднеръ Родъ тріумфа, который она имѣла въ лагерѣ Вертю, обозначитъ высшую точку и, такъ оказать, свѣтлую вершину ея вліянія". Г-жа Крюднеръ описала потомъ это торжество въ брошюрѣ "Le camp de Vertus". Это -- патетическій диѳирамбъ, гдѣ она прививаетъ торжество вѣры, превозноситъ Александра и дѣлаетъ воззванія къ Франціи, "древнему наслѣдію галловъ, дочери святого Людовика и столькихъ святыхъ, призвавшихъ на нее вѣчныя благословенія": "возвращайся вся -- восклицаетъ она, обращаясь въ этой Франціи -- потому что ты стала безсмертіемъ; ты не плѣнница въ узахъ смерти" etc. Наконецъ она указываетъ на крестъ, поставленный на этомъ мѣстѣ, какъ на великолѣпный алтарь, который долженъ соединить все и который будетъ говорить: "Здѣсь преклонялся передъ Іисусомъ Христомъ герой и армія, любезная его сердцу; здѣсь народы Сѣвера просили о счастіи Франціи".
   Тонъ этого диѳирамба объясняетъ между прочимъ, почему г-жѣ Крюднеръ приписывали такое прямое политическое вліяніе, какого на дѣлѣ она по всей вѣроятности не имѣла. Историки, принимающіе это вліяніе, разсказываютъ, что Каподистрія и Поццо-ди-Борго благопріятно смотрѣли на то вліяніе, какое имѣла г-жа Крюднеръ на императора Александра и которое будто бы отражалось на политическихъ планахъ, принятыхъ тогда императоромъ относительно Франціи; герцога Ришельё называютъ даже прямо посредникомъ между Людовикомъ XVIII и г-жей Крюднеръ съ ея обществомъ, и въ этомъ обществѣ указываютъ присутствіе дѣятельныхъ политическихъ пружинъ, напр. объ одной изъ прежнихъ пріятельницъ г-жи Крюднеръ, г-жѣ Лезэ-Марнезіа, говорятъ, что "въ своей дружбѣ съ г-жей Крюднеръ она какъ бы предуказывала союзъ между Россіей и Франціей, который Провидѣніе хочетъ сдѣлать путемъ и средствомъ возстановленія религіи" {*) Th. Bernhardi, Gesch. Russlands und der Europ. Politik, 1814--81, I, 449. Cp. Pertz, Stein's Leben IV, 564.}.
   Едва ли впрочемъ политическое вліяніе, приписываемое г-жѣ Крюднеръ, было серьёзно на дѣлѣ. Конечно, христіанская проповѣдь, которую держала постоянно г-жа Крюднеръ, естественно мы внушать смиреніе въ побѣдѣ, великодушіе къ врагамъ: это еще больше могли внушать французскія связи г-жи Крюднеръ. Но политика императора Александра и безъ того опредѣлялась уже въ этомъ смыслѣ достаточными данными. Императоръ Александръ разъ уже явился великодушнымъ побѣдителемъ Франціи; эта роль такъ соотвѣтствовала его настроенію и вознаграждалась такимъ благопріятнымъ впечатлѣніемъ въ странѣ, и такъ отвѣчала интересамъ Россіи, что онъ готовъ былъ и теперь сохранить ее. Ближайшіе совѣтникъ императора Каподистрія постоянно указывалъ политическія соображенія, побуждавшія щадить Францію: черезъ это можно было впослѣдствіи имѣть вліяніе на ходъ ея политики и вступить съ нею въ союзъ, а этотъ союзъ былъ бы полезенъ Россіи противъ соперничества Австріи и Англіи -- между прочимъ въ восточныхъ дѣлахъ, въ интересахъ близкаго сердцу Каподистріи греческаго вопроса. Смотръ въ Вертю имѣлъ видъ демонстраціи, быть можетъ, онъ и сдѣлавъ былъ съ этой цѣлью: операторъ хотѣлъ показать союзникамъ огромныя силы, которыя онъ имѣлъ подъ рукой въ поддержку своихъ намѣреній, и такъ какъ этотъ смотръ, собственно говоря, былъ вмѣстѣ съ тѣлъ шумнымъ объявленіемъ о выступленіи русскихъ войскъ изъ Франціи, то демонстрація получала и другое значеніе: выступленіе войскъ показывало, что Россія не намѣрена больше участвовать въ дальнѣйшей войнѣ съ Франціей, если бы переговоры не пришли къ мирному концу {Тамъ же, стр. 468.}.
   Слова и дѣйствія г-жи Крюднеръ могли соотвѣтствовать этимъ политическимъ событіямъ. Ея связи сближали ее съ императоромъ и съ французскимъ обществомъ. Она имѣла друзей и въ дипломатической и въ интимной обстановкѣ императора: мы упоминали о прежнихъ ея знакомствахъ,-- теперь къ нимъ присоединяется между прочимъ имя княгини Софьи Волконской (жены начальника главнаго штаба ими. Александра, впослѣдствіи фельдмаршала кн. П. М. Волконскаго), принадлежавшей къ дружескому дамскому кружку императора {Сборникъ Русск. Ист. Общ., т. III, стр. 811--814.}; она сошлась теперь, кажется, и съ братомъ своей пріятельницы А. Стурдзой, состоявшимъ тогда при Каподистріи. Съ другой стороны она имѣла друзей въ роялистской и набожной французской аристократіи. "Прекрасная Франція" была издавна ея пассіей: здѣсь нѣкогда совершались другія ея дѣянія, она жила долго въ средѣ французскаго общества, и когда здѣсь же началась теперь для нея новая эффектная роль, Франція снова фала ей любезна и прекрасна, и она поэтизировала ея возрожденіе. При всемъ томъ, за г-жей Крюднеръ едвали можно считать какое либо прямое политическое вліяніе, кромѣ той общей, неопредѣленной мистической религіозности, которую она поддерживала и усиливала въ императорѣ Александрѣ.
   Дѣло въ томъ, что мысли ея едвали останавливались прочно на какомъ-нибудь реальномъ предметѣ. Господствующей чертой оставалась хвастливая экзальтація. Ей нравилось, когда окружала ее аристократическая толпа; ея профессія, проповѣдь, была въ тоже время и выставка; при всемъ самоуничиженіи, какое она на себя налагала, она съ видимымъ удовольствіемъ говоритъ въ письмахъ о посѣщающихъ ее дюшессахъ, разсказываетъ даже, какъ посѣтилъ ее одинъ англичанинъ, объѣхавшій кругомъ свѣта и который, вѣроятно, смотрѣлъ на нее просто какъ на новую диковину, какихъ онъ еще не видывалъ въ своемъ кругосвѣтномъ путешествіи. Вообще, она слѣдовала только влеченіямъ своей религіозно-фантастической экзальтаціи, и имѣла сознаніе, что настоящая минута была въ особенности благопріятна для принятой ею роли {Сенъ-Бевъ говорятъ: "Il est certain que 1816 fut un moment décisif, et aux esprits religieux il doit sembler que l'épreuve était de force b susciter son témoin mystique et son prophète. Madame de Krüdener s'est moins trompée sur l'importance de 1815 même que sur les conséquences qu'elle en augurait" (стр. XXVIII). Мы это еще увидимъ дальше; замѣтимъ впрочемъ, что не нужно было особенной прозорливости, чтобы въ 1815 году понять важность 1815 года.}.
   Но ей предстояло принять участіе еще въ одномъ знаменательномъ событіи этихъ дней,-- именно получить извѣстную долю участія въ составленіи акта Священнаго Союза.
   Въ то время нерѣдко приписывали этотъ актъ непосредственному вліянію г-жи Крюднеръ; говорили, что она внушила самую мысль Священнаго Союза, и приписывали ей большую или меньшую роль въ составленіи акта. Это мнѣніе было не совсѣмъ точно. Нѣсколько ближайшихъ свидѣтелей оставили слѣдующія воспоминанія о происхожденіи знаменитаго документа.
   Сотрудникъ г-жи Крюднеръ, ея постоянный аколитъ въ это время, священникъ ея религіи, участвовавшій въ ея бесѣдахъ и молитвахъ съ императоромъ, разсказываетъ объ этомъ (въ 1828 году) такъ:
   "За нѣсколько дней до своего отъѣзда изъ Парижа -- говоритъ онъ -- императоръ Александръ сказалъ намъ: Я оставляю Францію; но до своего отъѣзда я хочу публичнымъ актомъ воздать Богу Отцу, Сыну и Святому Духу хвалу, которой мы обязаны ему за оказанное намъ покровительство, и призвать народы стать въ повиновеніе Евангелія. Я принесъ вамъ проектъ этого акта, и прошу васъ внимательно разсмотрѣть его, и если вы не сдобрите въ немъ какого-нибудь выраженія, то укажите мнѣ его. Я желаю, чтобы императоръ австрійскій и король прусскій соединились со мной въ этомъ актѣ богопочтенія, чтобы люди видѣли, что мы какъ восточные маги признаемъ верховную власть Бога Спасителя. Вы будете вмѣстѣ со мной просить у Бога, чтобы мои союзники были расположены подписать его.
   "На другой день Александръ пришелъ взять свой проектъ; съ съ величайшимъ смиреніемъ принялъ представленныя ему замѣчанія. На слѣдующій день онъ далъ его для подписи союзнымъ государямъ. Онъ имѣлъ удовольствіе видѣть, что они тотчасъ раздѣлили его взгляды. Вечеромъ онъ пришелъ къ намъ разсказать о томъ, что было имъ сдѣлано, и возблагодарить Бога за счастливый успѣхъ.
   "Таково происхожденіе этого Священнаго Союза, который занималъ всѣ умы, о которомъ дѣлались такія противоположныя сужденія.
   "Если какой-нибудь другой государь хотѣлъ воспользоваться этимъ актомъ, столь простымъ и столь чистымъ по своей сущности, для поддержанія системы своей политики, то злоупотребленіе, сдѣланное имъ, не можетъ ни въ чемъ измѣнить прямодушія и благочестія намѣреній Александра" {Empaytaz, Notice, стр. 86--88.}.
   Такимъ образомъ, идея Священнаго Союза остается вполнѣ за императоромъ Александромъ; г-жа Крюднеръ узнала объ актѣ только отъ самого императора, и ея участіе ограничивалось только нѣкоторыми замѣчаніями.
   Близкій также свидѣтель этого дѣла, А. Стурдза, подтверждалъ Эйнару полную принадлежность идеи, этого акта императору Александру. "Мнѣ первому -- говорилъ Стурдза -- пришлось списать и слегка исправить (retoucher) актъ Священнаго Союза, весь написанный карандашомъ, рукой императора. Мнѣ неизвѣстно, имѣла ли г-жа Крюднеръ какое-нибудь вліяніе на мысль и редакцію этого достопамятнаго документа; но я глубоко убѣжденъ въ томъ, что онъ существеннымъ образомъ принадлежалъ мысли и религіозному чувству Александра", и пр. Такимъ же образомъ Стурдза разсказываетъ это въ своихъ запискахъ о жизни графа Каподистріи. Императоръ самъ написалъ вчернѣ актъ, к призвавши однажды утромъ гр. Каподистрію (жившаго съ Стурдзой въ верхнемъ этажѣ Элизе-Бурбонскаго. дворца), велѣлъ ему просмотрѣть это, сказавши: "я не мастеръ вашихъ дипломатическихъ формъ и обрядовъ; прибавьте необходимое, введите лучшій порядокъ мыслей, но сущности ихъ отнюдь не измѣняйте! Это мое дѣло; я началъ и, съ Божіею помощью, довершу". Каподистрія поручилъ Стурдзѣ переписку и отдѣлку выраженій. При этомъ Стурдза почему-то раздѣлилъ актъ вмѣсто трехъ на четыре статьи. Каподистріи въ тотъ же день представилъ обработанный проектъ Александру. Онъ одобрилъ всѣ внесенныя мелкія измѣненія, кромѣ только раздѣленія на четыре статьи. Поэтому актъ былъ переписанъ вновь, въ трехе статьяхъ, и въ этомъ видѣ Александръ оставилъ его у себя. На другой же день, по словамъ Стурдзы, Александръ имѣлъ свиданіе съ императоромъ австрійскимъ и королемъ прусскимъ и склонялъ ихъ къ участію въ трактатѣ {Жизнь гр. Каподистріи, въ Чтен. М. Общ. Ист. и Др. 1864, кн. 2, стр. 69.}. И здѣсь Стурдза ничего не говоритъ объ участіи г-жи Крюднеръ въ редакціи трактата; но нѣсколько словъ, сказанныхъ имъ передъ тѣмъ, показываютъ, что и въ его представленіи г-жа Крюднеръ имѣла однако нравственное вліяніе въ возникновеніи Священнаго Союза. Упомянувъ о тогдашнемъ благочестивомъ и смиренно христіанскомъ настроеніи императора Александра, Стурдза изображаетъ г-жу Крюднеръ, какъ "рѣдкое явленіе въ нравственномъ мірѣ, ибо въ сердцѣ ея горѣла истинная любовь къ ближнему", и отношенія ея къ императору представляетъ въ такихъ словахъ: "Въ бесѣдахъ сей знаменитой женщины съ императоромъ, еще на берегахъ Неккера (Неккара) и потомъ въ Парижѣ, разговоръ невольнымъ образомъ склонялся къ священной цѣли всѣхъ благочестивыхъ желаній -- къ славѣ имени Христова и къ освященію союза народовъ его ученіемъ и духомъ. Такимъ образомъ возникъ проектъ братскаго и христіанскаго союза {Чтенія М. Общ., тамъ же.}".
   Эйнаръ приводитъ дальше свидѣтельство герцога Мекленбургъ-Стрелицкаго, брата прусской королевы Луизы, къ которому Эйнаръ обращался за свѣдѣніями, для своей исторіи,-- герцогъ положительно думалъ, что Священный Союзъ надобно считать дѣломъ г-жи Крюднеръ. Но Эйнаръ считаетъ это мнѣніе совершенной ошибкой.
   Еще одно важное указаніе, дѣлаетъ евангелическій прусскій епископъ Эйлертъ, другъ и историкъ короля Фридриха-Вильгельма III. Въ своей книгѣ объ этомъ королѣ Эйлертъ приводитъ собственный разсказъ императора, слышанный имъ отъ самого Александра въ 1818 году. Въ этомъ разсказѣ императоръ приписывалъ первую мысль о союзѣ королю прусскому и относилъ ея возникновеніе еще въ началу послѣднихъ войнъ съ Наполеономъ.
   "Въ дни битвъ при Люценѣ, Дрезденѣ, Бауценѣ,-- говорилъ Александръ Эйлерту,-- послѣ столькихъ безплодныхъ усилій, или несмотря на величайшій героизмъ нашихъ войскъ, мы тѣмъ не не вынуждены были отступить; вашъ король и я, мы не могли придти къ убѣжденію, что власть человѣческая ничтожна и что Германія погибнетъ, если не будетъ особенной помощи и благословенія божественнаго Промысла. Мы ѣхали рядомъ, вашъ король и я, безъ свиты; мы оба были серьёзны, предавшись жигъ размышленіямъ, и молчали. Наконецъ этотъ любезнѣйшій изъ моихъ друзей прервалъ молчаніе и обратился ко мнѣ я этими словами: "Такъ дѣло не можетъ идти! мы направляемся къ востоку, между тѣмъ мы хотимъ и мы должны идти къ западу. Мы придемъ туда, съ божіей помощью. Но если, какъ я надеюсь, Богъ благословитъ наши соединенныя усилія, тогда провозгласимъ передъ лицомъ всего міра наше убѣжденіе, что слава принадлежитъ Ему одному". Мы обѣщали это другъ другу и мы искренно пожали руки. Затѣмъ послѣдовали побѣды при Кульмѣ, при Кацбахѣ, при Гросберенѣ и Лейпцигѣ, и когда прибывъ въ Парижъ, мы были въ концѣ труднаго странствія, король прусскій вспомнилъ наши святыя рѣшенія, первая мысль о которыхъ принадлежала ему, и благородный императоръ австрійскій, раздѣлявшій наши взгляды, наши чувства и стремленія, охотно вошелъ въ нашъ союзъ. Первая идея Священнаго Союза явилась въ трудную минуту; она осуществилась въ болѣе прекрасный моментъ благодарности и счастія. Она вовсе не дѣло наше, а дѣло Бога. Самъ Искупитель внушилъ всѣ мысли, какія заключаетъ этотъ актъ, всѣ принципы, которые онъ провозглашаетъ. Кто не признаетъ и не чувствуетъ этого, кто, примѣшивая къ святому мірское, видитъ здѣсь только заднія мысли и тайные планы политики, тотъ не имѣетъ голоса въ этомъ вопросѣ, и было бы безполезно допускать его {Eylert, Charakterzüge und histor. Fragmente aus dem Leben Fridrich Wilhelms, III, II, стр. 246--248.}".
   Эйнаръ справедливо замѣчаетъ, что этотъ разсказъ не противорѣчитъ приведеннымъ выше даннымъ: первая мысль могла принадлежать Фридриху-Вильгельму, но Александръ развилъ и формулировалъ ее въ актѣ, переписанномъ Стурдзой и пересмотрѣнномъ г-жей Крюднеръ. Мнѣніе герцога Мекленбургъ-Стрелицкаго, хотя очень близкаго къ, этимъ событіямъ, но не имѣвшаго прямыхъ свѣдѣній, легко объясняется тогдашними толками о тѣсной дружбѣ императора съ г-жей Крюднеръ и сходствомъ религіозной восторженности у обоихъ. На другой день послѣ того, какъ договоръ былъ подписанъ союзниками, императоръ Александръ посѣтилъ г-жу Крюднеръ, съ радостью разсказывалъ объ успѣхѣ дѣла и вмѣстѣ съ ней и ея сподвижникомъ приносилъ благодарственную молитву -- понятно, что г-жѣ Крюднеръ могла быть приписываема и самая иниціатива.
   "Имя Священнаго Союза -- замѣчаетъ еще Эйнаръ -- обозначаетъ въ пророчествахъ Даніила союзъ государей, которые будутъ царствовать въ послѣднія времена. Тамъ говорится о борьбѣ, которая произойдетъ между царемъ Сѣвера и царемъ Юга. Этотъ послѣдній наступаетъ съ большой арміей, но терпитъ пораженіе вслѣдствіе заговоровъ, составленныхъ противъ него окружающими и многіе ранены смертельно въ битвѣ."
   "Нѣкоторыя другія подробности,-- прибавляетъ тотъ же авторъ,-- взятыя отдѣльно, заставляли предполагать, что г-жа Крюднеръ считала событія 1815 года исполненіемъ пророчества Даніила. Мы этого не думаемъ, и ясно видимъ, что она не раздѣляла надеждъ Александра основать на землѣ царство Евангелія, предсказанное пророками, когда писала ему послѣ отъѣзда его изъ Парижа: "Ваши намѣренія велики и прекрасны, но вы еще не можете осуществить ихъ; нужно, чтобы вы помышляли только о своемъ перерожденіи, для того, чтобы все переродить вокругъ васъ; нужно, чтобы все прошло еще черезъ одинъ великій кризисъ. Германія, носящая въ себѣ зерно разрушенія, будетъ ниспровергнута (!). Должны появиться турки (!!); англичане не надежны", и т. д.
   Какъ бы то ни было, мы видѣли однако, что въ другихъ случаяхъ г-жа Крюднеръ несомнѣнно подразумѣвала въ своихъ пророчествахъ близкое пришествіе тысячелѣтняго царства -- фантазію, перенятую у Штиллинга -- и говорила объ этомъ въ выраженіяхъ, заставляющихъ думать, что она считала это пришествіе возможнымъ на ея вѣку или на вѣку ея друзей.
   Мы не будемъ упоминать здѣсь о судьбѣ, которая постигла Священный Союзъ. Довольно извѣстно, что онъ такъ и остался сантиментальной мечтой, какою былъ въ самой сущности; извѣстно съ другой стороны и то, чѣмъ обнаружилось вліяніе Священнаго Союза на дѣлѣ, какъ, подвергнувшись толкованіямъ Меттерниха, онъ сталъ орудіемъ самой ненавистной реакціи и преслѣдованія всѣхъ живыхъ общественныхъ элементовъ, которые изъ энтузіазма войнъ за освобожденіе вынесли одушевленное стремленіе къ преобразованію общества, къ водворенію справедливости, умственной и гражданской свободы. Въ русскомъ обществѣ, какъ и понятно, было гораздо меньше движеній этого рода,-- но наши домашніе консерваторы, вслѣдъ за европейскими, тоже сочли нужнымъ спасать принципы, которымъ пока не предстояло никакой бѣды, и поднимать вопли противъ разрушительнаго духа времени, который въ сущности выражался только очень скромными желаніями элементарныхъ улучшеній. Въ способѣ выраженія нашей реакціи господствовалъ нерѣдко тотъ же тонъ, какимъ говорила реакція западной Европы и который былъ очень страненъ у насъ.
   Повторился также и тотъ піэтизмъ, какой лежалъ въ основаніи акта Священнаго Союза. На ряду съ людьми, которые дѣйствительно увлекались піэтистическимъ движеніемъ западнаго общества, тономъ изысканнаго благочестія заговорили лицемѣріе и интрига. Въ другомъ мѣстѣ мы приводили различныя черты него направленныя. Наполеонъ и Александръ сравнивались съ апокалпическими царями Юга и Сѣвера, которые должны сражаться при концѣ временъ: отсюда прямо выводилась необходимость борьбы противъ антихристовыхъ силъ, представляемыхъ невѣріемъ и вольнодумствомъ, и въ господствующемъ тонѣ піэіястовъ покаянныя сокрушенія дико мѣшались съ инквизиторскими замашками. Теперь еще не было пока этого озлобленія и обскурантизма -- напротивъ, какъ самъ императоръ проникнутъ былъ въ это время самыми либеральными намѣреніями, такъ и и обществѣ мистицизмъ еще не дошелъ до своихъ крайнихъ практическихъ слѣдствій; но рано или поздно, онъ долженъ былъ придти къ нимъ. Въ развитіи этого апокалиптическаго направленія и тона въ русскомъ обществѣ, г-жѣ Крюднеръ также, кажется, слѣдуетъ приписать извѣстную долю вліянія вмѣстѣ съ Юнгомъ Штиллингомъ, библейскими дѣятелями и т. д.
   Что касается до того, считала ли г-жа Крюднеръ событія 1815 года исполненіемъ Даніиловыхъ пророчествъ или не считала, какъ это старается опредѣлить Эйнаръ,-- надъ этимъ вопросомъ конечно не стоитъ трудиться. Замѣтимъ, что послѣ 1815 года, который, въ глазахъ многихъ, оправдалъ ея пророчества, она не прекратила своего прорицательства. Оно было такъ пикантно для ея проповѣднической роли, что г-жа Крюднеръ и послѣ 1815 года продолжала предвѣщать какія-то неясныя, но "великія" событія и страшные перевороты. Эйнаръ замѣчаетъ по поводу ея письма къ императору: "Быть можетъ, г-жа Крюднеръ считала событія, которыя она возвѣщала, болѣе близкими, чѣмъ они были на дѣлѣ. Быть можетъ даже, она совершенно обманывалась",-- но онъ все-таки находитъ прекраснымъ то, что она не теряла изъ виду душевнаго освященія Александра, что она "понимала, что для него было нужно только одно -- оставаться въ повиновеніи (?), и имѣла смѣлость говорить ею это безъ опасенія оскорбить его. Эта прямота и эта христіанская вѣрность имѣютъ право на все наше уваженіе" и т. д. По нашему мнѣнію, прорицательства г-жи Крюднеръ едва ли заслуживаютъ такихъ благосклонныхъ отзывовъ. Психологически можно понять тѣ неопредѣленныя мистическія ожиданія, какимъ живутъ религіозныя секты, особенно секты, распространяющіяся въ мало развитой экзальтированной массѣ; таковы бывали фантастическія ожиданія хиліастовъ, средневѣковыхъ и новѣйшихъ, ждавшихъ близкаго основанія тысячелѣтняго царства, основывавшихъ новые Іерусалимы, отправлявшихся жить на Араратъ и т. п. Въ обществѣ, каково наше, съ его религіозной опытностью, такія ожиданія труднѣе понять въ человѣкѣ образованномъ; но они все еще возможны въ людяхъ съ пламенной фантазіей. Но когда прорицанія принимаютъ тѣ формы, какія мы находимъ у г-жи Крюднеръ, когда предвѣщанія дѣлаются съ сознаніемъ положенія вещей (что конечно у нея бывало) и претендуютъ вмѣшиваться въ практическую жизнь и указывать дипломатическія комбинаціи, когда въ предвѣщаніяхъ являются Германія, турки и англичане, -- то это было, если не шарлатанство, то крайнее разстройство воображенія.
   Передъ отъѣздомъ изъ Парижа, императоръ Александръ просилъ г-жу Крюднеръ пріѣхать также въ Петербургъ. 27-го сентября онъ простился съ ней и съ ея друзьями, и оставилъ ей паспортъ, предоставлявшій ей пріѣхать съ кѣмъ и какимъ путемъ она захочетъ. Недостатокъ въ деньгахъ задержалъ ея отъѣздъ изъ Парижа до конца октября; потомъ другія обстоятельства надолго удержали ее отъ поѣздки въ Россію.
   Но вскорѣ и самыя отношенія къ ней Александра совершенно измѣнились.
   

VI.
Странничество и проповѣдь въ Швейцаріи и Германіи. 1815 -- 1818.

   Императоръ Александръ уже скоро разочаровался въ г-жѣ Крюднеръ. Едвали можно сомнѣваться, что этому способствовали и нѣкоторыя собственныя ея свойства, которыя въ ея отсутствіи могли ярче представиться императору и иначе освѣтить всю ее личность. Мы упоминали, напримѣръ, объ угощеніи императора предвѣщаніями Куммринъ; предсказанія самой г-жи Крюднеръ о туркахъ вѣроятно также не производили благопріятнаго впечатлѣнія въ умѣ императора, и т. д. Въ упомянутомъ нами выше письмѣ кн. Мещерской приводятся слѣдующія слова императора о г-жѣ Крюднеръ. Императоръ говорилъ о своей неожиданной встрѣчѣ съ г-жей Крюднеръ въ ту минуту, когда онъ именно желалъ, чтобы Богъ послалъ ему человѣка, который бы помогъ ему понять правильно его святую волю -- и затѣмъ продолжалъ: "Нѣсколько времени я думалъ, что Богъ именно ее и хотѣлъ назначить для этой цѣли; но я очень скоро увидѣлъ, что этотъ свѣтъ былъ не что иное, какъ ignis fatuus" (блудящій огонь). Это были его собственныя слова",-- прибавляетъ кн. Мещерская {Pinkerton, Russia, стр. 370.}. Кромѣ личныхъ впечатлѣній, на мнѣнія императора должны были подѣйствовать дальнѣйшія похожденія г-жи Крюднеръ въ Швейцаріи и Германіи, которыя вскорѣ сдѣлали имя ея басней для цѣлой Европы.
   Біографъ старается объяснить сколько можно выгоднѣе для своей героини эти ея похожденія и послѣдовавшее вскорѣ охлаждѣніе императора. По мнѣнію его, въ этомъ послѣднемъ виновата была предательская политика Меттерниха.
   "Роль, которую четыре мѣсяца играла г-жа Крюднеръ,-- говоритъ онъ, -- была слишкомъ замѣтна, чтобы не возбудить къ себѣ вниманія и недовѣрчивости въ подозрительной политикѣ, мало благопріятной для религіозныхъ умозрѣній. Эта политика пугалась уже большого вліянія ея на русскаго императора, когда онъ просилъ ея одобренія для договора о Священномъ Союзѣ. Австрійская дипломатія, вынужденная по крайней мѣрѣ по наружности покориться тяжелой необходимости этого духовнаго согласія между народами и царями, о которомъ мечталъ Александръ, рѣшилась нейтрализовать его дѣйствіе: но для этого нужно было удалить императора отъ г-жи Крюднеръ, и съ этого дня все было пущено въ ходъ, чтобы выстроить между ними стѣну. Въ то время какъ начинали мало-по-малу дѣйствовать на императора, чтобы отдалить его отъ нея, г-жа Крюднеръ сама попала въ сѣти, искусно разставленныя на ея дорогѣ. Чтобы избѣжать этихъ засадъ, чтобы сохранить довѣріе императора, которое усиливались у нея отнять, надо было бы прямо послѣдовать за нимъ въ Россію. Но у г-жи Крюднеръ не было иной воли кромѣ воли дѣлать божіе дѣло и говорить о спасеніи; она не искала человѣческой славы. Простодушіе голубицы, которое она противопоставляла коварству и интригамъ дипломатіи вскорѣ должно было успокоить ея противниковъ, показавъ имъ, какъ ошибались они, когда боялись ея".
   Эйнаръ не разсказываетъ однако, какія именно сѣти были разставляемы г-жѣ Крюднеръ. Напротивъ того, все, что она дѣлала въ это время, вполнѣ было дѣломъ ея собственныхъ вкусовъ и доброй воли.
   Выѣхавши въ концѣ октября изъ Парижа, г-жа Крюднеръ отправилась въ Швейцарію, гдѣ у нея были старыя знакомства по "дѣламъ царства Божія" и теперь завязалось множество новыхъ. Въ Базелѣ ее познакомили съ успѣхами "возбужденныхъ" о которыхъ намъ случалось говорить въ другомъ мѣстѣ {"Р. Библ. Общество", В. Евр. 1868.}, успѣхами, пріобрѣтенными проповѣдью Бооза, Линдля и Госнера, она примкнула къ библейской дѣятельности въ Базелѣ, въ которой усерднымъ пропагандистомъ былъ нѣкто Келльнеръ, ставшій теперь ближайшимъ сотрудникомъ и спутникомъ г-жи Крюднеръ; здѣсь же, по стараніямъ ея и ея друзей основалось "общество религіозныхъ трактатовъ" (такія общества устроивали обыкновенно рядомъ съ библейскими). Вмѣстѣ съ тѣмъ продолжалась ревностная проповѣдь новой религіи. Въ это время сын г-жи Крюднеръ былъ назначенъ русскимъ посланникомъ при швейцарской республикѣ; г-жа Крюднеръ провела нѣсколько времени въ Бернѣ, но когда проповѣди ея самой и ея друзей стали привлекать къ ней многолюдныя сборища, бернское правительство, по внушеніямъ австрійскаго кабинета, находившаго ея пропаганду опасной, попросило ее удалиться изъ города.
   Въ это вторичное пребываніе въ Базелѣ, успѣхъ проповѣди по словамъ біографа, былъ чрезвычайный. На моленія, совершавшіяся у г-жи Крюднеръ, собирались такія многочисленныя толпы, что это стало возбуждать неудовольствія и опасенія; духовенство возставало противъ непризнанныхъ пророковъ, и полиція нашла наконецъ нужнымъ вмѣшаться. Г-жа Крюднеръ и ея спутники закрывались паспортомъ отъ императора Александра, но тѣмъ не менѣе отъ нея потребовали, чтобы она оставила городъ. Она затруднялась-было разными неудобными обстоятельствами, но эти затрудненія были устранены -- по мнѣнію г-жи Крюднеръ и ея біографа -- непосредственнымъ вмѣшательствомъ Провидѣнія: ей нечѣмъ было расплатиться въ отелѣ, но "cher Sauveur" послалъ къ ней человѣка, который далъ ей взаймы тысячу экю; ей нужно было выѣхать куда-нибудь изъ города -- и къ ней явился одинъ подгородный житель съ предложеніемъ своего домика. Въ этомъ домикѣ, въ Гёрнлейнѣ близъ Базеля, она и поселилась.
   Въ самомъ обществѣ г-жа Крюднеръ производила двоякое дѣйствіе. Въ то возбужденное время, при энтузіастическомъ жарѣ проповѣдниковъ понятно, что ея кружокъ находилъ себѣ не мало послѣдователей и въ образованной части общества,-- хотя главнымъ образомъ увлекалась болѣе простодушная масса; въ средѣ духовенства находились люди, признававшіе за ней достоинства христіанской любви и искренняго благочестиваго увлеченія, -- въ обществѣ также находились прозелиты. Біографъ съ особеннымъ удареніемъ говоритъ объ обращеніи нѣкоего Лашеналя, профессора философіи въ Базелѣ: -- "вся его философія исчезла какъ утренній туманъ передъ простотой Евангелія", которую проповѣдовалъ одинъ изъ друзей г-жи Крюднеръ. Лашеналь оставилъ свою каѳедру и сдѣлался ея послѣдователемъ. Но съ другой стороны г-жа Крюднеръ возбуждала и сильную вражду. Газеты начали заниматься ею и судили ее весьма неблагосклонно; одинъ корреспондентъ изъ Базеля описывалъ ея общество какъ секту конвульсіонеровъ; ее изображали на каррикатурахъ,-- на одной изъ этихъ каррикатуръ она была изображена стоящею на бочкѣ и окруженною служанками, къ которымъ она обращаетъ слѣдующія утѣшительныя слова: "придетъ время, когда господа сами будутъ мыть зелень и ходить за водой, и когда всѣ служанки будутъ ходить въ шелковыхъ платьяхъ". Выраженіе радости у этихъ бѣдныхъ служанокъ схвачено хорошо, -- замѣчаетъ біографъ; но вѣроятно не совсѣмъ дурно схвачена была и сущность проповѣдей г-жи Крюднеръ.
   Въ это время, въ концѣ 1815 или началѣ 1816, случилось одно обстоятельство, которое вѣроятно было причиной окончательнаго охлажденія императора къ г-жѣ Крюднеръ. Въ этомъ обстоятельствѣ играетъ роль все тотъ же Фонтэнь, относительно котораго императоръ самъ уже остерегалъ г-жу Крюднеръ. Біографъ не разсказываетъ факта, желаетъ даже обойти его, и розыскивать его не особенно важно, -- но дѣло только въ томъ, что этотъ пастырь, къ которому г-жа Крюднеръ питала такую дружбу, довелъ свои подвиги до крайней наглости: полиція предупредила послѣдній скандалъ: виртембергское правительство произвело слѣдствіе и изгнало Фонтэня изъ страны, и секвестровало имѣнье Раппенгофъ, купленное въ прежнія времена для него г-жею Крюднеръ.
   Разсказывая послѣдствія этой исторіи, біографъ старается сколько можно охранить интересы своей героини, -- но, какъ увидимъ, это было довольно мудрено.
   "Русскаго императора не замедлили извѣстить о дурномъ поведеніи этого протеже г-жи Крюднеръ,-- говоритъ онъ,-- ему дѣлали даже упреки за оказанное ей покровительство. Александръ не могъ ни на минуту смѣшать ее съ этимъ негодяемъ; но г-жа Крюднеръ, запутанная связями, которыми Фонтэнъ умѣлъ окружитъ ее, не могла протестовать противъ его поведенія со всей энергіей своего негодованія. Быть можетъ, она даже не сдѣлала бы этого, еслибъ и могла, чтобъ не отягощать человѣка, на котораго уже легла рука правосудія.
   "Александръ доводилъ свою осмотрительность до крайности и ему было очень непріятно, что онъ могъ быть хоть на минуту компрометтированъ, даже косвенно, дурнымъ поведеніемъ человѣка, имя котораго, нѣкоторымъ образомъ, соединялось съ именемъ г-жи Крюднеръ. Язвительныя донесенія, съ намѣреніемъ сдѣланныя ему объ этомъ, не охладивъ его сердца, заставили его закрыть (renfermer) изъявленія своего довѣрія. Это было новое страданіе, прибавившееся (?) къ другимъ заботамъ, какія причиняла ему отвѣтственность его какъ государя и какъ христіанина.
   "Г-жа Крюднеръ увидѣла, что ея Раппенгофское имѣнье было конфисковано для уплаты долговъ Фонтэня. Къ матеріальнымъ затрудненіямъ, испытаннымъ ею вслѣдствіе этого, прибавилась другая печаль -- чувствовать, что покровительство и расположеніе императора должны скрываться" (sentir la faveur еs l'affection de l'Empereur не voiler), и проч.
   Едва ли однако таковъ былъ взглядъ императора Александра. Изъ приведеннаго выше замѣчанія его (въ письмѣ кн. Мещерской), достовѣрность котораго едва ли сомнительна, надобно заключатъ, что императоръ не то что сталъ скрывать свою привязанность къ г-жѣ Крюднеръ, а просто потерялъ эту привязанность. Если онъ сохранилъ впослѣдствіи нѣкоторую мягкость въ своихъ дѣйствіяхъ относительно ея, это была весьма понятная деликатность, за которой вѣроятно не скрывалось ни какого особеннаго сочувствія. Дальнѣйшая исторія ея также мало должна была нравиться Александру.
   Съ удаленіемъ изъ Базеля, для г-жи Крюднеръ начинается странный періодъ ея жизни и дѣятельности, продолжавшійся нѣсколько лѣтъ. Это періодъ ея особенной экзальтаціи, когда она выступила съ проповѣдью своего ученія передъ народными массами и практически примѣняла свою религію. Обстоятельства сдѣлали ея дѣятельность очень шумной, и съ одной стороны дали ей огромную популярность въ народѣ, съ другой возбуждали противъ нея вражду и преслѣдованія.
   Поселившись въ Гёрнлейнѣ, находившемся на баденской землѣ, г-жа Крюднеръ вскорѣ стала привлекать къ себѣ цѣлыя толпы. Годъ былъ неурожайный, на многихъ фабрикахъ остановились работы, и страна наполнена была множествомъ безпріютнаго народа, который бродилъ отыскивая работы или помощи. Г-жа Крюднеръ ревностно предалась филантропическимъ заботамъ объ этихъ бѣднякахъ, помогала и вмѣстѣ проповѣдовала имъ, многимъ давала пріютъ въ своемъ домѣ и т. д. Достаточно конечно было сдѣлать это разъ, чтобы стеченіе бѣдняковъ еще усилилось. Такъ это дѣйствительно и случилось. Наконецъ, ихъ приходило столько, что г-жа Крюднеръ проповѣдовала имъ на открытомъ воздухѣ. Эти собранія стали возмущать неудовольствіе баденскаго правительства.
   Другой кружокъ приверженцевъ г-жи Крюднеръ дѣйствовалъ такимъ же образомъ въ мѣстечкѣ Унтергольцѣ, въ базельскомъ кантонѣ, гдѣ было имѣнье Лашеналя: человѣкъ достаточный, онъ употреблялъ свои средства на эти благотворительныя цѣли. Здѣсь также собирались толпы бѣдняковъ, которымъ раздавали пищу, одежду, многимъ давали пріютъ и медицинскую помощь. Наконецъ, въ Гёрнлейнѣ, къ дому г-жи Крюднеръ приставили стражу, которая должна была не допускать стеченія народа; біографъ говоритъ, что г-жа Крюднеръ своими проповѣдями обращала и самихъ жандармовъ, такъ что къ ней послали наконецъ такого жандарма, относительно котораго надѣялись, что на него никакая проповѣдь не подѣйствуетъ. Въ этой осадѣ г-жа Крюднеръ продолжала однако свою дѣятельность, и посѣщала также Унтергольцъ, гдѣ трудилась съ своими тамошними друзьями. Но филантропія и проповѣди г-жи Крюднеръ, собиравшія большую массу бѣдняковъ, вызывали въ другой части населенія и весьма враждебныя чувства: однажды толпа напала на домъ Лашеналя въ Унтергольцѣ, и только счастливая случайность избавила г-жу Крюднеръ отъ большихъ оскорбленій.
   Имя ея между тѣмъ разносилось по всему краю. Изъ Гёрнлейна она сдѣлала однажды экскурсію въ кантонъ Аарау, куда ее звали ея друзья, и здѣсь она пріобрѣла опять множество приверженцевъ и между прочимъ обращала Песталоцци. Она стала настоящей достопримѣчательностью Швейцаріи; ее посѣщали путешественники англійскіе, французскіе, нѣмецкіе; и посѣтилъ также извѣстный въ свое время квакеръ Вильямъ Алленъ, съ которымъ былъ въ дружескихъ отношеніяхъ императоръ Александръ.
   Въ февралѣ 1817 г., дѣятельнѣйшій сотрудникъ г-жи Крюднеръ, Эмпейтазъ, и еще нѣсколько другихъ спутниковъ ея, находившихся съ нею въ Унтергольцѣ, подверглись формальному изгнанію изъ базельскаго кантона. Сама г-жа Крюднеръ съ другими своими приверженцами была поставлена подъ самый внимательный надзоръ полиціи. Въ это время она сочла нужнымъ оправдать свои дѣйствія, которыя подвергались сильному порицанію въ газетахъ и въ самой оффиціальной сферѣ. Она адресовала такое оправданіе къ баденскому министру внутреннихъ дѣлъ,-- это былъ Беркгеймъ, братъ ея зятя Беркгейма, который и теперь оставался ея постояннымъ сотрудникомъ.
   Біографъ даетъ большое значеніе этой апологіи, и думаетъ, что она вполнѣ уничтожаетъ всѣ аргументы, обвинявшіе тогда г-жу Крюднеръ; онъ видитъ въ ней замѣчательную защиту дѣла христіанской любви и религіозной свободы, и вмѣстѣ историческое оправданіе самой г-жи Крюднеръ.
   Оправданіе г-жи Крюднеръ сводится къ тому, что она исполняетъ прямыя повелѣнія божественной любви и не думала, чтобы накормить голоднаго могло быть запрещаемо въ христіанской странѣ. Ее упрекали, что она поощряетъ праздность и удаляетъ людей отъ ихъ прямыхъ духовныхъ наставниковъ; первое она отвергаетъ, представляя картину бѣдствій голодающаго населенія, лишеннаго работы,-- она помогала бѣднымъ, потому что этого требуетъ христіанская любовь и притомъ она звала, что въ подобныхъ случаяхъ правительство никогда не можетъ оказать всей нужной помощи; о второмъ говоритъ, что не можетъ отказывать въ утѣшеніи тѣмъ, кто приходитъ къ ней искать его. Ее упрекали, что она не повинуется распоряженіямъ властей; она заявляетъ, что она никогда не сопротивляется властямъ, "насколько ихъ мѣры не противорѣчили тѣмъ повелѣніямъ, которыя она должна уважать еще больше и за которыя должна быть готова отдать свою жизнь, потому что онѣ исходятъ отъ Бога". Рядомъ съ этимъ, г-жа Крюднеръ проповѣдовала министру внутреннихъ дѣлъ о "единомъ на потребу", объясняла ему ничтожество земныхъ благъ и необходимость думать только о спасеніи души, и т. д.; вмѣстѣ съ тѣмъ она заявляла о великой миссіи, данной ей Богомъ, и объ основаніи новой церкви, предвѣщала великія бѣдствія, которыя падутъ на Европу, и близкое пришествіе страшнаго суда.
   Письмо по всей вѣроятности мало удовлетворило баденскаго министра. Біографъ считаетъ дѣятельность г-жи Крюднеръ чисто-христіанскимъ подвигомъ, на который нападали люди, закоснѣлые въ невѣріи, и правительство, грубой силой останавливавшее порывы христіанскаго энтузіазма, потому что они нарушали рутину его безсердечія. Біографъ находитъ вообще, что г-жа Крюднеръ возбуждала ненависть къ себѣ тѣмъ, что "переходила мѣру христіанства, допускаемую свѣтомъ".
   Кто же былъ здѣсь правъ? Нѣтъ сомнѣнія, что г-жа Крюднеръ дѣйствительно выказала въ своей дѣятельности въ Швейцаріи и Баденѣ много самоотверженнаго человѣколюбія, которое приноситъ ей большую честь, -- въ данную минуту она облегчила много страданій, утѣшила много несчастныхъ, и можетъ быть дѣйствительно внушила даже многимъ людямъ образованнаго класса хотя односторонно-религіозные принципы, на мѣсто полнаго отсутствія всякихъ нравственныхъ принциповъ. Но затѣмъ и самый характеръ г-жи Крюднеръ и способъ ея дѣйствій способны были вызвать не одно только осужденіе, всходящее отъ безсердечія. Личный характеръ легко могъ возбуждать антипатію своими вызывающими свойствами: не могли же административныя и полицейскія власти думать, что передъ ними дѣйствительно находится непосредственная божія посланница, за какую она себя считала и выдавала; нельзя было людямъ разсудительнымъ принимать серьёзно ея пророчества о близости второго пришествія и страшнаго суда, и ея новоизобрѣтенную религію. Вѣроятно, въ Швейцаріи нашлось бы достаточно религіозной свободы и для этой религіи, если бы она выражалась въ болѣе скромныхъ формахъ, и не выходила на площадь, гдѣ и сталкивалась (зная о томъ напередъ) съ противной партіей и съ властями. Эти послѣднія не могли не защищать своихъ правъ, и защищали ихъ конечно свойственными имъ пріемами. Ея заботы о бѣдствующихъ и обращенія къ народнымъ массамъ способны были возбуждать довольно серьёзныя опасенія. Г-жа Крюдверъ при каждомъ удобномъ случаѣ обращалась къ массамъ, читала назиданія молодымъ поколѣніямъ, охотно вступала въ собранія, принимавшія видъ демонстрацій, и т. д. Не говоримъ уже о томъ, что весь характеръ ея природы заставляетъ предполагать при этомъ желаніе выставляться и рисоваться: при всѣхъ самоуничиженіяхъ, съ какими она любила о себѣ говорить, она не забываетъ выставлять себя божіей посланницей, устроительницей "небесныхъ дѣлъ", словомъ, не отличается христіанской скромностью; самое "преслѣдованіе", -- состоявшее въ сущности въ скучныхъ конечно, но очень безопасныхъ полицейскихъ попеченіяхъ, вѣроятно нравилось ей, -- она имѣла поводъ употреблять это слово, напоминающее столько подвиговъ въ исторіи христіанскихъ проповѣдниковъ. Повидимому, ея проповѣди къ бѣднымъ затрогивали также и вопросъ о собственности -- что могло вооружать на нее кромѣ полиціи и мѣстныхъ жителей. Своихъ приверженцевъ она уже выдѣляла въ особую церковь, и грозя, въ самомъ письмѣ къ министру внутреннихъ дѣлъ, что Господь заставитъ трепетать гордыхъ, она изображаетъ свое "стадо" какъ вѣрныхъ служителей Господа, для которыхъ -- предполагается -- и будетъ основано новое царство. Эта проповѣдь о наступающихъ послѣднихъ временахъ, обращаемая прямо къ самой неразвитой массѣ народа, естественно могла показаться небезопасной. Эйнаръ: и почитатели Крюднеръ думаютъ, что она только излагала христіанскій принципъ. На дѣлѣ она только затрогивала большую сторону общества, не имѣя никакого яснаго представленія о томъ, гдѣ находятся средства изцѣленія. Она обманывала бѣдняковъ, предвѣщая имъ новое царство, и если она дѣйствительно выказывала въ своей швейцарской проповѣди и настоящее человѣколюбіе, цѣна его сильно уменьшается сумасброднымъ и безсодержательнымъ азартомъ. Далѣе, способъ дѣйствій г-жи Крюднеръ могъ внушать справедливое недовѣріе и, потому, что она обнаруживала очень мало благоразумія въ выборѣ своихъ друзей и святыхъ: похожденія Фонтэня и Маріи. Куммринъ бросались въ глаза всѣмъ сколько-нибудь разсудительнымъ людямъ.
   Это послѣднее стояло вопіющимъ контрастомъ противъ ея притязаній {Вотъ для образчика отрывокъ изъ ея посланія къ Беркгейму: "Я возвѣстила по приказанію Господа великія бѣдствія, которыя скоро распространятся на всю Европу. Тысячи свидѣтелей скажутъ вамъ, что я возвѣстила ихъ во многихъ странахъ, и что предсказаніе оправдалось бѣдствіемъ. Послѣ сказаннаго, я полагаю, вы не усумнитесь, что живя въ вашей странѣ я не имѣла никакого человѣческаго плана, никакой человѣческой цѣли"!!}, и ея безграничная самоувѣренность, при такомъ отсутствіи человѣческаго благоразумія, должна была окончательно; опредѣлить ея репутацію. Ее стали считать очень безпокойной, дамой, отъ которой желательно какъ можно скорѣе отдѣлаться.
   Въ концѣ письма къ Беркгейму она намекала, что герцогство баденское должно быть ниспровергнуто, если станетъ ее преслѣдовать: "То, что я сказала, относится во всѣмъ правительствамъ. Это древняя борьба мрака со свѣтомъ. И государи, и чиновники -- только слуги этой власти, если только не считаютъ I. X., живаго Бога, своимъ царемъ и Искупителемъ, его евангелія -- своимъ завѣтомъ, и его жизни -- образцомъ. Онъ одинъ, отворяетъ двери неба и затворяетъ двери ада. Горе государствамъ, которыя не живутъ имъ. Скоро раздастся шумъ ихъ паденія!"
   Г-жа Крюднеръ все больше и больше вдавалась въ религіозную фантастику. Она сблизилась съ религіознымъ движеніемъ "возрожденныхъ" баварскихъ и рейнскихъ, и съ великимъ уваженіемъ говоритъ объ его представителяхъ {Напр. "Я охотно поговорила бы съ профессоромъ Зейлеромъ, когда онъ проѣзжалъ здѣсь, но Господь все управитъ по своей волѣ, когда будетъ время. Я полагаю, что это свиданіе было бы важно (!). Великій и любезный другъ Боозъ очаровалъ меня. Преслѣдованія -- печать его ученія, основаннаго на истинѣ, и доказательство его христіанизма. Скоро онъ будетъ поставленъ въ широкій кругъ дѣятельности. Господь, въ своемъ милосердіи, нѣсколько времени назадъ ясно открылъ мнѣ это, будьте спокойны на его счетъ" etc. (!!).}. Съ другой стороны она изучала мистическую литературу (въ Люцернѣ и проповѣди къ студентамъ теологіи она подробно говорила о Таулерѣ), которая должна была произвести на нее свое обычное дѣйствіе. Прежніе задатки ея мечтательности развились до необычайной степени, странной или даже просто смѣшной. Убѣжденная, что Господь прямо открываетъ ей будущее, она была вообще убѣждена, что жизнь ея устраивается по непосредственному вожденію Промысла, который заботится даже о всѣхъ мелочахъ ея житейской практики: онъ приводитъ къ ней людей, а которыми она знакомится; онъ говоритъ ей, когда и куда ей надо ѣхать; онъ указываетъ ей, какъ поступить въ томъ или другомъ случаѣ. Жизнь идетъ среди постоянныхъ видѣній, чудесъ и откровеній. "Мы не кончили бы, -- пишетъ она и одному духовному другу, -- если бы захотѣли разсказывать множество видѣній и чудесъ, которыя стали очевидны, и изъ которыхъ многія не могли быть публикованы по недостатку времени или по невниманію. Многія изъ этихъ видѣній относились къ моей миссіи и ко временамъ, въ которыя мы имѣемъ счастіе жить", и проч. Господь бралъ наконецъ заботу и о денежныхъ дѣлахъ г-жи Крюднеръ. Въ своихъ письмахъ она много разъ упоминаетъ объ этомъ и любитъ разсказывать, что она не думаетъ о завтрашнемъ днѣ, что тратитъ все, что есть, не заботясь о томъ, что на другой день въ домѣ не будетъ на что сдѣлать обѣда. Напр. въ Парижѣ, но отъѣздѣ императора Александра, "Господь открылъ" имъ, что они должны остаться тамъ нѣсколько времени; вскорѣ оказалось, что у нихъ не было вовсе денегъ. "Завтра я не буду готовить обѣда", доложила кухарка. "Ну, такъ мы не будемъ завтра обѣдать", сказалъ Эмпейтазъ. Но Господь позаботился о нихъ; на другой день пріѣхалъ банкиръ изъ Карлсруэ и привезъ г-жѣ Крюднеръ пять тысячъ франковъ. "Мы всегда такъ дѣлаемъ", замѣчаетъ г-жа Крюднеръ. Въ крайнемъ случаѣ г-жа Крюднеръ обратится къ Господу, и непремѣнно является банкиръ, или услужливый заимодавецъ, предлагающій деньги. Г-жа Крюднеръ не принимала только въ соображеніе, что кромѣ Промысла ей помогали лифландскія помѣстья, изъ которыхъ банкиру присылали для нея деньги.
   Намъ нѣтъ необходимости останавливаться подробно на дальнѣйшихъ похожденіяхъ г-жи Крюднеръ, и мы отмѣтимъ нѣкоторыя частности для біографической связи.
   Въ началѣ 1817 года, г-жа Крюднеръ получила приказаніе выѣхать изъ базельскаго кантона; въ тоже время она должна была избѣгать и баденской полиціи; ея друзья подверглись аресту и должны были покинуть Гёрнлейнъ. На нѣкоторое время она такимъ образомъ была разлучена съ Эмпейтазомъ и Беркгеймомъ. Первый изъ нихъ озабочивался при этомъ еще тѣмъ обстоятельствомъ, что г-жа Крюднеръ осталась безъ поддержки подъ вліяніемъ находившагося при ней Келльнера, крайняго мистика. "Съ тѣхъ поръ -- разсказываетъ біографъ въ своемъ изысканно-піэтистическомъ стилѣ -- какъ она увидѣла божію десницу въ столь чудесномъ исполненіи ея молитвъ, онъ неутомимо созерцала, зрѣніемъ вѣры, обширные горизонты того невидимаго міра, съ которымъ она была въ сношеніяхъ: она имѣла сильную наклонность къ разсказамъ о снахъ, видѣніяхъ и предчувствіяхъ, какіе передавали ей люди всякаго рода. Келльнеръ не только не умѣрялъ ее въ этихъ влеченіяхъ, но кажется поощрялъ ее еще больше. Его воображеніе безъ устали искало въ этихъ откровеніяхъ мистическаго. смысла, часто весьма назидательнаго и поучительнаго, не замѣчая, что г-жа Крюднеръ, истощенная постомъ и жившая въ состояніи постояннаго возбужденія -- результата всякаго рода утомленій, выносимыхъ ею такъ долго -- всего больше нуждалась въ тишинѣ и спокойствіи. Келльнеръ принялъ ученія Якова Бёма и питался его мечтаніями. Къ несчастію, онъ присоединялъ къ этому великое удивленіе къ г-жѣ Крюднеръ, и въ своихъ видѣніяхъ всегда приписывалъ ей важную роль, и такимъ образомъ приводилъ ее къ тому, что она, сама того не желая, слишкомъ занята была сама собой, подъ предлогомъ того, что обращала свой взглядъ на будущее".
   Въ это же время Келльнеръ издалъ брошюру, подъ названіемъ: "Къ бѣднымъ", которая способна была оправдать опасенія властей. Разсказавши о концѣ ихъ миссіи, прекращенной силою, Келльнеръ увѣщевалъ бѣдныхъ къ исправленію, указывалъ имъ божію казнь въ тѣхъ несчастіяхъ, которыя постигали ихъ и ихъ страну; указывалъ притѣсненія, которымъ они подвергаются въ своей родинѣ, гдѣ "законы человѣческіе противны законамъ божественнымъ", и наконецъ извѣщалъ ихъ, что "Господь, вашъ Богъ, приготовилъ уже вамъ новое отечество, выбравши для этого человѣка, который долженъ вести божій народъ во имя Господа". Онъ убѣждалъ ихъ эмигрировать.
   Біографъ извиняетъ воззваніе Келльнера тѣмъ, что ему было извѣстно, что императоръ Александръ открывалъ въ южной Россіи край для колонизаціи нѣмецкой и швейцарской. Но брошюра была не въ этомъ одномъ, и филиппики противъ "человѣческихъ законовъ" имѣли не одинъ религіозно-аскетическій смыслъ. Черезъ нѣсколько дней затѣмъ Келльнеръ издалъ "Газету бѣдныхъ", которую бѣдные получали даромъ и которая била написана въ томъ же смыслѣ; единственный появившійся нумеръ вышелъ въ маѣ 1817 года.
   Біографъ умалчиваетъ о томъ, въ какомъ отношеніи стояла г-жа Крюднеръ къ этимъ публикаціямъ, но отношеніе было вѣроятно самое близкое. Въ то время ихъ даже прямо приписывали г-жѣ Крюднеръ, и газеты съ ожесточеніемъ напали на нее: самъ Бональдъ, авторитетъ мистическаго ультрамонтанства, написалъ противъ г-жи Крюднеръ язвительную статью, на которую отвѣчалъ въ ея защиту Бенжаменъ Констанъ.
   Еще въ апрѣлѣ, г-жа Крюднеръ также получила приказаніе оставить Гёрнлейнъ, куда она явилась изъ Унтергольца. Начались ея скитанія съ одного мѣста на другое: толпы бѣдныхъ тотчасъ собирались вокругъ нея при ея появленіи, и ее приглашали удалиться; въ новомъ мѣстѣ тоже самое. Такъ удалили ее изъ Вармбаха, изъ Рейнфельда, Мунгца, изъ кантона Аарау, Золотурна. Въ Люцернѣ приняли ее весьма благосклонно, газеты называли ее "звѣздой нашей эпохи", восхваляли ея благочестіе, -- хотя находили страннымъ составъ ея свиты. Духомиство здѣсь отнеслось къ ней съ сочувствіемъ, профессора семинаріи явились къ ней съ своими воспитанниками, и г-жа Крюднеръ, повсюду говорившая рѣчи, произнесла и имъ длинную аллокуцію. Она изложила здѣсь свои мысли о свойствахъ истиннаго служителя алтаря: она возставала противъ обычныхъ формъ, въ какихъ существовала духовная профессія, утверждала, что священникомъ можетъ быть только тотъ, кого удостоитъ набрать самъ Богъ, кого онъ самъ воспитаетъ въ школѣ страданій, -- это была конечно и защита ея собственнаго пропонінічества, которымъ занималась также чуть не вся ея свита, состоявшая вовсе не изъ священниковъ. Это назначеніе свыше -- о которомъ она говорила -- должно было быть болѣе или менѣе сверхъестественное, какимъ она считала и свое собственное. По словамъ ея -- "священникъ безъ чудесъ не есть вовсе священникъ, призванный Богомъ; какъ и вѣра безъ чудесъ перестаетъ быть христіанской вѣрой".
   Въ ея разговорахъ появлялся непосредственно и Священный Союзъ. Она говорила, что ея миссія заключается въ томъ, чтобы поселить въ сердцахъ братскій духъ Священнаго Союза и указать тѣмъ, кто его отвергаетъ, какія ждутъ ихъ за это страшныя осужденія.
   Ея религія сводилась въ это время къ слѣдующимъ главнымъ чертамъ. Она проповѣдывала соединеніе христіанъ въ одну великую семью, связуемую поклоненіемъ Христу. Она не причисляла себя ни къ какой существующей церкви. Истинная церковь, по ея словамъ, была церковь первыхъ двухъ вѣковъ; съ третьяго вѣка эта церковь перестала существовать. Начало реформы, напр., усилія Гуса стремились именно къ возстановленію этой церкви (это замѣчаніе почти вполнѣ вѣрно); но г-жа Крюднеръ тѣмъ не менѣе возставала противъ протестантства, какъ "хитраго дѣла сатаны", который внушилъ людямъ слишкомъ большую самоувѣренность и гордость дѣлами (вмѣсто одной слѣпой вѣры и полнаго самоуничиженія, какихъ требовала она). Въ наше время, это оставленіе истинной вѣры дошло до своего крайняго предѣла; необходимо должна воспослѣдовать страшная битва невѣрія (протестантство она въ концѣ концовъ также причисляла къ этому невѣрію) противъ вѣры. Все возвѣщаетъ объ этой битвѣ, и современники ея еще должны были быть свидѣтелями битвы. Французская революція была предисловіемъ къ ней....
   Но и въ Люцернѣ дѣло кончилось неблагополучно. Люцернская газета, восхваляя г-жу Крюднеръ, превознесла ее насчетъ духовенства, которое сочло себя оскорбленнымъ и потребовало вмѣшательства полиціи. Такъ говоритъ біографъ, но вѣроятно это былъ не единственный поводъ. Такъ или иначе, полиція окружила ночью домъ, гдѣ жила г-жа Крюднеръ, и отвезла ее съ ея спутниками на границу кантона. Ей предложили выбирать дорогу на Базель или на Цюрихъ; она выбрала послѣднюю.
   Здѣсь, съ половины 1817 г., начинается послѣдній актъ ея печальныхъ и вмѣстѣ странныхъ скитаній по Швейцаріи. Ея филантропія и пророческая репутація приводили къ ней множество голодныхъ бѣдняковъ и любопытныхъ: она раздавала пищу, проповѣдовала, а полиція торопилась сбыть ее съ рукъ, и наконецъ не выпускала уже ея изъ виду и жандармы стали вездѣ ея провожатыми, сдавая ее на руки одни другимъ.
   Ее выслали изъ Цюриха; она прожила нѣсколько времени въ окрестностяхъ; отправившись далѣе, она была выслана изъ Тургау; въ Констанцѣ ее уже ожидалъ приказъ удалиться изъ города, ее не пускали въ Шафгаузенъ, Сентъ-Галленъ, и т. д. Этотъ край Швейцаріи, кажется, въ особенности былъ переполненъ жертвами голода, и г-жа Крюднеръ дѣйствительно съ упорной энергіей отдавалась своимъ филантропическимъ заботамъ, несмотря на всѣ придирки полиціи. Помощь ея, конечно, дѣйствовала не долго, но во всякомъ случаѣ эта сторона ея дѣятельности есть единственное, что можетъ примирять съ ея страннымъ проповѣдничествомъ.
   Весь августъ 1817 г. прошелъ въ безпрестанныхъ переѣздахъ ея съ мѣста на мѣсто, потому что нигдѣ ей не позволяли оставаться долго, и жандармерія отправляла ее назадъ въ тѣ мѣста, откуда ее только-что высылали. Она попала, наконецъ, въ Рейнекъ, на южномъ краю Констанцскаго озера, на австрійскую границу; но австрійская полиція, которой ее выдавали, отказалась пустить ее въ австрійскія владѣнія, и г-жѣ Крюднеръ пришлось вновь скитаться по сѣверной Швейцаріи, иногда разлучаясь съ своими спутниками. Въ началѣ сентября она попала въ Вальдсгутъ, откуда, наконецъ, выѣхала въ баденскія владѣнія. Въ это время ей пришлось разстаться съ Лашеналемъ, который до сихъ поръ сопутствовалъ ей и дѣлилъ съ ней заботы о голодающихъ. По требованію базельскихъ властей онъ былъ арестованъ и отвезенъ въ Базель; черезъ нѣсколько дней родственники г-жи Лашеналь вытребовали и ее: они распространили слухъ, что мужъ и жена, оба сумасшедшіе.
   Изъ Вальдсгута г-жа Крюднеръ перевезена была жандармами черезъ Кольмаръ и Ней-Бризахъ въ Фрейбургъ (in Breisgau), гдѣ она могла остановиться на нѣсколько дней и должна была ждать рѣшенія своей судьбы. Великій герцогъ баденскій отдалъ приказъ, разлучавшій ее съ ея спутниками: только дочь ея, г-жа Беркгеймъ, и Келльнеръ получили разрѣшеніе отправиться съ ней въ Россію; другіе должны были возвратиться на родину. Эмпейтаза звали въ Женеву его друзья; ему было также предложено -- ни говоритъ біографъ -- со стороны императора Александра, мѣсто проповѣдника въ Петербургѣ, по опасенія русскаго климата и приглашенія друзей заставили его предпочесть Женеву. Онъ поступилъ конечно благоразумно. Около этого же времени приглашались въ Петербургъ Линдль и Гос

   

Г-ЖА КРЮДНЕРЪ.

СТАТЬЯ ПЕРВАЯ.

   Имя баронессы Крюднеръ довольно извѣстно всѣмъ, кто знакомъ съ исторіей царствованія императора Александра. Эта давность играетъ характеристическую роль именно въ тотъ критическій періодъ времени, когда въ идеяхъ императора, а затѣю и въ характерѣ его дѣятельности и правленія совершился переломъ, довольно рѣзво раздѣлившій двѣ половины царствовавъ двумя различными направленіями. Именно въ это время баронесса Крюднеръ пользовалась вниманіемъ императора, и оказала на него извѣстное вліяніе, любопытное въ историческомъ смыслѣ. Мы не хотимъ преувеличивать этого вліянія, -- хотя одно время оно выражалось очень рельефно и рѣзко, -- мы склонна скорѣе считать явленіе г-жи Крюднеръ случайностью, которая могла бы отсутствовать, не измѣнивъ хода вещей, могла бы быть замѣнена чѣмъ-нибудь другимъ подобнымъ; но во всякомъ случаѣ, въ этой личности и въ ея отношеніи въ событіямъ весьма ясно сказался историческій духъ времени, такъ что въ ней мы имѣемъ наглядный образчикъ мистическихъ тенденцій эпоха.
   Несмотря на этотъ интересъ исторіи г-жи Крюднеръ, No русской литературѣ до сихъ поръ очень мало извѣстны подробности ея біографіи; мы желали бы въ настоящемъ случаѣ восполнить этотъ недостатокъ по тѣмъ матеріаламъ, какихъ значительное количество уже извѣстно въ литературѣ иностранной. Книга Эйнара {Vie de madame de Kiudener, par Charles Eynard, 3 vol. Paris, 1849.} представляетъ наиболѣе біографическихъ сидѣній о г-жѣ Крюднеръ, и несмотря на свою тенденцію, можетъ служить важнымъ источникомъ. Предположивъ написать біографію г-жи Крюднеръ, Эйнаръ старательно собиралъ свѣдѣнія въ книгахъ, журналахъ, вступалъ въ сношенія съ лицами, которыя знали г-жу Крюднеръ и были ея друзьями, собиралъ ея переписку и т. д., и благодаря этому могъ во многихъ случаяхъ указывать неточности или положительныя ошибки прежнихъ ея біографовъ. Для исторіи религіознаго развитія г-жи Крюднеръ, составляющаго для насъ главный интересъ ея біографіи, книга Эйнара даетъ тѣмъ болѣе любопытныя данныя, что самъ авторъ вполнѣ сочувствуетъ идеямъ своей героини, и хотя иногда указываетъ въ ея дѣяніяхъ нѣкоторыя ошибки, но вообще является самымъ ревностнымъ ея апологистомъ. Такимъ образомъ, мы можемъ вполнѣ найти здѣсь одну сторону дѣла -- изображеніе и защиту г-жи Крюднеръ въ смыслѣ ея поклонниковъ. Если мы прибавимъ, что книга Эйнара посвящена г-дамъ де-Фаллу (извѣстному другу г-жи Свѣчиной, и благочестивому католическому писателю) и Рессетъе, это еще объяснитъ точку зрѣнія Эйнара.-- Но отдѣливъ это исключительное освѣщеніе, мы встрѣтимъ въ книгѣ Эйнара много любопытныхъ данныхъ: собранныя имъ черты доставятъ довольно матеріала для характеристики г-жи Крюднеръ, хотя эта характеристика въ концѣ концовъ не совсѣмъ будетъ соотвѣтствовать планамъ ея панегириста. Къ фактамъ, сообщавшемъ у Эйнара, мы присоединимъ свѣдѣнія, доставляемыя нѣкоторыми другими источниками -- разсказами ея современниковъ и ея собственными писаніями {Указаніе сочиненій г-жи Крюднеръ и того, что было писано о ней въ прежнее время, см. въ Allgem. Schriftsteller- und Gelehrten Lexikon' der Provinaen Livland, Kathland u. Kurland, von Becke und Hapiertky. Mitau. 1827--32. II, 653--558.-- Другіе матеріалы мы укажемъ дальше.}.
   

I.
Молодость г-жи Крюднеръ.

   Г-жа Крюднеръ была урожденная Фитингофъ. Эта извѣстная остзейская фамилія доставила въ XIV -- XV столѣтіи двухъ гросмейстеровъ тевтонскому ордену, но потомъ пришла въ упадокъ и поднялась снова уже въ XVIII столѣтіи, когда одинъ изъ ея представителей, именно отецъ г-жи Крюднеръ, человѣкъ съ большой практической энергіей, пріобрѣлъ обширное состояніе промышленными предпріятіями. Онъ имѣлъ домъ въ Петербургѣ, богатый домъ въ Ригѣ, гдѣ у него былъ свой театръ, который онъ продалъ потомъ городу, и много земель въ Лифляндіи; подъ конецъ онъ былъ тайнымъ совѣтникомъ и вендоромъ. Фитингофъ женился на послѣдней дочери фельдмаршала Миниха; у нихъ было нѣсколько дѣтей; изъ двухъ сыновей одинъ умеръ въ дѣтствѣ, другой былъ Борисъ Ив. Фитингофъ, впослѣдствіи одинъ изъ усердныхъ членовъ Библейскаго Общества.
   Варвара-Юлія Фитингофъ, впослѣдствіи баронесса Крюднеръ, родилась 21-го ноября 1764. По обычаю, она воспитана была на свѣтскій манеръ, съ дѣтства владѣла французскимъ языкомъ, но вообще ея образованіе было очень небрежное. Въ 1777 Фитингофы отправились за границу; они прожили нѣсколько времени на водахъ въ Спа, гдѣ былъ тогда модный сборный пунктъ европейской аристократіи; молодая Фитингофъ -- не очень красивая, но съ выразительной физіономіей, -- тогда уже обращала на себя вниманіе какъ богатая наслѣдница. Изъ Спа на вину Фитингофы отправились въ Парижъ. "Ливонская аристократія вообще мало интересовалась литературными талантами", замѣчаетъ біографъ г-жи Крюднеръ, и отвергаетъ извѣстіе, будто бы молодая дѣвушка уже въ это время видѣла въ домѣ отца тогдашнія французскія знаменитости, напр. Бюффона, д'Аламбера, Дидро, Гримма и испытывала ихъ вліяніе; быть можетъ, говоритъ Эдгаръ, когда-нибудь они и были приглашены, въ подражаніе модѣ салоновъ, но дѣвица Фитингофъ не извлекла отсюда ничего для своего развитія. Единственнымъ учителемъ ея былъ здѣсь знаменитый танцоръ Вестрисъ; притомъ она была еще ребенокъ. Общество Фитингофовъ состояло исключительно изъ придворной свѣтской аристократіи. Весной слѣдующаго года Фитингофы отправились въ Англію, и прожита тамъ нѣсколько времени у своихъ знакомыхъ, пріобрѣтенныхъ въ Спа, вернулись въ Ригу. Образованіе дѣвушки осталось на рукахъ обыкновенной француженки-гувернантки, которая учила ее хорошимъ манерамъ.
   Восьмнадцати лѣтъ она вышла замужъ за барона Крюднера. Онъ былъ старше ея двадцатью годами. Получивъ прочное образованіе въ Лейпцигскомъ университетѣ, онъ вступилъ на дипломатическое поприще, и состоялъ при Штакельбергѣ, сначала въ Испаніи, потомъ въ Варшавѣ. Проживъ нѣсколько времени въ Парижѣ, онъ завязалъ дружескія отношеніе съ Руссо; теперь онъ былъ русскимъ министромъ въ Курляндіи, имѣя деликатную миссію приготовить сліяніе ея съ имперіей. Онъ уже былъ женатъ, но развелся съ первой женой, отъ которой у него осталась дочь.
   Молодая Фитингофъ, кажется, вступила въ бракъ безъ особенно пылкаго чувства къ барону, но ей нравилась, конечно, перспектива блестящаго положенія въ обществѣ и жизни, обѣщавшей длинный рядъ разнообразныхъ удовольствій. Баронъ Крюднеръ скоро увидѣлъ недостатки ея образованія и старался по возможности восполнить его прорѣхи -- давая ей читать "избранные романы"; у нихъ устроивался домашній театръ и т. п. Первое время они жили, кажется, благополучно въ средѣ своей родни; въ началѣ 1784 у нихъ родился сынъ. Вскорѣ баронъ Крюднеръ назначенъ былъ посланникомъ, въ Венецію. Жизнь въ Венеціи была опять рядомъ забавъ и удовольствій; г-жа Крюднеръ сохраняла привязанность къ мужу, достоинства котораго повидимому очень цѣнила; тѣмъ не менѣе, уже въ это время, послѣ трехъ-четырехъ лѣтъ замужества, отношенія стали измѣняться. Въ ней стала обнаруживаться сильнѣе страстная натура; ея безпокойные сантиментальные порывы мало встрѣчали отвѣта въ серьезности барона Крюднера, слишкомъ занятаго заботами своего дипломатическаго положенія. Разница лѣтъ начала сказываться, и г-жа Крюднеръ охладѣвала къ мужу. Еще въ Венеціи, въ ихъ, домѣ былъ дружески принятъ одинъ молодой человѣкъ, секретарь посольства; уваженіе и любовь въ барону Крюднеру сблизили его съ г-жей Крюднеръ, еще сохранявшей къ мужу нѣжную привязанность, но потомъ къ этому дружескому присоединилось болѣе нѣжное чувство со стороны молодого человѣка, который однако скрывалъ свою страсть; наконецъ когда это стало превышать его силы, онъ добровольно удалился. Мы упоминаемъ объ этомъ эпизодѣ потому, что на немъ основанъ романъ г-жи Крюднеръ "Валерія", о которомъ мы упомянемъ дальше.
   Черезъ полтора года (1786) баронъ Крюднеръ былъ назначенъ посланникомъ въ Копенгагенъ. Его предшественникъ Скавронскій жилъ съ большою роскошью, и Крюднеру надо было поддержать этотъ блескъ, тѣмъ болѣе еще, что когда Россія, объявила войну Швеціи, ему нужно было принимать каждодневно къ столу офицеровъ русскаго флота, сходившихъ на берегъ. Жизнь баронессы пошла какъ въ Венеціи Въ свѣтскихъ развлеченіяхъ, балахъ и домашнихъ театрахъ; не была забыта и литература: читали Мармонтедя, Бернардена де Сенъ-Пьера. Свѣтская жизнь оказывала свое дѣйствіе. "Пріобрѣтая новыя средства нравиться,-- говоритъ деликатный біографъ,-- увеличивая развитіемъ увлекательность своего ума, г-жа Крюднеръ нечувствительно теряла свое наивное и граціозное незнаніе (sa naive et gracieuse ignorance). Сама того не замѣчая, она жертвовала желанію быть пріятной всѣмъ, -- то, что помогло ей покорить одного", etc. Самъ ея упомянутый поклонникъ находилъ, что ея кокетство и страсть къ развлеченіямъ "не отвѣчали обязанностямъ жены и матери", и въ это-то время рѣшился удалиться. Послѣ своего отъѣзда, онъ написалъ барону Крюднеру письмо, въ которомъ высказалъ причину своего удаленіи. Крюднеръ показалъ письмо женѣ: онъ думалъ, что это произведетъ на нее полезное дѣйствіе. Но онъ ошибся: она увидѣла, что потеряла въ этомъ поклонникѣ тотъ идеалъ нѣжной страсти, котораго потребность она чувствовала, и теперь стала отыскивать тотъ, же идеалъ между другими. Свѣтскій шумъ началъ утомлять ее; она скучала такъ, что это отражалось на ея здоровьѣ. Рѣшено было, что она отправится въ южную Францію.
   Она отправилась въ путь; съ ней были и двое ея маленькихъ дѣтей. По дорогѣ она провела нѣсколько мѣсяцевъ въ Парижѣ. Это было именно въ 1789. Въ обществѣ носились новыя идеи, возвышенныя надежды и ожиданія, во все это кажется не произвело на г-жу Крюднеръ особеннаго впечатлѣнія.
   Біографъ ея говоритъ, что парижская жизнь была новымъ фазисомъ ея развитія, что, какъ въ Венеціи заговорило ея сердце, въ Копенгагенѣ проснулось свѣтское тщеславіе, такъ теперь въ Парижѣ началъ предъявлять свои права умъ. Но предъявленіе было покамѣстъ не велико. Она должна была замѣтить, что остается чужда интересамъ общества, въ которое теперь попала, и старалась дополнить свое литературное образованіе. Она читала "Путешествіе молодого Анахарсиса", Бартелеми, тогда только что вышедшее, и свела дружбу съ Бернарденомъ де Сенъ-Пьеромъ, который "принялъ ее съ восторгомъ въ память ея дѣда". Дѣло въ томъ, что Бернарденъ де Сенъ-Пьеръ былъ въ молодости большой авантюристъ; между прочимъ, онъ искалъ счастья и въ Россіи; въ шестидесятыхъ годахъ онъ былъ въ русской службѣ инженеромъ подъ начальствомъ Миниха. Бернарденъ де Сенъ-Пьеръ привѣтствовалъ революцію съ энтузіазмомъ, который раздѣляло тогда много достойныхъ людей, настроенныхъ на идеальныя ожиданія. Мы упоминали, что въ г-жѣ Крюднеръ это не нашло отголоска; вопросы, о которыхъ шло дѣло, были слишкомъ чужды и вѣроятно даже мало понятны свѣтской женщинѣ -- какъ бы она ни была умна -- и у которой притомъ на первомъ планѣ стояла личная потребность въ развлеченіяхъ. Одна черта тогдашней жизни и литературы пристала въ ней, кажется, крѣпко, и въ разныхъ формахъ сохранилась потомъ на всю ея жизнь. Это -- преувеличенная сантиментальность и мечтательная экзальтація, задатки которой были впрочемъ ея врожденнымъ свойствомъ. Ей воображалось тогда, что "она любитъ только простыя и естественныя удовольствія, мирныхъ друзей, ровную жизнь, любитъ только то, что любили лучшіе изъ людей, изучаетъ жизнь достойныхъ людей, чтобы подражать имъ въ собственной жизни; любитъ только природу и себя самое -- въ томъ порядкѣ, какой она установила". Въ другомъ мѣстѣ она говоритъ: "я ощущала потребность быть почувствованной (j'avais besoin d'étre sentie), и среди роскоши и суетныхъ удовольствій, развлекавшихъ меня въ Копенгагенѣ, я оставалась проста и истинна, и всегда близка къ природѣ". Эта близкая въ природѣ женщина, оставившая Копенгагенъ также для экономіи, чтобы не держать открытаго дона, въ три мѣсяца своей жизни въ Парижѣ должна была заплатить своей модисткѣ двадцать тысячъ франковъ.
   Изъ Парижа она отправилась въ южную Францію, на воды въ Пиренеяхъ; болѣзни невидимому ее оставили, потому что она весело жила въ кружкѣ нѣсколькихъ лицъ изъ французской и русской аристократіи. "Букетъ священныхъ привязанностей и суровыхъ обязанностей мало-по-малу развязался въ этой душѣ при дуновеніи испорченнаго свѣта. Чистоты мыслей уже не было здѣсь, чтобы гарантировать чистоту чувствъ, и соблазны нѣжности, очарованія лести обезоружили г-жу Крюднеръ", разсказываетъ опять галантерейный біографъ. Другими словами, въ это время у нея завязались нѣжныя отношенія съ французскимъ графомъ Фрежвиллемъ. Ей нужно было ѣхать въ Копенгагенъ, но она осталась въ Парижѣ, пока должна была покинуть его по необходимости. Произошло извѣстное бѣгство короля. Г-жа Крюднеръ была знакома съ г-жей Корфъ, которая отдала свой паспортъ для путешествія королевской семьѣ {Eynard, I, 48. "Р. Архивъ" напечаталъ недавно нѣкоторыя подробности объ этой г-жѣ Корфъ.}, и когда король былъ остановленъ и возвращенъ въ Парижъ, г-жа Крюднеръ опасалась, что преслѣдованіе и подозрѣніе могутъ пасть и на нее. Вмѣстѣ съ тѣмъ Фрежвилля потребовали въ его полкъ. Г-жа Крюднеръ выѣхала изъ Парижа, и графъ, сопровождавшій ее, эмигрировалъ переодѣвшись лакеемъ. Когда она встрѣтилась съ мужемъ, онъ былъ опечаленъ этой исторіей, но предоставилъ ей отправиться жъ роднымъ въ Ригу. Фрежвилль разстался съ ней въ Берлинѣ.
   Г-жа Крюднеръ, конечно, скучала; она искала утѣшенія въ религіозныхъ размышленіяхъ, въ уединеніи и развлекалась чувствительными мечтаніями. Она вознамѣрилась впредь жить для своихъ дѣтей и "украсить жизнь" своего мужа; въ тоже время въ письмахъ къ своему другу, г-жѣ Арманъ (прежней гувернанткѣ ея падчерицы), жившей въ Швейцаріи, она мечтала о томъ, какъ онѣ поселятся вмѣстѣ, въ простой сельской обстановкѣ, будутъ "трудиться какъ поселянки, дѣлать добро, съ самоотверженіемъ переносить тягости жизни, и всегда благословлять благодѣтельнаго Творца природы за то, что онъ имъ пошлетъ" (1792).
   Въ 1792 Крюднеры жили въ одно время въ Петербургѣ, но кровь; они имѣли конечно общихъ знакомыхъ. Однажды г-жа Крюднеръ услышала, что мужъ ея, дѣла котораго были разстроены, очень озабоченъ тѣмъ, чтобы возвратить ей ея приданое. "На другой же день она отправилась къ нему и между ними произошло трогательное примиреніе. "Желаніе загладить свою ошибку, сожалѣніе, что она разлучена съ сыномъ (который жилъ у отца), имѣли большую долю въ рѣшеніи г-жи Крюднеръ возвратиться въ семью, но мы не удивимся, если ея самолюбіе находило нѣкоторое удовлетвореніе въ благородномъ порывѣ, который побудилъ ее признать свою ошибку", -- такъ говоритъ даже ея почитатель. По прежнія отношенія все-таки не могли возвратиться; г-жа Крюднеръ отказывалась появиться въ Копенгагенѣ, и дѣло ограничилось тѣмъ, что они вмѣстѣ доѣхали до Берлина и нѣсколько времени остались тамъ, затѣмъ г-жа Крюднеръ начала свою прежнюю жизнь. "Когда здоровье ея поправилось, потребность въ сильныхъ ощущеніяхъ, свѣтъ и рядъ его нравственныхъ немощей снова взяли всю свою силу надъ г-жей Крюднеръ". Она странствовала по равнымъ мѣстамъ Германіи, въ концѣ 1794 вернулась опять въ свое помѣстье въ Лифляндіи, доставшееся ей по смерти ея отца, гдѣ между прочимъ пробовала филантропію съ своими крестьянами, потомъ снова отправилась на границу, и снова забывъ свои благоразумные планы уединенной добродѣтельной жизни, вела въ Швейцаріи прежнюю свѣтскую разсѣянную жизнь, наконецъ встрѣтилась опять съ мужемъ и опять приняла благое рѣшеніе возвратиться въ домашнимъ пенатамъ. Баронъ Крюднеръ былъ тогда (около 1800) посланникомъ въ Берлинѣ.
   Но она мало принесла спокойствія и пользы въ домашнюю и оффиціальную жизнь барона Крюднера. По своему положенію онъ долженъ былъ вести извѣстную открытую жизнь, и г-жа Крюднеръ прежде всего должна была бы понять это, если она сколько-нибудь хотѣла "удовлетворить требованіямъ своего положенія". Но оффиціальные пріемы и визиты, представленія во двору наскучили ей, и она своими капризами и причудами безпрестанно ставила мужа въ самыя неловкія положенія. Въ письмахъ къ своей пріятельницѣ, г-жѣ Арманъ, она жалуется на свою бѣдственную жизнь: "Vous savez combien la gêne m'est funeste. Je regretterai toujours l'étât le plue médiocre.... an brillant esclavage des cours.... J'ai eu des moments affreux et de poignante regrets d'avoir assujetti ma vie à un semblable supplice, mais la religion m'а selle а séché les larmes amères que je versais en secret: elle m'а présenté le charme secret des sacrifices pénibles" и проч. Но на дѣлѣ происходило совсѣмъ не то. "У себя дома она бывала иногда увлекательна, -- разсказываетъ біографъ, -- на дипломатическихъ обѣдахъ она раскрывала всю грацію своего ума. Ея оригинальный разговоръ, полный удачнымъ остроуміемъ и находчивостью, возбуждалъ общій интересъ; но едва мужъ ея усаживался за игру, она вознаграждала себя за любезность, ложилась на софу и вполнѣ отдавалась дурному расположенію духа, которое производили въ ней скучный для нея Берлинъ и его жители. Это неблагоразумное поведеніе справедливо имъ не нравилось, на нерасположеніе они отвѣчали тѣмъ же, и это не было особенно полезно для дѣлъ посольства".
   Иными словами, она несносно капризничала, и ея религія, на которую она ссылалась, была совершенно плоха и ни отъ чего ее не спасала: она была избалована, и прежняя жизнь конечно мало способна была воспитать ее для "тяжкихъ жертвъ", которыми она хвалилась и которыхъ совсѣмъ не приносила.
   Дурное расположеніе духа начинало усиливаться и тѣмъ, что время оказывало свое дѣйствіе на ея красоту. "Ей хотѣлось бы остаться молодой, и съ этой цѣлью она изобрѣтала моды болѣе оригинальныя и странныя чѣмъ красивыя и граціозныя, которыя всѣмъ бросались въ глаза, не нравясь никому. Не умѣя довольствоваться тѣмъ, чтобы быть доброй, умной и любезной женщиной, она искала утѣшеній въ прошедшемъ, столь исполненномъ для нея прелестью и сожалѣніями, и любила окружать себя людьми, которые могли напоминать ей это прошедшее" etc. Она все еще имѣла поклонниковъ, но потеряла уже прежнюю "простоту и тонкость вкуса", которыя отличали ее десять лѣтъ назадъ. Все это конечно не способствовало мирному расположенію духа и домашнему счастію. Но г-жѣ Крюднеръ казалось, что она чрезвычайно помогла своему мужу даже въ дипломатическихъ дѣлахъ. Въ это время баронъ Крюднеръ очутился однажды въ весьма затруднительномъ положеніи: императоръ Павелъ внезапно прислалъ ему повелѣніе объявить немедля Пруссіи войну. Повелѣніе получено было какъ разъ во время бала, который давало русское посольство и гдѣ былъ самъ король. Крюднеръ затруднился исполнить повелѣніе, совершенно противорѣчившее его собственнымъ понятіямъ о положеніи вещей, и рѣшился не исполнить сто на свой рискъ -- объяснивши императору всѣ свои основанія. Нѣсколько времени онъ провелъ въ мучительной неизвѣстности, пока наконецъ пришелъ отвѣтъ изъ Петербурга; оказалось, что императоръ одумался; онъ остался доволенъ поступкомъ Крюднера и осыпалъ его наградами. Понятно, что баронъ Крюднеръ держалъ это дѣло въ величайшей тайнѣ, и по дипломатическимъ, и чисто личнымъ причинамъ, -- онъ разсказалъ своей дочери эту исторію только по смерти Павла.
   Г-жа Крюднеръ "была такъ ослѣплена на свой счетъ -- говоритъ біографъ -- что когда милости полились на ея мужа, она съ непонятнымъ тщеславіемъ воображала, что она не била чужда этому благополучію". Она писала въ это время своей пріятельницѣ: "сказать ли вамъ -- въ смиреніи моего сердца, потому что, вы знаете, у меня нѣтъ гордости, и можетъ я имѣть ее христіанинъ?-- я думаю, что Богъ хотѣлъ благословить моего мужа съ тѣхъ поръ, какъ я вернулась къ нему. Онъ осыпанъ всевозможными" милостями и наградами. Почему не подумать, что благочестивое сердце, которое съ простодушіемъ и вѣрой проситъ небо содѣйствовать счастію другого, не достигаетъ этого?"
   Г-жа Крюднеръ за это время еще далеко не была тѣмъ, чѣмъ она стала послѣ; но въ чертахъ ея характера, въ ея манерахъ, и привычкахъ отчасти уже проглядываютъ черты, крайнее развитіе которыхъ составило ея физіономію впослѣдствіи. Она уже въ это время обращается въ религіи, но эти обращенія были очень странны; ея религія слишкомъ близко стоитъ къ ея свѣтской жизни и ея домашнимъ дѣдамъ: она слишкомъ легко усматриваетъ дѣйствіе молитвы въ чинахъ и орденахъ своего мужа и въ устройствѣ ея личныхъ дѣлъ. Она уже съ этого времени рекомендуетъ своей пріятельницѣ: "Ah, remerciez le Ciel de m'avoir donné de la religion", и ей кажется, что Провидѣніе въ особенности слѣдитъ за ней и именно ею интересуете!
   Эта ея религія и добродѣтель не помѣшали ей опять бросать мужа, которому ея присутствіе по ея мнѣнію приносило такія благословенія неба. Она отправилась на воды въ Теплицъ, гдѣ проводила время въ свѣтскихъ развлеченіяхъ. Когда сезонъ кончился, она -- вмѣсто Берлина, куда ждалъ ее Крюднеръ,-- отправилась въ Швейцарію: правда, она хотѣла спроситься его мнѣнія, но потомъ не нашла нужнымъ ждать его отвѣта. Она получила этотъ отвѣтъ, когда была уже въ Швейцаріи: Крюднеръ серьезно огорчался новой разлукой и не столько за себя, сколько за дѣтей, которымъ приходилось жить врозь; онъ желалъ, чтобы она прислала дѣтей въ Берлинъ; его старшую дочь (отъ первой жены) г-жа Крюднеръ увезла съ собой.
   Въ Швейцаріи она проводила время въ обществѣ г-жи Сталь и имѣла нѣкоторый успѣхъ въ этомъ кружкѣ: ея свѣтская находчивость и подвижной умъ совершенно подходили въ характеру этой котеріи, гдѣ сохранялись вкусы старыхъ салоновъ прошлаго столѣтія. Г-жа Крюднеръ не могла конечно равняться съ г-жей Сталь своими литературными свѣдѣніями, которыя были гораздо ограниченнѣе; но она нашла здѣсь новый интересъ, который потомъ завелъ и ее въ литературу. Изъ Швейцаріи она переѣхала въ Парижъ. Здѣсь таже г-жа Сталь познакомила ее съ Шатобріаномъ, который сталъ частымъ ея посѣтителемъ. Шатобріанъ былъ моднымъ человѣкомъ въ то время: именно тогда появился "Духъ христіанства", произведшій такое сильное впечатлѣніе; г-жа Крюднеръ была очень польщена тѣмъ, что Шатобріанъ далъ ей первый экземпляръ своей книги, за нѣсколько дней до ея выхода въ свѣтъ.
   Свѣтская жизнь продолжалась по прежнему. "Ея салонъ -- разсказываетъ біографъ -- часто посѣщали нѣсколько избранныхъ друзей, но часто также и свѣтскіе люди, единственной рекомендаціей которыхъ были внѣшнія качества.... Г-жа Крюднеръ, уступая влеченіямъ сердца, вновь отдалась преходящимъ удовольствіямъ свѣта. Это сердце, которое такъ часто разочаровывалось обманчивыми свѣтскими привязанностями, почувствовало, что въ немъ, изъ самыхъ обломковъ его жизни, пробуждается та потребность любить, привязаться и страдать, которую она считала утихшей", и т. д.
   Въ Парижѣ она узнала о смерти барона Крюднера (въ іюнѣ 1802); она все еще собиралась выбрать время -- "усладить его жизнь, облегчить бремя лѣтъ своей нѣжностью, заставить его забыть долгое одиночество, въ которомъ онъ жилъ"; по словамъ біографа, это было ея мечтой,-- которую она однако не торопилась исполнить. Эта смерть должна была напомнить ей много несправедливостей и ошибокъ, ею сдѣланныхъ, -- но кажется впечатлѣніе скоро изгладилось.
   

II.
Литературные труды.-- "Валерія".

   Г-жа Крюднеръ возъимѣла литературныя наклонности еще до 1800; однажды при ней хвалили извѣстныя "максимы" ЛаРошфуко, она замѣтила, что нѣтъ ничего легче какъ составлять подобныя изреченія, и стала импровизировать ихъ. Эти "максимы" составили цѣлую тетрадь, которая и была нѣсколько разъ издана подъ заглавіемъ: "Pensées d'une Dame Etrangère" или "Pensées inédites de Madame de Krûdener". Въ тоже время, кажется еще въ Берлинѣ, она задумала и начала писать романъ, который сталъ потомъ ея главнымъ нравомъ на литературную извѣстность ("Валерія"). Эти вкусы ея развились въ особенности въ то время, когда она свела знакомство съ литературными знаменитостями какъ г-жа Сталь, Шатобріанъ и др. Она ревностно принялась писать: до окончанія Валеріи она уже написала пьесы "Eliza", "Alexis" и "La Cabane de Lataniers". Это были пасторали во вкусѣ Бернардена де Сенъ-Пьера, въ томъ сантиментальномъ вкусѣ, который особенно легко поддался подражанію и для котораго легкой фразы и нѣсколько воображенія стало потомъ совершенно достаточно. Нѣкоторые изъ ея друзей подшучивали надъ ея исторіями, въ которыхъ она гонялась за внѣшней эффектностью и звонкой фразой. По крайней мѣрѣ она оставила "Cabane des Lataniers" и стала отдѣлывать "Валерію".
   Жизнь г-жи Крюднеръ до сихъ поръ представляла не много содержанія, и трудно было бы предполагать, чтобы она имѣла многое сказать въ тѣхъ произведеніяхъ, какія она приготовляла. Самъ пристрастный къ ней біографъ объясняетъ ея литературныя побужденія такимъ образомъ:
   "Несмотря на то, что попеченія ея доктора возвратили ей здоровье и свѣжесть, она знала, что уже не долго сохранится привлекательность молодости (ей было около 38 лѣтъ) и она хотѣла пріобрѣсти себѣ болѣе прочныя преимущества, сдѣлавши себѣ имя въ литературѣ. Съ этой цѣлью "Валерія" была подвергнута критикѣ многихъ людей со вкусомъ, была старательно пересмотрѣна и исправлена" и т. д. Такимъ образомъ, побужденіемъ ея было не внутренняя потребность высказаться, а чистое самолюбіе, желаніе какимъ-нибудь образомъ играть въ обществѣ роль, которая прежде основывалась исключительно на ея свѣтскихъ достоинствахъ, начинавшихъ теперь измѣнять ей. Мы упоминали, какъ это самолюбіе должно было еще болѣе возбуждаться въ кружкѣ литературныхъ знаменитостей, которыхъ она видѣла въ Парижѣ.
   Авторское самолюбіе есть слишкомъ обыкновенная вещь, чтобы изъ него можно было сдѣлать особый упрекѣ; оно можетъ соединяться съ дѣйствительнымъ талантомъ и не мѣшать глубинѣ и достоинству самыхъ произведеній; первымъ и главнымъ основаніемъ для сужденія о писателѣ все-таки должны оставаться самыя произведенія. Но въ настоящемъ случаѣ это самолюбіе дѣйствовало особенно рѣзво. Г-жа Крюднеръ была конечно убѣждена, что "у нея нѣтъ гордости" -- "да и можетъ ли она быть у христіанина?" -- но въ этихъ литературныхъ затѣяхъ ея самолюбіе принимало такіе размѣры, что его кажется нельзя не принять въ соображеніе и при оцѣнкѣ самыхъ произведеній.
   Слѣдующія ниже подробности передаетъ самъ ея поклоннику Эйнаръ, который не скрываетъ ихъ -- для того, чтобы показать впослѣдствіи, что это тщеславіе г-жи Крюднеръ, какъ и другіе ея недостатки были потомъ блистательно искуплены ея религіозными подвигами. Мы увидимъ дальше, насколько г-жа Крюднеръ впослѣдствіи была свободна отъ тщеславія, и здѣсь пока замѣтимъ, что, напротивъ, это качество г-жи Крюднеръ принадлежало не только ея грѣховному періоду, какъ думаетъ Эйнаръ, но и всей дальнѣйшей ея дѣятельности: оно было принадлежностью всего ея характера.
   Исправляя и обдѣлывая всячески свой романъ, г-жа Крюднеръ -- разсказываетъ біографъ -- "не упускала изъ виду, что успѣхъ имѣетъ другіе элементы кромѣ достоинства произведенія, а она слишкомъ желала успѣха, и потому желала обезпечить его всѣми возможными средствами. Не имѣя возможности эксплуатировать, такъ какъ ей хотѣлось, въ пользу своего авторскаго самолюбія свои безчисленныя знакомства и своихъ друзей, старыхъ и новыхъ, она выбрала изъ ихъ числа преданныхъ восхвалителей (prôneurs) и патроновъ, которые должны были помогать ей своимъ усердіемъ.... Г-жа Крюднеръ поняла, что для того, чтобы имѣть успѣхъ, надо быть въ Парижѣ (она жила въ это время въ Ліонѣ, гдѣ разсчитывала отдать выгодно замужъ свою падчерицу), и пылала нетерпѣніемъ возвратиться туда; но она хотѣла, чтобъ ее звали, желали, ожидали туда, и потому лущено было въ ходъ все, чтобы создать въ парижскомъ обществѣ эту потребность въ ея лицѣ или по крайней мѣрѣ заставить думать, что эта потребность существуетъ"....
   Для этого дѣлается между прочимъ слѣдующее. Она поручаетъ одному изъ своихъ друзей въ Парижѣ заказать кому-либо, хорошо владѣющему стихомъ, написать посланіе въ
   "Сидонія" было имя героини въ ея "Cabane des Lataniers", которое она дѣлала своимъ псевдонимомъ. Эти стихи надо было помѣстить въ газетѣ (заплативъ за это сколько нужно), чтобы заинтересовать публику личностью, къ которой обращалось бы посланіе. Самое посланіе должно было конечно соотвѣтствовать дѣли: это должны были быть восторженныя обращенія къ Сидоніи, панегирикъ ея талантамъ, патетическіе призывы и т. п. Напримѣръ:
   "Въ этихъ стихахъ -- пишетъ г-жа Крюднеръ своему довѣренному другу, -- которые, разумѣется само собою, должны быть въ лучшемъ вкусѣ, будетъ простое заглавіе: къ Сидоніи. Ей надо сказать: зачѣмъ ты остаешься въ провинціи, зачѣмъ уединеніе похищаетъ у насъ твою увлекательность (les grâces), твой умъ? Твои успѣхи не зовутъ ли тебя въ Парижъ? Твоя грація, твои таланты возбудятъ тамъ то удивленіе, какого они заслуживаютъ.... Намъ изображали твой очаровательный танецъ, но кто можетъ изобразить то, что обращаетъ на себя вниманіе", и проч.
   "Очаровательный танецъ", о которомъ здѣсь упоминается какъ о принадлежности г-жи Крюднеръ, есть какой-то особенный драматическій танецъ съ шалью (la danee du schall), кажется польскій, въ которомъ г-жа Крюднеръ производила большой эффектъ своимъ искусствомъ. Этотъ танецъ г-жа Сталь заставляетъ танцовать свою Дельфину, и подлинникомъ ея была въ этомъ случаѣ г-жа Крюднеръ.
   Г-жа Крюднеръ добивается, чтобы ей написалъ стишки Делиль, чтобы написалъ Дюси, и т. п., печатаетъ сама заказныя посланія своего друга, разсчитываетъ на Шатобріана, на Сенъ-Пьера, которые будутъ хвалить ея романъ и т. п. Правда, г-жа Крюднеръ прибавляла въ оправданіе: "le monde est si bête! C'est ce charlatanisme qui met en évidence, et qui fiait aussi qu'on peut servir ses amis" -- это послѣднее сказано къ тому, что въ поощреніе своего друга, исполнявшаго эти ея порученія, она неумѣренно восхваляетъ его собственные таланты (это былъ докторъ, не имѣвшій достаточно практики) и обѣщаетъ ему въ перспективѣ, что будетъ устроивать, черезъ множество своихъ знакомыхъ, его собственную репутацію. По, какъ бы то ни было, это было дѣйствительное шарлатанство: она положила на него-столько усилій, что оно совершенно переходитъ границы позволительной шалости. Г-жа Крюднеръ потомъ серьезно считаетъ за собой репутацію и славу, пріобрѣтенныя такими путями. Описывая г-жѣ Арманъ свои успѣхи, добываемые этими средствами, г-жа Крюднеръ находитъ возможнымъ писать ей такъ..... "On s'arrache un mot de moi comme une faveur; on ne parle que de ma réputation d'esprit, de bonté, de moeurs. C'est mille fois plus que je ne mérite, mais la Providence se plait à accabler ses enfans, même des bienfaits qu'ils ne méritent pas". Она какъ будто сама начинаетъ вѣрить въ свой собственный обманъ или слишкомъ нагло имъ пользуется.
   "Валерія" наконецъ вышла въ декабрѣ 1803 (съ 1804 г. на заглавіи {Новое изданіе въ коллекція Шарпантье: Valérie, par madame de Krüdener, avec une notice de М. Sainte-Beuve. Paris 1855.}). Интересъ къ ней дѣйствительно былъ возбужденъ; въ то время какъ шли толки о романѣ въ литературѣ и въ салонахъ, г-жа Крюднеръ придумала еще манёвръ: она отправилась по незнакомымъ магазинамъ спрашивать шляпъ, гирляндъ, лентъ и т. п. à la Valérie, которыхъ не существовало, и требовала ихъ съ такой настойчивостью, что предупредительные купцы и модистки наконецъ подавали ей что-нибудь, что и получало это имя; гдѣ не догадывались этого сдѣлать, она изъявляла сожалѣніе, что они не знаютъ моднаго романа и не имѣютъ послѣднихъ модныхъ вещей, и т. п.
   Это была эпоха бюллетеней арміи -- замѣчалъ біографъ; -- "въ это время баронъ Порталъ полагалъ основаніе своей большой медицинской репутаціи, посылая людей отыскивать себя въ первыхъ салонахъ Парижа, отъ имени самыхъ знатныхъ паціентовъ, которые на дѣлѣ вовсе не требовали его услугъ". Нѣсколько позже, тотъ же способъ примѣнялъ извѣстный Бобъ Сойеръ у Диккенса. Этотъ способъ систематически приняла и г-жа Крюднеръ.
   Біографъ замѣчаетъ, что г-жа Крюднеръ, принимая комплименты объ успѣхѣ своего романа, внутренно смѣялась. Можетъ быть; но въ это самое время она писала г-жѣ Арманъ строки, приведенныя нами выше, и еще слѣдующія:
   "Le succès de Valérie est complet et inouï.... Oui, mon ami, le ciel (!!) а voulu que ces idées, que cette morale plu" pure se répandissent en France où ces idées sont moins connues"(!!).
   Читатель замѣтитъ, въ какую странную связь г-жа Крюднеръ уже съ этой поры вообще ставитъ "небо" и "провидѣніе" съ своими фантазіями и съ своимъ шарлатанствомъ....! 7'' Какія же были эти идеи, мало извѣстныя Франціи, которыя г-жа Крюднеръ проповѣдовала ей въ своемъ романѣ?
   Мы сказали прежде, что "Валерія" отчасти основана была на дѣйствительномъ событіи. Это была та страсть, которую г-жа Крюднеръ возбудила въ первые годы замужества въ скромномъ молодомъ человѣкѣ, секретарѣ посольства; мы упоминали, что онъ скрывалъ свою любовь до послѣдней возможности, наконецъ покинулъ домъ Крюднера, гдѣ былъ дружески принятъ, и въ заключеніе открылъ свои чувства -- мужу. Въ романѣ повторены всѣ эти существенныя черты, и кромѣ того много другихъ подробностей. Героиня романа должна конечно представлять самого автора, и послѣ того, что мы говорили о степени скромности, съ какой г-жа Крюднеръ пропагандировала свой романъ, естественно ожидать, что самое изображеніе героини представитъ не меньшую степень этой скромности. "Валерія" -- поразительная, небесная женщина, чистая до того, что будучи замужемъ и приготовляясь имѣть ребенка, она совершенно не понимаетъ бурной страсти молодого Гюстава, который изнываетъ у нея на глазахъ -- неизвѣстно сколько времени, по повидимому года два. Развитіе этой страсти и составляетъ въ сущности содержаніе романа. Развязка -- придуманная: герой, покинувши красавицу, умираетъ отъ любви и она только тогда узнаетъ о томъ, что была причиной его смерти. Дѣйствіе происходитъ въ Венеціи и обстановка безъ сомнѣнія та самая, въ какой жила здѣсь сама г-жа Крюднеръ. "Мѣстный колоритъ" сохраненъ до того, что Валерія также танцуетъ упомянутый "танецъ съ шалью", который описывается какъ нѣчто безпримѣрно прелестное. Замѣтимъ, что г-жа Крюднеръ нисколько не молчала объ автобіографическомъ значеніи своего романа.
   Г-жѣ Крюднеръ казалось, и она говорила другимъ, что своимъ романомъ она распространяетъ во Франціи идеи, мало тамъ извѣстныя. Въ письмѣ къ одному изъ своихъ французскихъ друзей она говоритъ такимъ образомъ: "то, что есть хорошаго въ Валеріи, принадлежитъ религіознымъ чувствамъ, которыя дало мнѣ небо и которымъ оно хотѣло покровительствовать, внушая любовь къ этимъ чувствамъ". Она проводитъ параллель между "Валеріей" и "Дельфиной" (другими словами -- между собою и г-жею Сталь) и находитъ, что мораль ея романа выше и лучше. Но успѣху "Валеріи" она видитъ, что "благочестіе, любовь чистая и преодолѣваемая, трогательныя привязанности и все, что относится въ деликатности чувства и добродѣтели, производитъ во Франціи больше впечатлѣнія, чѣмъ гдѣ бы то ни было въ другомъ мѣстѣ" и т. п. Однимъ словомъ, г-жа Крюднеръ желала поучать, давать людямъ уроки. Автобіографически, какъ мы видѣли, это не совсѣмъ ей подходило.
   Роль моралиста слишкомъ скоро смѣнила у нея другую, прежнюю роль, и перечитывая романъ теперь, нельзя кажется не замѣтить скорости этого перехода. "Валерія" не разъ вызывала одобрительные отзывы критиковъ, не только въ прежнія, но и въ новѣйшія времена. Въ ней дѣйствительно надо признать извѣстный талантъ; романъ написанъ легко и свободно, но искать въ немъ какой-нибудь глубины было бы странно. "Валерію" сравнивали съ "Бартеромъ", напр. Сенъ-Бёвъ; но сравненіе едва ли умѣстно даже по степени самостоятельности. "Валерія" съ одной стороны навѣяна сантиментальными вліяніями времени, которыя давали уже готовое выраженіе для тѣхъ "идей", какія хотѣла проповѣдовать писательница; съ другой стороны личные элементы, внесенные въ романъ, способны развѣ отталкивать, а не привлекать читателя. Г-жа Крюднеръ относилась въ Валеріи такимъ же способомъ, какимъ относилась къ Сидоніи: тотъ же червь самолюбіи грызъ ее и здѣсь, и мы думаемъ, что "благочестіе, религіозныя чувства", который г-жа Крюднеръ восхваляетъ какъ достоинство своего произведенія, отчасти придуманы послѣ, а въ замѣнъ того въ процессѣ творчества носились скорѣе другія стремленія ея характера. Однимъ изъ такихъ стремленій было нарисовать портретъ очаровательной Валеріи, къ которой г-жа Крюднеръ чувствовала нѣжнѣйшую любовь: ma chérissime Valérie, называетъ она ее въ письмахъ къ своимъ друзьямъ,-- въ ней она видѣла самое себя. Далѣе, эта Валерія -- нѣжное, чистое, незлобивое, граціозное существо -- способна была возбуждать самыя нѣжно-волканическія страсти. Изображеніе этой страсти, сначала тихой и возникающей, потомъ бушующей въ сердцѣ чувствительнаго Гюстава, и умирающей только вмѣстѣ съ нимъ, составляетъ всю сущность романа: Гюставъ конечно обнаруживаетъ "добродѣтель", но эта добродѣтель есть вмѣстѣ; съ тѣмъ любовное жертвоприношеніе самого себя въ честь этой Валеріи, -- правда прискорбное, но все-таки лестное для героини. Романъ идетъ въ письмахъ, почти исключительно адресуемыхъ Гюставомъ своему другу; и этотъ дневникъ представляетъ въ сущности длинную исторію любовнаго изныванія, о которой мудрено сказать, чтобы она была написана съ цѣлями "благочестія".
   Разсказываютъ, что когда однажды г-жа Крюднеръ говорила о "Валеріи", какъ эпизодѣ ея собственной жизни, ей возразили, что однако обожатель ея, сколько извѣстно, еще вовсе не умиралъ.-- "Тѣмъ хуже для него", отвѣчала она. Это была конечно шутка, но изъ-за нея проглядываетъ какъ будто настоящая досада, что обожатель ея такъ противорѣчилъ "Валеріи".
   

III.
Обращеніе.

   Насладившись до-сыта блестящимъ успѣхомъ "Валеріи", достигнутымъ какъ выше разсказано, г-жа Крюднеръ отправилась въ 1804 году въ Лифляндію; ей хотѣлось видѣться съ матерью и раздѣлить съ ней удовольствіе "своей знаменитости. Но дома она уже скоро стала скучать; мѣстное общество не удовлетворяло ея; -- "она напрасно старалась избѣжать скуки чтеніемъ и занятіями, разсказываетъ біографъ; вліяніе климата, отсутствіе соревнованія и недостатокъ симпатіи парализировали ее". Другими словами, ея новые вкусы были здѣсь неизвѣстны, литературой занимались гораздо меньше чѣмъ въ ея парижскомъ кружкѣ, и тщеславію не представлялось никакой сцены.
   Между тѣмъ въ ней готовилась перемѣна, которая рѣзко отдѣляетъ ея послѣдующую жизнь отъ прежней и выводитъ ее опять на совершенно новую дорогу. Біографъ съ особенной католической onction говоритъ объ ея обращеніи и о томъ полномъ переворотѣ, который оно произвело во всей жизни и характерѣ г-жи Крюднеръ. Мы видѣли, что она и прежде любила говорить о "небѣ" и "провидѣніи", которые, по ея мнѣнію, принимали объ ней и объ ея свѣтскихъ успѣхахъ такое близкое участіе. Біографъ вѣрно указываетъ это состояніе нравственно-религіознихъ понятій г-жи Крюднеръ: "Она пытается иногда возвыситься къ Богу, но скорѣе но внушеніямъ гордости, чѣмъ смиренія. Она пробуетъ замѣнить легкомысленныя удовольствія свѣта наслажденіями души, -- но только потому, что разочарованная и упавшая въ своихъ собственныхъ глазахъ, она надѣется въ этой перемѣнѣ найти больше счастія и больше достоинства. Словомъ, свѣтское тщеславіе, литературные успѣхи, опьянѣніе страстей, религіозная экзальтація были для нея только разными формами единственнаго культа, которому она посвящала всѣ свои способности и въ которомъ она была въ одно и тоже время храмомъ, поклонникомъ и идоломъ". Но теперь, говоритъ біографъ, все это перемѣнилось: благодать внезапно осѣнила г-жу Крюднеръ, и она нравственно возродилась; ея религіозность стала теперь истинной вѣрой, я жизнь ея стала постояннымъ стремленіемъ къ христіанской добродѣтели. Эта перемѣна была настоящимъ, полнымъ обращеніемъ и назидательнымъ примѣромъ божественнаго милосердія.
   Мы не будемъ предупреждать фактовъ своими заключеніями, но считаемъ не лишнимъ сдѣлать замѣчаніе, которое по нашему мнѣнію совершенно подтверждается дальнѣйшими дѣяніями г-жи Крюднеръ. Не споря вообще противъ возможности такого обращенія, какимъ біографъ считаетъ обращеніе г-жи Крюднеръ, мы думаемъ, что въ этомъ случаѣ оно не было такъ полно и рѣшительно что напротивъ, дальнѣйшая исторія г-жи Крюднеръ была въ значительной степени просто продолженіемъ той формы ея религіозности, какую біографъ характеризуетъ въ приведенныхъ выше словахъ. Въ г-жѣ Крюднеръ слишкомъ развито было личное тщеславіе, которымъ она обманывала нерѣдко и сама себя, она слишкомъ любила рисоваться и привыкла къ аффектаціи и самохвальной выставкѣ, -- чтобы эти свойства ея характера не высказались и въ новомъ направленіи ея суетливой жизни. Факты, сообщаемые тѣмъ же біографомъ, будутъ говорить сажи, и намъ кажется, они представятъ ту же двойственность, какую представляетъ ея жизнь и до сихъ поръ. Несправедливо было бы сказать, чтобы ея новая религіозность была однимъ чистымъ лицемѣріемъ. Что извѣстная доза лицемѣрія въ той или другой формѣ здѣсь была, это едва-ли сомнительно; но г-жа Крюднеръ тѣмъ и отличалась, что увлекалась и сама тѣми положеніями, какія она сама устроивала, восторгалась фразами, которыя говорила. Въ минуту полнаго энтузіазма, когда человѣкъ невидимому не можетъ думать о постороннемъ и весь уходитъ въ настроеніе минуты, она способна была думать объ эффектѣ; приготовивъ роль, могла войти въ нее до такой степени, что увлекалась сама, и тогда въ состояніи была дѣйствовать на другихъ. Роль, отнынѣ принятая ею на себя, была такова, что для нея требовалась постоянная экзальтація, и подъ конецъ, отъ долгой практики, эта экзальтація стала ея природой. Такъ, поддѣлавши, какъ фальшивую монету, успѣхъ своей "Валеріи", она потомъ сама искренно воображала, что этотъ успѣхъ былъ весь настоящій, и хвалилась имъ даже передъ тѣми, кто могъ внять его исторію. Точно также она думала, что вся ея религіозность была чистая и возвышенная.
   Г-жа Крюднеръ уже довольно давно, когда начинала входить въ лѣта, стала принимать то настроеніе, въ которомъ "обращеніе" становилось возможнымъ. Ей казалось, что уже въ "Валеріи" она только проповѣдуетъ религіозныя чувства и чистую мораль. Ей было уже за сорокъ лѣтъ, и наклонность поучать людей высшимъ истинамъ была уже предисловіемъ къ дальнѣйшей ея "миссіи". Когда дорога была проложена, нуженъ былъ только поводъ, особенный случай, чтобы эта дорога была выбрана окончательно.
   По разсказу біографа, этимъ поводомъ былъ слѣдующій случай. Однажды она смотрѣла въ окно и увидѣла одного изъ своихъ знакомыхъ, который шелъ мимо: онъ поклонился ей, потомъ зашатался и упалъ, пораженный апоплексіей у нея на глазахъ. Его подняли уже мертваго. "Это былъ одинъ изъ тѣхъ людей, которыхъ ея раздражающее кокетство (sa coquetterie agaèante) отличало въ толпѣ ея обожателей".
   Она была поражена этимъ случаемъ до страшнаго нервнаго разстройства. Ее преслѣдовалъ страхъ внезапной смерти и осужденія. Нѣсколько недѣль она была серьезно больна и впала въ меланхолію, изъ которой и вышла потомъ на путь религіозной экзальтаціи. Первое вліяніе въ этомъ смыслѣ произвелъ на нее одинъ рижскій башмачникъ. Когда онъ снималъ однажды у нея мѣрку, она была удивлена спокойнымъ и веселымъ выраженіемъ его лица; это такъ противорѣчило ея собственному настроенію, что она спросила его -- счастливъ ли онъ?-- "О, я счастливѣйшій изъ людей", отвѣчалъ тотъ. Отвѣтъ поразилъ ее, и на другой день она отправилась отыскивать его, чтобы узнать причину его счастья. Оказалось, что башмачникъ принадлежалъ къ общинѣ моравскихъ братьевъ: онъ изложилъ г-жѣ Крюднеръ свою простую вѣру, и говорилъ съ такимъ убѣжденіемъ о божественномъ милосердіи, что произвелъ на нее чрезвычайное впечатлѣніе, подѣйствовавшее тѣмъ сильнѣе, что въ словахъ геррнгутера мягкая, спокойная и любящая сторона религіи успокоивала и удаляла тотъ страхъ, подъ вліяніемъ котораго она до сихъ поръ оставалась.
   Такъ разсказываютъ ея первыя впечатлѣнія, содѣйствовавшія ея обращенію. Она познакомилась потомъ и съ другими геррнгутерами, которыхъ не мало было въ Ригѣ; всѣ они удивляли ее этимъ внутреннимъ удовлетвореніемъ, какое доставляла имъ непоколебимая вѣра. Она уже скоро переняла это чувство, ей казалось, что сама она точно также избавляется отъ всѣ" своихъ тревогъ, обращаясь къ своимъ религіознымъ созерцаніямъ и молитвѣ. Уже на первыхъ порахъ можно видѣть, каю ея прежнія представленія о Провидѣніи, обращающемъ на нее свои особенныя заботы, развиваются въ полный мистицизмъ, отличавшій ее впослѣдствіи,-- въ это странное, фамильярное отношеніе къ Богу. На первыхъ же порахъ она бросается въ прозелитизмъ, хочетъ обращать своихъ друзей и знакомыхъ, руководить ихъ на путяхъ къ блаженству, и немедленно извѣщаетъ г-жу Арманъ:
   "Chère Armand, vous n'avez pas d'idée du bonheur que me donne cette religion sainte et sublime: je vais comme un enfant m'éclairer, me consoler, me réjouir, me confier dans ce Sauveur bienfaisant. Quand j'ai des embarras, je le prie et il les dissipe; quand je suis mal jugée, je vais à lui, je pense comme il а souffert et il me console", и проч.
   Это ce Sauveur даетъ читателю понятіе о томъ, въ какое отношеніе она къ нему становилась.
   "Oh, mon amie!-- писала она къ той же г-жѣ Арманъ, si les hommes savaient quel bonheur on goûte dans la religion, comme ils fuiraient les soucis et les travaux que leur caüse la recherche des biens funestes!"
   Мы увидимъ дальше, какъ она относилась къ этимъ "злополучнымъ благамъ".
   Въ 1806 г. доктора послали ее въ Висбаденъ. Это было начало ея новой страннической жизни, которая на этотъ разъ посвящена была цѣлямъ религіознаго совершенствованія, а затѣмъ и пропаганды. Въ Кёнигсбергѣ она нашла прусскую королеву, знаменитую Луизу: -- г-жа Крюднеръ была извѣстна ей еще съ Берлина, но въ то время мало понравилась королевѣ, -- за то теперь г-жа Крюднеръ, въ своемъ благочестиво-филантропическомъ настроеніи, возбудила въ ней большую симпатію. Онѣ вмѣстѣ заботились о жертвахъ войны и посѣщали госпитали. Затѣмъ она посѣтила въ Саксоніи поселенія моравскихъ братьевъ, Клейнъ-Велькъ, Герригутъ, Бетельсдорфъ; завязала иного благочестивыхъ знакомствъ, поучалась сама и наставляла на истинный путь другихъ.
   Но въ особенности ей хотѣлось теперь познакомиться съ Юнгомъ-Штиллингомъ. Это былъ тогда первый авторитетъ въ мистической религіи, и г-жа Крюднеръ должна была учиться у него, чтобы довершить свое новое воспитаніе. Юнгъ-Штиллингъ, въ то время 68-лѣтній старикъ, жилъ въ Карлсруэ; его извѣстность въ качествѣ счастливаго глазного врача и въ качествѣ теософа привлекала къ. нему множество посѣтителей; г-жа Крюднеръ была имъ очарована и, чтобы вполнѣ воспользоваться его мистической опытностью, поселилась въ средѣ его семейства. Это было около 1808 г. Въ Карлсруэ вмѣстѣ съ тѣмъ она представилась ко двору маркграфини баденской, матери императрицы Елизаветы Алексѣевны; здѣсь встрѣтилась она также съ королевой Гортензіей и вообще продолжала связи съ высшей аристократіей, въ средѣ которой, она являлась теперь уже въ новой роли: ею интересовались какъ авторомъ "Валеріи", но рядомъ съ тѣмъ она заявляла и свои новѣйшія религіозно-филантропическія тенденціи. Изъ Карлсруэ она отправилась въ Вюртембергъ, но пребываніе ея здѣсь соединялось съ нѣкоторыми неудобствами: вюртембергская полиція уже въ это время подозрительно смотрѣла на ея дѣятельныя сношенія съ моравскими братьями и иными ея друзьями: ея письма читали на почтѣ, даже останавливали и жгли ихъ.
   Съ перваго знакомства г-жи Крюднеръ съ моравскими братьями, но особенно съ ея пребыванія въ домѣ Юнга-Штиллинга, она входитъ въ особый кругъ понятій и людей, которые въ большой мѣрѣ опредѣлили ея дальнѣйшій образъ мыслей и образъ дѣйствій. Этотъ новый міръ былъ міръ мистическаго піэтизма. Намъ уже не разъ случалось говорить о немъ; здѣсь мы укажемъ въ нѣсколькихъ словахъ эту новую его сторону, возъимѣвшую несомнѣнное вліяніе на исторію г-жи Крюднеръ. Одной изъ характеристическихъ личностей былъ здѣсь Юнгъ-Штиллингъ.
   Урожденецъ Вестфаліи, сынъ бѣднаго деревенскаго портного. Юнгъ-Штиллингъ (1740--1817) былъ однимъ изъ главнѣйшихъ представителей религіознаго народнаго движенія въ Германіи. Его родина и сосѣднія земли были мѣстомъ особеннаго религіознаго возбужденія, распространявшагося здѣсь въ самыхъ низшихъ классахъ народа. Въ своей автобіографіи и въ своемъ полу-историческомъ романѣ "Теобальдъ мечтатель",-- и то и другое было въ свое время переведено на русскій языкъ {"Жизнь Генриха Штиллинга, истинная повѣсть", пер. съ нѣм. 2 части. Спб. 1816; "Ѳеобальдъ или мечтатели, истинная повѣсть Генриха Штиллинга" (перев. Ѳ. Лубяновскаго). 4 части. М. 1819.},-- Шиллингъ самъ даетъ чрезвычайно оригинальную картину жизни, среди которой онъ выросъ и впослѣдствіи дѣйствовалъ. Піэтизмъ владѣлъ цѣлыми массами народа: здѣсь шла проповѣдь о возстановленіи чистаго христіанства; народные проповѣдники призывали своихъ слушателей строить новый Іерусалимъ и основывать тысячелѣтнее царство; крайне экзальтированный піэтизмъ, доходившій до вдохновеній и пророчествъ, смѣшивался съ суевѣріемъ, тайными знаніями и всякимъ шарлатанствомъ. Вдохновенные и пророки, расходясь съ "порядкомъ" и предержащими властями, навлекали на себя преслѣдованія, но встрѣчали и ревностно преданныхъ приверженцевъ, а также и покровителей. Ихъ убѣжищемъ сталъ Берлебургъ, откуда вышла извѣстная берлебургская библія, истолкованная въ мистическомъ смыслѣ и имѣвшая сильное дѣйствіе. Штиллингъ росъ среди вліяній этого движенія, зналъ его преданія и извѣстныя имена, и въ самой семьѣ окруженъ былъ стихіей религіозной и мистической мечтательности: его дядя искалъ квадратуры круга, одинъ дѣдъ имѣлъ видѣнія, другой былъ алхимистъ, отецъ водился съ благочестивыми людьми и съ приверженцами Якова Бема и Парацельза. Молодость Юнга-Штиллинга прошла въ борьбѣ съ нуждой и въ постоянно усиливавшемся піэтизмѣ. Неясныя стремленія не давали ему покою; онъ дѣлался школьнымъ и домашнимъ учителемъ, возвращался опять жъ ремеслу отца, бросалъ его и снова пускался странствовать: ему казалось, что ему предстоитъ иное, болѣе высокое поприще. Имъ овладѣла меланхолія. Однажды на прогулкѣ ему показалось, что какая-то неизвѣстная сила охватила вдругъ его душу, -- онъ былъ весь потрясенъ этой силой и почувствовалъ съ тѣхъ поръ неодолимое влеченіе жить и умереть для славы божіей и для любви въ ближнимъ. Онъ заключилъ съ Богомъ тѣсный союзъ, рѣшился вполнѣ предоставить себя божественному водительству и дѣлать только то, что будетъ непосредственно увязывать ему Провидѣніе. Съ тѣхъ поръ онъ понимаетъ свою жизнь не иначе, какъ исполненіе такихъ божественныхъ указаній: всѣ приключенія своей жизни, а ихъ было не мало, онъ считаетъ прямымъ дѣломъ Провидѣнія. Внѣшняя его біографія была то, что онъ, почти уже тридцати лѣтъ, поступилъ въ университетъ въ Страсбургѣ, гдѣ встрѣтился съ Гёте, который побудилъ его написать свою автобіографію, а впослѣдствіи и напечаталъ ее; лотомъ Штиллингъ занялся медициной, хотя не совсѣмъ удачно, наконецъ дѣятельнымъ образомъ выступилъ на литературное поприще съ назидательными книгами и романами, имѣвшими большой успѣхъ, который произвела его особенная мечтательная поэзія въ публикѣ, настроенной въ томъ же піэтистическомъ духѣ. Онъ написалъ также нѣсколько книгъ по сельскому хозяйству, лѣсоводству и т. п., которыя доставили ему профессуру камеральныхъ наукъ. Французская революція произвела на него самое тяжелое впечатлѣніе; онъ рѣшился всѣми силами противодѣйствовать невѣрію и проповѣдовать о Богѣ. Его сочиненія за этотъ періодъ времени, особенно ярко высказывавшія его идеи ("das Heinaweh" 1794 и "Schlüssel" къ нему 1797; "der graue Mann" 1795--1816, переведенныя у насъ потомъ Лабзинымъ подъ названіемъ "Угроза Свѣтовостокова"; "Scenen aus dem Geisterreiche" 1797), произвели большое впечатлѣніе и сдѣлали имя Штиллинга въ высшей степени популярнымъ въ кругахъ мистическаго и благочестиво-консервативнаго характера, отъ высшихъ и до низшихъ слоевъ общества. Въ 1803 году, герцогъ баденскій сдѣлалъ Штиллинга своимъ гофратомъ и призвалъ его въ Гейдельбергъ, чтобы онъ только продолжалъ свою борьбу противъ революціонныхъ идей; въ 1806 году, герцогъ призвалъ его въ Карлсруэ и оказывалъ ему самое дружеское расположеніе и покровительство. Штиллингъ сталъ важнымъ лицомъ, какъ защитникъ алтарей и престоловъ. Сочиненія его противъ революціоннаго духа принимали чѣмъ дальше, тѣмъ больше характеръ пророчествъ и духовидѣній, и къ тому времени, когда познакомилась съ нимъ г-жа Крюднеръ, эта новая точка зрѣнія въ немъ созрѣла совершенно: къ 1808 г. относится его "Theorie der Geisterkunde".
   Штиллингу не были неизвѣстны возраженія раціоналистовъ и скептиковъ, противъ которыхъ онъ уже издавна полемизировалъ; ему хотѣлось занять середину между крайностями вестфальскаго піэтизма и сомнѣніями раціоналистовъ, но природа и воспитаніе не дали ему занять этой середина. Чѣмъ данне, тѣмъ сильнѣе развивалась у негр фантастическая сторона его религіи. Онъ уже давно привыкъ считать, что каждый шагъ своей жизни онъ дѣлаетъ по чудеснымъ указаніямъ Провидѣнія: сила молитвы помогаетъ ему во всякой нуждѣ; въ каждомъ неожиданномъ поворотѣ своей судьбы, удачномъ или неудачномъ, онъ видитъ волю Промысла наградить или наказать его. Онъ стопъ въ личныхъ сношеніяхъ съ Богомъ и чувствуетъ личную привязанность во Христу; "Штиллингъ -- говоритъ Гервинусъ -- положительно ставилъ своего Бога на пробу относительно того положенія, что ни одинъ волосъ безъ его воли не можетъ погибнуть, и онъ выдерживаетъ пробу во множествѣ самыхъ удивительныхъ случаевъ". Понятно, къ какимъ насиліямъ надъ здравымъ смысломъ вело подобное понятіе о Провидѣніи, которое такимъ образомъ замѣшивалось во, всякія мелочи обыденной жизни и которому навязывались и ея счастливыя случайности и всякія послѣдствія собственныхъ ошибокъ и легкомыслія. При этомъ надо было, конечно, совершенно не видѣть дѣйствительной жизни и блуждать въ фантастическихъ объясненіяхъ того, что объяснялось самымъ простымъ образомъ.
   Къ этимъ взглядамъ легко примыкала и всякая иная фантастика. Довольно замѣтить нѣкоторыя черты ея, какія мы встрѣтимъ и въ его послѣдователяхъ. Таковы были его понятія о сношеніяхъ съ духами въ его "Theorie der Geisterkunde", гдѣ онъ съ мнимо-научными объясненіями-проповѣдуетъ тѣ самыя фантастическія представленія, которыя ставили эту мистическую литературу Шиллинговъ, Лафатеровъ, Сенъ-Мартеновъ и т. д. на одинъ уровень съ простымъ народнымъ суевѣріемъ -- ихъ различала только форма выраженія, болѣе литературная и приглаженная на одной сторонѣ и болѣе грубая и нескладная съ другой. И дѣйствительно, суевѣріе образованнаго класса, который учился теперь у Штиллинга, начало восторгаться проявленіями простонароднаго невѣжественнаго предразсудка.
   Наконецъ, Штиллингъ, вслѣдствіе своихъ непосредственный связей съ божествомъ и вѣря въ дѣйствіе и внушенія духовъ, сталъ говорить пророческимъ тономъ и предсказывать второе пришествіе. По общему вкусу мистическихъ "піетистовъ, онъ съ особеннымъ пристрастіемъ останавливался въ Библіи на таинственномъ, туманно-поразительномъ и пророческомъ. Онъ написалъ свои толкованія на Апокалипсисъ {По свидѣтельству г. Сушкова, эти толкованія, въ нѣкоторыхъ частяхъ, находилъ замѣчательными и митрополитъ московскій Филаретъ, какъ въ прежнюю, такъ и въ позднѣйшую пору своей жизни.} -- въ "Побѣдной повѣсти" и предсказывалъ о близкомъ пришествіи "тысячелѣтняго царства", прореченнаго въ Апокалипсисѣ, поддерживая мнѣніе нѣмецкаго теолога XVIII-го столѣтія, Бенгеля, который назначалъ и самый годъ (1836), когда должно было совершиться это великое событіе. Замѣтимъ здѣсь кстати, что это ожиданіе тысячелѣтняго царства и второго пришествія (такъ-называемый хиліазмъ), весьма распространенное въ первые вѣка христіанства, и потомъ имѣвшее нерѣдко своихъ приверженцевъ, съ особенной силой возродилось опять во времена реформаціи. Хиліасты были между чешскими гусситами; въ нѣмецкой реформаціи знаменитъ хиліастъ Ѳома Мюнцеръ; затѣмъ въ XVII-мъ и XVIII-мъ стол. вѣра въ близкое тысячелѣтнее царство одушевляла нѣмецкихъ піэтистовъ, "вдохновенныхъ" и "пробужденныхъ", которые пробовали даже основать Новый Іерусалимъ. Для Юнга-Штиллинга, хотя онъ и желалъ отнестись критически къ вестфальскому народному піэтизму, вѣра въ близость тысячелѣтняго царства осталась догматомъ: эта вѣра увлекла вскорѣ и народныя массы въ южной Германіи и подвергла страшнымъ бѣдствіямъ цѣлыя тысячи людей, отправившихся искать этого царства на горѣ Араратѣ.
   Возвратимся къ г-жѣ Крюднеръ. Біографъ ея разсказываетъ, что въ то время, когда она поселилась въ Карлсруэ, ея благочестіе было простое, ясное и дѣятельное, т. е. практическое и свободное отъ мистики, но что потомъ -- "она полюбила и поняла многія изъ тѣхъ особенныхъ идей, которыя были предметомъ ея разговоровъ съ Юнгомъ-Штиллингомъ. Она предчувствовала ихъ, и явилась въ Карлсруэ только за тѣмъ, чтобы познакомиться съ ученіями этого спиритуализма, привлекательнаго тѣмъ болѣе, что онъ отвѣчаетъ нашей чувствительности и нашему желанію проникнуть въ тайны божественной любви. Юнгъ Штиллингъ открылъ ей перспективу небесныхъ горизонтовъ (sic) и простеръ передъ ея глазами область безконечнаго, говоря ей объ отношеніяхъ этого міра съ невидимымъ твореніемъ". Другими словами, онъ преподалъ ей свои идеи духовидѣнія, предвѣщанія о второмъ пришествіи и т. п.; она перенимала все это очень успѣшно и вскорѣ сама начала прилагать къ дѣлу.
   Въ этихъ сношеніяхъ съ Юнгомъ-Штиллингомъ, безпокойныя стремленія г-жи Крюднеръ принимаютъ тотъ сомнительный и странный характеръ самозваннаго посланничества и предвѣщательства, какой отличаетъ всю ея остальную жизнь. Біографъ ея не находитъ здѣсь, впрочемъ, ничего сомнительнаго, и даже беретъ мистику, или по французскому выраженію "иллюминизмъ", подъ свою защиту; видитъ въ немъ высшую, не многимъ доступную, степень благочестія, возстаетъ только противъ "злоупотребленій и крайностей" иллюминизма, противъ людей, которые пользовались иллюминизмомъ для удовлетворенія "грязнаго честолюбія или святотатственнаго любопытства", и (исключивъ нѣкоторыя частныя слабости) отдаетъ великое уваженіе Сведенборгу, Юнгу-Штиллингу, Сенъ-Мартену. Дѣйствительно, была разница между этими мечтателями и наглыми шарлатанами, которые одѣвались въ ихъ костюмъ; -- но если мы предоставимъ имъ полную свободу убѣжденія, составляющаго дѣло личной совѣсти, и признаемъ ихъ искренность, едва ли можно считать ее достаточнымъ оправданіемъ ихъ общественной роли: какъ скоро они вмѣшиваются въ общественную жизнь и вдаются въ пропаганду, -- они отвѣчаютъ за ея содержаніе и тенденціи. Въ этомъ смыслѣ Юнгъ-Штиллингъ и его школа не находятъ себѣ оправданія. Въ виду скептическихъ противниковъ Юнгъ-Штиллингъ чувствовалъ, что его мистическая профессія нуждается въ защитѣ и оправданіи, и защищалъ ее такимъ образомъ: "Почему -- спрашиваетъ онъ -- вы считаете великимъ геніемъ человѣка, душа котораго блуждаетъ въ области фантазія и поэтизируетъ? Вы этого не порицаете; но за то, если человѣкъ съ богатой фантазіей считаетъ достойнымъ предметомъ религію и имѣетъ объ ней романическія, вы хотите изгнать его?" -- "И конечно справедливо -- замѣчаетъ на это Гервинусъ;-- потому что одинъ, въ самомъ обыкновенномъ случаѣ, есть фантастъ на свой страхъ, а другой есть мечтатель, который собираетъ и фанатизируетъ толпу, и переноситъ фантазію въ такія отношенія и въ среду людей, гдѣ ей нѣтъ мѣста. Вестфальскіе піэтисты, послѣдователи Гохманна, утверждали, что скоро будетъ страшный судъ, и что они знаютъ вѣрный доступъ въ городъ свободы,-- и еслибы мы, вслѣдъ за Юнгомъ, стали считать эту мономанію за самую сладкую мечтательность, это значило бы слишкомъ далеко простирать чувство поэзіи". А здѣсь, въ дѣятельности Штиллинга, и особенно въ дѣятельности г-жи Крюднеръ, это самое и происходило,-- какъ ниже увидимъ. Она также принималась пророчествовать, возбуждать массы; быть можетъ, она не разумѣла, что творитъ, -- но это еще хуже, потому что она имѣла бы возможность уразумѣть.
   Кромѣ Штиллинга, г-жа Крюднеръ вообще нашла въ южной Германіи цѣлое гнѣздо мистицизма, куда она и примкнула. Она познакомилась здѣсь съ извѣстнымъ въ свое время пасторомъ Оберлиномъ. Одинъ изъ первыхъ на континентѣ и ревностнѣйшихъ приверженцевъ открывшагося незадолго передъ тѣмъ британскаго Библейскаго Общества, Оберлинъ усердно распространялъ Библію и отличался, какъ говорятъ, искренней, глубокой религіозностью, любовью къ людямъ, и свой мистицизмъ соединялъ съ дѣятельной практической филантропіей. Но въ то же время г-жа Крюднеръ тѣсно сблизилась съ другимъ человѣкомъ, пасторомъ Фонтэнемъ, который имѣлъ большую репутацію въ піэтистическихъ кругахъ, и которому даже приписывали одно чудо. На самомъ дѣлѣ это былъ просто пошлый шарлатанъ, для котораго репутація святости, пріятная сама по себѣ, доставляла еще средство для выгодныхъ спекуляцій. Фонтэнъ около этого времени познакомился съ экстатической поселянкой, которая показалась ему весьма пригодной для эксплуатаціи легковѣрія. Эта женщина, уже немолодая и очень ограниченная, по имени Марія Куммринъ, приходила по временамъ въ экстатическое состояніе, въ которомъ говорила съ духами и ангелами и получала ихъ пророческія приказанія. Сближеніе г-жи Крюднеръ съ Фонтэнемъ біографъ ея разсказываетъ такимъ образомъ. Она слышала о Фонтэнѣ и желала съ нимъ познакомиться; съ другой стороны Марія Куммринъ объявляла въ своихъ откровеніяхъ о скоромъ прибытіи г-жи Крюднеръ и о великомъ дѣлѣ, которое предстоитъ ей совершить. Когда г-жа Крюднеръ дѣйствительно прибыла въ ту мѣстность, гдѣ жилъ пасторъ, Фонтэнъ встрѣтилъ ее мистическимъ текстомъ; услышавъ о предсказаніяхъ Куммринъ, г-жа Крюднеръ была поражена ими: предвѣщательница казалась такой простой женщиной, и Фонтэнъ -- человѣкомъ, неспособнымъ къ хитрости. Эта проба духовидѣнія, -- о которомъ она столько наслышалась отъ Штиллинга и Оберлина,-- положила начало ея новой карьерѣ. По увѣренію біографа, г-жа Крюднеръ, увлекаясь предсказаніями Маріи Куммринъ, не имѣла никакой мысли о личномъ возвышеніи, но не могла-де отказаться отъ содѣйствія исполненію великихъ намѣреній Бога: правда, она, какъ женщина съ умомъ и опытнымъ свѣтскимъ взглядомъ, скоро замѣтила въ Фонтэнѣ недостатки, не совсѣмъ отвѣчавшіе его христіанско-проповѣднической роли, но она "боялась отвергнуть повелѣнія Бога, отвергая того, кто ей передавалъ ихъ".
   Нѣтъ сомнѣнія, что Фонтэнъ намуштровалъ Марію Куммринъ должнымъ образомъ, и если г-жа Крюднеръ позволила грубо обмануть себя, то, кажется, этому содѣйствовали именно наклонности ея крайняго и жалкаго самолюбія, присутствіе которыхъ біографъ здѣсь отвергаетъ. Въ самомъ дѣлѣ, обманъ былъ слишкомъ грубый, но онъ могъ очень льстить тщеславію. Марія Куммринъ на первыхъ же порахъ предвѣщала ей высокое призваніе въ царствѣ Божіемъ и указывала именно на этого Фонтэна, какъ на апостола, назначеннаго трудиться съ неі для обращенія міра. Роль была такъ возвышенна, что г-жѣ Крюднеръ не хотѣлось отказаться отъ нея, а усумниться въ предвѣщаніи -- значило лишить самое себя слишкомъ эффектнаго пролога при вступленіи на сцену. Быть можетъ, мы ошибаемся, объясняя такимъ образомъ ея роль въ этомъ дѣлѣ; но по крайней мѣрѣ она долго и потомъ приписывала Фонтэню и Куммринъ сверхъестественные дары, когда уже всѣ нѣсколько разсудительные люди стали считать обоихъ просто наглыми обманщиками.
   Послѣ сказаннаго, читатель ясно представитъ себѣ, на какой степени находилось обращеніе г-жи Крюднеръ, когда она писала той же своей пріятельницѣ, г-жѣ Арманъ, послѣ предвѣщанія Куммринъ (въ іюнѣ 1808):
   "Милый другъ, самый блаженный изъ опытовъ заставляетъ меня сказать, что я -- счастливѣйшее изъ созданій. Я только на словахъ могу пересказать вамъ все, что я испытала; въ ожиданіи этого, я молюсь за васъ и думаю, что вы также станете блаженны на этой землѣ. Милый другъ, подумайте, что я испытала въ настоящемъ смыслѣ слова чудеса, что я была посвящена въ глубочайшія тайны вѣчности, и что я могла бы сказать вамъ многое о будущемъ блаженствѣ; нѣтъ, вы не имѣете понятія о счастіи, ожидающемъ всѣхъ тѣхъ, кто отдается вполнѣ Іисусу Христу. Будьте постоянны, приходите къ нему каждый день.... Ахъ, если бы вы знали, какъ онъ насъ любитъ. Времена приходятъ, и величайшія бѣдствія будутъ тяготѣть надъ землей; не бойтесь ничего; оставайтесь вѣрны ему. Онъ соберетъ всѣхъ своихъ вѣрныхъ; послѣ того настанетъ его царство. Онъ придетъ самъ царствовать тысячу лѣтъ на землѣ. Отдайтесь ему и просите только вѣры и любви къ нему и къ его небесному Отцу. Поклоняйтесь Отцу и просите у него его! святаго Духа" и т. п.
   Ревность такъ овладѣ неръ; ни тотъ, ни крутой не могли остаться въ Россіи. Тоже грозило и ему.
   Баденская полиція передала г-жу Крюднеръ виртембергской, эта -- баварской, баварская -- саксонской. Въ Веймарѣ она встрѣтилась съ г-жей Стурдзой; въ Саксоніи ей разрѣшено было остановиться на нѣсколько дней въ Ней-Дитендорфѣ, и наконецъ въ Лейпцигѣ. Ей нуженъ былъ отдыхъ, потому что здоровье ея пострадало отъ утомленія и треволненій путешествія. Тѣмъ не менѣе она принимала много посѣтителей: полиція держала ее какъ бы подъ домашнимъ арестомъ и допускала къ ней только тѣхъ, кто имѣлъ особенное разрѣшеніе начальства.
   Между тѣмъ начинали появляться недоумѣнія о причинѣ такихъ строгостей, и Гёрресъ, извѣстный мистикъ, взялъ ее подъ свою защиту. Въ Лейпцигѣ между прочимъ посѣтилъ ее ученый профессоръ Кругъ; онъ написалъ небольшое сочиненіе о Священномъ Союзѣ и желалъ увидѣть и сколько возможно изучить личность, которая имѣла къ этому союзу столь близкое отношеніе. Книжка Круга относилась къ г-жѣ Крюднеръ какъ холодное наблюденіе; упомянутый выше Паризо замѣчаетъ, что ота брошюра навсегда уничтожила очарованіе, окружавшее сѣверную волшебницу", -- для Эйнара этого было довольно, чтобы отнимать всякій авторитетъ у книжки Круга. Мы не имѣли ея въ рукахъ, но думаемъ, что вѣроятно въ ней было больше правды, чѣмъ желаетъ доказать Эйнаръ. Впрочемъ, мы упомянемъ дальше о другомъ подобномъ сочиненіи, которое даетъ намъ образчикъ мнѣній о г-жѣ Крюднеръ въ разсудительной части тогдашняго общества.
   Въ Германіи, по словамъ біографа, г-жа Крюднеръ была поражена тѣми ложными представленіями, которыя были составлены на ея счетъ, и въ своихъ рѣчахъ, какія она все еще держала нерѣдко къ своимъ посѣтителямъ, она старалась защитить свои дѣйствія. Мы не будемъ приводить цитатъ, потому что намъ уже знакомы темы ея рѣчей и ея собственныя представленія о себѣ самой. Въ этихъ апологіяхъ она продолжаетъ выставлять себя все той же привилегированной истолковательницей божіей воли: она попрежнему говоритъ о своихъ чудесахъ, какія дѣлала и какія съ ней дѣлались, предсказываетъ будущее и т. д.
   Она желала провести зиму въ Дессау, но вмѣсто того повезли ее на Эйленбургъ, Бесковъ, Франкфуртъ-на-Одерѣ, Нейенбургъ. Въ Пруссіи ей давали вообще больше свободы, она опять имѣла многочисленныя собранія, говорила рѣчи, между прочимъ къ солдатамъ и офицерамъ и т. д.
   Наконецъ она переступила русскую границу.
   

VII.
Въ Россіи.-- 1818--1824.

   Путешествіе въ Россію было невольное для г-жи Крюднеръ, но не должно было представлять для нея и особенной тягости. Она была до сихъ поръ преисполнена самыми восторженными чувствами къ императору Александру, который казался ей провозвѣстникомъ той новой жизни человѣчества, какую она сама проповѣдовала. Тѣмъ не менѣе въ Россіи дѣятельность ея въ прежнемъ смыслѣ прекратилась. Здѣсь она уже не держала открытыхъ собраній, не странствовала; она должна была ограничиться тѣснымъ кружкомъ друзей и знакомыхъ; ея уклоненія отъ обычаевъ русской жизни были останавливаемы категорически, хотя можетъ быть и въ мягкихъ формахъ.
   Біографъ разсказываетъ, что въ Митавѣ полиція встрѣтила ее придирчиво и неблагосклонно. Келльнера удалили отъ нея, и многія лица изъ ея свиты получили приказаніе вернуться назадъ. Остзейскій генералъ-губернаторъ учредилъ за ней полицейскій надзоръ. Но это дѣлалось безъ вѣдома императора. По словамъ біографа, Александръ, узнавши объ этомъ, выразилъ сожалѣніе о такомъ способѣ дѣйствій; кн. Голицынъ написалъ успокоительное письмо къ г-жѣ Крюднеръ и потребовалъ возвращенія отосланныхъ ея спутниковъ.
   Г-жа Крюднеръ поселилась въ Лифляндіи, сначала въ помѣстьѣ своего брата, и провела тамъ лѣто 1818 г. Братъ ея, Б. И. Фитингофъ, одинъ изъ директоровъ, а съ 1819 г. изъ вице-президентовъ петербургскаго библейскаго комитета, прожилъ съ ней нѣсколько мѣсяцевъ. Въ одномъ письмѣ 1818 г., г-жа Крюднеръ писала: "Мой братъ пріѣхалъ сюда уже три мѣсяца назадъ; это прекрасный человѣкъ, и его благочестіе истинное и дѣятельное: онъ посылаетъ въ самую Сибирь религіозные трактаты для заключенныхъ.... Однажды мы молились вмѣстѣ въ слезахъ и пламенными молитвами".
   Потомъ она переѣхала въ свое имѣнье, Коссе, гдѣ къ ней присоединились нѣкоторые изъ ея прежнихъ сотрудниковъ. Здѣсь она оставалась, кажется, до 1821 г. Мы сказали, что у нея уже не было теперь такой обширной и шумной дѣятельности, но ея мистическое развитіе продолжалось и дошло здѣсь до своихъ крайнихъ предѣловъ. Для характеристики ея состоянія довольно привести нѣсколько подробностей.
   Она продолжала оставаться въ пророческомъ настроеніи. Въ 1818 г. она писала: "Востокъ открывается; бѣдствія приближаются ко всей Европѣ, и къ этимъ странамъ также". По обыкновенію, она выбирала какой-нибудь будущій пунктъ времени, и примѣняла къ нему свои прорицанія. Прежде, это былъ 1815, потомъ 1816 г. ("1816 sera bien remarquable"), теперь назначенъ былъ январь 1819 г. (въ который на дѣлѣ ничего особеннаго не произошло, къ чему бы можно было какъ-нибудь привязать сдѣланное пророчество). Потребность высказываться, которой она удовлетворяла прежде своими рѣчами, теперь удовлетворялась перепиской и -- религіозной поэзіей. Г-жа Крюднеръ писала религіозные гимны крайне мистическаго характера, гдѣ нашли мѣсто и ея предвѣщанія, восторженныя изліянія и -- какія-то угрозы.
   
   "Когда я возвѣщала союзъ благодати, когда я обнародовала манифестъ царя царей, земныя узы тяготѣли на моихъ путяхъ, цари меня преслѣдовали, но вѣра моя осталась тверда.
   "Я вѣрю твердо; кто можетъ еще остановить меня? Дайте мнѣ крестъ, грозящій тронамъ. Любовь покоряетъ земныя власти; и мой Спаситель со мной въ битвахъ".
   
   Когда г-жа Крюднеръ была еще въ Германіи, ея зять, Беркгеймъ, отправился въ Петербургъ, гдѣ онъ хлопоталъ объ устройствѣ переселенія швейцарцевъ въ южную Россію. Теперь онъ съ женой поѣхалъ въ Швейцарію по этому дѣлу, которое чрезвычайно занимало и г-жу Крюднеръ: она желала, чтобы это переселеніе имѣло въ себѣ "меньше человѣческаго", а больше небеснаго. Самъ Беркгеймъ пріобрѣлъ въ эту поѣздку новое усовершенствованіе въ этомъ послѣднемъ родѣ. Онъ и его жена, дочь г-жи Крюднеръ, завязали тѣсныя отношенія съ маркизомъ Лангаллери, который еще въ молодости обращенъ былъ, въ Лозаннѣ, знаменитымъ мистикомъ Дютуа-Мамбрини (онъ умеръ въ 1790-хъ годахъ), и послѣ него остался руководителемъ его учениковъ. Этотъ мистицизмъ имѣлъ католическій оттѣнокъ, по особенному поклоненію Богоматери, которое въ послѣдніе годы является и у г-жи Крюднеръ. Въ одно время съ этой живой традиціей Дютуа, въ русской мистической литературѣ появился переводъ его "Божественной философіи", сдѣланный Карнѣевымъ (1818). Лангаллери полнѣе посвятилъ Беркгейма и въ творенія г-жи Гюйонъ, вліяніе которыхъ чѣмъ дальше, тѣмъ больше обнаруживается въ кружкѣ г-жи Крюднеръ. Мы позволимъ себѣ по поводу г-жи Гюйонъ небольшое отступленіе.
   Г-жа Гюйонъ, одинъ изъ авторитетовъ у крайнихъ мистиковъ, между прочимъ у русскихъ, знаменита какъ представительница такъ-называемаго квіетизма. Подъ этимъ именемъ разумѣли, въ концѣ XVII-го столѣтія, тотъ разрядъ мистицизма, который, не удовлетворяясь церковными формами религіи (какъ это большей частью бывало въ мистическихъ сектахъ), представлялъ религію какъ полное самоотрицаніе и покой души, погружающейся въ Богѣ и живущей однимъ этимъ чувствомъ. Первымъ писателемъ, изложившимъ теоретическія основанія этого ученія, былъ испанецъ Михаилъ Молиносъ. Его "Духовный путеводитель" былъ осужденъ папой, самъ Молиносъ вынужденъ былъ отречься отъ своего ученія и заключенъ былъ въ монастырь; но квіетизмъ, опровергаемый іезуитами и не принимаемый также и янсенистами, сталъ, однако, находить много послѣдователей, между прочимъ и между нѣмецкими піэтистами (Франке и Арнольдъ перевели много сочиненій этого рода на нѣмецкій языкъ). Гораздо болѣе, чѣмъ самъ Молиносъ, были знамениты г-жа Гюйонъ и г-жа Буриньонъ, въ особенности первая, какъ ревностныя послѣдовательницы квіетизма, который они проповѣдовали въ своихъ сочиненіяхъ и вполнѣ примѣняли въ жизни. Знаменитымъ приверженцемъ г-жи Гюйонъ былъ архіепископъ камбрейскій, Фенелонъ, съ которымъ по этому случаю вступилъ въ споръ Боссюэтъ; онъ донесъ на Фенелона королю, который предоставилъ дѣло на рѣшеніе папѣ. Ученіе Фенелона было осуждено папой, который нашелъ въ немъ 23 положенія, если не прямо еретическія, то неодобрительныя. Фенелонъ подчинился папскому рѣшенію. Приводимъ здѣсь эти подробности, потому что этотъ споръ Фенелона и Боссюэта былъ вспомянутъ и въ нашемъ библейскомъ мистицизмѣ: въ другомъ мѣстѣ мы упоминали, что однимъ изъ важныхъ обвиненій противъ книги Станевича, осужденной въ 1818 г., кн. Голицынъ поставилъ то, что Станевичъ нападалъ на Фенелона, и восхвалялъ Боссюэта {Ср. В. Евр. 1868.}.
   Въ одномъ изъ 68-ми положеній Молиноса, осужденныхъ папой, находится слѣдующій принципъ квіетизма: "Человѣкъ долженъ уничтожать свои силы; а душа уничтожается тѣмъ, что она остается безъ дѣйствія. И если душа достигнетъ до мистической смерти, то, возвратившись этимъ путемъ къ своей основной причинѣ, къ своему началу, къ Богу, она уже не можетъ болѣе хотѣть ничего иного, кромѣ того, чего хочетъ Богъ". Г-жа Гюйонъ именно проводила этотъ принципъ на практикѣ. Женщина не безъ таланта и остроумія, плодовитая писательница, она провела странную жизнь въ служеніи этому принципу. Съ дѣтства болѣзненная, она отличалась экзальтированной религіозностью, жила потомъ нѣсколько времени въ неудачномъ бракѣ, который опять возвратилъ ее въ мистическому настроенію; это настроеніе перешло мало-по-малу въ полный квіетизмъ, самоуничтоженіе, дошедшее, наконецъ, до невѣроятныхъ размѣровъ. Она всѣми силами стремилась къ тому, чтобы уничтожить въ себѣ все земное и человѣческое, чтобы погружаться въ свой первоначальный источникъ, въ Бога; ее учили, что душа только тогда переходитъ въ Бога, когда освобождается отъ всего, что привязываетъ ее къ самой себѣ или къ другимъ созданіямъ. Она заставляла себя дѣлать все, что только можетъ быть противнаго тѣлесной природѣ человѣка, съ намѣреніемъ подвергала себя всякимъ лишеніямъ, принимала самую отвратительную пищу и т. д. Она налагала на себя всевозможныя аскетическія самоистязанія, которыя, наконецъ, доводили ее до зкстазовъ, до "погруженія въ божественную любовь", близкаго въ безумію. Путемъ этого самоуничтоженія она достигла, наконецъ, мистическаго совершенства: она имѣла видѣнія, откровенія, мистическіе восторги, совершала чудеса. Во время одной болѣзни она узнала языкъ ангеловъ; въ одномъ откровеніи она видѣла себя той женщиной, облеченной въ солнце, стоящей ногами на лунѣ и увѣнчанной двѣнадцатью звѣздами, -- о которой говоритъ Апокалипсисъ; ей было также открыто, что она произведетъ милліоны духовныхъ дѣтей, что дьяволъ будетъ преслѣдовать ихъ вмѣстѣ съ нею, но ничего не успѣетъ съ ними сдѣлать. Она и дѣйствительно подверглась преслѣдованіямъ; какъ опасная сумасшедшая, она была заключена въ монастырь, потомъ была освобождена и нѣсколько лѣтъ играла роль проповѣдницы и пророчицы, затѣмъ еще разъ была заключена въ Венсеннъ. Несмотря н^ всѣ удивительныя истязанія, какія она производила надъ собой, она достигла весьма преклонныхъ лѣтъ, и умерла въ 1717 г. {Ср. F. Chr. Baar, Gosch, der christlichen Kirche, IV Bd. Tüb. 1868, стр. 262--264; также Heinroth, Gesch. und Kritik des Mysticismus. Ein Beitrag sur Seelenheilkande, Leipz. 1830, стр. 460--470. Сочиненія ея отчасти переведена и на русскій языкъ; они очень уважались у мистиковъ, между прочимъ и новиковской школы.}
   Возвращаемся къ г-жѣ Крюднеръ. Намъ случилось уже указать выше проявленія подобнаго квіетизма и у нея. Въ 1817 г., въ бесѣдѣ съ однимъ духовнымъ посѣтителемъ, записавшимъ разговоръ, она между прочимъ говорила: "Черезъ сколько смертей нужно было пройти мнѣ, чтобы достигнуть жизни, жизни въ Тебѣ, Господь! Какъ многое нужно мнѣ было сначала уничтожить! Свѣтъ, знанія, таланты, науки, тщеславіе, гордость, собственную волю! Эту послѣднюю въ особенности надо было уничтожить во всемъ совершенно! Я страшно страдала", и проч. Она не одинъ разъ возвращается къ этой темѣ, уничижаетъ всѣ мірскія достоинства и таланты, какія за ней признавали ни она сама признавала; налагаетъ на себя аскетическія испытанія, живетъ въ хижинѣ, постится. Теперь эти аскетическія наклонности развиваются въ ней все больше и больше; вмѣстѣ съ тѣмъ мистицизмъ становится все болѣе туманнымъ и страннымъ. Бесѣды съ Беркгеймомъ и Келльнеромъ, которые оба пользовались большимъ ея уваженіемъ, еще больше утверждали ее на этой дорогѣ.
   "Въ четвергъ, 6-го мая (1820), въ день Вознесенія, вечеромъ, -- пишетъ Беркгеймъ въ письмѣ къ кому-то, -- между 11 и 12 часами ночи, г-жа Крюднеръ молилась на садовой террасѣ: ей было дано сдѣлать необыкновенную молитву, духа которой не могутъ изобразить слова. Она, казалось, взлетѣла къ небесамъ, чтобы любить и превратиться въ лучъ свѣта. Она бросилась въ мученичество любви, призывала небесный Іерусалимъ, св. Дѣву и всѣхъ святыхъ сойти съ небесъ, чтобы привести къ ней души, въ сердце которыхъ она могла бы излить потоки любви, наполняющіе ея сердце" и т. д.
   Стиль, совершенно напоминающій г-жу Гюйонъ.
   Въ томъ же письмѣ Беркгеймъ разсказываетъ, что г-жа Крюднеръ давно чувствовала, что для довершенія ея "миссіи" ей нужно публично исповѣдаться въ своихъ грѣхахъ. "Она сдѣлала это, молясь съ латышами; подвигнутая божіимъ духомъ, она исповѣдала свои грѣхи, и приняла исповѣдь этихъ людей Въ садахъ Коссе устроился живой конфессіоналъ; изъ него истекаютъ потоки благодати Господь ниспосылаетъ по молитвамъ maman и Келльнера чудесныя исцѣленія Келльнеръ находится въ глубочайшемъ внутреннемъ спокойствіи; онъ совершенствуется, по г-жѣ Гюйонъ" и проч. Дальше мы увидимъ, до чего довели они это усовершенствованіе.
   Между тѣмъ г-жа Крюднеръ просила разрѣшенія отправиться къ дочери въ Петербургъ, гдѣ Беркгеймъ занялъ, между тѣмъ, мѣсто у кн. А. Н. Голицына, по министерству народнаго просвѣщенія. Императоръ Александръ находился на конгрессѣ въ Троппау. Отвѣтъ былъ полученъ благопріятный, и г-жа Крюднеръ въ началѣ 1821 отправилась въ Петербургъ. Въ петербургскомъ обществѣ она уже имѣла готовыя связи; Беркгеймъ и баронъ Фитингофъ были до извѣстной степени ея представителями; г-жа Беркгеймъ находилась еще прежде въ тѣсныхъ дружескихъ отношеніяхъ съ кн. Анной Голицыной, которая познакомилась потомъ и съ г-жей Крюднеръ и уже просила отъ нея духовнаго руководства; съ кн. А. Н. Голицынымъ г-жа Крюднеръ имѣла сношенія. Въ русскихъ мемуарахъ и запискахъ о томъ времени, какіе теперь извѣстны, кажется не было никакихъ ближайшихъ свѣдѣній о той роли, которую играла въ петербургскомъ обществѣ г-жа Крюднеръ; мы припомнимъ только, что впослѣдствіи архимандритъ Фотій, въ своихъ доносахъ ими. Александру, ставитъ г-жу Крюднеръ въ число злѣйшихъ враговъ православія и престола. По словамъ французскаго біографа, который имѣлъ свѣдѣнія и отъ русскихъ знакомыхъ и друзей г-жи Крюднеръ, между прочимъ отъ А. И. Тургенева и Стурдзы, -- г-жа Крюднеръ "по пріѣздѣ въ Петербургъ, снова сдѣлалась предметомъ живого интереса. Русское общество.... собиралось къ кн. Голицыной, чтобы видѣть и слышать г-жу Крюднеръ: богатые и бѣдные, военные и статскіе, аристократы и ремесленники отправлялись туда съ жаждою слышать ея увѣщанія и остереженія, серьёзность которыхъ соотвѣтствовала потребности слушателей въ ощущеніяхъ. Въ этой толпѣ было и нѣсколько членовъ мистическихъ обществъ, образовавшихся въ послѣдніе годы царствованія Екатерины" {Описывая вслѣдъ за этимъ тогдашнее настроеніе императора и состояніе религіозныхъ интересовъ въ русскомъ обществѣ, біографъ говоритъ о библейскомъ обществѣ, о его паденіи, и замѣчаетъ, что это случилось "незадолго до пріѣзда г-жи Крюднеръ" въ Петербургъ; это конечно ошибка. Нѣсколько замѣтокъ о жизни г-жи Крюднеръ въ Петербургѣ находится у Фарнгагена; "Blatter aus der preuss. Geschichte", I, 317; II, 23.}. Пріятельница г-жи Крюднеръ, кн. Анна Серг. Голицына, кажется, приходилась племянницей кн. А. Н. Голицыну, министру духовныхъ дѣлъ и народнаго просвѣщенія. По дружбѣ съ этой кн. Голицыной, которую снабжала мистическими назиданіями, по прежнимъ и новымъ связямъ съ кн. Голицынымъ, г-жа Крюднеръ стояла въ центрѣ петербургскаго мистицизма {О кн. А. С. Голицыной, см. Надгробное Слово кн. А. Н. Голицыну, Стурдзы, стр. 19. Впослѣдствіи, живъ въ крымской колоніи Корейсѣ, она устроивала для А. Н. Голицына его замокъ въ Гаспрѣ (Александріи), гдѣ онъ прожилъ послѣднее время своей жизни.}. Мистицизмъ былъ тогда въ полной силѣ. Императоръ Александръ сохранялъ свои надежды на распространеніе чистаго христіанства между народами, покровительствовалъ мистической школѣ и благопріятно смотрѣлъ на ту пеструю смѣсь разныхъ видовъ религіозной экзальтаціи, какіе появились тогда въ обществѣ. Незадолго передъ пріѣздомъ г-жи Крюднеръ вызваны были иностранные проповѣдники изъ школы "возрожденныхъ"; г-жа Крюднеръ, во многомъ очень близкая къ "возрожденнымъ", могла встрѣтить публику, уже приготовленную къ проповѣди ея особеннаго христіанства.
   Но отношенія ея къ императору Александру, охладѣвшія уже скоро послѣ 1815 г., теперь нисколько не поправились. Напротивъ, охлажденіе усилилось новыми причинами.
   Эйнаръ, который вообще старается доказать, что императоръ былъ и послѣ 1815 г., по прежнему расположенъ къ г-жѣ Крюднеръ, но только скрывалъ свое расположеніе,-- Эйнаръ здѣсь признается, что уже въ то время, когда императоръ только-что возвратился изъ Парижа, это охлажденіе было замѣтно. Когда да пріятельница г-жи Крюднеръ спросила о ней императора, онъ сказалъ: "я боюсь, что она попала на дурную дорогу".
   Сначала появленіе Фонтэня въ Парижѣ, потомъ раппенгофскій скандалъ, наконецъ швейцарскія приключенія г-жи Крюднеръ естественно должны были возбуждать подозрительность и недовѣрчивость императора Александра. Русскій посланникъ въ Швейцаріи былъ сынъ г-жи Крюднеръ, и императоръ деликатно не спрашивалъ у него свѣдѣній объ ея дѣйствіяхъ; между тѣмъ все больше распространялась молва объ ея странныхъ приключеніяхъ въ Баденѣ и Швейцаріи, гдѣ она между прочимъ дѣлала компрометтирующія ссылки на Священный Союзъ. При появленіи упомянутой брошюры Круга, императоръ, непріятно пораженный тѣмъ, какъ г-жа Крюднеръ говорила о Священномъ Союзѣ, потребовалъ у князя Репнина, русскаго посланника въ Саксоніи, свѣдѣній о Кругѣ: эти свѣдѣнія -- говорить Эйнаръ -- оказались вообще благопріятны для нравственнаго характера Круга, но не для его деликатности и благоразумія: "императоръ понялъ, какъ тяжело было это злоупотребленіе довѣрія, жертвой котораго стала г-жа Крюднеръ". Можетъ быть; хотя едва-ли злоупотребленіе было, потому что г-жа Крюднеръ излагала свои мнѣнія совершенно публично, ея рѣчи о Священномъ Союзѣ переданы были въ печать не однимъ Кругомъ. Какъ бы то ни было, императоръ показывалъ явно, что не принимаетъ солидарности съ ея идеями. Теперь онъ могъ еще опасаться, что г-жа Крюднеръ своими проповѣдями и пророчествами о будущемъ царствѣ усилитъ броженіе умовъ, размѣры котораго въ Россіи Александръ вообще такъ преувеличивалъ, и будетъ производить толки, несовмѣстные съ принятой имъ теперь политической системой.
   До нѣкоторой степени это такъ и случилось. Фантазіи г-жи Крюднеръ обратились теперь на греческій вопросъ. Она давно пророчила, что "появятся турки", что будетъ великая война, и т. п. Теперь ей вообразилось, что эта война и будетъ именно война за освобожденіе Греціи. Еще живя въ Лифляндіи, она дѣлала свободу Греціи предметомъ своихъ мистико-пророческихъ гимновъ; теперь она стала проповѣдовать объ этомъ въ гостиныхъ. Эйнаръ замѣчаетъ, что она "теряла отчасти самообладаніе и умѣренность выраженій", и понятно, что когда она, со свойственнымъ ей шумомъ фразеологіи, объявляла, что императоръ Александръ и есть именно орудіе, выбранное Богомъ для возстановленія Греціи, это назойливое приставанье должно было очень не понравиться императору особенно тогда. Запуганный революціями, Александръ представлялъ теперь задачу Священнаго Союза именно въ подавленіи всякихъ революціонныхъ движеній, стремившихся, по его мнѣнію, къ низверженію "алтарей и престоловъ"; его убѣдили или самъ онъ былъ убѣжденъ, что долгъ Священнаго Союза подавить между прочимъ и греческое движеніе, хотя оно направлялось не противъ христіанскаго, а противъ турецкаго алтаря и престола. Священный Союзъ сталъ защищать магометанскій алтарь и престолъ.
   Императоръ конечно узналъ, съ какимъ жаромъ г-жа Крюднеръ проповѣдовала освобожденіе грековъ и возставала на равнодушіе къ ихъ судьбѣ; онъ былъ этимъ недоволенъ тѣмъ болѣе, что и безъ того въ русскомъ обществѣ были мнѣнія, что Россія обязана защищать своихъ единовѣрцевъ, и Александру непріятно было признать справедливость интереса, котораго не хотѣла признавать его дипломатія. Наконецъ Александръ рѣшился остановить г-жу Крюднеръ, и сдѣлалъ это въ довольно мягкой формѣ. По словамъ Эйнара, онъ написалъ ей письмо на восьми страницахъ, гдѣ изложилъ свои мысли, указалъ трудность удовлетворенія стремленіямъ грековъ, свое желаніе исполнить божію волю, которой онъ еще не видитъ; свое опасеніе попасть на ложный путь и благопріятствовать "тѣмъ нововведеніямъ, которыя уже сдѣлали столько жертвъ и такъ мало счастливыхъ, но въ особенности принятое имъ на себя обязательство дѣйствовать за одно съ союзниками". Затѣмъ, говоритъ Эйнаръ, онъ, "порицая ту свободу, съ которой она осуждала правительство и его дѣйствія, далъ ей понять, въ тонѣ друга, но друга, который могъ бы говорить и инымъ языкомъ, что ставя въ затрудненіе его министровъ и поселяя волненіе подлѣ трона, она нарушала свои обязанности какъ подданной и какъ христіанки, и что ея присутствіе въ столицѣ возможно только ни условіи -- хранить почтительное молчаніе объ образѣ дѣйствій, котораго онъ не могъ измѣнить по ей желаніямъ". Это письме императоръ послалъ ей черезъ Александра Тургенева, который, по прочтеніи этого письма г-жей Крюднеръ, долженъ былъ взять его назадъ. Г-жа Крюднеръ не могла выдержать принужденія какое шагалось этимъ на нее, и въ концѣ 1821 г. воротишь и Коссе.
   Здѣсь она предалась опять исключительно благочестію и асктической практикѣ съ Келльнеромъ. Въ зиму 1822 она сдѣлала слѣдующій аскетическій опытъ. "Кромѣ поста, которому она подвергала себя уже давно, она выносила въ комнатѣ, безъ печки и безъ двойныхъ рамъ, температуру больше чѣмъ въ двадцать градусовъ ниже нуля по Реомюру, повидимому этого не замѣчая: такимъ образомъ она умерщвляла свою плоть и покоряла ее. Перенося всякія лишенія, она этимъ высказывала только свою надежду и свое постоянное заявленіе, что ея жизнь и ея сердце -- на небесахъ.... И дѣйствительно, душа ея была радостна и даже тѣло ея, въ теченіе нѣсколькихъ мѣсяцевъ, повидимому безъ труда подчинялось режиму, который она на себя налагала".
   Келльнеръ дѣлилъ съ ней эти опыты и уходилъ себя уже скоро. По словамъ Эйнара, его "зрѣлость для вѣчности поражала всѣхъ, кто его видѣлъ". Смерть его очень опечалила г-жу Крюднеръ; ея здоровье также разстроилось, она впала въ мрачное настроеніе и мучительный страхъ смерти; только послѣ одного видѣнія спокойствіе къ ней возвратилось. Болѣзнь ея была однако серьезна; ей предписано было провести зиму на югѣ, и она приняла приглашеніе кн. Голицыной, которая звала ее, вмѣстѣ съ Беркгеймами, въ Крымъ, въ имѣнье княгини, гдѣ она хотѣла основать колонію. Весной 1824 г. они отправились въ дорогу; для избѣжанія трудностей путешествія, кн. Голицына рѣшилась отправиться по Волгѣ. Съ ними вмѣстѣ отправлялась и большая часть нѣмецкихъ переселенцевъ, которые должны были положить основаніе колоніи {Вигель въ своихъ запискахъ (III, ч. VII, стр. 6--7) слѣдующимъ образомъ Разсказываетъ объ обстоятельствахъ этого путешествія:
   "Знаменитая г-жа Крюднеръ около этого времени испытала гоненія. Года три-четыре (?) она оставалась въ Петербургѣ, но ученіе свое мало успѣла распространить въ немъ. Подъ ея предсѣдательствомъ составилось только небольшое общество мечтательницъ. Главнымъ изъ нихъ и ей самой въ 1823 году посовѣтовали выѣхать изъ столицы (?). Въ числѣ ихъ была и моя любезная, устарѣвшая Александра Петровна Х-ва (Хвостова). Увѣдомляя меня о намѣреніи ихъ избрать мѣстопребываніемъ южную Россію, она требовала моего совѣта, и я предлагалъ ей Бессарабію.
   "Въ отвѣтѣ моемъ мнѣ вздумалось поэтизировать -- въ блестящемъ видѣ представить полуденный берегъ Крыма, который я зналъ только по описаніямъ и по наслышкѣ. Письмо мое Х-ва представила на общее сужденіе дамскаго совѣта. Главною распорядительницей въ дѣлѣ переселенія была богатѣйшая изъ сихъ женщинъ, мужественная княгиня Анна Сергѣевна Г-на. Описаніе мое, какъ увѣдомляла меня Х-ва, воспламенило ея воображеніе: она начала бредить неприступными горами, стремнинами, шумными водопадами. Такъ какъ она всѣхъ на дорогу, снабжала деньгами, то въ капитулѣ имѣла первенствующій голосъ. Какъ леди Стенгопъ на Ливанѣ, она избрала красивое мѣсто надъ моремъ и начала тутъ строить церковь и домъ. Госпожа Крюднеръ, съ зятемъ и дочерью, поселилась пока въ маленькомъ городѣ, называемомъ Эски-Крымъ; но вскорѣ потомъ, въ 1824 году, переселилась въ вѣчность.
   "За нею скоро послѣдовала привезенная княгиней Г-ой одна примѣчательная француженка. Она никогда не снимала лосинной фуфайки, которую носила на тѣлѣ, и требовала, чтобы въ ней и похоронили ее. Ея не послушались, и оказалось по розыскамъ, что жившая долго въ Петербургѣ подъ именемъ графини Г-ъ была сѣченая и клейменая Ламоттъ, столь извѣстная до революціи, которая играла главную роль въ позорномъ процессѣ о королевиномъ ожерельѣ".}.
   Г-жа Крюднеръ поправилась во время этого спокойнаго путешествія. Они остановились на нѣсколько времени въ Ѳеодосіи и въ половинѣ сентября прибыли въ Карасубазаръ. Съ началомъ зимы болѣзнь г-жи Крюднеръ усилилась, и она умерла 25-го декабря 1824 г. Ея останки были положены въ армянской церкви въ Карасубазарѣ, и потомъ перенесены въ православную церковь, которую кн. Голицына выстроила въ основанной ею колоніи, Корейсѣ.

-----

   Г-жа Крюднеръ представляетъ конечно не одинъ только интересъ оригинальной личности; ея исторія есть черта цѣлаго времени; ея успѣхъ въ извѣстной части общества есть вмѣстѣ и характеристика этого общества. Чтобы доставить читателю болѣе ясное впечатлѣніе объ этой личности, то возбуждающей сочувствіе одними своими сторонами, то способной возбудить полнѣйшую антипатію другими, мы считаемъ неизлишнимъ прибавить къ біографіи отзывы современниковъ, всегда болѣе наглядные и живые. Мы выбираемъ изъ нихъ въ особенности двухъ, достаточно спокойныхъ и безпристрастныхъ. Эти свидѣтели не имѣли къ г-жѣ Крюднеръ ни того явнаго пристрастія, какимъ отличается ея панегиристъ Эйнаръ или даже Сенъ-Бевъ, ни вражды, какую она возбуждала потомъ, послѣ всѣхъ результатовъ мистическаго движенія, въ которомъ ей случилось играть роль, и которое сводилось къ злѣйшей реакціи. Эти непосредственныя наблюденія объясняютъ характеръ г-жи Крюднеръ, возможность и средства ея вліянія на умы и ея слабыя и непріятныя стороны, отталкивавшія отъ нея людей здравомыслящихъ. Эти отзывы современниковъ еще не подчинялись впечатлѣнію цѣлой исторической роли, которымъ руководится позднѣйшій историкъ; обращаясь къ нимъ, мы отвлекаемся отъ впечатлѣнія послѣдняго результата въ выгодную или невыгодную сторону, и можемъ скорѣе попасть на правильную оцѣнку личности.
   Г-жа Крюднеръ имѣла извѣстное литературное имя, когда вступила на свою новую дорогу; кромѣ того, она занимала видное мѣсто въ общественной жизни, -- поэтому ея новая дѣятельность обратила на себя больше вниманія, чѣмъ было бы въ другомъ случаѣ; ея отношенія къ императору Александру въ тѣ самыя минуты, когда рѣшалась судьба Европы, еще усилили это вниманіе; проповѣдь ея въ Швейцаріи окончательно сдѣлала ее феноменомъ. По дорогѣ въ Россію она собирала цѣлыя толпы любопытныхъ; газеты сообщали объ ней новости, анекдоты, прославляли ее или смѣялись надъ ней. Въ числѣ любопытныхъ бывали и люди серьезные, для которыхъ г-жа Крюднеръ была общественнымъ явленіемъ, интереснымъ именно по своему общественно-политическому характеру. Лейпцигскій профессоръ Кругъ въ этихъ видахъ посѣтилъ ее въ Лейпцигѣ и публиковалъ потомъ свои наблюденія. Когда она была во Франкфуртѣ-на-Одерѣ, съ той же цѣлью посѣтили ее тѣ два свидѣтеля, о которыхъ мы говорили. Это были консисторіальный совѣтникъ Бресціусъ и профессоръ (кажется, теологіи) Спикеръ. Книжка, тогда же ими изданная {Beiträge zu einer Charakteristik der Frau Baronesse von Krüdener, von dem Consitorialrathe Bresdus und dem Professor D. Spieker su Frankfurth а. d. O. Berlin, 1818.}, представляетъ много несомнѣнно вѣрныхъ замѣчаній.
   ..."Г-жѣ Крюднеръ, съ виду, за шестьдесятъ лѣтъ, -- разсказываетъ одинъ изъ этихъ наблюдателей; -- она средняго роста, і черты ея, выражающія душевное спокойствіе и благочестивую покорность, еще сохраняютъ слѣды прежней красоты и граціи. Ея одежда не обнаруживаетъ никакого фантастическаго стремленія къ оригинальности, и только покрывало, въ которомъ они постоянно является, она кажется съ намѣреніемъ складываетъ по образцу знаменитаго изображенія мадонны. Она любитъ говорить, говоритъ много и если нѣтъ недостатка въ слушателяхъ, или если ее не прерываютъ вопросами, то говоритъ безъ перерыва; только иногда среди рѣчи она останавливается на нѣсколько мгновеній и поднимаетъ глаза къ небу или для того, какъ объясняетъ она сама, чтобы открыть свое сердце небесному вдохновенію, или потому, что въ массѣ мыслей теряетъ нить рѣчи, и чтобы найти эту вить, ей надо подумать. Ея рѣчь проста и безпритязательна, въ высокой степени правильна изящна.... Вообще, она отличается той ловкостью, многостороннимъ внѣшнимъ образованіемъ, изяществомъ и тонкостью обращенія въ сношеніяхъ съ людьми всѣхъ классовъ общества,-качествами, которыя большей частью бываютъ принадлежность: только высшихъ классовъ.... въ моменты сильнаго внутренняго движенія она поэтому всегда остается въ самыхъ умѣренные предѣлахъ приличія, насколько вообще принятая ею пророческая роль не противорѣчитъ женственности"...
   Авторъ приписываетъ ей обширныя свѣдѣнія, но упрекает ее, что она не признаетъ цѣны образованія, которое, по мнѣнію автора, именно и спасаетъ ее отъ крайностей, въ какія впадали Гюйонъ или Буриньонъ.
   "Она проповѣдуетъ, напротивъ, полное повиновеніе установленнымъ законамъ; она требуетъ дѣйствительной, благочестивой добродѣтели, которая должна быть живѣйшимъ отраженіемъ нашей любви къ Богу и Христу; она не отрицаетъ высокаго достоинства церкви и ставитъ ее выше всякаго гражданскаго правленія, но не признаетъ за ней никакой другой власти, кромѣ власти истины, неустрашимаго свободнаго исповѣданія, настойчиваго увѣщанія и наконецъ силы мученичества, всегда одерживающаго побѣду надъ гнетомъ насилія и произвола"...
   Но, признавая достоинства Крюднеръ, авторъ не видитъ и ней ничего необыкновеннаго; напротивъ, въ ея идеяхъ и дѣйствіяхъ есть слабыя и странныя стороны. "Она чувствуетъ себя проникнутой темнымъ чувствомъ идеала и высокимъ призваніемъ человѣка осуществлять въ мысляхъ и въ дѣлѣ идею безусловнаго добра, но у нея нѣтъ силы спокойной мужской разсудительности,-- -- она любитъ Спасителя міра со всей безграничной преданностью своего пола, но почитаетъ его такимъ способомъ, какого онъ никогда не требовалъ и который, еслибы сталъ всеобщимъ, привелъ бы міръ къ забвенію Бога и въ старому язычеству. Спокойный наблюдатель не можетъ стать на ея точку зрѣнія и не найдетъ въ ея религіозныхъ мнѣніяхъ ни внутреннѣй связи, ни послѣдовательности." Она вѣритъ въ букву писанія, но однакоже проповѣдуетъ о близкомъ второмъ пришествіи и конечномъ истребленіи ада, чего въ писаніи не говорится. Она возвѣщаетъ конецъ всѣхъ существующихъ формъ христіанскаго культа, и объявляетъ себя призванной начать эту великую катастрофу,-- но ея религіозныя идеи представляютъ только смѣсь геррнгутерства съ греческимъ православіемъ и католичествомъ и ея собственный культъ не имѣетъ ничего оригинальнаго, у нея нѣтъ собственнаго творчества.
   Съ паденіемъ Наполеона, ей казалось, палъ идолъ времени, въ которомъ во всемъ ужасѣ выразилось антихристовское начало; когда русскій императоръ сталъ основателемъ союза, въ которомъ она видѣла соединеніе самой просвѣщенной терпимости съ самой искренней религіозностью, и когда она сама была призвана къ содѣйствію въ заключеніи этого союза, тогда она увидѣла въ этомъ и свое собственное назначеніе. "Здѣсь -- казалось -- взошло настоящее солнце ея жизни, всѣ прежнія состоянія оказались только приготовленіями къ этому новому подвигу жизни, только черезъ него они получали свое значеніе, и здѣсь ея безпокойное стремленіе, ея безцѣльная дѣятельность нашли наконецъ полную опредѣленность въ рѣшеніи -- стать во главѣ миссіи священнаго союза {Миссіей г-жа Крюднеръ называла себя съ своей свитой.}". Экзальтированное чувство и недостатокъ простого благоразумія не дали ей понять дѣйствительнаго положенія вещей, которыя стали представляться ей въ фантастическомъ свѣтѣ. Въ недостаткахъ общественной жизни и церкви она видѣла только неспособность человѣка уразумѣть истину безъ указаній высшаго свѣта; въ различныхъ физическихъ бѣдствіяхъ того времени она видѣла руку Провидѣнія, возбуждавшаго людей отъ невѣрія; ей казалось, что возвратились времена чудесъ, и такъ какъ себя она уже считала орудіемъ того же Провидѣнія, то чудеса, видѣнія, пророческіе сны стали у нея дѣломъ обыкновеннымъ... Указывая ошибки г-жи Крюднеръ, авторъ судитъ снисходительно объ ея увлеченіяхъ, исходящихъ изъ хорошаго источника, и хотя думаетъ, что она сама и ея почитатели были виной ея трудныхъ положеній, но считаетъ однако, что ея дѣятельность не пройдетъ безплодно,-- какъ примѣръ силы христіанской любви...
   "Эта женщина -- говоритъ также въ своихъ воспоминаніяхъ Э. М. Арндтъ -- не производила впечатлѣнія шарлатанства и обмана, а впечатлѣніе мечтательницы; у нея было страстное и сильное очарованіе восторженности, потому что она и была восторженная: она съ одинаковой ревностью проповѣдовала новое евангеліе бѣднымъ и богатымъ, императору и нищему" {Е. М. Arndt, Erinnerungen aus dem Äusseren Leben. 3 Aufl. Leips. 1842, стр. 259.}.
   Другой авторъ книжки "Beiträge etc." произноситъ свои сужденія опредѣлительнѣе и вмѣстѣ строже.
   "Она говорила тепло и живо, изящнымъ и выработаннымъ языкомъ, нерѣдко съ убѣдительною искренностью, съ чувствомъ и достоинствомъ, и если не была утомлена продолжительностью рѣчи, -- съ истиннымъ краснорѣчіемъ. Она очень вредила себѣ тѣмъ, что не переставала говорить. Утомленная физически, она говорила много тривіальнаго, пустого и вялаго, прибѣгала къ общимъ мѣстамъ и этимъ ослабляла живое впечатлѣніе рѣчи... 29-го января она говорила почти безъ всякихъ перерывовъ съ 9 часовъ утра до 11 часовъ вечера, притомъ передъ большимъ, постоянно смѣнявшимся собраніемъ.
   "У нея нѣтъ собственной системы, и ея идеямъ недостаетъ ясности. Поэтому въ рѣчахъ ея нѣтъ никакой связи, и она быстро перескакиваетъ съ одного предмета на другой. Часто невозможно понять, какимъ образомъ умъ можетъ въ быстромъ теченіи рѣчи схватывать и связывать столь отдаленные предметы. Рядомъ съ самыми остроумными мыслями и выраженіями высокаго религіознаго чувства лежитъ часто цѣлая масса непонятной безсмыслицы. Когда трогательно и поразительно высказалось сердце, нерѣдко выступалъ холодный умъ съ самымъ тонкимъ остроуміемъ". Свои религіозныя чувства она высказывала съ большимъ достоинствомъ и силой. "Но затѣмъ, не безъ состраданія можно было слушать разсказы объ ея чудесахъ, объ ея пророческой силѣ, видѣніяхъ и ея высокомъ апостольскомъ призваніи. Эти была уже не благочестивая, смиренная христіанка.... а заблудившаяся мечтательница, женщина, ослѣпленная тщеславіемъ"...
   "Надъ священнымъ писаніемъ она часто дѣлала насиліе, произвольно влагала въ него свои идеи и религіозные взгляды, и примѣняла къ себѣ многія мѣста изъ пророковъ (напр. Ис. 61, 1--3)...
   "Ея утреннія и вечернія моленія были очень просты и составлены изъ обычаевъ греческой, католической и протестантской церкви. Ея спутники въ нѣсколько голосовъ пѣли нѣсколько строфъ въ тонѣ веселаго благочестія (einer heiteren Andacht), затѣмъ каждый становился на колѣни предъ стуломъ, и опускалъ голову, скрывая лицо въ платокъ. Литургъ (Келльнеръ) читалъ затѣмъ главу изъ евангелія и потомъ совершалъ молитву въ тонѣ трепета и сокрушенія, который дѣйствовалъ на нервы чрезвычайно пугающимъ образомъ и у многихъ извлекалъ слезы. Это была исполненная боязни молитва къ Спасителю о помилованіи и милосердіи, о прощеніи грѣховъ и спасеніи бѣднаго, глубоко упавшаго человѣчества отъ проклятія и осужденія, иногда не безъ чувства и искренности. По окончаніи молитвы всѣ вставали, г-жа Крюднеръ являлась передъ собраніемъ и держала формальную проповѣдь".
   Профессоръ Кругъ, о которомъ мы выше упоминали, судья вообще неблагосклонный къ г-жѣ Крюднеръ, признаетъ также, что и рѣчи были дѣйствительно способны производить впечатлѣніе; но "литургъ", Келльнеръ, даже и людямъ, восторгавшимся г-жю Крюднеръ, не казался особенно назидателенъ,-- хотя, какъ видно изъ послѣдняго приведеннаго отзыва, и могъ производить религіозный эффектъ своими пріемами.
   Авторъ приводитъ далѣе выдержки изъ проповѣдей Крюднеръ, дѣйствительно не лишенныя оригинальности и ума. Когда франкфуртскій профессоръ въ частныхъ разговорахъ высказывалъ ей свои недоумѣнія относительно различныхъ ея мнѣній, она умѣла ловко оспаривать возраженія, хотя защита ея была плохимъ теологическимъ аргументомъ. Женскія свойства ея ума обнаруживались въ неохотѣ къ строгой послѣдовательности, и капризныя фантазіи иногда забавно высказывали ея личное раздраженіе. Говоря въ своихъ проповѣдяхъ о томъ, какъ злой духъ съ ожесточеніемъ преслѣдуетъ ее за вѣру и преданность Христу, она потомъ въ разговорѣ дополняла, что дьяволъ имѣетъ самыхъ усердныхъ духовъ своихъ между жандармами, таможенными и полицейскими.
   Тотъ же авторъ разсказываетъ и примѣры глубокаго, искренняго чувства. "Когда я однажды былъ у нея одинъ съ своимъ другомъ, она описывала швейцарскія бѣдствія такими живыми красками и съ такимъ сильнымъ сердечнымъ движеніемъ, что мы усильно просили ее не отягощать себя такими печальными воспоминаніями. Слезы текли у нея изъ глазъ..."
   Объ императорѣ Александрѣ она говорила (1818) съ величайшимъ увлеченіемъ. Она восхваляла его великодушіе, человѣколюбіе и благочестіе. "Уже не далеко время, когда будетъ одно стадо и одинъ пастырь. Тотъ, отъ кого впервые вышла идея Священнаго Союза, есть великій и могущественный императоръ Сѣвера. Но это не его идея, а внушеніе Бога силою св. Духа. Этотъ духъ видимо покоится на немъ и руководитъ его во всѣхъ его предпріятіяхъ. Отъ него и черезъ него придетъ спасеніе міра, и взоры мѣхъ должны обратиться, съ жаждою спасенія, на Сѣверъ. Тамъ будетъ основанъ новый Іерусалимъ; туда странствуютъ бѣдные несчастные народы, не находящіе у себя на родинѣ пищи ни для души, ни для тѣла; туда священная миссія {Т. е. г-жа Крюднеръ и ея свита.} отсылаетъ вѣрующую толпу, въ благочестивомъ нетерпѣніи ожидающую дня господня. Черезъ него произойдетъ побѣда надъ турками и обращеніе ихъ... Не бойтесь ничего отъ его могущества. О, я знаю его великое сердце; отъ него исходитъ только благословеніе и его рука никогда не поднимется на завоеваніе..... Священная миссія есть произведеніе Священнаго Союза; отъ него получаетъ она силу и внутренній характеръ. Духъ Божій покоится на ней, и всѣ проклятія, высказанныя противъ нея, превращаетъ въ благословенія", и пр.
   Авторъ замѣтилъ, что не безъ состраданія можно было слушать разсказы ея о чудесахъ, какіе творила она сама, или какія совершало надъ ней Провидѣніе. Въ самомъ дѣлѣ, она съ удивительнымъ самообольщеніемъ разсказывала множество исторій о томъ, какъ она девятью хлѣбами накормила тысячу триста человѣкъ, какъ своей молитвой отогнала толпу враговъ, окружавшихъ ея домъ, и т. п. Мы приводили выше разсказы о томъ, какъ Провидѣніе само устраивало ея денежныя дѣла, присылало ей заимодавцевъ и банкировъ, и т. п. Чудеса она видѣла повсюду; прочитывая въ ея проповѣдяхъ предвѣщанія о близкомъ второмъ пришествіи, мы переносимся въ настоящее средневѣковое суевѣріе. "Господь говорилъ теперь къ людямъ огнемъ и мечемъ, голодомъ и бѣдствіями, великими знаменіями и чудесами, и голосомъ ихъ собственнаго сердца. Землетрясенія и сильныя бури, пятна на солнцѣ и уродливыя рожденія (!) все возвѣщаетъ тяжкое время. Этими предзнаменованіями Богъ хочетъ предостеречь насъ и призвать къ покаянію". Надобно замѣтить притомъ, что это были вовсе не минутныя фантазіи въ пылу религіозной восторженности: "священная миссія" систематически держалась этихъ представленій и стремилась внушить ихъ массѣ. Такова была напр. та газета "для бѣдныхъ", которую, какъ мы упоминали, сталъ издавать Келльнеръ въ Швейцаріи. Келльнеръ завѣдывалъ вообще литературной частью миссіи и писалъ сочиненія въ защиту г-жи Крюднеръ {Напр.: Der lebendige Glaube des Evangeliums. Dargestellt in dem öffentlichen Leben der Frau von Krüdener, 1817; Freimüthigo Widerlegung der in den vaterländischen Blättern ein gerückten Schrift, Frau von Krüdener betreffend (Helvetien, 1817).}. Франкфуртскій профессоръ сообщаетъ объ этой газетѣ слѣдующія свѣдѣнія. "Въ Швейцаріи она (или Келльнеръ) стала издавать газету для бѣдныхъ, которая однако тотчасъ по выходѣ перваго нумера (онъ вышелъ 5 мая 1817) была запрещена,-- и конечно справедливо: потому что уже въ этомъ первомъ нумеръ заключается цѣлая масса суевѣрій. Народъ долженъ былъ узнать изъ этой газеты, какимъ образомъ Богъ научаетъ людей снами и видѣніями, даетъ имъ откровенія о состояніи души по смерти и о послѣднемъ судѣ, посылаетъ ангеловъ, вдохновляетъ пророковъ, возвѣщаетъ великими событіями великія казни и новое царство, какимъ образомъ князь міра сего, глава противохристіанскаго царства, управляетъ столь страшно. Здѣсь объясняются пророческія мѣста и толкуются сны, Апокалипсисъ Іоанна примѣняется къ обстоятельствамъ нынѣшняго времени, природа въ ея явленіяхъ изъясняется какъ голосъ божественнаго слова", и проч.
   Разсказывая прежде о русскомъ Библейскомъ Обществѣ, мы видѣли, что эти и другіе мотивы, къ которымъ такъ часто возвращалась проповѣдь г-жи Крюднеръ, около того же времени съ замѣчательнымъ сходствомъ повторяются у нашихъ библейскихъ мистиковъ, у кн. Голицына, Лабзина, Магницкаго, и даже митрополита Серафима. Священный Союзъ очевидно понимался одно время такимъ образомъ, что этого рода мистическое суевѣріе, противопостановленіе Александра Наполеону, какъ свѣта пнѣ, какъ человѣка Провидѣнія антихристовой силѣ, туманные намеки на близость "новаго царства" и гибель "тьмы", признаніе всякихъ чудесныхъ знаменій и предвѣщаній,-- все это считалось какъ будто непремѣнной принадлежностью программы, выставленной Священнымъ Союзомъ.
   Г-жа Крюднеръ была вообще однимъ изъ самыхъ характеристическихъ выраженій этого мистическаго суевѣрія. Историческая роль ея была не велика; высшій пунктъ ея славы было время сближенія съ императоромъ Александромъ, когда она получила свою долю участія въ происхожденіи Священнаго Союза; операторъ вскорѣ уже отдалился отъ нея, когда слишкомъ стали бросаться въ глаза ея личныя странности и притязанія -- но тѣмъ ее менѣе то обстоятельство, что именно ей привелось играть роль по время Священнаго Союза, даетъ понятіе о характерѣ самаго факта. У г-жи Крюднеръ были конечно искреннія движенія и дѣйствительно безкорыстное человѣколюбіе; но она поражаетъ отсутствіемъ всякой серьезности и послѣдовательности, крайнимъ тщеславіемъ и притязательностью. Въ ея головѣ странно укладывались самыя удивительныя вещи: свои личныя дѣла она совершенно смѣшала съ "дѣлами царства божія"; поднимая войну а полицейскими, она ссылается на Апокалипсисъ; представляя себя исполнительницей велѣній Провидѣнія, утверждаетъ, что Провидѣніе заботится и о подробностяхъ ея домашняго хозяйства; на свою филантропію въ Швабіи она тратитъ "все, что можетъ извлечь изъ Россіи", т. е. что ея управитель можетъ извлечь изъ полуголодныхъ эстовъ; жизнь ея наполнена была чудесами, сама она съ успѣхомъ занималась чудотворствомъ. Ко всему этому она еще нападала на "науки", ей въ сущности мало извѣстныя, -- что только давало поводъ къ лишнимъ насмѣшкамъ надъ ея миссіей. Въ общемъ счетѣ, благія побужденія г-жи Крюднеръ едва ли не пересиливаются притязательностью ея роли, для которой у нея не было средствъ и которой она даже хорошенько не обдумала; извѣстная даровитость, которой у нея нельзя отвергать, вся ушла на фальшивое употребленіе. Въ послѣдніе годы она кажется начинала это сознавать, и это окончательно увлекло ее въ ту религію самоуничтоженія, которой она кончила.
   Суровость сужденій, которыя произносились противъ нея быть можетъ чаще, нежели противъ другихъ мечтателей подобнаго рода, имѣла свой источникъ конечно въ ея исключительномъ положеніи и вліяніи въ 1815 году: на здравое общественное мнѣніе должна была производить непріятное впечатлѣніе придворная пророчица, увеличивавшая путаницу политическаго броженія; еще меньше должна была нравиться она въ своей "миссіи", гдѣ ея филантропію сопровождало безплодное фанатизированіе и безъ того суевѣрной толпы. Несостоятельность содержанія, отличающая ея дѣятельность, незнаніе истиннаго состоянія общества, преобладаніе фантастическо-сантиментальнаго чувства, въ которомъ была притомъ и своя доля аристократическаго каприза и избалованности, соотвѣтствовали у нея самому дѣлу, которому она служила -- потому что этими качествами отличались въ большой мѣрѣ и мистическіе планы Священнаго Союза.

А. Пыпинъ.

"Вѣстникъ Европы", No 9, 1869

   
ла ею, что она отправилась въ Швейцарію лично обращать свою пріятельницу,-- эта послѣдняя была такой усердной наперсницей ея съ давнихъ поръ, что конечно обратилась. Въ Женевѣ г-жа Крюднеръ открыла цѣлый кругъ людей, сочувствовавшихъ ея воззрѣніямъ. Она встрѣтилась опять и съ г-жей Сталь; и здѣсь мы опять видимъ ту постороннюю черту, которая, повидимому, вовсе несовмѣстна съ энтузіастическимъ увлеченіемъ и однако постоянно, и теперь, и послѣ, сопровождаетъ религіозную экзальтацію г-жи Крюднеръ. При встрѣчѣ съ г-жей Сталь -- разсказываетъ біографъ -- "она говорила ей о своемъ счастьѣ, о своемъ спокойствіи, о радостяхъ молитвы; разсказывала свою жизнь, но не упоминала о необыкновенныхъ фактахъ, которые, быть можетъ, удивили бы г-жу Стахъ, не доставивъ ей назиданія. Г-жа Крюднеръ имѣла высокое мнѣніе объ искренности г-жи Сталь и считала ее способной и предназначенной къ тому, чтобы найти истину.... и, увѣренная въ успѣхѣ борьбы (съ ея тогдашнимъ настроеніемъ), она не торопила ее неловкимъ усердіемъ". Другими словами: она опасалась, что ея чудеса могутъ быть подняты на смѣхъ, и среди своего миссіонерства не забывала салонныхъ нравовъ и свѣтской ловкости, которую теперь употребляла на службу "этому Спасителю".
   Между тѣмъ предсказательство Куммринъ продолжалось и г-жа Крюднеръ устроивала по немъ свою жизнь, не сомнѣваясь находить въ немъ непосредственныя указанія самого Бога. Страннымъ образомъ эти указанія направлялись къ устройству личныхъ дѣлъ пастора Фонтэна. Сначала неясно, потомъ яснѣе Куммринъ внушила г-жѣ Крюднеръ, что небо повелѣваетъ ей основать въ Вюртембергѣ (кажется, родина Куммринъ) христіанскую колонію; замѣчательно, что небо указало даже мѣсто и домъ, которые надо было для этого купить. Г-жа Крюднеръ и купила ихъ, и отписала потомъ г-жѣ Арманъ: "мы взяли этотъ домъ по повелѣнію Господа". Въ домѣ кромѣ самой г-жи Крюднеръ поселился Фонтэнъ со всей своей семьей и, конечно, Марія Куммринъ. Но они не долго наслаждались своимъ общежительствомъ. Въ прежнія времена Куммринъ дѣлала какія-то предсказанія на "четъ короля Вюртембергскаго, которыя ему не нравились. Теперь, узнавши, что Куммринъ снова появилась въ его владѣніяхъ и привлекаетъ толпы посѣтителей, король велѣлъ посадить ее въ тюрьму, а г-жѣ Крюднеръ объявить, чтобы она оставила Вюртембергъ въ 24 часа. Съ г-жей Крюднеръ должна была конечно удалиться и вся колонія. Въ тяжелыхъ обстоятельствахъ г-жа Крюднеръ, кажется, не понадѣялась, что "небо" уничтожитъ ея житейскія затрудненія, потому что обратилась къ своимъ аристократическимъ знакомымъ съ просьбами о заступничествѣ: друзья были у нея въ аристократіи старой и новой, между прочимъ и въ числѣ наполеоновскихъ агентовъ {Биньонъ, Норвенъ.}.
   Она поселилась въ герцогствѣ баденскомъ, куда явилась черезъ нѣсколько времени и Куммринъ, выпущенная изъ тюрьмы и продолжавшая пророчествовать. "Времена приближаются съ каждымъ днемъ,-- отписывала г-жа Крюднеръ въ своей пріятельницѣ (это было въ 1809--1810 г.): -- бѣдствія, угрожающія Европѣ, уподобятся ночи ужасовъ, но заблещетъ также и заря счастья и мира". Между тѣмъ Фонтэнъ начиналъ тревожить и самое г-жу Крюднеръ, потому что его нравы и способъ дѣйствій далеко не соотвѣтствовали той миссіи, какую ему приписывала Куммринъ. Но г-жа Крюднеръ "не поколебалась въ своей христіанской любви". Она переносила это какъ испытаніе, была довольна, потому что "счастлива душа, покрытая презрѣніемъ, клеветами и посмѣяніемъ", и она была слишкомъ убѣждена въ томъ, что находится подъ спеціальнымъ покровительствомъ неба. Ея письма къ благочестивымъ ея корреспондентамъ уже скоро доходятъ до послѣднихъ предѣловъ экзальтаціи. Въ свои наиболѣе возвышенныя (или фантазерскія) минуты, она ищетъ страданій, потому что "любовь (?) утѣшитъ насъ своей нѣжностью"; она считаетъ непозволительнымъ имѣть какія-нибудь житейскія заботы, принимать какія-нибудь мѣры, даже просить помощи у Бога:-- "я едва молюсь, -- пишетъ она въ это время къ одному единомыслящему другу, почитателю г-жи Гюйонъ, -- я знаю что сердце Отца совсѣмъ подлѣ меня (tout près de moi), я знаю его глубокіе виды, или по крайней мѣрѣ часть ихъ... Я вику только мракъ и однако радуюсь. Онъ всегда приходитъ, Онъ всегда помогаетъ мнѣ. Никогда, никогда Онъ не покидалъ меня въ затрудненіи (?)... Да, мой другъ, часто, очень часто, я имѣла радость получать его внушенія, его ясныя приказанія: пошли, или пойди туда, или туда -- къ людямъ, которыхъ Онъ приготовилъ (!!), и я получала деньги, много денегъ, тамъ, гдѣ не видѣла никакой надежды"...
   Это былъ тотъ квіетизмъ, тотъ странный видъ пассивной религіозности, которымъ отличалась знаменитая г-жа Гюйонъ. "Божественная любовь" обнаруживалась въ самыхъ экстравагантныхъ мнѣніяхъ и выходкахъ:
   "Эта любовь должна обратить въ пепелъ въ нашихъ сердцахъ все, что въ нихъ есть нечистаго, личнаго и эгоистическаго. Она. противна всякой собственности (!) и считаетъ ее воровствомъ у Бога (!). Она хочетъ все получать отъ него, чтобы все отдавать Ему... Она составитъ славу церкви искупленной и призванной царствовать съ Христомъ на землѣ тысячу лѣту"
   Теперь для царства этой любви еще не пришло время: вѣрные слуги Христа, которыхъ онъ избираетъ своими исполнителями, теперь преслѣдуются, они должны терпѣть страданія, нести тяжелый крестъ, идти неисповѣдимыми путями;-- ихъ часто не признаютъ даже настоящіе христіане.-- Эту обычную сектаторскую программу принимаетъ и г-жа Крюднеръ и ссылкой на "неисповѣдимые пути" впередъ оправдываетъ всякія странности и нелѣпости, какія ей вздумалось бы проповѣдовать и дѣлать. Ея самоотрицаніе доходило наконецъ до геркулесовыхъ столовъ. Она совершенно забывала о томъ уваженіи, которое ей оказывали въ свѣтѣ. "Когда ей случалось,-- говоритъ біографъ, встрѣчаться съ простыми существами, которыя буквально понимали ея признанія въ неспособности, она радовалась этому и говорила: мнѣ пріятно находить себя глупой и неспособной, -- любовь поглощаетъ все и оживотворяетъ все", и проч. Иногда, разсказываетъ тотъ же біографъ, "объятія божественной любви, наполнявшей ея сердце, были такъ сильны, что она не могла удержать этой любви въ границахъ неба и земли. Она прорывалась въ словахъ: "Я испытываю такое счастіе, что не могу удержаться, чтобы не желать, чтобы адъ присоединился къ этому Богу (que l'enfer vienne à ce Dieu), который такъ добръ, который такъ нѣженъ, который такъ глубоко хочетъ счастія всѣхъ своихъ созданій"" (!!). Еще одна черта. "Въ своей молитвѣ, которая на этотъ разъ грѣшила тѣмъ, что отдѣляла милосердіе Бога отъ его справедливости, ей случалось даже просить у Бога обращенія сатаны (!). Мы не осмѣлились бы однако судить "строго (à la rigueur) это чувство, потому что она обращала "его къ Тому, кому мы всегда можемъ повѣрять самыя сокровенныя наши мысли", и проч. Можно спросить, что бы вообще осталось отъ героини этой біографіи, еслибы ея дѣянія судить à la rigueur?
   Понятно, что эти идеи и соотвѣтственныя имъ дѣйствія легко вызывали противъ себя если пока не преслѣдованіе, то насмѣшки" Біографъ съ прискорбіемъ замѣчаетъ, что общественное мнѣніе высказывалось противъ г-жи Крюднеръ, что ей приходилось выносить униженіе; и объясняетъ это тѣмъ, что "г-жа Крюднеръ (возвышенностью своихъ стремленій) слишкомъ видимо переходила ту мѣру христіанства, которую свѣтъ согласился терпѣть". Хорошо еще, еслибъ дѣйствительно г-жа Крюднеръ виновата была только тѣмъ.
   Такимъ образомъ г-жа Крюднеръ все больше и больше вступала на ту дорогу, которая впослѣдствіи доставила ей ея странную знаменитость. Она все больше и больше воображала, что ей предстоитъ великое дѣло, что самъ Богъ поручаетъ ей высокую миссію -- обращать невѣрующихъ и приготовить тысячелѣтнее царство. Если прежде ей нравилось поучать "Францію" въ своемъ романѣ, то теперь задача была неизмѣримо громаднѣе,-- въ ея рукахъ были ключи отъ царствія божія. Мотивы ея религіознаго фантазерства развиваются до чрезвычайныхъ странностей. Внѣшніе факты біографіи г-жи Крюднеръ были тѣ, что въ половинѣ 1810 года она отправилась въ Россію, т. е. въ Лифляндію, чтобъ видѣться съ матерью. Она встрѣтилась конечно и съ старыми знакомыми въ моравской общинѣ, сообщила имъ свои религіозные успѣхи, обратила нѣсколькихъ къ ученію, о чистой любви. У нихъ начались собранія, гдѣ они молились, исповѣдывали другъ друга и т. п. Въ числѣ обратившихся былъ и братъ г-жи Крюднеръ, баронъ Фитингофъ, впослѣдствіи членъ комитета русскаго Библейскаго Общества. Продолжая свои экспериментъ!, г-жа Крюднеръ налагала на себя новыя испытанія и лишенія, взявъ въ руководство эксперимента г-жи Гюйонъ {Для оцѣнки этихъ экспериментовъ необходимы конечно объясненія медиковъ. Опытъ подобной оцѣнки сдѣлалъ Гейнротъ, въ своей "Исторіи Мистицизма" (Geschichte des Mysticismus, Leipzig 1832). Книга эта, далеко не полная относительно фактовъ, любопытна между прочимъ и потому, что авторъ ея -- медикъ, спеціалистъ по психіатріи.}.
   Въ ноябрѣ 1811 г. она отправилась въ Баденъ. Туда именно призывали ее прореченія Куммринъ, которая вмѣстѣ съ тѣмъ заказала ей привезти изъ Россіи сестру Фонтэна: она жила тамъ уже много лѣтъ и теперь, по указанію того же "неба", должна была присоединиться къ ихъ дѣлу. По дорогѣ въ Баденъ г-жа Крюднеръ уже начала проповѣдовать передъ многочисленными слушателями; такъ было въ Кенигсбергѣ, Бреславлѣ, Дрезденѣ.
   Въ Карлсруэ она встрѣтила Фонтэна, который между тѣмъ приготовилъ ей новый подвигъ, указанный небомъ черезъ посредство Куммринъ. Біографъ говоритъ, что не могъ получить объ этомъ таинственномъ подвигѣ отчетливыхъ свѣдѣній, но сущность этой новой выдумки Фонтэна состояла въ томъ, что г-жа Крюднеръ должна была вступить въ какой-то мистическій союзъ съ братомъ Фонтэна, -- человѣкомъ, который, по словамъ біографа, не отличался выгодно ни наружностью, ни умомъ, ни нравственными качествами, и кромѣ того имѣлъ еще какіе-то недостатки. Союзъ былъ повидимому заключенъ, -- хотя черезъ нѣсколько времени этотъ "четвертый", какъ обозначала его Куммринъ въ своихъ пророчествахъ, былъ отправленъ на излеченіе въ Женеву, гдѣ онъ получалъ отъ г-жи Крюднеръ щедрую помощь. Въ этомъ послѣднемъ безъ сомнѣнія и заключалась вся цѣль мистическаго союза.
   Въ 1812 году, г-жа Крюднеръ продолжала жить въ южной Германіи, боялась за существованіе Россіи, утверждала при этомъ, что нисколько не заботится о томъ, если судьба война лишитъ ее достоянія (потому что "небо" должно же будетъ о ней позаботиться), но впрочемъ имѣла довольно средствъ въ своемъ распоряженіи. Въ октябрѣ этого года она сдѣлала экскурсію въ Страсбургъ, гдѣ ревностно занималась обращеніями и устроивала религіозныя собранія -- для нѣмцевъ и для французовъ.
   Въ 1813 г., г-жа Крюднеръ отправилась въ Женеву. Здѣсь у нея были друзья, между прочимъ г-жа Арманъ; она встрѣтила еще новыхъ, изъ которыхъ одинъ сталъ потомъ ея правой рукой. Въ Женевѣ была маленькая община моравскихъ братьевъ! Одинъ изъ братьевъ возъимѣлъ мысль основать общество друзей для чтенія Библіи, въ которое дѣйствительно собралось нѣсколько молодыхъ людей, большею частью студентовъ теологіи (это было въ 1810 г.). Въ числѣ ихъ былъ и Анри Эмпейтазъ. Еще задолго до этого, Эмпейтазъ почувствовалъ въ себѣ религіозныя наклонности и налагалъ на себя аскетическія испытанія,-- постъ, покаяніе и умерщвленіе плоти. Теперь, черезъ общество "друзей" онъ сблизился съ моравскими братьями и вскорѣ убѣдился въ ихъ принципахъ. Между тѣмъ оффиціальная женевская церковь обратила вниманіе на это движеніе, и нашла нужнымъ остановить его. "Друзья" разошлись въ концѣ 1812 г., но Эмпейтазъ и его товарищъ Герсъ остались вѣрны своимъ убѣжденіямъ, и продолжали вести воскресную школу, основанную ими въ новомъ духѣ. Въ половинѣ 1813 года явилась въ Женевѣ г-жа Крюднеръ. Она поселилась у г-жи Арманъ и конечно тотчасъ же вступила въ сношенія съ маленькой церковью, къ которой ея пріятельница уже принадлежала; она познакомилась конечно и съ Эмпейтазомъ, и услышавъ о тѣхъ притѣсненіяхъ, какимъ онъ подвергается вслѣдствіе своихъ новыхъ связей, она убѣждала его не покоряться и не слушать тѣхъ, которые уговаривали его уступить хотя на время, до посвященія въ пасторы. Въ основаніе она приводила то, что "Господу нужно соединить свой народъ въ этомъ городѣ", и напоминала ему правило, что "человѣческое благоразуміе есть яpва христіанства",-- котораго сама она твердо держалась. Онъ послушался ея, какъ увидимъ. Въ Женевѣ г-жа Крюднеръ также принимала многочисленныхъ посѣтителей, которыхъ назидала своими поученіями.
   Затѣмъ, она "покинула Женеву, осыпанная благословеніями своихъ многочисленныхъ друзей"; ей нужно было вернуться въ Карлсруэ, "куда призывали ее другія обязанности".
   По дорогѣ она остановилась еще въ Базелѣ, гдѣ у нея также нашлись друзья, занимавшіеся распространеніемъ Библіи: здѣсь было свое библейское (и также миссіонерское) общество; она приняла участіе и въ распространеніи благочестивыхъ трактатовъ: "мы напечатали много небольшихъ сочиненій, гдѣ солдаты призываются къ Спасителю и къ чувствамъ благочестія".
   Между тѣмъ Эмпейтазъ находился въ очень затруднительныхъ обстоятельствахъ: ему пришлось наконецъ разорвать съ оффиціальной церковью или съ "обществомъ пасторовъ", и въ половинѣ 1814 г. оно рѣшило не давать ему посвященія. Этотъ колецъ былъ до значительной степени дѣломъ г-жи Крюднеръ, потому что все время она не переставала убѣждать и его и вообще своихъ женевскихъ друзей -- не уступать. Письма ея преисполнены увѣреніями, что именно такъ хочетъ Богъ, и предвѣщаніями: "Церковь явится; народъ Вѣчнаго соберется... Буря приближается и школы закроются; не будетъ больше священниковъ по образу людей. Священство пріятное Господу будетъ возстановлено, и будетъ преподаваться служеніе чистой любви". Въ другомъ письмѣ: "Скоро бѣдствія заставятъ серьезно подумать тѣхъ, которые васъ преслѣдуютъ. Какъ страшенъ судъ божій! Молитесь ревностно Богу за этихъ несчастныхъ; они слѣпы". Дальше: "Монахи преклоняются къ землѣ. Многочисленныя обращенія совершились въ прусской арміи и уже свѣтитъ заря этой достопамятной эпохи. 1816 г. будетъ очень замѣчателенъ", и т. д. Кончилось тѣмъ, что Эмпейтазу нечѣмъ было жить и нечѣмъ кормить старуху мать. Г-жа Крюднеръ поспѣшила поздравитъ его съ этимъ, потому что "это такъ и должно быть" по ея теоріи. Но впрочемъ она сообразила, что у него не было такихъ доходовъ, какъ у нея, и пригласила его пріѣхать къ себѣ. Онъ поселился пока у Оберлина, съ которымъ и раздѣлилъ его пастырско-филантропическіе труды.
   Вмѣсто 1816 года въ другихъ предсказаніяхъ г-жи Крюднеръ называется 1815-й. Годы ставились конечно на угадъ, я заниматься предвѣщательствомъ было довольно удобно. Г-жа Крюднеръ жила въ Карлсруэ и Баденѣ; при баденскомъ дворѣ соединялись тогда весьма различные элементы, на которыхъ отражалось тревожное положеніе вещей. Здѣсь была въ то время дочь маркграфини баденской, императрица Елизавета Алексѣевна, которая отсюда должна была отправиться въ Вѣну, гдѣ собирался конгрессъ; здѣсь была королева шведская, далѣе великая герцогиня Стефанія, адоптивная дочь Наполеона, королева Гортензія. Понятно, что тогдашнія политическія треволненія чувствовались здѣсь особенно сильно, и при разгоряченной фантазіи, какою отличалась г-жа Крюднеръ, ей не мудрено было вообразить себя прорицательницей. Самъ біографъ, принимающій серьезно "откровенія" г-жи Крюднеръ, пишетъ объ этомъ времени: "Событія, быстро смѣнявшіяся однѣ другими (рѣчь идетъ о 1813 г. и первой половинѣ 1814 года), казалось, предсказывали новые ужасы и новые перевороты". Г-жа Крюднеръ и воспользовалась этимъ. Ея предсказанія были того же качества, какъ у Маріи Куммринъ: онѣ были достаточно темны, чтобъ ихъ можно было ловить на словѣ; онѣ затрогивали всеобщее тревожное чувство и потому дополнялись собственными соображеніями тѣхъ, кому высказывались; наконецъ, онѣ вовсе не оправдывались.
   Ей какъ будто представлялось нѣчто въ родѣ свѣтопреставленія, или именно начала тысячелѣтняго царства. "Приближается великая эпоха -- писала она нѣсколько позднѣе г-жѣ Арманъ:-- все будетъ низпровержено, школы человѣческія науки, государства, троны (!!!). Дѣти божіи будутъ собраны. Просите великой ревности, любезная и драгоцѣнная подруга"... Біографъ смотритъ на эти прорицанія, какъ на нѣчто дѣйствительно сверхъестественное. Правда, впослѣдствіи ей случилось менѣе двусмысленно говорить объ императорѣ Александрѣ; но остальное оказалось совсѣмъ неловко: нѣкоторые (Наполеоновскіе) троны дѣйствительно попадали, но возстановились на ихъ мѣсто старые; школы и человѣческія науки остались цѣлы совершенно; "священники по образу человѣческому" господствовали по прежнему; "собравшееся стадо" совсѣмъ разбрелось, свѣтопреставленія не произошло, и 1816 годъ, если и былъ замѣчателенъ, то вовсе не въ томъ смыслѣ, какъ ожидала г-жа Крюднеръ. Онъ былъ началомъ ея послѣдней, рѣшительной неудачи.
   

IV.
Первая встрѣча съ императоромъ Александромъ.

   "Обязанности", которыя требовали присутствія г-жи Крюднеръ въ Карлсруэ, были, какъ видно, обязанности придворнаго свойства. Расходясь съ обществомъ и съ церковью, г-жа Крюднеръ оставалась въ самыхъ мирно-любезныхъ отношеніяхъ къ придворной сферѣ, и удачно ладила со всѣми взаимно враждебными сторонами: она поддерживала отношенія съ королевой Гортензіей и была въ дружбѣ съ ея довѣреннымъ лицомъ, m-lle Кошле, но въ тоже время нашла союзниковъ и на другой сторонѣ.
   Въ Карлсруэ жила тогда, какъ мы замѣтили, императрица Елизавета Алексѣевна, ненавидѣвшая все, что имѣло отношеніе въ Наполеону, и потому холодная въ Гортензіи и Стефаніи. Біографъ разсказываетъ, что г-жа Крюднеръ "быстро отличила въ числѣ дамъ императрицы одну изъ тѣхъ избранныхъ душъ, встрѣча съ которыми слишкомъ рѣдко освѣщаетъ наше странничество въ этомъ мірѣ". Эта избранная душа была фрейлина императрицы Елизаветы, m-lle Стурдза.
   Надо думать, что г-жа Крюднеръ имѣла особыя причины "быстро" сблизиться съ г-жей Стурдза. Роксандра (Александра) Скарлатовна Стурдза, сестра извѣстнаго Александра Стурдзы, по отзывамъ современниковъ, женщина замѣчательно умная и любезная, была любимой фрейлиной императрицы Елизаветы Алексѣевны. Одаренная пылкимъ воображеніемъ, она увлеклась въ мистицизмъ, господствовавшій тогда эпидемически, и находилась въ тѣсныхъ дружескихъ отношеніяхъ съ княземъ А. Е. Голицынымъ, также съ извѣстнымъ мистикомъ Род. Алекс. Кошелевымъ (гофмейстеромъ и членомъ государственнаго совѣта) и кн. С. С. Мещерской. "Всѣ сіи лица -- разсказываетъ одинъ ихъ почитатель, -- вели жизнь сокровенную въ Богѣ, и время развѣ раскроетъ потомству подвижничество ихъ, угодное Благословенному государю, Александру I". Съ самимъ императоромъ фрейлина Стурдза сблизилась особенно, кажется, уже въ Вѣнѣ, но положеніе ея и въ это время, наканунѣ вѣнскаго конгресса, было уже таково, что сближеніе съ ней могло доставить свиныя придворныя связи. Впослѣдствіи, въ 1816 г., Роксандра Стурдза вышла замужъ за веймарскаго министра, графа Эделинга, и жила въ Веймарѣ. Во время греческаго возстанія, она вмѣстѣ съ своимъ братомъ принимала дѣятельное участіе въ судьбѣ грековъ, спасавшихся тогда въ Россію, при содѣйствія князя Голицына успѣла устроить сборъ по всей Россіи пособій для грековъ, приходившихъ въ Россію, и для выкупа другихъ изъ турецкаго плѣна. Въ 1824 г. она убѣдила мужа переселиться въ Россію и основалась въ Одессѣ {См. "Краткое свѣдѣніе объ А. С. Стурдзѣ", въ "Чтеніяхъ М. Общ.", 1864, II, 198, "Надгробное слово кн. А. Н. Голицыну", А. Стурдзы, Спб. 1869, стр. 4, 5, 19; "3ап. Вигеля", III, ч. V, стр. 66; Pertz, Stein's Leben, V, 51.}.
   Г-жа Крюднеръ завязала съ ней самую дружескую связь, цѣль которой едва ли ограничивалась одной евангельской любовью. При ея содѣйствіи, конечно, г-жа Крюднеръ сблизилась и съ самой императрицей. Объ этомъ важномъ дѣлѣ она извѣщала своихъ друзей такъ (въ сентябрѣ 1814 г.):
   "Меня постоянно задерживали (отъ поѣздки къ Оберлину, у котораго жилъ и Эмпейтазъ) важныя вещи, и я чувствовала въ душѣ, что я еще не кончила. Господь удостоилъ, привязать душу императрицы въ пламеннымъ желаніямъ моей души; я не одинъ разъ работала (j'ai eu plus d'un travail) съ этой ангельской женщиной, и въ послѣднее время, когда она уѣзжала, я считала себя свободной и стремилась присоединиться къ вамъ въ любезной моему сердцу долинѣ, но внутренній голосъ говорилъ мнѣ: дѣло еще не кончено".
   "Работа", о которой говоритъ г-жа Крюднеръ, были конечно бесѣды съ императрицей, въ которыхъ она вела свою пропаганду, вѣроятно молитвы вмѣстѣ, которыя тогда уже входили въ программу ея "церкви".. Дальше она дѣйствительно упоминаетъ, что проповѣдовала Христа императрицѣ, королевѣ голландской и пр., "возвѣщая имъ великія событія".
   Отправившись наконецъ къ своимъ друзьямъ, г-жа Крюднеръ ревностно проповѣдовала; они дѣлали молитвенныя собранія, на которыя собиралось множество посѣтителей; г-жа Крюднеръ давала религіозно-наставительные сеансы желающимъ; въ числѣ обращенныхъ былъ между прочимъ полицейскій генералъ-коммиссаръ въ Майнцѣ, Беркгеймъ: онъ оставилъ полицейскую "службу, къ великимъ сожалѣніямъ своего семейства "отказался отъ всякихъ повышеній (!), чтобы посвятить себя царству божію", по словамъ біографа. Съ тѣхъ поръ онъ состоялъ при г-жѣ Крюднеръ и впослѣдствіи женился на ея дочери.
   Между тѣмъ, когда г-жа Стурдза отправилась съ императрицей въ Вѣну, г-жа Крюднеръ продолжала вести съ ней дѣятельную переписку. Письма ея заняты конечно тѣми же предметами, которые составляли ея "ученіе", совѣтами предаться Христу, обратиться въ "океану любви", и т. д. Предвѣщанія ни этотъ разъ начинаютъ ближе касаться императора Александра.
   По словамъ біографа, г-жа Крюднеръ "снимала для г-жи Стурдза повязку, закрывавшую глаза дипломатовъ", проводившихъ время въ увеселеніяхъ и не видѣвшихъ хода событій. Она дѣйствительно (въ письмѣ отъ 27 октября 1814 г.) возстаетъ противъ этихъ "печальныхъ удовольствій", грозитъ бѣдствіями, утверждаетъ, что "ангелъ, отмѣчающій предохранительной кровью двери избранныхъ, проходитъ, и свѣтъ не видитъ его; онъ считаетъ головы, судъ приближается, онъ близокъ, а люди волнуются на волканѣ". Въ письмѣ говорилось также о Франціи: "буря приближается; эти лиліи... явились, чтобы исчезнуть". Дальше она говоритъ объ императорѣ Александрѣ:
   "Вамъ хотѣлось бы говорить о столькихъ великихъ и глубокихъ прекрасныхъ качествахъ души императора. Мнѣ кажется, что я уже много знаю о немъ. Я уже давно знаю, что Господь дастъ мнѣ радость его видѣть. Если я буду жива, это будетъ одной изъ счастливыхъ минутъ моей жизни... Я имѣю множество вещей сказать ему, потому что я испытала многое по его поводу (j'ai d'immenses choses à lui dire, car j'ai beaucoup éprouvé à son sujet): Господь одинъ можетъ приготовить его сердце къ принятію ихъ; я не безпокоюсь объ этомъ;, мое дѣло быть безъ страха и безъ упрека; его дѣло преклониться передъ Христомъ, истиной".
   Г-жа Стурдза была поражена этими предсказаніями, и показала письмо императору Александру; онъ получилъ сильное желаніе видѣть г-жу Крюднеръ.
   Не трудно объяснить себѣ, почему экзальтація г-жи Браднеръ обращалась въ эту сторону. Біографъ утверждаетъ, что "г-жа Крюднеръ, по образу своею учителя (!), имѣла симпатію ко всѣмъ классамъ, всѣмъ положеніямъ и возрастамъ; она любила дѣтей", и такъ далѣе. Но кажется еще больше она любила придворную сферу, и успѣхи въ этой сферѣ были особенно ей интересны. Личность императора Александра стояла въ это время такъ высоко, что примкнуть въ ней такъ иначе могло быть достаточнымъ предметомъ честолюбивыхъ исканій. А теперь именно представлялась возможность этого съ той стороны, которую г-жа Крюднеръ считала своей спеціальностью. Ей не трудно было знать о тогдашнемъ настроеніи императора; ей конечно были извѣстны факты, изъ которыхъ обнаруживалось, что прежняя наклонность къ сантиментальности теперь принимала у императора все больше и больше характеръ религіознаго мистицизма. Ей были извѣстны, напр., его участіе ку русскому Библейскому Обществу, его покровительство Юнгу Шиллингу {Въ упомянутомъ письмѣ къ г-жѣ Стурдза: "князь Голицынъ прислалъ меѣ тысячу гульденовъ (экю) для нашего стараго Юнга. Я угадываю руку, которая посылаетъ ихъ, но молчу. Да благословитъ Всевышній эту руку" и пр.}, его бесѣда съ квакерами во время посѣщенія имъ Лондона; одного изъ этихъ квакеровъ она встрѣтила вскорѣ послѣ того, такъ что могла знать всѣ подробности (ce cher Grellet le quaker, que nous aimons bien); много подобныхъ подробвостеі могла сообщить ей теперь же г-лка Стурдва. Словомъ, въ тонъ настроеніи, въ какомъ находился тогда императоръ Александра и которое было ей извѣстно, г-жа Крюднеръ находила достаточно поводовъ и надеждъ на сближеніе, къ которому она теперь такъ пламенно стремилась.
   Въ это время она вообще была очень занята: "ея ревность въ обращенію грѣшниковъ получила новую силу. Она уже основала общество молитвъ, члены котораго обязались молиться спеціально за большое число лицъ. Разсѣянные отъ Балтійскаго до Средиземнаго моря, они приняли имена діаконовъ и діакониссъ: согласіе ихъ горячихъ молитвъ было источникомъ великихъ благодатей". Все время ея было занято ея "обязанностями". Пасторъ Фонтэнъ, между прочимъ, опять сталъ просить г-жу Крюднеръ купить землю въ Вюртембергѣ, гдѣ онъ хотѣлъ основать что-то въ родѣ прежней христіанской колоніи,-- и успѣлъ, въ этомъ, хотя, казалось бы, его патронша должна была наконецъ понять, съ кѣмъ имѣетъ дѣло. Біографъ разсказываетъ, что среди своихъ трудовъ, г-жа Крюднеръ почти не имѣла отдыха, и должна была отказаться отъ дружеской переписки: "до такой степени посѣщенія и дѣла царства божія (les affairée du règne de Dieu) занимали все ея время".
   Но конечно она не отказалась отъ переписки съ г-жей Стурдза. Отъ 4-го февраля 1815 г., г-жа Крюднеръ писала ей между прочимъ: "Величіе миссіи императора въ послѣднее время било еще открыто мнѣ такъ, что мнѣ непозволительно въ ней сомнѣваться. Я преклонялась передъ щедротами Господа, который далъ столько благословеній, этому орудію милосердія. Ахъ, какъ мало міръ знаетъ о всемъ томъ, что ожидаетъ его, когда священная политика возьметъ въ бразды все, и когда солнце правосудія покажется для самыхъ слѣпыхъ. Да, милый другъ, я убѣждена, что я имѣю множество вещей сказать ему, и хотя князь тьмы дѣлаетъ все возможное, чтобы удалить и помѣшать тѣмъ, кто можетъ говорить съ нимъ о божественныхъ вещахъ, Всемогущій будетъ сильнѣе его. Богъ, который любитъ пользоваться тѣми, кто въ глазахъ свѣта служитъ предметомъ униженія и насмѣшекъ, приготовилъ мое сердце къ тому смиренію, которое не ищетъ одобренія людей. Я только ничтожество. Онъ все, и земные цари трепещутъ передъ нимъ", и проч.
   Въ февралѣ 1815 г., г-жа Крюднеръ, "по откровенію свыше", какъ серьезно говоритъ ея біографъ, поселилась близь Шлуктерна, въ курфиршествѣ гессенскомъ; она принялась проповѣдовать въ тамошнемъ населеніи, которое впрочемъ и безъ тога уже возбуждено было до послѣдней степени піэтистами и Юнгомъ Штиллингомъ. Экзальтація доходила до того, что цѣлыя общины продавали свое имущество, чтобы отправиться искать тѣхъ странъ, гдѣ должно быть въ скоромъ времени основано царства Христово на землѣ. Штиллингъ указывалъ это мѣсто за Кавказомъ; у горы Арарата, куда многія тысячи этихъ несчастныхъ послѣдователей его (въ особенности изъ Вюртемберга и Баваріи) и дѣйствительно отправились {См. разсказъ объ ихъ печальной судьбѣ въ книгѣ Пинкертона, Russia, стр. 148--162.}. Біографъ утверждаетъ, что г-жа Крюднеръ "старалась удерживать эти увлеченія воображенія, проповѣдуя повиновеніе и покорность, покаяніе и возрожденіе св. Духомъ". Можетъ быть; но ея проповѣдь дѣйствовала однако именно въ томъ же, безплодно возбуждающемъ родѣ, и производила далеко не полезное волненіе простодушныхъ людей.
   Наконецъ, Наполеонъ ушелъ съ острова Эльбы. Почитатели г-жи Крюднеръ были убѣждены, что она это и предсказывала. Сама она, въ письмѣ къ г-жѣ Стурдза (въ апрѣлѣ 1815), положительно говоритъ, что они "были вѣрно объ этомъ извѣщено милосердіемъ Бога"; она говоритъ, что въ послѣднее время много дѣлаетъ путешествій, и такъ какъ многимъ кажется, что ей бываютъ извѣстны впередъ политическія событія, то считаютъ, иго она принимаетъ участіе въ политическихъ дѣлахъ. Она говоритъ объ этомъ съ большимъ пренебреженіемъ: "увы! еслибъ я знала только то, что происходитъ въ кабинетахъ, я знала бы очень мало и оставалась бы въ мракѣ". Въ слѣдующемъ письмѣ (въ маѣ), она проситъ свою пріятельницу молиться о ней, чтобы она могла выполнить свои великія обязанности и не осталась виновной за недостатокъ любви къ Богу, который "осыпаетъ ее благодѣяніями и слышитъ каждую ея молитву".
   Когда императоръ Александръ отправился изъ Вѣны къ дѣйствующей арміи, г-жа Крюднеръ поджидала его въ Гейльброннѣ, на пути къ Гейдельбергу. Здѣсь произошла ихъ первая встрѣча, которая потомъ завязала между ними на нѣсколько времени тѣсныя религіозно-мистическія отношенія.
   Эти любопытныя отношенія еще не были достаточно разъясняемы въ нашей исторической литературѣ. Религіозная сторона характера императора Александра, какъ и другія стороны этого сложнаго и обильнаго противорѣчіями характера, еще ждутъ своего опредѣленія. Въ настоящемъ случаѣ мы ограничиваема нѣсколькими подробностями, какія обнаруживаются въ отношеніяхъ императора къ г-жѣ Крюднеръ.
   По различнымъ разсказамъ {Cp. Scknitzler, Histoire intime de la Russie, 1847; -- Pinkerton, Russia, стр. 366 и слѣд. (разсказъ княгини С. С. Мещерской); -- (Empaytaz) Notice sur Alexandre, empereur de Russie. Par. H. L. E., ministre du Saint Evangile. Genève 1828 (46 стр.) и др.}, религіозное настроеніе въ первый разъ сильно овладѣло императоромъ Александромъ въ 1612 г. Кн. Мещерская разсказываетъ, что около половины 1812 г. императоръ, уѣзжая изъ Петербурга и уже простившись съ семействомъ, удалился въ, свой кабинетъ и оканчивалъ нѣкоторая дѣла передъ отъѣздомъ. Въ это время къ нему вошла женская фигура, которой онъ сначала не узналъ, потому что комната была мало освѣщена. Удивленный такимъ необычнымъ посѣщеніемъ, онъ подошелъ къ ней и узналъ графиню Толстую; она, извинившись въ своей смѣлости, сказала, что хотѣла пожелать ему счастливаго пути, и подала ему бумагу. Императоръ, всегда снисходительный, поблагодарилъ ее и простился съ ней: бумагу онъ спряталъ въ карманъ, предполагая, что это какая-нибудь просьба и что онъ займется ею на досугѣ. На первомъ ночлегѣ, онъ вспомнилъ объ этой бумагѣ и желая развлечься отъ тяготившихъ его заботъ, вынулъ ее и сталъ читать. Но въ изумленію своему онъ увидѣлъ, что въ ней заключался 91-й псаломъ" Онъ прочелъ его и это чтеніе успокоило его.
   Потомъ, черезъ значительный промежутокъ времени, онъ былъ въ Москвѣ, въ одинъ изъ критическихъ періодовъ своей жизни. Однажды, оставаясь одинъ въ кабинетѣ, онъ перебиралъ у себя на столѣ книги, и одна изъ нихъ при этомъ упала -- и раскрылась, и когда Александръ поднялъ и взглянулъ на нее, онъ увидѣлъ тотъ же псаломъ, который одинъ разъ уже доставилъ ему утѣшеніе. "Онъ прочелъ его, и нашелъ, что каждое слово псалма примѣнялось къ нему самому; и даже впослѣдствіи, до послѣдней своей минуты, онъ всегда имѣлъ при себѣ этотъ псаломъ, выучилъ его наизусть, и каждое утро и вечеръ читалъ его при молитвѣ".
   Есть другіе варіанты этого разсказа съ другими подробностями, между прочимъ въ брошюрѣ Эмпейтаза и въ біографіи г-жи Крюднеръ. Мы не будемъ останавливаться на нихъ и разбирать, который точнѣе; достаточно замѣтить тотъ общій фактъ, что это религіозное настроеніе началось съ особенной силой въ тотъ моментъ, когда императоръ Александръ подвергался наибольшимъ и дѣйствительно тяжелымъ испытаніямъ. По различнымъ разсказамъ объ его религіозномъ характерѣ (разсказамъ, большей частью идущимъ отъ людей піетистическаго настроенія), до этого времени религіозное чувство дремало въ немъ: "онъ пренебрегалъ источникомъ всякой благодати, онъ не уразумѣвалъ его -- онъ былъ совершенно лишенъ истинной вѣры" (по словамъ княгини Мещерской); при всѣхъ благородныхъ и истинно христіанскихъ стремленіяхъ, которыя были ему врождены, онъ не имѣлъ настоящаго религіознаго чувства, и хотя часто рѣшался исправить свою жизнь, но "его планы исправленія падали при самомъ началѣ; благодать божія, которая одна можетъ измѣнять человѣка, еще не касалась этого невозрожденнаго сердца" (по словамъ женевскаго методиста). Теперь, когда стало совершаться это возрожденіе, въ направленіи мыслей и чувствованій императора произошла перемѣна, увлекшая его въ религіозный мистицизмъ. Кн. Мещерская приводитъ слова, которыя говорить онъ впослѣдствіи: "я чувствовалъ себя ребенкомъ; опытъ показалъ мнѣ мою несостоятельность; вѣра побудила меня отдаться Тому, кто говорилъ во мнѣ въ псалмѣ, и внушила мнѣ увѣренность и силы, совершенно для меня новыя. При каждой новой трудности, которую нужно было преодолѣть, при каждомъ рѣшеніи, которое нужно было принять, и при каждомъ вопросѣ, который надо было рѣшить, я преклонялся въ ногамъ моего небеснаго Отца -- или, углубляясь въ себя на нѣсколько минутъ, я взывалъ къ нему изъ глубины моего сердца, и все чудеснымъ образомъ улаживалось, рѣшалось и исполнялось; всѣ затрудненія исчезали передъ Господомъ, который шелъ впереди меня. Я непрестанно читалъ его слово", и т. п. {Pinkerton, Russia, 369.}
   Не останавливаясь на дальнѣйшихъ подробностяхъ религіозной исторіи императора Александра, укажемъ еще нѣкоторыя общія черты. Прежде всего надобно замѣтить, что его стремленія не удовлетворились обычными церковными формами, и это довольно понятно. Воспитаніе не привязало его къ нимъ; напротивъ, содержаніе его понятій было чуждо этимъ формамъ, юно исполнено было гуманистическими идеалами, въ которыя церковность входила очень мало, или не входила вовсе; въ немъ было вѣроятно извѣстное скептическое отношеніе къ формальной религіи. При этомъ общемъ характерѣ его идеальныхъ стремленій, какъ скоро въ немъ пробудилась религіозная потребность, она естественно должна была удовлетворяться только извѣстными идеальными формами религіозности, въ которыхъ входили бы черты его прежнихъ представленій; въ его религія должны были заключаться сантиментальная романтика и гуманистическіе идеалы. Поэтому онъ и былъ такъ склоненъ въ внушеніямъ піетистовъ и мистиковъ. Съ этого времени его занимаетъ и мысль о наилучшей церковной формѣ въ современномъ христіанствѣ. Онъ конечно признавалъ ту "внутреннюю церковь", которую въ то же время проповѣдовали его приближенные піэтисты; противорѣчіе ея съ "внѣшней" церковью, на которое указывала библейско-мистическая школа, было замѣтно Юму самому и должно было увеличивать его колебанія. Съ своего перваго религіознаго порыва Александръ былъ очень впечатлителенъ къ возбужденіямъ піэтистическаго характера; внутренняя борьба и неудовлетворенность заставляли его даже искать ихъ. Когда наполеоновскія воины перешли за предѣлы Россіи, и Александръ отправился за границу, для такихъ возбужденій открывалось широкое поле. На первыхъ же порахъ онъ раздѣляетъ свои религіозныя мечтанія съ королемъ прусскимъ; онъ посѣщаетъ въ Силезіи общины моравскихъ братьевъ, которые поразили его и внѣшнимъ благоустройствомъ своего быта и характеромъ своей религіозности; въ Баденѣ онъ бесѣдуетъ съ Юнгомъ Штиллингомъ; въ Лондонѣ онъ оказываетъ большую благосклонность къ квакерамъ, выражаетъ сочувствіе депутаціи британскаго Библейскаго Общества, и т. д.
   Фарнгагенъ фонъ-Энзе въ своихъ "Воспоминаніяхъ" приводитъ любопытный-разсказъ Юнга Штиллинга объ одномъ его разговорѣ съ императоромъ. Этотъ разговоръ не лишенъ интереса, какъ образчикъ религіозныхъ вопросовъ, тогда занимавшихъ императора.
   "Юнгъ Штиллингъ разсказывалъ, что императоръ Александръ однажды, послѣ продолжительнаго религіознаго разговора, самымъ настоятельнымъ образомъ вызывалъ Штиллинга сказать ему, какая изъ христіанскихъ партій, по его мнѣнію, всего больше согласуется съ истиннымъ, чистымъ ученіемъ Христа? Вопросъ не былъ поставленъ такъ сурово, какъ тотъ, на который Наѳеанъ долженъ былъ отвѣчать Саладину у Лессинга, и Юнгъ не прибѣгнулъ въ сказкѣ, но откровенно признался, что у него нѣтъ отвѣта на этотъ вопросъ, что во всѣхъ христіанскихъ исповѣданіяхъ и сектахъ есть свое хорошее, что ни одна изъ христіанскихъ формъ не закрываетъ пути въ блаженству, что все дѣло заключается въ самомъ человѣкѣ, въ его настроеніи и его дѣйствіяхъ. Императоръ не довольствовался этимъ и думалъ, что должно же быть гдѣ-нибудь больше или меньше, и что такой изслѣдователь, какъ Юнгъ, долженъ былъ увидѣть, куда склоняются вѣсы. На новыя настоянія императора и послѣ нѣкотораго размышленія, не можетъ ли онъ какъ-нибудь уступить ему, Юнгъ опять могъ только сказать ему, что его совѣсть не позволяетъ ему допустить здѣсь какое-нибудь предпочтеніе. Наконецъ императоръ сказалъ, что для него самого это дѣло почти рѣшенное, что ему хотѣлось только видѣть свое мнѣніе подтвержденнымъ и другими, что, по его мнѣнію, всего больше отвѣчаютъ этому первообразу геррнгутеры. "О, да, прибавилъ Юнгъ, геррнгутеры отличные люди и конечно я люблю ихъ; но и здѣсь дѣло опять не въ формѣ, и если только человѣкъ есть человѣкъ хорошій, онъ во всякой формѣ можетъ преуспѣвать". Императоръ не могъ добиться отъ него ничего больше {Denkwürdigkeiten des eignen Lebens, 2 изд., Leipz. 1843, III, 360--361. Юнгъ Штиллингъ, кажется, не имѣлъ особеннаго дѣйствія на мысли императора. Эмпейтазъ, съ своей стороны, говоритъ, что Штиллингъ не имѣлъ яснаго представленія о простыхъ евангельскихъ истинахъ и не могъ дать Александру истинныхъ утѣшеній религіи (Notice, стр. 8). Это конечно предоставлено было по его мнѣнію, ни кому иному какъ г-жѣ Крюднеръ.}.
   Мы разскажемъ въ другомъ мѣстѣ о сношеніяхъ императора Александра съ другимъ, хотя близкимъ, разрядомъ религіозныхъ энтузіастовъ, съ квакерами, въ которыхъ ему опять сочувственно было духовное пониманіе религіи и доведеніе религіознаго принципа до степени единственнаго руководства жизни.
   Всѣ эти оригинальныя сближенія показываютъ, какъ сильна -была тогда въ Александрѣ религіозная впечатлительность, и какъ внутренняя неудовлетворенность искала себѣ отвѣта въ развалъ видахъ крайняго религіознаго увлеченія. При этомъ настроенія "его понятно и то впечатлѣніе, какое произвела на него г-жа Крюднеръ.
   Въ 1814, во время пребыванія въ Лондонѣ, Александръ бесѣдовалъ съ квакерами, и біографъ г-жи Крюднеръ, быть можетъ не безъ основанія, думаетъ, что его разговоръ съ квакерами о религіозной дѣятельности женщинъ, которую квакеры признавая во всей силѣ -- не остался безъ вліянія на императора, и что при встрѣчѣ съ г-жей Крюднеръ онъ уже не имѣлъ никакого предубѣжденія, которое бы мѣшало ея роли. Кромѣ того императоръ тѣмъ легче могъ признать за нею ея проповѣдническую роль, что въ женскомъ обществѣ,-- которое Александръ вообще очень любилъ,-- онъ встрѣчалъ въ это время примѣры усиленнаго благочестія, отъ которыхъ переходъ къ г-жѣ Крюднеръ уже не имѣлъ въ себѣ ничего особенно рѣзкаго (напр. кн. Мещерская, гр. Толстая, г-жа Стурдза и пр.);-- притомъ онъ зналъ о ней уже впередъ и именно отъ лицъ, которыя преклоняла предъ ея святостью.
   Онъ слышалъ чтеніе одного письма г-жи Крюднеръ къ г-ж* "Стурдза, и патетическій тонъ письма нальется произвелъ на него впечатлѣніе. Вѣнская жизнь во время конгресса легко могла развлечь императора отъ его религіозныхъ влеченій, и дѣйствительно рядъ праздниковъ и всевозможныхъ удовольствій не давалъ времени и повода для благочестивыхъ разсужденій. Но полученное внезапно извѣстіе о томъ, что Наполеонъ оставить островъ Эльбу и уже двигается въ Парижу, произвело крайнее смятеніе, и самъ Александръ не могъ скрыть тревожнаго волненія. Обстоятельства въ самомъ дѣлѣ были таковы, что только человѣкъ съ очень твердой энергіей могъ не смутиться передъ ними: Александръ имѣлъ случай разочароваться въ своихъ союзникахъ, а между тѣмъ ему предстояла теперь новая борьба съ страшнымъ противникомъ, имя котораго распространяло энтузіазмъ во Франціи.... Александръ отправился въ дѣйствующей арміи, полный безпокойнаго чувства. Передъ нимъ опять вставали мрачныя мысли о своей грѣховности, о ничтожествѣ человѣческихъ плановъ передъ волей Провидѣнія; неизвѣстность тяготила его, и ему вспомнились назиданія и предвѣщанія г-жи Крюднеръ. На пути къ арміи онъ остановился въ Гейльброннѣ, не доѣзжая, недалеко до Гейдельберга {Упомянутые нами разсказы (у Пинкертона, Шиндлера, Эйнара и др.) нѣсколько разнятся въ подробностяхъ относительно происшедшей здѣсь встрѣчи императора съ г-жей Крюднеръ. Но въ главномъ они сходны.}. Утомленный дорогой, онъ удалился въ свою комнату, когда ему доложили, что его настоятельно желаетъ видѣть г-жа Крюднеръ. Онъ былъ пораженъ неожиданнымъ ея появленіемъ въ ту самую минуту, когда онъ именно вспоминалъ о ней, и когда у него являлось желаніе видѣть ее: онъ тотчасъ принялъ ее.
   "Въ этомъ первомъ свиданіи,-- разсказываетъ близкій свидѣтель событій {Notice sur Alexandre etc., стр. 12--14.} -- г-жа Крюднеръ старалась побудить Александра углубиться въ самого себя, показывая ему его грѣховное состояніе, заблужденія его прежней жизни и гордость, которая руководила имъ въ его планахъ возрожденія.
   -- Нѣтъ, государь, рѣзко сказала она ему, вы еще не приближались въ Богочеловѣку какъ преступникъ, просящій о помилованіи. Вы еще не получили помилованія отъ того, кто одинъ на землѣ имѣетъ власть разрѣшать грѣхи. Вы еще остаетесь въ своихъ грѣхахъ. Вы еще не смирились предъ Іисусомъ, не сказали еще какъ мытарь, изъ глубины сердца: Боже, я великій грѣшникъ, помилуй меня! И вотъ почему вы не находите душевнаго мира. Послушайте словъ женщины, которая также была великой грѣшницей, но нашла прощеніе всѣхъ своихъ грѣховъ у подножія креста Христова.
   "Въ этомъ смыслѣ г-жа Крюднеръ говорила къ своему государю въ теченіи почти трехъ часовъ. Александръ могъ сказать только нѣсколько отрывочныхъ словъ; опустивъ голову на руки, онъ проливалъ обильныя слезы. Всѣ слова, имъ слышанныя, были, по. выраженію Писанія, какъ обоюдуострый мечъ, проникающій до раздѣленія души и духа и судящій чувствованія и помышленія сердечныя. Наконецъ г-жа Крюднеръ, испуганная тѣмъ тревожныхъ состояніемъ, въ какое слова ея повергли Александра, сказала ему: государь, я прошу васъ простить мнѣ тонъ, какимъ я говорила. Повѣрьте, что я со всей искренностью сердца и передъ Богомъ сказала вамъ истины, которыя еще не были вамъ сказаны. Я только исполнила священный долгъ относительно васъ.... Не бойтесь, отвѣчалъ Александръ, всѣ ваши слова наши мѣсто въ моемъ сердцѣ: вы помогли мнѣ открыть въ себѣ самомъ вещи, которыхъ я никогда еще въ себѣ не видѣлъ; я благодарю за это Бога; но мнѣ нужно часто имѣть такіе разговори и я прошу васъ не удаляться".
   На другой день, 5 іюня, Александръ отправился въ главную квартиру. Тотчасъ по пріѣздѣ онъ написалъ г-жѣ Крюднеръ, чтобы она пріѣхала также, потому что ему хотѣлось подробнѣе говорить о томъ, что давно занимало его мысли. Г-жа Крюднеръ отправилась, и 9-го была въ Гейдельбергѣ. Она поселилась въ простомъ крестьянскомъ домикѣ, на лѣвомъ берегу Неккара, въ десяти минутахъ отъ того дома, гдѣ жилъ (за городомъ) императоръ. Сюда онъ приходилъ обыкновенно черезъ день, по вечерамъ, и проводилъ по нѣскольку часовъ въ душеспасительныхъ бесѣдахъ, чтеніи Писанія и въ молитвахъ съ г-жей Крюднеръ, и ея спутникомъ и сотрудникомъ Эмпейтазомъ. Императоръ обнаруживалъ величайшее смиреніе, говорилъ съ своими собесѣдниками о состояніи своей души, о своихъ прежнихъ грѣхахъ м заблужденіяхъ, и о томъ спокойствіи, которое пріобрѣталъ онъ теперь.... Мы не будемъ подробно разсказывать этихъ бесѣдъ. Довольно привести нѣсколько частностей. Императоръ больше м больше проникался убѣжденіемъ въ своей грѣховности, въ силѣ покаянія и смиренной молитвѣ. Однажды, когда бесѣда шла объ этомъ предметѣ, онъ сказалъ: "и я могу увѣрить васъ, что часто, когда мнѣ случалось бывать въ скабрезныхъ (такъ онъ выразился) положеніяхъ, я выходилъ изъ нихъ молитвой. Я скажу вамъ вещь, которая чрезвычайно удивила бы свѣтъ, еслибъ была извѣстна: когда въ совѣщаніяхъ съ моими министрами, далеко не имѣющими моихъ принциповъ, они бываютъ противоположныхъ мнѣній, я, вмѣсто того чтобы спорить, творю внутренно молитву, и они мало-по-малу приходятъ къ принципамъ человѣколюбія и справедливости". Онъ уже давно принялъ обыкновеніе каждый день читать св. писаніе, теперь это чтеніе получало для него еще больше мистическаго значенія, и онъ искалъ въ немъ непосредственныхъ отвѣтовъ на свои сомнѣнія. 19-го іюня, -- разсказываетъ Эмпейтазъ, -- онъ читалъ 35-й псаломъ; вечеромъ онъ сказалъ намъ, что этотъ псаломъ разсѣялъ въ его душѣ всѣ остававшіяся у него безпокойства относительно успѣха войны; онъ былъ убѣжденъ, что дѣйствовалъ согласно съ волей Божіей".
   Эти посѣщенія императоромъ г-жи Крюднеръ не могли не обратить на себя вниманія, и имъ приписывали политическую причину. Эмпейтазъ отвергаетъ эти толкованія. Онъ говоритъ, что г-жа Крюднеръ и онъ, призванные особой волей Провидѣнія успокоить душу императора и дать ему утѣшенія вѣры, нарушили бы самыя священныя обязанности, если бы дали мѣсто какимъ-нибудь постороннимъ планамъ; и что люди разныхъ партій, окружавшіе ихъ, никогда не могли воспользоваться ими для своихъ цѣлей. "Нѣтъ, нѣтъ, когда есть убѣжденіе, что за смертью слѣдуетъ судъ и притомъ судъ, рѣшающій на всю вѣчность; когда знаешь, что человѣкъ, умирающій внѣ общенія со Христомъ, умираетъ, также какъ родился, въ осужденіи; тогда невозможно занимать того, кто ищетъ истинъ Евангелія, какими-нибудь иными предметами кромѣ этихъ неизмѣнныхъ истинъ".
   Эмпейтазъ конечно говорилъ искренно, -- хотя въ концѣ концовъ эти посѣщенія имѣли и политическое значеніе: люди, окружавшіе императора, должны были понимать, что піэтизмъ, въ который императоръ увлекался, естественно можетъ подѣйствовать и на его политическую систему, какъ это впослѣдствіи и случилось. Что у г-жи Крюднеръ (а у сотрудника ея еще меньше) не было никакихъ особенныхъ политическихъ плановъ, этому можно повѣрить: для ея самолюбія знаніе небесныхъ путей Провидѣнія было болѣе лестно, чѣмъ земная политика, или другими словами, г-жѣ Крюднеръ казалось, что она пріобрѣтаетъ вліянія на императора несравненно больше, чѣмъ какіе-нибудь дипломаты.
   25-го іюня императоръ Александръ отправился изъ Гейдельберга, чтобы вступить во Францію. Онъ просилъ г-жу Крюднеръ послѣдовать за нимъ. Она выждала нѣсколько времени, пока очистятся дороги, и 14 іюля была въ Парижѣ.

А. Пыпинъ.

"Вѣстникъ Европы", No 8, 1869

   
   
Ко всем произведениям автора К списку авторов